Так она одна в лесу осталась огромном,
Окруженная смутным, немыслящим миром,
Тело мужа - на груди, им покинутой.
В своем обширном безмолвном духе бездвижная,
Она не измеряла утрату бесполезными мыслями,
Не орошала слезами мраморные печати страдания:
Она еще не поднялась, встретить ужасного бога.
Ее душа склонилась над телом любимым
В великом безмолвии, без шевеления, голоса,
Словно с Сатьяваном ее разум умер.
Но человеческое сердце в ней еще билось.
Сознавая, что его существо к ней пока близко,
Крепко к себе прижимала безжизненную безмолвную форму,
Словно чтобы сберечь хотя бы то единство, что было,
И внутри каркаса сохранить еще дух.
Затем в ней произошла перемена внезапно,
Которая в страшные нашей жизни моменты
Может порой человеческую душу застигнуть
И поднять ее вверх, к ее источнику светлому.
Вуаль сорвана, нет больше мыслителя:
Только дух видит, и все знаемо.
Затем спокойная Сила, над нашими бровями посаженная,
Становится зрима, не беспокоимая нашими делами и мыслями,
Ее тишина легко голоса мира сносит:
Неподвижная, она движет Природу, смотрит на жизнь.
Непреложно она формирует свои далеко видимые цели;
Незадеваемая и спокойная среди заблуждений и слез,
Безмерная над нашими волями бьющимися,
Ее взгляд контролирует всех вещей бурный вихрь.
Она соединения со Славою ищет, дух растет:
Голос жизни настроен на бесконечные звуки,
Мгновения на великих крыльях молний приходят
И богоподобные мысли нежданно ум земли удивляют.
В великолепие и интенсивность души
Полумесяц чудесного рождения входит,
Чей рог мистерии вплывает в пустоту светлую.
Словно в небо молчания и тишины мысль
Похищена; вся эта живая смертная глина
Захвачена, и в феерическом наводнении быстром
Касаний она формируется Оркестрантом невидимым.
Приходит новое зрение, новые голоса в нас образуют
Тело музыки Богов.
Безымянные, бессмертные стремления прыгают вниз,
Божественного поиска обширный трепет бежит
И ткет на могучем поле спокойствия
Воли высокий и одинокий экстаз.
Все это в глубинах мгновения было в ней рождено.
Сейчас безграничному взгляду, что видит, открылись
Вещи, от земных глаз мыслящего человека сокрытые,
Дух, который спрятан в природе, воспарил
Из своего светлого гнезда внутри миров:
Как огромный огонь, он в небеса ночи поднялся.
Так были путы самозабвения порваны:
Как тот, кто смотрит вверх на далекие выси, она видела
Древний и сильный, словно на вершине безветренной,
Над нею, где она работала в своем одиноком уме,
Трудясь в одинокой башне себя обособленно,
Источник всего, что она прозревала или ковала,
Силу, спроецированную в пространство космическое,
Вековой воли воплощение медленное,
Звездный фрагмент вечной Истины,
Страстный инструмент непоколебимой Силы.
Здесь было Присутствие, что наполняло внимающий мир;
Центральное Все приняло на себя ее жизнь безграничную.
Суверенность, безмолвие, скорость,
Один размышлял над пучинами, которыми была она.
Словно в хоровой мантии неслышимых звуков
Сила спустилась, оставляя след бесконечных лучей1 ; Секунды Времени в бесконечность сцепляя, Безгранично она землю ее обхватывала: Она погрузилась ей в душу - и изменилась Савитри. Затем, как мысль, исполненная неким словом великим, То могущество приняло символичную форму;
Пространства ее существа в его трепетали касании,
Оно накрыло ее, словно бессмертными крыльями;
На его устах - Истины непроизносимой изгиб,
Его короной было гало из молний Мудрости,
Оно вошло в мистический лотос ее головы,
В тысячелепестковый дом силы и света.
Ее смертности лидер бессмертный
Тот, кто труды ее делает, и ее слов источник,
Неуязвимый Временем, всемогущий,
Он стоял спокойно над ней, спокойный, неподвижный, безмолвный.
Все в ней соединилось с тем часом могучим,
Словно был убит Смертью последний остаток
Человеческого, что было когда-то ее.
Принимая духовный обширный контроль,
Делая море жизни зеркалом неба,
Юное божество в ее земных членах
Наполняло небесною силой ее смертную часть.
Исчезла преследующая боль, раздирающий страх:
Ее горе ушло, ее разум был тих,
Ее сердце с суверенной силой стучало спокойно.
Пришла свобода от струн сердца стискивания,
Ныне все ее действия из спокойствия божества исходили.
На лесную почву тихо она положила
Мертвеца, что еще на ее груди отдыхал
И рождался, чтобы покинуть мертвую форму:
Одна она встала, встретить ужасного бога.
Тот более могучий дух повернул свой повелевающий взор
На жизнь и на существ, наследник работы,
Оставленной ему незаконченной от ее остановившегося прошлого,
Когда еще разум, ученик страстный, трудился
И плохо сформированные инструменты были движимы незрело.
Превзойдено было ныне человеческое скудное правило;
Здесь была суверенная сила, богоподобная воля.
Мгновение она еще без движения медлила
И вниз на мертвого мужчину у своих ног глядела;
Затем, как дерево, приходящее в себя после ветра,
Она подняла благородную голову и посмотрела вперед
На что-то, стоявшее здесь, нереальное, величественное, мрачное,
Безграничное всякого бытия отрицание,
Что несло ужас и удивление формой.
В его пугающих глазах темная Форма
Несла глубокое сожаление богов убивающих;
Полная печали ирония кривила страшные губы,
Что говорят слово рока. Вечная Ночь
В жуткой красоте бессмертного лика
Жалея вставала, принимая все, что живет,
Навеки в свое бездонное сердце, убежище
Созданий от мучений и мировой боли.
Его форма была ничем, ставшим реальностью, его члены
Монументами скоротечности были, под бровями
Богоподобные, спокойные, неутомимые, большие глаза
Созерцали безмолвно корчующуюся змею, жизнь.
Безразлично их широкий безвременный взгляд неменяющийся
Видел, как бесплодные циклы проходят,
Пережил смерть несчитанных звезд,
Но неизменными орбиты тех глаз оставались.
Двое, противостояли друг другу своими глазами,
Женщина и вселенский бог: вокруг нее,
Свою пустую, невыносимую одинокость2 наваливая На ее оставшуюся без компаньона могучую душу, Много нечеловеческих одиночеств3 подошло близко. Пустые вечности, запрещая надежду, Остановили на ней свой огромный, безжизненный взгляд, И, заглушая звуки земли, в ушах у нее
Печальный и грозный голос раздался,
Который, казалось, принадлежит всему враждебному миру: "Отпусти,-
Крикнул он,- влияние страстное, ослабь, о раб
Природы, неизменного Закона инструмент изменяющийся,
Что тщетно корчится, под моим ярмом восставая,
Свою элементарную хватку; плачь и забудь.
Свою страсть в ее могиле живой погреби.
Ныне оставь скинутое платье некогда любимого духа:
Ступай одиноко назад в свою тщетную жизнь на земле".
Он смолк, она не двигалась, и заговорил снова он,
Свой мощный ключ до человеческих аккордов снижая,-
И жуткий крик за произнесенными звуками,
Отзываясь всей печали и бессмертного презрения эхом,
Застонал, как голод далеко забегающих волн:
"Ты надеешься навсегда сохранить свою страстную хватку,
Ты, сама, как и он, обреченная,
Отказывая его душе в покое и безмолвном отдыхе смерти?
Расслабь свою хватку; это тело - земли и твое,
Его дух принадлежит ныне силе более великой.
Женщина, муж твой страдает". Савитри
Убрала назад силу сердца, что еще его тело держала,
С ее колен отвергнутое на ровной траве
Оно тихо лежало, как часто прежде во сне,
Когда она в белом рассвете с их ложа вставала,
Призванная своими ежедневными хлопотами: так и сейчас
Она поднялась и стояла, собранная в единую силу,
Как стоит тот, кто сбросил накидку для скорости
И ждет, неподвижно быстрый, сигнала.
Она не знала куда: дух ее свыше
На тайнике-вершине ее формы секретной
Как тот, кто оставлен на гребне горы часовым,
Огненноногое великолепие с могучими крыльями,
Наблюдал, молча пылая, с ее безгласной душой,
Как неподвижный парус на безветренном море.
Белой страстью парил он, на якоре мощь,
Ожидая, что поднимет гребень импульса длинный
Из вечных глубин и в волне своей бросит.
Тогда Смерть, царь, склонился вниз, беспредельный, как склоняется
Ночь над утомленными странами, когда вечер темнеет
И затухающий блеск тонет в стенах горизонта,
Когда еще сумерки от луны не стали мистическими.
Ужасное и неясное божество твердо встало
В своем кратком касании земли,
И, как сон, что от сна пробуждается,
Покидая этой мертвой глины жалкую форму,
Иной, светящийся, Сатьяван поднялся,
Стартуя прямо с земли распростертой,
Словно тот, кто через невидимую границу шагнул,
Появляясь на краю незримых миров.
В земном дне безмолвное чудо стояло
Между богом и смертною женщиной.
Казалось, словно усопший пришел,
Неся свет формы небесной,
Великолепно чуждой смертному воздуху.
Разум искал приметы, долго любимые, и отступал, сбитый
Незнакомыми оттенками с толку, но все же смотрел, страстно желая,
Неудовлетворенный сладостной лучащейся формой,
Не доверяя ее слишком ярким намекам небес;
Слишком чужд блестящий фантом объятиям жизни,
Жаждающим теплых творений земли,
Выросших в жаре солнц материальных,
Чувства тщетно ловили чудесную тень:
Только дух знал еще духа,
И сердце угадывало прежнее любимое сердце, хотя измененное.
Меж двумя царствами он стоял не колеблясь,
В решительном и спокойном ожидании твердый,
Как тот, кто не видя, ожидая команды, прислушивается.
Так были они на поле земном неподвижны,
Неземные силы, хотя одна - в человеческой глине.
С двух сторон одного два духа боролись;
Молчание билось с молчанием, обширность с обширностью.
Но вот ощутился импульс Пути,
Идущий из Тишины, что звезды поддерживает,
Коснуться пределов зримого мира.
Светясь, он двинулся прочь; позади Смерть-бог
Пошел своей бесшумной поступью медленно, казалось,
Что в созданных грезой полях скользит тенистый пастух
Позади отбившегося от его стад молчаливых скитальца,
И шла позади вечной Смерти Савитри,
Ее смертный шаг был равен шагу этого бога.
Без слов она следовала за шагами любимого,
Ставя свои человеческие ноги, где ступали его,
В опасную тишину по ту сторону.
Сперва в слепом сопротивлении лесов она двигалась
Странными, нечеловеческими шагами по почве,
Путешествуя, как по незримой дороге.
Вокруг нее на зеленой земле
Мерцающая ширма лесов ее шаги облегала:
Своим густым роскошным препятствием веток
Осаждала ее тело, смутно сквозь него продирающееся
В богатом царстве осязаемых шепотов,
И вся красота шелестящая листьев
Рябила вокруг нее как изумрудное платье.
Но все больше и больше это в звук чужой превращалось,
Ее прежнее, родное тело казалось
Ношей, которую ее существо чуть ощутимо несло,
Сама же она жила далеко в некой поднятой сцене,
Где в претендующем на транс видении погони
Одинокими присутствиями в высокой беспространственной грезе
Светлый дух безмолвно скользил
И великая тень путешествовала сзади неясно.
Еще во влюбленной толпе ищущих рук,
Что нежно молили своими желаниями старыми,
Ее чувства ощущали близость земли, и мягкий воздух
Их облегал, и в беспокойных ветвях узнавалась
Неуверенная поступь слабых ног ветра:
Она ощущала ароматы неясные, далекие, зовущие касания;
Крик дикой птицы и ее крыльев шелест доносились,
Словно вздох из какого-то забытого мира.
Земля была поодаль, но еще близко: вокруг нее она ткала
Свою сладость, свою зелень, восторг,
Свой ласковый блеск живых, любимых оттенков,
Солнечный свет, достигший золотистого полдня,
Небеса голубые и мягкую почву.
Древняя мать своему дитя предлагала
Свой простой мир родных и знакомых вещей.
Но сейчас, словно чувственная власть тела,
Удерживающее то божество ее бесконечной прогулки,
Освободило тем духам их путь более великий
За неосязаемый барьер какой-то границы;
Могучим и отдаленным стал бог молчаливый
В пространствах иных, и душа, ею любимая,
Свою соглашающуюся близость к ее жизни утратила.
В глубокий и неведомый воздух,
Огромный, безветренный, без движения, звука,
Они, казалось, уходят, притянутые какой-то обширной
Бледнеющей далью, из под теплого контроля земли,
От нее отдалялась: сейчас, сейчас они вырвутся.
Тогда, пламенея, из гнезда ее тела, встревоженный,
За Сатьяваном ее неистовый дух воспарил.
Как среди склонов небом скал окруженных
В страхе и божественной ярости
Из гнезда своего против смерти карабкающейся,
Негодуя на ее пресмыкающееся преимущество стали,
Грозящее ее выводку, орлица свирепая,
Срывается в натиске мощи и крика,
Обрушиваясь как масса золотого огня.
Так, в пылающем натиске духа
Она пересекла границы разделявшего чувства;
Словно отброшенные бледные ножны, опустившись вниз вяло
Ее смертные члены упали назад из души.
Момент сна тайного тела,
Ее транс не знал ни о солнце, ни о земле, ни о мире;
Мысль, время и смерть исчезли из ее понимания:
Она не знала себя, была забыта Савитри.
Все было бурным океаном желания,
Где в необъятной ласке жил пленник,
Владеемый в высшей тождественности,
Ее цель, ее радость, источник, единственный, ее Сатьяван.
Ее суверен, заточенный в сердцевину ее существа,
Он стучал там, как ритмичное сердце,- она сама
Но все же иной, любимый, окутанный, обнятый,
Сокровище, от коллапса пространства спасенное.
Вокруг него, безымянная, бесконечная, она нарастала,
Ее дух, осуществленный в его духе, богатый всем Временем,
Словно Любви бессмертный момент был обнаружен,
Жемчужина внутри белой раковины вечности.
Затем из поглощающего моря транса
Ее пропитавшийся разум поднялся, струясь оттенками, в свет
Видения и, пробужденный снова ко Времени,
Вернул в форму очертания вещей
И жизнь - в границы знакомые и зримые.
Трое все еще двигались дальше в ее сцене-душе.
Словно сквозь фрагменты грезы шагая,
Она, казалось, путешествовала, зримая форма,
Выдуманная другими мечтателями, подобными ей,
Или приснившаяся в их сне одиноком.
Неуловимые, нереальные, однако близко знакомые, старые,
Как ущелья невещественной памяти,
Сцены, пересекаемые часто, но не жили где никогда, плыли
Мимо нее безразлично к целям забытым.
В безгласных регионах они были путниками
Единственными в новом мире, где не души не было,
Лишь настроения живые: безмолвная, сверхъестественная, странная
Страна была вокруг них, далекие небеса странные свыше,
Неясные просторы, где грезящие объекты держали
Одну свою неизменную идею в себе.
Непонятные травы, непонятные без деревьев равнины,
Непонятная бежала дорога, которая, как страх, спешащий к тому,
От чего наибольший ужас исходит, пролегала
Призрачно меж колоннами сознающих камней,
Угрюмыми и высокими, размышляющими воротами, чьи каменные мысли
Теряли свой огромный смысл по ту сторону, в ночи гигантской.
Загадка скульптурного сна Несознания,
К древней тьме приближения символы
И монументы ее титанического царства,
Проход в глубины, как немые, ужасные челюсти,
Что ждут путника, идущего вниз по тропинке протоптанной,
В мистерию, что убивает, притянутого,
За ее дорогой они наблюдали, безжалостные, тихие;
Часовые немой Неизбежности,
Молчаливые головы бдительного и угрюмого мрака,
Высеченная морда смутного, громадного мира.
Затем этой холодной, тяжелой, иссушающей линии достигли,
Где его ноги коснулись тенистого края границы,
Повернувшись, светлый Сатьяван арестованный
Глядел на Савитри глазами прекрасными.
Но раздался широкий и бездонный крик Смерти:
"О смертный, возвращайся назад к своему скоротечному роду;
Не стремись проводить Смерть к ее дому,
Коль твое дыхание не может жить там, где должно умереть Время.
Не думай своей рожденной умом страстной силой от неба
Поднять свой дух из его земного фундамента
И, вырвавшись из клетки материи,
Поставить на беспочвенное Ничто свои ноги грезы
И себя сквозь бездорожную пронести бесконечность.
Только в человеческих границах человек может жить невредимо.
Не полагайся на нереальных Господ Времени,
Бессмертным полагая это образ себя,
Который они построили на зыбких песках грез.
Не позволяй ужасной богине принуждать твою душу
Распространять твое неистовое вторжение в миры,
Где она, как беспомощная мысль, погибнет.
Узнай каменные, холодные пределы надежд своих в жизни,
Тщетно вооруженная мощью Идеала заимствованной,
Не пытайся превзойти человека границу и силу отмеренную:
Невежественный, спотыкающийся, запертый в кратких границах
Человек пародийным сюзереном мира венчает себя,
Терзая Природу работами Разума.
О спящий, о божественности снов насмотревшийся,
Проснись, трепеща среди равнодушных безмолвий,
В которых твоего существа слабые аккорды стихают.
Создания непрочные, пена печальная Времени,
Ваша скоротечная любовь не свяжет вечных богов".
Ужасный голос замолк в тишине воцарившейся,
Которая за ним, казалось, захлопнулась, широкая, интенсивная,
Бессловесная санкция из челюстей Ночи.
Не ответила Женщина. Ее высокая душа обнаженная,
Смертности пояс сорвавшая,
Против колеи закона и неизменной судьбы
Поставила в своей абсолютной воле первозданную силу.
Неподвижная, как статуя на своем пьедестале,
Одна в молчании и открытая ширям
Напротив немых пучин полночи, впереди громоздящихся,
Колонной огня и света она поднималась.