Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

SAVITRI

САВИТРИ

 Book Two

Книга  Вторая

THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS

КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ

Canto XIII

Песнь XIII

IN THE SELF OF MIND

В ВЫСШЕМ “Я” УМА

At last there came a bare indifferent sky

И вот пришло бесстрастное, ничем не занятое небо,

Where Silence listened to the cosmic Voice,

Там, где Молчанье слушало вселенский Голос,

But answered nothing to a million calls;

Не отвечая ничего на миллион его призывов,

The soul’s endless question met with no response.

И нескончаемые поиски души не получали для себя ответа.

An abrupt conclusion ended eager hopes,

Внезапно появившийся финал убил все страстные надежды,

A deep cessation in a mighty calm,

Он был глубоким прекращением всего в могучей тишине,

A finis-line on the last page of thought

Итоговой чертой на заключительной странице мысли,

And a margin and a blank of wordless peace.

Границей, пустотою бессловесного покоя.

There paused the climbing hierarchy of worlds.

Остановилась восходящая к вершинам иерархия миров.

He stood on a wide arc of summit Space

Стоял он (Ашвапати) на широком своде самого высокого Пространства

Alone with an enormous Self of Mind

Наедине с огромным Высшим “Я” Ума,

Which held all life in a corner of its vasts.

Которое всю жизнь держало в уголке своих просторов.

Omnipotent, immobile and aloof,

Всесильное, недвижимое, отстранённое,

In the world which sprang from it, it took no part:

Оно участия не принимало в мире, возникавшем из него:

It gave no heed to the paeans of victory,

Оно не замечало радостную песнь победы,

It was indifferent to its own defeats,

И было безразлично к собственному поражению,

It heard the cry of grief and made no sign;

Услышав крики горя не давало никакого знака;

Impartial fell its gaze on evil and good,

Его взгляд безучастно опускался и на зло и на добро,

It saw destruction come and did not move.

Оно смотрело, как приходит разрушенье и не двигалось.

An equal Cause of things, a lonely Seer

Так, равная Причина всех вещей и одинокий Видящий,

And Master of its multitude of forms,

Хозяин своего многообразья форм,

It acted not but bore all thoughts and deeds,

Оно не действовало, но несло все мысли и дела,

The witness Lord of Nature’s myriad acts

Свидетель-Господин всех мириадов дел Природы,

Consenting to the movements of her Force.

Дающий санкцию движениям её огромной Силы.

His mind reflected this vast quietism.

Ум Ашвапати отражал безбрежность этого покоя.

This witness hush is the Thinker’s secret base:

Та наблюдающая тишина — есть тайная основа для Мыслителя:

Hidden in silent depths the word is formed,

Укрытое в молчании глубин, приобретает форму слово,

From hidden silences the act is born

Из скрытого безмолвия рождаются поступки и дела,

Into the voiceful mind, the labouring world;

Они приходят в шумный ум, работающий мир;

In secrecy wraps the seed the Eternal sows

И тайною окутаны те семена, что Вечное бросает

Silence, the mystic birthplace of the soul.

В Безмолвие, мистическую родину души.

In God’s supreme withdrawn and timeless hush

В той втянутой в себя, вне времени, предельной тишине Всевышнего

A seeing Self and potent Energy met;

Встречались полная возможностей Энергия и видящее “Я”;

The Silence knew itself and thought took form:

Там познавало самого себя Безмолвие и мысли принимали форму:

Self-made from the dual power creation rose.

Творение, создавшее себя двойным могуществом, вставало ввысь.

In the still self he lived and it in him;

Он (Ашвапати) жил в том тихом “я”, а в нём жило оно;

Its mute immemorable listening depths,

Его внимающие, древние, молчащие глубины,

Its vastness and its stillness were his own;

Его безбрежность и спокойствие теперь принадлежали Ашвапати;

One being with it he grew wide, powerful, free.

В одном существованьи с ним он расширялся, становясь сильнее и свободней.

Apart, unbound, he looked on all things done.

Не связанный ничем и отстранённый, он смотрел на сотворённое.

As one who builds his own imagined scenes

Как будто выстроив свои воображаемые сцены

And loses not himself in what he sees,

Но не теряя самого себя в увиденном,

Spectator of a drama self-conceived,

Как зритель им самим придуманной и выстроенной драмы,

He looked on the world and watched its motive thoughts

Он вглядывался в мир и видел побуждающие мысли,

With the burden of luminous prophecy in their eyes,

Несущие груз светлого пророчества в глазах,

Its forces with their feet of wind and fire

Он видел силы мира с поступью огня и ветра,

Arisen from the dumbness in his soul.

Встающие из немоты в его душе.

All now he seemed to understand and know;

Казалось, он сейчас всё понимал и знал;

Desire came not nor any gust of will,

Не приходило ни желанья, ни порыва воли,

The great perturbed inquirer lost his task;

Великий, возмущающий спокойствие исследователь отошёл от дел;

Nothing was asked nor wanted any more.

Не нужно было спрашивать и было незачем желать.

There he could stay, the Self, the Silence won:

Он мог бы оставаться в завоёванном Безмолвии и Высшем “Я”:

His soul had peace, it knew the cosmic Whole.

Его душа нашла покой, познав космическое Целое.

Then suddenly a luminous finger fell

Затем сияющий как солнце перст внезапно опустился

On all things seen or touched or heard or felt

На всё, что видимо, доступно осязанью, слышимо и ощутимо,

And showed his mind that nothing could be known;

И показал его уму, что невозможно ничего познать;

That must be reached from which all knowledge comes.

Достигнуть нужно то, откуда появляется всё знание на свете.

The sceptic Ray disrupted all that seems

Скептичный Луч разрушил всё, что лишь казалось,

And smote at the very roots of thought and sense.

Ударил в самый корень ощущения и мысли.

In a universe of Nescience they have grown,

Здесь, в космосе Неведения выросли они,

Aspiring towards a superconscient Sun,

И устремляясь к сверхсознательному Солнцу,

Playing in shine and rain from heavenlier skies

Играя под дождём и светом с более возвышенных небес,

They never can win however high their reach

Они не могут их завоевать, как высоко не поднимался б их охват,

Or overpass however keen their probe.

И превзойти, каким бы не был острым их исследовательский зонд.

A doubt corroded even the means to think,

Сомненье разъедало даже способ мыслить,

Distrust was thrown upon Mind’s instruments;

И недоверие набросили на инструменты этого Ума;

All that it takes for reality’s shining coin,

Всё то, что он считал блестящими монетами реальности,

Proved fact, fixed inference, deduction clear,

Доказанные факты, твёрдый вывод, ясность логики,

Firm theory, assured significance,

Понятный смысл и прочную теорию,

Appeared as frauds upon Time’s credit bank

Отныне стало выглядеть фальшивками в кредитном банке Времени

Or assets valueless in Truth’s treasury.

Активами, что ничего не стоят в казначействе Истины.

An Ignorance on an uneasy throne

Невежество на беспокойном троне

Travestied with a fortuitous sovereignty

Своей случайной властью искажало

A figure of knowledge garbed in dubious words

Фигуру знания, одетую в сомнительные фразы

And tinsel thought-forms brightly inadequate.

И показные мыслеформы, явно ей несоразмерные.

A labourer in the dark dazzled by half-light,

Чернорабочий в темноте, вдруг ослеплённый полусветом,

What it knew was an image in a broken glass,

То, что он знал — оказывалось образом в разбитом зеркале,

What it saw was real but its sight untrue.

То, что он видел — было некою реальностью, но виденье его — оказывалось ложным.

All the ideas in its vast repertory

И все идеи из его обширного репертуара

Were like the mutterings of a transient cloud

Похожи были на далёкие раскаты мимолётной тучи,

That spent itself in sound and left no trace.

Которая себя растрачивает в громе, но не оставляет и следа.

A frail house hanging in uncertain air,

Как хрупкий дом, висящий в ненадёжном воздухе,

The thin ingenious web round which it moves,

Искусная, утонченная паутина-сеть, вокруг которой это знание вращается,

Put out awhile on the tree of the universe,

Развешенная временно на дереве вселенной,

And gathered up into itself again,

И снова собранная внутрь себя опять,

Was only a trap to catch life’s insect food,

Он был лишь небольшой ловушкой насекомых пищи жизни,

Winged thoughts that flutter fragile in brief light

Крылатых мыслей, что едва порхают при недолгом свете,

But dead, once captured in fixed forms of mind,

Но умирают, стоит им попасться в жёсткие формации ума,

Aims puny but looming large in man’s small scale,

Намерений и целей незначительных, но обретающих огромные размеры в мелких человеческих масштабах,

Flickers of imagination’s brilliant gauze

Мерцаний яркой дымки в воздухе воображения,

And cobweb-wrapped beliefs alive no more.

И оплетённых паутиной нежизнеспособных убеждений.

The magic hut of built-up certitudes

Магическая хижина искуственных определённостей,

Made out of glittering dust and bright moonshine

Построенная из блестящей пыли, яркой чепухи,

In which it shrines its image of the Real,

В которой он (Ум) хранит свой образ-представление Реальности,

Collapsed into the Nescience whence it rose.

Обрушилась в Неведенье, откуда некогда поднялась.

Only a gleam was there of symbol facts

Осталось лишь сиянье фактов-символов,

That shroud the mystery lurking in their glow,

Что пеленали тайну, скрытую в их блеске,

And falsehoods based on hidden realities

И масса ложных мыслей, опиравшихся на скрытые реальности,

By which they live until they fall from Time.

Которыми они живут, пока не выпадут из Времени.

Our mind is a house haunted by the slain past,

Наш ум есть дом, преследуемый мёртвым прошлым,

Ideas soon mummified, ghosts of old truths,

Идеями, что быстро стали мумиями, призраками старых истин,

God’s spontaneities tied with formal strings

Спонтанностями Бога, связанными, как верёвками, формальностями,

And packed into drawers of reason’s trim bureau,

И аккуратно упакованными в шкаф рассудка,

A grave of great lost opportunities,

Могила для великих, но упущенных возможностей,

Or an office for misuse of soul and life

И офис для дурного обращения с душой и жизнью,

And all the waste man makes of heaven’s gifts

Помойка для даров небес, которых люди превращают в мусор,

And all his squanderings of Nature’s store,

Для всех его безумных расточительств кладовых Природы,

A stage for the comedy of Ignorance.

Подмостки для комедии Невежества.

The world seemed a long aeonic failure’s scene:

Мир стал казаться сценой долгих, многовековых потерь и неудач:

All sterile grew, no base was left secure.

Бесплодным становилось всё, не оставалось никакой надёжной и проверенной основы.

Assailed by the edge of the convicting beam

И атакованная лезвием все обличающего света

The builder Reason lost her confidence

Строительница этого, Богиня Разума утратила свою уверенность

In the successful sleight and turn of thought

В удачной ловкости и повороте мысли,

That makes the soul the prisoner of a phrase.

Что превращает душу в пленницу словесной фразы.

Its highest wisdom was a brilliant guess,

Её подарки наивысшей мудрости здесь были лишь сверкающей догадкой,

Its mighty structured science of the worlds

Её организованная, сильная наука о мирах —

A passing light on being’s surfaces.

Недолгим светом на поверхностную жизнь.

There was nothing there but a schema drawn by sense,

И не было там ничего, лишь схема, нарисованная чувством,

A substitute for eternal mysteries,

Подмена вечно длящихся мистерий,

A scrawl figure of reality, a plan

Небрежное отображение реальности,

And elevation by the architect Word

Проект, чертёж что был наложен Словом-архитектором,

Imposed upon the semblances of Time.

На внешние аспекты Времени.

Existence’ self was shadowed by a doubt;

Сам смысл существования был затемнён сомнением;

Almost it seemed a lotus-leaf afloat

Оно казалось лотоса листом, плывущим

On a nude pool of cosmic Nothingness.

По голой заводи вселенского Небытия.

This great spectator and creator Mind

И Ум, великий зритель и творец,

Was only some half-seeing’s delegate,

Был лишь посланником чего-то полузримого

A veil that hung between the soul and Light,

Вуалью, что висит между душой и Светом,

An idol, not the living body of God.

Каким-то идолом, а не живым, реальным телом Бога.

Even the still spirit that looks upon its works

И даже неподвижный дух, что смотрит на свои работы,

Was some pale front of the Unknowable;

Предстал как некий бледный лик Непознаваемого;

A shadow seemed the wide and witness Self,

Широкое и наблюдающее “Я” казалось тенью,

Its liberation and immobile calm

Его освобождение и неподвижное молчание —

A void recoil of being from Time-made things,

Пустым отшатываньем бытия от сотворённых Временем вещей,

Not the self-vision of Eternity.

А не проникновеньем взгляда Вечности в саму себя.

Deep peace was there, but not the nameless Force:

Глубокий мир, покой был там, но не было невыразимой Силы:

Our sweet and mighty Mother was not there

И не было там нашей нежной и могучей Матери,

Who gathers to her bosom her children’s lives,

Которая своих детей, их жизни собирает на своей груди,

Her clasp that takes the world into her arms

И рук её, берущих мир в свои объятия

In the fathomless rapture of the Infinite,

В бездонном наслажденьи Бесконечного,

The Bliss that is creation’s splendid grain

И не было Блаженства — роскошного зерна всего творения,

Or the white passion of God-ecstasy

И чистого экстаза-страсти Бога, что смеётся

That laughs in the blaze of the boundless heart of Love.

В сияньи сердца не имеющей границ Любви.

A greater Spirit than the Self of Mind

Тот Дух что выше внутреннего “Я” Ума,

Must answer to the questioning of his soul.

Ответить должен был на поиски его (Ашвапати) души.

For here was no firm clue and no sure road;

Здесь не было ни прочной путеводной нити, ни надёжного пути;

High-climbing pathways ceased in the unknown;

Идущие вверх тропы пропадали в неизвестном;

An artist Sight constructed the Beyond

И Виденье артиста конструировало Запредельное

In contrary patterns and conflicting hues;

В противоречащих шаблонах, в конфликтующих оттенках;

A part-experience fragmented the Whole.

Частичный опыт разбивал на части Целое.

He looked above, but all was blank and still:

Он (Ашвапати) посмотрел наверх, но там всё оставалось тихим и пустым:

A sapphire firmament of abstract Thought

Сапфирный небосвод абстрактной Мысли

Escaped into a formless Vacancy.

Терялся, уходя в бесформенную Пустоту.

He looked below, but all was dark and mute.

Он посмотрел вниз под собой, но там всё было тёмным и немым.

A noise was heard, between, of thought and prayer,

Меж ними слышался неясный шум, шум мысли и молитвы,

A strife, a labour without end or pause;

Борьбы, труда без передышки и конца;

A vain and ignorant seeking raised its voice.

Невежественный и напрасный поиск возвышал свой голос.

A rumour and a movement and a call,

Молва, движение и зов,

A foaming mass, a cry innumerable

Бесчисленные крики, пузырящаяся масса,

Rolled ever upon the ocean surge of Life

Катились нескончаемо над океанскими валами Жизни

Along the coasts of mortal Ignorance.

Вдоль побережий смертного Невежества.

On its unstable and enormous breast

И на его огромной, неустойчивой груди

Beings and forces, forms, ideas like waves

Идеи, формы, существа и силы, словно волны

Jostled for figure and supremacy,

Толкались ради воплощения и власти,

And rose and sank and rose again in Time;

И поднимались, и тонули, и во Время поднимались снова;

And at the bottom of the sleepless stir,

А в глубине, на дне той неусыпной суеты,

A Nothingness parent of the struggling worlds,

Небытиё, родитель этих борющихся царств,

A huge creator Death, a mystic Void,

Огромная и созидающая Смерть, мистическая Пустота,

For ever sustaining the irrational cry,

Всегда поддерживающая этот иррациональный крик,

For ever excluding the supernal Word,

Всегда не допускающая внутрь божественное Слово,

Motionless, refusing question and response,

Недвижимая, отвергающая и вопросы, и ответы,

Reposed beneath the voices and the march

Покоилась под голосами этими, и этим маршем

The dim Inconscient’s dumb incertitude.

Немою неопределённостью неясного, глухого Несознания.

Two firmaments of darkness and of light

Два небосвода — темноты и света

Opposed their limits to the spirit’s walk;

Свои пределы противопоставили прогулке духа;

It moved veiled in from Self’s infinity

Тот скрыто двигался из бесконечности, из Внутреннего “Я”

In a world of beings and momentary events

В наш мир существ и мимолётно пролетающих событий,

Where all must die to live and live to die.

Где всё должно всё время умирать, чтобы жить, и жить, чтобы умирать.

Immortal by renewed mortality,

Бессмертный через обновленье смертных,

It wandered in the spiral of its acts

Блуждал он (дух) по спирали дел своих,

Or ran around the cycles of its thought,

Бежал по циклам своего мышления,

Yet was no more than its original self

Однако был не больше, чем своё, в начале созданное, “я”,

And knew no more than when it first began.

И знал не больше, чем когда впервые начал.

To be was a prison, extinction the escape.

Быть — было здесь тюрьмой, а угасанье — избавлением.

End of Canto Thirteen

Конец тринадцатой песни

Перевод (второй) Леонида Ованесбекова

2000 май 13 сб —  2007 авг 23 чт, 2009 июль 18 сб — 2009 окт 04 вс,

2014 дек 08 пн — 2015 март 07 сб