Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

SAVITRI

САВИТРИ

Book Two

Книга  Вторая

THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS

КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ

Canto III

Песня III

THE GLORY AND FALL OF LIFE

СЛАВА И ПАДЕНИЕ ЖИЗНИ

An uneven broad ascent now lured his feet.

Широкий и крутой подъём манил его стопы.

Answering a greater Nature's troubled call

В ответ на беспокоящий призыв Природы выше,

He crossed the limits of embodied Mind

Он (Ашвапати) пересёк пределы воплощённого Ума,

And entered wide obscure disputed fields

Войдя в обширные, неясные и спорные пространства,

Where all was doubt and change and nothing sure,

Где было всё сомнительно, изменчиво и ненадёжно,

A world of search and toil without repose.

В мир поиска и тяжкого труда без передышки.

As one who meets the face of the Unknown,

Как человек, встречаясь с ликом Неизвестного,

A questioner with none to give reply,

Бывает полон сотнями вопросов без ответа,

Attracted to a problem never solved,

Притянутый к проблеме, не решённой до сих пор,

Always uncertain of the ground he trod,

Всё время ощущая ненадёжность почвы под ногами,

Always drawn on to an inconstant goal

Всё время увлекаемый к непостоянной цели,

He travelled through a land peopled by doubts

Он шёл землёю, населённою сомненьями

In shifting confines on a quaking base.

В изменчивых пределах на трясущейся основе.

In front he saw a boundary ever unreached

Он видел впереди рубеж, что постоянно был недосягаем,

And thought himself at each step nearer now, —

Хотя, казалось, с каждым шагом он подходит ближе —

A far retreating horizon of mirage.

К далёкому и отступающему горизонту миража.

A vagrancy was there that brooked no home,

Скитанье было там, что не выносит дома,

A journey of countless paths without a close.

Путь по бесчисленным дорогам, не имеющим конца.

Nothing he found to satisfy his heart;

Он ничего не находил, чему могло порадоваться сердце;

A tireless wandering sought and could not cease.

Без устали блуждая, он искал, и не способен был остановиться.

There life is the manifest Incalculable,

Там жизнь — манифестация Неисчислимого,

A movement of unquiet seas, a long

Движенье беспокойных океанов, долгий и

And venturous leap of spirit into Space,

Отчаянный прыжок, которым дух вошёл в Пространство,

A vexed disturbance in the eternal Calm,

Наполненное раздраженьем беспокойство среди вечного Покоя,

An impulse and passion of the Infinite.

И страсть, и импульс Бесконечного.

Assuming whatever shape her fancy wills,

Умея принимать любые облики, что может захотеть её фантазия,

Escaped from the restraint of settled forms

И ускользая от ограничений предопределённых форм,

She has left the safety of the tried and known.

Она (Жизнь) оставила надёжность, что даёт проверенное и известное.

Unshepherded by the fear that walks through Time,

Несдерживаемая страхом, гуляющим по Времени,

Undaunted by Fate that dogs and Chance that springs,

Не опасаясь ни Судьбы, которая преследует, ни Случая, что прыгает внезапно,

She accepts disaster as a common risk;

Она страданье принимает как обычный риск;

Careless of suffering, heedless of sin and fall,

Не беспокоясь о мучениях, не замечая прегрешений и падений,

She wrestles with danger and discovery

Она сражается с опасностью и делает свои открытия

In the unexplored expanses of the soul.

В огромных неисследованных протяжённостях души.

To be seemed only a long experiment,

Она нам предстаёт как длительный эксперимент,

The hazard of a seeking ignorant Force

Как авантюра ищущей невежественной Силы,

That tries all truths and, finding none supreme,

Что пробует все истины, и не найдя единственной и наивысшей,

Moves on unsatisfied, unsure of its end.

Идёт опять, не радуясь, не веря в собственную цель.

As saw some inner mind, so life was shaped:

Как видел некий ум внутри, такой и стала жизнь:

From thought to thought she passed, from phase to phase,

Переходя от мысли к мысли, и от фазы к фазе,

Tortured by her own powers or proud and blest,

Порой измученная собственными силами, порой счастливая и гордая,

Now master of herself, now toy and slave.

Сейчас — хозяйка над собой, а через миг — игрушка и раба.

A huge inconsequence was her action's law,

Предельная непредсказуемость была её законом действия,

As if all possibility must be drained,

Как если б каждую возможность надо было исчерпать до дна,

And anguish and bliss were pastimes of the heart.

Как если б мука и блаженство были развлеченьем сердца.

In a gallop of thunder-hooved vicissitudes

В галопе перемен, с громоподобным грохотом копыт

She swept through the race-fields of Circumstance,

Она неслась по гоночным аренам Обстоятельства,

Or, swaying, she tossed between her heights and deeps,

Или металась, не уверенная, от своих высот к глубинам,

Uplifted or broken on Time's inconstant wheel.

То вознесённая, а то разбитая на Времени непостоянном колесе.

Amid a tedious crawl of drab desires

Средь скучного кишенья и однообразия желаний

She writhed, a worm mid worms in Nature's mud,

Ей приходилось корчиться, червяк среди червей, в грязи Природы,

Then, Titan-statured, took all earth for food,

Затем, став высотой с Титана, она брала всю землю целиком, как пищу,

Ambitioned the seas for robe, for crown the stars

Амбициозно, океаны — как одежду, звёзды — как корону,

And shouting strode from peak to giant peak,

И с криками шагала по гигантским пикам, требуя миры,

Clamouring for worlds to conquer and to rule.

Чтоб завоёвывать и править.

Then, wantonly enamoured of Sorrow's face,

Затем, внезапно очарованная обликом Страдания,

She plunged into the anguish of the depths

Она ныряла в боль своих глубин,

And, wallowing, clung to her own misery.

Барахтаясь, цеплялась за своё несчастье.

In dolorous converse with her squandered self

В печальных объясненьях со своим транжиром-“я”

She wrote the account of all that she had lost,

Она вела подсчёт всему, что потеряла,

Or sat with grief as with an ancient friend.

Или сидела с горем, словно со старинным другом.

A romp of violent raptures soon was spent,

Но шумная игра неистовых восторгов вскоре истощалась,

Or she lingered tied to an inadequate joy

Она, бывало, медлила, привязанная к маленькой несоразмерной радости,

Missing the turns of fate, missing life's goal.

И упускала поворот судьбы, и упускала смысл жизни.

A scene was planned for all her numberless moods

Такую сцену возвели для всех её неисчислимых настроений,

Where each could be the law and way of life,

Где каждое могло быть образом, законом жизни,

But none could offer a pure felicity;

Но ни одно не предлагало чистого безоблачного счастья;

Only a flickering zest they left behind

Трепещущий лишь привкус оставался после, или же,

Or the fierce lust that brings a dead fatigue.

Неистовое вожделение, несущее смертельную усталость.

Amid her swift untold variety

Средь быстрого её невыразимого разнообразия

Something remained dissatisfied, ever the same

Всё ж оставалось что-то недовольное, всегда одно и то же,

And in the new saw only a face of the old,

И в новом видело лишь облик прежнего,

For every hour repeated all the rest

Так каждый час всё время повторял все остальные

And every change prolonged the same unease.

И в каждой новой перемене продолжалась та же несвобода.

A spirit of her self and aim unsure,

Дух, неуверенный в самом себе и в собственном предназначении,

Tired soon of too much joy and happiness,

И быстро устающий от излишне сильной радости и счастья,

She needs the spur of pleasure and of pain

Она нуждалась в шпорах удовольствия и боли,

And the native taste of suffering and unrest:

В привычном вкусе беспокойства и страдания:

She strains for an end that never can she win.

Она стремилась к цели, что ей не завоевать,

A perverse savour haunts her thirsting lips:

Вкус порчи постоянно был на жаждущих её губах:

For the grief she weeps which came from her own choice,

Она рыдала от мучений, приходящих от её же выбора,

For the pleasure yearns that racked with wounds her breast;

Она стремилась к удовольствиям, что ранами пытали грудь,

Aspiring to heaven she turns her steps towards hell.

И устремлялась к небесам, но разворачивала шаг и направлялась в ад.

Chance she has chosen and danger for playfellows;

Она избрала случай и опасность в качестве друзей по детским играм;

Fate's dreadful swing she has taken for cradle and seat.

Ужасные шатания судьбы взяла как колыбель и трон.

Yet pure and bright from the Timeless was her birth,

Однако чистым, ярким было некогда её рожденье из Вневременья,

A lost world-rapture lingers in her eyes,

Утраченный восторг вселенной до сих пор ещё в её глазах,

Her moods are faces of the Infinite:

Все настроения её — лишь лица Бесконечного:

Beauty and happiness are her native right,

Прекрасное и счастье ей принадлежат по праву с самого начала,

And endless Bliss is her eternal home.

А бесконечное Блаженство — вечный дом её.

   This now revealed its antique face of joy,

   Таким сейчас открылся древний облик радости,

A sudden disclosure to the heart of grief

Внезапный проблеск в самом сердце горя,

Tempting it to endure and long and hope.

Толкающий к терпенью, страстному желанью и надежде.

Even in changing worlds bereft of peace,

И даже в переменчивых мирах, в которых нет покоя,

In an air racked with sorrow and with fear

И даже в воздухе, измученном страданием и страхом,

And while his feet trod on a soil unsafe,

Когда его (Ашвапати) стопа шла по нетвёрдой почве,

He saw the image of a happier state.

Он видел образ более счастливой, радостной страны.

In an architecture of hieratic Space

В архитектурном облике священного Пространства,

Circling and mounting towards creation's tops,

Кружащего и восходящего к вершинам сотворённого,

At a blue height which never was too high

И в синей высоте, что никогда не становилась слишком высока

For warm communion between body and soul,

Для тёплого общенья между телом и душою,

As far as heaven, as near as thought and hope,

Далёкое, как небеса, и близкое, как мысли и надежда,

Glimmered the kingdom of a griefless life.

Мерцало царство жизни, что не знает горя.

Above him in a new celestial vault

Над ним в высоком новом своде

Other than the heavens beheld by mortal eyes,

Ином, чем небеса, что видятся глазами смертного,

As on a fretted ceiling of the gods,

Как на украшенном лепниной потолке богов,

An archipelago of laughter and fire,

Архипелагом смеха и огня,

Swam stars apart in a rippled sea of sky.

В струящихся морях небес неторопливо плыли звёзды .

Towered spirals, magic rings of vivid hue

Спирали поднимались вверх и яркие магические кольца цвета,

And gleaming spheres of strange felicity

Мерцающие сферы странной радости

Floated through distance like a symbol world.

Текли сквозь расстояния, как символичный мир.

On the trouble and the toil they could not share,

Тревогу, труд они бы не сумели разделить,

On the unhappiness they could not aid,

В несчастье не смогли б ничем помочь,

Impervious to life's suffering, struggle, grief,

Глухие к горю и страданию, к сраженью жизни,

Untarnished by its anger, gloom and hate,

И не запятнанные ненавистью, мраком, гневом,

Unmoved, untouched, looked down great visioned planes

Смотрели неподвижно, не затрагиваясь, вниз великие, всё-видящие планы,

Blissful for ever in their timeless right.

Блаженные, всегда в их вечной правоте.

Absorbed in their own beauty and content,

Так погрузившись в собственную красоту и суть,

Of their immortal gladness they live sure.

Они живут, уверенные в их бессмертной радости.

Apart in their self-glory plunged, remote

Особняком, ныряя в славу внутреннего "я", уединённые,

Burning they swam in a vague lucent haze,

Они плывут, пылая, по неясной, светлой дымке,

An everlasting refuge of dream-light,

По вечному убежищу для грезящего света,

A nebula of the splendours of the gods

Туманностью великолепия богов,

Made from the musings of eternity.

Что создана из размышлений вечности.

Almost unbelievable by human faith,

Почти что неправдоподобные для веры человека,

Hardly they seemed the stuff of things that are.

Они с трудом казались тканью существующих вещей.

As through a magic television's glass

Как на экране некого магического телевизора

Outlined to some magnifying inner eye

Очерченные для всё приближающего внутреннего взора,

They shone like images thrown from a far scene

Они сияли словно образы, заброшенные из далёкой сцены,

Too high and glad for mortal lids to seize.

Счастливые и чересчур высокие для пониманья смертными очами.

But near and real to the longing heart

Однако и реальны, и близки для жаждущего сердца,

And to the body's passionate thought and sense

Для страстных мыслей, и для чувства тела

Are the hidden kingdoms of beatitude.

Те скрытые миры великолепия.

In some close unattained realm which yet we feel,

В каком-то близком недоступном царстве, которое мы всё же ощущаем,

Immune from the harsh clutch of Death and Time,

Свободные от жёсткой хватки Времени и Смерти,

Escaping the search of sorrow and desire,

Стремясь уйти от происков печали и желаний,

In bright enchanted safe peripheries

На ярких безопасных очарованных окраинах

For ever wallowing in bliss they lie.

Они лежат, купаясь в вечно существующем блаженстве.

In dream and trance and muse before our eyes,

Во сне и в трансе, в размышленьи, перед нашими глазами,

Across a subtle vision's inner field,

По внутренним полям мистического зрения

Wide rapturous landscapes fleeting from the sight,

Широкие восторженные виды, улетая от внимательного взгляда,

The figures of the perfect kingdom pass

Виденья совершенного, законченного царства — проходят

And behind them leave a shining memory's trail.

И оставляют след сияющих воспоминаний.

Imagined scenes or great eternal worlds,

Воображаемые сцены или вечные великие миры,

Dream-caught or sensed, they touch our hearts with their depths;

Ухваченные в грёзе или в ощущении, касаются сердец своею глубиной;

Unreal-seeming, yet more real than life,

Хоть кажутся нам нереальными, они реальнее чем жизнь,

Happier than happiness, truer than things true,

Счастливее чем счастье, и вернее самых верных истин,

If dreams these were or captured images,

И даже если б это было грёзой или же увиденными образами,

Dream's truth made false earth's vain realities.

То истина той грёзы превратила б в ложь пустые внешние реальности земли.

In a swift eternal moment fixed there live

Застыв в каком-то быстром вечном миге жили там

Or ever recalled come back to longing eyes

Или по каждому призыву возвращались к жаждущему глазу

Calm heavens of imperishable Light,

Наполненные тишиною небеса ненарушаемого Света,

Illumined continents of violet peace,

И озаряемые континенты фиолетовых миров покоя,

Oceans and rivers of the mirth of God

И океаны, реки радости Всевышнего,

And griefless countries under purple suns.

Не знающие горя страны под пурпурными светилами.

   This, once a star of bright remote idea

   Всё это, некогда звезда далёкой ослепительной идеи,

Or imagination's comet trail of dream,

Кометный хвост воображаемой мечты,

Took now a close shape of reality.

Сейчас приобретало более реальный облик.

The gulf between dream-truth, earth-fact was crossed,

Перешагнув пучину меж земными фактами и истиной мечты,

The wonder-worlds of life were dreams no more;

Те чудо-царства жизни перестали быть мечтами;

His vision made all they unveiled its own:

Его (Ашвапати) взгляд превращал в своё всё то, что ими открывалось:

Their scenes, their happenings met his eyes and heart

Их сцены, их события встречали глаз его и сердце,

And smote them with pure loveliness and bliss.

И поражали их блаженством, чистой красотой.

A breathless summit region drew his gaze

Высокая безветренная область как магнит притягивала взгляд,

Whose boundaries jutted into a sky of Self

Её границы уходили в небо Внутреннего “Я”

And dipped towards a strange ethereal base.

И погружались в странную эфирную основу.

The quintessence glowed of Life's supreme delight.

Вся эта квинтэссенция пылала высшим наслажденьем Жизни.

On a spiritual and mysterious peak

И на мистическом духовном пике

Only a miracle's high transfiguring line

Лишь высшая, преображающая всё, граница чуда

Divided life from the formless Infinite

Жизнь отделяла от бесформенного Бесконечного,

And sheltered Time against eternity.

От вечности скрывая Время.

Out of that formless stuff Time mints his shapes;

Из этого бесформенного вещества чеканит Время собственные формы;

The Eternal's quiet holds the cosmic act:

Молчанье Вечного несёт в себе космическое действо:

The protean images of the World-Force

Изменчивые облики Всемирной Силы

Have drawn the strength to be, the will to last

Черпают силу быть и волю продолжаться

From a deep ocean of dynamic peace.

В глубоком океане динамичного покоя.

Inverting the spirit's apex towards life,

Перевернув вершину духа и направив к жизни,

She spends the plastic liberties of the One

Она расходует запас податливых свобод Единого,

To cast in acts the dreams of her caprice,

Чтоб бросить в действия мечты своих капризов;

His wisdom's call steadies her careless feet,

Его зов мудрости даёт опору легкомысленным её стопам,

He props her dance upon a rigid base,

Поддерживает её танец на устойчивой основе;

His timeless still immutability

Его спокойная вневременная неизменность

Must standardise her creation's miracle.

Должна поднять на нужный уровень чудесное её творение.

Out of the Void's unseeing energies

Изобретая из невидящих энергий Пустоты

Inventing the scene of a concrete universe,

Арену для реально существующей вселенной,

By his thought she has fixed its paces, in its blind acts

Она скрепила мыслями его свои шаги, в своих слепых делах

She sees by flashes of his all-knowing Light.

Она способна видеть вспышками его всезнающего Света.

At her will the inscrutable Supermind leans down

По воле этой Силы недоступный пониманию Сверхразум

To guide her force that feels but cannot know,

Склоняется вести её могущество, что чувствует, но не способно знать,

Its breath of power controls her restless seas

Дыхание энергии, что правит беспокойными её морями

And life obeys the governing Idea.

И жизнь, которая подвластна правящей Идее.

At her will, led by a luminous Immanence

По воле этой Силы, ведомый светлым Неотъемлемым,

The hazardous experimenting Mind

Опасно экспериментирующий Ум

Pushes its way through obscure possibles

Прокладывает путь сквозь непонятные возможности

Mid chance formations of an unknowing world.

Среди формаций, что случайно созданы в неведающем мире.

Our human ignorance moves towards the Truth

Невежество людей идёт по направленью к Истине,

That Nescience may become omniscient,

Чтобы Незнание могло стать всеосознающим,

Transmuted instincts shape to divine thoughts,

И изменённые инстинкты стали бы божественными мыслями,

Thoughts house infallible immortal sight

И в этих мыслях поселился безошибочный, бессмертный взгляд,

And Nature climb towards God's identity.

Чтобы Природа поднялась к тождественности с Богом.

The Master of the worlds self-made her slave

Хозяин всех миров, который превратил себя в её раба,

Is the executor of her fantasies:

Он — исполнитель всех её фантазий:

She has canalised the seas of omnipotence;

Она направила по руслам океаны всемогущества

She has limited by her laws the Illimitable.

И ограничила законами своими Беспредельное.

The Immortal bound himself to do her works;

Бессмертный взялся выполнять её работы;

He labours at the tasks her Ignorance sets,

Он трудится над целями, что ставит перед ним её Невежество,

Hidden in the cape of our mortality.

Скрываемый накидкой нашей смертности.

The worlds, the forms her goddess fancy makes

Те формы, те миры, что создаёт её фантазия-богиня,

Have lost their origin on unseen heights:

Теряют свой источник на невидимых высотах:

Even severed, straying from their timeless source,

И даже отделённые, отбившись от своих вневременных начал,

Even deformed, obscure, accursed and fallen,-

И даже искажённые и проклятые, тёмные и падшие, —

Since even fall has its perverted joy

Поскольку и в паденьи есть своя испорченная радость,

And nothing she leaves out that serves delight,-

А ведь она не упускает ничего, что служит для восторга, —

These too can to the peaks revert or here

Они способны возвратиться на свои вершины, или же

Cut out the sentence of the spirit's fall,

Остановить здесь приговор паденья духа,

Recover their forfeited divinity.

Восстановить отнятую у них божественность.

At once caught in an eternal vision's sweep

Однажды уловив в размахе взгляда вечного,

He saw her pride and splendour of highborn zones

Он (Ашвапати) видел гордость и великолепие её рождённых в высях зон,

And her regions crouching in the nether deeps.

И области, что затаились в глубине внизу.

Above was a monarchy of unfallen self,

Над ним была монархия не знавшего паденья внутреннего "я",

Beneath was the gloomy trance of the abyss,

Под ним располагался мрачный транс пучины,

An opposite pole or dim antipodes.

Как противостоящий полюс или как неясный антипод.

There were vasts of the glory of life's absolutes:

Там расстилались перед ним просторы славы абсолютов жизни:

All laughed in a safe immortality

Там всё смеялось в безопасности бессмертия

And an eternal childhood of the soul

И в вечном детском возрасте души,

Before darkness came and pain and grief were born

Когда ещё не опустилась тьма, и не родились боль и горе,

Where all could dare to be themselves and one

Где всё осмеливалось быть единым, быть самим собой,

And Wisdom played in sinless innocence

И Мудрость с обнажённою Свободою играла

With naked Freedom in Truth's happy sun.

В невинности, не ведая греха, под ярким и счастливым солнцем Истины.

There were worlds of her laughter and dreadful irony,

Там были целые миры её язвительной иронии и смеха,

There were fields of her taste of toil and strife and tears;

Там были сферы её первых ощущений от труда, борьбы и слёз,

Her head lay on the breast of amorous Death,

И голова её лежала на груди у очарованного Бога Смерти,

Sleep imitated awhile extinction's peace.

Сон ненадолго подражал покою угасания.

The light of God she has parted from his dark

Она свет Бога отделила от его же тьмы,

To test the savour of bare opposites.

Чтоб испытать вкус яростных противоречий.

Here mingling in man's heart their tones and hues

Здесь, смешиваясь в сердце человека, их оттенки и тона

Have woven his being's mutable design,

Соткали изменяемую форму человеческого существа,

His life a forward-rippling stream in Time,

И жизнь его — бегущий перед ним поток во Времени,

His nature's constant fixed mobility,

Устойчивую прочную изменчивость его природы,

His soul a moving picture's changeful film,

Меняющийся динамичный фильм картины человеческой души,

His cosmos-chaos of personality.

И хаотичный космос его личности.

The grand creatrix with her cryptic touch

Великая богиня-созидательница своим загадочным касанием

Has turned to pathos and power being's self-dream,

Направила к могуществу и пафосу мечту существованья о себе,

Made a passion-play of its fathomless mystery.

И превратила в страстную игру его бездонную мистерию.

   But here were worlds lifted half-way to heaven.

   Но здесь лежали царства, что поднялись к небу лишь до половины.

The Veil was there but not the Shadowy Wall;

Вуаль была там, но не Тёмная Стена;

In forms not too remote from human grasp

В обличьях, что не слишком далеки от пониманья человеком,

Some passion of the inviolate purity

Какой-то пыл неосквернённой чистоты

Broke through, a ray of the original Bliss.

Прокладывал пути наружу, луч первоначального Блаженства.

Heaven's joys might have been earth's if earth were pure. 

И радости небес могли бы стать земными, если бы земля была чиста.

There could have reached our divinised sense and heart

Так наше чувство, сердце, став обожествлёнными могли б достичь

Some natural felicity's bright extreme,

И яркой крайности какого-то естественного счастья,

Some thrill of Supernature's absolutes:

И трепетанья абсолютов Сверхприроды:

All strengths could laugh and sport on earth's hard roads

Все силы бы могли смеяться и соревноваться на крутых путях земли

And never feel her cruel edge of pain,

И никогда не чувствовать её безжалостного лезвия мучения и боли,

All love could play and nowhere Nature's shame.

И вся любовь могла бы здесь играть, и не было б стыда Природы.

But she has stabled her dreams in Matter's courts

Но те мечты она загнала в хлев, на дальние дворы Материи,

And still her doors are barred to things supreme.

И двери для высокого пока что остаются на замке.

These worlds could feel God's breath visiting their tops;

Но всё же те миры способны ощутить дыханье Бога, приходящее к их пикам;

Some glimmer of the Transcendent's hem was there.

Там был какой-то проблеск края Трансцендентного.

Across the white aeonic silences

Пересекая белые безмолвия веков,

Immortal figures of embodied joy

Бессмертные фигуры воплощённой радости

Traversed wide spaces near to eternity's sleep.

Шли по широкому пространству, подступавшему к сну вечности.

Pure mystic voices in beatitude's hush

Там чистые мистические голоса в тиши блаженства

Appealed to Love's immaculate sweetnesses,

Взывали к безупречной сладости, которой полон Бог Любви,

Calling his honeyed touch to thrill the worlds,

И звали, чтоб его медовое касанье взволновало эти царства,

His blissful hands to seize on Nature's limbs,

А полные блаженства руки — обхватили тело всей Природы,

His sweet intolerant might of union

А сладостное нестерпимое могущество объединения —

To take all beings into his saviour arms,

Взяло бы всех существ в свои спасительные руки,

Drawing to his pity the rebel and the waif

Прижав к жалеющей груди бездомного и бунтаря,

To force on them the happiness they refuse.

И навязало силой отвергаемое ими счастье.

A chant hymeneal to the unseen Divine,

Там свадебный хорал незримому Божественному,

A flaming rhapsody of white desire

Наполненная пламенем рапсодия о чистой страсти

Lured an immortal music into the heart

Бессмертной музыкой входили в сердце

And woke the slumbering ear of ecstasy.

И пробуждали дремлющее ухо высочайшего экстаза.

A purer, fierier sense had there its home,

Иное, ярче, чище, чувство находило там свой дом,

A burning urge no earthly limbs can hold;

И жгучий импульс, что не вынесло бы ни одно земное тело;

One drew a large unburdened spacious breath

Спускалось необременённое, широкое, просторное дыхание

And the heart sped from beat to rapturous beat.

И сердце торопилось от одних восторженных ударов до других.

The voice of Time sang of the Immortal's joy;

Там голос Времени звенел и пел о радости Бессмертного

An inspiration and a lyric cry,

И приходили зов поэззии и вдохновение,

The moments came with ecstasy on their wings;

Мгновения с экстазом на своих крылах;

Beauty unimaginable moved heaven-bare

Неописуемая красота неслась, небесно-обнажённая,

Absolved from boundaries in the vasts of dream;

Свободная от всех ограничений по просторам грёз;

The cry of the Birds of Wonder called from the skies

К бессмертным жителям на берегах у океана Света

To the deathless people of the shores of Light.

С небес взывали крики Птиц Чудесного.

Creation leaped straight from the hands of God;

Творение выпрыгивало прямо из ладоней Бога;

Marvel and rapture wandered in the ways.

Восторг и чудо странствовали по дорогам.

Only to be was a supreme delight,

Лишь только быть — там становилось высшим наслаждением,

Life was a happy laughter of the soul

Жизнь — полным счастья хохотом души,

And Joy was king with Love for minister.

И Радость там была царицей, а Любовь — министром.

The spirit's luminousness was bodied there.

Там обретала воплощенье ясность духа.

Life's contraries were lovers or natural friends

Противоречья жизни становились любящими, близкими друзьями,

And her extremes keen edges of harmony:

А крайности её — острейшим лезвием гармонии:

Indulgence with a tender purity came

Терпимость приходила с нежной чистотой

And nursed the god on her maternal breast:

И вскармливала материнской грудью бога:

There none was weak, so falsehood could not live;

Там слабых не было ни одного, и ложь там не смогла бы жить;

Ignorance was a thin shade protecting light,

Невежество там стало тонкой тенью, что оберегало свет,

Imagination the free-will of Truth,

Воображение — свободной волей Истины,

Pleasure a candidate for heaven's fire;

И наслажденье — кандидатом на огонь небес;

The intellect was Beauty's worshipper,

Там интеллект был почитателем Прекрасного,

Strength was the slave of calm spiritual law,

Рабынею спокойного духовного закона оставалась Сила,

Power laid its head upon the breasts of Bliss.

Могущество укладывало голову на грудь Блаженства.

There were summit-glories inconceivable,

Стояли там великолепия вершин непостижимого,

Autonomies of Wisdom's still self-rule

И автономии спокойного само-правленья Мудрости,

And high dependencies of her virgin sun,

Её высокие вассалы девственного солнца,

Illumined theocracies of the seeing soul

Наполненные озареньем теократии всё-видящей души

Throned in the power of the Transcendent's ray.

На троне царствовали в силе света Трансцендентного.

A vision of grandeurs, a dream of magnitudes

Видения великого и грёзы о значительном

In sun-bright kingdoms moved with regal gait:

Там двигались походкою монархов, в царствах, полных солнечного света:

Assemblies, crowded senates of the gods,

Царили в креслах мраморно-холодной воли

Life's puissances reigned on seats of marble will,

Сенаты полные богами, ассамблеи, силы жизни,

High dominations and autocracies

Высокие господства, автократии,

And laurelled strengths and armed imperative mights.

Увенчанные лавром силы, властные вооружённые могущества.

All objects there were great and beautiful,

Всё было там великим и прекрасным,

All beings wore a royal stamp of power.

Все существа носили царские печати силы.

There sat the oligarchies of natural Law,

Там восседали олигархии естественного ясного Закона,

Proud violent heads served one calm monarch brow:

И гордые неистовые головы служили одному спокойному челу монарха:

All the soul's postures donned divinity.

Все состояния души там облачались в одеяния божественного.

There met the ardent mutual intimacies

Встречались пылкие, друг друга обнимающие близости,

Of mastery's joy and the joy of servitude

И радости владеть, и радости служить,

Imposed by Love on Love's heart that obeys

Которые Любовь навязывает сердцу той Любви, что повинуется,

And Love's body held beneath a rapturous yoke.

И телу той Любви, что остаётся под восторженным ярмом.

All was a game of meeting kinglinesses.

Всё было радостной игрою встретившихся царственностей.

For worship lifts the worshipper's bowed strength

Так поклоненье поднимает подчинившуюся силу поклоняющегося

Close to the god's pride and bliss his soul adores:

Тем ближе к гордости, блаженству бога, чем сильней восхищена его душа:

The ruler there is one with all he rules;

Правитель там един со всеми, кем он правит;

To him who serves with a free equal heart

Для тех, кто служит со свободным, ровным сердцем,

Obedience is his princely training's school,

Повиновенье — царственная школа обучения,

His nobility's coronet and privilege,

Венок и привилегия его великодушия,

His faith is a high nature's idiom,

В нём вера — выражение его возвышенной природы,

His service a spiritual sovereignty.

Служение его — власть духа.

There were realms where Knowledge joined creative Power

Там были области, где Знание соединялось с творческою Силой

In her high home and made her all his own:

В её высоком доме, делая её всю целиком своею:

The grand Illuminate seized her gleaming limbs

Великий Озарённый обнимал её мерцающее тело

And filled them with the passion of his ray

И наполнял его глубокой страстью своего луча,

Till all her body was its transparent house

Пока оно не становилось для него прозрачным домом,

And all her soul a counterpart of his soul.

А вся её душа — лишь копией его души.

Apotheosised, transfigured by wisdom's touch,

Обожествлённые и ставшие другими от касанья мудрости,

Her days became a luminous sacrifice;

Её дни стали светлым жертвоприношением;

An immortal moth in happy and endless fire,

Бессмертной мошкой в нескончаемом, счастливом пламени

She burned in his sweet intolerable blaze.

Она сгорала в нестерпимом, сладостном сиянии.

A captive Life wedded her conqueror.

Жизнь-пленницу отдали в жёны за её завоевателя.

In his wide sky she built her world anew;

Она в его широком небе заново построила свой мир;

She gave to mind's calm pace the motor's speed,

Она дала спокойной поступи ума энергию и скорости мотора,

To thinking a need to live what the soul saw,

Для мыслящих — потребность жить всем тем, что видит их душа,

To living an impetus to know and see.

Живущим — импульс познавать и видеть.

His splendour grasped her, her puissance to him clung;

Его великолепие брало её в объятия, её могущество старалось льнуть к нему;

She crowned the Idea a king in purple robes,

Царю в пурпурных одеяниях она дала Идею в качестве короны,

Put her magic serpent sceptre in Thought's grip,

Вложила свой магический, увитый змеем, скипетр в руку Мысли,

Made forms his inward vision's rhythmic shapes

И сделала из форм — его ритмичные фигуры внутреннего взгляда,

And her acts the living body of his will.

А действия свои — живой основой для его всесильной воли.

A flaming thunder, a creator flash,

Подобно молнии и грому, вспышке созидателя,

His victor Light rode on her deathless Force;

Его победный Свет смог оседлать её незнающую смерти Силу;

A centaur's mighty gallop bore the god.

Могучий и неистовый галоп кентавра на себе нёс бога.

Life throned with mind, a double majesty.

Двойным величьем стали жизнь и ум, воссевшие на трон.

Worlds were there of a happiness great and grave

Там были целые миры глубокого, большого счастья,

And action tinged with dream, laughter with thought,

И дел, окрашенных мечтами, смеха — мыслью,

And passion there could wait for its desire

И страсть могла там ожидать своих желаний

Until it heard the near approach of God.

Пока не станет слышно рядом приближенье Бога.

Worlds were there of a childlike mirth and joy;

Там были целые миры веселья, детской радости;

A carefree youthfulness of mind and heart

Не знавшая заботы юность сердца и ума

Found in the body a heavenly instrument;

Встречала в теле свой небесный инструмент;

It lit an aureate halo round desire

И зажигая золотистое гало вокруг желания

And freed the deified animal in the limbs

Обожествлённое животное она освобождала в теле для

To divine gambols of love and beauty and bliss.

Божественных прыжков любви, блаженства, красоты.

On a radiant soil that gazed at heaven's smile

На светлой почве, что смотрела на небесную улыбку,

A swift life-impulse stinted not nor stopped:

Живой и быстрый импульс жизни не встречал ни остановок, ни преград:

It knew not how to tire; happy were its tears.

Не знал он, что такое — уставать; от счастья лишь бывали слёзы.

There work was play and play the only work,

Работа там была игрой, игра — единственной работой,

The tasks of heaven a game of godlike might:

Намеренья небес — забавами богоподобного могущества:

A celestial bacchanal for ever pure,

Небесная вакхическая пляска, вечно чистая,

Unstayed by faintness as in mortal frames

Не ограниченная слабостью, как в смертных рамках,

Life was an eternity of rapture's moods:

Жизнь оставалась вечностью различных настроений восхищения:

Age never came, care never lined the face.

И никогда не приходила старость, никогда забота не морщинила лицо.

Imposing on the safety of the stars

Навязывая безопасному существованью звёзд

A race and laughter of immortal strengths,

Соревнование и смех бессмертных сил,

The nude god-children in their play-fields ran

Нагие дети-боги проносились по своим полям для игр,

Smiting the winds with splendour and with speed;

Охваченные токами великолепия и быстроты;

Of storm and sun they made companions,

Они и шторм и солнце сделали своими компаньонами,

Sported with the white mane of tossing seas,

И веселились с белой гривою вздымающихся океанов,

Slew distance trampled to death under their wheels

И убивали расстоянья, попираемые до смерти под их колёсами,

And wrestled in the arenas of their force.

Сражались на своих аренах силы.

Imperious in their radiance like the suns

И, властные в своём сияньи, словно солнца,

They kindled heaven with the glory of their limbs

Они воспламеняли небо славой тел,

Flung like a divine largess to the world.

Бросаемых как щедрый и божественный подарок миру.

A spell to force the heart to stark delight,

Они несли магические чары, доводящие сердца до полного восторга,

They carried the pride and mastery of their charm

И власть, и гордость своего очарования,

As if Life's banner on the roads of Space.

Как знамя Жизни на путях Пространства.

Ideas were luminous comrades of the soul;

Идеи были светлыми друзьями их души;

Mind played with speech, cast javelins of thought,

Ум развлекался речью и бросал, как копья, мысли,

But needed not these instruments' toil to know;

Но труд тех инструментов был ему не нужен, чтобы знать;

Knowledge was Nature's pastime like the rest.

Познанье было лёгким времяпровождением Природы, словно отдых.

Investitured with the fresh heart's bright ray,

Окутанные яркими лучами молодых сердец,

An early God-instinct's child inheritors,

Наследники и дети древнего инстинкта Бога,

Tenants of the perpetuity of Time

И арендаторы неограниченных владений Времени,

Still thrilling with the first creation's bliss,

Ещё дрожа блаженством изначального творения,

They steeped existence in their youth of soul.

Они существованье погружали в юность собственной души.

An exquisite and vehement tyranny,

Утонченная и неистовая тирания,

The strong compulsion of their will to joy

И полное энергии их воли принужденье к радости,

Poured smiling streams of happiness through the world.

Смеющиеся реки счастья изливались в мир.

There reigned a breath of high immune content,

Дыхание высокого свободного согласия царило там,

A fortunate gait of days in tranquil air,

Счастливая походка дней в спокойной атмосфере,

A flood of universal love and peace.

Поток вселенского покоя и любви.

A sovereignty of tireless sweetness lived

Их власть неустающей свежести жила

Like a song of pleasure on the lips of Time.

Как песня наслажденья на устах у Времени.

A large spontaneous order freed the will,

Широкий и спонтанно возникающий порядок там давал свободу воле,

A sun-frank winging of the soul to bliss,

И солнечно-открытому крылатому полёту душ к блаженству,

The breadth and greatness of the unfettered act

Величию и широте раскованного действия,

And the swift fire-heart's golden liberty.

И золотой свободе быстрого сердечного огня.

There was no falsehood of soul-severance,

Там не бывало лжи от разделенья душ,

There came no crookedness of thought or word

Туда не приходила искривлённость мысли или слова

To rob creation of its native truth;

Украсть у сотворённого его родную истину;

All was sincerity and natural force.

Всё было искренностью и естественною силой.

There freedom was sole rule and highest law.

Свобода там была — единственное правило, закон законов.

In a happy series climbed or plunged these worlds:

Счастливыми рядами поднимались или погружались те миры:

In realms of curious beauty and surprise,

В чертогах изощрённой красоты и удивления,

In fields of grandeur and of titan power,

В полях величия и титанической, огромной силы,

Life played at ease with her immense desires.

Жизнь с легкостью играла со своими необъятными желаньями.

A thousand Edens she could build nor pause;

Она могла бы выстроить без передышки тысячи Эдемов;

No bound was set to her greatness and to her grace

И не было границ ни для её величия, ни для её изящества,

And to her heavenly variety.

Ни для её небесного разнообразия.

Awake with a cry and stir of numberless souls,

Проснувшись от призыва и движения неисчислимых душ,

Arisen from the breast of some deep Infinite,

Поднявшись из груди какой-то глубочайшей Бесконечности,

Smiling like a new-born child at love and hope,

И улыбаясь, как новорождённое дитя в надежде и любви,

In her nature housing the Immortal's power,

В своей природе поселив могущество Бессмертного,

In her bosom bearing the eternal Will,

В своей груди храня всё время Волю вечного,

No guide she needed but her luminous heart:

Ей там не нужно было никакого руководства, кроме света сердца:

No fall debased the godhead of her steps,

И никакое горькое падение не унижало божество её шагов,

No alien Night had come to blind her eyes.

И никакая чуждая ей Ночь не приходила ослепить её глаза.

There was no use for grudging ring or fence;

Там не было нужды ни в хомутах злых чувств, ни в заграждениях;

Each act was a perfection and a joy.

Любое дело становилось радостью и совершенством.

Abandoned to her rapid fancy's moods

Отдавшись настроениям своей несущейся фантазии,

And the rich coloured riot of her mind,

Богатому и красочному буйству своего ума,

Initiate of divine and mighty dreams,

Познав могучие небесные мечты,

Magician builder of unnumbered forms

Волшебница-творец неисчислимых форм,

Exploring the measures of the rhythms of God,

Исследуя размеры ритмов Бога,

At will she wove her wizard wonder-dance,

Она ткала магический свой чудо-танец так, как ей хотелось,

A Dionysian goddess of delight,

Дионисийская богиня наслаждения,

A Bacchant of creative ecstasy.

Вакханка созидающих экстазов.

This world of bliss he saw and felt its call,

   Он (Ашвапати) видел этот мир блаженства, ощущал его призыв,

But found no way to enter into its joy;

Но не нашёл пути войти в ту радость;

Across the conscious gulf there was no bridge.

В сознании зияла пропасть без моста.

A darker air encircled still his soul

Пока что тёмный воздух оставался окружением его души,

Tied to an image of unquiet life.

Навязывая беспокойный образ жизни.

In spite of yearning mind and longing sense,

И несмотря на устремлённый ум и страстное желающее чувство,

To a sad Thought by grey experience formed

Для мрачной Мысли, порождённой невесёлым опытом,

And a vision dimmed by care and sorrow and sleep

Для зренья, затуманенного множеством забот, страданием и сном,

All this seemed only a bright desirable dream

Всё это виделось как яркая заветная мечта,

Conceived in a longing distance by the heart

Что поймана в желанной дали сердцем

Of one who walks in the shadow of earth-pain.

Идущего в тени мучения земли.

Although he once had felt the Eternal's clasp,

Хотя однажды он почувствовал объятья Вечного,

Too near to suffering worlds his nature lived,

Его природа слишком близко находилась от миров страдания,

And where he stood were entrances of Night.

И там, где он стоял, виднелись входы в Ночь.

Hardly, too close beset by the world's care,

С трудом, так плотно ныне осаждённая заботой мира,

Can the dense mould in which we have been made

Та плотная формация, в которой нас отлили,

Return sheer joy to joy, pure light to light.

Способна радость возвращать для радости, и чистый свет для света.

For its tormented will to think and live

Её мучительная воля жить и думать

First to a mingled pain and pleasure woke

Вначале пробудилась к смеси удовольствия и боли

And still it keeps the habit of its birth:

И до сих пор хранит привычку своего рождения:

A dire duality is our way to be.

Ужасный дуализм — наш способ быть.

In the crude beginnings of this mortal world

В незрелых начинаньях мира смертных

Life was not nor mind's play nor heart's desire.

Жизнь не была ещё игрой ума или желаньем сердца.

When earth was built in the unconscious Void

Когда земля лишь создавалась в неосознающей Пустоте

And nothing was save a material scene,

И не было там ничего, за исключением материальной сцены,

Identified with sea and sky and stone

Отождествившись с морем, небом, камнем, молодые боги

Her young gods yearned for the release of souls

Стремились дать свободу душам,

Asleep in objects, vague, inanimate.

Дремавшим средь неясности и безжизненных объектов.

In that desolate grandeur, in that beauty bare,

В том одиночестве величия, в той обнажённой красоте,

In the deaf stillness, mid the unheeded sounds,

В глухом безмолвии, средь звуков, что никто не слышал,

Heavy was the uncommunicated load

О как же тяжела была та непередаваемая ноша

Of Godhead in a world that had no needs;

Быть Богом в мире, где не нужно ничего;

For none was there to feel or to receive.

И не было там никого, чтоб воспринять или почувствовать.

This solid mass which brooked no throb of sense

Сплошная масса, где не пробивалось пульса ощущений,

Could not contain their vast creative urge:

Там не могла вместить широкий импульс созидания:

Immersed no more in Matter's harmony,

Не погружённый более в гармонию Материи,

The Spirit lost its statuesque repose.

Высокий Дух утратил свой застывший каменный покой.

In the uncaring trance it groped for sight,

Он в отстранённом трансе стал искать возможность видеть,

Passioned for the movements of a conscious heart,

Желал движений, сделанных осознающим сердцем

Famishing for speech and thought and joy and love,

Скучал по речи, мысли, радости, любви,

In the dumb insensitive wheeling day and night

В немом бесчувственном круженьи дня и ночи

Hungered for the beat of yearning and response.

Томился по биению стремления и отклика.

The poised inconscience shaken with a touch,

Уравновешенное несознание, расшатываемое от касания,

The intuitive Silence trembling with a name,

Интуитивное Безмолвие, трепещущее именем,

They cried to Life to invade the senseless mould

Они взывали к Жизни захватить бесчувственную ткань

And in brute forms awake divinity.

И в грубых формах пробудить божественность.

A voice was heard on the mute rolling globe,

Был слышен голос на безмолвной кружащей планете,

A murmur moaned in the unlistening Void.

И бормотанье жаловалось в той неслушающей Пустоте.

A being seemed to breathe where once was none:

Казалось, там, где прежде не существовал никто, дышало существо:

Something pent up in dead insentient depths,

И нечто, заточённое в бесчувственные мёртвые глубины,

Denied conscious existence, lost to joy,

Отвергшее сознательное бытиё, утратившее радость,

Turned as if one asleep since dateless time.

Вдруг повернулось, словно спящий с незапамятных времен.

Aware of its own buried reality,

Узнав о похороненной своей реальности,

Remembering its forgotten self and right,

И вспоминая о своём забытом “я” и о своих правах,

It yearned to know, to aspire, to enjoy, to live.

Оно отныне захотело знать, стремиться, наслаждаться, жить.

Life heard the call and left her native light.

И Жизнь услышала тот зов, оставила родной, привычный свет.

Overflowing from her bright magnificent plane

Она нахлынула из плана яркого её великолепия

On the rigid coil and sprawl of mortal Space,

На неподатливую суету и неуклюжесть смертного Пространства,

Here too the gracious great-winged Angel poured

И милосердный, на огромных крыльях, Ангел тоже изливал сюда

Her splendour and her swiftness and her bliss,

Её великолепье, скорость и блаженство,

Hoping to fill a fair new world with joy.

Надеясь радостью наполнить новый и прекрасный мир.

As comes a goddess to a mortal's breast

И как богиня, что внезапно входит в человеческую грудь

And fills his days with her celestial clasp,

И заполняет дни его своим божественным объятием,

She stooped to make her home in transient shapes;

Она склонилась, чтобы выстроить себе жилище в преходящих формах;

In Matter's womb she cast the Immortal's fire,

И в лоно, чрев Материи забросила огонь Бессмертного,

In the unfeeling Vast woke thought and hope,

В бесчувственном Просторе разбудила мысли и надежду,

Smote with her charm and beauty flesh and nerve

Своим очарованием и красотой ударила по плоти и по нерву

And forced delight on earth's insensible frame.

И навязала наслаждение бесчувственному остову земли.

Alive and clad with trees and herbs and flowers

Ожившее, одетое в деревья, травы и цветы,