Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

SAVITRI

САВИТРИ

Book One

Книга Первая

THE BOOK OF BEGINNINGS

КНИГА НАЧАЛ

Canto I

Песня I

THE SYMBOL DAWN

СИМВОЛИЧЕСКИЙ РАССВЕТ

It was the hour before the Gods awake.

Был час перед тем, как проснуться Богам.

Across the path of the divine Event

На пути божественного События

The huge foreboding mind of Night, alone

Огромный, предвещающий недоброе, одинокий ум Ночи,

In her unlit temple of eternity,

В её неосвещённом храме вечности,

Lay stretched immobile upon Silence' marge.

Неподвижно лежал, растянувшись, на краю Безмолвия.

Almost one felt, opaque, impenetrable,

Почти что ощущалась тёмная, непроницаемая,

In the sombre symbol of her eyeless muse

В мрачном символе её (Ночи) слепого размышления,

The abysm of the unbodied Infinite;

Пучина бестелесной Бесконечности;

A fathomless zero occupied the world.

Бездонный нуль заполнил мир.

A power of fallen boundless self awake

Проснулась сила падшего неограниченного “я”

Between the first and the last Nothingness,

Между первым и последним Небытием,

Recalling the tenebrous womb from which it came,

И призывая вновь сумрачное лоно, из которого пришла,

Turned from the insoluble mystery of birth

Отвернулась прочь от нерешаемой мистерии рождения,

And the tardy process of mortality

И от медлительного движения человечества

And longed to reach its end in vacant Nought.

И страстно захотела достичь своего предела в незанятом Ничто.

As in a dark beginning of all things,

Словно в тёмном начале всех вещей,

A mute featureless semblance of the Unknown

Немая, невыразительная, поверхностная сторона Неведомого,

Repeating for ever the unconscious act,

Всё время повторяя неосознанное действие,

Prolonging for ever the unseeing will,

Всё время проводя невидящую волю,

Cradled the cosmic drowse of ignorant Force

Баюкала космическую дремоту невежественной Силы,

Whose moved creative slumber kindles the suns

Чей динамичный созидающий сон зажигает солнца

And carries our lives in its somnambulist whirl.

И несёт наши жизни в её сомнамбуличном вихре.

Athwart the vain enormous trance of Space,

Наперекор пустому, гигантскому трансу Пространства,

Its formless stupor without mind or life,

Его аморфному оцепенению без жизни и ума,

A shadow spinning through a soulless Void,

Как тень, которая вращается в бездушной Пустоте,

Thrown back once more into unthinking dreams,

Отброшенная вновь в бездумные видения,

Earth wheeled abandoned in the hollow gulfs

Земля кружилась, кинутая в тех пустынных безднах,

Forgetful of her spirit and her fate.

Забыв свой дух, забыв свою судьбу.

The impassive skies were neutral, empty, still.

Бесстрастные небеса были безучастны, пусты и спокойны.

Then something in the inscrutable darkness stirred;

Затем в непостижимом мраке шевельнулось что-то;

A nameless movement, an unthought Idea

Движение без имени, Идея вне мышления,

Insistent, dissatisfied, without an aim,

Настойчивое, неудовлетворённое, без цели,

Something that wished but knew not how to be,

Нечто, желающее быть, не зная как,

Teased the Inconscient to wake Ignorance.

Дразнило Несознание пробудить Невежество.

A throe that came and left a quivering trace,

Те родовые муки, что пришли и оставили дрожащий след,

Gave room for an old tired want unfilled,

Уступили место старой, надоевшей, неутолённой жажде

At peace in its subconscient moonless cave

В покое, в своей безлунной нише подсознания,

To raise its head and look for absent light,

Поднять голову и искать недостающий свет,

Straining closed eyes of vanished memory,

Стараясь пробудить в закрывшихся глазах растаявшую память,

Like one who searches for a bygone self

Как тот, кто ищет некогда ушедшее, былое “я”

And only meets the corpse of his desire.

Но лишь встречает мёртвые останки своего желания.

It was as though even in this Nought's profound,

Было так, как если б даже в этой глубине Ничто,

Even in this ultimate dissolution's core,

Даже в этой сердцевине предельного распада,

There lurked an unremembering entity,

Таилась некая невспоминаемая сущность,

Survivor of a slain and buried past

Что выжила в убитом и похороненном прошлом,

Condemned to resume the effort and the pang,

Которой суждено восстановить усилие и боль,

Reviving in another frustrate world.

Ожив в ещё одном ненужном мире.

An unshaped consciousness desired light

Бесформенное сознание хотело света,

And a blank prescience yearned towards distant change.

А чистое предвидение устремилось к отдалённой перемене.

As if a childlike finger laid on a cheek

И словно детский пальчик, прикоснувшийся к щеке,

Reminded of the endless need in things

Напомнивший о нескончаемой нужде во всём

The heedless Mother of the universe,

Невнимательной Матери вселенной,

An infant longing clutched the sombre Vast.

Ребяческое, страстное желание захватило сумрачный Простор.

Insensibly somewhere a breach began:

Неощутимо где-то появилась брешь:

A long lone line of hesitating hue

Длинная одинокая линия изменчивого цвета,

Like a vague smile tempting a desert heart

Как смутная улыбка, искушая ставшее пустыней сердце,

Troubled the far rim of life's obscure sleep.

Тревожила далёкий край неясного сна жизни.

Arrived from the other side of boundlessness

Пришедший из другого края безграничности

An eye of deity peered through the dumb deeps;

Взгляд божества пронзил насквозь немые глубины;

A scout in a reconnaissance from the sun,

Казалось, он лазутчиком разведки солнца,

It seemed amid a heavy cosmic rest,

Среди тяжёлого космического отдыха,

The torpor of a sick and weary world,

Оцепенения больного, усталого мира,

To seek for a spirit sole and desolate

Должен был искать одинокий, покинутый дух,

Too fallen to recollect forgotten bliss.

Что слишком низко пал, чтобы вновь собрать забытое блаженство.

Intervening in a mindless universe,

Вторгнувшись в бездумную вселенную,

Its message crept through the reluctant hush

Его послание прокралось сквозь сопротивление тишины,

Calling the adventure of consciousness and joy

Позвав за приключением сознания и радости

And, conquering Nature's disillusioned breast,

И, покоряя разочаровавшуюся душу Природы,

Compelled renewed consent to see and feel.

Добилось заново согласия смотреть и ощущать.

A thought was sown in the unsounded Void,

Была посеяна мысль в беззвучной Пустоте,

A sense was born within the darkness' depths,

В глубинах темноты родилось ощущение,

A memory quivered in the heart of Time

Затрепетала память в сердце Времени,

As if a soul long dead were moved to live:

Как если бы душу, что давно мертва, подталкивали жить:

But the oblivion that succeeds the fall,

Но то забвение, что приходит за падением,

Had blotted the crowded tablets of the past,

Уже покрыло пятнами толпящиеся записи о прошлом,

And all that was destroyed must be rebuilt

И всё разрушенное надо восстанавливать опять,

And old experience laboured out once more.

Переосмыслив заново весь прежний опыт.

All can be done if the god-touch is there.

Всё можно сделать, если есть прикосновенье бога.

A hope stole in that hardly dared to be

Надежда крадучись проникла в нечто, что едва осмеливалось быть

Amid the Night's forlorn indifference.

Среди одинокого безразличия Ночи.

As if solicited in an alien world

Похожий на просителя в каком-то чуждом мире,

With timid and hazardous instinctive grace,

С застенчивой и опасной инстинктивной грацией,

Orphaned and driven out to seek a home,

Осиротелый и принуждаемый искать себе жилище,

An errant marvel with no place to live,

Блуждающее чудо, у которого нет места, чтобы жить,

Into a far-off nook of heaven there came

В далёком закоулке небес появился

A slow miraculous gesture's dim appeal.

Неясный зов неторопливого чудодейственного жеста.

The persistent thrill of a transfiguring touch

Настойчивая вибрация преобразующего касания

Persuaded the inert black quietude

Склонила чёрное инертное спокойствие,

And beauty and wonder disturbed the fields of God.

А красота и чудо взволновали эти сферы Бога.

A wandering hand of pale enchanted light

Блуждающая длань неяркого чарующего света,

That glowed along a fading moment's brink,

Пылавшего вдоль кромки исчезающего мига,

Fixed with gold panel and opalescent hinge

Скрепила золотой панелью и опаловыми петлями

A gate of dreams ajar on mystery's verge.

Врата мечтаний, приоткрытые по краю тайны.

One lucent corner windowing hidden things

Один сиявший угол, показавший скрытое,

Forced the world's blind immensity to sight.

Заставил слепую необъятность мира видеть.

The darkness failed and slipped like a falling cloak

Тьма ослабела и соскользнула, словно падающий плащ

From the reclining body of a god.

С назад откинувшегося тела бога.

Then through the pallid rift that seemed at first

Затем, из бледной трещины, которая казалась поначалу

Hardly enough for a trickle from the suns,

Едва достаточной для ручейка из солнц,

Outpoured the revelation and the flame.

Потоком хлынули откровение и пламя.

The brief perpetual sign recurred above.

Короткий вечный знак вновь появился наверху.

A glamour from unreached transcendences

Очарование из недостижимых трансцендентностей,

Iridescent with the glory of the Unseen,

Переливающееся славой Незримого,

A message from the unknown immortal Light

Послание неведомого бессмертного Света,

Ablaze upon creation's quivering edge,

Сверкали на трепещущем краю творения,

Dawn built her aura of magnificent hues

Заря выстраивала свою ауру изумительных оттенков,

And buried its seed of grandeur in the hours.

Сажая семена величия в часы.

An instant's visitor the godhead shone.

Сияло божество, гость мгновения.

On life's thin border awhile the Vision stood

На тонкой границе жизни ненадолго поднялось Видение,

And bent over earth's pondering forehead curve.

И наклонилось над задумчивым изгибом лба земли.

Interpreting a recondite beauty and bliss

Переводя запрятанную красоту и блаженство

In colour's hieroglyphs of mystic sense,

В мистические иероглифы оттенков цвета,

It wrote the lines of a significant myth

Оно писало строки мифа-указания,

Telling of a greatness of spiritual dawns,

Рассказывая о величии рассветов духа,

A brilliant code penned with the sky for page.

Алмазным кодом, что чертил на небе, словно на листе.

Almost that day the epiphany was disclosed

В тот день почти открылось то прозрение,

Of which our thoughts and hopes are signal flares;

Перед которым наши мысли и надежды — как сигнальные огни;

A lonely splendour from the invisible goal

Одинокое великолепие незримой цели

Almost was flung on the opaque Inane.

Почти набросили на непроницаемое Ничто.

Once more a tread perturbed the vacant Vasts;

Ещё раз поступь взбудоражила свободные Просторы;

Infinity's centre, a Face of rapturous calm

Центр Бесконечности, Лик восторженного спокойствия

Parted the eternal lids that open heaven;

Размежил веки вечного, что открывают небеса;

A Form from far beatitudes seemed to near.

Казалось, Образ из блаженств вдали становится всё ближе.

Ambassadress twixt eternity and change,

Посредница между вечностью и изменением,

The omniscient Goddess leaned across the breadths

Богиня, знающая всё, склонилась через шири расстояний,

That wrap the fated journeyings of the stars

Что окружают предопределённые маршруты звёзд,

And saw the spaces ready for her feet.

И увидела пространства, ждавшие её стопы.

Once she half looked behind for her veiled sun,

Один раз оглянулась на своё прикрытое вуалью солнце,

Then, thoughtful, went to her immortal work.

Затем, задумавшись, взялась за свой бессмертный труд.

Earth felt the Imperishable's passage close:

Земля почувствовала — поступь Нерушимого всё ближе:

The waking ear of Nature heard her steps

Проснувшись, слух Природы ощутил её шаги,

And wideness turned to her its limitless eye,

Ширь повернула к ней свой беспредельный взгляд,

And, scattered on sealed depths, her luminous smile

И тут, рассеянная по скрываемым глубинам, лучезарная улыбка

Kindled to fire the silence of the worlds.

Зажгла огнём безмолвие миров.

All grew a consecration and a rite.

Всё становилось посвящением и обрядом.

Air was a vibrant link between earth and heaven;

Воздух был вибрирующей связью меж землёй и небесами;

The wide-winged hymn of a great priestly wind

Ширококрылый гимн великого священного ветра

Arose and failed upon the altar hills;

То поднимался, то спускался вниз на алтаре холмов;

The high boughs prayed in a revealing sky.

Высокие ветви молились открывавшемуся небу.

Here where our half-lit ignorance skirts the gulfs

А здесь, где наше полуосвещённое невежество проходит краем бездн

On the dumb bosom of the ambiguous earth,

По немой груди двусмысленной земли,

Here where one knows not even the step in front

Здесь, где никто не знает даже на шаг перед собой,

And Truth has her throne on the shadowy back of doubt

А Истина поставила свой трон на призрачном фундаменте сомнения,

On this anguished and precarious field of toil

На этом полном муки, ненадёжном поле тяжкого труда

Outspread beneath some large indifferent gaze,

Распростёртая под чьим-то широким беспристрастным взглядом,

Impartial witness of our joy and bale,

Непредвзятый свидетель нашей радости и беды,

Our prostrate soil bore the awakening ray.

Наша поверженная земля пронесла дающий пробужение луч.

Here too the vision and prophetic gleam

Здесь также блеск видения и пророчества

Lit into miracles common meaningless shapes;

Зажёгся чудесами в малозначащих, обычных формах;

Then the divine afflatus, spent, withdrew,

Затем божественное озарение, исчерпавшись, отошло назад,

Unwanted, fading from the mortal's range.

Став нежеланным, постепенно тая в мире смертных.

A sacred yearning lingered in its trace,

Духовное стремление оставалось в этом следе,

The worship of a Presence and a Power

Служение Присутствию и Силе

Too perfect to be held by death-bound hearts,

Что слишком совершенны для смертью ограниченных сердец,

The prescience of a marvellous birth to come.

Предвидение чудесного рождения, которое должно придти.

Only a little the god-light can stay:

Немногое свет бога может удержать:

Spiritual beauty illumining human sight

Духовную красоту, озаряющую взгляд человека

Lines with its passion and mystery Matter's mask

Чертами страсти, маску таинства Материи,

And squanders eternity on a beat of Time.

И расточительства вечности в биении пульса Времени.

As when a soul draws near the sill of birth,

Как душа тянется ближе к порогу рождения

Adjoining mortal time to Timelessness,

Расширить смертным временем Вневременное,

A spark of deity lost in Matter's crypt

Как искра божества, теряясь в тайнике Материи,

Its lustre vanishes in the inconscient planes,

Утрачивает блеск свой в планах несознания,

That transitory glow of magic fire

Так этот временный накал магического огня

So now dissolved in bright accustomed air.

Сейчас растаял в яркой и привычной атмосфере.

The message ceased and waned the messenger.

Послание затихло и ушёл посланник.

The single Call, the uncompanioned Power,

Тот одинокий Зов, та необщительная Сила,

Drew back into some far-off secret world

Назад втянули, в некий отдалённый скрытый мир

The hue and marvel of the supernal beam:

Оттенки цвета и чудо этого небесного луча:

She looked no more on our mortality.

Она (Богиня) больше не смотрела на наш мир смертных.

The excess of beauty natural to god-kind

Избыток красоты, естественный для существа божественного рода,

Could not uphold its claim on time-born eyes;

Не смог бы удержать свои права на взгляд, рождённый временем;

Too mystic-real for space-tenancy

Её основу славы, чересчур мистически-реальную

Her body of glory was expunged from heaven:

Для существующего временно пространства, вычеркнули из небес:

The rarity and wonder lived no more.

Чудесное и редкостное перестало жить.

There was the common light of earthly day.

И вот — обычный свет земного дня.

Affranchised from the respite of fatigue

На волю вырвавшись от тяжкого труда,

Once more the rumour of the speed of Life

Молва о быстроте Жизни

Pursued the cycles of her blinded quest.

Вновь устремилась вслед за циклами её слепого поиска.

All sprang to their unvarying daily acts;

Все бросились к своим неизменным обыденным делам;

The thousand peoples of the soil and tree

Многотысячное население деревьев и земли

Obeyed the unforeseeing instant's urge,

Подчинялось импульсу непредсказуемого мгновения

And, leader here with his uncertain mind,

И, первым среди них, со своим ненадёжным умом,

Alone who stares at the future's covered face,

Единственным, кто всматривался в скрытый лик грядущего,

Man lifted up the burden of his fate.

Был человек, поднявший тяжкий груз своей судьбы.

   And Savitri too awoke among these tribes

   Савитри тоже пробудилась среди тех племён,

That hastened to join the brilliant Summoner's chant

Что торопились влиться в гимн сверкавшего Глашатая

And, lured by the beauty of the apparent ways,

И соблазнившись красотой видимых путей,

Acclaimed their portion of ephemeral joy.

Встречали с шумом свою долю эфемерной радости.

Akin to the eternity whence she came,

Сродни той вечности, из которой она пришла,

No part she took in this small happiness;

Она не разделяла это маленькое счастье;

A mighty stranger in the human field,

Могучий странник в мире человека,

The embodied Guest within made no response.

Обрётший тело, Гость внутри, не отвечал.

The call that wakes the leap of human mind,

Тот зов, что будит для прыжка ум человека,

Its chequered eager motion of pursuit,

Его разнообразную нетерпеливую погоню,

Its fluttering-hued illusion of desire,

Его, в порхающих тонах, иллюзию желания,

Visited her heart like a sweet alien note.

Явился в сердце к ней как сладкая чужая нота.

Time's message of brief light was not for her.

Короткий луч послания Времени пришёл не для неё.

In her there was the anguish of the gods

Внутри неё была мучительная боль богов,

Imprisoned in our transient human mould,

Живущих, как в тюрьме, в нашей недолговечной плоти человека,

The deathless conquered by the death of things.

Страдание бессмертия, побеждаемого смертью.

A vaster Nature's joy had once been hers,

Когда-то в ней царила радость Природы шире нашей,

But long could keep not its gold heavenly hue

Но не сумела сохранить надолго свой золотой небесный цвет

Or stand upon this brittle earthly base.

Или устоять на этой крошащейся земной основе.

A narrow movement on Time's deep abysm,

Стеснённое движение над глубокой бездной Времени,

Life's fragile littleness denied the power,

И хрупкая ничтожность Жизни отвергали силу,

The proud and conscious wideness and the bliss

Блаженство, гордость и осознающую широту,

She had brought with her into the human form,

Которые она с собой принесла во внешнее обличие человека,

The calm delight that weds one soul to all,

Спокойный восторг, сочетающий душу одного со всеми,

The key to the flaming doors of ecstasy.

Ключ к пламенеющим дверям экстаза.

Earth's grain that needs the sap of pleasure and tears

Особенность Земли, которой нужен сок удовольствия и слёз,

Rejected the undying rapture's boon:

Отвергла дар бессмертного восторга:

Offered to the daughter of infinity

Этой дочери бесконечности

Her passion-flower of love and doom she gave.

Она (Земля) преподнесла свой страстоцвет любви и роковой судьбы.

In vain now seemed the splendid sacrifice.

Напрасной виделась сейчас эта роскошная жертва.

A prodigal of her rich divinity,

Щедрость своей богатой божественности,

Her self and all she was she had lent to men,

Саму себя и всё, чем она была, она отдала людям,

Hoping her greater being to implant

Надеясь что её более великое существо сумеет поселить

And in their body's lives acclimatise

И приспособить к жизни в их телах всё то,

That heaven might native grow on mortal soil.

Что небо сможет вырастить естественным путём на смертной почве.

Hard is it to persuade earth-nature's change;

Непросто убедить земную природу измениться;

Mortality bears ill the eternal's touch:

Человечество с болью переносит касание вечного:

It fears the pure divine intolerance

Оно в страхе от чистой божественной нетерпимости

Of that assault of ether and of fire;

От этой атаки эфира и огня;

It murmurs at its sorrowless happiness,

Журча в своём, не знающем о муках, счастье,

Almost with hate repels the light it brings;

Почти с ненавистью отвергает свет, что приносит вечное;

It trembles at its naked power of Truth

Оно дрожит от оголённой силы Истины,

And the might and sweetness of its absolute Voice.

От могущества и сладости её абсолютного Голоса.

Inflicting on the heights the abysm's law,

Навязывая высотам закон пучины,

It sullies with its mire heaven's messengers:

Оно обливает своей грязью посланников небес:

Its thorns of fallen nature are the defence

Шипы его падшей природы — та защита,

It turns against the saviour hands of Grace;

Которую оно обращает против спасающих рук Милости;

It meets the sons of God with death and pain.

Оно встречает Бога сыновей мучением и смертью.

A glory of lightnings traversing the earth-scene,

Великолепье озарений, пересекающих земную сцену,

Their sun-thoughts fading, darkened by ignorant minds,

Их солнца мысли — меркнут, омрачённые невежественными умами,

Their work betrayed, their good to evil turned,

Работа предана, а их добро превращено во зло,

The cross their payment for the crown they gave,

Крест — плата за корону, что они дают,

Only they leave behind a splendid Name.

Они уходят, оставляя только замечательное Имя.

A fire has come and touched men's hearts and gone;

Огонь пришёл, коснулся человеческих сердец, погас;

A few have caught flame and risen to greater life.

Немногие поймали пламя и поднялись до более великой жизни.

Too unlike the world she came to help and save,

Уж слишком непохожей на этот мир, она пришла спасать и помогать,

Her greatness weighed upon its ignorant breast

Её величие надавило на его (мира) невежественную грудь,

And from its dim chasms welled a dire return,

И из его неясных бездн хлынула ужасная отдача,

A portion of its sorrow, struggle, fall.

Часть от его страдания, борьбы, падения.

To live with grief, to confront death on her road,—

Жить вместе с горем, бросить вызов смерти на своём пути, —

The mortal's lot became the Immortal's share.

Так доля смертной стала участью Бессмертной.

Thus trapped in the gin of earthly destinies,

Так, пойманная в западню земных судеб,

Awaiting her ordeal's hour abode,

Ожидая часа страшного испытания,

Outcast from her inborn felicity,

Изгнанная из своего прирождённого счастья,

Accepting life's obscure terrestrial robe,

Приняв земные мрачные одежды жизни,

Hiding herself even from those she loved,

Скрывая что внутри даже от тех, кого она любила,

The godhead greater by a human fate.

От человеческой судьбы богиня эта становилась ещё более великой.

A dark foreknowledge separated her

Тяжёлое предвидение отрезало её

From all of whom she was the star and stay;

От всех, кому она была звездой и опорой;

Too great to impart the peril and the pain,

Слишком великая делиться той опасностью и болью,

In her torn depths she kept the grief to come.

Она в своих израненных глубинах таила подступающее горе.

As one who watching over men left blind

Как тот, кто смотрит за незрячими людьми,

Takes up the load of an unwitting race,

Она взвалила ношу не подозревающей об этом расы,

Harbouring a foe whom with her heart she must feed,

Впустив врага, которого должна была питать своим же сердцем,

Unknown her act, unknown the doom she faced,

Не зная что ей делать, не ведая встающей перед ней судьбы,

Unhelped she must foresee and dread and dare.

Без всякой помощи она должна была предвидеть, ужаснуться и посметь.

The long-foreknown and fatal morn was here

И вот пришло давно предсказанное, роковое утро,

Bringing a noon that seemed like every noon.

И принесло с собою день, что выглядел обычным днём.

For Nature walks upon her mighty way

Когда Природа движется своей могучею дорогой,

Unheeding when she breaks a soul, a life;

Она не замечает, если разбивает чью-то душу, чью-ту жизнь;

Leaving her slain behind she travels on:

Убитого оставив позади, она шагает дальше:

Man only marks and God's all-seeing eyes.

Лишь человек заметит это, да всевидящее око Бога.

Even in this moment of her soul's despair,

И даже в тот момент отчаяния своей души,

In its grim rendezvous with death and fear,

В зловещем рандеву со смертью и со страхом,

No cry broke from her lips, no call for aid;

Ни стона не прорвалось сквозь её уста, ни одного призыва к помощи;

She told the secret of her woe to none:

Она не рассказала тайну этой боли никому:

Calm was her face and courage kept her mute.

Спокойствие лежало на лице, а смелость делала безмолвной.

Yet only her outward self suffered and strove;

И лишь её поверхностное “я” страдало и боролось;

Even her humanity was half divine:

В ней даже человеческое стало полубожественным.

Her spirit opened to the Spirit in all,

В ней дух открылся Духу, что во всём,

Her nature felt all Nature as its own.

Её природа ощутила всю Природу, как свою.

Apart, living within, all lives she bore;

Живя отдельно и внутри, она поддерживала все жизни;

Aloof, she carried in herself the world:

И отстранённая, она несла в себе весь мир:

Her dread was one with the great cosmic dread,

В ней страх единым стал с космическим, великим страхом,

Her strength was founded on the cosmic mights;

А сила опиралась на космические силы;

The universal Mother's love was hers.

Любовь вселенской Матери была её любовью.

Against the evil at life's afflicted roots,

И перед злом в измученных основах жизни

Her own calamity its private sign,

Её беда была его частичным знаком,

Of her pangs she made a mystic poignant sword.

Она из боли сделала мистический острый меч.

A solitary mind, a world-wide heart,

Уединённый ум, как мир распахнутое сердце,

To the lone Immortal's unshared work she rose.

Для одинокого неразделённого труда Бессмертной поднялась она.

At first life grieved not in her burdened breast:

Вначале жизнь не горевала под тяжёлой ношей у неё в груди:

On the lap of earth's original somnolence

На коленях первозданной дремоты земли

Inert, released into forgetfulness,

Инертная, освободившись в забытьи,

Prone it reposed, unconscious on mind's verge,

Она лежала, отдыхала, в несознании на краю ума,

Obtuse and tranquil like the stone and star.

Спокойная и оглушённая, как камень или как звезда.

In a deep cleft of silence twixt two realms

В глубокой трещине молчания между двумя мирами

She lay remote from grief, unsawn by care,

Она покоилась вдали от горя, незатронутая заботой,

Nothing recalling of the sorrow here.

Ничто здесь не напоминало о страдании.

Then a slow faint remembrance shadowlike moved,

Потом мелькнуло тенью медленное слабое воспоминание,

And sighing she laid her hand upon her bosom

Вздохнув, она сложила руки на груди

And recognised the close and lingering ache,

И осознала близкую и тянущую боль,

Deep, quiet, old, made natural to its place,

Глубокую, немую, застарелую, уже привычную на этом месте,

But knew not why it was there nor whence it came.

Но не знающую, почему она пришла, откуда.

The Power that kindles mind was still withdrawn:

Та Сила, что зажигает ум, пока что оставалась втянутой:

Heavy, unwilling were life's servitors

Тяжёлыми, безвольными стояли слуги жизни,

Like workers with no wages of delight;

Рабочими, не получившими законной платы удовольствием;

Sullen, the torch of sense refused to burn;

Угрюмый факел чувства не хотел гореть;

The unassisted brain found not its past.

Утративший поддержку мозг не находил своего прошлого.

Only a vague earth-nature held the frame.

И лишь земная смутная природа сохраняла весь каркас.

But now she stirred, her life shared the cosmic load.

Но вот она пошевелилась, жизнь её впряглась в космическую ношу.

At the summons of her body's voiceless call

И по беззвучному призыву тела,

Her strong far-winging spirit travelled back,

Её ширококрылый сильный дух понёсся к ней назад,

Back to the yoke of ignorance and fate,

Назад, к ярму невежества и судьбы,

Back to the labour and stress of mortal days,

Назад, к труду и напряжению смертных дней,

Lighting a pathway through strange symbol dreams

Путь озаряя свой по странным символическим видениям,

Across the ebbing of the seas of sleep.

Через отлив морей сна.

Her house of Nature felt an unseen sway,

Её дом Природы ощутил невидимый толчок,

Illumined swiftly were life's darkened rooms,

Поспешно озарились затемнённые палаты жизни,

And memory's casements opened on the hours

И створки памяти открылись для часов,

And the tired feet of thought approached her doors.

И усталые стопы мысли направились к её дверям.

All came back to her: Earth and Love and Doom,

Всё снова возратилось к ней: Земля, Любовь и Рок,

The ancient disputants, encircled her

Эти древние спорщики, окружили её

Like giant figures wrestling in the night:

Гигантскими фигурами, что борятся в ночи:

The godheads from the dim Inconscient born

То божества, рождённые в туманном Несознании

Awoke to struggle and the pang divine,

Проснулись чтоб сражаться и терпеть божественную муку,

And in the shadow of her flaming heart,

И находясь в тени её пылающего сердца,

At the sombre centre of the dire debate,

В мрачном центре ужасающих дебатов,

A guardian of the unconsoled abyss

Страж не знающей покоя бездны,

Inheriting the long agony of the globe,

Наследник длительной агонии планеты,

A stone-still figure of high and godlike Pain

Застывшей, каменной фигурой высокого, богоподобного Страдания

Stared into Space with fixed regardless eyes

Смотрел в Пространство безразличным, неподвижным взглядом,

That saw grief's timeless depths but not life's goal.

Что видел вечные глубины горя, но не цель жизни.

Afflicted by his harsh divinity,

Устав от жёсткости своей божественности,

Bound to his throne, he waited unappeased

Привязанный к престолу своему, он ожидал, неутолённый,

The daily oblation of her unwept tears.

Ежедневной дани из её невыплаканных слёз.

All the fierce question of man's hours relived.

Вся жгучая проблема человеческого времени ожила вновь.

The sacrifice of suffering and desire

Та жертва, что страданием, желанием

Earth offers to the immortal Ecstasy

Земля приносит для бессмертного Экстаза,

Began again beneath the eternal Hand.

Свершалась вновь под вечной Дланью.

Awake she endured the moments' serried march

Она, проснувшись, вытерпела этот плотный марш мгновений

And looked on this green smiling dangerous world,

И посмотрела на зелёный, улыбавшийся, опасный мир,

And heard the ignorant cry of living things.

Услышала невежественные крики живых существ.

Amid the trivial sounds, the unchanging scene

Среди обычных звуков, неизменной сцены,

Her soul arose confronting Time and Fate.

Её душа поднялась, бросив вызов Времени, Судьбе.

Immobile in herself, she gathered force.

Не двигаясь внутри, Савитри собирала силу.

This was the day when Satyavan must die.

Настал тот день, когда Сатьяван должен умереть.

End of Canto One

Конец первой песни

Перевод (первый) Леонида Ованесбекова

1999 ноя 21 вс — 2007 июль 06 пт, 2012 авг 12 вс — 2013 фев 10 вс