Шри Ауробиндо, "Савитри: Легенда и Символ"

Книга Четвертая

Sri Aurobindo, "Savitri: a Legend and a Symbol"

Book Four

Book Four	КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
THE BOOK OF BIRTH AND QUEST	Книга рождения и поиска
Canto I	Песнь первая
THE BIRTH AND CHILDHOOD OF THE FLAME	Рождение и детство Пламени
A maenad of the cycles of desire	Менада циклов желания,
Around a Light she must not dare to touch,	Вокруг Светила, которого не смеет касаться,
Hastening towards a far-off unknown goal	Спеша к далекой, неведомой цели,
Earth followed the endless journey of the Sun.	Земля следовала за бесконечным путешествием Солнца.
A mind but half-awake in the swing of the void	Разум, но полупроснувшийся, в качании пустоты
On the bosom of Inconscience dreamed out life	На груди Несознания выдумывал жизнь
And bore this finite world of thought and deed	И нес этот конечный мир мысли и дела
Across the immobile trance of the Infinite.	Сквозь неподвижный транс Бесконечности.
A vast immutable silence with her ran:	Обширное и неизменное с нею бежало молчание:
Prisoner of speed upon a jewelled wheel.	Пленница скорости на украшенном драгоценностями колесе,
She communed with the mystic heart in Space.	Она общалась с мистическим сердцем в Пространстве.
Amid the ambiguous stillness of the stars	Среди неясной тишины звезд
She moved towards some undisclosed event	Она к какому-то нераскрытому событию двигалась
And her rhythm measured the long whirl of Time.	И ее ритм отмерял долгое кружение Времени.
In ceaseless motion round the purple rim	В непрестанном вращении по пурпурному ободу
Day after day sped by like coloured spokes,	День за днем спешил как спицы расцвеченные,
And through a glamour of shifting hues of air	И сквозь чары переменчивых воздушных оттенков
The seasons drew in linked significant dance	Сезоны шествовали в связном многозначительном танце
The symbol pageant of the changing year.	Символическим карнавалом изменяющегося года.
Across the burning langour of the soil	Сквозь горячее томление почвы
Paced Summer with his pomp of violent noons	Шагало Лето в своей пышности неистовых полдней
And stamped his tyranny of torrid light	И штамповало свою тиранию знойного света
And the blue seal of a great burnished sky.	И голубую печать огромного блестящего неба.
Next through its fiery swoon or clotted knot	Затем сквозь его огненный обморок и спекшийся узел
Rain-tide burst in upon torn wings of heat,	Поток дождя ворвался на изорванных крыльях жары,
Startled with lightnings air's unquiet drowse,	Вспугнул молниями дрему беспокойную воздуха,
Lashed with life-giving streams the torpid soil,	Хлестал животворными струями оцепенелую землю,
Overcast with flare and sound and storm-winged dark	Закрылись за вспышками, шумом и штормокрылою мглой
The star-defended doors of heaven's dim sleep,	Звездные двери небесного смутного сна
Or from the gold eye of her paramour	И от золотого глаза ее возлюбленного
Covered with packed cloud-veils the earth's brown face.	Скрылся затянутый пеленой туч земли коричневый лик.
Armies of revolution crossed the time-field,	Армии революции пересекали поле времени,
The clouds' unending march besieged the world,	Туч нескончаемый марш осаждал мир,
Tempests' pronunciamentos claimed the sky	Голос бури требовал неба
And thunder drums announced the embattled gods.	И громовые барабаны возвещали боевой строй богов.
A traveller from unquiet neighbouring seas	Путник из беспокойных соседних морей,
The dense-maned monsoon rode neighing through earth's hours:	Густогривый муссон со ржанием скакал сквозь земные часы;
Thick now the emissary javelins:	Толсты ныне копья посланцев:
Enormous lightnings split the horizon's rim	Огромные молнии расщепляли обод горизонта
And, hurled from the quarters as from contending camps,	И, швыряемые с разных сторон как из соперничающих лагерей,
Married heaven's edges steep and bare and blind:	Соединяли края неба, крутые, нагие и темные:
A surge and hiss and onset of huge rain,	Волны, свист, натиск проливного дождя,
The long straight sleet-drift, clamours of winged storm-charge,	Дождя со снегом полотна, рев полета штормового заряда,
Throngs of wind-faces, rushing of wind-feet	Толпы лиц ветра, бег ног ветра,
Hurrying swept through the prone afflicted plains:	Спешащих промчаться по распростертым долинам:
Heaven's waters trailed and dribbled through the drowned land.	Воды небес свисали и сеялись над залитыми странами.
Then all was a swift stride, a sibilant race,	Все было быстрым бегом, свистящим потоком,
Or all was tempest's shout and water's fall.	Криком бури, падением воды.
A dimness sagged on the grey floor of day,	Муть моросила на серый пол дня,
Its dingy sprawling length joined morn to eve,	Его тусклая протяженность соединяла утро и вечер,
Wallowing in sludge and shower it reached black dark.	Погружаясь в слякоть и ливень, он достигал черной мглы.
Day a half darkness wore as its dull dress.	День носил сумерки как скучное платье.
Light looked into dawn's tarnished glass and met	Свет гляделся в стекло ненастного утра, встречая
Its own face there, twin to a half-lit night's:	Свой собственный лик, близнеца полуосвещенного облика ночи:
Downpour and drip and seeping mist swayed all	Ливень, влажный туман и моросящий дождь правили всем
And turned dry soil to bog and reeking mud:	И превратили иссохшую землю в болото и парящую грязь:
Earth was a quagmire, heaven a dismal block.	Земля стала трясиной, небо - глыбой тяжелой.
None saw through dank drenched wicks the dungeon sun,	Промозглыми неделями не видно заточенного солнца.
Even when no turmoil vexed air's sombre rest,	Даже когда стихал шум, досаждавший покою мрачному воздуха,
Or a faint ray glimmered through weeping clouds	Или слабый луч сквозь плачущие облака пробивался,
As a sad smile gleams veiled by returning tears,	Словно печальная улыбка блеснувшая, скрытая возвращением слез,
All promised brightness failed at once denied	Всеобещающая яркость тотчас же скрывалась
Or, soon condemned, died like a brief-lived hope.	Или, наскоро приговоренная, умирала мимолетной надеждой.
Then a last massive deluge thrashed dead mire	И новый массив хлестал мертвую грязь,
And a subsiding mutter left all still,	И падающее бормотание тишину прекращало,
Or only the muddy creep of sinking floods	Лишь затопляющего половодья содрогание грязи,
Or only a whisper and green toss of trees.	Лишь шелест и зеленое метание деревьев.
Earth's mood now changed; she lay in lulled repose,	Но вот настроение Земли изменилось; она, убаюканная покоем, лежала,
The hours went by with slow contented tread:	Часы проходили довольной, медленной поступью:
A wide and tranquil air remembered peace,	Просторный и спокойный воздух вспомнил мир,
Earth was the comrade of a happy sun.	Земля стала товарищем счастливого солнца.
A calmness neared as of the approach of God,	Пришла тишина как приближение Бога,
A light of musing trance lit soil and sky.	Свет размышляющего транса лежал на земле и на небе,
And an identity and ecstasy	И тождество и экстаз
Filled meditation's solitary heart.	Наполняли медитации уединенное сердце.
A dream loitered in the dumb mind of Space,	В немом разуме Пространства медлила греза,
Time opened its chambers of felicity,	Время раскрыло свои кладовые блаженства,
An exaltation entered and a hope:	Вошли восторг и надежда:
An inmost self looked up to a heavenlier height,	Сокровенная самость глядела в небесные выси,
An inmost thought kindled a hidden flame	Сокровенная мысль зажгла скрытое пламя,
And the inner sight adored an unseen sun.	И внутренний взор поклонялся незримому солнцу.
Three thoughtful seasons passed with shining tread	Сияющей поступью прошли три сезона задумчивых
And scanning one by one the pregnant hours	И, наблюдая один за другим полные смысла часы,
Watched for a flame that lurked in luminous depths,	Поджидали пламя, затаившееся в светлых глубинах,
The vigil of some mighty birth to come.	Грядущего бодрствования некоего могучего рождения.
Autumn led in the glory of her moons	Осень в славу ее лун вела
And dreamed in the splendour of her lotus pools	И грезила в пышности своих лотосовых омутов,
And Winter and Dew-time laid their calm cool hands	Сезон дождей и зима положили свои холодные, тихие руки
On Nature's bosom still in a half sleep	На грудь Природы, еще в полусне,
And deepened with hues of lax and mellow ease	И углубляли неопределенными и мягкими оттенками покоя
The tranquil beauty of the waning year.	Безмятежную прелесть убывавшего года.
Then Spring, an ardent lover, leaped through leaves	Затем Весна, горячий Любовник, прыгнул сквозь листья
And caught the earth-bride in his eager clasp;	И поймал землю-невесту в пылком объятии;
His advent was a fire of irised hues,	Его приход был огнем перелива оттенков,
His arms were a circle of the arrival of joy.	Его руки были кругом прибытия радости.
His voice was a call to the Transcendent's sphere	Его голос был зовом в Трансцендентального сферу,
Whose secret touch upon our mortal lives	Чье касание тайное к нашим смертным жизням хранит
Keeps ever new the thrill that made the world,	Вечно юный трепет, что мир сотворил,
Remoulds an ancient sweetness to new shapes	И отливает древнюю сладость в новые формы,
And guards intact unchanged by death and Time	И сберегает неизменный смертью и Временем
The answer of our hearts to Nature's charm	Ответ наших сердец на очарование Природы,
And keeps for ever new, yet still the same,	Хранит вечно новым, но все еще прежним,
The throb that ever wakes to the old delight	Биение, что всегда просыпается в древнем восторге,
And beauty and rapture and the joy to live.	В красоте, в наслаждении, в радости жить.
His coming brought the magic and the spell,	Его приход нес очарование, магию,
At his touch life's tired heart grew glad and young;	В его касании усталое сердце жизни становилось молодым и довольным;
He made joy a willing prisoner in her breast.	Он давал радость добровольному пленнику в груди у Природы.
His grasp was a young god's upon earth's limbs:	Юного бога было его объятие земли:
Changed by the passion of his divine outbreak	Плененное страстью его божественной вспышки,
He made her body beautiful with his kiss.	Он делал ее тело прекрасным своим поцелуем.
Impatient for felicity he came,	Он пришел, нетерпеливый в блаженстве,
High-fluting with the coil's happy voice,	Высоко поющий голосом суматохи счастливым,
His peacock turban trailing on the trees;	В павлиньем тюрбане, волочащемся по деревьям;
His breath was a warm summons to delight,	Его дыхание было горячим призывом к восторгу,
The dense voluptuous azure was his gaze.	Глубокой, сладострастной лазурью был его взгляд.
A soft celestial urge surprised the blood	Мягкий небесный толчок взволновал кровь,
Rich with the instinct of God's sensuous joys;	Полную инстинкта чувственных радостей Бога;
Revealed in beauty, a cadence was abroad	Обнаруживаемая в прекрасном каденция была всюду,
Insistent on the rapture-thrill in life:	Настойчивая в восторженном трепете жизни:
Immortal movements touched the fleeting hours.	Бессмертные движения касались быстротечных часов.
A godlike packed intensity of sense	Божественно сжатая интенсивность чувства
Made it a passionate pleasure even to breathe,	Делала страстным наслаждением даже дыхание;
All sights and voices wove a single charm.	Все, что видно и слышно, было соткано одним обаянием.
The life of the enchanted globe became	Жизнь на земле очарованной стала
A storm of sweetness and of light and song,	Штормом сладости, света и песни,
A revel of colour and of ecstasy,	Пиром цвета, экстаза,
A hymn of rays, a litany of cries:	Гимном лучей, литанией криков:
A strain of choral priestly music sang	Напряжение хорала священного пения
And, swung on the swaying censer of the trees,	И качавшегося кадила деревьев
A sacrifice of perfume filled the hours.	Жертвенный аромат наполняли часы.
Asocas burned in crimson spots of flame,	Ашока горела во всполохах красных огня,
Pure like the breath of an unstained desire	Чистый, как незамутненное желанием дыхание,
White jasmines haunted the enamoured air,	Белый жасмин преследовал воздух влюбленный,
Pale mango-blossoms fed the liquid voice	Бледное цветение манго питало голос текучий
Of the love-maddened coil, and the brown bee	Суматохи безумной любви, и коричневая пчела
Muttered in fragrance mid the honey-buds.	Бормотала в душистой сердцевине медовых бутонов.
The sunlight was a great god's golden smile.	Солнечный свет был великого бога золотою улыбкой.
All Nature was at beauty's festival.	Вся Природа была фестивалем прекрасного.
In this high signal moment of the gods	В этот момент богов знаменательный,
Answering earth's yearning and her cry for bliss	Отвечая земному томлению и крику ее о блаженстве,
A greatness from our other countries came.	Из иных стран величие пришло.
A silence in the noise of earthly things	Молчание в шуме созданий земли
Immutably revealed the secret Word,	Неизменно обнаруживало тайное Слово,
A mightier influx filled the oblivious clay:	Мощнейший напор заполнил глину забывчивую:
A lamp was lit, a sacred image made.	Лампа была зажжена, святой образ создан.
A mediating ray has touched the earth	Связующий луч коснулся земли
Bridging the gulf between man's mind and God's;	Мостом над пропастью меж умом человека и Бога;
Translating heaven into a human shape	Его яркость присоединила нашу скоротечность к Неведомому.
Its brightness linked our transience to the Unknown,	Дух, сознающий свой небесный источник,
A spirit of its celestial source aware	Переводящий небо в человеческую форму,
Descended into earth's imperfect mould	Спустился в земную несовершенную плоть,
And wept not fallen to mortality,	Но не рыдал, пав в смертность,
But looked on all with large and tranquil eyes.	А спокойно смотрел на все глазами широкими.
One had returned from the transcendent planes	Она вернулась из трансцендентальных равнин
And bore anew the load of mortal breath,	И смертного дыхания вновь несет ношу,
Who had striven of old with our darkness and our pain;	Она, что издревле билась с нашей болью и тьмой,
She took again her divine unfinished task:	За свою незаконченную божественную задачу снова берется:
Survivor of death and the aeonic years,	Пережив смерть и годы эпох,
Once more with her fathomless heart she fronted Time.	Еще раз своим бездонным сердцем она встретила Время.
Again there was renewed, again revealed	Здесь вновь возрожденная, вновь обнаруженная,
The ancient closeness by earth-vision veiled,	Древняя близость, завуалированная земным внешним обликом,
The secret contact broken off in Time,	Тайный контакт, разорванный во Времени,
A consanguinity of earth and heaven,	Единокровность земли и небес,
Between the human portion toiling here	Между человеческой частью, трудящейся здесь,
And an as yet unborn and limitless Force.	И безграничной Силой, еще не рожденной.
Again the mystic deep attempt began,	Еще раз мистическая глубина начинает попытку,
The daring wager of the cosmic game:	В космической игре сделала отважную ставку.
For since upon this blind and whirling globe	Ибо с тех пор, как на этом слепом и кружащемся шаре
Earth-plasm first quivered with the illumining mind	Плазма земли впервые дрожала, освещенная разумом,
And life invaded the material sheath	И жизнь пробила материальную корку,
Afflicting Inconscience with the need to feel,	Тревожа Несознание потребностью чувствовать,
Since in Infinity's silence woke a word,	С тех пор, как в тишине Бесконечности пробуждалося слово,
A Mother wisdom works in Nature's breast	Мудрость Матери трудится в груди у Природы,
To pour delight on the heart of toil and want	Чтобы лить восторг на сердце труда и нужды
And press perfection on life's stumbling powers,	И спотыкающиеся силы жизни совершенством поддерживать;
Impose heaven-sentience on the obscure abyss	Навязывая чувствительность неба тусклой пучине,
And make dumb Matter conscious of its God.	Заставляя осознавать своего Бога немую Материю.
Although our fallen minds forget to cimb,	Хотя наш падший разум забывает подниматься,
Although our human stuff resists or breaks,	Хотя противится и разрушается наша плоть человеческая,
She keeps her will that hopes to divinise clay;	Она хранит свою волю, что надеется обожествить глину;
Failure cannot repress, defeat o'erthrow;	Неудача не может сломить, поражение - одержать верх;
Time cannot weary her nor the Void subdue,	Время не может ее утомить, Пустота - подчинить,
The ages have not made her passion less;	Эпохи страсть ее не уменьшили;
No victory she admits of Death or Fate.	Она не допускает победы Смерти иль Рока.
Always she drives the souls to new attempt;	Всегда она побуждает душу к новой попытке;
Always her magical infinitude:	Всегда ее бесконечность магическая
Forces to aspire the inert brute elements;	Принуждает животные инертные элементы стремиться;
As one who has all infinity to waste,	Как тот, кто должен растратить всю бесконечность,
She scatters the seed of the Eternal's strength	Она силы Вечного семя бросает
On a half-animate and crumbling mould,	В полуживую плоть разрушающуюся,
Plants heaven's delight in the heart's passionate mire,	Ростки восторга небес в страстную трясину сердца сажает,
Pours godhead's seekings into a bare beast frame,	Вливает поиски божества в нагую животную форму,
Hides immortality in a mask of death.	Под маской смерти прячет бессмертие.
Once more that Will put on an earthly shape.	Вновь та Воля земную оболочку надела.
A Mind empowered from Truth's immutable seat	Разум, уполномоченный Правдой на незыблемом троне,
Was framed for vision and interpreting act	Для видения и интерпретирующего акта был сформирован
And instruments were sovereignly designed	И были суверенно спроектированы инструменты,
To express divinity in terrestrial signs.	Чтобы божество выразить в знаках земных.
Outlined by the pressure of this new descent	Очерченное прессом этого нисхождения нового
A lovelier body formed than earth had known.	Ваялось более прекрасное тело, чем земля знала раньше.
As yet a prophecy only and a hint,	Еще только пророчество, только намек,
The glowing arc of a charmed unseen whole,	Пылающая радуга очаровательного, незримого целого,
It came into the sky of mortal life	Дитя в небо смертной жизни вошло,
Bright like the crescent horn of a gold moon	Светлое, как золоторогий месяц растущий,
Returning in a faint illumined eve.	Возвращающийся в вечерние сумерки.
At first glimmering like an unshaped idea	Вначале, мерцая, как идея неясная,
Passive she lay sheltered in wordless sleep,	Пассивно она лежала, спрятанная во сне бессловесном,
Involved and drowned in Matter's giant trance,	Вовлеченная и утопленная в гигантском трансе Материи,
An infant heart of the deep-caved world-plan	Младенческое сердце мирового плана, скрытого в глубокой пещере,
In cradle of divine inconscience rocked	В колыбели божественного несознания качалась,
By the universal: ecstasy of the suns.	Вселенским экстазом солнц убаюканная.
Some missioned Power in the half-wakened frame.	Некая Сила, посланная в полупроснувшуюся плоть,
Nursed a transcendent birth's dumb glorious seed	Вскармливала трансцендентального рождения бессловесное славное семя
I or which this vivid tenement was made.	Для которого это яркое вместилище было сделано.
But soon the link of soul with form grew sure;.	Но скоро связь души и формы стала уверенной;
Flooded was the dim cave with slow conscient light,	Смутная пещера заполнилась медленным сознательным светом,
The seed grew into a delicate marvellous bud,	Семя выросло в деликатный дивный бутон,
The bud disclosed a great and heavenly bloom.	Который затем великим небесным цветком распустился.
At once she seemed to found a mightier race.	В то же время она казалась основателем более могущественной расы.
Arrived upon the strange and dubious globe	Дитя, внутренне помнящее свой дальний дом,
The child remembering inly a far home	Достигло странного и ненадежного глобуса
Lived guarded in her spirit's luminous cell,	И жило, в светлой келье своего духа хранимое,
Alone mid men in her diviner kind.	Среди людей одинокая в своем божественном роде.
Even in her childish movements could be felt	Даже в ее детских движениях можно было почувствовать
The nearness of a light still kept from earth,	Близость света, от земли пока что хранимого,
Feelings that only eternity could share,	Чувства, которыми только вечность может владеть,
Thoughts natural and native to the gods.	Естественные и родные богам мысли.
As needing nothing but its own rapt flight	Словно не нуждаясь ни в чем, кроме своего полета восторженного,
Her nature dwelt in a strong separate air	Ее природа жила в разреженном воздухе,
Like a strange bird with large rich-coloured breast	Словно странная птица с широкой, ярко раскрашенной грудью,
That sojourns on a secret fruited bough	Что живет на тайной ветке фруктовой,
Lost in the emerald glory of the woods	Затерянной в изумрудной славе лесов,
Or flies above divine unreachable tops.	Или что летит над божественными, недостижимыми вершинами.
Harmoniously she impressed the earth with heaven.	Гармонично она отпечатала на земле небо.
Aligned to a swift rhythm of sheer delight	Чередой быстрого ритма восторга полнейшего,
And singing to themselves her days went by;	Напевая себе, ее дни проходили;
Each minute was a throb of beauty's heart,	Каждая минута была красоты сердца пульсом,
The hours were tuned to a sweet-toned content	Часы на сладкозвучное удовольствие были настроены,
Which asked for nothing, but took all life gave	Что ни о чем не спрашивало, а принимало все, данное жизнью,
Sovereignly as her nature's inborn right.	Суверенно, как своей природы прирожденное право.
Near was her spirit to its parent Sun,	Близко был ее дух к своему родителю-Солнцу,
The Breath within to the eternal joy.	К вечной радости было близко Дыхание внутри.
The first fair life that breaks from Nature's swoon,	Первая светлая жизнь, что из обморока природного рвется,
Mounts in a line of rapture to the skies;	Поднимается к небу нитью восторга;
Absorbed in its own happy urge it lives,	Поглощенная в свой собственный счастливый импульс живет,
Sufficient to itself, yet turned to all.	Самодостаточная, но повернутая при том ко всему.
It has no seen communion with its world,	Она не имеет зримого общения со своим миром,
No open converse with surrounding things.	Явной беседы со своим окружением.
There is a oneness native and occult	Там есть единство врожденного и оккультного,
That needs no instruments and erects no form;	Которое не нуждается в инструментах, не устанавливает форм;
In unison it grows with all that is,	Со всем что есть, она растет в унисон,
All contacts it assumes into its trance,	Все контакты воспринимает она в своем трансе,
Laugh-tossed consents to the wind's kiss and takes	Всплеском смеха соглашается на поцелуй ветра и принимает
Transmutingly the shocks of sun and breeze:	Трансмутируя импульсы солнца и бриза:
A blissful yearning riots in its leaves,	Полное блаженства томление в ее листьях бунтует,
A magic passion trembles in its blooms,	Магическая страсть в ее бьется цветах,
Its boughs aspire in hushed felicity.	Ее ветви стремятся в безмолвном счастье.
An occult godhead of this beauty is cause,	Оккультное божество - красоты этой причина,
The spirit and intimate guest of all this charm,	Дух и сокровенный гость всего очарования этого,
This sweetness's priestess and this reverie's muse.	Этой сладости жрица, мечты этой дума.
Invisibly protected from our sense	Незримо защищенная от нашего чувства
The Dryad lives drenched in a deeper ray	Дриада живет в луче более глубоком
And feels another air of storms and calms	И ощущает иной воздух покоя и шторма,
And quivers inwardly with mystic rain.	Трепещет внутренне с мистическим ливнем.
This at a heavenlier height was shown in her.	Это в более небесных высях в ней показалось.
Even when she bent to meet earth's intimacies	Даже когда она склонилась, чтобы встретить земные объятия,
Her spirit kept the stature of the gods;	Ее дух сохранил рост богов;
It stooped but was not lost in Matter's reign.	Согнулся, но не затерялся в царстве Материи.
A world translated was her gleaming mind,	Переведенный мир был ее сверкающим разумом,
And marvel-mooned bright crowding fantasies	Толпы дивно-лунных, ярких фантазий
Fed with spiritual sustenance of dreams	Вскармливали духовною пищею грез
The ideal goddess in her house of gold.	Идеальную богиню в ее доме из золота.
Aware of forms to which our eyes are dosed,	Осознавая формы, к которым глаза наши закрыты,
Conscious of nearnesses we cannot feel,	Близость, которую мы не можем почувствовать,
The Power within her shaped her moulding sense	Внутри нее Сила чувство ваяла, ее формирующее,
In deeper figures than our surface types.	В формах более глубоких чем образцы наши поверхностные.
An invisible sunlight ran within her veins	Невидимый солнечный свет бежал внутри ее вен
And flooded her brain with heavenly brilliancies	И небесной яркостью заливал ее разум,
That woke a wider sight than earth could know.	Которая пробудила зрение, что шире земного.
Outlined in the sincerity of that ray	Очерченные того луча искренностью,
Her springing childlike thoughts were richly turned	Ее зарождающиеся детские мысли превратились
Into luminous patterns of her soul's deep truth,	В сияющие образцы глубокой правды души,
And from her eyes she cast another look	И иной взгляд на все вокруг она посылала,
On all around her than man's ignorant view.	Чем взор человека невежественный.
All objects were to her shapes of living selves	Все объекты были для нее живых самостей формами,
And she perceived a message from her kin	И от своего рода она принимала послания
In each awakening touch of outward things.	В каждом пробуждающем касании извне.
Each was a symbol power, a vivid flash	Каждое было символом силы, яркою вспышкой
In the circuit of infinities half-known;	В бесконечного полузнания круге;
Nothing was alien or inanimate,	Ничто не было чуждо иль мертво,
Nothing without its meaning or its call.	Ничто без своего значения и зова.
For with a greater Nature she was one.	Ибо с более великой Природой была едина она.
As from the soil sprang glory of branch and flower,	Как из грязи родилась слава ветвей и цветов,
As from the animal's life rose thinking man,	Как мыслящий человек встал из жизни животных,
A new epiphany appeared in her.	Новое прозрение в ней появилось.
A mind of light, a life of rhythmic force,	Разум света, жизнь ритмической силы,
A body instinct with hidden divinity	Телесный инстинкт со скрытой божественностью
Prepared an image of the coming god;	Готовили образ грядущего бога;
And when the slow rhyme of the expanding years	И когда медленный ритм растянувшихся лет
And the rich murmurous swarm-work of the days	И густое жужжание роев-работяг дней
Had honey-packed her sense and filled her limbs,	Наполнили соты чувств, наполнили члены,
Accomplishing the moon-orb of her grace,	Завершая облик ее привлекательности,
Self-guarded in the silence of her strength	Самоохраняемое в молчании ее силы
Her solitary greatness was not less.	Одинокое величие ее не уменьшилось.
Nearer the godhead to the surface pressed,	Ближе бог к поверхности вытолкнут,
A sun replacing childhood's nebula	Солнце, сменяющее облачность детства,
Sovereign in a blue and lonely sky.	Суверен в пустом синем небе.
Upward it rose to grasp the human scene:	Вверх оно поднимается, чтобы овладеть человеческой сценой:
The strong Inhabitant turned to watch her field,	Могучий Обитатель повернулся на поле ее посмотреть,
A lovelier light assumed her spirit brow	Ее одухотворенное лицо объял прекраснейший свет,
And sweet and solemn grew her musing gaze;	Серьезность и сладость росли в ее размышляющем взоре;
Celestial-human deep warm slumbrous fires	Навевающие сон глубокие, теплые огни небожителя
Woke in the long fringed glory of her eyes	Проснулись в длинной кайме красоты ее глаз,
Like altar-burnings in a mysteried shrine.	Горящих алтарями в мистичной часовне.
Out of those crystal windows gleamed a will	Из этих хрустальных окон воля блестела,
That brought a large significance to life.	Что в жизнь смысл обширный несла.
Holding her forehead's candid stainless space	За сводом ее прямого, безупречного лба
Behind the student arch a noble power	За изучающим сводом благородная сила
Of wisdom looked from light on transient things.	Мудрости глядела из света на скоротечные вещи.
A scout of victory in a vigil tower,	В сторожевой башне разведчик победы,
Her aspiration called high destiny down;	Ее стремление звало вниз высокий удел;
A silent warrior paced in her city of strength	Молчаливый боец жил в ее неприступном городе силы,
Inviolate, guarding Truth's diamond throne.	Охраняющий алмазный трон Правды.
A nectarous haloed moon her passionate heart	Нектарная окруженная гало луна, ее страстное сердце,
Loved all and spoke no word and made no sign,	Любило всех, не говорило ни слова, не подавало ни знака,
But kept her bosom's rapturous secrecy	Но хранило ее груди тайну восторженную
A blissful ardent moved and voiceless world.	Движения блаженного пыла и безмолвного мира1 .
Proud, swift and joyful ran the wave of life	Величаво, сладко и радостно волна жизни бежала
Within her like a stream in Paradise.	Внутри нее как поток в Парадизе.
Many high gods dwelt in one beautiful home;	Много высоких богов жило в одном доме прекрасном;
Yet was her nature's orb a perfect whole,	При этом ее природы орбита была совершенным целым,
Harmonious like a chant with many tones,	Гармоничная, как многоголосая песня,
Immense and various like a universe.	Разнообразная и необъятная подобно вселенной.
The body that held this greatness seemed almost	Тело, что вмещало это величие, казалось почти
An image made of heaven's transparent light.	Образом, созданным из прозрачного света небес.
Its charm recalled things seen in vision's hours,	Его очарование напоминало вещи, в часы видения зримые,
A golden bridge spanning a faery flood,	Через феерическое половодье золотой мост перекинутый,
A moon-touched palm tree single by a lake	Касающаяся луны одинокая пальма у озера,
Companion of the wide and glimmering peace,	Компаньон широкого покоя сверкающего,
A murmur as of leaves in Paradise	Шуршание, будто листвы в Парадизе
Moving when feet of the Immortals pass,	Под идущими ногами Бессмертия,
A fiery halo over sleeping hills,	Огненное гало над спящими горами,
A strange and starry head alone in Night.	Одна странная и звездная вершина в Ночи.
End of Canto One	Конец первой песни

Оглавление сервера по Интегральной Йоге

1  World - мир. вселенная.