Book Four

Книга Четвертая

THE BOOK OF BIRTH AND QUEST

КНИГА РОЖДЕНИЯ И ПОИСКА

Canto I

Песня I

THE BIRTH AND CHILDHOOD OF THE FLAME

РОЖДЕНИЕ И ДЕТСТВО ПЛАМЕНИ

A Maenad of the cycles of desire

Менадой циклов бесконечного желания,

Around a Light she must not dare to touch,

Круги описывая возле Света, но не смея прикоснуться,

Hastening towards a far-off unknown goal

Спеша к далёкой неизвестной цели,

Earth followed the endless journey of the Sun.

Земля летела вслед за Солнцем по необозримому пути.

A mind but half-awake in the swing of the void

И ум, едва проснувшись в качке пустоты,

On the bosom of Inconscience dreamed out life

Мечтал о жизни на груди Неведенья

And bore this finite world of thought and deed

И нёс конечный этот мир работ и мысли

Across the immobile trance of the Infinite.

Сквозь неподвижность транса Бесконечности.

A vast immutable silence with her ran:

Широкое и неизменное безмолвие бежало вместе с ней:

Prisoner of speed upon a jewelled wheel,

И пленник скорости, на колесе в алмазах,

She communed with the mystic heart in Space.

Она беседовала с тайным сердцем в Космосе.

Amid the ambiguous stillness of the stars

Среди неясного молчанья звёзд

She moved towards some undisclosed event

Она неслась к какому-то неведомому ей событию

And her rhythm measured the long whirl of Time.

И ритм её отсчитывал гигантское вращенье Времени.

In ceaseless motion round the purple rim

В движеньи беспрестанном пурпурного обода

Day after day sped by like coloured spokes,

Летели дни за днями словно разукрашенные спицы,

And through a glamour of shifting hues of air

И сквозь очарование изменчивых оттенков атмосферы

The seasons drew in linked significant dance

Различные сезоны проходили в сложном важном танце

The symbol pageant of the changing year.

Подобно символическому карнавалу изменений года.

Across the burning languor of the soil

По раскалённому томленью почвы

Paced Summer with his pomp of violent noons

Шагало Лето вместе с пышностью его неистового полдня

And stamped his tyranny of torrid light

И отпечатывало тиранию обжигающего света

And the blue seal of a great burnished sky.

И оставляло синюю печать огромного блистающего неба.

Next through its fiery swoon or clotted knot

Затем сквозь этот обморок огня и спёкшийся горячий узел

Rain-tide burst in upon torn wings of heat,

Поток дождя ворвался на изорванных крылах жары,

Startled with lightnings air's unquiet drowse,

Вспугнул своими молниями беспокойную дремоту воздуха,

Lashed with life-giving streams the torpid soil,

И исхлестал оцепеневшую сухую землю животворными потоками,

Overcast with flare and sound and storm-winged dark

Закрыл своею штормовою мглою, вспышками и громом

The star-defended doors of heaven's dim sleep,

Врата неясной дремоты небес под стражей звёзд,

Or from the gold eye of her paramour

И плотной пеленою туч укрыл коричневый неяркий лик земли

Covered with packed cloud-veils the earth's brown face.

От золотого глаза, от её любимого.

Armies of revolution crossed the time-field,

Дивизионы армий революции пересекали поле времени,

The clouds' unending march besieged the world,

Мир осаждали тучи бесконечным маршем,

Tempests' pronunciamentos claimed the sky

Гроза гремела, требуя переворота в небесах,

And thunder drums announced the embattled gods.

И барабаны грома возвещали о богах, стоящих в боевом порядке.

A traveller from unquiet neighbouring seas,

Пришелец из соседних беспокойных океанов,

The dense-maned monsoon rode neighing through earth's hours:

Муссон, махая гривою, со ржанием пронёсся по земным часам:

Thick now the emissary javelins:

Тупыми стали копья этого лазутчика:

Enormous lightnings split the horizon's rim

Огромнейшие молнии раскалывали обод горизонта,

And, hurled from the quarters as from contending camps,

Из каждой части света брошенные, словно из враждебных лагерей,

Married heaven's edges steep and bare and blind:

Они края небес, крутые, нагие, слепые связывали воедино:

A surge and hiss and onset of huge rain,

Шипенье, волны, натиск, свист гигантского дождя,

The long straight sleet-drift, clamours of winged storm-charge,

Прямые ливни с градом, рёв летящего заряда шторма,

Throngs of wind-faces, rushing of wind-feet

Многообразье ликов ветра и его стремительная поступь,

Hurrying swept through the prone afflicted plains:

Спешили пронестись по сокрушённым распростёршимся долинам:

Heaven's waters trailed and dribbled through the drowned land.

Вода с небес повисла, морося по залитой дождём стране.

Then all was a swift stride, a sibilant race,

Затем всё стало быстрым шагом и свистящей скачкой,

Or all was tempest's shout and water's fall.

Всё стало криком бури и потоками воды.

A dimness sagged on the grey floor of day,

Неясность серой пеленой закрыла ложе дня,

Its dingy sprawling length joined morn to eve,

И, расползаясь, темнотой соединяла утро с вечером,

Wallowing in sludge and shower it reached black dark.

Всё глубже погружаясь в слякоть, ливень, доходя до чёрной мглы.

Day a half darkness wore as its dull dress.

День одевался в сумерки как в скучную одежду.

Light looked into dawn's tarnished glass and met

Так свет смотрел в тускнеющее зеркало рассвета и встречал

Its own face there, twin to a half-lit night's:

Своё лицо, что было двойником для полуосвещённого лица ночи:

Downpour and drip and seeping mist swayed all

Всем заправляли сильный ливень, моросящий дождь, туман,

And turned dry soil to bog and reeking mud:

Сухую почву превратив в болото и дымящуюся жижу:

Earth was a quagmire, heaven a dismal block.

Земля была трясиной, небеса — давящей глыбой.

None saw through dank drenched weeks the dungeon sun.

Неделями, насквозь сырыми и промозглыми никто не видел арестанта-солнца.

Even when no turmoil vexed air's sombre rest,

И даже если утихал на время шум, что досаждал унылому покою воздуха,

Or a faint ray glimmered through weeping clouds

И если слабый луч едва сверкал сквозь плачущие облака,

As a sad smile gleams veiled by returning tears,

Как грустная улыбка проступает, скрытая пришедшими слезами,

All promised brightness failed at once denied

Все-обещающая яркость гасла, тотчас уходя назад,

Or, soon condemned, died like a brief-lived hope.

Иль умирала словно мимолётная надежда, наскоро приговорённая.

Then a last massive deluge thrashed dead mire

Но вот последний ливень исхлестал ещё раз мёртвую, бесформенную грязь,

And a subsiding mutter left all still,

И уходящий гром оставил всё затихшим,

Or only the muddy creep of sinking floods

Лишь растекались мутные неторопливые ручьи,

Or only a whisper and green toss of trees.

Да продолжались шум и суматоха взбаламученных деревьев.

Earth's mood now changed; she lay in lulled repose,

Сменилось настроение Земли; она лежала, отдыхая словно в колыбели,

The hours went by with slow contented tread:

Часы шагали медленной согласной поступью:

A wide and tranquil air remembered peace,

Просторный тихий воздух снова вспоминал покой,

Earth was the comrade of a happy sun.

Земля опять была товарищем счастливого и радостного солнца.

A calmness neared as of the approach of God,

Спустилась тишина, как будто предваряя приближенье Бога,

A light of musing trance lit soil and sky

И свет задумчивого транса залил небеса и почву,

And an identity and ecstasy

Отождествленье и экстаз

Filled meditation's solitary heart.

Заполнили уединившееся сердце медитации.

A dream loitered in the dumb mind of Space,

В немом уме Пространства медлила мечта,

Time opened its chambers of felicity,

Свои палаты счастья открывало Время,

An exaltation entered and a hope:

Вошли надежда и восторг:

An inmost self looked up to a heavenlier height,

И сокровеннейшее “я” взглянуло на небесные высоты,

An inmost thought kindled a hidden flame

И сокровеннейшая мысль зажгла сокрытое в глубинах пламя,

And the inner sight adored an unseen sun.

И внутреннее око с обожаньем посмотрело на невидимое солнце.

Three thoughtful seasons passed with shining tread

Задумчивые три сезона проходили лучезарной поступью

And scanning one by one the pregnant hours

И каждый всматривался в мимолётные часы, наполненные чем-то большим,

Watched for a flame that lurked in luminous depths,

И ждал прихода пламени, таившегося в светлой глубине,

The vigil of some mighty birth to come.

Канун могучего рождения чего-то, что должно придти.

Autumn led in the glory of her moons

Сначала осень уводила в славу лун,

And dreamed in the splendour of her lotus pools

Мечтала в роскоши, великолепьи лотосовых заводей,

And Winter and Dew-time laid their calm cool hands

Затем Зима, а после и Сезон Дождей свои холодные и тихие ладони клали

On Nature's bosom still in a half sleep

На грудь Природы, всё ещё лежащей в полусне

And deepened with hues of lax and mellow ease

И углубляли красками неясной мягкой лёгкости

The tranquil beauty of the waning year.

Спокойствие и безмятежность красоты идущего на убыль года.

Then Spring, an ardent lover, leaped through leaves

Но вот сезон Весны, любовник пылкий, прыгнул сквозь листву

And caught the earth-bride in his eager clasp;

Поймал невесту-землю в жаркие свои объятия;

His advent was a fire of irised hues,

Его приход был разноцветным радужных огнём,

His arms were a circle of the arrival of joy.

Его протянутые руки обвились кольцом пришедшей радости.

His voice was a call to the Transcendent's sphere

Его весёлый голос стал призывом к сфере Трансцендентного,

Whose secret touch upon our mortal lives

Чьё тайное касанье к нашим смертным жизням

Keeps ever new the thrill that made the world,

Всё время сохраняет вечно новой ту вибрацию, что сотворила мир,

Remoulds an ancient sweetness to new shapes

И древней сладости даёт всё время новый облик

And guards intact unchanged by death and Time

И сберегает в целости, не изменяемый ни Временем, ни смертью,

The answer of our hearts to Nature's charm

Ответ сердец очарованию Природы,

And keeps for ever new, yet still the same,

Хранит и вечно новое, и вечно то же самое,

The throb that ever wakes to the old delight

Биение, что просыпается для прежнего стремления,

And beauty and rapture and the joy to live.

Для красоты, для радости и для восторга жить.

His coming brought the magic and the spell;

Его приход нёс магию и чары;

At his touch life's tired heart grew glad and young;

Его касанье превращало сердце жизни из уставшего в весёлое и молодое;

He made joy a willing prisoner in her breast.

Он делал радость вольной пленницей в её груди.

His grasp was a young god's upon earth's limbs:

Земные телеса он обнимал как юный бог:

Changed by the passion of his divine outbreak

Меняя страстью своего божественного появления,

He made her body beautiful with his kiss.

Земное тело превращал в прекрасное своими поцелуями.

Impatient for felicity he came,

Пришёл для счастья он, нетерпеливый,

High-fluting with the coïl's happy voice,

Поющий высоко на флейте голосом счастливым птицы койл,

His peacock turban trailing on the trees;

Его тюрбан павлиний задевал деревья,

His breath was a warm summons to delight,

Его дыханье было жаркими призывами к восторгу,

The dense voluptuous azure was his gaze.

И сладостной лазурью был его глубокий взгляд.

A soft celestial urge surprised the blood

Небесный мягкий импульс будоражил кровь,

Rich with the instinct of God's sensuous joys;

Наполненную чувственными радостями Бога;

Revealed in beauty, a cadence was abroad

Открывшись в красоте, звучала широко каденция,

Insistent on the rapture-thrill in life:

Настаивая на вибрации восторга в жизни:

Immortal movements touched the fleeting hours.

Движения бессмертного касались пролетающих часов.

A godlike packed intensity of sense

Богоподобная насыщенная интенсивность ощущений

Made it a passionate pleasure even to breathe;

Всё превращала в страстное блаженство, даже самое обычное дыхание;

All sights and voices wove a single charm.

Все зрелища и голоса сплетались в цельное единое очарование.

The life of the enchanted globe became

Жизнь завороженной планеты стала

A storm of sweetness and of light and song,

Бескрайним штормом сладости и света, песней,

A revel of colour and of ecstasy,

И буйством цвета и экстаза,

A hymn of rays, a litany of cries:

И гимном из лучей, и литанией из призывов:

A strain of choral priestly music sang

Так напряжение хорала, певшего священные мелодии

And, swung on the swaying censer of the trees,

И жертвоприношенье тонких ароматов,

A sacrifice of perfume filled the hours.

Которое висело над качавшимся кадилом из деревьев, наполняло время.

Asocas burned in crimson spots of flame,

Ашока полыхала в тёмно-красных всполохах огня,

Pure like the breath of an unstained desire

И чистые, подобные дыханию незамутненного желанья, белые жасмины

White jasmines haunted the enamoured air,

Всю атмосферу наполняли чарами влюблённости,

Pale mango-blossoms fed the liquid voice

И манго бледные цветы питали плавный голос птицы койл,

Of the love-maddened coïl, and the brown bee

Безумной от любви, и золотистая пчела

Muttered in fragrance mid the honey-buds.

Жужжала в аромате средь бутонов полных мёда.

The sunlight was a great god's golden smile.

Свет солнца был прекрасною улыбкою великого большого бога.

All Nature was at beauty's festival.

Природа вся была на фестивале красоты.

   In this high signal moment of the gods

   В то важное, высокое мгновение богов,

Answering earth's yearning and her cry for bliss,

В ответ на устремление земли и на её призыв к блаженству,

A greatness from our other countries came.

Из наших отдалённых стран пришло величие.

A silence in the noise of earthly things

Безмолвие среди земного шума

Immutably revealed the secret Word,

Всё время, неизменно проявляло потайное Слово,

A mightier influx filled the oblivious clay:

Могучее течение, напор наполнили забывчивую глину:

A lamp was lit, a sacred image made.

Светильник был зажжён, небесный образ — создан.

A mediating ray had touched the earth

Посредник-луч достиг земли,

Bridging the gulf between man's mind and God's;

Мостом соединяя пропасть между человеческим умом и Богом;

Its brightness linked our transience to the Unknown.

Его свеченье присоединило нашу мимолётность к Неизвестному.

A spirit of its celestial source aware

Дух, сознающий свой божественный источник,

Translating heaven into a human shape

Транслирующий небо в форму человека,

Descended into earth's imperfect mould

Спустился вниз, в несовершенную земную плоть,

And wept not fallen to mortality,

Но не рыдал от резкого паденья в смертный мир,

But looked on all with large and tranquil eyes.

Смотрел на всё спокойным, широко открытым взглядом.

One had returned from the transcendent planes

Она вернулась из далёких трансцендентных планов

And bore anew the load of mortal breath,

И снова разделила ношу смертного дыханья, та,

Who had striven of old with our darkness and our pain;

Которая давно сражается и с нашей темнотой, и с нашей болью;

She took again her divine unfinished task:

Она опять взялась за свой божественный, ещё не завершённый труд:

Survivor of death and the aeonic years,

Так, пережив и смерть и многовековые долгие эпохи,

Once more with her fathomless heart she fronted Time.

Она ещё раз со своим бездонным сердцем встретилась со Временем.

Again there was renewed, again revealed

И снова обновилась, заново открылась

The ancient closeness by earth-vision veiled,

Издревле существующая близость, скрытая за виденьем земли,

The secret contact broken off in Time,

Таинственный контакт, внезапно прерванный во Времени,

A consanguinity of earth and heaven,

Духовное родство земли и неба,

Between the human portion toiling here

Меж человеческою частью, что работает здесь, в этом мире,

And an as yet unborn and limitless Force.

И неродившейся пока что беспредельной Силой.

Again the mystic deep attempt began,

Ещё раз начинается глубокая мистичная попытка,

The daring wager of the cosmic game.

Отчаянная ставка, ход в космической игре.

For since upon this blind and whirling globe

С тех пор, как на слепой, кружащейся планете

Earth-plasm first quivered with the illumining mind

Впервые стала трепетать земная плазма с озаряющим умом

And life invaded the material sheath

И в оболочку из материи ворвалась жизнь,

Afflicting Inconscience with the need to feel,

И стала беспокоить Несознание потребностью воспринимать и ощущать,

Since in Infinity's silence woke a word,

С тех пор, как в тишине у Бесконечности проснулось слово,

A Mother-wisdom works in Nature's breast

Мать-мудрость трудится в груди Природы,

To pour delight on the heart of toil and want

Чтоб лить восторг на сердце бедности и тяжкого труда

And press perfection on life's stumbling powers,

И гнать к вершинам совершенства спотыкающиеся энергии и силы жизни,

Impose heaven-sentience on the obscure abyss

Накладывать чувствительность небес на эту тусклую пучину

And make dumb Matter conscious of its God.

Молчащую Материю заставить осознать, увидеть собственного Бога.

Although our fallen minds forget to climb,

Хоть наши падшие умы и забывают подниматься,

Although our human stuff resists or breaks,

Хоть наша человеческая плоть сопротивляется и разрушается,

She keeps her will that hopes to divinise clay;

Она верна той воле, что надеется обожествить земную глину;

Failure cannot repress, defeat o'erthrow;

Её сломить не может неудача, поражение — пересилить;

Time cannot weary her nor the Void subdue,

Ни Время не способно утомить её, ни Пустота — взять верх,

The ages have not made her passion less;

Века не делают её страсть меньше;

No victory she admits of Death or Fate.

Она не допускает торжество Судьбы и Смерти.

Always she drives the soul to new attempt;

Она всё время направляет душу сделать новую попытку;

Always her magical infinitude

Её магическая бесконечность

Forces to aspire the inert brute elements;

Всё время заставляет устремляться грубый и инертный элемент;

As one who has all infinity to waste,

Как тот, кто обладает всею бесконечностью, чтоб тратить,

She scatters the seed of the Eternal's strength

Она бросает семена сил Вечного

On a half-animate and crumbling mould,

В полуживую и крошащуюся плоть,

Plants heaven's delight in the heart's passionate mire,

Она восторг небес сажает в страстное болото сердца,

Pours godhead's seekings into a bare beast frame,

Вливает поиски божественного в голые животные тела,

Hides immortality in a mask of death.

И прячет до поры бессмертие за маской смерти.

Once more that Will put on an earthly shape.

Ещё раз эта Воля приняла земную форму.

A Mind empowered from Truth's immutable seat

Ум, получивший силу от незыблемого трона Истины,

Was framed for vision and interpreting act

Был сотворён для виденья, для понимающего действия,

And instruments were sovereignly designed

А инструменты были превосходно созданы

To express divinity in terrestrial signs.

Чтоб выражать божественное в символах земного мира.

Outlined by the pressure of this new descent

Очерченное натиском, давленьем нового, неведомого нисхождения,

A lovelier body formed than earth had known.

Сформировалось тело, ставшее прекраснее всего, что знали на земле.

As yet a prophecy only and a hint,

Пока ещё лишь как намёк и предсказание,

The glowing arc of a charmed unseen whole,

Пылающей дугой незримого чарующего целого,

It came into the sky of mortal life

Оно спустилось в небо смертной жизни,

Bright like the crescent horn of a gold moon

Сияя, словно золотой растущий месяц,

Returning in a faint illumined eve.

Вернувшийся в неясный озарённый вечер.

At first glimmering like an unshaped idea

Мерцая поначалу, как бесформенная мысль, идея,

Passive she lay sheltered in wordless sleep,

Она, покорная, лежала, укрываясь в бессловесном сне,

Involved and drowned in Matter's giant trance,

Вся утонувшая и вовлечённая в гигантский транс Материи,

An infant heart of the deep-caved world-plan

И это сердце детское сокрытого в пещере плана мира

In cradle of divine inconscience rocked

Укачивалось в колыбели божественного несознания

By the universal ecstasy of the suns.

Космическим экстазом солнц.

Some missioned Power in the half-wakened frame

Так в полупробуждённой оболочке кем-то посланная Сила

Nursed a transcendent birth's dumb glorious seed

Кормила славное немое семя трансцендентного рождения,

For which this vivid tenement was made.

Ради которого создали эту яркую обитель.

But soon the link of soul with form grew sure;

Но вскоре связь души и формы стала крепче;

Flooded was the dim cave with slow conscient light,

Неясную пещеру затопил неторопливый свет сознания,

The seed grew into a delicate marvellous bud,

То семя выросло и превратилось в нежный замечательный бутон,

The bud disclosed a great and heavenly bloom.

Бутон раскрылся, став большим божественным цветком.

At once she seemed to found a mightier race.

Казалось, ей судьба стать сразу основателем могучей расы.

Arrived upon the strange and dubious globe

Попав на эту двойственную, странную планету,

The child remembering inly a far home

Дитя, что помнило внутри далёкий дом,

Lived guarded in her spirit's luminous cell,

Она жила здесь под защитой светлой кельи собственного духа,

Alone mid men in her diviner kind.

Одна среди людей, из более божественного рода.

Even in her childish movements could be felt

В её движеньях, даже в детстве, можно было ощутить

The nearness of a light still kept from earth,

Особенную близость света, что пока скрывался от земли,

Feelings that only eternity could share,

И чувств, что только вечность может разделить,

Thoughts natural and native to the gods.

И мыслей, что родные и естественные для богов.

As needing nothing but its own rapt flight

Ни в чём особо не нуждаясь, кроме своего полёта радости и восхищения,

Her nature dwelt in a strong separate air

Её природа обитала в сильной отделённой атмосфере,

Like a strange bird with large rich-coloured breast

Подобно странной птице, с разукрашенной широкой грудью,

That sojourns on a secret fruited bough,

Что временно живёт на скрытой ветке дерева с плодами,

Lost in the emerald glory of the woods

Затерянной средь изумрудной славы рощь, лесов,

Or flies above divine unreachable tops.

Или которая летает над недостижимыми божественными пиками.

Harmoniously she impressed the earth with heaven.

В ней гармонично отразились и земля и небо.

Aligned to a swift rhythm of sheer delight

Выстраиваясь в быстрый ритм полнейшего восторга

And singing to themselves her days went by;

И напевая для себя, летели дни её;

Each minute was a throb of beauty's heart;

И каждая минута становилась пульсом сердца красоты;

The hours were tuned to a sweet-toned content

Её часы созвучны были нежному согласию,

Which asked for nothing, but took all life gave

Что не просило ничего, а принимало всё, что ей давала жизнь

Sovereignly as her nature's inborn right.

По царски, властно, как пришедшее с рожденьем право.

Near was her spirit to its parent Sun,

Её дух близок был к родителю её природы — к Солнцу,

The Breath within to the eternal joy.

Её Дыханье было рядом с вечной радостью.

The first fair life that breaks from Nature's swoon,

Та первая прекраснейшая жизнь, что вырвалась из обморока, забытья Природы,

Mounts in a line of rapture to the skies;

Шла курсом радости, восторга, поднимаясь к небесам;

Absorbed in its own happy urge it lives,

Она  живёт, пропитаная тем счастливым импульсом;

Sufficient to itself, yet turned to all:

Самодостаточная, но при этом обращённая ко всем:

It has no seen communion with its world,

Нет у неё ни явного общенья с миром,

No open converse with surrounding things.

Ни видимой беседы с окружающим.

There is a oneness native and occult

Единство было в ней — оккультного с природным,

That needs no instruments and erects no form;

Что не нуждалось в инструментах и не возводило форм;

In unison it grows with all that is.

Оно росло и развивалось в унисон со всем, что есть на свете.

All contacts it assumes into its trance,

Так, принимая в транс свой все возможные контакты,

Laugh-tossed consents to the wind's kiss and takes

И всплеском смеха соглашаясь с поцелуем ветра,

Transmutingly the shocks of sun and breeze:

Она брала, преобразуя, импульсы от солнца и толчки от бриза:

A blissful yearning riots in its leaves,

Блаженное томленье буйствует в её листве,

A magic passion trembles in its blooms,

Магическая страсть трепещет в разноцветье,

Its boughs aspire in hushed felicity.

Её густые ветви устремлялись к тишине и счастью.

An occult godhead of this beauty is cause,

Оккультная богиня — вот причина этой красоты,

The spirit and intimate guest of all this charm,

А дух и сокровенный гость внутри — источник этого очарования,

This sweetness's priestess and this reverie's muse.

И жрица этой сладости, и муза всей фантазии.

Invisibly protected from our sense

Незримо защищённая от наших чувств,

The Dryad lives drenched in a deeper ray

Живёт Дриада эта, погружённая в глубокий свет,

And feels another air of storms and calms

И чувствует другую атмосферу — воздух штилей и штормов,

And quivers inwardly with mystic rain.

И внутренне вибрирует с мистическим дождём.

This at a heavenlier height was shown in her.

Так на божественном, высоком уровне всё это проявлялось в ней.

Even when she bent to meet earth's intimacies

Когда она склонилась ради близости с землёй,

Her spirit kept the stature of the gods;

Её дух сохранял осанку, стан богов;

It stooped but was not lost in Matter's reign.

Спустившись в мир Материи, не затерялся там.

A world translated was her gleaming mind,

Её сверкающим умом стал мир, переведённый на другой язык,

And marvel-mooned bright crowding fantasies

Чудесно-лунные теснящиеся яркие фантазии

Fed with spiritual sustenance of dreams

Духовными мечтами и надеждами питали

The ideal goddess in her house of gold.

Богиню идеального в её высоком золотом жилище.

Aware of forms to which our eyes are closed,

Осведомлённая о формах, на которые глаза людей закрыты,

Conscious of nearnesses we cannot feel,

И сознавая близость многого, что мы не можем ощутить,

The Power within her shaped her moulding sense

Могущество внутри неё материал шаблонных ощущений

In deeper figures than our surface types.

Переплавляло в образы, что глубже человеческих поверхностных стереотипов.

An invisible sunlight ran within her veins

Бежал по венам в ней поток невидимого солнечного света,

And flooded her brain with heavenly brilliances

Небесные сиянья заливали мозг,

That woke a wider sight than earth could know.

И пробуждали виденье, что шире чем могла бы знать земля.

Outlined in the sincerity of that ray

Очерченные в искренности этого луча,

Her springing childlike thoughts were richly turned

В ней мысли, бьющие ключом, похожие на детские, внезапно превращались

Into luminous patterns of her soul's deep truth,

В сияющие образы глубокой истины её души,

And from her eyes she cast another look

А из очей своих она на всё вокруг бросала взгляд

On all around her than man's ignorant view.

Совсем иной, чем взгляд незнающего человека.

All objects were to her shapes of living selves

Всё видела она как облики живых существ,

And she perceived a message from her kin

И в каждом пробуждающем касаньи внешнего

In each awakening touch of outward things.

К ней шли посланья от её родных.

Each was a symbol power, a vivid flash

Всё было символическою силой и живою вспышкой

In the circuit of infinities half-known;

Средь окруженья бесконечностей, наполовину неизвестных;

Nothing was alien or inanimate,

И не было вокруг ни чуждого, ни неодушевлённого,

Nothing without its meaning or its call.

Во всём был и свой смысл и свой призыв.

For with a greater Nature she was one.

Она была единым целым с более великою Природой .

As from the soil sprang glory of branch and flower,

Как из земли растёт и поднимается великолепие ветвей, цветов,

As from the animal's life rose thinking man,

Как из животной жизни вырос думающий человек,

A new epiphany appeared in her.

Так новое богоявленье вызревало в ней.

A mind of light, a life of rhythmic force,

Ум света, жизнь ритмичной силы,

A body instinct with hidden divinity

Инстинкты тела со укрываемой пока божественностью

Prepared an image of the coming god;

Готовили прообраз будущего бога;

And when the slow rhyme of the expanding years

Когда неторопливый ритм развёртывающихся лет

And the rich murmurous swarm-work of the days

И низкий гул толпящихся творений в преходящих днях

Had honey-packed her sense and filled her limbs,

Залили мёдом чувства, наполняя члены тела,

Accomplishing the moon-orb of her grace,

Замкнув в орбиту лунную её изящество и грацию,

Self-guarded in the silence of her strength

То самосохраняемое в тишине её могущества

Her solitary greatness was not less.

Её уединённое величие не стало меньше.

Nearer the godhead to the surface pressed,

Всё ближе и сильней давило на поверхностные вещи божество,

A sun replacing childhood's nebula

И солнце, заменившее туманы детства,

Sovereign in a blue and lonely sky.

Властитель в синем одиноком небе.

Upward it rose to grasp the human scene:

Оно всё выше поднималось, чтобы наблюдать за человеческою сценой:

The strong Inhabitant turned to watch her field.

Могучий обитатель повернулся осмотреть её владения.

A lovelier light assumed her spirit brow

Потоки восхитительного света шли от одухотворенного её лица,

And sweet and solemn grew her musing gaze;

Нежнее и серьезней становился думающий взгляд;

Celestial-human deep warm slumbrous fires

Глубокие небесно-человеческие дремлющие искорки тепла

Woke in the long fringed glory of her eyes

Проснулись в красоте, великолепьи глаз под длинной чёлкой,

Like altar-burnings in a mysteried shrine.

Похожих на зажжёные огни у алтаря в загадочном и полном тайны храме.

Out of those crystal windows gleamed a will

Светилась воля в тех кристально-чистых окнах,

That brought a large significance to life.

Что приносила жизни свой великий смысл.

Holding her forehead's candid stainless space

Овладевая безупречным искренним пространством лба её,

Behind the student arch a noble power

За этим сводом, изучающим весь мир,

Of wisdom looked from light on transient things.

Наполненная благородством сила мудрости из света наблюдала преходящее.

A scout of victory in a vigil tower,

Разведчиком побед в сторожевой, дежурной башне,

Her aspiration called high destiny down;

Её стремление звало спуститься вниз высокую судьбу;

A silent warrior paced in her city of strength

По городу её неосквернённой силы шёл он молчаливым воином,

Inviolate, guarding Truth's diamond throne.

И охранял алмазный трон Высокой Истины.

A nectarous haloed moon her passionate heart

Нектарная, в гало, луна — её наполненное страстью сердце,

Loved all and spoke no word and made no sign,

Любило всех, и хоть не говорило слов, не подавала знака,

But kept her bosom's rapturous secrecy

В груди хранило радостную тайну,

A blissful ardent moved and voiceless world.

Счастливый, пламенный, подвижный и беззвучный мир.

Proud, swift and joyful ran the wave of life

И горделиво, быстро, радостно бежали волны жизни

Within her like a stream in Paradise.

Внутри неё, рекою Рая.

Many high gods dwelt in one beautiful home;

В одном прекрасном доме жило множество богов высоких планов;

Yet was her nature's orb a perfect whole,

Но несмотря на это, мир её природы оставался целостным и совершенным,

Harmonious like a chant with many tones,

И гармоничным, как многоголосый гимн,

Immense and various like a universe.

Разнообразным, необъятным словно вся вселенная.

The body that held this greatness seemed almost

И тело, что вмещало это всё великолепие, казалось образом,

An image made of heaven's transparent light.

Что соткан из прозрачного божественного света.

Its charm recalled things seen in vision's hours,

Его очарование напоминало то, что наблюдается в часы видений,

A golden bridge spanning a faery flood,

Оно казалось золотым мостом, что перекинут над эфирным половодьем,

A moon-touched palm-tree single by a lake

И одинокой пальмою у озера, касавшейся луны,

Companion of the wide and glimmering peace,

Подругою широкого, мерцавшего покоя,

A murmur as of leaves in Paradise

И тихим шелестом, как от листвы в Раю,

Moving when feet of the Immortals pass,

Шуршащей под стопой Бессмертных,

A fiery halo over sleeping hills,

Оно казалось огненным гало над спящими холмами,

A strange and starry head alone in Night.

И странной звёздной головою, одинокою в Ночи.

End of Canto One

Конец первой песни

Перевод Ованесбекова Л.Г.,

2002 ноя 09 сб. — 2006 авг 14 пн, 2010 ноя 27 сб — 2011 март 06 вс