Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

SAVITRI

САВИТРИ

Book Ten

Книга Десятая

THE BOOK OF THE DOUBLE TWILIGHT

КНИГА ДВОЙСТВЕННОГО СУМРАКА

Canto IV

Песня IV

THE DREAM TWILIGHT OF THE EARTHLY REAL

ГРЁЗЫ СУМРАКА О ЗЕМНОЙ РЕАЛЬНОСТИ

There came a slope that slowly downward sank;

Стал ощущаться скат, что медленно спускался вниз;

It slipped towards a stumbling grey descent.

Он плавно уводил их к оступавшемуся серому уклону.

The dim-heart marvel of the ideal was lost;

Исчезло чудо идеала со своим неясным сердцем;

Its crowding wonder of bright delicate dreams

Она (Савитри) оставила утонченные яркие виденья, полные чудес

And vague half-limned sublimities she had left:

И зыбкие, едва очерченные в воздухе, величия:

Thought fell towards lower levels; hard and tense

Мысль опустилась к уровням, лежащим ниже; с напряженьем и трудом

It passioned for some crude reality.

Она стремилась к некой грубой, неприкрашенной реальности.

The twilight floated still but changed its hues

Их окружавший сумрак так же плыл, но поменял цвета,

And heavily swathed a less delightful dream;

Окутывая плотно каждую малейшую восторженную грёзу;

It settled in tired masses on the air;

Он оседал усталой массой в атмосфере;

Its symbol colours tuned with duller reds

Его оттенки, символическая гамма, стала тускло-красной,

And almost seemed a lurid mist of day.

Почти как огненная дымка дня.

A straining taut and dire besieged her heart;

Тугое, устрашающее напряженье осадило сердце;

Heavy her sense grew with a dangerous load,

Всё тяжелее было чувствам от опасной ноши,

And sadder, greater sounds were in her ears,

Тоскливый, громкий вой стоял в ушах,

And through stern breakings of the lambent glare

И сквозь обрывки уходящего назад слепящего сияния

Her vision caught a hurry of driving plains

Её взгляд уловил и спешку на наполненных движением равнинах,

And cloudy mountains and wide tawny streams,

И горы в облаках, и полноводные, с коричневым оттенком реки,

And cities climbed in minarets and towers

И города, что поднимались минаретами и башнями

Towards an unavailing changeless sky:

К бесплодной неподвижности небес:

Long quays and ghauts and harbours white with sails

И многочисленные набережные, гхаты, белые причалы с кораблями

Challenged her sight awhile and then were gone.

Лишь ненадолго бросили свой вызов глазу и пропали.

Amidst them travailed toiling multitudes

Средь этого мучительно трудилось множество людей,

In ever shifting perishable groups,

Менявшимися группами, всё время двигаясь куда-то,

A foiled cinema of lit shadowy shapes

Как будто это было странное кино о светлых призрачных фигурах,

Enveloped in the grey mantle of a dream.

Закутанные, в серые одежды, мантии мечты.

Enveloped in the grey mantle of a dream.

Кино, в котором каждый был окутан серой мантией из грёз.

Imagining meanings in life's heavy drift,

Придумывая смыслы для тяжёлого теченья жизни,

They trusted in the uncertain environment

Они вверялись зыбкой окружающей среде

And waited for death to change their spirit's scene.

И ожидали смерти, чтоб их сцена духа изменилась.

A savage din of labour and a tramp

Тот грубый шум труда,

Of armoured life and the monotonous hum

Тяжёлые шаги вооружённой жизни, и однообразный гул,

Of thoughts and acts that ever were the same,

Их мыслей, дел, которые всегда одни и те же,

As if the dull reiterated drone

Как будто тупо повторяемое, монотонное гудение

Of a great brute machine, beset her soul,-

Гигантской и бесчувственной машины осадили душу у неё, —

A grey dissatisfied rumour like a ghost

Болезненное недоволное роптание,

Of the moaning of a loud unquiet sea.

Похожее на призрачные вздохи громкого, взволнованного моря.

A huge inhuman cyclopean voice,

Нечеловеческий, огромный, исполинский голос,

A Babel-builders' song towering to heaven,

И песнь строителей той Вавилонской башни до небес,

A throb of engines and the clang of tools

Биение моторов, грохотанье инструментов

Brought the deep undertone of labour's pain.

Несли глубокий дух страдания труда.

As when pale lightnings tear a tortured sky,

Подобно бледным молниям, сверкавшим по измученному небу,

High overhead a cloud-rimmed series flared

Над головою, в вышине, средь туч, блестели ровными рядами,

Chasing like smoke from a red funnel driven,

Клубясь, как дым из красной заводской трубы,

The forced creations of an ignorant Mind:

Те подневольные творения невежественного Ума:

Drifting she saw like pictured fragments flee

Она (Савитри), скользя, увидела как улетали, словно нарисованные,

Phantoms of human thought and baffled hopes,

Фантомы мысли человека и его напрасные надежды,

The shapes of Nature and the arts of man,

И сотворённые Природой формы, и творения искусства человека,

Philosophies and disciplines and laws,

И философии, и дисциплины, и законы,

And the dead spirit of old societies,

И мёртвый дух ушедших в прошлое организаций общества,

Constructions of the Titan and the worm.

Конструкции Титана и червя.

As if lost remnants of forgotten light,

И как последние остатки света, ею позабытого,

Before her mind there fled with trailing wings

Летели пред её умом с обвислыми крылами,

Dimmed revelations and delivering words,

Слова, несущие свободу, откровенья, ставшие туманными, 

Emptied of their mission and their strength to save,

И исчерпавшие свою задачу и спасающую силу

The messages of the evangelist gods,

Послания богов-миссионеров,

Voices of prophets, scripts of vanishing creeds.

И голоса пророков, и священные писанья исчезающих религий.

Each in its hour eternal claimed went by:

И каждое, в свой час объявленное вечным, уходило прочь:

Ideals, systems, sciences, poems, crafts

И идеалы, и системы, и науки, и поэмы, и ремёсла

Tireless there perished and again recurred,

Всё время, неустанно, гибли и всё время возвращались вновь,

Sought restlessly by some creative Power;

Неутомимо найденные заново какой-то созидавшей Силой;

But all were dreams crossing an empty vast.

Однако были все они лишь грёзами, пересекавшими пустой простор.

Ascetic voices called of lonely seers

Там голоса аскетов призывали к одиноким мудрецам-провидцам

On mountain summits or by river banks

На пиках гор, у берега реки, иль из безлюдных дебрей в глубине лесов,

Or from the desolate heart of forest glades

То в поисках небесного отдохновения,

Seeking heaven's rest or the spirit's worldless peace,

То в поисках покоя духа за пределом мира,

Or in bodies motionless like statues, fixed

В недвижных, словно статуи, телах,

In tranced cessations of their sleepless thought

Застывших в трансе остановки неусыпной мысли,

Sat sleeping souls, and this too was a dream.

Сидели души, погрузившись в сон, и это тоже было грёзой.

All things the past has made and slain were there,

Всё то, что в прошлом было создано и уничтожено, лежало там,

Its lost forgotten forms that once had lived,

Забытые, утерянные формы, жившие когда-то,

And all the present loves as new-revealed

И всё, что любит настоящее, как заново открытое,

And all the hopes the future brings had failed

И все надежды, что уже напрасными приносит нам грядущее,

Already, caught and spent in efforts vain,

Уже ухваченные и растраченные в бесполезном напряжении,

Repeated fruitlessly age after age.

Бесплодно повторялись там из века в век.

Unwearied all returned insisting still

Всё возвращалось неустанно снова, и настаивало на своём,

Because of joy in the anguish of pursuit

Ведь радость существует и в мучении погони,

And joy to labour and to win and lose

Есть радость тяжело работать, побеждать, терять,

And joy to create and keep and joy to kill.

Есть радость создавать, и сохранять, и радость убивать.

The rolling cycles passed and came again,

Вертящиеся циклы проходили, возвращаясь вновь,

Brought the same toils and the same barren end,

И приносили снова тот же труд, и тот же, вновь бесплодный результат,

Forms ever new and ever old, the long

Все эти формы, вечно новые и вечно прежние,

Appalling revolutions of the world.

И долгие, всемирные, всё сотрясающие революции.

   Once more arose the great destroying Voice:

   Опять поднялся разрушающий, великий Голос:

Across the fruitless labour of the worlds

Сквозь бесполезный труд миров

His huge denial's all-defeating might

Его уничтожающая всё на свете сила необъятного отказа

Pursued the ignorant march of dolorous Time.

Преследовала марш невежества страдающего Времени.

"Behold the figures of this symbol realm,

"Взгляни на эти образы из символического царства,

Its solid outlines of creative dream

На ясно зримый контур созидающей мечты,

Inspiring the great concrete tasks of earth.

Что вдохновляет на великие конкретные свершения земли.

In its motion-parable of human life

В его то восходящем, то идущем вниз движеньи жизни человека

Here thou canst trace the outcome Nature gives

Ты можешь проследить итог труда Природы,

To the sin of being and the error in things

Как удаётся ей внести грех в существо, ошибку в вещи,

And the desire that compels to live

И как она творит желание, что заставляет жить,

And man's incurable malady of hope.

И как — неизлечимую болезнь людей — надежду.

In an immutable order's hierarchy

Средь непреложной иерархии порядка,

Where Nature changes not, man cannot change:

Где не меняется Природа, человек не может измениться тоже:

Ever he obeys her fixed mutation's law;

Он вечно подчиняется её закону постоянно возникающих мутаций;

In a new version of her oft-told tale

И в обновлённых вариантах часто вспоминаемой её истории,

In ever-wheeling cycles turns the race.

И в вечно повторяющихся циклах, крутится вся раса.

His mind is pent in circling boundaries:

Ум человека заперт в тех очерченных границах:

For mind is man, beyond thought he cannot soar.

Ведь ум — есть человек, и выше мысли он не может воспарить.

If he could leave his limits he would be safe:

И если б он мог выйти за свои пределы, он бы был спасён:

He sees but cannot mount to his greater heavens;

Он видит, но не может подобраться к собственным великим небесам;

Even winged, he sinks back to his native soil.

И даже окрылённый, падает обратно на родную почву.

He is a captive in his net of mind

Он — пленник в собственных силках ума,

And beats soul-wings against the walls of life.

И бьётся крыльями души об стенки жизни.

In vain his heart lifts up its yearning prayer,

Напрасно сердце у него взмывает в устремившейся молитве

Peopling with brilliant Gods the formless Void;

И населяет яркими Богами необъятную, бесформенную Пустоту;

Then disappointed to the Void he turns

Затем, разочарованный, он поворачивает к этой Пустоте,

And in its happy nothingness asks release,

В её счастливом, радостном небытии он просит избавления,

The calm Nirvana of his dream of self:

Спокойствия Нирваны для своей мечты о духе:

The Word in silence ends, in Nought the name.

Как Слово завершается молчанием, так имя завершается в Ничто.

Apart amid the mortal multitudes,

Особняком, средь смертных, средь толпы,

He calls the Godhead incommunicable

Он призывает необщительное Божество

To be the lover of his lonely soul

Придти и стать возлюбленным его души, страдающей от одиночества,

Or casts his spirit into its void embrace.

Или бросает дух свой в пустоту его объятий.

Or he finds his copy in the impartial All;

Бывает, что он ищет собственную копию в бесстрастности Всеобщего,

He imparts to the Immobile his own will,

Он наделяет Неподвижное своею волей,

Attributes to the Eternal wrath and love

Приписывает Вечному любовь и гнев,

And to the Ineffable lends a thousand names.

И тысячи имён даёт Невыразимому.

Hope not to call God down into his life.

Ты зря надеешься, взывая к Богу, чтобы он спустился в жизнь твою.

How shalt thou bring the Everlasting here?

Как принесёшь сюда ты Вечнодлящееся?

There is no house for him in hurrying Time.

Здесь, на земле, в спешащем Времени, нет дома для него.

Vainly thou seekst in Matter's world an aim;

Напрасно ты отыскиваешь цель, где царствует Материя;

No aim is there, only a will to be.

Нет цели здесь, лишь только воля быть.

All walk by Nature bound for ever the same.

Здесь всё идёт по прежнему, всегда, как установлено границами Природы.

Look on these forms that stay awhile and pass,

Взгляни на эти формы, что недолго существуют, а потом уходят,

These lives that long and strive, then are no more,

На эти жизни, что стремятся, борятся, а вот — уже их нет,

These structures that have no abiding truth,

На эти все системы, за которыми нет прочной истины,

The saviour creeds that cannot save themselves,

На эти все религии спасения, что не способны и себя спасти,

But perish in the strangling hands of the years,

Лишь исчезают в душащих объятьях долгих лет,

Discarded from man's thought, proved false by Time,

Отвергнутые мыслью человека, забракованные Временем,

Philosophies that strip all problems bare

На философии, что обнажают все проблемы,

But nothing ever have solved since earth began,

Но не решили ничего, с рождения земли,

And sciences omnipotent in vain

На множество наук, что понапрасну всемогущи,

By which men learn of what the suns are made,

Благодаря которым люди изучают из чего возникли солнца,

Transform all forms to serve their outward needs,

Преобразуют формы, чтоб они служили для их внешних нужд,

Ride through the sky and sail beneath the sea,

Летают по небу, и плавают в глубинах океанов,

But learn not what they are or why they came;

Но до сих пор не понимают — кто они, зачем они пришли;

These polities, architectures of man's brain,

Взгляни на эти государства, построения людских умов,

That, bricked with evil and good, wall in man's spirit

Где кладкой кирпичей добра и зла для духа человека выстроили стену,

And, fissured houses, palace at once and jail,

На треснувшие их жилища, на дворцы, что заодно и тюрьмы,

Rot while they reign and crumble before they crash;

Которые гниют, пока те царствуют, и рушатся, не дожидаясь их конца:

These revolutions, demon or drunken god,

На эти революции, что то ли пьяным богом, то ли демоном,

Convulsing the wounded body of mankind

Трясут израненное тело человечества

Only to paint in new colours an old face;

Лишь чтобы новой краскою покрасить старые фасады:

These wars, carnage triumphant, ruin gone mad,

На эти войны, на победоносную резню, и на безумие руин,

The work of centuries vanishing in an hour,

На труд столетий, исчезающий за час,

The blood of the vanquished and the victor's crown

Кровь побеждённых и корону победителя,

Which men to be born must pay for with their pain,

Которую, чтобы её нести, приходится оплачивать своею болью,

The hero's face divine on satyr's limbs,

Божественный, высокий лик героя, но с телесным обликом сатира,

The demon's grandeur mixed with the demigod's,

Величье демона, переплетённое с величьем полубога,

The glory and the beasthood and the shame;

На славу, на звериное обличие, на срам;

Why is it all, the labour and the din,

Зачем всё это — грохот, труд,

The transient joys, the timeless sea of tears,

Все эти временные радости, и вечный океан из слёз,

The longing and the hoping and the cry,

Стремление, надежда, и призыв,

The battle and the victory and the fall,

Сражение, победа и падение,

The aimless journey that can never pause,

Бесцельный путь, что никогда не может прекратиться,

The waking toil, the incoherent sleep,

Бессонный труд, бессвязный сон,

Song, shouts and weeping, wisdom and idle words,

То пение, то крики и рыдание, то мудрые, а то пустые, праздные слова,

The laughter of men, the irony of the gods?

Смех человека, и ирония богов?

Where leads the march, whither the pilgrimage?

Куда ведёт весь этот марш, зачем всё это странствие?

Who keeps the map of the route or planned each stage?

Кто держит карту или намечает новые этапы?

Or else self-moved the world walks its own way,

А может, самодвижущийся мир идёт своим путём,

Or nothing is there but only a Mind that dreams:

А может, ничего на свете нет, лишь Ум, что грезит:

The world is a myth that happened to come true,

Мир — это миф, что появился, чтоб придти взаправду,

A legend told to itself by conscious Mind,

Легенда, что рассказывает сам себе осознающий Ум,

Imaged and played on a feigned Matter's ground

Придуманная и разыгранная на фальшивом основании Материи,

On which it stands in an unsubstantial Vast.

Где он стоит в каком-то невещественном Просторе.

Mind is the author, spectator, actor, stage:

Ум — это автор, зритель, сцена и актер:

Mind only is and what it thinks is seen.

И существует только Ум, и только то, что думает он — зримо.

If Mind is all, renounce the hope of bliss;

Но если всё есть Ум, оставь надежду на блаженство;

If Mind is all, renounce the hope of Truth.

Но если всё есть Ум, оставь надежду встретить Истину.

For Mind can never touch the body of Truth

Ведь Ум не сможет никогда коснуться тела Истины,

And Mind can never see the soul of God;

И Ум не сможет никогда увидеть душу Бога;

Only his shadow it grasps nor hears his laugh

Он только ловит тень его, не слыша как, при этом, он смеётся,

As it turns from him to the vain seeming of things.

Он словно отвернулся от него к пустому внешнему обличию вещей.

Mind is a tissue woven of light and shade

Ум — это ткань, что соткана из света и теней,

Where right and wrong have sewn their mingled parts;

Где верное и ложное переплели свои смешавшиеся части;

Or Mind is Nature's marriage of convenance

А может, Ум — есть брачный договор Природы

Between truth and falsehood, between joy and pain:

Меж истиной и ложью, между радостью и болью:

This struggling pair no court can separate.

И ту дерущуюся пару никакой судья не сможет развести.

Each thought is a gold coin with bright alloy

Любая мысль подобна золотой монете, но с дешёвой примесью,

And error and truth are its obverse and reverse:

А истина с ошибкой для неё — орёл и решка.

This is the imperial mintage of the brain

Так выглядит высокая чеканка мозга,

And of this kind is all its currency.

И вся его валюта — лишь такого сорта.

Think not to plant on earth the living Truth

Не думай поселить здесь, на земле, живую Истину,

Or make of Matter's world the home of God;

Иль сделать мир Материи жилищем Бога;

Truth comes not there but only the thought of Truth,

Не ходит Истина туда, где только мысль об Истине,

God is not there but only the name of God.

Не будет Бога там, где только имя Бога.

If Self there is it is bodiless and unborn;

И если есть на свете Высшее, Божественное "Я", оно нерождено и бестелесно;

It is no one and it is possessed by none.

Оно — никто, и им никто не обладает.

On what shalt thou then build thy happy world?

На чём построишь ты тогда свой будущий счастливый мир?

Cast off thy life and mind, then art thou Self,

Отбрось свой ум и жизнь, тогда ты станешь этим Высшим "Я",

An all-seeing omnipresence stark, alone.

Присутствием, всё видящим и вездесущим, совершенным, одиноким.

If God there is he cares not for the world;

И если Бог и есть, он не заботится о мире;

All things he sees with calm indifferent gaze,

На всё взирает он спокойным, беспристрастным взглядом,

He has doomed all hearts to sorrow and desire,

Он все сердца обрёк желать и горевать,

He has bound all life with his implacable laws;

Всю жизнь связал неумолимыми законами;

He answers not the ignorant voice of prayer.

Не отвечает он невежественным голосам молитвы.

Eternal while the ages toil beneath,

Пока эпохи трудятся под ним,

Unmoved, untouched by aught that he has made,

Неколебимый, незатронутый ничем им сотворённым, вечный,

He sees as minute details mid the stars

Он смотрит как на мелкие, сиюминутные детали среди звёзд,

The animal's agony and the fate of man:

И на агонию зверей, и на судьбу людей:

Immeasurably wise, he exceeds thy thought;

Неописуемо мудрее, превосходит он любую мысль;

His solitary joy needs not thy love.

Для одинокой радости своей он не нуждается в твоей любви.

His truth in human thinking cannot dwell:

Его божественная истина не может жить в мышленьи человека:

If thou desirest Truth, then still thy mind

И если ты желаешь Истины, то успокой свой ум навеки,

For ever, slain by the dumb unseen Light.

Убей его немым незримым Светом.

Immortal bliss lives not in human air:

Бессмертное блаженство не живёт в привычной человеку атмосфере:

How shall the mighty Mother her calm delight

И как могучая Божественная Мать смогла бы тихий свой восторг

Keep fragrant in this narrow fragile vase,

Сберечь таким же свежим в этой узкой хрупкой вазе,

Or lodge her sweet unbroken ecstasy

Иль поселить свой нерушимый сладостный экстаз

In hearts which earthly sorrow can assail

В сердца, что уязвимы для земного горя и страдания,

And bodies careless Death can slay at will?

В тела, которые безжалостный бог Смерти может убивать, когда захочет?

Dream not to change the world that God has planned,

И не мечтай, что сможешь изменить весь этот мир, спланированный Богом,

Strive not to alter his eternal law.

И не старайся переделать вечные его законы.

If heavens there are whose gates are shut to grief,

Но если существуют небеса, врата которых заперты для горя,

There seek the joy thou couldst not find on earth;

То там ищи ту радость, что найти не сможешь на земле,

Or in the imperishable hemisphere

Иль в полусфере нерушимого,

Where Light is native and Delight is king

Где Свет — один из местных жителей, Восторг — их царь,

And Spirit is the deathless ground of things,

А Дух — бессмертная основа для всего,

Choose thy high station, child of Eternity.

О Вечности дитя, там выберешь ты для себя высокие палаты.

If thou art Spirit and Nature is thy robe,

И если ты есть Дух, а вся Природа — лишь твоя одежда,

Cast off thy garb and be thy naked self

То сбрось наряд и стань одним лишь обнажённым "я",

Immutable in its undying truth,

Что не меняется в своей бессмертной истине,

Alone for ever in the mute Alone.

Одна, навеки в тишине, безмолвии Единого.

Turn then to God, for him leave all behind;

А после — повернись к Всевышнему, и для него оставь всё позади;

Forgetting love, forgetting Satyavan,

Забыв любовь, забыв и Сатьявана,

Annul thyself in his immobile peace.

Попробуй растворить себя в его огромной неподвижности покоя.

O soul, drown in his still beatitude.

Душа, попробуй утонуть в его спокойствии блаженства.

For thou must die to thyself to reach God's height:

Ведь, чтобы подойти к высотам Бога, ты должна погибнуть для себя:

I, Death, am the gate of immortality."

Я, Смерть — врата в бессмертие."

But Savitri answered to the sophist God:

Савитри так ответила софисту-Богу:

"Once more wilt thou call Light to blind Truth's eyes,

"И сколько раз ты будешь звать на помощь Свет, чтоб ослепить взгляд Истины,

Make Knowledge a catch of the snare of Ignorance

Чтоб сделать Знание защёлкой для силков Невежества,

And the Word a dart to slay my living soul?

А Слово — дротиком, чтоб погубить мою живую душу?

Offer, O King, thy boons to tired spirits

Ты предложи, о Царь, свои блага уставшему от жизни духу,

And hearts that could not bear the wounds of Time,

Сердцам, которые не могут выносить удары, раны Времени,

Let those who were tied to body and to mind,

Пусть те, кто так привязан к телу и уму,

Tear off those bonds and flee into white calm

Порвут все эти узы, улетая в чистоту покоя,

Crying for a refuge from the play of God.

Взывая об убежище от действия, игры Всевышнего.

Surely thy boons are great since thou art He!

Конечно, блага велики твои, ведь ты есть Он!

But how shall I seek rest in endless peace

Но как же в бесконечности покоя мне искать отдохновения,

Who house the mighty Mother's violent force,

Мне, поселившей яростную мощь могучей Матери,

Her vision turned to read the enigmaed world,

И виденье её, направленное чтоб читать загадочный наш мир,

Her will tempered in the blaze of Wisdom's sun

Её божественную волю, закалённую в сияньи солнца Мудрости,

And the flaming silence of her heart of love?

И пламенное, жгучее молчанье сердца, полного любви?

The world is a spiritual paradox

Весь этот мир — духовный парадокс,

Invented by a need in the Unseen,

Изобретённый по необходимости в Незримом,

A poor translation to the creature's sense

Корявый перевод на чувственный язык творения

Of That which for ever exceeds idea and speech,

Того, что вечно превосходит всякую идею, речь,

A symbol of what can never be symbolised,

И символ той реальности, что невозможно никогда представить символом,

A language mispronounced, misspelt, yet true.

И языка, неправильно произносимой, и с ошибками, но всё же истины.

Its powers have come from the eternal heights

Его могущества спустились с пиков вечного,

And plunged into the inconscient dim Abyss

Они ныряют в смутную Пучину подсознания,

And risen from it to do their marvellous work.

И поднимаются оттуда, чтобы совершить свою чудесную работу.

The soul is a figure of the Unmanifest,

Душа есть образ Непроявленного,

The mind labours to think the Unthinkable,

Ум трудится, чтобы помыслить о Немыслимом,

The life to call the Immortal into birth,

Жизнь — чтоб призвать Бессмертного в рождение,

The body to enshrine the Illimitable.

А тело — дать приют для Беспредельного.

The world is not cut off from Truth and God.

Мир не отрезан от Всевышнего и Истины.

In vain thou hast dug the dark unbridgeable gulf,

Напрасно ты здесь вырыл бездну безнадёжности, которую не перекрыть мостом,

In vain thou hast built the blind and doorless wall:

Напрасно выстроил глухую стену без дверей:

Man's soul crosses through thee to Paradise,

Душа у человека сквозь тебя пройдёт и выйдет в Рай,

Heaven's sun forces its way through death and night;

Божественное солнце путь проложит свой и через смерть, и через ночь.

Its light is seen upon our being's verge.

Его свет виден на границе нашего существования.

My mind is a torch lit from the eternal sun,

Мой ум — один из факелов, зажжёный вечным солнцем,

My life a breath drawn by the immortal Guest,

Моя жизнь на земле — дыхание, рождённое бессмертным Гостем,

My mortal body is the Eternal's house.

А тело смертной — дом для Вечного.

Already the torch becomes the undying ray,

И этот факел стал уже негаснущем лучом,

Already the life is the Immortal's force,

И эта жизнь — уже могуществом Бессмертного,

The house grows of the householder part and one.

Дом вырос выше и палат хозяина, и самого владельца.

How sayst thou Truth can never light the human mind

Зачем ты говоришь, что Истина не сможет озарить ум человека,

And Bliss can never invade the mortal's heart

Блаженство никогда не сможет завладеть сердцами смертных,

Or God descend into the world he made?

А Бог — спуститься в мир, который создал?

If in the meaningless Void creation rose,

И если посреди бесцельной Пустоты возникло вдруг творенье,

If from a bodiless Force Matter was born,

И если из аморфной, бестелесной Силы родилась Материя,

If Life could climb in the unconscious tree,

И если Жизнь смогла подняться в неосознающем дереве,

Its green delight break into emerald leaves

Её покрытый зеленью восторг прорвался в изумрудных листьях,

And its laughter of beauty blossom in the flower,

Смех красоты её раскрылся в множестве цветов,

If sense could wake in tissue, nerve and cell

И чувству удалось проснуться в тканях тела, клетках, нервах,

And Thought seize the grey matter of the brain,

А в серых тканях мозга появилась Мысль, 

And soul peep from its secrecy through the flesh,

И из своей завесы тайны, через плоть, украдкой глянула душа,

How shall the nameless Light not leap on men,

То как же тот невыразимый Свет не перекинется на человека,

And unknown powers emerge from Nature's sleep?

И как неведомые силы не проснутся ото сна Природы?

Even now hints of a luminous Truth like stars

Уже сейчас намёки светлой Истины, как звёзды,

Arise in the mind-mooned splendour of Ignorance;

Встают средь роскоши Невежества под месяцем-умом;

Even now the deathless Lover's touch we feel:

Уже сейчас мы чувствуем касание бессмертного Любимого:

If the chamber's door is even a little ajar,

И если дверь в палату приоткрыта, пусть и ненамного,

What then can hinder God from stealing in

Что сможет удержать Всевышнего проникнуть внутрь,

Or who forbid his kiss on the sleeping soul?

Кто запретит ему оставить поцелуй на дремлющей душе?

Already God is near, the Truth is close:

Уже Бог рядом, Истина уже близка:

Because the dark atheist body knows him not,

И неужели, если тело атеиста, полного неведенья, его не знает,

Must the sage deny the Light, the seer his soul?

То мудрый должен отрицать небесный Свет, провидец — собственную душу?

I am not bound by thought or sense or shape;

Я ведь не связана, ни мыслями, ни чувствами, ни обликом;

I live in the glory of the Infinite,

Я обитаю в славе Бесконечности,

I am near to the Nameless and Unknowable,

Я — около Неописуемого и Непознаваемого,

The Ineffable is now my household mate.

И сам Невыразимый ныне — друг моей семьи.

But standing on Eternity's luminous brink

Но, встав на озарённой грани Вечности,

I have discovered that the world was He;

Я поняла, что мир — есть Он;

I have met Spirit with spirit, Self with self,

Я повстречала духом — Дух, и тем "я", что во мне — Божественное "Я",

But I have loved too the body of my God.

Но тело Бога моего я полюбила тоже.

I have pursued him in his earthly form.

И я пошла за ним, в его земном обличии.

A lonely freedom cannot satisfy

Не может одинокая свобода радовать то сердце,

A heart that has grown one with every heart:

Что стало с каждым сердцем слито и едино:

I am a deputy of the aspiring world,

Я — делегат стремящегося мира,

My spirit's liberty I ask for all."

Свою свободу духа — я прошу для всех."

   Then rang again a deeper cry of Death.

   Вновь зазвенел глубокий голос бога Смерти.

As if beneath its weight of sterile law

И словно ощущая вес бесплодного закона,

Oppressed by its own obstinate meaningless will,

И угнетаемый своей бесмысленной упрямой волей,

Disdainful, weary and compassionate,

Пренебрежительный, усталый, сострадающий,

It kept no more its old intolerant sound,

Оставив прежний нетерпимый тон,

But seemed like life's in her unnumbered paths

Он стал похож на голос жизни на её бесчисленных путях,

Toiling for ever and achieving nought

Что вечно трудится и ничего не достигает,

Because of birth and change, her mortal powers

Из-за того, что и рождение, и изменение, и смертные её могущества,

By which she lasts, around the term-posts fixed

Благодаря которым держится она, привязаны к границам,

Turning of a wide circling aimless race

И кружатся в широком колесе бесцельной гонки,

Whose course for ever speeds and is the same.

Которая всегда спешит, и вечно остаётся той же самой.

In its long play with Fate and Chance and Time

В своей давно начавшейся игре со Случаем, Судьбой и Временем,

Assured of the game's vanity lost or won,

Уверившись, что всё напрасно — победишь ты или проиграешь,

Crushed by its load of ignorance and doubt

Придавленный под тяжестью сомнений и невежества,

Which knowledge seems to increase and growth to enlarge,

Хоть кажется, что знание растёт и расширяется,

The earth-mind sinks and it despairs and looks

Слабеет ум земли, впадает в безнадёжность,

Old, weary and discouraged on its work.

И выглядит усталым, старым, разочаровавшимся в своей работе.

Yet was all nothing then or vainly achieved?

Но неужели всё, что было — пустота, и достижения напрасны?

Some great thing has been done, some light, some power

Ведь создано какое-то величие, какой-то свет и сила

Delivered from the huge Inconscient's grasp:

Освободились из гигантской хватки Несознания:

It has emerged from night; it sees its dawns

Оно возникло из ночи, и смотрит на свои рассветы,

Circling for ever though no dawn can stay.

Что вечно кружатся, и ни один рассвет не может задержаться.

This change was in the godhead's far-flung voice;

Летящий в дали голос божества переменился;

His form of dread was altered and admitted

Его обличье ужаса открылось с новой стороны

Our transient effort at eternity,

И допустило к вечности людские бренные усилия,

Yet flung vast doubts of what might else have been

Хоть и набросило широкие сомненья, может ли оно существовать вообще,

On grandiose hints of an impossible day.

На грандиозные намёки невозможного, немыслимого дня.

The great voice surging cried to Savitri:

Величественный голос, нарастая, выкрикнул Савитри:

"Because thou knowst the wisdom that transcends

"Раз ты познала мудрость, что выходит за пределы масок форм,

Both veil of forms and the contempt of forms,

И выше, чем презренье к формам,

Arise delivered by the seeing gods.

То встань, освобождённая всевидящими божествами.

If free thou hadst kept thy mind from life's fierce stress,

И если сохраняешь ум свободным от неистового напряженья жизни,

Thou mightst have been like them omniscient, calm.

То можешь быть как и они, всезнающей, спокойной.

But the violent and passionate heart forbids.

Однако страстное твоё и яростное сердце это не позволит.

It is the storm bird of an anarch Power

Оно взмывает буревестником мятежной Силы,

That would upheave the world and tear from it

Что хочет этот мир поднять, сорвав с него

The indecipherable scroll of Fate,

Загадочные, тайные скрижали Рока,

Death's rule and Law and the unknowable Will.

Закон, правленье Смерти, и непознаваемую Волю.

Hasteners to action, violators of God

Тот, кто торопит действие и нарушает правила Всевышнего,

Are these great spirits who have too much love,

Великий дух, с огромными запасами любви,

And they who formed like thee, for both art thou,

Такие люди по строению похожи на тебя, сотворены для той же цели,

Have come into the narrow bounds of life

Они приходят в узкие границы жизни

With too large natures overleaping time.

С их слишком уж широким естеством, опережая время.

Worshippers of force who know not her recoil,

Поклонники той силы, что не знает отступления,

Their giant wills compel the troubled years.

Своей гигантской воле подчиняют взбудораженные годы.