Интернет-Сервер по Интегральной Йоге,
Шри Ауробиндо, "Савитри: Легенда и Символ"
Книга Первая
Web-Server for Integral Yoga
Sri Aurobindo, "Savitri: a Legend and a Symbol"
Book One
Песнь первая
Символический рассвет
Это был час перед пробуждением Богов.
На пути божественного События
Огромный предвидящий ум Ночи, один
В ее храме вечности неосвещенном,
Лежал растянувшись неподвижный на границе Безмолвия.
Почти одна ощутимая, непрозрачная, непроницаемая
В мрачном символе ее невидящей думы
Бесконечности бестелесной пучина;
Бездонное зеро мир оккупировало.
Сила падшей безграничной самости пробудилась
Между первым и последним Ничто,
Обратно зовя темное лоно, из которого вышла,
Повернулась от неразрешимой мистерии рождения
И процесса медленного смертности
И своего конца в пустом Ничто стремилась достигнуть.
Словно в темном начале всего
Безмолвное черт не имеющее подобие Неведомого,
Повторяющее все время несознательный акт,
Продлевающее все время незрячую волю,
Баюкало космический сон Силы неведающей,
Чья движимая созидательная дрема возжигает солнца
И несет наши жизни в своем сомнамбулическом вихре.
Через огромный пустой транс Пространства,
Через его бесформенный ступор без жизни и разума,
Кружащая сквозь бездушную Пустоту тень,
Снова отброшенная в бездумные сны,
Земля кружилась, в пустых безднах покинутая,
Свою судьбу и свой дух позабывшая.
Бесстрастные небеса были нейтральны, пусты и безмолвны.
Затем что-то в непроницаемой мгле шевельнулось;
Безымянное движение, Идея немыслимая,
Настойчивое, неудовлетворенное, без цели,
Что-то, что быть хотело, но не знало как,
Принуждало Несознание пробудить Неведение.
Родовая мука, что пришла и оставила трепещущий след,
Дала место старой усталой нужде неисполненной,
Покоившейся в ее подсознательной безлунной пещере,
Поднять свою голову и отыскивать отсутствующий свет,
Напрягая закрытые глаза исчезнувшей памяти,
Как тот, кто себя прошлого ищет
И встречает лишь своего желания труп,
Это было, словно даже в этого Ничто сердцевине глубокой,
Даже в ядре этого предельного растворения
Непомнящая сущность таилась,
Нечто, что выжило от убитого и похороненного прошлого,
Осужденное получить назад боль и усилие,
Ожившее в ином неведомом сбивающем мире.
Несформированное сознание жаждало света
И незаполненное предвидение томилось по перемене далекой.
Словно детский палец, на щеку положенный,
Напоминал о нужде бесконечной в вещах
Беззаботной Матери вселенной:
Младенческое томление охватило мрачную Ширь.
Неощутимо где-то брешь появилась:
Длинная одинокая линия оттенка колеблющегося,
Как улыбка неясная, искушающая пустынное сердце,
Дальний край смутного сна жизни тревожила.
Появившийся с другой стороны безграничности
Глаз божества вглядывался сквозь немые глубины;
Разведчик от солнца, он, казалось,
Среди тяжелого космического отдыха,
Ступора уставшего, утомленного мира,
Искал одинокий покинутый дух,
Слишком падший, чтобы вспоминать блаженство забытое.
В не имеющую разума вселенную вмешиваясь,
Его послание сквозь противящуюся тишину пробиралось,
Призывая к авантюре сознания и радости,
И, Природы иллюзий лишенную грудь побеждая,
Принуждало вновь соглашаться видеть и чувствовать.
В беззвучной Пустоте была посеяна мысль,
В глубинах тьмы рождено было чувство,
Память дрожала в сердце Времени,
Словно душа, долго мертвая, жить устремилась:
Но забвение, что за падением следовало,
Запятнало густо исписанные таблички прошлого,
И все, что было разрушено, должно быть построено заново,
И прежний опыт трудом добыт снова.
Все может быть сделано, если есть касание Бога.
Надежда проникла в то, что едва смело быть
Среди одинокого равнодушия Ночи.
Словно в чужом мире просивший
С робкой и едва смеющей инстинктивной мольбою
Осиротевший и выгнанный искать себе дом,
Странствующее чудо без места для жизни,
В небес закоулок далекий пришел
Медленного чудесного жеста смутный призыв.
Трансфигурирующего касания упорная дрожь
Убеждала черный инертный покой,
И красота и чудо волновали поля Бога.
Блуждающая рука очарованного бледного света,
Что на краю тающего мгновения сияла,
Установила с золотыми панелями и опаловыми петлями
Сновидений ворота, приоткрытые на границе мистерии.
Один угол прозрачный, окно на сокрытые вещи,
Мира необъятность слепую принудил видеть.
Тьма ослабла и, как спадающий плащ, соскользнула
С полулежащего тела бога.
Затем сквозь бледную щель, что казалась сперва
Даже для струйки от солнц вряд ли достаточной,
Хлынуло откровение и пламя.
Краткий нескончаемый знак свыше вернулся,
Очарование из недостигнутых трансцендентальностей,
Переливающееся славой Незримого,
Послание от неведомого бессмертного Света
Во вспышке на дрожащей грани творения,
Рассвет строил ее ауру пышных оттенков
И зарывал свое семя великолепия в часы.
Божество, посетитель мгновения, сияло.
На тонкой границе жизни какое-то время Видение стояло
И склонялось над изгибом лба земли размышляющим.
Интерпретируя недоступную красоту и блаженство
В цветные иероглифы чувства мистического,
Оно писало строки многозначительного мифа,
Рассказывающего о величии духовных рассветов,
Пером бриллиантовый код заносило на небо, как на страницу.
В тот день было почти явлено то,
Чьими огнями сигнальными являются наши надежды и мысли,
Одинокий восторг из невидимой цели
Был почти брошен в непрозрачную Пустошь.
Еще раз поступь потревожила пустые Обширности;
Бесконечности центр, Лик покоя восторженного,
Распахнул вечные веки, что небеса раскрывают;
Форма из далеких блаженств, казалось, приблизилась.
Посланница между вечным и изменением,
Всемогущая Богиня склонилась над ширями,
Что кутали предопределенные путешествия звезд,
И увидела готовые для своих ног пространства.
Один раз она оглянулась на свое завуалированное солнце,
Затем, полная дум, приступила к своей бессмертной работе.
Земля ощутила прохождение Нерушимого близко:
Проснувшееся ухо Природы ее шаги слышало
И ширь повернула к ней свой глаз безграничный,
И, на глубины запечатанные падая, ее светлая улыбка
Воспламенила к огню миров тишину.
Все стало посвящением, обрядом.
Воздух был вибрирующим звеном между землею и небом;
Ширококрылый гимн великого священника-ветра
Поднялся и лег на алтари-горы;
Высокие ветви молились в являющем небе.
Здесь, где полуосвещенное наше неведение живет на краю бездн,
На бессловесной груди неясной земли,
Здесь, где никто не знает даже на шаг вперед
И у Истины трон стоит на тенистой спине у сомнения,
На этом мучительном и ненадежном поле труда,
Под неким обширным равнодушным взглядом простертая,
Беспристрастная свидетельница наших радостей и наших бед,
Наша пребывающая в прострации почва ощущала луч пробуждающий.
Здесь тоже видение и пророческий проблеск
Осветили, в чудеса превратив, бессмысленные обычные формы;
Затем божественное откровение закончилось, отступило,
Нежеланное, стирающееся из смертного уровня.
Священное стремление в его следе медлило,
Поклонение Присутствию и Силе,
Слишком совершенным, чтобы связанными смертью сердцами удерживаться,
Предвидение грядущего рождения чудесного.
Лишь немного божественный свет может оставить:
Духовная красота, освещающая человеческий взор,
Очерчивает своей мистерией и страстью Материи маску
И расточает вечность на удар Времени.
Как когда душа притягивается близко к порогу рождения,
Смертное время присоединяя к Безвременью,
Искра божества утрачивается в склепе Материи,
Ее блеск исчезает в несознательных планах,
Так тот преходящий пыл магического пламени
Ныне растаял в привычном воздухе светлом.
Послание кончилось и убыл посланник.
Одинокий Зов, никем не сопровождаемая Сила,
В какой-то далекий тайный мир назад увела
Небесного луча оттенок и чудо:
Больше на нашу смертность она не смотрела.
Изобилие красоты, естественное для рода божественного,
Не могло найти поддержки своему требованию у рожденных во времени глаз;
Слишком мистично-реальное для владений пространства,
Ее тело славы из небес было вычеркнуто:
Редкость и чудо там больше не жили.
Там был обычный свет земного дня.
Освобожденный от передышки от утомления
Вновь ропот скорости Жизни
Преследовал циклы ее ослепшего поиска.
К своим неизменным повседневным делам все вернулись;
Тысячи народов земли и деревьев
Повиновались непредвидящего насущного импульсу,
И, лидер здесь со своим неуверенным разумом,
Единственный, кто смотрит на сокрытый лик будущего,
Человек поднял своей судьбы ношу.
И Савитри тоже пробудилась среди этих племен,
Что спешили присоединиться к сияющего глашатая песне
И, влекомые красотою внешних путей,
Свою порцию эфирной радости шумно приветствовали.
Родственная вечности, откуда пришла,
Она не принимала участия в этом маленьком счастье;
Чужестранец могучий в человеческом поле,
Не откликался Гость, внутри воплощенный.
Зов, что прыжок человеческого разума будит,
Его неровное пылкое движение погони,
Его колеблющихся оттенков иллюзию желания,
Посетил ее сердце, как чужая сладкая нота.
Послание Времени, краткий свет, не для нее было.
В ней была мука богов,
Заточенных в нашу человеческую бренную форму,
Бессмертие, побежденное смертью вещей.
Радость более широкой Природы была когда-то ее,
Но не могла хранить долго свой золотой небесный оттенок
Или на этой хрупкой земной опоре стоять.
Узкое движение на глубокой пучине Времени,
Жизни хрупкая малость, которой отказано в силе,
Гордую и сознательную ширь и блаженство
Она принесла с собой в человеческую форму,
Спокойный восторг, что одну душу венчает со всем ,
Ключ к дверям экстаза пылающим.
Гран земли, что в удовольствия и слез нуждается соке,
Дар неумирающего восторга отвергло:
Предложенный дочери бесконечности
Она свою страсть-цветок любви и судьбы дала.
Напрасной сейчас ее великолепная жертва казалась.
Растратчица своей богатой божественности,
Самую себя и все, чем была она, людям она одолжила,
Надеясь свое более великое существо привить
И акклиматизировать его в жизнях их тел,
Чтоб небеса могли на смертной земле расти прирожденными.
Трудно склонить измениться земную природу;
Смертность плохо выносит касание вечного:
Она боится божественной нетерпимости чистой
Этого штурма эфира и пламени;
Она бормочет в своем безгорестном счастье,
Почти с ненавистью отталкивает свет, что приносит оно;
Она трепечщет в его нагой силе Истины
И мощи и сладости его абсолютного Голоса.
Навязывая высям законы пучины,
Она пятнает своей грязью небесных посланцев:
Обороняясь, свои колючки падшей природы
Она обращает против рук спасительных Милости;
Она встречает сынов Бога смертью и болью.
Слава молний, пересекающих сцену земную,
Их солнечные мысли тускнеют, затемненные умами невежественными,
Их труд предается, их добро во зло превращается,
Крест - плата им за венец, который они дают,
Единственное, что они за собой оставляют, - это прекрасное Имя.
Огонь приходил, касался сердец людей и уходил;
Немногие поймали пламя и поднялись к жизни более великой.
В слишком непохожий мир она пришла помогать и спасать,
Ее величие отягчено его грудью невежественной
И из его мутных расселин возвращается ужасный ответ,
Часть его горя, борьбы и падения.
Жить с горем, противостоять на своем пути смерти, -
Жребий смертного стал уделом Бессмертия.
Так, в капкан земных судеб она была поймана,
Ожидая часа своего испытания,
Изгнанница из своего прирожденного счастья,
Принимающая жизни земное неясное платье,
Себя даже от любимых скрывающая,
Божество, человеческой судьбой возвеличенное.
Предвидение темное отделяло ее
Ото всех, чьей она была звездой и опорой;
Слишком великая, чтобы опасностью и болью делиться,
В своих глубинах израненных она заперла грядущее горе.
Как тот, что присматривает за людьми, слепыми оставшимися,
Принимая груз незнающей расы,
Приют дав врагу, которого она должна кормить своим сердцем,
Своей роли не зная, не зная жребия, что должна она встретить,
Без чьей-либо помощи она должна предвидеть, страшиться и сметь.
Давно предвиденное фатальное утро здесь было,
Несущее день, что как всякий день выглядел.
Ибо Природа шагает по своей могучей дороге,
Не замечая, когда ломает душу и жизнь;
Позади оставляя убитого, она идет дальше:
Лишь человек замечает и глаза Бога всевидящие.
Даже в этот момент отчаяния ее души
В ее мрачном свидании со смертью и страхом,
Ни один крик с ее уст не сорвался, ни однин зов о помощи;
Никому она своего горя тайну не выдала:
Ее лицо было спокойно и храбрость ее молчание хранила.
Но, все же, лишь ее внешняя самость страдала и билась,
Даже ее человечность была полубожественной:
Ее дух открывался Духу во всем,
Ее природа ощущала всю Природу как свою собственную.
Обособленная, живущая внутри, она все жизни несла;
Отчужденная, она несла в себе мир:
Ее страх был един с великим космическим страхом,
Ее сила была основана на космических силах,
Вселенской Матери любовь была любовью ее.
Против зла в пораженных корнях жизни,
Ее собственная беда - его личный знак,
Из своей боли она сделала острый мистический меч.
Одинокий ум, как мир широкое сердце,
К никем не разделенной работе Бессмертия она поднялась.
Сперва жизнь не горевала в ее обремененной груди:
На коленях первозданной дремоты земли
Инертная, в забвении освобожденная,
Распростерто покоилась, бессознательно, на краю разума,
Тупая и спокойная, как звезда или камень.
В глубоком ущелье молчания меж двух царств
Она, удалившись от горя, не беспокоимая заботой, лежала,
Здесь ничто не напоминало о горе.
Затем медленное обморочное воспоминание шевельнулось, подобное тени,
И, вздохнув, она свои руки положила на грудь
И узнала близкую боль застарелую,
Глубокую, спокойную, давнюю, там естественной ставшую,
Но не знала, ни почему она там, ни откуда она.
Сила, что ум возжигает, была еще убрана:
Тяжелы, нерасположены были слуги жизни,
Как рабочие без зарплаты восторга;
Угрюмый, гореть факел чувства отказывался;
Лишенный помощи мозг не находил своего прошлого.
Только смутная земная природа владела каркасом.
Но сейчас она шевельнулась, ее жизнь разделила космический груз.
По призыву безгласного крика ее тела
Ее сильный дух ширококрылый назад путешествовал,
Назад к ярму судьбы и неведения,
Назад к труду и смертных дней гнету,
Молнией путь пробивая сквозь символические видения странные,
Через отлив морей сна.
Ее дом Природы ощутил колебание незримое,
Быстро освещены были затемненные комнаты жизни
И створки памяти к часам распахнулись,
И усталые ноги мысли к ее дверям приблизились.
Все пришло назад к ней: Земля, Любовь, Рок, -
Древние спорщики, ее окружили,
Как фигуры гигантские, в ночи борющиеся:
Боги, рожденные из Несознания смутного,
К усилию и боли божество пробуждали,
И в тени ее сердца пылающего
В мрачном центре ужасного спора,
Страж безутешной пучины,
Наследующий земного шара агонию долгую,
Как камень неподвижная фигура богоподобной Боли высокой,
В Пространство незамечающими, остановившимися глазами смотрела,
Что видят горя пучины безвременные, но не цель жизни.
Уязвленный своей суровой божественностью,
К своему трону привязанный, он ждал, неуступчивый,
Ежедневного подношения ее непролитых слез.
Весь жестокий вопрос часов человека снова поднялся.
Страдания и желания жертва,
Которую земля предлагает Экстазу бессмертному,
Вновь началась под вечной Рукой.
Пробужденная, она терпела мгновений сомкнутый марш
И на этот зеленый улыбающийся мир опасный глядела,
И слышала крик живущих невежественный.
Среди тривиальных звуков, сцен не меняющихся
Ее душа поднялась, противостоя Року и Времени.
В себе неподвижная, она силу копила.
Это был день, когда должен умереть Сатьяван.
Конец песни первой