Шри Ауробиндо, "Савитри", Том 3, Книги 8-12




Book Nine THE BOOK OF ETERNAL NIGHT	Книга Девятая КНИГА ВЕЧНОЙ НОЧИ


Canto I TOWARDS THE BLACK VOID	Песня I К ЧЁРНОЙ ПУСТОТЕ


So was she left alone in the huge wood,	Итак, она осталась здесь одна, среди огромной чащи леса,
Surrounded by a dim unthinking world,	Кругом стоял бездумный тусклый мир,
Her husband's corpse on her forsaken breast.	На ставшей одинокою её груди лежало тело мужа.
In her vast silent spirit motionless	В широкой неподвижности, молчаньи духа
She measured not her loss with helpless thoughts,	Она беспомощными мыслями не мерила утрату,
Nor rent with tears the marble seals of pain:	И не срывала со слезами мраморные прочные печати боли:
She rose not yet to face the dreadful god.	Она ещё не поднялась, чтоб встретиться со страшным богом.
Over the body she loved her soul leaned out	Её душа склонилась над любимым телом
In a great stillness without stir or voice,	В великой тишине, без звука, без движения,
As if her mind had died with Satyavan.	Как будто ум в ней умер вместе с Сатьяваном.
But still the human heart in her beat on.	Но человеческое сердце продолжало биться.
Aware still of his being near to hers,	Осознавая до сих пор его с собою рядом,
Closely she clasped to her the mute lifeless form	Она теснее прижимала, ставшую немой, безжизненную форму,
As though to guard the oneness they had been	Как бы желая защитить единство, чем они недавно были,
And keep the spirit still within its frame.	И удержать дух Сатьявана в прежней оболочке.
Then suddenly there came on her the change	Затем внезапно в ней случилась перемена,
Which in tremendous moments of our lives	Которая, порой, в великие моменты наших жизней
Can overtake sometimes the human soul	Способна овладеть душою человека
And hold it up towards its luminous source.	И вознести её к сияющему, светлому истоку ввысь.
The veil is torn, the thinker is no more:	Срывается покров и больше нет мыслителя:
Only the spirit sees and all is known.	Один лишь дух глядит и познаётся всё.
Then a calm Power seated above our brows	Затем спокойное Могущество, сидящее над нашими бровями,
Is seen, unshaken by our thoughts and deeds,	Становится заметно, зримо, не тревожимое нашей мыслью и делами,
Its stillness bears the voices of the world:	Его безмолвие поддерживает голоса вселенной:
Immobile, it moves Nature, looks on life.	Не двигаясь, оно даёт движение Природе, смотрит на теченье жизни.
It shapes immutably its far-seen ends;	Оно выстраивает непреложные и далеко идущие задачи, цели;
Untouched and tranquil amid error and tears	Спокойный, незатронутый среди ошибок и потоков слёз,
And measureless above our striving wills,	Неизмеримо выше наших борющихся воль,
Its gaze controls the turbulent whirl of things.	Его взгляд правит бурным вихрем мира.
To mate with the Glory it sees, the spirit grows:	Наш дух растёт, чтоб сочетаться с тем Великолепьем, что он видит:
The voice of life is tuned to infinite sounds,	И голос жизни в нас настраивается на звуки бесконечности,
The moments on great wings of lightning come	Приходят к нам особые минуты на великих крыльях озарений,
And godlike thoughts surprise the mind of earth.	Богоподобные идеи, мысли удивляют ум земли.
Into the soul's splendour and intensity	В богатство и насыщенность души
A crescent of miraculous birth is tossed,	Спускается по волнам полумесяц странного, чудесного рождения,
Whose horn of mystery floats in a bright void.	Чей рог мистерии плывёт по яркой пустоте.
As into a heaven of strength and silence thought	И словно в небеса безмолвия и силы уносит мысль,
Is ravished, all this living mortal clay	Вся эта смертная живая плоть захвачена,
Is seized and in a swift and fiery flood	И в быстром, пламенном потоке соприкосновений
Of touches shaped by a Harmonist unseen.	Меняется незримым Музыкантом.
A new sight comes, new voices in us form	Приходит новый взгляд, и голоса, звучащие по-новому,
A body of the music of the Gods.	В нас создают основу музыки Богов.
Immortal yearnings without name leap down,	Бессмертные стремленья, безымянные, ныряют вниз,
Large quiverings of godhead seeking run	Широкие вибрации божественного в поиске несутся,
And weave upon a puissant field of calm	Переплетаясь на могучем поле тишины
A high and lonely ecstasy of will.	В каком-то одиноком и возвышенном экстазе воли.
This in a moment's depths was born in her.	В одно мгновенье, в глубине родилось это в ней.
Now to the limitless gaze disclosed that sees	И к безграничному, открывшемуся взгляду,
Things barred from human thinking's earthly lids,	Что видит недоступное земным очам мышленья человека,
The Spirit who had hidden in Nature soared	Дух, спрятанный в Природе, вырвался и воспарил
Out of his luminous nest within the worlds:	Из светлого укрытья своего внутри миров:
Like a vast fire it climbed the skies of night.	Широким пламенем он поднимался до небес ночи.
Thus were the cords of self-oblivion torn:	Так были порваны все путы, породившие забвение себя:
Like one who looks up to far heights she saw,	И, словно глядя вверх, в далёкие высоты,
Ancient and strong as on a windless summit	Она увидела могучий, древний, словно на безветренной вершине,
Above her where she had worked in her lone mind	Над местом, где она в своём уме трудилась одиноко,
Labouring apart in a sole tower of self,	Отойдя от всех, в высокой башне духа,
The source of all which she had seemed or wrought,	Источник для всего, чем виделась она себе и чем старалась стать,
A power projected into cosmic space,	Неведомую силу, что вошла в пространство космоса,
A slow embodiment of the aeonic will,	Неспешно наступающее воплощение намеренья эпох,
A starry fragment of the eternal Truth,	Сверкающий фрагмент небесной, вечной Истины,
The passionate instrument of an unmoved Power.	И страстный инструмент неколебимой Силы.
A Presence was there that filled the listening world;	Пришло Присутствие, наполнив слушающий мир
A central All assumed her boundless life.	И главное и основное Всё взяло её неограниченную жизнь.
A sovereignty, a silence and a swiftness,	Став полновластием, безмолвием и быстротой,
One brooded over abysses who was she.	Она нависла, размышляя, над пучинами, которыми теперь была.
As in a choric robe of unheard sounds	И словно в мантии из хора недоступных уху звуков,
A Force descended trailing endless lights;	Спустилась Сила, оставляя след из нескончаемых огней;
Linking Time's seconds to infinity,	Соединив секунды Времени и бесконечность,
Illimitably it girt the earth and her:	Она окутала своею беспредельностью и землю и её:
It sank into her soul and she was changed.	Она нырнула в душу к ней и изменила всю Савитри.
Then like a thought fulfilled by some great word	Затем, как мысль, наполненная неким грандиозным словом,
That mightiness assumed a symbol form:	Пришедшее могущество оделось в символическую форму:
Her being's spaces quivered with its touch,	Пространства существа её[1] затрепетали от его касания,
It covered her as with immortal wings;	Оно накрыло всю её бессмертными крылами;
On its lips the curve of the unuttered Truth,	Изгиб невыразимой Истины струился на его устах,
A halo of Wisdom's lightnings for its crown,	Гало из озарений Мудрости служило для него короной,
It entered the mystic lotus in her head,	Оно проникло в тайный лотос в голове,
A thousand-petalled home of power and light.	Дом силы, света, сотканный из тысяч лепестков.
Immortal leader of her mortality,	Бессмертный лидер для её, подверженного смерти, бытия,
Doer of her works and fountain of her words,	Источник слов её и исполнитель всех её работ,
Invulnerable by Time, omnipotent,	Неуязвимое для Времени и всемогущее,
It stood above her calm, immobile, mute.	Оно над ней стояло — неподвижное, спокойное, немое.

All in her mated with that mighty hour,	В ней всё объединилось в этот грандиозный час,
As if the last remnant had been slain by Death	Как будто Смертью были уничтожены
Of the humanity that once was hers.	Последние остатки человеческого в ней.
Assuming a spiritual wide control,	Взяв на себя широкое духовное правление,
Making life's sea a mirror of heaven's sky,	И превращая море жизни в отражение небес,
The young divinity in her earthly limbs	Вошедшая в её земное тело юная божественность
Filled with celestial strength her mortal part.	Наполнила небесной силой части смертной.
Over was the haunted pain, the rending fear:	Она поднялась над преследующей болью и над разрывавшим страхом:
Her grief had passed away, her mind was still,	Ушло прочь горе, ум стал неподвижен,
Her heart beat quietly with a sovereign force.	Но сердце билось ровно, с полной силой.
There came a freedom from the heart-strings' clutch,	Пришла свобода от натянутых струн сердца,
Now all her acts sprang from a godhead's calm.	Все действия её сейчас рождались из покоя божества.
Calmly she laid upon the forest soil	Она спокойно положила умершего на лесную землю,
The dead who still reposed upon her breast	Что до сих пор лежал, покоясь, на её груди,
And bore to turn away from the dead form:	С усильем отвернулась прочь от мёртвой оболочки:
Sole now she rose to meet the dreadful god.	Она поднялась, одинокая, чтоб встретиться с ужасным богом.
That mightier spirit turned its mastering gaze	Могучий дух окинул властным взглядом
On life and things, inheritor of a work	И жизнь её и всё вокруг; он стал наследником работы
Left to it unfinished from her halting past,	Оставленной ему незавершённой из её хромающего прошлого,
When yet the mind, a passionate learner, toiled	Когда её обычный ум, как страстный ученик, трудился,
And ill-shaped instruments were crudely moved.	И плохо сформированные инструменты действовали неумело.
Transcended now was the poor human rule;	Сейчас всё вышло за пределы скудных правил человека;
A sovereign power was there, a godlike will.	В ней билась властная энергия, богоподобное намеренье.
A moment yet she lingered motionless	Мгновение она ещё помедлила, не двигаясь,
And looked down on the dead man at her feet;	Взглянула вниз, на мертвого у ног;
Then like a tree recovering from a wind	Затем, как дерево, воспрянув после ветра,
She raised her noble head; fronting her gaze	Встряхнула благородной головой; встречая взгляд её
Something stood there, unearthly, sombre, grand,	Стояло рядом нечто, неземное, мрачное, великое,
A limitless denial of all being	Что безгранично отрицало всё существование,
That wore the terror and wonder of a shape.	И поражало обликом, одевшись в ужас.
In its appalling eyes the tenebrous Form	В своих пугающих глазах та сумрачная Форма
Bore the deep pity of destroying gods;	Несла глубины сожаленья разрушающих богов;
A sorrowful irony curved the dreadful lips	Печальная ирония кривила страшные уста,
That speak the word of doom. Eternal Night	Что произносят слово рока. В нём вечно существующая Ночь
In the dire beauty of an immortal face	С ужасной красотой бессмертного лица
Pitying arose, receiving all that lives	Вставала, и жалея, принимала всё живое
For ever into its fathomless heart, refuge	В бездонные глубины сердца своего,
Of creatures from their anguish and world-pain.	Навеки укрывая все создания от мук и боли мира.
His shape was nothingness made real, his limbs	Его фигура ей предстала как ничто, но ставшее реальностью,
Were monuments of transience and beneath	Все части тела были монументами непрочной мимолётности,
Brows of unwearying calm large godlike lids	И под бровями неустанные, спокойные, богоподобные, большие очи
Silent beheld the writhing serpent, life.	В молчании разглядывали жизнь — терзаемую муками змею.
Unmoved their timeless wide unchanging gaze	Их неизменный, неподвижный, вечный и широкий взгляд
Had seen the unprofitable cycles pass,	Смотрел на бесполезность всех идущих циклов,
Survived the passing of unnumbered stars	И видел шествие неисчислимых звёзд,
And sheltered still the same immutable orbs.	И накрывал все те же неизменные орбиты.
The two opposed each other with their eyes,	Так эти двое противостояли взглядами друг другу,
Woman and universal god: around her,	Вселенский бог и женщина: вокруг неё,
Piling their void unbearable loneliness	Нагромождая непереносимое пустое одиночество
Upon her mighty uncompanioned soul,	На сильную её, покинутую другом, душу,
Many inhuman solitudes came close.	Всё ближе подходило множество нечеловеческих пустых пространств.
Vacant eternities forbidding hope	Пустые вечности, отказывая в праве на надежду,
Laid upon her their huge and lifeless look,	Смотрели на неё своими необъятными, безжизненными взглядами.
And to her ears, silencing earthly sounds,	И до её ушей, земные звуки заглушая,
A sad and formidable voice arose	Донёсся грозный и печальный голос,
Which seemed the whole adverse world's. "Unclasp", it cried,	Что представлял, казалось, весь враждебный мир. "Сними", он закричал,
"Thy passionate influence and relax, O slave	"Своё горячее и страстное влияние, ослабь, о ты, раба Природы,
Of Nature, changing tool of changeless Law,	Изменчивое средство неизменного Закона,
Who vainly writh'st rebellion to my yoke,	Которое напрасно корчится, сопротивляясь под моим ярмом,
Thy elemental grasp; weep and forget.	Свои объятия стихий; оплачь и позабудь.
Entomb thy passion in its living grave.	Похорони ты страсть свою в её живой могиле.
Leave now the once-loved spirit's abandoned robe:	Оставь покинутую оболочку духа твоего любимого,
Pass lonely back to thy vain life on earth."	И убирайся прочь, одна, к своей земной напрасной жизни."
It ceased, she moved not, and it spoke again,	Он смолк, она не сдвинулась, он начал снова,
Lowering its mighty key to human chords,-	Понизив свой могучий тон до человеческой октавы, —
Yet a dread cry behind the uttered sounds,	И страшный вой, что за границей слышимого звука,
Echoing all sadness and immortal scorn,	Разнёсся эхом всей его печали и бессмертного презрения,
Moaned like a hunger of far wandering waves.	Стеная голодом блуждающих далёких волн.
"Wilt thou for ever keep thy passionate hold,	"Ты что, желаешь вечно сохранять власть этой страсти,
Thyself a creature doomed like him to pass,	Сама — созданье, обречённое, как он — уйти,
Denying his soul death's calm and silent rest?	Его душе отказывая в молчаливом отдыхе, покое смерти?
Relax thy grasp; this body is earth's and thine,	Ослабь свои объятия; ты можешь это тело взять себе, отдай его земле,
His spirit now belongs to a greater power.	Но дух его сейчас принадлежит гораздо более великой силе.
Woman, thy husband suffers." Savitri	О женщина, твой муж страдает."
Drew back her heart's force that clasped his body still	Тогда Савитри внутрь втянула силу сердца, обнимающую тело,
Where from her lap renounced on the smooth grass	Которое, с колен опущенное на спокойную траву,
Softly it lay, as often before in sleep	Лежало мягко, как во сне лежало часто прежде,
When from their couch she rose in the white dawn	Когда она вставала с ложа в белизне рассвета,
Called by her daily tasks: now too, as if called,	По зову повседневных дел: так и сейчас, как если бы её позвали,
She rose and stood gathered in lonely strength,	Она поднялась, встала, собранная в одинокое могущество,
Like one who drops his mantle for a race	Подобно человеку, сбросившему мантию свою для гонки,
And waits the signal, motionlessly swift.	И ждущему сигнала, неподвижно быстрым.
She knew not to what course: her spirit above	Она не ведала пути: её дух наверху,
On the crypt-summit of her secret form	На заповедном пике тайной формы,
Like one left sentinel on a mountain crest,	Похожий на оставленного часового, вставшего на горном гребне,
A fiery-footed splendour puissant‑winged,	Великолепие, с пылавшими стопами и могучими крылами,
Watched flaming-silent, with her voiceless soul	С её беззвучною душою, в пламенном молчаньи наблюдал,
Like a still sail upon a windless sea.	Как тихий парус посреди безветренного моря.
White passionless it rode, an anchored might,	Она парила, чистая, бесстрастная, как ставшая на якорь сила,
Waiting what far-ridged impulse should arise	И ожидала, что поднимется в дали остроконечный импульс,
Out of the eternal depths and cast its surge.	Из вечной глубины и понесёт свою волну.
Then Death the king leaned boundless down, as leans	И Смерть, правитель, наклонился, безграничный, вниз,
Night over tired lands, when evening pales	Как нависает ночь, когда тускнеет вечер, над уставшею землёй
And fading gleams break down the horizon's walls,	И догорающий закат проваливается за стену горизонта,
Nor yet the dusk grows mystic with the moon.	Но не пришли ещё с луной мистические сумерки.
The dim and awful godhead rose erect	Неясное, внушающее ужас божество поднялось, распрямилось,
From his brief stooping to his touch on earth,	От краткого наклона до прикосновения к земле,
And, like a dream that wakes out of a dream,	И, словно новый сон, что пробуждается из предыдущего,
Forsaking the poor mould of that dead clay,	Оставив жалкий слепок этой мёртвой глины,
Another luminous Satyavan arose,	Другой, блестящий, яркий Сатьяван поднялся,
Starting upright from the recumbent earth	Стартуя прямо с распростёршейся земли,
As if someone over viewless borders stepped	Как будто кто-то перешёл незримые границы
Emerging on the edge of unseen worlds.	И появился на краю невидимых миров.
In the earth's day the silent marvel stood	Среди земного дня он встал безмолвным чудом
Between the mortal woman and the god.	Меж смертной женщиной и богом.
Such seemed he as if one departed came	Казалось, он вернулся после смерти,
Wearing the light of a celestial shape	Одетый в свет небесного обличья,
Splendidly alien to the mortal air.	Великолепный и чужой для смертной атмосферы.
The mind sought things long loved and fell back foiled	Ум у неё искал приметы своего любимого, но сбитый с толку, отступал
From unfamiliar hues, beheld yet longed,	От незнакомых цветовых тонов, но продолжал смотреть,
By the sweet radiant form unsatisfied,	Не веря той светящейся слащавой форме,
Incredulous of its too bright hints of heaven;	Не доверяя слишком явным признакам небес;
Too strange the brilliant phantasm to life's clasp	Уж слишком странным был сверкающий фантом для жизненных объятий,
Desiring the warm creations of the earth	Которые желали теплоты существ земли,
Reared in the ardour of material suns,	Что выросли в лучах материальных солнц;
The senses seized in vain a glorious shade:	Напрасно ощущения ловили эту красочную тень,
Only the spirit knew the spirit still,	И только дух её узнал его спокойный дух,
And the heart divined the old loved heart, though changed.	И сердце распознало прежде обожаемое сердце, пусть и изменённое.
Between two realms he stood, not wavering,	Меж двух миров он встал, не шелохнувшись,
But fixed in quiet strong expectancy,	Застыв в спокойном, сильном ожидании,
Like one who, sightless, listens for a command.	Как тот, кто став слепым, прислушиваясь, ждёт команды.
So were they immobile on that earthly field,	Так неподвижно замерли они на той земной поляне,
Powers not of earth, though one in human clay.	Три неземные силы, и одна из них в обличье человека.
On either side of one two spirits strove;	Два духа бились с каждой из сторон;
Silence battled with silence, vast with vast.	Молчание с молчанием сражалось, широта — с другою широтой.
But now the impulse of the Path was felt	Но вот стал ощущаться импульс, зов Пути,
Moving from the Silence that supports the stars	Идущий из Безмолвия, которое поддерживает звёзды,
To touch the confines of the visible world.	Чтобы коснуться рубежей, пределов видимого мира.
Luminous he moved away; behind him Death	Светясь, он[2] двинулся отсюда прочь; за ним — бог Смерти
Went slowly with his noiseless tread, as seen	Пошёл своею медленной бесшумной поступью, похожий
In dream-built fields a shadowy herdsman glides	На призрачного пастуха, скользящего в полях из сновидений,
Behind some wanderer from his voiceless herds,	За кем-то, кто отбился от его беззвучного гурта;
And Savitri moved behind eternal Death,	За вечным богом Смерти двинулась Савитри,
Her mortal pace was equalled with the god's.	Её шаг смертной был такой же как шаг у бога перед ней.
Wordless she travelled in her lover's steps,	Без слов она шла по пятам любимого,
Planting her human feet where his had trod,	И ставила свои, земные человеческие ноги, где прошли его стопы,
Into the perilous silences beyond.	В опасные молчанья запредельного.

At first in a blind stress of woods she moved	Сперва в слепом сопротивлении деревьев двигалась она
With strange inhuman paces on the soil,	Причудливой нечеловеческою поступью шагая по траве,
Journeying as if upon an unseen road.	Как будто путешествуя незримою дорогой.
Around her on the green and imaged earth	Вокруг неё на той зелёной и воображаемой земле
The flickering screen of forests ringed her steps;	Брала в кольцо её шаги мерцающая ширма леса;
Its thick luxurious obstacle of boughs	Его густая и роскошная завеса из ветвей
Besieged her body pressing dimly through	Обкладывала тело и давило смутно на него
In a rich realm of whispers palpable,	В роскошном царстве осязаемых шептаний,
And all the murmurous beauty of the leaves	А шелестящая кругом краса листвы
Rippled around her like an emerald robe.	Вокруг неё шуршала изумрудным платьем.
But more and more this grew an alien sound,	Но постепенно это становилось чуждым звуком,
And her old intimate body seemed to her	И прежнее её родное тело стало представляться
A burden which her being remotely bore.	Какой-то ношею, что существо её несло немного отстранившись.
Herself lived far in some uplifted scene	Сама она жила вдали, на некой сцене поднятой над миром,
Where to the trance-claimed vision of pursuit,	Там, где из транса можно было наблюдать погоню,
Sole presences in a high spaceless dream,	И одинокие присутствия в высокой грёзе вне пространства,
The luminous spirit glided stilly on	И как скользил безмолвно светлый дух,
And the great shadow travelled vague behind.	А смутная большая тень за ним тянулась следом.
Still with an amorous crowd of seeking hands	Но до сих пор, в любовном, ищущем объятьи рук,
Softly entreated by their old desires	Что мягко поддавались прежнему желанию,
Her senses felt earth's close and gentle air	Она могла почувствовать земной знакомый нежный воздух,
Cling round them and in troubled branches knew	Который обвевал их, узнавала по волнению ветвей
Uncertain treadings of a faint-foot wind:	Изменчивую поступь слабых ног ветров:
She bore dim fragrances, far callings touched;	Расплывчатые ароматы плыли к ней, далёкие, зовущие касания;
The wild bird's voice and its winged rustle came	И голос дикой птицы, шелест крыльев приходил
As if a sigh from some forgotten world.	Как вздох какого-то забывшегося мира.
Earth stood aloof, yet near: round her it wove	Земля была поодаль, но недалеко: вокруг неё сплетали
Its sweetness and its greenness and delight,	Свою особенную сладость, зелень и восторг,
Its brilliance suave of well-loved vivid hues,	И мягкое сиянье ярких, хорошо знакомых ей оттенков
Sunlight arriving to its golden noon,	Свет солнца, подходящий к золотому полдню,
And the blue heavens and the caressing soil.	И голубые небеса, и ласковая, тихая земля.
The ancient mother offered to her child	То древняя богиня-мать протягивала своему дитя
Her simple world of kind familiar things.	Простой мир добрых и понятных всем вещей.
But now, as if the body's sensuous hold	Но ныне, словно чувственная власть над телом,
Curbing the godhead of her infinite walk	Что сдерживала бесконечное движенье божества,
Had freed those spirits to their grander road	Освободила этим духам их великий путь,
Across some boundary's intangible bar,	Пройдя сквозь еле уловимую преграду,
The silent god grew mighty and remote	Безмолвный бог, став более могучим, отдалился
In other spaces, and the soul she loved	В другие области, а та душа, которую она любила
Lost its consenting nearness to her life.	Лишилась своего согласия на близость к ней.
Into a deep and unfamiliar air	В таинственной и незнакомой атмосфере,
Enormous, windless, without stir or sound	Безветренной, огромной, без движения, без звуков,
They seemed to enlarge away, drawn by some wide	Они, казалось, потянулись прочь, влекомые обширной бледной далью
Pale distance, from the warm control of earth	Всё больше выходя из тёплого правления земли,
And her grown far: now, now they would escape.	Всё дальше отдаляясь: и кажется — вот-вот они уйдут.
Then flaming from her body's nest alarmed	Затем, воспламенившись, поднятый из тела, словно из укрытия,
Her violent spirit soared at Satyavan.	Её неистовый, горячий дух вознёсся вслед за Сатьяваном.
Out mid the plunge of heaven‑surrounded rocks	Так вынырнув средь окружённых небом скал,
So in a terror and a wrath divine	В божественном негодовании и страхе
From her eyrie streams against the ascending death,	Из своего гнезда летит навстречу приближающейся смерти
Indignant at its crouching point of steel,	Вся в ярости, с изогнутым железным клювом,
A fierce she-eagle threatened in her brood,	Свирепая орлица при угрозе для птенцов,
Borne on a rush of puissance and a cry,	И натиском могущества и крика
Outwinging like a mass of golden fire.	Обрушивается как масса золотистого огня.
So on a spirit's flaming outrush borne	Так и она, на пламенном напоре духа
She crossed the borders of dividing sense;	Прорвалась сквозь границы разделяющего чувства;
Like pale discarded sheaths dropped dully down	Как бледные отброшенные оболочки, вяло вниз упавшие,
Her mortal members fell back from her soul.	С её души слетели смертные, земные члены.
A moment of a secret body's sleep,	Во время сна её сокрытого, особенного тела,
Her trance knew not of sun or earth or world;	В каком-то трансе, где не знаешь ни земли, ни солнца, ни вселенной,
Thought, time and death were absent from her grasp:	И мысль, и время, даже смерть — ушли из понимания:
She knew not self, forgotten was Savitri.	Она уже не знала о самой себе, она забыла о Савитри.
All was the violent ocean of a will	Всё стало страстным океаном воли,
Where lived captive to an immense caress,	Где жил как пленник необъятной нежности,
Possessed in a supreme identity,	Захваченный в высокое отождествление,
Her aim, joy, origin, Satyavan alone.	Её источник, радость, цель, единственный на свете Сатьяван.
Her sovereign prisoned in her being's core,	Её властитель заключён был в сердцевине существа её,
He beat there like a rhythmic heart,- herself	Он там пульсировал ритмичным сердцем, и он был там — она,
But different still, one loved, enveloped, clasped,	Но всё же и отличный от неё, любимый, обнятый, окутанный,
A treasure saved from the collapse of space.	Сокровище, которое она спасла от разрушения пространства.
Around him nameless, infinite she surged,	Неописуемая, бесконечная, вокруг него она вздымалась, как волна,
Her spirit fulfilled in his spirit, rich with all Time,	И дух её, себя нашедший в духе у него, наполнен был всем Временем,
As if Love's deathless moment had been found,	Как будто было найдено бессмертное мгновение Любви,
A pearl within eternity's white shell.	Жемчужина внутри чистейшей белой раковины вечности.
Then out of the engulfing sea of trance	Затем, из моря транса, завлекающего внутрь,
Her mind rose drenched to light streaming with hues	Её ум, пропитавшись, начал подниматься к свету,
Of vision and, awake once more to Time,	Струившемуся разными цветами виденья, И пробудившись вновь во Времени,
Returned to shape the lineaments of things	Вернулся к прежним очертаниям вещей,
And live in borders of the seen and known.	И вновь стал жить в границах видимого и известного.
Onward the three still moved in her soul-scene.	А эти трое продолжали двигаться по сцене, что внутри её души,
As if pacing through fragments of a dream,	И словно перешагивая разные отрывки сна,
She seemed to travel on, a visioned shape	Она, казалась, продолжала путь придуманной фигурой,
Imagining other musers like herself,	Которую увидели другие, грезящие так же,
By them imagined in their lonely sleep.	Как грезила она сама, воображённая в их одиноком сне.
Ungrasped, unreal, yet familiar, old,	Неуловимые, ненастоящие, но старые и хорошо знакомые,
Like clefts of unsubstantial memory,	Как некие просветы в нематериальной памяти,
Scenes often traversed, never lived in, fled	Пейзажи, часто посещаемые прежде, но которых в жизни не бывало никогда,
Past her unheeding to forgotten goals.	Летели мимо, к позабытым целям, и не обращали на неё внимания.
In voiceless regions they were travellers	Они шли странниками по беззвучным областям,
Alone in a new world where souls were not,	Единственные в этом новом мире, где не встретишь ни одной души,
But only living moods: a strange hushed weird	Но лишь живые настроения: магическая, странная, затихшая страна
Country was round them, strange far skies above,	Их окружала, и далёкое, неведомое небо высилось над ними,
A doubting space where dreaming objects lived	Неясное пространство, где плоды воображенья жили
Within themselves their one unchanged idea.	Внутри самих себя, в своей одной неизменяемой идее.
Weird were the grasses, weird the treeless plains;	Магическими были травы, и равнины без деревьев;
Weird ran the road which like fear hastening	Магически вилась дорога, что подобно страху торопилась
Towards that of which it has most terror, passed	К тому, что вызывало наибольший ужас, пролетая
Phantasmal between pillared conscious rocks	Меж призрачных, стоящими колоннами, осознающих скал,
Sombre and high, gates brooding, whose stone thoughts	Угрюмых и высоких, мимо размышляющих ворот, чьи каменные мысли
Lost their huge sense beyond in giant night.	Своё огромное значение теряли за пределами гигантской ночи.
Enigma of the Inconscient's sculptural sleep,	Загадка Несознанья, создающего во сне скульптуры,
Symbols of the approach to darkness old	Намёки, знаки приближенья к древней тьме,
And monuments of her titanic reign,	И к монументам титанического царства этой тьмы,
Opening to depths like dumb appalling jaws	Открывшиеся в глубине как молчаливые пугающие пасти,
That wait a traveller down a haunted path	Что ожидают путника внизу протоптанной тропинки,
Attracted to a mystery that slays,	Притягивая к тайне, приносящей смерть,
They watched across her road, cruel and still;	Смотрели вдоль её пути, спокойно и безжалостно;
Sentinels they stood of dumb Necessity,	Они стояли стражами немой Необходимости,
Mute heads of vigilant and sullen gloom,	Безмолвные властители угрюмого и бдительного мрака,
Carved muzzle of a dim enormous world.	Как жерло этого огромного расплывчатого мира высеченное в скале.
Then, to that chill sere heavy line arrived	Затем, добравшись до холодного, поблекшего, тяжёлого предела,
Where his feet touched the shadowy marches' brink,	Где он ногой коснулся края призрачной границы,
Turning arrested luminous Satyavan	Немного обернувшись, арестованный, сиявший Сатьяван
Looked back with his wonderful eyes at Savitri.	Взглянул чудесным взглядом на Савитри.
But Death pealed forth his vast abysmal cry:	Но тут бог Смерти загремел широким и бездонным воем:
"O mortal, turn back to thy transient kind;	"О смертная, вернись обратно к своему живущему недолго роду;
Aspire not to accompany Death to his home,	И не пытайся привязаться к богу Смерти и идти с ним до его жилища,
As if thy breath could live where Time must die.	Как если бы твоё дыхание смогло бы выжить там, где умирает Время.
Think not thy mind-born passion strength from heaven	Не помышляй своей умом рождённой страстной силою небес
To uplift thy spirit from its earthly base	Дух приподнять свой над его земной основой,
And, breaking out from the material cage,	И вырываясь из тюрьмы материального,
To upbuoy thy feet of dream in groundless Nought	Стопу из грёз поставить на Ничто, где не бывает почвы
And bear thee through the pathless infinite.	И пронести себя по бездорожью бесконечности.
Only in human limits man lives safe.	Лишь в человеческих пределах могут люди безопасно жить.
Trust not in the unreal Lords of Time,	Не верь в придуманных Хозяев Времени,
Immortal deeming this image of thyself	Считающих бессмертным тот свой образ,
Which they have built on a Dream's floating ground.	Который возвели они на зыбком основании Мечты.
Let not the dreadful goddess move thy soul	Не позволяй, чтоб страшная богиня заставляла душу у тебя
To enlarge thy vehement trespass into worlds	Расшириться в неистовом движеньи до миров,
Where it shall perish like a helpless thought.	В которых та исчезнет как беспомощная мысль.
Know the cold term-stones of thy hopes in life.	Узнай холодные гранитные пределы жизненных надежд.
Armed vainly with the Ideal's borrowed might,	Напрасно укреплённая заимствованной мощью Идеала,
Dare not to outstep man's bound and measured force:	Не смей переступать границы человека и отпущенной для человека силы:
Ignorant and stumbling, in brief boundaries pent,	Невежественный, спотыкающийся, сжатый узкими границами,
He crowns himself the world's mock suzerain,	Он коронует самого себя как мнимого властителя вселенной,
Tormenting Nature with the works of Mind.	Терзая всю Природу множеством трудов Ума.
O sleeper, dreaming of divinity,	О спящий, видящий во сне божественность,
Wake trembling mid the indifferent silences	Проснись и трепещи средь безразличия безмолвий,
In which thy few weak chords of being die.	В которых слабые твои аккорды бытия умрут.
Impermanent creatures, sorrowful foam of Time,	О мимолётные создания, о полная невзгод и горя пена Времени,
Your transient loves bind not the eternal gods."	Вся ваша мимолётная любовь не повлияет на богов, живущих в вечности."
The dread voice ebbed in the consenting hush	Ужасный голос отступил в согласную с ним тишину,
Which seemed to close upon it, wide, intense,	Которая, казалось, схлопнется над ней, широкая и напряжённая,
A wordless sanction from the jaws of Night.	С беззвучным разрешением от челюстей Ночи.
The Woman answered not. Her high nude soul,	Ей Женщина не отвечала. Её высокая и обнажённая душа,
Stripped of the girdle of mortality,	Отбросив пояс, что надет на смертных,
Against fixed destiny and the grooves of law	Той непреложности судьбы и колеи закона
Stood up in its sheer will a primal force.	Поставила своё намеренье наперекор первоначальной силе.
Still like a statue on its pedestal,	Безмолвно, словно статуя на пьедестале,
Lone in the silence and to vastness bared,	Одна, в молчании, открытая простору,
Against midnight's dumb abysses piled in front	Напротив громоздящихся немых ночных пучин,
A columned shaft of fire and light she rose.	Колонною огня и света высилась она.

End of Canto One	Конец первой песни




Book Nine THE BOOK OF ETERNAL NIGHT	Книга Девятая КНИГА ВЕЧНОЙ НОЧИ


Canto II THE JOURNEY IN ETERNAL NIGHT AND THE VOICE OF THE DARKNESS	Песня II ПУТЕШЕСТВИЕ В ВЕЧНОЙ НОЧИ И ГОЛОС ТЬМЫ


Awhile on the chill dreadful edge of Night	Какие-то минуты на краю холодной страшной Ночи
All stood as if a world were doomed to die	Они стояли, словно мир был обречён на смерть,
And waited on the eternal silence' brink.	И ждали на границе вечного молчания.
Heaven leaned towards them like a cloudy brow	Через неясную беззвучность тишины
Of menace through the dim and voiceless hush.	К ним наклонялись небеса, похожие на хмурое лицо угрозы.
As thoughts stand mute on a despairing verge	Подобно мыслям, онемевшим на краю отчаянья,
Where the last depths plunge into nothingness	Там, где последние глубины погружаются в ничто,
And the last dreams must end, they paused; in their front	И где должны закончиться последние мечты, Они остановились; прямо перед ними
Were glooms like shadowy wings, behind them, pale,	Крылами призрака сгущался мрак,
The lifeless evening was a dead man's gaze.	А позади стояли сумерки, безжизненные, бледные, как взгляд у мертвеца.
Hungry beyond, the night desired her soul.	Потусторонняя, изголодавшаяся ночь ждала её души.
But still in its lone niche of templed strength	Но тихий, в полной силы одинокой нише храма,
Motionless, her flame-bright spirit, mute, erect,	Её горящий дух, безмолвный, неподвижный и прямой,
Burned like a torch-fire from a windowed room	Пылал как факел в комнате с распахнутыми окнами,
Pointing against the darkness' sombre breast.	Нацеленный на мрачную грудь тьмы.
The Woman first affronted the Abyss	Впервые Женщина свой вызов бросила Пучине,
Daring to journey through the eternal Night.	Осмелившись пройти по вечной Ночи.
Armoured with light she advanced her foot to plunge	Окутанная светом, как бронёй, она шагнула, погружаясь,
Into the dread and hueless vacancy;	В бесцветную, внушающую ужас, пустоту;
Immortal, unappalled, her spirit faced	Неустрашимый и бессмертный дух её встречал лицом к лицу
The danger of the ruthless eyeless waste.	Опасную безжалостность слепой пустыни.
Against night's inky ground they stirred, moulding	Они ступали по чернильной почве ночи,
Mysterious motion on her human tread,	И оставляя за собой следы, непостижимо продвигались,
A swimming action and a drifting march	Плывущим действом и гонимым ветром маршем,
Like figures moving before eyelids closed:	Похожие на образы, летящие под сомкнутыми веками:
All as in dreams went slipping, gliding on.	Все двигались, скользили, плавно, как во сне.
The rock-gate's heavy walls were left behind;	Тяжёлые врата средь скал остались позади;
As if through passages of receding time	Казалось, через переходы отступающего времени
Present and past into the Timeless lapsed;	И настоящее, и прошлое терялись, падая, в Безвременье;
Arrested upon dim adventure's brink,	Остановившись на краю неясных испытаний,
The future ended drowned in nothingness.	Заканчивалось будущее, утонув в ничто.
Amid collapsing shapes they wound obscure;	Они кружили в темноте, средь рушащихся форм;
The fading vestibules of a tenebrous world	Их принимали уходящие куда-то вестибюли сумрачного мира,
Received them, where they seemed to move and yet	Там, где казалось, что они идут, они всё так же оставались неподвижны,
Be still, nowhere advancing yet to pass,	Там, где они не двигались, им удавалось проходить,
A dumb procession a dim picture bounds,	Немое шествие, неясная картина в рамке,
Not conscious forms threading a real scene.	Несознающие фигуры, что ступали по реальной сцене.
A mystery of terror's boundlessness,	Мистерия неограниченного ужаса, огромная безжалостная пустота,
Gathering its hungry strength the huge pitiless void	Собрав свою изголодавшуюся силу,
Surrounded slowly with its soundless depths,	Неторопливо окружила их беззвучными глубинами,
And monstrous, cavernous, a shapeless throat	Чудовищная, в рытвинах, бесформенная глотка
Devoured her into its shadowy strangling mass,	Её[3] заглатывала в призрачную, удушающую массу,
The fierce spiritual agony of a dream.	Жестокую духовную агонию всей этой грёзы.
A curtain of impenetrable dread,	Завеса из непроницаемого страха, темнота,
The darkness hung around her cage of sense	Нависла над её тюремной клетью чувств,
As, when the trees have turned to blotted shades	Как если бы деревья обернулись тусклыми пятнистыми тенями,
And the last friendly glimmer fades away,	И угасал последний отблеск дружеского света,
Around a bullock in the forest tied	Вокруг вола, привязанного к дереву в лесу,
By hunters closes in no empty night.	Что чувствует, как в непустой ночи всё ближе хищные шаги.
The thought that strives in the world was here unmade;	Та мысль, что трудится в обычном мире, здесь была отменена;
Its effort it renounced to live and know,	Та тьма отказывала всем её[4] усильям жить и знать,
Convinced at last that it had never been;	В конце концов, поверив, что она не существовала никогда;
It perished, all its dream of action done:	Мысль умерла, и все её мечты о действии пропали:
This clotted cypher was its dark result.	Запутанный, неясный шифр стал тёмным результатом мысли.
In the smothering stress of this stupendous Nought	В том удушающем давлении громадного Ничто
Mind could not think, breath could not breathe, the soul	Ум не способен был подумать, а дыханье не могло дышать,
Could not remember or feel itself; it seemed	Душе не удавалось вспомнить или ощутить себя;
A hollow gulf of sterile emptiness,	Всё виделось пустою бездною стерильной пустоты,
A zero oblivious of the sum it closed,	Нулём, забывшем о той сумме, что он замыкал,
An abnegation of the Maker's joy	Забвеньем радости Создателя,
Saved by no wide repose, no depth of peace.	Где не бывает ни широкого отдохновенья, ни глубокого покоя.
On all that claims here to be Truth and God	На всё, что здесь претендовало быть высокой Истиной и Богом,
And conscious self and the revealing Word	Осознающим "я", и раскрывающим суть Словом,
And the creative rapture of the Mind	И созидательною творческою радостью Ума,
And Love and Knowledge and heart's delight, there fell	Любовью, Знанием, восторгом сердца,
The immense refusal of the eternal No.	Здесь приходил отказ, огромный, необъятный, от вечно существующего Нет.
As disappears a golden lamp in gloom	Как пропадает золотая лампа в темноте,
Borne into distance from the eyes' desire,	Прочь унесённая от жаждущего взгляда,
Into the shadows vanished Savitri.	Так затерялась в тех тенях Савитри.
There was no course, no path, no end or goal:	Здесь не было ни направленья, ни пути, ни цели, ни конца:
Visionless she moved amid insensible gulfs,	Вслепую двигалась она среди бесчувственных пучин,
Or drove through some great black unknowing waste,	Или неслась сквозь некую большую чёрную неведомую ей пустыню,
Or whirled in a dumb eddy of meeting winds	Или кружилась в молчаливом вихре столкновения ветров,
Assembled by the titan hands of Chance.	Которых собирали титанические руки Случая.
There was none with her in the dreadful Vast:	И не было с ней рядом никого в той страшной Широте:
She saw no more the vague tremendous god,	Она не видела уже неясного и ужасающего бога,
Her eyes had lost their luminous Satyavan.	Её взгляд потерял и светлую фигуру Сатьявана.
Yet not for this her spirit failed, but held	Но, несмотря на это, дух её не ослабел, а продолжал держать,
More deeply than the bounded senses can	Гораздо глубже, чем способно ограниченное чувство,
Which grasp externally and find to lose,	Которое хватает внешнее, и ищет, чтобы потерять
Its object loved. So when on earth they lived	Предмет своей любви. Когда ещё они ходили по земле
She had felt him straying through the glades, the glades	Она могла всё время ощущать его, идущим по полянам,
A scene in her, its clefts her being's vistas	Поляны эти были сценой в ней, а их просторы — перспективой внутреннего существа её,
Opening their secrets to his search and joy,	Что открывалось их секретам в поиске его и радости,
Because to jealous sweetness in her heart	Ведь для ревнивой нежности, живущей в сердце,
Whatever happy space his cherished feet	Какое бы счастливое пространство эти обожаемые ноги
Preferred, must be at once her soul embracing	Не предпочли, тотчас её душа должна была
His body, passioning dumbly to his tread.	Обнять его, безмолвно, страстная к его шагам.
But now a silent gulf between them came	Но ныне молчаливая, зияющая бездна пролегла меж ними,
And to abysmal loneliness she fell,	Она всё время падала в пучину одиночества,
Even from herself cast out, from love remote.	Отброшенная даже от самой себя и от своей любви.
Long hours, since long it seems when sluggish time	И долгие часы, что стали долгими когда медлительное время
Is measured by the throbs of the soul's pain,	Отсчитываться стало пульсом боли и мучения души,
In an unreal darkness empty and drear	В какой-то нереальной тьме, тоскливой и пустой,
She travelled treading on the corpse of life,	Она всё шла и шла, ступая по замученному трупу жизни,
Lost in a blindness of extinguished souls.	Затерянная в слепоте погасших душ.
Solitary in the anguish of the void	Одна в той муке пустоты,
She lived in spite of death, she conquered still;	Она всё ж продолжала жить, бороться, несмотря на смерть;
In vain her puissant being was oppressed:	Напрасно угнетали существо её, могучее и сильное:
Her heavy long monotony of pain	Её тяжёлая и нескончаемая монотонность боли
Tardily of its fierce self-torture tired.	Едва заметно, медленно, но уставала от жестоких самоистязаний.
At first a faint inextinguishable gleam,	Сперва какой-то слабый и непрекращающийся блеск,
Pale but immortal, flickered in the gloom	Неяркий, но бессмертный, замерцал во мраке,
As if a memory came to spirits dead,	Как будто память вновь вернулась к духам мёртвых,
A memory that wished to live again,	Та память, что хотела снова жить,
Dissolved from mind in Nature's natal sleep.	Хотя исчезла из ума, когда попала в изначальный сон Природы.
It wandered like a lost ray of the moon	Он здесь блуждал потерянным лучом луны
Revealing to the night her soul of dread;	И ночи открывал её, наполненную страхом, душу;
Serpentine in the gleam the darkness lolled,	В том блеске, развалившись, тьма лежала длинною змеёй,
Its black hoods jewelled with the mystic glow;	На чёрных капюшонах у неё алмазами сверкало мистическое странное свечение;
Its dull sleek folds shrank back and coiled and slid,	Её лоснящиеся складки то вжимались, то скользили, то вились,
As though they felt all light a cruel pain	Как будто ими всякий свет воспринимался страшной болью
And suffered from the pale approach of hope.	Терзая приближеньем бледных проблесков надежды.
Night felt assailed her heavy sombre reign;	Ночь ощутила нападенье на её тяжёлое и удушающее царство;
The splendour of some bright eternity	Великолепие какой-то яркой вечности
Threatened with this faint beam of wandering Truth	Едва заметным лучиком блуждавшей Истины
Her empire of the everlasting Nought.	Несло угрозу для её владений вечного Ничто.
Implacable in her intolerant strength	Неумолимая в своей, не терпящей другого, силе,
And confident that she alone was true,	Уверенная, в том, что истиной была она одна,
She strove to stifle the frail dangerous ray;	Она старалась задушить непрочный и опасный луч;
Aware of an all-negating immensity	Осознавая необъятность, отрицающую всё на свете,
She reared her giant head of Nothingness,	Она подняла голову свою гигантского Небытия,
Her mouth of darkness swallowing all that is;	Свою пасть тьмы, глотающую всё, что существует;
She saw in herself the tenebrous Absolute.	Она в себе увидела огромный тёмный Абсолют.
But still the light prevailed and still it grew,	Но тихо свет распространялся, тихо нарастал,
And Savitri to her lost self awoke;	И, наконец, Савитри пробудилась для потерянного внутреннего "я";
Her limbs refused the cold embrace of death,	Все члены тела сбросили холодное объятие смерти,
Her heart-beats triumphed in the grasp of pain;	Пульс сердца застучал победно, несмотря на хватку боли;
Her soul persisted claiming for its joy	Её душа настойчиво хотела, требовала радости,
The soul of the beloved now seen no more.	Души любимого, не видимую больше.
Before her in the stillness of the world	Перед собою, в тишине, объявшей мир,
Once more she heard the treading of a god,	Она услышала ещё раз поступь бога,
And out of the dumb darkness Satyavan,	И Сатьяван, её супруг, возник из той безмолвной темноты
Her husband, grew into a luminous shade.	И превратился в яркую, светящуюся тень.
Then a sound pealed through that dead monstrous realm:	Внезапно прогремел по мёртвому чудовищному царству
Vast like the surge in a tired swimmer's ears,	Широкий звук, похожий на волну в ушах усталого пловца,
Clamouring, a fatal iron-hearted roar,	Неотвратимый, громогласный рёв стального сердца —
Death missioned to the night his lethal call.	Бог Смерти бросил в ночь свой смертоносный вызов.
"This is my silent dark immensity,	"Да, такова моя немая тёмная безмерность,
This is the home of everlasting Night,	Таков дом вечно длящейся Ночи,
This is the secrecy of Nothingness	И таинство Небытия,
Entombing the vanity of life's desires.	Что погребает суету желаний жизни.
Hast thou beheld thy source, O transient heart,	Увидела ты свой источник, о сердце, что живёт недолго,
And known from what the dream thou art was made?	Узнала из какого сна была ты создана?
In this stark sincerity of nude emptiness	И в этой абсолютной искренности голой пустоты
Hopest thou still always to last and love?"	Ты всё ещё надеешься остаться и любить?"
The Woman answered not. Her spirit refused	Но Женщина не отвечала ничего. Её дух отвергал
The voice of Night that knew and Death that thought.	И голос Ночи, обладавший знанием, И голос Смерти, обладавший мыслью.
In her beginningless infinity	В своей не знающей начала бесконечности
Through her soul's reaches unconfined she gazed;	Она смотрела через необъятный кругозор души
She saw the undying fountains of her life,	И видела свои бессмертные истоки жизни,
She knew herself eternal without birth.	И видела себя не знающей рожденья, вечной.
But still opposing her with endless night	Но продолжая противостояние своею бесконечной ночью,
Death, the dire god, inflicted on her eyes	Бог Смерти, этот страшный бог, навязывал её глазам
The immortal calm of his tremendous gaze:	Бессмертное спокойствие в своём ужасном взгляде:
"Although thou hast survived the unborn void	"Хоть ты сумела выжить в нерождённой пустоте,
Which never shall forgive, while Time endures,	Что не прощает никогда, покуда длится Время,
The primal violence that fashioned thought,	Первоначальное неистовство, что формирует мысль,
Forcing the immobile vast to suffer and live,	И заставляет неподвижные просторы мучаться и жить,
This sorrowful victory only hast thou won	Тобою отвоёвана печальная победа —
To live for a little without Satyavan.	Прожить ещё недолгий срок без Сатьявана.
What shall the ancient goddess give to thee	И что же даст тебе та древняя богиня,
Who helps thy heart-beats? Only she prolongs	Что помогает пульсу сердца твоего? Она лишь продлевает
The nothing dreamed existence and delays	Ничтожность твоего воображённого существования,
With the labour of living thy eternal sleep.	Задерживает вечный сон работой жизни.
A fragile miracle of thinking clay,	О хрупкое чудесное творенье мыслящего праха, порожденье Времени,
Armed with illusions walks the child of Time.	Он путешествует вооружённый множеством иллюзий.
To fill the void around he feels and dreads,	Стремясь заполнить пустоту вокруг, которую он чувствует и опасается,
The void he came from and to which he goes,	Ту пустоту, откуда он пришёл, в которую потом уйдёт,
He magnifies his self and names it God.	Он возвеличивает собственное "я" и называет Богом.
He calls the heavens to help his suffering hopes.	Он призывает небеса помочь его страдающим надеждам.
He sees above him with a longing heart	Он видит над собою страстным сердцем
Bare spaces more unconscious than himself	Лишь голые пространства, что даже менее сознательные, чем он сам,
That have not even his privilege of mind,	Не обладающие даже привилегией его ума,
And empty of all but their unreal blue,	Лишённые всего, за исключением их нереальной синевы,
And peoples them with bright and merciful powers.	И населяет эти сферы светлыми и сострадающими силами.
For the sea roars around him and earth quakes	Так происходит потому, что океан ревёт вокруг него,
Beneath his steps, and fire is at his doors,	Земля трясётся под его шагами, пламя пышет у его дверей,
And death prowls baying through the woods of life.	И бродит смерть, охотясь, по чащобам жизни.
Moved by the Presences with which he yearns,	Он вдохновляется Присутствиями, к которым устремляется,
He offers in implacable shrines his soul	В неумолимых храмах предлагает душу
And clothes all with the beauty of his dreams.	И прикрывает всё красотами своих мечтаний.
The gods who watch the earth with sleepless eyes	Те боги, что неспящими очами наблюдают за землей,
And guide its giant stumblings through the void,	И направляют через пустоту её гигантский, спотыкающийся шаг,
Have given to man the burden of his mind;	Когда-то наделили человека ношею ума;
In his unwilling heart they have lit their fires	Они зажгли свои огни в его не знавшем о желаньи сердце,
And sown in it incurable unrest.	И неискоренимое волнение посеяли внутри него.
His mind is a hunter upon tracks unknown;	Его ум стал охотником по следу неизвестного;
Amusing Time with vain discovery,	И развлекая Время бесполезными находками,
He deepens with thought the mystery of his fate	Он углубляется своими мыслями в мистерию своей судьбы
And turns to song his laughter and his tears.	И превращает в песню и свой смех, и слёзы.
His mortality vexing with the immortal's dreams,	Тревожа смертного мечтаньями бессмертных
Troubling his transience with the infinite's breath,	И беспокоя бренное существование дыханьем бесконечного,
They gave him hungers which no food can fill;	Они в него вселяют голод, что никакая пища не способна утолить;
He is the cattle of the shepherd gods.	Он — как домашний скот для пастухов-богов.
His body the tether with which he is tied,	В нём тело служит в качестве столба для привязи,
They cast for fodder grief and hope and joy:	Они ему кидают, словно корм, надежды, радости и горе:
His pasture ground they have fenced with Ignorance.	Те земли, где пасётся он, обнесены забором из Невежества.
Into his fragile undefended breast	В его непрочную, незащищённую от жизненных ударов грудь,
They have breathed a courage that is met by death,	Они вдохнули храбрость, что встречается со смертью,
They have given a wisdom that is mocked by night,	Они вложили мудрость, над которою глумится ночь,
They have traced a journey that foresees no goal.	И прочертили для него маршрут, в котором не предусмотрели цели.
Aimless man toils in an uncertain world,	Так человек бесцельно трудится в каком-то ненадёжном мире,
Lulled by inconstant pauses of his pain,	То убаюкиваемый случайной передышкою в его страдании,
Scourged like a beast by the infinite desire,	А то бичуемый, как скот, своими бесконечными желаньями,
Bound to the chariot of the dreadful gods.	Привязанный к повозке ужасающих богов.
But if thou still canst hope and still wouldst love,	Но если ты ещё открыта для надежды и способна полюбить,
Return to thy body's shell, thy tie to earth,	То возвращайся в оболочку тела, к узам на земле,
And with thy heart's little remnants try to live.	И постарайся жить с оставшимся кусочком сердца.
Hope not to win back to thee Satyavan.	И не надейся победить, вернув себе обратно Сатьявана.
Yet since thy strength deserves no trivial crown,	Но всё же сила у тебя достойна необычного венца,
Gifts I can give to soothe thy wounded life.	Могу я дать дары, чтоб облегчить твою израненную жизнь.
The pacts which transient beings make with fate,	Те договоры, что с судьбою заключают временные существа,
And the wayside sweetness earth‑bound hearts would pluck,	Та сладость на обочине дороги, что желало бы землёю связанное сердце,
These if thy will accepts make freely thine.	Всё это, если согласишься, станет, с лёгкостью, твоим.
Choose a life's hopes for thy deceiving prize."	Бери надежды жизни в качестве обманчивого приза."
As ceased the ruthless and tremendous Voice,	Когда умолк безжалостный ужасный Голос,
Unendingly there rose in Savitri,	В Савитри стало бесконечно подниматься,
Like moonlit ridges on a shuddering flood,	Как залитые лунным светом гребни на дрожащем половодье,
A stir of thoughts out of some silence born	Движенье мысли, что рождалось из какой-то тишины,
Across the sea of her dumb fathomless heart.	Пересекая океан её бездонного немого сердца.
At last she spoke; her voice was heard by Night:	И вот она заговорила, наконец; Ночь слушала тот голос:
"I bow not to thee, O huge mask of death,	"Я не склонюсь перед тобой, огромнейшая маска смерти,
Black lie of night to the cowed soul of man,	О чёрное враньё ночи, пугающее душу человека,
Unreal, inescapable end of things,	О завершение всего, неотвратимое и нереальное,
Thou grim jest played with the immortal spirit.	Ты — мрачная насмешка, что играется с бессмертным духом.
Conscious of immortality I walk.	Я здесь иду, прекрасно зная о своём бессмертии.
A victor spirit conscious of my force,	Победоносный дух мой сознаёт своё могущество,
Not as a suppliant to thy gates I came:	Не как проситель я вошла в твои врата:
Unslain I have survived the clutch of Night.	Я не убита, я пережила объятья Ночи.
My first strong grief moves not my seated mind;	Не первым сильным горем движется уравновешенный мой ум;
My unwept tears have turned to pearls of strength:	Жемчужинами силы обернулись все мои непролитые слёзы:
I have transformed my ill-shaped brittle clay	Я превратила хрупкую и плохо сформированную плоть
Into the hardness of a statued soul.	В твердыню статуи души.
Now in the wrestling of the splendid gods	Сейчас в борьбе с великолепными богами
My spirit shall be obstinate and strong	Мой дух упрямым станет и могучим,
Against the vast refusal of the world.	Наперекор широкому отказу мира.
I stoop not with the subject mob of minds	Я не сгибаюсь вместе с подчинившейся толпой умов,
Who run to glean with eager satisfied hands	Которые несутся подбирать довольными и жадными руками
And pick from its mire mid many trampling feet	И выбирать из грязи посреди топтанья многих ног
Its scornful small concessions to the weak.	Ничтожные уступки мелкой слабости.
Mine is the labour of the battling gods:	Я выбираю труд сражения богов:
Imposing on the slow reluctant years	Навязывая медленным и еле поддающимся годам
The flaming will that reigns beyond the stars,	Пылающую волю, правящую за пределом звёзд,
They lay the law of Mind on Matter's works	Они закон Ума накладывают на творения Материи,
And win the soul's wish from earth's inconscient Force.	Стремясь отвоевать желание души у не осознающего Могущества земли.
First I demand whatever Satyavan,	Я требую, не глядя ни на что, во-первых — Сатьявана, мужа моего,
My husband, waking in the forest's charm	Проснувшегося средь очарованья леса
Out of his long pure childhood's lonely dreams,	Из долгих чистых одиноких сновидений детства,
Desired and had not for his beautiful life.	Желанных, но излишних для его прекрасной жизни.
Give, if thou must, or, if thou canst, refuse."	Отдай его мне, если должен, или, если, сможешь, откажись."
Death bowed his head in scornful cold assent,	Склонив в холодной и презрительной уступке голову, бог Смерти,
The builder of this dreamlike earth for man	Строитель этой призрачной, похожей на виденья сна земли для человека,
Who has mocked with vanity all gifts he gave.	Высмеивающий дары, что сам даёт, напрасной тщетностью,
Uplifting his disastrous voice he spoke:	Возвысив гибельный свой голос, произнёс:
"Indulgent to the dreams my touch shall break,	"Я снисхожу к мечтам, которые моё касание разрушит,
I yield to his blind father's longing heart	Я уступаю жаждущему сердцу ослепшего его отца
Kingdom and power and friends and greatness lost	И возвращаю царство, мощь, друзей, величие, которое утрачено,
And royal trappings for his peaceful age,	И царские регалии его спокойной мирной старости,
The pallid pomps of man's declining days,	И бледное великолепие преклонных дней,
The silvered decadent glories of life's fall.	Посеребрённую и вянущую славу на закате жизни.
To one who wiser grew by adverse Fate,	Тому, кто стал мудрее от ударов злой Судьбы
Goods I restore the deluded soul prefers	Верну те блага, что обманутая та душа предпочитает
To impersonal nothingness's bare sublime.	Величию и простоте безличного небытия.
The sensuous solace of the light I give	Я чувственное утешенье света дам глазам,
To eyes which could have found a larger realm,	Что царство более широкое могли бы для себя найти
A deeper vision in their fathomless night.	И более глубокий взгляд в бездонной ночи.
For that this man desired and asked in vain	Ведь именно об этом он мечтает и напрасно просит,
While still he lived on earth and cherished hope.	Пока ещё живёт он на земле и бережёт надежду.
Back from the grandeur of my perilous realms	Теперь назад, из грандиозности моих опасных царств,
Go, mortal, to thy small permitted sphere!	Вернись, о, смертная, в свою дозволенную маленькую сферу!
Hasten swift-footed, lest to slay thy life	Спеши, о быстроногая, чтоб жизнь свою не погубить,
The great laws thou hast violated, moved,	Великие законы ты нарушила, ступай отсюда прочь,
Open at last on thee their marble eyes."	Открой же, наконец, их мраморные взгляды на себе."
But Savitri answered the disdainful Shade:	Савитри отвечала той презрительной Тени:
"World-spirit, I was thy equal spirit born.	"Вселенский дух, мой дух с рожденья равен твоему.
My will too is a law, my strength a god.	И моя воля — тоже здесь закон, а моя сила — бог.
I am immortal in my mortality.	И я бессмертна в смертности своей.
I tremble not before the immobile gaze	Я не дрожу под неподвижным взором
Of the unchanging marble hierarchies	Застывших словно мрамор, неизменных иерархов,
That look with the stone eyes of Law and Fate.	Что смотрят каменными взглядами Закона и Судьбы.
My soul can meet them with its living fire.	Моя душа способна встретить их живым огнём.
Out of thy shadow give me back again	Верни назад мне из своей тени
Into earth's flowering spaces Satyavan	В земные, полные цветов, поляны Сатьявана,
In the sweet transiency of human limbs	Обратно в сладостную скоротечность тела человека,
To do with him my spirit's burning will.	Чтобы исполнить с ним мою пылающую волю духа.
I will bear with him the ancient Mother's load,	Я понесу с ним ношу древней Матери,
I will follow with him earth's path that leads to God.	Пойду за ним земным путём, ведущим к Богу.
Else shall the eternal spaces open to me,	Или открой мне эти вечные пространства,
While round us strange horizons far recede,	Пока вокруг нас не расступятся неведомые горизонты,
Travelling together the immense unknown.	Что с нами путешествуют в огромной неизвестности.
For I who have trod with him the tracts of Time,	Ведь я, прошедшая с ним по дорогам Времени,
Can meet behind his steps whatever night	Способна встретить вслед за ним всё то, что ночь
Or unimaginable stupendous dawn	Иль невообразимый, изумительный рассвет
Breaks on our spirits in the untrod Beyond.	На дух у нас обрушит в том непроторённом Запредельном.
Wherever thou leadst his soul I shall pursue."	Куда б его ты душу не повёл, я буду следовать за ним."
But to her claim opposed, implacable,	Сопротивляясь этим требованиям, неумолимый,
Insisting on the immutable Decree,	Настаивая на неизменяемом Указе,
Insisting on the immitigable Law	Настаивая на неподдающемся смягчению Законе
And the insignificance of created things,	Настаивая на ничтожности творения,
Out of the rolling wastes of night there came	Из расходящихся волнами вдаль пустынь ночи пришёл,
Born from the enigma of the unknowable depths	Рождённый тайною непознаваемых глубин,
A voice of majesty and appalling scorn.	Величественный голос, полный устрашающей иронии.
As when the storm-haired Titan‑striding sea	Как если б море с поступью Титана, волосами из штормов,
Throws on a swimmer its tremendous laugh	Обрушило бы свой ужасный хохот на пловца,
Remembering all the joy its waves have drowned,	Напомнив о всей радости, которую те волны потопили,
So from the darkness of the sovereign night	Из темноты державной, властной ночи
Against the Woman's boundless heart arose	В ответ на безграничность сердца Женщины
The almighty cry of universal Death.	Поднялся всемогущий крик вселенской Смерти.
"Hast thou god-wings or feet that tread my stars,	"Ты обладаешь крыльями богов, иль их стопами, чтоб шагать по звёздам,
Frail creature with the courage that aspires,	О хрупкое и смелое созданье, что стремится
Forgetting thy bounds of thought, thy mortal role?	Забыв про узы мысли, положенье смертной?
Their orbs were coiled before thy soul was formed.	Орбиты этих звёзд свернулись в кольца до возникновения твоей души.
I, Death, created them out of my void;	Их создал я, бог Смерти, из моей же пустоты;
All things I have built in them and I destroy.	И всё, что я на них построил, я же и разрушу.
I made the worlds my net, each joy a mesh.	Я сделал из миров мои тенета, и любая радость — это западня.
A Hunger amorous of its suffering prey,	Есть Голод, что влюблён в свою страдающую жертву,
Life that devours, my image see in things.	Есть Жизнь, что пожирает — посмотри на образ мой во всём,
Mortal, whose spirit is my wandering breath,	О, смертная, чей дух — блужданье моего дыхания,
Whose transience was imagined by my smile,	Чья скоротечность некогда была придумана моей улыбкой,
Flee clutching thy poor gains to thy trembling breast	Беги, прижав свою добычу, жалкую к трепещущей груди,
Pierced by my pangs Time shall not soon appease.	Пронзённою моею болью, и которую не скоро Время успокоит.
Blind slave of my deaf force whom I compel	Ослепшая раба моей глухой энергии и силы, которую я принуждаю
To sin that I may punish, to desire	Грешить, чтоб я способен был потом наказывать, желать,
That I may scourge thee with despair and grief	Чтоб я мог бичевать тебя отчаяньем и горем —
And thou come bleeding to me at the last,	И ты придёшь, вся кровью истекая под конец ко мне,
Thy nothingness recognised, my greatness known,	Твоё ничтожество понятно, а моё величие — известно,
Turn nor attempt forbidden happy fields	И не пытайся повернуть в запретные счастливые поля,
Meant for the souls that can obey my law,	Что предназначены для душ, способных подчиняться моему закону,
Lest in their sombre shrines thy tread awake	Чтобы твои шаги не разбудили в тёмных храмах,
From their uneasy iron-hearted sleep	От их нелёгких и жестокосердных снов,
The Furies who avenge fulfilled desire.	Тех Фурий, что в отместку мстят за исполнение желаний.
Dread lest in skies where passion hoped to live,	Страшись того, что в небесах, где страсть твоя хотела выжить,
The Unknown's lightnings start and, terrified,	Откуда вылетают молнии Неведомого,
Lone, sobbing, hunted by the hounds of heaven,	Где в ужасе, рыдающая, одинокая, затравленная гончими небес,
A wounded and forsaken soul thou flee	Израненная, позабытая душа, ты не спасёшься
Through the long torture of the centuries,	В теченье долгой пытки множества столетий,
Nor many lives exhaust the tireless Wrath	И никакие многочисленные жизни не сумеют истощить не устающий Гнев,
Hell cannot slake nor Heaven's mercy assuage.	Которого ни Ад не сможет утолить, ни Небеса смягчить.
I will take from thee the black eternal grip:	Но я сниму с тебя те вечные и безнадёжные тиски:
Clasping in thy heart thy fate's exiguous dole	Сжимая в сердце скудные подачки собственной судьбы,
Depart in peace, if peace for man is just."	Иди отсюда с миром, если это мир для человека."
But Savitri answered meeting scorn with scorn,	Его иронию встречая тем же самым,
The mortal woman to the dreadful Lord:	Савитри, женщина из смертных, отвечала ужасающему Господину:
"Who is this God imagined by thy night,	"И что за Бог такой, придуманный твоею ночью,
Contemptuously creating worlds disdained,	С презрением творящий целые миры, которыми потом гнушается,
Who made for vanity the brilliant stars?	И создавший сверкающие звёзды ради суеты?
Not he who has reared his temple in my thoughts	Твой Бог не тот, кто в мыслях у меня воздвиг свой храм,
And made his sacred floor my human heart.	И из своей духовной почвы сотворил моё трепещущее сердце человека.
My God is will and triumphs in his paths,	Мой Бог — есть воля и победа этой воли на его путях,
My God is love and sweetly suffers all.	Мой Бог — любовь и нежность состраданья ко всему.
To him I have offered hope for sacrifice	Ему свою надежду предложила в жертву,
And gave my longings as a sacrament.	Ему я отдала свои желанья, как обет.
Who shall prohibit or hedge in his course,	Кто запретит, иль преградит ему дорогу,
The wonderful, the charioteer, the swift?	Такому замечательному быстрому вознице?
A traveller of the million roads of life,	Он путешествует по миллионам жизненных путей,
His steps familiar with the lights of heaven	Его стопы, знакомые с небесными огнями,
Tread without pain the sword-paved courts of hell;	Проходят безболезненно по устланным мечами мостовым в аду;
There he descends to edge eternal joy.	Туда снисходит он, чтоб ярче и острее становилась радость вечного.
Love's golden wings have power to fan thy void:	У крыльев золотых любви есть сила разнести по ветру пустоту твою:
The eyes of love gaze starlike through death's night,	Глаза любви глядят как звёзды в ночи смерти,
The feet of love tread naked hardest worlds.	Ступни любви шагают босыми по самым трудным царствам и мирам.
He labours in the depths, exults on the heights;	Он трудится в глубинах и ликует на высотах;
He shall remake thy universe, O Death."	Он переделает твою вселенную, о Смерть."
She spoke and for a while no voice replied,	Она сказала и не сразу голос ей ответил,
While still they travelled through the trackless night	А между тем, они всё шли сквозь ночь, без всякого пути,
And still that gleam was like a pallid eye	И только отблеск оставался, словно бледный глаз,
Troubling the darkness with its doubtful gaze.	И беспокоил тьму неясным взглядом.
Then once more came a deep and perilous pause	Вновь наступила пауза, глубокая, опасная
In that unreal journey through blind Nought;	В том нереальном путешествии сквозь слепоту Ничто;
Once more a Thought, a Word in the void arose	Ещё раз в пустоте возникли Мысль и Слово,
And Death made answer to the human soul:	Бог Смерти так ответил этой человеческой душе.
"What is thy hope? To what dost thou aspire?	"Но в чём твоя надежда? И к чему стремишься ты?
This is thy body's sweetest lure of bliss,	Ведь это только — сладкая приманка твоего телесного блаженства,
Assailed by pain, a frail precarious form,	И атакуемая болью, хрупкая сомнительная форма,
To please for a few years thy faltering sense	Способная в течении каких-то лет порадовать твоё прерывистое чувство
With honey of physical longings and the heart's fire	Медовой сладостью физических желаний и сердечным пламенем
And, a vain oneness seeking, to embrace	В напрасных поисках единства, чтоб обнять
The brilliant idol of a fugitive hour.	Сверкающего идола в теченьи быстро пролетающего часа.
And thou, what art thou, soul, thou glorious dream	А ты, чем ты сама являешься, душа, ты — славное видение,
Of brief emotions made and glittering thoughts,	Что соткано из ярких мыслей и непродолжительных эмоций,
A thin dance of fireflies speeding through the night,	Похожая на слабый танец светлячков, спешащих через ночь,
A sparkling ferment in life's sunlit mire?	Искрящийся фермент в залитой солнцем грязи жизни?
Wilt thou claim immortality, O heart,	И ты потребуешь бессмертия, о сердце,
Crying against the eternal witnesses	Крича наперекор свидетелям, живущим в вечности,
That thou and he are endless powers and last?	Что ты и он — есть бесконечные могущества, которые должны остаться?
Death only lasts and the inconscient Void.	Здесь остаётся только Смерть и бессознательная Пустота.
I only am eternal and endure.	Здесь вечный только я и остаюсь здесь только я.
I am the shapeless formidable Vast,	Я — этот весь бесформенный и угрожающий Простор,
I am the emptiness that men call Space,	Я — пустота, что человек зовёт Пространством,
I am a timeless Nothingness carrying all,	Я — вечное Ничто, которое поддерживает всё,
I am the Illimitable, the mute Alone.	Я — Беспредельность, я — немой Единый.
I, Death, am He; there is no other God.	Я, Смерть, есть Он; и нет другого Бога.
All from my depths are born, they live by death;	Все из моих глубин рождаются, и смертью все живут;
All to my depths return and are no more.	Все возвращаются в мои глубины, и другого нет.
I have made a world by my inconscient Force.	Я создал мир моей несознающей Силой.
My Force is Nature that creates and slays	Моё Могущество — Природа, что творит и убивает,
The hearts that hope, the limbs that long to live.	Сердца, которые надеются, тела, что страстно жаждут жить.
I have made man her instrument and slave,	Я сделал человека инструментом этой Силы и её рабом,
His body I made my banquet, his life my food.	И тело у него я превращаю в пиршество, его жизнь — пища для меня.
Man has no other help but only Death;	И нет у человека помощи другой, одна лишь Смерть;
He comes to me at his end for rest and peace.	Ко мне приходит он в конце для отдыха и для покоя.
I, Death, am the one refuge of thy soul.	Я, Смерть — единственный приют твоей души.
The Gods to whom man prays can help not man;	Те Божества, кому возносит человек молитву, не способны чем-либо помочь;
They are my imaginations and my moods	Они — лишь вымыслы мои и настроения,
Reflected in him by illusion's power.	Что в человеке отражаются могуществом иллюзии.
That which thou seest as thy immortal self	И что ты видишь, как своё неумирающее "я" —
Is a shadowy icon of my infinite,	Есть смутный образ мне принадлежащей бесконечности,
Is Death in thee dreaming of eternity.	И Смерть внутри тебя, что в грёзах видит вечность.
I am the Immobile in which all things move,	Я — Неподвижный, но в котором движутся все вещи,
I am the nude Inane in which they cease:	Я — обнажённое Ничто, в котором эти вещи исчезают:
I have no body and no tongue to speak,	Нет тела у меня, нет языка, чтоб говорить,
I commune not with human eye and ear;	И я общаюсь не при помощи людского глаза или уха;
Only thy thought gave a figure to my void.	Лишь мысль твоя даёт какой-то образ пустоте моей.
Because, O aspirant to divinity,	И только потому, о устремлённая к божественному,
Thou calledst me to wrestle with thy soul,	Что ты меня призвала на борьбу с твоей душой,
I have assumed a face, a form, a voice.	Я принял форму, лик и голос.
But if there were a Being witnessing all,	Но если есть на свете Существо, что видит всё,
How should he help thy passionate desire?	Как он поможет страстному желанью твоему?
Aloof he watches sole and absolute,	Он наблюдает, одинокий, абсолютный, в стороне,
Indifferent to thy cry in nameless calm.	И в том неописуемом молчаньи он безразличен к твоему призыву.
His being is pure, unwounded, motionless, one.	Всё существо его едино, неподвижно, не изранено и чисто.
One endless watches the inconscient scene	Он бесконечно наблюдает эту бессознательную сцену,
Where all things perish, as the foam the stars.	Где всё на свете исчезает, словно пена звёзд.
The One lives for ever. There no Satyavan	Единый этот существует вечно. И никакой меняющийся Сатьяван
Changing was born and there no Savitri	Там не рождался, и нет там никакой Савитри,
Claims from brief life her bribe of joy. There love	Что требует у краткой жизни взятки радостью. И никогда любовь
Came never with his fretful eyes of tears,	Не появлялась там с глазами, красными от слёз,
Nor Time is there nor the vain vasts of Space.	И нет там Времени вообще, и нет пустых обширностей Пространства.
It wears no living face, it has no name,	Оно не носит там живого, зримого лица, и не имеет имени,
No gaze, no heart that throbs; it asks no second	Оно не смотрит, в нём не бьётся сердце;
To aid its being or to share its joys.	Оно другого не попросит ни помочь ему, ни разделить с ним радости.
It is delight immortally alone.	Оно — восторг, бессмертно одинокий.
If thou desirest immortality,	И если ты желаешь так бессмертия,
Be then alone sufficient to thy soul:	Тебя одной достаточно твоей душе:
Live in thyself; forget the man thou lov'st.	Живи в себе; забудь того, кого ты любишь.
My last grand death shall rescue thee from life;	Моё последнее величье, смерть, освободит тебя от жизни;
Then shalt thou rise into thy unmoved source."	Тогда ты вознесёшься в неподвижный свой источник."
But Savitri replied to the dread Voice:	Пугающему Голосу Савитри отвечала:
"O Death, who reasonest, I reason not,	"О Смерть, о бог, что рассуждает, я не рассуждаю
Reason that scans and breaks, but cannot build	Той силой разума, что изучает, а потом и разрушает, но создать не может,
Or builds in vain because she doubts her work.	Иль создаёт напрасно, потому что сомневается в своей работе.
I am, I love, I see, I act, I will."	Я есть, я вижу, я люблю, я действую, и я хочу."
Death answered her, one deep surrounding cry:	Бог Смерти отвечал глубоким, окружающим вокруг всё криком:
"Know also. Knowing, thou shalt cease to love	"Попробуй-ка ещё и знать. Познав, ты прекратишь любить,
And cease to will, delivered from thy heart.	И прекратишь желать, освобождённая от сердца.
So shalt thou rest for ever and be still,	Тогда ты успокоишься и будешь вечно отдыхать,
Consenting to the impermanence of things."	И согласишься с бренностью вещей."
But Savitri replied for man to Death:	Савитри отвечала богу Смерти как обычный человек:
"When I have loved for ever, I shall know.	"Когда я полюблю навеки, тогда я буду знать.
Love in me knows the truth all changings mask.	Любовь во мне всё время знает истину любых меняющихся масок.
I know that knowledge is a vast embrace:	Я сознаю, что знание — широкое объятие:
I know that every being is myself,	Я знаю, что любое существо есть я сама,
In every heart is hidden the myriad One.	Во всяком сердце скрыт бесчисленный Единый.
I know the calm Transcendent bears the world,	Я знаю также, что спокойный Трансцендентный поддерживает этот мир,
The veiled Inhabitant, the silent Lord:	Сокрытый Обитатель и безмолвный Господин:
I feel his secret act, his intimate fire;	Я ощущаю тайные его дела, и внутреннее пламя;
I hear the murmur of the cosmic Voice.	Я слышу тихое шептание космического Голоса.
I know my coming was a wave from God.	Я знаю — появление моё — волна, пришедшая из Бога.
For all his suns were conscient in my birth,	И все его бесчисленные солнца знают о моём рождении,
And one who loves in us came veiled by death.	А тот, кто любит в нас, пришёл, скрываемый под маской смерти.
Then was man born among the monstrous stars	Тогда рождён был человек среди гигантских звёзд,
Dowered with a mind and heart to conquer thee."	Умом и сердцем наделённый, чтобы победить тебя."
In the eternity of his ruthless will	Но в вечности своей жестокой воли,
Sure of his empire and his armoured might,	Уверенный в своей империи, вооружённой мощи,
Like one disdaining violent helpless words	Как будто презирая все отчаянные и беспомощные фразы жертвы,
From victim lips Death answered not again.	Бог Смерти не ответил в этот раз.
He stood in silence and in darkness wrapped,	Он высился, закутанный в молчание и темноту,
A figure motionless, a shadow vague,	Своею неподвижною фигурой, неотчётливою тенью,
Girt with the terrors of his secret sword.	И ужас, словно тайный меч, висел на поясе его.
Half-seen in clouds appeared a sombre face;	Наполовину скрытый в облаках виднелся мрачный лик;
Night's dusk tiara was his matted hair,	Тиара сумрака Ночи была его растрёпанными волосами,
The ashes of the pyre his forehead's sign.	Останки с погребального костра — его тилаком.
Once more a wanderer in the unending Night,	Опять скиталицей по нескончаемой Ночи,
Blindly forbidden by dead vacant eyes,	Наталкиваясь слепо на пустые мёртвые глаза,
She travelled through the dumb unhoping vasts.	Она[5] шла сквозь немые и безнадёжные просторы.
Around her rolled the shuddering waste of gloom,	Вокруг неё кружила, содрогаясь, необъятная пустыня мрака,
Its swallowing emptiness and joyless death	Её всепоглощающая пустота, безрадостная смерть,
Resentful of her thought and life and love.	Была разбужена, возмущена её любовью, жизнью, мыслью.
Through the long fading night by her compelled,	По долгой увядавшей ночи, понуждаемые ею,
Gliding half-seen on their unearthly path,	Скользя наполовину видимым и неземным своим путём,
Phantasmal in the dimness moved the three.	Как призраки в тумане продвигались эти трое.

End of Canto Two	Конец второй песни
End of Book Nine	Конец девятой книги




Book Ten THE BOOK OF THE DOUBLE TWILIGHT	Книга Десятая КНИГА ДВОЙСТВЕННЫХ СУМЕРЕК


Canto II THE GOSPEL OF DEATH AND VANITY OF THE IDEAL	Песня II ЕВАНГЕЛИЕ СМЕРТИ И ТЩЕТА ИДЕАЛА


Then pealed the calm inexorable voice:	Вновь загремел спокойный и неумолимый голос:
Abolishing hope, cancelling life's golden truths,	Уничтожая всякую надежду, отменяя замечательную правду жизни.
Fatal its accents smote the trembling air.	Его убийственные интонации хлестали трепетавший воздух.
That lovely world swam thin and frail, most like	А тот прекрасный мир плыл тоненьким и хрупким,
Some pearly evanescent farewell gleam	Похожий больше на жемчужный эфемерный блеск прощания
On the faint verge of dusk in moonless eves.	На слабой грани сумерек безлунного заката.
"Prisoner of Nature, many‑visioned spirit,	"О пленница Природы, о способный многое увидеть дух,
Thought's creature in the ideal's realm enjoying	Творенье мысли в царстве идеала,
Thy unsubstantial immortality	Что наслаждается бесплотным, невещественным бессмертием,
The subtle marvellous mind of man has feigned,	Придуманное человеческим, чудесным и утонченным умом,
This is the world from which thy yearnings came.	То, что ты видишь — мир, где родились твои стремления.
When it would build eternity from the dust,	Когда мысль человека хочет строить вечное из пыли,
Man's thought paints images illusion rounds;	Она вокруг себя рисует иллюзорные картины;
Prophesying glories it shall never see,	И предрекая славу и великолепие, которых не увидит никогда,
It labours delicately among its dreams.	Она искусно трудится среди своих мечтаний.
Behold this fleeing of light‑tasselled shapes,	Взгляни на эти образы, летящие, с султанами из света,
Aerial raiment of unbodied gods;	Эфирные одежды предназначенные бестелесным божествам;
A rapture of things that never can be born,	О том восторге, что не сможет никогда родиться,
Hope chants to hope a bright immortal choir;	Одна надежда распевает для другой в бессмертном звонком хоре;
Cloud satisfies cloud, phantom to longing phantom	Друг друга услаждают облака, одна иллюзия умильно наклоняется
Leans sweetly, sweetly is clasped or sweetly chased.	К другой, желанной, нежно обнятой иль сладостно преследуемой.
This is the stuff from which the ideal is formed:	Таков материал, идущий на формированье идеала:
Its builder is thought, its base the heart's desire,	Его строитель — мысль, основа у него — желанье сердца,
But nothing real answers to their call.	И ничего реального не отвечает на его призыв.
The ideal dwells not in heaven, nor on the earth,	Те идеалы обитают не на небесах, не на земле,
A bright delirium of man's ardour of hope	Они — прекрасный бред пылающей надежды человека,
Drunk with the wine of its own fantasy.	Что опьяняется вином своей фантазии.
It is a brilliant shadow's dreamy trail.	Они — мечтательный, туманный шлейф сверкающего призрака.
Thy vision's error builds the azure skies,	Дефекты зренья твоего возводят голубые небеса,
Thy vision's error drew the rainbow's arch;	Дефекты зренья твоего рисуют арку радуги;
Thy mortal longing made for thee a soul.	Твоё желанье смертной сотворило душу для тебя.
This angel in thy body thou callst love,	Тот ангел в теле у тебя, которого зовёшь любовью,
Who shapes his wings from thy emotion's hues,	Чьи крылья вырастают из оттенков настроений и эмоций
In a ferment of thy body has been born	Рождён благодаря ферментам тела
And with the body that housed it it must die.	И вместе с телом, что дало ему пристанище, он должен умереть.
It is a passion of thy yearning cells,	Он — страсть твоих, наполненных стремленьем клеток,
It is flesh that calls to flesh to serve its lust;	Он — плоть, что с вожделением взывает к плоти,
It is thy mind that seeks an answering mind	Он — ум, что ищет отвечающий, похожий ум,
And dreams awhile that it has found its mate;	Воображая в грёзах, что нашёл себе супруга;
It is thy life that asks a human prop	Он — жизнь твоя, что просит человеческой опоры,
To uphold its weakness lonely in the world	Чтоб слабость одинокую свою поддерживать в огромном мире,
Or feeds its hunger on another's life.	Иль чтобы утолять свой голод жизнью близкого.
A beast of prey that pauses in its prowl,	Он — хищный зверь, что затаился, подходя к добыче,
It crouches under a bush in splendid flower	Припал к земле, укрывшись под кустом с роскошными цветами,
To seize a heart and body for its food:	Чтоб тело разорвать твоё и вместе с сердцем съесть:
This beast thou dreamst immortal and a god.	А ты воображаешь, что тот зверь — бессмертный, что он — бог.
O human mind, vainly thou torturest	О разум человека, ты напрасно мучаешь
An hour's delight to stretch through infinity's	Восторг сиюминутности, стремишься протянуть его
Long void and fill its formless, passionless gulfs,	Сквозь долгое ничто, заполнить тем восторгом Его аморфные, бесстрастные пучины
Persuading the insensible Abyss	Пытаясь убедить бесчувственную Бездну
To lend eternity to perishing things,	Взаймы дать вечность временным вещам,
And trickst the fragile movements of thy heart	И обмануть непрочные движенья собственного сердца
With thy spirit's feint of immortality.	Обманчивым бессмертьем собственного духа.
All here emerges born from Nothingness;	Всё возникает здесь, рождённое из Ничего,
Encircled it lasts by the emptiness of Space,	И остаётся в окруженьи пустоты Пространства,
Awhile upheld by an unknowing Force,	Пока поддерживается не ведающей Силой,
Then crumbles back into its parent Nought:	А после — разрушаясь, падает назад, в Ничто, которое его родило:
Only the mute Alone can for ever be.	И лишь немое Одиночество способно оставаться вечно.
In the Alone there is no room for love.	Но в этом Одиночестве нет места для любви.
In vain to clothe love's perishable mud	Напрасно, чтоб прикрыть недолговечный прах любви,
Thou hast woven on the Immortals' borrowed loom	Ты на станке, что взят на время у Бессмертных,
The ideal's gorgeous and unfading robe.	Соткала пышное, неувядаемое платье идеала.
The ideal never yet was real made.	Ведь идеал не становился никогда реальностью.
Imprisoned in form that glory cannot live;	Его великолепие не может жить, посаженное в форму, словно в камеру,
Into a body shut it breathes no more.	Когда он заперт в теле, он не может более дышать.
Intangible, remote, for ever pure,	Неосязаемый, далёкий, вечно чистый,
A sovereign of its own brilliant void,	Властитель над своею яркой пустотой,
Unwillingly it descends to earthly air	Он неохотно сходит вниз, в земную атмосферу,
To inhabit a white temple in man's heart:	Чтоб поселиться в чистом храме человеческого сердца:
In his heart it shines rejected by his life.	И в этом сердце он сияет, отвергаемый обычной жизнью.
Immutable, bodiless, beautiful, grand and dumb,	Прекрасный, бестелесный, неизменный, грандиозный и немой,
Immobile on its shining throne it sits;	Он неподвижно восседает на своём блестящем троне;
Dumb it receives his offering and his prayer.	Он молча принимает подношенье и молитву человека.
It has no voice to answer to his call,	И нету у него ни голоса ответить на его призыв,
No feet that move, no hands to take his gifts:	Ни ног, чтобы прийти, ни рук, чтоб взять его дары:
Aerial statue of the nude Idea,	Похожая на статую, лишённая одежд, эфирная Идея
Virgin conception of a bodiless god,	И девственное представленье о бесплотном боге —
Its light stirs man the thinker to create	Её свет побуждает человека, как мыслителя,
An earthly semblance of diviner things.	Творить подобия божественных вещей, но на земле.
Its hued reflection falls upon man's acts;	Окрашенный им отблеск падает на действия, работы человека;
His institutions are its cenotaphs,	Все институты человека — мавзолеи идеала,
He signs his dead conventions with its name;	Он этим именем подписывает мёртвые свои условности;
His virtues don the Ideal's skiey robe	Все добродетели его облачены в небесные одежды Идеала,
And a nimbus of the outline of its face:	Над контурами лика Идеала сияет нимб:
He hides their littleness with the divine Name.	Он[10] прикрывает собственную незначительность божественным, высоким Именем.
Yet insufficient is the bright pretence	Однако, яркого притворства недостаточно,
To screen their indigent and earthy make:	Чтоб скрыть земной покрой и нищету:
Earth only is there and not some heavenly source.	Ведь здесь — Земля, а не какие-то небесные источники.
If heavens there are they are veiled in their own light,	И если бы здесь были небеса, они своим сокрыты были б светом,
If a Truth eternal somewhere reigns unknown,	И если вечно существующая Истина царила б где-то, неизвестная,
It burns in a tremendous void of God;	Она пылала бы в гигантской пустоте Всевышнего;
For truth shines far from the falsehoods of the world;	Ведь истина сияет вдалеке от лжи земного мира;
How can the heavens come down to unhappy earth	Как могут небеса спуститься на безрадостную землю,
Or the eternal lodge in drifting time?	А вечность — жить в текучем времени?
How shall the Ideal tread earth's dolorous soil	Как будет Идеал ходить по горестной поверхности земли,
Where life is only a labour and a hope,	Где жизнь лишь тяжкая работа и надежда,
A child of Matter and by Matter fed,	Дитя Материи, Материей вскормлённая,
A fire flaming low in Nature's grate,	Огонь, едва пылающий в камине у Природы,
A wave that breaks upon a shore in Time,	Волна, что разбивается о берег Времени,
A journey's toilsome trudge with death for goal?	И утомительный труд путешествия, в котором смерть есть цель пути?
The Avatars have lived and died in vain,	Напрасно жили Аватары и напрасно умерли.
Vain was the sage's thought, the prophet's voice;	Напрасны были мысли мудреца и речь пророка;
In vain is seen the shining upward Way.	Напрасно видели сияющий, идущий в выси Путь.
Earth lies unchanged beneath the circling sun;	Земля лежит, не изменившись, под кружащим солнцем,
She loves her fall and no omnipotence	И влюблена в своё падение, и нет такого всемогущества,
Her mortal imperfections can erase,	Которое смогло б стереть её несовершенства смертных,
Force on man's crooked ignorance Heaven's straight line	И сделать искривлённое невежество людей прямою линией Небес,
Or colonise a world of death with gods.	Иль поселить богов в мир смерти.
O traveller in the chariot of the Sun,	О путница в повозке Солнца,
High priestess in thy holy fancy's shrine	Возвышенная жрица храма собственных святых фантазий,
Who with a magic ritual in earth's house	Которая в земном жилище поклоняется
Worshippest ideal and eternal love,	При помощи магического ритуала, идеальной, вечно существующей любви,
What is this love thy thought has deified,	Так что же это за любовь, что мысль твоя обожествила,
This sacred legend and immortal myth?	Священная легенда, иль бессмертный миф?
It is a conscious yearning of thy flesh,	Она — осознанное устремленье плоти,
It is a glorious burning of thy nerves,	Она — чудесное горенье нервов,
A rose of dream-splendour petalling thy mind,	И роза роскоши мечты, накрывшая твой ум своими лепестками,
A great red rapture and torture of thy heart.	Великий, алый, экстатический восторг и мука сердца.
A sudden transfiguration of thy days,	Внезапное преображение твоих обычных дней,
It passes and the world is as before.	Она проходит, и мир вновь — каким он был.
A ravishing edge of sweetness and of pain,	Но восхитительная острота той сладости и боли,
A thrill in its yearning makes it seem divine,	И дрожь в её стремленье делает её почти божественной,
A golden bridge across the roar of the years,	Она — прекрасный мост над громыханьем лет,
A cord tying thee to eternity.	Струна, которая тебя соединяет с вечностью.
And yet how brief and frail! how soon is spent	И в то же время — как она хрупка и коротка! Как быстро же проходит
This treasure wasted by the gods on man,	Сокровище, которое на человека понапрасну тратят боги,
This happy closeness as of soul to soul,	То счастье близости, похожее на близость душ,
This honey of the body's companionship,	Та сладость мёда дружбы тел,
This heightened joy, this ecstasy in the veins,	Та возвышающая радость, тот экстаз, несущийся по венам,
This strange illumination of the sense!	То странное, неведомое озаренье чувств!
If Satyavan had lived, love would have died;	И если бы твой Сатьяван и дальше жил, любовь бы вскоре умерла:
But Satyavan is dead and love shall live	Но Сатьяван стал мёртвым, и любовь
A little while in thy sad breast, until	Ещё немного будет жить в твоей горюющей груди,
His face and body fade on memory's wall	Пока его лицо и тело не поблекнут на экране памяти,
Where other bodies, other faces come.	Куда потом придут другие лица и тела.
When love breaks suddenly into the life	Когда любовь врывается внезапно в жизнь,
At first man steps into a world of the sun;	Сначала человек шагает в ослепительный мир солнца;
In his passion he feels his heavenly element:	Он ощущает в этой страсти свой небесный элемент:
But only a fine sunlit patch of earth	Но та чудесная и солнечная сторона земли —
The marvellous aspect took of heaven's outburst;	Лишь восхитительная часть, что взята у небесного порыва:
The snake is there and the worm in the heart of the rose.	Там, в сердце розы, есть и змей, и червь.
A word, a moment's act can slay the god;	Сиюминутный шаг, одно лишь слово Способны уничтожить это божество;
Precarious is his immortality,	Его бессмертье так непрочно,
He has a thousand ways to suffer and die.	Есть тысячи возможностей ему страдать и умирать.
Love cannot live by heavenly food alone,	Любовь не может жить одной небесной пищей,
Only on sap of earth can it survive.	Лишь на соку земли она способна выживать.
For thy passion was a sensual want refined,	Поскольку страсть твоя была утонченным и чувственным желанием,
A hunger of the body and the heart;	И жаждой тела твоего и сердца,
Thy want can tire and cease or turn elsewhere.	Твоё желанье может и устать, уйти, и повернуть куда-либо ещё.
Or love may meet a dire and pitiless end	Бывает, что любовь встречает страшный и безжалостный конец от горечи измены,
By bitter treason, or wrath with cruel wounds	Бывает, гнев, безжалостными ранами своими вас разлучит,
Separate, or thy unsatisfied will to others	Иль ненасытное желание толкнёт к другому,
Depart when first love's joy lies stripped and slain:	Когда восторг от первой радости любви спадёт, отринутый, убитый:
A dull indifference replaces fire	Огонь сменяется унылым равнодушием,
Or an endearing habit imitates love:	Или привычной лаской, подражающей любви:
An outward and uneasy union lasts	И остаётся только внешнее и неудобное объединение,
Or the routine of a life's compromise:	Или рутина компромисса жизни:
Where once the seed of oneness had been cast	И там, куда недавно было брошено зерно единства,
Into a semblance of spiritual ground	В подобие духовной почвы
By a divine adventure of heavenly powers	Божественною смелостью небесных сил,
Two strive, constant associates without joy,	Отныне остаются двое, что сражаются, И постоянно связаны, без всякой радости,
Two egos straining in a single leash,	Два эго, тянущих одну упряжку,
Two minds divided by their jarring thoughts,	И два ума, разъединяемые раздражённой мыслью,
Two spirits disjoined, for ever separate.	Два разобщённых духа, что разделены навеки.
Thus is the ideal falsified in man's world;	Так идеал становится поддельным в мире человека;
Trivial or sombre, disillusion comes,	Обыденно и хмуро подступает разочарование,
Life's harsh reality stares at the soul:	Жестокая реальность жизни смотрит пристально на душу:
Heaven's hour adjourned flees into bodiless Time.	Небесный час, отложенный, летит и исчезает в бестелесном Времени.
Death saves thee from this and saves Satyavan:	От этого тебя спасает Смерть, спасает Сатьявана:
He now is safe, delivered from himself;	Сейчас он в безопасности, освобождённый от себя;
He travels to silence and felicity.	Он путешествует в безмолвие и счастье.
Call him not back to the treacheries of earth	Не надо звать его назад, к земному вероломству,
And the poor petty life of animal Man.	К пустячной скудной жизни Человека, и с животными корнями.
In my vast tranquil spaces let him sleep	Позволь ему заснуть в моей спокойной широте пространства,
In harmony with the mighty hush of death	В гармонии с могучей тишиною смерти,
Where love lies slumbering on the breast of peace.	Там, где любовь лежит в дремоте на груди покоя.
And thou, go back alone to thy frail world:	А ты — иди назад, одна, в свой хрупкий мир:
Chastise thy heart with knowledge, unhood to see,	Пусть знание твоё подвергнет сердце критике, раскрой глаза и посмотри
Thy nature raised into clear living heights,	На всю свою природу, вознесись в живые чистые высоты
The heaven-bird's view from unimagined peaks.	Как видит птица в небесах, с невообразимой высоты.
For when thou givest thy spirit to a dream	Когда ты отдаёшь свой дух мечте,
Soon hard necessity will smite thee awake:	То вскоре жёсткая необходимость подтолкнёт тебя проснуться:
Purest delight began and it must end.	Раз чистый твой восторг когда-то начался, он должен и закончиться.
Thou too shalt know, thy heart no anchor swinging,	Всмотрись внимательней — ведь сердце у тебя — не якорь,
Thy cradled soul moored in eternal seas.	Что держит убаюканную душу, пришвартованную в вечных океанах.
Vain are the cycles of thy brilliant mind.	Напрасны все круженья твоего блестящего ума.
Renounce, forgetting joy and hope and tears,	Оставь, забыв про радость, слёзы и надежду,
Thy passionate nature in the bosom profound	Свою природу страстную в глубоких недрах
Of a happy Nothingness and worldless Calm,	Счастливого Небытия и бессловесной Тишины,
Delivered into my mysterious rest.	И предоставь её моей мистерии покоя.
One with my fathomless Nihil all forget.	Всё забывается наедине с моим бездонным Нет.
Forget thy fruitless spirit's waste of force,	Забудь бесплодную растрату силы духа,
Forget the weary circle of thy birth,	Забудь про утомительный круговорот рождения,
Forget the joy and the struggle and the pain,	Забудь про радость, про сражение, про боль,
The vague spiritual quest which first began	Про тот рассеянный духовный поиск, что был начат
When worlds broke forth like clusters of fire-flowers,	Когда вперёд впервые вырвались миры, Подобно гроздьям огненных цветов,
And great burning thoughts voyaged through the sky of mind	Когда великие пылающие мысли гуляли в небесах ума,
And Time and its aeons crawled across the vasts	А Время, и его эпохи медленно ползли через просторы
And souls emerged into mortality."	И в мире смертных возникали души."

But Savitri replied to the dark Power:	Савитри отвечала тёмной Силе:
"A dangerous music now thou findst, O Death,	"Опасную ты подбираешь музыку сейчас, о Смерть,
Melting thy speech into harmonious pain,	Переплавляя речь в гармонию страдания
And flut'st alluringly to tired hopes	И соблазнительно подыгрывая утомившимся надеждам,
Thy falsehoods mingled with sad strains of truth.	Переплетая ложь свою с печальными чертами истины.
But I forbid thy voice to slay my soul.	Но я не дам, чтоб голос твой убил мне душу.
My love is not a hunger of the heart,	Моя любовь — не просто жажда сердца,
My love is not a craving of the flesh;	Моя любовь — не вожделенье плоти;
It came to me from God, to God returns.	Она пришла ко мне от Бога, к Богу и вернётся.
Even in all that life and man have marred,	И несмотря на всё, что исказили жизнь и человек,
A whisper of divinity still is heard,	Всё так же слышно тихое звучание божественного,
A breath is felt from the eternal spheres.	И ощущается дыханье вечных сфер.
Allowed by Heaven and wonderful to man	Позволенные Небесами, и чудесные для человека,
A sweet fire-rhythm of passion chants to love.	Пылающие сладостные ритмы страсти воспевают перед ним любовь.
There is a hope in its wild infinite cry;	В её неистовом и бесконечном зове есть надежда;
It rings with callings from forgotten heights,	Она звенит призывами с забытых пиков,
And when its strains are hushed to high-winged souls	Когда её усилия стихают для высоких, окрылённых душ,
In their empyrean, its burning breath	Её горячее дыхание в их эмпиреях
Survives beyond, the rapturous core of suns	Живёт, как прежде, за пределами всего, восторженная сердцевина солнц,
That flame for ever pure in skies unseen,	Которые пылают, вечно чистые, в незримых небесах,
A voice of the eternal Ecstasy.	Как голос вечного Экстаза.
One day I shall behold my great sweet world	Однажды я увижу, как мой сладостный великий мир
Put off the dire disguises of the gods,	Сорвёт с богов ужасные их маски,
Unveil from terror and disrobe from sin.	И скинет покрывало с ужаса, и грех разденет догола.
Appeased we shall draw near our mother's face,	И успокоившись, мы привлечём к себе лик нашей матери,
We shall cast our candid souls upon her lap;	Мы бросим наши искренние души на её колени;
Then shall we clasp the ecstasy we chase,	Тогда обнимем мы экстаз, который так искали,
Then shall we shudder with the long-sought god,	Тогда мы затрепещем с долгожданным богом,
Then shall we find Heaven's unexpected strain.	Тогда мы обретём нежданное родство с божественными Небесами.
Not only is there hope for godheads pure;	Надежда светит здесь не только чистым божествам;
The violent and darkened deities	С груди Единого слетят
Leaped down from the one breast in rage to find	Вниз тёмные и яростные боги, неистово стремясь найти,
What the white gods had missed: they too are safe;	Что упустили боги белые: так и они спасутся тоже;
A mother's eyes are on them and her arms	Взгляд матери глядит на них, и руки тянутся с любовью,
Stretched out in love desire her rebel sons.	Желая всех своих мятежных сыновей.
One who came love and lover and beloved	Тот, кто пришёл как любящий, любимый, как сама любовь,
Eternal, built himself a wondrous field	Он, Вечный, превратил себя в невиданное поле
And wove the measures of a marvellous dance.	И соткал ритмы удивительного танца.
There in its circles and its magic turns	В своих магических вращеньях, поворотах,
Attracted he arrives, repelled he flees.	Притянутый — он появляется, отвергнутый — он улетает прочь.
In the wild devious promptings of his mind	В блуждающих и буйных указаньях своего ума
He tastes the honey of tears and puts off joy	Он пробует мёд слёз и от себя отбрасывает радость,
Repenting, and has laughter and has wrath,	То злится, то смеётся, то жалеет,
And both are a broken music of the soul	Всё это для него — изломанная музыка души,
Which seeks out reconciled its heavenly rhyme.	Что ищет, выверяя, для себя небесную строфу.
Ever he comes to us across the years	Всё время он идёт к нам год за годом,
Bearing a new sweet face that is the old.	Несёт свой новый, свежий лик, который — всё такой же.
His bliss laughs to us or it calls concealed	Его блаженство — то улыбается для нас, то скрыто зазывает,
Like a far-heard unseen entrancing flute	Как еле слышная, незримая, чарующая флейта,
From moonlit branches in the throbbing woods,	Из залитых луной ветвей в трепещущем лесу,
Tempting our angry search and passionate pain.	И искушает наш сердитый поиск, наше страстное страданье.
Disguised the Lover seeks and draws our souls.	Сокрытый маской, Любящий отыскивает, тянет наши души.
He named himself for me, grew Satyavan.	Он мне назвал себя, став Сатьяваном.
For we were man and woman from the first,	Ведь мы — та пара, тот мужчина с женщиной, что были с самого начала,
The twin souls born from one undying fire.	Мы души-близнецы, мы родились из одного негаснущего пламени.
Did he not dawn on me in other stars?	И разве он на мне не просыпался под другими звёздами?
How has he through the thickets of the world	И как же гнался он за мной по дебрям мира,
Pursued me like a lion in the night	Преследуя меня, как лев в ночи,
And come upon me suddenly in the ways	И вышел на меня внезапно на дороге,
And seized me with his glorious golden leap!	Схватил меня в прекрасном, восхитительном прыжке!
Unsatisfied he yearned for me through time,	И не насытившись, ко мне он устремлялся через время,
Sometimes with wrath and sometimes with sweet peace	Порою с гневом, а порою с нежностью покоя,
Desiring me since first the world began.	Меня желая с самого начала мира.
He rose like a wild wave out of the floods	Он поднимался словно дикая волна из половодья,
And dragged me helpless into seas of bliss.	Утягивал меня, беспомощную, в океан блаженства.
Out of my curtained past his arms arrive;	Из скрытого завесой прошлого он дотянулся до меня руками,
They have touched me like the soft persuading wind,	Они меня коснулись, словно мягкий, уговаривавший ветерок,
They have plucked me like a glad and trembling flower,	И вырвали меня, как радостный трепещущий цветок,
And clasped me happily burned in ruthless flame.	И обняли меня, горящую в безжалостном счастливом пламени.
I too have found him charmed in lovely forms	И я нашла его, чарующего, в восхитительном обличии,
And run delighted to his distant voice	В восторге побежала на его далёкий голос,
And pressed to him past many dreadful bars.	Я прорвалась к нему, минуя множество пугающих преград.
If there is a yet happier greater god,	И если есть бог более великий и счастливый,
Let him first wear the face of Satyavan	Пусть он вначале обретёт лик Сатьявана,
And let his soul be one with him I love;	И пусть его душа объединится с тем, кого я так люблю;
So let him seek me that I may desire.	Поэтому, позволь ему искать меня и дальше, чтобы я могла желать.
For only one heart beats within my breast	Одно лишь сердце бьётся у меня в груди,
And one god sits there throned. Advance, O Death,	Один лишь бог внутри меня, на троне. Иди же дальше, о бог Смерти,
Beyond the phantom beauty of this world;	За рамки иллюзорной красоты нас окружающего плана;
For of its citizens I am not one.	Меня там нет, я не живу в том мире;
I cherish God the Fire, not God the Dream."	Мне дорог Бог Огня, а не Бог Грёзы."
But Death once more inflicted on her heart	В ответ бог Смерти вновь ударил ей по сердцу
The majesty of his calm and dreadful voice:	Величием спокойного и устрашающего голоса:
"A bright hallucination are thy thoughts.	"Все эти мысли — яркие галлюцинации.
A prisoner haled by a spiritual cord,	Ты — пленница, что волокут верёвкой духа,
Of thy own sensuous will the ardent slave,	Ты — пылкая рабыня чувственных желаний,
Thou sendest eagle-poised to meet the sun	Навстречу солнцу посылаешь ты слова,
Words winged with the red splendour of thy heart.	Парящие орлами в вышине, крылатые от алого великолепья сердца.
But knowledge dwells not in the passionate heart;	Но в страстном сердце знанье не живёт,
The heart's words fall back unheard from Wisdom's throne	И не услышанные троном Мудрости, слова из сердца падают обратно;
Vain is thy longing to build heaven on earth.	Напрасно ты стремишься на земле построить небеса.
Artificer of Ideal and Idea,	Изобретатель Идеала и Идеи — Ум,
Mind, child of Matter in the womb of Life,	Дитя Материи, родившийся из лона Жизни,
To higher levels persuades his parents' steps:	Пытается уговорить своих родителей шагнуть на более высокий уровень:
Inapt, they follow ill the daring guide.	И, неумело, еле тянутся они за тем лихим проводником.
But Mind, a glorious traveller in the sky,	Но Ум, прекрасный путешественник по небу,
Walks lamely on the earth with footsteps slow;	Идёт, хромая, по земле нескорым шагом;
Hardly he can mould the life's rebellious stuff,	С трудом он направляет в берега бунтующую массу жизни,
Hardly can he hold the galloping hooves of sense:	С трудом он может удержать идущие вразнос копыта чувств:
His thoughts look straight into the very heavens;	Он смотрит мыслью прямо в небеса;
They draw their gold from a celestial mine,	В небесной шахте добывая золото своё,
His acts work painfully a common ore.	Его дела мучительно работают с рудой обыденности.
All thy high dreams were made by Matter's mind	Все самые высокие мечты твои сотворены умом Материи
To solace its dull work in Matter's jail,	Для утешения унылого его труда в тюрьме Материи,
Its only house where it alone seems true.	Его единственном жилище, где лишь она одна и кажется правдивой.
A solid image of reality	Какой-то образ убедительной реальности
Carved out of being to prop the works of Time,	Был вырезан из бытия, чтоб поддержать работы Времени,
Matter on the firm earth sits strong and sure.	Материя сидит уверенно и крепко на устойчивой земле.
It is the first-born of created things,	Она и первая рождается средь сотворённого,
It stands the last when mind and life are slain,	И сохраняется в конце, когда и ум, и жизнь убиты,
And if it ended all would cease to be.	И если кончится она, всё прекратит существование.
All else is only its outcome or its phase:	Всё остальное только стадии её и результаты:
Thy soul is a brief flower by the gardener Mind	Твоя душа — цветок с короткой жизнью,
Created in thy matter's terrain plot;	Что выращен Умом-садовником на грядке из земной материи;
It perishes with the plant on which it grows,	И он погибнет вместе с тем растеньем, на котором вырос,
For from earth's sap it draws its heavenly hue:	Ведь из земного сока он черпает свой небесный цвет:
Thy thoughts are gleams that pass on Matter's verge,	И мысли у тебя — его лучи, идущие по по краешку Материи,
Thy life a lapsing wave on Matter's sea.	И жизнь твоя — волна, которая уйдёт, стихая, в океан Материи.
A careful steward of Truth's limited means,	Заботливый приказчик ограниченных средств Истины,
Treasuring her founded facts from the squandering Power,	Он бережёт от расточительной небесной Силы найденные ею факты,
It tethers mind to the tent-posts of sense,	И к вбитым в землю стержням чувств привязывает ум,
To a leaden grey routine clamps Life's caprice	К свинцовой сумрачной рутине прицепляет своенравные капризы Жизни
And ties all creatures with the cords of Law.	И связывает всех существ верёвками Закона.
A vessel of transmuting alchemies,	Материя — сосуд преобразующих алхимий,
A glue that sticks together mind and life,	И клей, соединяющий друг с другом ум и жизнь,
If Matter fails, all crumbling cracks and falls.	И если вдруг Материя исчезнет, то, крошась, разрушится и распадётся всё.
All upon Matter stands as on a rock.	Всё на Материи стоит, как на скале.
Yet this security and guarantor	Однако этот поручитель и гарант
Pressed for credentials an impostor proves:	Настаивает на мандате, что давал бы самозванке право
A cheat of substance where no substance is,	Обманывать субстанцией, в которой и субстанции то нет,
An appearance and a symbol and a nought,	На видимость, на символ, на ничто,
Its forms have no original right to birth:	На формы, у которых прав нет на рожденье с самого начала:
Its aspect of a fixed stability	Та видимость стабильности и прочности
Is the cover of a captive motion's swirl,	Лишь оболочка, что натянута на вихрь пленённого движения,
An order of the steps of Energy's dance	Порядок танцевальных па в движении Энергии,
Whose footmarks leave for ever the same signs,	Что оставляет в качестве следов одни и те же знаки,
A concrete face of unsubstantial Time,	Конкретный облик невещественного Времени,
A trickle dotting the emptiness of Space:	И тонкую струю, усеявшую пустоту Пространства:
A stable-seeming movement without change,	Стабильным кажется её движение без изменений,
Yet change arrives and the last change is death.	Но перемены всё-таки случаются, и окончательная перемена — смерть.
What seemed most real once, is Nihil's show.	То, что казалось наиболее реальным — демонстрация Ничто.
Its figures are snares that trap and prison the sense;	Её фигуры — лишь силки, что ловят и пленяют чувство;
The beginningless Void was its artificer:	Не знавшая начала Пустота была её изобретателем:
Nothing is there but aspects limned by Chance	И здесь нет ничего, лишь образы, что нарисованы Случайностью,
And seeming shapes of seeming Energy.	Воображаемые формы из воображаемой Энергии.
All by Death's mercy breathe and live awhile,	И только Смерти милостью все дышат и живут свой срок,
All think and act by the Inconscient's grace.	Все думают и действуют лишь с разрешенья Несознания.
Addict of the roseate luxury of thy thoughts,	Не привыкай, как наркоман, к приятной роскоши мышления,
Turn not thy gaze within thyself to look	Не обращай взгляд внутрь себя, чтобы рассматривать
At visions in the gleaming crystal, Mind,	Видения в Уме, мерцающем кристалле,
Close not thy lids to dream the forms of Gods.	Не закрывай глаза, чтоб грезить формами Богов.
At last to open thy eyes consent and see	Позволь же, наконец, своим очам открыться, и взгляни
The stuff of which thou and the world are made.	На ту ткань, из которой созданы и ты, и этот мир.
Inconscient in the dumb inconscient Void	Не сознающий, в молчаливой и не сознающей Пустоте,
Inexplicably a moving world sprang forth:	Необъяснимо движущийся мир шагнул и выпрыгнул вперёд:
Awhile secure, happily insensible,	Но время шло, и вот, уверенный, счастливо безмятежный,
It could not rest content with its own truth.	Он более не может отдыхать, довольный собственною правдой.
For something on its nescient breast was born	Ведь на его незнающей груди родилось нечто,
Condemned to see and know, to feel and love,	Которому судьба смотреть и знать, почувствовать и полюбить,
It watched its acts, imagined a soul within;	Оно смотрело на свои дела, вообразило душу у себя внутри,
It groped for truth and dreamed of Self and God.	И ощупью искало истину, мечтая о каком-то Высшем "Я" и Боге.
When all unconscious was, then all was well.	Пока всё было неосознанным, всё было хорошо.
I, Death, was king and kept my regal state,	И я, бог Смерти, был царём и сохранял свой царский статус,
Designing my unwilled, unerring plan,	Выстраивая безошибочный и действующий без желания мой план,
Creating with a calm insentient heart.	Творил с бесчувственным спокойным сердцем.
In my sovereign power of unreality	В моей верховной мощи нереальности,
Obliging nothingness to take a form,	Заставившей небытие принять обличие,
Infallibly my blind unthinking force	Моя слепая и неразмышляющая сила
Making by chance a fixity like fate's,	Творя стабильность через случай, как судьба,
By whim the formulas of Necessity,	И выводя по своему капризу формулы Необходимости,
Founded on the hollow ground of the Inane	Здесь, на пустой земле Ничто, непогрешимо возводила
The sure bizarrerie of Nature's scheme.	Надёжную причудливость систем Природы.
I curved the vacant ether into Space;	Я изогнул пустой эфир в Пространство;
A huge expanding and contracting Breath	Огромное Дыханье сжатия и расширения
Harboured the fires of the universe:	Дало приют огням вселенной:
I struck out the supreme original spark	Я высек высшую первоначальную искру
And spread its sparse ranked armies through the Inane,	И раскидал её рассеянные батальоны армий по Ничто,
Manufactured the stars from the occult radiances,	Я создал звёзды из оккультных излучений,
Marshalled the platoons of the invisible dance;	Расставил группами в незримом танце;
I formed earth's beauty out of atom and gas,	Я сотворил земную красоту из атома и газа,
And built from chemic plasm the living man.	Из химии и плазмы выстроил живого человека.
Then Thought came in and spoiled the harmonious world:	Затем явилась Мысль и запятнала гармоничный мир:
Matter began to hope and think and feel,	Материю отныне стала надеяться и чувствовать и размышлять,
Tissue and nerve bore joy and agony.	Ткань тела, нервы начали переносить агонию и радость.
The inconscient cosmos strove to learn its task;	Несознающий космос силился понять свою задачу;
An ignorant personal God was born in Mind	В Уме родился личностный невежественный Бог,
And to understand invented reason's law,	И чтобы понимать, Ум изобрёл закон причины,
The impersonal Vast throbbed back to man's desire,	В безличной Широте забился пульс желаний человека,
A trouble rocked the great world's blind still heart	В слепом и тихом сердце этого большого мира вспыхнуло волнение,
And Nature lost her wide immortal calm.	Природа потеряла широту спокойствия бессмертного.
Thus came this warped incomprehensible scene	Вот так пришла вся эта искаженная, нелепая картина душ,
Of souls emmeshed in life's delight and pain	Запутавшихся в боли и восторге жизни,
And Matter's sleep and Mind's mortality,	И в сне Материи, и в смертном состоянии Ума,
Of beings in Nature's prison waiting death	Существ, что ожидают смерти в камере Природы,
And consciousness left in seeking ignorance	Сознания, оставленного в ищущем неведенье
And evolution's slow arrested plan.	И в сковывающем, неторопливом плане эволюции.
This is the world in which thou mov'st, astray	Всё это — мир, в котором ты идёшь, блуждая
In the tangled pathways of the human mind,	По путаным тропинкам своего ума,
In the issueless circling of thy human life,	В безвыходном круженьи жизни человека,
Searching for thy soul and thinking God is here.	Разыскивая собственную душу здесь и мыслящего Бога.
But where is room for soul or place for God	Но где же комната души и место Бога
In the brute immensity of a machine?	В жестокой этой необъятности машины?
A transient Breath thou takest for thy soul,	Ты преходящее Дыханье принимаешь в качестве своей души,
Born from a gas, a plasm, a sperm, a gene,	Родившийся из газа, плазмы, спермы, гена,
A magnified image of man's mind for God,	Преувеличенный воображеньем ум — за Бога,
A shadow of thyself thrown upon Space.	Который только тень, тобой отброшенная на Пространство.
Interposed between the upper and nether Void,	Расположившись между верхнею и нижней Пустотой,
Thy consciousness reflects the world around	Твоё сознанье отражает мир вокруг
In the distorting mirror of Ignorance	В огромном искривлённом зеркале Невежества,
Or upwards turns to catch imagined stars.	Иль смотрит вверх, чтоб ухватить воображаемые звёзды.
Or if a half-Truth is playing with the earth	Когда же полу-Истина играется с землёй,
Throwing its light on a dark shadowy ground,	Бросая свет свой на тенистую и сумрачную почву,
It touches only and leaves a luminous smudge.	Она слегка касается её и оставляет светлое пятно.
Immortality thou claimest for thy spirit,	Ты требуешь бессмертия для духа своего,
But immortality for imperfect man,	Но ведь бессмертье для несовершенного и полного изъянов человека,
A god who hurts himself at every step,	Для бога, что вредит себе на каждом шаге,
Would be a cycle of eternal pain.	Могло бы стать круговоротом вечной боли.
Wisdom and love thou claimest as thy right;	Ты требуешь любви и мудрости как собственное право;
But knowledge in this world is error's mate,	Но здесь, где знание — супруг ошибки,
A brilliant procuress of Nescience,	Сверкающая сводница Неведенья,
And human love a posturer on earth-stage	Любовь, что осеняет к человека — лишь позёр на смертной сцене
Who imitates with verve a faery dance.	И яркостью своей лишь имитирует волшебный танец.
An extract pressed from hard experience,	Экстракт, что выжат из тяжёлого переживанья, опыта,
Man's knowledge casked in the barrels of Memory	Все человеческие знания разложены в бочонки Памяти
Has the harsh savour of a mortal draught:	И там приобретают жёсткий привкус смертного усилия:
A sweet secretion from the erotic glands	Те сладостные выделения из эротических желёз,
Flattering and torturing the burning nerves,	Которые ласкают и терзают в нас разгорячившиеся нервы,
Love is a honey and poison in the breast	Любовь — и мёд, и яд внутри груди,
Drunk by it as the nectar of the gods.	Всем этим опьянённой, как божественным нектаром.
Earth's human wisdom is no great‑browed power,	Земная человеческая мудрость — не какая-то возвышенная сила,
And love no gleaming angel from the skies;	Любовь — не яркий ангел, что сошёл с небес;
If they aspire beyond earth's dullard air,	Но если, устремившись за границы скучного земного воздуха,
Arriving sunwards with frail waxen wings,	И воспаряя к солнцу на подобных воску, хрупких крыльях,
How high could reach that forced unnatural flight?	Та сила полетит, каких высот она достигнет в этом неестественном полёте?
But not on earth can divine wisdom reign	Не на земле способна царствовать божественная мудрость,
And not on earth can divine love be found;	Не на земле ты встретишься с божественной любовью:
Heaven-born, only in heaven can they live;	Рождённые на небесах — лишь там и могут жить;
Or else there too perhaps they are shining dreams.	А может, это всё — лишь яркие, сверкающие сны.
Nay, is not all thou art and doest a dream?	И даже больше, разве всё, чем ты являешься и все твои дела — не сон?
Thy mind and life are tricks of Matter's force.	Твой ум и жизнь — лишь хитрости могущества Материи.
If thy mind seems to thee a radiant sun,	И если ум твой кажется тебе сияньем солнца,
If thy life runs a swift and glorious stream,	И если жизнь твоя бежит чудесною и быстрою рекой,
This is the illusion of thy mortal heart	Всё это лишь иллюзия для сердца смертного,
Dazzled by a ray of happiness or light.	Что ослеплён лучами счастья или света.
Impotent to live by their own right divine,	Бессильные здесь жить в своих божественных правах,
Convinced of their brilliant unreality,	И верящие в яркую свою, сверкающую нереальность,
When their supporting ground is cut away,	Когда поддерживающая почва вдруг уходит из-под ног,
These children of Matter into Matter die.	Все эти сыновья Материи в Материи и гибнут.
Even Matter vanishes into Energy's vague	Материя сама способна исчезать в неясности Энергии,
And Energy is a motion of old Nought.	Которая — движенье древнего Ничто.
How shall the Ideal's unsubstantial hues	И как же в невещественных оттенках Идеала
Be painted stiff on earth's vermilion blur,	Возможно что-то прочное нарисовать на киноварном пятнышке земли,
A dream within a dream come doubly true?	Как сон внутри другого сна сумел бы стать двойною истиной?
How shall the will-o'-the-wisp become a star?	И как блуждающий неясный огонёк сумеет стать звездой?
The Ideal is a malady of thy mind,	Тот Идеал — лишь помраченье твоего ума,
A bright delirium of thy speech and thought,	Он яркий бред твоих речей и мысли,
A strange wine of beauty lifting thee to false sight.	Он — странное вино прекрасного, что поднимает к ложному видению.
A noble fiction of thy yearnings made,	И в благородных вымыслах, что созданы твоим стремлением,
Thy human imperfection it must share:	Приходится участвовать несовершенству человека:
Its forms in Nature disappoint the heart,	Но облики его в Природе лишь разочаровывают сердце,
And never shall it find its heavenly shape	И никогда оно здесь не найдёт свою божественную форму,
And never can it be fulfilled in Time.	И никогда оно во Времени не сможет воплотиться.
O soul misled by the splendour of thy thoughts,	О ты, душа, что сбита с толку роскошью своих идей,
O earthly creature with thy dream of heaven,	О ты, земное существо, с мечтой о небесах,
Obey, resigned and still, the earthly law.	Прими земной закон, и примирись, и успокойся.
Accept the brief light that falls upon thy days;	Прими недолгий свет, что озаряет дни твои;
Take what thou canst of Life's permitted joy;	Возьми, что сможешь взять из разрешённых наслаждений Жизни;
Submitting to the ordeal of fate's scourge	И подвергаясь тяжким испытаниям и наказаниям судьбы,
Suffer what thou must of toil and grief and care.	Страдай, как ты должна страдать в труде, заботе, горе.
There shall approach silencing thy passionate heart	И лишь тогда твоё наполненное страстью сердце, затихая, подойдёт
My long calm night of everlasting sleep:	К моей спокойной долгой ночи вечно длящегося сна:
There into the hush from which thou cam'st retire."	Сюда, в ту тишину, откуда ты пришла."

End of Canto Two	Конец второй песни




Book Ten THE BOOK OF THE DOUBLE TWILIGHT	Книга Десятая КНИГА ДВОЙСТВЕННЫХ СУМЕРЕК


Canto III THE DEBATE OF LOVE AND DEATH	Песня III СПОР ЛЮБВИ И СМЕРТИ


A sad destroying cadence the voice sank;	Затих тот голос с заунывною мертвящей интонацией;
It seemed to lead the advancing march of Life	Казалось, что теперь он поведёт успешное движенье Жизни
Into some still original Inane.	В какое-то застывшее первоначальное Ничто.
But Savitri answered to almighty Death:	Но так ответила Савитри всемогущей Смерти:
"O dark-browed sophist of the universe	"О хмурый сумрачный софист вселенной,
Who veilst the Real with its own Idea,	Скрывающий Реальность за своей Идеей,
Hiding with brute objects Nature's living face,	Сокрывший за бесчувственным живое, ясное лицо Природы,
Masking eternity with thy dance of death,	И маскирующий за танцем смерти вечность,
Thou hast woven the ignorant mind into a screen	Ты соткал из невежества ума непроницаемый экран
And made of Thought error's purveyor and scribe,	И сделал Мысль поставщиком и переписчиком ошибок,
And a false witness of mind's servant sense.	А чувство — из слуги ума ты превратил во лживого свидетеля.
An aesthete of the sorrow of the world,	Эстет страданий и печалей мира,
Champion of a harsh and sad philosophy	Поборник жёсткой и тоскливой философии,
Thou hast used words to shutter out the Light	Ты пользовался словом, чтобы заслонить им Свет,
And called in Truth to vindicate a lie.	И к Истине взывал, чтоб утвердить обман.
A lying reality is falsehood's crown	Обманчивая, вымышленная реальность есть корона лжи,
And a perverted truth her richest gem.	А искажённая, испорченная истина в ней главный драгоценный камень.
O Death, thou speakest truth but truth that slays,	О Смерть, ты говоришь мне истину, но истину, что убивает,
I answer to thee with the Truth that saves.	А я тебе отвечу Истиной, которая спасает.
A traveller new-discovering himself,	Тот путешественник, что открывает вновь себя,
One made of Matter's world his starting-point,	Когда-то сделал мир Материи своею стартовою точкой,
He made of Nothingness his living-room	Он превратил Небытие в свою жилую комнату,
And Night a process of the eternal light	А Ночь — в движенье вечно существующего света,
And death a spur towards immortality.	Смерть — в шпоры, подгоняющие нас к бессмертию.
God wrapped his head from sight in Matter's cowl,	А после, Бог закутал голову свою от взоров в капюшон Материи,
His consciousness dived into inconscient depths,	Его сознание нырнуло в неосознающие глубины.
All-Knowledge seemed a huge dark Nescience;	Все-Знанье стало видеться огромным, полным темноты, Неведеньем,
Infinity wore a boundless zero's form.	А Бесконечность нарядилась в облик безграничного нуля.
His abysms of bliss became insensible deeps,	Его неописуемые пропасти блаженства стали лишь бесчувственною глубиной,
Eternity a blank spiritual Vast.	А Вечность — незаполненной духовной Широтой.
Annulling an original nullity	Сводя на нет первоначальное ничто,
The Timeless took its ground in emptiness	Вневременное в пустоте нашло себе опору,
And drew the figure of a universe,	Нарисовало образ для вселенной,
That the spirit might adventure into Time	Чтоб дух мог путешествовать во Времени,
And wrestle with adamant Necessity	Сражаясь с несгибаемой, стальной Необходимостью,
And the soul pursue a cosmic pilgrimage.	И чтоб космическим паломником шла по намеченным путям душа.
A spirit moved in black immensities	Дух двинулся по чёрным необъятностям,
And built a Thought in ancient Nothingness;	Выстраивая Мысль в том древнем, незапамятном Небытии;
A soul was lit in God's tremendous Void,	В гигантской Пустоте Всевышнего зажглась душа,
A secret labouring glow of nascent fire.	Как тайный труженик, как жар рождавшегося пламени.
In Nihil's gulf his mighty Puissance wrought;	Его наполненная мощью Сила трудилась в пропасти Ничто,
She swung her formless motion into shapes,	Она своё аморфное движенье направляла в формы
Made Matter the body of the Bodiless.	И делала Материю основой, телом Бестелесного.
Infant and dim the eternal Mights awoke.	Проснулись смутные младенческие вечные Могущества.
In inert Matter breathed a slumbering Life,	В инертную Материю вошла своим дыханьем дремлющая Жизнь,
In a subconscient Life Mind lay asleep;	И в подсознательную Жизнь лёг спящий Ум,
In waking Life it stretched its giant limbs	Он в просыпающейся Жизни потянулся всем своим гигантским телом,
To shake from it the torpor of its drowse;	Чтоб отряхнуть с себя оцепененье сна;
A senseless substance quivered into sense,	Бесчувственная ткань затрепетала чувством,
The world's heart commenced to beat, its eyes to see,	Пульс мира, сердце, стало биться, а глаза — смотреть,
In the crowded dumb vibrations of a brain	В мозгу, в теснящихся немых вибрациях
Thought fumbled in a ring to find itself,	Мысль шла кругами, ощупью, желая отыскать себя,
Discovered speech and fed the new-born Word	Была открыта речь и вскормлено родившееся Слово,
That bridged with spans of light the world's ignorance.	Соединившее мостом пространства света и невежество вселенной.
In waking Mind, the Thinker built his house.	В проснувшемся Уме Мыслитель выстроил себе жилище.
A reasoning animal willed and planned and sought;	Разумный зверь желал, планировал, искал;
He stood erect among his brute compeers,	Он выпрямился средь своих товарищей-зверей,
He built life new, measured the universe,	Он заново выстраивал всю жизнь, он измерял вселенную,
Opposed his fate and wrestled with unseen Powers,	Противился своей судьбе, вёл бой с невидимыми Силами,
Conquered and used the laws that rule the world,	Он побеждал и пользовался найденными им законами, что правят миром,
And hoped to ride the heavens and reach the stars,	В надежде оседлать божественные небеса и долететь до звёзд
A master of his huge environment.	Хозяином своей огромной сферы обитания.
Now through Mind's windows stares the demigod	Он из окна Ума сейчас выглядывает полубогом,
Hidden behind the curtains of man's soul:	Скрываемым за занавесом человеческой души:
He has seen the Unknown, looked on Truth's veilless face;	Он видел Неизвестное, смотрел на неприкрытый облик Истины;
A ray has touched him from the eternal sun;	Его коснулся луч от вечного, мистического солнца;
Motionless, voiceless in foreseeing depths,	Беззвучно, без движения, в предвидящих глубинах
He stands awake in Supernature's light	Стоит он, пробудившись в свете Сверхприроды,
And sees a glory of arisen wings	И видит славу поднимающихся крыльев,
And sees the vast descending might of God.	И видит широту спускающейся силы Бога.

"O Death, thou lookst on an unfinished world	"О, Смерть, ты смотришь на незавершённый мир,
Assailed by thee and of its road unsure,	Измученный тобою, неуверенный в своём пути,
Peopled by imperfect minds and ignorant lives,	Наполненный несовершенными умами и невежественной жизнью,
And sayest God is not and all is vain.	И говоришь, что Бога нет, и всё напрасно.
How shall the child already be the man?	Как может маленький ребёнок быть уже мужчиной?
Because he is infant, shall he never grow?	И если он — дитя, то никогда не вырастет?
Because he is ignorant, shall he never learn?	И если он не знает — никогда и не научится?
In a small fragile seed a great tree lurks,	В ничтожном хрупком зёрнышке запрятано большое дерево,
In a tiny gene a thinking being is shut;	В едва заметном гене скрыто мыслящее существо;
A little element in a little sperm,	И маленькая часть, в такой же маленькой частице спермы,
It grows and is a conqueror and a sage.	Растёт, становится завоевателем и мудрецом.
Then wilt thou spew out, Death, God's mystic truth,	О неужели ты, бог Смерти, выбросишь мистическую истину Всевышнего
Deny the occult spiritual miracle?	И будешь отрицать оккультное возвышенное чудо?
Still wilt thou say there is no spirit, no God?	Ты, может, скажешь, что не существует духа и не существует Бога?
A mute material Nature wakes and sees;	Безмолвная материальная Природа просыпается и видит;
She has invented speech, unveiled a will.	Она изобретает речь и открывает волю.
Something there waits beyond towards which she strives,	И что-то ждёт её ещё, за рамками того, к чему она стремится,
Something surrounds her into which she grows:	И что-то окружает в том, во что она растёт:
To uncover the spirit, to change back into God,	Сорвать покровы с духа, и преобразиться снова в Бога,
To exceed herself is her transcendent task.	А после — превзойти себя — её превосходящая задача.
In God concealed the world began to be,	Мир, скрытый в Боге, начинает жить,
Tardily it travels towards manifest God:	Он медленно, с трудом, идёт к проявленному Богу:
Our imperfection towards perfection toils,	Несовершенство наше с муками восходит к совершенству,
The body is the chrysalis of a soul:	Ведь тело — это куколка души,
The infinite holds the finite in its arms,	И бесконечное несёт конечное в своих ладонях,
Time travels towards revealed eternity.	И Время путешествует к всё больше раскрывающейся вечности.
A miracle structure of the eternal Mage,	Чудесная структура вечного Волшебника,
Matter its mystery hides from its own eyes,	Материя, свои секреты прячет от своих же глаз,
A scripture written out in cryptic signs,	Как некое священное писание, написанное тайным алфавитом,
An occult document of the All‑Wonderful's art.	Оккультный документ искусства Все-Чудесного.
All here bears witness to his secret might,	Здесь всё несёт свидетельство его секретного могущества,
In all we feel his presence and his power.	Во всём мы чувствуем его присутствие и силу.
A blaze of his sovereign glory is the sun,	Сиянье высшего его триумфа — наше солнце,
A glory is the gold and glimmering moon,	Его триумф — мерцающий и золотистый месяц,
A glory is his dream of purple sky.	Его триумф — видение небесной синевы.
A march of his greatness are the wheeling stars.	Победный марш его величия — круженье звёзд.
His laughter of beauty breaks out in green trees,	Смех красоты его врывается к нам в зелени деревьев,
His moments of beauty triumph in a flower;	Его мгновенья красоты ликуют в распустившихся цветах,
The blue sea's chant, the rivulet's wandering voice	И песни голубого моря и блуждающий по лесу голосок ручья —
Are murmurs falling from the Eternal's harp.	Слетающие с арфы Вечного негромкие аккорды.
This world is God fulfilled in outwardness.	Весь этот мир и есть Всевышний, воплотившийся во внешнем.
His ways challenge our reason and our sense;	Его пути бросают вызов нашим чувствам и рассудку;
By blind brute movements of an ignorant Force,	Слепыми, грубыми движеньями невежественной Силы,
By means we slight as small, obscure or base,	И способами, что нам кажутся то мелкими, то тёмными, то низкими,
A greatness founded upon little things,	Величием, основанным на маленьких вещах,
He has built a world in the unknowing Void.	Он выстроил огромный мир в не ведающей Пустоте.
His forms he has massed from infinitesimal dust;	Он из мельчайшей пыли вылепил свои изысканные формы;
His marvels are built from insignificant things.	Все чудеса его построены из незначительных вещей.
If mind is crippled, life untaught and crude,	И если ум убог, а жизнь полна невежества и грубости,
If brutal masks are there and evil acts,	И если в ней полно жестоких масок, злых поступков,
They are incidents of his vast and varied plot,	То это лишь случайности в его широкой и разнообразной пьесе,
His great and dangerous drama's needed steps;	Необходимые шаги его великой и опасной драмы;
He makes with these and all his passion-play,	Он превращает это, вместе с остальным, в свою мистерию-игру,
A play and yet no play but the deep scheme	В игру, и всё же не игру, а свой глубокий план,
Of a transcendent Wisdom finding ways	Превосходящей всё на свете Мудрости, стремящейся найти пути
To meet her Lord in the shadow and the Night:	Чтоб встретить Господина своего в той Ночи и в тени;
Above her is the vigil of the stars;	А выше Мудрости — ночное бденье звёзд;
Watched by a solitary Infinitude	Под наблюденьем одинокой Бесконечности
She embodies in dumb Matter the Divine,	Она стремится воплотить в немой Материи — Божественное,
In symbol minds and lives the Absolute.	А в символических умах и жизнях — Абсолют.
A miracle-monger her mechanical craft;	Её механистичное искусство — продавец чудес;
Matter's machine worked out the laws of thought,	Огромный механизм Материи творит законы мысли,
Life's engines served the labour of a soul:	Моторы Жизни служат чтоб работала душа:
The Mighty Mother her creation wrought,	Могучая Божественная Мать приводит в действие своё творение,
A huge caprice self-bound by iron laws,	По своему гигантскому капризу связав себя железными законами
And shut God into an enigmatic world:	И запирая Бога в странном, непонятном мире:
She lulled the Omniscient into nescient sleep,	Она баюкала Всеведающего во сне неведенья,
Omnipotence on Inertia's back she drove,	И на спине Инерции носила Всемогущего,
Trod perfectly with divine unconscious steps	И совершенно подбирала свой божественный, не сознающий шаг
The enormous circle of her wonder-works.	В необозримом колесе своих творений и чудес.
Immortality assured itself by death;	Бессмертие себя всё больше утверждало через смерть;
The Eternal's face was seen through drifts of Time.	Стал виден сквозь теченье Времени лик Вечного.
His knowledge he disguised as Ignorance,	Он знание своё сокрыл под маскою Невежества,
His Good he sowed in Evil's monstrous bed,	Своим Добром засеял он чудовищные клумбы Зла,
Made error a door by which Truth could enter in,	Он из ошибки сделал дверь, чтоб Истина могла войти,
His plant of bliss watered with Sorrow's tears.	Слезами Горя поливая саженец Блаженства.
A thousand aspects point back to the One;	Есть тысячи особенностей мира, что вновь ведут к Единому;
A dual Nature covered the Unique.	Так двойственность Природы прячет Уникального.
In this meeting of the Eternal's mingling masques,	В той встрече перемешанных обличий Вечного,
This tangle-dance of passionate contraries	В переплетающемся танце страстных противоположностей,
Locking like lovers in a forbidden embrace	Что укрывают, как любовники, в непозволительном объятии
The quarrel of their lost identity,	Размолвку своего утерянного некогда единства,
Through this wrestle and wrangle of the extremes of Power	Через борьбу и споры крайностей Могущества,
Earth's million roads struggled towards deity.	Земля своими миллионами дорог упрямо пробивалась к божеству.
All stumbled on behind a stumbling Guide,	Все спотыкались, следуя за спотыкавшимся Проводником,
Yet every stumble is a needed pace	Однако каждая запинка оборачивалась нужным шагом
On unknown routes to an unknowable goal.	На том неведомом маршруте до непостижимой цели.
All blundered and straggled towards the One Divine.	Всё ошибалось, двигалось вразброд к Единому Божественному.
As if transmuted by a titan spell	И, словно обращённые каким-то заклинанием титана,
The eternal Powers assumed a dubious face:	Те вечные Могущества приобрели двусмысленный, неясный лик:
Idols of an oblique divinity,	Став идолами отклонившейся божественности,
They wore the heads of animal or troll,	Они одели головы животного и тролля,
Assumed ears of the faun, the satyr's hoof,	Обогатились, кто — копытами сатира, а кто — ушами фавна,
Or harboured the demoniac in their gaze:	И поселили демона в своём глубоком взгляде:
A crooked maze they made of thinking mind,	Запутанным и искривлённым лабиринтом сделали свой думающий ум,
They suffered a metamorphosis of the heart,	Страдали от метаморфозы собственного сердца,
Admitting bacchant revellers from the Night	Впустив к себе вакхических гуляк Ночи
Into its sanctuary of delights,	В своё святилище восторга,
As in a Dionysian masquerade.	Как в маскараде Дионисия.
On the highways, in the gardens of the world	На всех больших дорогах мира и в его садах
They wallowed oblivious of their divine parts,	Они валялись, позабыв свои божественные элементы,
As drunkards of a dire Circean wine	Как будто пьяные от страшного вина Цирцеи,
Or a child who sprawls and sports in Nature's mire.	Иль как дитя, что ползает и веселится в грязной лужице Природы.
Even wisdom, hewer of the roads of God,	И даже мудрость, что прокладывает новые дороги Бога,
Is a partner in the deep disastrous game:	Теперь участница той тёмной гибельной игры,
Lost is the pilgrim's wallet and the scrip,	И, потеряв свой кошелёк и сумку пилигрима,
She fails to read the map and watch the star.	Она не может ни читать по карте, ни искать пути по звёздам.
A poor self-righteous virtue is her stock	Немногочисленные, самоочевидные достоинства — её опора,
And reason's pragmatic grope or abstract sight,	А прагматичный поиск разума наощупь, или обобщённый взгляд,
Or the technique of a brief hour's success	Иль способы добиться краткого успеха —
She teaches, an usher in utility's school.	Вот, что она стремится изучать — швейцар в училище практичности.
On the ocean surface of vast Consciousness	Во внешнем слое океанской широты Сознания,
Small thoughts in shoals are fished up into a net	К ней в сети попадают стайки мелких мыслей,
But the great truths escape her narrow cast;	Но все значительные истины из узких неводов уходят;
Guarded from vision by creation's depths,	Хранимые от взгляда глубиной творения,
Obscure they swim in blind enormous gulfs	Они невидимо плывут в слепых огромных безднах,
Safe from the little sounding leads of mind,	Недосягаемые для зондирующих маленьких грузил ума,
Too far for the puny diver's shallow plunge.	И чересчур глубокие для погруженья слабого ныряльщика.
Our mortal vision peers with ignorant eyes;	Мы, смертные, воспринимаем всё невежественным взглядом,
It has no gaze on the deep heart of things.	Он не способен видеть глубину и суть вещей.
Our knowledge walks leaning on Error's staff,	Всё наше знание идёт с опорой на клюку Ошибки,
A worshipper of false dogmas and false gods,	Оно — поклонник ложных догм, обманчивых богов,
Or fanatic of a fierce intolerant creed	Фанатик яростных и нетерпимых убеждений,
Or a seeker doubting every truth he finds,	Искатель, сомневающийся в каждой истине, которую находит,
A sceptic facing Light with adamant No	И скептик, что встречает Свет несокрушимым Нет,
Or chilling the heart with dry ironic smile,	Иль остужает сердце ироничной и сухой усмешкой,
A cynic stamping out the god in man;	Иль циник, что затаптывает бога в человеке;
A darkness wallows in the paths of Time	Тьма разлеглась на всех дорогах Времени,
Or lifts its giant head to blot the stars;	Иль поднимается гигантской мордой чтобы бросить тень на звёзды;
It makes a cloud of the interpreting mind	Она наводит облако из объяснения ума,
And intercepts the oracles of the Sun.	И перехватывает предсказанья Солнца.
Yet Light is there; it stands at Nature's doors:	И всё же есть здесь Свет; и он стоит в дверях Природы:
It holds a torch to lead the traveller in.	Он держит факел, чтобы повести нас внутрь.
It waits to be kindled in our secret cells;	Он ждёт, пока его зажгут у нас в сокрытых клетках;
It is a star lighting an ignorant sea,	Он та звезда, что освещает океан невежества,
A lamp upon our poop piercing the night.	И лампа на корме, пронзающая ночь.
As knowledge grows Light flames up from within:	И постепенно, с ростом знания, Свет разгорается внутри:
It is a shining warrior in the mind,	В уме теперь живёт сверкающий, великолепный воин,
An eagle of dreams in the divining heart,	В интуитивном сердце поднимается орёл мечты,
An armour in the fight, a bow of God.	Оружие для битвы, лук Всевышнего.
Then larger dawns arrive and Wisdom's pomps	А после наступает более широкая заря,
Cross through the being's dim half-lighted fields;	И пышность Мудрости проходит по неясным, полуосвещённым сферам бытия,
Philosophy climbs up Thought's cloud-bank peaks	И философия восходит на заоблачные пики Мысли,
And Science tears out Nature's occult powers,	Наука вырывает у Природы тайные, оккультные могущества,
Enormous djinns who serve a dwarf's small needs,	Огромнейшие джины, служащие мелким нуждам карлика,
Exposes the sealed minutiae of her art	Показывают скрытые подробности её искусства,
And conquers her by her own captive force.	Стремятся покорить её могуществом её же пленника.
On heights unreached by mind's most daring soar,	На пиках, недоступных самому отважному парению ума,
Upon a dangerous edge of failing Time	И на опасном, угрожающем краю слабеющего Времени,
The soul draws back into its deathless Self;	Душа утягивается назад, в своё неумирающее "Я";
Man's knowledge becomes God's supernal Ray.	Так знание становится для человека высшим Светом Бога.
There is the mystic realm whence leaps the power	И есть ещё мистическое царство, план, откуда вылетает сила,
Whose fire burns in the eyes of seer and sage;	И чей огонь горит в глазах провидца или мудреца;
A lightning flash of visionary sight,	Молниеносный импульс, вспышка видящего зрения,
It plays upon an inward verge of mind:	Играет где-то в глубине, на внутреннем краю ума:
Thought silenced gazes into a brilliant Void.	Мысль, умолкая, пристально глядит в сверкающую Пустоту.
A voice comes down from mystic unseen peaks:	С мистических незримых пиков вниз снисходит голос:
A cry of splendour from a mouth of storm,	То — крик великолепья на устах штормов,
It is the voice that speaks to night's profound,	То — голос, говорящий с глубиной ночи,
It is the thunder and the flaming call.	То — грохотанье грома и пылающий призыв.
Above the planes that climb from nescient earth,	Над планами, что поднимаются с незнающей земли,
A hand is lifted towards the Invisible's realm,	Есть длань, которая указывает на страну Незримого,
Beyond the superconscient's blinding line	За рамки ослепляющей границы сверхсознания,
And plucks away the screens of the Unknown;	Срывая прочь завесы с Неизвестного;
A spirit within looks into the Eternal's eyes.	И дух внутри встречается со взглядом Вечного.
It hears the Word to which our hearts were deaf,	Он слышит Слово, для которого сердца людей глухи,
It sees through the blaze in which our thoughts grew blind;	Он видит сквозь сияние, в котором слепнут наши мысли;
It drinks from the naked breasts of glorious Truth,	Он пьёт от обнажённых грудей восхитительной, чудесной Истины,
It learns the secrets of eternity.	Он познаёт секреты вечности.
Thus all was plunged into the riddling Night,	Так всё нырнуло в Ночь, что проверяет всё суровой критике,
Thus all is raised to meet a dazzling Sun.	Так всё восходит, чтобы встретить ослепительное Солнце.
O Death, this is the mystery of thy reign.	О Смерть, так выглядит загадка твоего господства.
In earth's anomalous and magic field	В земном магическом и аномальном поле,
Carried in its aimless journey by the sun	Несущем нас в своём бесцельном путешествии за солнцем
Mid the forced marches of the great dumb stars,	Средь вынужденного движения немых великих звёзд,
A darkness occupied the fields of God,	Тьма захватила сферы Бога,
And Matter's world was governed by thy shape.	А мир Материи отныне управляется твоим обличием.
Thy mask has covered the Eternal's face,	Лик Вечного сокрыт твоею маской,
The Bliss that made the world has fallen asleep.	Богиня, сотворившая вселенную, Блаженство — упала в забытьи.
Abandoned in the Vast she slumbered on:	Покинутая в этой Широте, она пока что дремлет:
An evil transmutation overtook	И пагубные превращенья будут впредь происходить
Her members till she knew herself no more.	Над телом у неё, пока та не узнает больше о себе.
Only through her creative slumber flit	Сквозь созидающее сновиденье летят лишь хрупкие воспоминания
Frail memories of the joy and beauty meant	О предназначенной ей радости и красоте,
Under the sky's blue laugh mid green-scarfed trees	Под смехом голубых небес, средь изумрудной зелени деревьев,
And happy squanderings of scents and hues,	Весёлой расточительности запаха и цвета,
In the field of the golden promenade of the sun	На фоне золотистых медленных прогулок солнца,
And the vigil of the dream-light of the stars,	Ночного бденья звёздных, грезящих лучей,
Amid high meditating heads of hills,	Среди высоких, созерцающих вершин холмов,
On the bosom of voluptuous rain‑kissed earth	На чувственной груди земли, целуемой дождями,
And by the sapphire tumblings of the sea.	И около сапфирных перекатываний моря.
But now the primal innocence is lost	Но ныне первозданная невинность утерялась,
And Death and Ignorance govern the mortal world	Над смертным миром властвуют Невежество и Смерть,
And Nature's visage wears a greyer hue.	Природа одевается всё больше в серые тона.
Earth still has kept her early charm and grace,	Земля ещё хранит былую грацию, очарование,
The grandeur and the beauty still are hers,	Величие и красота — пока ещё её,
But veiled is the divine Inhabitant.	Но скрыт теперь божественный Жилец.
The souls of men have wandered from the Light	И души у людей блуждают вдалеке от Света,
And the great Mother turns away her face.	И отворачивает прочь своё лицо великая Божественная Мать.
The eyes of the creatrix Bliss are closed	Закрылись ясные глаза Блаженства, созидающей богини,
And sorrow's touch has found her in her dreams.	Но и во снах страдание нашло её своим касанием.
As she turns and tosses on her bed of Void,	Тогда она перевернулась, заметалась на ложе Пустоты,
Because she cannot wake and find herself	Она не может ни проснуться, ни найти себя,
And cannot build again her perfect shape,	Ни вновь восстановить свой совершенный облик,
Oblivious of her nature and her state,	Свою природу, состояние не замечая,
Forgetting her instinct of felicity,	Забыв о собственном инстинкте счастья,
Forgetting to create a world of joy,	Забыв о созиданьи мира радости,
She weeps and makes her creatures' eyes to weep;	Она рыдает, и глаза творенья наполняет горькими слезами;
Testing with sorrow's edge her children's breasts,	Так, пробуя кинжалом горя грудь своих детей,
She spends on life's vain waste of hope and toil	Она растрачивает на бесплодные потери Тяжёлого труда и жизненных надежд
The poignant luxury of grief and tears.	Мучительную роскошь слёз и горя.
In the nightmare change of her half-conscious dream,	В кошмарной перемене своего полусознательного сна,
Tortured herself and torturing by her touch,	Терзая и себя и нас своим прикосновением,
She comes to our hearts and bodies and our lives	Она приходит в наше сердце, в наше тело, в наши жизни,
Wearing a hard and cruel mask of pain.	Одев тяжёлую, безжалостную маску боли.
Our nature twisted by the abortive birth	Природа наша, скорченная преждевременными родами,
Returns wry answers to life's questioning shocks,	Кривит свой рот в ответ на вопрошающие сотрясенья жизни,
An acrid relish finds in the world's pangs,	Находит острый вкус в мученьях мира,
Drinks the sharp wine of grief's perversity.	Пьёт едкое вино порочности и горя.
A curse is laid on the pure joy of life:	Проклятие наложено на чистое веселье, радость жизни:
Delight, God's sweetest sign and Beauty's twin,	Восторг, сладчайший признак Бога и близнец Прекрасного,
Dreaded by aspiring saint and austere sage,	Напуганный то домогавшимся святым, то аскетичным мудрецом,
Is shunned, a dangerous and ambiguous cheat,	Стал осторожным; с той поры опасный, двойственный обман,
A specious trick of an infernal Power	И благовидные манеры, трюки инфернальной Силы,
It tempts the soul to its self-hurt and fall.	Подталкивают душу истязать себя и падать.
A puritan God made pleasure a poisonous fruit,	Так пуританский Бог из наслажденья сделал ядовитый плод,
Or red drug in the market-place of Death,	Или наркотик, обагрённый кровью на базаре Смерти,
And sin the child of Nature's ecstasy.	А грех стал детищем экстаза, исступлённой радости Природы.
Yet every creature hunts for happiness,	И всё же, каждое создание охотится за счастьем,
Buys with harsh pangs or tears by violence	И покупает грубой болью, или вырывает силой
From the dull breast of the inanimate globe	Из пасмурной, безрадостной груди бездушного земного шара
Some fragment or some broken shard of bliss.	Какой-нибудь осколок от блаженства или небольшой кусочек.
Even joy itself becomes a poisonous draught;	И даже удовольствие само становится отравленным глотком;
Its hunger is made a dreadful hook of Fate.	Из жажды радости сумели сделать страшную наживку Рока.
All means are held good to catch a single beam,	Становятся все средства хороши, чтоб ухватить хотя бы луч,
Eternity sacrificed for a moment's bliss:	И жертвуется Вечность для мгновения блаженства:
Yet for joy and not for sorrow earth was made	Но всё-таки для радости, а не для горя создана была земля,
And not as a dream in endless suffering Time.	И не как сон в не знающем конца мученьи Времени.
Although God made the world for his delight,	Хотя Бог создал мир для своего восторга,
An ignorant Power took charge and seemed his Will	Незнающая Сила приняла заботы на себя и кажется его высокой Волей,
And Death's deep falsity has mastered Life.	А тёмная ложь Смерти стала править Жизнью.
All grew a play of Chance simulating Fate.	Так стало всё игрою Случая, что притворяется Судьбой.

"A secret air of pure felicity	"Особым, тайным воздухом кристального блаженства,
Deep like a sapphire heaven our spirits breathe;	Глубоким, как сапфировое небо, дышит в человеке дух,
Our hearts and bodies feel its obscure call,	Сердца у нас и тело ощущают этот неотчётливый призыв,
Our senses grope for it and touch and lose.	Его наощупь ищут наши чувства, прикасаются, теряют.
If this withdrew, the world would sink in the Void;	И если это вдруг убрать, то мир утонет в Пустоте;
If this were not, nothing could move or live.	И если б не было его, то ничего бы не смогло ни двигаться, ни жить.
A hidden Bliss is at the root of things.	Сокрытое Блаженство — в корне всех вещей.
A mute Delight regards Time's countless works:	Немой Восторг глядит на все неисчислимые работы Времени:
To house God's joy in things Space gave wide room,	Чтоб радость Бога стала жить везде, Пространство подарило место и простор,
To house God's joy in self our souls were born.	Чтоб радость Бога стала жить внутри, родились наши души.
This universe an old enchantment guards;	Очарованье давних лет хранит в себе вселенная;
Its objects are carved cups of World-Delight	Все вещи в ней — резные кубки для Восторга Мира,
Whose charmed wine is some deep soul's rapture-drink:	Её чарующие вина — экстатический напиток скрытой в глубине души:
The All-Wonderful has packed heaven with his dreams,	Так Все-Чудесный наполняет небеса своими грёзами,
He has made blank ancient Space his marvel-house;	Он превратил пустое, древнее Пространство В свой дом для удивительных вещей;
He spilled his spirit into Matter's signs:	Он дух свой влил во все бесчисленные символы Материи:
His fires of grandeur burn in the great sun,	Его огни великолепия горят в великом солнце,
He glides through heaven shimmering in the moon;	Он по небу скользит в мерцающей луне;
He is beauty carolling in the fields of sound;	Он — красота, поющая в пространствах звука;
He chants the stanzas of the odes of Wind;	Он декламирует рифмованные оды Ветра;
He is silence watching in the stars at night;	Он — тишина, глядящая на нас со звёзд в ночи;
He wakes at dawn and calls from every bough,	Он просыпается с рассветом и зовёт нас с каждой ветки,
Lies stunned in the stone and dreams in flower and tree.	Лежит он, оглушённый, в камне, грезит он в деревьях и цветах.
Even in this labour and dolour of Ignorance,	И даже в этой скорби и труде Невежества,
On the hard perilous ground of difficult earth,	На жёсткой и опасной почве нашей полной трудностей земли,
In spite of death and evil circumstance	И несмотря на смерть и злое окружение,
A will to live persists, a joy to be.	Он сохраняет волю жить и радость быть.
There is a joy in all that meets the sense,	Здесь радость есть во всём, что может встретить чувство,
A joy in all experience of the soul,	Здесь радость есть в любом переживании души,
A joy in evil and a joy in good,	Есть радость в зле, и радость есть в добре,
A joy in virtue and a joy in sin:	Есть радость в добродетели, и радость есть в грехе:
Indifferent to the threat of Karmic law,	И безразличная к угрозам нарушения закона Кармы,
Joy dares to grow upon forbidden soil,	Она дерзает вырастать и на запретной почве,
Its sap runs through the plant and flowers of Pain:	Сок радости бежит в растеньях и цветах Мучения и Боли:
It thrills with the drama of fate and tragic doom,	Она трепещет в драматической судьбе, в трагичной смерти,
It tears its food from sorrow and ecstasy,	И вырывает пищу у страданья и экстаза,
On danger and difficulty whets its strength;	В опасности и трудностях оттачивает силу;
It wallows with the reptile and the worm	Она барахтается и с рептилией, и с червяком,
And lifts its head, an equal of the stars;	И поднимает голову свою до звёзд;
It shares the faeries' dance, dines with the gnome:	Она танцует с феями, и ужинает с гномами,
It basks in the light and heat of many suns,	И наслаждается теплом и светом многих солнц,
The sun of Beauty and the sun of Power	А солнце Красоты и солнце Силы
Flatter and foster it with golden beams;	Её ласкают и питают золотистыми лучами;
It grows towards the Titan and the God.	Она растёт, стремясь к Титану, устремляясь к Богу.
On earth it lingers drinking its deep fill,	Она оттягивает время на земле, стремясь сполна напиться глубиной,
Through the symbol of her pleasure and her pain,	И через символ наслаждения, и через символ боли,
Of the grapes of Heaven and the flowers of the Abyss,	То виноградною лозой Небес, а то цветами Бездны,
Of the flame-stabs and the torment-craft of Hell	Ударом пламени, искусством пыток Ада,
And dim fragments of the glory of Paradise.	И потускневшими осколками великолепья Рая.
In the small paltry pleasures of man's life,	В ничтожных мелких наслажденьях жизни человека,
In his petty passions and joys it finds a taste,	В его пустячных радостях, страстях, она находит вкус,
A taste in tears and torture of broken hearts,	Вкус в муках и слезах разбившихся сердец,
In the crown of gold and in the crown of thorns,	И в золотой короне, и в терновом пыточном венце,
In life's nectar of sweetness and its bitter wine.	И в сладостном нектаре жизни, в горечи её вина.
All being it explores for unknown bliss,	Она исследует всё бытие и ищет неизвестное блаженство,
Sounds all experience for things new and strange.	Она испытывает всякий опыт ради нового и странного.
Life brings into the earthly creature's days	И Жизнь приносит в дни земного существа
A tongue of glory from a brighter sphere:	Язык великолепия из сфер, что ярче и светлее:
It deepens in his musings and his Art,	Она ныряет и в его раздумья, и в его Искусство,
It leaps at the splendour of some perfect word,	И прыгает в восторге от какой-то совершенной фразы,
It exults in his high resolves and noble deeds,	Она ликует и в его возвышенных намереньях, и в благородных подвигах,
Wanders in his errors, dares the abyss's brink,	Блуждает средь его ошибок и бросает вызов краю бездн,
It climbs in his climbings, wallows in his fall.	С ним поднимается, когда он набирает высоту, качается в его падении.
Angel and demon brides his chamber share,	Так ангел с демоном, как новобрачные, живут в его палате,
Possessors or competitors for life's heart.	И те, кто завладели сердцем жизни, и те, кто лишь сражаются за это.
To the enjoyer of the cosmic scene	Но для того, кто наслаждается космическою сценой,
His greatness and his littleness equal are,	Его величье и его ничтожность меж собой равны;
His magnanimity and meanness hues	И краски щедрости его, и краски скупости,
Cast on some neutral background of the gods:	Наносятся на ровный и нейтральный холст богов:
The Artist's skill he admires who planned it all.	Спланировавший это восторгается искусным мастерством Художника.
But not for ever endures this danger game:	Но он не вечно терпит ту опасную игру:
Beyond the earth, but meant for delivered earth,	И где-то вне земли, но зная, что земля освободится,
Wisdom and joy prepare their perfect crown;	В нём наслаждение и мудрость заранее готовят корону совершенства;
Truth superhuman calls to thinking man.	Там истина сверхчеловека взывает к мыслящему человеку.
At last the soul turns to eternal things,	И, наконец, приходит день, когда душа в нём обращает взгляд на вечное,
In every shrine it cries for the clasp of God.	И в каждом храме молит об объятьи Бога.
Then is there played the crowning Mystery,	Затем разыгрывается последний акт Мистерии,
Then is achieved the longed-for miracle.	И происходит долгожданное, венчающее чудо.
Immortal Bliss her wide celestial eyes	Бессмертное Блаженство открывает, наконец,
Opens on the stars, she stirs her mighty limbs;	Небесные широкие глаза на звёзды, И встряхивается своим могучим телом;
Time thrills to the sapphics of her amour-song	Трепещет Время от своей сафической любовной песни
And Space fills with a white beatitude.	И чистым, незапятнанным блаженством наполняется Пространство.
Then leaving to its grief the human heart,	Затем, оставив горю сердце человека,
Abandoning speech and the name‑determined realms,	Покинув речь и сферы, обозначенные только именем,
Through a gleaming far-seen sky of wordless thought,	Через мерцающее, видимое в отдаленье небо бессловесной мысли,
Through naked thought-free heavens of absolute sight,	Сквозь оголённые, свободные от мысли небеса со взглядом абсолюта,
She climbs to the summits where the unborn Idea	Она взбирается к вершинам где не знавшая рождения Идея,
Remembering the future that must be	Всё время помня то грядущее, что предстоит,
Looks down upon the works of labouring Force,	Глядит с высот тех на работы трудящейся Силы,
Immutable above the world it made.	Всегда и неизменно выше мира, созданного ею.
In the vast golden laughter of Truth's sun	В широкой золотой улыбке солнца Истины,
Like a great heaven-bird on a motionless sea	Большой небесной птицею над неподвижным морем
Is poised her winged ardour of creative joy	Парит её крылатая, наполненная страстью, созидающая радость
On the still deep of the Eternal's peace.	Над тихой глубиной покоя Вечного.
This was the aim, this the supernal Law,	Вот это было целью, это — основной Закон,
Nature's allotted task when beauty-drenched	Задача для Природы, что была поставлена, когда пропитанное красотой
In dim mist-waters of inconscient sleep,	В неясных и туманных водах бессознательного сна
Out of the Void this grand creation rose, -	Из Пустоты поднялось это грандиозное творение, —
For this the Spirit came into the Abyss	И именно для этого высокий Дух вошёл в Пучину,
And charged with its power Matter's unknowing force,	Своею силой зарядил Материи незнающую силу,
In Night's bare session to cathedral Light,	И стал служить в убогости Ночи соборному божественному Свету,
In Death's realm repatriate immortality.	И в царстве Смерти — возвращать бессмертие.
A mystic slow transfiguration works.	Неспешно трудится мистическое преобразование.
All our earth starts from mud and ends in sky,	Здесь, на земле, всё начинается с грязи и завершается на небесах,
And Love that was once an animal's desire,	И та Любовь, что некогда была животной похотью,
Then a sweet madness in the rapturous heart,	А после — сладостным безумием восторженного сердца,
An ardent comradeship in the happy mind,	И пылкой дружбою счастливого ума,
Becomes a wide spiritual yearning's space.	Становится пространством для широкого духовного стремления.
A lonely soul passions for the Alone,	Так одинокая душа пылает страстью по Единому,
The heart that loved man thrills to the love of God,	И сердце, что любило человека, пробирает трепет от любви к Всевышнему,
A body is his chamber and his shrine.	А тело человека превращается в жилище Бога и в его алтарь.
Then is our being rescued from separateness;	Затем, всё наше бытие освобождается от разделённости;
All is itself, all is new-felt in God:	Все превращаются в самих себя, по-новому всё ощущая в Боге:
A Lover leaning from his cloister's door	И Любящий, склонившись к нам из-за порога своего уединения,
Gathers the whole world into his single breast.	Вберёт весь мир в свою одну единственную грудь.
Then shall the business fail of Night and Death:	Тогда разрушатся дела Ночи и Смерти:
When unity is won, when strife is lost	Когда единство будет завоёвано, когда закончится борьба,
And all is known and all is clasped by Love	Когда всё будет познано и схвачено в объятия Любви,
Who would turn back to ignorance and pain?	Кто повернёт назад, к невежеству и боли?

"O Death, I have triumphed over thee within;	"О, Смерть, я торжествую над тобой внутри;
I quiver no more with the assault of grief;	Я больше не дрожу от нападений горя;
A mighty calmness seated deep within	Могучее спокойствие, что воцарилось в глубине моей,
Has occupied my body and my sense:	Заполнило всё тело, охватило чувства:
It takes the world's grief and transmutes to strength,	Оно берёт страданье мира, и преобразует в силу,
It makes the world's joy one with the joy of God.	И радость мира делает единой с радостью Всевышнего.
My love eternal sits throned on God's calm;	И вечная моя любовь сидит на троне тишины Всевышнего;
For Love must soar beyond the very heavens	Ведь настоящая Любовь должна подняться, воспаряя, выше неба,
And find its secret sense ineffable;	И там найти своё невыразимое, таинственное чувство;
It must change its human ways to ways divine,	Она должна дороги человека превратить в божественные,
Yet keep its sovereignty of earthly bliss.	И сохранить при этом власть над человеческим, земным блаженством.
O Death, not for my heart's sweet poignancy	О Смерть, не ради сладостной, сердечной остроты,
Nor for my happy body's bliss alone	Не ради моего счастливого блаженства тела,
I have claimed from thee the living Satyavan,	Я требую, чтоб ты вернул назад живого Сатьявана,
But for his work and mine, our sacred charge.	Но для его работы и моей, для нашего заветного предназначения.
Our lives are God's messengers beneath the stars;	Его жизнь и моя — посланники Всевышнего под звёздами;
To dwell under death's shadow they have come	Они приходят, чтоб прожить под тенью смерти,
Tempting God's light to earth for the ignorant race,	Призвать свет Бога для земли, и для невежественной расы,
His love to fill the hollow in men's hearts,	Наполнить пустоту людских сердец его любовью,
His bliss to heal the unhappiness of the world.	Его блаженством исцелить несчастье мира.
For I, the woman, am the force of God,	Я, женщина — энергия и сила Бога,
He the Eternal's delegate soul in man.	А он — посланник Вечного в душе у человека.
My will is greater than thy law, O Death;	Моё намеренье и воля выше, чем твои законы, Смерть;
My love is stronger than the bonds of Fate:	Моя любовь сильней оков Судьбы:
Our love is the heavenly seal of the Supreme.	Любовь, что к нам пришла — небесная печать Всевышнего.
I guard that seal against thy rending hands.	Я охраняю ту печать от рук твоих, стремящихся отнять.
Love must not cease to live upon the earth;	Любовь должна жить на земле не угасая;
For Love is the bright link twixt earth and heaven,	Любовь — живое, яркое звено между землёй и небесами,
Love is the far Transcendent's angel here;	Любовь — далёкий ангел Трансцендентного, живущий здесь;
Love is man's lien on the Absolute."	Любовь — залог и право человека здесь на Абсолют."
But to the woman Death the god replied,	Однако женщине бог Смерти отвечал
With the ironic laughter of his voice	С тем ироничным смехом в голосе своём,
Discouraging the labour of the stars:	Который мужества лишает даже тяжкую работу звёзд:
"Even so men cheat the Truth with splendid thoughts.	"Так вот как человек обманывает Истину своею пышной мыслью.
Thus wilt thou hire the glorious charlatan, Mind,	Так может ты возьмешь себе на службу Ум, чудесного обманщика,
To weave from his Ideal's gossamer air	Чтоб он соткал из тонкой шелковистой атмосферы Идеала
A fine raiment for thy body's nude desires	Изящную накидку для нагих желаний тела,
And thy heart's clutching greedy passion clothe?	И одеяние для цепкой жадной страсти сердца?
Daub not the web of life with magic hues:	Не размалёвывай магическою краской паутину жизни,
Make rather thy thought a plain and faithful glass	Ты лучше сделай мысль свою правдивым, ясным зеркалом,
Reflecting Matter and mortality,	Что станет отражать и смертных, и Материю,
And know thy soul a product of the flesh,	Тогда поймёшь ты, что твоя душа — продукт телесной плоти,
A made-up self in a constructed world.	Лишь составное, созданное "я" в каком-то сконструированном мире.
Thy words are large murmurs in a mystic dream.	Твои слова — напыщенное бормотание в мистическом видении.
For how in the soiled heart of man could dwell	Ну как смогло бы выжить в грязном сердце человека
The immaculate grandeur of thy dream-built God,	То безупречное величье Бога возведённое твоею грёзой,
Or who can see a face and form divine	И кто бы смог увидеть форму и лицо божественного
In the naked two-legged worm thou callest man?	В двуногом голом червяке, которого ты называешь человеком?
O human face, put off mind‑painted masks:	О человек, вглядись, сорви умами нарисованные маски:
The animal be, the worm that Nature meant;	Будь червяком, животным, как тебе и предназначено Природой;
Accept thy futile birth, thy narrow life.	Прими своё ничтожное рожденье, ограниченную жизнь.
For truth is bare like stone and hard like death;	Ведь истина гола как камень, тяжела как смерть;
Bare in the bareness, hard with truth's hardness live."	Живи нагая в обнажённости, отягощённая тяжёлой истиной."
But Savitri replied to the dire God:	Но так ответила Савитри ужасающему Богу:
"Yes, I am human. Yet shall man by me,	"Ты прав, я — человек. Но всё же, человек с моею помощью,
Since in humanity waits his hour the God,	Поскольку в человечестве ждёт часа своего сам Бог,
Trample thee down to reach the immortal heights,	Тебя растопчет, чтоб достичь высот бессмертия,
Transcending grief and pain and fate and death.	Он превзойдёт и боль, и горе, и судьбу, и смерть.
Yes, my humanity is a mask of God:	Ты прав, мой облик человека — маска Бога:
He dwells in me, the mover of my acts,	И он живёт во мне, он движущая сила дел моих,
Turning the great wheel of his cosmic work.	Он поворачивает необъятнейшее колесо его космической работы.
I am the living body of his light,	И я — живое тело света Бога,
I am the thinking instrument of his power,	Я — думающий инструмент его могущества,
I incarnate Wisdom in an earthly breast,	Я — воплощенье Мудрости в земной груди,
I am his conquering and unslayable will.	Я — неуничтожимая его и побеждающая воля.
The formless Spirit drew in me its shape;	Аморфный Дух нарисовал во мне свой образ;
In me are the Nameless and the secret Name."	Во мне живёт и Безымянный, и укрытый тайным Именем."
Death from the incredulous Darkness sent its cry:	Бог Смерти из своей скептичной Тьмы послал свой вопль:
"O priestess in Imagination's house,	"О жрица в доме яркого Воображения,
Persuade first Nature's fixed immutable laws	Вначале убеди неизменяемые, жёсткие законы, что поставила Природа,
And make the impossible thy daily work.	И сделай невозможное своею повседневною работой.
How canst thou force to wed two eternal foes?	Как сможешь ты заставить обручиться вечных двух врагов?
Irreconcilable in their embrace	Непримиримые противники в своём объятии —
They cancel the glory of their pure extremes:	Они погасят славу чистых крайностей своих:
An unhappy wedlock maims their stunted force.	Несчастный брак изранит увядающую силу.
How shall thy will make one the true and false?	Как ты соединишь в одно — и истину, и ложь?
Where Matter is all, there Spirit is a dream:	Там, где Материя есть всё, там Дух — лишь сон:
If all are the Spirit, Matter is a lie,	А если всё есть Дух, Материя — обман,
And who was the liar who forged the universe?	И кто тот лгун, подделавший вселенную?
The Real with the unreal cannot mate.	Реальное не может сочетаться браком с нереальным.
He who would turn to God, must leave the world;	И тот, кто повернулся к Богу, вынужден оставить мир;
He who would live in the Spirit, must give up life;	А тот, кто собирается жить в Духе, вынужден отбросить жизнь;
He who has met the Self, renounces self.	Кто повстречал Божественное "Я", не принимает маленькое "я".
The voyagers of the million routes of mind	Те мудрецы, что путешествуют по миллиону троп ума,
Who have travelled through Existence to its end,	Прошедшие Существованье до его конца,
Sages exploring the world-ocean's vasts,	Исследующие просторы океана мира,
Have found extinction the sole harbour safe.	Нашли, что существует лишь одно надёжное убежище — уход из жизни.
Two only are the doors of man's escape,	У человека только две двери к спасению,
Death of his body Matter's gate to peace,	Смерть тела для него — врата Материи к покою,
Death of his soul his last felicity.	И смерть его души — последнее его блаженство.
In me all take refuge, for I, Death, am God."	Во мне убежище находят все, ведь я, Смерть — Бог."
But Savitri replied to mighty Death:	Могучей Смерти так Савитри отвечала:
"My heart is wiser than the Reason's thoughts,	"Есть сердце у меня, которое мудрее мыслей Разума,
My heart is stronger than thy bonds, O Death.	И сердце у меня сильнее, чем твои оковы, Смерть.
It sees and feels the one Heart beat in all,	Оно всё видит, ощущая как одно Божественное Сердце бьётся в каждом,
It feels the high Transcendent's sunlike hands,	И чувствует высокое касание рук Трансцендентного, похожего на солнце,
It sees the cosmic Spirit at its work;	И видит, как работает вселенский Дух;
In the dim Night it lies alone with God.	Оно лежит наедине с Всевышним в темноте Ночи.
My heart's strength can carry the grief of the universe	И сила сердца моего способна вынести страданье всей вселенной,
And never falter from its luminous track,	И никогда оно не уклонится от сияющего курса,
Its white tremendous orbit through God's peace.	И не сойдёт с огромной, незапятнанной орбиты сквозь покой Всевышнего.
It can drink up the sea of All‑Delight	Оно способно выпить океан Всеобщего Восторга
And never lose the white spiritual touch,	И никогда не потеряет чистого духовного прикосновения,
The calm that broods in the deep Infinite."	Спокойствия, что размышляет в самой сердцевине Бесконечности."
He said, "Art thou indeed so strong, O heart,	Ответил он: "Ты в самом деле так сильна, о сердце, о душа,
O soul, so free? And canst thou gather then	И так свободна? И можешь ты срывать тогда
Bright pleasure from my wayside flowering boughs,	Живые наслажденья с придорожных, расцветающих ветвей моих,
Yet falter not from thy hard journey's goal,	Не уклоняясь от конечной трудной цели своего пути,
Meet the world's dangerous touch and never fall?	Встречать опасное касанье мира, никогда не падая?
Show me thy strength and freedom from my laws."	Продемонстрируй силу мне свою, свободу от моих законов."
But Savitri answered, "Surely I shall find	Савитри отвечала, "Да, конечно, я найду
Among the green and whispering woods of Life	Среди зелёного и шепчущего леса Жизни
Close-bosomed pleasures, only mine since his,	Понятные для сердца радости, но все моё — теперь его,
Or mine for him, because our joys are one.	Или — моё — всё для него, ведь наши радости теперь одно.
And if I linger, Time is ours and God's,	И если медлю я, то потому, что Время стало нам принадлежать и Богу,
And if I fall, is not his hand near mine?	И если упаду я, разве не его рука в моей руке?
All is a single plan; each wayside act	Всё есть единый замысел, любой побочный шаг
Deepens the soul's response, brings nearer the goal."	Лишь углубляет отклики души, подталкивая ближе к цели."
Death the contemptuous Nihil answered her:	Бог Смерти, презирающее всё Ничто, ответил ей:
"So prove thy absolute force to the wise gods,	"Так докажи же абсолютное своё могущество пред мудрыми богами,
By choosing earthly joy! For self demand	Предпочитая радости земли! Потребуй внутреннего "я"
And yet from self and its gross masks live free.	И жить свободной от него и от его вульгарных масок.
Then will I give thee all thy soul desires,	Тогда я дам тебе всё, что душа твоя способна пожелать,
All the brief joys earth keeps for mortal hearts.	Все кратковременные радости, что бережёт земля для сердца смертного.
Only the one dearest wish that outweighs all,	Но только лишь одно и самое желанное, что перевешивает всё,
Hard laws forbid and thy ironic fate.	Запрещено иронией твоей судьбы и жёсткими законами.
My will once wrought remains unchanged through Time,	Моё намерение, приведённое в движение, во Времени уже не изменяется,
And Satyavan can never again be thine."	И Сатьяван не сможет никогда стать вновь твоим."
But Savitri replied to the vague Power:	Савитри отвечала так неясной Силе:
"If the eyes of Darkness can look straight at Truth,	"Но если Тьма способна прямо посмотреть на Истину,
Look in my heart and, knowing what I am,	Взгляни в глубины сердца моего, и зная, кто я,
Give what thou wilt or what thou must, O Death.	Дай мне, что можешь, или должен, о Бог Смерти.
Nothing I claim but Satyavan alone."	Я ничего не требую, лишь только Сатьявана."
There was a hush as if of doubtful fates.	И опустилась тишина, как будто парки стали сомневаться.
As one disdainful still who yields a point	И словно с небольшим пренебрежением, чуть уступая,
Death bowed his sovereign head in cold assent:	Бог Смерти наклонил высокомерную главу в сухом согласии:
"I give to thee, saved from death and poignant fate	"Я дам тебе, спасая от мучительной судьбы и смерти,
Whatever once the living Satyavan	Всё то, что Сатьяван, когда он был ещё живым,
Desired in his heart for Savitri.	Желал бы в сердце для тебя, Савитри.
Bright noons I give thee and unwounded dawns,	Наполненные солнцем дни я дам тебе, и зори без душевных ран,
Daughters of thy own shape in heart and mind,	И дочерей, с таким же сердцем и умом, как у тебя,
Fair hero sons and sweetness undisturbed	Прекрасных сыновей-героев, полную покоя сладость
Of union with thy husband dear and true.	Единства с дорогим и верным мужем.
And thou shalt harvest in thy joyful house	В своём, наполненном весельем доме будешь пожинать плоды
Felicity of thy surrounded eves.	Счастливых, окружающих тебя блаженством, вечеров.
Love shall bind by thee many gathered hearts.	Любовь к тебе привяжет множество сердец вокруг,
The opposite sweetness in thy days shall meet	А сладость у тебя, напротив, встретит в днях твоих
Of tender service to thy life's desired	Заботливое, нежное служение тому, чего желает жизнь,
And loving empire over all thy loved,	И любящее царствование над всеми кто тебе любим,
Two poles of bliss made one, O Savitri.	Соедини в одно два полюса блаженства, о Савитри,
Return, O child, to thy forsaken earth."	Вернись, дитя, обратно, на покинутую землю."
But Savitri replied, "Thy gifts resist.	Савитри отвечала так, "Я не беру твои дары.
Earth cannot flower if lonely I return."	Земля не сможет расцвести, когда вернусь одна."
Then Death sent forth once more his angry cry,	Тогда Бог Смерти ей послал ещё один свой злобный клич,
As chides a lion his escaping prey:	Как лев рычит на ускользающую жертву:
"What knowst thou of earth's rich and changing life	"Что знаешь о земном богатстве ты, и о меняющейся жизни,
Who thinkst that one man dead all joy must cease?	Когда считаешь, что со смертью одного умрёт вся радость на земле?
Hope not to be unhappy till the end:	Пока не наступил конец, не стоит быть несчастной:
For grief dies soon in the tired human heart;	В усталом сердце человека быстро тает горе;
Soon other guests the empty chambers fill.	И скоро опустевшие покои будут заняты другими, новыми гостями.
A transient painting on a holiday's floor	Недолговечной росписью на сцене праздника,
Traced for a moment's beauty love was made.	Набросанной для красоты мгновения, была сотворена любовь.
Or if a voyager on the eternal trail,	И как у путника на вечной, нескончаемой тропе,
Its objects fluent change in its embrace	Её цель плавно изменяется в её объятиях,
Like waves to a swimmer upon infinite seas."	Как волны для пловца по бесконечным океанам."
But Savitri replied to the vague god,	Но богу смутному Савитри отвечала:
"Give me back Satyavan, my only lord.	"Отдай назад мне Сатьявана, он один мой господин.
Thy thoughts are vacant to my soul that feels	Твои сужденья бесполезны для моей души, что ощущает
The deep eternal truth in transient things."	Глубокую суть вечной истины во временных вещах."
Death answered her, "Return and try thy soul!	Бог Смерти отвечал, "Вернись, проверь ещё раз ощущения своей души!
Soon shalt thou find appeased that other men	Довольно быстро, с облегченьем ты поймёшь, что и другие люди
On lavish earth have beauty, strength and truth,	На полной щедрости земле — верны, красивы и сильны,
And when thou hast half forgotten, one of these	И в тот момент, когда ты Сатьявана станешь забывать, один из них
Shall wind himself around thy heart that needs	Как ветер обовьётся возле сердца твоего, которому необходимо
Some human answering heart against thy breast;	Чтоб рядом, у твоей груди стучало отвечающее сердце;
For who, being mortal, can dwell glad alone?	Ведь кто из смертных может с радостью жить в одиночестве?
Then Satyavan shall glide into the past,	И Сатьяван начнёт скользить всё дальше, дальше в прошлое,
A gentle memory pushed away from thee	И память нежная о нём всё больше будет вытесняться из тебя
By new love and thy children's tender hands,	И ласковыми ручками твоих детей, и новою любовью,
Till thou shalt wonder if thou lov'dst at all.	Пока ты вдруг не удивишься — а вообще — была ли та любовь.
Such is the life earth's travail has conceived,	Такой задумана тяжёлая работа жизни на земле,
A constant stream that never is the same."	Как постоянное течение, что никогда не остаётся прежним."
But Savitri replied to mighty Death:	Могучей Смерти так Савитри отвечала:
"O dark ironic critic of God's work,	"О мрачный, ироничный критикан творенья Бога,
Thou mockst the mind and body's faltering search	Ты издеваешься над спотыкающимся поиском ума и тела
For what the heart holds in a prophet hour	Того, чем сердце обладает в час предвиденья,
And the immortal spirit shall make its own.	А наш бессмертный дух когда-то сделает своим.
Mine is a heart that worshipped, though forsaken,	Во мне есть сердце, хоть оно покинуто сейчас,
The image of the god its love adored;	Что обожает образ бога, восхищается его любовью;
I have burned in flame to travel in his steps.	И я горю в огне, чтоб следовать его шагами.
Are we not they who bore vast solitude	И разве мы не те, кто на себе несёт просторы одиночества,
Seated upon the hills alone with God?	Царящего над пиками наедине с Всевышним?
Why dost thou vainly strive with me, O Death,	Зачем напрасно ты сражаешься со мной, бог Смерти,
A mind delivered from all twilight thoughts,	С умом, освободившимся от всех неточных представлений,
To whom the secrets of the gods are plain?	И для кого открыты тайны всех богов?
For now at last I know beyond all doubt,	Сейчас, вне всякого сомненья, я узнала, наконец,
The great stars burn with my unceasing fire	Что эти все огромные пылающие звёзды горят от моего неугасимого огня,
And life and death are both its fuel made.	Что из того же топлива сотворены и жизнь и смерть.
Life only was my blind attempt to love:	Так Жизнь была моей слепой попыткою любить:
Earth saw my struggle, heaven my victory;	И видела земля, как я боролась, и смотрели небеса, как побеждала я;
All shall be seized, transcended; there shall kiss	Всё будет, наконец, достигнуто и даже больше; и сольются в поцелуе,
Casting their veils before the marriage fire	Отбросив все свои покровы перед брачным пламенем,
The eternal bridegroom and eternal bride.	Те двое — вечно существующий жених, и вечная невеста.
The heavens accept our broken flights at last.	И небо примет, наконец, все наши прерванные временно полёты.
On our life's prow that breaks the waves of Time	Там, на носу у судна жизни, рассекающего волны Времени,
No signal light of hope has gleamed in vain."	Не может быть сигнальных фонарей надежды, что сияли бы напрасно."
She spoke; the boundless members of the god	Она договорила; необозримое для глаза тело бога
As if by secret ecstasy assailed,	Слегка подрагивало в тишине, как будто было схвачено
Shuddered in silence as obscurely stir	Каким-то тайным, неожиданным экстазом
Ocean's dim fields delivered to the moon.	Похожим на неясное движение туманной глади океана, уступающей луне.
Then lifted up as by a sudden wind	Затем, вокруг неё, как от внезапного порыва ветра,
Around her in that vague and glimmering world	В том призрачном, мерцавшем мире опустился мрак,
The twilight trembled like a bursting veil.	Дрожащий как вуаль, готовая вот-вот порваться.

Thus with armed speech the great opponents strove.	Так здесь, вооружённые речами, спорили великие противники.
Around those spirits in the glittering mist	Вокруг тех душ, в сверкавшей мгле,
A deepening half-light fled with pearly wings	Темнеющие сумерки кружились на жемчужных крыльях,
As if to reach some far ideal Morn.	Как будто бы хотели долететь до Утра идеала где-то вдалеке.
Outlined her thoughts flew through the gleaming haze	Её едва намеченные мысли неслись через мелькающий туман,
Mingling bright-pinioned with its lights and veils	Сливаясь, ярко оперённые, с его огнями и его покровами,
And all her words like dazzling jewels were caught	И все её слова, как ослепительные драгоценности
Into the glow of a mysterious world,	Ловились на лету горячим жаром этого загадочного мира,
Or tricked in the rainbow shifting of its hues	Иль украшали радужными переливами своих оттенков,
Like echoes swam fainting into far sound.	Как эхо, что плывёт и тает дальним отголоском.
All utterance, all mood must there become	Всё сказанное, и любое настроенье духа, непременно становились там
An unenduring tissue sewn by mind	Недолговечной паутинкой, сотканной умом,
To make a gossamer robe of beautiful change.	Чтоб сшить одежду из прозрачной ткани для прекрасной перемены.
Intent upon her silent will she walked	Сосредоточенная на своей безмолвной воле, шла она
On the dim grass of vague unreal plains,	По смутным травам нереальных затуманенных равнин,
A floating veil of visions in her front,	И впереди была плывущая вуаль видений,
A trailing robe of dreams behind her feet.	А за её стопами — шлейф от одеянья грёз.
But now her spirit's flame of conscient force	Однако же, сейчас, огонь её осознающей силы духа
Retiring from a sweetness without fruit	Стремился отступить от той бесплодной сладости,
Called back her thoughts from speech to sit within	Он призывал её мышление уйти из слов назад,
In a deep room in meditation's house.	Осесть внутри, в глубоком зале дома медитации.
For only there could dwell the soul's firm truth:	Ведь только там способна жить устойчивая истина души:
Imperishable, a tongue of sacrifice,	Непреходящая, став языками жертвенного пламени,
It flamed unquenched upon the central hearth	Неугасимая, она пылала в главном очаге,
Where burns for the high houselord and his mate	Где для высокого хозяина усадьбы и его супруги
The homestead's sentinel and witness fire	Горит их охраняющий, за ними наблюдающий огонь,
From which the altars of the gods are lit.	Огонь, которым зажигают алтари богов.
All still compelled went gliding on unchanged,	Все были вынуждены продолжать идти, скользя и не меняясь,
Still was the order of these worlds reversed:	Пока что сохраняя перевёрнутый порядок их миров:
The mortal led, the god and spirit obeyed	Так, смертная, вела, а бог и дух ей подчинялись,
And she behind was leader of their march	Хотя и позади, она была ведущей в этом марше,
And they in front were followers of her will.	А те, что перед нею, подчинялись этой воле.
Onward they journeyed through the drifting ways	Они всё дальше шли по переменчивым дорогам,
Vaguely companioned by the glimmering mists.	В сопровожденьи неотчётливых, мерцающих туманов.
But faster now all fled as if perturbed	Но всё вокруг сейчас летело, ускоряясь, словно потревоженное,
Escaping from the clearness of her soul.	Пытаясь убежать от чистоты её души.
A heaven-bird upon jewelled wings of wind	Небесной птицею, на крыльях ветра, в самоцветах,
Borne like a coloured and embosomed fire,	Как красочный, хранящийся в груди огонь,
By spirits carried in a pearl-hued cave,	Её несли два духа в некую жемчужную пещеру,
On through the enchanted dimness moved her soul.	Куда её душа летела через очарованные сумерки.
Death walked in front of her and Satyavan,	Бог Смерти шёл пред ней и Сатьяван,
In the dark front of Death, a failing star.	Вот тьме, пред богом Смерти, тусклою звездой.
Above was the unseen balance of his fate.	А где-то наверху висели строгие, незримые весы его судьбы.

End of Canto Three	Конец третьей песни




Book Ten THE BOOK OF THE DOUBLE TWILIGHT	Книга Десятая КНИГА ДВОЙСТВЕННЫХ СУМЕРЕК


Canto IV THE DREAM TWILIGHT OF THE EARTHLY REAL	Песня IV ГРЁЗЫ СУМРАКА О ЗЕМНОЙ РЕАЛЬНОСТИ


There came a slope that slowly downward sank;	Стал ощущаться скат, что медленно спускался вниз;
It slipped towards a stumbling grey descent.	Он плавно уводил их к оступавшемуся серому уклону.
The dim-heart marvel of the ideal was lost;	Исчезло чудо идеала со своим неясным сердцем;
Its crowding wonder of bright delicate dreams	Она[11] оставила утонченные яркие виденья, полные чудес
And vague half-limned sublimities she had left:	Едва очерченные в воздухе зыбкие величия:
Thought fell towards lower levels; hard and tense	Мысль опустилась к уровням, лежащим ниже; с напряженьем и трудом
It passioned for some crude reality.	Та мысль стремилась к некой грубой, неприкрашенной реальности.
The twilight floated still but changed its hues	Их окружавший сумрак так же плыл, но поменял цвета,
And heavily swathed a less delightful dream;	Окутывая плотно каждую малейшую восторженную грёзу;
It settled in tired masses on the air;	Он оседал усталой массой в атмосфере;
Its symbol colours tuned with duller reds	Его оттенки, символическая гамма, стала тускло-красной,
And almost seemed a lurid mist of day.	И виделась почти как огненная дымка дня.
A straining taut and dire besieged her heart;	Тугое, устрашающее напряженье осадило сердце у Савитри;
Heavy her sense grew with a dangerous load,	Всё тяжелее было чувствам от опасной ноши,
And sadder, greater sounds were in her ears,	Тоскливый, громкий вой стоял в её ушах,
And through stern breakings of the lambent glare	И сквозь обрывки уходящего назад слепящего сияния
Her vision caught a hurry of driving plains	Её взгляд уловил и спешку на наполненных движением равнинах,
And cloudy mountains and wide tawny streams,	И горы в облаках, и полноводные, с коричневым оттенком, реки,
And cities climbed in minarets and towers	И города, что поднимались минаретами и башнями
Towards an unavailing changeless sky:	К какой-то бесполезной неподвижности небес:
Long quays and ghauts and harbours white with sails	Разнообразные и многочисленные набережные, гхаты, белые причалы с кораблями
Challenged her sight awhile and then were gone.	Лишь ненадолго бросили свой вызов глазу и пропали.
Amidst them travailed toiling multitudes	Средь этого мучительно трудилось множество людей,
In ever shifting perishable groups,	Менявшимися группами, всё время двигаясь куда-то,
A foiled cinema of lit shadowy shapes	Как будто это было странное кино о светлых призрачных фигурах,
Enveloped in the grey mantle of a dream.	Кино, в котором каждый был окутан серой мантией из грёз.
Imagining meanings in life's heavy drift,	Придумывая смыслы для тяжёлого теченья жизни,
They trusted in the uncertain environment	Они вверялись зыбкой окружающей среде
And waited for death to change their spirit's scene.	И ожидали смерти, чтоб их сцена духа изменилась.
A savage din of labour and a tramp	Тот грубый шум нелёгкого труда,
Of armoured life and the monotonous hum	Тяжёлые шаги вооружённой жизни, и однообразный гул,
Of thoughts and acts that ever were the same,	Их мыслей, дел, которые всегда одни и те же,
As if the dull reiterated drone	Как будто тупо повторяемое, монотонное жужжание
Of a great brute machine, beset her soul, -	Гигантской и бесчувственной машины осадили душу у неё, —
A grey dissatisfied rumour like a ghost	Какое-то болезненное недовольное роптание,
Of the moaning of a loud unquiet sea.	Похожее на призрачные стоны шумного, взволнованного моря.
A huge inhuman cyclopean voice,	Нечеловеческий, огромный, исполинский голос,
A Babel-builders' song towering to heaven,	И песнь строителей той Вавилонской башни до небес,
A throb of engines and the clang of tools	Гудение моторов, грохотанье инструментов
Brought the deep undertone of labour's pain.	Несли глубокий дух труда, наполненного болью.
As when pale lightnings tear a tortured sky,	Подобно бледным молниям, что рвут измученное небо,
High overhead a cloud-rimmed series flared	Над головою, в вышине, средь туч, блестели ровными рядами,
Chasing like smoke from a red funnel driven,	Клубясь, как дым из красной заводской трубы,
The forced creations of an ignorant Mind:	Те подневольные творения невежественного Ума:
Drifting she saw like pictured fragments flee	Она[12], скользя, увидела как улетали, словно нарисованные,
Phantoms of human thought and baffled hopes,	Фантомы мысли человека и его напрасные надежды,
The shapes of Nature and the arts of man,	И сотворённые Природой формы, и творения искусства человека,
Philosophies and disciplines and laws,	И философии, и дисциплины, и законы,
And the dead spirit of old societies,	И мёртвый дух давно ушедших в прошлое
Constructions of the Titan and the worm.	Различных человеческих сообществ, конструкции Титана и червя.
As if lost remnants of forgotten light,	И как последние остатки света, ею позабытого,
Before her mind there fled with trailing wings	Летели пред её умом с обвислыми крылами,
Dimmed revelations and delivering words,	Слова, несущие свободу, откровенья, ставшие туманными,
Emptied of their mission and their strength to save,	И исчерпавшие свою задачу и спасающую силу
The messages of the evangelist gods,	Послания богов-миссионеров,
Voices of prophets, scripts of vanishing creeds.	И голоса пророков, и священные писанья исчезающих религий.
Each in its hour eternal claimed went by:	И каждое, в свой час объявленное вечным, уходило прочь:
Ideals, systems, sciences, poems, crafts	И идеалы, и системы, и науки, и поэмы, и ремёсла
Tireless there perished and again recurred,	Всё время, неустанно, гибли и всё время возвращались вновь,
Sought restlessly by some creative Power;	Неутомимо найденные заново какой-то созидавшей Силой;
But all were dreams crossing an empty vast.	Однако были все они лишь грёзами, пересекавшими пустой простор.
Ascetic voices called of lonely seers	Там голоса аскетов призывали к одиноким мудрецам-провидцам
On mountain summits or by river banks	На пиках гор, у берега реки, иль из безлюдных дебрей в глубине лесов,
Or from the desolate heart of forest glades	То в поисках небесного отдохновения,
Seeking heaven's rest or the spirit's worldless peace,	То в поисках покоя духа за пределом мира,
Or in bodies motionless like statues, fixed	В их неподвижных, словно статуи, телах,
In tranced cessations of their sleepless thought	Застывших в трансе остановки неусыпной мысли,
Sat sleeping souls, and this too was a dream.	Сидели души, погрузившись в сон, и это тоже было грёзой.
All things the past has made and slain were there,	Всё то, что в прошлом было создано и уничтожено, лежало там,
Its lost forgotten forms that once had lived,	Забытые, утерянные формы, жившие когда-то,
And all the present loves as new‑revealed	И всё, что наше настоящее желает, любит, словно заново открытое,
And all the hopes the future brings had failed	И все надежды, что уже напрасными приносит нам грядущее,
Already, caught and spent in efforts vain,	Уже ухваченные и растраченные в бесполезном напряжении,
Repeated fruitlessly age after age.	Бесплодно повторялись там из века в век.
Unwearied all returned insisting still	Всё неустанно возвращалось вновь, настаивая на своём,
Because of joy in the anguish of pursuit	Ведь радость существует и в мучении погони,
And joy to labour and to win and lose	Есть радость тяжело работать, побеждать, терять,
And joy to create and keep and joy to kill.	Есть радость создавать, и сохранять, и радость убивать.
The rolling cycles passed and came again,	Вертящиеся циклы уходили прочь, и приходили снова,
Brought the same toils and the same barren end,	И приносили тот же труд, и тот же, вновь бесплодный результат,
Forms ever new and ever old, the long	Все эти формы, вечно новые и вечно прежние,
Appalling revolutions of the world.	И долгие, всё сотрясающие революции, перевороты в мире.

Once more arose the great destroying Voice:	Опять поднялся разрушающий, великий Голос:
Across the fruitless labour of the worlds	Сквозь бесполезную работу множества миров
His huge denial's all-defeating might	Его уничтожающая всё на свете сила необъятного отказа
Pursued the ignorant march of dolorous Time.	Преследовала марш невежества страдающего Времени.
"Behold the figures of this symbol realm,	"Взгляни на эти образы из символического царства,
Its solid outlines of creative dream	На ясно зримый контур созидающей мечты,
Inspiring the great concrete tasks of earth.	Что вдохновляет на великие конкретные свершения земли.
In its motion-parable of human life	В его — то восходящем, то идущем вниз движеньи жизни человека
Here thou canst trace the outcome Nature gives	Ты можешь проследить итог труда Природы,
To the sin of being and the error in things	Как удаётся ей внести грех в существо, ошибку в ткань вещей,
And the desire that compels to live	И как она творит желание, что заставляет жить,
And man's incurable malady of hope.	И как — неизлечимую болезнь людей — надежду.
In an immutable order's hierarchy	Средь непреложной иерархии порядка,
Where Nature changes not, man cannot change:	Где не меняется Природа, человек не может измениться тоже:
Ever he obeys her fixed mutation's law;	Он вечно подчиняется её закону постоянно возникающих мутаций;
In a new version of her oft-told tale	И в обновлённых вариантах часто вспоминаемой её истории,
In ever-wheeling cycles turns the race.	И в вечно повторяющихся циклах, крутится вся раса.
His mind is pent in circling boundaries:	Ум человека заперт в тех очерченных границах:
For mind is man, beyond thought he cannot soar.	Ведь ум — есть человек, и выше мысли он не может воспарить.
If he could leave his limits he would be safe:	И если б он мог выйти за свои пределы, он бы был спасён:
He sees but cannot mount to his greater heavens;	Он видит, но не может подобраться к собственным великим небесам;
Even winged, he sinks back to his native soil.	И даже окрылённый, падает обратно на родную почву.
He is a captive in his net of mind	Он — пленник в собственных силках ума,
And beats soul-wings against the walls of life.	И бьётся крыльями души об стенки жизни.
In vain his heart lifts up its yearning prayer,	Напрасно сердце у него взмывает в устремившейся молитве
Peopling with brilliant Gods the formless Void;	И населяет яркими Богами бесформенную Пустоту;
Then disappointed to the Void he turns	Затем, разочарованный, он поворачивает к этой Пустоте,
And in its happy nothingness asks release,	В её счастливом, радостном небытии он просит избавления,
The calm Nirvana of his dream of self:	Спокойствия Нирваны для своей мечты о духе:
The Word in silence ends, in Nought the name.	Как Слово завершается молчанием, так имя завершается в Ничто.
Apart amid the mortal multitudes,	Особняком, средь смертных, средь толпы,
He calls the Godhead incommunicable	Он призывает необщительное Божество
To be the lover of his lonely soul	Прийти и стать возлюбленным его души, страдающей от одиночества,
Or casts his spirit into its void embrace.	Или бросает дух свой в пустоту его объятий.
Or he finds his copy in the impartial All;	Бывает, что он ищет собственную копию в бесстрастности Всеобщего,
He imparts to the Immobile his own will,	Он наделяет Неподвижное своею волей,
Attributes to the Eternal wrath and love	Приписывает Вечному любовь и гнев,
And to the Ineffable lends a thousand names.	И тысячи имён даёт Невыразимому.
Hope not to call God down into his life.	Ты зря надеешься, взывая к Богу, чтобы он спустился в жизнь твою.
How shalt thou bring the Everlasting here?	Как принесёшь сюда ты Вечнодлящееся?
There is no house for him in hurrying Time.	Здесь, на земле, в спешащем Времени, нет дома для него.
Vainly thou seekst in Matter's world an aim;	Напрасно ты отыскиваешь цель, где царствует Материя;
No aim is there, only a will to be.	Нет цели здесь, лишь только воля быть.
All walk by Nature bound for ever the same.	Здесь всё идёт по-прежнему, всегда, как установлено границами Природы.
Look on these forms that stay awhile and pass,	Взгляни на эти формы, что недолго существуют, а потом уходят,
These lives that long and strive, then are no more,	На эти жизни, что стремятся, борются, а вот — уже их нет,
These structures that have no abiding truth,	На эти все системы, за которыми нет прочной истины,
The saviour creeds that cannot save themselves,	На эти все религии спасения, что не способны и себя спасти,
But perish in the strangling hands of the years,	Лишь исчезают в душащих объятьях долгих лет,
Discarded from man's thought, proved false by Time,	Отвергнутые мыслью человека, забракованные Временем,
Philosophies that strip all problems bare	На философии, что обнажают все проблемы,
But nothing ever have solved since earth began,	Но не решили ничего, с рождения земли,
And sciences omnipotent in vain	На множество наук, что понапрасну всемогущи,
By which men learn of what the suns are made,	Благодаря которым люди изучают из чего возникли солнца,
Transform all forms to serve their outward needs,	Преобразуют формы, чтоб они служили для их внешних нужд,
Ride through the sky and sail beneath the sea,	Летают по небу, и плавают в глубинах океанов,
But learn not what they are or why they came;	Но до сих пор не понимают — кто они, зачем они пришли;
These polities, architectures of man's brain,	Взгляни на эти государства, построения людских умов,
That, bricked with evil and good, wall in man's spirit	Где кладкой кирпичей добра и зла для духа человека выстроили стену,
And, fissured houses, palace at once and jail,	На треснувшие их жилища, на дворцы, что заодно и тюрьмы,
Rot while they reign and crumble before they crash;	Которые гниют, пока те царствуют, и рушатся, не дожидаясь их конца:
These revolutions, demon or drunken god,	На эти революции, что-то ли пьяным богом, то ли демоном,
Convulsing the wounded body of mankind	Трясут израненное тело человечества
Only to paint in new colours an old face;	Лишь чтобы новой краской разукрасить старые фасады:
These wars, carnage triumphant, ruin gone mad,	На эти войны, на победоносную резню, и на безумие руин,
The work of centuries vanishing in an hour,	На труд столетий, исчезающий за час,
The blood of the vanquished and the victor's crown	Кровь побеждённых и корону победителя,
Which men to be born must pay for with their pain,	Которую, чтобы её нести, приходится оплачивать своею болью,
The hero's face divine on satyr's limbs,	Божественный, высокий лик героя, но с телесным обликом сатира,
The demon's grandeur mixed with the demigod's,	Величье демона, переплетённое с величьем полубога,
The glory and the beasthood and the shame;	На славу, на звериное обличие, на этот срам;
Why is it all, the labour and the din,	Зачем всё это — грохот, труд,
The transient joys, the timeless sea of tears,	Все эти временные радости, и вечный океан из слёз,
The longing and the hoping and the cry,	То устремленье, то надежда, то призыв,
The battle and the victory and the fall,	То битва, то победа, то падение,
The aimless journey that can never pause,	Бесцельный путь, что никогда не может прекратиться,
The waking toil, the incoherent sleep,	Бессонный труд и беспорядочный, бессвязный сон,
Song, shouts and weeping, wisdom and idle words,	То пение, то крики и рыдание, то мудрые, а то пустые, праздные слова,
The laughter of men, the irony of the gods?	То хохот человека, то ирония богов?
Where leads the march, whither the pilgrimage?	Куда ведёт весь этот марш, зачем всё это странствие?
Who keeps the map of the route or planned each stage?	Кто держит карту или намечает новые этапы?
Or else self-moved the world walks its own way,	А может, самодвижущийся мир идёт своим путём,
Or nothing is there but only a Mind that dreams:	А может, ничего на свете нет, лишь Ум, что грезит:
The world is a myth that happened to come true,	Мир — это миф, что появился, чтоб прийти взаправду,
A legend told to itself by conscious Mind,	Легенда, что рассказывает сам себе осознающий Ум,
Imaged and played on a feigned Matter's ground	Придуманная и разыгранная на фальшивом основании Материи,
On which it stands in an unsubstantial Vast.	Где он стоит в каком-то невещественном Просторе.
Mind is the author, spectator, actor, stage:	Ум — это автор, зритель, сцена и актер:
Mind only is and what it thinks is seen.	И существует только Ум, и только то, что думает он — зримо.
If Mind is all, renounce the hope of bliss;	Но если всё есть Ум, оставь надежду на блаженство;
If Mind is all, renounce the hope of Truth.	Но если всё есть Ум, оставь надежду встретить Истину.
For Mind can never touch the body of Truth	Ведь Ум не сможет никогда коснуться тела Истины,
And Mind can never see the soul of God;	И Ум не сможет никогда увидеть душу Бога;
Only his shadow it grasps nor hears his laugh	Он только ловит тень его, не слыша, как, при этом, Бог смеётся,
As it turns from him to the vain seeming of things.	Он словно отвернулся от него к пустому внешнему обличию вещей.
Mind is a tissue woven of light and shade	Ум — это ткань, что соткана из света и теней,
Where right and wrong have sewn their mingled parts;	Где верное и ложное переплели свои смешавшиеся части;
Or Mind is Nature's marriage of convenance	А может, Ум — есть брачный договор Природы
Between truth and falsehood, between joy and pain:	Меж истиной и ложью, меж радостью и болью:
This struggling pair no court can separate.	И ту дерущуюся пару никакой судья не сможет развести.
Each thought is a gold coin with bright alloy	Любая мысль подобна золотой монете, но с дешёвой примесью,
And error and truth are its obverse and reverse:	А истина с ошибкой для неё — орёл и решка.
This is the imperial mintage of the brain	Так выглядит высокая чеканка мозга,
And of this kind is all its currency.	И вся его валюта — лишь такого сорта.
Think not to plant on earth the living Truth	Не думай поселить здесь, на земле, живую Истину,
Or make of Matter's world the home of God;	Иль сделать мир Материи жилищем Бога;
Truth comes not there but only the thought of Truth,	Не ходит Истина туда, где только мысль об Истине,
God is not there but only the name of God.	Не будет Бога там, где только имя Бога.
If Self there is it is bodiless and unborn;	И если есть на свете Высшее, Божественное "Я", оно не рождено и бестелесно;
It is no one and it is possessed by none.	Оно — никто, и им никто не обладает.
On what shalt thou then build thy happy world?	На чём построишь ты тогда свой будущий счастливый мир?
Cast off thy life and mind, then art thou Self,	Отбрось свой ум и жизнь, тогда ты станешь этим Высшим "Я",
An all-seeing omnipresence stark, alone.	Присутствием — всё видящим и вездесущим, совершенным, одиноким.
If God there is he cares not for the world;	И если Бог и есть, он не заботится о мире;
All things he sees with calm indifferent gaze,	На всё взирает он спокойным, беспристрастным взглядом,
He has doomed all hearts to sorrow and desire,	Он все сердца обрёк желать и горевать,
He has bound all life with his implacable laws;	Всю жизнь связал неумолимыми законами;
He answers not the ignorant voice of prayer.	Не отвечает он невежественным голосам молитвы.
Eternal while the ages toil beneath,	Пока эпохи трудятся под ним,
Unmoved, untouched by aught that he has made,	Неколебимый, незатронутый ничем им сотворённым, вечный,
He sees as minute details mid the stars	Он смотрит как на мелкие, сиюминутные детали среди звёзд,
The animal's agony and the fate of man:	И на агонию зверей, и на судьбу людей:
Immeasurably wise, he exceeds thy thought;	Неописуемо мудрее, превосходит он любую мысль;
His solitary joy needs not thy love.	Для одинокой радости своей он не нуждается в твоей любви.
His truth in human thinking cannot dwell:	Его божественная истина не может жить средь мысли человека:
If thou desirest Truth, then still thy mind	И если ты желаешь Истины, то успокой свой ум навеки,
For ever, slain by the dumb unseen Light.	Убей его немым незримым Светом.
Immortal bliss lives not in human air:	Бессмертное блаженство не живёт в привычной человеку атмосфере:
How shall the mighty Mother her calm delight	И как могучая Божественная Мать смогла бы тихий свой восторг
Keep fragrant in this narrow fragile vase,	Сберечь таким же свежим в этой узкой хрупкой вазе,
Or lodge her sweet unbroken ecstasy	Иль поселить свой нерушимый сладостный экстаз
In hearts which earthly sorrow can assail	В сердца, что уязвимы для земного горя и страдания,
And bodies careless Death can slay at will?	В тела, которые безжалостная Смерть способна убивать, когда захочет?
Dream not to change the world that God has planned,	И не мечтай, что сможешь изменить весь этот мир, спланированный Богом,
Strive not to alter his eternal law.	И не старайся переделать вечные его законы.
If heavens there are whose gates are shut to grief,	Но если существуют небеса, врата которых заперты для горя,
There seek the joy thou couldst not find on earth;	То там ищи ту радость, что найти не сможешь на земле,
Or in the imperishable hemisphere	Иль в полусфере нерушимого,
Where Light is native and Delight is king	Где Свет — один из местных жителей, Восторг — их царь,
And Spirit is the deathless ground of things,	А Дух — бессмертная основа для всего,
Choose thy high station, child of Eternity.	О Вечности дитя, там для себя ты выберешь высокие палаты.
If thou art Spirit and Nature is thy robe,	И если ты есть Дух, а вся Природа — только одеяние,
Cast off thy garb and be thy naked self	То сбрось наряд и стань одним лишь обнажённым "я",
Immutable in its undying truth,	Что не меняется в своей бессмертной истине,
Alone for ever in the mute Alone.	Одна, навеки в тишине, безмолвии Единого.
Turn then to God, for him leave all behind;	А после — повернись к Всевышнему, и для него оставь всё позади;
Forgetting love, forgetting Satyavan,	Забыв любовь, забыв и Сатьявана,
Annul thyself in his immobile peace.	Попробуй растворить себя средь неподвижности его покоя.
O soul, drown in his still beatitude.	Душа, попробуй утонуть в его тиши блаженства.
For thou must die to thyself to reach God's height:	Ведь, чтобы подойти к высотам Бога, ты должна погибнуть для себя:
I, Death, am the gate of immortality."	Я, Смерть — и есть врата в бессмертие."
But Savitri answered to the sophist God:	Однако же, Савитри так ответила софисту-Богу:
"Once more wilt thou call Light to blind Truth's eyes,	"И сколько раз ты будешь звать на помощь Свет, чтоб ослепить взгляд Истины,
Make Knowledge a catch of the snare of Ignorance	Чтоб сделать Знание защёлкой для силков Невежества,
And the Word a dart to slay my living soul?	А Слово — дротиком, чтоб погубить мою живую душу?
Offer, O King, thy boons to tired spirits	Ты предложи, о Царь, свои блага уставшему от жизни духу,
And hearts that could not bear the wounds of Time,	Сердцам, которые не могут выносить удары, раны Времени,
Let those who were tied to body and to mind,	Пусть те, кто так привязан к телу и уму,
Tear off those bonds and flee into white calm	Порвут все эти узы, улетая в чистоту покоя,
Crying for a refuge from the play of God.	Взывая об убежище от действия, игры Всевышнего.
Surely thy boons are great since thou art He!	Конечно, блага велики твои, ведь ты есть Он!
But how shall I seek rest in endless peace	Но как же в бесконечности покоя мне искать отдохновения,
Who house the mighty Mother's violent force,	Мне, поселившей яростную мощь могучей Матери,
Her vision turned to read the enigmaed world,	И виденье её, направленное чтоб читать загадочный наш мир,
Her will tempered in the blaze of Wisdom's sun	Её божественную волю, закалённую в сияньи солнца Мудрости,
And the flaming silence of her heart of love?	И жгучее молчанье сердца, полного любви?
The world is a spiritual paradox	Весь этот мир — духовный парадокс,
Invented by a need in the Unseen,	Изобретённый, по необходимости, в Незримом,
A poor translation to the creature's sense	Корявый перевод на чувственный язык творения
Of That which for ever exceeds idea and speech,	Того, что вечно превосходит всякую идею, речь,
A symbol of what can never be symbolised,	И символ той реальности, что невозможно никогда представить символом,
A language mispronounced, misspelt, yet true.	И языка, неправильно произносимой, и с ошибками, но всё же истины.
Its powers have come from the eternal heights	Его могущества спустились с пиков вечного,
And plunged into the inconscient dim Abyss	Они ныряют в смутную Пучину подсознания,
And risen from it to do their marvellous work.	И поднимаются оттуда, чтобы совершить свою чудесную работу.
The soul is a figure of the Unmanifest,	Душа есть некий образ Непроявленного,
The mind labours to think the Unthinkable,	Ум трудится, чтобы помыслить о Немыслимом,
The life to call the Immortal into birth,	Жизнь — чтоб призвать Бессмертного в рождение,
The body to enshrine the Illimitable.	А тело — дать приют для Беспредельного.
The world is not cut off from Truth and God.	Мир не отрезан от Всевышнего и Истины.
In vain thou hast dug the dark unbridgeable gulf,	Напрасно ты здесь вырыл бездну безнадёжности, которую не перекрыть мостом,
In vain thou hast built the blind and doorless wall:	Напрасно выстроил глухую стену без дверей:
Man's soul crosses through thee to Paradise,	Душа у человека сквозь тебя пройдёт и выйдет в Рай,
Heaven's sun forces its way through death and night;	Божественное солнце путь проложит свой и через смерть, и через ночь.
Its light is seen upon our being's verge.	Его свет виден на границе нашего существования.
My mind is a torch lit from the eternal sun,	Мой ум — один из факелов, зажжённый вечным солнцем,
My life a breath drawn by the immortal Guest,	Моя жизнь на земле — дыхание, рождённое бессмертным Гостем,
My mortal body is the Eternal's house.	А тело смертной — дом для Вечного.
Already the torch becomes the undying ray,	И этот факел стал уже негаснущем лучом,
Already the life is the Immortal's force,	И эта жизнь — уже могуществом Бессмертного,
The house grows of the householder part and one.	Дом вырос выше и палат хозяина, и самого владельца.
How sayst thou Truth can never light the human mind	Зачем ты говоришь, что Истина не сможет озарить ум человека,
And Bliss can never invade the mortal's heart	Блаженство — никогда не сможет завладеть сердцами смертных,
Or God descend into the world he made?	А Бог — спуститься в мир, который создал?
If in the meaningless Void creation rose,	И если посреди бесцельной Пустоты вдруг поднялось творенье,
If from a bodiless Force Matter was born,	Из бестелесной Силы родилась Материя,
If Life could climb in the unconscious tree,	И если Жизнь смогла подняться в неосознающем дереве,
Its green delight break into emerald leaves	Её покрытый зеленью восторг прорвался в изумрудных листьях,
And its laughter of beauty blossom in the flower,	Смех красоты её раскрылся в множестве цветов,
If sense could wake in tissue, nerve and cell	И чувству удалось проснуться в тканях тела, клетках, нервах,
And Thought seize the grey matter of the brain,	А в серых тканях мозга появилась Мысль,
And soul peep from its secrecy through the flesh,	И из своей завесы тайны, через плоть, украдкой глянула душа,
How shall the nameless Light not leap on men,	То, как же тот невыразимый Свет не перекинется на человека,
And unknown powers emerge from Nature's sleep?	И как неведомые силы не проснутся ото сна Природы?
Even now hints of a luminous Truth like stars	Уже сейчас намёки светлой Истины, как звёзды,
Arise in the mind-mooned splendour of Ignorance;	Встают средь роскоши Невежества под месяцем-умом;
Even now the deathless Lover's touch we feel:	Уже сейчас мы чувствуем касание бессмертного Любимого:
If the chamber's door is even a little ajar,	И если дверь в палату приоткрыта, пусть и ненамного,
What then can hinder God from stealing in	Что сможет удержать Всевышнего проникнуть внутрь,
Or who forbid his kiss on the sleeping soul?	Кто запретит ему оставить поцелуй на дремлющей душе?
Already God is near, the Truth is close:	Уже Бог рядом, Истина уже близка:
Because the dark atheist body knows him not,	И неужели, если тело атеиста, полного неведенья, его не знает,
Must the sage deny the Light, the seer his soul?	То мудрый должен отрицать небесный Свет, провидец — собственную душу?
I am not bound by thought or sense or shape;	Я ведь не связана, ни мыслями, ни чувствами, ни обликом;
I live in the glory of the Infinite,	Я обитаю в славе Бесконечности,
I am near to the Nameless and Unknowable,	Я — около Неописуемого и Непознаваемого,
The Ineffable is now my household mate.	И сам Невыразимый ныне — друг моей семьи.
But standing on Eternity's luminous brink	Но, встав на озарённой грани Вечности,
I have discovered that the world was He;	Я поняла, что мир — есть Он;
I have met Spirit with spirit, Self with self,	Я повстречала духом — Дух, и тем "я", что во мне — Божественное "Я",
But I have loved too the body of my God.	Но тело Бога моего я полюбила тоже.
I have pursued him in his earthly form.	И я пошла за ним, в его земном обличии.
A lonely freedom cannot satisfy	Не может одинокая свобода радовать то сердце,
A heart that has grown one with every heart:	Что стало с каждым сердцем слито и едино:
I am a deputy of the aspiring world,	Я — делегат стремящегося мира,
My spirit's liberty I ask for all."	Свою свободу духа — я прошу для всех."

Then rang again a deeper cry of Death.	Вновь зазвенел глубокий голос бога Смерти.
As if beneath its weight of sterile law	И словно ощущая вес бесплодного закона,
Oppressed by its own obstinate meaningless will,	И угнетаемый своей бессмысленной упрямой волей,
Disdainful, weary and compassionate,	Пренебрежительный, усталый, сострадающий,
It kept no more its old intolerant sound,	Оставив прежний нетерпимый тон,
But seemed like life's in her unnumbered paths	Он стал похож на голос жизни на её бесчисленных путях,
Toiling for ever and achieving nought	Что вечно трудится и ничего не достигает,
Because of birth and change, her mortal powers	Из-за того, что и рождение, и изменение, и смертные её могущества,
By which she lasts, around the term-posts fixed	Благодаря которым держится она, привязаны к границам,
Turning of a wide circling aimless race	И кружатся в широком колесе бесцельной гонки,
Whose course for ever speeds and is the same.	Которая всегда спешит, и вечно остаётся той же самой.
In its long play with Fate and Chance and Time	В своей давно начавшейся игре со Случаем, Судьбой и Временем,
Assured of the game's vanity lost or won,	Уверившись, что всё напрасно — победишь ты или проиграешь,
Crushed by its load of ignorance and doubt	Придавленный под тяжестью сомнений и невежества,
Which knowledge seems to increase and growth to enlarge,	Хоть кажется, что знание растёт и расширяется,
The earth-mind sinks and it despairs and looks	Слабеет ум земли, впадает в безнадёжность,
Old, weary and discouraged on its work.	И выглядит усталым, старым, разочаровавшимся в своей работе.
Yet was all nothing then or vainly achieved?	Но неужели всё, что было — пустота, и достижения напрасны?
Some great thing has been done, some light, some power	Ведь создано какое-то величие, какой-то свет и сила
Delivered from the huge Inconscient's grasp:	Освободились из гигантской хватки Несознания:
It has emerged from night; it sees its dawns	Оно возникло из ночи, и смотрит на свои рассветы,
Circling for ever though no dawn can stay.	Что вечно кружатся, и ни один рассвет не может задержаться.
This change was in the godhead's far-flung voice;	Летящий в дали голос божества переменился;
His form of dread was altered and admitted	Его обличье ужаса открылось с новой стороны
Our transient effort at eternity,	И допустило к вечности людские бренные усилия,
Yet flung vast doubts of what might else have been	Хоть и набросило широкие сомнения, Способно ли оно вообще существовать,
On grandiose hints of an impossible day.	На грандиозные намёки невозможного, немыслимого дня.
The great voice surging cried to Savitri:	Величественный голос, нарастая, выкрикнул Савитри:
"Because thou knowst the wisdom that transcends	"Раз ты познала мудрость, что выходит за пределы масок форм,
Both veil of forms and the contempt of forms,	И выше, чем презренье к сотворённым формам,
Arise delivered by the seeing gods.	То встань, освобождённая всевидящими божествами.
If free thou hadst kept thy mind from life's fierce stress,	И если сохраняешь ум свободным от неистового напряженья жизни,
Thou mightst have been like them omniscient, calm.	Ты сможешь быть, как и они, всезнающей, спокойной.
But the violent and passionate heart forbids.	Однако страстное твоё и яростное сердце это не позволит.
It is the storm bird of an anarch Power	Оно взмывает буревестником мятежной Силы,
That would upheave the world and tear from it	Что хочет этот мир поднять, сорвав с него
The indecipherable scroll of Fate,	Загадочные, тайные скрижали Рока,
Death's rule and Law and the unknowable Will.	Закон, правленье Смерти, и непознаваемую Волю.
Hasteners to action, violators of God	Тот, кто торопит действие и нарушает правила Всевышнего,
Are these great spirits who have too much love,	Великий дух, с огромными запасами любви,
And they who formed like thee, for both art thou,	Такие люди по строению похожи на тебя, сотворены для той же цели,
Have come into the narrow bounds of life	Они приходят в узкие границы жизни
With too large natures overleaping time.	С их слишком уж широким естеством, опережая время.
Worshippers of force who know not her recoil,	Поклонники той силы, что не знает отступления,
Their giant wills compel the troubled years.	Своей гигантской воле подчиняют взбудораженные годы.
The wise are tranquil; silent the great hills	Спокойны мудрецы; безмолвны, как великие предгорья,
Rise ceaselessly towards their unreached sky,	И непрестанно поднимаются к своим недостижимым небесам,
Seated on their unchanging base, their heads	Найдя незыблемое основание, их головы
Dreamless in heaven's immutable domain.	Живут без грёз в небесных неизменных сферах.
On their aspiring tops, sublime and still,	На их стремящихся вершинах, утончённые и тихие,
Lifting half-way to heaven the climbing soul	Подняв до половины к небесам идущую к высотам душу,
The mighty mediators stand content	Стоят могучие посредники, которые согласны
To watch the revolutions of the stars:	Смотреть на то, как обращаются по кругу звёзды:
Motionlessly moving with the might of earth,	Бездвижно двигаясь могуществом земли,
They see the ages pass and are the same.	Они глядят на проходящие века, что вечно те же самые.
The wise think with the cycles, they hear the tread	Они способны рассуждать эпохами и слышать шаг событий далёкого грядущего;
Of far-off things; patient, unmoved they keep	С терпением, не двигаясь, те мудрецы хранят
Their dangerous wisdom in their depths restrained,	Свою опасную для мира мудрость, сдерживая в глубине,
Lest man's frail days into the unknown should sink	Чтоб наша хрупкая обыденная жизнь не погрузилась в неизвестность,
Dragged like a ship by bound leviathan	Утянутая как корабль, обхваченный левиафаном,
Into the abyss of his stupendous seas.	В бездонные пучины необъятных океанов.
Lo, how all shakes when the gods tread too near!	Смотри, как всё трясётся, если слишком близок шаг богов!
All moves, is in peril, anguished, torn, upheaved.	Всё движется, и всё в опасности, измученное, порванное, извергаемое.
The hurrying aeons would stumble on too swift	Но если бы могущество небес застало бы врасплох несовершенную планету,
If strength from heaven surprised the imperfect earth	То торопливые эпохи оступились бы от слишком быстрой скорости,
And veilless knowledge smote these unfit souls.	А неприкрытое вуалью знание разбило бы неподготовленные души.
The deities have screened their dreadful power:	И божества скрывают страшное своё могущество:
God hides his thought and, even, he seems to err.	Бог прячет мысль свою, и даже кажется, что ошибается.
Be still and tardy in the slow wise world.	Савитри, будь спокойна и нетороплива в этом медленном и мудром мире.
Mighty art thou with the dread goddess filled,	Ты вся наполнена могуществом той ужасающей богини,
To whom thou criedst at dawn in the dim woods.	К которой ты взывала на заре в туманных чащах.
Use not thy strength like the wild Titan souls!	Не пользуйся своею силой, словно дикая душа Титана!
Touch not the seated lines, the ancient laws,	Не прикасайся к проведённым некогда границам, к древнему закону,
Respect the calm of great established things."	И уважай спокойствие великих и укоренившихся вещей."
But Savitri replied to the huge god:	Савитри так ответила гигантского размера богу:
"What is the calm thou vauntst, O Law, O Death?	"Что за спокойствие ты превозносишь, о Закон, о Смерть?
Is it not the dull-visioned tread inert	Не тот ли плохо видящий, инертный шаг
Of monstrous energies chained in a stark round	Чудовищных энергий, скованных цепями в неподвижный круг,
Soulless and stone-eyed with mechanic dreams?	Бездушных, с каменными лицами, с механистичными мечтами?
Vain the soul's hope if changeless Law is all:	Напрасна для души надежда, если неменяющийся никогда Закон есть всё:
Ever to the new and the unknown press on	Всегда для нового и неизведанного давят, наседают
The speeding aeons justifying God.	Спешащие эпохи, объясняя это Богом.
What were earth's ages if the grey restraint	И чем бы были на земле века, когда бы мрачные ограничения
Were never broken and glories sprang not forth	Не нарушались никогда, когда великолепия бы не неслись вперёд,
Bursting their obscure seed, while man's slow life	Взрывая скрытые источники, когда бы медленная поступь жизни человека
Leaped hurried into sudden splendid paths	Не прыгала бы в спешке, на нежданные роскошные пути,
By divine words and human gods revealed?	Что открываются божественною речью и гуманными богами?
Impose not upon sentient minds and hearts	Зачем навязывать осознающему уму и сердцу
The dull fixity that binds inanimate things.	Тупую неподвижность, что связала неодушевлённое?
Well is the unconscious rule for the animal breeds	Правленье несознательного хорошо лишь для домашнего скота,
Content to live beneath the immutable yoke;	Согласного всегда жить с неменяющимся никогда ярмом;
Man turns to a nobler walk, a master path.	А человек повёрнут к более высокому движению, к пути хозяина.
I trample on thy law with living feet;	Я растопчу своей живой ногою твой закон;
For to arise in freedom I was born.	Я рождена чтоб воспарить в свободу.
If I am mighty let my force be unveiled	И если я сильна, пусть эта сила станет неприкрытой,
Equal companion of the dateless powers,	Как равный компаньон для вечных сил,
Or else let my frustrated soul sink down	Иначе, побеждённая и недостойная для Божества
Unworthy of Godhead in the original sleep.	Пусть упадёт моя душа в первоначальный сон.
I claim from Time my will's eternity,	Я требую у Времени всю вечность мне принадлежащей воли,
God from his moments." Death replied to her,	И Бога у его мгновений." Бог Смерти отвечал,
"Why should the noble and immortal will	"Но почему бессмертная и благородная такая воля
Stoop to the petty works of transient earth,	Должна спускаться до ничтожности работ на временной земле,
Freedom forgotten and the Eternal's path?	Что позабыла и свободу, и дорогу Вечного?
Or is this the high use of strength and thought,	И разве дело это — для такой высокой силы и высокой мысли —
To struggle with the bonds of death and time	Бороться с узами, наложенными временем и смертью,
And spend the labour that might earn the gods	На это тратить труд, достойный подвигов богов,
And battle and bear agony of wounds	Сражаться в битвах и переносить боль ран,
To grasp the trivial joys that earth can guard	Ловить обычные людские радости, которые земля способна сохранить
In her small treasure-chest of passing things?	В своём ничтожном сундучке сокровищ преходящего?
Child, hast thou trodden the gods beneath thy feet	Дитя, своей стопой ты попрала богов
Only to win poor shreds of earthly life	Лишь чтоб добиться жалкого обрывка жизни на земле
For him thou lov'st cancelling the grand release,	Для своего любимого, отвергнув грандиозное освобождение,
Keeping from early rapture of the heavens	Не подпуская к близкому небесному восторгу
His soul the lenient deities have called?	Ту душу, что позвали снисходительные боги?
Are thy arms sweeter than the courts of God?"	Ну неужели руки у тебя нежней и слаще, чем палаты Бога?"
She answered, "Straight I trample on the road	Она ответила: "Я лишь шагаю прямо по дороге,
The strong hand hewed for me which planned our paths.	Что прорубила для меня могучая рука, наметившая нам пути.
I run where his sweet dreadful voice commands	Я лишь бегу туда, куда велит его ужасный, и в то же время, сладкий голос,
And I am driven by the reins of God.	Я двигаюсь туда, куда меня ведут поводья Бога.
Why drew he wide his scheme of mighty worlds	Зачем он расчертил широкий план своих могучих царств, миров,
Or filled infinity with his passionate breath?	Зачем дыханьем, полным страсти, наполняет бесконечность?
Or wherefore did he build my mortal form	И для чего он создал для меня мой смертный облик
And sow in me his bright and proud desires,	И поселил во мне свои сияющие, гордые желания,
If not to achieve, to flower in me, to love,	Как не затем, чтоб достигать их, чтоб они цвели во мне, чтобы любить,
Carving his human image richly shaped	Чтоб высекать его богатый образ человека
In thoughts and largenesses and golden powers?	В прекрасных силах, в мыслях, в широте?
Far Heaven can wait our coming in its calm.	Пусть даль Небес пока что тихо ожидает нашего прихода.
Easy the heavens were to build for God.	Легко для Бога было сделать небеса.
Earth was his difficult matter, earth the glory	Земля была задачей потрудней, земля дала
Gave of the problem and the race and strife.	Великолепие проблемы, состязания, борьбы.
There are the ominous masks, the terrible powers;	Здесь есть и злые маски и ужасные могущества;
There it is greatness to create the gods.	Но здесь есть и величие, способное творить богов.
Is not the spirit immortal and absolved	И разве дух — бессмертный и освобождённый навсегда —
Always, delivered from the grasp of Time?	Сейчас свободен от захвата Временем?
Why came it down into the mortal's Space?	Иначе бы зачем ему спускаться вниз, в Пространство смертных?
A charge he gave to his high spirit in man	Он дал задание возвышенному духу в человеке
And wrote a hidden decree on Nature's tops.	И подписал сокрытый ото всех указ на верхних этажах Природы.
Freedom is this with ever seated soul,	Его задание — свобода, но с душой на вечном троне,
Large in life's limits, strong in Matter's knots,	Широкая в границах жизни, сильная среди узлов Материи,
Building great stuff of action from the worlds	И возводящая великую ткань действия среди миров,
To make fine wisdom from coarse, scattered strands	Чтобы творить утонченную мудрость из отброшенной и грубой пряди,
And love and beauty out of war and night,	Любовь и красоту — из ночи и войны,
The wager wonderful, the game divine.	Вот — удивительная ставка в той божественной игре.
What liberty has the soul which feels not free	Что за свобода у души, которая не чувствует себя свободной,
Unless stripped bare and cannot kiss the bonds	Пока не обнажится догола, пока не сможет целовать те узы,
The Lover winds around his playmate's limbs,	Что обвивает Любящий вокруг своих друзей,
Choosing his tyranny, crushed in his embrace?	И выбрав тиранию Бога, не будет стиснута в его объятии?
To seize him better with her boundless heart	Чтоб лучше охватить его своим безбрежным сердцем
She accepts the limiting circle of his arms,	Она согласна на ограничения кольца его прекрасных рук,
Bows full of bliss beneath his mastering hands	Она склоняется, в блаженстве под его могучими и властными руками,
And laughs in his rich constraints, most bound, most free.	Смеётся на его обильные ограничения,
This is my answer to thy lures, O Death."	Чем больше связана — тем более свободна. Вот мой ответ твоим соблазнам, Смерть."

Immutable, Death's denial met her cry:	Бог Смерти неизменно отвечал отказом на её призыв:
"However mighty, whatever thy secret name	"Какой бы ты могучей не была, каким бы тайным именем не называлась
Uttered in hidden conclaves of the gods,	На скрытых ото всех собраниях богов,
Thy heart's ephemeral passion cannot break	Недолговечная страсть сердца твоего не сможет сделать брешь
The iron rampart of accomplished things	В железном бастионе завершённости и совершенства
With which the great Gods fence their camp in Space.	Которым замечательные Боги отделяют лагерь свой в Пространстве.
Whoever thou art behind thy human mask,	И кем бы не была ты за своею маской человека,
Even if thou art the Mother of the worlds	И даже если ты — сама Божественная Мать миров
And pegst thy claim upon the realms of Chance,	И хочешь бросить требованье царствам Случая,
The cosmic Law is greater than thy will.	Космический Закон сильней твоей высокой воли.
Even God himself obeys the Laws he made:	Ведь даже сам Всевышний подчиняется Законам, что он создал:
The Law abides and never can it change,	Закон останется и никогда его ты не изменишь,
The Person is a bubble on Time's sea.	А Личность — только пузырёк в огромном море Времени.
A forerunner of a greater Truth to come,	Предвестник более великой Истины, которая должна прийти,
Thy soul creator of its freer Law,	Твоя душа — творец другого, более свободного Закона,
Vaunting a Force behind on which it leans,	Всё время превозносит Силу позади себя, свою опору,
A Light above which none but thou hast seen,	И некий Свет над ней, которого никто пока не видел,
Thou claimst the first fruits of Truth's victory.	А ты уже сейчас желаешь первые плоды победы этой Истины.
But what is Truth and who can find her form	Но что это за Истина и кто способен обнаружить форму этой Истины
Amid the specious images of sense,	Среди правдоподобных представлений чувств,
Amid the crowding guesses of the mind	Среди догадок, что переполняют ум,
And the dark ambiguities of a world	Средь тёмных двойственностей мира,
Peopled with the incertitudes of Thought?	Где поселилась неопределённость Мысли?
For where is Truth and when was her footfall heard	Скажи, где — эта Истина, когда услышим мы её шаги
Amid the endless clamour of Time's mart	Средь нескончаемого гвалта на базаре Времени,
And which is her voice amid the thousand cries	Как голос у неё узнать средь тысяч криков,
That cross the listening brain and cheat the soul?	Которые идут сквозь слушающий мозг, которые обманывают душу?
Or is Truth aught but a high starry name	А может, Истина — ничто, лишь звёздное возвышенное имя,
Or a vague and splendid word by which man's thought	Иль неотчётливое, но блистательное слово,
Sanctions and consecrates his nature's choice,	Которым человеческая мысль стремится освятить, Одобрить выбор, сделанный природой человека,
The heart's wish donning knowledge as its robe,	Желанье сердца, одевающее знание как платье,
The cherished idea elect among the elect,	Иль бережно хранимая идея, избранная среди многих избранных,
Thought's favourite mid the children of half-light	Любимая, особенная мысль, средь порождений полусвета,
Who high-voiced crowd the playgrounds of the mind	Которая своим высоким голосом заполнила площадки игр ума,
Or people its dormitories in infant sleep?	И поселилась в спальнях у него, когда он спал ещё младенцем?
All things hang here between God's yes and no,	Здесь всё висит меж "да" Всевышнего и "нет",
Two Powers real but to each other untrue,	Две Силы здесь реальны, но для каждой из тех Сил другая неверна,
Two consort stars in the mooned night of mind	Как два супруга, или две звезды, в ночи ума луною озарённой,
That towards two opposite horizons gaze,	Что смотрят в разных, противоположных направлениях,
The white head and black tail of the mystic drake,	Одна из Сил подобна белой голове, Другая — чёрному хвосту мистического селезня,
The swift and the lame foot, wing strong, wing broken	Там — быстрая нога, а там — хромая, Здесь сильное крыло, а там — крыло подбитое,
Sustaining the body of the uncertain world,	Поддерживают основанье ненадёжного, изменчивого мира,
A great surreal dragon in the skies.	Великий сюрреалистический дракон, парящий в небесах.
Too dangerously thy high proud truth must live	Но в чересчур большой опасности должна жить гордая
Entangled in Matter's mortal littleness.	Возвышенная истина твоя, опутанная смертной малостью Материи.
All in this world is true, yet all is false:	Всё в этом мире — истина, и всё, при этом, ложь:
Its thoughts into an eternal cipher run,	Все мысли в этом мире убегают к коду вечного,
Its deeds swell to Time's rounded zero sum.	Его дела растут и разрастаются до нулевого округлённого итога Времени.
Thus man at once is animal and god,	Так, человек одновременно — и животное, и бог,
A disparate enigma of God's make	Несоразмерная загадка, созданная Богом,
Unable to free the Godhead's form within,	И неспособная освободить свой образ Божества внутри,
A being less than himself, yet something more,	Он — существо, что меньше самого себя, и в то же время, что-то большее,
The aspiring animal, the frustrate god	Он — устремлённое животное, он побеждённый бог,
Yet neither beast nor deity but man,	Но всё ж — не зверь, не божество, а человек,
But man tied to the kind earth's labour strives to exceed	Но человек, привязанный к земным трудам, которые стремится превзойти,
Climbing the stairs of God to higher things.	По лестнице Всевышнего взбираясь к более высокому.
Objects are seemings and none knows their truth,	Все вещи — только видимость, никто не знает настоящей истины за ними,
Ideas are guesses of an ignorant god.	Идеи — только озарения незнающего бога.
Truth has no home in earth's irrational breast:	У Истины нет дома в иррациональности груди земли:
Yet without reason life is a tangle of dreams,	Но жизнь без разума — вообще, переплетенье грёз,
But reason is poised above a dim abyss	И разум балансирует над смутной пропастью,
And stands at last upon a plank of doubt.	Встав на одном конце доски сомнения.
Eternal truth lives not with mortal men.	Та истина, которая от Вечного, не может жить со смертными людьми.
Or if she dwells within thy mortal heart,	Но если всё ж она сумела поселиться в смертном сердце у тебя,
Show me the body of the living Truth	То покажи мне тело той живой высокой Истины,
Or draw for me the outline of her face	Или хотя бы обрисуй черты её лица,
That I too may obey and worship her.	Чтоб я мог тоже подчиняться ей и поклоняться.
Then will I give thee back thy Satyavan.	Тогда отдам назад тебе я Сатьявана.
But here are only facts and steel‑bound Law.	Но здесь — лишь факты и Закон с его железными границами.
This truth I know that Satyavan is dead	Я знаю истину, что Сатьяван твой — мёртв,
And even thy sweetness cannot lure him back.	И даже сладости твоей не выманить его обратно.
No magic Truth can bring the dead to life,	И ни одна магическая Истина не принесёт умершего обратно в жизнь,
No power of earth cancel the thing once done,	И никакая сила на земле не сможет отменить, что совершилось,
No joy of the heart can last surviving death,	И никакая радость сердца не способна здесь остаться, выжив после смерти,
No bliss persuade the past to live again.	И ни одно блаженство не уговорит прошедшее прожить опять.
But Life alone can solace the mute Void	Одна лишь Жизнь способна утешать немую Пустоту,
And fill with thought the emptiness of Time.	И мыслью наполнять бессодержательное Время.
Leave then thy dead, O Savitri, and live."	Оставь ты умершего своего, Савитри, и живи."
The Woman answered to the mighty Shade,	Могучей Тени Женщина ответила,
And as she spoke, mortality disappeared;	Пока она произносила свой ответ, всё смертное в ней растворилось,
Her Goddess self grew visible in her eyes,	И внутреннее "я" её Богини стало видимым в её глазах,
Light came, a dream of heaven, into her face.	И Свет, мечта небес, спустился на её лицо.
"O Death, thou too art God and yet not He,	"Бог Смерти, знаю я — ты тоже Бог, но всё ж — не Он,
But only his own black shadow on his path	А только чёрное пятно его тени, лежащее среди его дороги,
As leaving the Night he takes the upward Way	Как будто, покидая Ночь, он начинает восходящий Путь
And drags with him its clinging inconscient Force.	И тянет за собой свою прилипшую и бессознательную Силу.
Of God unconscious thou art the dark head,	Ты — тёмная вершина несознанья Бога,
Of his Ignorance thou art the impenitent sign,	Ты — закоснелый знак его Невежества,
Of its vast tenebrous womb the natural child,	Родное детище его широкого и сумрачного чрева,
On his immortality the sinister bar.	И страшный, злой барьер перед его бессмертием.
All contraries are aspects of God's face.	Все противоположности — лишь стороны лица Всевышнего.
The Many are the innumerable One,	И всё Многообразие — бесчисленный Единый,
The One carries the multitude in his breast;	Единый, что несёт всё это множество в своей груди;
He is the Impersonal, inscrutable, sole,	Он — тот Безличный, одинокий и непостижимый,
He is the one infinite Person seeing his world;	Та бесконечная единственная Личность, что смотрит на свой мир;
The Silence bears the Eternal's great dumb seal,	Безмолвие отмечено великою немой печатью Вечного,
His light inspires the eternal Word;	Его свет вдохновляет вечно существующее Слово;
He is the Immobile's deep and deathless hush,	Он — и глубины Неподвижного, и тишина без смерти,
Its white and signless blank negating calm,	И чистое его, без признаков, пустое, отрицающее всё спокойствие,
Yet stands the creator Self, the almighty Lord	И всё же — он встаёт как созидающее "Я", как всемогущий Господин,
And watches his will done by the forms of Gods	И наблюдает собственную волю, исполняемую формами Богов,
And the desire that goads half‑conscious man	Желанье, что подстёгивает полусознающего, незнающего человека,
And the reluctant and unseeing Night.	А также — неохотную, невидящую Ночь.
These wide divine extremes, these inverse powers	Те две широкие, божественные крайности, обратные друг к другу силы —
Are the right and left side of the body of God;	Есть правый бок и левый тела Бога;
Existence balanced twixt two mighty arms	Существованье, балансируя между двумя могучими руками,
Confronts the mind with unsolved abysms of Thought.	Встречает ум, с его неразрешимою пучиной Мысли.
Darkness below, a fathomless Light above,	Так Темнота под нами и неизмеримый Свет над нами
In Light are joined, but sundered by severing Mind	Сливаются в том Свете, но разъединяются всё-разделяющим Умом,
Stand face to face, opposite, inseparable,	Стоящие лицом к лицу, хоть и противоположные, но всё ж неразделимые,
Two contraries needed for his great World-task,	Те два противника нужны его великому намерению Мира,
Two poles whose currents wake the immense World-Force.	Два полюса, которые теченьями своими будят необъятность Силы Мира.
In the stupendous secrecy of his Self,	В той изумительной, огромной тайне Высшего Божественного "Я",
Above the world brooding with equal wings,	Паря над миром на двух равных крыльях,
He is both in one, beginningless, without end:	Он — это два в одном, не знающие ни начала, ни конца:
Transcending both, he enters the Absolute.	Превосходя обоих, он вступает в Абсолют.
His being is a mystery beyond mind,	Его существованье — тайна за пределами ума,
His ways bewilder mortal ignorance;	Его пути ошеломляют смертное невежество;
The finite in its little sections parked,	Конечное, что притулилось на своих коротеньких наделах,
Amazed, credits not God's audacity	Лишь поражается, не доверяя дерзости Всевышнего,
Who dares to be the unimagined All	Который смеет быть невообразимым Всем,
And see and act as might one Infinite.	И действовать, и видеть так, как может только Бесконечное.
Against human reason this is his offence,	И в этом преступление его перед рассудком человека —
Being known to be for ever unknowable,	Быть существом, которое всегда непознаваемо,
To be all and yet transcend the mystic whole,	Быть всем на свете, и при этом всё ж превосходить мистическое целое,
Absolute, to lodge in a relative world of Time,	Быть Абсолютом, но селиться в относительном, условном мире Времени,
Eternal and all-knowing, to suffer birth,	Быть Вечным и всезнающим, однако же терпеть рождение,
Omnipotent, to sport with Chance and Fate,	Быть Всемогущим, но соревноваться и с Судьбой, и с Случаем,
Spirit, yet to be Matter and the Void,	Быть Духом, и одновременно — быть Материей, быть Пустотой,
Illimitable, beyond form or name,	Быть Беспредельным, вне каких-то форм и имени,
To dwell within a body, one and supreme	Жить в теле, но при этом быть единым и превосходящим всё,
To be animal and human and divine:	Быть зверем, человеком, и — божественным:
A still deep sea, he laughs in rolling waves;	Глубокий, тихий океан — он улыбается в накате волн;
Universal, he is all, - transcendent, none.	Вселенский, он есть всё, и трансцендентный, он — никто.
To man's righteousness this is his cosmic crime,	По справедливости людей — он совершил космическое преступление,
Almighty beyond good and evil to dwell	Тем, что живет всесильным, за пределами добра и зла,
Leaving the good to their fate in a wicked world	Оставив доброту её судьбе в зловещем мире,
And evil to reign in this enormous scene.	И позволяя злу царить на этой необъятной сцене.
All opposition seems and strife and chance,	Здесь всякое сопротивление, борьба, удача кажутся
An aimless labour with but scanty sense,	Бессмысленным трудом, но лишь для ограниченного чувства,
To eyes that see a part and miss the whole;	Для глаз, что видят только часть, и упускают целое;
The surface men scan, the depths refuse their search:	Здесь люди изучают то, что на поверхности, глубины отвергают их:
A hybrid mystery challenges the view,	Загадочный гибрид бросает вызов взгляду,
Or a discouraging sordid miracle.	Иль некое, убогое, сбивающее с толку чудо.
Yet in the exact Inconscient's stark conceit,	И всё же, в строгом и закостеневшем самомненьи Несознания,
In the casual error of the world's ignorance	В случайности ошибок общего, вселенского невежества
A plan, a hidden Intelligence is glimpsed.	Мелькает план, и скрытый Интеллект.
There is a purpose in each stumble and fall;	Есть цель во всяком спотыкании, падении;
Nature's most careless lolling is a pose	Лень, беззаботность — только поза для Природы,
Preparing some forward step, some deep result.	Готовящая некий новый шаг, очередной, глубокий результат.
Ingenious notes plugged into a motived score,	Изобретательные ноты вставлены в невидимую партитуру побуждений,
These million discords dot the harmonious theme	И миллионы диссонансов тут и там усеивают гармоничную мелодию
Of the evolution's huge orchestral dance.	Гигантского оркестра, исполняющего танец эволюции.
A Truth supreme has forced the world to be;	Высокая, божественная Истина заставила наш мир существовать;
It has wrapped itself in Matter as in a shroud,	Она закутала себя в Материю, как в саван,
A shroud of Death, a shroud of Ignorance.	В огромный саван Смерти и Невежества.
It compelled the suns to burn through silent Space,	Она заставила гореть бесчисленные солнца сквозь безмолвное Пространство,
Flame-signs of its uncomprehended Thought	Как огненные символы её непостижимой Мысли
In a wide brooding ether's formless muse:	В аморфном созерцании широких дум эфира:
It made of Knowledge a veiled and struggling light,	Она из Знанья сделала сражающийся, скрытый свет,
Of Being a substance nescient, dense and dumb,	Из чистого Существования — субстанцию неведения, плотную, немую,
Of Bliss the beauty of an insentient world.	А из Блаженства — красоту бесчувственного мира.
In finite things the conscious Infinite dwells:	Во всём конечном обитает сознающий Бесконечный:
Involved it sleeps in Matter's helpless trance,	Окутанный, беспомощный, он дремлет, погрузившись в транс Материи,
It rules the world from its sleeping senseless Void;	Он правит миром из своей бесчувственной дремотной Пустоты;
Dreaming it throws out mind and heart and soul	Мечтая, он бросает сердце, ум и душу
To labour crippled, bound, on the hard earth;	Трудиться искалеченными, связанными на безжалостной земле;
A broken whole it works through scattered points;	Разбитое на части целое — он трудится через разрозненные точки;
Its gleaming shards are Wisdom's diamond thoughts,	Его блестящие осколки — сверкающие мысли Мудрости,
Its shadowy reflex our ignorance.	Его неясный отблеск — наше необъятное невежество.
It starts from the mute mass in countless jets,	Он начинает путь свой из безмолвной массы в множестве несметных струй,
It fashions a being out of brain and nerve,	Из нервов, мозга — формирует жизнь,
A sentient creature from its pleasures and pangs.	Из удовольствия и боли — чувствующее живое существо.
A pack of feelings obscure, a dot of sense	Толпа неясных ощущений, точка чувства
Survives awhile answering the shocks of life,	Живёт недолго, отвечая на удары жизни,
Then, crushed or its force spent, leaves the dead form,	Затем, разрушившись или растратив силу, оставляет умершую форму,
Leaves the huge universe in which it lived	И оставляет ту огромную вселенную, в которой проживало
An insignificant unconsidered guest.	Как незначительный и неприметный гость.
But the soul grows concealed within its house;	Но всё ж душа растёт, укрытая в своём жилище,
It gives to the body its strength and magnificence;	И дарит телу собственную силу и великолепие;
It follows aims in an ignorant aimless world,	Она стремится к целям в том бесцельном и невежественном мире,
It lends significance to earth's meaningless life.	И придаёт значение бессмысленной земной обычной жизни.
A demigod animal, came thinking man;	Как полубог-животное пришёл на землю думающий человек;
He wallows in mud, yet heavenward soars in thought;	Барахтаясь в грязи, он всё же воспаряет в мыслях к небесам;
He plays and ponders, laughs and weeps and dreams,	Он то задумчив, то играет, то смеётся, то рыдает, то мечтает,
Satisfies his little longings like the beast;	То утоляет мелкие свои желания, как зверь;
He pores upon life's book with student eyes.	На книге жизни он сосредоточил изучающий свой взгляд.
Out of this tangle of intellect and sense,	Из этой мешанины чувств и интеллекта,
Out of the narrow scope of finite thought	Из узкой области конечной мысли,
At last he wakes into spiritual mind;	В конце концов, он пробуждается в духовный ум;
A high liberty begins and luminous room:	Спускается высокое освобождение и светлое жилище:
He glimpses eternity, touches the infinite,	Он может мельком видеть вечность, прикоснуться к бесконечности,
He meets the gods in great and sudden hours,	В великие, внезапные часы встречается с богами,
He feels the universe as his larger self,	Он начинает ощущать вселенную своим огромным "я",
Makes Space and Time his opportunity	Пространство, Время делает своей возможностью
To join the heights and depths of being in light,	Соединить высоты и глубины бытия в небесном свете,
In the heart's cave speaks secretly with God.	И в нише сердца тайно разговаривает с Богом.
But these are touches and high moments lived;	Но это — лишь касания, высокие мгновенья, что проходят;
Fragments of Truth supreme have lit his soul,	Осколки высшей Истины лишь ненадолго озаряют душу у него,
Reflections of the sun in waters still.	Как отраженья солнца на успокоенной поверхности воды.
A few have dared the last supreme ascent	Немногие отваживаются на высший, окончательный подъём
And break through borders of blinding light above,	И пробиваются через границы ослепляющего света наверху,
And feel a breath around of mightier air,	И чувствуют вокруг дыханье более могучей атмосферы,
Receive a vaster being's messages	И получают для себя послания от более широкой жизни,
And bathe in its immense intuitive Ray.	И омываются безмерностью интуитивного Луча.
On summit Mind are radiant altitudes	Там, на предельной высоте Ума, есть лучезарные высоты,
Exposed to the lustre of Infinity,	Открытые сиянью Бесконечности,
Outskirts and dependencies of the house of Truth,	Окраины, колонии жилища Истины,
Upraised estates of Mind and measureless.	Имения Ума, возвышенные и неизмеримые.
There man can visit but there he cannot live.	Туда способен человек прийти, но жить не сможет.
A cosmic Thought spreads out its vastitudes;	Космическая Мысль распространяет в мир свои безбрежности;
Its smallest parts are here philosophies	Её мельчайшие частицы образуют философии,
Challenging with their detailed immensity,	Бросая вызов необъятностью и множеством деталей,
Each figuring an omniscient scheme of things.	И каждая вычерчивает свой всезнающую схему всех вещей.
But higher still can climb the ascending light;	Но восходящий свет способен подниматься выше;
There are vasts of vision and eternal suns,	Там — и просторы виденья, и вечно существующие солнца,
Oceans of an immortal luminousness,	Моря бессмертной ясности и озарённости,
Flame-hills assaulting heaven with their peaks,	И пламенные горы, атакующие небеса своими пиками,
There dwelling all becomes a blaze of sight;	Там — всё живущее становится сияньем взгляда;
A burning head of vision leads the mind,	Пылающая голова у виденья ведёт и направляет ум,
Thought trails behind it its long comet tail;	Мысль оставляет позади кометный длинный хвост;
The heart glows, an illuminate and seer,	Сверкает озарённое, провидческое, сердце
And sense is kindled into identity.	И чувство загорается, становится отождествлением.
A highest flight climbs to a deepest view:	Чем выше получается полёт, тем глубже видение;
In a wide opening of its native sky	Когда случается широкое открытие его родных небес,
Intuition's lightnings range in a bright pack	То озаренья интуиции соединяются в единый ослепительный пучок,
Hunting all hidden truths out of their lairs,	И выгоняют все скрываемые истины из их укрытий,
Its fiery edge of seeing absolute	А огненные лезвия всё видящего абсолюта
Cleaves into locked unknown retreats of self,	Прокладывают путь в закрытые и неизвестные приюты "я",
Rummages the sky-recesses of the brain,	Обыскивают все небесные убежища в мозгу,
Lights up the occult chambers of the heart;	И заливают светом сокровенные палаты сердца;
Its spear-point ictus of discovery	Её остроконечные пульсации открытий
Pressed on the cover of name, the screen of form,	С усильем давят на покровы имени, завесу формы,
Strips bare the secret soul of all that is.	И раздевают донага таинственную душу у всего, что существует.
Thought there has revelation's sun-bright eyes;	Там мысли обладают ясным, словно солнце, взглядом откровения,
The Word, a mighty and inspiring Voice,	Там Слово, и могучий вдохновенный Голос
Enters Truth's inmost cabin of privacy	Приходят в самые глубинные покои, где уединилась Истина,
And tears away the veil from God and life.	Срывая прочь завесу между жизнью и Всевышним.
Then stretches the boundless finite's last expanse,	А дальше тянутся последние просторы беспредельности конечного,
The cosmic empire of the Overmind,	Космической империи Надразума,
Time's buffer state bordering Eternity,	Что окаймляет Вечность буферною зоной Времени,
Too vast for the experience of man's soul:	И слишком широка для опыта, познанья человеческой душой:
All here gathers beneath one golden sky:	Всё собирается под золотым единым небом здесь:
The Powers that build the cosmos station take	И Силы, что выстраивают космос, получают для себя основу
In its house of infinite possibility;	В его жилище нескончаемых возможностей;
Each god from there builds his own nature's world;	Отсюда каждый бог возводит мир своей природы;
Ideas are phalanxed like a group of suns,	Фалангами, похожие на яркие созвездья солнц, стоят идеи,
Each marshalling his company of rays.	И каждая ведёт свою компанию лучей.
Thought crowds in masses seized by one regard;	Мысль скапливается в большие массы, которые охвачены одном вниманием;
All Time is one body, Space a single look:	Всё Время видится единым телом, Пространство — как единый облик:
There is the Godhead's universal gaze	Там есть вселенское внимательное наблюденье Божества,
And there the boundaries of immortal Mind:	Там — пограничные слои бессмертного Ума:
The line that parts and joins the hemispheres	Граница, отделяющая и соединяющая эти полусферы,
Closes in on the labour of the Gods	Собой очерчивает труд Богов,
Fencing eternity from the toil of Time.	И отгораживает вечность от работы Времени.
In her glorious kingdom of eternal light	В своём чудесном царстве вечно существующего света
All-ruler, ruled by none, the Truth supreme,	Все-правящая, высшая, никем не управляемая Истина,
Omnipotent, omniscient and alone,	Всесильная, всезнающая и единственная,
In a golden country keeps her measureless house;	Хранит своё безмерное жилище в этой золотой стране;
In its corridor she hears the tread that comes	Она в своём огромном коридоре слушает шаги,
Out of the Unmanifest never to return	Которые идут из Непроявленного, и никогда не возвращаются,
Till the Unknown is known and seen by men.	Пока Неведомое не увидят, не узнают люди.
Above the stretch and blaze of cosmic Sight,	Над широтою и сиянием космического Зрения,
Above the silence of the wordless Thought,	И над безмолвной тишиной бессловесной Мысли
Formless creator of immortal forms,	Бесформенный творец бессмертных форм,
Nameless, investitured with the name divine,	Неназванная, но имеющая право на божественное имя,
Transcending Time's hours, transcending Timelessness,	Превосходя часы во Времени, превосходя Вневременье,
The Mighty Mother sits in lucent calm	Могучая Божественная Мать сидит в сияньи тишины,
And holds the eternal Child upon her knees	Качает на своих коленях вечного Младенца,
Attending the day when he shall speak to Fate.	И ожидает дня, когда начнёт он говорить с Судьбой.
There is the image of our future's hope;	Там — образ наших планов и надежд грядущего;
There is the sun for which all darkness waits,	Там — солнце, по которому давно уже вся тьма заждалась,
There is the imperishable harmony;	Там существует нерушимая гармония;
The world's contradictions climb to her and are one:	К ней поднимаются противоречья мира и в ней становятся едины:
There is the Truth of which the world's truths are shreds,	Там — Истина, перед которой все другие истины вселенной — лоскутки,
The Light of which the world's ignorance is the shade	Там — Свет, перед котором всё невежество вселенной — лишь защитное стекло,
Till Truth draws back the shade that it has cast,	Что существует лишь пока та Истина его не уберёт обратно,
The Love our hearts call down to heal all strife,	Любовь — которую зовут сердца сюда, чтоб исцелить все споры и раздоры,
The Bliss for which the world's derelict sorrows yearn:	Блаженство — то, к чему стремятся все отвергнутые беды мира:
Thence comes the glory sometimes seen on earth,	Оттуда сходит слава, временами видимая на земле,
The visits of Godhead to the human soul,	Оттуда к человеческой душе приходит Божество,
The Beauty and the dream on Nature's face.	Приходит Красота с мечтою на лице Природы.
There the perfection born from eternity	Там — совершенство, рождённое от вечности,
Calls to it the perfection born in Time,	Зовёт другое совершенство, рождённое во Времени,
The truth of God surprising human life,	Ту истину Всевышнего, что поражает человеческую жизнь,
The image of God overtaking finite shapes.	Тот образ Бога, что охватывает все конечные обличия и формы.
There in a world of everlasting Light,	В высоком мире вечно длящегося Света,
In the realms of the immortal Supermind	И во владениях бессмертного Сверхразума
Truth who hides here her head in mystery,	Та Истина, которая здесь прячет голову в мистерии,
Her riddle deemed by reason impossible	И для рассудка кажется неразрешимою загадкой
In the stark structure of material form,	Среди застывшей схемы из материальных форм,
Unenigmaed lives, unmasked her face and there	Живёт разгаданной, с лица откинув маску,
Is Nature and the common law of things.	И там есть высшая Природа, общепринятый закон всего.
There in a body made of spirit stuff,	Там, в теле, сотворённым из материала духа,
The hearth-stone of the everliving Fire,	На сделанном из камня очаге горящего всегда Огня,
Action translates the movements of the soul,	Любое действие передаёт движения души,
Thought steps infallible and absolute	Мысль движется непогрешимыми и абсолютными шагами,
And life is a continual worship's rite,	А жизнь становится безостановочным богослужением,
A sacrifice of rapture to the One.	И жертвоприношением Единому восторга.
A cosmic vision, a spiritual sense	Космическое зренье, ощущенье духа,
Feels all the Infinite lodged in finite form	Воспринимает всё как Бесконечность, что живёт в конечной форме,
And seen through a quivering ecstasy of light	И видит всё через экстаз трепещущего света,
Discovers the bright face of the Bodiless,	И открывает для себя живой лик Бестелесного,
In the truth of a moment, in the moment's soul	Который в истине мгновения, в душе момента
Can sip the honey-wine of Eternity.	Способен медленно потягивать медовое вино, напиток Вечности.
A Spirit who is no one and innumerable,	Тот Дух, что не один и не бесчисленный,
The one mystic infinite Person of his world	Единственная бесконечная мистическая Личность в собственной вселенной
Multiplies his myriad personality,	Рождает, множит мириад ему принадлежащих личностей,
On all his bodies seals his divinity's stamp	На всех своих телах он отпечатывает штамп своей божественности,
And sits in each immortal and unique.	И в каждом он сидит, бессмертный и неповторимый.
The Immobile stands behind each daily act,	За всяким делом повседневности стоит тот Неподвижный,
A background of the movement and the scene,	Как задний фон для действия, как сцена,
Upholding creation on its might and calm	Поддерживая всё творение своим могуществом и тишиной,
And change on the Immutable's deathless poise.	А изменение — бессмертным равновесьем Неизменного;
The Timeless looks out from the travelling hours;	Из путешествующих дней, часов на нас глядит Безвременье,
The Ineffable puts on a robe of speech	Невыразимое накидывает одеянье речи,
Where all its words are woven like magic threads	В котором все его слова — вплетённые магические нити,
Moving with beauty, inspiring with their gleam,	И движется своею красотой, и вдохновляется своим свечением,
And every thought takes up its destined place	И каждой мысли он даёт своё, ей предназначенное место,
Recorded in the memory of the world.	Записанное в память мира.
The Truth supreme, vast and impersonal	Та Истина, широкая, безличная, и наивысшая,
Fits faultlessly the hour and circumstance,	Безукоризненно нам подбирает час и обстоятельство,
Its substance a pure gold ever the same	Её субстанция — как чистое, беспримесное золото, всегда одна и та же,
But shaped into vessels for the spirit's use,	Но помещённая в сосуды для использованья духом,
Its gold becomes the wine jar and the vase.	То золото способно стать и вазой, и кувшином для вина.
All there is a supreme epiphany:	Там всё — высокое богоявление Всевышнего:
The All-Wonderful makes a marvel of each event,	Там Все-Чудесный необыкновенное творит из каждого события,
The All-Beautiful is a miracle in each shape;	Там Все-Прекрасный — это чудо в каждой форме;
The All-Blissful smites with rapture the heart's throbs,	Там Все-Блаженный восхищает каждое биенье сердца,
A pure celestial joy is the use of sense.	А чистая божественная радость — смысл и назначенье чувств.
Each being there is a member of the Self,	Любое существо там входит в Высшее Божественное "Я"
A portion of the million-thoughted All,	Как часть Всего, с его бесчисленными мыслями,
A claimant to the timeless Unity,	Как претендент на вечное Единство,
The many's sweetness, the joy of difference	На сладость множества, на радость от различия,
Edged with the intimacy of the One.	Что только заостряется от близости к Единому.

"But who can show to thee Truth's glorious face?	"Но кто способен показать тебе прекрасный облик Истины?
Our human words can only shadow her.	Обычные слова людей её способны только затуманить.
To thought she is an unthinkable rapture of light,	Для мысли Истина — немыслимый восторг сиянья света,
To speech a marvel inexpressible.	Для речи Истина — неописуемое чудо.
O Death, if thou couldst touch the Truth supreme	Бог Смерти, если б ты сумел коснуться высшей Истины,
Thou wouldst grow suddenly wise and cease to be.	То в тот же миг ты стал бы мудрецом и прекратил своё существование.
If our souls could see and love and clasp God's Truth,	И если наши души смогут уловить, увидеть, полюбить Божественную Истину,
Its infinite radiance would seize our hearts,	То бесконечное её сияние окутает сердца
Our being in God's image be remade	И наше существо всё будет перестроено по образу Всевышнего,
And earthly life become the life divine."	И жизнь земная превратится в жизнь божественную."
Then Death the last time answered Savitri:	Затем, в последний раз Бог Смерти отвечал Савитри:
"If Truth supreme transcends her shadow here	"Но если эта Истина так высока и превосходит здесь свою земную тень,
Severed by Knowledge and the climbing vasts,	И так отделена высоким Знанием и восходящими просторами,
What bridge can cross the gulf that she has left	То может ли быть мост, чтоб пересечь ту пропасть, что оставила она
Between her and the dream-world she has made?	Между собой и миром-сном, который ею создан?
Or who could hope to bring her down to men	И кто бы мог надеяться спустить её с высот и принести вниз к людям,
And persuade to tread the harsh globe with wounded feet	И убедить ступить ранимою стопой на грубую планету,
Leaving her unapproachable glory and bliss,	Оставить недоступное своё блаженство и великолепие,
Wasting her splendour on pale earthly air?	И тратить блеск на тусклую земную атмосферу?
Is thine that strength, O beauty of mortal limbs,	В твоих ли силах это, о прекраснейшая среди смертных тел,
O soul who flutterest to escape my net?	Душа, что бьётся, чтобы избежать моих сетей?
Who then art thou hiding in human guise?	И кто же ты тогда, сокрытая под маской человека?
Thy voice carries the sound of infinity,	Твой голос отзывается звучаньем бесконечности,
Knowledge is with thee, Truth speaks through thy words;	Ты обладаешь Знанием, и Истина звучит в твоих словах;
The light of things beyond shines in thy eyes.	В глазах сияет отблеск запредельного.
But where is thy strength to conquer Time and Death?	Но где твоё могущество, чтоб покорить и Смерть, и Время?
Hast thou God's force to build heaven's values here?	И есть ли сила Бога у тебя, чтобы установить здесь ценности небес?
For truth and knowledge are an idle gleam	Ведь если Знанье не приносит силы изменить наш мир,
If Knowledge brings not power to change the world,	И если Мощь приходит не за тем, чтоб Истину восстановить в правах.
If Might comes not to give to Truth her right.	То истина и знанье остаются бесполезным блеском,
A blind Force, not Truth has made this ignorant world,	Слепая Сила, а не Истина создала наш невежественный мир,
A blind Force, not Truth orders the lives of men:	Слепая Сила, а не Истина распоряжается и направляет жизнь людей:
By Power, not Light, the great Gods rule the world;	И Силой, а не Светом, управляют миром здесь великие, неописуемые Боги;
Power is the arm of God, the seal of Fate.	И Сила здесь — рука Всевышнего, печать Судьбы.
O human claimant to immortality,	О человек, ты претендуешь на бессмертие,
Reveal thy power, lay bare thy spirit's force,	Так покажи свою мне силу, обнажи мощь духа,
Then will I give back to thee Satyavan.	Тогда отдам назад тебе я Сатьявана.
Or if the Mighty Mother is with thee,	Иль если за тобой Могучая Божественная Мать,
Show me her face that I may worship her;	То покажи мне лик её, что я мог перед нею преклониться;
Let deathless eyes look into the eyes of Death,	И пусть бессмертные глаза посмотрят в очи Смерти,
An imperishable Force touching brute things	И пусть неувядаемая Мощь, коснувшись бессознательных вещей
Transform earth's death into immortal life.	Преобразует здесь земную смерть в бессмертье жизни.
Then can thy dead return to thee and live.	Тогда, возможно, умерший к тебе вернётся, сможет жить.
The prostrate earth perhaps shall lift her gaze	И распростёртая земля, свой взгляд поднимет вверх,
And feel near her the secret body of God	И ощутит вблизи себя скрываемое тело Бога,
And love and joy overtake fleeing Time."	А радость и любовь наполнят пролетающее Время."

And Savitri looked on Death and answered not.	Савитри кинула свой взгляд на Бога Смерти, не ответив.
Almost it seemed as if in his symbol shape	И на мгновенье показалось, что в этом символическом обличии
The world's darkness had consented to Heaven-light	Тьма мира согласилась уступить пред светом из Небес
And God needed no more the Inconscient's screen.	И ширма Несознанья Богу больше не нужна.
A mighty transformation came on her.	Могучее преображенье опустилось на неё.
A halo of the indwelling Deity,	И ореол живущего в ней Божества,
The Immortal's lustre that had lit her face	Сияние Бессмертного, её лицо залило светом,
And tented its radiance in her body's house,	Наполнило своим сверканием её телесный дом,
Overflowing made the air a luminous sea.	Переполняя воздух, превратив его в светящееся море.
In a flaming moment of apocalypse	В пылавшее огнём мгновенье апокалипсиса
The Incarnation thrust aside its veil.	То Воплощение Божественного сбросило свою вуаль.
A little figure in infinity	Её фигура, маленькая в бесконечности,
Yet stood and seemed the Eternal's very house,	Ещё стояла и казалась самым главным домом Вечного,
As if the world's centre was her very soul	Как если бы её душа отныне стала центром мира,
And all wide space was but its outer robe.	А всё широкое пространство — только внешним одеянием.
A curve of the calm hauteur of far heaven	Спокойная уверенная гордость отдалённых царств небес,
Descending into earth's humility,	Сошедших вниз, в смирение земли,
Her forehead's span vaulted the Omniscient's gaze,	Была в изгибах лба, увенчиваясь взглядом, виденьем Всезнающего,
Her eyes were two stars that watched the universe.	Её глазами, что как две звезды, смотрели на вселенную.
The Power that from her being's summit reigned,	Та Сила, что царила на вершине существа её,
The Presence chambered in lotus secrecy,	И то Присутствие, что поселилось в тайном лотосе,
Came down and held the centre in her brow	Спустились вниз и овладели центром меж её бровей,
Where the mind's Lord in his control-room sits;	Где Господин ума сидит в центральной комнате, откуда управляет всем;
There throned on concentration's native seat	И там, по праву сев на троне концентрации,
He opens that third mysterious eye in man,	Он открывает тайный третий глаз у человека,
The Unseen's eye that looks at the unseen,	Особый глаз Незримого, что смотрит на невидимое,
When Light with a golden ecstasy fills his brain	Когда Свет золотым экстазом заполняет мозг
And the Eternal's wisdom drives his choice	И мудрость Вечного умело направляет выбор человека,
And eternal Will seizes the mortal's will.	И вечно существующая Воля проникает в волю смертного.
It stirred in the lotus of her throat of song,	Волнуясь песней в лотосе её гортани,
And in her speech throbbed the immortal Word,	Пульсируя своим бессмертным Словом в речи,
Her life sounded with the steps of the world-soul	Жизнь стала в ней созвучна шагу мировой души
Moving in harmony with the cosmic Thought.	И двигалась в гармонии с космическою Мыслью.
As glides God's sun into the mystic cave	Как солнце Бога плавно опускается в мистическую полость,
Where hides his light from the pursuing gods,	Где прячет свет свой от преследования богов,
It glided into the lotus of her heart	Она[13] скользнула в лотос сердца у неё
And woke in it the Force that alters Fate.	И разбудила то Могущество, которое способно изменить Судьбу.
It poured into her navel's lotus depth,	Она влилась в глубокий лотос живота,
Lodged in the little life-nature's narrow home,	И поселилась в узком доме маленькой природы жизни,
On the body's longings grew heaven-rapture's flower	Стремленье тела сделала цветением небесного восторга,
And made desire a pure celestial flame,	Желание — небесным чистым пламенем,
Broke into the cave where coiled World-Energy sleeps	Ворвавшись в нишу, где спала, свернувшись кольцами, Всемирная Энергия,
And smote the thousand-hooded serpent Force	Она ударила по змеевидной Силе с тысячами капюшонов,
That blazing towered and clasped the World-Self above,	Что поднялась, сверкая и обняла Мировое "Я" над нею,
Joined Matter's dumbness to the Spirit's hush	Соединила с тишиною Духа немоту Материи,
And filled earth's acts with the Spirit's silent power.	Наполнила земные действия безмолвной силой Духа.
Thus changed she waited for the Word to speak.	Пройдя сквозь эти перемены, Савитри ожидала Слова, которое она должна сказать.
Eternity looked into the eyes of Death	И Вечность посмотрела в очи бога Смерти,
And Darkness saw God's living Reality.	И Тьма увидела ожившую Реальность Бога.
Then a Voice was heard that seemed the stillness' self	Затем стал слышен Голос, что казался сутью тишины,
Or the low calm utterance of infinity	Спокойным низким тоном, отражавшим бесконечность,
When it speaks to the silence in the heart of sleep.	Когда та говорит с безмолвием в глубокой сердцевине сна.
"I hail thee, almighty and victorious Death,	"Приветствую тебя, бог Смерти, всемогущий и победоносный,
Thou grandiose Darkness of the Infinite.	Ты — грандиозная Тьма Бесконечности.
O Void that makest room for all to be,	О Пустота, что создала пространство для всего, что может появиться,
Hunger that gnawest at the universe	О голод, что терзает всю вселенную
Consuming the cold remnants of the suns	И поглощает внутрь себя холодные останки солнц,
And eatst the whole world with thy jaws of fire,	А после — пожирает целый мир своими огненными челюстями,
Waster of the energy that has made the stars,	О расточитель той энергии, что сотворила звёзды,
Inconscience, carrier of the seeds of thought,	О несознанье, что приносит семя мысли,
Nescience in which All‑Knowledge sleeps entombed	Неведенье, в котором, похороненный, спит сам Все-Знающий,
And slowly emerges in its hollow breast	И постепенно проявляется в его пустой груди,
Wearing the mind's mask of bright Ignorance.	На ум натягивая маску яркого Невежества.
Thou art my shadow and my instrument.	Ты моя тень, и ты — мой инструмент.
I have given thee thy awful shape of dread	Я некогда дала тебе кошмарный образ страха,
And thy sharp sword of terror and grief and pain	И острый меч мученья, ужаса и боли,
To force the soul of man to struggle for light	Чтобы заставить душу человека пробиваться к свету
On the brevity of his half‑conscious days.	В летящей быстротечности его наполовину сознающих дней.
Thou art his spur to greatness in his works,	Ты — шпоры для его величия в трудах,
The whip to his yearning for eternal bliss,	Ты — хлыст его стремленья к вечному блаженству,
His poignant need of immortality.	Ты — острая его нужда в бессмертии.
Live, Death, awhile, be still my instrument.	Живи, пока, Бог Смерти, послужи ещё моим орудием.
One day man too shall know thy fathomless heart	Однажды человек узнает о твоем бездонном сердце тишины,
Of silence and the brooding peace of Night	Узнает твой задумчивый покой Ночи,
And grave obedience to eternal Law	И строгую покорность вечному Закону,
And the calm inflexible pity in thy gaze.	Спокойное и несгибаемое сострадание в твоих глазах.
But now, O timeless Mightiness, stand aside	Однако же, сейчас, о вечное Могущество, посторонись,
And leave the path of my incarnate Force.	Освободи путь для моей особой, воплощённой Силы.
Relieve the radiant God from thy black mask:	Избавь сияющего Бога от твоей ужасной чёрной маски:
Release the soul of the world called Satyavan	Освободи же душу мира, что зовётся Сатьяваном,
Freed from thy clutch of pain and ignorance	И выпусти его из хватки боли и невежества,
That he may stand master of life and fate,	Чтоб он мог стать хозяином судьбы и жизни,
Man's representative in the house of God,	И представителем людей в жилище Бога,
The mate of Wisdom and the spouse of Light,	Товарищем для Мудрости, супругом Света,
The eternal bridegroom of the eternal bride."	И вечным женихом, что обручился с вечною невестой."
She spoke; Death unconvinced resisted still,	Она сказала; но Бог Смерти, до конца неубеждённый всё ещё сопротивлялся,
Although he knew refusing still to know,	Хотя он понял, он отказывался понимать,
Although he saw refusing still to see.	Хотя он видел, он отказывался видеть.
Unshakable he stood claiming his right.	Неколебимо он стоял, отстаивая собственное право.
His spirit bowed; his will obeyed the law	Склонился дух его; и воля стала подчиняться
Of its own nature binding even on Gods.	Закону собственной его природы, обязательному даже для Богов.
The Two opposed each other face to face.	Так эти Двое противостояли, встретившись лицом к лицу.
His being like a huge fort of darkness towered;	Бог Смерти высился огромным бастионом тьмы;
Around it her light grew, an ocean's siege.	Вокруг же разгорался свет её, и осаждал ту крепость словно океан.
Awhile the Shade survived defying heaven:	Пока что Мрак выдерживал, бросая вызов небесам:
Assailing in front, oppressing from above,	Его атаковала в лоб, придавливая сверху
A concrete mass of conscious power, he bore	Своею плотной массою энергия сознания,
The tyranny of her divine desire.	Но он выдерживал, пока что, тиранию её небесного желания.
A pressure of intolerable force	Давление невыносимой силы навалилось
Weighed on his unbowed head and stubborn breast;	На неподатливую грудь, и на его упрямую и не склонившуюся голову;
Light like a burning tongue licked up his thoughts,	Свет, словно языками пламени, лизал его идеи, мысли,
Light was a luminous torture in his heart,	Свет превратился в яркую, сверкающую пытку в сердце,
Light coursed, a splendid agony, through his nerves;	Свет разливался как роскошная агония по нервам;
His darkness muttered perishing in her blaze.	Его тьма бормотала, исчезая в том сиянии.
Her mastering Word commanded every limb	Её повелевающее Слово управляло каждой частью тела у него,
And left no room for his enormous will	Не оставляя места для его огромной воли,
That seemed pushed out into some helpless space	Которая была, казалось, вытолкнута в некое беспомощное, бесполезное пространство
And could no more re-enter but left him void.	И не могла войти назад, ему оставив только пустоту.
He called to Night but she fell shuddering back,	Он стал звать Ночь, но та упала, содрогаясь, навзничь,
He called to Hell but sullenly it retired:	Он стал звать Ад, но тот угрюмо отступил:
He turned to the Inconscient for support,	Он повернулся за поддержкой к Несознанию,
From which he was born, his vast sustaining self;	Где был рождён, к его широкому, поддерживающему "я";
It drew him back towards boundless vacancy	Но Несознанье стало вдруг тянуть его назад, к бездонной пустоте,
As if by himself to swallow up himself:	Как будто бы хотело поглотить себя самим собой:
He called to his strength, but it refused his call.	Он стал звать собственную силу, но она отвергла зов.
His body was eaten by light, his spirit devoured.	Свет пожирал всё тело у него, уничтожая дух.
At last he knew defeat inevitable	И, наконец, признал он неизбежность поражения,
And left crumbling the shape that he had worn,	Оставил распадавшуюся форму, что одел,
Abandoning hope to make man's soul his prey	И отказался от надежды душу человека превратить в добычу,
And force to be mortal the immortal spirit.	Бессмертный дух заставить поступать подобно смертному.
Afar he fled shunning her dreaded touch	Он улетел куда-то вдаль, сбегая от её ужасного касания,
And refuge took in the retreating Night.	И в отступающей Ночи нашёл себе убежище.
In the dream twilight of that symbol world	Так в грёзах сумрака об этом символичном мире
The dire universal Shadow disappeared	Исчезла страшная космическая Тень,
Vanishing into the Void from which it came.	И растворилась в Пустоте, откуда некогда пришла.
As if deprived of its original cause,	И словно потеряв первоначальную причину,
The twilight realm passed fading from their souls,	То царство сумерек неторопливо исчезало, уходя из душ,
And Satyavan and Savitri were alone.	И Сатьяван с Савитри оказались здесь одни.
But neither stirred: between those figures rose	Но ничего не шевельнулось: между их фигурами поднялась
A mute invisible and translucent wall.	Безмолвная, незримая, прозрачная стена.
In the long blank moment's pause nothing could move:	В той незаполненной и долгой паузе никто не мог ни двинуться, ни шевельнуться.
All waited on the unknown inscrutable Will.	Всё ожидало неизвестной, неисповедимой Воли.

End of Canto Four	Конец четвёртой песни
End of Book Ten	Конец десятой книги




Book Eleven THE BOOK OF EVERLASTING DAY	Книга Одиннадцатая КНИГА ВЕЧНО ДЛЯЩЕГОСЯ ДНЯ


Canto I THE ETERNAL DAY: THE SOUL'S CHOICE AND THE SUPREME CONSUMMATION	Песня I ВЕЧНЫЙ ДЕНЬ: ВЫБОР ДУШИ И ВЫСШЕЕ ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ


A marvellous sun looked down from ecstasy's skies	С небес экстаза вниз смотрело удивительное солнце
On worlds of deathless bliss, perfection's home,	На дом, где обитает совершенство, и на миры бессмертного блаженства,
Magical unfoldings of the Eternal's smile	И на волшебное раскрытие улыбки Вечного,
Capturing his secret heart-beats of delight.	Хранящей тайное своё сердцебиение восторга.
God's everlasting day surrounded her,	Сиявший, вечно длящийся День Бога окружал её,
Domains appeared of sempiternal light	Открылись сферы вечно существующего света,
Invading all Nature with the Absolute's joy.	Захватывая всю Природу наслажденьем Абсолюта.
Her body quivered with eternity's touch,	Всё тело у Савитри трепетало от касанья вечности,
Her soul stood close to the founts of the infinite.	Душа её стояла рядом с родниками бесконечности.
Infinity's finite fronts she lived in, new	Конечные фасады Бесконечного, в которых до сих пор жила она,
For ever to an everliving sight.	Казались вечно новыми всегда живому взору.
Eternity multiplied its vast self‑look	Здесь Вечность множила обширный взгляд свой на себя
Translating its endless mightiness and joy	И превращала нескончаемую радость и могущество
Into delight souls playing with Time could share	В восторг души, играющей со Временем, способной погрузиться
In grandeurs ever new-born from the unknown depths,	В ту грандиозность вечно нового рожденья из неведомых глубин,
In powers that leaped immortal from unknown heights,	И в силы, что, бессмертные, выпрыгивали из неведомых высот,
In passionate heart-beats of an undying love,	И в страстные сердцебиения неумирающей любви,
In scenes of a sweetness that can never fade.	И в сцены сладости, что никогда не блекнет.
Immortal to the rapturous heart and eyes,	Бессмертная для восхищённых глаз и радостного сердца,
In serene arches of translucent calm	Под безмятежным сводом ясного спокойствия
From Wonder's dream-vasts cloudless skies slid down	Из грёз-пространств безоблачного неба Чуда
An abyss of sapphire; sunlight visited eyes	Скользнула вниз громада синевы; свет солнца падал ей в глаза,
Which suffered without pain the absolute ray	Что выносили без страдания луч абсолюта
And saw immortal clarities of form.	И видели бессмертную прозрачность формы.
Twilight and mist were exiles from that air,	Туман и сумерки из этой атмосферы были изгнаны совсем,
Night was impossible to such radiant heavens.	И Ночь была бы невозможна при таких сиявших небесах.
Firm in the bosom of immensity	Она увидела в глубинах той безмерности
Spiritual breadths were seen, sublimely born	Надёжные духовные просторы, их великое рождение
From a still beauty of creative joy;	Из тихой красоты творящей радости;
Embodied thoughts to sweet dimensions held	И мысли, воплощённые для пониманья радующей многомерности
To please some carelessness of divine peace,	Для наслажденья некой беззаботностью божественного мира и покоя
Answered the deep demand of an infinite sense	Несли ответ глубоким требованиям чувства бесконечности,
And its need of forms to house its bodiless thrill.	Его необходимости свой бестелесный трепет поселить в конкретных формах.
A march of universal powers in Time,	Движенье, марш вселенских сил во Времени,
The harmonic order of self's vastitudes	Наполненный гармонией порядок просторов внутреннего "я"
In cyclic symmetries and metric planes	В циклических симметриях, метрических проекциях
Harboured a cosmic rapture's revelry,	Дал место для космического кутежа восторга
An endless figuring of the spirit in things	И нескончаемого проявленья духа в множестве вещей,
Planned by the artist who has dreamed the worlds;	Намеченное мастером, задумавшим все эти планы и миры;
Of all the beauty and the marvel here,	Для всех чудес, всего прекрасного, что существует здесь,
Of all Time's intricate variety	И для всего замысловатого разнообразия, богатства Времени,
Eternity was the substance and the source;	Субстанцией для них, источником всегда являлась Вечность;
Not from a plastic mist of Matter made,	И сотворённые не из пластичной мглы Материи,
They offered the suggestion of their depths	Они выслушивали указания своих глубин
And opened the great series of their powers.	И, подчиняясь, открывали необъятные ряды своих могуществ.
Arisen beneath a triple mystic heaven	Она увидела, как поднимались под мистичными тройными небесами
The seven immortal earths were seen, sublime:	Семь гордых и возвышенных земель бессмертных:
Homes of the blest released from death and sleep	Дома блаженства, ставшего свободным и от смерти, и от сна,
Where grief can never come nor any pang	Места, куда ни боль, ни горе никогда не доберутся,
Arriving from self-lost and seeking worlds	Явившись из миров, утративших себя и ищущих себя,
Alter Heaven-nature's changeless quietude	Сменяли неизменное спокойствие Божественной природы,
And mighty posture of eternal calm,	Наполненное силой состоянье вечной тишины,
Its pose of ecstasy immutable.	Их позу нерушимого экстаза.
Plains lay that seemed the expanse of God's wide sleep,	Пред нею расстилались вдаль равнины, похожие на продолжение обширного сна Бога,
Thought's wings climbed up towards heaven's vast repose	И мысли воспаряли вверх, на крыльях, к широте отдохновения небес,
Lost in blue deeps of immortality.	Терявшемуся в синей глубине бессмертия.
A changed earth-nature felt the breath of peace.	Земная изменённая природа ощущала неизменное дыхание покоя.
Air seemed an ocean of felicity	Сам воздух здесь казался океаном счастья
Or the couch of the unknown spiritual rest,	Иль ложем для духовного неведомого отдыха,
A vast quiescence swallowing up all sound	Обширной неподвижностью, что поглощала всякий звук
Into a voicelessness of utter bliss;	В безмолвии предельного блаженства;
Even Matter brought a close spiritual touch,	И даже от Материи шло близкое духовное касание,
All thrilled with the immanence of one divine.	Всё трепетало от единой неотъемлемой божественности.
The lowest of these earths was still a heaven	В тех землях даже низший уровень всё ж оставался небесами,
Translating into the splendour of things divine	Что делали божественным великолепием
The beauty and brightness of terrestrial scenes.	И красоту, и яркость наших сцен земли.
Eternal mountains ridge on gleaming ridge	Здесь вечные вершины громоздились на мерцающих других вершинах,
Whose lines were graved as on a sapphire plate	Чьи очертанья были словно вырезаны на сапфировом листе
And etched the borders of heaven's lustrous noon	С гравюрой постепенных уровней сияния небесного зенита,
Climbed like piled temple stairs and from their heads	И, поднимаясь, словно лестница к какому-то огромному неведомому храму,
Of topless meditation heard below	С вершин предельной медитации они могли услышать далеко внизу
The approach of a blue pilgrim multitude	Как приближались многочисленные, верные им пилигримы,
And listened to a great arriving voice	И вслушаться в великий, нараставший голос
Of the wide travel hymn of timeless seas.	Широкого блуждающего гимна вечных океанов.
A chanting crowd from mountain bosoms slipped	Поющая толпа легко спустилась с гор
Past branches fragrant with a sigh of flowers	Сквозь аромат ветвей со вздохами цветов,
Hurrying through sweetnesses with revel leaps;	Спеша по этой сладости весёлыми прыжками;
The murmurous rivers of felicity	Слегка рокочущие реки счастья
Divinely rippled honey-voiced desires,	Журча божественно-медовым голосом желаний
Mingling their sister eddies of delight,	Сливались со своими сёстрами — водоворотами восторга,
Then, widening to a pace of calm‑lipped muse,	Затем, расширившись до поступи спокойного гудящего раздумья,
Down many-glimmered estuaries of dream	До устья грёз со множеством блестящих бликов,
Went whispering into lakes of liquid peace.	Входили, с шёпотом, в озёра плавного, тягучего покоя.
On a brink held of senseless ecstasy	Там, на краю, попав во власть неощутимого экстаза,
And guarding an eternal poise of thought	И охраняя вечно существующее равновесье мысли,
Sat sculptured souls dreaming by rivers of sound	Сидели души, словно изваянья, грезившие реками из звука,
In changeless attitudes of marble bliss.	В их неизменных положениях застывшего блаженства.
Around her lived the children of God's day	Вокруг Савитри жили дети дня Всевышнего,
In an unspeakable felicity,	В неописуемом словами празднике и счастье,
A happiness never lost, the immortal's ease,	Что не проходит никогда, с их лёгкостью бессмертных,
A glad eternity's blissful multitude.	И в сладостном разнообразии весёлой вечности.
Around, the deathless nations moved and spoke,	Вокруг гуляли, говорили меж собой бессмертные народы,
Souls of a luminous celestial joy,	С их душами небесной светлой радости, с их совершенной красотой на лицах,
Faces of stark beauty, limbs of the moulded Ray;	И с телом, сформированным Божественным Лучом;
In cities cut like gems of conscious stone	В их городах, что вырезаны, словно самоцветы, из сознательного камня,
And wonderful pastures and on gleaming coasts	И на чудесных пастбищах, и на сверкавших побережьях,
Bright forms were seen, eternity's luminous tribes.	Глаз видел яркие фигуры, светлые народы вечности.
Above her rhythming godheads whirled the spheres,	Над нею боги ритма раскручивали сферы,
Rapt mobile fixities here blindly sought	Пытаясь отыскать вслепую текучую устойчивость восторга
By the huge erring orbits of our stars.	Гигантскими блуждавшими орбитами сиявших звёзд.
Ecstatic voices smote at hearing's chords,	Все голоса экстаза распадались на аккорды слуха
Each movement found a music all its own;	И каждое движенье находило для себя во всём особенную музыку;
Songs thrilled of birds upon unfading boughs	С неувядающих ветвей неслись волнующие трели птиц,
The colours of whose plumage had been caught	Украшенных цветастым оперением, которое он смогли поймать
From the rainbow of imagination's wings.	Из крыльев радуги воображения и фантазии.
Immortal fragrance packed the quivering breeze.	Бессмертный аромат струился по волнующему бризу.
In groves that seemed moved bosoms and trembling depths	И в рощах, что казались трепетанием глубин, вздымающейся грудью,
The million children of the undying spring	Цвели несметные количества детей неумирающей весны,
Bloomed, pure unnumbered stars of hued delight	Бесчисленные, целомудренные звёзды разноцветного восторга
Nestling for shelter in their emerald sky:	Гнездились под укрытием из изумрудной зелени своих небес:
Faery flower-masses looked with laughing eyes.	То феерическое множество цветов смотрело в мир весёлыми глазами.
A dancing chaos, an iridescent sea	Танцующий и кружащийся хаос, радужное море
Eternised to Heaven's ever‑wakeful sight	Увековечивали каждый пробуждённый взгляд на Небеса,
The crowding petal-glow of marvel's tints	Переполняющую яркость лепестков, с чудесными оттенками,
Which float across the curtained lids of dream.	Что проплывали сквозь видения с закрытыми глазами.
Immortal harmonies filled her listening ear;	Бессмертные гармонии наполнили её внимательное ухо;
A great spontaneous utterance of the heights	Великие спонтанные слова, пришедшие с высот
On Titan wings of rhythmic grandeur borne	К ней на крылах ритмичного великолепия Титана
Poured from some deep spiritual heart of sound,	Пролившись из глубокого божественного сердца звука,
Strains trembling with the secrets of the gods.	Несли черты, трепещущие тайнами богов.
A spirit wandered happily in the wind,	Один дух, полный счастья, проносился в ветерке,
A spirit brooded in the leaf and stone;	Другой дух размышлял о чём-то в камнях и листве;
The voices of thought-conscious instruments	Там голоса осознающих мысли инструментов
Along a living verge of silence strayed,	Блуждали вдоль живого края тишины,
And from some deep, a wordless tongue of things	И бессловесным языком вещей, из некой глубины
Unfathomed, inexpressible, chantings rose	Вставало пенье, необъятное, невыразимое,
Translating into a voice the Unknown.	Передавая в голосе своём Неведомое.
A climber on the invisible stair of sound,	Взбираясь по незримой лестнице звучания,
Music not with these few and striving steps	Совсем другими, чем нечастые и полные борьбы шаги у человека,
Aspired that wander upon transient strings,	Вверх устремлялась музыка, блуждавшая по бренным струнам,
But changed its ever new uncounted notes	Но вечно изменяющая новые, бесчисленные ноты
In a passion of unforeseeing discovery,	В высокой страстности непредсказуемых открытий,
And kept its old unforgotten ecstasies	И сохраняя прежние незабываемые ощущения экстаза,
A growing treasure in the mystic heart.	Сокровища, растущего в мистическом, сокрытом сердце.
A consciousness that yearned through every cry	Сознание, что устремлялось в каждом зове
Of unexplored attraction and desire,	Желания и притяжения от неисследованного,
It found and searched again the unsatisfied deeps	То находило, то искало заново неутолённые глубины,
Hunting as if in some deep secret heart	Стараясь в глубине какой-то тайной сердцевины
To find some lost or missed felicity.	Найти какое-то потерянное иль упущенное счастье.
In those far-lapsing symphonies she could hear,	В тех затухающих вдали симфониях она могла услышать,
Breaking through enchantments of the ravished sense,	Прорвавшись сквозь очарование восторженного чувства
The lyric voyage of a divine soul	Лирическое путешествие божественной души,
Mid spume and laughter tempting with its prow	Средь хохота и пены, искушающей своим челном,
The charm of innocent Circean isles,	Очарование невинных островов Цирцеи,
Adventures without danger beautiful	И приключенье красоты, не знавшее опасности,
In lands where siren Wonder sings its lures	На тех далёких островах, куда влекут своими песнями сирены Чуда,
From rhythmic rocks in ever‑foaming seas.	Из ритма скал средь вечно пузырящихся морей.
In the harmony of an original sight	В гармонии с первоначальным виденьем,
Delivered from our limiting ray of thought,	Освобождённая от ограниченного света нашей мысли,
And the reluctance of our blinded hearts	И от сопротивления слепых людских сердец,
To embrace the Godhead in whatever guise,	Стремясь обнять собою Божество под каждой маской,
She saw all Nature marvellous without fault.	Она[14] увидела, что вся Природа — удивительна, и без изъянов.
Invaded by beauty's universal revel	Захваченные тем вселенским буйством красоты,
Her being's fibre reached out vibrating	Все фибры существа её отбросили сомнения
And claimed deep union with its outer selves,	И жаждали глубокого единства со своими "я" во внешнем,
And on the heart's chords made pure to seize all tones	И на аккордах сердца, ставшего кристально чистым,
Heaven's subtleties of touch unwearying forced	Они теперь охватывали все тона небесной утончённости неутомимого касания,
More vivid raptures than earth's life can bear.	И делали восторги ярче и живее, чем способна вынести земная жизнь.
What would be suffering here, was fiery bliss.	Что было бы страданьем здесь, там становилось сказочным блаженством.
All here but passionate hint and mystic shade	Здесь всё — лишь страстные намёки и мистическая тень,
Divined by the inner prophet who perceives	Догадки внутреннего существа, провидца, что воспринимает
The spirit of delight in sensuous things,	Дух наслаждения в вещах, доступных чувствам,
Turned to more sweetness than can now be dreamed.	И обращённый к сладости, что больше, чем способны мы вообразить.
The mighty signs of which earth fears the stress,	Наполненные силой знаки, чьих ударов опасается земля,
Trembling because she cannot understand,	И от чего она дрожит, не в силах их понять,
And must keep obscure in forms strange and sublime,	И вынуждена затемнять их странными, утонченными формами,
Were here the first lexicon of an infinite mind	Здесь были азбукой для бесконечного ума,
Translating the language of eternal bliss.	Переводящим это на язык блаженства вечности.
Here rapture was a common incident;	Здесь восхищенье заурядное событие;
The lovelinesses of whose captured thrill	Очарование, чей трепет, мы воспринимаем в виде человеческого наслаждения
Our human pleasure is a fallen thread,	Там было лишь оброненною нитью,
Lay, symbol shapes, a careless ornament,	Которая ложится символом, небрежного орнамента
Sewn on the rich brocade of Godhead's dress.	На красочном парчовом одеяньи Божества.
Things fashioned were the imaged homes where mind	Здесь всё, что получило форму, становилось созданным воображеньем домом,
Arrived to fathom a deep physical joy;	Где ум стремился испытать глубокую физическую радость;
The heart was a torch lit from infinity,	Здесь сердце было факелом, зажжённым бесконечностью,
The limbs were trembling densities of soul.	А члены тела — трепетными сгустками души.
These were the first domains, the outer courts	Здесь расстилались сферы, что возникли с самого начала,
Immense but least in range and least in price,	И области для внешнего, хотя и необъятные, Но всё же меньшие по уровню и своему значению,
The slightest ecstasies of the undying gods.	С легчайшими экстазами неумирающих богов.
Higher her swing of vision swept and knew,	Размах того, что видела она и понимала, становился всё объемнее,
Admitted through large sapphire opening gates	Она смогла пройти сквозь широко открытые сапфирные врата
Into the wideness of a light beyond,	В просторы света за пределами всего,
These were but sumptuous decorated doors	Где были лишь роскошно изукрашенные двери
To worlds nobler, more felicitously fair.	К мирам ещё возвышенней, счастливей и прекрасней.
Endless aspired the climbing of those heavens;	Так бесконечно устремлялись дальше, в высь, те небеса;
Realm upon realm received her soaring view.	Один план за другим вбирал её парящий взгляд.
Then on what seemed one crown of the ascent	Затем на том, что виделось единственным венцом всего подъёма,
Where finite and the infinite are one,	Там, где конечное и бесконечное сливаются в одно,
Immune she beheld the strong immortals' seats	Освобождённая, она увидела места, где обитали сильные бессмертные,
Who live for a celestial joy and rule,	Живущие, чтоб управлять и чувствовать божественную радость,
The middle regions of the unfading Ray.	Срединные районы негасимого Луча.
Great forms of deities sat in deathless tiers,	Возвышенные облики богов сидели там бессмертными рядами,
Eyes of an unborn gaze towards her leaned	И направляли взгляд свой, нерождённый, на неё
Through a transparency of crystal fire.	Через прозрачную субстанцию кристального огня.
In the beauty of bodies wrought from rapture's lines,	И в красоте своих чудесных тел, написанных чертами радости,
Shapes of entrancing sweetness spilling bliss,	И формах, наполняющих блаженством и чарующих своею сладостью,
Feet glimmering upon the sunstone courts of mind,	Сверкая быстрыми стопами по мощёным солнцем площадям ума,
Heaven's cupbearers bore round the Eternal's wine.	Те виночерпии небес всем разносили кубки Вечного.
A tangle of bright bodies, of moved souls	Переплетенье ярких тел, вздымающихся душ,
Tracing the close and intertwined delight,	Очерчивало близкий и закрученный в клубок восторг,
The harmonious tread of lives for ever joined	И гармоничное теченье жизней, что соединились меж собой навеки
In the passionate oneness of a mystic joy	В горячем, страстном единении мистического наслаждения,
As if sunbeams made living and divine,	Как если бы лучи от солнца ожили и стали божествами,
The golden-bosomed Apsara goddesses,	Богинями, Апсарами, с их золотыми грудями;
In groves flooded from an argent disk of bliss	В лесах, что заливает серебристый диск блаженства,
That floated through a luminous sapphire dream,	Плывущий через озарённое сапфирное видение,
In a cloud of raiment lit with golden limbs	Богини эти, в облаке своих одежд, светились золотистыми телами,
And gleaming footfalls treading faery swards,	Мерцавшими стопами проходили по волшебным травам,
Virgin motions of bacchant innocences	Невинною походкой девственных вакханок,
Who know their riot for a dance of God,	Что видели в своём разгуле танец Бога,
Whirled linked in moonlit revels of the heart.	И там, сплетёнными телами, под луной, они кружились в пиршестве сердец.
Impeccable artists of unerring forms,	Творцы непогрешимых форм и безупречные художники,
Magician builders of sound and rhythmic words,	Волшебники, творящие звучание и ритмы слов,
Wind-haired Gandharvas chanted to the ear	Гандхарвы, с гривою волос, подобной ветру,
The odes that shape the universal thought,	Поющие для уха оды, наделяющие формой мысль вселенной
The lines that tear the veil from Deity's face,	Со строками, срывающими пелену с лица Божественного,
The rhythms that bring the sounds of wisdom's sea.	И с ритмами, которые приносят звуки океана мудрости.
Immortal figures and illumined brows,	Бессмертные фигуры, озаряемые лики,
Our great forefathers in those splendours moved;	Возвышенные наши праотцы гуляли в тех великолепиях;
Termless in power and satisfied of light,	Наполненные светом, безграничные по силе,
They enjoyed the sense of all for which we strive.	Они там наслаждались ощущением всего, ради чего мы боремся.
High seers, moved poets saw the eternal thoughts	Высокие провидцы, движимые импульсом поэты Способны были видеть мысли вечности,
That, travellers from on high, arrive to us	Которые, как путники, приходят к нам с высот,
Deformed by our search, tricked by costuming mind,	Хотя и искажённые от наших поисков, обманутые одеяньями ума,
Like gods disfigured by the pangs of birth,	Как боги, что обезображены мучением рождения,
Seized the great words which now are frail sounds caught	Улавливая те великие слова, что ныне стали хрупким звуком,
By difficult rapture on a mortal tongue.	С трудами и восторгом пойманные смертным языком.
The strong who stumble and sin were calm proud gods.	Те сильные, что оступаются, грешат, предстали гордыми спокойными богами.
There lightning-filled with glory and with flame,	Наполнившись сверканием великолепия и пламени,
Melting in waves of sympathy and sight,	И растворяясь в волнах видения и симпатии,
Smitten like a lyre that throbs to others' bliss,	Охватывая звуком, словно лира, которая пульсирует для радости других,
Drawn by the cords of ecstasies unknown,	Притянутая нитями неведомых экстазов,
Her human nature faint with heaven's delight,	Её[15] природа человека таяла от наслаждения небес,
She beheld the clasp to earth denied and bore	Попав в объятия, которые запретны для земли,
The imperishable eyes of veilless love.	Она испытывала на себе непреходящий взгляд любви, свободной от покровов.
More climbed above, level to level reached,	Она всё выше поднималась, уровень за уровнем,
Beyond what tongue can utter or mind dream:	За грань того, что может выразить язык и ум вообразить:
Worlds of an infinite reach crowned Nature's stir.	Миры неограниченных богатств венчали всё движение Природы.
There was a greater tranquil sweetness there,	Была там и спокойная возвышенная сладость,
A subtler and profounder ether's field	И более глубокие и тонкие поля эфира,
And mightier scheme than heavenliest sense can give.	И замысел, способный одарить сильней, чем самое божественное чувство.
There breath carried a stream of seeing mind,	Дыхание несло потоки виденья ума,
Form was a tenuous raiment of the soul:	И форма становилась тонким одеянием души:
Colour was a visible tone of ecstasy;	Цвет становился зримыми оттенками экстаза;
Shapes seen half immaterial by the gaze	И нематериальные тела, доступные для глаза лишь наполовину,
And yet voluptuously palpable	Но всё же страстно осязаемые,
Made sensible to touch the indwelling spirit.	Там становились ощутимыми для пониманья внутреннего духа.
The high perfected sense illumined lived	И чувство совершенства, озарённое, высокое,
A happy vassal of the inner ray,	Там жило полным счастья подчинённым внутреннего света,
Each feeling was the Eternal's mighty child	Любое ощущенье становилось там могучим сыном Вечного,
And every thought was a sweet burning god.	Любая мысль была пылающим и нежным богом.
Air was a luminous feeling, sound a voice,	Вся атмосфера стала озарённым чувством,
Sunlight the soul's vision and moonlight its dream.	Звучанье стало голосом, свет солнца — виденьем души, а лунный свет — её мечтою.
On a wide living base of wordless calm	На той широкой и живой основе бессловесного спокойствия
All was a potent and a lucid joy.	Всё превращалось в сильную, светящуюся радость.
Into those heights her spirit went floating up	И в те высоты дух её вошёл, всплывая вверх,
Like an upsoaring bird who mounts unseen	Как воспаряющая птица, что незримо поднимается,
Voicing to the ascent his throbbing heart	И в паузах смыкающихся крыльев поёт мелодию,
Of melody till a pause of closing wings	Чтоб поддержать своё забившееся сердце,
Comes quivering in his last contented cry	И входит, трепеща, в последний свой победоносный клич,
And he is silent with his soul discharged,	И замолкает, наконец, изливши душу,
Delivered of his heart's burden of delight.	Освобождённая от бремени сердечного восторга.
Experience mounted on joy's coloured breast	По красочной груди веселья, радости
To inaccessible spheres in spiral flight.	Переживанье поднималось, восходя спиралью, к недоступным сферам.
There Time dwelt with eternity as one;	Там Время вместе с вечностью существовали заодно, единым целым,
Immense felicity joined rapt repose.	Безмерность счастья сочеталась с наслаждением покоя.

As one drowned in a sea of splendour and bliss,	Почти что утопая в море блеска и блаженства,
Mute in the maze of these surprising worlds,	Немея в лабиринтах этих поразительных миров,
Turning she saw their living knot and source,	Она, увидела, вдруг повернувшись, их живой источник, центр,
Key to their charm and fount of their delight,	Ключ к их очарованию, родник их наслаждения;
And knew him for the same who snares our lives	Она его узнала — он был тот, кто ловит наши жизни,
Captured in his terrifying pitiless net,	Пленённые в его ужасные, безжалостные сети,
And makes the universe his prison camp	И делает вселенную своим тюремным лагерем,
And makes in his immense and vacant vasts	И превращает на своих огромных и пустых просторах
The labour of the stars a circuit vain	Труд звёзд — в напрасное кружение,
And death the end of every human road	Смерть делает концом любой дороги человека,
And grief and pain the wages of man's toil.	А боль и горе — платой за его тяжёлый труд.
One whom her soul had faced as Death and Night	И тот, кого её душа встречала в виде бога Смерти, в виде Ночи,
A sum of all sweetness gathered into his limbs	Вобрал в своё огромнейшее тело всё, что было сладостно на свете
And blinded her heart to the beauty of the suns.	И сердце ослепил в ней красотою солнц.
Transfigured was the formidable shape.	Теперь его ужасный облик стал другим.
His darkness and his sad destroying might	Его унылая всё-разрушающая сила, темнота,
Abolishing for ever and disclosing	Всегда уничтожавшая, разоблачавшая
The mystery of his high and violent deeds,	Мистерию своих неистовых, высоких дел,
A secret splendour rose revealed to sight	Явила взгляду тайное великолепье розы,
Where once the vast embodied Void had stood.	Где ранее стояло воплощённое обширное Ничто.
Night the dim mask had grown a wonderful face.	И Ночь, неясная личина, стала удивительным лицом.
The vague infinity was slain whose gloom	Была убита неопределённость бесконечности,
Had outlined from the terrible unknown	Чей мрак очерчивал из страшной неизвестности
The obscure disastrous figure of a god,	Неясную, губительную, тёмную фигуру бога,
Fled was the error that arms the hands of grief,	Ушла ошибка, что протягивает руки горя,
And lighted the ignorant gulf whose hollow deeps	И осветила всю невежественную пучину, чья пустота и глубина
Had given to nothingness a dreadful voice.	Давали этому ничто пугающий, ужасный голос.
As when before the eye that wakes in sleep	Как будто пред её глазами, после пробуждения,
Is opened the sombre binding of a book,	Открылись тёмные и мрачные страницы книги
Illumined letterings are seen which kept	И можно было видеть озарённые слова,
A golden blaze of thought inscribed within,	Которые внутри хранили золотой свет мысли,
A marvellous form responded to her gaze	Чудесный облик открывался перед взглядом,
Whose sweetness justified life's blindest pain;	Чья сладость извиняла безысходные страданья жизни;
All Nature's struggle was its easy price,	Вся долгая борьба Природы стала маленькой ценой,
The universe and its agony seemed worth while.	И вся вселенная и вся её агония, казалось, стоили того.
As if the choric calyx of a flower	Как будто хор поющих чашечек цветков,
Aerial, visible on music's waves,	Увиденный на музыкальных волнах,
A lotus of light-petalled ecstasy	Воздушный лотос ярких лепестков экстаза
Took shape out of the tremulous heart of things.	Предстал как трепетное сердце для всего.
There was no more the torment under the stars,	Здесь больше не было мучения под звёздами
The evil sheltered behind Nature's mask;	И зла, укрытого под маскою Природы;
There was no more the dark pretence of hate,	И не было здесь чёрного притворства ненависти,
The cruel rictus on Love's altered face.	Безжалостной ухмылки губ на перекошенном лице Любви.
Hate was the grip of a dreadful amour's strife;	Здесь ненависть была объятьем грозного возлюбленного в ссоре;
A ruthless love intent only to possess	Жестокая, немилосердная любовь, нацеленная только обладать,
Has here replaced the sweet original god.	Сменилась нежным, изначальным божеством.
Forgetting the Will-to-love that gave it birth,	Забыв Стремление любить, которое её и породило,
The passion to lock itself in and to unite,	Её азарт и страсть замкнуться у себя внутри и присоединять,
It would swallow all into one lonely self,	Она хотела бы весь мир вобрать в одно единственное "я",
Devouring the soul that it had made its own,	Терзая душу, что присвоила себе,
By suffering and annihilation's pain	При помощи страдания и боли разрушения,
Punishing the unwillingness to be one,	Наказывая нежеланье быть с ней заодно,
Angry with the refusals of the world,	Разгневанная на отказы мира,
Passionate to take but knowing not how to give.	Желая страстно брать, не зная, как давать.
Death's sombre cowl was cast from Nature's brow;	Со лба Природы был отброшен смерти мрачный капюшон,
There lightened on her the godhead's lurking laugh.	И на её лице сверкнула затаённая улыбка божества.
All grace and glory and all divinity	Вся милость, слава, вся божественность её
Were here collected in a single form;	Отныне были собраны в единый образ;
All worshipped eyes looked through his from one face;	Все обожающие взгляды устремились сквозь него с единого лица;
He bore all godheads in his grandiose limbs.	Он нёс все божества в своём огромном теле.
An oceanic spirit dwelt within;	Подобный океану дух жил у него внутри;
Intolerant and invincible in joy	Непобедимое в своей особой радости, нетерпящее ничего другого,
A flood of freedom and transcendent bliss	Течение свободы, трансцендентного блаженства
Into immortal lines of beauty rose.	Вставало в тех бессмертных очертаньях красоты.
In him the fourfold Being bore its crown	В нём Существо из четырёх частей несло свою корону,
That wears the mystery of a nameless Name,	Одевшись в таинство неописуемого Имени,
The universe writing its tremendous sense	Вселенную, что вписывает свой огромный смысл
In the inexhaustible meaning of a word.	В неисчерпаемое и неистощимое значенье слова.
In him the architect of the visible world,	В нём архитектор видимого мира
At once the art and artist of his works,	Одновременно — и искусство, и художник собственных творений,
Spirit and seer and thinker of things seen,	Дух, и провидец, и мыслитель зримого,
Virat, who lights his camp-fires in the suns	Вират, кто зажигает для себя походные костры под видом солнц,
And the star-entangled ether is his hold,	Его владения — эфир, с переплетеньем звёзд,
Expressed himself with Matter for his speech:	Он выражал себя Материей как речью:
Objects are his letters, forces are his words,	Объекты выступали в роли букв его, а силы — в роли слов,
Events are the crowded history of his life,	Поток событий был историей его богатой жизни,
And sea and land are the pages for his tale.	Моря и страны становились в ней страницами его рассказа.
Matter is his means and his spiritual sign;	Материя — и средство для него, и символ духа;
He hangs the thought upon a lash's lift,	Он поднимает плеть и к ней цепляет мысль,
In the current of the blood makes flow the soul.	И в токе крови создаёт течение души.
His is the dumb will of atom and of clod;	Он — та немая воля, что и в атоме, и в облаке,
A Will that without sense or motive acts,	Та Воля, что работает без чувств и побуждений,
An Intelligence needing not to think or plan,	Тот Интеллект, которому не нужно думать и планировать,
The world creates itself invincibly;	Тот мир, что непреодолимо создает себя;
For its body is the body of the Lord	Ведь тело у него — есть тело Господина,
And in its heart stands Virat, King of Kings.	А в сердце у него — Вират, Царь всех Царей.
In him shadows his form the Golden Child	Внутри него его обличье затеняет Золотой Ребёнок,
Who in the Sun-capped Vast cradles his birth:	Который, с Солнцем в виде колпака, баюкает своё рождение в Просторе,
Hiranyagarbha, author of thoughts and dreams,	Хираньягарбха, автор мыслей и видений;
Who sees the invisible and hears the sounds	Который видит то, что нам незримо,
That never visited a mortal ear,	И слышит звуки, что не посещают ухо смертного;
Discoverer of unthought realities	Он первооткрыватель тех немыслимых реальностей,
Truer to Truth than all we have ever known,	Которые для Истины верней всего, что мы когда-то знали;
He is the leader on the inner roads;	Он — предводитель внутренних путей;
A seer, he has entered the forbidden realms;	Провидец, он проник в запретную страну;
A magician with the omnipotent wand of thought,	Волшебник с всемогущим жезлом мысли,
He builds the secret uncreated worlds.	Он строит тайные, ещё не сотворённые миры.
Armed with the golden speech, the diamond eye,	Вооружённый золотою речью и алмазным взглядом,
His is the vision and the prophecy:	Он — и способность видеть, и пророчество:
Imagist casting the formless into shape,	Создатель образов, бросающий бесформенное в форму,
Traveller and hewer of the unseen paths,	Первопроходец, прорубающий незримые пути,
He is the carrier of the hidden fire,	Он — переносчик скрытого огня,
He is the voice of the Ineffable,	Он — голос, что принадлежит Невыразимому,
He is the invisible hunter of the light,	Он — никому не видимый охотник за лучами света,
The Angel of mysterious ecstasies,	Он — Ангел тайных и загадочных экстазов,
The conqueror of the kingdoms of the soul.	Завоеватель, покоритель царств души.
A third spirit stood behind, their hidden cause,	За ними третий дух стоял, их скрытая причина,
A mass of superconscience closed in light,	Громада сверхсознанья, запертая в свете,
Creator of things in his all‑knowing sleep.	Творец всего в своём осознающем всё на свете сне.
All from his stillness came as grows a tree;	Как дерево растёт, к нам всё приходит из его спокойствия;
He is our seed and core, our head and base.	Он наше семя, сердцевина, вершина наша и основа,
All light is but a flash from his closed eyes:	Весь свет — всего лишь отблеск из его закрытых глаз:
An all-wise Truth is mystic in his heart,	Всезнающая Истина — мистическая тайна в сердце у него,
The omniscient Ray is shut behind his lids:	Всеведающий Луч скрывается под веками его:
He is the Wisdom that comes not by thought,	Он — это Мудрость, что приходит не от мысли,
His wordless silence brings the immortal word.	Его беззвучное молчание несёт бессмертные слова.
He sleeps in the atom and the burning star,	Он дремлет в атоме и в полыхающей звезде,
He sleeps in man and god and beast and stone:	Он дремлет в человеке, в боге, в звере, в камне:
Because he is there the Inconscient does its work,	Благодаря его существованию свою работу выполняет Несознание,
Because he is there the world forgets to die.	Благодаря его существованию мир забывает умирать.
He is the centre of the circle of God,	Он — самый центр круговорота Бога,
He the circumference of Nature's run.	Он — та окружность, по которой бегает Природа.
His slumber is an Almightiness in things,	Его сон — это Всемогущество внутри вещей,
Awake, he is the Eternal and Supreme.	Проснувшись, он становится Всевышним, Вечным.
Above was the brooding bliss of the Infinite,	А далее, над нею расстилается размышлявшее блаженство Бесконечного,
Its omniscient and omnipotent repose,	Его покой, всезнающий и всемогущий,
Its immobile silence absolute and alone.	И неподвижное молчанье, абсолютное, уединённое.
All powers were woven in countless concords here.	Все силы там сплелись в бесчисленные соглашения.
The bliss that made the world in his body lived,	Блаженство, сотворившее весь мир, живёт в его огромном теле,
Love and delight were the head of the sweet form.	Любовь и наслаждение венчали эту сладостную форму.
In the alluring meshes of their snare	Пленённые чарующею сетью их силков,
Recaptured, the proud blissful members held	Блаженные и гордые тела вкушали все на свете радости
All joys outrunners of the panting heart	Предвестниками жаждущего сердца
And fugitive from life's outstripped desire.	И что-то еле уловимое в опережающих желаньях жизни.
Whatever vision has escaped the eye,	Любое видение, ускользнувшее от глаза,
Whatever happiness comes in dream and trance,	Любое счастье, приходящее в мечтах и трансе,
The nectar spilled by love with trembling hands,	Нектар, любовно пролитый из трепетных ладоней,
The joy the cup of Nature cannot hold,	И радость, что не может поместиться в кубок, созданный Природой,
Had crowded to the beauty of his face,	Всё было сконцентрировано в красоте его лица
Were waiting in the honey of his laugh.	И ожидало в мёде смеха и веселья.
Things hidden by the silence of the hours,	Всё то, что скрыто за безмолвием часов,
The ideas that find no voice on living lips,	Идеи, что не удаётся выразить устами смертных,
The soul's pregnant meeting with infinity	Наполненная смыслом встреча бесконечности с душой,
Had come to birth in him and taken fire:	Пришли родиться в нём и взять его огонь:
The secret whisper of the flower and star	Секретное шептанье меж собой цветов и звёзд
Revealed its meaning in his fathomless look.	В его бездонном взгляде открывали весь свой смысл.
His lips curved eloquent like a rose of dawn;	Как роза расцветающей зари — его струились губы,
His smile that played with the wonder of the mind	Его улыбка поражала ум своей игрой,
And stayed in the heart when it had left his mouth	И с уст его сойдя, надолго оставалась в сердце,
Glimmered with the radiance of the morning star	Лучась своим сияньем утренней звезды,
Gemming the wide discovery of heaven.	Как драгоценный камень средь широкого раскрытия небес.
His gaze was the regard of eternity;	Его взгляд был вниманьем вечности;
The spirit of its sweet and calm intent	Дух сладостного, тихого намеренья
Was a wise home of gladness and divulged	В нём становился понимавшим домом радости
The light of the ages in the mirth of the hours,	И свет эпох переводил в весёлый ход часов,
A sun of wisdom in a miracled grove.	Как солнце мудрости в лесу, наполненному чудесами.
In the orchestral largeness of his mind	В той оркестровой широте его ума
All contrary seekings their close kinship knew,	Все противоположные исканья находили близкое родство,
Rich-hearted, wonderful to each other met	Богатые сердцами, удивляясь друг на друга, все они встречались,
In the mutual marvelling of their myriad notes	Взаимно восхищаясь мириадами своих звучащих нот,
And dwelt like brothers of one family	И жили словно братья из одной семьи,
Who had found their common and mysterious home.	Что наконец нашли свой общий и непостижимый дом.
As from the harp of some ecstatic god	И словно с арфы экстатического бога
There springs a harmony of lyric bliss	Лилась гармония лиричного блаженства,
Striving to leave no heavenly joy unsung,	Стараясь не оставить невоспетой ни одной небесной радости,
Such was the life in that embodied Light.	Такой была жизнь в этом воплощённом Свете.
He seemed the wideness of a boundless sky,	Он виделся простором нескончаемого неба,
He seemed the passion of a sorrowless earth,	Он виделся как страсть безгорестной земли,
He seemed the burning of a world‑wide sun.	Он виделся как полыханье солнца, широкого как мир.
Two looked upon each other, Soul saw Soul.	Друг в друга вглядывались эти двое, и Душа смотрела на другую Душу.

Then like an anthem from the heart's lucent cave	Затем, подобно гимну, из сиявшего сердечного укрытия
A voice soared up whose magic sound could turn	Поднялся, воспаряя, голос, чей волшебный звук мог обратить
The poignant weeping of the earth to sobs	Все горькие рыдания земли — в плач радости,
Of rapture and her cry to spirit song.	А крик её — в возвышенную песню духа.
"O human image of the deathless word,	"О вечное, неумирающее слово в человеческом обличии,
How hast thou seen beyond the topaz walls	Как ты сумела видеть за пределами топазных стен,
The gleaming sisters of the divine gate,	Мерцающих сестёр божественных ворот,
Summoned the genii of their wakeful sleep,	И вызвать гения их пробуждённого, осознанного сна,
And under revelation's arches forced	Под аркой откровения заставить распахнуться,
The carved thought-shrouded doors to swing apart,	Резные, защищённые от мысли двери,
Unlocked the avenues of spiritual sight	Открыть широкую аллею взгляда духа,
And taught the entries of a heavenlier state	И научиться проникать в небесное, особенное состояние
To thy rapt soul that bore the golden key?	Своей души восторга, что дарует золотой, секретный ключ?
In thee the secret sight man's blindness missed	Тот тайный взгляд в тебе, минуя слепоту людей,
Has opened its view past Time, my chariot-course,	Открыл и виденье того, что было в прошлом Времени, и путь моей повозки,
And death, my tunnel which I drive through life	И смерть, тот мой туннель, который я веду сквозь жизнь,
To reach my unseen distances of bliss.	Чтобы достичь моих незримых перспектив блаженства.
I am the hushed search of the jealous gods	Я — молчаливый поиск ревностных богов,
Pursuing my wisdom's vast mysterious work	Которые преследуют широкую, наполненную тайнами,
Seized in the thousand meeting ways of heaven.	Работу мудрости моей, пытаются найти её во встрече тысячи путей небес.
I am the beauty of the unveiled ray	Я — красота луча, сорвавшего с себя вуаль,
Drawing through the deep roads of the infinite night	За кем, глубокими путями бесконечной ночи,
The unconquerable pilgrim soul of earth	Идёт душа земли — непобедимый путник
Beneath the flaring torches of the stars.	Под полыхающими факелами звёзд.
I am the inviolable Ecstasy;	Я — нерушимый, вечно-существующий Экстаз;
They who have looked on me, shall grieve no more.	Те, кто взглянули на меня, не знают больше горя.
The eyes that live in night shall see my form.	Глаза, живущие в ночи, ещё увидят облик мой.
On the pale shores of foaming steely straits	На бледных берегах холодных пенистых проливов,
That flow beneath a grey tormented sky,	Текущих под измученным унылым небом,
Two powers from one original ecstasy born	Две силы, что родились из единого первоначального экстаза,
Pace near but parted in the life of man;	Шагают рядом, в жизни человека, но разделены;
One leans to earth, the other yearns to the skies:	Одна склоняется к земле, другая же стремится в поднебесье:
Heaven in its rapture dreams of perfect earth,	Есть Небеса, с восторженной мечтой о совершенстве на земле,
Earth in its sorrow dreams of perfect heaven.	И есть Земля, с мучительной мечтой о совершенных небесах.
The two longing to join, yet walk apart,	Те двое, страстно думая о том, как им объединиться, всё ж идут поврозь,
Idly divided by their vain conceits;	Напрасно разделённые своим пустым тщеславием;
They are kept from their oneness by enchanted fears;	Они удерживаются от своего единства колдовскими страхами;
Sundered mysteriously by miles of thought,	Непостижимо разлучаемые милями пространства мысли,
They gaze across the silent gulfs of sleep.	Они глядят сквозь молчаливые пучины сна.
Or side by side reclined upon my vasts	Бывает, что они лежат, бок о бок, на моих просторах,
Like bride and bridegroom magically divorced	Подобно жениху с невестой, разлучённые какой-то магией,
They wake to yearn, but never can they clasp	В них просыпается стремление, но никогда они не смогут радостно обняться,
While thinly flickering hesitates uncrossed	Пока не перейдут границу трепетного тонкого стеснения
Between the lovers on their nuptial couch	Между влюблёнными на брачном ложе,
The shadowy eidolon of a sword.	Пока не смогут обойти неясное видение меча.
But when the phantom flame-edge fails undone,	Когда же призрак с огненным клинком исчезнет, побеждённый,
Then never more can space or time divide	То больше никогда ни время, ни пространство не сумеют разделять
The lover from the loved; Space shall draw back	Влюблённого с любимой; Пространство уберёт назад
Her great translucent curtain, Time shall be	Свою великую полупрозрачную завесу,
The quivering of the spirit's endless bliss.	А Время станет трепетаньем бесконечного блаженства духа.
Attend that moment of celestial fate.	Дождись того мгновения божественной судьбы.
Meanwhile you two shall serve the dual law	А до тех пор, вы двое будете служить двойному моему закону,
Which only now the scouts of vision glimpse	Через который ныне лишь разведчики намёков виденья,
Who pressing through the forest of their thoughts	Что продираются, как будто через лес,
Have found the narrow bridges of the gods.	Сквозь собственные мысли, находят узкие мосты богов.
Wait patient of the brittle bars of form	Вам надо терпеливо ждать, пока непрочные преграды формы,
Making division your delightful means	Что создают из разделенья замечательные способы счастливого единства,
Of happy oneness rapturously enhanced	Расширятся в восторге вашего влечения
By attraction in the throbbing air between.	В волнующейся атмосфере между вами.
Yet if thou wouldst abandon the vexed world,	Но если ты захочешь распроститься с этим мучающим миром,
Careless of the dark moan of things below,	Не думая, и не заботясь о печальных стонах остающихся внизу,
Tread down the isthmus, overleap the flood,	Шагни по перешейку вниз, перескачи через поток,
Cancel thy contract with the labouring Force;	И отмени контракт с работающей Силой,
Renounce the tie that joins thee to earth-kind,	Оставь те узы, что тебя соединяют с расою земли,
Cast off thy sympathy with mortal hearts.	Отбрось симпатию к сердцам у смертных,
Arise, vindicate thy spirit's conquered right:	Встань, подтверди тобою завоёванное право духа:
Relinquishing thy charge of transient breath,	Отбросив бремя своего недолговечного дыхания,
Under the cold gaze of the indifferent stars	Под безучастным взглядом равнодушных звёзд,
Leaving thy borrowed body on the sod,	Оставив взятое на время тело на траве,
Ascend, O soul, into thy blissful home.	И поднимайся, о, душа, в свой дом, наполненный блаженством.
Here in the playground of the eternal Child	Здесь, на площадке, где играет вечное Дитя,
Or in domains the wise Immortals tread	Иль в сферах, где ступают мудрые Бессмертные,
Roam with thy comrade splendour under skies	Броди с твоим прекрасным другом под небесами духа,
Spiritual lit by an unsetting sun,	Под никогда не заходящим солнцем,
As godheads live who care not for the world	Живите, словно боги, что не думают и не заботятся о мире,
And share not in the toil of Nature's powers:	И не вовлечены в тяжёлую работу сил Природы:
Absorbed in their self-ecstasy they dwell.	Они захвачены экстазом собственного внутреннего "я".
Cast off the ambiguous myth of earth's desire,	Отбрось неясный миф желания земли,
O immortal, to felicity arise."	И поднимайся к счастью, о бессмертная."

On Savitri listening in her tranquil heart	И на Савитри, слушавшую тихим и спокойным сердцем
To the harmony of the ensnaring voice	Гармонию влекущего и обольстительного голоса,
A joy exceeding earth's and heaven's poured down,	Потоком проливалась радость, превышающая и земное, и небесное,
The bliss of an unknown eternity,	И неведанное ранее блаженство вечности,
A rapture from some waiting Infinite.	Восторг какой-то ожидающей их Бесконечности.
A smile came rippling out in her wide eyes,	Пришла улыбка, что светилась из её распахнутых очей,
Its confident felicity's messenger	Посланницей уверенного счастья,
As if the first beam of the morning sun	Как если б первый лучик утреннего солнца
Rippled along two wakened lotus‑pools.	Струился вдоль двух просыпающихся лотосовых заводей.
"O besetter of man's soul with life and death	"О, окруживший душу человека жизнью, и одновременно, смертью,
And the world's pleasure and pain and Day and Night,	То наслаждением, то болью мира, Днём, и Ночью,
Tempting his heart with the far lure of heaven,	О искушающий сердца далёкими соблазнами небес,
Testing his strength with the close touch of hell,	И проверяющий, насколько человек силён, касаньем близким ада,
I climb not to thy everlasting Day,	Я не войду, не поднимусь в твой вечно продолжающийся День,
Even as I have shunned thy eternal Night.	Как ранее сумела избежать твоей извечной Ночи.
To me who turn not from thy terrestrial Way,	Прошу я — мне, что не свернула с твоего земного трудного Пути
Give back the other self my nature asks.	Отдай назад другое "я", которого моя природа просит.
Thy spaces need him not to help their joy;	Твоим пространствам он не нужен в помощи для наслажденья;
Earth needs his beautiful spirit made by thee	Земле же нужен этот превосходный дух, тобою сотворённый,
To fling delight down like a net of gold.	Чтоб вниз спустить восторг, подобный золотой сети.
Earth is the chosen place of mightiest souls;	Земля — особенное, избранное место самых сильных душ;
Earth is the heroic spirit's battlefield,	Земля есть поле битвы героического духа,
The forge where the Archmason shapes his works.	Та кузница, в которой Главный каменщик творит свои шедевры.
Thy servitudes on earth are greater, King,	Твоё порабощенье на земле величественнее, Владыка,
Than all the glorious liberties of heaven.	Чем все роскошные свободы в небесах.
The heavens were once to me my natural home,	Да, небеса когда-то были для меня родимым домом,
I too have wandered in star‑jewelled groves,	И я бродила тоже в рощах, что сверкали звёздами, как бриллианты,
Paced sun-gold pastures and moon-silver swards	Шагала в золотисто-солнечных угодьях, по серебристо-лунным травам,
And heard the harping laughter of their streams	И слышала похожий на звучанье арфы смех их ручейков,
And lingered under branches dropping myrrh;	И трепетала под ветвями капающей мирры;
I too have revelled in the fields of light	Я тоже пировала средь полей из света,
Touched by the ethereal raiment of the winds,	Меня касались ветры, с их эфирными одеждами,
Thy wonder-rounds of music I have trod,	Я поднималась по твоим чудесным, удивительным ступеням музыки,
Lived in the rhyme of bright unlabouring thoughts,	Жила средь рифм из ярких, беззаботных мыслей,
I have beat swift harmonies of rapture vast,	И пульсом ощущала быстрые гармонии широкого восторга,
Danced in spontaneous measures of the soul	И танцевала под спонтанный ритм души
The great and easy dances of the gods.	Затянутая лёгкими, возвышенными танцами богов.
O fragrant are the lanes thy children walk	О, как благоухают тропы, где твои гуляют дети,
And lovely is the memory of their feet	Как восхитительны воспоминания об их стопах
Amid the wonder-flowers of Paradise:	Среди того чудесного цветенья Рая:
A heavier tread is mine, a mightier touch.	Моё касание становится сильнее, шаг мой —тяжелее.
There where the gods and demons battle in night	И там, где демоны и боги бьются средь ночи,
Or wrestle on the borders of the Sun,	Или воюют где-то, на границах с Солнцем,
Taught by the sweetness and the pain of life	Касаясь сладостью и болью жизни,
To bear the uneven strenuous beat that throbs	Чтоб вынести неровный напряжённый ритм,
Against the edge of some divinest hope,	Пульсирующий на краю какой-то лучшей из божественных надежд,
To dare the impossible with these pangs of search,	Чтобы осмелиться на невозможное в тех муках поиска,
In me the spirit of immortal love	Во мне дух вечно существующей любви
Stretches its arms out to embrace mankind.	Протягивает руки, обнимая человечество.
Too far thy heavens for me from suffering men.	Но для меня — уж слишком отдалённы небеса твои от бед людей.
Imperfect is the joy not shared by all.	Несовершенны радости, неразделяемые всеми.
O to spread forth, O to encircle and seize	Прошу, распространяйся дальше, окружай, захватывай,
More hearts till love in us has filled thy world!	Всё больше человеческих сердец, пока любовь в нас не заполнит весь твой мир!
O life, the life beneath the wheeling stars!	О жизнь, о эта жизнь, под каруселью звёзд!
For victory in the tournament with death,	Чтоб победить в жестоком состязании со смертью,
For bending of the fierce and difficult bow,	Чтоб натянуть безжалостный, тяжёлый лук,
For flashing of the splendid sword of God!	Чтоб засверкал роскошный меч Всевышнего!
O thou who soundst the trumpet in the lists,	О ты, звучащий, как труба перед турниром,
Part not the handle from the untried steel,	Не убирай руки с клинка, не испытав его,
Take not the warrior with his blow unstruck.	Не забирай бойца, что не успел свой нанести удар.
Are there not still a million fights to wage?	И разве впереди не ждут нас миллионы битв?
O king-smith, clang on still thy toil begun,	О царь-кузнец, гремящий звон твоих трудов лишь начался,
Weld us to one in thy strong smithy of life.	Объедини нас всех в одно твоей могучей кузницею жизни.
Thy fine-curved jewelled hilt call Savitri,	Твой изукрашенный алмазами и тонкою резьбой эфес зовут Савитри,
Thy blade's exultant smile name Satyavan.	Восторг улыбки твоего клинка назвали Сатьяваном.
Fashion to beauty, point us through the world.	Ты создал нас для красоты, так прострели же нами этот мир.
Break not the lyre before the song is found;	Не разбивай на части лиру до того, как спета песня;
Are there not still unnumbered chants to weave?	И разве нам не предстоит ещё сложить бесчисленные гимны?
O subtle-souled musician of the years,	Душевный тонкий музыкант всех этих лет,
Play out what thou hast fluted on my stops;	Сыграй мне то, что выводил на флейте на моих привалах;
Arise from the strain their first wild plaint divined	Встань выше напряженья первых необдуманных и предсказуемых стенаний,
And that discover which is yet unsung.	Чтоб обнаружить то, что не воспето.
I know that I can lift man's soul to God,	Я знаю, что способна душу человека вознести до Бога,
I know that he can bring the Immortal down.	Я знаю, он способен вниз спустить и принести Бессмертное.
Our will labours permitted by thy will	Но наша воля трудится лишь с разрешения твой высокой воли,
And without thee an empty roar of storm,	И без тебя становится пустым рычанием штормов,
A senseless whirlwind is the Titan's force	Энергия Титана превращается в бессмысленные ураганы,
And without thee a snare the strength of gods.	И без тебя становится ловушкою могущества богов.
Let not the inconscient gulf swallow man's race	Не дай пучине несознанья поглотить людскую расу,
That through earth's ignorance struggles towards thy Light.	Что сквозь невежество земли стремится прорубить путь к Свету твоему.
O Thunderer with the lightnings of the soul,	О Громовержец с молниями душ,
Give not to darkness and to death thy sun,	Не отдавай же твоё солнце темноте и смерти,
Achieve thy wisdom's hidden firm decree	Так воплоти же скрытое и непреложное решенье мудрости твоей,
And the mandate of thy secret world-wide love."	Мандат твоей таинственной, широкой словно мир, любви."
Her words failed lost in thought's immensities	Её слова упали вниз, и затерялись в необъятностях ему принадлежащей мысли,
Which seized them at the limits of their cry	Что обняла их на границах зова этих слов
And hid their meaning in the distances	И спрятала их смысл в своих просторах,
That stir to more than ever speech has won	Распространяющихся дальше, чем любая речь способна покорить,
From the Unthinkable, end of all our thought,	От Невообразимого, конца всех наших мыслей,
And the Ineffable from whom all words come.	И до Невыразимого, откуда к нам приходят все слова.

Then with a smile august as noonday heavens	Затем, с улыбкою, наполненной величием, как небо в полдень,
The godhead of the vision wonderful:	То божество чудесного видения ответило Савитри:
"How shall earth-nature and man's nature rise	"Но как поднимется природа человека и вообще, земная,
To the celestial levels, yet earth abide?	До уровня небес, при этом оставаясь на земле?
Heaven and earth towards each other gaze	Земля и небо смотрят друг на друга через пропасть,
Across a gulf that few can cross, none touch,	Которую немногие способны пересечь, так ничего и не коснувшись,
Arriving through a vague ethereal mist	Пройдя по смутному эфирному туману,
Out of which all things form that move in space,	Который формирует всё, что движется в пространстве,
The shore that all can see but never reach.	На берег, что все могут видеть, но никто не может до него дойти.
Heaven's light visits sometimes the mind of earth;	Небесный свет, бывает, посещает ум земли,
Its thoughts burn in her sky like lonely stars;	И мысли света посреди земного неба Горят как одинокие сияющие звёзды,
In her heart there move celestial seekings soft	А в сердце у неё блуждают мягкие небесные искания,
And beautiful like fluttering wings of birds,	И восхитительные, словно трепетанье птичьих крыл,
Visions of joy that she can never win	Виденья радости, которые она не сможет никогда завоевать,
Traverse the fading mirror of her dreams.	Проходят по тускнеющему отражению её мечтаний.
Faint seeds of light and bliss bear sorrowful flowers,	Из слабых зёрен света и блаженства вырастают жалкие цветы,
Faint harmonies caught from a half-heard song	Неясные гармонии улавливаются в почти неслышной песне,
Fall swooning mid the wandering voices' jar,	И, замирая, падают средь дребезжания гуляющих повсюду голосов,
Foam from the tossing luminous seas where dwells	Средь пены и волненья светлых океанов, где живёт
The beautiful and far delight of gods,	Восторг богов, далёкий и прекрасный,
Raptures unknown, a miracled happiness	Неведомые наслаждения и удивительное счастье,
Thrill her and pass half-shaped to mind and sense.	Что заставляют трепетать её и переходят в ум и чувство в виде полу-образов.
Above her little finite steps she feels,	А выше тех конечных небольших шагов она способна ощутить,
Careless of knot or pause, worlds which weave out	Не думая о промежутках и узлах — миры, которые свивают
A strange perfection beyond law and rule,	Неведомое совершенство за пределом правил и законов,
A universe of self-found felicity,	Вселенную само собою обретаемого счастья,
An inexpressible rhythm of timeless beats,	Невыразимый ритм вневременных биений,
The many-movemented heart‑beats of the One,	Сердечный пульс Единого, что проявляется во множестве движений,
Magic of the boundless harmonies of self,	И магию неограниченных гармоний внутреннего "я",
Order of the freedom of the infinite,	И строй свободы бесконечности,
The wonder-plastics of the Absolute.	И полную чудес пластичность Абсолюта.
There is the All-Truth and there the timeless bliss.	Есть Всеобъемлющая Истина, и есть блаженство за пределом времени.
But hers are fragments of a star‑lost gleam,	Но у неё[16] — лишь некие осколки от растерянного звёздами сияния,
Hers are but careless visits of the gods.	Но у неё — лишь посещенья беззаботных, легкомысленных богов.
They are a Light that fails, a Word soon hushed	Они — тот Свет, что гаснет, Слово что стихает,
And nothing they mean can stay for long on earth.	И ничего из их намерений не может долго оставаться на земле.
There are high glimpses, not the lasting sight.	Они — высокие намёки, но не виденье, что остаётся.
A few can climb to an unperishing sun,	Немногие способны подниматься до негаснущего солнца,
Or live on the edges of the mystic moon	Иль жить на самом краешке мистического утра,
And channel to earth-mind the wizard ray.	Пронзая ум земли магическим лучом.
The heroes and the demigods are few	Героев и полубогов — немного,
To whom the close immortal voices speak	Немного тех, с кем говорит бессмертный близкий голос,
And to their acts the heavenly clan are near.	Кто по делам своим приблизились до клана небожителей.
Few are the silences in which Truth is heard,	Немного тех безмолвий, где можно слышать Истину,
Unveiling the timeless utterance in her deeps;	Приоткрывающую проявления вневременья в своих глубинах;
Few are the splendid moments of the seers.	Немного замечательных мгновений у провидцев.
Heaven's call is rare, rarer the heart that heeds;	И редко возникает зов Небес, а ещё реже — сердце, что его услышит;
The doors of light are sealed to common mind	Так двери света закрываются печатью для обычного ума,
And earth's needs nail to earth the human mass,	И множество людей пригвождены к земле земными нуждами,
Only in an uplifting hour of stress	И только в поднимающие их часы особенного напряжения
Men answer to the touch of greater things:	Способны люди отвечать касанью более великого:
Or, raised by some strong hand to breathe heaven-air,	Иль, поднятые некой сильною рукою, вдохнуть небесной атмосферы,
They slide back to the mud from which they climbed;	Они соскальзывают снова в грязь, откуда поднимались;
In the mud of which they are made, whose law they know	А в той грязи, в которой созданы они, и чьи законы знают,
They joy in safe return to a friendly base,	Они вновь рады безопасности, вернувшись к дружеской, понятной им основе,
And, though something in them weeps for glory lost	И хоть в них что-то плачет по утраченным великолепиям,
And greatness murdered, they accept their fall.	И по загубленным величиям, они всё ж соглашаются с падением.
To be the common man they think the best,	Быть как обычный человек — они считают лучшим,
To live as others live is their delight.	Жить, как живут другие — наслаждение для них.
For most are built on Nature's early plan	Ведь в большинстве своём они сотворены по самым первым замыслам Природы,
And owe small debt to a superior plane;	И мало чем обязаны другим, высоким планам;
The human average is their level pitch,	Их планка — средний уровень людей,
A thinking animal's material range.	Быть мыслящим животным — их материальные пределы.
In the long ever-mounting hierarchy,	Средь длинной, постоянно восходящей иерархии,
In the stark economy of cosmic life	И в строгой экономии космического бытия
Each creature to its appointed task and place	Любое существо привязано к своим определённым месту и задаче
Is bound by his nature's form, his spirit's force.	И силой собственного духа, и формой собственной природы.
If this were easily disturbed, it would break	И если б это можно было так легко сломать,
The settled balance of created things;	Нарушилось бы установленное равновесие творения;
The perpetual order of the universe	И зашатался б вечный распорядок во вселенной,
Would tremble, and a gap yawn in woven Fate.	И пропасть бы разверзлась в сотканной Судьбе.
If men were not and all were brilliant gods,	И если б не было людей, а были б все сверкающими, как алмаз, богами,
The mediating stair would then be lost	Была б утеряна та промежуточная стадия,
By which the spirit awake in Matter winds	При помощи которой дух стремится пробудить крыла в Материи,
Accepting the circuits of the middle Way,	Сам соглашаясь на витки срединного Пути,
By heavy toil and slow aeonic steps	Стремясь тяжёлыми трудами, медленными эпохальными шагами
Reaching the bright miraculous fringe of God,	Достичь чудесной ослепительной границы Бога,
Into the glory of the Oversoul.	Входя в великолепье Сверхдуши.
My will, my call is there in men and things;	Моё намеренье, мой зов, есть в людях и вещах,
But the Inconscient lies at the world's grey back	Но Несознание ложится рядом с серою спиною мира
And draws to its breast of Night and Death and Sleep.	И тянет этот мир к своей груди Сна, Смерти и Ночи.
Imprisoned in its dark and dumb abyss	И заточив в свою немую, чёрную пучину,
A little consciousness it lets escape	Лишь малой порции сознанья разрешает убежать,
But jealous of the growing light holds back	Но в ревности к всё время возрастающему свету, тянет снова, прочь, назад,
Close to the obscure edges of its cave	Поближе к неотчётливым краям своей пещеры,
As if a fond ignorant mother kept her child	Как если б любящая, но невежественная мать, держала бы дитя,
Tied to her apron strings of Nescience.	К халату привязав его верёвками Незнания.
The Inconscient could not read without man's mind	Но Несознание не может прочитать без человека, без его ума
The mystery of the world its sleep has made:	Мистерию, загадку мира, сотворённого его огромным сном:
Man is its key to unlock a conscious door.	Для Несознанья человек — тот ключ, что открывает дверь сознания.
But still it holds him dangled in its grasp:	Но до сих пор оно лишь дразнит человека, не пуская из своих тисков:
It draws its giant circle round his thoughts,	Оно очерчивает свой гигантский круг, рисует для него границу мыслей,
It shuts his heart to the supernal Light.	Оно захлопывает сердце у него перед небесным Светом.
A high and dazzling limit shines above,	Высокий, ослепительный предел сияет наверху,
A black and blinding border rules below:	И черный, ослепляющий рубеж всем управляет ниже:
His mind is closed between two firmaments.	Его ум стиснут между этой парой небосводов.
He seeks through words and images the Truth,	Через слова и образы он ищет Истину,
And, poring on surfaces and brute outsides	То досконально изучая грубую поверхностную сторону вещей,
Or dipping cautious feet in shallow seas,	То осторожно погружая ноги в мелкие моря,
Even his Knowledge is an Ignorance.	Но всё же Знание его — всегда Невежество.
He is barred out from his own inner depths;	Он отделён от внутренних своих глубин;
He cannot look on the face of the Unknown.	Не может он взглянуть в лицо Неведомого.
How shall he see with the Omniscient's eyes,	И как же будет он смотреть глазами Всеосознающего
How shall he will with the Omnipotent's force?	И как же будет действовать он с силой Всемогущего?
O too compassionate and eager Dawn,	О, слишком сострадательная, страстная Заря,
Leave to the circling aeons' tardy pace	Оставь земную расу для неторопливой поступи циклических эпох,
And to the working of the inconscient Will,	И для работы неосознающей Воли,
Leave to its imperfect light the earthly race:	Оставь её на тот несовершенный свет, который уже есть:
All shall be done by the long act of Time.	Всё будет совершаться через длительное действо Времени.
Although the race is bound by its own kind,	Хоть эта раса ограничена особенностью вида,
The soul in man is greater than his fate:	Душа у человека выше, чем его судьба:
Above the wash and surge of Time and Space,	Поднявшись выше волн, прибоев Времени, Пространства,
Disengaging from the cosmic commonalty	И отделившись от космической общины,
By which all life is kin in grief and joy,	Из-за чего вся жизнь сродни то радости, то горю,
Delivered from the universal Law	Освободившись от вселенского Закона,
The sunlike single and transcendent spirit	Отдельный, трансцендентный дух, подобный солнцу,
Can blaze its way through the mind's barrier wall	Способен проложить свой путь сквозь стену, сквозь барьер ума
And burn alone in the eternal sky,	И в одиночку засиять в эфирном небе,
Inhabitant of a wide and endless calm.	Став обитателем широкого и бесконечного покоя.
O flame, withdraw into thy luminous self.	О пламя, уходи назад, в своё светящееся "я".
Or else return to thy original might	Иль возвращайся к изначальному могуществу
On a seer-summit above thought and world;	На запредельной высоте провидцев, выше мысли, выше мира;
Partner of my unhoured eternity,	Партнёром вечности моей, не знающей часов,
Be one with the infinity of my power:	Объединяйся с бесконечностью моей энергии и силы,
For thou art the World-Mother and the Bride.	Ведь ты Мать Мира, ты — Невеста.
Out of the fruitless yearning of earth's life,	Из бесполезного стремленья жизни на земле,
Out of her feeble unconvincing dream,	Из немощных её, неубедительных мечтаний,
Recovering wings that cross infinity	Расправив крылья, что расходятся до бесконечности,
Pass back into the Power from which thou cam'st.	Вернись назад, в ту Силу, из которой ты пришла.
To that thou canst uplift thy formless flight,	До этой Силы можешь ты возвысить свой бесформенный полёт,
Thy heart can rise from its unsatisfied beats	А сердце может у тебя подняться над неудовлетворённым пульсом
And feel the immortal and spiritual joy	И ощутить духовную, не знающую смерти радость
Of a soul that never lost felicity.	Души, что никогда и не теряла счастья.
Lift up the fallen heart of love which flutters	Так поднимись же над своим влюблённым беспокойным сердцем,
Cast down desire's abyss into the gulfs.	И брось пучину своего желанья в бездну.
For ever rescued out of Nature's shapes	Освободись же навсегда от форм Природы,
Discover what the aimless cycles want,	Узнай — чего хотят бессмысленные циклы,
There intertwined with all thy life has meant,	И для чего предназначалась жизнь твоя, переплетённая со всем,
Here vainly sought in a terrestrial form.	И что напрасно здесь искать в земном обличии.
Break into eternity thy mortal mould;	Швырни же в вечность ты свой смертный прах;
Melt, lightning, into thy invisible flame!	И влейся, молния, в своё невидимое пламя!
Clasp, Ocean, deep into thyself thy wave,	Пусть Океан в твоих глубинах обнимет, наконец, свою волну,
Happy for ever in the embosoming surge.	Стань навсегда счастливой в прижимающем к груди валу.
Grow one with the still passion of the depths.	О, слейся воедино с тихой страстностью глубин.
Then shalt thou know the Lover and the Loved,	Тогда узнаешь ты и Любящего, и Любимого,
Leaving the limits dividing him and thee.	Оставив все пределы, разделяющие вас.
Receive him into boundless Savitri,	Прими его в бескрайнюю Савитри,
Lose thyself into infinite Satyavan.	И потеряй себя в том бесконечном Сатьяване.
O miracle, where thou beganst, there cease!"	О чудо, так остановись же там, где началось!"

But Savitri answered to the radiant God:	Но отвечала так Савитри этому сияющему Богу:
"In vain thou temptst with solitary bliss	"Напрасно искушаешь одиноким ты блаженством
Two spirits saved out of a suffering world;	Два духа, отделяя от страдающего мира;
My soul and his indissolubly linked	Моя душа с его душою неразрывно связаны
In the one task for which our lives were born,	В одной задаче, для которой наши жизни рождены,
To raise the world to God in deathless Light,	Поднять мир к Богу, и в бессмертный Свет,
To bring God down to the world on earth we came,	И Бога принести на землю, в мир, куда мы с ним пришли,
To change the earthly life to life divine.	Чтоб переделать жизнь земную в жизнь божественную.
I keep my will to save the world and man;	Моё намеренье спасти людей и мир не изменилось;
Even the charm of thy alluring voice,	И даже чары твоего пленяющего голоса,
O blissful Godhead, cannot seize and snare.	О полное блаженства Божество, не могут ни поймать, ни зацепить.
I sacrifice not earth to happier worlds.	Я не пожертвую землёй для более счастливых царств.
Because there dwelt the Eternal's vast Idea	Ведь широта, простор Идеи Вечного
And his dynamic will in men and things,	И динамичное его намеренье живут и в людях, и в вещах,
So only could the enormous scene begin.	И только так могла начаться эта грандиозного размера сцена.
Whence came this profitless wilderness of stars,	Откуда же пришла вся эта масса бесполезных звёзд,
This mighty barren wheeling of the suns?	Могучее бесплодное вращенье солнц?
Who made the soul of futile life in Time,	Кто создал душу для поверхностного бытия во Времени,
Planted a purpose and a hope in the heart,	Посеял в сердце семена надежд и цели,
Set Nature to a huge and meaningless task	Кто дал Природе необъятную задачу, не имеющую смысла,
Or planned her million-aeoned effort's waste?	И запланировал пустую трату миллионо-вековых усилий?
What force condemned to birth and death and tears	Какая сила осудила на рожденье, смерть и слёзы
These conscious creatures crawling on the globe?	Все эти сознающие создания, которыми кишит планета?
If earth can look up to the light of heaven	И хоть земля не может взгляд поднять свой в свет небес,
And hear an answer to her lonely cry,	Услышать там ответ на одинокий свой призыв,
Not vain their meeting, nor heaven's touch a snare.	То всё же не напрасна эта встреча, и касанье неба — не ловушка.
If thou and I are true, the world is true;	И если ты и я есть истина, мир — тоже истина;
Although thou hide thyself behind thy works,	Хоть ты себя скрываешь за своим творением,
To be is not a senseless paradox;	Быть — не бессмысленный, абсурдный парадокс;
Since God has made earth, earth must make in her God;	И так же, как Бог создал землю, земля должна создать в своих глубинах Бога;
What hides within her breast she must reveal.	Она должна открыть всё то, что до сих пор скрывается в её груди.
I claim thee for the world that thou hast made.	Я требую — тебя — для мира, что ты создал.
If man lives bound by his humanity,	И если человек живёт в цепях своей природы,
If he is tied for ever to his pain,	И если навсегда привязан к собственному горю,
Let a greater being then arise from man,	То пусть другое существо поднимется из человека, более великое,
The superhuman with the Eternal mate	Пусть обручится с Вечностью сверхчеловек,
And the Immortal shine through earthly forms.	И сквозь земные формы засияет сам Бессмертный.
Else were creation vain and this great world	Иначе будет всё творение напрасным, а великий этот мир — ничем,
A nothing that in Time's moments seems to be.	Хотя в какие-то мгновенья Времени, и кажется, что мир наш существует.
But I have seen through the insentient mask;	Однако же я научилась видеть сквозь бесчувственную маску;
I have felt a secret spirit stir in things	Я ощутила тайный дух, что движется во всём,
Carrying the body of the growing God:	Поддерживая тело постепенно вырастающего Бога:
It looks through veiling forms at veilless truth;	Он через прикрывающие формы видит неприкрытый облик истины,
It pushes back the curtain of the gods;	И в сторону отодвигает занавес богов;
It climbs towards its own eternity."	Он поднимается всё выше, до ему принадлежащей вечности."
But the god answered to the woman's heart:	Однако сердцу женщины бог дал такой ответ:
"O living power of the incarnate Word,	"О ты, живая сила воплотившегося Слова,
All that the Spirit has dreamed thou canst create:	Ты можешь сотворить всё то, о чём мечтает Дух:
Thou art the force by which I made the worlds,	Ты — то могущество, которым я творил миры,
Thou art my vision and my will and voice.	Ты — моё виденье, моё намеренье, мой голос.
But knowledge too is thine, the world-plan thou knowest	Но у тебя есть знанье тоже, ты знаешь план вселенной,
And the tardy process of the pace of Time.	И ведомо тебе неторопливое движенье шага Времени.
In the impetuous drive of thy heart of flame,	В стремительном твоём движеньи сердца пламени,
In thy passion to deliver man and earth,	И в страстном устремлении твоём освободить людей и землю,
Indignant at the impediments of Time	Не принимая во вниманье затрудненья Времени,
And the slow evolution's sluggard steps,	Ленивые шаги неторопливой эволюции,
Lead not the spirit in an ignorant world	Не заставляй же дух в невежественном мире
To dare too soon the adventure of the Light,	Отважиться на чересчур поспешное рискованное приключенье Света,
Pushing the bound and slumbering god in man	Подталкивая связанного, дремлющего бога в человеке
Awakened mid the ineffable silences	Проснуться средь неописуемых безмолвий,
Into endless vistas of the unknown and unseen,	Войти в те нескончаемые перспективы неизвестного, незримого,
Across the last confines of the limiting Mind	И пересечь последние заставы рубежей Ума,
And the Superconscient's perilous border line	Рискованную линию границы Сверхсознания,
Into the danger of the Infinite.	И вторгнуться в опасность Бесконечности.
But if thou wilt not wait for Time and God,	Но если ты не хочешь ждать ни Времени, ни Бога,
Do then thy work and force thy will on Fate.	То выполняй свою работу, волю примени к Судьбе.
As I have taken from thee my load of night	Как я тебя освободил от бремени моей ночи
And taken from thee my twilight's doubts and dreams,	И сбросил прочь с тебя сомнения и грёзы сумерек,
So now I take my light of utter Day.	Так я сейчас возьму назад свет совершенства Дня.
These are my symbol kingdoms but not here	Всё это символические царства, и не здесь
Can the great choice be made that fixes fate	Возможен тот великий выбор, что определит судьбу,
Or uttered the sanction of the Voice supreme.	Иль выразит согласие божественного Голоса.
Arise upon a ladder of greater worlds	Иди же вверх, по лестнице великих планов и миров
To the infinity where no world can be.	До бесконечности, где никакой мир больше невозможен.
But not in the wide air where a greater Life	Но не в широкой атмосфере, где великая, возвышенная Жизнь
Uplifts its mystery and its miracle,	Возносит к небесам свою мистерию и чудо,
And not on the luminous peaks of summit Mind,	И не на светлых пиках высочайших гор Ума,
Or in the hold where subtle Matter's spirit	Не там, где тонкая Материя, где дух её
Hides in its light of shimmering secrecies,	Скрывается в лучах её мерцающих укрытий,
Can there be heard the Eternal's firm command	Услышать можно твёрдую команду Вечного,
That joins the head of destiny to its base.	Которая соединяет направление судьбы с её основой.
These only are the mediating links;	Всё это только промежуточные связи;
Not theirs is the originating sight	Не им принадлежит дающее начало виденье,
Nor the fulfilling act or last support	И наполняющее действие, последняя опора,
That bears perpetually the cosmic pile.	Что вечно держат и несут космическое здание.
Two are the Powers that hold the ends of Time;	Есть только два Могущества, что держат Время за его края;
Spirit foresees, Matter unfolds its thought,	Дух, что предвидит, и Материя, что раскрывает мысли Духа,
The dumb executor of God's decrees,	Немая исполнительница указаний Бога,
Omitting no iota and no dot,	Не отступающая ни на йоту, ни на шаг,
Agent unquestioning, inconscient, stark,	Посредница, не задающая вопросов, непреклонная, не сознающая,
Evolving inevitably a charged content,	Неотвратимо разворачивает эволюцию того, что поручили ей,
Intention of his force in Time and Space,	Намерение сил его в Пространстве и во Времени,
In animate beings and inanimate things;	В одушевлённых существах, и в неодушевлённом;
Immutably it fulfils its ordered task,	Она всё время, неизменно, выполняет заданный ей план,
It cancels not a tittle of things done;	Не отменяя ни малейшей капли из того, что сделано;
Unswerving from the oracular command	Не отклоняясь от предвидящего указания,
It alters not the steps of the Unseen.	Не спотыкаясь в поступи Незримого.
If thou must indeed deliver man and earth	И если ты действительно должна освободить людей и землю,
On the spiritual heights look down on life,	То посмотри на жизнь с духовной высоты,
Discover the truth of God and man and world;	Открой же истину о Боге, человеке, мире;
Then do thy task knowing and seeing all.	И после выполняй свою задачу, зная всё и наблюдая всё.
Ascend, O soul, into thy timeless self;	Так поднимись же, о душа, в своё вневременное "я";
Choose destiny's curve and stamp thy will on Time."	Там выбери вираж судьбы, поставь на Времени печать своих намерений."
He ended and upon the falling sound	Он смолк, и на волне стихающего звука
A power went forth that shook the founded spheres	Возникла сила, что тряхнула созданные сферы,
And loosed the stakes that hold the tents of form.	Ослабила опоры, что держали перекрытья форм.
Absolved from vision's grip and the folds of thought,	Освобождённые от хватки виденья, от складок мысли,
Rapt from her sense like disappearing scenes	Из чувств её похищенные, словно исчезающие сцены,
In the stupendous theatre of Space	Огромного театра — Космоса,
The heaven-worlds vanished in spiritual light.	Небесные миры терялись в свете духа.
A movement was abroad, a cry, a word,	Везде распространялось слово, зов, движение,
Beginningless in its vast discovery,	Не знавшее начала в том широком проявлении,
Momentless in its unthinkable return:	Не разделяемое на мгновения в своём невообразимом возвращении:
Choired in calm seas she heard the eternal Thought	Она услышала хор вечной Мысли в океанах тишины,
Rhythming itself abroad unutterably	Которая безмолвно задавала ритм себе везде —
In spaceless orbits and on timeless roads.	И на орбитах вне пространства, и на дорогах, что вне времени.
In an ineffable world she lived fulfilled.	Она[17] жила, исполнившая всё, в невыразимом мире.
An energy of the triune Infinite,	Энергия той триединой Бесконечности,
In a measureless Reality she dwelt,	Она существовала в той неизмеримости Реальности,
A rapture and a being and a force,	В восторге, силе и существовании,
A linked and myriad-motioned plenitude,	В том изобилье, тесно связанном, с бесчисленным движением,
A virgin unity, a luminous spouse,	В том девственном единстве, в светлом браке,
Housing a multitudinous embrace	И в многочисленных объятиях, которые пришли
To marry all in God's immense delight,	Чтоб всё на свете обручить в безмерном наслажденьи Бога,
Bearing the eternity of every spirit,	Несущем вечность в каждом духе,
Bearing the burden of universal love,	Несущем ношу всеобъемлющей любви,
A wonderful mother of unnumbered souls.	Чудесной матерью неисчислимых душ.
All things she knew, all things imagined or willed:	Она познала всё, всё, что придумано или задумано:
Her ear was opened to ideal sound,	Её слух стал открыт для звуков идеального,
Shape the convention bound no more her sight,	Условные ограниченья облика не связывали больше взгляд,
A thousand doors of oneness was her heart.	И сердце у Савитри стало тысячью дверей единства.
A crypt and sanctuary of brooding light	Святилище и потайное место погружённого в раздумья света,
Appeared, the last recess of things beyond.	Возникли перед ней, последнее убежище для запредельного.
Then in its rounds the enormous fiat paused,	Затем огромное намеренье остановило собственные циклы,
Silence gave back to the Unknowable	Безмолвие вернуло всё, что было у него, Непознаваемому.
All it had given. Still was her listening thought.	Затихшей стала слушавшая мысль Савитри.
The form of things had ceased within her soul.	И облик всех вещей погас внутри её души.
Invisible that perfect godhead now.	Незримым стал тот совершенный бог.
Around her some tremendous spirit lived,	Вокруг неё теперь жил некий необъятный дух,
Mysterious flame around a melting pearl,	Загадочное пламя окружало плавящийся жемчуг,
And in the phantom of abolished Space	И в призраке исчезнувшего на глазах Пространства,
There was a voice unheard by ears that cried:	Явился голос, не доступный для ушей, что закричал:
"Choose, spirit, thy supreme choice not given again;	"Решайся, дух, твой высший выбор я разрешаю только раз;
For now from my highest being looks at thee	Ведь на тебя сейчас из высшего существованья смотрит
The nameless formless peace where all things rest.	Неописуемый бесформенный покой, где отдыхает всё.
In a happy vast sublime cessation know, -	В, счастливой широте возвышенного прекращения
An immense extinction in eternity,	Познай безмерность угасанья в вечности,
A point that disappears in the infinite, -	И точку, исчезающую в этой бесконечности,
Felicity of the extinguished flame,	И счастье затухающего пламени,
Last sinking of a wave in a boundless sea,	Последней, опадающей волны в безбрежном море,
End of the trouble of thy wandering thoughts,	Конец тревог твоих скитающихся мыслей,
Close of the journeying of thy pilgrim soul.	И завершенье путешествия паломника — твоей души.
Accept, O music, weariness of thy notes,	Прими, о музыка, усталость нот твоих,
O stream, wide breaking of thy channel banks."	Река, раздайся вширь, и вырвись, наконец, из берегов своих."
The moments fell into eternity.	Мгновенья эти потонули в вечности.
But someone yearned within a bosom unknown	Но всё же кто-то устремился из неведомой груди
And silently the woman's heart replied:	И тихо сердце женщины ответило ему:
"Thy peace, O Lord, a boon within to keep	"Покой твой, о Господь — то благо, что хранят внутри,
Amid the roar and ruin of wild Time	Средь рёва и руин неистового Времени
For the magnificent soul of man on earth.	Для изумительной души земного человека.
Thy calm, O Lord, that bears thy hands of joy."	Твой спокойствие, Господь, несут твои ладони радости."
Limitless like ocean round a lonely isle	И беспредельный, словно океан, что окружает одинокий остров,
A second time the eternal cry arose:	Второй раз зазвучал зов вечного:
"Wide open are the ineffable gates in front.	"Перед тобой распахнуты врата невыразимого.
My spirit leans down to break the knot of earth,	Мой дух склонился узел разрубить земли,
Amorous of oneness without thought or sign	Что очарована единством без каких-то символов и мыслей,
To cast down wall and fence, to strip heaven bare,	Желая опрокинуть стены и ограды, обнажить божественные небеса,
See with the large eye of infinity,	Смотреть на всё широким взглядом бесконечности,
Unweave the stars and into silence pass."	Распутать эти звёзды и попасть в безмолвие."
In an immense and world‑destroying pause	В безмерной паузе, способной разрушать миры,
She heard a million creatures cry to her.	Она услышала, как к ней взывают миллион созданий.
Through the tremendous stillness of her thoughts	Сквозь потрясающую тишину в её уме
Immeasurably the woman's nature spoke:	Безмерным был ответ природы этой женщины:
"Thy oneness, Lord, in many approaching hearts,	"Твоё единство, о Господь, во многих устремившихся сердцах
My sweet infinity of thy numberless souls."	Моя любимая и сладостная бесконечность твоих неисчислимых душ."
Mightily retreating like a sea in ebb	В могучем отступлении, как море при отливе,
A third time swelled the great admonishing call:	Поднялся в третий раз великий убеждающий призыв:
"I spread abroad the refuge of my wings.	"Убежище из крыл моих я распростёр повсюду.
Out of its incommunicable deeps	Из этих непередаваемых глубин
My power looks forth of mightiest splendour, stilled	Моя энергия и сила видят дальше самого могучего великолепия,
Into its majesty of sleep, withdrawn	То успокоившись в величественном сне,
Above the dreadful whirlings of the world."	То поднимаясь выше самых страшных вихрей мира."
A sob of things was answer to the voice,	Рыдание всего на свете стало откликом на этот голос,
And passionately the woman's heart replied:	И страстно сердце женщины ему ответило:
"Thy energy, Lord, to seize on woman and man,	"Так пусть твоя энергия, Господь, охватит женщину с мужчиной,
To take all things and creatures in their grief	Пусть примет все творенья и создания в их горе,
And gather them into a mother's arms."	И соберёт их всех в объятьях матери."
Solemn and distant like a seraph's lyre	Торжественно, издалека, как лира серафима,
A last great time the warning sound was heard:	В последний раз послышался предупреждавший голос:
"I open the wide eye of solitude	"Я открываю для тебя широкий взгляд уединения
To uncover the voiceless rapture of my bliss,	Чтобы явить беззвучные восторги моего блаженства,
Where in a pure and exquisite hush it lies	Где в утончённой, чистой тишине
Motionless in its slumber of ecstasy,	Лежит оно бездвижно, в дремоте экстаза,
Resting from the sweet madness of the dance	На отдыхе от сладкого безумия мистического танца,
Out of whose beat the throb of hearts was born."	Откуда и рождается пульс всех сердец на свете."
Breaking the Silence with appeal and cry	Нарушив то Безмолвие призывами и криком
A hymn of adoration tireless climbed,	Неутомимо начал подниматься гимн любви
A music beat of winged uniting souls,	И мелодичное биение объединяющихся окрылённых душ,
Then all the woman yearningly replied:	Затем, желая и стремясь, всё в этой женщине ответило:
"Thy embrace which rends the living knot of pain,	"Твоё объятие, что рассечёт животрепещущий комок страдания,
Thy joy, O Lord, in which all creatures breathe,	И радость, о Господь, твою, которой дышит всякое творение,
Thy magic flowing waters of deep love,	И магию твою, которая течёт как океан глубин любви,
Thy sweetness give to me for earth and men."	Твою особенную сладость — дай мне для земли и для людей."

Then after silence a still blissful cry	Затем, после минутной тишины, блаженный тихий голос,
Began, such as arose from the Infinite	Возник из Бесконечности, как будто поднимался он
When the first whisperings of a strange delight	Когда лишь первое шептанье странного восторга
Imagined in its deep the joy to seek,	Там, в глубине своей, вообразило радость поиска
The passion to discover and to touch,	И страстное стремленье открывать и прикасаться,
The enamoured laugh which rhymed the chanting worlds:	Чарующий, прекрасный смех, что рифмовал поющие миры:
"O beautiful body of the incarnate Word,	"О восхитительное тело воплотившегося Слова,
Thy thoughts are mine, I have spoken with thy voice.	Все мысли у тебя — мои, и голосом твоим — я говорил.
My will is thine, what thou hast chosen I choose:	И воля у меня — твоя, что выбирала ты — то сам я выбирал:
All thou hast asked I give to earth and men.	Всё что просила ты — я дам земле и людям.
All shall be written out in destiny's book	Всё в книгу судеб будет внесено
By my trustee of thought and plan and act,	Моим поверенным всех мыслей, планов, действий
The executor of my will, eternal Time.	И исполнителем моей высокой воли — вечным Временем.
But since thou hast refused my maimless Calm	Но раз ты отказалось от непотревоженного моего Спокойствия
And turned from my termless peace in which is expunged	И отвернулась прочь от беспредельного покоя моего,
The visage of Space and the shape of Time is lost,	Там, где стирается лик самого Пространства, и утерян облик Времени,
And from happy extinction of thy separate self	От счастья угасанья твоего самостоятельного "я"
In my uncompanioned lone eternity, -	В моей ни с кем не говорящей одинокой вечности, —
For not for thee the nameless worldless Nought,	Не для тебя моё неописуемое бессловесное Ничто
Annihilation of thy living soul	И растворение твоей живой души,
And the end of thought and hope and life and love	Конец надежды, жизни, мысли и любви
In the blank measureless Unknowable, -	В неизмеримом и пустом Непознаваемом, —
I lay my hands upon thy soul of flame,	Я руки положу свои на душу пламени твою,
I lay my hands upon thy heart of love,	Я руки положу свои на сердце полное любви,
I yoke thee to my power of work in Time.	И вовлеку тебя в моё могущество работ во Времени.
Because thou hast obeyed my timeless will,	И раз ты подчинилась моему намеренью вне времени,
Because thou hast chosen to share earth's struggle and fate	Решила разделить и битву, и судьбу земли,
And leaned in pity over earth‑bound men	Склонилась, сострадая над людьми, что связаны землёю,
And turned aside to help and yearned to save,	И обернулась им помочь, и захотела их спасти,
I bind by thy heart's passion thy heart to mine	Соединяю я страсть сердца твоего с моим,
And lay my splendid yoke upon thy soul.	Впрягаю душу я твою в моё роскошное ярмо.
Now will I do in thee my marvellous works.	Отныне буду я творить в тебе свои чудесные дела.
I will fasten thy nature with my cords of strength,	Я укреплю твою природу струнами моих могуществ, сил,
Subdue to my delight thy spirit's limbs	И подчиню восторгу своему все элементы духа твоего,
And make thee a vivid knot of all my bliss	И сделаю тебя живым узлом всего блаженства моего,
And build in thee my proud and crystal home.	И выстрою в тебе моё хрустальное и гордое жилище.
Thy days shall be my shafts of power and light,	Твои дни станут копьями моей энергии и света,
Thy nights my starry mysteries of joy	А ночи — звёздными мистериями радости,
And all my clouds lie tangled in thy hair	Все облака мои повиснут, путаясь в копне твоих волос,
And all my springtides marry in thy mouth.	И все мои весенние ручьи сольются на твоих губах.
O Sun-Word, thou shalt raise the earth-soul to Light	О Солнце-Слово, ты земную душу к Свету вознесёшь
And bring down God into the lives of men;	И спустишь Бога в жизнь людей;
Earth shall be my work-chamber and my house,	И станет вся Земля моею мастерскою и домом для меня,
My garden of life to plant a seed divine.	И превратится в мой сад жизни, чтобы прорастить божественные семена.
When all thy work in human time is done	Когда во времени людей весь труд твой завершится,
The mind of earth shall be a home of light,	То станет ум земли — жилищем света,
The life of earth a tree growing towards heaven,	И жизнь земли — высоким деревом, растущим к небесам,
The body of earth a tabernacle of God.	А тело у земли — священным храмом Бога.
Awakened from the mortal's ignorance	От смертного незнания, невежества проснувшись,
Men shall be lit with the Eternal's ray	Все люди будут залиты лучами Вечного,
And the glory of my sun-lift in their thoughts	Моею славой солнечных подъёмов в их смертных мыслях,
And feel in their hearts the sweetness of my love	Они почувствуют в своих сердцах всю сладостность моей любви
And in their acts my Power's miraculous drive.	В своих делах — чудесное движение моей Энергии.
My will shall be the meaning of their days;	Моё намерение, воля станут смыслом для их дней;
Living for me, by me, in me they shall live.	Тогда они начнут жить для меня, жить мною, жить во мне.
In the heart of my creation's mystery	И в самом центре тайны моего творения
I will enact the drama of thy soul,	Я разыграю драматическое действие твоей души,
Inscribe the long romance of Thee and Me.	И посвященье долгому роману меж Тобой и Мной —
I will pursue thee across the centuries;	И буду я преследовать тебя сквозь все столетия;
Thou shalt be hunted through the world by love,	Моей любовью будешь ты гонима через всю вселенную,
Naked of ignorance' protecting veil	С тебя слетит защитная вуаль невежества,
And without covert from my radiant gods.	И у тебя не будет никаких укрытий от моих сияющих богов.
No shape shall screen thee from my divine desire,	И никакому облику не скрыть тебя от моего небесного желания,
Nowhere shalt thou escape my living eyes.	И никуда тебе не убежать от моего живого взгляда.
In the nudity of thy discovered self,	Так, в наготе раскрывшегося внутреннего "я",
In a bare identity with all that is,	И в оголённом тождестве со всем, что существует,
Disrobed of thy covering of humanity,	Отбросив от себя покровы человечества,
Divested of the dense veil of human thought,	И скинув плотную завесу мысли человека,
Made one with every mind and body and heart,	Единой став со всяким сердцем, телом и умом,
Made one with all Nature and with Self and God,	Единой став со всей Природой, с Высшим "Я" и Богом,
Summing in thy single soul my mystic world	Объединив в твоей одной душе мистический мой мир,
I will possess in thee my universe,	Я буду обладать в тебе моей вселенной,
The universe find all I am in thee.	Вселенная найдёт в тебе всё, чем являюсь я.
Thou shalt bear all things that all things may change,	И всё на свете будешь ты переносить, чтоб это всё смогло бы измениться,
Thou shalt fill all with my splendour and my bliss,	Ты всё наполнишь роскошью моей, моим блаженством,
Thou shalt meet all with thy transmuting soul.	И встретишь всё своей преобразующей душой.
Assailed by my infinitudes above,	Моими бесконечностями атакованная свыше,
And quivering in immensities below,	И трепеща в моих безмерностях внизу,
Pursued by me through my mind's wall-less vast,	И мной преследуемая в просторах моего ума без стен,
Oceanic with the surges of my life,	Похожему на океан, с валами мне принадлежащей жизни,
A swimmer lost between two leaping seas	Пловцом, потерянным среди двух прыгнувших морей,
By my outer pains and inner sweetnesses	Моих страданий внешнего и сладостей внутри,
Finding my joy in my opposite mysteries	Ты будешь радость находить мою среди мистерии моих противоречий,
Thou shalt respond to me from every nerve.	И станешь каждым нервом откликаться мне.
A vision shall compel thy coursing breath,	Иное видение подчинит твою, идущую иным маршрутом жизнь,
Thy heart shall drive thee on the wheel of works,	И сердце поведёт тебя по колесу работ,
Thy mind shall urge thee through the flames of thought,	Твой ум начнёт проталкивать тебя сквозь пламя мыслей,
To meet me in the abyss and on the heights,	Чтоб повстречать меня и в бездне, и на высших пиках,
To feel me in the tempest and the calm,	Чтоб ощутить меня и в потрясении, и в тишине,
And love me in the noble and the vile,	Любить меня и в благородном, и в дурном,
In beautiful things and terrible desire.	В прекраснейших вещах, и в ужасающем желании.
The pains of hell shall be to thee my kiss,	И муки ада станут для тебя моими поцелуями,
The flowers of heaven persuade thee with my touch.	Цветы небес начнут упрашивать тебя моим прикосновением.
My fiercest masks shall my attractions bring.	И самые мои свирепые, безжалостные маски будут лишь тянуть тебя ко мне.
Music shall find thee in the voice of swords,	И даже в грохоте мечей ты повстречаешь музыку,
Beauty pursue thee through the core of flame.	И в сердце пламени тебя догонит красота.
Thou shalt know me in the rolling of the spheres	Ты станешь узнавать меня в круженьи сфер,
And cross me in the atoms of the whirl.	И проходить через меня в мельчайших атомах того круговорота.
The wheeling forces of my universe	Огромное вращенье сил моей вселенной
Shall cry to thee the summons of my name.	Тебя оглушит гимнами, где будут воспевать меня.
Delight shall drop down from my nectarous moon,	С моей, похожей на нектар, луны, вниз будет капать наслаждение,
My fragrance seize thee in the jasmine's snare,	Мой аромат тебя поймает в западне жасмина,
My eye shall look upon thee from the sun.	Мой глаз посмотрит на тебя из солнца.
Mirror of Nature's secret spirit made,	Дух превратится в зеркало секретов, тайн Природы,
Thou shalt reflect my hidden heart of joy,	Ты станешь отраженьем моего скрываемого сердца радости,
Thou shalt drink down my sweetness unalloyed	Ты будешь пить до дна мою ничем не разбавляемую сладость,
In my pure lotus-cup of starry brim.	Из кубков чистых лотосов моих со звёздами по краю.
My dreadful hands laid on thy bosom shall force	Мои ужасные ладони, лёгшие тебе на грудь, заставят
Thy being bathed in fiercest longing's streams.	Всё существо твоё купаться в струях жесточайшего желания.
Thou shalt discover the one and quivering note,	И ты откроешь для себя единую, трепещущую ноту,
And cry, the harp of all my melodies,	И зов, и звуки арфы всех моих мелодий,
And roll, my foaming wave in seas of love.	И качку, и мою бурлящую волну в морях любви.
Even my disasters' clutch shall be to thee	И даже хватка бед моих, несчастий, станет для тебя
The ordeal of my rapture's contrary shape:	Лишь испытанием моей обратной стороны восторга,
In pain's self shall smile on thee my secret face:	И в самой сердцевине боли улыбнётся для тебя мой тайный лик:
Thou shalt bear my ruthless beauty unabridged	Ты вынесешь мою безжалостную красоту сполна
Amid the world's intolerable wrongs,	Средь нестерпимых заблуждений мира
Trampled by the violent misdeeds of Time	Растоптанная яростным злодейством Времени,
Cry out to the ecstasy of my rapture's touch.	Взывая об экстазе моего касания восторга.
All beings shall be to thy life my emissaries;	Все существа отныне станут в жизни у тебя моими эмиссарами;
Drawn to me on the bosom of thy friend,	Ко мне притянутые на груди твоих друзей,
Compelled to meet me in thy enemy's eyes,	И вынужденные встречать меня в глазах твоих врагов,
My creatures shall demand me from thy heart.	Мои создания отныне будут требовать меня из сердца твоего.
Thou shalt not shrink from any brother soul.	Ни от одной из этих братских душ не уклонишься ты.
Thou shalt be attracted helplessly to all.	Тебя беспомощно начнёт притягивать ко всем.
Men seeing thee shall feel my hands of joy,	И люди, глядя на тебя, почувствуют мои ладони радости,
In sorrow's pangs feel steps of the world's delight,	И в муках боли смогут ощутить шаги восторга мира,
Their life experience its tumultuous shock	И жизни испытают беспорядочные шумные удары
In the mutual craving of two opposites.	Взаимного стремления двух противоположностей.
Hearts touched by thy love shall answer to my call,	Сердца, задетые касанием твоей любви, ответят на мой зов,
Discover the ancient music of the spheres	Они откроют древнее звучанье музыки тех сфер
In the revealing accents of thy voice	В оттенках твоего разоблачающего голоса,
And nearer draw to me because thou art:	И будет ближе их тянуть ко мне, из-за того, что есть на свете ты:
Enamoured of thy spirit's loveliness	Влюблённые в очарованье духа твоего,
They shall embrace my body in thy soul,	Они в твоей душе моё обнимут тело,
Hear in thy life the beauty of my laugh,	Услышат через жизнь твою мой удивительно прекрасный смех,
Know the thrilled bliss with which I made the worlds.	Узнают то вибрирующее блаженство, с которым я творил миры.
All that thou hast, shall be for others' bliss,	Всё, чем ты обладаешь, будет лишь для радости других,
All that thou art, shall to my hands belong.	Всё то, что есть в тебе, я положу в мои ладони.
I will pour delight from thee as from a jar,	Я буду из тебя, как из кувшина, лить восторг
I will whirl thee as my chariot through the ways,	Я буду мчать тебя своею колесницей по дорогам,
I will use thee as my sword and as my lyre,	Я буду действовать тобою как своим мечом, и как своею лирой,
I will play on thee my minstrelsies of thought.	Я буду на тебе играть моими менестрелями идей и мысли.
And when thou art vibrant with all ecstasy,	Когда ты станешь резонировать с любым экстазом,
And when thou liv'st one spirit with all things,	Когда ты станешь жить со всем на свете, заодно, в едином духе
Then will I spare thee not my living fires,	Тогда не стану я щадить тебя, спасая от моих живых огней,
But make thee a channel for my timeless force.	А сделаю тебя каналом силы, что вне времени.
My hidden presence led thee unknowing on	Ведь скрытое присутствие моё вело тебя, не знавшую об этом,
From thy beginning in earth's voiceless bosom	От самого начала, в не имевшей голоса груди земли,
Through life and pain and time and will and death,	И через жизнь, и через боль, и через время, и желание, и смерть,
Through outer shocks and inner silences	И через внешние удары, и по безмолвиям внутри,
Along the mystic roads of Space and Time	И по мистическим дорогам Времени-Пространства,
To the experience which all Nature hides.	К тому переживанию, которое скрывает вся Природа.
Who hunts and seizes me, my captive grows:	Те, кто преследуют меня, и кто схватил меня — становятся моими пленниками:
This shalt thou henceforth learn from thy heart-beats.	Отныне будешь ты учиться у биенья собственного сердца.
For ever love, O beautiful slave of God!	Люби ж всегда, о ты, прекрасная рабыня Бога!
O lasso of my rapture's widening noose,	О лассо для моей, летящий вширь, петли восторга,
Become my cord of universal love.	Пусть станешь ты моей струной космической любви.
The spirit ensnared by thee force to delight	Дух, пойманный тобой, заставит наслаждаться
Of creation's oneness sweet and fathomless,	Бездонным сладостным единством моего творения,
Compelled to embrace my myriad unities	Он вынудит обнять мои неисчислимые объединения,
And all my endless forms and divine souls.	Мои все нескончаемые формы и божественные души.
O Mind, grow full of the eternal peace;	О Ум, стань полон до краёв покоем вечности;
O Word, cry out the immortal litany:	О Слово, зазвучи бессмертной литанией:
Built is the golden tower, the flame-child born.	Пусть будет выстроена золотая башня, и родится сын огня.

"Descend to life with him thy heart desires.	"Спускайся к жизни вместе с тем, кого твоё желает сердце.
O Satyavan, O luminous Savitri,	О Сатьяван, о светлая Савитри,
I sent you forth of old beneath the stars,	Вас посылаю дальше я всего существовавшего под звёздами,
A dual power of God in an ignorant world,	Двойную силу Бога — в мой невежественный мир,
In a hedged creation shut from limitless self,	В ограничение творения, закрытого от беспредельного, неограниченного "я",
Bringing down God to the insentient globe,	Ту силу, что несёт вниз Бога на бесчувственную землю,
Lifting earth-beings to immortality.	И будет поднимать земные существа к бессмертию.
In the world of my knowledge and my ignorance	И в мире знанья моего, и в мире моего невежества,
Where God is unseen and only is heard a Name	Где Бог незрим и только слышно Имя,
And knowledge is trapped in the boundaries of mind	И знанье попадает в западню ограничений мысли и ума,
And life is hauled in the drag-net of desire	А жизнь утаскивают неводом желания,
And Matter hides the soul from its own sight,	И где Материя скрывает душу от своих очей,
You are my Force at work to uplift earth's fate,	Вы будете моею действующей Силой, поднимающей судьбу земли,
My self that moves up the immense incline	Тем "я", что движется по необъятным склонам
Between the extremes of the spirit's night and day.	Средь крайних проявлений дня и ночи духа.
He is my soul that climbs from nescient Night	Он, Сатьяван — моя душа, которая восходит из незнания Ночи,
Through life and mind and supernature's Vast	И через жизнь, и через ум, и через Необъятность сверхприроды
To the supernal light of Timelessness	Всё выше поднимается в небесный свет Вневременья,
And my eternity hid in moving Time	Восходит к вечности моей, скрываемой в движеньи Времени,
And my boundlessness cut by the curve of Space.	И к безграничности моей, урезанной кривой Пространства.
It climbs to the greatness it has left behind	Она[18] взбирается к величию, которое осталось позади,
And to the beauty and joy from which it fell,	И к красоте, и к радости, и к наслажденью, из которых пала,
To the closeness and sweetness of all things divine,	И к близости, и к сладости всего божественного,
To light without bounds and life illimitable,	И к свету без границ, и к беспредельной жизни,
Taste of the depths of the Ineffable's bliss,	И к вкусу глубины блаженств Невыразимого,
Touch of the immortal and the infinite.	К касанию бессмертного и бесконечного.
He is my soul that gropes out of the beast	Он — та моя душа, что ищет выход, ощупью, из зверя,
To reach humanity's heights of lucent thought	Чтобы достичь высот прозрачной, ясной мысли человека,
And the vicinity of Truth's sublime.	И тесной близости к величью Истины.
He is the godhead growing in human lives	Он — божество, что прорастает в жизнях у людей,
And in the body of earth-being's forms:	И через формы тел земных существ:
He is the soul of man climbing to God	Он — та душа, которая восходит к Богу
In Nature's surge out of earth's ignorance.	Выходит из невежества земли средь волн Природы.
O Savitri, thou art my spirit's Power,	А ты, Савитри — Сила духа моего,
The revealing voice of my immortal Word,	Ты голос моего бессмертного, разоблачающего Слова
The face of Truth upon the roads of Time	Лик Истины на многочисленных дорогах Времени,
Pointing to the souls of men the routes to God.	Что человеческой душе указывает на маршруты к Богу.
While the dim light from the veiled Spirit's peak	Пока неясный свет с вершин покрытого завесой Духа
Falls upon Matter's stark inconscient sleep	Спускается на бессознательный, окоченевший сон Материи,
As if a pale moonbeam on a dense glade,	Как бледный лунный луч в густые заросли,
And Mind in a half-light moves amid half-truths	Пока Ум в полусвете движется средь полуистин,
And the human heart knows only human love	И человеческое сердце знает лишь о человеческой любви,
And life is a stumbling and imperfect force	И жизнь — несовершенная и ковыляющая сила,
And the body counts out its precarious days,	И тело не осознаёт насколько ненадёжны дни,
You shall be born into man's dubious hours	Ты будешь продолжать рождаться в колеблющемся времени людей,
In forms that hide the soul's divinity	В обличиях, скрывающих божественность души,
And show through veils of the earth's doubting air	Показывать через вуаль земного воздуха сомнения
My glory breaking as through clouds a sun,	Моё великолепие, что пробивается как солнце через облака,
Or burning like a rare and inward fire,	Или горит, как редкий внутренний огонь,
And with my nameless influence fill men's lives.	И всем моим неописуемым влияньем будешь наполнять людские жизни,
Yet shall they look up as to peaks of God	Пока они, в конце концов, не взглянут вверх, на горные вершины Бога,
And feel God like a circumambient air	И не почувствуют Его как окружающую атмосферу,
And rest on God as on a motionless base.	Не отдохнут на Боге как на неподвижном основании.
Yet shall there glow on mind like a horned moon	Наступит час, когда ум засияет как новорождённый месяц,
The Spirit's crescent splendour in pale skies	Как полумесяц роскоши, великолепья духа в бледных небесах,
And light man's life upon his Godward road.	И озарит жизнь человека на его пути, ведущем к Богу.
But more there is concealed in God's Beyond	Но большая часть этого сокрыта в Запредельности Всевышнего
That shall one day reveal its hidden face.	Чтобы однажды проявить его незримый, тайный лик.
Now mind is all and its uncertain ray,	Сейчас же ум и ненадёжный луч его — для человека всё,
Mind is the leader of the body and life,	Сейчас ум главный и для тела, и для жизни,
Mind the thought-driven chariot of the soul	Ум — управляемая мыслью колесница для души,
Carrying the luminous wanderer in the night	Несущая светящегося странника сквозь ночь
To vistas of a far uncertain dawn,	К широкому простору зыбкого далёкого рассвета,
To the end of the Spirit's fathomless desire,	И к воплощению бездонного желанья Духа,
To its dream of absolute truth and utter bliss.	К его мечте об абсолютной истине, и к высшему блаженству.
There are greater destinies mind cannot surmise	Есть более великие предназначенья у ума, о чём он не подозревает
Fixed on the summit of the evolving Path	На высшей точке медленно идущего Пути,
The Traveller now treads in the Ignorance,	Они ждут Путника, идущего сейчас в Невежестве,
Unaware of his next step, not knowing his goal.	Не зная ни очередного шага, ни своей конечной цели.
Mind is not all his tireless climb can reach,	Ум — далеко не всё, к чему, неутомимо поднимаясь, может он добраться,
There is a fire on the apex of the worlds,	Там, на вершине всех миров, горит огонь,
There is a house of the Eternal's light,	Там — дом для света Вечного,
There is an infinite truth, an absolute power.	Там — бесконечность истины и абсолютное могущество.
The Spirit's mightiness shall cast off its mask;	И там мощь Духа сбросит маску, наконец;
Its greatness shall be felt shaping the world's course:	Его величье станет ощутимым, направляя курс вселенной:
It shall be seen in its own veilless beams,	И сам он станет видимым в своих лучах, открывшихся для взгляда,
A star rising from the Inconscient's night,	Как некая звезда, что поднимается из ночи Несознания,
A sun climbing to Supernature's peak.	Как солнце, что восходит к пику Сверхприроды.
Abandoning the dubious middle Way,	Покинув свой сомнительный срединный Путь,
A few shall glimpse the miraculous Origin	Немногие мельком увидят чудодейственный Источник,
And some shall feel in you the secret Force	И кто-то ощутит в тебе таинственную Силу,
And they shall turn to meet a nameless tread,	И повернётся, чтобы встретиться с неописуемою поступью
Adventurers into a mightier Day.	Рискованных искателей в ином, могущественном Дне.
Ascending out of the limiting breadths of mind,	Они поднимутся из ограниченного виденья ума,
They shall discover the world's huge design	Откроют для себя гигантский замысел вселенной,
And step into the Truth, the Right, the Vast.	И сделают шаг в Истину, Простор и Справедливость.
You shall reveal to them the hidden eternities,	Ты приоткроешь им невидимые, спрятанные вечности,
The breath of infinitudes not yet revealed,	Дыхание ещё пока что неоткрытых бесконечностей,
Some rapture of the bliss that made the world,	И ощущение восторга от блаженства, сотворившего вселенную,
Some rush of the force of God's omnipotence,	Какой-то натиск силы всемогущества Всевышнего,
Some beam of the omniscient Mystery.	Какой-то луч всезнающей Мистерии.
But when the hour of the Divine draws near	Когда же час Божественного станет ближе,
The Mighty Mother shall take birth in Time	Могучая Божественная Мать пройдёт через рождение во Времени,
And God be born into the human clay	И Бог родится в прахе человека,
In forms made ready by your human lives.	В обличьях, подготовленных твоими человеческими жизнями.
Then shall the Truth supreme be given to men:	Тогда получит человек дар наивысшей Истины:
There is a being beyond the being of mind,	Возникнет существо, превосходящее любое существо ума,
An Immeasurable cast into many forms,	То будет сам Неизмеримый, брошенный во множество обличий,
A miracle of the multitudinous One,	И чудо многогранного, неисчислимого Единого,
There is a consciousness mind cannot touch,	Появится сознанье недоступное касанию ума,
Its speech cannot utter nor its thought reveal.	Его словами не опишешь, не раскроешь мыслью,
It has no home on earth, no centre in man,	Нет у него ни дома на земле, ни центра в человеке,
Yet is the source of all things thought and done,	И всё ж оно — начало для всего что существует в мыслях или сделано,
The fount of the creation and its works,	Источник этого творенья и его работ,
It is the origin of all truth here,	Первопричина для всех истин в этом мире,
The sun-orb of mind's fragmentary rays,	Оно подобно солнечной орбите для разрозненных лучей ума,
Infinity's heaven that spills the rain of God,	И небу Бесконечности, что проливается дождём Божественного,
The Immense that calls to man to expand the Spirit,	Оно и та Безмерность, что зовёт людей раскинуть крылья Духа,
The wide Aim that justifies his narrow attempts,	И та большая Цель, которая оправдывает узкие его попытки,
A channel for the little he tastes of bliss.	Канал той малости, что он отведал от блаженства.
Some shall be made the glory's receptacles	Кому-то надо стать сосудами великолепия,
And vehicles of the Eternal's luminous power.	Проводниками озарённой силы Вечного.
These are the high forerunners, the heads of Time,	И будут для людей они высокими предвестниками, лидерами Времени,
The great deliverers of earth‑bound mind,	Великими освободителями связанных землёй умов,
The high transfigurers of human clay,	Возвышенными преобразователями праха человека,
The first-born of a new supernal race.	И первенцами новой высшей расы.
The incarnate dual Power shall open God's door,	Двойная воплотившаяся Сила отворит дверь Бога,
Eternal supermind touch earthly Time.	Сверхразум Вечного коснётся нашего, земного Времени.
The superman shall wake in mortal man	Сверхчеловек проснётся в смертном человеке,
And manifest the hidden demigod	И явит миру спрятанного полубога,
Or grow into the God-Light and God-Force	Или поднимется до Бога-Света и до Бога-Силы,
Revealing the secret deity in the cave.	Разоблачая тайное, невидимое божество в укрытии.
Then shall the earth be touched by the Supreme,	Тогда земля почувствует касанье Высшего,
His bright unveiled Transcendence shall illumine	Его открытая живая Трансцендентность озарит
The mind and heart and force the life and act	И ум, и сердце, и дела, и силу жизни,
To interpret his inexpressible mystery	Стремясь перевести его невыразимую мистерию
In a heavenly alphabet of Divinity's signs.	В небесный алфавит из символов Божественности.
His living cosmic spirit shall enring,	Его живой вселенский дух со всех сторон окружит,
Annulling the decree of death and pain,	Своё распоряжение о смерти и страданьи отменяя,
Erasing the formulas of the Ignorance,	Стирая напрочь формулы Невежества,
With the deep meaning of beauty and life's hid sense,	Глубоким пониманьем красоты и скрытых смыслов жизни
The being ready for immortality,	То существо, готовое к бессмертию,
His regard crossing infinity's mystic waves	И взгляд его пронзит мистические волны бесконечности,
Bring back to Nature her early joy to live,	И заново вернёт Природе радость жизни, что была в начале,
The metred heart-beats of a lost delight,	Размеренный сердечный пульс утраченного наслаждения,
The cry of a forgotten ecstasy,	Зов позабытого экстаза,
The dance of the first world‑creating Bliss.	И танец первого, творящего миры Блаженства.
The Immanent shall be the witness God	Сам Имманентный станет наблюдающим всё Богом,
Watching on his many-petalled lotus-throne	Взирающим со своего возвышенного трона-лотоса из многих лепестков,
His actionless being and his silent might	Из своего безмолвного могущества и бытия, не вовлекаемого в действие,
Ruling earth-nature by eternity's law,	Земной природой управляя с помощью закона вечности,
A thinker waking the Inconscient's world,	Мыслителем, что пробуждает весь мир Несознания,
An immobile centre of many infinitudes	И неподвижным центром многих бесконечностей,
In his thousand-pillared temple by Time's sea.	В своём небесном храме с тысячью колонн у моря Времени.
Then shall the embodied being live as one	Тогда-то, воплотившееся существо начнёт жить в мире,
Who is a thought, a will of the Divine,	И станет мыслью и намереньем Божественного,
A mask or robe of his divinity,	Как маска или одеяние его божественности,
An instrument and partner of his Force,	Как инструмент и как партнёр его Могущества,
A point or line drawn in the infinite,	Как точка или линия, прочерченная в бесконечности,
A manifest of the Imperishable.	Как проявление Непреходящего.
The supermind shall be his nature's fount,	Сверхразум станет для него источником его природы,
The Eternal's truth shall mould his thoughts and acts,	И истиною Вечного начнут формироваться мысли и дела его,
The Eternal's truth shall be his light and guide.	И правда Вечного отныне станет для него проводником и светом.
All then shall change, a magic order come	Всё переменится тогда, придёт магический порядок,
Overtopping this mechanical universe.	Превосходящий эту механичную вселенную.
A mightier race shall inhabit the mortal's world.	И будет в смертном мире жить другая раса, более могучая.
On Nature's luminous tops, on the Spirit's ground,	На светлых пиках гор Природы, и на почве Духа
The superman shall reign as king of life,	Появится сверхчеловек, и будет править как царь жизни,
Make earth almost the mate and peer of heaven,	Он землю сделает почти своим товарищем и ровней небесам,
And lead towards God and truth man's ignorant heart	Направит к истине и Богу не знающее сердце человека,
And lift towards godhead his mortality.	До божества поднимет смертное его существование.
A power released from circumscribing bounds,	Из ограничивавших уз освободится сила,
Its height pushed up beyond death's hungry reach,	Её высоты вытолкнут пространство жадной смерти прочь,
Life's tops shall flame with the Immortal's thoughts,	Вершины жизни вспыхнут мыслями Бессмертного,
Light shall invade the darkness of its base.	И свет охватит темноту своей основы.
Then in the process of evolving Time	Затем, в процессе разворачиванья Времени,
All shall be drawn into a single plan,	Всё будет втянуто в единый план,
A divine harmony shall be earth's law,	Гармония божественного станет для земли законом,
Beauty and joy remould her way to live:	А красота и радость перестроят образ жизни на земле:
Even the body shall remember God,	Отныне даже тело будет помнить Бога,
Nature shall draw back from mortality	Природа отодвинется назад из смертных человеческих существ,
And Spirit's fires shall guide the earth's blind force;	И пламя Духа будет направлять земли слепую силу;
Knowledge shall bring into the aspirant Thought	В стремленье Мысли знание внесёт
A high proximity to Truth and God.	Высокое соседство с Истиной и Богом.
The supermind shall claim the world for Light	Сверхразум станет требовать весь мир для Света
And thrill with love of God the enamoured heart	И затрепещет очарованное сердце от любви к Всевышнему,
And place Light's crown on Nature's lifted head	И водрузит корону Света на поднявшуюся голову Природы,
And found Light's reign on her unshaking base.	И обоснует царство Света на её надёжном, непоколебимом основании.
A greater truth than earth's shall roof-in earth	Другая, более возвышенная истина накроет землю, словно крышей,
And shed its sunlight on the roads of mind;	И светом солнечным своим зальёт пути ума,
A power infallible shall lead the thought,	И безошибочная сила поведёт мышленье за собой,
A seeing Puissance govern life and act,	И видящее всё Могущество начнёт влиять на действие и жизнь,
In earthly hearts kindle the Immortal's fire.	И зажигать в земных сердцах огонь Бессмертного.
A soul shall wake in the Inconscient's house;	Душа проснётся в доме Несознания;
The mind shall be God-vision's tabernacle,	Шатром Божественного видения станет ум,
The body intuition's instrument,	И тело обернётся инструментом интуиции,
And life a channel for God's visible power.	А жизнь — каналом зримой силы Бога.
All earth shall be the Spirit's manifest home,	Так станет вся земля проявленным жилищем Духа,
Hidden no more by the body and the life,	Что больше не скрывается за телом или жизнью
Hidden no more by the mind's ignorance;	Что больше не скрывается невежеством ума;
An unerring Hand shall shape event and act.	И будет безошибочная, верная Рука формировать событие и действие.
The Spirit's eyes shall look through Nature's eyes,	Взгляд Духа будет видеть через взгляд Природы,
The Spirit's force shall occupy Nature's force.	И сила Духа завладеет силою Природы.
This world shall be God's visible garden-house,	Мир этот станет зримым домом-садом Бога,
The earth shall be a field and camp of God,	Земля вся — полем действия и лагерем для Бога,
Man shall forget consent to mortality	И человек забудет про своё согласие со смертным состоянием,
And his embodied frail impermanence.	Про воплощенье хрупкой мимолётности.
This universe shall unseal its occult sense,	Вселенная ему раскроет свой оккультный смысл,
Creation's process change its antique front,	Развитие творенья переделает её, оставшийся от древности, фасад,
An ignorant evolution's hierarchy	Иерархичность эволюции невежества
Release the Wisdom chained below its base.	Освободит ту Мудрость, что в цепях лежала под её основой.
The Spirit shall be the master of his world	Дух станет господином собственного мира,
Lurking no more in form's obscurity	Не прячась больше за неясной темнотою формы,
And Nature shall reverse her action's rule,	Природа, наконец, отменит царство собственного действия,
The outward world disclose the Truth it veils;	И внешний мир раскроет Истину, которую скрывал;
All things shall manifest the covert God,	Все вещи станут проявленьем скрытого в них Бога,
All shall reveal the Spirit's light and might	Всё будет обнаруживать в себе и свет, и силу Духа,
And move to its destiny of felicity.	Шагая к счастью — своему предназначению.
Even should a hostile force cling to its reign	И даже злые силы захотят соединиться с этим царством,
And claim its right's perpetual sovereignty	И станут предъявлять претензии на право вечной независимости,
And man refuse his high spiritual fate,	И чтобы людям отказали в их высокой и божественной судьбе,
Yet shall the secret Truth in things prevail.	Но всё же тайная, невидимая Истина во всём восторжествует.
For in the march of all-fulfilling Time	И в марше всё на свете исполняющего Времени
The hour must come of the Transcendent's will:	Когда-нибудь придёт час воли Трансцендентного:
All turns and winds towards his predestined ends	Всё повернётся и откроется к своим предназначениям
In Nature's fixed inevitable course	В предустановленном и неизменном направлении Природы,
Decreed since the beginning of the worlds	Что было задано с начала всех миров
In the deep essence of created things:	В глубокой сути сотворённого,
Even there shall come as a high crown of all	И более того — придёт возвышенный венец для всех вещей на свете —
The end of Death, the death of Ignorance.	Конец для Смерти, смерть Невежества.
But first high Truth must set her feet on earth	Но поначалу, та возвышенная Истина должна поставить ноги на земле,
And man aspire to the Eternal's light	А человек — начать стремиться к свету Вечного,
And all his members feel the Spirit's touch	Все части в нём — почувствовать касанье Духа,
And all his life obey an inner Force.	И вся жизнь человека — подчиниться внутренней незримой Силе.
This too shall be; for a new life shall come,	Всё это тоже будет; потому что новая, иная жизнь придёт,
A body of the Superconscient's truth,	Основа правды Сверхсознания,
A native field of Supernature's mights:	Родное поле для могуществ Сверхприроды,
It shall make earth's nescient ground Truth's colony,	И превратит незнающую почву на земле в колонию небесной Истины,
Make even the Ignorance a transparent robe	И даже из Невежества она сумеет сотворить прозрачные одежды,
Through which shall shine the brilliant limbs of Truth	Через которое начнёт сиять сверкающее тело Истины,
And Truth shall be a sun on Nature's head	И станет Истина светить с вершин Природы, словно солнце,
And Truth shall be the guide of Nature's steps	И станет Истина руководителем шагов Природы,
And Truth shall gaze out of her nether deeps.	И станет Истина смотреть из самой низшей глубины.
When superman is born as Nature's king	Когда сверхчеловек родится на земле царём Природы,
His presence shall transfigure Matter's world:	Его присутствие преобразит весь мир Материи:
He shall light up Truth's fire in Nature's night,	Он Истины огонь зажжёт в ночи Природы,
He shall lay upon the earth Truth's greater law;	Он установит на земле иные, более высокие законы Истины;
Man too shall turn towards the Spirit's call.	Обычный человек сумеет тоже повернуться к зову Духа.
Awake to his hidden possibility,	Проснувшись к скрытым собственным возможностям,
Awake to all that slept within his heart	Проснувшись ко всему, что спало в сердце у него,
And all that Nature meant when earth was formed	Ко всем вещам, которые Природа наметила ещё во времена творения земли,
And the Spirit made this ignorant world his home,	Когда Дух превращал невежественный мир в свой дом,
He shall aspire to Truth and God and Bliss.	Он устремится к Истине, к Блаженству, к Богу.
Interpreter of a diviner law	Как толкователь более божественных законов,
And instrument of a supreme design,	Как инструмент высокого намеренья,
The higher kind shall lean to lift up man.	Другой, высокий вид склонится, чтобы поднимать вверх человека.
Man shall desire to climb to his own heights.	Тогда захочет человек добраться до своих высот.
The truth above shall wake a nether truth,	Та истина, что выше, разбудит истину, что ниже,
Even the dumb earth become a sentient force.	И даже молчаливая земля отныне станет чувствующей силой.
The Spirit's tops and Nature's base shall draw	Так основание Природы и вершины Духа
Near to the secret of their separate truth	Притянутся и станут ближе к их тайне разделённой истины,
And know each other as one deity.	И, наконец, узнают, что они — одно и тоже божество.
The Spirit shall look out through Matter's gaze	И Дух начнёт смотреть сквозь взгляд Материи,
And Matter shall reveal the Spirit's face.	Материя начнёт показывать обличье Духа.
Then man and superman shall be at one	Тогда сверхчеловек с обычным человеком станут заодно,
And all the earth become a single life.	И станет вся земля единой жизнью.
Even the multitude shall hear the Voice	И множество людей услышат Голос,
And turn to commune with the Spirit within	И повернутся к разговору с Духом у себя внутри,
And strive to obey the high spiritual law:	И пожелают подчинить себя высокому духовному закону:
This earth shall stir with impulses sublime,	Тогда планета эта станет двигаться высоким побуждением,
Humanity awake to deepest self,	И человечество начнёт осознавать своё "я" в самой глубине,
Nature the hidden godhead recognise.	И распознает доселе скрываемое божество Природа.
Even the many shall some answer make	И многие на это всё дадут какой-то свой ответ,
And bear the splendour of the Divine's rush	Выдерживая роскошь натиска Божественного,
And his impetuous knock at unseen doors.	И пылкий стук его в невидимые двери.
A heavenlier passion shall upheave men's lives,	Страсть устремленья к небесам поднимет жизнь людей,
Their mind shall share in the ineffable gleam,	Их ум вберёт в себя сверкание невыразимого,
Their heart shall feel the ecstasy and the fire.	Их сердце сможет ощутить экстаз и пламя.
Earth's bodies shall be conscious of a soul;	Тела людей начнут осознавать в глубинах собственную душу,
Mortality's bondslaves shall unloose their bonds,	Раб смерти, наконец, развяжет собственные узы,
Mere men into spiritual beings grow	Обычный человек поднимется и станет одухотворённым существом,
And see awake the dumb divinity.	И сможет видеть пробуждение немой божественности.
Intuitive beams shall touch the nature's peaks,	Свет интуиции коснётся высших уровней природы,
A revelation stir the nature's depths;	А в глубине её встряхнётся откровение;
The Truth shall be the leader of their lives,	Так Истина начнёт вести их жизни,
Truth shall dictate their thought and speech and act,	И станет диктовать их мысли, речи и дела,
They shall feel themselves lifted nearer to the sky,	Они почувствуют себя приподнятыми, ближе к небесам,
As if a little lower than the gods.	И лишь немного ниже уровнем богов.
For knowledge shall pour down in radiant streams	И знание польётся вниз лучистыми потоками,
And even darkened mind quiver with new life	И даже затемнённые умы начнут вибрировать синхронно с новой жизнью,
And kindle and burn with the Ideal's fire	Воспламенятся и начнут гореть огнями Идеала,
And turn to escape from mortal ignorance.	И повернутся чтоб уйти из смертного незнания.
The frontiers of the Ignorance shall recede,	Всё дальше будут отступать границы их Невежества,
More and more souls shall enter into light,	Всё больше, больше душ войдёт в тот свет,
Minds lit, inspired, the occult summoner hear	Умы их станут озарёнными и вдохновлёнными, Они услышат скрытого, оккультного глашатая,
And lives blaze with a sudden inner flame	Их жизни засверкают внутреннем огнём,
And hearts grow enamoured of divine delight	Сердца их будут очарованы божественным восторгом,
And human wills tune to the divine will,	И воля в людях станет сонастроена с божественною волей.
These separate selves the Spirit's oneness feel,	Те "я", которые сейчас разделены, почувствуют единство Духа,
These senses of heavenly sense grow capable,	И чувства их откроются божественному чувству,
The flesh and nerves of a strange ethereal joy	Плоть с нервами — неведомой эфирной радости,
And mortal bodies of immortality.	А смертные тела — бессмертию.
A divine force shall flow through tissue and cell	Божественная сила потечёт по клеткам и по тканям,
And take the charge of breath and speech and act	И на себя возьмёт всю ношу речи, действия, дыхания,
And all the thoughts shall be a glow of suns	Все мысли превратятся в яркое сверканье солнц,
And every feeling a celestial thrill.	Любое ощущение — в небесную вибрацию.
Often a lustrous inner dawn shall come	Всё чаще станет приходить сверканье внутренней зари
Lighting the chambers of the slumbering mind;	И освещать палаты дремлющих умов;
A sudden bliss shall run through every limb	Внезапное блаженство побежит по каждой части тела,
And Nature with a mightier Presence fill.	Могучее Присутствие наполнит всю Природу.
Thus shall the earth open to divinity	Вот так земля откроется божественной природе,
And common natures feel the wide uplift,	И существа с обычною природой почувствуют широкую поддержку,
Illumine common acts with the Spirit's ray	Обычные дела их озарятся светом Духа,
And meet the deity in common things.	И встретят божество среди обыденных вещей.
Nature shall live to manifest secret God,	Природа станет жить, чтоб обнаружить тайного Всевышнего,
The Spirit shall take up the human play,	Дух примет под своё начало человеческое действо,
This earthly life become the life divine."	И жизнь земная превратится в жизнь божественную."

The measure of that subtle music ceased.	Ритм этой тонкой музыки стал замолкать и стих.
Down with a hurried swimming floating lapse	Вниз, в быстро уплывающем и тянущем падении,
Through unseen worlds and bottomless spaces forced	Через незримые миры, бездонные пространства пронесясь,
Sank like a star the soul of Savitri.	Слетела как звезда, душа Савитри.
Amidst a laughter of unearthly lyres	Средь смеха неземных, чудесных лир
She heard around her nameless voices cry	Она услышала вокруг себя зов неизвестных голосов,
Triumphing, an innumerable sound.	Ликующих в неисчислимых звуках.
A choir of rushing winds to meet her came.	Хоры стремительных ветров летели ей навстречу.
She bore the burden of infinity	Она несла груз бесконечности
And felt the stir of all ethereal space.	И ощущала оживление всего эфирного пространства.
Pursuing her in her fall, implacably sweet,	Преследуя её в падении, неумолимо нежное
A face was over her which seemed a youth's,	Над нею виделось лицо, которое казалось юным ликом
Symbol of all the beauty eyes see not,	И символом всей красоты, невидимой для глаз,
Crowned as with peacock plumes of gorgeous hue	С короной, словно из павлиньих перьев, удивительных оттенков,
Framing a sapphire, whose heart‑disturbing smile	Пылающее как сапфир; его улыбка волновала сердце,
Insatiably attracted to delight,	Тянула к ненасытному восторгу,
Voluptuous to the embraces of her soul.	И в сладострастные объятия её души.
Changed in its shape, yet rapturously the same,	Переменившись в облике, но продолжая быть восторженным как прежде,
It grew a woman's dark and beautiful	Оно ей виделось прекрасным, тёмным женским ликом,
Like a mooned night with drifting star-gemmed clouds,	Подобным лунной ночи средь плывущих облаков и драгоценных звёзд,
A shadowy glory and a stormy depth,	Наполненное мрачной славой и глубинами штормов,
Turbulent in will and terrible in love.	Ужасное в любви, и с непокорной волей.
Eyes in which Nature's blind ecstatic life	И взгляд, в котором безрассудная и экстатическая жизнь Природы
Sprang from some spirit's passionate content,	Выскакивала родником из страстного согласья духа,
Missioned her to the whirling dance of earth.	Послал её к земле, к её кружащемуся танцу.
Amidst the headlong rapture of her fall	Среди неудержимого восторга своего падения,
Held like a bird in a child's satisfied hands,	Держа, как птицу в радостных руках ребёнка,
In an enamoured grasp her spirit strove	И во влюблённой хватке собственного духа, что боролся,
Admitting no release till Time should end,	Не соглашаясь отпустить, пока не вышло Время,
And, as the fruit of the mysterious joy,	И, словно плод непостижимой радости,
She kept within her strong embosoming soul	Она держала в сильной обнимающей душе,
Like a flower hidden in the heart of spring	Как будто это был цветок, сокрытый в сердце у весны,
The soul of Satyavan drawn down by her	Другую душу — душу Сатьявана, неразрывно связанную с ней,
Inextricably in that mighty lapse.	И увлекала вниз её в могучем собственном падении.
Invisible heavens in a thronging flight	Невидимые небеса в том переполненном полёте,
Soared past her as she fell. Then all the blind	Пока она снижалась, пролетали мимо.
And near attraction of the earth compelled	Затем всё притяжение земли, слепое, близкое,
Fearful rapidities of downward bliss.	Наполнилось ужасной быстротой вниз устремлённого блаженства.
Lost in the giddy proneness of that speed,	Теряясь в головокружительном пике той скорости,
Whirled, sinking, overcome she disappeared,	Кружась и падая, она, вся обессиленная, растворилась,
Like a leaf spinning from the tree of heaven,	Как лист, слетевший с дерева небес,
In broad unconsciousness as in a pool;	В широком несознании как в омуте;
A hospitable softness drew her in	И вот — гостеприимная земная мягкость
Into a wonder of miraculous depths,	Её втянула в чудо удивительных глубин,
Above her closed a darkness of great wings	Над ней сомкнулась темнота великих крыльев,
And she was buried in a mother's breast.	Она зарылась с головой на материнской ласковой груди.

Then from a timeless plane that watches Time,	А после, из вневременного плана, наблюдающего Время,
A Spirit gazed out upon destiny,	Дух посмотрел на ход её судьбы,
In its endless moment saw the ages pass.	И в это бесконечное мгновение увидел ход веков.
All still was in a silence of the gods.	Всё продолжало оставаться средь безмолвия богов.
The prophet moment covered limitless Space	Мгновение пророчества накрыло беспредельное Пространство
And cast into the heart of hurrying Time	И бросило внутрь сердцевины торопящегося Времени
A diamond light of the Eternal's peace,	Алмазный свет покоя Вечного,
A crimson seed of God's felicity;	Малиновое семя счастья Бога;
A glance from the gaze fell of undying Love.	И блеск неумирающей Любви сверкнул в том взоре.
A wonderful face looked out with deathless eyes;	Явилось чудное лицо с бессмертным взглядом;
A hand was seen drawing the golden bars	Была видна рука, что открывала золотой засов,
That guard the imperishable secrecies.	Хранящий за собой бессмертные секреты.
A key turned in a mystic lock of Time.	Ключ повернулся и открылся Времени мистический замок.
But where the silence of the gods had passed,	А там, где уходило прочь безмолвие богов,
A greater harmony from the stillness born	Из тишины рождалась величайшая гармония,
Surprised with joy and sweetness yearning hearts,	Что поражала устремлённые сердца и радостью, и сладостью,
An ecstasy and a laughter and a cry.	Экстазом, громким смехом и призывом.
A power leaned down, a happiness found its home.	Могущество спустилось вниз, и счастье обрело жилище.
Over wide earth brooded the infinite bliss.	И над широкою землею распростёрлось бесконечное блаженство.

End of Canto One	Конец первой песни
End of Book Eleven	Конец одинадцатой книги




Book Twelve EPILOGUE	Книга Двенадцатая ЭПИЛОГ


Epilogue THE RETURN TO EARTH	Эпилог ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ЗЕМЛЮ


Out of abysmal trance her spirit woke.	Из бездны транса просыпался дух её[19].
Lain on the earth-mother's calm inconscient breast	И лёжа на спокойной, материнской бессознательной груди земли
She saw the green-clad branches lean above	Она увидела зелёное убранство веток над собой,
Guarding her sleep with their enchanted life,	Которые, склонившись, охраняли сон её своей волшебной жизнью,
And overhead a blue-winged ecstasy	А над своею головой — экстаз на синих крыльях,
Fluttered from bough to bough with high-pitched call.	Порхавший по ветвям со звонким криком.
Into the magic secrecy of the woods	В магическое таинство лесов
Peering through an emerald lattice-window of leaves,	Проглядывая через изумрудные, завешенные листьями просветы,
In indolent skies reclined, the thinning day	Откинувшись в ленивых небесах, редевший день
Turned to its slow fall into evening's peace.	Неторопливо угасая, шёл к вечернему покою.
She pressed the living body of Satyavan:	Живое тело Сатьявана слегка давило на неё:
On her body's wordless joy to be and breathe	В телесной молчаливой радости дышать и быть
She bore the blissful burden of his head	Она держала голову его блаженным грузом
Between her breasts' warm labour of delight,	Между грудей, окутав тёплою заботой наслажденья,
The waking gladness of her members felt	И просыпавшаяся радость её членов ощутила
The weight of heaven in his limbs, a touch	Небесный груз во всякой части тела и прикосновение,
Summing the whole felicity of things,	Вобравшее в себя всё окружающее счастье;
And all her life was conscious of his life	Вся жизнь её осознавала жизнь его,
And all her being rejoiced enfolding his.	Всё существо её окутало его и наслаждалось.
The immense remoteness of her trance had passed;	Прошла её безмерная, неописуемая отстранённость транса;
Human she was once more, earth's Savitri,	Она опять была земною, человеческой Савитри,
Yet felt in her illimitable change.	Но всё же ощущала беспредельность перемены.
A power dwelt in her soul too great for earth,	В душе её отныне обитала сила, чересчур большая для земли,
A bliss lived in her heart too large for heaven;	А в сердце у неё — блаженство, слишком необъятное для неба;
Light too intense for thought and love too boundless	Свет, слишком сильный, чтобы думать, и любовь,
For earth's emotions lit her skies of mind	Что слишком безгранична для земных эмоций, заливали небеса её ума
And spread through her deep and happy seas of soul.	И проникали сквозь глубокие, счастливые моря её души.
All that is sacred in the world drew near	И всё духовное вокруг тянулось ближе
To her divine passivity of mood.	К божественной инертности её настроя.
A marvellous voice of silence breathed its thoughts.	Чудесный голос тишины жил в каждой мысли.
All things in Time and Space she had taken for hers;	И всё что есть во Времени, в Пространстве, она воспринимала как себя;
In her they moved, by her they lived and were,	Всё это двигалось внутри неё, и ей благодаря существовало, жило,
The whole wide world clung to her for delight,	Весь необъятный мир прильнул к ней в наслаждении,
Created for her rapt embrace of love.	Мир, созданный для восхищённого её объятия любви.
Now in her spaceless self released from bounds	Отныне внепространственному "я" её, освобождённому от уз
Unnumbered years seemed moments long drawn out,	Бесчисленные годы виделись затянутым мгновением,
The brilliant time-flakes of eternity.	Сиявшими слоями времени, что отделяются от вечности.
Outwingings of a bird from its bright home,	Летящие на крыльях, словно птицы из сияющего дома,
Her earthly morns were radiant flights of joy.	Её земные утра были лучезарными полётами веселья.
Boundless she was, a form of infinity.	Она была безбрежной, формой бесконечности.
Absorbed no longer by the moment's beat	Не поглощённый более пульсацией мгновений,
Her spirit the unending future felt	Её дух ощущал просторы бесконечного грядущего,
And lived with all the unbeginning past.	И жил со всем, не знающим начала, прошлым.
Her life was a dawn's victorious opening,	Победоносными приходами рассвета стала жизнь её,
The past and unborn days had joined their dreams,	Прошедшие и неродившиеся дни объединяли в ней свои мечты,
Old vanished eves and far arriving noons	А старые, исчезнувшие вечера и полдни, приходящие издалека,
Hinted to her a vision of prescient hours.	Несли намёк на откровение предвидящих часов.
Supine in musing bliss she lay awhile	Она немного полежала в том ленивом, размышляющем блаженстве
Given to the wonder of a waking trance;	Отдавшись чуду транса пробуждения;
Half-risen then she sent her gaze around,	Затем, наполовину приподнявшись, осмотрела всё вокруг,
As if to recover old sweet trivial threads,	Как будто восстанавливая старые, обычные и сладостные нити
Old happy thoughts, small treasured memories,	Счастливых прежних мыслей, и маленьких, Но драгоценных, как сокровища, воспоминаний,
And weave them into one immortal day.	Стремясь сплести из них один бессмертный день.
Ever she held on the paradise of her breast	Она по-прежнему держала на своей груди, в тех райских кущах,
Her lover charmed into a fathomless sleep,	Её любимого, пленённого бездонным сном,
Lain like an infant spirit unaware	Лежавшего, как дух ребёнка, ни о чём не зная,
Lulled on the verge of two consenting worlds.	Укачиваемый на грани между двух согласных меж собой миров.
But soon she leaned down over her loved to call	Но вот она склонилась к своему любимому позвать,
His mind back to her with her travelling touch	Его ум возвратиться к ней, от лёгкого касания к его закрытым векам;
On his closed eyelids; settled was her still look	И к ней пришёл его спокойный взгляд
Of strong delight, not yearning now, but large	Осознанного, ясного восторга, сейчас уже не устремлённый, а широкий,
With limitless joy or sovereign last content,	И с беспредельной радостью, и с высшим, окончательным согласием,
Pure, passionate with the passion of the gods.	Влюблённый, чистый взгляд, со страстностью богов.
Desire stirred not its wings; for all was made	Желание не шевельнуло крыльями;
An overarching of celestial rays	Всё было сделано небесными лучами в форме свода,
Like the absorbed control of sky on plain,	Что выглядело, словно небо увлечённо исправляло что-то на земле,
Heaven's leaning down to embrace from all sides earth,	Как будто небеса склонились вниз, стремясь обнять со всех сторон планету
A quiet rapture, a vast security.	Спокойной радостью и необъятною защитой.
Then sighing to her touch the soft‑winged sleep	Затем, вздохнув от этого касания, сон с мягкими крылами
Rose hovering from his flowerlike lids and flew	Поднялся, воспарив, от век его похожих на цветы,
Murmurous away. Awake, he found her eyes	И с шелестом умчался прочь. А он, проснувшись, встретился
Waiting for his, and felt her hands, and saw	С её глазами, ждущими его, и ощутил её ладони,
The earth his home given back to him once more	Увидел землю, свой родимый дом, ему ещё раз возвращённый,
And her made his again, his passion's all.	Её, вновь ставшую его и всем в его любви.
With his arms' encircling hold around her locked,	Его руками, что вокруг неё обвились,
A living knot to make possession close,	Замкнулся узел жизни, сделав обладание теснее,
He murmured with hesitating lips her name,	Он имя прошептал её, слегка запнувшись,
And vaguely recollecting wonder cried,	И смутно собираясь с мыслями и поражаясь, он вскричал —
"Whence hast thou brought me captive back, love-chained,	"Откуда же вернула ты меня, назад, как пленника,
To thee and sunlight's walls, O golden beam	Любовью, как цепями приковав к себе и к стенам солнечного света,
And casket of all sweetness, Savitri,	О золотистый луч, шкатулка всех на свете сладостей, Савитри,
Godhead and woman, moonlight of my soul?	И женщина, и божество, и лунный свет моей души?
For surely I have travelled in strange worlds	Ведь, несомненно, я блуждал в неведомых мирах
By thee companioned, a pursuing spirit,	С тобой, как спутницей, и нас преследовавшим духом,
Together we have disdained the gates of night.	И вместе мы пренебрегли вратами ночи.
I have turned away from the celestials' joy	Я отвернулся прочь от радостей небес,
And heaven's insufficient without thee.	Те небеса меня не привлекали без тебя.
Where now has passed that formidable Shape	Куда сейчас ушла та грозная Фигура
Which rose against us, the Spirit of the Void,	Которая поднялась против нас, Дух Пустоты,
Claiming the world for Death and Nothingness,	Что требовал весь мир для Смерти и Небытия,
Denying God and soul? Or was all a dream	Что отрицал и душу, и Всевышнего?
Or a vision seen in a spiritual sleep,	Иль это было только грёзой, видением в духовном сне,
A symbol of the oppositions of Time	Лишь символом сопротивленья Времени,
Or a mind-lit beacon of significance	Иль важным маячком, что освещается умом
In some stress of darkness lighting on the Way	В неведомом напоре тьмы, зажжённым на Пути,
Or guiding a swimmer through the straits of Death,	Иль лоцманом пловца через проливы Смерти,
Or finding with the succour of its ray	Иль поиском при помощи того луча
In a gully mid the crowded streets of Chance	В канаве нечистот, средь улиц Случая, что переполнены людьми,
The soul that into the world‑adventure came,	Души, которая пришла из Вечности
A scout and voyager from Eternity?"	В мир-приключение, как мореплаватель и как разведчик?"
But she replied, "Our parting was the dream;	На это всё Савитри отвечала, "Всё наше расставанье было сном;
We are together, we live, O Satyavan.	О Сатьяван, мы живы, и мы вместе.
Look round thee and behold, glad and unchanged	Ты оглянись вокруг, взгляни на радостный наш дом,
Our home, this forest with its thousand cries	Не изменившийся ничуть, на этот лес, с его бесчисленными криками,
And the whisper of the wind among the leaves	На шёпот ветра средь зелёных листьев,
And, through rifts in emerald scene, the evening sky,	На вечереющее небо, видимое сквозь просветы в изумрудной сцене,
God's canopy of blue sheltering our lives,	На синий купол Бога, приютивший наши жизни,
And the birds crying for heart's happiness,	На птиц, поющих ради счастья сердца,
Winged poets of our solitary reign,	Крылатых маленьких поэтов нашего уединённого чертога,
Our friends on earth where we are king and queen.	На наших всех друзей, живущих на земле, Где мы с тобою — царь с царицей.
Only our souls have left Death's night behind,	Да, наши души только что оставили ночь Смерти позади,
Changed by a mighty dream's reality,	И изменились от реальности могучего видения,
Illumined by the light of symbol worlds	И озарились светом символических миров,
And the stupendous summit self of things,	И изумительной вершины внутреннего "я" всего на свете,
And stood at Godhead's gates limitless, free."	И мы, свободные, стояли рядом с беспредельными вратами Бога."

Then filled with the glory of their happiness	Затем, наполненные славой собственного счастья,
They rose and with safe clinging fingers locked	Они поднялись, целыми и невредимыми, Прильнули пальцами друг к другу
Hung on each other in a silent look.	И крепко обнялись в безмолвном взгляде.
But he with a new wonder in his heart	Но с новым удивленьем в сердце, с новым обожаньем,
And a new flame of worship in his eyes:	И с новым пламенем в глазах, спросил он:
"What high change is in thee, O Savitri? Bright	"Что за высокая, неведомая перемена в тебе произошла, Савитри?
Ever thou wast, a goddess still and pure,	Ты стала даже ярче, чем была, о тихая и чистая богиня,
Yet dearer to me by thy sweet human parts	И мне ещё дороже нежной человеческою частью,
Earth gave thee making thee yet more divine.	Которую тебе дала земля, хотя и сделав ещё более божественной.
My adoration mastered, my desire	Я полон восхищения, мне хочется
Bent down to make its subject, my daring clasped,	Склониться, покориться ей, схватить сейчас же в дерзкие мои объятия,
Claiming by body and soul my life's estate,	Потребовать, чтоб ты душой и телом стала бы моим поместьем в жизни,
Rapture's possession, love's sweet property,	Владением восторга, сладким достоянием любви,
A statue of silence in my templed spirit,	И статуей безмолвия в моей часовне духа,
A yearning godhead and a golden bride.	Прекрасною невестой, устремлённым божеством.
But now thou seemst almost too high and great	Но в данную минуту ты кажешься почти что чересчур высокой и великой
For mortal worship; Time lies below thy feet	Для поклоненья смертного; ложится Время под твоей стопой,
And the whole world seems only a part of thee,	Весь мир мне кажется твоею малой частью,
Thy presence the hushed heaven I inhabit,	Твоим присутствием умолкнувшие небеса я заселяю,
And thou lookst on me in the gaze of the stars,	И ты взираешь на меня во взгляде звёзд,
Yet art the earthly keeper of my soul,	И всё же, ты — земной хранитель для моей души,
My life a whisper of thy dreaming thoughts,	А жизнь моя — журчание твоих мечтаний,
My morns a gleaming of thy spirit's wings,	Мои рассветы поутру — блеск крыльев твоего возвышенного духа,
And day and night are of thy beauty part.	А день и ночь — лишь части красоты твоей.
Hast thou not taken my heart to treasure it	Возьмёшь ли сердце ты моё, чтобы сберечь
In the secure environment of thy breast?	В надёжном окружении твоей груди?
Awakened from the silence and the sleep,	Я пробудился от безмолвия и сна,
I have consented for thy sake to be.	Я согласился быть — лишь для тебя.
By thee I have greatened my mortal arc of life,	Благодаря тебе возвысил я свой смертный купол жизни,
But now far heavens, unmapped infinitudes	Но ныне — небеса, далёкие, не нанесённые на картах бесконечности,
Thou hast brought me, thy illimitable gift!	Ты принесла мне, твой бесценный, безграничный дар!
If to fill these thou lift thy sacred flight,	И чтоб наполниться всем тем, что поднимает твой божественный полёт,
My human earth will still demand thy bliss.	Моя природа человека продолжает звать твоё блаженство.
Make still my life through thee a song of joy	И пусть и дальше жизнь моя, через тебя звучит как песня радости,
And all my silence wide and deep with thee."	Пусть всё моё безмолвие останется с тобой, широким и глубоким."
A heavenly queen consenting to his will,	Небесная царица, соглашаясь с этим пожеланием,
She clasped his feet, by her enshrining hair	К стопам его прильнула и святилищем своих волос
Enveloped in a velvet cloak of love,	Его укутав в бархатную мантию любви,
And answered softly like a murmuring lute:	Негромко отвечала, как мурлыкавшая лютня:
"All now is changed, yet all is still the same.	"Сейчас всё изменяется, хотя пока ещё идёт как прежде.
Lo, we have looked upon the face of God,	Послушай, мы с тобою видели лик Бога,
Our life has opened with divinity.	Отныне наша жизнь открыта для божественного.
We have borne identity with the Supreme	И мы перенесли отождествленье со Всевышним,
And known his meaning in our mortal lives.	Его значение узнали в наших смертных жизнях.
Our love has grown greater by that mighty touch	Любовь в нас стала выше от того могучего касания,
And learned its heavenly significance,	Она познала свой небесный смысл,
Yet nothing is lost of mortal love's delight.	Но мы не потеряли ничего из наслажденья смертною любовью.
Heaven's touch fulfils but cancels not our earth:	Небесное прикосновенье наполняет, но не отменяет нашу землю:
Our bodies need each other in the same last;	И нам по-прежнему нужны тела друг друга;
Still in our breasts repeat heavenly secret rhythm	Пока в груди у нас всё время повторяется божественный небесный ритм,
Our human heart-beats passionately close.	Биенья наших человеческих сердец останутся и страстными, и близкими.
Still am I she who came to thee mid the murmur	И я ещё всё та, пришедшая к тебе средь шелеста листвы,
Of sunlit leaves upon this forest verge;	Залитой солнцем, на опушке леса;
I am the Madran, I am Savitri.	Я всё ещё принцесса Мадры, я — Савитри.
All that I was before, I am to thee still,	Всё, чем была я прежде, я останусь для тебя,
Close comrade of thy thoughts and hopes and toils,	Всё тем же близким другом для твоих трудов, надежд и мыслей,
All happy contraries I would join for thee.	И все счастливые противоречия во мне сольются воедино.
All sweet relations marry in our life;	Вся сладость отношений будет сочетаться в нашей жизни;
I am thy kingdom even as thou art mine,	Ты — царь мой, я твои владения, и точно так же ты — мои,
The sovereign and the slave of thy desire,	Я и владыка, и рабыня твоего желания,
Thy prone possessor, sister of thy soul	Твой распростёртый обладатель, и сестра твоей души,
And mother of thy wants; thou art my world,	И мать твоих стремлений; ты — мой мир,
The earth I need, the heaven my thoughts desire,	Земля, которая нужна мне, небеса, которых так желают мысли,
The world I inhabit and the god I adore.	Тот мир, в котором я живу и бог, которым восхищаюсь,
Thy body is my body's counterpart	И тело у тебя — вторая половинка моего,
Whose every limb my answering limb desires,	В нём каждая частица отвечает на желания моих частиц,
Whose heart is key to all my heart-beats, — this	И сердце в нём — ключ к всем биеньями сердца моего, —
I am and thou to me, O Satyavan.	Вот что есть я, и что ты для меня, о Сатьяван.
Our wedded walk through life begins anew,	И вновь начнётся наше свадебное путешествие по жизни,
No gladness lost, no depth of mortal joy.	Не потеряв, ни глубины, ни счастья смертной радости.
Let us go through this new world that is the same,	Давай же мы пойдём по обновившемуся миру, который остаётся прежним,
For it is given back, but it is known,	Что отдан нам назад, но мы теперь в нём видим
A playing-ground and dwelling‑house of God	Площадку для игры, и дом для обитанья Бога,
Who hides himself in bird and beast and man	Который прячет сам себя и в птицах, и в зверях, и в человеке,
Sweetly to find himself again by love,	Чтоб сладостно вновь обнаружить самого себя
By oneness. His presence leads the rhythms of life	Через единство и любовь. Его присутствие здесь направляет ритмы жизни,
That seek for mutual joy in spite of pain.	Что, не смотря на боль, стремятся к обоюдной радости.
We have each other found, O Satyavan,	О Сатьяван, друг друга мы нашли
In the great light of the discovered soul.	В великом свете обнаруженной души.
Let us go back, for eve is in the skies.	Пойдем назад, на небе вечереет.
Now grief is dead and serene bliss remains	Отныне горе умерло, а ясное блаженство остаётся
The heart of all our days for evermore.	Навеки, в самом сердце всех грядущих наших дней.
Lo, all these beings in this wonderful world!	Взгляни на этих всех существ в чудесном этом мире!
Let us give joy to all, for joy is ours.	Давай подарим радость всем, ведь радость — наша.
For not for ourselves alone our spirits came	Не для себя одних твой дух и мой пришли
Out of the veil of the Unmanifest,	Из-под покрова Непроявленного,
Out of the deep immense Unknowable	Из глубины безмерности Непознаваемого,
Upon the ignorant breast of dubious earth,	На грудь невежественной, двойственной земли,
Into the ways of labouring, seeking men,	Вошли в пути работающих, ищущих людей,
Two fires that burn towards that parent Sun,	Как два огня, горящие навстречу породившему нас Солнцу,
Two rays that travel to the original Light.	Как два луча, которые идут в далёкий изначальный Свет.
To lead man's soul towards truth and God we are born,	Мы были рождены вести людские души к истине и Богу,
To draw the chequered scheme of mortal life	Вписать изменчивую схему смертной жизни
Into some semblance of the Immortal's plan,	В одно из очертаний замысла Бессмертного,
To shape it closer to an image of God,	И дать ей форму, лучше подходящую под образ Бога,
A little nearer to the Idea divine."	Чуть ближе для божественной Идеи."
She closed her arms about his breast and head	Она руками крепко обняла его за голову и плечи,
As if to keep him on her bosom worn	Как будто бы желая сохранить его,
For ever through the journeying of the years.	Закутав на своей груди на долгие года их путешествия.
So for a while they stood entwined, their kiss	Итак они, переплетясь, стояли; их поцелуй, и погружающее в транс
And passion-tranced embrace a meeting-point	Объятье страсти было точкой встречи,
In their commingling spirits one for ever,	В которой дух его и дух её слились в одно навеки,
Two-souled, two-bodied for the joys of Time.	С двумя телами и с двойной душой, для радостей во Времени.
Then hand in hand they left that solemn place	Затем, рука в руке, они покинули торжественное это место,
Full now of mute unusual memories,	Отныне полное безмолвных и особенных воспоминаний,
To the green distance of their sylvan home	Шагнув к зелёным далям их лесного дома,
Returning slowly through the forest's heart.	Неторопливо возвращаясь через сердцевину джунглей.
Round them the afternoon to evening changed;	Вокруг же утро вечером сменилось;
Light slipped down to the brightly sleeping verge,	Свет заскользил вниз к светлой засыпающей опушке,
And the birds came back winging to their nests,	Летели плавно птицы, возвращаясь к гнёздам,
And day and night leaned to each other's arms.	А день и ночь склонились, пав в объятия друг друга.

Now the dusk shadowy trees stood close around	Сейчас тенистые от сумерек деревья тесно окружили их,
Like dreaming spirits and, delaying night,	Как грезящие духи и, задерживая ночь,
The grey-eyed pensive evening heard their steps,	Печальный сероглазый вечер вслушивался в их шаги;
And from all points the cries and movements came	Со всех сторон к ним подступали крики и движения
Of the four-footed wanderers of the night	Четвероногих странников, гуляющих в ночи,
Approaching. Then a human rumour rose	Всё ближе подходящих к ним. Но вот возникли человеческие звуки,
Long alien to their solitary days,	Давно уже чужие для их дней отшельников,
Invading the charmed wilderness of leaves	Вторгаясь в очарованную дикость листьев,
Once sacred to secluded loneliness	Когда-то бывшую священной для укромного уединения,
With violent breaking of its virgin sleep.	Неистовым прорывом в девственную дремоту.
Through the screened dusk it deepened still and there neared	Сквозь укрывающие сумерки, всё более сгущалась, приближалась
Floating of many voices and the sound	Речь многих голосов и громкий топот многих ног,
Of many feet, till on their sight broke in	Пока в их взоры не ворвались,
As if a coloured wave upon the eye	Цветными волнами, заполонив их взгляд
The brilliant strenuous crowded days of man.	Сверкающие, напряжённые и переполненные дни людей.
Topped by a flaring multitude of lights	Увенчанная ослепляющим обилием огней,
A great resplendent company arrived.	Большая и сверкавшая компания возникла здесь.
Life in its ordered tumult wavering came	Явилась жизнь в своей волнующейся суматохе,
Bringing its stream of unknown faces, thronged	Неся потоки незнакомых лиц, вокруг всё заполняя
With gold-fringed headdresses, gold-broidered robes,	Одеждой с золотою вышивкой и шляпами с богатою каймой,
Glittering of ornaments, fluttering of hems,	Сверканием орнаментов и трепетаньем бахромы,
Hundreds of hands parted the forest-boughs,	И сотней рук, что раздвигали в стороны лесные ветви,
Hundreds of eyes searched the entangled glades.	И сотней глаз, что их искали по опутанным листвой полянам.
Calm white-clad priests their grave-eyed sweetness brought,	Спокойные жрецы, с суровым взором, В их белых одеяниях, держали благовония,
Strong warriors in their glorious armour shone,	Могучие бойцы сверкали славными доспехами,
The proud-hooved steeds came trampling through the wood.	И гордые подкованные кони, тяжело ступая, проходили через лес.
In front King Dyumatsena walked, no more	Царь Дьюматсена, больше не слепой, шёл первым,
Blind, faltering-limbed, but his far-questing eyes	И несмотря на дрожь, его смотрящие вдаль очи,
Restored to all their confidence in light	Восстановив своё доверие к земному свету,
Took seeingly this imaged outer world;	В себя вбирали внешний мир, наполненный богатством образов;
Firmly he trod with monarch step the soil.	Уверенно ступал он по земле походкою монарха.
By him that queen and mother's anxious face	С ним рядом было беспокойное лицо царицы-матери,
Came changed from its habitual burdened look	Что шла, на время изменив привычному, заботливому взгляду,
Which in its drooping strength of tired toil	Который в затупившейся когда-то силе, утомившись от труда,
Had borne the fallen life of those she loved.	Поддерживал собою всё больше приходящую в упадок жизнь кого она любила.
Her patient paleness wore a pensive glow	Её болезненная бледность обрела задумчивый румянец,
Like evening's subdued gaze of gathered light	Похожий на смиренный взгляд заката, собирающего свет,
Departing, which foresees sunrise her child.	Который, уходя, предвидит новые восходы солнца, своего дитя.
Sinking in quiet splendours of her sky,	Поникнув в тихой роскоши своих небес,
She lives awhile to muse upon that hope,	Она жила всё это время в мыслях о надежде,
The brilliance of her rich receding gleam	Сверканием её богатого, но отдалявшегося блеска,
A thoughtful prophecy of lyric dawn.	Задумчивым предвиденьем лирической зари.
Her eyes were first to find her children's forms.	Её взгляд первым увидал фигуру своего дитя.
But at the vision of the beautiful twain	И тотчас же, при виде той прекрасной пары
The air awoke perturbed with scaling cries,	Всё взорвалось вокруг от нарастающего крика
And the swift parents hurrying to their child, —	И быстрые родители поторопились к сыну, —
Their cause of life now who had given him breath, —	Кто был источником их жизни, кто дарил им новое дыхание, —
Possessed him with their arms. Then tenderly	Они его схватили, заключив в объятия.
Cried Dyumatsena chiding Satyavan:	Затем, любя, вскричал царь Дьюматсена, упрекая Сатьявана:
"The fortunate gods have looked on me today,	"Сегодня боги счастья и удачи посмотрели на меня,
A kingdom seeking came and heaven's rays.	Пришло к нам царство поиска и светлые лучи небес.
But where wast thou? Thou hast tormented gladness	Но где ж ты был? Ты мучал радость
With fear's dull shadow, O my child, my life.	Тупою тенью страха, о мой сын, о жизнь моя.
What danger kept thee for the darkening woods?	Что за опасность в тех темнеющих лесах тебя держала?
Or how could pleasure in her ways forget	И что за наслажденье на её путях заставило тебя забыть
That useless orbs without thee are my eyes	Что станут без тебя пустыми, бесполезными глазницами мои глаза,
Which only for thy sake rejoice at light?	Что только для тебя я радуюсь, живу на свете?
Not like thyself was this done, Savitri,	Была ты не похожа на себя, Савитри,
Who ledst not back thy husband to our arms,	Что мужа не вела назад, в объятия родителей,
Knowing with him beside me only is taste	Прекрасно зная, что лишь рядом с ним есть вкус у пищи,
In food and for his touch evening and morn	Что только для его касаний по утрам и вечерам
I live content with my remaining days."	Я продолжаю жить в согласии с оставшимися днями."
But Satyavan replied with smiling lips,	Но Сатьяван ответил им, с улыбкой на устах:
"Lay all on her; she is the cause of all.	"Лежало всё на ней, она всему причина,
With her enchantments she has twined me round.	Своею магией она меня кругом обвила,
Behold, at noon leaving this house of clay	И знай же, в полдень, я оставил этот дом из плоти,
I wandered in far-off eternities,	И стал скитаться в отдалённых вечностях,
Yet still, a captive in her golden hands,	Но всё же продолжал быть пленником её прекрасных рук,
I tread your little hillock called green earth	Я обошёл ваш невысокий холмик, называемый зелёною землёй,
And in the moments of your transient sun	И в эти краткие мгновенья вашего недолговечного светила,
Live glad among the busy works of men."	Я рад жить среди вас, средь беспокойных дел людей."
Then all eyes turned their wondering looks where stood,	Тогда все взоры удивлённо повернулись на место, где стояла,
A deepening redder gold upon her cheeks,	Сгущая золотой румянец на своих щеках,
With lowered lids the noble lovely child,	Потупив очи, гордое, прекрасное дитя,
And one consenting thought moved every breast.	И пронеслась у каждого в душе одна единственная мысль.
"What gleaming marvel of the earth or skies	"Что за сверкающее чудо неба и земли
Stands silently by human Satyavan	Стоит безмолвно с человеком Сатьяваном
To mark a brilliance in the dusk of eve?	И выделяется своим сиянием в вечернем сумраке?
If this is she of whom the world has heard,	И та ли это женщина, о ком мир был наслышан,
Wonder no more at any happy change.	И более не удивляется счастливым переменам.
Each easy miracle of felicity	Ведь каждое естественное чудо счастья
Of her transmuting heart the alchemy is."	Алхимия её преображающего сердца."
Then one spoke there who seemed a priest and sage:	Затем сказал тот, кто казался мудрецом или жрецом:
"O woman soul, what light, what power revealed,	"О женщина, могучая душа, так что за свет, и что за сила появилась,
Working the rapid marvels of this day,	Творя стремительные чудеса сегодняшнего дня,
Opens for us by thee a happier age?"	Открыв для нас, благодаря тебе, счастливую эпоху?"
Her lashes fluttering upwards gathered in	Её ресницы вздрогнули и трепетно поднялись,
To a vision which had scanned immortal things,	И устремились к видению, что раскрывало перед ней бессмертное,
Rejoicing, human forms for their delight.	И наслаждаясь, открывало человеческие формы ради их восторга.
They claimed for their deep childlike motherhood	Они желали от неё в своих глубинах, словно дети, отношенья матери
The life of all these souls to be her life,	И чтоб её жизнь стала жизнью этих душ,
Then falling veiled the light. Low she replied,	Затем ресницы опустились вниз, скрывая этот свет.
"Awakened to the meaning of my heart	Она негромко отвечала — "Я поняла предназначенье собственного сердца —
That to feel love and oneness is to live	Жить нужно, чтобы ощущать единство и любовь,
And this the magic of our golden change,	И эта магия прекрасной нашей перемены
Is all the truth I know or seek, O sage."	Есть вся та истина, что я узнала и искала, о мудрец."
Wondering at her and her too luminous words	Дивясь и на неё, и на её столь светлые слова,
Westward they turned in the fast‑gathering night.	Они направились на запад в быстро наступающей ночи.

From the entangling verges freed they came	Из спутанных чащоб, они, освободившись, вышли
Into a dimness of the sleeping earth	В туманную неясность засыпающей земли,
And travelled through her faint and slumbering plains.	И шли по неотчётливым и дремлющим равнинам.
Murmur and movement and the tread of men	Лишь шорохи, движения, шаги людей
Broke the night's solitude; the neigh of steeds	Рассеивали одиночество ночи; храп лошадей
Rose from that indistinct and voiceful sea	Шёл вверх от этого неразличимого гуденья моря жизни,
Of life and all along its marchings swelled	И всем их строем правил ритм копыт,
The rhyme of hooves, the chariot's homeward voice.	И звук повозок, направлявшихся домой.
Drawn by white manes upon a high-roofed car	В карете с открывающимся верхом, ехали, заметные на фоне лошадиных белых грив,
In flare of the unsteady torches went	В неровном свете движущихся факелов,
With linked hands Satyavan and Savitri,	Держа друг друга за руки Савитри с Сатьяваном,
Hearing a marriage march and nuptial hymn,	И вслушивались в брачный гимн и свадебные марши,
Where waited them the many‑voiced human world.	Что ожидали их в многоголосом мире человека.
Numberless the stars swam on their shadowy field	Бесчисленные звёзды плыли медленно по призрачным своим полям,
Describing in the gloom the ways of light.	Высвечивая в темноте дороги света.
Then while they skirted yet the southward verge,	Потом, когда они свернули к югу от опушки,
Lost in the halo of her musing brows	Затерянная в облаке своих задумчивых бровей,
Night, splendid with the moon dreaming in heaven	Ночь, полная великолепия, с луной, мечтающей на небесах
In silver peace, possessed her luminous reign.	В своём серебряном покое, завладела этим светлым царством.
She brooded through her stillness on a thought	Она вынашивала в том безмолвии свою особенную мысль,
Deep-guarded by her mystic folds of light,	Что охранялась в глубине её мистическими впадинами света,
And in her bosom nursed a greater dawn.	И грудью вскармливала новую, великую зарю.

The End	Конец

[2] дух Сатьявана, прим. пер.

[20] MS scenes; the previous draft has "sympathies"

Книга Восьмая
КНИГА СМЕРТИ

Песня III
СМЕРТЬ В ЛЕСУ

Книга Девятая
КНИГА ВЕЧНОЙ НОЧИ

Песня I
К ЧЁРНОЙ ПУСТОТЕ

Песня II
ПУТЕШЕСТВИЕ
В ВЕЧНОЙ НОЧИ
И ГОЛОС ТЬМЫ

Книга Десятая
КНИГА ДВОЙСТВЕННЫХ
СУМЕРЕК

Песня I
МЕЧТА СУМРАКА
ОБ ИДЕАЛЕ

Песня II
ЕВАНГЕЛИЕ СМЕРТИ
И ТЩЕТА ИДЕАЛА

Песня III
СПОР ЛЮБВИ
И СМЕРТИ

Песня IV
ГРЁЗЫ СУМРАКА
О ЗЕМНОЙ РЕАЛЬНОСТИ

Книга Одиннадцатая
КНИГА
ВЕЧНО ДЛЯЩЕГОСЯ ДНЯ

Песня I
ВЕЧНЫЙ ДЕНЬ:
ВЫБОР ДУШИ
И ВЫСШЕЕ
ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ

Книга Двенадцатая
ЭПИЛОГ

Эпилог
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ЗЕМЛЮ

Приложение.
Неиспользованные фрагменты
Савитри

[Книга II, Песня 6]
Царства и Боги
более Высокой Жизни

[Книга II, Песня 7]
Спуск в Ночь

[Книга IV, Песня 2]
Рост Пламени

[Книга V, Песня 3]
Сатьяван и Савитри

[Книга VI, Песня 2]
Путь Судьбы и
Проблема Боли

Книга Восьмая КНИГА СМЕРТИ

Книга Двенадцатая ЭПИЛОГ

Книга Восьмая
КНИГА СМЕРТИ

Книга Двенадцатая
ЭПИЛОГ