Шри Ауробиндо, "Савитри: Легенда и Символ"

Книга Вторая

Sri Aurobindo, "Savitri: a Legend and a Symbol"

Book Two

Canto IV	Песнь четвертая
THE KINGDOMS OF THE LITTLE LIFE	Царства маленькой Жизни
A quivering trepidant uncertain world	Трепещущий тревожный неуверенный мир,
Born from that dolorous meeting and eclipse	Рожденный от печальной встречи и от затмения,
Appeared in the emptiness where her feet had trod,	Появился в пустоте, где ее ноги ступали,
A quick obscurity, a seeking stir.	Быстрая темнота, шевеление ищущее.
There was a writhing of half-conscious force	Там были корчи полусознательной силы,
Hardly awakened from the Inconscient's sleep,	С трудом пробужденной от сна Несознания,
Tied to an instinct-driven Ignorance,	Привязанной к управляемому инстинктом Неведению,
To find itself and find its hold on things.	Чтобы найти себя и свою власть над вещами.
Inheritor of poverty and loss,	Наследница нужды и утраты,
Assailed by memories that fled when seized,	Язвимая воспоминаниями, что убегают, когда они схвачены,
Haunted by a forgotten uplifting hope,	Посещаемая поднимающейся забытой надеждой,
It strove with a blindness as of groping hands	Она стремился в своей слепоте, как у рук ищущих,
To fill the aching and disastrous gap	Заполнить болящую и гибельную брешь
Between earth-pain and the bliss from which Life fell.	Между земным страданием и тем блаженством, из которого пала Жизнь.
A world that ever seeks for something missed,	Мир, который всегда ищет что-то упущенное,
Hunts for the joy that earth has failed to keep.	На радость охотиться, которой земля сохранить не сумела.
Too near to our gates its unappeased unrest	Слишком близко к нашим вратам неугомонное его беспокойство,
For peace to live on the inert solid globe:	Чтобы мир жил на земном шаре, инертном и твердом:
It has joined its hunger to the hunger of earth,	Свой голод к голоду земли он добавил,
It has given the law of craving to our lives,	Он закон жажды дал нашим жизням,
It has made our spirit's need a fathomless gulf.	Он сделал нужду нашего духа бездонною бездной.
An Influence entered mortal night and day,	В смертные дни и ночи вступило Влияние,
A shadow overcast the time-born race;	Тень легла на рожденную временем расу;
In the troubled stream where leaps a blind heart-pulse	В беспокойном потоке, где прыгает пульс слепой сердца
And the nerve-beat of feeling wakes in sense	И нервов удар ощущения просыпается в чувстве,
Dividing Matter's sleep from conscious Mind,	Отделяющем сон Материи от сознающего Разума,
There strayed a call that knew not why it came.	Блуждал зов, что не знал, почему он пришел.
A Power beyond earth's scope has touched the earth;	Превышающая земной уровень Сила коснулась земли;
The repose that might have been can be no more;	Покоя, что мог быть, больше быть не могло;
A formless yearning passions in man's heart,	Бесформенное стремление тянется страстно в человеческом сердце,
A cry is in his blood for happier things:	Крик есть в его крови к более счастливым вещам:
Else could he roam on a free sunlit soil	Но при этом он мог странствовать по свободной солнцем залитой почве
With the childlike pain-forgetting mind of beasts	С разумом детским зверей, боль забывающим,
Or live happy, unmoved, like flowers and trees.	Или жить счастливо, равнодушно, как цветы и деревья.
The Might that came upon the earth to bless,	Мощь, что пришла на землю благословить,
Has stayed on earth to suffer and aspire.	Осталась на земле страдать и стремиться.
The infant laugh that rang through time is hushed:	Младенческий смех, что звенел сквозь время, стих:
Man's natural joy of life is overcast	Человека естественная радость жизни затянута тучами,
And sorrow is his nurse of destiny.	И горе - его удела кормилица.
The animal's thoughtless joy is left behind,	Позади осталась бездумная радость животного,
Care and reflection burden his daily walk;	Забота и раздумья обременили его шаг повседневный;
He has risen to greatness and to discontent,	Он поднялся к величию и неудовлетворенности,
He is awake to the Invisible.	Он проснулся к Незримому.
Insatiate seeker, he has all to learn:	Ненасытный искатель, он должен все изучить:
He has exhausted now life's surface acts,	Он исчерпал сейчас поверхностные действия жизни,
His being's hidden realms remain to explore.	Его существа скрытые царства осталось исследовать.
He becomes a mind, he becomes a spirit and self;	Он становится разумом, он становится собою и духом;
In his fragile tenement he grows Nature's lord.	В своем хрупком пристанище он становится господином Природы.
In him Matter wakes from its long obscure trance,	В нем Материя просыпается из своего долгого смутного транса,
In him earth feels the Godhead drawing near.	В нем земля чувствует Божество, подходящее ближе.
An eyeless Power that sees no more its aim,	Слепая Сила, что своей цели больше не видит,
A restless hungry energy of Will,	Неугомонная голодная энергия Воли,
Life cast her seed in the body's indolent mould;	Жизнь бросает свое семя в праздную матрицу тела;
It woke from happy torpor a blind Force	Она будит от счастливого ступора Силу слепую,
Compelling it to sense and seek and feel.	Принуждая ее понимать, искать, чувствовать.
In the enormous labour of the Void	В огромном труде Пустоты,
Perturbing with her dreams the vast routine	Беспокоя своими грезами рутину обширную
And dead roll of a slumbering universe	И кружение мертвое спящей вселенной,
The mighty prisoner struggled for release.	Могучая пленница за освобождение билась.
Alive with her yearning woke the inert cell,	Живые ее стремлением проснулись инертные клетки,
In the heart she kindled a fire of passion and need,	В сердце она огонь страсти и нужды возожгла,
Amid the deep calm of inanimate things	Среди глубокого покоя неодушевленных вещей
Arose her great voice of toil and prayer and strife.	Поднялся ее великий голос труда, борьбы и молитвы.
A groping consciousness in a voiceless world,	Сознание, на ощупь идущее в мире безгласном,
A guideless sense was given her for her road;	Лишенное проводника чувство как ее дорога ей было дано;
Thought was withheld and nothing now she knew,	Была удержана мысль, и ничего она не знала сейчас,
But all the unknown was hers to feel and clasp.	Лишь все неизвестное было ее, чтоб улавливать и чувствовать.
Obeying the push of unborn things towards birth	Повинуясь импульсу нерожденных вещей к рождению,
Out of her seal of insentient life she broke:	Из-за своей печати бесчувственной жизни пробилась она:
In her substance of unthinking mute soul-strength	В своей субстанции неразмышляющей молчаливой душевной силы,
That cannot utter what its depths divine,	Что не могла провозгласить то, что ее глубины угадывали,
Awoke a blind necessity to know.	Проснулась слепая нужда знать.
The chain that bound her she made her instrument;	Цепь, что ее связывала, она сделала своим инструментом;
Instinct was hers, the chrysalis of Truth,	Инстинкт был ее, куколка Истины,
And effort and growth and striving nescience.	И усилие, рост и неведение борющееся.
Inflicting on the body desire and hope,	Надежду и желание налагая на тело,
Imposing on inconscience consciousness,	Несознанию сознание навязывая,
She brought into Matter's dull tenacity	Она принесла в тупое упорство Материи
Her anguished claim to her lost sovereign right,	Свое страждущее требование на свое утерянное суверенное право,
Her tireless search, her vexed uneasy heart,	Свои неутомимые поиски, свое неудовлетворенное стесненное сердце,
Her wandering unsure steps, her cry for change.	Свои блуждающие шаги неуверенные, свой крик об изменении.
Adorer of a joy without a name,	Обожатель радости без имени,
In her obscure cathedral of delight	В своем неясном кафедральном соборе восторга
To dim dwarf gods she offers secret rites.	Карликовым смутным богам она предложила обряды секретные.
But vain unending is the sacrifice,	Но тщетна бесконечная жертва,
The priest an ignorant mage who only makes	Жрец - невежественный маг, который лишь совершает
Futile mutations in the altar's plan	Перемены в схеме алтаря бесполезные
And casts blind hopes into a powerless flame.	И бросает слепые надежды в бессильное пламя.
A burden of transient gains weighs down her steps	Бремя достижений минутных обременяет ее шаги своим грузом
And hardly under that load can she advance;	И с трудом под той ношей может она продвигаться;
But the hours cry to her, she travels on	Но часы ей кричат, она продолжает свой путь,
Passing from thought to thought, from want to want;	Проходя от мысли к мысли, от желания к желанию;
Her greatest progress is a deepened need.	Ее величайший прогресс есть нужда углубляющаяся.
Matter dissatisfies, she turns to Mind;	Материей недовольная, она поворачивает к Разуму;
She conquers earth, her field, then claims the heavens.	Она побеждает землю, свое поле, затем требует неба.
Insensible, breaking the work she has done	Бесчувственные, ломающие работы, ею свершенные,
The stumbling ages over her labour pass,	Через ее труд спотыкающиеся проходят эпохи,
But still no great transforming light came down	Но по-прежнему никакой великий трансформирующий свет вниз не приходит
And no revealing rapture touched her fall.	И ее падения никакой обнаруживающий восторг до сих пор не коснулся.
Only a glimmer sometimes splits mind's sky	Лишь слабый проблеск порой разрывает небеса разума,
Justifying the ambiguous providence	Оправдывая неясное провидение,
That makes of night a path to unknown dawns	Что делает из ночи путь к неизвестным рассветам
Or a dark clue to some diviner state.	Или к какому-то более божественному состоянию темный ключ.
In Nescience began her mighty task,	В Несознании началась ее задача могучая,
In Ignorance she pursues the unfinished work,	В Неведении она преследует труд незаконченный,
For knowledge gropes, but meets not Wisdom's face.	Нащупывает знание, но не встречает Мудрости лика.
Ascending slowly with unconscious steps,	Восходя медленно в шагах несознательных,
A foundling of the Gods she wanders here	Подкидыш Богов, она скитается здесь,
Like a child-soul left near the gates of Hell	Как душа-дитя, оставленная рядом с воротами Ада,
Fumbling through fog in search of Paradise.	В тумане в поисках Парадиза блуждающая.
In this slow ascension he must follow her pace	В этом медленном восхождении он ее шагам должен следовать,
Even from her faint and dim subconscious start:	С самого ее обморочного и смутного подсознательного старта:
So only can earth's last salvation come.	Только так последнее спасение земли может прийти.
For so only could he know the obscure cause	Ибо только так он может знать причину неясную
Of all that holds us back and baffles God	Всему, что нас назад тянет и преграждает путь к Богу
In the jail-delivery of the imprisoned soul.	В освобождении из тюрьмы души заточенной.
Along swift paths of fall through dangerous gates	По быстрым тропинкам падения через ворота опасные
He chanced into a grey obscurity	Он на серую неясность отважился,
Teeming with instincts from the mindless gulfs	Кишащую инстинктами из бездн бездумных,
That pushed to wear a form and win a place.	Что побуждают носить форму и завоевывать место.
Life here was intimate with Death and Night	Жизнь здесь была близка со Смертью и Ночью
And ate Death's food that she might breathe awhile;	И ела пищу Смерти, чтобы дышать еще какое-то время;
She was their inmate and adopted waif.	Она их усыновленным и заточенным была беспризорником.
Accepting subconscience, in dumb darkness' reign	Принимая подсознание, в царстве немой темноты
A sojourner, she hoped not any more.	Временный житель, она не надеялась больше.
There far away from Truth and luminous thought	Там, далеко от Истины и светлых вещей,
He saw the original seat, the separate birth	Он увидел изначальное место, обособленное рождение
Of the dethroned, deformed and suffering Power.	Низвергнутой, деформированной и страдающей Силы.
An unhappy face of falsity made true,	Несчастливое лицо фальши делалось истинным,
A contradiction of our divine birth,	Противоречие нашего божественного рождения,
Indifferent to beauty and to light,	Безразличная к красоте и свету,
Parading she flaunted her animal disgrace	Щеголяя она выставляла свой животный позор,
Unhelped by camouflage, brutal and bare,	Не прикрытый камуфляжем, грубый и голый,
An authentic image recognised and signed	Подлинный облик был отмечен и узнан
Of her outcast force exiled from heaven and hope,	Ее отверженной силы, изгнанной из небес и надежды,
Fallen, glorying in the vileness of her state,	Падшей, торжествующей низостью своего состояния,
The grovel of a strength once half divine,	Пресмыкающаяся сила, когда-то полубожественная,
The graceless squalor of her beast desires,	Бесстыдная грязь ее звериных желаний,
The staring visage of her ignorance,	Ее неведения ошеломленный лик,
The naked body of her poverty.	Ее скудности голое тело.
Here first she crawled out from her cabin of mud	Здесь впервые она выползла из своей норы в грязи,
Where she had lain inconscient, rigid, mute:	Где она лежала, бессознательная, жесткая, немая:
Its narrowness and torpor held her still,	Ее узость и ступор ею владели еще,
A darkness clung to her uneffaced by Light.	Тьма к ней цеплялась, не стертая Светом.
There neared no touch redeeming from above:	Туда не приближалось освобождающее касание свыше:
The upward look was alien to her sight,	Взгляд вверх был чужд ее зрению,
Forgotten the fearless godhead of her walk;	Забыто бесстрашное божество ее марша;
Renounced was the glory and felicity,	Отвергнуты были слава и счастье,
The adventure in the dangerous fields of Time:	Авантюра в опасных полях Времени:
Hardly she availed, wallowing, to bear and live.	Ей с трудом удавалось, барахтаясь, продолжаться и жить.
A wide unquiet mist of seeking Space,	Беспокойный туман ищущего Пространства обширный,
A rayless region swallowed in vague swathes,	Регион без луча света, в смутные поглощенный покровы,
That seemed, unnamed, unbodied and unhoused,	Что казался, безымянный, бестелесный, бездомный,
A swaddled visionless and formless mind,	Запеленатым, лишенным зрения бесформенным разумом,
Asked for a body to translate its soul.	Просившим тело, чтоб передать свою душу.
Its prayer denied, it fumbled after thought.	Его молитва отвергнута, он на ощупь искал мысль.
As yet not powered to think, hardly to live,	Не наделенный еще способностью думать, едва существующий,
It opened into a weird and pigmy world	Он раскрылся в роковом мире пигмейском,
Where this unhappy magic had its source.	Где был этой магии несчастливой источник.
On dim confines where Life and Matter meet	На смутных границах, где встречаются Жизнь и Материя,
He wandered among things half-seen, half-guessed,	Путешественник миров бродил среди вещей полузримых, полуугадываемых,
Pursued by ungrasped beginnings and lost ends.	Преследуемых неуловимыми началами и концами утраченными.
There life was born but died before it could live.	Там жизнь была рождена, но умерла, прежде чем смогла жить.
There was no solid ground, no constant drift;	Там не было ни прочной почвы, ни постоянного течения;
Only some flame of mindless Will had power.	Лишь какое-то пламя бездумной Воли силу имело.
Himself was dim to himself, half-felt, obscure,	Он сам себе был неясен, наполовину ощущаемым, смутным,
As if in a struggle of the Void to be.	Словно в стремлении Пустоты быть.
In strange domains where all was living sense	В странных владениях, где все живым было чувством,
But mastering thought was not nor cause nor rule,	Но руководящая мысль не была ни причиной, ни правилом,
Only a crude child-heart cried for toys of bliss,	Лишь незрелого детского сердца криком об игрушках блаженства,
Mind flickered, a disordered infant glow,	Разум мерцал, неорганизованный младенческий пыл,
And random shapeless energies drove towards form	И направлялись беспорядочные бесформенные энергии к форме
And took each wisp-fire for a guiding sun.	И принимали каждый язык пламени за ведущее солнце.
This blindfold force could place no thinking step;	Эта слепая сила не могла шаги разумные делать;
Asking for light she followed darkness' clue.	Просящая света, она ходу тьмы следовала.
An inconscient Power groped towards consciousness,	Несознательная Сила, нащупывающая сознание,
Matter smitten by Matter glimmered to sense,	Материя, ударяемая Материей, мерцала к чувству,
Blind contacts, slow reactions beat out sparks	Слепые контакты, реакции медленные выбивали искры
Of instinct from a cloaked subliminal bed,	Инстинкта из укутанного сублиминального ложа,
Sensations crowded, dumb substitutes for thought,	Ощущения толпились, немые заместители мысли,
Perception answered Nature's wakening blows	Восприятие отвечало пробуждающим ударам Природы,
But still was a mechanical response,	Но еще было механическим откликом,
A jerk, a leap, a start in Nature's dream,	Дрожью, прыжком, стартом в дреме Природы,
And rude unchastened impulses jostling ran	Грубые несдерживаемые импульсы толкаясь бежали,
Heedless of every motion but their own	Не заботясь ни о каком движении, кроме их собственного,
And, darkling, clashed with darker than themselves,	И, хмурящиеся, сталкивались с еще более темными,
Free in a world of settled anarchy.	Свободные в мире утвержденной анархии.
The need to exist, the instinct to survive	Потребность существовать, инстинкт выжить
Engrossed the tense precarious moment's will	Завладели волей напряженного мгновения, что подвержено риску,
And an unseeing desire felt out for food.	И слепое желание пищи чувствовалось.
The gusts of Nature were the only law,	Порывы Природы были законом единственным,
Force wrestled with force, but no result remained:	Сила боролась с силою, но без результата оставшегося бы:
Only were achieved a nescient grasp and drive	Были достигнуты лишь неведающие захват и толчки,
And feelings and instincts knowing not their source,	И не знающие своего источника инстинкты и чувства,
Sense-pleasures and sense-pangs soon caught, soon lost,	Чувственные наслаждения и страдания, быстро ловимые, быстро теряемые,
And the brute motion of unthinking lives.	И грубое движение жизней недумающих.
It was a vain unnecessary world	Это был не необходимый суетный мир,
Whose will to be brought poor and sad results	Чья воля могла принести скудные результаты печальные,
And meaningless suffering and a grey unease.	Бессмысленное страдание и серое беспокойство.
Nothing seemed worth the labour to become.	Ничто, казалось, не стоит труда, нужного для его появления.
But judged not so his spirit's wakened eye.	Но не судил так его духа глаз пробужденный.
As shines a solitary witness star	Как сияет свидетельствующая звезда одинокая,
That burns apart, Light's lonely sentinel,	Что горит особняком, одинокий часовой Света,
In the drift and teeming of a mindless Night,	В дрейфе и изобилии Ночи бездумной,
A single thinker in an aimless world	Одинокий мыслитель в мире бесцельном,
Awaiting some tremendous dawn of God,	Ожидающий какого-то огромного рассвета Бога,
He saw the purpose in the works of Time.	Он видел цель в трудах Времени.
Even in that aimlessness a work was done	Даже в этой бесцельности совершалась работа,
Pregnant with magic will and change divine.	Несущая в себе волю магическую и перемену божественную.
The first writhings of the cosmic serpent Force	Первые корчи змеиной космической Силы,
Uncoiled from the mystic ring of Matter's trance;	Раскручивающейся из мистического кольца транса Материи;
It raised its head in the warm air of life.	В теплый воздух жизни она подняла свою голову.
It could not cast off yet Night's stiffening sleep	Она не могла еще сбросить сон цепенеющий Ночи
Or wear as yet mind's wonder-flecks and streaks,	Или нести уже разума чудо-полоски и пятна,
Put on its jewelled hood the crown of soul	Возложить на свой украшенный драгоценностями капюшон корону души,
Or stand erect in the blaze of spirit's sun.	Или подняться прямо во вспышку духовного солнца.
As yet were only seen foulness and force,	Пока еще были видны только сила и грязь,
The secret crawl of consciousness to light	Сознание, тайное ползущее к свету
Through a fertile slime of lust and battening sense,	Через плодородную слизь вожделения и чувства роскошествующие,
Beneath the body's crust of thickened self	Под телесной коркой себя утолщенного
A tardy fervent working in the dark,	Медленная пламенная работа во тьме,
The turbid yeast of Nature's passionate change,	Мутная закваска страстной перемены Природы,
Ferment of the soul's creation out of mire.	Фермент творения души из грязи.
A heavenly process donned this grey disguise,	Небесный процесс эту серую маскировку надел,
A fallen ignorance in its covert night	Неведение падшее в своей сокрытой ночи
Laboured to achieve its dumb unseemly work,	Трудилось, чтобы выполнить его неприглядную немую работу,
A camouflage of the Inconscient's need	Камуфляж нужды Несознания,
To release the glory of God in Nature's mud.	Чтоб освободить славу Бога в грязи Природы.
His sight, spiritual in embodying orbs,	Путешественника миров зрение, духовное в очах воплощенных,
Could pierce through the grey phosphorescent haze	Могло сквозь серую фосфоресцирующую дымку проникнуть
And scan the secrets of the shifting flux	И рассмотреть изменчивого потока секреты,
That animates these mute and solid cells	Что оживляют эти немые и прочные клетки
And leads the thought and longing of the flesh	И ведут мысль и стремление плоти,
And the keen lust and hunger of its will.	И вожделение острое, и ее желания голод.
This too he tracked along its hidden stream	Это тоже он наблюдал в ее сокрытом потоке
And traced its acts to a miraculous fount.	И до чудесного источника проследил ее действия.
A mystic Presence none can probe nor rule,	Мистическое Присутствие, исследованию или власти ничьим недоступное,
Creator of this game of ray and shade	Творец этой игры света и тени
In this sweet and bitter paradoxical life,	В этой сладкой и горькой парадоксальной жизни
Asks from the body the soul's intimacies	Интимностей души просит от тела
And by the swift vibration of a nerve	И быстрой вибрацией нерва
Links its mechanic throbs to light and love.	Присоединяет его механические пульсы к свету и любви.
It summons the spirit's sleeping memories	Он зовет спящие воспоминания духа
Up from subconscient depths beneath Time's foam;	Вверх из глубин подсознания под пеною Времени:
Oblivious of their flame of happy truth,	Забывшие свое пламя счастливой истины,
Arriving with heavy eyes that hardly see,	С отяжелевшими веками глаз, что с трудом видят,
They come disguised as feelings and desires,	Они приходят, замаскированные как желания и как чувства,
Like weeds upon the surface float awhile	Словно сорные травы, что плывут на поверхности какое-то время
And rise and sink on a somnambulist tide.	И в сомнамбулическом течении всплывают и тонут.
Impure, degraded though her motions are,	Нечистые, деградировавшие, хотя движения эти - ее,
Always a heaven-truth broods in life's deeps;	Всегда небесная истина размышляет в глубинах жизни;
In her obscurest members burns that fire.	В самых темных членах ее горит тот огонь.
A touch of God's rapture in creation's acts,	Касание восторга Бога в актах творения,
A lost remembrance of felicity	Утраченное воспоминание счастья
Lurks still in the dumb roots of death and birth,	Таится еще в немых корнях рождения и смерти,
The world's senseless beauty mirrors God's delight.	Бесчувственная красота мира отражает восторг Бога.
That rapture's smile is secret everywhere;	Того восторга улыбка находится, тайная, всюду;
It flows in the wind's breath, in the tree's sap,	Он течет в дыхании ветра, в соке дерева,
Its hued magnificence blooms in leaves and flowers.	Его яркая пышность цветет в листьях, цветах.
When life broke through its half-drowse in the plant	Когда жизнь пробилась сквозь свою полудрему в растении,
That feels and suffers but cannot move or cry,	Что страдает и чувствует, но не может пошевелится и крикнуть,
In beast and in winged bird and thinking man	В звере, в крылатой птице, в человеке, что мыслит,
It made of the heart's rhythm its music's beat;	Он делал из стука сердца ритм своей музыки;
It forced the unconscious tissues to awake	Бессознательные ткани он принудил проснуться
And ask for happiness and earn the pang	И просить счастья и зарабатывать боль,
And thrill with pleasure and laughter of brief delight,	И трепетать с наслаждением и смехом восторга недолгого,
And quiver with pain and crave for ecstasy.	И дрожать в боли, и жаждать экстаза.
Imperative, voiceless, ill-understood,	Императивный, безгласный, едва понимаемый,
Too far from light, too close to being's core,	Слишком далекий от света, слишком близкий к существа сердцевине,
Born strangely in Time from the eternal Bliss,	Во Времени от вечного Блаженства странно рожденный,
It presses on heart's core and vibrant nerve;	Он давит на средоточие сердца и вибрирующий нерв;
Its sharp self-seeking tears our consciousness;	Его напряженный поиск себя разрывает наше сознание;
Our pain and pleasure have that sting for cause:	Причина нашего страдания и удовольствия лежит в этом жале:
Instinct with it, but blind to its true joy	Имеющее инстинкт, но слепое к своей истинной радости,
The soul's desire leaps out towards passing things.	Желание души выскакивает навстречу преходящим вещам.
All Nature's longing drive none can resist,	Всей Природы желание страстное, которому никто не может противиться,
Comes surging through the blood and quickened sense;	Приходит, вздымаясь сквозь кровь и ожившее чувство;
An ecstasy of the infinite is her cause.	Ее причина - экстаз бесконечности,
It turns in us to finite loves and lusts,	Он превращается в нас в конечную любовь и вожделения,
The will to conquer and have, to seize and keep,	В желание побеждать и иметь, ухватить и держать,
To enlarge life's room and scope and pleasure's range,	Расширить пределы и комнату жизни, удовольствия раздвинуть границы,
To battle and overcome and make one's own,	Биться и побеждать и своим собственным делать,
The hope to mix one's joy with others' joy,	В надежду свою радость смешать с радостью других,
A yearning to possess and be possessed,	В стремление обладать и быть обладаемым,
To enjoy and be enjoyed, to feel, to live.	Наслаждаться, давать наслаждение, чувствовать, жить.
Here was its early brief attempt to be,	Здесь была его попытка, краткая и ранняя, быть,
Its rapid end of momentary delight	Его быстрый конец восторга секундного,
Whose stamp of failure haunts all ignorant life.	Чей штамп неудачи через невежественную жизнь всю проходит.
Inflicting still its habit on the cells	Налагающий все еще свою привычку на клетки
The phantom of a dark and evil start	Фантом темного и неудачного старта,
Ghostlike pursues all that we dream and do.	Как призрак, преследует все, о чем мы мечтаем, что делаем.
Although on earth are firm established lives,	Хотя на земле есть прочно утвержденные жизни,
A working of habit or a sense of law,	Работа привычки или чувство закона,
A steady repetition in the flux,	Устойчивое повторение в потоке,
Yet are its roots of will ever the same;	Все еще являются его корнями желания, одного и того же извечно,
These passions are the stuff of which we are made.	Страсти есть вещество, из которого сделаны мы.
This was the first cry of the awaking world.	Это было первым криком просыпающегося мира.
It clings around us still and clamps the god.	Это цепляется за нас все еще и запирает бога.
Even when reason is born and soul takes form,	Даже когда рожден ум и душа приняла форму,
In beast and reptile and in thinking man	В звере, рептилии и человеке, что мыслит,
It lasts and is the fount of all their life.	Это продолжается и является всей их жизни источником.
This too was needed that breath and living might be.	Это тоже было нужно, чтобы дыхание и жизнь могли быть.
The spirit in a finite ignorant world	Поэтому дух в конечном невежественном мире
Must rescue so its prisoned consciousness	Освободить свое заточенное сознание должен,
Forced out in little jets at quivering points	Вырваться в маленьких струях в стрелах дрожащих
From the Inconscient's sealed infinitude.	Из запечатанной нескончаемости Несознания.
Then slowly it gathers mass, looks up at Light.	Затем он копит медленно массу, на Свет смотрит вверх.
This Nature lives tied to her origin,	Эта Природа живет, к своему истоку привязанная,
A clutch of nether force is on her still;	Хватка низшей силы ее все еще держит;
Out of unconscious depths her instincts leap;	Из глубин несознания ее инстинкты идут;
A neighbour is her life to insentient Nought.	Ее жизнь - сосед Ничто неживого.
Under this law an ignorant world was made.	Под этим законом был мир сделан невежественный.
In the enigma of the darkened Vasts,	В загадке затемненных Обширностей,
In the passion and self-loss of the Infinite	В страсти и самоутрате Бесконечного,
When all was plunged in the negating Void,	Когда все было погружено в Пустоту отрицающую,
Non-Being's night could never have been saved	От ночи Небытия никогда не могло б быть спасения,
If Being had not plunged into the dark	Если бы Бытие во тьму не нырнуло,
Carrying with it its triple mystic cross.	Принося с собой свой тройной мистический крест.
Invoking in world-time the timeless truth,	Пробуждая в мировом времени вневременную истину,
Bliss changed to sorrow, knowledge made ignorant,	Блаженство, на горе сменившееся, ставшее неведением знание,
God's force turned into a child's helplessness	Сила Бога, превратившаяся в ребенка беспомощность,
Can bring down heaven by their sacrifice.	Могут принести вниз небеса своей жертвой.
A contradiction founds the base of life:	Противоречие образует жизни фундамент:
The eternal, the divine Reality	Вечная, божественная Реальность
Has faced itself with its own contraries;	Встречается со своими противоположностями собственными;
Being became the Void and Conscious-Force	Бытие стало Пустотой, а Сознание-Сила -
Nescience and walk of a blind Energy	Неведением и слепой Энергии движением,
And Ecstasy took the figure of world-pain.	Экстаз принял форму мирового страдания.
In a mysterious dispensation's law	В законе распределения мистического
A Wisdom that prepares its far-off ends	Мудрость, что готовит свои перспективы далекие,
Planned so to start her slow aeonic game.	Спланировала так, чтобы начать свою медленную игру эпохальную.
A blindfold search and wrestle and fumbling clasp	Поиск вслепую, борьба и хватка нащупывающая
Of a half-seen Nature and a hidden Soul,	Полузрячей Природы и скрытой Души,
A game of hide-and-seek in twilit rooms,	Игра в прятки в сумрачных комнатах,
A play of love and hate and fear and hope	Игра любви и ненависти, надежды и страха
Continues in the nursery of mind	Продолжает в яслях ума
Its hard and heavy romp of self-born twins.	Свою тяжелую и трудную возню саморожденных близнецов.
At last the struggling Energy can emerge	Наконец, Энергия борющаяся всплыть может
And meet the voiceless Being in wider fields;	И безмолвное Бытие в более широких полях повстречать;
Then can they see and speak and, breast to breast,	Тогда могут они видеть и говорить и, грудь к груди,
In a larger consciousness, a clearer light,	В большем сознании, более чистом свете,
The Two embrace and strive and each know each	Обнимаются Двое и борются, и каждый знает другого,
Regarding closer now the playmate's face.	Рассматривая теперь вблизи лицо партнера в игре.
Even in these formless coilings he could feel	Даже в этих бесформенных витках он мог чувствовать
Matter's response to an infant stir of soul.	Отклик Материи на младенческое движение души.
In Nature he saw the mighty Spirit concealed,	В Природе он видел могучий Дух скрытый,
Watched the weak birth of a tremendous Force,	Наблюдал слабое рождение Силы огромной,
Pursued the riddle of Godhead's tentative pace,	Пробного шага Божества загадку преследовал,
Heard the faint rhythms of a great unborn Muse.	Слышал слабый ритм великой нерожденной Музыки.
Then came a fierier breath of waking Life,	Затем пришло более жаркое дыхание проснувшейся Жизни,
And there arose from the dim gulf of things	И возникли из смутной бездны вещей
The strange creations of a thinking sense,	Странные создания мыслящего чувства,
Existences half-real and half-dream.	Существа полуреальные, полупригреженные.
A life was there that hoped not to survive:	Там была жизнь, что не надеялась выжить:
Beings were born who perished without trace,	Были рождены существа, что гибли бесследно,
Events that were a formless drama's limbs	События, что были членами драмы бесформенной,
And actions driven by a blind creature will.	И действия, руководимые слепой созидательной волей.
A seeking Power found out its road to form,	Ищущая Сила свою дорогу к форме нашла,
Patterns were built of love and joy and pain	Созданы были образчики любви, радости, боли
And symbol figures for the moods of Life.	И символические фигуры для настроений Жизни.
An insect hedonism fluttered and crawled	Насекомый гедонизм бил крыльями и ползал
And basked in a sunlit Nature's surface thrills,	И наслаждался в солнечной Природы поверхностных трепетах,
And dragon raptures, python agonies	И драконьи восторги, питоньи агонии
Crawled in the marsh and mire and licked the sun.	Ползали в грязи и болоте и солнце лизали.
Huge armoured strengths shook a frail quaking ground,	Огромные, бронею покрытые силы сотрясали хрупкую почву,
Great puissant creatures with a dwarfish brain,	Великие могучие создания с карликовым мозгом
And pigmy tribes imposed their small life-drift.	И племена пигмеев навязывали свое мелкое течение жизни.
In a dwarf model of humanity	В карликовой модели человечества
Nature now launched the extreme experience	Природа сейчас отливала опыт предельный
And master-point of her design's caprice,	И главный пункт каприза своего желания,
Luminous result of her half-conscious climb	Светлый результат ее полусознательного подъема
On rungs twixt her sublimities and grotesques	По лестнице между ее величественностями и гротесками
To massive from infinitesimal shapes,	К массиву от бесконечно малых форм,
To a subtle balancing of body and soul,	К тонкой уравновешенности души и тела,
To an order of intelligent littleness.	К порядку разумной малости.
Around him in the moment-beats of Time	Вокруг него в ударах-мгновениях Времени
The kingdom of the animal self arose,	Животной самости царство вставало,
Where deed is all and mind is still half-born	Где действие - это все, а разум рожден наполовину еще
And the heart obeys a dumb unseen control.	И сердце повинуется бессловесному контролю незримому.
The Force that works by the light of Ignorance,	Сила, что работает светом Неведения,
Her animal experiment began,	Ее животный эксперимент начала,
Crowding with conscious creatures her world-scheme;	Наполняя сознательными созданиями ее мировую схему;
But to the outward only were they alive,	Но ко внешнему только они были живы,
Only they replied to touches and surfaces	Они отвечали лишь поверхностям и касаниям
And to the prick of need that drove their lives.	И уколам нужды, что управляла их жизнями.
A body that knew not its own soul within,	Тело, что внутри своей собственной не знало души,
There lived and longed, had wrath and joy and grief;	Там жило и жаждало, гневалось, радовалось и горевало;
A mind was there that met the objective world	Разум там был, что встречал мир объективный,
As if a stranger or enemy at its door:	Как чужака или врага у своей двери:
Its thoughts were kneaded by the shocks of sense;	Его мысли ударами чувства были замешаны;
It captured not the spirit in the form,	В форме он не улавливал дух,
It entered not the heart of what it saw;	Он не входил в сердце того, что он видел;
It looked not for the power behind the act,	Он не высматривал силы за действием,
It studied not the hidden motive in things	Он не изучал скрытого мотива в вещах,
Nor strove to find the meaning of it all.	Смысл всего найти не старался.
Beings were there who wore a human form;	Существа были там, что человеческую форму носили;
Absorbed they lived in the passion of the scene,	Они жили в страсть чувств поглощенные,
But knew not who they were or why they lived:	Но не знали, ни кто они, ни почему они жили:
Content to breathe, to feel, to sense, to act,	Довольствующиеся тем, чтоб дышать, ощущать, чувствовать, действовать,
Life had for them no aim save Nature's joy	Жизнь не имела для них иной цели, кроме радостей Природы
And the stimulus and delight of outer things;	И стимула и восторга внешних вещей:
Identified with the spirit's outward shell,	Идентифицирующиеся со внешней скорлупой духа,
They worked for the body's wants, they craved no more.	Они на нужды тела работали, они не жаждали большего.
The veiled spectator watching from their depths	Завуалированный зритель из их глубин наблюдал,
Fixed not his inward eye upon himself	На себе свой внутренний глаз не фиксируя,
Nor turned to find the author of the plot,	Он не поворачивался, чтобы найти автора фабулы,
He saw the drama only and the stage.	Лишь на подмостки и драму смотрел он.
There was no brooding stress of deeper sense,	Там не было размышляющего стресса более глубокого чувства,
The burden of reflection was not borne:	Никто не нес размышления бремя;
Mind looked on Nature with unknowing eyes,	Ум глядел на Природу глазами незнающими,
Adored her boons and feared her monstrous strokes.	Обожал ее дары и боялся ее ударов чудовищных.
It pondered not on the magic of her laws,	Он не вдумывался в ее законов магию,
It thirsted not for the secret wells of Truth,	Он не жаждал тайных источников Истины,
But made a register of crowding facts	А вел дневник толпящихся фактов
And strung sensations on a vivid thread:	И на живую нить нанизывал чувства:
It hunted and it fled and sniffed the winds,	Он охотился, убегал, внюхивался в ветер,
Or slothed inert in sunshine and soft air:	Или медлил, инертный, в мягком и солнечном воздухе:
It sought the engrossing contacts of the world,	Он поглощающих контактов мира искал,
But only to feed the surface sense with bliss.	Но лишь чтобы кормить поверхностное чувство блаженством.
These felt life's quiver in the outward touch,	Они чувствовали трепет жизни во внешнем касании,
They could not feel behind the touch the soul.	Они не ощущали за касанием души.
To guard their form of self from Nature's harm,	Беречь свою форму себя от вреда, что причиняет Природа,
To enjoy and to survive was all their care.	Насладиться и выжить было всей их заботой.
The narrow horizon of their days was filled	Узкий горизонт их дней был наполнен
With things and creatures that could help and hurt:	Вещами и созданиями, что могут помогать и вредить:
The world's values hung upon their little self.	Ценности мира висели на их маленькой самости.
Isolated, cramped in the vast unknown,	Изолированные, зажатые в обширном неведомом,
To save their small lives from surrounding Death	Чтобы спасти свои маленькие жизни от окружающей Смерти,
They made a tiny circle of defence	Они очертили тонкий круг обороны
Against the siege of the huge universe:	Против осады огромной вселенной:
They preyed upon the world and were its prey,	Они охотились на мир и его добычею были,
But never dreamed to conquer and be free.	Но никогда не мечтали о том, чтобы победить и свободными быть.
Obeying the World-Power's hints and firm taboos	Повинуясь Мировой Силы намекам и твердым табу,
A scanty part they drew from her rich store;	Они урывали скудную часть от ее богатого склада;
There was no conscious code and no life-plan:	Там не было сознательного шифра и плана жизни:
The patterns of thinking of a little group	Образчики мысли маленькой группы
Fixed a traditional behaviour's law.	Фиксировали традиционного поведения закон.
Ignorant of soul save as a wraith within,	Знающие о душе лишь как о тени внутри призрачной,
Tied to a mechanism of unchanging lives	К механизму неменяющихся жизней привязанные
And to a dull usual sense and feeling's beat,	И к тупому обыденному смыслу и удару чувства,
They turned in grooves of animal desire.	Они в колеях животного желания вращались.
In walls of stone fenced round they worked and warred,	За стенами из камня, вокруг возведенными, они трудились и воевали,
Did by a banded selfishness a small good	Творили объединенным эго мелкое благо
Or wrought a dreadful wrong and cruel pain	Или причиняли ужасную, несправедливую и жестокую боль
On sentient lives and thought they did no ill.	Чувствующим жизням и мысли, что вреда им не сделали.
Ardent from the sack of happy peaceful homes	Разгоряченные грабежом счастливых мирных домов
And gorged with slaughter, plunder, rape and fire,	И пресытившиеся резней, разбоем, огнем и насилием,
They made of human selves their helpless prey,	Они делали из человеческих самостей жертву беспомощную,
A drove of captives led to lifelong woe,	Стадо пленников, ведомое к горю пожизненному,
Or torture a spectacle made and holiday,	Или делали пытку спектаклем и праздником,
Mocking or thrilled by their torn victims' pangs;	Смеясь или трепеща от страданий мучимых жертв;
Admiring themselves as titans and as gods	Восхищаясь собой как титанами и как богами,
Proudly they sang their high and glorious deeds	Они воспевали свои высокие и славные дела гордо
And praised their victory and their splendid force.	И похвалялись победой и своей великолепною силой.
An animal in the instinctive herd	В инстинктивном стаде животное,
Pushed by life impulses, forced by common needs,	Толкаемое жизненными импульсами, принуждаемое обычными нуждами,
Each in his own kind saw his ego's glass;	Каждый видел свое эго в собственном роде как в зеркале;
All served the aim and action of the pack.	Все служили цели и действию множества.
Those like himself, by blood or custom kin,	Они, как он сам, по обычаям и по крови родные,
To him were parts of his life, his adjunct selves,	Для него были его жизни частями, его дополнительными самостями,
His personal nebula's constituent stars,	Его персональной туманности компонентами-звездами,
Satellite companions of his solar I.	Компаньонами-спутниками его солярного "я".
A master of his life's environment,	Окружения своей жизни хозяин,
A leader of a huddled human mass	Лидер скученной человеческой массы,
Herding for safety on a dangerous earth,	Собирающейся скопом безопасности ради на опасной земле,
He gathered them round him as if minor Powers	Он собрал их вокруг себя как меньшие Силы,
To make a common front against the world,	Чтобы открыть общий фронт против мира,
Or, weak and sole on an indifferent earth,	Или, одинокий и слабый на земле равнодушной,
As a fortress for his undefended heart,	Как крепость для своего незащищенного сердца,
Or else to heal his body's loneliness.	Или же чтоб исцелить одиночество своего тела.
In others than his kind he sensed a foe,	В других, инородцах, ощущал он врага,
An alien unlike force to shun and fear,	Чужую непохожую силу, чтобы избегать и страшиться,
A stranger and adversary to hate and slay.	Незнакомого и враждебного, чтобы ненавидеть и убивать.
Or he lived as lives the solitary brute;	Либо он жил как живут одиночки-звери;
At war with all he bore his single fate.	В войне со всеми он нес свой одинокий удел.
Absorbed in the present act, the fleeting days,	Поглощенные в действие нынешнее, плывущие дни,
None thought to look beyond the hour's gains,	Не помышлял никто дальше даров часа заглядывать
Or dreamed to make this earth a fairer world,	Или мечтать о том, чтоб сделать землю миром более светлым,
Or felt some touch divine surprise his heart.	Или чувствовать, как некое божественное касание посещает неожиданно сердце.
The gladness that the fugitive moment gave,	Довольство, что беглый момент может дать,
The desire grasped, the bliss, the experience won,	Ухваченное желание, блаженство, переживание завоеванное,
Movement and speed and strength were joy enough	Движение, скорость и сила были достаточной радостью,
And bodily longings shared and quarrel and play,	И разделяли телесные желания, ссору, игру
And tears and laughter and the need called love.	И слезы, и смех и потребность, что называли любовью.
In war and clasp these life-wants joined the All-Life,	В войне и объятиях эти жизненные нужды объединяли Всю-Жизнь,
Wrestlings of a divided unity	Разделенного единства сражения,
Inflicting mutual grief and happiness	Обменивающиеся ударами горя и счастья
In ignorance of the Self for ever one.	В неведении Себя, вовеки единого.
Arming its creatures with delight and hope	Вооружая свои создания восторгом и надеждой,
A half-awakened Nescience struggled there	Полупроснувшееся Неведение здесь бьется,
To know by sight and touch the outside of things.	Чтобы узнать касанием и зрением поверхность вещей.
Instinct was formed; in memory's crowded sleep	Был инстинкт сформирован; во сне памяти, толпами полном,
The past lived on as in a bottomless sea:	Прошлое продолжало жить, как в море бездонном:
Inverting into half-thought the quickened sense	Превращая в полумысль ожившее чувство,
She felt around for truth with fumbling hands,	Она искала шарящими руками вокруг истину,
Clutched to her the little she could reach and seize	Прижимая к себе то немногое, что сумела достать и схватить,
And put aside in her subconscient cave.	И в свою подсознательную пещеру откладывая.
So must the dim being grow in light and force	Так должно смутное существо расти в силу и свет
And rise to his higher destiny at last,	И подняться к своей более высокой судьбе наконец,
Look up to God and round at the universe,	Посмотреть вверх на Бога и вокруг на вселенную,
And learn by failure and progress by fall	И неудачей учиться, и прогрессировать падением,
And battle with environment and doom,	И с окружением биться и роком,
By suffering discover his deep soul	Страданием обнаружить свою глубокую душу,
And by possession grow to his own vasts.	И обладанием вырасти в свои собственные шири.
Half-way she stopped and found her path no more.	На полпути она встала и больше не находила дороги.
Still nothing was achieved but to begin,	Еще ничего достигнуто не было, лишь начиналось,
Yet finished seemed the circle of her force.	Однако завершенным казался круг ее силы.
Only she had beaten out sparks of ignorance;	Она только высекла из неведения искры;
Only the life could think and not the mind,	Лишь жизнь могла думать, не разум,
Only the sense could feel and not the soul.	Лишь чувство могло ощущать, не душа.
Only was lit some heat of the flame of Life,	Был засвечен лишь некий жар огня Жизни,
Some joy to be, some rapturous leaps of sense.	Некая радость быть, некие прыжки чувства восторженные.
All was an impetus of half-conscious Force,	Все было импульсом полусознательной Силы,
A spirit sprawling drowned in dense life-foam,	Дух распростершись, утонул в густой пене жизни,
A vague self grasping at the shape of things.	Смутная самость, улавливаемая в форме вещей.
Behind all moved seeking for vessels to hold	Позади всего двигалось, ища сосудов, чтобы хранить
A first raw vintage of the grapes of God,	Первое молодое вино винограда Бога,
On earth's mud a spilth of the supernal Bliss,	На грязь земли пролитое Блаженство небесное,
Intoxicating the stupefied soul and mind	Опьяняющее изумленную душу и разум
A heady wine of rapture dark and crude,	Незрелого темного восторга крепким вином,
Dim, uncast yet into spiritual form,	Смутного, еще не отлитого в форму духовную
Obscure inhabitant of the world's blind core,	Обитателя слепой сердцевины мира неясного,
An unborn godhead's will, a mute Desire.	Нерожденного божества волю, немое Желание.
A third creation now revealed its face.	Третье творение ныне явило свой лик.
A mould of body's early mind was made.	Матрица телесного раннего разума была изготовлена.
A glint of light kindled the obscure World-Force;	Сияние света загорелось в смутной Мировой Силе;
It dowered a driven world with the seeing Idea	Оно наделило управляемый мир зрящей Идеей
And armed the act with thought's dynamic point:	И вооружила действие острием динамической мысли:
A small thinking being watched the works of Time.	Маленькое мыслящее существо наблюдало работы Времени.
A difficult evolution from below	Трудная эволюция снизу
Called a masked intervention from above;	Вызвала замаскированную интервенцию свыше;
Else this great, blind inconscient universe	Иначе эта великая, несознательная, слепая вселенная
Could never have disclosed its hidden mind,	Никогда не смогла бы открыть свой спрятанный разум,
Or even in blinkers worked in beast and man	Или же в шорах работал бы в человеке и звере
The Intelligence that devised the cosmic scheme.	Ум, что задумал схему космическую.
At first he saw a dim obscure mind-power	Сперва он увидел тусклую неясную силу ума,
Moving concealed by Matter and dumb life.	Движущуюся, Материей и бессловесной жизнью сокрытую.
A current thin, it streamed in life's vast flow	Тонкая струйка, она лилась в жизни обширном потоке,
Tossing and drifting under a drifting sky	Мечась и плывя под небом плывущим
Amid the surge and glimmering tremulous wash,	Среди больших волн и дрожащего разлива мерцающего,
Released in splash of sense and feeling's waves.	Вылетающая во всплесках чувства и волнах ощущения.
In the deep midst of an insentient world	В глубокой середине мира бесчувственного
Its huddled waves and foam of consciousness ran	Бежали ее стесненные волны и пена сознания,
Pressing and eddying through a narrow strait,	Кружась и пробиваясь сквозь узкий пролив,
Carrying experience in its crowded pace.	Неся опыт в своем переполненном шаге.
It flowed emerging into upper light	Она текла, в свет верхний всплывая
From the deep pool of its subliminal birth	Из глубокого омута своего сублиминального рождения,
To reach some high existence still unknown.	Чтобы достичь некоего высокого существования, еще неизвестного.
There was no thinking self, aim there was none:	Там не было мыслящей самости, там никакой не было цели:
All was unorganised stress and seekings vague.	Все неорганизованным напряжением было и смутными поисками.
Only to the unstable surface rose	К нестабильной поверхности лишь поднимались
Sensations, stabs and edges of desire	Ощущения, лезвия и кинжалы желания
And passion's leaps and brief emotion's cries,	И прыжки страсти, и краткой эмоции крики,
A casual colloquy of flesh with flesh,	Разговор плоти с плотью случайный,
A murmur of heart to longing wordless heart,	Шепот сердца страстному бессловесному сердцу,
Glimmerings of knowledge with no shape of thought	Мерцание знания без формы мысли
And jets of subconscious will or hunger's pulls.	И струи подсознательного желания или импульсы голода.
All was dim sparkle on a foaming top:	Все тускло искрилось на вспененной поверхности,
It whirled around a drifting shadow-self	Что кружилась вокруг дрейфующей тенистой самости
On an inconscient flood of Force in Time.	В несознательном паводке Силы во Времени.
Then came the pressure of a seeing Power	Затем пришло давление видящей Силы,
That drew all into a dancing turbid mass	Что все вовлекало в танцующую мутную массу,
Circling around a single luminous point,	Вокруг единственной светлой точки вращающуюся,
Centre of reference in a conscious field,	Центра, дающего полномочия в сознательном поле,
Figure of a unitary Light within.	Фигуры унитарного Сета внутри.
It lit the impulse of the half-sentient flood,	Она осветила импульс получувствующего разлива,
Even an illusion gave of fixity	Иллюзию фиксированности даже дала,
As if a sea could serve as a firm soil.	Словно море могло служить твердой почвой.
That strange observing Power imposed its sight.	Эта странная наблюдающая Сила навязала свое зрение.
It forced on flux a limit and a shape,	Она вогнала поток в границы и форму,
It gave its stream a lower narrow bank,	Она дала его течению более низкие и узкие берега,
Drew lines to snare the spirit's formlessness.	Начертила линии, чтобы поймать бесформенность духа.
It fashioned the life-mind of bird and beast,	Она оформила жизненный разум птица и зверя,
The answer of the reptile and the fish,	Ответ рептилии, рыбы,
The primitive pattern of the thoughts of man.	Примитивный образец человеческих мыслей.
A finite movement of the Infinite	Конечное движение Бесконечного
Came winging its way through a wide air of Time;	Пришло, рассекая крылами свой путь через широкий воздух Времени;
A march of knowledge moved in Nescience	Марш знания в Незнании двигался
And guarded in the form a separate soul.	И охранял в форме отделенную душу.
Its right to be immortal it reserved,	Ее право быть бессмертной он сберегал,
But built a wall against the siege of death	Но против осады смерти выстроил стену
And threw a hook to clutch eternity.	И забрасывал крючок, чтоб поймать вечность.
A thinking entity appeared in Space.	Мыслящее существо появилось в Пространстве.
A little ordered world broke into view	Маленький упорядоченный мир вошел в поле зрения,
Where being had prison-room for act and sight,	Где существо имеет тюремную камеру для дела и видения,
A floor to walk, a clear but scanty range.	Пол для прогулок, чистый, но скудного уровня.
An instrument-personality was born,	Инструмент-персональность была рождена,
And a restricted clamped intelligence	И тяжело ступающий ограниченный ум
Consented to confine in narrow bounds	Согласился заточить в узких границах
Its seeking; it tied the thought to visible things,	Свой поиск; он привязал мысль к зримым вещам,
Prohibiting the adventure of the Unseen	Запрещая авантюру Незримого
And the soul's tread through unknown infinities.	И поход души через неизвестные бесконечности.
A reflex reason, Nature-habit's glass	Рефлектирующий ум, зеркало привычки Природы,
Illumined life to know and fix its field,	Осветил жизнь, чтобы знать и установить свое поле,
Accept a dangerous ignorant brevity	Принял опасную скоротечность невежественную
And the inconclusive purpose of its walk	И своего пути незавершенную цель,
And profit by the hour's precarious chance	И выгоду, приносимую часа рискованным шансом,
In the allotted boundaries of its fate.	В границах его судьбы установленные.
A little joy and knowledge satisfied	Маленькая радость и удовлетворенное знание
This little being tied into a knot	Это маленькое существо связало в узел
And hung on a bulge of its environment,	И сосредоточилось на выпуклости своего окружения,
A little curve cut off in measureless Space,	Маленьком изгибе, высеченном в безмерном Пространстве,
A little span of life in all vast Time.	Маленькой пяди жизни во всем широком Времени.
A thought was there that planned, a will that strove,	Там была мысль, что планировала, воля, что билась,
But for small aims within a narrow scope,	Но ради маленьких целей внутри узких границ;
Wasting unmeasured toil on transient things.	Расточая неизмеримый труд на преходящие вещи,
It knew itself a creature of the mud;	Он знал себя созданием из грязи;
It asked no larger law, no loftier aim;	Он не просил более широкого закона, цели более высокой;
It had no inward look, no upward gaze.	Он не обладал ни взглядом внутрь, ни взором вверх.
A backward scholar on logic's rickety bench	Отстающий школяр на шаткой скамье логики,
Indoctrinated by the erring sense,	Обучаемый ошибающимся чувством,
It took appearance for the face of God,	Он принимал поверхность за лицо Бога,
For casual lights the marching of the suns,	За светила случайные - марш солнц,
For heaven a starry strip of doubtful blue;	За небеса - звездный лоскут сомнительной сини;
Aspects of being feigned to be the whole.	Аспекты бытия принимались за целое.
There was a voice of busy interchange,	Там был голос занятого обмена,
A market-place of trivial thoughts and acts:	Базарная площадь тривиальных мыслей и дел:
A life soon spent, a mind the body's slave	Жизнь, быстро расходуемая, разум, раб тела,
Here seemed the brilliant crown of Nature's work,	Здесь казались работы Природы короной бриллиантовой,
And tiny egos took the world as means	И крошечные эго мир принимали как средство
To sate awhile dwarf lusts and brief desires,	Насыщения сиюминутных карликовых прихотей и кратких желаний,
In a death-closed passage saw life's start and end	В завершаемом смертью проходе видели жизни старт и конец,
As though a blind alley were creation's sign,	Словно тупиковая аллея была творения признаком,
As if for this the soul had coveted birth	Словно ради этого душа рождения жаждала
In the wonderland of a self-creating world	В чудесной стране самосозидающего мира
And the opportunities of cosmic Space.	И удобных возможностей Пространства космического.
This creature passionate only to survive,	Это создание, стремящееся лишь к тому, чтобы выжить,
Fettered to puny thoughts with no wide range	Закованное в мелкие мысли без широких пределов,
And to the body's needs and pangs and joys,	В нужды тела, боли и радости,
This fire growing by its fuel's death,	Этот огонь, растущий своего топлива смертью,
Increased by what it seized and made its own:	Росло тем, что оно хватало и своим собственным делало:
It gathered and grew and gave itself to none.	Оно копило, росло и не отдавало себя никому.
Only it hoped for greatness in its den	Оно надеялось на величие лишь в своем логове,
And pleasure and victory in small fields of power	На удовольствие и победу в полях маленьких силы
And conquest of life-room for self and kin,	И завоевание жизненного пространства для себя и родни,
An animal limited by its feeding-space.	Животное, ограниченное своим дающим пищу пространством.
It knew not the Immortal in its house;	Оно в своем доме не знало Бессмертного;
It had no greater deeper cause to live.	Оно не имело более глубокой причины, чтоб жить.
In limits only it was powerful;	Только в границах оно было сильным;
Acute to capture truth for outward use,	Сообразительное в том, чтоб схватить истину для внешнего пользования,
Its knowledge was the body's instrument;	Его знание было инструментом для тела;
Absorbed in the little works of its prison-house	Поглощенное в маленькие работы своего тюремного здания,
It turned around the same unchanging points	Оно крутилось вокруг одних и тех же неменяющихся точек
In the same circle of interest and desire,	В одном и том же круге интересов и желаний,
But thought itself the master of its jail.	Но себя своей тюрьмы считало хозяином.
Although for action, not for wisdom made,	Хотя для действия, не для мудрости сделанная,
Thought was its apex - or its gutter's rim:	Мысль его вершиной была - или его колеи ободом:
It saw an image of the external world	Оно видело образ внешнего мира
And saw its surface self, but knew no more.	И видело свою самость поверхностную, но больше не знало.
Out of a slow confused embroiled self-search	Из медленных беспорядочных самопоисков путанных
Mind grew to a clarity cut out, precise,	Ум рос к чистоте, высеченной, точной,
A gleam enclosed in a stone ignorance.	Проблеску, заточенному в неведение каменное.
In this bound thinking's narrow leadership	В этого связанного мышления лидерстве узком,
Tied to the soil, inspired by common things,	К почве прикованного, вдохновляемого вещами обычными,
Attached to a confined familiar world,	Привязанного к ограниченному знакомому миру,
Amid the multitude of her motived plots,	Среди множества ее служащих мотивом сюжетов,
Her changing actors and her million masks,	Ее актеров меняющихся и ее миллиона масок,
Life was a play monotonously the same.	Жизнь была игрой, монотонно все той же.
There were no vast perspectives of the spirit,	Там не было обширных перспектив духа,
No swift invasions of unknown delight,	Быстрых вторжений восторга неведомого,
No golden distances of wide release.	Золотых далей широкого освобождения не было.
This petty state resembled our human days	Это мелочное состояние на наши человеческие дни походило,
But fixed to eternity of changeless type,	Но, прикрепленное к вечности неизменного типа,
A moment's movement doomed to last through Time.	Сиюминутное движение, обречено было длиться во Времени.
Existence bridge-like spanned the inconscient gulfs,	Существование, подобное мосту, соединяло бессознательные бездны,
A half-illumined building in a mist,	Полуосвещенное здание в тумане,
Which from a void of Form arose to sight	Которое из пустоты Формы поднималось ко зрению
And jutted out into a void of Soul.	И в пустоту Души выступало.
A little light in a great darkness born,	Небольшой свет, во тьме великой рожденный,
Life knew not where it went nor whence it came.	Жизнь не знала, ни куда она шла, ни откуда пришла.
Around all floated still the nescient haze.	Все вокруг еще плавало в тумане неведающем.
End of Canto Four	Конец песни четвертой

Оглавление сервера по Интегральной Йоге