Шри Ауробиндо, "Савитри: Легенда и Символ"

Книга Вторая

Sri Aurobindo, "Savitri: a Legend and a Symbol"

Book Two

Canto III	Песнь третья
THE GLORY AND FALL OF LIFE	Слава и падение Жизни
An uneven broad ascent now lured his feet.	Неровное крутое восхождение соблазняло сейчас его ноги.
Answering a greater Nature's troubled call	Отвечая беспокоящему зову более великой Природы,
He crossed the limits of embodied Mind	Он пересек границы воплощенного Разума
And entered wide obscure disputed fields	И вступил в широкие неясные поля диспутирующие,
Where all was doubt and change and nothing sure,	Где все было сомнением, изменением, ничто не надежно,
A world of search and toil without repose.	Мир поиска и тяжелого без передышки труда.
As one who meets the face of the Unknown,	Как тот, кто встречает лик Неизвестного,
A questioner with none to give reply,	Вопрошает, когда отвечать некому,
Attracted to a problem never solved,	К проблеме притягиваемый, не решенной ни разу,
Always uncertain of the ground he trod,	Все время неуверенный в почве, по которой ступал,
Always drawn on to an inconstant goal	Все время к непостоянной цели влекомый,
He travelled through a land peopled by doubts	Через страну, населенную сомнениями он путешествовал
In shifting confines on a quaking base.	В непостоянных пределах на основе колеблющейся.
In front he saw a boundary ever unreached	Впереди он увидел границу, еще никем не достигнутую,
And thought himself at each step nearer now,-	И думал сам, что с каждым шагом становится ближе, -
A far retreating horizon of mirage.	Далекий отступающий горизонт миража.
A vagrancy was there that brooked no home,	Там было скитание, что терпеть дома не может,
A journey of countless paths without a close.	Путешествие несчетных тропинок, ничем не кончающихся.
Nothing he found to satisfy his heart;	Ничего не находил он, что его удовлетворяло бы сердце;
A tireless wandering sought and could not cease.	Неустанные блуждания искали и не могли прекратиться.
There life is the manifest Incalculable,	Там жизнь есть проявленный Неисчислимый,
A movement of unquiet seas, a long	Движение беспокойного моря, долгий
And venturous leap of spirit into Space,	И смелый прыжок духа в Пространство,
A vexed disturbance in the eternal Calm,	Раздраженное беспокойство в вечном Покое,
An impulse and passion of the Infinite.	Импульс и страсть Бесконечного.
Assuming whatever shape her fancy wills,	Принимая всякую форму, которую ее фантазия желает,
Escaped from the restraint of settled forms	Отделавшаяся от сдержанности установленных форм,
She has left the safety of the tried and known.	Она оставила надежность испытанного и известного.
Unshepherded by the fear that walks through Time,	Она, которую не пас страх, что гуляет во Времени,
Undaunted by Fate that dogs and Chance that springs,	Не затрагиваемая идущим по пятам Роком и внезапно возникающим Случаем,
She accepts disaster as a common risk;	Принимает как обычный риск бедствие;
Careless of suffering, heedless of sin and fall,	Не заботясь о страдании, не обращающая внимания на грех и падение,
She wrestles with danger and discovery	Она опасно и совершая открытия борется
In the unexplored expanses of the soul.	В протяженностях души неисследованных.
To be seemed only a long experiment,	Выглядящий экспериментом лишь длительным,
The hazard of a seeking ignorant Force	Азартным риском поисков Силы невежественной,
That tries all truths and, finding none supreme,	Что все истины пробует и, ни одну не находя высшей,
Moves on unsatisfied, unsure of its end.	Идет дальше, неудовлетворенная, не уверенная в своем завершении.
As saw some inner mind, so life was shaped:	Как видел какой-то внутренний разум, формировалась так жизнь:
From thought to thought she passed, from phase to phase,	От мысли к мысли она проходила, от фазы к фазе,
Tortured by her own powers or proud and blest,	Мучимая своими собственными силами или, гордая и блаженная,
Now master of herself, now toy and slave.	Сейчас владеет собой, сейчас - игрушка и раб.
A huge inconsequence was her action's law,	Великая непоследовательность была ее действий законом,
As if all possibility must be drained,	Как если бы всякая возможность должна была испита до дна,
And anguish and bliss were pastimes of the heart.	И мука и блаженство были играми сердца.
In a gallop of thunder-hooved vicissitudes	В галопе громовых копыт перемен
She swept through the race-fields of Circumstance,	Она проносилась по гоночным полям Обстоятельства,
Or, swaying, she tossed between her heights and deeps,	Или, колеблясь, между своими высотами и глубинами металась,
Uplifted or broken on Time's inconstant wheel.	Поднятая или разбитая на непостоянном колесе Времени.
Amid a tedious crawl of drab desires	Среди скучного ползания серых желаний
She writhed, a worm mid worms in Nature's mud,	Она корчилась, червь средь червей в грязи Природы,
Then, Titan-statured, took all earth for food,	Затем, ростом Титана, брала всю землю как свою пищу,
Ambitioned the seas for robe, for crown the stars	Амбициозно моря - как свое платье, как венец - звезды,
And shouting strode from peak to giant peak,	И с криком с одного пика на другой пик гигантский шагала,
Clamouring for worlds to conquer and to rule.	Шумно требуя для завоевания и власти миры.
Then, wantonly enamoured of Sorrow's face,	Затем, непоследовательно в лик Скорби влюбленная,
She plunged into the anguish of the depths	Она ныряла в муку глубин
And, wallowing, clung to her own misery.	И, барахтаясь, цеплялась за свои собственные былые невзгоды.
In dolorous converse with her squandered self	В печальной беседе со своей расточительной самостью
She wrote the account of all that she had lost,	Она писала счет всему, что она утеряла,
Or sat with grief as with an ancient friend.	Или сидела в горе, как с другом старинным.
A romp of violent raptures soon was spent,	Скоро истощалась шумная игра восторгов неистовых,
Or she lingered tied to an inadequate joy	Либо она медлила, привязанная к неадекватной радости,
Missing the turns of fate, missing life's goal.	Упуская судьбы поворот, упуская цель жизни.
A scene was planned for all her numberless moods	Сцена была спланирована для всех ее настроений бесчисленных,
Where each could be the law and way of life,	Где каждое могло быть законом и образом жизни,
But none could offer a pure felicity;	Но ни одно не могло предложить чистого счастья;
Only a flickering zest they left behind	Лишь трепещущий привкус после себя они оставляли
Or the fierce lust that brings a dead fatigue.	Или лютую страсть, что приносит усталость мертвенную.
Amid her swift untold variety	Среди ее бесчисленного разнообразия быстрого
Something remained dissatisfied, ever the same	Что-то оставалось неудовлетворенным, вечно прежним,
And in the new saw only a face of the old,	И в новом видело лишь лицо старого,
For every hour repeated all the rest	Час извечно повторял другие часы
And every change prolonged the same unease.	И каждое изменение прежний дискомфорт продлевало.
A spirit of her self and aim unsure,	Дух, в себе самом неуверенный и в своей цели,
Tired soon of too much joy and happiness,	Устающий скоро от чересчур изобильного счастья и радости,
She needs the spur of pleasure and of pain	Она нуждалась в шпорах боли и удовольствия
And the native taste of suffering and unrest:	И родном вкусе страдания и беспокойства:
She strains for an end that never can she win.	Она стремилась к концу, которого завоевать никогда не могла,
A perverse savour haunts her thirsting lips:	Упрямый привкус ее жаждающие губы преследовал:
For the grief she weeps which came from her own choice,	Она о горе плакала, что приходило по ее собственной воле,
For the pleasure yearns that racked with wounds her breast;	Томилась по удовольствию, что изнуряло грудь ее ранами;
Aspiring to heaven she turns her steps towards hell.	Стремясь к небесам, она направляла свои шаги к аду.
Chance she has chosen and danger for playfellows;	Она избрала опасность и случай друзьями игр;
Fate's dreadful swing she has taken for cradle and seat.	Ужасное колебание судьбы она избрала колыбелью и сиденьем.
Yet pure and bright from the Timeless was her birth,	Однако чистым и светлым из Безвременного ее рождение было,
A lost world-rapture lingers in her eyes,	Утраченный мировой восторг в ее глазах медлит,
Her moods are faces of the Infinite:	Ее настроения - Бесконечного лица:
Beauty and happiness are her native right,	Красота и счастье - ее право врожденное,
And endless Bliss is her eternal home.	И нескончаемое Блаженство - ее вечный дом.
This now revealed its antique face of joy,	Это сейчас явило свой старинный лик радости,
A sudden disclosure to the heart of grief	Сердцу горя раскрытие внезапное,
Tempting it to endure and long and hope.	Искушающее его держаться, желать и надеяться.
Even in changing worlds bereft of peace,	Даже в мирах изменяющихся, мира лишенных,
In an air racked with sorrow and with fear	В воздухе, изнуренном горем и страхом,
And while his feet trod on a soil unsafe,	И когда его ноги по ненадежной почве ступали,
He saw the image of a happier state.	Он видел образ состояния более счастливого.
In an architecture of hieratic Space	В архитектуре Пространства священного,
Circling and mounting towards creation's tops,	Кружащего и восходящего к вершинам творения,
At a blue height which never was too high	В синих высях, что никогда не были слишком высокими
For warm communion between body and soul,	Для теплого общения между душою и телом,
As far as heaven, as near as thought and hope,	Такое далекое, как небо, такое близкое, как мысль и надежда,
Glimmered the kingdom of a griefless life.	Мерцало царство безгорестной жизни.
Above him in a new celestial vault	Над ним в новом своде небесном
Other than the heavens beheld by mortal eyes,	Ином, чем небеса, глазами созерцаемые смертными,
As on a fretted ceiling of the gods,	Как на лепном потолке богов,
An archipelago of laughter and fire,	Архипелаг смеха и огня,
Swam stars apart in a rippled sea of sky.	Плыли звезды отдельные в море неба рябящем.
Towered spirals, magic rings of vivid hue	Высились спирали, магические кольца живого оттенка,
And gleaming spheres of strange felicity	И сферы мерцающие странного счастья
Floated through distance like a symbol world.	Плыли сквозь дали как мир символический.
On the trouble and the toil they could not share,	Разделить тревогу и труд они не могли,
On the unhappiness they could not aid,	Они не могли в несчастье помочь,
Impervious to life's suffering, struggle, grief,	Недоступные страданию жизни, борьбе, горю,
Untarnished by its anger, gloom and hate,	Не запятнанные ее гневом и ненавистью,
Unmoved, untouched, looked down great visioned planes	Не задеваемые, не затрагиваемые, смотрели вниз видящие великие планы,
Blissful for ever in their timeless right.	Блаженные вовеки в своем вечном праве.
Absorbed in their own beauty and content,	Поглощенные в свое собственное удовлетворение и красоту,
Of their immortal gladness they live sure.	Они жили, в своем бессмертном довольстве уверенные.
Apart in their self-glory plunged, remote	Обособленные, в свою самославу погруженные, отдаленные,
Burning they swam in a vague lucent haze,	Горящие, они плыли в смутной светящейся дымке,
An everlasting refuge of dream-light,	Света-грезы убежища вечные,
A nebula of the splendours of the gods	Туманность великолепий богов,
Made from the musings of eternity.	Созданная из размышлений вечности.
Almost unbelievable by human faith,	Почти невероятные для человеческой веры,
Hardly they seemed the stuff of things that are.	Они с трудом представлялись веществом вещей существующих.
As through a magic television's glass	Словно сквозь магического телевидения стекло
Outlined to some magnifying inner eye	Для некоего увеличивающего внутреннего глаза очерченные,
They shone like images thrown from a far scene	Они светились как образы, из дальних мест посылаемые,
Too high and glad for mortal lids to seize.	Слишком высокие и довольные, чтоб улавливаться смертными веками.
But near and real to the longing heart	Но близки и реальны для сердца стремящегося
And to the body's passionate thought and sense	И для страстной мысли и чувства тела
Are the hidden kingdoms of beatitude.	Царства скрытые счастья.
In some close unattained realm which yet we feel,	В какой-то близкой недостигнутой области, которую мы все же чувствуем,
Immune from the harsh clutch of Death and Time,	Свободные от суровой хватки Смерти и Времени,
Escaping the search of sorrow and desire,	Избавленные от поисков желания и горя,
In bright enchanted safe peripheries	В светлых надежных перефериях чарующих
For ever wallowing in bliss they lie.	Они лежат, вечно в блаженстве купающиеся.
In dream and trance and muse before our eyes,	В грезе и трансе и размышлении перед нашими глазами,
Across a subtle vision's inner field,	Через внутреннее поле тонкого видения
Wide rapturous landscapes fleeting from the sight,	Широкие ландшафты восторженные, от зрения бегущие,
The figures of the perfect kingdom pass	Фигуры совершенных царств проходят
And behind them leave a shining memory's trail.	И за собой оставляют следы сияющей памяти.
Imagined scenes or great eternal worlds,	Воображенные сцены или миры великие вечные,
Dream-caught or sensed, they touch our hearts with their depths;	Мечтою ощущаемые или улавливаемые, они касаются наших сердец своими глубинами;
Unreal-seeming, yet more real than life,	Нереальными кажущиеся, все же, более реальны, чем жизнь,
Happier than happiness, truer than things true,	Счастливее счастья, вернее верных вещей,
If dreams these were or captured images,	Если б они были грезами или образами пойманными,
Dream's truth made false earth's vain realities.	Истина грезы сделала б земли напрасные реалии земли ложными.
In a swift eternal moment fixed there live	Там фиксированные в быстром вечном движении жили
Or ever recalled come back to longing eyes	Или всегда призываемые приходили назад к желающим страстно глазам
Calm heavens of imperishable Light,	Спокойные небеса нерушимого Света,
Illumined continents of violet peace,	Освещенные континенты покоя фиалкового,
Oceans and rivers of the mirth of God	Океаны и реки радости Бога
And griefless countries under purple suns.	И страны безгорестные под пурпурными солнцами.
This, once a star of bright remote idea	Это, когда-то звезда яркой далекой идеи
Or imagination's comet trail of dream,	Или кометы воображения хвост грезы,
Took now a close shape of reality.	Приняло сейчас близкую форму реальности.
The gulf between dream-truth, earth-fact was crossed,	Была пересечена бездна между грезой-истинной и землей-фактом,
The wonder-worlds of life were dreams no more;	Чудо-миры жизни грезами не были больше;
His vision made all they unveiled its own:	Его зрение сделало все, что они обнаружили, собственным:
Their scenes, their happenings met his eyes and heart	Их сцены, их происшествия встречали его глаза и его сердце
And smote them with pure loveliness and bliss.	И ударяли их чистой красой и блаженством.
A breathless summit region drew his gaze	Безветренный вершинный регион привлекал его взгляд,
Whose boundaries jutted into a sky of Self	Чьи границы вступали в небо Себя
And dipped towards a strange ethereal base.	И погружались к странной эфирной основе.
The quintessence glowed of Life's supreme delight.	Квинтэссенция восторга верховного Жизни пылала.
On a spiritual and mysterious peak	На духовном и мистическом пике
Only a miracle's high transfiguring line	Лишь чуда высокая трансфигурирующая линия
Divided life from the formless Infinite	Отделяла от бесформенного Бесконечного жизнь
And sheltered Time against eternity.	И напротив вечности давала кров Времени.
Out of that formless stuff Time mints his shapes;	Из этого бесформенного вещества Время свои формы чеканит;
The Eternal's quiet holds the cosmic act:	Покой Вечного владеет космическим действием:
The protean images of the World-Force	Многообразные облики Мировой Силы
Have drawn the strength to be, the will to last	Черпали силу быть, волю длиться
From a deep ocean of dynamic peace.	Из глубокого океана динамичного мира [покоя].
Inverting the spirit's apex towards life,	Перевертывая верхушку духа по направлению к жизни,
She spends the plastic liberties of the One	Она пластичные привилегии Одного посылает
To cast in acts the dreams of her caprice,	Бросить в действие ее каприза мечты,
His wisdom's call steadies her careless feet,	Зов его мудрости делает устойчивыми ее небрежные ноги,
He props her dance upon a rigid base,	Он поддерживает ее танец твердой основой,
His timeless still immutability	Его безвременная неизменность безмолвная
Must standardise her creation's miracle.	Должна стандартизировать ее творения чудо.
Out of the Void's unseeing energies	Из незрящих энергий Пустоты
Inventing the scene of a concrete universe,	Изобретая сцену конкретной вселенной,
By his thought she has fixed its paces, in its blind acts	Его мыслью она установила для вселенной место, в ее слепых действиях
She sees by flashes of his all-knowing Light.	Она видит вспышками его всезнающего Света.
At her will the inscrutable Supermind leans down	По ее воле непостижимый Суперразум склоняется вниз,
To guide her force that feels but cannot know,	Чтоб вести ее силу, что чувствует, но не может знать,
Its breath of power controls her restless seas	Его дыхание силы контролирует ее моря беспокойные,
And life obeys the governing Idea.	И управляющей Идее жизнь повинуется.
At her will, led by a luminous Immanence	По ее воле, ведомый Имманентностью светлой,
The hazardous experimenting Mind	Рискованный экспериментирующий Разум
Pushes its way through obscure possibles	Сквозь неясные возможности путь свой прокладывает
Mid chance formations of an unknowing world.	Среди случайных формаций мира неведающего.
Our human ignorance moves towards the Truth	Наше человеческое неведение движется к Истине,
That Nescience may become omniscient,	Это Незнание стать может всеведением,
Transmuted instincts shape to divine thoughts,	Трансмутированные инстинкты - приспособиться к божественным мыслям,
Thoughts house infallible immortal sight	Мысли - поселить непогрешимое бессмертное зрение
And Nature climb towards God's identity.	И Природа - взобраться к идентичности с Богом.
The Master of the worlds self-made her slave	Хозяин миров, ее рабом сам себя сделавший,
Is the executor of her fantasies:	Есть фантазий ее исполнитель:
She has canalised the seas of omnipotence;	Она направила в русло моря всемогущества;
She has limited by her laws the Illimitable.	Она ограничила своими законами Неограничиваемого.
The Immortal bound himself to do her works;	Ее работы Бессмертный обязал себя делать;
He labours at the tasks her Ignorance sets,	Он трудится над задачами, ее Неведением поставленными,
Hidden in the cape of our mortality.	Скрытый в плаще нашей смертности.
The worlds, the forms her goddess fancy makes	Миры, формы, что делает ее богиня-фантазия,
Have lost their origin on unseen heights:	Свой источник утратили, лежащий на незримых высотах:
Even severed, straying from their timeless source,	Даже разлученные, отбившиеся от своего источника вечного,
Even deformed, obscure, accursed and fallen,-	Даже деформированные, затемненные, проклятые, падшие, -
Since even fall has its perverted joy	Поскольку даже падение имеет свою извращенную радость,
And nothing she leaves out that serves delight,-	А она ничего не упустит, что служит восторгу, -
These too can to the peaks revert or here	Они тоже могли к пикам вернуться или же здесь
Cut out the sentence of the spirit's fall,	Отсечь приговор падения духа,
Recover their forfeited divinity.	Свою божественность вернуть конфискованную.
At once caught in an eternal vision's sweep	Сразу пойманные в вечного видения взмахе
He saw her pride and splendour of highborn zones	Он увидел ее гордость и великолепие высокородных зон
And her regions crouching in the nether deeps.	И ее регионы, пресмыкающиеся в нижних глубинах.
Above was a monarchy of unfallen self,	Свыше была монархия не павшего себя,
Beneath was the gloomy trance of the abyss,	Внизу был транс мрачный пучины,
An opposite pole or dim antipodes.	Противоположный полюс или антипод смутный.
There were vasts of the glory of life's absolutes:	Там были абсолютов жизни обширности славы:
All laughed in a safe immortality	Все смеялось в безопасном бессмертии
And an eternal childhood of the soul	И вечном детстве души
Before darkness came and pain and grief were born	До того, как пришла тьма и горе и боль рождены были,
Where all could dare to be themselves and one	Где все могло сметь быть собой и одним
And Wisdom played in sinless innocence	И Мудрость играла в безгрешной невинности
With naked Freedom in Truth's happy sun.	С обнаженной Свободой в счастливом солнце Истины.
There were worlds of her laughter and dreadful irony,	Там были миры ее смеха и ужасной иронии,
There were fields of her taste of toil and strife and tears;	Там были поля ее пробы, труда, борьбы, слез;
Her head lay on the breast of amorous Death,	Ее голова лежала на груди Смерти влюбленной,
Sleep imitated awhile extinction's peace.	Какое-то время сон имитировал покой угасания.
The light of God she has parted from his dark	Свет Бога она отделила от его тьмы,
To test the savour of bare opposites.	Чтобы попробовать вкус противоположностей голых.
Here mingling in man's heart their tones and hues	Здесь, смешивая в человеческом сердце их тона и оттенки,
Have woven his being's mutable design,	Соткала изменчивую композицию его существа,
His life a forward-rippling stream in Time,	Его жизни поток, вперед струящийся во Времени,
His nature's constant fixed mobility,	Его природы постоянную подвижность фиксированную,
His soul a moving picture's changeful film,	Его души движущуюся картинку перемен полного фильма,
His cosmos-chaos of personality.	Его космос-хаос персональности.
The grand creatrix with her cryptic touch	Грандиозная созидательница своим касанием таинственным
Has turned to pathos and power being's self-dream,	Повернула к силе и пафосу самомечту существа,
Made a passion-play of its fathomless mystery.	Страстную игру из его бездонной мистерии сделала.
But here were worlds lifted half-way to heaven.	Но здесь были миры, наполовину к небесам поднятые.
The Veil was there but not the Shadowy Wall;	Была там Вуаль, но не Тенистая Стена;
In forms not too remote from human grasp	В формах, не слишком далеких от человеческой хватки,
Some passion of the inviolate purity	Некая страсть чистоты неиспорченной
Broke through, a ray of the original Bliss.	Пробивалась, Блаженства изначального луч.
Heaven's joys might have been earth's if earth were pure.	Радости неба могли б стать земли, если б земля была чистой.
There could have reached our divinised sense and heart	Там могли достигнуть наши обожествленные чувство и сердце
Some natural felicity's bright extreme,	Какого-то естественного счастья крайности яркой,
Some thrill of Supernature's absolutes:	Какого-то трепета абсолютностей Суперприроды:
All strengths could laugh and sport on earth's hard roads	Все силы могли бы смеяться и забавляться на твердых дорогах земли
And never feel her cruel edge of pain,	И никогда не чувствовать жестокого лезвия боли,
All love could play and nowhere Nature's shame.	Вся любовь могла бы играть и нигде бы не было срама Природы.
But she has stabled her dreams in Matter's courts	Но во дворах Материи она свои грезы поставила
And still her doors are barred to things supreme.	И ее двери пока закрыты для высших вещей.
These worlds could feel God's breath visiting their tops;	Эти миры могли чувствовать дыхание Бога, вершины их посещающее;
Some glimmer of the Transcendent's hem was there.	Там был некий проблеск каймы Трансцендентального.
Across the white aeonic silences	Через вековечные молчания белые
Immortal figures of embodied joy	Воплощенной радости фигуры бессмертные
Traversed wide spaces near to eternity's sleep.	Пересекали пространства широкие близко к сну вечности.
Pure mystic voices in beatitude's hush	Чистые мистические голоса в тишине счастья
Appealed to Love's immaculate sweetnesses,	Взывали к Любви незапятнанным сладостям,
Calling his honeyed touch to thrill the worlds,	Призывая ее касание медовое миры взволновать,
His blissful hands to seize on Nature's limbs,	Ее блаженные руки - ухватить члены Природы,
His sweet intolerant might of union	Ее сладкую нетерпимую мощь единения -
To take all beings into his saviour arms,	В свои руки спасительные взять всех существ,
Drawing to his pity the rebel and the waif	Привлекая к ее жалости бунтаря и покинутого,
To force on them the happiness they refuse.	Навязать им счастье, ими отвергнутое.
A chant hymeneal to the unseen Divine,	Незримому Божеству брачный гимн,
A flaming rhapsody of white desire	Пламенеющая рапсодия желания белого
Lured an immortal music into the heart	Соблазняла бессмертную музыку в сердце
And woke the slumbering ear of ecstasy.	И будила дремлющее ухо экстаза.
A purer, fierier sense had there its home,	Более чистое, более пылкое чувство там имело свой дом,
A burning urge no earthly limbs can hold;	Жгущий толчок, который удержать земные члены не могут;
One drew a large unburdened spacious breath	Там дышалось широким, сбросившим бремя просторным дыханием
And the heart sped from beat to rapturous beat.	И сердце спешило от удара к удару восторженному.
The voice of Time sang of the Immortal's joy;	Голос Времени Пел о Бессмертия радости;
An inspiration and a lyric cry,	Вдохновение и лирический крик,
The moments came with ecstasy on their wings;	Мгновения приходили с экстазом на их крыльях;
Beauty unimaginable moved heaven-bare	Красота невообразимая двигалась, небесно нагая,
Absolved from boundaries in the vasts of dream;	Освобожденная от границ в ширях грезы;
The cry of the Birds of Wonder called from the skies	С небес крик Птиц Удивительного звал
To the deathless people of the shores of Light.	К бессмертным народам берегов Света.
Creation leaped straight from the hands of God;	Творение прыгало прямо из рук Бога;
Marvel and rapture wandered in the ways.	Чудо и восторг скитались в дорогах.
Only to be was a supreme delight,	Только лишь быть уже было высшим восторгом,
Life was a happy laughter of the soul	Жизнь была счастливым смехом души
And Joy was king with Love for minister.	И Радость была царем, с Любовью - министром.
The spirit's luminousness was bodied there.	Светлость духа воплощена была там.
Life's contraries were lovers or natural friends	Противоположности жизни были влюбленными или друзьями естественными
And her extremes keen edges of harmony:	И ее крайности - гармонии острыми лезвиями:
Indulgence with a tender purity came	Поблажка с мягкой чистотой приходила
And nursed the god on her maternal breast:	И вскармливала бога на ее материнской груди:
There none was weak, so falsehood could not live;	Там никто не был слаб, поэтому ложь не могла жить;
Ignorance was a thin shade protecting light,	Неведение было тонкою тенью, защищающей свет,
Imagination the free-will of Truth,	Воображение - свободной волей Истины,
Pleasure a candidate for heaven's fire;	Наслаждение - кандидатом на огонь неба;
The intellect was Beauty's worshipper,	Интеллект был Красоты почитателем,
Strength was the slave of calm spiritual law,	Сила была рабой спокойного закона духовного,
Power laid its head upon the breasts of Bliss.	Могущество свою голову клало на груди Блаженства.
There were summit-glories inconceivable,	Там были вершинные славы непостижимого,
Autonomies of Wisdom's still self-rule	Автономии безмолвного самоуправления Мудрости
And high dependencies of her virgin sun,	И высокие сателлиты ее девственного солнца,
Illumined theocracies of the seeing soul	Освещенные теократии зрящей души,
Throned in the power of the Transcendent's ray.	Возведенные на трон в силе луча Трансцендентального.
A vision of grandeurs, a dream of magnitudes	Грандиозностей зрелище, греза огромностей
In sun-bright kingdoms moved with regal gait:	В солнечно-ярких царствах двигались королевской походкой:
Assemblies, crowded senates of the gods,	Ассамблеи, переполненные сенаты богов,
Life's puissances reigned on seats of marble will,	Жизни могущества царили на тронах мраморной воли,
High dominations and autocracies	Высокие власти и автократии
And laurelled strengths and armed imperative mights.	И силы увенчанные, и вооруженные императивные мощи.
All objects there were great and beautiful,	Все объекты там великими и прекрасными были,
All beings wore a royal stamp of power.	Все существа носили печать королевскую силы.
There sat the oligarchies of natural Law,	Там сидели олигархии Закона природного,
Proud violent heads served one calm monarch brow:	Гордые буйные головы служили одному челу монарха спокойному:
All the soul's postures donned divinity.	Все состояния души надевали божественность.
There met the ardent mutual intimacies	Там встречались пылкие взаимные близости
Of mastery's joy and the joy of servitude	Радости власти и радости рабства,
Imposed by Love on Love's heart that obeys	Навязанные Любовью сердцу Любви, что повинуется,
And Love's body held beneath a rapturous yoke.	И телу Любви, под восторженным ярмом удерживаемым.
All was a game of meeting kinglinesses.	Все было игрою встречающихся царственностей.
For worship lifts the worshipper's bowed strength	Ибо поклонение поднимает поклоняющегося склоненную силу
Close to the god's pride and bliss his soul adores:	Близко к гордости бога и блаженству, что его душа обожает:
The ruler there is one with all he rules;	Правитель там един со всеми, кем он управляет;
To him who serves with a free equal heart	Для того, кто служит с ровным сердцем свободным,
Obedience is his princely training's school,	Повиновение есть его царского обучения школа,
His nobility's coronet and privilege,	Его благородства корона и привилегия,
His faith is a high nature's idiom,	Его вера - идиома высокой натуры,
His service a spiritual sovereignty.	Его служение - духовный суверенитет.
There were realms where Knowledge joined creative Power	Там были царства, где Знание объединено с созидательной Силой
In her high home and made her all his own:	В ее доме высоком и всю ее своей собственной делает:
The grand Illuminate seized her gleaming limbs	Грандиозный Сияющий ее мерцающие члены захватывает
And filled them with the passion of his ray	И наполняет их его луча страстью,
Till all her body was its transparent house	Пока все ее тело не станет его домом прозрачным
And all her soul a counterpart of his soul.	И вся ее душа - его души копией.
Apotheosised, transfigured by wisdom's touch,	Обожествленные, трансфигурированные касанием мудрости
Her days became a luminous sacrifice;	Ее дни стали подношением светлым;
An immortal moth in happy and endless fire,	Бессмертным мотыльком в счастливом нескончаемом пламени,
She burned in his sweet intolerable blaze.	Она горела в его нестерпимом сладостном блеске.
A captive Life wedded her conqueror.	Плененная Жизнь, за ее завоевателя выданная.
In his wide sky she built her world anew;	В его небе широком она свой мир построила наново;
She gave to mind's calm pace the motor's speed,	Она дала спокойному шагу ума скорость машины,
To thinking a need to live what the soul saw,	Мыслящему - нужду жить тем, что видит душа,
To living an impetus to know and see.	Живущему - стремление видеть и знать.
His splendour grasped her, her puissance to him clung;	Его великолепие поймало ее, за него ее могущество хваталось;
She crowned the Idea a king in purple robes,	Она короновала Идею, в мантиях пурпурных царя,
Put her magic serpent sceptre in Thought's grip,	В руки Истины возложила свой змеиный магический скипетр,
Made forms his inward vision's rhythmic shapes	Сделала формы его внутреннего видения ритмичными обликами
And her acts the living body of his will.	И свои действия - телом живым его воли.
A flaming thunder, a creator flash,	Пылающий гром, вспышка создателя,
His victor Light rode on her deathless Force;	Его победный Свет скакал на ее Силе бессмертной;
A centaur's mighty gallop bore the god.	Кентавра могучий галоп нес бога.
Life throned with mind, a double majesty.	Жизнь, на трон возведенная с разумом, двойное величие.
Worlds were there of a happiness great and grave	Там были миры великого счастья и миры мрачные,
And action tinged with dream, laughter with thought,	И деятельность, мечтою окрашенная, смех - мыслью,
And passion there could wait for its desire	И страсть там могла своего желания ждать,
Until it heard the near approach of God.	Пока не услышит рядом приближение Бога.
Worlds were there of a childlike mirth and joy;	Там были миры детского веселья и радости;
A carefree youthfulness of mind and heart	Беззаботная юность сердца и разума
Found in the body a heavenly instrument;	Тело находили инструментом небесным;
It lit an aureate halo round desire	Он освещал золотистое гало вокруг желания
And freed the deified animal in the limbs	И освобождал обожествленное животное в членах
To divine gambols of love and beauty and bliss.	К божественным прыжкам любви, красоты и блаженства.
On a radiant soil that gazed at heaven's smile	На сияющей почве, чти всматривалась в улыбку небес,
A swift life-impulse stinted not nor stopped:	Быстрый жизненный импульс не ограничивался и не останавливался:
It knew not how to tire; happy were its tears.	Он не знал, что такое усталость: его слезы были счастливы.
There work was play and play the only work,	Там работа была игрой, а игра - работой единственной,
The tasks of heaven a game of godlike might:	Задачи небес - богоподобной мощи забавой:
A celestial bacchanal for ever pure,	Небесная вакханалия, чистая вечно,
Unstayed by faintness as in mortal frames	Не останавливаемая слабостью, как в смертных каркасах,
Life was an eternity of rapture's moods:	Жизнь была вечностью настроений восторга:
Age never came, care never lined the face.	Не приходила никогда старость и лицо не омрачала забота.
Imposing on the safety of the stars	На безопасность звезд простирая
A race and laughter of immortal strengths,	Гонку и смех смертных сил,
The nude god-children in their play-fields ran	Голые боги-дети на своих полях для игр бегали,
Smiting the winds with splendour and with speed;	Ударяя ветра великолепием и скоростью;
Of storm and sun they made companions,	Компаньонов они делали из шторма и солнца,
Sported with the white mane of tossing seas,	Вздымающихся морей белой гривой играли,
Slew distance trampled to death under their wheels	Убивали дали, до-смерти затоптанные, под своими колесами
And wrestled in the arenas of their force.	И состязались на аренах их силы.
Imperious in their radiance like the suns	Как солнца в своем сиянии властные,
They kindled heaven with the glory of their limbs	Они зажигали небеса славой их членов,
Flung like a divine largess to the world.	Бросаемой как щедрый дар миру божественный.
A spell to force the heart to stark delight,	Чары, заставляющие сердце застыть от восторга,
They carried the pride and mastery of their charm	Они несли своего очарования гордость и власть,
As if Life's banner on the roads of Space.	Как знамя Жизни на дорогах Пространства.
Ideas were luminous comrades of the soul;	Идеи светлыми товарищами были души;
Mind played with speech, cast javelins of thought,	Разум играл речью, бросал копья мысли,
But needed not these instruments' toil to know;	Но не нуждался в этих инструментов труде, чтобы знать;
Knowledge was Nature's pastime like the rest.	Знание было приятным времяпрепровождением Природы, как отдых.
Investitured with the fresh heart's bright ray,	Облаченный в свежий яркий луч сердца,
An early God-instinct's child inheritors,	Раннего Богоинстинкта дети-наследники,
Tenants of the perpetuity of Time	Арендаторы вечности Времени,
Still thrilling with the first creation's bliss,	Но уже трепещущие с блаженством творения первого,
They steeped existence in their youth of soul.	Они погружали существование в свою юность души.
An exquisite and vehement tyranny,	Утонченная и неистовая тирания,
The strong compulsion of their will to joy	Энергичное принуждение их воли к радости
Poured smiling streams of happiness through the world.	Лило улыбающиеся потоки счастья сквозь мир.
There reigned a breath of high immune content,	Там царило дыхание незатрагиваемого довольства высокого,
A fortunate gait of days in tranquil air,	Счастливый марш дней в спокойном воздухе,
A flood of universal love and peace.	Универсальной любви половодье и мира.
A sovereignty of tireless sweetness lived	Суверенитет неутомимой сладости жил,
Like a song of pleasure on the lips of Time.	Как песнь удовольствия на устах Времени.
A large spontaneous order freed the will,	Обширный спонтанный порядок освобождал волю,
A sun-frank winging of the soul to bliss,	Души солнечно-искренний полет крылатый к блаженству,
The breadth and greatness of the unfettered act	Ширина и величие не закованного в кандалы действия
And the swift fire-heart's golden liberty.	И огненного быстрого сердца золотая свобода.
There was no falsehood of soul-severance,	Там не было лжи разобщения душ,
There came no crookedness of thought or word	Там не было искривленности мысли иль слова,
To rob creation of its native truth;	Что украла б у творения его прирожденную истину;
All was sincerity and natural force.	Все было искренностью и естественной силой.
There freedom was sole rule and highest law.	Там свобода была единственным правилом и высшим законом.
In a happy series climbed or plunged these worlds:	В счастливом ряду восходили или спускались эти миры:
In realms of curious beauty and surprise,	В царствах странной красоты и сюрприза,
In fields of grandeur and of titan power,	В полях грандиозности и титанической силы,
Life played at ease with her immense desires.	Жизнь играла легко с ее желаниями огромными.
A thousand Edens she could build nor pause;	Тысячи Эдемов она могла без передышки построить;
No bound was set to her greatness and to her grace	Никаких оков не было для ее величия и для ее грации
And to her heavenly variety.	И для ее небесного разнообразия.
Awake with a cry and stir of numberless souls,	Пробудившаяся с криком и движением бесчисленных душ,
Arisen from the breast of some deep Infinite,	Поднявшаяся из груди Бесконечности какой-то глубокой,
Smiling like a new-born child at love and hope,	Улыбающаяся, как новорожденное дитя в любви и надежде,
In her nature housing the Immortal's power,	В своей природе поселяющая силу Бессмертного,
In her bosom bearing the eternal Will,	В своей груди несущая вечную Волю,
No guide she needed but her luminous heart:	Ни в каком гиде она не нуждалась, кроме своего светлого сердца:
No fall debased the godhead of her steps,	Божественность ее шагов никакое падение не портило,
No alien Night had come to blind her eyes.	Никакая чуждая Ночь не могла прийти ее глаза ослепить.
There was no use for grudging ring or fence;	Там было не нужно не дозволяющее кольцо изгороди;
Each act was a perfection and a joy.	Каждый акт был совершенством и радостью.
Abandoned to her rapid fancy's moods	Оставленная на настроения своей быстрой фантазии
And the rich coloured riot of her mind,	И богатый многоцветный бунт своего разума,
Initiate of divine and mighty dreams,	Посвященная в божественные и могучие грезы,
Magician builder of unnumbered forms	Могучая строительница бесчисленных форм,
Exploring the measures of the rhythms of God,	Размеры ритмов Бога исследующая,
At will she wove her wizard wonder-dance,	По своей воле она ткала свой чудо-танец волшебный,
A Dionysian goddess of delight,	Дионисская Богиня восторга,
A Bacchant of creative ecstasy.	Созидательного экстаза Вакханка.
This world of bliss he saw and felt its call,	Этот мир блаженства он видел и зов его чувствовал,
But found no way to enter into its joy;	Но не находил пути, чтоб вступить в его радость;
Across the conscious gulf there was no bridge.	Через сознательную бездну там моста не было.
A darker air encircled still his soul	Более темный воздух все еще окружал его душу,
Tied to an image of unquiet life.	К образу беспокойной жизни привязанную.
In spite of yearning mind and longing sense,	Вопреки стремящемуся разуму и чувству томящемуся,
To a sad Thought by grey experience formed	Унылой Мысли, сформированной опытом серым,
And a vision dimmed by care and sorrow and sleep	И зрению, которое от заботы, печали и сна становится тусклым,
All this seemed only a bright desirable dream	Все это казалось лишь яркою желанною грезой,
Conceived in a longing distance by the heart	В тоскующей дали представленной сердцем
Of one who walks in the shadow of earth-pain.	Того, кто идет в тени земного страдания.
Although he once had felt the Eternal's clasp,	Хотя он однажды ощутил объятия Вечного,
Too near to suffering worlds his nature lived,	Слишком близко к страдающим мирам его природа жила,
And where he stood were entrances of Night.	И там, где стоял он, начинались владения Ночи.
Hardly, too close beset by the world's care,	С трудом, чересчур тесно окруженная заботою мира
Can the dense mould in which we have been made	Может густая форма, в которой мы были отлиты,
Return sheer joy to joy, pure light to light.	Возвращать чистую радость радости, свет - свету.
For its tormented will to think and live	Ибо ее мучимое желание думать и жить
First to a mingled pain and pleasure woke	Сперва к смешанным боли и удовольствию пробуждается,
And still it keeps the habit of its birth:	Но еще она хранит своего рождения привычку:
A dire duality is our way to be.	Дуальность ужасная - наш способ быть.
In the crude beginnings of this mortal world	В незрелых началах этого смертного мира
Life was not nor mind's play nor heart's desire.	Ни жизни не было, ни игры разума, ни желания сердца.
When earth was built in the unconscious Void	Когда земля была построена в Пустоте бессознательной
And nothing was save a material scene,	И ничего кроме материальной сцены не было,
Identified with sea and sky and stone	Идентифицированные с морем, небом и камнем
Her young gods yearned for the release of souls	Ее юные боги стремились высвободить души,
Asleep in objects, vague, inanimate.	Спящие в объектах, безжизненные, смутные.
In that desolate grandeur, in that beauty bare,	В той грандиозности необитаемой, в той красоте голой,
In the deaf stillness, mid the unheeded sounds,	В полном безмолвии, среди никем не слышимых звуков,
Heavy was the uncommunicated load	Тяжелым было бремя не переданное
Of Godhead in a world that had no needs;	Богини в мире, что не имел нужд;
For none was there to feel or to receive.	Ибо никого не было там, чтобы получать или чувствовать.
This solid mass which brooked no throb of sense	Эта масса сплошная, которая не выносила биения чувства,
Could not contain their vast creative urge:	Не могла вмещать их обширный созидательный импульс:
Immersed no more in Matter's harmony,	В гармонию Материи не погруженный более
The Spirit lost its statuesque repose.	Дух утратил свой сон статуи застывшей.
In the uncaring trance it groped for sight,	В безразличном трансе он искал ощупью зрение,
Passioned for the movements of a conscious heart,	Ощущал страсть к движениям сердца сознательного,
Famishing for speech and thought and joy and love,	Жаждал радости, речи, мысли, любви,
In the dumb insensitive wheeling day and night	В немых бесчувственных кружащих дне и ночи
Hungered for the beat of yearning and response.	Томился по удару стремления и отклика.
The poised inconscience shaken with a touch,	Уравновешенное несознание сотряслось прикасанием,
The intuitive Silence trembling with a name,	Интуитивная Тишина, дрожащая именем,
They cried to Life to invade the senseless mould	Они кричали Жизни, зовя ее вторгнуться в оболочку бесчувственную
And in brute forms awake divinity.	И пробудить в грубых формах божественность.
A voice was heard on the mute rolling globe,	Голос был слышен на немом земном шаре кружащемся,
A murmur moaned in the unlistening Void.	Бормотание в Пустоте неслушающей жаловалось.
A being seemed to breathe where once was none:	Существо, казалось, дышит там, где когда-то никого не было:
Something pent up in dead insentient depths,	Что-то, заточенное в мертвых глубинах бесчувственных,
Denied conscious existence, lost to joy,	Чему в сознательном существовании отказано, потерянное для радости,
Turned as if one asleep since dateless time.	Повернулось, словно спящий со времен незапамятных.
Aware of its own buried reality,	Свою собственную похороненную реальность осознающее,
Remembering its forgotten self and right,	Вспоминающее свою забытую самость и право,
It yearned to know, to aspire, to enjoy, to live.	Оно тянулось знать, стремиться, наслаждаться, жить.
Life heard the call and left her native light.	Жизнь слышала зов и оставила свой родной свет.
Overflowing from her bright magnificent plane	Изливаясь из своего яркого плана величественного
On the rigid coil and sprawl of mortal Space,	На жесткое кольцо и неуклюжую позу смертного Пространства,
Here too the gracious great-winged Angel poured	Здесь тоже милосердный великокрылый Ангел лил
Her splendour and her swiftness and her bliss,	Свое великолепие, свою быстроту и блаженство,
Hoping to fill a fair new world with joy.	Надеясь заполнить прекрасный новый мир радостью.
As comes a goddess to a mortal's breast	Как к груди смертного приходит богиня
And fills his days with her celestial clasp,	И его дни наполняет своим небесным объятием,
She stooped to make her home in transient shapes;	Она спустилась, чтобы сделать в преходящих формах свой дом;
In Matter's womb she cast the Immortal's fire,	В лоно Материи она бросила пламя Бессмертного,
In the unfeeling Vast woke thought and hope,	В нечувствующей Пустоте разбудила мысль и надежду,
Smote with her charm and beauty flesh and nerve	Своим очарованием и своей красотой ударила плоть и нерв
And forced delight on earth's insensible frame.	И навязала восторг бессознательному каркасу земли.
Alive and clad with trees and herbs and flowers	Живое и одетое деревьями, цветами и травами
Earth's great brown body smiled towards the skies,	Земли коричневое великое тело небесам улыбалось,
Azure replied to azure in the sea's laugh;	В смехе моря лазурь отвечала лазури;
New sentient creatures filled the unseen depths,	Новые создания чувствующие невидимые глубины заполнили,
Life's glory and swiftness ran in the beauty of beasts,	Жизни слава и быстрота текла в красоте зверей,
Man dared and thought and met with his soul the world.	Человек смел, думал и встречал своей душой мир.
But while the magic breath was on its way,	Но когда магическое дыхание было в пути,
Before her gifts could reach our prisoned hearts,	До того, как ее дары смогли достичь наших сердец заточенных,
A dark ambiguous Presence questioned all.	Темное неясное Присутствие все подвергло сомнению.
The secret Will that robes itself with Night	Тайная Воля, что на себя Ночь надевает
And offers to spirit the ordeal of the flesh,	И предлагает духу тяжелое испытание плоти,
Imposed a mystic mask of death and pain.	Навязала мистическую маску смерти и боли.
Interned now in the slow and suffering years	В медленных и страдающих годах сейчас ограниченный
Sojourns the winged and wonderful wayfarer	Проживает чудесный странник крылатый
And can no more recall her happier state,	И больше не может ее более счастливое состояние вернуть,
But must obey the inert Inconscient's law,	Но должен инертного Несознания повиноваться закону,
Insensible foundation of a world	Бесчувственного фундамента мира,
In which blind limits are on beauty laid	В котором на красоту слепые границы возложены
And sorrow and joy as struggling comrades live.	И горе и радость живут как товарищи борющиеся.
A dim and dreadful muteness fell on her:	Смутная и страшная немота легла на нее:
Abolished was her subtle mighty spirit	Ее тонкий могучий дух был отменен
And slain her boon of child-god happiness,	И убито ее благо счастья бога-ребенка,
And all her glory into littleness turned	И вся ее слава превращена в малость,
And all her sweetness into a maimed desire.	И вся ее сладость - в желание увечное.
To feed death with her works is here life's doom.	Вскармливать смерть своими работами - здесь удел жизни.
So veiled was her immortality that she seemed,	Так завуалировано ее бессмертие было, что казалась она
Inflicting consciousness on unconscious things,	Навязывающим сознание вещам несознательным
An episode in an eternal death,	Эпизодом в вечной смерти,
A myth of being that must for ever cease.	Мифом бытия, что должно всегда прекращаться.
Such was the evil mystery of her change.	Такова была злая мистерия ее перемены.
End of Canto Three	Конец песни третьей

Оглавление сервера по Интегральной Йоге