Шри Ауробиндо, "Савитри: Легенда и Символ"

Книга Десятая

Sri Aurobindo, "Savitri: a Legend and a Symbol"

Book Ten

Book Ten	КНИГА ДЕСЯТАЯ
THE BOOK OF DOUBLE TWILIGH	Книга густых Сумерек
Canto I	Песнь первая
THE DREAM TWILIGH OF THE IDEAL	Грезы-сумерки Идеала
All still was darkness dread and desolate;	Все еще была пустынная и страшная тьма;
There was no change nor any hope of change.	Там не было ни перемены, ни на нее какой-то надежды.
In this black dream which was a house of Void,	В этой черной грезе, что Пустоте была домом,
A walk to Nowhere in a land of Nought,	Прогулка в Никуда в стране Ничто,
Ever they drifted without aim or goal;	Они все так же скользили без намерения, цели;
Gloom led to worse gloom, death to an emptier death,	Мрак вел в худший мрак, смерть - к еще более пустой смерти,
In some positive Non-Being's purposeless Vast	В бесцельной Обширности некоего позитивного Небытия
Through formless wastes dumb and unknowable.	Сквозь бесформенные непостижимые немые пустыни.
An ineffectual beam of suffering light	Бесплодный луч света страдающего
Through the despairing darkness dogged their steps	Сквозь безысходную тьму их шагам следовал,
Like the remembrance of a glory lost;	Как воспоминание об утраченной славе;
Even while it grew, it seemed unreal there,	Хотя он и рос, он казался здесь нереальным,
Yet haunted Nihil's chill stupendous realm,	И в то же время преследовал холодное, огромное царство Ничто,
Unquenchable, perpetual, lonely, null,	Неутолимое, нескончаемое, одинокое, несуществующее,
A pallid ghost of some dead eternity.	Бледный призрак некой вечности мертвой.
It was as if she must pay now her debt,	Было так, словно сейчас она должна была свой долг заплатить
Her vain presumption to exist and think,	За свою тщеславную самонадеянность существовать, мыслить
To some brilliant Maya that conceived her soul.	Некой блестящей Майе, что ее душу задумала.
This most she must absolve with endless pangs,	В нескончаемой боли она должна была получить отпущение
Her deep original sin, the will to be	За свой грех первородный, желание быть,
And the sin last, greatest, the spiritual pride,	И грех последующий, величайший, духовную гордость,
That, made of dust, equalled itself with heaven,	Что, создание пыли, себя с небом равняет,
Its scorn of the worm writhing m the mud,	Свою презренную роль червя, что корчится в грязи,
Condemned, ephemeral, born from Nature's dream,	На эфемерность осужденное, рожденное из грезы Природы,
Refusal of the transient creature's role,	Отказ от скоротечного создания роли,
The claim to be a living fire of God,	Требование быть живым огнем Бога,
The will to be immortal and divine.	Желание бессмертным быть и божественным.
In that tremendous darkness heavy and bare	В этой огромной тьме, нагой и тяжелой,
She atoned for all since the first act whence sprang	Она искупала все, начавшееся с первого действия,
The error of the consciousness of Time,	Откуда вышла ошибка сознания Времени,
The rending of the Inconscient's seal of sleep,	Сломанную печать сна Несознания,
The primal and unpardoned revolt that broke	Первобытный беспардонный мятеж, что нарушил
The peace and silence of the Nothingnees	Тишину и покой Ничто,
Which was before a seeming universe	Которое до этого казалось вселенной,
Appeared in a vanity of imagined space	Показавшейся в тщете Пространства пригреженного,
And life arose engendering grief and pain:	И жизнь, что возникла, порождая горе и боль:
A great Negation was the Real's face	Великое Отрицание было ликом Реальности,
Prohibiting the vain process of Time:	Запрещающим процесс тщетный Времени:
And when there is no world, no creature more,	Когда мир исчезнет, творения больше не будет,
When Time's intrusion has been blotted out,	Когда сотрется вторжение Времени,
It shall last, unbodied, saved from thought, at peace.	Оно будет длиться, бестелесное, спасенное от мысли, в покое.
Accursed in what had been her godhead source,	Проклинаемая в том, в чем был ее источник божественный,
Condemned to live for ever empty of bliss,	Приговоренная жить навеки лишенной блаженства,
Her immortality her chastisement,	Ее бессмертие - ее наказание,
Her spirit, guilty of being, wandered doomed,	Ее дух, виновник существа, обречен на скитания,
Moving for ever through eternal Night.	Вечно двигаясь сквозь вечную Ночь.
But Maya is a veil of the Absolute;	Но Майя - вуаль Абсолюта,
A Truth occult has made this mighty world:	Оккультная Истина этот могучий мир сотворила:
The Eternal's wisdom and self-knowledge act	Мудрость Вечного и самознающий акт
In ignorant Mind and in the body's steps.	В невежественном Разуме и в шагах тела.
The Inconscient is the Superconscient's sleep.	Несознание - это сон Сверхсознания.
An unintelligible Intelligence	Непостижимый Ум
Invents creation's paradox profound;	Изобретает парадокс глубокий творения;
Spiritual thought is crammed in Matter's forms,	Духовная мысль втиснута в формы Материи,
Unseen it throws out a dumb energy	Незримая, она выбрасывает безмолвную энергию
And works a miracle by a machine.	И вырабатывает чудо посредством машины.
All here is a mystery of contraries:	Все здесь является мистерией противоположностей:
Darkness a magic of self-hidden light,	Тьма - это магия самоспрятанного Света,
Suffering some secret rapture's tragic mask	Страдание - какого-то тайного восторга маска трагическая
And death an instrument of perpetual life.	И смерть - инструмент нескончаемой жизни.
Although Death walks beside us on Life's road,	Хотя Смерть позади нас по дороге Жизни гуляет,
A dim bystander at the body's start	Начала тела наблюдатель неясный
And a last judgment on man's futile works,	И ничтожных работ человека последний судья,
Other is the riddle of its ambiguous face:	Иная загадка есть у ее лика двусмысленного:
Death is a stair, a door, a stumbling stride	Смерть есть ступенька, дверь, шаг запинающийся,
The soul must take to cross from birth to birth,	Что душа должна делать, чтобы идти от рождения к рождению,
A grey defeat pregnant with victory,	Поражение мрачное, что в себе носит победу,
A whip to lash us towards our deathless state.	Хлыст, чтобы гнать нас к бессмертию нашему.
The inconscient world is the spirit's self-made room,	Несознательный мир есть самосозданная комната духа,
Eternal Night shadow of eternal Day.	Вечная Ночь - тень вечного Дня.
Night is not our beginning nor our end;	Ночь - ни наше начало, ни конец наш;
She is the dark Mother in whose womb we have hid	Она - темная Мать, в чьем лоне мы спрятаны,
Safe from too swift a waking to world-pain.	Хранимые от слишком скорого пробуждения в мире страдания.
We came to her from a supernal Light,	Мы пришли в нее из небесного Света,
By Light we live and to the Light we go.	Мы Светом живем и к Свету идем.
Here in this seat of Darkness mute and lone,	Здесь, в этом месте Тьмы, немой, одинокой,
In the heart of everlasting Nothingness	В сердце Небытия, всегда продолжающегося,
Light conquered now even by that feeble beam:	Свет побеждал сейчас даже тем слабым лучом:
Its faint infiltration drilled the blind deaf mass;	Его тусклое проникновение бурило темную мертвую массу;
Almost it changed into a glimmering sight	Он почти изменил ее в мерцающий вид,
That housed the phantom of an aureate Sun	Что давал жилье фантому золотистого Солнца,
Whose orb pupilled the eye of Nothingness.	Чья орбита стала зрачком глаза Ничто.
A golden fire came in and burnt Night's heart;	Золотой огонь вошел и обжег сердце Ночи;
Her dusky mindlessness began to dream;	Ее сумрачная бездумность начала грезить;
The Inconscient conscious grew, Night felt and thought.	Несознательное становилось сознательнее. Ночь ощущала и думала.
Assailed in the sovereign emptiness of its reign	Атакованная в суверенной пустоте ее царства,
The intolerant Darkness paled and drew apart	Бледнела и отступала нетерпимая Мгла,
Till only a few black remnants stained that Ray.	Лишь немного черных следов пятнали тот Луч.
But on a failing edge of dumb lost space	Но на слабеющем краю утерянного немого пространства
Still a great dragon body sullenly loomed;	Все еще угрюмо вырисовывалось тело дракона великого;
Adversary of the slow struggling Dawn	Медленного борющегося Рассвета противник,
Defending its ground of tortured mystery,	Защищающий свою почву мучимой мистерии,
It trailed its coils through the dead martyred air	Он вил свои кольца в мертвом, измученном воздухе
And curving fled down a grey slope of Time.	И, изгибаясь, стекал вниз исчезая по склону серому Времени.
There is a morning twilight of the gods;	Предутренние сумерки богов наступили;
Miraculous from sleep their forms arise	Удивительные ото сна поднимались их формы,
And God's long nights are justified by dawn.	И долгие ночи Бога были рассветом оправданы.
There breaks a passion and splendour of new birth	Там прорывается страсть и нового рождения восторг
And hue-winged visions stray across the lids,	И шумокрылые видения блуждают под веками,
Heaven's chanting heralds waken dim-eyed Space.	Небес герольды поющие будят тусклоглазый Простор.
The dreaming deities look beyond the seen	Мечтающие божества глядят по ту сторону зримого
And fashion in their thoughts the ideal worlds	И в мыслях своих формируют миры идеальные,
Sprung from y limitless moment of desire	Выпрыгивающие из безграничного мгновения желания,
That once had lodged in some abysmal heart.	Что когда-то хранилось в неком сердце бездонном.
Passed was the heaviness of the eyeless dark	Ушло бремя тьмы непроглядной,
And all the sorrow of the night was dead:	И все горе ночи умерло:
Surprised by a blind joy with groping hands	Неожиданно одаренная слепой радостью с руками нашаривающими,
Like one who wakes to find his dreams were true,	Как тот, кто проснулся и нашел свои грезы верными,
Into a happy misty twilit world	В счастливом, туманном и сумеречном мире,
Where all ran after light and joy and love	Где все бежало за светом, любовью и радостью,
She slipped; there far-off raptures drew more close	Она скользила; туда далекие блаженства притягивали ближе
And deep anticipations of delight	И глубокое предвкушение восторга,
For ever eager to be grasped and held,	Вечного стремления быть владеемым и владеть,
Were never grasped, yet breathed strange ecstasy.	Где, хоть ни разу не пойманный, дышал все же странный экстаз.
A pearl-winged indistinctness fleeting swam,	Жемчужнокрылая неясность пролетая плыла,
An air that dared not suffer too much light.	Воздух, что нести слишком много света не смел.
Vague fields were there, vague pastures gleaned, vague trees,	Неясные поля были там, мерцали неясные пастбища, деревья неясные,
Vague scenes dim-hearted in a drifting haze;	Неясные сцены, сердцу говорящие смутно, в дрейфующей дымке;
Vague cattle white roamed glimmering through the mist;	Неясный бродил белый скот, мерцая в тумане;
Vague spirits wandered with a bodiless cry,	Неясные духи с криком бестелесным скитались,
Vague melodies touched the soul and fled pursued	Неясные мелодии касались души и бежали преследуемые
Into harmonious distances unseized;	В гармоничные неуловимые дали;
Forms subtly elusive and half-luminous powers	Едва различимые формы и наполовину светлые силы,
Wishing no goal for their unearthly course	Не желающие цели для неземного своего курса,
Strayed happily through vague ideal lands	Блуждали счастливо сквозь неясные, идеальные страны
Or floated without footing or their walk	Или плыли без опоры, или их прогулка
Left steps of reverie on sweet memory's ground;	Оставляла следы мечтательности на почве сладостной памяти;
Or they paced to the mighty measure of their thoughts	Или они шагали в могучей мере их мыслей,
Led by a low far chanting of the gods.	Ведомые низким далеким пением богов.
A ripple of gleaming wings crossed the far sky;	Рябь мерцающих крыльев пересекала далекое небо,
Birds like pale-bosomed imaginatons flew	Как белогрудые фантазии птицы летали
With low disturbing voices of desire,	С низкими беспокоящими голосами желания,
And half-heard lowings drew the listening ear,	И едва слышное мычание слух привлекало,
As if the Sun-god's brilliant kine were, there	Словно здесь были Бога-Солнца коровы блестящие,
Hidden in mist and passing towards the sun.	Скрытые в тумане и идущие к солнцу.
These fugitive beings, these elusive shapes	Эти мимолетные существа, эти неуловимые формы
Were all that claimed the eye and met the soul,	Были всем, что ловил глаз и встречала душа,
The natural inhabitants of that world.	Естественные обитатели этого мира.
But nothing there was fixed or stayed for long;	Ничего фиксированным здесь не было и не оставалось надолго;
No mortal feet could rest upon that soil,	Не было смертного, чьи ноги могли б отдохнуть на этой земле,
No breath of life lingered embodied there.	Ни дыхания жизни, что медлила б, здесь воплощенная.
In that fine chaos joy fied dancing past	В этом прекрасном хаосе радость танцуя мимо бежала,
And beauty evaded settled line and form	И красота избегала определенной линии, формы
And hid its sense in mysteries of hue;	И прятала свой смысл в мистериях оттенка;
Yet gladness ever repeated the same notes	Однако удовольствие всегда повторяло все те же ноты
And gave the sense of an enduring world;	И давало ощущение прочного мира1 ;
There was a strange consistency of shapes,	Странная консистенция форм там была,
And the same thoughts were constant passers-by	Одни и те же мысли там постоянными прохожими были,
And all renewed unendingly its charm	И все нескончаемо возобновляло очарование свое,
Alluring ever the expectant heart	Маня вечно ждущее сердце,
Like music that one always waits to hear	Как музыка, которую всегда ждут услышать,
Like the recurrence of a haunting rhyme.	Как возвращение повторяющегося ритма.
One touched incessantly things never seized,	Непрестанное касание вещей, никогда не ухваченных,
A skirt of worlds invisibly divine.	Окраины миров, незримо божественных.
As if a trail of disappearing stars	Словно след исчезающих звезд,
There showered upon the floating atmosphere	Там лились на атмосферу плывущую
Colours and lights and evanescent gleams	Цвета, лучи и мимолетные блики,
That called to follow into magic heaven,	Что звали последовать в небо магическое,
And in each cry that fainted on the ear	И в каждом крике, что чуть слуха касался,
There was the voice of an unrealised bliss.	Был блаженства неосуществленного голос.
An adoration reigned in the yearning heart,	Обожание царило в томящемся сердце,
A spirit of purity, an elusive presence	Дух чистоты, ускользающее присутствие
Of faery beauty and ungrasped delight	Феерической красоты и неуловимого восторга,
Whose momentary and escaping thrill,	Чей моментальный ускользающий трепет,
However unsubstantial to our flesh,	Как бы ни был невещественен для нашей плоти
And brief even in imperishableness,	И краток даже в непреходящести,
Much sweeter seemed than any rapture known	Много сладостнее казался, чем любой иной известный восторг,
Earth or all-conquering heaven can ever give.	Который земля или всепобеждающие небеса могут дать.
Heaven ever young and earth too firm and old	Небеса, вечно юные, и земля, что слишком тверда и стара,
Delay the heart by immobility:	Задерживают неподвижностью сердце:
Their raptures of creation last too long,	Слишком долго длится их восторг созидания,
Their bold formations are too absolute;	Их смелые формации чересчур абсолютны;
Carved by an anguish of divine endeavour	Мукой божественного усилия вырезанные,
They stand up sculptured on the eternal hills,	Они стоят, как скульптуры на вечных холмах,
Or quarried from the living rocks of God	Или, добытые из живых камней Бога,
Win immortality by perfect form.	Завоевывают совершенной формой бессмертие.
They are too intimate with eternal things:	Они тоже вещам вечным близки:
Vessels of infinite significances,	Бесконечных значений сосуды,
They are too dear, too great, too meaningful;	Они слишком чисты, слишком велики, многозначительны слишком;
No mist or shadow soothes the vanquished sight,	Нет тумана, нет тени, что успокаивали б покоренное зрение,
No soft penumbra of incertitude.	Нет тонкой полутени неуверенности.
These only touch a golden hem of bliss,	Здесь они лишь касались золотого края блаженства,
The gleaming shoulder of some godlike hope,	Мерцающие плечи некой богоподобной надежды,
The flying feet of exquisite desires.	Проносящиеся ноги утонченных желаний.
On a slow trembling brink between night and day	На медленном дрожащем краю между ночью и днем,
They shone like visitants from the morning star,	Как гости с утренней звезды, они появились,
Satisfied beginnings of perfection, first	Удовлетворенные начала совершенства, первые
Tremulous imaginings of a heavenly world:	Трепетные образы небесного мира:
They mingle in a passion of pursuit,	Они смешались в страсти преследования,
Thrilled with a spray of joy too slight to tire.	Волнуясь с брызгами радости, слишком тонкой, чтобы наскучить.
All in this world was shadowed forth, not limned,	Все в этом мире затенено спереди, не очерчено четко,
Like faces leaping on a fan of fire	Словно лица, в раздувающемся пламени мелькающие,
Or shapes of wonder in a tinted blur,	Как силуэты чуда в пятне краски,
Like fugitive landscapes painting silver mists.	Словно ландшафты мимолетные, окрашивающие серебристый туман.
Here vision fled back from the sight alarmed,	Здесь видение от встревоженного зрения ускользало,
And sound sought refuge from the ear's surprise,	И звук искал от слуха убежища,
And all experience was a hasty joy.	И всякое переживание поспешной радостью было.
The joys here snatched were half-forbidden things,	Полузапретными были здесь радости схваченные,
Timorous soul-bridals delicately veiled	Боязливые свадебные души деликатно завуалированы,
As when a goddess' bosom dimly moves	Как когда грудь юной богини смутно движется
To first desire and her white soul transfigured,	К первому желанию и преображению ее белой души.
A glimmering Eden crossed by fairy gleams,	Мерцающий Эдем, пересекаемый волшебными бликами,
Trembles to expectation's fiery wand,	Феерического жезла дрожь предвкушения,
But nothing is familiar yet with bliss.	Но в то же время ничто блаженству не близко.
All things in this fair realm were heavenly strange	Все в этом царстве прекрасном было странным небесно
In a fleeting gladness of untired delight,	В неприскучиваемого восторга мимолетном довольстве,
In an insistency of magic change.	В настойчивости перемены магической.
Past vanishing hedges, hurrying hints of fields,	Мимо исчезающих изгородей, спешащих намеков лугов,
Mid swift escaping lanes that fled her feet	По быстро спасающимся тропинкам, где ее ноги скользили,
Journeying she wished no end: as one through clouds	Путешествуя, она не желала конца: как тот, кто через облако
Travels upon a mountain ridge and hears	Путешествует к гребню горы и слышит
Arising to him out of hidden depths	Поднимающийся к нему из сокрытых глубин
Sound of invisible streams, she walked besieged	Звук незримых потоков, она шла, осажденная
By the illusion of a mystic space,	Иллюзией пространства мистического,
A charm of bodiless touches felt and heard	Ощущала очарование бестелесных касаний, слышала
A sweetness as of voices high and dim	Сладость, словно от голосов неясных, высоких,
Calling like travellers upon seeking winds	Зовущих, как на ищущих ветрах путешественники,
Melodiously with an alluring cry.	Мелодично с криком манящим.
As if a music old yet ever new,	Словно древняя музыка, но при том вечно юная,
Moving suggestions on her heart-strings dwelt,	Несущая намеки ее сердца струнам,
Thoughts that no habitation found, yet clung	Мысли, чье жилище не найдено, льнули
With passionate repetition to her mind,	К ее уму с повторением страстным,
Desires that hurt not, happy only to live	Желания, что не вредят, счастливые лишь тем, чтобы жить
Always the same and always unfulfilled	Всегда прежними и всегда неисполненными,
Sang in the breast like a celestial lyre.	Пели в груди, как небесная лира.
Thus all could last, yet nothing ever be.	Так все могло длиться, но не быть никогда.
In this beauty as of mind made visible,	В той красоте, подобной грезе ума, сделанной зримой,
Dressed in its rays of wonder Satyavan	Сатьяван, одетый в свои лучи чуда,
Before her seemed the centre of its charm,	Впереди нее казался этого очарования центром,
Head of her loveliness of longing dreams	Ее любви страстно желающих грез глава
And captain of the fancies of her soul.	И фантазий ее души капитан.
Even the dreadful majesty of Death's face	Даже величие лица Смерти ужасное
And its sombre sadness could not darken nor slay	И мрачная печаль этого бога не могли затемнить и убить
The intangible lustre of those meeting skies.	Неосязаемый блеск тех летящих небес.
The sombre Shadow sullen, implacable	Своей мрачной Тенью, неумолимой, зловещей,
Made beauty and laughter more imperative;	Красоту и смех он делал более насущными;
Enhanced by his grey, joy grew more bright and dear,	Подчеркнутая его серостью радость была дороже и ярче,
His dark contrast edging ideal sight	Его темный контраст, обрамляющий идеальное зрелище,
Deepened unuttered meanings to the heart;	Углублял невыразимые значения сердцу;
Pain grew a trembling undertone of bliss	Боль становилась дрожащим полутоном блаженства
And transience immortality's floating hem,	И скоротечность - плывущей кромкой бессмертия,
A moment's robe in which she looked more fair,	Платье момента, в котором она выглядела более светло,
Its antithesis sharpening her divinity.	Его антитеза ее божественность подчеркивала.
A comrade of the Ray and Mist and Flame,	Товарищ Луча, Тумана и Пламени,
By a moon-bright face a brilliant moment drawn,	Ее лунно ясным лицом момент лучистый притянут,
Almost she seemed a thought mid floating thoughts,	Она почти что казалась мыслью среди мыслей плывущих,
Seen hardly by a visionary mind	С трудом видимых визионером-умом
Amid the white inward musings of the soul	Среди белых глубинных раздумий души.
Half-vanquished by the dream-happiness around,	Наполовину побежденная грезой-счастьем вокруг,
Awhile she moved on an enchantment's soil,	Так она по земле очарования шла,
But still remained possessor of her soul.	Но еще оставался ее души владелец.
Above, her spirit in its mighty trance	Над нею ее дух в своем трансе могучем
Saw all, but lived for its transcendent task	Видел все, но жил для своей трансцендентальной задачи,
Immutable like a fixed eternal star.	Неподвижный, как вечная звезда неизменная.
End of Canto One	Конец первой песни

Оглавление сервера по Интегральной Йоге

1  World - мир, вселенная.