Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

SAVITRI

САВИТРИ

Book Nine

Книга Девятая

THE BOOK OF ETERNAL NIGHT

КНИГА ВЕЧНОЙ НОЧИ

Canto II

Песня II

THE JOURNEY IN ETERNAL NIGHT

ПУТЕШЕСТВИЕ В ВЕЧНОЙ НОЧИ

AND THE VOICE OF THE DARKNESS

И ГОЛОС ТЬМЫ

Awhile on the chill dreadful edge of Night

Какие-то минуты на краю холодной страшной Ночи

All stood as if a world were doomed to die

Они стояли, словно мир был обречён на смерть,

And waited on the eternal silence' brink.

И ждали на границе вечного молчания.

Heaven leaned towards them like a cloudy brow

Через неясную беззвучность тишины

Of menace through the dim and voiceless hush.

К ним наклонялись небеса, похожие на хмурое лицо угрозы.

As thoughts stand mute on a despairing verge

Подобно мыслям, онемевшим на краю отчаянья,

Where the last depths plunge into nothingness

Там, где последние глубины погружаются в ничто,

And the last dreams must end, they paused; in their front

И где должны закончиться последние мечты, они остановились; перед ними

Were glooms like shadowy wings, behind them, pale,

Крылами призрака сгущался мрак, а позади

The lifeless evening was a dead man's gaze.

Стояли сумерки, безжизненные, бледные, как взгляд у мертвеца.

Hungry beyond, the night desired her soul.

Потусторонняя, изголодавшаяся ночь ждала её души.

But still in its lone niche of templed strength

Но тихий, в полной силы одинокой нише храма,

Motionless, her flame-bright spirit, mute, erect,

Её горящий дух, безмолвный, неподвижный и прямой,

Burned like a torch-fire from a windowed room

Пылал как факел в комнате с распахнутыми окнами,

Pointing against the darkness' sombre breast.

Нацеленный на мрачную грудь тьмы.

The Woman first affronted the Abyss

Впервые Женщина свой вызов бросила Пучине,

Daring to journey through the eternal Night.

Осмелившись пройти по вечной Ночи.

Armoured with light she advanced her foot to plunge

Окутанная светом, как бронёй, она шагнула, погружаясь,

Into the dread and hueless vacancy;

В бесцветную, внушающую ужас, пустоту;

Immortal, unappalled, her spirit faced

Неустрашимый и бессмертный дух её встречал лицом к лицу

The danger of the ruthless eyeless waste.

Опасную безжалостность слепой пустыни.

Against night's inky ground they stirred, moulding

Они ступали по чернильной почве ночи, оставляя

Mysterious motion on her human tread,

Свои следы от этого непостижимого движения,

A swimming action and a drifting march

Плывущим действом и гонимым ветром маршем,

Like figures moving before eyelids closed:

Похожие на образы, что движутся под сомкнутыми веками:

All as in dreams went slipping, gliding on.

Все двигались, скользили, плавно, как во сне.

The rock-gate's heavy walls were left behind;

Тяжёлые врата средь скал остались позади;

As if through passages of receding time

Казалось, через переходы отступающего времени

Present and past into the Timeless lapsed;

И настоящее, и прошлое терялись, падая, в Безвременье;

Arrested upon dim adventure's brink,

Остановившись на краю неясных испытаний,

The future ended drowned in nothingness.

Заканчивалось будущее, утонув в ничто.

Amid collapsing shapes they wound obscure;

Они кружили в темноте, средь рушащихся форм;

The fading vestibules of a tenebrous world

Их принимали уходящие куда-то вестибюли сумрачного мира,

Received them, where they seemed to move and yet

Там где казалось, что они идут, они всё так же оставались неподвижны,

Be still, nowhere advancing yet to pass,

Там, где они не двигались, им удавалось проходить,

A dumb procession a dim picture bounds,

Немое шествие, неясная картина в рамке,

Not conscious forms threading a real scene.

Несознающие фигуры, что ступали по реальной сцене.

A mystery of terror's boundlessness,

Мистерия неограниченного ужаса, огромная безжалостная пустота,

Gathering its hungry strength the huge pitiless void

Собравшая свою голодную и жаждущую силу,

Surrounded slowly with its soundless depths,

Неторопливо окружила их беззвучными глубинами,

And monstrous, cavernous, a shapeless throat

Чудовищная, в рытвинах, бесформенная глотка

Devoured her into its shadowy strangling mass,

Её (Савитри) заглатывала в призрачную, удушающую массу,

The fierce spiritual agony of a dream.

Жестокую духовную агонию всей этой грёзы.

A curtain of impenetrable dread,

Завеса из непроницаемого страха, темнота,

The darkness hung around her cage of sense

Нависла над её тюремной клетью чувств,

As, when the trees have turned to blotted shades

Как если бы деревья обернулись тусклыми пятнистыми тенями,

And the last friendly glimmer fades away,

И угасал последний отблеск дружеского света,

Around a bullock in the forest tied

Вокруг вола, привязанного к дереву в лесу, что чувствует,

By hunters closes in no empty night.

Как в непустой ночи всё ближе хищные шаги.

The thought that strives in the world was here unmade;

Та мысль, что трудится в обычном мире, здесь была отменена;

Its effort it renounced to live and know,

Её (мысли) усилье жить и знать отвергла эта тьма,

Convinced at last that it had never been;

Уверенная, что она, в конце концов, и не существовала никогда;

It perished, all its dream of action done:

Мысль умерла, и все её мечты о действии пропали:

This clotted cypher was its dark result.

Запутанный, неясный шифр стал тёмным результатом мысли.

In the smothering stress of this stupendous Nought

В том удушающем давлении громадного Ничто

Mind could not think, breath could not breathe, the soul

Ум не способен был подумать, а дыханье не могло дышать, душе

Could not remember or feel itself; it seemed

Не удавалось вспомнить или ощутить себя; оно казалось

A hollow gulf of sterile emptiness,

Пустою бездною стерильной пустоты,

A zero oblivious of the sum it closed,

Нулём, забывшем о той сумме, что он замыкал,

An abnegation of the Maker's joy

Забвеньем радости Создателя,

Saved by no wide repose, no depth of peace.

Где не бывает ни широкого отдохновенья, ни глубокого покоя.

On all that claims here to be Truth and God

На всё, что здесь претендовало быть высокой Истиной и Богом,

And conscious self and the revealing Word

Осознающим "я", и раскрывающим суть Словом,

And the creative rapture of the Mind

И творческою радостью Ума,

And Love and Knowledge and heart's delight, there fell

Любовью, Знанием, восторгом сердца,

The immense refusal of the eternal No.

Спускался необъятнейший отказ от вечно существующего Нет.

As disappears a golden lamp in gloom

Как пропадает золотая лампа в темноте,

Borne into distance from the eyes' desire,

Прочь унесённая от жаждущего взгляда,

Into the shadows vanished Savitri.

Так затерялась в тех тенях Савитри.

There was no course, no path, no end or goal:

Здесь не было ни направленья, ни пути, ни цели, ни конца:

Visionless she moved amid insensible gulfs,

Вслепую двигалась она среди бесчувственных пучин,

Or drove through some great black unknowing waste,

Или неслась сквозь некую большую чёрную неведомую ей пустыню,

Or whirled in a dumb eddy of meeting winds

Или кружилась в молчаливом вихре столкновения ветров,

Assembled by the titan hands of Chance.

Которых собирали титанические руки Случая.

There was none with her in the dreadful Vast:

И не было с ней вместе никого в той страшной Широте:

She saw no more the vague tremendous god,

Она не видела уже неясного и ужасающего бога,

Her eyes had lost their luminous Satyavan.

Её взгляд потерял и светлую фигуру Сатьявана.

Yet not for this her spirit failed, but held

Но, не смотря на это, дух её не ослабел, а продолжал держать,

More deeply than the bounded senses can

Гораздо глубже, чем способно ограниченное чувство,

Which grasp externally and find to lose,

Которое хватает внешнее, и ищет, чтобы потерять

Its object loved. So when on earth they lived

Предмет своей любви. Когда ещё они ходили по земле

She had felt him straying through the glades, the glades

Она могла всё время ощущать его, идущим по полянам,

A scene in her, its clefts her being's vistas

Поляны эти были сценой в ней, а их просторы — перспективой внутреннего существа её,

Opening their secrets to his search and joy,

Что открывалась их секретам в поиске его и радости,

Because to jealous sweetness in her heart

Ведь для ревнивой нежности, живущей в сердце,

Whatever happy space his cherished feet

Какое бы счастливое пространство эти обожаемые ноги

Preferred, must be at once her soul embracing

Не предпочли, тотчас её душа должна была

His body, passioning dumbly to his tread.

Обнять его, безмолвно, страстная к его шагам.

But now a silent gulf between them came

Но ныне молчаливая, зияющая бездна пролегла меж ними,

And to abysmal loneliness she fell,

И падала она в пучину одиночества,

Even from herself cast out, from love remote.

Отброшенная даже от самой себя и от своей любви.

Long hours, since long it seems when sluggish time

И долгие часы, что стали долгими когда медлительное время

Is measured by the throbs of the soul's pain,

Отсчитываться стало пульсом боли и мучения души,

In an unreal darkness empty and drear

В какой-то нереальной тьме, тоскливой и пустой,

She travelled treading on the corpse of life,

Она всё шла и шла, ступая по замученному трупу жизни,

Lost in a blindness of extinguished souls.

Затерянная в слепоте погасших душ.

Solitary in the anguish of the void

Одна в той муке пустоты,

She lived in spite of death, she conquered still;

Она всё ж продолжала жить, бороться, несмотря на смерть;

In vain her puissant being was oppressed:

Напрасно угнетали существо её, могучее и сильное:

Her heavy long monotony of pain

Её тяжёлая и нескончаемая монотонность боли

Tardily of its fierce self-torture tired.

Едва заметно, медленно, но уставала от жестоких самоистязаний.

At first a faint inextinguishable gleam,

Сперва неугасимый слабый блеск,

Pale but immortal, flickered in the gloom

Неяркий, но бессмертный, замерцал во мраке,

As if a memory came to spirits dead,

Как будто память вновь вернулась к духам мёртвых,

A memory that wished to live again,

Та память, что хотела снова жить,

Dissolved from mind in Nature's natal sleep.

Хотя исчезла из ума, когда попала в изначальный сон Природы.

It wandered like a lost ray of the moon

Он здесь блуждал потерянным лучом луны

Revealing to the night her soul of dread;

И душу страха открывал ночи;

Serpentine in the gleam the darkness lolled,

В том блеске тьма, змеёй, сидела развалившись,

Its black hoods jewelled with the mystic glow;

На чёрных капюшонах у неё алмазами сверкал мистический, особый блеск;

Its dull sleek folds shrank back and coiled and slid,

Её лоснящиеся складки то вжимались, то скользили, то вились,

As though they felt all light a cruel pain

Как будто всякий свет воспринимался страшной болью

And suffered from the pale approach of hope.

И мучились от приближенья бледных проблесков надежды.

Night felt assailed her heavy sombre reign;

Ночь ощутила нападенье на её тяжёлое и удушающее царство;

The splendour of some bright eternity

Великолепие какой-то яркой вечности

Threatened with this faint beam of wandering Truth

Едва заметным лучиком блуждавшей Истины несло угрозу

Her empire of the everlasting Nought.

Её владеньям вечного Ничто.

Implacable in her intolerant strength

Неумолимая в своей, не терпящей другого, силе,

And confident that she alone was true,

Уверенная, в том, что истиной была она одна,

She strove to stifle the frail dangerous ray;

Она старалась задушить непрочный и опасный луч;

Aware of an all-negating immensity

Осознавая необъятность, отрицающую всё на свете,

She reared her giant head of Nothingness,

Она подняла голову свою гигантского Небытия,

Her mouth of darkness swallowing all that is;

Свою пасть тьмы, глотающую всё, что существует;

She saw in herself the tenebrous Absolute.

Она в себе увидела огромный тёмный Абсолют.

But still the light prevailed and still it grew,

Но тихо свет распространялся, тихо нарастал,

And Savitri to her lost self awoke;

И, наконец, Савитри пробудилась для потерянного внутреннего "я";

Her limbs refused the cold embrace of death,

Все члены тела сбросили холодное объятие смерти,

Her heart-beats triumphed in the grasp of pain;

Пульс сердца застучал победно, несмотря на хватку боли;

Her soul persisted claiming for its joy

Её душа настойчиво хотела, требовала радости,

The soul of the beloved now seen no more.

Души любимого, не видимую больше.

Before her in the stillness of the world

Перед собою, в тишине, объявшей мир,

Once more she heard the treading of a god,

Она услышала ещё раз поступь бога,

And out of the dumb darkness Satyavan,

И Сатьяван, её супруг, возник из той безмолвной темноты

Her husband, grew into a luminous shade.

И превратился в яркую, светящуюся тень.

Then a sound pealed through that dead monstrous realm:

Внезапно прогремел по мёртвому чудовищному царству

Vast like the surge in a tired swimmer's ears,

Широкий звук, похожий на волну в ушах усталого пловца,

Clamouring, a fatal iron-hearted roar,

Неотвратимый, громогласный рёв стального сердца —

Death missioned to the night his lethal call.

Бог Смерти бросил в ночь свой смертносный вызов.

"This is my silent dark immensity,

"Да, такова моя немая тёмная безмерность,

This is the home of everlasting Night,

Таков дом вечнодлящейся Ночи,

This is the secrecy of Nothingness

И таинство Небытия,

Entombing the vanity of life's desires.

Что погребает суету желаний жизни.

Hast thou beheld thy source, O transient heart,

Увидела ты свой источник, о живущее недолго сердце,

And known from what the dream thou art was made?

Узнала из какого сна была ты создана?

In this stark sincerity of nude emptiness

И в этой абсолютной искренности голой пустоты

Hopest thou still always to last and love?"

Ты всё ещё надеешься остаться и любить?"

The Woman answered not. Her spirit refused

Но Женщина не отвечала ничего. Её дух отвергал

The voice of Night that knew and Death that thought.

И голос Ночи, обладавший знанием, и голос Смерти, обладавший мыслью.

In her beginningless infinity

В своей не знающей начала бесконечности

Through her soul's reaches unconfined she gazed;

Она смотрела через необъятный кругозор души

She saw the undying fountains of her life,

И видела свои бессмертные истоки жизни,

She knew herself eternal without birth.

И видела себя не знающей рожденья, вечной.

But still opposing her with endless night

Но продолжая противостоянье бесконечной ночью,

Death, the dire god, inflicted on her eyes

Бог Смерти, этот страшный бог, навязывал её глазам

The immortal calm of his tremendous gaze:

Бессмертное спокойствие в своём ужасном взгляде:

"Although thou hast survived the unborn void

"Хоть ты сумела выжить в нерождённой пустоте,

Which never shall forgive, while Time endures,

Что не прощает никогда, покуда длится Время, 

The primal violence that fashioned thought,

Первоначальное неистовство, что формирует мысль,

Forcing the immobile vast to suffer and live,

И заставляет неподвижные просторы мучаться и жить,

This sorrowful victory only hast thou won

Тобою отвоёвана печальная победа —

To live for a little without Satyavan.

Прожить еще недолгий срок без Сатьявана.

What shall the ancient goddess give to thee

И что же даст тебе та древняя богиня,

Who helps thy heart-beats? Only she prolongs

Что помогает пульсу сердца твоего? Она лишь продлевает

The nothing dreamed existence and delays

Ничтожность выдуманного существования,

With the labour of living thy eternal sleep.

Задерживает вечный сон работой жизни.

A fragile miracle of thinking clay,

О хрупкое чудесное творенье мыслящего праха,

Armed with illusions walks the child of Time.

Сын Времени, что путешествует, вооружённый множеством иллюзий.

To fill the void around he feels and dreads,

Стремясь заполнить пустоту вокруг, которую он чувствует и опасается,

The void he came from and to which he goes,

Ту пустоту, откуда он пришёл, в которую потом уйдёт,

He magnifies his self and names it God.

Он возвеличивает собственное "я" и называет Богом.

He calls the heavens to help his suffering hopes.

Он призывает небеса помочь его страдающим надеждам.

He sees above him with a longing heart

Он видит над собою страстным сердцем

Bare spaces more unconscious than himself

Лишь голые пространства, ещё больше несознательные, чем он сам,

That have not even his privilege of mind,

Не обладающие даже привилегией его ума,

And empty of all but their unreal blue,

Лишённые всего, за исключением их нереальной синевы,

And peoples them with bright and merciful powers.

И населяет эти сферы светлыми и сострадающими силами.

For the sea roars around him and earth quakes

Так происходит потому, что океан ревёт вокруг него,

Beneath his steps, and fire is at his doors,

Земля трясётся под его шагами, пламя пышет у его дверей,

And death prowls baying through the woods of life.

И бродит смерть, охотясь, по чащобам жизни.

Moved by the Presences with which he yearns,

Он вдохновляется Присутствием, к которому стремится,

He offers in implacable shrines his soul

В неумолимых храмах предлагает душу

And clothes all with the beauty of his dreams.

И прикрывает всё красотами своих мечтаний.

The gods who watch the earth with sleepless eyes

Те боги, что неспящими очами наблюдают за землей,

And guide its giant stumblings through the void,

И направляют через пустоту её гигантский, спотыкающийся шаг,

Have given to man the burden of his mind;

Когда-то наделили человека ношею ума;

In his unwilling heart they have lit their fires

Они зажгли свои огни в его не знавшем о желаньи сердце,

And sown in it incurable unrest.

И неискоренимое волнение посеяли внутри него.

His mind is a hunter upon tracks unknown;

Его ум стал охотником по следу неизвестного;

Amusing Time with vain discovery,

И развлекая Время бесполезными находками,

He deepens with thought the mystery of his fate

Он углубляется своими мыслями в мистерию своей судьбы

And turns to song his laughter and his tears.

И превращает в песню и свой смех, и слёзы.

His mortality vexing with the immortal's dreams,

Тревожа смертного мечтаньями бессмертных

Troubling his transience with the infinite's breath,

И беспокоя бренное существование дыханьем бесконечного,

They gave him hungers which no food can fill;

Они в него вселяют голод, что никакая пища не способна утолить;

He is the cattle of the shepherd gods.

Он — как домашний скот для пастухов-богов.

His body the tether with which he is tied,

В нём тело служит в качестве столба для привязи,

They cast for fodder grief and hope and joy:

Они ему кидают, словно корм, надежды, радости и горе:

His pasture ground they have fenced with Ignorance.

Те земли, где пасётся он, обнесены забором из Невежества.

Into his fragile undefended breast

В его непрочную, незащищённую от жизненных ударов грудь,

They have breathed a courage that is met by death,

Они вдохнули храбрость, что встречается со смертью,

They have given a wisdom that is mocked by night,

Они вложили мудрость, над которою глумится ночь,

They have traced a journey that foresees no goal.

И прочертили для него маршрут, в котором не предусмотрели цели.

Aimless man toils in an uncertain world,

Так человек бесцельно трудится в каком-то ненадёжном мире,

Lulled by inconstant pauses of his pain,

То убаюкиваемый случайной передышкою в его страдании,

Scourged like a beast by the infinite desire,

А то бичуемый, как скот, своими бесконечными желаньями,

Bound to the chariot of the dreadful gods.

Привязанный к повозке ужасающих богов.

But if thou still canst hope and still wouldst love,

Но если ты ещё открыта для надежды и способна полюбить,

Return to thy body's shell, thy tie to earth,

То возвращайся в оболочку тела, к узам на земле,

And with thy heart's little remnants try to live.

И постарайся жить с оставшимся кусочком сердца.

Hope not to win back to thee Satyavan.

И не надейся победить, вернув себе обратно Сатьявана.

Yet since thy strength deserves no trivial crown,

Но всё же сила у тебя достойна необычного венца,

Gifts I can give to soothe thy wounded life.

Могу я дать дары, чтоб облегчить твою израненую жизнь.

The pacts which transient beings make with fate,

Те договоры, что с судьбою заключают временные существа,

And the wayside sweetness earth-bound hearts would pluck,

Та сладость на обочине дороги, что желало бы землёю связанное сердце,

These if thy will accepts make freely thine.

Всё это, если согласишься, станет, с лёгкостью, твоим.

Choose a life's hopes for thy deceiving prize."

Бери надежды жизни в качестве обманчивого приза."

As ceased the ruthless and tremendous Voice,

Когда умолк безжалостный ужасный Голос,

Unendingly there rose in Savitri,

В Савитри стало бесконечно подниматься,

Like moonlit ridges on a shuddering flood,

Как залитые лунным светом гребни на дрожашем половодье,

A stir of thoughts out of some silence born

Движенье мысли, что рождалось из какой-то тишины,

Across the sea of her dumb fathomless heart.

Пересекая океан её бездонного немого сердца.

At last she spoke; her voice was heard by Night:

И вот она заговорила, наконец; Ночь слушала тот голос:

"I bow not to thee, O huge mask of death,

"Я не склонюсь перед тобой, огромнейшая маска смерти,

Black lie of night to the cowed soul of man,

О чёрное враньё ночи, пугающее душу человека,

Unreal, inescapable end of things,

О завершение всего, поддельное в своей неотвратимости,

Thou grim jest played with the immortal spirit.

Ты — мрачная насмешка, что играется с бессмертным духом.

Conscious of immortality I walk.

Я здесь иду, прекрасно зная о своём бессмертии.

A victor spirit conscious of my force,

Победоносный дух мой сознаёт своё могущество,

Not as a suppliant to thy gates I came:

Не как проситель я вошла в твои врата:

Unslain I have survived the clutch of Night.

Я не убита, я пережила объятья Ночи.

My first strong grief moves not my seated mind;

Не первым сильным горем движется уравновешенный мой ум;

My unwept tears have turned to pearls of strength:

Жемчужинами силы обернулись все мои непролитые слёзы:

I have transformed my ill-shaped brittle clay

Я превратила хрупкую и плохо сформированную плоть

Into the hardness of a statued soul.

В твердыню статуи души.

Now in the wrestling of the splendid gods

Сейчас в борьбе с великолепными богами

My spirit shall be obstinate and strong

Мой дух упрямым станет и могучим,

Against the vast refusal of the world.

Наперекор широкому отказу мира.

I stoop not with the subject mob of minds

Я не сгибаюсь вместе с подчинившейся толпой умов,

Who run to glean with eager satisfied hands

Которые несутся подбирать довольными и жадными руками

And pick from its mire mid many trampling feet

И выбирать из грязи посреди топтанья многих ног

Its scornful small concessions to the weak.

Ничтожные уступки мелкой слабости.

Mine is the labour of the battling gods:

Я выбираю труд сражения богов:

Imposing on the slow reluctant years

Навязывая медленным и еле поддающимся годам

The flaming will that reigns beyond the stars,

Пылающую волю, правящую за пределом звёзд,

They lay the law of Mind on Matter's works

Они закон Ума накладывают на творения Материи,

And win the soul's wish from earth's inconscient Force.

Стремясь отвоевать желание души у неосознающего Могущества земли.

First I demand whatever Satyavan,

Я требую, не глядя ни на что, во первых — Сатьявана, мужа моего,

My husband, waking in the forest's charm

Проснувшегося средь очарованья леса

Out of his long pure childhood's lonely dreams,

Из долгих чистых одиноких сновидений детства,

Desired and had not for his beautiful life.

Желанных, но излишних для его прекрасной жизни.

Give, if thou must, or, if thou canst, refuse."

Отдай его мне, если должен, или, если, сможешь, откажись."

Death bowed his head in scornful cold assent,

Склонив в холодной и презрительной уступке голову, бог Смерти,

The builder of this dreamlike earth for man

Строитель этой призрачной земли для человека,

Who has mocked with vanity all gifts he gave.

Высмеивающий дары, что сам даёт, напрасной тщётностью,

Uplifting his disastrous voice he spoke:

Возвысив гибельный свой голос произнёс:

"Indulgent to the dreams my touch shall break,

"Я снисхожу к мечтам, которые моё касание разрушит,

I yield to his blind father's longing heart

Я уступаю сердцу и желанию ослепшего его отца

Kingdom and power and friends and greatness lost

И возвращаю царство, мощь, друзей, величие, которое утрачено,

And royal trappings for his peaceful age,

И царские регалии его спокойной мирной старости,

The pallid pomps of man's declining days,

И бледное великолепие преклонных дней,

The silvered decadent glories of life's fall.

Посеребрёную и вянущую славу на закате жизни.

To one who wiser grew by adverse Fate,

Тому, кто стал мудрее от ударов злой Судьбы

Goods I restore the deluded soul prefers

Верну те блага, что обманутая та душа предпочитает

To impersonal nothingness's bare sublime.

Величию и простоте безличного небытия.

The sensuous solace of the light I give

Я чувственное утешенье света дам

To eyes which could have found a larger realm,

Глазам, что царство более широкое могли бы для себя найти

A deeper vision in their fathomless night.

И более глубокий взгляд в бездонной ночи.

For that this man desired and asked in vain

Ведь именно об этом он мечтает и напрасно просит,

While still he lived on earth and cherished hope.

Пока ещё живёт он на земле и бережёт надежду.

Back from the grandeur of my perilous realms

Теперь назад, из грандиозности моих опасных царств,

Go, mortal, to thy small permitted sphere!

Вернись, о смертная, в свою дозволенную маленькую сферу!

Hasten swift-footed, lest to slay thy life

Спеши, о быстроногая, чтоб жизнь свою не погубить,

The great laws thou hast violated, moved,

Великие законы ты нарушила, ступай,

Open at last on thee their marble eyes."

Открой же, наконец, их мраморные взгляды на себе."

But Savitri answered the disdainful Shade:

Савитри отвечала той презрительной Тени:

"World-spirit, I was thy equal spirit born.

"Вселенский дух, мой дух с рожденья равен твоему.

My will too is a law, my strength a god.

И моя воля — тоже здесь закон, а моя сила — бог.

I am immortal in my mortality.

И я бессмертна в смертности своей.

I tremble not before the immobile gaze

Я не дрожу под неподвижным взором

Of the unchanging marble hierarchies

Застывших словно мрамор, неизменных иерархов,

That look with the stone eyes of Law and Fate.

Что смотрят каменными взглядами Закона и Судьбы.

My soul can meet them with its living fire.

Моя душа способна встретить их живым огнём.

Out of thy shadow give me back again

Верни назад мне из своей тени

Into earth's flowering spaces Satyavan

В земные, полные цветов, поляны Сатьявана,

In the sweet transiency of human limbs

Обратно в сладостную скоротечность тела человека,

To do with him my spirit's burning will.

Чтобы исполнить с ним мою пылающую волю духа.

I will bear with him the ancient Mother's load,

Я понесу с ним ношу древней Матери,

I will follow with him earth's path that leads to God.

Пойду за ним земным путём, ведущим к Богу.

Else shall the eternal spaces open to me,

Или открой мне эти вечные пространства,

While round us strange horizons far recede,

Пока вокруг нас не расступятся неведомые горизонты,

Travelling together the immense unknown.

Что с нами путешествуют в огромной неизвестности.

For I who have trod with him the tracts of Time,

Ведь я, прошедшая с ним по дорогам Времени,

Can meet behind his steps whatever night

Способна встретить вслед за ним всё то, что ночь

Or unimaginable stupendous dawn

Иль невообразимый, изумительный рассвет

Breaks on our spirits in the untrod Beyond.

На дух обрушит в том непроторённом Запредельном.

Wherever thou leadst his soul I shall pursue."

Куда б его ты душу не повёл, я буду следовать за ним."

But to her claim opposed, implacable,

Сопротивляясь этим требованиям, неумолимый,

Insisting on the immutable Decree,

Настаивая на неизменяемом Указе,

Insisting on the immitigable Law

Настаивая на неподдающемся смягчению Законе

And the insignificance of created things,

И на ничтожности творения,

Out of the rolling wastes of night there came

Из расходящихся волнами вдаль пустынь ночи пришёл,

Born from the enigma of the unknowable depths

Рождённый тайною непознаваемых глубин,

A voice of majesty and appalling scorn.

Величественный голос, полный устрашающей иронии.

As when the storm-haired Titan-striding sea

Как если б море с поступью Титана, волосами из штормов,

Throws on a swimmer its tremendous laugh

Обрушило бы свой ужасный хохот на пловца,

Remembering all the joy its waves have drowned,

Напомнив о всей радости, которую те волны потопили,

So from the darkness of the sovereign night

Из темноты державной, властной ночи

Against the Woman's boundless heart arose

В ответ на безграничность сердца Женщины

The almighty cry of universal Death.

Поднялся всемогущий крик вселенской Смерти.

"Hast thou god-wings or feet that tread my stars,

"Ты обладаешь крыльями богов, иль их стопами, чтоб шагать по звёздам,

Frail creature with the courage that aspires,

О хрупкое и смелое созданье, что стремится

Forgetting thy bounds of thought, thy mortal role?

Забыв про узы мысли, положенье смертной?

Their orbs were coiled before thy soul was formed.

Орбиты этих звёзд свернулись в кольца до возникновения твоей души.

I, Death, created them out of my void;

Их создал я, бог Смерти, из моей же пустоты;

All things I have built in them and I destroy.

И всё, что я на них построил, я же и разрушу.

I made the worlds my net, each joy a mesh.

Я сделал из миров мои тенеты, и любая радость — это западня.

A Hunger amorous of its suffering prey,

Есть Голод, что влюблён в свою страдающую жертву,

Life that devours, my image see in things.

Есть Жизнь, что пожирает — посмотри на образ мой во всём,

Mortal, whose spirit is my wandering breath,

О, смертная, чей дух — блужданье моего дыхания,

Whose transience was imagined by my smile,

Чья скоротечность некогда была придумана моей улыбкой,

Flee clutching thy poor gains to thy trembling breast

Беги, прижав свою добычу жалкую к трепещущей груди,

Pierced by my pangs Time shall not soon appease.

Пронзённою моею болью, и которую не скоро Время успокоит.

Blind slave of my deaf force whom I compel

Ослепшая раба моей глухой энергии и силы, которую я принуждаю

To sin that I may punish, to desire

Грешить, чтоб я способен был потом наказывать, желать,

That I may scourge thee with despair and grief

Чтоб я мог бичевать тебя отчаяньем и горем —

And thou come bleeding to me at the last,

И ты придёшь, вся кровью истекая под конец ко мне,

Thy nothingness recognised, my greatness known,

Твоё ничтожество понятно, а моё величие — известно,

Turn nor attempt forbidden happy fields

И не пытайся повернуть в запретные счастливые поля,

Meant for the souls that can obey my law,

Что предназначены для душ, способных подчиняться моему закону,

Lest in their sombre shrines thy tread awake

Чтобы твои шаги не разбудили в тёмных храмах,

From their uneasy iron-hearted sleep

От их нелёгких и жестокосердных снов,

The Furies who avenge fulfilled desire.

Тех Фурий, что в отместку мстят за исполнение желаний.

Dread lest in skies where passion hoped to live,

Страшись того, что в небесах, где страсть твоя хотела выжить,

The Unknown's lightnings start and, terrified,

Откуда вылетают молнии Неведомого,

Lone, sobbing, hunted by the hounds of heaven,

Где в ужасе, рыдающая, одинокая, затравленная гончими небес,

A wounded and forsaken soul thou flee

Израненная, позабытая душа, ты не спасёшься

Through the long torture of the centuries,

В теченье долгой пытки множества столетий,

Nor many lives exhaust the tireless Wrath

И никакие многочисленные жизни не сумеют истощить неустающий Гнев,

Hell cannot slake nor Heaven's mercy assuage.

Которого ни Ад не сможет утолить, ни Небеса смягчить.

I will take from thee the black eternal grip:

Но я сниму с тебя те вечные и безнадёжные тиски:

Clasping in thy heart thy fate's exiguous dole

Сжимая в сердце скудные подачки собственной судьбы,

Depart in peace, if peace for man is just."

Иди отсюда с миром, если это мир для человека."

But Savitri answered meeting scorn with scorn,

Его иронию встречая тем же самым,

The mortal woman to the dreadful Lord:

Савитри, женщина из смертных, отвечала ужасающему Господину:

"Who is this God imagined by thy night,

"И что за Бог такой, придуманный твоею ночью,

Contemptuously creating worlds disdained,

С презрением творящий целые миры, которыми потом гнушается,

Who made for vanity the brilliant stars?

И создавший сверкающие звёзды ради суеты?

Not he who has reared his temple in my thoughts

Твой Бог не тот, кто в мыслях у меня воздвиг свой храм,

And made his sacred floor my human heart.

И из своей духовной почвы сотворил моё трепещущее сердце человека.

My God is will and triumphs in his paths,

Мой Бог — есть воля и победа этой воли на его путях,

My God is love and sweetly suffers all.

Мой Бог — любовь и нежность состраданья ко всему.

To him I have offered hope for sacrifice

Ему свою надежду предложила в жертву,

And gave my longings as a sacrament.

Ему я отдала свои желанья, как обет.

Who shall prohibit or hedge in his course,

Кто запретит, иль преградит ему дорогу,

The wonderful, the charioteer, the swift?

Чудесному и быстрому вознице?

A traveller of the million roads of life,

Он путешествует по миллионам жизненных путей,

His steps familiar with the lights of heaven

Его стопы, знакомые с небесными огнями,

Tread without pain the sword-paved courts of hell;

Проходят безболезненно по устланным мечами мостовым в аду;

There he descends to edge eternal joy.

Туда снисходит он, чтоб ярче и острее становилась радость вечного.

Love's golden wings have power to fan thy void:

У крыльев золотых любви есть сила разнести по ветру пустоту твою:

The eyes of love gaze starlike through death's night,

Глаза любви глядят как звёзды в ночи смерти,

The feet of love tread naked hardest worlds.

Ступни любви шагают босыми по самым трудным царствам и мирам.

He labours in the depths, exults on the heights;

Он трудится в глубинах и ликует на высотах;

He shall remake thy universe, O Death."

Он переделает твою вселенную, о Смерть."

She spoke and for a while no voice replied,

Она сказала и не сразу голос ей ответил,

While still they travelled through the trackless night

А между тем, они всё шли сквозь ночь, без всякого пути,

And still that gleam was like a pallid eye

И только отблеск оставался, словно бледный глаз,

Troubling the darkness with its doubtful gaze.

И беспокоил тьму неясным взглядом.

Then once more came a deep and perilous pause

Вновь наступила пауза, глубокая, опасная

In that unreal journey through blind Nought;

В том нереальном путешествии сквозь слепоту Ничто;

Once more a Thought, a Word in the void arose

Ещё раз в пустоте возникли Мысль и Слово,

And Death made answer to the human soul:

Бог Смерти так ответил этой человеческой душе.

"What is thy hope? To what dost thou aspire?

"Но в чём твоя надежда? И к чему стремишься ты?

This is thy body's sweetest lure of bliss,

Ведь это только — сладкая приманка твоего телесного блаженства,

Assailed by pain, a frail precarious form,

И атакуемая болью, хрупкая сомнительная форма,

To please for a few years thy faltering sense

Способная в течении каких-то лет порадовать твоё прерывистое чувство

With honey of physical longings and the heart's fire

Медовой сладостью физических желаний и сердечным пламенем