| Book Two | Книга Вторая |
| THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS | КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ |
| Canto VII | Песня VII |
| THE DESCENT INTO NIGHT | СПУСК В НОЧЬ |
| A mind absolved from life, made calm to know, | Освободив от жизни ум, сделав его тихим, чтобы знать, |
| A heart divorced from the blindness and the pang, | И сердце отделив от слепоты и боли, |
| The seal of tears, the bond of ignorance, | Печати слез и уз невежества, |
| He turned to find that wide world-failure's cause. | Он (Ашвапати) принялся искать причину этого обширного мира неудачи. |
| Away he looked from Nature's visible face | Он посмотрел в другую сторону от видимого лика Природы, |
| And sent his gaze into the viewless Vast, | Послал свой взгляд в невидимый Простор, |
| The formidable unknown Infinity, | Громадную неведомую Бесконечность, |
| Asleep behind the endless coil of things, | Что спит за нескончаемой суетой вещей, |
| That carries the universe in its timeless breadths | И несёт в своих вневременных размахах вселенную |
| And the ripples of its being are our lives. | И маленькие волны бытия, что составляют наши жизни. |
| The worlds are built by its unconscious Breath | Её несознающим Дыханием построены миры, |
| And Matter and Mind are its figures or its powers, | Материя и Ум — образы её и силы, |
| Our waking thoughts the output of its dreams. | Наши пробуждающиеся мысли — результат её мечты. |
| The veil was rent that covers Nature's depths: | Покров был сорван, что скрывает глубину Природы: |
| He saw the fount of the world's lasting pain | Он (Ашвапати) видел источник продолжающейся боли мира |
| And the mouth of the black pit of Ignorance; | И пасть чёрной преисподней Невежества; |
| The evil guarded at the roots of life | Зло, охраняющее корни жизни, |
| Raised up its head and looked into his eyes. | Подняло голову и посмотрело в его глаза. |
| On a dim bank where dies subjective Space, | На тусклом берегу, где гибнет субъективное Пространство, |
| From a stark ridge overlooking all that is, | С окоченелого хребта, просматривая всё, что существует, |
| A tenebrous awakened Nescience, | Проснулось мрачное Неведение. |
| Her wide blank eyes wondering at Time and Form, | Его пустые, широко открытые глаза, удивляясь Времени и Форме, |
| Stared at the inventions of the living Void | Глядели на изобретения живущей Пустоты |
| And the Abyss whence our beginnings rose. | И Бездну, откуда поднимаются наши истоки. |
| Behind appeared a grey carved mask of Night | За ним возникла серая резная маска Ночи, |
| Watching the birth of all created things. | Что наблюдала за рождением всего творения. |
| A hidden Puissance conscious of its force, | Сокрытое Могущество, осознающее свою силу, |
| A vague and lurking Presence everywhere, | Неясное и прячущееся Присутствие везде, |
| A contrary Doom that threatens all things made, | Упрямый Рок, что угрожает всем созданным вещам, |
| A Death figuring as the dark seed of life, | Смерть, выступающая как тёмное зерно жизни, |
| Seemed to engender and to slay the world. | Казалось, и порождает и убивает этот мир. |
| Then from the sombre mystery of the gulfs | Затем из мрачной тайны глубины |
| And from the hollow bosom of the Mask | Пустого недра этой Маски |
| Something crept forth that seemed a shapeless Thought. | Что-то выползло вперёд, казавшееся бесформенною Мыслью. |
| A fatal Influence upon creatures stole | Губительное Влияние тайно овладело существами, |
| Whose lethal touch pursued the immortal spirit, | Смертоносное касание настигало бессмертный дух, |
| On life was laid the haunting finger of death | На жизнь наложен был преследующий перст смерти |
| And overcast with error, grief and pain | Ошибкой, горем, болью накрыли |
| The soul's native will for truth and joy and light. | Врождённое стремление души к истине, радости, свету. |
| A deformation coiled that claimed to be | Искажение скрутило то, что претендовало быть |
| The being's very turn, Nature's true drive. | Истинным поворотом бытия, настоящим водителем Природы. |
| A hostile and perverting Mind at work | Враждебный и извращающий Ум, трудясь, |
| In every corner ensconced of conscious life | В каждом укромном уголке сознательной жизни |
| Corrupted Truth with her own formulas; | Портил Истину её же собственными догмами; |
| Interceptor of the listening of the soul, | Мешая вслушиваться душе, |
| Afflicting knowledge with the hue of doubt | Поражая знание оттенком сомнения, |
| It captured the oracles of the occult gods, | Он захватывал откровения оккультных богов, |
| Effaced the signposts of Life's pilgrimage, | Сметал указательные столбы паломничества жизни, |
| Cancelled the firm rock-edicts graved by Time, | Отменял твёрдые как скала указы, высеченные Временем, |
| And on the foundations of the cosmic Law | И на основах космического Закона |
| Erected its bronze pylons of misrule. | Воздвигал свои бронзовые опоры беспорядка. |
| Even Light and Love by that cloaked danger's spell | Даже Свет и Любовь чарами этой скрытой угрозы |
| Turned from the brilliant nature of the gods | Поворачивались от сверкающей природы богов |
| To fallen angels and misleading suns, | К падшим ангелам и обманчивым солнцам, |
| Became themselves a danger and a charm, | Становились сами опасностью и прелестью, |
| A perverse sweetness, heaven-born malefice: | Искажённой сладостью, небесно-рождённым злом. |
| Its power could deform divinest things. | Его сила могла исказить божественнейшие вещи. |
| A wind of sorrow breathed upon the world; | Ветер печали обдувал этот мир; |
| All thought with falsehood was besieged, all act | Всякая мысль окружалась ложью, всякое действие |
| Stamped with defect or with frustration's sign, | Клеймилось недочетом или знаком крушения, |
| All high attempt with failure or vain success, | Всякая высокая попытка — неудачей или напрасным успехом, |
| But none could know the reason of his fall. | И никто не мог понять причину своего падения. |
| The grey Mask whispered and, though no sound was heard, | Серая Маска шептала и, хотя ни звука не было слышно, |
| Yet in the ignorant heart a seed was sown | В невежественное сердце бросались семена, |
| That bore black fruit of suffering, death and bale. | Что приносили чёрные плоды страдания, гибели и зла. |
| Out of the chill steppes of a bleak Unseen | Из полных холода степей унылого Незримого |
| Invisible, wearing the Night's grey mask, | Невидимые, в серых масках Ночи, |
| Arrived the shadowy dreadful messengers, | Всё прибывали призрачные ужасные посланники, |
| Invaders from a dangerous world of power, | Захватчики из опасного мира силы, |
| Ambassadors of evil's absolute. | Посланцы абсолюта зла. |
| In silence the inaudible voices spoke, | В тиши звучали неслышимые голоса, |
| Hands that none saw planted the fatal grain, | Никем не замечаемые руки сажали смертоносне зерно, |
| No form was seen, yet a dire work was done, | Их формы не видал никто, но страшная работа уже сделана, |
| An iron decree in crooked uncials written | Стальной указ, написанный кривым унициальным шрифтом |
| Imposed a law of sin and adverse fate. | Навязывал закон греха и злой судьбы. |
| Life looked at him with changed and sombre eyes: | Жизнь смотрела на него изменчивым, угрюмым взглядом. |
| Her beauty he saw and the yearning heart in things | Он видел её красоту, томящееся сердце в существах, |
| That with a little happiness is content, | Что счастьем маленьким довольны, |
| Answering to a small ray of truth or love; | Отвечая небольшому лучу правды и любви; |
| He saw her gold sunlight and her far blue sky, | Он видел её солнечный и золотистый свет, далекое и голубое небо, |
| Her green of leaves and hue and scent of flowers | Зелень её листьев, цвет и аромат цветов, |
| And the charm of children and the love of friends | И обаяние детей, любовь друзей, |
| And the beauty of women and kindly hearts of men, | Красоту женщин, и добрые сердца мужчин, |
| But saw too the dreadful Powers that drive her moods | Но видел также страшные Могущества, что управляют её настроением, |
| And the anguish she has strewn upon her ways, | Мучения, раскиданные ею по своим путям, |
| Fate waiting on the unseen steps of men | Судьбу, подстерегающую незримыми шагами человека, |
| And her evil and sorrow and last gift of death. | И зло её, страдание, и заключительный подарок — смерть. |
| A breath of disillusion and decadence | Дыхание разочарования и упадка, |
| Corrupting watched for Life's maturity | Разлагаясь, поджидало зрелость жизни |
| And made to rot the full grain of the soul: | И превращала в гниль полновесное зерно души: |
| Progress became a purveyor of Death. | Развитие становился поставщиком Смерти. |
| A world that clung to the law of a slain Light | Мир, что цеплялся за закон убитого Света, |
| Cherished the putrid corpses of dead truths, | Лелеял разлагающиеся трупы мёртвых истин, |
| Hailed twisted forms as things free, new and true, | Приветствовал извращённые формы как новое, свободное, и настоящее, |
| Beauty from ugliness and evil drank | Пил красоту из сосудов зла или уродства, |
| Feeling themselves guests at a banquet of the gods | Чувствующих себя гостями на банкете богов, |
| And tasted corruption like a high-spiced food. | И вкушал гнильё, как блюдо с острыми приправами. |
| A darkness settled on the heavy air; | Тьма утвердилась в этом тяжком воздухе; |
| It hunted the bright smile from Nature's lips | Она гнала яркую улыбку с уст Природы |
| And slew the native confidence in her heart | И убивала прирожденное доверие её сердца, |
| And put fear's crooked look into her eyes. | Вкладывала пригнутое выражение страха в её глаза. |
| The lust that warps the spirit's natural good | Вожделение, что искажает естественное добро духа, |
| Replaced by a manufactured virtue and vice | Заменяло искусственными добродетелью или пороком |
| The frank spontaneous impulse of the soul: | Искренний спонтанный импульс души: |
| Afflicting Nature with the dual's lie, | Мучая Природу ложью дуальности, |
| Their twin values whetted a forbidden zest, | Их двойственные ценности разжигали запретный интерес, |
| Made evil a relief from spurious good, | Делали зло освобождением от поддельного добра, |
| The ego battened on righteousness and sin | Вскармливали эго на праведности и грехе, |
| And each became an instrument of Hell. | И каждый становился инструментом Ада. |
| In rejected heaps by a monotonous road | В кучах отбросов, рядом с длинной дорогой |
| The old simple delights were left to lie | Старые простые радости оставили лежать |
| On the wasteland of life's descent to Night. | На пустыре спуска жизни в Ночь. |
| All glory of life was dimmed, tarnished with doubt; | Вся слава жизни была затуманена, запятнана сомнением; |
| All beauty ended in an aging face; | Вся красота иссякла в стареющем лице; |
| All power was dubbed a tyranny cursed by God | Всю силу превратили в тиранию, проклятую Богом, |
| And Truth a fiction needed by the mind: | А Истину — в фикцию, требуемую умом: |
| The chase of joy was now a tired hunt; | Охота за радостью была сейчас усталой погоней; |
| All knowledge was left a questioning Ignorance. | Всё знание оставалось вопрошающим Невежеством. |
| As from a womb obscure he saw emerge | Он (Ашвапати) видел как из мрачного чрева возникает |
| The body and visage of a dark Unseen | Тело и лик темного Незримого, |
| Hidden behind the fair outsides of life. | Скрытого за красивыми внешними сторонами жизни. |
| Its dangerous commerce is our suffering's cause. | Его опасная коммерция — причина нашего страдания. |
| Its breath is a subtle poison in men's hearts; | Его дыхание — тонкий яд в сердцах людей; |
| All evil starts from that ambiguous face. | Все зло берёт начало с этого двусмысленного лика. |
| A peril haunted now the common air; | Опасность сейчас висела в обычном воздухе; |
| The world grew full of menacing Energies, | Мир наполнился угрожающими Энергиями, |
| And wherever turned for help or hope his eyes, | И куда бы ни направил за помощью или надеждой свой взгляд, |
| In field and house, in street and camp and mart | В поле и дома, на улице, в лагере и на рынке |
| He met the prowl and stealthy come and go | Он встречал крадущиеся и тайные приходы и уходы |
| Of armed disquieting bodied Influences. | Вооружённых беспокойством воплощённых Влияний. |
| A march of goddess figures dark and nude | Марш фигур богинь, тёмных и обнажённых, |
| Alarmed the air with grandiose unease; | Тревожащих воздух грандиозным волнением; |
| Appalling footsteps drew invisibly near, | Пугающие шаги незримо подходили ближе, |
| Shapes that were threats invaded the dream-light, | Формы, что были угрозами, захватывали свет мечты |
| And ominous beings passed him on the road | И зловещие существа проходили мимо него по дороге, |
| Whose very gaze was a calamity: | Чей даже взгляд был бедой: |
| A charm and sweetness sudden and formidable, | Очарование и сладость, внезапные и грозные, |
| Faces that raised alluring lips and eyes | Лица, что поднимались, пленяя губы и глаза, |
| Approached him armed with beauty like a snare, | Приближались к нему, вооружённые красотой как ловушкой, |
| But hid a fatal meaning in each line | Но таили губительный смысл в каждой черте |
| And could in a moment dangerously change. | И могли в любой момент опасно перемениться. |
| But he alone discerned that screened attack. | Лишь он один различал эти скрытые атаки. |
| A veil upon the inner vision lay, | На внутреннем зрении была вуаль, |
| A force was there that hid its dreadful steps; | Присутствовала сила, скрывающая свои ужасные шаги; |
| All was belied, yet thought itself the truth; | Всё было извращённым, но считало себя правдой; |
| All were beset but knew not of the siege: | Все были осаждены, но не знали об осаде: |
| For none could see the authors of their fall. | Потому, что никто не мог видеть авторов своего падения. |
| Aware of some dark wisdom still withheld | Сознавая, что есть некая тёмная мудрость, пока еще утаиваемая, |
| That was the seal and warrant of this strength, | Что была гарантией и основанием этой силы, |
| He followed the track of dim tremendous steps | Он шёл по следам неотчётливых страшных шагов, |
| Returning to the night from which they came. | Возвращавшихся в ночь, из которой те вышли. |
| A tract he reached unbuilt and owned by none: | Он достиг он незастроенной, не принадлежащей никому полосы пространства: |
| There all could enter but none stay for long. | Туда каждый мог войти, но никто не мог остаться надолго. |
| It was a no man's land of evil air, | Это была ничейная земля злого воздуха, |
| A crowded neighbourhood without one home, | Тесное соседство без единого дома, |
| A borderland between the world and hell. | Пограничная область между миром и адом. |
| There unreality was Nature's lord: | Там нереальность была хозяйкой Природы. |
| It was a space where nothing could be true, | Это было пространство, где ничто не могло быть истинным, |
| For nothing was what it had claimed to be: | Потому, что ничто не было тем, чем оно претендовало быть: |
| A high appearance wrapped a specious void. | Роскошная видимость обертывала обманчивую пустоту. |
| Yet nothing would confess its own pretence | Но ничто не признало бы своего притворства |
| Even to itself in the ambiguous heart: | Даже перед самим собой в двусмысленном сердце: |
| A vast deception was the law of things; | Широчайший обман был законом вещей; |
| Only by that deception they could live. | Только этим обманом они могли жить. |
| An unsubstantial Nihil guaranteed | Нематериальное Ничто гарантировало |
| The falsehood of the forms this Nature took | Ложность форм, которые эта Природа приняла |
| And made them seem awhile to be and live. | И заставила на время казаться, что они есть и живут. |
| A borrowed magic drew them from the Void; | Взятая на время магия вытащила их из Пустоты; |
| They took a shape and stuff that was not theirs | Они приняли форму и вещество, которое было не их |
| And showed a colour that they could not keep, | И демонстрировали цвет, который не могли сохранить, |
| Mirrors to a phantasm of reality. | Отражения для иллюзорной реальности. |
| Each rainbow brilliance was a splendid lie; | Каждый радужный блеск был блестящей ложью; |
| A beauty unreal graced a glamour face. | Нереальная красота венчала чарующий лик. |
| Nothing could be relied on to remain: | Не оставалось ничего, в чём можно было быть уверенным: |
| Joy nurtured tears and good an evil proved, | Радость питала слезы, а добро утверждало зло, |
| But never out of evil one plucked good: | Но никогда со зла не набирали добра: |
| Love ended early in hate, delight killed with pain, | Любовь рано заканчивалась в ненависти, восторг убивался болью, |
| Truth into falsity grew and death ruled life. | Истина перерастала в ложь, а смерть правила жизнью. |
| A Power that laughed at the mischiefs of the world, | Та Сила, что смеялась над бедами мира, |
| An irony that joined the world's contraries | Ирония, что соединяла противоположности мира, |
| And flung them into each other's arms to strive, | И бросала их сражаться в объятиях друг с другом, |
| Put a sardonic rictus on God's face. | Накладывала сардоническую усмешку на лицо Бога. |
| Aloof, its influence entered everywhere | Как посторонние, её влияния входили всюду |
| And left a cloven hoof-mark on the breast; | И оставляли след раздвоенного копыта на душе; |
| A twisted heart and a strange sombre smile | Обманутое сердце и странную угрюмую улыбку, |
| Mocked at the sinister comedy of life. | Высмеивающую эту дурную комедию жизни. |
| Announcing the advent of a perilous Form | Возвещая прибытие опасной Формы, |
| An ominous tread softened its dire footfall | Зловещая поступь смягчала свои страшные шаги, |
| That none might understand or be on guard; | Чтобы никто не мог догадаться или быть настороже; |
| None heard until a dreadful grasp was close. | Никто не слышал, пока не смыкалась ужасная хватка. |
| Or else all augured a divine approach, | Или наоборот — всё предсказывало божественное приближение, |
| An air of prophecy felt, a heavenly hope, | Ощущался воздух пророчества, небесная надежда, |
| Listened for a gospel, watched for a new star. | Слышимая как евангелие, наблюдаемая как новая звезда. |
| The Fiend was visible but cloaked in light; | Дьявол был видимым, но облачённым в свет; |
| He seemed a helping angel from the skies: | Он казался помогающим ангелом с небес: |
| He armed untruth with Scripture and the Law; | Он вооружал неправду Писанием и Законом; |
| He deceived with wisdom, with virtue slew the soul | Он обманывал мудростью, добродетелью убивал душу |
| And led to perdition by the heavenward path. | И вёл к погибели дорогой в небо. |
| A lavish sense he gave of power and joy, | Он давал щедрое чувство силы и радости, |
| And, when arose the warning from within, | И, когда возникало предупреждение изнутри, |
| He reassured the ear with dulcet tones | Убеждал ухо нежными интонациями |
| Or took the mind captive in its own net; | Или брал ум пленником в его собственную сеть; |
| His rigorous logic made the false seem true. | Его строгая логика заставляла ложь казаться истиной. |
| Amazing the elect with holy lore | Изумляя избранника святым знанием, |
| He spoke as with the very voice of God. | Он говорил будто с самого голоса Бога. |
| The air was full of treachery and ruse; | Воздух был полон вероломства и хитрости; |
| Truth-speaking was a stratagem in that place; | Говорить правду было уловкой в этом месте; |
| Ambush lurked in a smile and peril made | Засада таилась в улыбке, а опасность делала |
| Safety its cover, trust its entry's gate: | Безопасность своим покровом, доверие — своими воротами: |
| Falsehood came laughing with the eyes of truth; | Ложь приходила, смеясь, с глазами правды; |
| Each friend might turn an enemy or spy, | Каждый друг мог обернуться врагом или шпионом, |
| The hand one clasped ensleeved a dagger's stab | Рука, которую пожимали, таила в рукаве удар кинжала, |
| And an embrace could be Doom's iron cage. | А объятия могли стать железной клеткой Рока. |
| Agony and danger stalked their trembling prey | Агония и опасность подкрадывались к трепещущей добыче |
| And softly spoke as to a timid friend: | И мягко говорили, словно с робким другом: |
| Attack sprang suddenly vehement and unseen; | Атака возникала внезапно, неистовая и невидимая; |
| Fear leaped upon the heart at every turn | Страх прыгал на сердце при каждом повороте |
| And cried out with an anguished dreadful voice; | И кричал мучительным страшным голосом; |
| It called for one to save but none came near. | Он звал на помощь, но никто не приближался. |
| All warily walked, for death was ever close; | Все ходили с опаской, так как смерть всегда была рядом; |
| Yet caution seemed a vain expense of care, | Но осторожность оказывалась напрасной тратой сил, |
| For all that guarded proved a deadly net, | Ибо всё, что охраняло, подтверждало смертельную сеть, |
| And when after long suspense salvation came | И когда после долгой неизвестности приходило спасение |
| And brought a glad relief disarming strength, | И несло радостное облегчение, обезоруживающее силу, |
| It served as a smiling passage to worse fate. | Оно было подобно улыбающемуся переходу к ещё худшей судьбе. |
| There was no truce and no safe place to rest; | Там не было ни перемирия, ни безопасного места чтобы отдохнуть; |
| One dared not slumber or put off one's arms: | Никто не отваживался вздремнуть или опустить руки: |
| It was a world of battle and surprise. | Это был мир битвы и внезапности. |
| All who were there lived for themselves alone; | Все, кто были там, жили только для самих себя; |
| All warred against all, but with a common hate | Все воевали против всех, но с общей ненавистью |
| Turned on the mind that sought some higher good; | Ополчались на ум, который искал какого-то более высокого блага; |
| Truth was exiled lest she should dare to speak | Истина была изгнана, дабы она не смела говорить |
| And hurt the heart of darkness with her light | И вредить сердцу тьмы своим светом |
| Or bring her pride of knowledge to blaspheme | Или, внося свою гордость знания, поносить |
| The settled anarchy of established things. | Эту постоянную анархию установленных вещей. |
| Then the scene changed, but kept its dreadful core: | Затем сцена сменилась, но сохранила свою страшную суть: |
| Altering its form the life remained the same. | Поменяв свою форму, жизнь осталась всё той же. |
| A capital was there without a State: | Столица там была без Государства: |
| It had no ruler, only groups that strove. | И не было у неё правителя, лишь группы, что боролись. |
| He saw a city of ancient Ignorance | Он видел город древнего Невежества, |
| Founded upon a soil that knew not Light. | Возведённый на земле, что не знала Света. |
| There each in his own darkness walked alone: | Там каждый в своей темноте шагал один: |
| Only they agreed to differ in Evil's paths, | Они согласны были отличаться лишь в дорогах Зла, |
| To live in their own way for their own selves | Жить на свой лад, для самих себя |
| Or to enforce a common lie and wrong; | И проводить в жизнь общую ложь и несправедливость; |
| There Ego was lord upon his peacock seat | Там Эго было господином на своем павлиньем троне, |
| And Falsehood sat by him, his mate and queen: | А Ложь сидела рядом с ним, супруга и царица: |
| The world turned to them as Heaven to Truth and God. | Мир поворачивался к ним, как Небеса к Истине и Богу. |
| Injustice justified by firm decrees | Несправедливость оправдывалась твердыми указами |
| The sovereign weights of Error's legalised trade, | Державными мерными гирями узаконенной торговли Ошибки, |
| But all the weights were false and none the same; | Но все эти гири были фальшивыми и все разные; |
| Ever she watched with her balance and a sword, | Она постоянно следила, с её весами и мечом, |
| Lest any sacrilegious word expose | Чтобы никакое кощунственное слово не разоблачило |
| The sanctified formulas of her old misrule. | Освящённые формулы её старого дурного правления. |
| In high professions wrapped self-will walked wide | Одетое в высокие профессии, везде гуляло своеволие |
| And licence stalked prating of order and right: | И шествовало злоупотребление, болтая о порядке и о праве: |
| There was no altar raised to Liberty; | Там не было алтаря, воздвигнутого Свободе; |
| True freedom was abhorred and hunted down: | Настоящую свободу ненавидели и преследовали: |
| Harmony and tolerance nowhere could be seen; | Гармонию и терпимость нигде нельзя было увидеть; |
| Each group proclaimed its dire and naked Law. | Каждая группа провозглашала свой крайний, оголённый Закон. |
| A frame of ethics knobbed with scriptural rules | Рамки этики выпячивались библейскими правилами |
| Or a theory passionately believed and praised | Или теорией, страстно верившей и восхвалявшей |
| A table seemed of high Heaven's sacred code. | Скрижаль, казавшуюся священным сводом законов высоких Небес. |
| A formal practice mailed and iron-shod | Формальный обычай, покрытый броней и закованный в железо, |
| Gave to a rude and ruthless warrior kind | Давал грубому и безжалостному воинственному роду, |
| Drawn from the savage bowels of the earth | Вышедшему из диких недр земли, |
| A proud stern poise of harsh nobility, | Гордую непреклонную осанку сурового благородства, |
| A civic posture rigid and formidable. | Гражданскую позицию, жёсткую и грозную, |
| But all their private acts belied the pose: | Но все их личные дела опровергали эту позу: |
| Power and utility were their Truth and Right, | Сила и выгода были их Истиной и Правом, |
| An eagle rapacity clawed its coveted good, | Орлиная жадность хватала своё вожделенное добро, |
| Beaks pecked and talons tore all weaker prey. | Клювы долбили и когти рвали всякую добычу послабее. |
| In their sweet secrecy of pleasant sins | В своей сладкой тайне приятных грехов, |
| Nature they obeyed and not a moralist God. | Природе они подчинялись, а не моралисту Богу. |
| Inconscient traders in bundles of contraries, | Несознательные торговцы в узлах противоречий, |
| They did what in others they would persecute; | Они делали то, что в других бы преследовали; |
| When their eyes looked upon their fellow's vice, | Когда их глаза глядели на порок ближнего, |
| An indignation flamed, a virtuous wrath; | Они загорались возмущением, добродетельным гневом; |
| Oblivious of their own deep-hid offence, | Забыв о своём глубоко скрытом проступке, |
| Moblike they stoned a neighbour caught in sin. | Подобно своре, забрасывали камнями соседа, уличённого во грехе. |
| A pragmatist judge within passed false decrees, | Прагматичный судья внутри выносил лживые приговоры, |
| Posed worst iniquities on equity's base, | Устанавливал ещё худшие беззакония на основе справедливости, |
| Reasoned ill actions just, sanctioned the scale | Обосновывал даже злодеяния, давал санкцию широкому масштабу |
| Of the merchant ego's interest and desire. | Интересов и желаний меркантильного эго. |
| Thus was a balance kept, the world could live. | Так сохранялось равновесие, так этот мир мог жить. |
| A zealot fervour pushed their ruthless cults, | Фанатичный пыл толкал их безжалостные культы, |
| All faith not theirs bled scourged as heresy; | Всякая вера, что не их, истекала кровью, бичуемая как ересь; |
| They questioned, captived, tortured, burned or smote | Они гнались, хватали, пытали, сжигали или избивали |
| And forced the soul to abandon right or die. | И заставляли душу отказаться от справедливости или умереть. |
| Amid her clashing creeds and warring sects | Посреди своих сталкивающихся кредо и воюющих сект |
| Religion sat upon a blood-stained throne. | Религия сидела на запятнанном кровью троне. |
| A hundred tyrannies oppressed and slew | Сотни тираний угнетали и убивали |
| And founded unity upon fraud and force. | И основывали единство на обмане и силе. |
| Only what seemed was prized as real there: | Лишь то, что казалось, ценилось за настоящее там: |
| The ideal was a cynic ridicule's butt; | Идеал был объектом циничной насмешки; |
| Hooted by the crowd, mocked by enlightened wits, | Освистанный толпой, передразниваемый просвещёнными умами, |
| Spiritual seeking wandered outcasted,- | Духовный поиск, бездомный, скитался, — |
| A dreamer's self-deceiving web of thought | Считаясь само-обманывающей паутиной мыслей мечтателя |
| Or mad chimaera deemed or hypocrite's fake, | Или безумной химерой, или фальшивкой лицемера, |
| Its passionate instinct trailed through minds obscure | Его страстный инстинкт проложив путь через затемнённые умы, |
| Lost in the circuits of the Ignorance. | Терялся в круговоротах Невежества. |
| A lie was there the truth and truth a lie. | Ложь там была истиной, а истина ложью. |
| Here must the traveller of the upward Way - | Здесь путешественник по ведущему вверх Пути — |
| For daring Hell's kingdoms winds the heavenly route - | Так как дерзкие королевства Ада обвивают небесный маршрут -- |
| Pause or pass slowly through that perilous space, | Должен или остановиться, или медленно пройти опасное пространство, |
| A prayer upon his lips and the great Name. | С молитвой на устах и величайшим Именем. |
| If probed not all discernment's keen spear-point, | Если бы он не исследовал всё острым копьём различения, |
| He might stumble into falsity's endless net. | Он мог бы оступиться в бесконечную сеть лжи. |
| Over his shoulder often he must look back | Он часто должен был оглядываться через плечо, |
| Like one who feels on his neck an enemy's breath; | Словно тот, кто на своей шее чувствует дыхание врага; |
| Else stealing up behind a treasonous blow | Иначе подкрадывающийся сзади предательский удар |
| Might prostrate cast and pin to unholy soil, | Способен опрокинуть навзничь и пригвоздить к нечестивой земле, |
| Pierced through his back by Evil's poignant stake. | Пронзив насквозь его спину острым колом Зла. |
| So might one fall on the Eternal's road | Так может человек погибнуть на дороге Вечности, |
| Forfeiting the spirit's lonely chance in Time | Теряя единственный шанс духа во Времени, |
| And no news of him reach the waiting gods, | И ничего нового о нём не дойдет до ожидающих богов, |
| Marked "missing" in the register of souls, | Отмеченное как "пропавший" в реестре душ, |
| His name the index of a failing hope, | Имя его станет указателем несбывшейся надежды, |
| The position of a dead remembered star. | Положением умершей вспоминаемой звезды. |
| Only were safe who kept God in their hearts: | Только те оставались в безопасности, кто хранил в своих сердцах Бога: |
| Courage their armour, faith their sword, they must walk, | Смелость — была их доспехами, вера — мечом, они должны идти, |
| The hand ready to smite, the eye to scout, | Рука готова поражать, а глаз — разведывать, |
| Casting a javelin regard in front, | Бросая копьё внимания перед собою, |
| Heroes and soldiers of the army of Light. | Герои и солдаты армии Света. |
| Hardly even so, the grisly danger past, | Вот так, с трудом пройдя наводящую ужас опасность, |
| Released into a calmer purer air, | Освободившись в более тихом и чистом воздухе, |
| They dared at length to breathe and smile once more. | Они осмеливаются наконец вздохнуть и улыбнуться снова. |
| Once more they moved beneath a real sun. | Снова они двигались под настоящим солнцем. |
| Though Hell claimed rule, the spirit still had power. | Хотя Ад претендовал на власть, дух ещё имел силу. |
| This No-man's-land he passed without debate; | Эту ничейную землю он (Ашвапати) прошел без всякого спора; |
| Him the heights missioned, him the Abyss desired: | Его высоты послали, его Пучина желала: |
| None stood across his way, no voice forbade. | Никто не встал на пути, и голос никакой не запретил. |
| For swift and easy is the downward path, | Потому, что быстра и легка дорога, ведущая вниз, |
| And now towards the Night was turned his face. | И сейчас в сторону Ночи было повернуто его лицо. |
| A greater darkness waited, a worse reign, | Ещё более великая тьма ожидала, ещё худшее царство, |
| If worse can be where all is evil's extreme; | Если может быть хуже там, где всё — крайняя степень зла; |
| Yet to the cloaked the uncloaked is naked worst. | И всё же, в сравнении с прикрытым, неприкрытое — ещё хуже. |
| There God and Truth and the supernal Light | Там Бог и Истина, и небесный Свет |
| Had never been or else had power no more. | Или не были никогда, или не имели больше силы. |
| As when one slips in a deep moment's trance | Словно скользя в глубоком трансе мгновения |
| Over mind's border into another world, | По краю мышления в другой мир, |
| He crossed a boundary whose stealthy trace | Он пересёк границу, чей скрытый след |
| Eye could not see but only the soul feel. | Не мог бы глаз увидеть, и ощущала лишь душа. |
| Into an armoured fierce domain he came | В ощетинившиеся оружием лютые владения он пришёл |
| And saw himself wandering like a lost soul | И увидел себя блуждающим, словно потерянная душа |
| Amid grimed walls and savage slums of Night. | Посреди зловещих стен и диких трущоб Ночи. |
| Around him crowded grey and squalid huts | Вокруг него толпились серые и жалкие бараки, |
| Neighbouring proud palaces of perverted Power, | Граничащие с гордыми дворцами извращённой Силы, |
| Inhuman quarters and demoniac wards. | Нечеловеческие кварталы и демонические районы. |
| A pride in evil hugged its wretchedness; | Гордость в несчастье, крепко обнимала своё ничтожество; |
| A misery haunting splendour pressed those fell | Нищета, преследующая роскошь, давила те жестокие |
| Dun suburbs of the cities of dream-life. | Сумрачные окраины городов призрачной жизни. |
| There Life displayed to the spectator soul | Там Жизнь показывала зрителю душе |
| The shadow depths of her strange miracle. | Теневые глубины её странного чуда. |
| A strong and fallen goddess without hope, | Сильная и падшая богиня, лишённая надежды, |
| Obscured, deformed by some dire Gorgon spell, | Темная, изуродованная какими-то страшными чарами Горгоны, |
| As might a harlot empress in a bouge, | Словно проститутка, императрица притона, |
| Nude, unashamed, exulting she upraised | Голая, бесстыжая, торжествуя она поднимала |
| Her evil face of perilous beauty and charm | Свой дьявольский лик опасной красоты и очарования |
| And, drawing panic to a shuddering kiss | И, неся панику в вызывающем дрожь поцелуе, |
| Twixt the magnificence of her fatal breasts, | Между великолепием её роковых грудей, |
| Allured to their abyss the spirit's fall. | Завлекала в свою пучину падения духа. |
| Across his field of sight she multiplied | Через его поле зрения она множила |
| As on a scenic film or moving plate | Как на сценической киноплёнке или движущейся пластинке, |
| The implacable splendour of her nightmare pomps. | Неумолимый блеск её кошмарной пышности. |
| On the dark background of a soulless world | На тёмном фоне бездушного мира |
| She staged between a lurid light and shade | Она ставила между зловещими светом и тенью |
| Her dramas of the sorrow of the depths | Свои драмы глубин горя, |
| Written on the agonised nerves of living things: | Написанные на агонизирующих нервах живых существ: |
| Epics of horror and grim majesty, | Сериалы ужаса и жестокого величия, |
| Wry statues spat and stiffened in life's mud, | Кривые статуи, оплёванные и закоченевшие в жизненной грязи, |
| A glut of hideous forms and hideous deeds | Изобилие отвратительных форм и страшных дел, |
| Paralysed pity in the hardened breast. | Парализовывали жалость в стиснутой груди. |
| In booths of sin and night-repairs of vice | В балаганах греха и ночных притонах порока |
| Styled infamies of the body's concupiscence | Стильные низости похоти тела |
| And sordid imaginations etched in flesh, | И грязные фантазии, врезавшиеся в плоть, |
| Turned lust into a decorative art: | Превращали вожделение в декоративное искусство: |
| Abusing Nature's gift her pervert skill | Оскорбляя дар Природы, её извращённое умение |
| Immortalised the sown grain of living death, | Увековечивало посеянное зерно живой смерти, |
| In a mud goblet poured the bacchic wine, | В грязный бокал вливало вакхическое вино, |
| To a satyr gave the thyrsus of a god. | Сатиру вручала жезл бога. |
| Impure, sadistic, with grimacing mouths, | Нечистые, садистские, с кривляющимися ртами, |
| Grey foul inventions gruesome and macabre | Серые подлые изобретения, страшные и мрачные, |
| Came televisioned from the gulfs of Night. | Приходили как по телевизору из пучин Ночи. |
| Her craft ingenious in monstrosity, | Её умение, изобретательное в чудовищности, |
| Impatient of all natural shape and poise, | Нетерпимое ко всякой естественной форме и равновесию, |
| A gape of nude exaggerated lines, | Зияние голых преувеличенных линий, |
| Gave caricature a stark reality, | Давали карикатуру на застывшую реальность, |
| And art-parades of weird distorted forms, | И арт-парады причудливых искажённых форм, |
| And gargoyle masques obscene and terrible | И готические рыльца театральных масок, непристойные и ужасные, |
| Trampled to tormented postures the torn sense. | Топтали до изнурения истерзанное чувство. |
| An inexorable evil's worshipper, | Неумолимая поклонница зла, |
| She made vileness great and sublimated filth; | Она делала низость великой и возвышала грязь; |
| A dragon power of reptile energies | Драконья мощь энергий рептилий, |
| And strange epiphanies of grovelling Force | И странные прозрения пресмыкающейся Силы, |
| And serpent grandeurs couching in the mire | И змеиные великолепия, притаившиеся в грязи-(болоте), |
| Drew adoration to a gleam of slime. | Притягивали обожание к мерцающей слизи. |
| All Nature pulled out of her frame and base | Вся Природа, вынутая из её каркаса и основы, |
| Was twisted into an unnatural pose: | Была скрючена в неестественной позе: |
| Repulsion stimulated inert desire; | Отвращение стимулировано инертное желание; |
| Agony was made a red-spiced food for bliss, | Агония делалась остро приправленной пищей для блаженства, |
| Hatred was trusted with the work of lust | Ненависти поручали работу вожделения, |
| And torture took the form of an embrace; | А пытка принимала форму объятий; |
| A ritual anguish consecrated death; | Ритуальная мука освящала смерть; |
| Worship was offered to the Undivine. | Преклонение предлагалось Небожественному. |
| A new aesthesis of Inferno's art | Новая эстетика искусства Инфернального, |
| That trained the mind to love what the soul hates, | Что приучала ум любить, что души ненавидят, |
| Imposed allegiance on the quivering nerves | Навязывала зависимость трепещущим нервам |
| And forced the unwilling body to vibrate. | И заставляла вибрировать нежелающее тело. |
| Too sweet and too harmonious to excite | Слишком сладкая и слишком гармоничная, чтобы возбуждать, |
| In this regime that soiled the being's core, | При этом строе, что пачкал сердцевину существа, |
| Beauty was banned, the heart's feeling dulled to sleep | Красота была запрещённой, чувствительность сердца притупилось до спячки, |
| And cherished in their place sensation's thrills; | На их месте лелеялись возбуждения ощущений; |
| The world was probed for jets of sense-appeal. | Мир зондировался для струй чувства-влечения. |
| Here cold material intellect was the judge | Здесь холодный материальный интеллект был судьей |
| And needed sensual prick and jog and lash | И нуждался в ощутимых уколах, встряске и плети, |
| That its hard dryness and dead nerves might feel | Чтобы его жёсткая сухость и омертвевшие нервы смогли ощутить |
| Some passion and power and acrid point of life. | Некую страсть, силу и острую "соль" жизни. |
| A new philosophy theorised evil's rights, | Новая философия теоретизировала о правах зла, |
| Gloried in the shimmering rot of decadence, | Упивалась в мерцающей гнили декаданса, |
| Or gave to a python Force persuasive speech | Или давала питоньей Силе убедительную речь |
| And armed with knowledge the primaeval brute. | И вооружала знанием первобытную жестокость. |
| Over life and Matter only brooding bowed, | Размышляя лишь над жизнью и Материей, сгибался |
| Mind changed to the image of a rampant beast; | Ум, измененный до образа стоящего на задних лапах зверя; |
| It scrambled into the pit to dig for truth | Он втискивался в яму, чтобы докопаться до истины |
| And lighted its search with the subconscient's flares. | И освещал свой поиск вспышками подсознания. |
| Thence bubbling rose sullying the upper air, | Оттуда, пузырясь, поднимались, загрязняя более высокий воздух, |
| The filth and festering secrets of the Abyss: | Отбросы и гниющие секреты Пучины: |
| This it called positive fact and real life. | Это называли несомненным фактом и реальной жизнью. |
| This now composed the fetid atmosphere. | Всё это ныне создавало зловонную атмосферу. |
| A wild-beast passion crept from secret Night | Страсть дикого зверя кралась из тайной Ночи |
| To watch its prey with fascinating eyes: | Караулить свою добычу пленительными глазами: |
| Around him like a fire with sputtering tongues | Вокруг него (Ашвапати), как огонь с плюющимися языками, |
| There lolled and laughed a bestial ecstasy; | Сидел развалясь и смеялся скотский экстаз; |
| The air was packed with longings brute and fierce; | Воздух был переполнен желаниями, животными и неистовыми; |
| Crowding and stinging in a monstrous swarm | Толпясь и жаля в чудовищном рое, |
| Pressed with a noxious hum into his mind | Вдавливались с пагубным гулом в его ум |
| Thoughts that could poison Nature's heavenliest breath, | Мысли, что могли бы отравить небеснейшее дыхание Природы, |
| Forcing reluctant lids assailed the sight | И заставлявшие неохотные веки насиловать взгляд, |
| Acts that revealed the mystery of Hell. | Действия, что делали видимой мистерию Ада. |
| All that was there was on this pattern made. | Всё, что там было, было по этому образу и подобию. |
| A race possessed inhabited those parts. | Одержимая раса населяла те края. |
| A force demoniac lurking in man's depths | Демоническая сила, таящаяся в людских глубинах, |
| That heaves suppressed by the heart's human law, | Что поднимается, подавленная законом сердца человека, |
| Awed by the calm and sovereign eyes of Thought, | Которого страшит молчаливый и независимый взгляд Мысли, |
| Can in a fire and earthquake of the soul | Может в пожаре или землетрясении души |
| Arise and, calling to its native night, | Подняться и, взывая к своей родной ночи, |
| Overthrow the reason, occupy the life | Опрокинуть рассудок, захватить жизнь |
| And stamp its hoof on Nature's shaking ground: | И отпечатать свое копыто на трясущейся почве Природы: |
| This was for them their being's flaming core. | Это было для них пламенной сутью их существа. |
| A mighty energy, a monster god, | Могучая энергия, чудовищный бог, |
| Hard to the strong, implacable to the weak, | Суровый для сильного, неумолимый для слабого, |
| It stared at the harsh unpitying world it made | Он уставился на грубый безжалостный мир, что он сделал, |
| With the stony eyelids of its fixed idea. | Каменными глазницами своей неподвижной идеи. |
| Its heart was drunk with a dire hunger's wine, | Его сердце было пьяно вином ужасного голода, |
| In others' suffering felt a thrilled delight | В страданиях других ощущало возбуждённый восторг, |
| And of death and ruin the grandiose music heard. | А в смерти и разрушении слышало грандиозную музыку. |
| To have power, to be master, was sole virtue and good: | Обладать силой, быть хозяином — было единственной добродетелью и благом: |
| It claimed the whole world for Evil's living room, | Он требовал весь мир для жизненного пространства Зла, |
| Its party's grim totalitarian reign | Для зловещей тоталитарной власти своей команды, |
| The cruel destiny of breathing things. | Горькой судьбы дышащих существ. |
| All on one plan was shaped and standardised | Все было сделано по одному плану и стандарту |
| Under a dark dictatorship's breathless weight. | Под удушающим гнётом мрачной диктатуры. |
| In street and house, in councils and in courts | На улице и дома, в соборах и дворах |
| Beings he met who looked like living men | Ему встречались существа, что выглядели как живые люди |
| And climbed in speech upon high wings of thought | И поднимались в речи на высоких крыльях мысли, |
| But harboured all that is subhuman, vile | Но открывали дверь всему, что ниже человека, что подло |
| And lower than the lowest reptile's crawl. | И ниже, чем ползание самой низменной рептилии. |
| The reason meant for nearness to the gods | Рассудок, предназначенный для близости к богам, |
| And uplift to heavenly scale by the touch of mind | И поднятый к небесной высоте касанием ума, |
| Only enhanced by its enlightening ray | Усиливал лишь просвещающим лучом |
| Their inborn nature's wry monstrosity. | Уродливую чудовищность их родной природы. |
| Often, a familiar visage studying | Часто, знакомое лицо изучая, |
| Joyfully encountered at some dangerous turn, | Радостно встреченное на каком-то опасном повороте, |
| Hoping to recognise a look of light, | Надеясь найти светлый взгляд, |
| His vision warned by the spirit's inward eye | Его видение, предупреждённое внутренним зрением духа, |
| Discovered suddenly Hell's trademark there, | Внезапно находило там фабричное клеймо Преисподней, |
| Or saw with the inner sense that cannot err, | Или видело внутренним чувством, что не может ошибаться, |
| In the semblance of a fair or virile form | В чертах прекрасной или мужественной формы |
| The demon and the goblin and the ghoul. | Демона, гоблина или вампира. |
| An insolence reigned of cold stone-hearted strength | Царила наглость холодной силы каменного сердца, |
| Mighty, obeyed, approved by the Titan's law, | Могучей, послушной, одобренной законом Титана, |
| The huge laughter of a giant cruelty | Громогласный хохот гигантской жестокости |
| And fierce glad deeds of ogre violence. | И свирепая радость дел неистовства чудовищ. |
| In that wide cynic den of thinking beasts | В этом широком циничном логове мыслящих зверей |
| One looked in vain for a trace of pity or love; | Напрасно было искать следы жалости или любви; |
| There was no touch of sweetness anywhere, | Прикосновения сладости там не было там нигде, |
| But only Force and its acolytes, greed and hate: | А только Сила и её прислужники, ненависть и жадность: |
| There was no help for suffering, none to save, | Там не было помощи страдающему, некому было спасать, |
| None dared resist or speak a noble word. | Никто не отваживался сопротивляться или сказать благородное слово. |
| Armed with the aegis of tyrannic Power, | Вооружённая покровительством тиранической Силы, |
| Signing the edicts of her dreadful rule | Подписывая эдикты страшного своего правления |
| And using blood and torture as a seal, | И пользуясь кровью и пыткой словно печатью, |
| Darkness proclaimed her slogans to the world. | Темнота провозглашала свои лозунги миру. |
| A servile blinkered silence hushed the mind | Рабское, в шорах, молчание водворилось в уме |
| Or only it repeated lessons taught, | Или только лишь повторяло заученные уроки, |
| While mitred, holding the good shepherd's staff, | В то время, как в митре, держа посох доброго пастыря, |
| Falsehood enthroned on awed and prostrate hearts | Ложь сажала на трон в трепещущих и распростёртых сердцах |
| The cults and creeds that organise living death | Культы и убеждения, что организуют живую смерть |
| And slay the soul on the altar of a lie. | И убивают душу на алтаре лжи. |
| All were deceived or served their own deceit; | Все были обмануты или служили своему обману; |
| Truth in that stifling atmosphere could not live. | Истина в этой удушающей атмосфере жить не могла. |
| There wretchedness believed in its own joy | Там несчастье верило в свою собственную радость, |
| And fear and weakness hugged their abject depths; | А страх и слабость держались за свои жалкие глубины; |
| All that is low and sordid-thoughted, base, | Все, что низко и корыстно задумано, подло, |
| All that is drab and poor and miserable, | Все, что серо и бедно, убого, |
| Breathed in a lax content its natural air | Дышало в вялом довольстве своим собственным воздухом |
| And felt no yearning of divine release: | И не чувствовало тоски по божественному освобождению: |
| Arrogant, gibing at more luminous states | Высокомерные, насмехающиеся над более высокими состояниями, |
| The people of the gulfs despised the sun. | Люди этих бездн презирали солнце. |
| A barriered autarchy excluded light; | Огражденное самодержавие не допускало свет; |
| Fixed in its will to be its own grey self, | Твёрдое в своей воле быть серым "я", |
| It vaunted its norm unique and splendid type: | Оно превозносило свою норму как уникальный и роскошный образец: |
| It soothed its hunger with a plunderer's dream; | И успокаивало голод воображением грабителя; |
| Flaunting its cross of servitude like a crown, | Щеголяя крестом рабства словно короной, |
| It clung to its dismal harsh autonomy. | Оно цеплялось за гнетущее жёсткое самоуправление. |
| A bull-throat bellowed with its brazen tongue; | Бычья глотка ревущая лужёном языком; |
| Its hard and shameless clamour filling Space | Его резкие и наглые крики-(ропот), заполняющие Пространство, |
| And threatening all who dared to listen to truth | И угрожающие всем, кто отважился прислушаться к истине, |
| Claimed the monopoly of the battered ear; | Требовали монополии на измученное ухо; |
| A deafened acquiescence gave its vote, | Оглушённое согласие отдавало свой голос, |
| And braggart dogmas shouted in the night | А хвастливые догмы, выкрикиваемые в ночи, |
| Kept for the fallen soul once deemed a god | Сохраняли для павшей души, некогда считавшейся богом, |
| The pride of its abysmal absolute. | Гордость её абсолюта бездны. |
| A lone discoverer in these menacing realms | Одинокий первооткрыватель в этих угрожающих царствах, |
| Guarded like termite cities from the sun, | Защищённых, как города термитов от солнца, |
| Oppressed mid crowd and tramp and noise and flare, | Подавленный среди толпы, и топота, шума и сверкания, |
| Passing from dusk to deeper dangerous dusk, | Переходя из мрака в ещё более глубокий и опасный мрак, |
| He wrestled with powers that snatched from mind its light | Он боролся с силами, что похищали свет его ума, |
| And smote from him their clinging influences. | Сбивал с себя их липнущие влияния. |
| Soon he emerged in a dim wall-less space. | Вскоре он вышел в тусклое пространство без стен. |
| For now the peopled tracts were left behind; | Населённые области остались теперь позади; |
| He walked between wide banks of failing eve. | Он шёл между широкими берегами меркнущего вечера. |
| Around him grew a gaunt spiritual blank, | Вокруг нарастала отталкивающая духовная пустота, |
| A threatening waste, a sinister loneliness | Угрожающая пустыня, зловещее одиночество, |
| That left mind bare to an unseen assault, | Что оставляло ум оголённым перед незримым нападением, |
| An empty page on which all that willed could write | Пустой страницей, на которой каждый кто хотел, смог бы писать |
| Stark monstrous messages without control. | Совершенно чудовищные послания без всякого контроля. |
| A travelling dot on downward roads of Dusk | Путешествующая точка по ведущим вниз дорогам Сумрака, |
| Mid barren fields and barns and straggling huts | Среди бесплодных полей, сараев, разбросанных хижин, |
| And a few crooked and phantasmal trees, | И немногих кривых и призрачных деревьев, |
| He faced a sense of death and conscious void. | Он лицом к лицу встретил ощущение смерти и сознательной пустоты. |
| But still a hostile Life unseen was there | Но враждебная Жизнь невидимо была еще там, |
| Whose deathlike poise resisting light and truth | Чьё смерти подобное равновесие, сопротивляясь свету и правде, |
| Made living a bleak gap in nullity. | Оживляло унылую брешь в недействительности. |
| He heard the grisly voices that deny; | Он слышал наводящие ужас голоса, что не пускали; |
| Assailed by thoughts that swarmed like spectral hordes, | Атакуемый мыслями, что кишели как призрачные орды, |
| A prey to the staring phantoms of the gloom | Жертва пристально глядящих фантомов тьмы |
| And terror approaching with its lethal mouth, | И страха, приближающегося со своей смертоносной пастью, |
| Driven by a strange will down ever down, | Ведомый странной волей вниз, всё время вниз, |
| The sky above a communique of Doom, | Небо над ним становилось декларацией Рока, |
| He strove to shield his spirit from despair, | Он старался защитить свой дух от отчаяния, |
| But felt the horror of the growing Night | Но чувствовал ужас возрастающей Ночи |
| And the Abyss rising to claim his soul. | И пропасть, встающую потребовать его душу. |
| Then ceased the abodes of creatures and their forms | Затем кончились жилища созданий и их фигуры |
| And solitude wrapped him in its voiceless folds. | И одиночество окутало его беззвучными покровами. |
| All vanished suddenly like a thought expunged; | Внезапно всё исчезло, как вычеркнутая мысль; |
| His spirit became an empty listening gulf | Дух стал пустой и слушающей бездной, |
| Void of the dead illusion of a world: | Лишённой умершей иллюзии мира: |
| Nothing was left, not even an evil face. | Не оставалось ничего, ни даже лика зла. |
| He was alone with the grey python Night. | Он был один с серым питоном Ночи. |
| A dense and nameless Nothing conscious, mute, | Густое и безымянное Ничто, сознательное, безмолвное, |
| Which seemed alive but without body or mind, | Которое казалось живым, но не имело тела и ума, |
| Lusted all beings to annihilate | Жаждало всех существ, чтобы уничтожить, |
| That it might be for ever nude and sole. | Чтобы оно могло навеки оставаться оголённым и единственным. |
| As in a shapeless beast's intangible jaws, | Словно в неосязаемых челюстях бесформенной твари, |
| Gripped, strangled by that lusting viscous blot, | Схваченный, удушаемый этим вожделеющим липким пятном, |
| Attracted to some black and giant mouth | Притягиваемый к какой-то черной гигантской пасти, |
| And swallowing throat and a huge belly of doom, | И заглатывающей глотке, и огромному брюху судьбы, |
| His being from its own vision disappeared | Его существо ушло из собственного поля зрения, |
| Drawn towards depths that hungered for its fall. | Утянутое в глубины, что жаждали его падения. |
| A formless void oppressed his struggling brain, | Бесформенная пустота давила его сражающийся мозг, |
| A darkness grim and cold benumbed his flesh, | Жестокая и холодная темнота привела в оцепенение его плоть, |
| A whispered grey suggestion chilled his heart; | Нашёптываемые болезненные чувства леденили сердце; |
| Haled by a serpent-force from its warm home | Вытаскиваемая змеейвидной силой из своего тёплого дома |
| And dragged to extinction in bleak vacancy | И волочимая к угасанию в бесцветной пустоте, |
| Life clung to its seat with cords of gasping breath; | Жизнь цеплялась за свое место нитями ловящего воздух дыхания; |
| Lapped was his body by a tenebrous tongue. | Всё тело его было охвачено тёмным языком. |
| Existence smothered travailed to survive; | Задыхающееся существование напрягалось, чтобы выжить; |
| Hope strangled perished in his empty soul, | Задушенная надежда исчезала в его пустой душе, |
| Belief and memory abolished died | Вера и память, упразднённые, умирали |
| And all that helps the spirit in its course. | И всё, что помогает духу на его пути. |
| There crawled through every tense and aching nerve | Там полз через каждый натянутый и болящий нерв, |
| Leaving behind its poignant quaking trail | Оставляя за собой мучительно трясущийся след, |
| A nameless and unutterable fear. | Безымянный и невыразимый страх. |
| As a sea nears a victim bound and still, | Как море приближается к связанной и неподвижной жертве, |
| The approach alarmed his mind for ever dumb | Так тревожило его всегда молчаливый ум приближение |
| Of an implacable eternity | Неумолимой вечности |
| Of pain inhuman and intolerable. | Нечеловеческой и невыносимой боли. |
| This he must bear, his hope of heaven estranged; | Он должен выдержать, его надежда на небеса отдалилась; |
| He must ever exist without extinction's peace | Он должен был всегда существовать без покоя угасания |
| In a slow suffering Time and tortured Space, | В медленно страдающем Времени и пытаемом Пространстве, |
| An anguished nothingness his endless state. | Измученное ничто - вот его нескончаемое состояние. |
| A lifeless vacancy was now his breast, | Безжизненной пустотой стала сейчас его душа, |
| And in the place where once was luminous thought, | А там, где некогда была светлая мысль, |
| Only remained like a pale motionless ghost | Оставалась лишь похожая на бледный неподвижный призрак |
| An incapacity for faith and hope | Неспособность к вере и надежде |
| And the dread conviction of a vanquished soul | И страшная убеждённость поверженной души, |
| Immortal still but with its godhead lost, | Ещё бессмертной, но потерявшей свою божественность, |
| Self lost and God and touch of happier worlds. | Потерявшей и себя, и Бога, и касание более счастливых миров. |
| But he endured, stilled the vain terror, bore | Но он крепился, успокаивал напрасный ужас, терпел |
| The smothering coils of agony and affright; | Душащие кольца агонии и испуга; |
| Then peace returned and the soul's sovereign gaze. | Затем покой вернулся и суверенный взгляд души. |
| To the blank horror a calm Light replied: | Пустому ужасу спокойный Свет ответил: |
| Immutable, undying and unborn, | Неизменное, неумирающее и нерождённое, |
| Mighty and mute the Godhead in him woke | Могучее и молчаливое Божество проснулось в нём |
| And faced the pain and danger of the world. | И встретило лицом к лицу боль и опасность мира. |
| He mastered the tides of Nature with a look: | Он овладел потоками Природы с одного взгляда: |
| He met with his bare spirit naked Hell. | Он встретил своим неприкрытым духом голый Ад. |
| End of Canto Seven | Конец седьмой песни |
| перевод Ованесбекова Л.Г. 2000 янв 31, посл. ред. 2005 июнь 10 пт |