Шри Ауробиндо, Эссе о Божественном и Человеческом

В глубине — есть ещё большая глубина, на высоте — ещё большие высоты. Скорее человек достигнет границ бесконечности, чем полноты своего существа. Потому что это существо — бесконечность, это существо — Бог.

Я стремлюсь к бесконечной силе, бесконечному знанию, бесконечному блаженству Могу я достигнуть этого? Да, но природа бесконечности такова, что у неё нет конца. Поэтому не говорите, что я достиг этого. Я становлюсь этим. Только так человек сможет достичь Бога — став Богом.

Но прежде чем достичь, он может вступить с ним в отношения. Вступить в отношения с Богом — это Йога, самой высокий восторг и самая благородная практичность.

Есть отношения, которые были нами развиты в границах возможностей человека. Это молитва, поклонение, обожание, жертвоприношение, мысль, вера, наука, философия.

Есть и другие отношения, пока за пределами наших возможностей, но которые нам ещё предстоит развить в границах человеческой природы. Эти отношения достигаются с помощью различных практик, которые мы обычно называем йогой.

Мы можем не знать его как Бога, мы можем знать его как Природу, как наше Высшее Я, как Бесконечность, как некую невыразимую цель.

Бывало, Будда приближался к Нему. Также приближается к нему строгий Адвайтин. Он доступен даже для атеиста. Для материалиста Он маскирует Себя в материи. Нигилиста он поджидает в засаде, в недрах Уничтожения.

Мокша[1]

Пессимисты сделали мокшу синонимом уничтожения или растворения, но её настоящий смысл — свобода. Тот, кто свободен от рабства, кто свободен, является муктой.

Но последнее рабство — это сама страсть к освобождению, от которой нужно отказаться, прежде чем душа сможет стать совершенно свободной. А последнее знание — это осознание того, что нет никого связанного, никого желающего свободы, а душа всегда и совершенно свободна, и что рабство — это иллюзия, и освобождение от рабства — тоже иллюзия.

Мы не только не связаны, но и ещё, в этой игре, узлы — не настоящие, и они такой природы, что мы сами можем развязать их в своё удовольствие.

И тем не менее, узы есть, их много, и они сложны. Самый трудный из всех их узлов — это эгоизм — заблуждение, что у нас есть индивидуальное существование, самодостаточное, отдельное от всеобщего и единственного существа, экам евадвитийам[2], которое одно, и оно одно не только за пределами Времени, Пространства и Причинности.

Мало того, что мы все — Брахман по своей природе и бытию, волны одного моря, но ещё и каждый из нас — это Брахман во всей Его целостности, потому что то, что нас различает и ограничивает, нама[3] и рупа[4], существует только в игре и ради мировой драмы.

Откуда тогда приходит заблуждение эгоизма, если не существует отдельного существования и есть только Брахман?

Мы ответим так — отдельное существование есть, но только в проявлении, а не в реальности. Как если бы один актер играл разные роли не подряд, а одновременно. Каждая роль это Он Сам, единый и неделимый, но каждая из его ролей отличается от другой.

Брахман простирается во Времени, Пространстве и Причинности, которые не обуславливают Его, но существуют в Нём, и могут быть в любой момент изменены или отменены.

А во Времени, Пространстве и Причинности Он прикрепляет Себя ко многим намарупам[5], которые — просто существования в Его универсальном существе.

Они реальны в проявлении и нереальны вне проявления.

Человек

Шастры используют одно и то же слово для обозначения человека и для единого божественного и всеобщего Существа — Пуруши — как бы подчёркивая единство человечества с Богом.

Нара и Нараяна — это вечная пара, которая, хотя их и двое, но сама пара едина, вечно различная и вечно таже самая.

Нараяна, говорят схолиасты, — это тот, кто обитает в водах[6], но я думаю, что, скорее, это тот, кто суть и сумма всего человечества.

Везде, где есть человек, там есть и Нараяна. Потому что эти двое не могут быть разделены.

Иногда мне кажется, что когда Христос говорил о себе как о Сыне Человеческом, он на самом деле имел в виду сына Пуруши, и почти ловлю себя на том, что воображаю, что антропос — это всего лишь неуклюжий греческий эквивалент, буквальный и невежественный перевод какого-то сирийского слова, которое соответствовало нашему Пуруше.

Как бы то ни было, не может быть сомнения, что человек полон божественных возможностей — он не просто предел физической эволюции, нет, он поле духовной эволюции, которая с ним началась и в нём будет завершена.

Только когда был создан человек, боги были удовлетворены — те, кто отверг животные формы, — и воскликнули: «Человек действительно хорош и замечательно сделан. Теперь может начать более высокую эволюцию»[7].

Он подобен Богу, он итог всех других видов и существ, от животного до бога, он бесконечно изменчив там, где они жёсткие, он динамичен там, где они, даже высшие, статичны.

И поэтому, хотя в настоящем и по его достижениям он немного ниже, чем ангелы, но в конечном итоге, и в своей высшей точке, он может оказаться значительно выше, чем боги.

Другие или неизменные типы — животные, боги, гиганты, Титаны, полубоги, тоже могут подняться до более высокого уровня развития, чем то, что есть у них, но чтобы осуществить такой переход, им нужно воспользоваться человеческим телом и пройти через земное рождение.

Философия

Знание, которое человек чистого интеллекта предпочитает более активному и приземлённому любопытству, обладает в своей области некоторой возвышенностью и безмятежной отстранённостью, которым нельзя отказать в своём очаровании.

Отойти от связи с эмоциями и жизнью, и соткать ясную, без пестроты, лишённую теней паутину мысли, в одиночестве и где-то далеко, в бесконечных лазурных эмпиреях чистых идей, может быть увлекательным занятием, достойным Титанов или даже Богов.

Идеи, найденные так, всегда, по своему, ценны, и не так уж важно, что при проверке грубыми испытаниями жизни и опыта на истинность, они разваливаются на части.

Эти несвоевременные катастрофы доказывают лишь то, что они не подходят в качестве руководства для обычного человеческого поведения. Потому что материальная жизнь, на полях которой всё и происходит, интеллектуальна только на вершинах своих гор. На равнинах и в долинах идеи должны подвергаться ограничению неидеальными условиями и противостоять ударам грубых и совсем не идеальных сил.

Тем не менее, поведение — это значительная часть нашего существования, и просто метафизические, логические или научные знания, которые либо не помогают мне действовать, либо даже ограничивают моё самопроявление через действие, не могут быть моей единственной заботой.

Потому что Бог послал меня сюда не только для того, чтобы думать, философствовать, сплетать метафизические системы, играть словами и силлогизмами, но чтобы действовать, любить и познавать.

Мне нужно действовать божественно, чтобы стать божественным в своём существе и поступках.

Мне нужно научиться любить Бога не только в Нём, но и во всех существах, явлениях, предметах, наслаждениях, событиях, независимо от того, называют ли люди их хорошими или плохими, реальными или мифическими, счастливыми или несчастными.

И мне нужно познать Его с такой божественной беспристрастностью и полнотой, чтобы я мог стать как Он, совершенным, чистым и неограниченным — тем, чем однажды должны стать все сыны Человеческие.

Я не могу отделаться от мысли, что в этом смысл и цель Лилы[8].

Это неправда, что из-за того что я мыслю, следовательно я существую. Скорее, я существую потому, что я думаю, чувствую и действую. И даже когда я делаю что-то из этого или всё вместе, я могу выйти за пределы мысли, чувства и действия, и следовательно, я существую.

Поскольку я проявляюсь, я существую, и я существую поскольку я превосхожу проявление.

Эта формула не так ясна и понятна, как картезианская, но она более полная, и поэтому в ней больше истины.

У человека чистого интеллекта очень высокая и трудная функция. Его функция — научить людей мыслить ясно и чисто.

Чтобы добиться этого для человечества, завести разум настолько далеко, насколько может зайти этот слегка спотыкающийся и колеблющийся Пегас, он жертвует всеми окольными тропами наслаждений ума, тенистыми аллеями и лунными садами души, чтобы он мог входить в разреженный воздух и холодный солнечный свет, чтобы он жил высоко и аскетично на вершинах своего ума и искал Бога строго через познание.

Он попирает свои эмоции, потому что они искажают работу разума и заменяют его страстями, желаниями, предпочтениями, предрассудками, предубеждениями.

Он избегает жизни, потому что жизнь пробуждает всё его чувственное существо и отдаёт его разум на милость эгоизма, чувственных реакций гнева, страха, надежды, голода, честолюбия, вместо того, чтобы позволить ему действовать справедливо и выполнять бескорыстную работу.

Он становится просто оплачиваемым защитником партии, дела, кредо, догмы, интеллектуальной фракции.

Страсть и рвение, даже интеллектуальное рвение, настолько уродуют величайшие умы, что даже Шанкара становится софистом и словесным жонглёром, и даже Будда спорит в своём кругу.

Философ желает превыше всего сохранить свою интеллектуальную праведность. Он так же заботится или должен заботиться о прямоте своего ума, как святой о своей моральной безупречности.

Поэтому он избегает, насколько мир ему позволяет, условий, которые его беспокоят. Но таким образом он отсекает себя от опыта, а без опыта могут знать только боги.

Сьейес[9] сказал, что политика — это предмет, который он сделал наукой. Да, но к сожалению, хотя он прекрасно знал политическую науку, саму политику он не знал ни в малейшей степени. И когда он всё-таки вошёл в политическую жизнь, у него уже сформировалась привычка к логике, которая была слишком жесткая, чтобы заменить её хоть как-то чем-то практическим.

Если бы он изменил порядок или, по крайней мере, скоординировал эксперимент со своими теориями до того, как они были сформированы, он мог бы добиться большего.

Его готовые Конституции это памятники логического совершенства и практической неэффективности. У них слабость всякой логики — если принять ваши предпосылки, ваш вывод является всепобеждающим. Но тогда кто согласится на ваши предпосылки?

Ничто так не радует Факт и Судьбу, как опрокидывание главных и второстепенных принципов логика.

Логик думает, что он застраховал себя от ошибки, выстроив классификацию частных заблуждений. Но он забывает о высшей и общей ошибке, ошибке мышления, будто логика может, как правило, доказывать что угодно, кроме специфических и частичных положений, имеющих дело с фрагментарной и односторонней истиной.

Логика? Но Истина нелогична. Она содержит в себе логику, но сама не содержится в ней.

Отдельный силлогизм может быть истинным, насколько это возможно, охватывая весьма ограниченный набор фактов, но даже набор силлогизмов не может исчерпать истину по данной теме в целом по той простой причине, что они обязательно будут игнорировать ряд одинаково важных предпосылок, фактов или возможностей, которые поддерживают другую или противоположную точку зрения.

Если бы можно было прийти сначала к некоему выводу, затем к его полной противоположности и, наконец, гармонизировать противоречие, то можно было бы прийти к какому-то приближению к истине.

Но логик ненавидит этот процесс. Его основная идея в том, что два противоречивых утверждения не могут быть истинными в одно и то же время, в одном и том же месте и при одних и тех же обстоятельствах.

И сейчас Факт, Природа и Бог громко смеются, когда слышат, как логик излагает свою фундаментальную концепцию.

Потому что Вселенная основана на одновременном существовании противоречий, охватывающих одно и то же время, место и обстоятельства.

Элементарная концепция о том, что Бог одновременно Один и Многие, Конечный и Бесконечный, обладающий Формой и Бесформенный, и что каждый атрибут является условием существования своей противоположности, это то, над чем метафизическая логика бьётся с самого начала господства разума.

Метафизик думает, что он преодолел трудность относительно обоснованности предпосылок, дойдя до таттв[10], идеальных истин универсального существования.

После этого, думает он, не может быть страха перед путаницей или ошибками, и, поняв и исправив их, мы сможем перейти от прочной основы к остальной части нашей задачи. Он формирует свою критику разума, свою систему праман[11] и отправляет себя в дикое ничто.

Увы, таттвы это сама основа, опора и первопричина этого всемирного противоречия и логически невозможного примирения противоположностей, в котором Бог затмил некоторые лучи Своей светлой и бесконечной реальности. Эту цепь невозможно связать узкими звеньями логических звеньев именно потому, что она бесконечна.

Что касается праман, то манипулирование ими — инструмент всякого различия в мнениях и аккомпанемент нескончаемого шума споров.

И логик, и философ склонны забывать, что они имеют дело со словами, а слова, оторванные от опыта, могут быть самыми ужасными обманщиками в мире.

Именно потому, что они способны дать нам так много света, они также способны и сбросить нас в непроглядную тьму.

Тато бхуйа ива те тамо йа у видьяям ратах. «Ещё в более глубокую тьму идут те, кто привязан только к знанию»[12].

Такого рода словесное поклонение и вытекающая из него озарённая тьма очень распространены в Индии и нигде более, чем в интеллектуалах от религии, поэтому, когда человек говорит со мной о Едином, Майе и Абсолюте, меня так и подмывает спросить его: «Мой друг, сколько ты испытал из того, чему ты меня обучаешь, или какую часть ты рассказываешь мне из пустоты или просто из интеллектуального понимания?

Если у вас есть только идеи и нет опыта, вы для меня не авторитет, и ваша логика для меня всего лишь звон кимвалов, который хорош для того, чтобы оглушить противника и заставить его замолчать, но бесполезен для знания.

Если вы говорите, что обладаете опытом, то я должен вас спросить: «Вы уверены, что учли весь возможный опыт?» Если нет, то как вы можете быть уверены, что мой, противоречащий вам опыт, не является столь же истинным?

Если вы говорите, что да, то я знаю, что вы заблуждаетесь или притворяетесь, и что вы испытали лишь некую часть или вообще ничего не испытали. Потому что Бог во всем Своём существе непознаваем, авиджнатам виджанатам».

Учёный думает, что исправил ошибки метафизика, потому что он отказывается иметь дело с чем-либо, кроме узкого и ограниченного круга фактов, и осуждает всё остальное как галлюцинацию, обман и воображение.

Его пристрастность, его яростные и устойчивые предубеждения, его решительная постановка вопроса слишком очевидны и хорошо известны, чтобы нуждаться в особых иллюстрациях.

Он забывает, что всякий опыт — это факты, что идеи — это тоже факты, что субъективное знание — это единственный факт, в котором он может быть вполне уверен, и что даже о материальном мире он ничего не узнаёт при помощи своих чувств, а только через использование своего субъективного знания, которое и поддерживает чувства.

Многие материалисты скажут вам, что в качестве основы знания могут быть приняты только те факты, которые воспринимаются органами чувств — положение, которое ни один человек не может обосновать и которое его наука ежедневно отрицает на практике.

Эти мыслители соглашаются довериться своему суверенному субъективному инструменту, когда он устанавливает для них истины об этом мире, видимые их низшим инструментам, но тот же самый суверенный инструмент осуждается как полностью ошибочный и безумный, когда он точно таким же образом имеет дело с другой областью мышления. восприятия и переживания.

Когда мой субъективный опыт говорит ему: «Я голоден», он соглашается; «Конечно, так и должно быть, раз ты так говоришь».

Но если он скажет ему: «Я полон блаженства из нематериального источника», или «С помощью некоторых высших инструментов, многократно проверенных, я знаю, что бродил в областях, не освещённых никаким материальным солнцем», и он отвечает: «Ты годен только для тюрьмы или сумасшедшего дома».

Ни один человек не видел, чтобы земля вращалась вокруг Солнца, и более того, каждый день мы видим обратное, однако он упорно придерживается первого мнения, но если вы скажете: «Хотя Бог не виден людям, но Он существует», он с гневом отвернется от вас и ускользнёт в свою лабораторию.

Практичный человек избегает ошибок, отказываясь думать вообще.

Его метод, по крайней мере, не может быть правильным. Это неправильно даже для тех практических целей, которые он предпочитает исключительно всем остальным.

Вы видите, как он спотыкается и падает в какую-нибудь яму из-за того, что отказывается идти с фонарём и потом обвиняет неблагоприятные обстоятельства или свою злую судьбу, или кричит, толкается локтями, отпихивает, мечется и натыкается, добиваясь окончательного успеха, и уходит наконец, довольный.

Уходит, оставив после себя имя в истории и наследие лжи, зла и страданий будущим поколениям.

Метод практического человека — самый короткий и лёгкий, но меньше всего достойный восхищения.

Истина — это бесконечно сложная реальность, и лучшие шансы приблизиться к ней у тех, кто лучше всех осознаёт её бесконечную сложность, но не боится её.

Мы должны смотреть на весь запутанный клубок мысли: на факт, на эмоцию, на идею, на истину за рамками идеи, на вывод, на противоречие, на модификацию, на идеал, на практику, на возможность, на невозможность (которую ещё надо проверить).

И сохраняя спокойствие души и ясность взора в этом могучем потоке и извержении мира, везде искать какое-то слово гармонии.

И не забывать ни о непосредственном в предельной истине, ни о предельном в непосредственном, но отдавать каждому должное место и свою часть в Бесконечной Цели.

Некоторые умы, такие как Платон или Вивекананда, сильнее других ощущают эту могучую сложность и выражают её.

Они изливают мысли стремительным потоком или богатыми и величественными реками. Они не заботятся о логической последовательности, они не могут построить какие-либо последовательные, но всеобъемлющие системы, но они зажигают умы людей и освобождают их от религиозных, философских и научных догм и традиций.

Они покидают мир не увереннее, а свободнее, чем когда вошли в него.

Некоторые люди стремятся найти истину через образное восприятие. Это хороший инструмент, как и логика, но, как и логика, он ломается, не достигнув цели.

Ни одному из них не должно быть позволено делать что-то большее, чем просто вести нас каким-то путём, а затем оставлять нас.

Есть люди, которые думают, что правильное суждение может привести к правильному равновесию. На какое-то время это так. Но следующее поколение нарушает это тонкое равновесие, соглашаясь на более грубую проверку или требуя более тонкого.

Религиозные люди предпочитают вдохновение, но вдохновение подобно молнии, ярко освещающей лишь ограниченный участок страны и оставляющей остальную часть во тьме, усиленной резкостью этого света.

Наша ошибка будет огромна, если мы примем этот кусочек страны за всю Вселенную.

Неужели не существует инструмента познания, который мог бы дать нам сердце истины и обеспечить нас ключевым словом существования?

Я думаю, что да, такой инструмент есть, но эволюция человечества в целом ещё далека от него. Его высшие шаги лишь на границе этого озарения.

В конце концов, чистый интеллект поднимает нас очень высоко. Но ни презирающий чисто интеллектуальное мышление, ни его фанатик и приверженец не могут достичь знания, в котором не только чувства отражают что-либо или ум думает о чём-то, но сама идеальная способность непосредственно познаёт их.

Сиддхи [13]

Одни люди насмехаются над Сиддхами, потому что не верят в них, другие потому, что считают что презирать их это благородно и духовно. Оба подхода проистекают из незнания.

Это правда, что для некоторых натур действует правило omne ignotum pro Magnifico[14], и всё, что находится за пределами их понимания, с готовностью принимается как истинное чудо и удивительное. Такой характер у легковерных.

Верно также, что для других наоборот, omne ignotum pro falso[15], и они не могут удержаться от высмеивания как мошенничества или жалкого суеверия всего, что находится за пределами их философии. Это характер недоверчивых.

Но более правильный характер — не быть ни доверчивым, ни недоверчивым, а спокойно и терпеливо исследовать. Пусть расследование будет скрупулёзным, но скрупулёзно справедливым с обеих сторон.

Некоторые думают, что строгость демонстрирует высшую рациональность, даже когда они что-то исследуют, и из-за этого они хотят использовать любую возможность опровергнуть явление, предложенное их вниманию.

Такое отношение хорошо скорее для ограничения знаний, чем для их увеличения. Если оно спасает нас от некоторых ошибок в утверждениях, то оно предает нас многим ошибкам отрицания и откладывает события, имеющие первостепенное значение для нашего человеческого развития.

Я не хочу обсуждать вопрос о существовании или несуществовании йогических сиддх. Для меня это не вопрос споров или веры и неверия, поскольку я знаю по ежедневному опыту, что они есть.

Меня скорее беспокоит их точная природа и полезность.

И здесь мы встречаемся с модной ныне привычкой среди людей, считающих себя ведантистами и духовными, осуждать и свято ужасаться йогическим сиддхи. Они, как им кажется — тантрические, опасные, безнравственные, обманчивые, как фокусники, камень преткновения на пути освобождения души.

Свами Вивекананда много сделал для поощрения такого отношения, стремясь избежать всякого упоминания о них в начале своей миссии, чтобы не испугать недоверчивых европейцев.

«Все это правда, — сказал он, — но пусть это останется скрытым». И теперь многие, у кого нет мотивов Вивекананды, думают, что они могут подражать его духовному величию, подражая его ограничениям.

В крепких характерах наших предков не было такой слабости. Наши великие риши древности не кричали о сиддхах, но признавали их частью, хотя и не самой важной частью йогических достижений, и использовали их с обильной и непоколебимой энергией.

Они признаны в наших священных книгах, официально включены в йогу такой религиозной Пураной, как Бхагават, отмечены, а некоторые из их процессов тщательно изложены Патанджали.

Даже в полночь Кали великие сиддхи и святые использовали их более экономно, но с силой и эффективностью.

Многим из них было бы трудно поступить иначе, нежели использовать сиддхи, поскольку самим фактом их духовного возвышения эти силы перестали быть исключительными движениями, а стали обычными процессами их мысли и действия.

Именно с помощью сиддх отшельники, сидящие в горах, помогают миру из сердца своего одиночества и тишины.

Иисус Христос сделал использование сиддх выдающейся чертой своей чистой, благородной и духовной жизни, и не колеблясь передавал их своим ученикам: возложение рук, исцеление больных, аширвада[16], абхишап[17], способность говорить на многих языках — всё это было дано им.

День Пятидесятницы до сих пор считается христианской церковью святым днём. Жанна д'Арк использовала свои сиддхи для освобождения Франции. У Сократа были свои сиддхи, некоторые из них имели весьма материальную природу.

Гениальные люди обычно рождаются с некоторыми из них и используют их бессознательно. Даже в натурах, гораздо ниже силы и ясности гениальности, мы видим их случайные или нерегулярные действия.

Запад, всегда жаждущий знаний, изо всех сил, уныло сражаясь со злоупотреблениями и обманом, пытается развивать их и наощупь ищет истину о них в явлениях гипноза, ясновидения, телепатии, за которые поручаются люди большой интеллектуальности и искренности.

Возвращаясь на Восток, где была понята только их правильная практика, жизни наших святых на севере и юге полны записей о сиддхах.

Шри Рамакришна, чей авторитет цитируется против них, не только использовал их для себя, но и проявлял их с немалой частотой в Его лиле.

Я не вижу в этом длинном перечне ничего аморального, опасного или легкомысленного. Но поскольку Европа смотрит с презрением и недоверием на эти «чудеса» и эту «магию», нам тоже приходится стыдиться их, отодвигать их на задний план и ссылаться на то, что лишь немногие шарлатаны и последователи ложных путей заявляют об их использовании.

Но что касается именно нас, то мы — люди интеллекта и духовности, аскеты, преданные, самоотверженные, ведантисты. И для таких вещей мы слишком высоки и оставляем их теософам, безнравственным тантрикам и введённым в заблуждение псевдо-йогам.

Давайте покончим с ханжеством и претенциозностью во всём.

В этом мире божественных процессов не бывает чудес, потому что либо чуда не существует, либо, если присмотреться внимательнее, всё в этом мире чудо.

Чудо – это в буквальном смысле нечто необыкновенное, нечто, чему стоит удивляться – пока процесс неизвестен.

Беспроводной телеграф — великое чудо, бессловесная передача мысли от мозга к мозгу — ещё более великое, однако оно происходит ежедневно даже в самых обычных умах и существованиях.

Но когда процесс известен, не остается ничего, чему можно было бы удивиться, кроме восхитительного величия мудрости, широты и разнообразия концепций, тонкости и тщательности исполнения, с которыми управляется эта вселенная.

И даже это чудо прекращается, когда мы познаём Бога и осознаём, что самые чудесные движения космоса — всего лишь пустяки и «магические фокусы» по сравнению с Его бесконечной Реальностью.

И так же обстоит дело с сиддхи науки, которую мы называем беспроводным телеграфом, и с другими сиддхи природы, примером которых является мгновенное или быстрое распространение одной мысли или эмоции в толпе, нации, армии, что в общем-то связано с йогическими сиддхами.

Объясните и овладейте их процессами, поставьте их в правильное отношение к остальной экономике вселенной, и мы обнаружим, что они не являются ни чудесными, ни изумительными, ни сверхъестественными.

Они сверхъестественны лишь в том смысле, в каком сверхъестественны авиация, автомобили или китайский алфавит. В них нет ничего магического, за исключением того, что магия, наука персидских магов, первоначально и собственно означает действия высшей силы или высшего знания.

И в этом смысле современный оккультизм является магией точно в том же смысле, что и научные эксперименты Роджера Бэкона или Парацельса. К этому примешано немало мошенничества, ошибок и самообмана, но так было и с самыми ранними усилиями европейских ученых. Изъяны западных практиков или восточных шарлатанов не избавляют нас от нашей истинной и древней йоги.

Психология Йоги

Йога — не современное изобретение человеческого ума, а наше древнее достояние, пришедшее с доисторических времён. Веды — древнейший из сохранившихся человеческих документов, и, с некоторой точки зрения, Веды представляют собой великолепную подборку практических советов по йоге.

Всякая религия — это цветок, корнем которого является Йога. Вся философия, поэзия и гениальные произведения сознательно или бессознательно используют её как инструмент.

Мы верим, что Бог создал мир Йогой и Йогой Он снова втянет его в Себя. Йогах прабхавапьяу, Йога – это рождение и исчезновение вещей.

Когда Шри Кришна раскрывает Арджуне величие Своего творения и способ, которым Он построил его из Своего существа путём примирения логических противоположностей, он говорит: «Пашья ме йогам айшварам»: «Овладей моей божественной Йогой».

Обычно мы придаем этому слову более ограниченный смысл. Когда мы используем её или слышим о ней, мы думаем о деталях системы Патанджали, о ритмическом дыхании, об особенных способах как сидеть в позе, о сосредоточении ума, о трансе адепта.

Но это всего лишь детали конкретных систем. Системы не являются вещью сами по себе, так же как вода в оросительном канале не является рекой Ганг.

Йогой можно заниматься, не задумываясь о дыхании, в любой позе или без позы, без необходимости сосредоточения внимания, в состоянии полного бодрствования, во время ходьбы, работы, еды, питья, разговора с другими, при любом занятии, в сновидении, во время сна, в бессознательных состояниях, в полубессознательных состояниях, при двоении сознания.

Это не панацея, система или фиксированная практика, а вечный факт процесса, основанный на самой природе Вселенной.

Тем не менее, на практике, это название может быть ограничено известными применениями этого общего процесса для конкретных и определённых целей.

По своей сути, Йога основана на том факте, что в этом мире мы везде едины, но разделены. Мы едины, но пока ещё разделены в нашем существе, мы едины, но пока ещё отделены от наших собратьев всех видов, мы едины, но пока ещё отделены от бесконечного существования, которое мы называем Богом, Природой или Брахманом.

Йога в целом — это способность, которой обладает душа в одном теле — способность вступать в эффективные отношения с другими душами, с разными частями себя, которые находятся позади бодрствующего сознания, с силами Природы и объектами в Природе, с Высшим Разумом, Силой и Блаженством.

Это способность, которая управляет миром либо ради единения самого по себе, либо с целью развития или изменения нашего проявленного бытия, знания, способности, силы или удовольствия.

Любую систему, которая организует наше внутреннее существо и нашу внешнюю структуру для этих целей, можно назвать системой Йоги.

Раздел второй
1910 – 1913

На кинчидапи чинтайет
Не беспокойся

Остановка мысли — это единственное, что верующий в интеллект как высшую ступень нашей эволюции не может созерцать с невозмутимостью.

Овладеть мимолетной случайностью мыслей, управляя способностью интеллекта и последовательно и ясно думать — это идеал, который он может понять.

Однако остановить это высшее развитие мысли — кажется ему отрицанием человеческой деятельности, возвращением к состоянию камня.

Но всё же, несомненно, что только благодаря спокойствию низшего высшее получает полную свободу действий.

Пока тело и витальные желания активны, ум обязательно отвлекается, и только когда тело забыто и витальная часть соглашается быть спокойной, человек может сосредоточиться в мыслях и спокойно следить за последовательным развитием, будь то цепь рассуждений или череда вдохновений.

Это может происходить и при других условиях, но высшие способности ума могут работать наилучшим образом только тогда, когда низшие успокоены.

Если накопления в читте, запоминающей части ума, постоянно активны, постоянно полны предвзятых идей, предрассудков, пристрастий, огромной массы предыдущих санскар[18], то рефлексивный ум, который обычно называют разумом, блокируется в своей работе и приходит к ложным выводам.

Крайне важно, чтобы способности разума были освобождены, насколько это возможно, от этого постоянно возрастающего накопления мыслей-ощущений, хороших и плохих, ложных и истинных, которые мы называем умом — манасом.

Именно эта свобода и называется научным духом. Не делать никаких выводов, не обоснованных наблюдением и рассуждением, сомневаться во всём, пока это не доказано, и ничего не отрицать, пока это не будет опровергнуто, быть всегда готовым пересмотреть старые выводы в свете новых фактов, беспристрастно рассматривать каждую новую идею или возрождённую старую идею, если она заслуживает внимания, независимо от того, насколько она противоречит ранее установленному опыту или ранее сформированному заключению — всё это — скептический характер, характер исследователя, истинного ученого, беспрепятственного мыслителя.

Вмешательство предрассудков и пристрастий означает рабство, и пока высший разум не сбросит эти оковы, он не свободен. Он работает в цепях, он видит в шорах.

Это так же верно как в отношении материалиста, отказывающегося рассматривать спиритуализм и оккультизм, так и в отношении религиозного деятеля, отказывающегося учитывать науку.

Свобода — первое необходимое условие полной работоспособности, свобода высшего от низшего.

Ум должен быть свободен от тела, если он хочет очиститься от грубости, которая засоряет его движения, сердце должно быть свободно от навязчивых идей тела, если любовь и высокое стремление нарастают, разум должен быть свободен от сердца и низшего ума, если он хочет совершенства в отражении.

Потому что сердце может вдохновлять, но не может думать, оно — средство прямого знания, окрашенного эмоциями, а не средство для умозаключений.

Если и существует что-то выше разума, то оно может быть освобождено для работы подобным же процессом, только через спокойствие всего ума, но не исключая его способности к отражению.

На самом деле это вывод по аналогии, и он не является полностью обязательным, пока не будет подтверждён опытом и наблюдением.

Но в прошлых статьях мы давали основание предполагать, что существует более высокая сила, чем логический разум. А опыт и наблюдения йоги подтверждают вывод по аналогии о том, что спокойствие ума это первое необходимое условие для открытия, различения и совершенствования действия этого высшего элемента в психологии человека.

Спокойствие ума подготавливается процессом сосредоточения.

В науке Раджа-йоги после того, как сердце успокоено и ум подготовлен, следующим шагом является подчинение тела посредством асан, или фиксированного и неподвижного сиденья.

Цель этой фиксации двойная: во-первых, спокойствие тела и, во-вторых, способность забыть о теле. Когда человек может сидеть спокойно и совершенно забыть о теле на длительный период времени, тогда говорят, что асана освоена.

При обычном сосредоточении, когда тело сравнительно неподвижно, это не замечается, но существует скрытое течение физического сознания, которое может в любой момент всплыть в верхний поток мысли и нарушить его.

Йогин стремится сделать забвение совершенным. В высших процессах сосредоточения эта забвение достигает такой точки, что телесное сознание сводится на нет, и на пике самадхи[19] человек может быть порезан или сожжён, даже не осознавая физических страданий.

Даже до начала сосредоточения приобретённая способность забыть тело достаточна, чтобы предотвратить любое вторжение в ум, кроме как при более чем обычно мощном физическом раздражителе.

После достижения этого уровня Йога переходит к процессам пранаямы[20], при помощи которых вся система очищается от нечистот и пранашакти[21], великой космической энергии, которая лежит в основе всех процессов Природы, наполняет тело и мозг и становится достаточной для любой работы, на которую человек действительно или потенциально способен.

За этим следует сосредоточение. Первый процесс — втянуть чувства в ум. Частично это происходит в ходе обычного процесса погружённости, на который способен каждый мыслящий человек.

Сосредоточение на выполняемой работе, будь то ручной процесс, ход мыслей, научный эксперимент или поток вдохновения, является первым условием полноты этой способности и процессом, при помощи которого человечество готовилось к йоге.

Сосредоточиться — значит быть погружённым. Но погружение может быть более или менее полным. Когда оно становится настолько полным, что для всех практических целей знание внешних вещей прекращается, тогда делается первый шаг к йогическому погружению.

Нам нет необходимости вдаваться в стадии этого погружения, поднимающегося от пратьяхары[22] к самадхи и от низшего самадхи к высшему.

Принцип состоит в том, чтобы усилить погружённость. Его качество усиливается при полном прекращении внешнего знания, чувства уходят в ум, ум в буддхи или сверхразум, сверхразум в Знание, Виджняну, Махат, из которого происходят всё и в котором всё.

Оно усиливается по количеству или содержанию. Вместо поглощения множеством мыслей или цепочкой интуиций, йогин сосредотачивает своё погружение на одной мысли, одном образе, единственной части знания.

И именно через это своё переживание он овладевает всем, на чем он таким образом сосредотачивается. Он становится его господином и делает с ним всё, что пожелает.

Благодаря знанию он достигает господства над миром. Конечная цель Раджа-йоги — это аннулирование отдельного сознания и полное общение с тем, что всегда одно, называем ли мы Его Парабрахманом или Парамешварой, Существованием в Высшем или Волей в Высшем, Предельным или Богом.

В Гите мы видим процесс, который не является процессом Раджа-Йоги. Он ищет самый короткий путь к общей цели и ведёт прямо к спокойствию ума.

Отбросив желание и страх, йогин садится и выполняет над своими мыслями процесс обуздания, когда мысли привыкают к внутреннему движению.

Вместо того, чтобы позволить уму течь наружу, он заставляет его подниматься и опускаться внутрь, и если он видит, слышит, чувствует или обоняет внешние объекты, он не обращает на них внимания и всё время тянет ум внутрь.

Он делает это до тех пор, пока ум не перестанет генерировать мысли, связанные с внешними вещами. В результате во время медитации, в читте[23] не накапливаются новые мысли, а поднимаются только старые.

Если это движение развивать дальше, отвергая мысли по мере их возникновения в уме, другими словами, отделяя мыслителя от ума, оператора от машины и отказываясь давать согласие на продолжение работы машины, результатом будет полная тишина.

Это можно сделать, если мыслитель, чей интерес необходим уму, отказывается интересоваться и становится пассивным.

Ум какое-то время движется своим собственным импульсом, как это делает паровоз, когда перестали подавать в него пар, но должно наступить время, когда он замедлится и совсем остановится.

Это момент, к которому движется процесс. На кинчид апи чинтайет: йогин вообще ни о чем не должен думать.

Полное прекращение деятельности ума направлено на то, чтобы оставить только сакши, свидетеля, наблюдающего за результатами.

Если в этот момент йогин вверит себя руководству всеобщего Учителя внутри себя, йога осуществится без каких-либо дальнейших усилий с его стороны.

Пассивность закрепится, высшие способности станут пробуждёнными, и космическая Сила, проходящая из виджняны[24] через сверхразум, возьмёт на себя управление всей машиной и будет направлят её работу так, как пожелает Бесконечный Господь Всего.

Какой бы из двух методов ни выбрать, результат один и тот же. Ум успокаивается, высшие способности пробуждаются.

Эта неподвижность ума не является совершенно новой идеей и свойственна не только Индии. Древние поэты Шотландского Высокогорья тоже владели этим секретом.

Когда они хотели сочинять стихи, они сначала успокаивали ум, становились совершенно пассивными и ждали, пока в них вольётся вдохновение.

Эта привычка к йогической пассивности, несомненно, пережиток дисциплины друидов, была источником таких способностей, как второе зрение и других, которые у этой кельтской расы были гораздо более распространены, чем у других народов Европы.

Феномены вдохновения напрямую связаны с этими высшими способностями, зачатки или случайные следы которых мы находим в прошлой истории человеческого опыта.

Источники поэзии

Стремительность музы воплотилась в образе Пегаса, небесного коня из греческих легенд. Именно от быстрого удара копыт по скале текла Гиппокрена[25].

Воды Поэзии текут струёй или потоком. Там, где возникает пауза или отрицание, это признак препятствия в потоке или несовершенства ума, который поток выбрал своим руслом и континентом.

В Индии мы встречаем ту же самую идея. Сарасвати[26] для нас — богиня поэзии, и её имя означает поток или «та, которая обладает текучим движением».

Но даже Сарасвати — всего лишь посредник. Настоящая мать вдохновения это Ганга. Она, стремительно несётся вниз от головы Махадева, верховного Бога, через Гималаи ума к домам и городам людей.

Всякая поэзия это вдохновение, нечто, что вдохнули в мыслящий орган с более высокого уровня. Оно запетчлевается в уме, но рождается в высшем принципе прямого знания или идеального видения, превосходящего ум.

В действительности, это откровение. Пророческая или раскрывающая способность видит суть. Вдохновение воспринимает правильное выражение.

Ни то, ни другое не производится. На самом деле поэзия не является ни поэтическим произведением, ни сочинением, ни даже творением, а, скорее, раскрытием чего-то, что существует вечно.

Древние знали эту истину и использовали одно и то же слово для обозначения поэта и пророка, творца и провидца, софос, ватес, кави[27].

Но есть различия в проявлении. Величайшее движение поэзии происходит, когда ум спокоен и принцип идеала работает выше мозга, и вне его, даже выше столепесткового лотоса идеального ума, в его собственном царстве. Потому что тогда открывается Веда, совершенная субстанция и выражение вечной истины.

Это высшее воспринимающее мышление превосходит гениальность точно так же, как гениальность превосходит обычный интеллект и восприятие.

Но эта великая способность пока что лежит за пределами нормального уровня нашей эволюции. Обычно мы видим действие откровения и вдохновения, воспроизведённое вторичным, ослабленным и колеблющимся процессом в уме.

Но даже это второстепенное и низшее действие настолько велико, что может дать нам Шекспира, Гомера и Вальмеки.

Существует также третичное, и ещё более распространенное действие вдохновения. Потому что из трёх наших ментальных инструментов знания — сердца, или эмоционально понимающего ума, наблюдающего и рассуждающего интеллекта с его помощниками, воображения и памяти, а также интуитивного интеллекта — именно последнему и высшему принцип идеала передаёт свои вдохновения когда величайшая поэзия пишет себя через поэта-посредника.

Но если интуитивный интеллект недостаточно силён, чтобы действовать привычным образом, то лучше, чтобы поэзия спустилась в сердце и вернулась к интеллекту, наполненная и окрашенная страстью и эмоциями, чем формироваться непосредственно в наблюдающем интеллекте.

Поэзия, написанная рассудочным интеллектом, склонна быть наполненной остроумным тщеславием, логикой, аргументацией, риторическими поворотами, декоративными фантазиями, и скорее отголосками учёности и подражания, нежели чем-то возвышенным и преображённым.

Это то, что иногда называют классической поэзией, например, энергичная и изысканная, но бесстрастная и невозмутимая поэзия Поупа и Драйдена.

У такой поэзии есть своё вдохновение, своя истина и ценность. Она по-своему достойна восхищения, но она становится великой лишь тогда, когда поднимается за пределы самой себя, в интуитивное письмо или же проникается сердцем.

Для всего, что требует огня, а не света, движущей силы, а не ясности, энтузиазма, а не правильности, сердце, очевидно, более сильный инструмент.

Итак, чтобы стать великой поэзией, нужно, что бы был либо энтузиазм, либо экстаз.

Однако поэзия, поднимающаяся из сердца, обычно представляет собой мутный поток. Наши собственные беспокойные идеи и фантазии смешиваются с чистым натиском сверху и бурным натиском снизу.

Наши возбуждённые эмоции ищут преувеличенного выражения, наши эстетические привычки и пристрастия заняты тем, что требуют удовлетворения, значительно превышающего должное.

Такая поэзия может быть вдохновенной, но она не всегда уместна и неизбежна. Часто возникает двойное вдохновение: высшее, или экстатическое, и низшее, или эмоциональное, и низшее беспокоит и тянет вниз высшее.

Это рождает романтическую или чрезмерно буйную поэзию, слишком богатую по выражению, слишком обильную и избыточную по содержанию.

Самые лучшие стихи, выходящие напрямую из правильных центров, могут быть простыми и сильными, неприукрашенными и возвышенными, или могут быть богатыми и великолепными.

Они могут быть, по усмотрению — романтическими или классическими. Но всегда будет чувство, что они точно соответствуют своей цели. И они всегда благородны или восторженно верны.

Но даже в высших центрах интуитивного интеллекта могут случаться изъяны вдохновения.

Существует своего рода ложная беглость, которая из-за притуплённости восприятия упускает истинный язык поэзии. Под впечатлением, что это истинное и вдохновенное письмо, оно течёт с невозмутимой прямотой, говоря то, что должно быть сказано, но не так, как следует, без силы и счастья.

Это тамасичный или затуманенный стимул, активный, но полный непросвещённости и самоневедения.

Увиденное правильно и хорошо. В сочетании с вдохновенным выражением это могло бы стать очень благородной поэзией. Вместо этого она становится прозой, которую делают неестественной и трудновыносимой из-за того, что её разбивают на кусочки в угоду поэтическому размеру.

Вордсворт — наиболее характерная и интересная жертва тамасических стимулов. Другие великие поэты тоже становятся жертвами этого чувства, но это величественное и невозмутимое самодовольство, и при этом подчинённое страданю есть только у него.

Возможен ещё один вид тамасичного стимула, который передаёт вдохновенное и безупречное выражение, но его сущность ни человеку не интересна, ни богов не радует.

Большая часть Милтона подпадает под эту категорию. В обоих случаях произошло то, что либо вдохновение, либо откровение было активным, но сопутствующая ему деятельность отказывалась участвовать в работе.

Именно тогда, когда ум работает над формой и содержанием поэзии без откровения или вдохновения свыше, создается респектабельная или второстепенная поэзия.

Могут работать суждение, память и воображение, может присутствовать владение языком, но без этого вторичного действия силы более высокой, чем интеллектуальная, это труд впустую, работа, которая заслуживает уважения, но не бессмертия.

Доггерел[28] и неполноценная поэзия берут свое начало даже не в наблюдающем интеллекте, а в чувственном уме или пассивной памяти, направляемой только простым физическим удовольствием от звука и эмоций. Она смелая, вопиющая, внешняя, подражательная, вульгарная. Её диапазон интеллектуальности и воображения не может выйти за пределы жизненного импульса и витального восторга.

Но даже в чувственном уме есть возможность отдалённого действия, идущего от идеального «я». Потому что даже животным, мыслящим только чувственно, Бог дал откровение и вдохновение, которые мы называем инстинктами.

При таких обстоятельствах даже неполноценная поэзия может иметь некую ценность, некоторую неизбежность.

Поэт в чувственном человеке может быть вполне удовлетворён и восхищён, и даже в более развитом человеке чувственный элемент может найти поэтическое удовлетворение не очень высокого уровня.

В качестве примера можно привести лучшие баллады и песни Маколея. Скотт представляет собой своего рода связующее звено между чувственной и интеллектуальной поэзией.

Хотя есть люди, в основном чувственные, и во вторую очередь интеллектуальные и совсем не идеальные, которые всегда будут ими восхищаться.

Другой вид ложного вдохновения — раджасический или пламенный стимул. Он не плоский и непродуктивный, как тамасичный стимул, а торопливый, нетерпеливый и тщеславный.

Он стремится избежать труда, ухватившись за второсортное выражение или неполное видение идеи, и недостаточно ревнив, чтобы обеспечить лучшую форму, наиболее удовлетворяющее содержание.

Раджасические поэты, даже когда они чувствуют недостаток в написанном, не решаются пожертвовать этим, потому что они также чувствуют и привязаны либо к тому, что в этом ценно, либо к памяти о своём восторге, когда это было впервые написано.

Если у них появляется лучшее выражение или более полное видение, они часто предпочитают повторять, а не вычеркивать второстепенные вещи, в которые они влюблены.

Порою, дрейфуя или беспомощно сражаясь в этом мелком и неистовом потоке, они варьируют одну идею или навязывают один и тот же образ, но без какого-либо окончательного успеха, в постоянном её выражении.

Примеры раджасического стимула чаще всего бывают у Шелли и Спенсера, но мало кто из английских поэтов вообще от него свободен.

Это раджасическая ошибка в выражении. Но кроме того, пламенный стимул искажает или затрудняет ещё и восприятие содержания.

Отсутствие самоограничения, нежелание держать в каких-то рамках и ограничивать идеи и фантазии – верный признак раджасической идеальности.

Это попытка исчерпать все возможности предмета, расширить и умножить мысли и образные видения за пределы правильного и дозволенного.

Истинная идея или же отвергается, или роковым образом предвосхищается другой, которая является или кажется более захватывающей и дерзко действенной.

Китс — яркий образец первой тенденции, елизаветинцы — второй. В раннем творчестве Шекспира очень много классических примеров такого стимула.

В отличие от греческой, английская литература это ярко выраженная раджасическая литература, и хотя в ней есть много такого же великолепного, как почти всё, что было создано греками, — более великолепного, а не лучшего, — многие, даже из её восхитительных фрагментов, скорее, богатые или показные, чем великие и истинные.

Совершенное вдохновение интуитивного интеллекта — это саттвическое или озарённое вдохновение, которое бескорыстно, самодостаточно, но произвольным образом благородно, богато или энергично. Оно обращает внимание только на то, что нужно сказать, и на правильный способ как это сказать.

Оно не позволяет эмоциям или рвению вмешиваться в его совершенство, но это не лишает его экстаза и экзальтации. Напротив, его восторг самонаслаждения — это более чистый и изысканный энтузиазм, чем тот, который сопровождает любое другое вдохновение. Оно управляет эмоциями и использует их, не порабощая себя ими.

Действительно, существует саттвический стимул, который привязан к своей собственной озарённости, прозрачности и устойчивости и избегает богатства, силы или эмоций острого характера, даже когда они необходимы и уместны.

Такой характер часто, хотя и не всегда, у поэзии Мэтью Арнольда.

Но этот вид вдохновения ограничен. Саттвическая, как и раджасическая поэзия может быть написана невдохновлённым интеллектом, но чувственный ум никогда не порождает саттвическую поэзию.

Важно добавить ещё вот что. Поэту не обязательно быть размышляющим критиком. Ему не нужно владеть рассуждающим и анализирующим интеллектом, и критически разбирать свою собственную поэзию.

Но для того, чтобы быть совершенным, ему необходимо в какой-то мере обладать двумя вещами: интуитивным суждением, которое сразу показывает ему, пришла ли к нему идея первого или второго сорта, совершенным или несовершенным выражением и ритмом, и интуитивным разумом, который показывает ему без анализа, почему и в чём он лучший или второсортный, совершенный или несовершенный.

Эти четыре способности — откровение или пророчество, вдохновение, интуитивное суждение и интуитивный разум — являются совершенным оснащением гения, выполняющего работы поясняющего и творческого познания.

Толкование Священных Писаний

Дух, который лежит скрытым за материальным миром, дал нам, через вдохновение великих провидцев, Священные Писания как помощников и проводников к неочевидной истине, как светильники великой силы, посылающие свои лучи во тьму неведомого, за пределами которого обитает Он, тамасах парастат[29].

Для нас они проводники к знанию, краткие указания, которые должны просветить нас на нашем пути, а не замена мысли и опыта.

Эти Писания — шабдам[30] Брахма, Слово, устное выражение Бога, а не та вещь, которую нужно познать, и не знание Его.

Шабдам состоит из трёх элементов: слова, значения и духа.

Слово — это символ, вак[31] или нама[32]. Нам нужно найти артху, значение или форму мысли, на которую указывает этот символ.

Но само значение это лишь указание на нечто более глубокое, на то, что мысль стремится передать интеллектуальному представлению.

Ведь не только слова, но и идеи, в конечном итоге, это не более чем символы того знания, которое за пределами идей и слов.

Поэтому получается, что ни одна идея сама по себе не является полностью истинной. Действительно, существует рупа, некая конкретная или абстрактная форма знания, отвечающая каждому имени, и это то, что смысл должен представить интеллекту.

Мы говорим «форма знания», потому что, согласно нашей философии, все вещи это формы по сути непознаваемого существования, которое раскрывает их как формы знания основному осознанию в его «Высшем Я», его Атмане или Духе, Чит в Сат.

Но за пределами намы и рупы находится сварупа, сущностный образ Истины, которую мы не можем познать интеллектом, а только высшими способностями.

И каждая сварупа сама по себе это лишь символ единственного основного существования, которое можно познать только через его символы, потому что в своей высшей реальности оно бросает вызов логике и превосходит восприятие — это символ Бога.

Поскольку знание, которое передает Писание, столь глубоко, трудно и тонко, — если бы оно было лёгким, в чем была бы необходимость Писания? — тот, кто его объясняет не может быть слишком осторожным или слишком хорошо обученным.

Он не должен быть тем, кто будет довольствоваться мысленным символом или логическим следствием идеи.

Он должен жаждать того, что за пределами. Толкователь, останавливающийся на букве, это раб символа и будет осуждён за ошибку.

Толкователь, который не может выйти за пределы внешнего смысла — пленник своей мысли и остаётся в частичном и неполном знании.

Ему нужно выйти за пределы и проникнуть в скрытое за ним знание, которое необходимо испытать, прежде чем его можно будет познать.

Потому что ухо слышит это, интеллект наблюдает это, но только дух может обладать этим. Осознание внутреннего «я» вещей — единственное знание. Всё остальное — просто идея или мнение.

Толкование Вед затруднено множеством устарелых и ненужных вещей. Люди установили авторитет и поставили его между собой и знанием.

Ортодоксы возмущены тем, что простой современный человек может позволить себе отличаться от Шанкары в переводе Веданты или от Саяны в толковании Веды. Они забывают, что Шанкара и Саяна сами современники, отделённые от нас всего несколькими сотнями лет, а Ведам много тысяч лет.

Хорошо бы изучить самого комментатора, а мы его ставим на место текста. Хорошие комментарии всегда полезны, даже если они ошибочны, но нельзя позволять, чтобы даже самые лучшие комментарии сковывали исследование.

Комментарий Саяны к Ведам помогает мне, показывая, что именно, человек огромной эрудиции, несколько сотен лет назад, считал смыслом Священного Писания.

Но я не могу забыть, что уже во времена брахманов смысл Вед перестал быть понятным для людей той доисторической эпохи.

Комментарий Шанкары к Упанишадам помогает мне, показывая, что именно человек, огромного метафизического гения и редкой логической силы, после достижения некоторых фундаментальных открытий, считал смыслом Веданты.

Но видно, что он часто бывает в растерянности и всегда предубеждён, потому что ему нужно обосновывать свою философию.

Я обнаружил, что Шанкара постиг большую часть ведантических истин, но многое осталось для него непонятным. Я вынужден признать, что он осознал [часть понятых истин]. Но я не обязан закрывать глаза на то, чего он не смог осознать.

Аптавакьям, авторитет, это один из видов доказательства. Но это не единственный вид: пратьякша[33] важнее.

Неортодоксы, с другой стороны, клянутся Максом Мюллером и европейцами. Им достаточно того, что Макс Мюллер нашел генотеизм[34] в Ведах, чтобы Веды стали генотеистическими.

Европейцы увидели в нашей Веде лишь невежественные песнопения древней и примитивной пастушеской расы, воспеваемые в честь сил Природы, и для многих их мнение относительно значения мантр окончательно.

Все остальные интерпретации для них — суеверия. Но для меня остроумные догадки иностранных филологов не имеют большего авторитета, чем остроумные догадки Саяны.

Для меня не имеет значения, что думает о Веде Макс Мюллер? или что думает о Веде Саяна. Я бы предпочёл знать, что говорит Веда сама по себе, и, если там есть какой-то свет на неведомое или на бесконечность, следовать за её лучом, пока я не встречусь лицом к лицу с тем, что он освещает.

Есть люди, которые не следуют ни за Саяной, ни за Шанкарой, ни за европейцами, но интерпретируют Веду и Веданту для себя, однако они позволяют себе становиться рабами другого рода неадекватности.

Они приходят к Веде с предвзятым и устоявшимся мнением и ищут в ней опору для какой-нибудь пустяковой полемики. Они низводят её до положения покровителя в интеллектуальной борьбе за приз.

Мнения — это не знание, это лишь боковой свет на знание. Чаще всего они являются незаконным продолжением несовершенного знания.

Возможно, кто-то путешествовал по Англии и видел Камберленд и озёра. Он возвращается и с тех пор представляет себе Англию как страну, полную зелёных гор, волшебных лесов, мирных чарующих вод.

Другой был в производственных центрах. Он представляет себе Англию как огромную ревущую мастерскую, полную печей, гудения машин и запаха металла.

Третий жил в тихой сельской местности, и для него Англия — это сплошь живые изгороди, узкие улочки, усыпанные ромашками луга и хорошо вспаханные поля.

Все что-то немного увидели, но никто не увидел саму Англию. А ещё есть человек, который только читал об этой стране или слышал описания от других, и думает, что знает её лучше, чем те, кто там побывал.

Все они могут признать, что увиденное не обязательно должно быть целым, но у каждого есть своя маленькая неизгладимая картина, которая, поскольку это всё, что он увидел, продолжает выступать за целое.

В этом нет никакого вреда, никакого вреда нет и в ограничении, если вы понимаете и признаёте это ограничение. Но если все четверо начнут ссориться, какая получится бессмысленная путаница!

Именно это и произошло в Индии из-за чрезмерной логичности, а также самоуверенности метафизиков юга. Нам нужно вернуться к более гибкому и рациональному духу исследования.

Каковы же стандарты истины при толковании Писания? Стандартов три: знающий, знание и познаваемое.

Познаваемое — это сам текст, который мы пытаемся интерпретировать.

Нам нужно быть уверенными, что у нас правильное слово, а не поправка, отвечающая запросам какого-то индивидуального или сектантского мнения.

Также, нужна уверенность, что у нас правильная этимология и правильный оттенок смысла, а не тот, который является традиционным или вынужден служить целям комментатора.

Нужна уверенность, что у нас правильный дух в этом оттенке смысле, а не заимствованный, слишком узкий или чересчур гибкий дух.

Знающий — это изначальный драшта[35], или видящий мантру[36], с которым мы должны находиться в духовном контакте.

Если знание действительно это недолговечная вещь в недолговечном инструменте, такой контакт невозможен. Но тогда само Писание должно быть ложным и не заслуживающим внимания.

Если в том, что говорит Писание, есть хоть какая-то истина, знание вечно и присуще всем нам, и то, что увидел другой, могу увидеть и я, и то, что понял другой, могу понять и я.

Драшта был душой, которая находилась в отношениях с бесконечным Духом, я тоже душа в отношениях с бесконечным Духом. У нас есть место встречи и возможность общения.

Знание — это вечная истина, часть которой для нас выражает драшта. Через ту часть, которую он нам показывает, нам нужно пройти к целому, иначе мы будем подвержены ошибкам, которые есть у несовершенного знания.

Чтобы правильно понять даже часть, её следует рассматривать в терминах целого, а не целое в терминах части.

Я не ограничен Священными Писаниями. Наоборот, я должен превзойти их, чтобы овладеть их знаниями.

Это правда, что мы обычно становимся рабами нашего индивидуального и ограниченного взгляда на мир, но наши возможности безграничны, и если мы сможем избавиться от аханкары[37], если мы сможем поставить себя на службу Бесконечному без каких-либо оговорок пристрастий или мнений, нет причин, по которым наше осознание должно быть ограничено.

Тасмин виджнате сарвам виджнатам. Поскольку можно познать Его, то можно познать всё.

Чтобы понимать Священное Писание, недостаточно быть учёным, нужно быть душой.

Чтобы узнать, что видел драшта, нужно самому обладать дришти, видением, и быть учеником, если не мастером знания.

Атха пара йайа тад акшарам адхигамьяте[38].

Грамматика, этимология, просодия, астрономия, метафизика, логика — всё это хорошо. Но после этого ещё нужно высшее знание, благодаря которому познаётся Неизменное.

Об оригинальном мышлении

Отношение человечества к оригинальности мнений отличается естественной нерешительностью и непоследовательностью. Оно восхищается редкостью, блеском и силой такого мнения, но на практике, и за те же качества, его чаще опасаются, высмеивают или боятся.

Нет сомнений в том, что оригинальное мнение склонно нарушать устоявшееся. Поэтому тамасичные люди и тамасические состояния общества прилагают особые усилия, чтобы препятствовать независимости мнений. Их девиз — авторитет.

Немногие общества были настолько тамасичны, полны инерции и удовлетворённости усиливающейся узостью, как индийское общество в более поздние времена. Мало кто так стремился сохранить себя в инерции. Поэтому мало кто придавал столь большое значение авторитету.

Каждая деталь нашей жизни зафиксирована для нас Шастрой и обычаями, каждая деталь нашей мысли — Священным Писанием и его комментаторами, — но гораздо чаще комментаторами, чем Писанием.

Только в одной области, а именно в области индивидуального духовного опыта, мы сохранили древнюю свободу и самобытность, из которых возникло наше прошлое величие. И именно из какого-то нового движения в этом неиссякаемом источнике возникал каждый свежий порыв и обновлённая сила.

Иначе мы давно бы уже были в могиле, где лежат мёртвые народы, вместе с Грецией и Римом цезарей, вместе с Асархаддоном[39] и Хосровом[40].

Вы часто будете слышать, как говорят, что именно формы индуизма дали нам такую национальную жизнеспособность. Я думаю, скорее, это был его дух.

Я склонен отдать больше должного за светское чудо нашего национального выживания Шанкаре, Раманудже, Нанаку и Кабиру, Гуру Говинду, Чайтанье, Рамдасу и Тукараму, чем Рагхунандану и пандитам Надии и Бхатпары.

Результатом этого благонамеренного рабства стало растущее обеднение индийского интеллекта, когда-то самого гигантского и оригинального в мире. Поэтому определённая неспособность, атрофия, бессилие отметили нашу последующую деятельность, даже в её лучших проявлениях.

Самый поразительный пример это наша сохраняющаяся беспомощность перед лицом новых условий и новых знаний, навязанных нам недавними контактами с Европой.

Мы пытались ассимилировать, мы пытались отвергать, мы пытались отбирать. Ни в чём из этого мы не добились успеха.

Успешная ассимиляция зависит от мастерства. Но мы не овладели европейскими условиями и знаниями, а были схвачены, подчинены и порабощены ими.

Успешное отвержение возможно только в том случае, если мы разумно обладаем тем, что хотим сохранить. Наше неприятие тоже должно быть разумным. Мы должны отвергнуть, потому что мы поняли это, а не потому, что мы этого не поняли.

Но наш индуизм, наша старая культура — это именно то имущество, которое мы берегли с наименьшим умом.

На протяжении всей нашей жизни мы делаем что-то, не зная, почему мы это делаем, мы верим, не зная, почему мы в это верим, мы утверждаем вещи, не зная, какое право мы имеем на это.

Или же, в лучшем случае, мы делаем так потому, что какая-то книга или какой-то брамин предписывает это, потому что так думает Шанкара, или потому, что кто-то так истолковал что-то, и он утверждает, что это фундаментальное Писание нашей религии.

Нет ничего нашего собственного, ничего, присущего именно нашему интеллекту, всё является наследием.

Точно так же мало мы поняли новое знание. Мы только поняли, как, по мнению европейцев, мы должны думать о них и об их современной цивилизации.

Наша английская культура — если её можно назвать культурой — вместо того, чтобы исправить это, удесятерила зло нашей зависимости.

Успешный отбор ещё в большей степени, чем два других процесса, требует независимой игры интеллекта.

Если мы просто воспринимаем новые идеи и институты в том свете, в котором они нам представлены, то вместо того, чтобы отбирать, мы будем подражать — слепо, глупо и неуместно.

Если мы воспримем их в свете наших предыдущих знаний, которые по многим пунктам были нулевыми, мы так же слепо и глупо отвергнем их.

Отбор требует, чтобы мы видели вещи не так, как их видит иностранец, или как их видит ортодоксальный пандит, а такими, какие они есть сами по себе.

Но мы выбирали наугад, мы отвергали наугад, мы не знали, как ассимилировать или выбирать. В результате мы просто пострадали от европейского влияния, в одних местах подавленные, в других — грубо сопротивляющиеся, и в целом несчастные, порабощенные нашей средой, неспособные ни умереть, ни выжить.

У нас действительно сохраняется определённая изобретательность и тонкость. Мы можем подражать с видимостью блеска. Мы можем правдоподобно и даже блестяще играть с деталями предмета.

Но мы не умеем думать с пользой, не умеем овладевать жизнью и сутью вещей. Однако только овладев жизнью и сутью вещей, мы можем надеяться выжить как нация.

Как нам вернуть утраченную интеллектуальную свободу и гибкость? Повернув вспять, по крайней мере на время, тот процесс, в результате которого мы их потеряли, освободив наши умы во всех предметах от рабства перед авторитетом.

Это не то, чего требуют от нас реформаторы и те, кто любит всё английское. Они действительно просят нас отбросить авторитеты, восстать против обычаев и суеверий, иметь свободный и просвещённый ум.

Но под этими громкими рекомендациями они подразумевают, что мы должны отказаться от авторитета Саяны в пользу авторитета Макса Мюллера, от монизма Шанкары ради монизма Геккеля, от писаной Шастры ради неписанного закона европейского общественного мнения, от догматизма браминов-пандитов ради догматизма европейских учёных, мыслителей и богословов.

Такая глупая замена одного рабства на другое не может получить одобрения ни у одного уважающего себя ума.

Давайте разорвём наши цепи, какими бы почтенными они ни были, но пусть это будет для того, чтобы стать свободными, — во имя истины, а не во имя Европы.

Было бы плохой сделкой обменивать наши древние индийские озарения, какими бы тёмными они ни казались нам, на вторичное европейское просвещение или заменять суеверия популярного индуизма суевериями материалистической науки.

Самое первое, что нам нужно, если Индия хочет выжить и выполнить предназначенную ей работу в мире, это, чтобы молодежь Индии научилась думать, думать обо всех предметах, думать независимо, плодотворно, проникая в суть вещей, не останавливаясь на их поверхностной стороне. Чтобы они были свободны от предубеждений, рассекали, словно острым мечом, софизм и предрассудки на части, и словно булавой Бхимы сокрушали мракобесие всех видов.

Пусть наши мозги больше не будут, как европейские младенцы, закутаны в пелёнки. Пусть они вернут себе свободное и несвязанное движение богов.

Пусть они будут владеть не только чем-то мелким, но и широким мастерством и властностью, естественными для интеллекта Бхараты и легко восстанавливаемые ими, если они однажды приучатся чувствовать свою собственную силу и быть убежденными в своей ценности.

Если наш ум не может полностью избавиться от прежних оков, пусть он, по крайней мере, поднимется, как младенец Кришна, привязанный к повозке, и двинется вперёд, волоча за собой повозку и всё остальное, разрушая на своем пути деревья-близнецы, двойные препятствия на пути к реализации себя, слепые средневековые предрассудки и высокомерный современный догматизм.

Прежние устоявшиеся основы разрушаются, нас бросают в воды великого переворота и перемен.

Бесполезно цепляться за старые льдины прошлого, они скоро растают, и те, кто на них спасался, будут барахтаться в опасных водах.

Бесполезно делать посадку в дряхлом болоте, в море, или даже на хорошей суше, подержанного европеизма. Мы умрём там лишь жалкой и нечистой смертью.

Нет, нам нужно научиться плавать и использовать эту способность, чтобы достичь доброго корабля неизменной истины. Нам нужно высадиться на вечной скале веков.

Давайте не будем также выбирать наугад, составлять неописуемую мешанину и затем торжествующе называть её ассимиляцией Востока и Запада.

Нам нужно начать с того, чтобы ничего не принимать на веру, какой бы не был источник, всё подвергать сомнению и делать свои собственные выводы.

Нам не нужно бояться, что в результате этого мы перестанем быть индийцами или попадём в опасность отказа от индуизма. Индия никогда не перестанет быть Индией, а индуизм — индуизмом, если мы действительно будем думать самостоятельно.

Только если мы позволим Европе думать за нас, Индии грозит опасность стать плохо сделанной и глупой копией Европы.

Нам не нужно начинать с того, чтобы становиться сторонниками чего-то, но нужно узнать это, прежде чем сделать свой выбор.

Наше первое дело, как оригинальных мыслителей — ничего не принимать на веру и всё подвергать сомнению. Это значит избавиться от всех непроверенных мнений, старых или новых, от всех привычных санскар в уме, не иметь предвзятых суждений.

Анитья сарвасанскара, сказал Будда. Я не знаю того, с чем я вполне согласен.

Есть определённые санскары[41], которые кажутся мне настолько вечными, насколько это вообще возможно. Что такое сам Атман, как не вечный и фундаментальный взгляд на вещи, суть всего существования, которая сама по себе непознаваема, нети, нети[42].

Поэтому поздние буддисты заявили, что самого Атмана не существует, и пришли к абсолютному небытию, бесплодному и глупому выводу, поскольку Ничто само по себе является лишь санскарой.

Тем не менее несомненно, что большая часть наших привычных представлений не только временны, но и несовершенны, и вводят в заблуждение. Нам нужно избавиться от этих несовершенств и занять позицию на том, что истинно и долговечно.

Но чтобы выяснить, что в наших представлениях истинно и долговечно, нам нужно всё подвергать одинаково строгому и беспристрастному сомнению.

Необходимость такого процесса не для Индии, а для всего человечества признали ведущие европейские мыслители. Именно это имел в виду Карлейль, когда говорил о проглатывании всех формул. Это был процесс, посредством которого Гёте помог оживить европейское мышление.

Но в Европе поток пересыхает, не достигнув моря. Европа с некоторых пор перестала производить оригинальных мыслителей, хотя оригинальных механиков она всё ещё производит.

Наука сохраняет свободу исследования в деталях, в мяте, анисе и тмине мировых процессов, но, связанная по рукам и ногам формулами прошлого, она становится беспомощной для великих идей и здравых обобщений.

Она сидит довольная своими сокровищами. Она прочесала всю гальку на берегу моря и осмотрела прибрежные заливы и бухты.

А об океанах за пределами этого берега и их неизведанных континентах она презрительно восклицает: «Они — грёзы. Там нет ничего, кроме туманов, ошибочно принимаемых за сушу, или пустыни тех самых вод, которые мы уже здесь исследовали».

Европа становится стереотипной и непрогрессивной. Она плодотворна только новыми и постоянно растущими предметами роскоши и лихорадочными, пламенными и неэффективными изменениями в её политической и социальной машине.

Китай, Япония и мусульманские государства скатываются к слепому подражанию Европе.

Только в Индии существует самодостаточная, дремлющая энергия и непобедимая духовная индивидуальность, которая всё же способна проявиться и разорвать свои собственные оковы и оковы мира.

Это правда, что оригинальное мышление способствует оригинальному действию, и поэтому необходима осторожность. Мы должны быть осторожны, чтобы наше мышление было не только оригинальным, но и аккуратным, прежде чем мы даже приступим к действию.

Убежать с оторванной от остального оригинальной идеей или, очаровавшись ее новизной и силой, выехать на ней на поле действия — значит сделать из себя сумасбродов и чудаков.

Этот мир, это общество, эти нации и их цивилизации представляют собой не простое существование, а сложное и запутанное, результат великого органического роста в течение многих столетий, а иногда и многих тысячелетий.

Мы не должны иметь с ними дело, ухватившись за несколько поспешных обобщений или в порыве и ярости жесткого фанатизма.

Прежде всего мы должны быть уверены, что наша новая мысль достаточно широка и сильна, наши мысли достаточно велики, наша природа достаточно сильна, чтобы справиться с этой необъятностью.

Мы также должны быть осторожны, чтобы понять, что мы разрушаем. И мы не должны ничего разрушать, пока у нас не будет чего-то более великого и совершенного, чем можно было бы заменить даже разрушающуюся и разлагающуюся древность.

Развалить индуистское общество в духе социальных реформаторов или европейское общество в духе философских или нефилософских анархистов означало бы разрушить порядок и заменить его распущенной неразберихой.

Если мы внимательно запомним эти предостережения, то оригинальное мышление не повредит даже самому смелому и беспощадному нововведению.

Я могу, например, безжалостно атаковать господствующую сейчас систему правосудия и наказания как чрезвычайно бессмысленную и злую, даже если у меня нет готовой новой системы, которую можно было бы ввести в качестве её преемника. Но у меня не должно быть желания уничтожить её, какой бы бессмысленной и злой она ни была, пока не будет готова наша новая система.

Потому что она заполняет место, пустоту которого очень презирал бы Дух, возвышающий и поддерживающий наше человеческое благополучие.

Я также могу разоблачать слабости и узость существующей формы религии, даже если у меня нет новой и лучшей формы для проповеди, но я не должен так бунтовать против этих слабостей, чтобы разрушить всю религиозную веру. И я должен помнить, прежде чем закончить мою критику, что даже плохая религия лучше, чем отсутствие религии.

Что разумнее поклоняться энергии в моем окружении, как африканский дикарь, чем быть мёртвым для всей веры и всей духовности, став похожим на пьяницу небольшого знания.

Потому что даже в этом животном и неразумном поклонении есть искра божественного огня, который поддерживает жизнь человечества, в то время как культурный имперский римлянин или роскошный современный собиратель богатства и поклонник тела тянет себе подобных на прямую и хорошо построенную дорогу, которая так широка только для того, чтобы легче привести к великой погибели — на чед иххаведин махати винаштих[43].

В противном случае нет ничего плохого в том, чтобы распространять идею недовольства фетишистским поклонениям или отказываться от восхваления древнего и жестокого безумия.

Нам не следует беспокоиться, если наше мышление будет осуждено как слишком радикальное, или даже как безрассудное и революционное, поскольку успех революционной мысли всегда означает, что Природа нуждается в одном из своих катаклизмов. И даже в противном случае, в случае неудачи, она будет использовать её так, как будет лучше для нашего нынешнего человечества.

В мыслях, как и в делах, мы имеем право на размышление, результат которого принадлежит мудрой и активной Силе Бога, что стоит над нами и в нас, порождая, лелея, неутомимо растворяя и переделывая человека и дух в прогрессивных гармониях Его вселенной.

Давайте только стремиться к тому, чтобы наш свет был ясным, рассеянным и устойчивым, а не тьмой, узким отблеском и просто ярким блеском.

И если мы не можем достичь этого идеала, всё же лучше размышлять, чем перестать думать. Потому что даже из тьмы рождается день и даже молния находит своё применение!

[Черновик начала другой версии]

В последнее время в Индии появилось множество рассуждений о действительных причинах того постепенного упадка и окончательного торможения, от которых индийская цивилизация страдала в Средние века не меньше, чем европейская.

Это торможение не было ни таким внезапным, как в Европе, ни таким полным. Но его воздействие на нашу нацию, похожее на разрушительное действие медленного яда, было тем более глубоко разрушительным, всепроникающим, и его тяжело излечить и трудно убрать.

В какой-то период, мы вступили в упадок, сначала великолепный, как долгий и великолепный закат, затем всё более и более мрачный, пока не сгустилась тьма.

И хотя наше небо было усыпано звёздами в большом количестве и блеске, то это был всего лишь огромный упадок, смятение и инерция, которые они освещали и подчёркивали своими лучами.

У большинства из нас есть свое собственное объяснение этого печального явления.

Патриоты объясняют наш упадок разрушительным иностранным вторжением и отупляющим влиянием иностранного правления.

Ученик европейского материализма находит врага, зло, источник и происхождение всех наших бед в нашей религии и её проверенном временем социальном самовыражении.

Такие объяснения, как и большинство человеческих мыслей, имеют как светлую сторону истины, так и тёмную сторону ошибки. Но они ни в коем случае не результат беспристрастного мышления.

Человек может быть, как его определили, разумным животным, но необходимо добавить, что он по большей части очень плохо рассуждающее животное.

Обычно он думает не ради выяснения истины, а в гораздо большей степени ради удовлетворения своих умственных предпочтений и эмоциональных склонностей. Его выводы проистекают из его предпочтений, предрассудков и страстей.

И его рассуждения и логика, выставленные напоказ для их оправдания, это лишь видимый процесс или формальная маска для его скрытого подхода к результату, которого перед этим требовали его сердце или его темперамент.

Когда мы пробудимся от наших современных иллюзий, как мы были пробуждены от наших средневековых суеверий, то мы обнаружим, что интеллектуальные выводы рационалиста, несмотря на все их [...], несмотря на их помпезность и обильный аппарат скрупулезного исследования, были такими же догмами, как и прежние изречения Папы и теолога, которые без стыда признавали свою простую основу в отрицании разума.

Гораздо больше требуют проверки и доработки все те текущие мнения, которые выражают наш личный взгляд на вещи, и которые явно основаны на частичном и пристрастном взгляде, или же объясняются предпочтительным выбором тех немногих данных, которые соответствовали нашему предрешенному и желаемому заключению.

Поэтому всегда лучше очень внимательно изучать те голые, резкие объяснения, которые так легко удовлетворяют драчливое животное в нашем интеллекте.

И когда мы признали ту малую часть истины, которую они ухватили, нам всегда следует искать ту большую часть, которую они упустили.

Особенно правильно не доверять поверхностным, простым и быстрым решениям, когда за явлениями, которые мы должны наблюдать, стоят субъективные движения и причины, которые весьма широки и сложны.

Весы Правосудия

Европейский суд — любопытный и поучительный институт. Европа, даже хвалясь своей монополией на цивилизацию, лелеет и хвалится некоторыми замечательными пережитками варварства.

В средние века с научной тщательностью и эффективностью, которые она разделяет с Монголией, она организовала пытки, как самый достоверный источник доказательств, а испытание боем — как самый надёжный путь к судебной истине.

Обе идеи были характерно европейскими. Может показаться, что более поздняя эпоха избавилась от этих светлых методов, но на самом деле это не так.

Вместо дыбы французы изобрели следственного судью, а американцы некоторые замечательные процессы, которые, кажется, они называют допросом (старое название пыток) первой, второй и далее до пятой степени, довели едва ли не до более высоких степеней совершенства.

Иногда пытка касается ума, а не тела. Она не такая интенсивная, длится дольше, но в конечном итоге приводит к тому же результату.

Когда замученный негодяй, защищая ложью столько, сколько может, свою вину или невиновность, спасается от своего яростного и безжалостного преследователя, признавшись правдиво или ложно, предпочитая тюрьму или виселицу этому продолжению напряжённых страданий, французы деликатно говорят, что он «вступает на путь признаний».

Священная канцелярия в Севилье не могла бы изобрести более христианского и джентльменского эвфемизма. Американская система, я думаю, находится на пятой степени: морить несчастного обвиняемого голодом, мучать бессонницей и подвергать непрерывным атакам мучительными вопросами и предложениями до тех пор, пока мозг не пошатнётся, тело не упадёт, сердце не заболеет и не потеряет надежды и человек будет готов сказать всё, во что его мучители верят или хотят, чтобы это было правдой.

Это настоящая инквизиция. Средневековое название вполне соответствует этим современным изыскам.

Англичан часто осуждали как жестокую или глупую нацию. Но у них есть некая суровая человечность, когда их интересы не затрагиваются, и когда они наслаждаются проблесками грубого здравого смысла.

Кроме того, они питают благородную любовь к публичности и не любят, по крайней мере для себя, методов тайной полиции. Они отвергли следственного судью и пытки пятой степени.

Но их суды похожи на европейские. Под цивилизованной маской эти суды на самом деле представляют собой средневековое испытание битвой. Только вместо мечей и копий вооружённых бойцов у нас есть языки и технические тонкости юристов и обоюдно изменяющееся воображение свидетелей.

Победа принадлежит самому искусному лжецу и самому благонадёжному работнику лжи и неискренности. По сути, это тщательно продуманная игра, волнующая игра, настоящий Монте-Карло с неожиданными шансами.

Но и здесь тоже есть мастерство. Оно удовлетворяет как интеллект, так и ощущения. Скорее, это следует называть игрой в человеческий бридж, в котором превосходно сочетаются удача и мастерство, или рассматривать это как интеллектуальное гладиаторское зрелище.

В серьёзных случаях ставка достойна игры и азарта, это имущество человека или его жизнь. Но горе битым! В уголовном деле им предстоят пытки острога или ужасающее падение с виселицы, и лучше всего им поможет стойкость вины, чем трепетное сознание невиновности.

Горе ему, если он невиновен! Пока он стоит там — потому что, чтобы добавить удовольствия к его состоянию, физическая боль от многочасового стояния умышленно добавляется к жестокому напряжению его эмоций, — он с нетерпением смотрит не на истинность или ложность доказательств за или против его, а на умение, с которым тот или иной адвокат справляется с паутиной искусно смешанной правды и лжи и того впечатления, которое он производит на судью или присяжных.

Правдивый свидетель, не выдержавающий сбивающего с толку перекрестного допроса, или лжесвидетель, поправленный в результате разумного повторного допроса, могут сослужить ему гораздо лучшую службу, чем Истина, которая, как говорят нам наши Священные Писания, должна восторжествовать, в отличие от лжи.

Возможно, в конечном итоге, она и восторжествует в том, что истинно, а не в том, что ложно, но это будет не в суде, и не там, где выступает свидетель.

Здесь последнее, что осмелится сказать невиновный человек, против которого обернулись обстоятельства, — это правда. Она либо полностью может погубить его, роковым образом помогая обвинению, либо будет выглядеть настолько простой и невинной, что убедит непогрешимый человеческий разум в её жалкой лживости.

Правда! Разве Закон не создал специальную ограду из формальностей, чтобы скрыть правду?

Присмотревшись, начинаешь понимать страстность восхваления римского поэта защитнику, praesidium maestis reis[44], оплоту скорбящих обвиняемых.

Потому что в этой странной цивилизованной игре с человеческими игральными костями, где так часто невозможно быть уверенным в виновности или невиновности, сочувствие естественным образом переходит к страдальцу, козлу отпущения бессердечного общества, который может перейти к длительному периоду пыток и жалкого рабства или к незаслуженной смерти на виселице.

Но если бы можно было устранить этот элемент человеческой жалости, то было бы настоящим интеллектуальным удовольствием наблюдать за странной варварской битвой, оценивать методы главных игроков, восхищаться, в самых разных странах, неуловимостью и тонкой небрежностью индийского лжесвидетельства или грубоватой мужественной веселой прямотой саксонской перекрестной ругани.

Если суды убеждают нас в наших общих человеческих качествах, делая всех людей лжецами, они, тем не менее, сохраняют приятную непохожесть в сходстве.

И я думаю, что даже теология или метафизика не дают таких замечательных возможностей для остроты ума, как Закон, и даже азиатские исследования или этнология не способствуют развитию той замечательной научной способности, которая выводит целое животное из кости другого животного.

Если доказанное в целом неверно, то оно всегда гениально. И ведь во всех этих пяти научных дисциплинах, или же, скорее пяти видах искусства? — должно быть установлено не то, что истинно, а то, что желаемо.

Возможно, именно поэтому европейцы считают эту систему цивилизованной, но как полуцивилизованный житель Востока я бы предпочёл меньше места для утонченности и больше для истины.

В целом, если бы кто-нибудь пожаловался, что современная цивилизация устраняет опасности и волнения из человеческой жизни, мы вполне могли бы ответить болезненному ворчуну: «Приходите в наши суды и посмотрите!»

Тем не менее, похвала должна быть дана там, где она заслужена, и пусть английская система ещё раз получит похвалу за то, что обычно она не подвергает обвиняемых пыткам жестокого преследования со стороны судьи-обвинителя или за необычное возрождение в современной одежде древнего «вопроса» американской полицией.

Там, где не разгораются политические страсти, или какие либо другие, и не проникает взяточничество, бедный запутавшийся судья старается изо всех сил. А там, где существует система суда присяжных, то промахи, прихоти и страсти двенадцати человек могут решить вашу судьбу менее безумно, чем капризы Кази[45], — хотя даже в этом вряд ли можно быть уверенным.

В любом случае, если игральные кости и склонны к выигрышу, то, за отмеченными исключениями, это происходит не с одной, а с обеих сторон игры.

Социальная реформа

Реформа сама по себе не является чем-то прекрасным, как представляют себе многие европеизированные умы. И наоборот, не всегда безопасно и хорошо стоять неподвижно на древних путях, как упрямо полагают ортодоксы.

Реформа — иногда первый шаг к пропасти, но неподвижность — самый верный путь к застою и гниению.

Умеренность не всегда самый мудрый совет: середина не всегда золотая. Часто это эвфемизм, обозначающий слепоту, прохладное безразличие или трусливую неэффективность.

Люди называют себя умеренными, консерваторами или экстремистами и управляют своим поведением и мнениями в соответствии с определённой формулой.

Нам нравится мыслить системами и партиями, и мы забываем, что единственный стандарт — это истина.

Системы — это просто удобные футляры для хранения систематизированных знаний, партии — полезный механизм для совместных действий. Но мы делаем из них оправдание, чтобы избежать беспокойства мысли.

Удивительна позиция ортодоксов. Они трудятся над обожествлением всего что существует.

В индуистском обществе есть определённые порядки и привычки, которые являются просто общепринятыми. Нет никаких доказательств того, что они существовали в древние времена, и нет никаких причин, по которым они должны сохраняться в будущем.

В нём есть и другие порядки и обычаи, про которые можно процитировать авторитетные тексты, но это чаще тексты современных Смритикар[46], чем Парашары[47] и Ману[48].

Наш авторитет для них восходит к последним пятистам годам. Я не понимаю логики, которая утверждает, что, поскольку вещь существует пятьсот лет, она должна сохраняться и в течение эпох.

Ни древность, ни современность не могут быть проверкой истины или проверкой полезности. Не все Риши принадлежат прошлому. Аватары всё ещё приходят. Откровение всё ещё продолжается.

Некоторые утверждают, что мы в любом случае должны придерживаться Ману и Пуран, потому что они священны или потому, что они национальны.

Что ж, но тогда, если они священны, вы должны придерживаться их целиком, а не лелеять отдельные тексты, игнорируя при этом основную часть вашего авторитета.

Вы не можете привередничать. Вы не можете сказать: «Это священно, и я буду придерживаться этого, это менее священно, и я оставлю это в покое».

Когда вы так относитесь к своему священному авторитету, вы доказываете, что для вас он не имеет никакой святости. Вы жонглируете истиной. Потому что вы делаете вид, что советуетесь с Ману, тогда как на самом деле вы обращаетесь к своим собственным мнениям, предпочтениям или интересам.

Воссоздать Ману целиком в современном обществе — значит попросить Гангу течь обратно в Гималаи. Ману, несомненно, национален, но там есть и жертвоприношение животных и всесожжение.

Если что-то является национальным для прошлого, из этого не обязательно следует, что оно должно быть национальным для будущего. Глупо не признавать изменившиеся условия.

У нас есть аналогичные оправдания за неразумное сохранение простых обычаев. Но, как бы ни были разнообразны линии защиты, я не знаю ни одной, которая была бы достаточно убедительной.

Обычай – это шиштачар, приличие, то, что соблюдают все благовоспитанные и порядочные люди. Но то же самое можно сказать и об обычаях далёкого прошлого, которые упразднили и, если бы их возродить сейчас, их бы сильно не одобряли, а во многих случаях за них бы даже наказывали.

Точно так же обстоят дела и с обычаями будущего, которым сейчас сопротивляются или не поощряют их, — даже, я готов поверить, что будущее не меньше, чем прошлое, готовит нам новые способы жизни, которые в настоящем не избежали бы порицания со стороны закона.

Именно ачар[49] то, что делает шишту[50], а не шишта тот, кто делает ачар. Ачар создан бунтовщиком, новатором, человеком, которого в свое время считали эксцентричным, недостойным или аморальным, каким был Шри Кришна у Бхурисравы[51], потому что он разрушил старые пути и старые стандарты.

Обычай лучше защищать как унаследованный от предков и, следовательно, ценный. Но если бы наши предки упорно придерживались этой точки зрения, наши столь заветные обычаи никогда бы не появились на свет.

Или, что более разумно, обычай необходимо сохранять, потому что его долгая польза в прошлом доказывает его высокое достоинство для сохранения общества. Но всему есть время и предел.

Все издавна существовавшие обычаи были крайне полезны в своё время, даже тотемизм и многомужество. Мы не должны игнорировать полезность прошлого, но мы предпочитаем искать пользу для настоящего и будущего.

Тогда обычаи и законы могут быть изменены. Для каждого периода времени своя шастра[52]. Но мы не можем прямо утверждать, что её нужно изменить, или даже если изменение необходимо, что её нужно изменить в определённом направлении.

Отталкивает невежественный энтузиазм социальных реформаторов. Их умы обычно представляют собой странную мешанину плохо усвоенных европейских представлений.

Очень немногие из них знают что-либо о Европе, и даже те, кто побывал в ней, знают её плохо. Но они не допустят, чтобы вещи или идеи, противоречащие европейским представлениям, были чем-то иным, как суеверным, варварским, вредным и невежественным. Они не допустят, чтобы то, что восхваляется и практикуется в Европе, было чем-то иным, кроме рационального и просвещённого.

Они больше, чем сами жители Запада, ценят силу, знания и наслаждение Европы. Они слепее, чем самые слепые и самодостаточные англосаксы, к своей слабости, невежеству и нищете.

Они очарованы тем, красивым фасадом который Европа показывает себе и миру. Они не желают видеть никакой болезни в том, что внутри, никаких нечистот на заднем двору.

Потому что европейцы так же тщательно скрывают своё социальное, как и физическое тело, и больше ужасаются наготы и непристойности, чем реальности зла.

Если они видят последнее в себе, то отводят глаза и восклицают: «Это пустяки или этого мало. Мы здоровы, мы совершенны, мы бессмертны». Но лицо и руки не всегда могут быть закрыты, и мы видим пятна.

Социальный реформатор повторяет некоторые заезженные аргументы, похожие на устаревшее поверье. С точки зрения этих древностей он фанатик или крестоносец.

Обычно он не реализует свои идеи, но со всей искренностью любит их и борется за них. Он использует свои лекарства как панацею. Для него подвергать сомнению или исследовать их эффективность равносильно вероломству.

Его европейские врачи сказали ему, что ранние браки вредят организму нации, и это стало для него Евангелием.

Неудобно вспоминать, что ухудшение тела на физическом уровне — это современное явление в Индии, и что наши бабушки и дедушки были сильными, энергичными и красивыми. Он спешит уничтожить и без того исчезающих танцовщиц, но его, кажется, не волнует, что множится проституция.

Возможно, кто-то сочтет благом то, что европейская форма болезни вытесняет индийскую! Он стремится разрушить нашу кооперативную систему общества и не видит, что Европа титанически движется к социализму.

И консерваторы, и реформаторы одинаково теряются в деталях. Но именно принципы определяют детали.

Почти каждый вопрос, поднятый социальными реформаторами, может быть решён тем или иным способом, не давая при этом обществу какого-нибудь постоянного блага.

Жалко видеть, как люди трудятся над вопросом брака между кастами и одерживают победу в отдельных изолированных случаях.

Вопрос о том, должен ли сохраниться как дух, так и основа касты, это современный вопрос. Пусть индусы помнят, что каста в её нынешнем виде — это просто джат, торговая гильдия, освящённая, но больше не действующая, это не вечная религия, это не чатурварнья[53].

Меня не волнует, выйдут ли вдовы замуж или останутся одинокими. Но бесконечно важно рассмотреть, как женщины должны быть юридически и социально связаны с мужчиной, как те, кто ниже его, как равные ему, как те, кто выше его. Потому что даже отношения превосходства вполне могут быть в будущем, как и в далёком прошлом.

И самый важный вопрос в том, будет ли общество конкурирующим или кооперативным, будет ли оно индивидуалистическим или коммунистическим.

То, что мы так мало говорим об этих вещах и бурно обсуждаем незначительные детали, болезненно показывает обеднение среднего индийского интеллекта. Если эти главные дела будут решены, как и должно быть, меньшие устроятся сами собой.

Есть стандарты универсальные, а есть стандарты частные. В настоящий момент все общества нуждаются в реформе — парсы, мусульмане и христиане ничуть не меньше, чем индусы, которые, кажется, единственные, кто чувствует потребность в радикальных изменениях.

В будущих изменениях индуистское общество должно возглавить процесс установления нового универсального стандарта. Однако, будучи индуистами, мы должны искать это через то, что является особенным для нас самих.

У нас есть один стандарт, одновременно универсальный и частный, — вечная религия, которая является основой, постоянной и всегда присущей Индии, та подвижная, изменчивая и разнообразная вещь, которую мы называем индуизмом.

Застрять и держаться там, где вы находитесь сейчас, как чиновник, — это не дхарма, равно как и прыгать, не глядя, — это не дхарма. Вечная религия состоит в том, чтобы осознать Бога в нашей внутренней жизни и нашем внешнем существовании, в обществе не в меньшей степени, чем в индивидууме. Эша дхармах санатана[54].

Бог не является ни древностью, ни новшеством: Он не является ни Манава Дхармашастрой[55], ни Видьяраньей[56], ни Рагхунанданом[57]. Он также не европеец.

Бог, который по своей сути является Сатчитанандой, является в проявлении Сатьям, Премой, Шакти — Истиной, Любовью и Силой.

Всё, что соответствует истине и принципам вещей, всё, что увеличивает любовь среди людей, всё, что способствует силе отдельного человека, нации и расы, божественно, это закон Вайвасваты Ману[58], это санатана дхарма и индуистская шастра.

Однако, Бог это тройная гармония, Он не односторонний.

Наша любовь не должна делать нас слабыми, слепыми или неразумными. Наша сила не должна делать нас безжалостными и свирепыми. Наши принципы не должны делать нас фанатичными или сентиментальными.

Давайте думать спокойно, терпеливо, беспристрастно. Давайте любить целиком и сильно, но мудро. Давайте действовать с силой, благородством и осмысленно.

Даже если мы и совершаем ошибки, Бог их не делает.

Мы решаем и действуем. Он определяет плоды, и всё, что Он определяет — хорошо.

Он уже это определяет. Люди давно уже беспокоятся о социальных реформах и безупречной ортодоксальности, а ортодоксальность рухнула без проведения социальной реформы.

Но всё это время Бог стремился к тому, чтобы Индия выполняла Его работу, несмотря на все разговоры. Незаметно для людей готовится социальная революция, и она происходит не в том направлении, в котором они думают, потому что она охватывает весь мир, а не только Индию.

Нравится нам это или нет, Он выметет мусор индийского прошлого и европейского настоящего. Однако, метлы не всегда достаточно. Иногда Он предпочитает пользоваться мечом.

Очень похоже, что меч будут использовать, поскольку у мира не получается быстро себя исправить, и поэтому его придется исправлять насильственно.

Но это общий принцип. А как нам определить принципы, которые соответствуют природе общества и природе эпохи?

Существует такая вещь, как югадхарма, правильные институты и образы действий для эпохи, в которой мы живём.

Действительно, действие зависит от силы знания или воли, которую нужно использовать, но оно также зависит от времени, места и сосуда.

Институты, которые хороши в одну эпоху, будут плохими в другую. Заменяя одну социальную систему на другую, одну религию другой, одну цивилизацию следующей, Бог постоянно ведёт человека вперёд, к более высоким и всеохватывающим проявлениям нашего человеческого совершенства.

Когда в Своём космическом круговом движении Он устанавливает некую устойчивую всемирную гармонию, это и есть Сатья Юга человека.

Когда гармония зашаталась, поддерживается с трудом, но не в природе человека, а с помощью принятой силы или политического инструмента, и это уже его Трета Юга.

Когда шатание становится спотыканием и гармонию приходится поддерживать на каждом шагу тщательным и кропотливым регулированием, это его Двапара Юга.

Когда происходит распад и всё приходит в упадок и разрушение, ничто не может дальше остановить катаклизм, который — его Кали Юга.

Это естественный закон развития всех человеческих идей и институтов. Он всегда применимо в массе, постоянно, и хотя и менее совершенно, в деталях.

Можно даже сказать, что каждая человеческая религия, общество, цивилизация имеет свои четыре эпохи. Потому что такое движение не только самое естественное, но и самое благотворное.

Это не оправдание пессимизма и не евангелие тупой судьбы и печального уничтожения. Это не печальный закон упадка и тщеты всех человеческих достижений, как мы часто думаем, привязанные к форме.

Если каждая Сатья имеет свою Кали, то каждая Кали готовит свою Сатью.

Такое разрушение необходимо для этого творения, и новая гармония, когда она будет усовершенствована, будет лучше старой.

Но случается слабость, бывает половинчатый успех, переходящий в неудачу, бывает разочарование, случается потеря энергии и веры, которая омрачает наши периоды распада, явная война, насилие, драка, суматоха и топтание взад и вперёд, которые сопровождает наши периоды постепенного творения и половинчатого совершенства.

Поэтому люди уныло кричат и сокрушаются, что всё погибает. Но если бы они доверились Любви и Мудрости Бога, не предпочитая ей свои консервативные и узкие представления, они скорее кричали бы, что всё рождается заново.

Если так много зависит от Времени и непосредственной цели Бога, то гораздо важно искать Его цель, чем привязываться к своим собственным лекарствам.

Кала Пуруша, Дух времени и Дух Смерти, поднялся делать свою ужасную работу — локакшаякритправриддхас — разрастаясь, чтобы разрушить мир, — и кто сможет остановить его ужас, могущество и неотразимость?

Но Он не только разрушает мир, который был, Он создаёт мир, который будет. Поэтому нам полезнее обнаружить и помочь тому, что Он строит, чем сокрушаться и обнимать то, что Он разрушает.

Но обнаружить Его направление нелегко, и мы часто восхищаемся слишком большим количеством временных сооружений, которые представляют собой просто палатки для воинов на этой Курукшетре, и принимаем их за постоянные здания будущего.

Поэтому пандиты правы, когда проводят различие между практикой Сатьи и практикой Кали. Но в применении этих знаний они не всегда кажутся мне мудрыми и учеными.

Они забывают, или не знают, что Кали — это эпоха разрушения и возрождения, а не отчаянного цепляния за старое, которое уже невозможно спасти.

Они укореняются в системе Каливарджья[59], но забывают, что не слабости, а сильные стороны старой гармонии подвергаются варджанам, отказу.

То, что сохраняется, — всего лишь временный настил, который мы воздвигли на берегу моря перемен в ожидании более устойчивого обитания. И он тоже должен однажды разрушиться под грохотом волн, должен исчезнуть в поглощающих водах.

Пришло ли время для этого разрушения? Мы думаем, что да. Прислушайтесь к грохоту этих вод, — более грозному, чем рёв штурма, заметьте это медленные, угрюмые, безжалостные подкопы.

Наблюдайте, как груда за грудой нашей залатанной бессвязной ветхой конструкции ржавеет, скрипит, трясётся от ударов, ломается, бесшумно тонет или тонет со всплеском, внезапно или понемногу в брожении этих волн.

Пришло ли время для нового строительства? Мы говорим, что да. Обратите внимание на активность, рвение и спешку человечества туда-сюда, быструю разведку, поиски, раскопки, возведение фундаментов.

Всмотритесь в то, как приходят, толпами возникают Аватары и великие вибхути[60], шагая друг за другом. Разве это не знаки? и не говорят ли они нам, что великий Аватар всех прибывает, чтобы установить первую Сатья Югу Кали?

Потому что и в Кали тоже, как говорят тайные и древние традиции йогинов, есть постоянное малое повторение субциклов Сатья-Трета-Двапара-Кали.

В этом есть субСатья — временная и несовершенная гармония, которая в субТрета и субДвапара разрушается и исчезает в субКали.

Затем процесс начинается заново [............................ .] потому что каждая новая временная гармония более справедлива и совершенна, чем предыдущая гармония, каждый новый временный крах более оглушителен и ужасен, чем его распад, что был перед ним.

Уже закончились первые пять тысяч лет Кали, которые были нужны для подготовки к окончательному уничтожению реликвий древней Сатьи.

Слабость и насилие, ошибки, невежество и забвение, несущиеся с возрастающей скоростью и ритмом по всей земле, сделали за нас эту работу.

Утро первой Кали-Сатьи готово прорваться, первые несколько полос смутно видны. Так гласит вполне правдоподобная традиция.

Да. Новая гармония, а не гнусавые трубы европейского материализма, не западная основа на полуправде и полной лжи.

Когда происходит разрушение, погибает форма, а не дух — потому что мир и его пути — это формы одной Истины, которая появляется в этом материальном мире во всегда новых телах и постоянно меняющихся одеждах, — это внутренний Вечный, принимающий радость внешней изменчивости.

Истина старой Сатьи, которая умерла, не отличалась от Истины новой Сатьи, которая должна родиться, потому что это Истина, которая всегда восстанавливает себя и сохраняется.

В Индии, на избранной земле, она сохраняется. В душе Индии она спит, ожидая пробуждения этой души, львиной, светящейся души Индии, запертой в закрытых лепестках древнего лотоса силы и мудрости, а не в своей слабой, грязной, преходящей и жалкой внешности.

Только Индия может построить будущее человечества. Только в Индии может явиться народам действенный Аватар. И пока Он не появится, Индия должна собрать себя из праха и деградации — символа разрушенной Сатьяюги — и разговаривать со своей душой при помощи йоги и познать свое прошлое и свое будущее.

Я не рассуждал здесь о том, что нам следует строить, что нам следует разрушать, и не буду сейчас определять своих детальных суждений — но что бы это ни было, нам нужно делать это в свете и в духе этого тройственного принципа божественной природы. Нам нужно действовать, отражая Любовь Бога, Его Силу и Мудрость.

Мы — индусы, стремящиеся реиндуизировать общество, а не европеизировать его.

Но что такое индуизм? Или какой у него социальный принцип? В отношении религиозного или социального индуизма несомненно одно: весь его взгляд направлен на Бога, весь его поиск и деятельность — это открытие Бога и наша реализация себя в Боге.

Но Бог везде и универсален. Где индуизм искал Его? Древний или добуддийский индуизм искал его как в мире, так и за его пределами.

Он опирался на силу, красоту и радость Веды, в отличие от современного или постбуддийского индуизма, который угнетён чувством всеобщей печали Будды и чувством всеобщей иллюзии Шанкары — Шанкары, который лучше всего был способен разрушить буддизм, потому что он сам был наполовину буддист.

Древний индуизм социально стремился к нашей реализации Бога в жизни, современный индуизм стремится к бегству от жизни к Богу.

Более современный идеал плодотворен благородной и аскетической духовностью, но оказывает сдерживающее и враждебное воздействие на социальное здоровье и развитие. Социальная жизнь под его тенью застаивается из-за отсутствия веры и удовольствия, шраддхи и ананды.

Если мы хотим сделать наше общество совершенным и чтобы нация стала жить заново, нам нужно вернуться к более ранней и полной истине.

Нам не нужно делать жизнь ожиданием отречения, а наоборот нужно сделать отречение подготовкой к жизни.

Вместо того, чтобы бежать от Бога в городе к Богу в лесу, нам нужно скорее погрузиться в горное одиночество в наших собственных душах, чтобы получить знание, радость и духовную энергию, чтобы поддержать любую часть, которую может дать нам мастер Лилы.

Если мы обретём эту силу, любое общество, которое мы построим, должно быть наполнено интуицией бессмертной жизни и неизбежно двигаться к совершенству.

Что касается точного способа, которым будет перестроено общество, у нас пока едва ли есть достаточно знаний, чтобы решить эту проблему.

Нам следует знать, прежде чем действовать, но мы скорее готовы действовать яростно в свете любого тусклого проблеска знания, который может удивить наш неразмышляющий интеллект. И хотя Бог часто использует нашу поспешность для великих и полезных целей, тем не менее, такой способ действий не самый лучший ни для человека, ни для нации.

Мне кажется ясным одно: будущее отрицает тот принцип индивидуального эгоизма и коллективного эгоизма, на котором до сих пор основывалось европейское общество, и наши обновлённые системы будут основаны на отказе от индивидуального эгоизма и организации братства, — принципы общие для христианства, ислама и индуизма.

Индуизм и миссия Индии

[.....] [То, что] неизменно в индуистской религии, должно сформировать основу, на которой мир будет занимать всё более ясную позицию в отношении духовного опыта и религиозной истины.

Индуизм, в моем понимании этого слова, не является современным брахманизмом. Современный брахманизм возник в опредёленный период истории.

Сейчас он перестаёт существовать. Его миссия выполнена, его возможности исчерпаны, Истина, которую, как и другие религии, он защищал, почитал, сохранял, лелеял, неправильно использовал и изуродовал, вот-вот примет для себя новые формы и избавится от всех других ширм или защитников, кроме своей собственной бессмертной красоты, величия, истины и действенности.

Именно эта неизменная, бессмертная Истина должна быть открыта и представлена человечеству в её естественном свете. Тад этат сатьям.

Среди нас сейчас действует много защитников и открывателей истины. Все они заняты защитой, изменением, нападками, подрывом или поддержкой нынешнего индуизма.

Я не стремлюсь унижать их, но и не нахожу себя удовлетворенным ни одним из них. Если бы это было так, не было бы необходимости в каких-либо собственных рассуждениях.

Есть ортодоксы, которые заняты восстановлением и применением старых текстов или любых интерпретаций этих текстов, новых или старых, которые поддерживают существующий порядок, — и они игнорируют всё, что идёт этому вразрез.

Их обучение похвально и полезно. Оно обращает внимание на многие великие и полезные вещи, которые могли быть недооценены, потеряны или выброшены как бесполезные. Но мне кажется, что они не доходят до сути дела.

Есть иноверцы, которые заняты тем, что дают новые интерпретации старым текстам и институтам, чтобы избавиться от всех тех особенностей, которые современному миру трудно усвоить.

Их умственную деятельность едва ли можно переоценить. Она выводит на свет или в полусвет многие яркие реальности и возможности, которые, хотя и не могут быть приняты все, тем не менее укрепляют и обостряют привычку к оригинальному мышлению и помогают устранить ту слепую приверженность традициям, которая является величайшим препятствием на пути к истине.

И все же мне кажется, что они тоже не обладают правильным пониманием и проницательностью.

Затем есть аскеты мистики или рационалисты, которые призывают людей отвернуться от мира и указывают на храм, монастырь или вершину горы как на лучшее, если не единственное место для обретения Бога, и большинство из которых, чтобы почитать Творца пренебрегает и осуждает Его дела.

Их положение и темперамент настолько высоки и благородны, а их растворяющая сила в отношении грубых нечистот материалистичного человечества была настолько ценна, что с некоторой неохотой приходится откладывать их в сторону и идти дальше.

Но мне кажется, что мы должны идти вперёд, если хотим познать и обладать Богом во всей Его полноте, а не только в какой-то стороне или каком-то аспекте.

В еврейских Писаниях есть история, в которой рассказывается, что, когда Бог пожелал показать Себя Моисею, Он смог, из-за духовного несовершенства еврейского пророка, безопасно открыть ему только лишь Свою заднюю часть тела.

Моисей умер бы, если бы увидел лицо Бога. У него не было дхаранама, силы души, чтобы выдержать это грандиозное видение.

Эта история хорошо освещает характер материализма в целом и его агрессивную современную форму, европейскую мысль и цивилизацию, и применима с совершенно ошеломляющей уместностью.

Но мне кажется, что и средний ведантист, со своей стороны, видел только макушку головы Господа, а средний бхакта — только камень Каустубха[61] над Его сердцем или знак Шриватсы[62] на нём.

С другой стороны, есть такие рационалисты, которые ни в коем случае не аскетичны по своим взглядам и темпераменту, и имя им легион.

Они настаивают на том, чтобы мы отложили религию и Бога или оставили Его только для декоративных целей в свободные минуты. Оставьте это, говорят они, и посвятите себя практической работе на благо человечества.

Этот рационализм необходим также хотя бы для того, чтобы уравновесить ошибку аскетов, которые сделали бы мир Бога ошибкой, а его Создателя — всемогущим путаником, или непостижимым чудаком, или неопределимым Нечто, населяющим хаос или мираж.

Тем не менее от материализма менее всего, каким бы человеколюбивым или патриотическим он ни был, можно ожидать нашего будущего спасения.

Наконец, есть мистики, не являющиеся аскетами, — теософы. С одной стороны, я не могу найти достаточно тёплой похвалы, чтобы отдать должное работе теософии. С другой я не могу найти достаточно сильного осуждения, чтобы осудить его.

Теософия привлекла внимание сопротивляющегося мира к истинам, к которым ортодоксальность слепа и которых иноверцы боятся или не доверяют им.

Она проявила колоссальное мужество, столкнувшись с насмешками, попирая предрассудки и клевету, сохраняя веру, несмотря на разочарования, скандалы и постоянное изменение знаний. Она сохранила флаг науки прошлого и будущего, преодолевая огромные трудности.

С другой стороны, привнося к исследованию этой науки (а не к её открытию, ибо индуистскому йогину она уже известна) традиционные европейские методы, методы рынка и форума, она в сами истины внесла много сомнений и дискредитации.

Кроме того, путём привнесения в эти истины форм, фокусов и жаргона европейских мистиков, их романтизма, их необузданного воображения, их скачущего нетерпения, их поспешности, хвастовства и крикливости, их восприимчивости к надувательству, трюкам, упрямому заблуждению и жадному самолюбию, теософы усилили сомнение и дискредитацию и довели многих искренних искателей до замешательства, гневного подозрения или окончательного отказа от поиска истины.

Они рассеяли пути добросовестных исследователей, суровых ученых йоги, которые должны появиться в будущем, шипами и острыми камнями вполне оправданного недоверия и подозрений.

Я признаю истины, которые стремится раскрыть Теософия. Но я не думаю, что их можно достичь, если мы попадём в рабство даже перед самыми вдохновляющими застольными беседами о Махатмах или перед сбивчивыми анафемами и проклятиями, швыряемыми со своих треножников-платформ современными пифинессами типа госпожи Анни Безант.

Если мы попадём в рабство к этому великому, ёмкому, но сбитому с толку и затемненному интеллекту, который теперь идёт, спотыкаясь, с шумной и уверенной слепотой через те миры сумерек и гламура, искажённых вдохновений, извращённых коммуникаций и неправильно понятых или полупонятых восприятий, которые так до боли знакомы студенту и искателю.

Если всё это не удовлетворяет меня, то чего я ищу? Я ищу свет, который будет новым, но в то же время старым, действительно самым старым из всех огней.

Я ищу авторитет, который, принимая, освещая и примиряя всю человеческую истину, в то же время отвергает и избавляется от неё, объясняя все это простыми человеческими ошибками.

Я ищу текст и Шастру, в которые не нужно делать добавления и вставки, которые не нужно переделывать и что-то заменять, которые не могут уничтожить моль и белый муравей, которые не может уничтожить земля, а Время не искалечит.

Я ищу аскетизма, который даст мне чистоту и избавление от себя и невежества, не отупляя при этом Бога и Его вселенную.

Я ищу скептицизм, который всё будет подвергать сомнению, но у которого будет достаточно терпения не отрицать ничего, что может быть правдой.

Я ищу рационализм, который не будет исходить из несостоятельного предположения, что все века человеческой истории, за исключением девятнадцатого, были веками безумия и суеверий, но который будет стремится к открытию истины вместо того, чтобы ограничивать исследование новым догматизмом, мракобесием и яростной нетерпимостью, которые он предпочитает называть здравым смыслом и просвещением.

Я ищу материализм, который признаёт материю и использует её, не будучи её рабом.

Я ищу оккультизм, который вынесет все свои процессы и доказательства на свет дня, без тайн, без фокусов, без старого глупого призыва к человечеству: «Будь слеп, о человек, и смотри!»

Короче говоря, я ищу не науку, не религию, не теософию, а Веду — истину о Брахмане, не только о Его сущности, но и о Его проявлении, не светильник на пути в лес, а свет и проводник к радости и действию в мире.

Я ищу истину, которая за пределами всякого мнения, знание, к которому стремится всякая мысль — йасмин виджнате сарвам виджнатам.

Я верю, что Веды это основа Санатана Дхармы. Я верю, что это сокрытая божественность в индуизме, но необходимо отодвинуть завесу, поднять занавес. Я считаю, что это можно познать и обнаружить.

Я верю, что будущее Индии и мира зависит от его открытия и от его применения, но применения, которое ведёт не к отказу от жизни, а к жизни в мире и среди людей.

В этих статьях я не буду пытаться провозгласить истину, а просто попытаюсь выяснить, каковы те вещи в индуизме, следуя которым мы можем прийти к истине. Я постараюсь указать некоторые причины — насколько это возможно в этих пределах — моей веры в моих наставников и того, как, по моему мнению, им следует следовать.

К этому труду меня побуждает необходимость обратить сознание молодой Индии к нашим истинным богатствам, нашему подлинному источнику силы, очищения и надежды на будущее, а также защитить её в ходе её поисков как от ложного света, так и от резких вызовов и разочарования самоуверенности, бросаемые нам хрупким современным духом отрицания.

Я пишу не для ортодоксов, и не для тех, кто открыл новую ортодоксальность, типа Самаджа или Панта, и не для неверующих.

Я пишу для тех, кто признает разум, но не отождествляет его с западным материализмом. Для тех, кто скептик, но не неверующий. Для тех, кто, признавая требования современной мысли, всё ещё верят в Индию, её миссию и её Евангелие, её бессмертную жизнь и её вечное возрождение.

Психология Йоги

Поскольку индийский ум, выйдя из своих узких средневековых окопов, продвигается на запад к неминуемым завоеваниям, он неизбежно должен нести с собой под своими знаменами Йогу и Веданту, куда бы он ни пошёл.

Брахмаджняна[63], Йога[64] и Дхарма[65] — это три основы индуизма. Где бы он ни путешествовал и не находил пристанище или место отдыха, эти три вещи должны распространяться. Всё остальное может помочь или помешать.

Философия Шанкары может вызвать почитание интеллектуалов, Санкхья — восхищение аналитического ума, Будда — захватить рационалиста в поисках менее материального синтеза, чем постоянный Аннам Брахма Пранам Брахма[66] современных учёных, но это всего лишь грандиозные интеллектуальности.

Мир в целом не живет чистым интеллектом, он сам по себе конкретен, он опирается на вещи конкретные или практические, хотя, будучи нематериальным по своему происхождению, его практичность основывается на абстракциях.

Цель жизни, стремление к совершенству и рациональный, но обязательный закон поведения — вот постоянные поиски человека, и ни в одном из этих требований современная наука не способна удовлетворить человечество.

В ответ на все подобные нужды Наука может только кричать: Общество, и ещё раз Общество, и всегда Общество.

Но природа человека знает, что Общество — это не вся жизнь. Глазом души она видит, что Общество это лишь средство, а не цель, преходящее и изменяющееся внешнее явление, а не тот фиксированный, ясный и вечный внутренний стандарт и цель, к которым мы стремимся.

Об Обществе, как и обо всех других вещах, есть универсальное изречение Яджнавалкьи[67] — человек любит Общество и служит ему ради Высшего Я, а не ради Общества.

Такова его природа, и чему бы ни учил рационализм, он всегда должен возвращаться к своей природе.

Индия предлагает то, что наука не могла предоставить: Брахмана как вечную цель, Йогу как средство совершенствования, Дхарму (свабхаваниятам карма[68]) как рациональный, но обязательный закон поведения.

Следовательно, поскольку в нём есть что-то, чем человечество может быть удовлетворено и на чём оно может найти себя, победа индийского ума гарантирована.

Но для того, чтобы победа не была медленной, спотыкающейся в своем развитии и несовершенной в своем осуществлении, нужно, чтобы всё, что может предложить Индия, было изложено Западу на языке, который Запад может понять, и при помощи того принципа знания, который он сделал своим.

Европа не примет ничего, что не является научным, то есть ничего, что не опирается на достоверное, упорядоченное и поддающееся проверке знание.

Несомненно, с практической точки зрения Запад прав. Поскольку только утвердившись на таком надёжном фундаменте, мы сможем работать с максимальной эффективностью и максимально эффективно использовать то, что знаем.

Потому что шастра[69] — это истинная основа всех совершенных действий, и шастра означает полное и тщательное обучение принципам, связям и процессам каждой отрасли знания, действия или поведения, которыми занимается ум.

У индийского знания есть такая научная основа, но в этих более важных вопросах она не выражена или выражена только в общих принципах, компактных афоризмах, подразумеваемых логических связях, которые не рассматриваются детально, полностью, с терпеливым логическим порядком и развитием, как к этому теперь привык западный интеллект и требует того, что стало его второй натурой.

Есть большие преимущества у афористического метода. Он не позволяет уму обрастать деталями и окаменевать в них. Он оставляет широкое пространство и большую свободу для оригинальности и тонкой игры индивидуальности в деталях.

Это позволяет науке оставаться гибкой и наполненной всеми новыми возможностями для первооткрывателя.

Но несомненно, у этого метода есть и недостатки. Он оставляет много места для неточностей, индивидуальных ошибок, для жёсткости тех кто плохо освоил и причуд для тех, кто не умеет действовать эффективно.

По этой, среди других более важных причин, индийский ум посчитал разумным дать твёрдую и абсолютную власть для гуру и настаивать на том, чтобы ученик через наставления и практики приобретал всё, чему его научил учитель. И таким образом бы формировал и тренировал его ум, прежде чем позволить свободно играть с предметом.

В Европе гуру заменяется учебником. Ум ученика не менее жёстко связан и подчинён ему, но это происходит через письменные правила и детали, а не через более адаптируемое и гибкое слово гуру.

Тем не менее, время предъявляет свои требования, и сейчас очень нужно, чтобы индийские знания раскрыли свои научные основы западным способом.

Потому что если мы не сделаем этого сами, то за нас это сделают европейцы, и сделают это плохо, дискредитируя при этом знания.

Феномен Теософского общества для нас предупреждение о неотложной необходимости. Никогда нельзя позволять науке индийского знания представлять себя на Западе через этого странного и искажающего посредника.

Потому что это общество европейских и возглавляемых европейцами исследователей возникло из импульса, на котором настаивает сам Дух Времени. Их целью, смутно понимаемой ими, была, по сути, систематическая координация, объяснение и практика восточной религии, а также восточная ментальная и духовная дисциплина.

К сожалению, как всегда случается с большими усилиями в неумелых руках, они с самого начала споткнулись и пошли по странным тропам. Они попали в средневековую ловушку гностического мистицизма, масонской тайны и розенкрейцерского жаргона.

Та небольшая наука, которую они попытались выстроить, была справедливо заклеймена как лженаука.

Это была тщетная попытка с позиций современной физической науки объяснить психические движения — объяснить, например, пранаяму в терминах кислорода и водорода!

Принимать некритически каждый опыт и каждую случайную идею об опыте, когда он приходит в голову, и представлять его как открытую истину и почти полубожественное сообщение, чтобы создать безнадёжную смесь и мешанину из науки, религии и философии, и всё это выражено в терминах воображения — таким был научный метод теософии.

В результате она положила свои руки на истину и так сильно её запутала, что истина предстала перед миром как неправда.

И сейчас есть множество других искажений индийской истины, менее сложных, но почти столь же диких и обширных, как теософия. Мы должны избавить будущее человечества от этой растущей путаницы.

Притязания Теософии

Я не хочу писать о теософии в узком и нетерпимом духе. Не может быть ничего более презренного и невежественного, чем вульгарный предрассудок, высмеивающий теософию за то, что она занимается чудесами.

С этой точки зрения весь мир — чудо. Каждая операция мысли, речи или действия это чудо, вещь удивительная, неясная, оккультная и неведомая.

Даже насмешка на устах высмеивателя оккультизма должна пройти через ряд непонятных процессов, прежде чем она сможет проявиться на его лице, хотя сама эта усмешка — дело секунды.

Эта усмешка — гораздо большее и более оккультное чудо, чем стремительное возникновение письменности или чтение Хроник Акаши[70].

Если Наука верна, то какое может быть более абсурдное, парадоксальное и раблезианское чудо, чем то, что группа микроскопических организмов, сформировав некую массу серого вещества, планировала Аустерлиц, писала Гамлета или формулировала философию Веданты?

Если бы я верил в эту странную догму, я бы больше не имел права не верить чему-либо. Материализм кажется мне самым смелым из оккультизмов, самым безрассудным и самонадеянным эксплуататором принципа Credo quia impossibile — я верю в это, потому что это невозможно.

Если эти крошечные клетки могут изобрести беспроводной телеграф, почему они не могут создавать алфавиты или предсказывать прошлое и будущее?

Пока об исследовании нельзя сказать: «Оно закончено», а о знании: «Нет ничего за пределами», никто не имеет права называть людей шарлатанами, только потому что они объявляют себя пионерами нового вида Науки.

Я надеюсь, что я также не буду склонен отвергать или критиковать её, потому что теософия имеет иностранное происхождение.

Нет такого закона Природы, по которому духовное знание ограничивалось бы Востоком или должно было бы носить печать индийского производства, прежде чем оно сможет получить одобрение Всемудрого.

Он везде создавал человека по своему образу, по образу Сатьям Джнанам Анантам, божественной Истины-Знания-Бесконечности, и откуда бы ни исходило истинное знание, его следует приветствовать.

Тем не менее, если люди заявляют, что являются пионерами нового вида науки, они должны обосновать свои утверждения.

И если иностранцы придут к народу Индии и потребуют, чтобы их приняли в качестве преподавателей в наш специальный отдел знаний, они должны доказать, что имеют колоссальное превосходство. Обоснована ли претензия? Доказано ли превосходство?

То, что видят индийцы, — это основа, которая явно и гостеприимно открыта для всех исследований внизу, но укоренилась в папской или мистической непогрешимости наверху.

Чтобы быть допущенным в это общество, достаточно верить в самое свободное исследование и братство человечества, но каждый, кто принят, должен чувствовать, если он честен с самим собой, что он присоединяется к организации, которая стоит за некоторые известные догмы, за определённую и довольно сложную космогонию и философию, а также за своеобразную организацию, дух, если не открытую практику, в которой они кажутся скорее теократическими, чем либеральными.

Чувствуется, что широта взглядов внешних кругов это лишь мудрый политический приём для привлечения более широкого круга сочувствующих, из которых можно завербовать многочисленных сторонников внутреннего круга.

Именно это — догмы, космогонию, философию, теократическую организацию, мир понимает под теософией и которая укрепляется, через присоединение людей к обществу. Свободное исследование и братство людей приносят пользу в очень малой степени.

Видно также постоянное избегание требований обосновывать, уход в мистическую тайну, постоянные ссылки на непогрешимые знания пап теософии мужского и женского пола или, когда кажется, что это нуждается в поддержке, на божественный авторитет незримых и недоступных Махатм.

Мы в Индии признаем Гуру и принимаем Аватара. Но всё же Гуру — лишь сосуд бесконечного Знания, Аватар — лишь частное проявление Божественной Личности.

Наши духовные представления шокируются тем, что мы обнаруживаем космических Демиургов какого-то неопределённого полубожественного характера, стоящих между нами и Всемогущим и Вселюбящим, а Кут Хуми[71] и Маурья[72] занимают место Бога.

И наконец, мы видим новую Теократию, претендующую на место старой, и эта Теократия преимущественно европейская.

Индийцы во многих случаях фигурируют в качестве видных подчиненных, точно так же, как в британской системе управления индийцы являются незаменимыми, а иногда и ценными помощниками.

Или же они получают выдающееся положение на стороне чистой духовности и знания, точно так же, как индийцы могут подняться на высшие должности на судебной службе или на консультативных должностях, но не в исполнительной администрации.

Но если меньшие иерофанты иногда и редко бывают индийцами, то теократы и основная масса пророков – русские, американцы или англичане.

Индиец здесь и там может ускорить просветление теософа, но именно мадам Блаватская или госпожа Безант, Синнетт или Ледбитер излагают заповеди и Закон.

Странно видеть, как нынешнее политическое состояние Индии воспроизводится в духовной организации. Возможно, это иллюстрирует тонкую взаимосвязь и взаимозависимость всей индивидуальной и общественной деятельности человека.

Но политическое подчинение находит своё оправдание в физическом факте британского правления.

Правдоподобно и, возможно, правильно утверждается, что без такого подчинения британское превосходство не могло бы иметь прочной основы. Но где оправдание иностранного духовного контроля?

Можно привести аргумент о врождённой недееспособности. Но я не нахожу эту гипотезу превосходства подтверждённой фактами.

Я не вижу, чтобы г-жа Безант обладала более мощным и совершенным интеллектом, красноречием, индивидуальностью или религиозной силой, чем Свами Вивекананда, или чтобы хоть один теософ показал себя столь же могущественным и чистым духом, как Парамаханса Рамакришна.

Есть индийские йогины, обладающие более тонкими и точными психическими знаниями, чем лучшие, которые можно найти в книгах теософов. Некоторые даже из менее продвинутых людей предоставили мне доказательства гораздо более развитых оккультных способностей, чем любой теософ, которого я когда-либо знал.

Единственный член Теософского Общества, который мог оказать мне какую-либо духовную помощь, и которую я не мог бы улучшить своими собственными способностями, был исключен из эзотерической секции, потому что его редкие и мощные переживания были непонятны теософским наставникам. А кроме того, его знания и силы были получены не теософскими методами, а благодаря нашей Йоги и импульсам индийского гуру, того, кто не вмешивался в организации и избирательные заговоры, а жил как сумасшедший, унматтават[73].

Эти особенности теософского движения стали обсуждаться, и лучшие умы Индии восстают против теософии. Молодежь, которая является будущим, не поддерживает новую доктрину.

Однако только благодаря Индии теософия может надеяться на выживание. Она может привлечь определённое количество европейских приверженцев, но не может надеяться на то, чтобы овладеть мыслью и жизнью Запада.

Её скрытность и склонность к институту Пап это роковое препятствие. Европа определённо покончила со всеми знаниями, которые не подлежат проверке. Она покончила с узурпациями теократии в духовных вещах, как она покончила с ними и в мирских вещах.

Даже набожные католики беспокойно корчатся под ливнем папских энциклик и чувствуют, как стыдно иметь современное знание, запрещенное призраками из Средневековья, или мнение, зафиксированное Советом священников, не более духовных, мудрых или прославленных, чем умы, которые они принуждают своим иррациональным авторитетом.

Европа, конечно, не собирается менять католического Папу на теософского, Совет кардиналов на эзотерическую секцию или Евангелие и Афанасианский символ веры на «Древнюю Мудрость»[74] и «Разоблачённую Изиду»[75].

Сможет ли Индия долго сохранять своё самообладание, подчиняясь непроверенному авторитету и ослепляя себя его именем? Я считаю, что нет.

Мы будем всё больше и больше возвращаться к привычке обращаться к источнику всего, искать знания не во внешнем, а в Высшем Я, которое знает и раскрывает.

Нам нужно всё больше и больше начинать чувствовать, что верить чему-то потому, что кто-то услышал от кого-то другого, что г-жа Безант слышала это от Махатмы, слегка небезопасно и неопределённо.

Даже если заверение будет дано напрямую, мы научимся требовать доказательств. Даже если сам Кут Хуми придёт и расскажет мне, я, конечно, буду уважать его заявление, но также я буду проверять его и добиваться его подтверждения.

Самый великий Махатма — всего лишь слуга Всевышнего, и я должен увидеть его чапрас[76], прежде чем признать его полный авторитет.

Мир снимает свои шоры. Это ощущение даёт ещё больший божественный импульс видеть.

Дело не в том, что теософия ложна. Дело в том, что теософы слабы и человечны. Я рад поверить, что в теософии много истины.

Но есть и существенные ошибки. Многие из сказанных ими вещей, которые кажутся странными и невероятными тем, кто отказывается от эксперимента, согласуются с общим опытом йогинов. Есть и другие утверждения, которым наш опыт, по-видимому, противоречит или которым он даёт иную интерпретацию.

Махатмы существуют, но они не всемогущи и не непогрешимы. Перерождение — это факт, и память о наших прошлых жизнях возможна. Но жёсткие правила времени и кармических реакций, догматически установленные иерофантами-теософами, безусловно, ошибочны.

В частности, рагу индуистской и буддийской мифологии и теософских предсказаний, подаваемая нам г-жой Безант, сбивает с толку и вводит в заблуждение. В любом случае это не согласуется с прозрением гораздо более великих йогов, чем она сама.

Как и большинство теософов, она, кажется, игнорирует многочисленные источники и возможности ошибок, которые атакуют йогина до того, как его интеллект полностью очистится и он достигнет совершенства в высших и сверхинтеллектуальных способностях ума.

До тех пор даже самые лучшие должны помнить, что ум, даже достаточно продвинутых, ещё не божественен, и что в природе старого необузданного человеческого элемента — скакать на недоразумениях, следовать соблазну пристрастий и делать преждевременные выводы в пользу установленных истин.

Мы должны принять теософов как исследователей. Но как иерофантов и теократов, я думаю, нам нужно их отвергнуть.

Если теософия хочет выжить, она должна сначала измениться сама. Она должна научиться той душевной прямоте, которая ей сейчас чужда, и улучшить свою моральную основу.

Она должна стать ясной, прямой, уверенно ищущей себя, скептичной в благородном смысле этого слова.

Она должна держать Махатм на заднем плане и ставить Бога и Истину на передний план. Её Папы должны свергнуть себя и возвести на престол интеллектуальное сознание человечества.

Если они хотят быть мистиками и тайной, как наши йогины, тогда они должны, как наши йогины, утверждать это только посвященным и обученным.

Но если они выйдут в мир, чтобы вслух провозгласить свои мистические истины и будут искать власти, доверия и влияния на основании своих утверждений, тогда они должны будут доказать это.

Это не должно и не обязательно будет происходить внезапно или чудесным образом. Но должно быть научное развитие, мы должны быть в состоянии ухватиться за обоснование и наблюдать за процессом провозглашения истин.

Наука и религия в Теософии

Я сказал, что хочу писать о теософии без напряжения необоснованной враждебности или духа вульгарной насмешки. Тем не менее, эти эссе будут в значительной степени заняты критикой, и зачастую беспощадной критикой духа и методов теософов.

Однако есть разница между моей критикой и многим из того, что я видел в написанном с осуждением этого движения. И что я порицаю не как враг, а как беспристрастный критик, не как враждебный и недоверчивый сторонний наблюдатель, а как серьёзный и внимательный исследователь и практический экспериментатор в тех областях, которые теософия стремится сделать своей собственностью.

Теософия родилась не вместе с Блаватской и не была изобретена Махатмами в конце девятнадцатого века. Это древняя и почтенная отрасль знаний, которая, к сожалению, никогда в исторические времена не была вынесена на открытый воздух и не подвергнута ясным, твёрдым и ярким испытаниям.

Воображение образованных людей и суеверия простолюдинов разрушили её истины и исказили её практику. Она выродилась в экстравагантность гностиков и розенкрейцеров, в шарлатанство магии и колдовства.

Теософское общество было первой организацией исследователей, которая начала с решительной и ясной задачи донести эту огромную массу древних истин до всеобщего сведения и утвердить её в общественном сознании.

Эта задача не смогла получить поддержки на практике. Вместо того, чтобы вынести эти истины на всеобщее обозрение, они увели их в окутанное тайной Эзотерическое общество.

Вместо того, чтобы утвердить эти истины в общественном мнении, они препятствовали истинному развитию теософии и нанесли ущерб её репутации, позволив обещаниям затмить результаты, и из-за готовности утверждать то, что было далеко за пределами их возможностей проверить.

Я не отрицаю, что Теософское Общество растёт в своей численности, но оно растёт как мистическая секта, а не в силе своего истинного призвания.

Я не отрицаю, что оно оказало ценную услугу, воздействуя на воображение людей как в Индии, так и в Европе. Но это затронуло их воображение и не убедило их разум.

Когда случается столь серьезная неудача в сильном и серьёзном начинании, мы должны искать причину в каком-то дефекте, лежащем в самой основе его действия. И именно там, в самых корнях её активной жизни, мы находим существенный недостаток современной теософии.

Мы обнаруживаем теоретическую путаницу, которая фатально игнорирует истинные цели и надлежащее поле такого движения, а также практическую путаницу, которая фатально игнорирует правильные и необходимые условия его успеха.

Они не смогли увидеть, чем по праву является теософия, а чем нет. Они не поняли, что нужно искоренить заблуждения и их источники, прежде чем сможет вырасти доброе зерно истины.

Они попали в ловушку гностического жаргона и розенкрейцерских шуток и были заняты туманной погоней за Махатмами, Белыми Ложами и Владыками Пламени, тогда как им следовало бы серьёзно и терпеливо экспериментировать, строго проверяя свои результаты и приходя к здравым и неоспоримым выводам, рационально обоснованным, которые они могли бы представить сначала всем исследователям, а затем всему миру.

Миссис Безант хочет, чтобы мы поверили, что теософия — это Брахмавидья[77]. Греческая «Теософия» и санскритская «Брахмавидья», как она добросовестно сообщает нам, — это идентичные слова и идентичные вещи.

Даже с авторитетом госпожи Безант, я не могу принять эту необычную идентификацию. Это могло возникнуть только из-за её незнания санскрита или из-за той всепроникающей путаницы мыслей и неспособности воспринимать ясные и резкие различия, которые являются проклятием теософских исследований и теософских заявлений.

Видья[78] может быть представлена как София[79], хотя и не в полной мере; но Брахман не есть Теос, и не может быть Теосом, как, казалось бы, должен знать даже самый новичок в философии.

Мы все знаем, что такое Брахмавидья — это знание Единого как в Себе, так и в его конечных и фундаментальных отношениях с миром, который проявляется в Нём, будь то как иллюзия, или как проявление, как Майя или как Лила.

Отвечает ли теософия этому описанию? Все знают, что этого нет и не может быть.

Современные теософы много рассказывают нам о Махатмах, Камалоке, Дэвачане, людях на Марсе, людях на Луне, астральных телах, возникновении алфавитов, записях Акаши и множестве других вещей, имеющих большую ценность, если это правда, и представляющих большой интерес, независимо от того, правдивы они или нет.

Но какое отношение всё это имеет, хотелось бы мне знать, к Брахмавидье?

С таким же успехом можно описывать ботанику, зоологию и энтомологию, музыку, живопись, биномиальную теорию или квадратные уравнения как Брахмавидью.

В каком-то смысле это так, поскольку всё есть Брахман — сарвам кхалвидам Брахма[80]. Но язык имеет свои различия, от которых зависит ясность мышления, и мы должны настаивать на их соблюдении.

Вся эта теософия – это не Брахмавидья, а Девавидья[81]. Девавидья является истинным эквивалентом, насколько это вообще возможно, Теософии.

Я знаю, что Теософия говорит о Логосе или о нескольких Логосах и управлении миром — не столько через некий Логос, сколько через Махатм. Тем не менее, я говорю, что всё это не превращает Теософию в Брахмавидью, а оставляет её такой, какая она была, Девавидьей.

Это ещё не знание Единого, не знание, ведущее к спасению, а знание Многих, — нашего рабства, а не нашей свободы, это Авидья, а не Видья.

Я не порицаю её по этой причине, но необходимо, чтобы она была поставлена на своё место и не затмевала нам божественное знание наших предков.

Теософия является или должна быть более широкой и глубокой наукой, знанием, которое имеет дело с другими уровнями и движениями сознания, планами, если вам нравится их так называть, явлениями, зависящими от активности сознания на этих уровнях, мирами и существами, сформированными деятельностью сознания на этих уровнях (ибо что такое мир, как не синтез в Пространстве и Времени определённого уровня сознания).

Она должна быть знанием образующего поле сознания, с которым материальная Наука, Наука этого непосредственно видимого мира, ещё не может иметь дело. И по большей части, не веря в это как в факт, отказывается иметь дело.

Таким образом, Теософия, собственно говоря, представляет собой высокое научное исследование. Это не система метафизики и не новая религия, и она не должна быть ею.

Сат[82]

Что такое Истина? — сказал Пилат, столкнувшись с могучим вестником истины, не шутя, конечно, не в духе поверхностного легкомыслия, а отворачиваясь от Христа с нетерпением разочарованной души для тех, кто ещё употребляет высокие слова, потерявшие свой смысл, и верит в великие идеалы, которые, как показала проверка происшедшим, оказались ошибочными.

Что такое истина — этот призрак, который так долго преследовали и который так невозможно твёрдо уловить, — от чего человек молодой, красивый, одарённый, красноречивый и вызывающий восхищение, согласился быть распятым ради него?

Разве обстоятельства и события не оправдали полужалостный, полупечальный вопрос римского правителя? Посланник пострадал на кресте, и что случилось с истиной, которой было его послание?

Как предвидел сам Христос, она никогда не была понята даже её профессорами.

В течение пятисот лет это был славный мираж, ради которого тысячи мужчин и женщин добровольно подверглись тюремному заключению, пыткам и смерти, чтобы Царство Христа могло прийти на землю и счастье овладело народами.

Но пришедшее царство было не Христовым. Это было царство Константина[83], это было царство Хильдебранда[84], это было царство Александра Борджиа[85].

Еще тринадцать столетий послание было таким: что? Разве не оно было главной опорой фанатизма, лжи, жестокости и лицемерия, источником эгоистичной власти, краеугольным камнем общества, и это было всё, что осудил Христос?

Иисус умер на кресте, казалось бы, ради блага тех, кто объединился, чтобы убить его: саддукея, атеиста и первосвященника, фарисея, фанатика, лицемера и гонителя, жестокого, корыстного, бессердечного военного римлянина.

Теперь, в своём нынешнем состоянии, после столь плачевной карьеры, истина Христа окончательно отвергнута недавним просвещением мира как галлюцинация или суеверие, которое иногда полезно, иногда вредно развлекало детство человеческого интеллекта.

Эта история написана слишком отчётливыми буквами, чтобы быть точным типом всех сообщений, которые получил мир, но не является ли она в некотором роде прообразом судьбы всей истины?

Какая идея успешно выдержала испытание длительным и безжалостным исследованием? какой идеал успешно выдержал испытание временем?

Разве человечество не было занято в течение последних пятидесяти и более лет отрицанием почти всего того, что оно утверждало раньше?

И теперь, когда под именем рационализма или материализма отрицание приняло некую форму практически осуществимого утверждения, человечество снова занимается отрицанием своего отрицания и перестройкой — но на этот раз с сомнением — своих старых утверждений.

Таким образом, скептицизм Пилата, казалось бы, имел какое-то оправдание в повторяющемся человеческом опыте.

Существует ли на самом деле такая вещь, как истина, помимо, конечно, той практической истины постоянных материальных явлений, с помощью которых мы управляем своей жизнью, истины смерти, рождения, голода, сексуальности, боли, удовольствия, коммерции, зарабатывания денег, легкости, дискомфорта, амбиций, неудачи и успеха?

Разве самая возвышенная из наших философских систем не объявила всё здесь Майей? И если Майя — это иллюзия, обман мыслящего сознания, то действительно, не может быть никакой истины нигде в мире, кроме того неопределимого Существования, которое мы не можем постичь и которое, в конце концов, буддизм не без логики и правдоподобия выставляет его как другую, более общую санскару, ложное ощущение сознания в вечной Пустоте, которая это отрицает.

И всё же человек так устроен, что он должен следовать за истиной, независимо от того, достигнута она или нет. Что-то в нём — тайное, властное, необходимое для его существования, запрещает ему довольствоваться ложью. В тот момент, когда он что-то воспринимает как ложь или даже просто поверит, что это ложь, он отвергает это, и оно начинает рушиться.

Если он будет упорствовать в своём неприятии, оно долго не продержится. Вчера оно было, сегодня мы видим, как оно рушится, завтра мы поищем его и обнаружим, что его уже нет.

Оно вернулось в Пракрити[86]. Оно растворилось в том, из чего оно было сделано. Потому что шраддха[87] это условие всякого существования в сознании, и то, чему отказано в шраддхе, перестает существовать здесь или где-либо ещё, на чаивамутра но иха[88]. Это не так, ни в этом мире, ни в другом.

Из этого важного момента, из этой настоятельной необходимости мы не можем сразу же, необоснованно сделать вывод, что Истина действительно существует и всё на свете не иллюзия.

Если же Истина постоянно ускользает от нашего понимания и оставляет нас разочарованию и насмешкам, то это может быть потому, что мы не сформировали никакого ясного представления о том, что такое сама Истина, и не усвоили правильных средств, с помощью которых её можно постичь.

Оставим на время мир санскар[89] Будды. Давайте отложим, спрятав в доступном уголке мозга, Евангелие Майи Шанкары и начнём вместо этого со старых ведантических начал — ОМ Тат Сат, Это (Брахман) есть то, что Есть, — и Сарвам кхалвидам Брахма — Воистину, всё это, всё, что мы осознаем, есть Брахман.

По крайней мере, возможно, что мы сможем вернуться к этому исследованию с более глубоким представлением как о санскарах, так и о Майе и можем обнаружить, что мы ответили на вопрос Пилата, открыв природу и условия Истины.

Я говорю о фундаментальной истине, об истине вещей, а не просто о фактах, касающихся частностей или только о частностях, поскольку их знание образует основу или помогает открытию фундаментальной истины.

Тот факт, что определённый вид контакта причиняет мне дискомфорт, сам по себе является ничем иным, кроме как проливающим свет на общие причины боли. Природа, происхождение и цель боли — это фундаментальная истина, которую я ищу о чувственной реакции на контакт.

Более того, этот закон боли не так фундаментален, как истина о природе, происхождении и цели самих ощущений и контактов, особенностью, примером или модификацией которых является боль.

Эта более фундаментальная истина снова становится частной по сравнению с истиной о природе, происхождении и цели существования, для которой ощущение и контакт являются лишь частными обстоятельствами.

В этом мы приходим к единой фундаментальной истине для всего, и небольшое размышление покажет, что, если мы действительно и правильно знаем это, остальное должно и, вероятно, сразу же раскроется и всё встанет на свои места.

Тасмин виджнате сарвам виджнатам: «Если известно это, то известно всё». Наши предки осознали эту истину фундаментального единства знания и стремились познать Сат в первую очередь, будучи уверенными, что, если Сат станет познан, то различные таттвы[90], законы, детали и особенности Сат с большей готовностью раскроют свою тайну.

Современные люди следуют другой мысли, у которой тоже есть своя правда. Они думают, что, поскольку бытие едино, познание частностей должно привести к познанию фундаментального единства, и поэтому начинают снизу и поднимаются вверх — медленный, но, как можно себе представить, надёжный метод продвижения.

«Маленький цветочек среди трещин», — восклицает Теннисон, обращаясь к красивому цветку в стене, в строках, которые содержат хорошие мысли, но отвратительную поэзию, — «если бы я мог знать, кто ты, я бы знал, что такое Бог и человек».

Несомненно. Вопрос в том, можем ли мы, не познав Бога, действительно познать цветок, и познать его, а не только его имя и форму или все детали его имени и формы.

Рупу[91] мы можем познать и проанализировать с помощью науки, наму[92] — с помощью философии. Но как быть со сварупой[93]?

Казалось бы, для этого завершения знания необходим какой-то третий инструмент. Чувства и разум, даже при помощи микроскопа и телескопа, не могут показать нам этого. На сандрише тистхати рупам асья[94]. Форма Того не находится в поле зрения.

Уму и речи не позволено привести нас к этому, на ваг гаччати на мано. Даже метафизическая логика Шанкары не достигает этой окончательной победы.

Наиша таркена матир апанейа. Это осознание в мышлении не может быть достигнуто логикой.

Все эти различные нарушения происходят по одной веской причине. Они есть потому, что Сат, истина существования, Брахман, реальность вещей, которая наполняет и поддерживает их идею и форму, находится за пределами узнаваемых и анализируемых элементов идеи и формы.

Анор аниян атаркьям анупраманат. Оно тоньше даже элементарной тонкости и, следовательно, не может быть выведено, вызвано, выведено или обнаружено при помощи рассуждения, которое исходит из рассмотрения элементов имени и формы и делает их своим стандартом.

Это истина, которую склонны забывать даже величайшие философы, веданты или неведанты. Но Шрути всегда настаивает на этом.

Тем не менее, человечество на протяжении нескольких тысячелетий упорно и страстно пыталось открыть эту Истину теми самыми средствами, которые запрещают Шрути.

Такая ошибка естественна и неизбежна для человеческого сознания. Потому что Ангел в человеке — это тот, кто спустился из света и блаженства во тьму, сумерки и полусвет здесь, тьму материи, сумерки витального сознания, раздробленный полусвет ума и главный импульс его природы — это страстно стремиться к свету, из которого [он] пал.

У него нет возможности найти его сразу, у него слишком мало дхиры (спокойствия и различения), чтобы спокойно совершенствовать себя, поэтому естественно, что он в своём рвении должен хвататься за другие инструменты, предназначенные для ограниченной пользы, и напрягать их сверх их возможностей, заставляя их служить его высшей цели — всегда восстанавливать совершенный свет, и через это восстанавливать также то, что обитает только в совершенном свете — совершенное и неизменное блаженство.

В результате такого злоупотребления его частичным знанием возникли три незаконных вида человеческой деятельности, каждая и которых, по отдельности, признали себя виновными — философия, религия и наука. Спорная метафизическая философия школ, теология церквей и научная философия лабораторий.

Философия, религия и наука имеют каждая свою определённую область и сферу влияния. Каждая может помочь человеку в его великой заботе, попытке узнать всё, что он может, о Сат, о Брахмане.

Задача Философии — логически упорядочить общие виды Сат, дело Религии — упорядочить практически и жизненно личные отношения с Сат, дело Науки — внимательно и аналитически упорядочить частные формы и движения Сат.

Им действительно необходимо и следует опираться друг на друга. И если бы все признали надлежащие ограничения и пограничные знаки, они могли бы своей совместной деятельностью помочь человеку достичь его нынешней достижимой полноты.

Но из-за своего рода интеллектуального земельного голода они являются вечными захватчиками владений друг друга, отрицают позиции друг друга и поэтому остаются в состоянии невыгодной войны на протяжении веков человечества.

Наконец, все трое, незаконно заняв поля друг друга, настаивают на том, чтобы ухватить знание, на которое они все в равной степени неспособны — сущностную природу мира, тайную реальность Сат, уттамам рахасьям Брахмана.

Эта ошибка, эта путаница, эта санкара или незаконное смешение различной природы и функций является проклятием Кали, и из него проистекают множество, если не большая часть, трудностей, которые мы, как раса, испытываем при бегстве от этого страдания и тьмы к блаженству и свету.

Это часть и большая часть Кали Калилы, хаоса Кали.

Индия всегда пыталась, хотя и безуспешно, со времён замешательства буддизма, с некоторым успехом, если не сохранить в этих трёх видах деятельности правильное разделение труда — что с общим ростом невежества стало невозможным, то, по крайней мере, всегда поддерживать или восстанавливать, если возникало нарушение, некоторую гармонию между ними. Гита это памятник этой попытки и самый лучший пример.

Чтобы увидеть путаницу, особенно проявляющуюся когда она не встречает препятствий (а только так, изолируя болезнь от изменений целебных сил, мы можем наблюдать, диагностировать и впоследствии находить для неё лекарство), мы должны обратиться к интеллектуальной истории европейского континента.

В этой истории, собственно говоря, было два критических периода: греко-римская эпоха философского просвещения, предшествовавшая христианству, и эпоха современного научного просвещения, которая ещё не исчерпалась.

В первом мы видим восстание Философии (с Наукой, спрятанной в её защищающих объятиях) против узурпации власти религией. Мы обнаруживаем, что после достижения освобождения она, в свою очередь, отрицает религию и узурпирует её священную прерогативу.

В современную эпоху мы видим, как Наука на этот раз поднялась и стала взрослой, держа позади себя Философию, восстающую против религии. И сначала освободила себя, затем отвергла религию и захватила её прерогативы, а затем, или как часть этого окончательного процесса завоевания, повернулась, стала отрицать и сбивать с ног своего высокого союзника, и захватила и её древнюю территорию.

Потому что если Наука стала презирать и отрицать религию, она в равной степени стала презирать и отрицать Метафизику.

Если она объявила Бога варварским мифом, фикцией грёз, страхов и стремлений и отказала нам в праве общения с бесконечным, то точно также она объявила метафизику отклонением мыслительной способности, ложным расширением логики и стала отрицать наше право признавать любое метафизическое существование или что-либо вообще, о чём нельзя судить или выводить из результатов пробирки, скальпеля, микроскопа и телескопа.

Однако и сама она не колебалась в догматизме относительно основной природы существования и взаимоотношений его общих видов, материи, жизни, разума и духа.

Но для нашей непосредственной цели необходимо лишь отметить результат этих огромных узурпаций в каждую из этих эпох.

Результатом узурпации философии было то, что человечество с бесконечной искренностью, со страстным чувством облегчения бросилось в религию малоизвестной еврейской секты и на какое-то время, поражающее нас, согласилось со всякой теологической нелепостью, даже самой чудовищной, чтобы снова было позволено верить во что-то большее, чем земля, и иметь отношения с Богом.

Старый философский дух был растерзан вместе с Гипатией[95] на окровавленных улицах Александрии. Теология узурпировала её место и слепо и глупо рассуждала о пресуществлении, единосущности и неизвестно каких ещё бесплодных тайнах.

Поскольку философии было позволено независимое существование, она была вынуждена заниматься не своей собственной работой, а работой науки. Поэтому мы видим, как схоласты тщательно определяют с помощью логики и априорного определения слов вопросы, которые могут быть правильно определены только путём наблюдения и анализа.

Что касается теологии, самой средневековой религии, эта область знания её не интересовала. Ей не нужны были научные истины, как Якобинской республике «не нужны были химики». Фактически она обезглавила науку везде, где присутствие науки привлекало её внимание.

Но всякая несправедливость — а это, по сути, означает любое отрицание истины, сатьям[96] и ритам[97] — влечёт за собой собственное наказание или, как выразилась бы религия, посещение Бога и месть.

Освобождённая наука, получив в своём энергичном появлении силу титанов, мстит сегодня своим старым угнетателям — религии, философии, разрушает их храмы, презирает их богов и пророков и стремится лишить их даже права на существование.

Таким был результат греко-римского просвещения. И каков будет результат научного просвещения, современного просвещения, пламенного торжества и пылкого интеллектуального фанатизма материалиста?

Окончательную развязку предвидеть ещё рано, но проявляются не до конца сформированные её линии, возникают неясные массы.

Мистицизм незаметно набирает силу, как незаметно росла сила науки в Средние века.

Мы видим титанические и мистические фигуры, шагающие с Востока, строящие себе крепости и отправные точки, распространяющиеся среди полуинтеллектуалов, захватывающие даже интеллектуалов — смутные фигуры теософии, спиритуализма, ментальной науки, психических исследований, неоиндуизма, необуддизма, неоислама, неохристианства.

Жрецы Исиды, адепты и иллюминаты[98] гностицизма, отрицавшие свой триумф благодаря вмешательству Святого Павла и Папы, возродившиеся в этот последний век, требуют теперь своего удовлетворения.

Уже даже некоторые достижения материализма уступают дорогу, нападение становится более настойчивым, защита более неуверенной, менее гордо самоуверенной, хотя и не менее злобной, презрительной, горькой и нетерпимой. Захватчики увеличивают своих сторонников, расширяют число своих опорных пунктов.

Если бы не вмешалась более широкая и высшая истина, то могло бы показаться, что старая путаница в новой форме может заменить всё новое.

Возможно, что Эзотерическое Общество или Спиритуалистический Круг Высших Медиумов через несколько столетий определит для нас, что мы должны думать об этом мире и следующем, какие особые отношения с Богами нам будут разрешены, каким Влияниям или Посвящённым мы будем поклоняться. Кто знает?

Костры Смитфилда ещё могут вспыхнуть вновь, чтобы спасти еретиков от погибели, которую прославленный голос объявил нам предначертанной гибелью всех, кто не признает Маурью и Кут Хуми.

Это не просто фантастические предположения. История человечества и особые способности этой, казалось бы, неисчислимой и непредсказуемой вещи, человеческой природы, должны предупредить нас об их возможности — или, по крайней мере, о том, что они не являются полностью невозможными, несмотря на печатный станок, несмотря на ясность Науки.

Без сомнения, старые философы [думали], что при таком количестве Крытых колоннад и Академий, таком распространении образования, просвещение никогда больше не потускнеет, и поклонение богам и призракам, в конце концов, не развлечёт никого, кроме простолюдинов.

Мы должны принять эти вещи как возможные и изучить, почему они возможны. Эта реакция неизбежна, потому что философия, хотя она и очень высокая и светлая, склонна становиться исключительной и узкой, а наука, хотя и очень терпеливая, точная и детальная, склонна быть ограниченной, сухой и слепой.

Они оба склонны быть такими же догматичными и нетерпимыми на своём высоком пути или на своём собственном, чистом и сухом пути, как и Религия в своём пути, который не высокий, но интенсивный, не ясный, но восторженный.

И они существуют на таком уровне мышления, на котором человечество в целом ещё не чувствует себя совершенно свободно, и не может жить без борьбы и затруднения дыхания.

Оба они требуют от человека, чтобы он пожертвовал своим сердцем и воображением своему интеллекту, отказался от своей полной человеческой природы и жил холодно и сухо. С таким же успехом вы могли бы попросить его жить без свободного дыхания.

Ментальный мир, в котором нам предлагается жить, напоминает то, какой была бы жизнь человечества, если бы солнечное тепло уменьшилось, земля остыла, а её атмосфера стала бы уже слишком разреженной для нашего комфорта.

Бесполезно говорить, что ему следует жить именно в такой атмосфере, что это улучшит его психическое здоровье и силу. Возможно, ему следовало бы, хотя я так не думаю, но он не может. Или, вернее, индивидуум может — индивидуальному человеку всё возможно, — но раса не может.

Это требование никогда не сможет быть реализовано. Потому что это отрицание Природы, насилие над великой Матерью, подмена её вечных фактов сухостью логики. Это отказ от Истины вещей, от Сатьяма, Ритама, и если упорствовать в этом, то это обязательно отомстит.

Философия и наука, если они хотят помочь человечеству, не причиняя вреда ему и себе, должны признать, что человечество — сложное существо, и его природа требует, чтобы каждая часть этой сложности имела своё поле деятельности и каждое существенное стремление в нём должно быть удовлетворено.

Его природа и его судьба — быть аптакамой, удовлетворенным своими желаниями, как индивидуально, так и во всей расе — хотя всегда в соответствии с сатьямом, ритамом, который также является сукхамом[99] и сундарамом[100], а не беззаконно, потакая заблуждениям и капризами.

Великой добродетелью древнего индуизма, до того как буддизм нарушил его равновесие и потом последовали другие отклонения, было то, что он признавал, по крайней мере, в принципе, эту фундаментальную истину. Он не отрицал того, на чём настаивает Бог, а стремился, неважно, в совершенстве или несовершенно, расставить всё на свои места и выстроить естественную гармонию.

Сатчитананда

Веданта, это торжественное утверждение высших истин, за пределы которых ни одно человеческое мышление никогда не выходило и не может выйти, заглядывая глубоко в последние тайники, где существование укрывается от пристального внимания Ума, утверждает там начало и конец всякого возможного описания бесконечных трёх понятий Познаваемого-Непознаваемого: Существования, Сознания и Восторга.

Они — изначальная и конечная троица существования. От них происходят все явления, к ним все явления стремятся вернуться.

Та личность, что представлена как «моё я», вышла из бесконечного существования, живёт в бесконечном существовании. Погружённая в ограничения формы и идеи, она с трудом пытается восстановить себя как бесконечное существо.

То Сознание во мне, которое сосредоточено в моей личности, испытывает и исследует все впечатления, которые достигают меня из бесконечного существования — это выборка из бесконечного Сознания, созерцающего себя в целом и своих частях.

Оно локализовано и ограничено, и сначала вовлечено в ту форму, которую оно создало, потом выходит из своего творения и стремится сначала постичь его, а затем постичь себя.

Хозяин в каком-то своём окружении, оно стремится стать хозяином самого себя.

Постоянно расширяясь, от отдельного фактора к их сумме, от частного к общему, от формы к сущности, оно стремится восстановить себя как бесконечное само-понимание.

Эта Воля быть и знать внутри своего «я» — по сути, радость существования и радость постижения — Ананда и Восторг. И особое наслаждение именно во мне — лишь искра, волна, пенный гребень бесконечного наслаждения.

Поначалу привязанное к частичным, ограниченным и преходящим удовольствиям, оно всегда стремится увеличить их, объединить, усилить.

Оно стремится найти новые формы счастья. Оно переходит от жизненной радости к чувственным наслаждениям, от чувственных наслаждений к эмоциональным удовольствиям, от эмоциональных удовольствий к интеллектуальному удовлетворению, от интеллектуального удовлетворения дальше, к самосуществующему блаженству духа, которое не зависит ни от какого объекта или обстоятельства.

Во всех этих движениях оно стремится обрести себя как бесконечный Восторг.

Вот так окончательные представления Веданты объясняют весь процесс и работу сознания в мире.

Эти трое — Сат, Чит и Ананда — составляют одну Троицу, Сатчитананду. Это не три различных фактора, составляющие единую сумму, и никакие два из них не являются просто атрибутами, это даже неотделимые и неизменные атрибуты третьего.

Несомненно, они всегда сосуществуют. Там, где нет восторга, скрытого или развитого, не может быть и существования. Там, где нет сознания, поглощённого в себя или проявленного, не может быть и существования.

Следуйте за существованием в предельную слепую инерцию — и сознание тайно сидит в этой ночи. Следуйте за сознанием в бездну запустения — и там будет радость, ошеломлённая, под маской этого страдания.

Но их сосуществование — лишь внешний признак их сущностного единства. Они не существуют отдельно, потому что не отличаются друг от друга, — все трое суть одна вещь в себе, увиденная различно.

То, что увидено чувствами, что затрагивает в нас фибры сознательной жизни, это восторг.

То, что увидено мысленно, затрагивает фибры живого сознания, это сознание.

То, что увидено духовно, затрагивает саму суть этого живого и сознательного «Я», это существование.

Но эта вещь-в-себе одна. Это Брахман.

Следуйте за этой Троицей, и вы не сможете сказать о ней ничего, кроме этого: Тат, анирдешьям — неопределимое То, что превосходит все слова и мысли.

Стремясь узнать и определить это, вы вернётесь к универсальной и таинственной Троице, Сатчитананде, существованию, сознанию и восторгу.

Это всё, что вы можете принципиально знать о себе самом.

Вы — То, что Есть, которое, будучи существованием, сознаёт Своё собственное существование, и которое, сознавая, обладает в своём безмолвии существования или в своей игре осознавания самосуществующим наслаждением.

Это всё, что мы можем знать фундаментально, и всё, что нам нужно знать, потому что, однажды поняв это и преследуя это знание, вся жизнь начинает разворачиват перед нашим взглядом своё тайное движение и цель.

Кажется, что внешние проявления этого мира протестуют и сражаются против этой возвышенной Троицы Веданты, этого проникающего анализа реальности вещей, этого открытия реального существования Бога в мире.

То, что поражает нас сильнее всего и яростно набрасывается на нас на каждом шагу, — это горе и боль, а не восторг.

То, что всегда и везде осаждает наши глаза, — это не сознательное понимание, а инерция или грубое движение бессознательной Материи.

Существование, которое мы не можем отрицать, голос могущественной Жизни в нас всегда отвергает системы нигилизма и оставляет их на усмотрение немногих любопытных и тонких метафизиков. Нет ничего ни в науке, ни в опыте, что бы поддерживало чисто метафизическую идею Ничто.

Но это неоспоримое существование предстаёт перед нами скорее как неразрывная смесь удовольствия и боли, чем как синоним восторга.

На его обширных полях, засеянных мирами, мы находим вместо вездесущего сознания скорее вездесущее несознание, в котором языки сознания пылают, как маленькие точки и как язычки огня, на огромном инертном костре из различных древесных пород.

Не обманывайтесь, отвечает ведантист. Нельзя доверять явлениям, пока не раскрыты скрытые за ними тайны.

Для неизменного восприятия глаза солнце — это огненный шар, путешествующий вокруг своей почитаемой земли. Так понимали поколения и они посмеялись бы над истиной.

Эти твердые явления представляют собой совокупность газов. Цвет розы — блестящий обман видения.

Расспросите сознание, чтобы узнать, что оно собой представляет или что оно содержит, и бессознательное, чтобы раскрыть его секреты.

Задавайте вопросы не только о состоянии бодрствования, но и о состояниях сновидения и сна. В конце долгих, терпеливых и поисковых экспериментов вы обнаружите, что запутанное сознание сна было запутанным только в воспринимающих частях материального бодрствующего ума, а за ним было состояние осознания, даже более совершенное и упорядоченное, чем осознание нашей бодрствующей жизни.

Вы обнаружите, что сознание, находящееся в состоянии сна без сновидений, было в состоянии ожидания только в подавленных и остановившихся частях того же самого материального бодрствующего ума, а за ним находилось наиболее возвышенное и совершенное состояние осознания, которое стоит у порога Дома Бога, в котором то мы на самом деле и обитаем. Потому что здесь мы всего лишь работники или надсмотрщики на Его внешних фермах.

Признано, что когда мы крепко спим, нам снятся сны. Мы сознательны, когда мы теряем сознание или оглушена только часть нашего сознания, а внешняя, активная отходит назад.

Когда вы опросили бессознательное в себе, расспросите его в дереве и камне. Вы обнаружите, что к тому времени, когда вы войдёте во внутренние царства и научитесь управлять превосходящим себя опытом бытия, что в дереве и камне есть одно и то же существо, то же самое сознание, тот же принцип Воли жить, наслаждаться, словом, то, что есть [в] вас самих.

Бессознательное состояние дерева и камня — это то же самое бессознательное состояние, которое занимает ваше тело, когда ум отвлекается от наблюдения за его работой.

Это сон, универсальный транс Материи. А это, в конечном итоге, означает, что транс сознания забывает себя в своём собственном символе или форме.

Сознание в этой своей внешней оболочке стало для внешне наблюдаемого чем-то иным, что, по-видимому, не имеет никакого сходства с сознательным бытием, подобно тому, как превращение газа в воду означает для видимости нечто иное, не имеющее ни малейшего сходства с газом.

Истина скрыта за видимостью, погружена в себя. Во всех вещах, без исключения, есть «То, что сознательно в этих сознательных и бессознательных существованиях, то, что бодрствует в тех, кто спит».

Безмолвие позади Жизни

За жизнью, как и внутри нее, стоит безмолвие, и только в этом более тайном, поддерживающем безмолвии мы можем ясно услышать голос Бога.

В шуме мира мы слышим лишь изменённые и тревожные его отголоски. Потому что Голос приходит всегда — кто ещё говорит с нами в нашем путешествии? — но боги сердца, боги ума, боги желания, боги чувств подхватывают божественный крик, перехватывают его и изменяют для своих целей.

Кришна взывает к нам, но первая нота, даже начальная сила или сладость, пробуждает настоящий гвалт из этих отголосков.

В том нет вины этих бедных богов. Акцент силы так желанен, нота сладости так пленительна, что они должны ухватить её, иначе они бы стали скучны и бездушны, не было бы никакой надежды на их искупление, если бы они сразу не прыгали на неё и не делали бы её своей.

Но, став их нотой, она перестаёт быть полностью нотой Бога.

Сколько людей, обладающих религиозной верой и религиозным темпераментом, следуют порывам своего сердца, жажде своих желаний, настойчивости своих чувств, велениям своего мнения, когда они воображают и совершенно уверены, что их Бог ведёт их!

И они преуспевают, потому что Бог их ведёт. Это путь, который Он избрал для них, и поскольку Он избрал его, это лучший, самый мудрый и самый плодотворный путь для них.

И все же, их Бог — не тот, кого они создали по своему образу, как верят атеисты, а Тот, кто создаёт Себя по образу, который они предпочитают, образу, который лучше всего соответствует их природе или их развитию.

«Каким бы образом ко мне ни приходили люди, таким же образом я люблю их и привязываюсь к ним». Это высказывание бездонной глубины, содержащее в себе зерно всей истины о Боге и религии.

В конце концов, только таким образом обусловленное, то, что имеет собственную природу или дхарму, может встретиться с Абсолютом, с тем, что находится за пределами всех пределов природы или дхармы.

А после встречи души с Богом — ну, это уже другое дело. Невозможно раскрыть все тайны Его брачных покоев.

Тем не менее, есть более высокий путь встречи с Ним, чем тот, который ведёт нас через подчинение Богам.

Благодаря совершенной Любви, совершенной Радости, совершенному Удовлетворению, совершенному уму можно услышать то, что действительно говорит Голос, если не сам Голос.

Можно уловить суть сообщения с каким-то экстатическим совершенством, даже если впоследствии Боги распространятся на него, пытаясь расширить и дополнить, наполнить его ложными следствиями или помешать дойти до нас большей полноты истины.

Поэтому и этот путь, хотя и высок, но не может быть самым высшим.

Раздел Третий
Около 1913 г.

Психология Йоги

Начальные определения и описания

В Йоге есть четыре силы и цели: чистота, свобода, блаженство и совершенство. Всякий, кто реализовал эти четыре могущества в существе трансцендентного, всеобщего, лиламайи[101] и индивидуального Бога это совершенный и абсолютный йогин.

Все проявления Бога это проявления абсолютного Парабрахмана.

Абсолютный Парабрахман непознаваем для нас не потому, что Он — ничто всего, чем мы являемся, а скорее потому что, чем бы мы ни были в действительности или в кажущемся, мы не что иное, как Парабрахман, и ещё потому, что Он предсуществует и сверхсуществует даже для самых высоких и чистых методов и самых мощных и безграничных инструментов, на которые способна душа в теле.

В Парабрахмане знание перестаёт быть знанием и становится невыразимым отождествлением.

Стань Парабрахманом, если захочешь и если Это позволит тебе, но не стремись познать Это. Потому что ты не добьешься успеха с такими инструментами и в этом теле.

На самомо деле ты уже Парабрахман, всегда был и всегда будешь. Чтобы стать Парабрахманом в любом другом смысле, ты должен полностью покинуть мировое проявление и даже выйти за пределы мира.

Почему ты должен жаждать ухода из проявления, как если бы мир был злом? Разве Это не проявилось, и в тебе, и в мире, и неужели ты мудрее, чище и лучше Абсолюта, о обманутая умом душа в смертном?

Когда Оно потянет тебя, тогда твой уход отсюда неизбежен. Пока Его сила не будет возложена на тебя, твой уход невозможен, как бы яростно и причитающе не взывал бы твой ум об уходе.

Поэтому не желайте и не избегайте мира, но ищите блаженства, чистоты, свободы и величия Бога в каждом состоянии, переживании или окружении.

Пока у тебя есть какое-либо желание, будь то желание нерождения или желание освобождения, ты не сможешь достичь Парабрахмана. Потому что Оно не имеет желаний ни рождения, ни нерождения, ни мира, ни ухода из мира.

Абсолют не ограничен твоим желанием, так же как Он недоступен твоему познанию.

Если ты хочешь познать Паратпара-брахмана[102], то познай Его так, как Оно хочет проявить Себя в мире и превзойди его — потому что трансцендентность это тоже отношение к миру, а не чистому Абсолюту, — поскольку иначе Оно непознаваемо.

Это одновременно и знание, и незнание, о котором говорится в Веданте.

О Парабрахмане мы не должны говорить, что «Оно» трансцендентно миру, или неотъемлемо присуще миру, связано или не связано с миром. Потому что все эти идеи о мире и не-мире, о трансцендентности, неотъемлемости и отношении — это выражения мысли, с помощью которых ум придаёт свои собственные смыслы самопроявлению Парабрахмана и Его собственному принципу познания.

И мы не можем утверждать ни одного, даже самого высокого из них, что это настоящая реальность того, что одновременно является всем и за пределами всего, ничем и за пределами ничего.

Глубокое молчание, без мысли — единственное отношение, которое душа, проявленная в мире, должна занять по отношению к Абсолюту.

Мы знаем о Парабрахмане, что Он Существует, и, причём, так, как не существуют ни один объект и ни одно состояние в мире, потому что всякий раз и в каком бы направлении мы ни направлялись к самым дальним пределам опыта души, или мыслительного опыта, или телесного опыта, или любого существенного опыта, и переживая любой опыт, мы подходим к грани Этого и воспринимаем Это как нечто непознаваемое, не имея никакой возможности познать об этом какую-либо истину ещё.

Когда твоя душа, уходя внутрь, из одной глубины в другую и расширяясь наружу от одной необъятности до другой, стоит в тишине своего существа перед неизвестным и непознаваемым, из которого, и по отношению к которому, мир видится существующим как нечто, что не является ни материально реальным, ни реальным для ума, но что всё же нельзя описать как сон или ложь, тогда знай, что ты стоишь в Святая Святых, перед Завесой, которая не разорвётся.

В этом смертном теле ты не сможешь её разорвать, как и ни в каком другом теле. Ни в состоянии внутреннего «я» в теле, ни в состоянии чистого «я», ни в бодрствовании, ни во сне, ни в трансе, ни в каком-либо состоянии или обстоятельствах, поскольку ты должен выйти за пределы состояния, прежде чем сможешь войти в Паратпара-брахмана.

Это неведомый Бог, которому нельзя воздвигнуть алтарь и которому нельзя поклоняться.

Вселенная — Его единственный алтарь, существование — Его единственное поклонение.

Для этого поклонения достаточно того, что мы существуем, чувствуем, думаем, действуем или существуем, но не чувствуем, не думаем, не действуем.

В этом святой равен грешнику, деятельность — бездействию, человек — моллюску, поскольку все одинаково являются Его проявлениями.

По крайней мере, это верно в отношении Парабрахмана и Пара Пуруши, которые являются Высшим из того, что мы знаем, и наиболее близким к Абсолюту.

Но что за Это находится за завесой, или как за завесой Оно относится к Себе и своим проявлениям, — это вещь, которую ни один ум не может сказать или узнать.

И в равной степени невежественен и самонадеян и тот, кто воздвигает и посвящает Этому алтарь, и тот, кто претендует объявить тем, кто знает, Это Неизвестным, и что они не могут Это познать.

Не сбивайте с толку мысль, не сбивайте с толку душу человека в её поступательном движении, но обратитесь ко Вселенной и познайте Это в том, Тад ва этат, только так и в этих терминах Оно намеревается стать известным тем, кто находится в Вселенной.

Не будьте обмануты Невежеством, не будьте обмануты знанием. Нет ни связанного, ни свободного, ни стремящегося к свободе, кроме Бога, играющего в эти вещи в расширенном могуществе Своего самосознающего существа, пара майя[103], махиманам асья[104], которую мы называем вселенной.

Цель нашей Йоги

Цель нашей йоги — самосовершенствование, а не самоуничтожение.

Есть два пути, проложенные для стопы йогина: уход из вселенной и совершенство во Вселенной. Первое достигается аскетизмом, второе достигается тапасьей[105].

Первое принимает нас, когда мы теряем Бога в Существовании, второе достигается, когда мы реализуем существование в Боге.

Пусть наш путь будет путём совершенства, а не путём ухода. Пусть нашей целью будет победа в битве, а не бегство от всех конфликтов.

Будда и Шанкара считали мир в своей основе ложным и несчастным. Поэтому бегство от мира было для них единственной мудростью. Но этот мир — Брахман, мир это Бог, мир это Сатьям, мир — это Ананда.

Наше неправильное прочтение мира из-за ментального эгоизма — ложь, а наши неправильные отношения с Богом в мире — несчастье. Нет другой лжи и нет другой причины страдания.

Бог создал мир в Себе при помощи Майи. Но ведический смысл Майи — не иллюзия, а мудрость, знание, способности, широкое расширение сознания.

Праджня Прашрита Пурани[106]. Всемогущая Мудрость создала мир, а не организованная слепота какого-то Бесконечного Мечтателя.

Всезнающая Сила проявляет или скрывает его в Себе, или в Своём собственном наслаждении, это не рабство, наложенное Его собственным невежеством на свободного и абсолютного Брахмана.

Если бы мир был добровольным кошмаром Брахмана, пробуждение от него было бы естественной и единственной целью нашего высшего стремления.

Или если бы жизнь в мире была бы неотвратима связана с страданиями, то единственным секретом, который стоило бы раскрыть, был бы способ выбраться из этого рабства.

Но совершенная истина в мироздании возможна, потому что Бог здесь видит всё оком истины. И совершенное блаженство в мире возможно, потому что Бог наслаждается всем с чувством чистой свободы.

Мы также можем наслаждаться этой истиной и блаженством, называемыми Ведой амритам, Бессмертием, если, отбросив своё эгоистическое существование в совершенное единство с Его существованием, мы согласимся получить божественное восприятие и божественную свободу.

Мир — это движение Бога в Его собственном существовании. Мы — центры и узлы божественного сознания, которые суммируют и поддерживают процессы Его движения.

Мир — это Его игра с Его собственным осознающим себя восторгом, игра Того, кто единственный, кто существует, кто бесконечный, свободный и совершенный. Мы — самоумножения этого сознательного восторга, брошенные в жизнь, чтобы стать Его товарищами по играм.

Мир есть формула, ритм, символическая система, выражающая Бога для Него Самого в Его собственном сознании. Мир не имеет материального существования, а существует только в Его сознании и самовыражении. Мы, подобно Богу, в своём внутреннем существе являемся Тем, что выражается, но в нашем внешнем существе являемся элементами этой формулы, нотами этого ритма, символами этой системы.

Давайте возглавим движение Бога, будем играть в Его игру, разработаем Его формулу, исполним Его гармонию, выразим Его через себя в Его системе.

Это наша радость и наша самореализация. Для этой цели мы, превосходящие вселенную и выходящие за её пределы, вошли во вселенское существование.

Нужно достичь совершенства, нужно достичь гармонии. Несовершенство, ограничение, смерть, горе, невежество, материя — это всего лишь первые члены формулы, непонятной формулы, пока мы не разработаем более широкие понятия и не переосмыслим формулировку. Это начальные диссонансы строя музыканта.

Из несовершенства мы должны построить совершенство, из ограничений открыть бесконечность, из смерти обрести бессмертие, из горя вернуть божественное блаженство, из невежества освободить божественное знание себя, из материи раскрыть Дух.

Достичь этой цели для себя и для человечества и есть цель нашей йогической практики.

Пурна Йога

I.
Вся цель Йоги

С помощью Йоги мы можем подняться из лжи в истину, из слабости в силу, из боли и горя в блаженство, из рабства в свободу, из смерти в бессмертие, из тьмы в свет, из запутанности в чистоту, из несовершенства в совершенство, из разделения себя в единство, из Майи в Бога.

Любое другое использование Йоги предназначено для получения особых и отрывочных преимуществ, к которым не всегда стоит стремиться.

Только то, что направлено на обладание полнотой Бога, это Пурна Йога. Садхака Божественного Совершенства — это Пурна Йогин.

Наша цель должна состоять в том, чтобы стать совершенными, как Бог совершенен в Его существовании и блаженстве, стать чистыми, как Он чист, стать счастливыми, как Он счастлив. И когда мы станем сиддхами в Пурна Йоге, привести всё человечество к тому же божественному совершенству.

Не важно, что в данный момент мы не достигнем нашей цели, пока мы отдаём себя всем сердцем этой попытке и, постоянно живя в ней и ради неё, продвигаемся вперёд хотя бы на два дюйма по дороге.

Даже это поможет вывести человечество из борьбы и сумерек, в которых оно сейчас пребывает, к светлой радости, которую Бог предназначил для нас.

Но каким бы ни был наш непосредственный успех, наша неизменная цель должна заключаться в том, чтобы совершить весь путь и не оставаться довольным ни на каком этапе дороги или в несовершенном месте отдыха.

Всякая Йога, которая полностью уводит вас от мира, это высокая, но узкая специализация божественной тапасьи. Бог в Своём совершенстве объемлет всё. Вы также должны стать всеобъемлющими.

Бог в Своём окончательном существовании за пределами всякого проявления и всякого знания это Абсолютный Парабрахман.

По отношению к миру Он это то, что превосходит всякое универсальное существование, не зависимо от того — смотрит ли Он на него или отворачивается от него. Он то, что содержит и поддерживает вселенную, Он то, что становится вселенной, и Он — вселенная и всё, что в ней содержится.

Он также — Абсолютная и Верховная Личность, играющая во вселенной и играющий как вселенная.

Во вселенной Он представляется её Душой и Господом, а в качестве вселенной Он представляется движением или процессом Воли Господа и становящимся всеми субъективными и объективными результатами этого движения.

Все состояния Брахмана, трансцендентное, непрерывное[107], универсальное и индивидуальное наполняются и поддерживаются божественной Личностью.

Он одновременно и Существующий, и состояние существования. Мы называем состояние существования Безличным Брахманом, а Существующего — Личностным Брахманом.

Между ними нет никакой разницы, кроме игры нашего сознания. Потому что каждое безличное состояние зависит от проявленной или тайной Личности и может раскрыть Личность, которую оно удерживает и скрывает. А каждая Личность привязывается к себе и может погрузить себя в безличное существование.

Они могут это сделать, потому что Личность и Безличное — это просто разные состояния самосознания в одном Абсолютном Существе.

Философии и религии спорят о приоритете различных аспектов Бога, и разные йогины, риши и святые отдают предпочтение той или иной философии или религии.

Наше дело — не спорить о каком-либо из этих аспектов, а осознать и стать всеми из них, не следовать какому-либо аспекту, исключая остальные, но принять Бога во всех Его аспектах и за пределами аспектов.

Бог, сошедший в мир в различных формах, воплотил на этой земле ментальную и телесную форму, которую мы называем человечеством.

Он проявил в мире, через игру управляющей всем Души, с её собственной формирующей Волей или Шакти, определённый ритм существования, в котором Материя это низший уровень, а чистое существование — высший.

Ум и Жизнь стоят на Материи (Манас и Прана на Аннаме) и составляют нижнюю половину мироздания (апарардха).

Чистое сознание и чистое блаженство исходят из чистого Существования (Чит и Ананда из Сат) и это высшая половина мироздания.

Чистая идея (виджняна) — связующее звено между ними. Эти семь принципов или уровней существования —основа семиричного мира Пуран (Сатьялока, Тапас, Джана, Махар, Свар, Бхувар и Бхур[108]).

Нижняя полусфера при таком расположении сознания состоит из трёх вьяхрит[109] Вед: «Бхур, Бхувах, Свар».

Это состояния сознания, в которых принципы высшего мира выражаются или пытаются выразить себя в других условиях.

Чистые в своих домах, они в этой чужой стране подвержены искажённым, нечистым и нарушающим равновесие сочетаниям и действиям.

Конечная цель жизни — избавиться от испорченности, нечистоты и беспокойства и полностью выразить их в этих других условиях.

Ваша жизнь на этой земле — божественная поэма, которую вы переводите на земной язык, или музыкальная композиция, которую вы передаёте словами.

Существование в Сат — это единство во множественности, то, что рассматривает свою множественность, не теряясь и не запутываясь в ней, и множественность, которая знает себя как единое, не теряя при этом силы множественной игры во вселенной.

В условиях ума, жизни и тела рождается аханкара[110], и субъективная или объективная форма сознания ошибочно принимается за существующее само по себе существо, тело — за независимую реальность, а эго — за независимую личность.

Единое в нас теряется в своей множественности, и когда оно восстанавливает своё единство, ему трудно, из-за особенностей природы ума, сохранить свою игру множественности.

Поэтому, когда мы поглощены миром, мы теряем Бога в Себе. Когда мы ищем Бога, мы теряем Его в мире.

Наша задача — разрушить и растворить ментальное эго и вернуться к нашему божественному единству, не упустив при этом силы индивидуального и множественного существования во вселенной.

Сознание в Чит светлое, свободное, безграничное и действенное.

То, что оно осознаёт как Чит (Джнянашакти[111]), оно безошибочно исполняет как Тапас (Крияшакти[112]). Потому что Джнянашакти — это всего лишь стабильная и всесторонняя, а Крияшакти — лишь подвижная и интенсивная форма единого самоозарённого Сознательного Существа.

Это единая энергия сознательной силы Бога (Чит-Шакти для Сат-Пуруши).

Но в нижней полусфере, в условиях ума, жизни и тела, эта озарённость разделяется и разбивается на неровные лучи, свобода сдерживается эгоизмом и неравными формами, эффективность завуалирована неравномерной игрой сил.

Таким образом, у нас есть разные состояния — сознания, несознания и ложного сознания, знания, незнания и ложного знания, эффективной силы, инерции и неэффективной силы.

Наше дело — отказываться от нашей разделённой и неравной индивидуальной силы действия и мысли ради единой, неделимой универсальной Читшакти Кали.

Такой отказ нужен, чтобы заменить нашу эгоистическую деятельность игрой в нашем теле универсальной Кали и, таким образом, обменять слепоту и невежество на знание, а неэффективность человеческой силы на действенную божественную Силу.

Наслаждение в Ананде — чистое, несмешанное, единое и в то же время разнообразное.

В условиях ума, жизни и тела оно становится разделённым, ограниченным, запутанным и неверно направленным.

А из-за столкновений неравных сил и неравномерного распределения Ананды на него влияет двойственность позитивных и негативных движений — горя и радости, боли и удовольствия.

Наша задача — растворить эти двойственности, разрушив их причину, и погрузиться в океан божественного блаженства, единого, разнообразного, равномерно распределенного (сама[113]), которое получает удовольствие от всего и ни от чего не отшатывается с болью или мучением.

Короче говоря, нам нужно заменить двойственность единством, эгоизм — божественным сознанием, невежество — божественной мудростью, мысль — божественным знанием, слабость, борьбу и усилие — самоудовлетворённой божественной силой, боль и ложное удовольствие — божественным блаженством.

На языке Христа это называется низведением Царства Небесного на землю, или, на современном языке, осознанием и реализацией Бога в мире.

Человечество на Земле — это форма жизни, выбранная как раз для такого человеческого стремления и реализации божественного.

Все другие формы жизни либо не нуждаются в этом, либо обычно неспособны к этому, если не превратятся в человечество.

Таким образом, божественная полнота — единственная реальная цель человечества. Чтобы такая полнота могла реализоваться во всей расе, её нужно реализовать в отдельных людях.

Человечество — это ментальное существование в живом теле. Его основа — материя, его центр и инструмент — ум, его среда — жизнь.

Таково состояние среднего или естественного человечества.

В каждом человеке скрыты (авьякта[114]) четыре высших принципа.

Махас, чистая идеальность в виджняне, — это не вьяхрити[115], а источник вьяхрити, банк, из которого ментальные, витальные и телесные действия черпают своё большое и бесконечное богатство и превращают в мелкую монету низшего существования.

Виджняна, связующее звено между божественным состоянием и человеком-животным — это дверь для выхода человека в сверхприродное или божественное человечество.

Низший слой человечества тяготеет вниз, от ума к жизни и телу.

Средний слой человечество постоянно пребывает в уме, который ограничен и смотрит на жизнь и тело.

Верхний слой человечества поднимается вверх либо к идеализированному мышлению, либо к чистой идее, прямой истине знания и спонтанной истине существования.

Высший слой человечества поднимается до божественного блаженства, и с этого уровня либо поднимается ещё выше, к чистому Сат и Парабрахману, либо остаётся, чтобы сделать счастливыми более низшие слои, и поднять до божественности в себе и в других это человеческое существование.

Человек, обитающий в высшей или божественной, а в настоящее время, скрытой полусфере своего сознания, разорвавший завесу — настоящий сверхчеловек и последний продукт того идущего вперёд самопроявления Бога в мире, Духа из материи, которое теперь называется принципом эволюции.

Подняться к божественному существованию, силе, свету и блаженству и преобразовать в эту форму всё мирское существование — высшее стремление религии и глубокая практическая цель йоги.

Цель состоит в том, чтобы осознать Бога во вселенной, но это невозможно сделать без осознания Бога, превосходящего Вселенную.

II.
Парабрахман, Мукти
и мыслительная система человека

Парабрахман — это Абсолют, и поскольку Он — Абсолют, его нельзя свести к понятиям знания. В каком-то смысле, Бесконечное познать вы можете, но Абсолют — нет.

Всё, что есть в существовании или несуществовании это символы Абсолюта, созданного в самосознании (Чид-Атман).

Через Его символы можно познавать Абсолют, поскольку символы раскрывают его или намекают на него, но даже знание всей суммы символов не равносильно настоящему знанию Абсолюта.

Вы можете стать Парабрахманом. Но вы не можете знать Парабрахмана.

Стать Парабрахманом означает вернуться через осознание себя в Парабрахмана, потому что вы уже есть То, только вы спроецировали себя дальше в самосознании в его термины или символы, Пурушу и Пракрити, посредством которых вы поддерживаете вселенную.

Следовательно, чтобы стать Парабрахманом, лишённым элементов и символов, вы должны покинуть вселенную.

Став Парабрахманом, свободным от Своих символов Себя, вы не становитесь кем то иным, кем вы ранее не были, и вселенная не перестает двигаться. Это лишь означает, что Бог забирает из океана проявленного сознания один поток или движение Себя и возвращает в то, из чего произошло всё сознание.

Все те, кто выходит из сознания вселенной, не обязательно входят в Парабрахмана. Некоторые уходят в недифференцированную Природу (Авьякрита Пракрити), некоторые теряют себя в Боге, некоторые переходят в тёмное состояние нераспознавания вселенной (Асат[116], Шунья[117]), некоторые в озарённое состояние нераспознавания вселенной — в состояние Чистого Недифференцированного Атмана, Чистого Сат или Существования-Основы Вселенной, — некоторые во временное состояние глубокого сна (сушупти) в безличных принципах Ананды, Чит или Сат.

Всё это формы освобождения, и эго получает от Бога через Его Майю или Пракрити импульс к любой из них, к которой высший Пуруша решает направить его.

Тех, кого Он желает освободить, но оставить в мире, Он делает дживанмуктами[118] или снова посылает в качестве Своих вибхути[119]. Они соглашаются носить для божественных целей временную завесу авидьи[120], которая нисколько их не связывает и которую они очень легко могут разорвать или сбросить.

Поэтому страстное желание стать Парабрахманом — это своего рода озарённая иллюзия или саттвическая игра Майи. Потому что в действительности нет ни связанного, ни свободного, ни нуждающегося в освобождении, и всё есть лишь Лила Бога, игра проявления Парабрахмана.

Бог использует эту саттвическую Майю в людях с определённым эго, чтобы привлечь их вверх по линии Своей особой цели, и для этих эго это единственно правильный и возможный путь.

Но цель нашей йоги — стать Дживанмукти во вселенной. Не потому, что нам нужно освободиться или по какой-либо другой причине, а потому, что такова воля Бога в нас — мы должны жить освобождёнными в мире, а не освободившимися от мира.

Для совершенного знания и самореализации Дживанмукта должен стоять на пороге Парабрахмана, но не переступать порог.

Утверждение, которое он приносит с самого порога, состоит в том, что Это есть, и мы являемся Этим, но чем Это является, а чем не является, ни слова не могут описать, ни ум не может различить.

Парабрахмана, который — Абсолют, невозможно описать ни каким-либо именем, ни концепцией.

Это не Существование или Несуществование, а нечто, для которого Существование и Несуществование это первичные символы.

Это не Атман, и не не-Атман и не Майя. Это не Личность или Безличность, не Качество или Отсутствие Качеств, не Сознание или Не-Сознание, не Блаженство или Не-Блаженство, не Пуруша или Пракрити, ни бог, ни человек, ни животное, ни освобождение, ни рабство, но нечто, первичными или производными от которого являются все эти символы, общие или частные.

Тем не менее, когда мы говорим, что Парабрахман не является тем или этим, мы имеем в виду, что Он не может по своей сути ограничиваться тем или иным символом или любой суммой символов. В каком-то смысле Парабрахман — это всё, и всё это — Парабрахман. Нет ничего другого, чем всё это может быть.

Парабрахман, будучи Абсолютом, не подчиняется логике, поскольку логика применима только к определённому.

Будет бессмыслицой, если мы скажем, что Абсолют не может проявить определённое и, следовательно, вселенная ложь или не существует.

Сама природа Абсолюта такова, что мы не знаем, чем он является, а чем нет, что он может или не может делать.

У нас нет оснований предполагать, что есть что-то, что он не может сделать или что его Абсолютность ограничена каким-либо бессилием.

Мы можем иметь духовное переживание, что, выйдя за пределы всего остального, мы приходим к чему-то Абсолютному.

Мы можем иметь духовное переживание, что вселенная находится в природе проявления, исходящего как бы из Абсолюта.

Но все эти слова и фразы — всего лишь интеллектуальные термины, пытающиеся выразить невыразимое.

Нам нужно как можно лучше утверждать то, что видим, но мы не должны оспаривать то, что видят или утверждают другие.

Скорее нам нужно принять и в нашей собственной системе найти и объяснить то, что они видели и заявили.

Наш единственный спор — с теми, кто отрицает доверие к видению или свободу и ценность заявлений других. Мы не спорим с теми, кто довольствуется изложением своего собственного видения.

Философская или религиозная система — это всего лишь утверждение того устройства существования во вселенной, которое Бог открыл нам как состояние нашего существования.

Оно дано для того, чтобы уму было на что опираться, пока мы действуем в Пракрити. Но наше видение не обязательно должно быть точно таким же по устройству, как видение других, и форма мысли, которая соответствует нашему менталитету, не обязательно должна соответствовать менталитету, устроенному иначе.

Поэтому нашим интеллектуальным мировоззрением должны быть твёрдость без догматизма в нашей собственной системе и терпимость без слабости ко всем другим системам.

Вы встретите спорщиков, ставящих под сомнение вашу систему на том основании, что она не согласуется с той или иной Шастрой или тем или иным великим авторитетом, будь то философ, святой или Аватар.

Помните, что только осознание и опыт имеют существенное значение.

То, о чём рассуждал Шанкара или как Вивекананда интеллектуально представлял себе существование, или даже то, что утверждал Рамакришна, исходя из его многочисленных и разнообразных реализаций, будет ценным для вас только в той мере, в какой Бог побуждает вас принять и обновить это на своём собственном опыте.

Мнения мыслителей, святых и Аватаров следует воспринимать как намёки, а не как оковы.

Для вас важно то, что видели именно вы или что Бог в Своей универсальной личности, или безлично, или опять же лично в каком-то учителе, гуру или первопроходце пытается показать вам на пути Йоги.

III.
Парабрахман и Парапуруша

Бог или Пара Пуруша – это непроявленный и невыразимый Парабрахман, обращённый к определённому виду проявления или выражения, двумя вечными элементами — Атман и Джагати[121], Я и Вселенная.

Атман становится само-символом всех существований во вселенной. Точно так же и вселенная, когда она познана, превращает все свои символы в Атмана.

Бог, будучи Парабрахманом, Сам является Абсолютом, он не является ни Атманом, ни Майей, ни не-Атманом. Он ни Бытие, ни Небытие (Сат, Асат); ни становление, ни нестановление (Самбхути, Асамбхути); ни Качество, ни НеКачество (Сагуна, Ниргуна); ни Сознание, ни несознание (Чайтанья, Джада); ни Душа, ни Природа (Пуруша, Пракрити); ни Блаженство, ни не-Блаженство; ни человек, ни бог, ни животное.

Он за пределами всего этого, Он поддерживает и содержит всё это. Он существует в Себе как в мире, и становится всем этим.

Единственное отличие между Парабрахманом и Парапурушей в том, что мы думаем о первом как о чём-то за пределами нашего вселенского существования, на самом деле выраженном здесь, но всё ещё невыразимом, а о втором — как о чём-то, что приближается к нашему вселенскому существованию, невыразимо, но всё же выражено здесь.

Это как если бы, читая перевод «Рамаяны» или «Илиады» Гомера, мы смотрели бы на оригинал как на нечто неприступное, что ни один переводчик не может понять и говорили бы: «Это не Рамайана», «Это не Илиада».

И тем не менее, глядя на сравнительную адекватность выражений, которым удаётся уловить что-то от первоначального духа и намерения оригинала, мы бы говорили: «Это Гомер», «Это Валмеки».

Нет никакой другой разницы, кроме точки зрения. Упанишады говорят об Абсолютном Парабрахмане как о Тат. И они говорят Сат, когда речь заходит об Абсолютном Парапуруше.

Эволюционная цель Йоги

В Катха Упанишаде встречается одна из тех мощных и наполненных смыслом фраз, вмещающих в одной точке словесного пространства целый мир значений, которыми густо засеяны Упанишады.

Його хи прабхавапьяяу. Потому что Йога — это начало и конец вещей.

В Пуранах значение этой фразы подчёркнуто и развито. При помощи Йоги Бог сотворил мир, при помощи Йоги Он в конце концов втянет его в Себя.

Но кроме первоначального творения и растворения вселенной в конце, все великие изменения вещей, творения, эволюции и разрушения происходят в результате основного процесса йоги, тапасьи.

С этой древней точки зрения йога это эффективное, возможно, существенное и реальное, управляющее движение самой Природы во всех её процессах.

Если это так в общих действиях Природы, если, другими словами, божественное Знание и божественная Воля в вещах, ставя себя в связь с объектами, являются истинной причиной всей силы и эффективности, значит то же самое правило должно действовать и в деятельности человека.

В особенности это правило должно быть связано со всеми сознательными и волевыми процессами психологической дисциплины — как мы их называем —системами Йоги.

Йога на самом деле может быть ни чем иным, как завершённым и самоосознающимм естественным процессом, нужным для быстрого воздействия на объекты, воздействия, которое обычное естественное движение реализует медленно, в запоздалом темпе вековой или даже тысячелетней эволюции.

И здесь есть очевидная разница. Цель, поставленная перед нами в Йоге, — это Бог. Цель Природы — создать сверхприроду. Однако, эти две цели составляют одно целое, одно намерение.

Бог и сверхприрода — всего лишь, одна из них реальная, а другая — формальная, две стороны той единой недосягаемой реализации, к которой, в своём восхождении, направлен наш человеческий путь.

Йога для человека — это восходящая работа Природы, освобождённой от медленной эволюции и длительных повторений, осознающей себя в божественном или человеческом знании.

Бог — это То, что есть Всё, и в то же время превосходит и Всё, и за пределами Всего. В существовании нет ничего, что не было бы Богом, но Бог не является ни суммой существования, ни чем-либо в этой сумме, кроме как символически, в образе Своего собственного сознания.

Другими словами, всё, что существует по отдельности, это частичные символы, а вся сумма существования это общий символ, который пытается перевести непереводимое существование Бога в термины мирового сознания.

Целью является попытка, а не успех. В тот момент, когда эта попытка удаётся, этот символ перестаёт быть самим собой и становится тем непереводимым чем-то, из чего он произошёл — Богом.

Ни один символ не предназначен для идеального выражения Бога, даже самый высокий. Но у высших символов есть привилегия потерять в Нём свою отдельную определённость, перестать быть символами и стать в сознании тем, что символизируется.

Человечество является таким символом или подобием Бога. Мы созданы, говоря библейским языком, по Его образу и подобию.

И под этим подразумевается не формальный образ, а образ Его существа и личности. Мы принадлежим к сущности Его божественности и качеству Его божественности. Мы сформированы по образцу и несём на себе печать божественного существа и божественного знания.

Во всём, что существует феноменально, или, как я предпочитаю говорить, углубляясь в природу вещей, символически, есть две части бытия — вещь в себе и символ, Я и Природа, рез (вещь, которая есть) и фактум. (вещь, которая сделана или создана), неизменное существование и изменчивое становление, то, что для него сверхъестественно, и то, что естественно.

В каждом состоянии существования есть некая сила, которая заставляет его превзойти себя.

Материя движется к тому, чтобы стать Жизнью, Жизнь трудится, чтобы стать Умом, Ум стремится стать идеальной Истиной, а Истина поднимается к тому, чтобы стать божественным и бесконечным Духом.

Причина в том, что каждый символ, будучи частичным выражением Бога, стремится стать своей полной реальностью. Он старается стать самим собой, превосходя своё видимое «я».

То, что создано притягивается к тому, что уже существует, становление тянется к существованию, естественное к сверхъестественному, символ к вещи-в-себе, Природа к Богу.

Таким образом, движение вверх это средство самореализации в этом мире. Но не обязательно для всех объектов.

Потому что есть три состояния для всех изменчивых существований: восхождение, остановившееся состояние и падение вниз.

Природа в своих низших состояниях действительно движется вверх в своей массе, но ищет окончательного спасения лишь для ограниченного числа своих индивидуумов.

Не каждая форма материи организует жизнь, хотя каждая форма материи наполнена духом жизни и полна настойчивой потребности в освобождении и самопроявлении.

Не каждая форма жизни организует ум, хотя во всех формах жизни ум есть и настойчиво ищет своего выхода и самовыражения.

Не каждое ментальное существо способно организовать жизнь идеальной истины, хотя в каждом ментальном существе, в собаке, обезьяне и черве не в меньшей степени, чем в человеке, заключённый в тюрьму дух истины и знания ищет выхода и самовыражения.

Природа в каждом реализованном состоянии своего строения стремится прежде всего обеспечить естественное существование своих созданий в этом состоянии.

Только после того, как эта основная цель достигнута, она пытается через самых приспособленных из них уйти от своих творений, разрушить то, что она построила, и прийти к чему-то за пределами.

Только достигнув человека, она приходит к такому типу существа, каждый индивидуум которого по сути способен осознать в себе не только естественное, но и сверхъестественное. И даже это верно с поправками, с оговорками. Но об этом лучше будет поговорить подробнее в другой связи.

Тем не менее, остаётся верным, что движение вверх — главное движение Природы.

Остановившееся состояние — это низшее достижение, а если оно совершенное, то это временное совершенство. Тогда это совершенство в сфере борьбы и в стиле преходящих форм, воплощение в царствах Ашаная Мритью, Голода, который смерть[122], Голода, который творит и питается своими творениями.

Движение вверх — это то, что ведёт через смерть к бессмертию и реализует на этой земле тела блаженное и сияющее Царство Небесное.

Падение вниз — это разрушение, Ад, великая погибель, махати винаштих. Это три гати, или конечные состояния становления, указанные в Гите: уттама, мадхьяма и адхама, высшее, среднее и низшее, предлагаемые на выбор человечеству.

Выбор за каждым из нас. Потому что, согласно нашему выбору, Бог будет осуществлять Себя в нас — ради временного человеческого удовлетворения, ради божественного совершенства или ради разложения нашей человеческой природы в плодотворные отходы Природы.

Таким образом, всякая природа это шаг к какой-то сверхприроде, к чему-то естественному для себя, но сверхъестественному для того, что ниже.

Жизнь сверхъестественна по отношению к Материи, Ум — по отношению к Жизни, Идеальное Существование — по отношению к Уму, Бесконечный Дух — по отношению к идеальному существованию.

Поэтому нам нужно принять сверхъестественное как свою цель. Потому что склонность нашей природы к сверхприроде прямо над ней — это приказ Мировой Силы, которому нужно подчиняться, а не восставать против него или не доверять ему.

Именно здесь Вера имеет свое значение, а Религия, если она не испорчена, — свою неоценимую пользу. Потому что наш природный ум стремится жить в своей природе и к сверхприроде относится скептически.

Вера и религия были условиями Всезнающей Энергии, призванными приучить естественного и просто ментального человека к побуждениям идеальной души внутри него, которая даже сейчас стремится вырваться из сумерек в свет, из поиска наощупь к истине, из ощущений и рассуждений в видение и прямое переживание.

Восходящая тенденция нам навязана, и мы не можем ей постоянно сопротивляться. В какой-то момент Бог положит на нас свою руку и заставит подняться по этому крутому склону, столь трудному для нашего упорствующего в своих заблуждениях шага.

Потому что так же верно, как животное развивается, двигаясь к человеку, и в своих наиболее гибких типах достигает своего рода человечности, так же верно, как когда-то появились обезьяна и муравей, за которыми должен был последовать человек, так же верно и то, что человек развивается по направлению к божеству в своих наиболее способных типах.

И эти типы людей всё ближе и ближе приближаются к божеству, достигают своего рода божества, и поэтому, несомненно, гений и святой, появившись в человеке, неизбежно развивают в себе и из себя сверхчеловека, сиддха пурушу[123].

Для такого вывода не нужна ни пророческая сила, ни откровение. Это неизбежное следствие предыдущих демонстраций, разработанных для нас в огромной лаборатории Природы.

Нам нужно превзойти Природу, стать сверхприродой. Но из того, что я сказал, следует, что это нужно делать воспользовавшись преимуществами чего-то, что всё ещё заключено в самой Природе, и следуя некой линии, которую Природа пытается открыть нам, а нам нужно её продолжить.

Если мы поддаёмся нашей обычной природе, мы отпадаем и от самой Природы, и от Бога. Если мы выходим за пределы Природы, мы сразу удовлетворяем её самый сильный импульс, реализуем всё её возможности и поднимаемся к Богу.

Человек сначала соприкасается с божественным, а потом становится божественным.

Но есть те, кто стремятся убить Природу, чтобы стать Высшим Я. Пойдем за ними? Нет, каким бы великим и возвышенным ни был их путь, каким бы внушающим уважение и ослепительным бы не было их стремление, потому что не это замысел Бога для человечества и, следовательно, не это наша истинная дхарма.

Пусть кто-нибудь скажет, если хочет, что мы сделали меньший выбор. Мы ответим на языке Гиты: «Срейан свадхармо вигуно»: «Лучше закон нашего собственного существа, даже если он ниже, потому что слишком опасен более высокий закон другого существования».

Подчиняться воле Бога в нас, безусловно, даёт больше блаженства, и, возможно, даже более божественно, чем подниматься к суровым высотам Адвайтина и невыразимому самоугасанию в неопределимом Существовании.

Нам достаточно объятий Кришны и славы всемогущей груди Кали. Нам нужно превзойти Природу и овладеть ею, а не убивать её.

В любом случае, что бы ни выбирали исключительные личности, мы ищем общий путь высшего достижения человечества, — потому что я не предлагаю вам в Йоге индивидуальный путь, при котором вы не заботитесь об остальном человечестве, — и здесь не может быть никаких сомнений и колебаний.

Ни преувеличения духовности, ни преувеличения материализма — не наши настоящие пути.

Любое общее движение нашего человечества, где оно отрицает Природу, каким бы религиозным, возвышенным или строгим оно бы не было, какой бы ослепительной чистоты или лёгкости, было и всегда будет обречено на неудачу, болезненное разочарование, крушение иллюзий или искажение.

Потому что по своей природе для массы человечества такое движение — преходящий импульс преувеличения. Потому что это противоречит условию Бога для нас, которыё установил Природу как обязательный элемент для Его самореализации во вселенной, а нас самих — как высшие инструменты и помощники данной божественной реализации себя на этой земле.

Каждое движение человечества, которое предлагает нам оставаться довольными нашей обычной Природой, жить на земле, перестать стремиться к эмпиреям внутри нас, предпочитая жить, словно животные, смотрящие в наше смертное будущее перед нами, и вниз, на землю, которую мы возделываем, а не вверх на Бога и наше непостижимое совершенство, было и всегда будет обречено на усталость, окаменение и угасание или на быструю и бурную сверхъестественную реакцию.

Потому что для массы людей такое движение тоже временный импульс преувеличения и потому что это противоречит намерению Бога в нас, которое вошло и тайно обитает в нашей Природе, принуждает нас к Нему неясным, инстинктивным и всепоглощающим влечением.

Материалистические движения ещё более неестественны и ненормальны, чем аскетические и негативные религии и философии. Потому что те хотя бы ведут нас вверх, хотя и слишком быстро и далеко для нашего человечества. Материалист же, под предлогом возвращения нас к Природе, полностью уводит нас от неё.

Он забывает, или не видит, что Природа — это лишь феноменально Природа, а на самом деле она — Бог.

Божественный элемент в ней — это то, чем она наиболее чиста и действительно является. Всё остальное — лишь условие, процесс и стадия во всём, постепенно развивающемся, откровении тайной божественности.

Он также забывает, что Природа находится в процессе развития, а не уже достигла своего развития, и то, чем мы являемся сейчас, никогда не может быть показателем того, чем мы станем в будущем.

Сверхъестественное по самой логике вещей должно быть концом и целью её движения.

Поэтому не попасть в ловушку, опутанными и связанными Природой, а с другой стороны, не злиться на неё и не разрушать её — это первое, чему мы должны научиться, если хотим стать настоящими йогами и уверенно продвигаться к нашему божественному. совершенству.

Все существа, даже мудрецы, следуют своей природе, и какая им польза от принуждения и истязаний? Пракритим йанти бхутани, ниграхах ким каришьяти[124]? И все это так бесполезно!

Вы чувствуете себя связанным ею и жаждете освобождения? Только в её руке ключ, который разомкнёт ваши оковы.

Стоит ли она между вами и Господом? Она — Сита. Помолись ей, она отойдёт в сторону и покажет Его тебе. Но позвольте себе не разлучать Ситу и Раму, забрасывать её в какую-нибудь далекую Ланку под охраной гигантских самоистязаний, чтобы вы могли иметь Раму при себе в Айодхье.

Боритесь с Кали, если хотите, она любит хороших борцов. Но не боритесь с ней без любви или хотя бы боритесь просто без отвращения и ненависти. Потому что её недовольство ужасно, и хотя она любит асуров, она уничтожает их.

Лучше идите за ней и под её защитой, идите с правильным пониманием её, и с настоящей непоколебимой Волей. И тогда она будет вести вас любыми кругами, но верно и самым мудрым путём к Всеблаженной Личности и Невыразимому Присутствию.

Природа — это Сила Самого Бога, ведущая эти множества существ через ночь, пустыню и участки с врагами к тайному и обещанному наследию.

Таким образом, сверхприрода во всех отношениях наша цель в Йоге. Наша цель — оставаясь по-прежнему естественными для мира, превзойти Природу внутренне, чтобы как внутренне, так и внешне мы могли владеть ею и наслаждаться ею свободно и властно, сваратом[125] и самратом[126].

Наша цель — оставаясь по-прежнему символом в мире существ-символов, достичь через символ того, что символизируется, реализовать символ.

Наша цель — оставаться по-прежнему образом человечества, человеком среди людей, живым телом среди живых тел, ману, ментальными существами, обитающими в этой живой материи среди других воплощённых ментальных существ.

Наша цель — будучи и оставаясь в наших внешних частях всем тем, чем мы, по-видимому, являемся, превзойти это и стать в теле тем, чем мы являемся на самом деле в тайном «я» — Богом, духом, высшим и бесконечным существом, чистым Блаженством божественной радости, чистой Силой божественного действия, чистым Светом божественного знания.

Вся наша наблюдаемая жизнь имеет лишь символическую ценность, и хороша и необходима как становление.

Но всякое становление обладает существом для своей цели и реализации, и Бог — это единственное существо. Стать божественными в природе мира и в символе человечества — это то совершенство, ради которого мы были сотворены.

Полнота Йоги — в состоянии

Нам нужно превзойти свой человеческий уровень и стать божественными.

Но если мы хотим это сделать, нам нужно сначала обрести Бога, поскольку человеческое эго — низший и несовершенный элемент нашего существа, а Бог — высший и совершенный элемент.

Он — обладатель нашей сверхприроды, и без Его разрешения не может быть эффективного подъёма.

Конечное не может стать бесконечным, если оно не осознает свою тайную бесконечность и не будет привлечено ею или к ней.

И символическое существо, если оно не увидит, не полюбит и не начнёт искать Реальное Существо в себе самом, не сможет преодолеть своими собственными силами пределы своей видимой природы.

Человек — частичное становление, и эта частичность закреплена в природе символа, которым он стал. Только прикосновение к тому, что является всем становлением и превосходит все становления, может освободить его от рабства собственной ограниченной Природы.

Бог – это То, что есть Всё и превосходит Всё. Поэтому только знание, любовь и обладание Богом могут сделать нас свободными.

Только Тот, Кто превосходит всё, может позволить нам превзойти самих себя. Только Тот, Кто универсален, может вывести нас из нашего ограниченного частичного существования.

И это обстоятельство оправдывает ту великую и нерушимую силу Природы, которую несправедливо и иррационально презирал рационализм — Религию.

Я говорю именно о религии — не о вероучении, церкви или теологии, потому что все они скорее формы религиозности, чем её суть, или, как правило, действие религии.

Я говорю об личной и интимной религии, предмете темперамента, духа и жизни, а не о взглядах и формальных действиях, которые страстно и всепоглощающе влекут человека к его собственному видению Всевышнего или его собственной идее чего-то более высокого, чем он сам, чему он должен следовать или стать.

Без пылкого поклонения Всевышнему в сердце, без сильного стремления к Нему в воле или неистовой жажды Его в характере, у нас не может быть побуждения быть чем-то иным, чем мы сами, или силы сделать что-то настолько трудное, как выход за пределы нашей собственной укоренившейся человеческой природы.

Пророки говорили, и Аватары всегда спускались с единственной целью: призвать нас к Богу, вдохновить нас на этот великий призыв, используя наши восходящие энергии, или же подготовить в мире что-то, что поможет приблизить человечество к цели его трудного восходящего пути.

На первый взгляд может показаться, что в этих религиозных терминах или религиозном духе нет необходимости.

Если цель в том, чтобы стать чем-то выше человека, развить из нас сверхчеловека, как человек развился из обезьяны (если это утверждение о развитии действительно верно), как обезьяна развилась из низших животных форм, как эти формы снова происходят из моллюсков и протоплазмы, медуз или растительных животных, и так до конца серии, тогда какая нужда в чём-либо, кроме тренировки, желательно самой разумной и научной тренировки наших ментальных, моральных и физических энергий, пока они не достигнут точки, где они будут преобразованы психической химией Природы в грядущий высший тип?

Но на самом деле проблема не так проста. В основе этого скептического вопроса скрываются три ошибки.

Мы ошибаемся в природе операции, которую нужно выполнить, мы ошибаемся в природе силы и процесса, который её осуществляет, мы ошибаемся в природе вещи, которая использует эту силу и реализует процесс.

Природа не предлагает человеку разработать более высокую ментальную, моральную и физическую разновидность нашего типа в форме нынешнего человеческого существа — символа, которым мы являемся.

Она предлагает полностью разрушить этот общий тип, чтобы перейти к новому символическому существу, которое будет сверхъестественным для представления нынешнего человека так же, как нынешний человек сверхъестественен для животного, находящегося под ним.

Сомнительно, чтобы в чисто человеческой форме Природа могла бы пойти гораздо дальше, чем она зашла в настоящее время.

Сомнительно, что она может, например, создать более высокий ментальный тип, чем Ньютон, Шекспир, Цезарь или Наполеон, более высокий моральный тип, чем Будда, Христос или Святой Франциск, более высокий физический тип, чем греческий спортсмен, или, если привести современные примеры, Сандов[127] или Рамамурти[128].

Она может стремиться к лучшему сочетанию ментальной и моральной или моральной, ментальной и физической энергий. Но сможет ли она создать что-нибудь намного выше уровня Конфуция или Сократа?

Более вероятно и кажется правдой, что Природа стремится в этой области обобщить более высокий уровень и лучшую комбинацию.

Нам также не нужно верить, что даже здесь её цель — вывести всех людей на один уровень. Потому что это можно сделать только через выравнивание по низшему уровню.

Нет ничего в Природе, что было бы свободно от неравенства, за исключением самых низких и наименее развитых форм.

Чем выше приложенные усилия, чем богаче наделён организм вида, тем больше вероятность неравенства.

В таком высоком и развитом природном движении, как Человек, возможность равенства индивидуальных возможностей, равенства природных сил и достижений — химера.

Распространение энергий или увеличение материальных ресурсов никак не повлияет на уровень достижений природы.

Все накопленные открытия и разнообразная информация современного ученого не сделают его по уму выше Аристотеля или Сократа. У него нет ни более острого ума, ни большей ментальной силы.

Вся разнообразная деятельность современной филантропии не создаст более великого морального типа, чем Будда или Святой Франциск.

Изобретение автомобиля не компенсирует утраченную быстроту и выносливость, а гимнастика не восстановит физические возможности негра или американского индейца.

Таким образом, мы видим пределы возможностей Природы в человеческом символе, зафиксированные характером самого символа и сознаваемые ею в её стремлениях.

До сих пор остаётся вопросом, является ли в этих пределах главной заботой Природы исчерпать возможности человеческого символа.

Это, скорее, забота человека и, следовательно, направление действий Природы, когда человеческий интеллект мешает её нормальному развитию.

Предоставленная самой себе и даже использующая человеческое вмешательство, Природа, кажется, склонна скорее сломать шаблон, чем усовершенствовать его.

Правда, такое происходит только в её более продвинутых индивидуальностях, и более смелых движениях, и с должным учетом безопасности общего человеческого типа, но это всегда её метод, когда она хочет перейти к новому символу, не разрушая предшествующий вид.

Чем более цивилизованным становится человек, тем больше она изводит его моральными отклонениями, крайностями порока и добродетели, и мешаниной в самом понятии порока и добродетели.

Чем сильнее у человека развивается интеллект, чем больше он настаивает на рациональности как на своём высшем свойстве, тем больше Природа становится неудовлетворенной и требует от него развивать свои инстинкты и интуицию.

Чем сильнее он стремится к здоровью и гигиене, тем больше она умножает болезни и безумия ума и тела.

Вот он одержал победу над сверхъестественным, приковал её к материальному, человеческому и рациональному. Она сразу же яростно взрывается немыслимыми возрождениями прежнего и гигантскими сверхъестественными явлениями.

Какую бы работу она ни намеревалась сделать, ограниченный человеческий разум не сможет помешать ей в этом.

Всем своим огромным существом она чувствует пульсацию сверхъестественной силы, действие и стремление знания, превосходящего материальный разум.

Она вырывается, следовательно, она принуждает, она настаивает. Повсюду мы видим её стремление разрушить созданный ею ментальный, моральный и физический тип и выйти за его пределы к каким-то новым процессам, ещё не ясно распознанным.

Она намеренно атакует хорошее здоровье и равновесие нашего нормального типа интеллектуальности, морали и физического существа.

У неё также мания гигантизма. Колоссальные конструкции, огромные комбинации, гигантские высоты и скорости, необъятные мечты и амбиции вырисовываются повсюду, одни более ясно, другие более смутно.

Неспособная пока заставить исполнять свою волю в отдельных людях, она работает с массами. Неспособная пока работать в уме, она работает с материальными формами и изобретениями.

Неспособная влиять на реальность она влияет на надежды и мечты.

Неспособная воспроизводить или производить Наполеонов и супер-Наполеонов, она обобщает более широкий диапазон человеческих способностей, из которых им будет потом легче возникнуть, а пока, вместо этого она создает Дредноуты и Супердредноуты, Тресты и гигантские объединения, изобилующие изобретениями, разрушающие расстояния.

Кажется, что она разъярена и жаждет растоптать на куски ограничения пространства и времени, которые она же сама и создала.

Словно указывая пальцем на то, что она задумала, она накопила признаки этого процесса разрушения и перестройки в феномене гениальности.

Сейчас общеизвестно, что гений редко появляется среди людей без присмотра, не подготовленный или не сопровождаемый аномалиями в индивидуальном теле, жизненной силе и уме — дегенерацией, безумием или дефектом наследственности, которая вызывает безумие, и даже расстройством и сверхнормальностью в той человеческой среде, где он появляется.

Если на этом основании поспешить и сделать блестящее обобщение, то мы приходим к парадоксальному выводу, что гений сам по себе — болезненное явление безумия или вырождения.

Истинное объяснение достаточно ясно. Чтобы утвердить гениальность в человеческой системе, Природа вынуждена нарушить и частично испортить нормальность этой системы, потому что она вводит в неё чуждый элемент. Элемент чуждый, поскольку он превосходит тот тип, который она обогащает.

Гений — это не совершенная эволюция нового божественного элемента. Это только начало или, в лучшем случае, приближение в определённых направлениях.

Такая работа идёт прерывисто и неуверенно, среди огромной массы плохо упорядоченного человеческого менталитета, жизненной нервозности, физической животности.

То, что связано с гениальностью, само по себе божественно, и только небожественна форма, в которой оно действует. И оно в большей или меньшей степени разрушено и перепахано неусвоенной до конца силой, действующей в такой форме.

Иногда в божественном злоумышленнике есть элемент, который возлагает руку на форму и поддерживает её, так что она вообще не разрушится и не испортится. А если и происходит нарушение, то оно лёгкое и незначительное. Такой элемент был у Цезаря, у Шекспира, у Гёте.

Иногда появляется также сила, к которой мы уже не можем применить описание гениальности, не будучи безнадежно неадекватными в нашей терминологии.

Тогда те, у кого есть глаза, чтобы видеть, склоняют головы и признают Аватара[129]. Потому что часто работа Аватара уже типизирует, частично или полностью, то, что Природа ещё не произвела в массе или даже в индивидууме, чтобы его уход мог запечатлеть это в материальном эфире, в котором мы живём.

Но что это за тип, который рождает великая Мать? Какое рождение придёт из криков и мук этой продолжительной и могучей беременности?

Можно сказать, высший тип человечества. Но чтобы понять, о чём мы говорим, мы должны сначала ясно увидеть, что такое человечество, которое она стремится превзойти.

Человеческий символ, тот тип, которым мы сейчас являемся, — это ментальное существо с ментальным эго, всегда работающее в витальной оболочке при помощи ума, но над материей, в материи и через материю.

Его высшие действия ограничены низшими инструментами. Основа его ума эгоистична, чувственна и определяется опытом и окружающей средой, поэтому его знание охватывает более широкие или узкие круги в фиксированном и скудном диапазоне.

Его моральный темперамент и действия столь же эгоистичны, чувственны, основаны на опыте и определяются окружающей средой.

По этой причине его характер в равной степени связан и с грехом, и с добродетелью, и все попытки радикально морализировать расу в пределах её эгоистической природы были и обязательно должны, несмотря на отдельные частичные изменения, заканчиваться общим провалом.

Человек это не только смешанный, но и запутанный тип: тело и жизненная сила вмешиваются в ум, а ум и сам затрудняет работу тела и витала, и наоборот, они затрудняют работу ума.

Его поиск знания, основанный на чувственном контакте, подобен поиску человека в ночном лесу. Он знакомится с окружающей средой, прикасаясь к ней, сталкиваясь с ней или спотыкаясь о нее.

И хотя ему дан ненадёжный свет разума, который частично исправляет эту неспособность, тем не менее, поскольку разум также должен начинать с чувств, а они —постоянно фальсифицируют смысл, то рациональное познание не только ограничено, но и преследуется огромными неясностями и неопределённостями даже в том, что, как ему кажется, оно усвоило.

Он добывает несколько цветков истины, копаясь в колючей изгороди сомнений и ошибок.

Действия этого типа похожи на то, как человек продирается через дебри, когда он с оптимизмом, но измученный, спотыкаясь пробирается вперёд через нетерпеливые неудачи к частичным и временным успехам.

Неизмеримо превосходящий всё остальное, что когда-либо создала Природа, этот тип, тем не менее, настолько отягощен недостатками, что, если бы было невозможно сломать его шаблон и идти дальше, было бы много оправданий для тех пессимистических философий, которые отчаиваются в Жизни и видят в Воле отказа от Жизни единственную дверь для бегства, не допуская других путей спасения.

Но Природа — это воля Всезнающего Бога и она не замышляет довести мира до абсурда.

Она знает свою цель, она знает, что человек, какой он есть сейчас, это лишь переходный тип. И, насколько она может последовательно поддерживать выживание этого типа, она стремится к тому, что она видела в вечном знании Бога как стоящее за его пределами.

От его эго она движется к универсальному сознанию, от его ограничений к свободному движению в бесконечности, от его сумеречного и ищущего ощупью ума к прямому, озаряемому солнцем видению вещей, от его безвыходного конфликта между пороком и добродетелью к спонтанно сохраняющемуся движению по назначенному Богом пути

От его нарушаемого и осаждаемого и горестями действия она движется к радостной и свободной деятельности, от этой запутанной борьбы наших членов она движется к очищенному, распутанному и гармоничному сочетанию.

От его направленного на материальное мышления она движется к идеализированной и просветлённой жизни, телу и уму.

Она движется от символа к реальности, от человека, отделённого от Бога, к человеку в Боге и Богу в человеке.

Короче говоря, как она успешно стремилась от материи к жизни, от жизни к уму и ментальному эго, так она стремится, и с предопределённым успехом, к элементу за пределами ума, виджняне индусов, самоозарённой идее или «я» Истины, ныне скрытой и сверхсознательной в человеке и в мире, поскольку жизнь всегда была сокрыта в материи, а разум в жизни.

Что такое виджняна, нам ещё предстоит увидеть, но благодаря ей она знает, что может устойчиво удержать тот высший элемент из всех, который является реальностью всех символов, в Духе, в Сатчитананде.

Цель Природы совпадает с целью Йоги. Йога, как и Природа, на своих вершинах, стремится разрушить эту форму, форму эго, форму жизненного тела, зависящего от ума и ума зависящего от материи, чтобы достичь идеального действия, идеальной истины и бесконечной свободы в нашем духовном существе.

Чтобы достичь столь огромной цели, необходимо пользоваться великими и опасными процессами.

Тем, кто стремился пойти по этому пути или открывал новые пути к цели, приходилось бросать вызов как возможности часто случающейся потери рассудка, потери жизни и здоровья или распада нравственного существа.

Их нельзя жалеть или презирать, даже когда они терпят неудачу. Скорее, они являются мучениками ради прогресса человечества, причём, гораздо большими мучениками, чем заблудившийся мореплаватель или учёный, погибший от опасностей своего исследования.

Они сознательно готовят высочайшее возможное достижение, к которому инстинктивно и бессознательно движется остальное человечество.

Мы можем даже сказать, что йога — это определённое средство, которое Природа держит в резерве для достижения своей цели, когда она завершит свой долгий труд по развитию хотя бы части человечества, по своему характеру соответствующей усилиям, и интеллектуально, морально и физически подготовленной к успеху.

Природа движется к сверхприроде, Йога движется к Богу. Мировой импульс и человеческое стремление — это одно движение и одно и то же путешествие.

Природа

Если природа операции, которую необходимо совершить, такова, что это не совершенствование нынешней человеческой формы, а разрушение её для перехода к более высокому типу, то какова же тогда сила и процесс, который её осуществляет? Что это за Природа, о которой мы так бегло говорим?[130]

Мы обычно говорим о ней, как если бы она была чем-то могущественным и сознательным, живущим и планирующим.

Мы приписываем ей цель, мудрость для достижения этой цели и силу для достижения того, что она преследует.

Оправдан ли наш язык реалиями вселенной, или это просто наша закоренелая привычка применять человеческие образы к нечеловеческим вещам и работу разума к неразумным процессам?

К процессам, которые происходят правильно, потому что они должны так происходить, а не потому, что они хотят и производят это великолепную упорядоченную вселенную при помощи какой-то тупой, слепой и грубой необходимостью, с непостижимыми для разумных существ происхождением и природой?

Если так, то эта слепая грубая сила создала нечто более высокое, чем она сама, нечто, что не существовало заранее задуманное в её лоне и никоим образом не принадлежало ей.

Мы не можем понять, что такое бытие и Природа, не потому, что мы ещё слишком малы и ограничены, а потому, что мы слишком выше бытия и Природы.

Наш интеллект — это озарённая причуда во тьме, из которой он был невозможным образом создан, поскольку ничто в этой тьме не подтверждало себя как причина его создания.

Если бы ум не был присущ грубой материи (а в этом случае материя груба только по внешним проявлениям), то для материи было бы невозможным произвести ум.

Но поскольку такое предположение приводит нас к невозможному, оно не может быть истиной. Иначе мы должны предположить, что если материя груба, то и ум тоже груб.

Интеллект — это иллюзия. Нет ничего, кроме потрясения материальных воздействий, создающих вибрации и реакций материи, которые трансформируются в явление интеллекта.

Знание — это всего лишь отношение между одной материей и другой, и по своей сути не отличается и не превосходит столкновение атомов друг с другом или физическое столкновение двух быков на лугу.

Задействованные материальные агенты и возникающие явления различны, и поэтому мы не называем откат одного рогатого лба от другого актом знания или интеллекта, но происходит, по сути, то же самое.

Сам по себе интеллект инертен, механичен и является просто физиологическим результатом физиологического движения и не содержит в себе ничего психического или ментального в проверенном временем смысле слов «душа» и «ум».

Это точка зрения современного научного рационализма, изложенная, правда, на ином языке, чем язык учёных, и поданная так, чтобы выявить её логические следствия и скрытый смысл, но, тем не менее, по сути, это современная теория Вселенной.

С этой точки зрения природа вещи состоит из её составляющих элементов, свойств этой композиции, и законов действия, определяемых этими свойствами.

Например, железо состоит из определённых элементарных веществ, обладает вследствие своего состава известными свойствами, такими как твёрдость и т. д., и при данных обстоятельствах будет действовать неизменным образом в результате своих свойств.

Применяя этот анализ в более широком масштабе, мы видим Вселенную как совокупность определённых грубых сил, действующих в конкретных материальных субстанциях, обладающих в себе и в этих субстанциях некоторыми первичными и вторичными, общими и частными свойствами. Сил, действующих в результате некоторых постоянных тенденций и фиксированных процессов, которые мы называем, пользуясь человеческими образами, Законами Природы.

Такова Природа. При тщательном анализе выясняется, что она представляет собой игру двух сущностей: Силы и Материи. Но когда-нибудь будет доказано, что эти двое, если унитарный взгляд на Вселенную верен, представляют собой только одну сущность, либо только Материю, либо только Силу.

Даже если мы примем этот современный взгляд на Вселенную, который, как не опасно было бы предсказывать, исчезнет в течение столетия в более широком синтезе, то всё равно есть что сказать о наличии или отсутствии интеллекта в Природе.

Из чего же всё-таки состоит интеллект, каков его состав, свойства, законы? Что в данном случае представляет собой человеческий интеллект, единственный вид интеллекта, который мы в состоянии изучить изнутри и, следовательно, понять?

Интеллект человека отмечен тремя качествами или процессами: способностью и процессом адаптации к цели, способностью и процессом различения воздействий на его чувства, а также способностью и процессом ментально сознательного понимания.

Если кратко подытожить, человеческий интеллект целенаправленный, различающий и ментально сознательный.

О других существах, кроме людей, о животных, деревьях, металлах, силах мы ничего не можем сказать изнутри, мы можем только заключить об отсутствии или наличии этих элементов сознания на основе свидетельств, собранных внешним наблюдением.

Не имея внутренних свидетельств, мы не можем с уверенностью сказать, что дерево не является умом, заключённым в материю и неспособным выражать себя в тех средствах, которые имеются в его распоряжении.

Мы не можем сказать, что оно не испытывает реакций удовольствия и боли. Но из внешних данных мы заключаем обратное.

Наш отрицательный вывод вероятен, но не бесспорен. Он само по себе может оказаться отрицательным в будущем развитии знаний.

Но всё же, принимая доказательства в их нынешнем виде, к каким фактам мы на самом деле приходим в этом сравнении разумной и неразумной Природы?

Во-первых, природа обладает целенаправленными способностями и процессами в гораздо большей степени, чем человек.

Ставить перед собой цель, комбинировать, приспосабливать, менять, унифицировать, варьировать средства и процессы для достижения этой цели, бороться с трудностями и преодолевать их, изобретать средства для обхода трудностей, когда их невозможно преодолеть, — это одни из самых благородных и божественных элементов человеческого интеллекта.

Но его действие в человеке лишь особенность его универсального действия в Природе. Она осуществляет такое действие у человека частично при помощи разума. У животных с очень небольшим и рудиментарным разумом, главным образом, через инстинкт, память, импульсы и ощущения. У растений и других объектов с очень небольшим и рудиментарным разумом, главным образом, при помощи импульсов и механических или, как мы называем это, непроизвольных действий.

Но везде есть цель и приспосабливание к цели, и повсюду используются одни и те же основные средства. Ведь и в человеке разум используется только для выбора своих целей и процессов. По большей части Природа пользуется животными средствами — памятью, импульсом, ощущением, инстинктом — инстинктами разнонаправленными, менее решительными и более общими, чем животные инстинкты, но всё же, в конечном счете и несомненно, для своей цели.

И, с другой стороны, она использует точно такой же чисто механический импульс и непроизвольное действие, как и в тех своих формах существования, что мы неправильно называем неодушевлёнными.

Давайте не будем говорить, что щедрость Природы, её расточительство материалов, её частые неудачи, её очевидные странности и причуды являются признаками бесцельности и отсутствия интеллекта.

Человек с его разумом повинен в таких же блужданиях и странствиях. Но ни Человек, ни Природа не являются по этой причине бесцельными или неразумными.

Именно Природа заставляет самого Человека не проявлять чрезмерного прагматизма, поскольку она знает лучше, чем экономист и философ-прагматик.

Она — универсальный интеллект, и ей приходится уделять внимание не только сумме, но и каждой детали, как универсальному, так и частному эффекту. Ей приходится прорабатывать каждую деталь, обращая внимание на группу, и не только на группу, но и на весь вид, и не только на весь вид, но и на весь мир видов.

Человек, особый интеллект, ограниченный своим разумом, не способен на такой широкий охват. Он ставит на первое место свои частные цели и не видит, где поглощённость ими вредит его общему благосостоянию, и не может угадать, где они сталкиваются с универсальной целью.

В её неудачах есть и польза — вскоре мы увидим, насколько она велика. В её причудах есть скрытая серьезность.

И всё же, прежде всего, она помнит, что, помимо всех формальных целей, её единственная великая цель — достижение всеобщего восторга, для которого приведение в порядок — это средство, но цель гораздо больше средства.

К этому она и движется. Она получает удовольствие на своём пути, она получает удовольствие от работы, она получает удовольствие так же и за пределами работы.

Но во всём этом мы предполагаем и говорим так, как если бы Природа осознавала себя. Мы пришли к тому, что Природа целенаправленна и шире, чем человек, совершеннее человека, и сам человек целенаправленный только благодаря целенаправленности Природы и теми же элементарными средствами и процессами, что и животное и растение, хотя и с дополнениями новых средств, свойственных уму.

Можно сказать, что эти свойства Природы не являются Интеллектом, поскольку интеллект не только целенаправленный, но и способен различать и осознавать в уме.

Механической способностью различать Природа, несомненно, обладает в высшей степени. Без этого её целенаправленные процессы были бы невозможны.

Растущий прямо по воздуху усик соприкасается с веревкой, палкой, стеблем растения. Тотчас же он хватает его, как пальцем, меняет своё прямое движение на скручивающееся и сжимающее движение и обвивается вокруг опоры. Что вызывает изменения? что заставляет его различать наличие поддержки и возможность этого нового движения?

Это инстинкт усика, который по своей сути ничем не отличается от инстинкта новорождённого щенка, сразу же схватывающего соски матери, или от инстинкта человека в его более механических потребностях и действиях.

Мы видим, как лунный лотос раскрывает свои лепестки луне, и закрывает их от прикосновения дня. Чем это различающее движение отличается от движения руки, отскакивающей назад от прикосновения пламени, или от отталкивающего движения отвращения и неудовольствия в нервах от отвратительного зрелища, или от отталкивающего движения отрицания и несоответствия в уме из неприятной идеи или мнения?

По сути, кажется, что нет никакой разницы. Но есть различие в обстоятельствах. В одном случае движение не сопровождается самосознанием ума, а в другом этот чрезвычайно важный элемент есть.

Мы ошибочно думаем, что в действиях усика и лотоса нет воли и нет различения. Есть воля, но не ментальная воля. Есть различение, но не ментальное.

Мы говорим, что это механично, — но понимаем ли мы, что мы имеем в виду, когда так говорим, — и даём другие имена, называя силу воли, различение естественной реакцией или органической тенденцией. Эти имена — лишь различные маски, скрывающие внутреннюю идентичность.

Даже если мы не сможем пойти дальше, мы уже сделали огромный шаг, потому что у нас уже есть представление о том, что мы называем Природой, как о чём то, что обладает великой Силой Воли, содержит её в себе или тождественно ей, что ставит перед собой обширную цель и миллион сложно связанных между собой побочных целей, реализует их путем изобретения, подстраивания, расположения, приспособления, используя безошибочное различение и широко выполняя свою сложную работу.

Для этой великой Силы человеческий интеллект был бы лишь ограниченным и низшим движением, которое управляется и используется ею, служит её целям, даже когда кажется, что он борется с ними.

Мы можем отрицать Интеллект у такой Силы, потому что она не подаёт признаков ментального сознания и не в каждой части своих работ использует человеческий или ментальный интеллект. Но наше возражение — всего лишь метафизическое различие.

Практически, глядя на жизнь, а не на абстрактное мышление, мы можем, если признаем эту концепцию, полагаться на то, что действие этого неинтеллектуального различения будет таким же, как если бы оно было действием универсального Интеллекта, а цель и средства механической воли — цели и средства, которые будут выбраны Всемогущей Мудростью.

Но если мы придём к этой уверенности, разве сам Разум не потребует от нас, чтобы мы признали в Природе или за ней универсальный Интеллект и Всемогущую Мудрость? Если результаты таковы, какие могли бы создать эти силы, не должны ли мы признать наличие этих сил причиной?

Какой рационализм более истинный: признать, что произведения Интеллекта производятся Интеллектом, или утверждать, что они созданы слепой Машиной, бессознательно работающей над совершенством?

Признать, что появление явного интеллекта у человечества обусловлено особой функцией тайного интеллекта во Вселенной, или утверждать, что наш интеллект — продукт Силы, для которой отсутствует сам принцип Интеллекта?

Оправдывать парадокс, утверждая, что вещи устроены определенным образом, потому что такова их природа, — значит валять дурака с разумом. Потому что это не выводит нас ни на дюйм дальше того простого факта, что они так разработаны, неизвестно почему.

Истинная причина современного нежелания признать, что Природа обладает интеллектом и мудростью или является интеллектом и мудростью, в постоянной ассоциации этих вещей в человеческом уме с ментальной осознающей себя личностью.

Мы думаем, что интеллект предполагает кого-то, кто разумен, эго, которое обладает этим интеллектом и использует его.

Исследование человеческого сознания показывает, что эта ассоциация ошибочна. Интеллект владеет нами, а не мы интеллектом. Нас использует интеллект, а не мы его.

Ментальное эго человека — творение и инструмент интеллекта, а сам интеллект — это сила Природы, проявляющаяся в рудиментарном или развитом состоянии во всей животной жизни. Таким образом, это возражение исчезает.

Более того, сама Наука, поставив эго на правильное место как продукт ума, показала, что Интеллект — это не достояние человека, а сила Природы и, следовательно, атрибут Природы, проявление универсальной Силы.

Остается вопрос: является ли это фундаментальным и вездесущим атрибутом или лишь развитием, проявленным в избранном меньшинстве её работ?

И здесь трудность в том, что мы связываем интеллект с организованным ментальным сознанием. Но давайте посмотрим и подвергнем сомнению факты, которые наука внесла в наш кругозор. Мы остановимся только на одном из них — мухоловочном растении Америки.

Вот растительный организм, испытывающий голод, — скажем так, бессознательный голод, который нуждается в животной пище, который ставит из-за голода ловушку, как ставит её паук, организм, чувствующий момент прикосновения жертвы к ловушке, которая тут же закрывается и хватает добычу, он поедает и переваривает добычу и ждёт следующую.

Эти движения являются в точности движениями ментального разума паука, измененными и обусловленными только сравнительной неподвижностью растения и ограниченными, насколько мы можем наблюдать, только управлением этой высшей жизненной потребностью и её удовлетворением.

Почему мы должны приписывать интеллект пауку, а не растению? Несмотря на то, что он элементарный, организован только для специальной цели, тем не менее, похоже, что это одна и та же природная Сила, действующая и в пауке, и в растении, разумно разрабатывающая средства для достижения цели и контролирующая поведение устройства.

Если в растении нет разума, то ментальный интеллект и механический интеллект, несомненно, суть одно и то же, и усик, охватывающий опору, и растение, ловящее свою добычу, и паук, схватывающий свою жертву, — всё это формы одного и того же, всё это сила действия, которую мы можем отказаться называть Интеллектом, если хотим, но которая, очевидно, является тем же самым, что и Интеллект.

Здесь различие лишь между Интеллектом, организованным как ум, и Интеллектом, который так не организован, но работает с широкой элементарной чистотой, и в некотором смысле более безошибочно, чем ум.

В свете этих фактов идея Природы как бесконечной целенаправленной и различающей Силы Интеллекта, и при этом — неорганизованной и безличной, поскольку превосходит организацию и личность, становится в высшей степени вероятной, а механическая теория — лишь возможностью.

Когда нет уверенности Разум требует, чтобы мы предпочитали вероятное возможному, а гармоничное и естественное объяснение — насильственному и парадоксальному.

Но можно ли с уверенностью сказать, что в этом Интеллекте и его творениях Ум — особенность, а Личность — в отличие от ментального эго — полностью отсутствует, кроме, быть может, некоего поверхностного цветения и удобства Ума?

Мы так думаем, потому что полагаем, что где нет животных признаков сознания, там сознания нет и не может быть. Это также может быть предположением.

Важно помнить, что мы ничего не знаем о дереве и камне, кроме их внешних признаков жизни или покоя, а наше внутреннее знание ограничивается явлениями человеческой психологии.

Но даже в этой ограниченной сфере есть многое, что должно заставить нас очень глубоко задуматься и сделать длительную паузу, прежде чем мы поспешим с опрометчивыми негативными утверждениями.

Человек спит, как он думает, без сновидений. Но мы знаем, что внутри него всё время работает сознание, и оно видит сны, всегда видит сны.

Человек ничего не знает о своём теле и его окружении, однако это тело само по себе осуществляет все необходимые жизненные операции.

У человека, который потерял сознание или находится в трансе, наблюдается тот же феномен разделённого существа — сознание, мысленно активное внутри, работает отдельно от тела, которое ментально подобно дереву и камню, но жизненно активно и функционирует, как и дерево.

Каталепсия даёт нам ещё более любопытный феномен — тело мёртвое и инертное, как камень, и даже не активно витально, как дерево, и при этом ум, прекрасно осознающий себя, свою среду и своё окружение, хотя он выпал из активного владении средой и поэтому больше не способен материально воздействовать на своё окружение.

Перед лицом этих примеров как мы можем утверждать, что в камне нет жизни, и что нет ума ни в камне, ни в дереве?

Посылка силлогизма, согласно которой наука отрицает ум у дерева или жизнь у камня, а именно — что там, где нет внешних признаков жизни или сознательного мышления, жизнь и мышление не существуют — оказывается ложной.

Кажется, что есть возможность, и даже определённая вероятность, — ввиду единства Природы и вездесущего интеллекта в её творениях, — что дерево и камень в своей совокупности представляют собой именно такое разделённое существо — это форма, в которую ещё не проник и не захватил сознательный ум.

Это сознательный интеллект внутри сновидения, в котором он сам по себе или, как каталептик, осознаёт своё окружение, но поскольку у него ещё нет своего посредника (интеллект у каталептика временно никому не принадлежит), неспособный проявлять какие-либо признаки жизни, менталитета или энергично действовать на своё окружение.

Нам не нужно останавливаться на этой незаконченной вероятности, поскольку новейшие исследования в области психологии делают её почти ошеломляющей по своей настойчивости и близкой к реальному доказательству.

Теперь мы знаем, что внутри человека существует «я» сновидения или «я» сна, отличное от бодрствующего сознания, активное в оглушённых, одурманенных, загипнотизированных, спящих, которое знает то, чего не знает бодрствующий ум, понимает, то, что бодрствующий ум не понимает, точно помнит то, что бодрствующий ум даже не потрудился заметить.

Кто же этот кажущийся спящим наяву, этот бодрствующий во сне, по сравнению с чьей всеобъемлющей внимательностью и совершенным наблюдением, памятью и интеллектом наше бодрствующее сознание оказывается всего лишь фрагментарным и торопливым сном?

Обратите внимание на этот важный момент: это более совершенное сознание внутри нас не является продуктом эволюции — нигде в развитом и бодрствующем мире нет такого существа, которое запоминает и автоматически повторяет звуки иностранного языка, что звучат незаметно для обученного ума, которое спонтанно решает проблемы, от каких обученный ум удалился сбитым с толку и утомлённым, которое всё замечает, всё понимает, всё помнит.

Следовательно, это внутреннее сознание независимо от эволюции и, поэтому, как мы можем предположить, предшествует эволюции. Эша суптешу джагарти, говорит Катха Упанишада, «это пробуждается в тех, кто спит».

Такое новое психологическое исследование ещё только в зачаточном состоянии и не может сказать нам, чем является это тайное сознание, но знание, полученное йогой, позволяет нам с уверенностью утверждать, что это — полное ментальное существо внутри, которое управляет жизнью и телом, маномайя пранашариранета.

Именно он руководит нашей эволюцией, пробуждает ум из жизни и всё больше и больше овладевает этим оживлённым человеческим телом, своим посредником и инструментом, чтобы стать тем, чем он сейчас не является — совершенным инструментом мышления.

Он и в камне, и в дереве, и это тот, кто пробуждён в спящих. Но в этих формах он ещё не получил инструмента для целей ума. Он может использовать их только для целей жизни, когда эти формы растут или активно функционируют.

Таким образом, мы видим, что современная психология, хотя она всё ещё уклоняется от единственного рационального и логического вывода, возможного на основе её данных, неотвратимо шагает, под явным принуждением фактов, к тем самым истинам, к которым тысячи лет назад пришли древние Риши.

Как они к ним пришли? Не при помощи размышлений, как напрасно воображают учёные, а при помощи Йоги.

Великий камень преткновения, стоящий на пути науки, это что она не способна проникнуть внутрь своего объекта, что ей необходимо трудиться, опираясь на выводы внешнего исследования. И все её отчаянные и жестокие попытки восполнить этот недостаток путём вивисекции или других безжалостных экспериментов не могут исправить дефект.

Йога позволяет нам проникнуть внутрь объекта, растворяя искусственные барьеры телесного опыта и ментального эго-чувства наблюдателя.

Она вырывает нас из ограниченности личного опыта и бросает в великие вселенские течения. Она выводит нас из оболочки личного ума и делает [нас] едиными с универсальным «я» и универсальным умом.

Поэтому древние Риши были способны увидеть то, что сейчас мы снова начинаем смутно видеть: не только сама Природа является бесконечной целенаправленной и различающей безличной Силой Интеллекта или Сознания, праджна прашрита пурани[131], но и то, что Бог обитает внутри Природы и над Природой как бесконечная универсальная Личность, универсальная во вселенной, или индивидуализированная, а также универсальная в конкретной форме, или же как самосознание, которое воспринимает, наслаждается и осуществляет свою обширную и сложную работу.

Существует не только Пракрити, есть ещё и Пуруша.

Итак, пока нам удаётся составить некоторое представление о той великой силе, которая должна осуществить наш выход из нашей природы в нашу сверхприроду.

Это сила Сознательного Существа, проявляющаяся в формах и движениях и действующая именно так, как она направляет, от стадии к стадии, реализуя предопределённое заранее движение нашего становления и Волю Бога в мире.

Майя

Мир существует как символ Брахмана. Но ум создаёт или признаёт ложные смыслы вещей и принимает символы за сущностную реальность. Это невежество или космическая иллюзия, ошибка ума и чувств, от которой нас призывает уйти Сам Маг, Мастер Иллюзий.

Эта ложная оценка мира в Гите называется Майей, и её можно преодолеть, не отказываясь ни от действия, ни от мирового существования.

Но кроме того, всё универсальное существование в этом смысле — иллюзия Майи, и оно — не неизменная трансцендентная и конечная реальность, а всего лишь символическая реальность. Это оценка реальности Брахмана с точки зрения космического сознания.

Все объекты, которые мы видим или мысленно осознаём как объективно существующие, являются лишь формами сознания. Они — это вещи в себе, превращённые сначала в элементы и идеи, рождённые движением или ритмическим процессом сознания, а затем уже ставшие объектами в самом сознании, а не в реальности, вне этого сознания.

Таким образом, они приобретают некую фиксированная условную реальность, но это не вечно надёжная сущностная реальность. Это символы, а совсем не то, что они символизируют, это средства познания, а совсем не то, что познано.

Если посмотреть на всё это с другой точки зрения, то у Существования или Брахмана есть два фундаментальных состояния сознания: космическое сознание и трансцендентное сознание.

Для космического сознания мир реален как непосредственный первый элемент, выражающий невыразимое. Для трансцендентного сознания мир — лишь вторичный и косвенный элемент, выражающий невыразимое.

Когда у меня космическое сознание, я вижу мир как проявленное моё Я. В трансцендентном сознании я вижу мир не как проявление моего Я, а как проявление того, чем я выбираю быть для моего Самосознания. И тогда мир — становится условным элементом, выражающим меня, и который меня не связывает. я мог бы растворить это и выразить себя иначе.

Это вокабула[132] определённого языка, выражающая в устной или письменной форме нечто такое, что могло бы быть с тем же успехом выражено совершенно другой вокабулой на другом языке.

Я говорю «tiger»[133] по-английски. Я мог бы с таким же успехом говорить на санскрите и использовать слово шардула. Это не имело бы никакого значения ни для тигра, ни для меня, а только для моей игры с символами речи и мысли.

То же самое происходит с Брахманом и вселенной, Вещью в себе и её символами, с их фиксированными условными значениями, некоторые из которых относятся к общему сознанию, а некоторые — к индивидуальному сознанию символического существа.

Материя, Разум, Жизнь, например, это общие символы с закреплённой общей ценностью для Бога в Его космическом сознании. Но у них другой индивидуальный смысл, они производят иное впечатление или как мы говорим, по-другому представляют себя для нас самих, для муравья, для бога или ангела.

Это восприятие чисто условного смысла формы и имени во Вселенной выражается в метафизике формулой, согласно которой мир является творением Пара Майи или высшей Космической Иллюзии.

Из этого не следует, что мир нереален или не имеет существования, достойного этого названия. Ни одно из древних писаний индуизма не подтверждает нереальность мира и не является логическим следствием великой, но далёкой и трудной истины, которую так трудно выразить словами.

Мы должны помнить, что все эти термины — Майя, иллюзия, сон, нереальность, относительная реальность, условное значение — являются всего лишь словесными фигурами, и их не следует толковать со слишком буквальной схоластической или логической настойчивостью.

Они подобны кисточке, брошенной художником в свою картину в отчаянии от того, что ему не удалось добиться желаемого эффекта. Это камни, брошенные в истину, а не сама истина.

Мы увидим это достаточно ясно, когда взглянем на Космос совсем с другой точки зрения — с точки зрения не Майи, а Лилы[134].

Но некоторые великие метафизические умы, недостаточно понимая, что слова, как и всё остальное, имеют лишь условное значение и являются символами истины, которая сама по себе невыразима, сделали из идей, внушаемых этими словами, самые строгие и конкретные выводы.

Они осудили весь мир как жалкое и лживое сновидение, тем более ненавистное и бесполезное из-за определённого элемента невыразимой реальности, который более проницательная часть их ума была вынуждена осознать и частично признать.

Истина в их предпосылках сделала их доктрины могучим инструментом освобождения великих и суровых душ, ошибка в их выводах поразила человечество тщетным и бесплодным евангелием суеты не только ложного мирского существования, но и всего мирского существования.

В крайних формах этого взгляда и природа, и сверхприрода, человек и Бог являются ложью сознания, мифами космического сновидения, и их не стоит принимать. Улучшение — это химера, божественность — приманка, и только погружение в находящееся за пределами безличное существование стоит того, чтобы к нему стремиться.

Поклонники Бога, искатели человеческого совершенства, те, кто хотел бы поднять человечество от природы к сверхприроде, находят на своём пути два великих камня преткновения: с одной стороны, низшую тенденцию Природы упорствовать в своих прошлых достижениях, которая проявляется в виде одурманенного натурализма практического человека и человека, поглощённого земными заботами.

А с другой стороны, это грандиозное превышение цели, представленное не только бегущим от мира аскетом, который, в конце концов, имеет свои права, но и удручающим пессимизмом невежественных людей, которые не имеют в виду ни бегства от мира, ни, если бы они смогли, ни возможности подняться до настоящего величия аскетизма. Однако, при этом, они всё же интеллектуально проникнуты и омрачены в своём темпераменте этими высокими и фатальными доктринами.

Для Индии наступит самый лучший день, когда тень рассеется и индийское ментальное сознание, не отказываясь от истины Майи, поймёт, что это лишь частичное объяснение существования.

Мирское существование не является необходимым ни для существования Бога, ни для Его блаженства, но, из этого не следует, что оно напрасно. И освобождённое мирское существование — освобождённое в Боге — не является тщетным или ложным существованием.

Обычное учение Майи — это не простая истина, а основанная на трёх различных духовных восприятиях.

Первое и высшее — высочайшее восприятие того, что мир это масса символов-сознаний, имеющих условное значение, существа существуют только в самосознании Брахмана, а индивидуальная личность и чувство эго лишь символы и элементы в универсальном символическом существовании.

Мы уже говорили об таком восприятии и увидим, что оно не вынуждает нас считать мир мифом или бесполезной условностью. Да и сам майявадин[135] не пришёл бы к такому крайнему заключению, если бы он не привнес в чистоту этого высшего душевного опыта два других своих восприятия.

Второе из них, самое низкое, — это восприятие низшей, или Апара Майи, на которую я указал в начале этого эссе, — восприятие системы ложных ценностей, приписываемых разумом и чувствами символическим фактам вселенной.

На определённой стадии нашей ментальной культуры легко увидеть, что чувства являются обманчивыми проводниками, все мысленные мнения и суждения неопределённы, частичны, их часто посещают и преследуют сомнения, а мир не является реальностью в том смысле, в котором ум принимает его за реальность — в том смысле, что чувства, занятые только практическими ценностями вещей, их вьявахара[136] артха[137], и заботящиеся о них, обращаются с миром как с реальностью.

Достигнув этой стадии, ум приходит к пониманию, что все его смыслы для мира ложны, возможно, потому, что нет истинного смысла или есть, но только истинный смысл недоступен для ума.

И из этой идеи нашему нетерпеливому человеку легко прийти к выводу, что так оно и есть, и всё существование или, по крайней мере, всё мировое существование иллюзорно, это ощущение, рожденное из небытия, игра нулей. Отсюда буддизм, нашумевшая философия агностиков и Майявада[138].

Опять же, на определённом этапе нравственной культуры легко понять, что моральные ценности, которые эмоции, страсти и стремления придают действиям и переживаниям, являются ложными ценностями, что объекты наших грехов не стоят того, чтобы за них грешить, и что даже наши принципы и ценности не сотрясаются от реальности мира, а также являются условными ценностями, которые мы не считаем обязательными для великого марша Природы.

Отсюда естественно и правильно прийти к вайрагье[139], или неудовлетворённости жизнью с ложными ценностями, и очень легко шагнуть вперёд, опять же в нетерпении нашей несовершенной человеческой природы, к принятию полной вайрагьи — не только принять неудовлетворенность ложными ценностями нравственной жизни, а принять отвращение к жизни любого рода и вывод о пустоте мирового существования.

У нас есть ментальная вайрагья, моральная вайрагья, и к этим мощным мотивам в высших типах людей добавляется самая могучая из всех — духовная вайрагья.

Потому что на определённой стадии духовной культуры мы приходим к восприятию мира как к системе просто смыслов сознания в Парабрахмане или к среднему понятию, опыту, который, вероятно, был решающим фактором в умах великих духовных искателей, таких как Шанкара[140].

Мы приходим к чистой и яркой безличной Сатчитананде за пределами всего, не затронутой и явно далёкой от всего космического существования.

Интеллектуально наблюдая через ум этот великий опыт, можно прийти к естественному и почти неизбежному выводу, что этот Чистый и Яркий Единый рассматривает вселенную как мираж, нереальность, сон.

Но это всего лишь термины, значения слов и общепринятые идеи-смыслы, в которые ум затем переводит этот факт незатронутой ничем трансцендентности.

И ум переводит это так, потому что это те термины, которые он сам привык применять ко всему, что находится за его пределами, далеко от него, практически не затрагивая его в осязаемых отношениях.

Ум, поглощённый материей, сначала принимает только объективную реальность. Всё, что не объективировано или явно не способно к какому-то объективному выражению, оно называет ложью, миражом, сном, нереальностью или, если он расположен к этому благосклонно, идеалом.

Когда потом ум корректирует свои взгляды, первое, что он делает, — это меняет свои смыслы. Входя в область и уровень, где жизнь в материальном мире кажется отдалённой, бездуховной или явно неспособной к духовной реализации, он немедленно применяет здесь свои старые выражения — сон, мираж, ложь, нереальность или просто ложная идея и переносит с объекта на дух своё исключительное и нетерпимое использование слова-символа реальность.

Добавьте к этому мысленному переводу в его собственные условные словесные значения факта незатрагиваемой ничем трансцендентности ещё и интеллектуальные выводы и темпераментные отвращения ментальной и моральной вайрагьи, которые вместе влияют и искажают идею мира как системы смыслов сознания, и мы получаем Майяваду.

Раздел Четвёртый
1914 – 1919

Начало и конец

Кто знает о начале вещей и какой ум когда-либо осознавал их конец? Когда мы сказали о начале, разве мы не видим, как за его пределами простирается вся вечность Времени, когда того, что началось, ещё не было?

Точно так же, когда мы представляем себе конец, наше видение становится мудрым в отношении бесконечного Пространства, уходящего за пределы установленной нами конечной точки.

Да и есть ли у форм начало и конец? Или же вечная Форма лишь исчезает с одного из своих полотен?

Эксперимент человеческой жизни на Земле проводится уже не впервые. Это уже проводилось миллион раз, и эта длинная драма снова повторится миллион раз.

Во всём, что мы делаем сейчас, в наших мечтах, наших открытиях, наших быстрых или трудных достижениях мы подсознательно извлекаем пользу из опыта бесчисленных предшественников, и наш труд будет плодотворным на неизвестных нам планетах и в ещё не созданных мирах.

План, перипетии, развязка постоянно меняются, но всегда подчиняются условностям вечного Искусства.

Бог, Человек, Природа — вот три вечных символа.

Идея вечного повторения с содроганием тревоги поражает ум, укоренившийся в минутах, часах, годах, веках, во всех этих нереальных защитах конечного.

Но сильная душа, сознающая свой бессмертный материал и неисчерпаемый океан своих вечно текущих энергий, охвачена ею с трепетом непостижимого восторга. За этой мыслью она слышит детский смех и экстаз Бесконечного.

Бог, Человек, Природа, что это за трое? Откуда проистекают их расхождения? К какому невыразимому союзу ведёт всё возрастающая сумма их контактов?

Давайте посмотрим за пределы часов и мгновений, разрушим ограду лет и понятийную стену столетий и тысячелетий, и вырвемся за пределы нашей тюрьмы.

Потому что все вещи стремятся сосредоточить наш взгляд на временных интересах, концепциях и реализациях нашего человечества. Нам нужно заглянуть за их пределы, чтобы узнать, чему они служат и что представляют.

Ничто в мире нельзя понять само по себе, а только при помощи того, что находится за их пределами. Если мы хотим знать всё, мы должны обратить свой взор на то, что находится за пределами всего. Если познать Это, то будет понято и всё остальное.

Вечность без начала и конца, и бесконечность, в которых удаётся существовать разделяемому Времени и Пространству, это форма существования. Им удается существовать, потому что их поддерживает взгляд Бога на Себя в вещах.

Бог — это всё существование. Существование — это представление невыразимого Бытия. Бытие не вечно и не временно, не бесконечно и не ограничено, не одно и не множество. Это не что-то такое, что могло бы описать какое-нибудь слово нашей речи или понять какая-либо мысль нашего мышления.

Слово «существование» неоправданно ограничивает его. Вечность и бесконечность — слишком мелкие понятия. Термин «Бытие» — это крестик, обозначающий не некий неизвестный, а вообще непознаваемый смысл.

Все смыслы исходят из Брахмана, но сам он находится за пределами всех смыслов.

Это существование — неисчислимый Факт, в котором встречаются все возможные противоположности. Его противоположности в действительности являются тождествами.

Это ни одно и не многое, но одновременно и одно и многое. Бесчисленное увеличивается в нём и простирается до тех пор, пока не достигнет единства. Нарушенное единство не может обойтись без бесчисленного.

Оно не является ни личным, ни безличным, но одновременно и личное и безличное. Личность — это фикция безличного; безличное — маска Личности.

Этот безличный Брахман во все времена был трансцендентной для мира Личностью и универсальной Личностью, он это истина вещей, представленная жизнью и сознанием.

«Я есть» — вечное утверждение. Аналитическая мысль избавляется от «я», но «есть» остаётся и возвращает «я» обратно.

Материализм превращает «я есть» в «это существует», и когда он это сделал, он этим ничего не изменил.

Нигилист избавляется и от «есть», и от «существует» только для того, чтобы обнаружить, что они ждут его по обе стороны его отрицания.

Когда мы исследуем Бесконечное и Конечное, Форму и Бесформенное, Безмолвие и Деятельность, наши противоположности одинаково сбивают с толку. Как бы мы ни старались, Бог не позволит нам исключить кого-либо из них из Его бездонной универсальности. Он несёт с собой всего Себя во всякую трансцендентность.

Все это — Бесконечность, постигаемая Конечным, и Конечное, переживаемое Бесконечным.

Конечное — это мимолётность или возвращение в бесконечное, поэтому только одна Бесконечность по-настоящему реальна.

Но поскольку Реальное всегда отбрасывает от себя эту тень, и поскольку именно благодаря конечному его реальность становится постигаемой, мы должны предположить, что такое явление, как конечное, также не является фикцией.

Бесконечное определяет себя в конечном, конечное постигает себя в Бесконечном. Каждый необходим для полной радости существования другого.

Бесконечное всегда останавливается в конечном. Кконечное всегда приходит в Бесконечное. Это колесо, которое постоянно вращается во Времени и Вечности.

Если бы не было ничего, что можно было бы превзойти, Трансцендентное было бы неполным в своей собственной концепции.

Каков смысл Бесформенного, если оно не опустилось до Формы? А с другой стороны, какая истина или какой смысл имеет какую-либо форму, кроме как представлять под маской Неопределяемое и Незримое?

Откуда взялись все эти бесчисленные формы, если не из бесконечных глубин Несоизмеримого? Тот, кто не потерял своё знание в Непознаваемом, не знает ничего. Даже мир, который он так педантично изучает, обманывает и смеётся над ним.

Когда мы вошли в Непознаваемое, тогда всё остальное знание становятся значимым. Когда мы приносим все формы в жертву Бесформенному, тогда все формы становятся одновременно ничтожными и бесконечно ценными.

В остальном это верно для всего. То, от чего мы не отреклись, не имеет никакой ценности. Жертвоприношение — это великий проявитель смыслов.

Как все слова выходят из Безмолвия, так и все формы выходят из Бесконечного.

Когда слово возвращается в тишину, оно угасает навсегда или начинает жить в вечной гармонии? Когда душа возвращается к Богу, вычеркивается ли она из существования или она знает и наслаждается тем, во что входит?

Кончается ли когда-нибудь Вселенная? Разве она не существует вечно в тотальной идее Бога о Его собственном существе?

Пока Вечное не утомляется от Времени, как от ноши, пока Бог не страдает потерей памяти, как может вселенная перестать существовать?

Ни для души, ни для вселенной угасание не является целью, но для одного оно — бесконечное самообладание, а для другого — бесконечное преследование своих собственных неизменяемых ритмов.

Существование, а не уничтожение – вот вся цель и стремление существования.

Если бы Ничто было началом, то Ничто было бы и концом. Но в этом случае Ничто также было бы и серединой.

Если бы неразличимое единство было началом, оно было бы также и концом. Но какое тогда может быть среднее понятие, кроме неразличимого единства?

Существует логика, от которой наша Мысль пытается ускользнуть, извиваясь и отворачиваясь от своей собственной предельной необходимости, как если бы змея пыталась уйти от себя, обвивая своё собственное тело.

Пусть она перестанет крутиться и пойдёт прямо к корню всего — что нет ни первого, ни последнего, ни начала, ни конца, а есть только представление последовательностей и зависимостей.

Последовательность и зависимость — это законы перспективы. Их нельзя сделать истинной мерой того, что они представляют.

Именно потому, что Бог един, неопределим и находится за пределами формы, Он способен на бесконечное определение и качество, на реализацию в бесчисленных формах и на радость бесконечного самоумножения. Эти две вещи идут рука об руку, и их невозможно разделить.

Час Бога

Бывают моменты, когда Дух движется среди людей и дыхание Господа повсюду на волнах нашего бытия. Есть и другие, когда он отдаляется, и людям остаётся действовать в силу или слабости их собственного эгоизма.

Первые — это времена, когда даже небольшое усилие даёт великие результаты и меняет судьбу. Вторые — это периоды времени, когда и большой труд приводит к маленькому результату.

Правда, последние могут подготавливать первые, возможно они — тот маленький дымок жертвы, который, поднимаясь к небесам, вызывает дождь щедрости Бога.

Несчастен тот человек или нация, которые, когда наступает божественный момент, оказываются спящими или не готовыми воспользоваться им, потому что лампу для гостя не держали наготове, а уши оказались глухи к зову. Но трижды горе тем, кто силён и готов, но напрасно растрачивают силы или упускают этот момент. Для них это непоправимая потеря или великое крушение.

В час Бога очисти душу свою от всякого самообмана, лицемерия и пустой лести самому себе, чтобы ты мог взглянуть прямо в свой дух и услышать — к чему он зовёт.

Всякая неискренность природы, которая когда-то была твоей защитой от взгляда Мастера и света идеала, теперь становится дырой в твоей броне и навлекает удар.

Даже если ты победишь на какое-то время, это будет хуже для тебя, потому что удар придет позже и сбросит тебя вниз посреди твоего триумфа.

Но, храня чистоту, отбрось всякий страх. Потому что этот час зачастую страшен: огонь, ураган, потрясения, поступь гнёта и гнева Бога. Но тот, кто сможет во всём этом опереться на истину своей цели, тот устоит. Даже если он упадёт, он поднимется снова, даже если покажется, что его уносит на крыльях ветра, он вернётся.

Не позволяй мирскому благоразумию шептать слишком близко в твоё ухо. Потому что это — час неожиданного, непредвиденного, неизмеримого. Не измеряй могущество этого Дыхания маленькими инструментами, а верь и иди вперёд.

Но более всего — храни свою душу чистой от требований эго, не упуская ни на минуту. Тогда огонь будет шагать перед тобой в ночи, и шторм станет тебе помощником, и флаг твой будет развеваться на высочайшей вершине величия, которое нужно покорить.

За пределами Добра и Зла

Бог находится за пределами добра и зла. Человек, двигающийся к Богу, должен стать с ним одной природы. Ему нужно превзойти и добро, и зло.

Бог находится за пределами добра и зла, он не ниже их, он существует не благодаря им, и не ограничен ими, он даже не выше них, но в более абсолютном смысле превосходит идеи добра и зла, и трансцендентен к ним.

Он превосходит их в своей универсальности. Они существуют в нём, но оценки добра и зла, которые мы придаём вещам, не являются их божественным или универсальным смыслом, это всего лишь их практическая оценка, созданная нами в наших психологических и динамических отношениях с жизнью.

Бог признаёт их и, кажется, обращается с нами на основе этой оценки жизни, но только в той степени, в какой это может служить Его цели в Природе. В своём универсальном действии он ими не ограничен.

Но в его трансцендентное существо, образ которого — его высшее универсальное, они вообще не входят. Там, в высшем универсальном, которое для нас трансцендентно, есть только абсолютное добро, в котором и наше добро, и зло несут в себе опредёленные различающиеся элементы.

Ни наше добро, ни наше зло не являются и не могут сами по себе дать абсолютное добро. Оба должны быть преобразованы: зло в добро, а добро — в чистое и самосуществующее добро, прежде чем они смогут быть подняты в него.

Это объясняет природу вселенной, которая иначе была бы необъяснима, несовместима с существованием Бога, она была бы крайне несознательной и очень активной тайной.

Бог должен быть за пределами ограничений наших представлений о добре, иначе вселенная, такая, какая она есть, не могла бы существовать, ни как частично проявленное бытие божественного Существования, ни как вещь, созданная или разрешённая божественной Волей.

Он не может быть и злым, иначе в человеке, его высшем земном существе или его высшем земном проявлении, не могло бы быть этой господствующей идеи добра и этого потока стремления к праведности.

Он не может быть смесью добра и зла, будь то запутавшееся в себе и борющееся начало или загадочным образом упорядоченное двойное начало, Ормузд и Ариман[141], или, по крайней мере, он не может быть ограничен этой двойственностью, потому что во вселенной есть многое, что не является ни добром, ни злом.

Возможно, большая часть всего, что существует, либо выше морали, либо ниже морали, либо просто аморальна.

Добро и зло приходят с развитием ментального сознания. Они существуют в своих зачаточных элементах в животном и примитивном человеческом уме, они развиваются вместе с развитием человека.

Добро и зло — это то, что возникает в процессе эволюции. Значит, есть вероятность, что они исчезнут в процессе эволюции. Если они действительно существенны для достижения наивысшей возможной точки кульминации, тогда они останутся. Или же, если одно из них будет существенным, а другое несущественным, то одно останется, а его противоположность исчезнет.

Божественный Сверхчеловек

Твоя работа, цель твоего существа и то, ради чего ты здесь — стать божественным сверхчеловеком и совершенным сосудом Божества. Всё остальное, что тебе остаётся — лишь готовить себя, или радоваться на пути, или отступить от своей цели.

Но цель такова, и намерение именно такое, и не в силе пути и радости пути, а в радости цели — величие и восторг твоего существа. Радость пути в том, что то, что влечёт тебя, тоже рядом с тобой на твоём пути, и тебе дана сила восходить, чтобы ты мог подняться на свои вершины.

Если у тебя есть долг, это твой долг. Если ты спрашиваешь, какая у тебя цель, пусть это будет твоей целью. Если ты требуешь удовольствия, то нет большей радости, потому что всякая другая радость раздроблена или ограничена — радость мечты, радость сна или радость самозабвения.

Но это — радость всего твоего существа. Потому что если ты спросишь — что такое моё существо — то вот это и есть твое существо, Божественное, а всё остальное — лишь его испорченная или искажённая видимость.

Если ты ищешь Истину, это и есть Истина. Поставь её перед собой и будь ей верен во всём.

Хорошо сказал тот, кто видел только сквозь вуаль и принимал вуаль за лицо, что твоя цель — стать самим собой. И он снова хорошо сказал, что природа человека в том, чтобы превзойти самого себя. Это действительно его природа, и это действительно божественная цель его само-превышения.

Что за такое «я», которое ты должен превзойти, и какое такое «я», которым ты должен стать? Потому что именно здесь нельзя ошибаться, так как эта ошибка — незнание самого себя — источник всех твоих бед и причина всех твоих спотыканий.

Что тебе нужно превзойти — это то «я», которым ты кажешься, и человека, которого ты знаешь, проявленного Пурушу.

И что это за человек? Он — ментальное существо, порабощённое жизнью и материей. А там, где он не порабощён ими, он раб своего ума. Но это великое и тяжкое рабство — быть рабом ума — значит быть рабом ложного, ограниченного и видимого.

«Я», которым ты должен стать, — это то «я», внутри которого ты находишься, позади завес ума, жизни и материи. Это значит стать духовным, божественным, сверхчеловеком, настоящим Пурушей.

Потому что то, что выше ментального существа — это сверхчеловек. Это означает быть хозяином своего ума, своей жизни и своего тела. Это означает быть царём над Природой, орудием которой ты сейчас являешься, и подняться над той, у которой ты сейчас под ногами.

Это значит быть свободным, а не рабом, быть единым и не разделённым, быть бессмертным и не омрачённым смертью, быть полным света, а не в темноте, быть полным блаженства, а не игрой горя и страданий, быть поднятым к силе, а не сброшенным в слабость.

Это значит жить в Бесконечности и обладать конечным. Это значит жить в Боге и быть единым с Ним в своём существе. Стать самим собой — значит быть этим и всем, что из этого вытекает.

Будь свободным в самом себе и, следовательно, свободным в своём уме, свободным в своей жизни и своём теле. Потому что Дух — это свобода.

Будь единым с Богом и всеми существами. Живи в себе, а не в своём маленьком эго. Потому что Дух — это единство.

Будь самим собой, бессмертным и не верь в смерть. Потому что смерть не твоя, но твоего тела. Потому что Дух — это бессмертие.

Быть бессмертным — значит быть бесконечным в существовании, сознании и блаженстве. Потому что Дух бесконечен, а то, что конечно, живёт только благодаря его бесконечности.

Ты являешься всем этим, и поэтому ты можешь стать всем этим. Но если бы ты этим не был, ты никогда не смог бы им стать. То, что находится внутри тебя, только это может быть раскрыто в твоем существе. Ты сейчас действительно кажешься иным, но зачем тебе делать себя рабом видимости?

Скорее поднимайся, превзойди себя, стань самим собой. Ты — человек, и вся природа человека в том, чтобы стать больше, чем он сам.

Он был человеком-животным, и он стал больше, чем животный человек. Он мыслитель, искусный ремесленник, искатель красоты.

Он будет больше, чем мыслитель, он станет провидцем знания. Он должен быть больше, чем ремесленник, он должен стать творцом и хозяином своего творения. Он будет больше, чем просто искатель красоты, потому что он станет наслаждаться всей красотой и всем наслаждением.

Физически он ищет свою бессмертную субстанцию. На витальном уровне он ищет бессмертной жизни и бесконечной силы своего существа. На ментальном уровне и частично в знании, он ищет всего света и предельного видения.

Обладать всем этим — значит стать сверхчеловеком. Потому что это значит подняться из ума в сверхразум. Назовите это божественным умом, Знанием или сверхразумом. Это сила и свет божественной воли и божественного сознания.

При помощи Сверхразума Дух увидел и создал себя в мирах, благодаря этому он живёт в них и управляет ими. В этом смысле он Сварат Самрат, самоправитель и всеправитель.

Сверхразум — это сверхчеловек. Поэтому подняться за пределы ума — условие чтобы стать им.

Быть сверхчеловеком — значит жить божественной жизнью, быть богом. Потому что боги — это силы Бога. Станьте силой Бога в человечестве.

Живи в божественном Существе и позволяй сознанию и блаженству, воле и знанию Духа овладевать тобой, и играть с тобой, и играть через тебя, вот в чём смысл.

Это преображение самого себя на вершине. Это значит открыть Бога в себе и открыть Его себе во всём. Живи в его существе, сияй его светом, действуй его силой, радуйся его блаженству. Будь этим Огнём, этим Солнцем и этим Океаном. Будь этой радостью, этим величием и этой красотой.

Когда ты сделаешь это хотя бы частично, ты достигнешь первых ступеней сверхчеловечества.

Раздел Пятый
1927 и далее

Закон Пути

Прежде всего будь уверен в зове и ответе своей души. Потому что если призыв неистинен, если это не прикосновение сил Бога или голоса Его посланников, а соблазн твоего эго, то концом твоих усилий будет жалкое духовное фиаско или же глубокая катастрофа.

И если не пыл души, а только согласие или интерес ума отвечает на божественный призыв, или только желание низшей жизни цепляется за какое-то побочное притяжение плодов силы Йоги, или за удовольствие от Йоги, или лишь за мимолетную эмоцию, которая скачет, как неустойчивая пламя, колыхаясь от силы Голоса, его сладости или величия, тогда у тебя также не будет уверенности на трудном пути Йоги.

У внешних инструментов смертного человека нет такой силы, чтобы провести его через суровый пыл этого духовного путешествия и титаническую внутреннюю битву, чтобы встречать ужасные или постоянные испытания, чтобы дать силы ему встретиться лицом к лицу и преодолеть трудно уловимые и грозные опасности.

Только величественная и стойкая воля его духа и неугасимый огонь непобедимого пыла его души достаточны для этого трудного превращения и этого высокого невероятного усилия.

Не воображай, что путь лёгкий. Он долгий, напряжённый, опасный и трудный. На каждом шагу засада, за каждым поворотом ловушка.

Тысячи видимых и невидимых врагов выступят против тебя, ужасные по хитрости против твоего невежества, грозные по силе против твоей слабости. И когда ты с муками уничтожишь их, на их место восстанут другие тысячи.

Ад извергнет свои полчища, чтобы они выступили против тебя, окружили, ранили и угрожали. Небеса встретят тебя своими безжалостными испытаниями и холодными, ясными отказами.

Ты окажешься один в своих страданиях, разъярённые демоны встанут на твоем пути, нежелающие помогать Боги будут над тобой. Древние и могущественные, жестокие, непобедимые, близкие и бесчисленные — все эти тёмные и ужасные Силы, которые извлекают выгоду из господства Ночи и Невежества, не желают меняться и враждебны.

В стороне будут неторопливо приходящие, далёкие, немногочисленные и краткие в своих визитах Яркие Одиночки, которые желают помочь или которым разрешено помогать.

Каждый шаг вперёд — это битва. Будут крутые спуски, и бесконечные восхождения, и всё более высокие вершины, которые предстоит покорить. Каждое пройденное плато — всего лишь этап на пути, а за ним открываются бесконечные высоты.

Ты уже думаешь, что каждая победа и последняя победоносная борьба — лишь прелюдия к сотне других жестоких и опасных битв... Но ты говоришь, что рука Бога будет со мной, а Божественная Мать — рядом, с её милостивой улыбкой помощи?

И разве ты не знаешь, что милость Бога труднее получить или сохранить, чем нектар Бессмертных или бесценные сокровища Куберы[142]? Спроси у Его избранных, и они расскажут тебе, как часто Вечный закрывал от них Свой лик, как часто Он удалялся от них за своей таинственной завесой, и они оказывались одни, во власти Ада, одинокие среди ужаса тьмы, голые и беззащитные в муках боя.

И если его присутствие чувствуется за вуалью, то оно подобно зимнему солнцу за тучами, и не спасает от дождя и снега, от бедственной бури, от резкого ветра, от лютой стужи, от серости печальной атмосферы, от сумрачной утомительной притуплённости.

Несомненно, помощь есть, даже когда кажется, что она отодвинута, но всё равно сохраняется видимость полной ночи, без грядущего солнца и без звезды надежды, которая могла бы пронзить тьму.

Прекрасен лик Божественной Матери, но и она может быть сурова и ужасна.

Но разве бессмертие — это игрушка, которую можно легко отдать ребенку, или божественная жизнь — награда без усилий или венец для слабака?

Стремись правильно, и ты получишь. Вера и твоё доверие, в конце концов, будет оправданы. Но грозный Закон Пути существует, и никто не может его отменить.

Человек и Сверхразум

Человек — переходное существо, он не финал. Потому что в нём, и высоко за его пределами, идут вверх сияющие ступени, ведущие к божественному сверхчеловечеству.

Шаг от человека к сверхчеловеку — следующее приближающееся достижение в эволюции Земли. В этом наша судьба и освобождающий ключ к нашему устремлённому, но беспокойному и ограниченному человеческому существованию — неизбежная, потому что это одновременно и намерение внутреннего Духа, и логика процесса Природы.

Появление человеческой возможности в материальном и животном мире было первым отблеском грядущего божественного Света, первым отдалённым намёком на рождение божества из Материи. Появление сверхчеловека в человеческом мире станет исполнением этого далёкого блестящего обещания.

Разница между человеком и сверхчеловеком будет такой же, как разница между умом и сознанием, и настолько же превосходящая его, насколько мыслящий ум вышел за пределы сознания растения и животного. Отличающее свойство человека это его ум, отличающим свойством сверхчеловека будет сверхразум или божественный гнозис.

Человек — это ум, заключённый, затемнённый и ограниченный в своём ненадёжном и несовершенном, живом, но не полностью сознательном теле.

Сверхчеловек будет супраментальным духом, который будет окутывать и свободно использовать сознательное тело, пластичное по отношению к духовным силам. Его физическая оболочка будет прочной опорой и подходящим светлым инструментом для божественной игры и работы духа в Материи.

Ум, даже свободный и когда он в своём собственном несмешанном и ничем не ограниченном элементе, не является высшей возможностью сознания.

Потому что ум не владеет Истиной, он лишь второстепенный сосуд или инструмент, и здесь невежественный искатель жадно собирает множество всякой лжи и полуправды, стараясь этой неудовлетворительной пищей утолить свой голод.

За пределами ума находится супраментальная или гностическая сила сознания, которая вечно владеет Истиной. Все её движения, чувства, ощущения и результаты инстинктивны и озарены сокровенной реальностью вещей и не выражают ничего иного.

Сверхразум или гнозис в своей изначальной природе, и одновременно в одном и том же движении, представляет собой бесконечную мудрость и бесконечную волю. По своему источнику это динамическое сознание божественного Знающего и Творца.

Когда в процессе разворачивания всё большей и большей силы единого Существования некоторая часть этой силы снизойдет в нашу ограниченную человеческую природу, тогда и только тогда человек сможет превзойти себя и знать божественно и божественно действовать и творить. И он, наконец, станет сознающей частью Вечного.

Тогда родится сверхчеловек, не преувеличенное ментальное существо, а супраментальная сила, сошедшая здесь в новую жизнь преобразованного земного тела. Гностическое сверхчеловечество — это следующая явная и триумфальная победа, одержанная духом, спускающимся в земную природу.

Диск тайного солнца Силы, Радости и Знания выйдет из материального сознания, в котором наш ум работает как прикованный раб или сбитый с толку и бессильный демиург. Сверхразум будет сформированным телом этого сияющего блеска.

Сверхчеловек — это не человек, достигший своего естественного зенита, и не высшая степень человеческого величия, знания, силы, интеллекта, воли, характера, гениальности, динамической силы, святости, любви, чистоты или совершенства. Сверхразум — это нечто за пределами ментального человека и его границ, это сознание, которое больше высшего сознания, присущего человеческой природе.

Человек — существо из ментальных миров, чей интеллект работает здесь, вовлечённый, неясный и слабеющий в физическом мозге, отрезанный от своих божественных сил и бессильный изменить жизнь, если он выйдет за пределы некоторых узких и необоснованных границ.

Даже у лучших представителей человечества эта зависимость лишает его блестящих возможностей высшей силы и свободы. Чаще всего и у большинства людей их интеллект это всего лишь слуга, поставщик развлечений, удовлетворяющий потребности и интересы жизни и тела.

Но сверхчеловек будет гностическим царём Природы. Сверхразум в нём даже в своих эволюционных началах предстанет как луч вечного всезнания и всемогущества.

Властный и непреодолимый, он положит свою руку на ментальные и физические инструменты и, стоя над ними, проникая и овладевая нашими низшими, уже проявленными частями, переделает ум, жизнь и тело в свою божественную и полную света природу.

Человек сам по себе едва ли лучше честолюбивого ничто. Он — узость, стремящаяся к необъятным просторам, малость, старающаяся достичь величия, которое находится за его пределами, карлик, влюблённый в высоты.

Его ум — это меркнущий луч в великолепии вселенского Ума. Его жизнь — сражающаяся ликующая и страдающая волна, жадное страстное и скорбящее или слепо и тупо трудящееся короткое мгновение всеобщей Жизни. Его тело — бренная пылинка в материальной вселенной.

Бессмертная душа скрыта где-то внутри и время от времени выдаёт какие-то искры своего присутствия, а вечный дух находится выше и осеняет своими крыльями, и поддерживает своей силой эту непрерывность души в человеческой природе.

Но этому более великому духу мешает спуститься прочная крышка созданной им личности, а сияющая душа внутри окутана, подавлена и угнетена плотными внешними оболочками.

У всех, за исключением немногих, они очень редко активны, и у многих едва заметны. Душа и дух в человеке кажутся скорее существующими над и позади его сформированной природы, чем частью её видимой реальности.

Подсознательные в его внутреннем существе или сверхсознательные наверху на каком-то недоступном уровне, они являются потенциальными возможностями его внешнего сознания, а не тем, что реализовано и присутствует.

Дух, скорее, рождается в Материи, чем уже рождён.

Это несовершенное существо с его затруднённым, запутанным, неупорядоченным и по большей части неэффективным сознанием не может быть концом и окончательной вершиной таинственного восходящего движения Природы.

Есть нечто большее, что ещё предстоит принести вниз с высот, и что теперь можно увидеть лишь отрывочными проблесками сквозь внезапные трещины в гигантской стене наших ограничений.

Или есть что-то ещё, чему ещё только предстоит развиться снизу, спящее под завесой человеческого ментального сознания или полувидимое в вспышках, как когда-то жизнь спала в камне и металле, ум — в растении, а разум — в пещере животной памяти, лежащей в основе его несовершенного аппарата эмоций, органов чувств и инстинктов.

В нас есть что-то ещё невыраженное, что должно быть освобождено охватывающим нас светом свыше. В наших глубинах заключено божество, единое в своём существе с великим божеством, готовым спуститься со сверхчеловеческих вершин. В этом нисхождении и пробуждённом соединении заключается секрет нашего будущего.

Величие человека не в том, кто он сейчас, а в том, что он делает возможным. Его слава в том, что он — укромное место и тайная мастерская труда жизни, где божественный Мастер готовит сверхчеловечество.

Но у него есть право на ещё большее величие, и именно поэтому, в отличие от низшего творения, ему позволено быть отчасти сознательным творцом своего божественного изменения.

Его свободное согласие, его сосредоточенная воля и участие необходимы, чтобы в его тело снизошла слава, которая потом заменит его. Его стремление — это зов Земли к супраментальному Творцу.

Если земля позовёт и Всевышний ответит, то уже сейчас может наступить час этой огромной и великолепной трансформации.

Инволюционное и эволюционное Божество

Инволюция[143] сверхсознательного Духа в несознательной Материи является тайной причиной этого видимого и кажущегося мира. Ключевое слово загадки земли — постепенная эволюция скрытого безграничного сознания и силы из, казалось бы, инертной, но яростно направляемой силы бесчувственной Природы.

Жизнь на Земле — это одно из мест обитания великого Всевышнего, выбранное Им самим, и его многовековая воля состоит в том, чтобы превратить эту жизнь из слепой тюрьмы в свой роскошный дворец и высокий храм, достигающий небес.

Природа Божественности в мире является загадкой для ума, но нашему расширяющемуся сознанию она предстанет как простое и неизбежное присутствие.

Освободившись, мы войдём в неизменную стабильность вечного существования, которое принимает множество раскрывающих его выразительных изменчивых форм.

Став озарёнными, мы осознаем неделимый свет бесконечного сознания, который прорывается здесь в виде многообразных групп и деталей знания.

Очистив свою силу, мы будем участвовать в безграничном движении всемогущей силы, которая творит свои чудеса в добровольно принятых пределах.

Укрепившись в не знающем печали блаженстве, мы будем обладать спокойствием и экстазом неизмеримого Восторга, который всё время создаёт многочисленные волны, ритмы и постоянно возрастающую, направленную на внешнее и на внутреннее, интенсивность своего творческого и взаимодействующего со всем блаженства, владеющего миром и владеющего собой.

Поскольку мы внутри — души этого Духа, это станет природой нашего опыта, из четырёх частей, когда развивающееся Божество станет работать здесь в своём движении, уже без вуали.

Если бы это полное проявление было с самого начала, не было бы земных проблем, никаких страданий роста, никаких сбитых с толку поисков ума, воли, жизни и тела ради знания, силы, радости и бессмертного существования.

Но это Божество, будь оно внутри нас или снаружи в вещах, силах и созданиях, началось с инволюции в несознание Природы и с проявления своих видимых противоположностей.

Из обширного космического несознания, инерции и бесчувственности, первоначальной маскировки, которая почти не существует, Дух в Материи решил развиваться и медленно формировать, как будто в неохотном и постепенно поддающемся материале, свою мощь, свет, бесконечность и блаженство.

Значение земной эволюции — в этом медленном и постепенном освобождении некоторого скрытого внутреннего Духа. Суть данной мистерии — трудное появление, медленное становление божественного Чего-то или Кого-то, уже инволюционировавшего в физическую Природу.

Дух, со всеми своими потенциальными силами, присутствует в первой формальной основе своей поддерживающей, но сопротивляющейся субстанции.

Его более великие следующие и сознательно возникающие движения — жизнь, ум, интуиция, душа, сверхразум и свет Божества — уже находятся здесь, запертые и неотчётливо спрессованные в первоначальной силе и первых выразительных смыслах Материи.

Прежде чем будет возможна какая-либо эволюция, должна произойти инволюция Божественного Всего, что потом должно возникнуть.

Если бы это было не так, то вместо упорядоченной и осмысленной эволюции, вместо того, чтобы из одного неизбежно следовало другое в правильной последовательности, одно за другим возникало бы нечто непредвиденное, то, чего не было в предшественниках.

Этот мир не является кажущимся порядком, которым хаотично управляет необъяснимый Случай. И это не удивительный механизм, чудесным образом придуманный спотыкающейся удачливой бессознательной Силой или механической Необходимостью.

Это даже не структура, построенная по своей прихоти или воле внешним и, следовательно, обязательно ограниченным Творцом.

Мысленно можно представить, что каждый из этих вариантов мог бы объяснить одну из сторон или внешний вид происходящего. Но есть более великая истина, которая одна способна успешно соединить все аспекты и пролить свет на все факты загадки.

Если бы всё действительно было результатом космической Случайности, не было бы необходимости в новом продвижении. Ничто за пределами ума не должно было появляться в материальном мире, и более того, даже уму вообще не было необходимости возникать из бессмысленного слепого материального водоворота. Само сознание было бы лишь случайным явлением, странным галлюцинирующим отражением или призраком Материи.

Или, если бы всё было бы результатом работы механической Силы, тогда и ум вообще не должен был бы появляться как часть огромной перемалывающей машины. Не было бы никакой необходимости в этом более тонком и в то же время менее компетентном, идущем на ощупь, механическом изобретении.

Никакой хрупкий мыслящий мозг не должен был работать поверх вполне достаточных зубцов, пружин и поршней первоначальной безошибочной машины.

Добавление сверхразума к этому яркому и болезненному усложнению было бы ещё большим излишеством и блестящей дерзостью. Тогда это было бы ни чем иным, как ложной претензией преходящего сознания на управление и обладание великой несознательной Силой, которая являлась бы творцом этого сознания.

Или же, если экспериментирующий, внешний и, следовательно, ограниченный Творец был бы изобретателем страдающей жизни животного, неуклюжего ума человека и этой огромной, по большей части неиспользуемой и бесполезной вселенной, то не было бы причин, по которым он не должен был бы остановиться на построении ментального интеллекта в его созданиях, довольный непростой изобретательностью своего труда.

Даже если бы он был всемогущим и всезнающим, он вполне мог бы остановиться на этом, — потому что, если бы он пошёл дальше, существо оказалось бы в опасности подняться слишком близко к уровню своего Создателя.

Но если истина в том, что бесконечный Дух, вечное Божественное Присутствие, Сознание, Сила и Блаженство вовлечены, скрыты здесь и медленно проявляются, то с неизбежностью его силы, или восходящие ступени его единственной силы, тоже должны проявиться, одно за другим, пока не проявится вся слава, могущественный божественный Факт, воплощённый, динамичный и видимый.

Все ментальные идеи о природе вещей — это неубедительные соображения нашего недостаточного логического разума, когда он пытается в своём ограниченном свете и невежественной самодостаточности взвесить логические вероятности универсального порядка, порядка, который, после всех его рассуждений и открытий всё равно будет оставаться для него неясным и загадочным.

Настоящий свидетель и открыватель — это наше растущее сознание. Потому что это сознание само по себе — знак и сила развивающегося Божественного, и его рост из кажущегося несознания материальной вселенной это фундаментальное, единственное постоянное, идущее всё дальше и дальше, указующее событие долгой земной истории.

Только когда это развивающееся сознание сможет вырасти до своей полной божественной силы, мы сумеем напрямую познать и самих себя, и мир, вместо того, чтобы цепляться за края и кончики недостаточного знания.

Такая полная сила сознания — это сверхразум или гнозис. Она — сверхразум, потому что, чтобы достичь его, мы должны выйти за пределы и обратиться против ума, так же, как сам ум вышел за пределы и обратился против жизни и несознательной материи. Она — гнозис, потому что он находится в вечном обладании Истиной, и по своей сути и природе это динамическая субстанция знания.

Нашему разуму отказано в истинном знании вещей потому, что он не величайшая существенная сила нашего духа, а всего лишь средство, переходный инструмент, предназначенный чтобы работать с проявленными вещами и динамикой их проявления.

Истинное знание начинается только, когда наше сознание может выйти за пределы своего нынешнего нормального предела в человеке: потому что тогда оно начинает непосредственно осознавать себя и Силу в мире и начинает обладать, по крайней мере начальным, знанием через отождествление, которое — единственное истинное знание.

После этого наше сознание знает и видит уже не разумом, блуждающим среди внешних данных, а через постоянно возрастающий и всё более и более светлый самоозарённый и озаряющий всё опыт.

В конце концов истинное знание становится сознательной частью Божественного, раскрывающего себя в мире. а его жизнь — силой сознательной эволюции того, что ещё не проявлено в материальной вселенной.

Эволюция Сознания

Вся жизнь здесь — это этап или обстоятельство в разворачивающейся, идущей вперёд эволюции Духа, который через инволюцию вовлёк себя в Материю и трудится, чтобы проявить себя в этой сопротивляющейся субстанции. В этом вся тайна земного существования.

Но ключа к этой тайне нет ни в самой жизни, ни в теле. Его иероглифа нет ни в эмбрионе, ни в организме, потому что они всего лишь физические средства или основа. Единственная существенная тайна нашей вселенной — это появление и рост сознания среди огромной немой неразумности Материи.

Может это бегство Сознания из кажущегося первоначального Несознания, — но оно всё время было там, замаскированным и скрытым, потому что несознание Материи само по себе — лишь сознание, скрытое за покровом.

И борьба этого сознания за то, чтобы найти себя, его стремление к своей внутренней полноте, совершенству, радости, свету, силе, мастерству, гармонии, свободе — это продолжительное чудо, но в то же время естественное и объясняющее всё явление, в котором мы одновременно и наблюдатели, и части явления, инструменты и проводники.

Сознание, Существование, Сила, Радость были здесь с самого начала, мрачно заключёнными в это кажущееся отрицание самих себя, в эту изначальную ночь, в эту темноту и неведение материальной Природы.

То, что есть и было всегда, свободным, совершенным, вечным и бесконечным, То, чем является всё, То, что мы называем Богом, Брахманом, Духом, заперлось здесь в собственной, самим им созданной противоположности.

Всеведущий погрузился в Неведение, Всеосознающий — в Несознание, Всезнающий — в вечное Невежество. Всемогущий сформулировал себя в виде огромной космической самодвижущейся Инерции, которая творит посредством распада.

Бесконечное выражает себя здесь в безграничном дроблении. Всеблаженный облёкся в огромную нечувствительность, из которой он пытается выйти при помощи боли и голода, желания и страдания.

Божественное находится где-то в другом месте, а здесь, в физической жизни, в этом тёмном материальном мире, может показаться, что Божественного нет, что оно только в процессе становления, θεoζ oυχ εστίν αλλα γίγνεταί[144].

Это постепенное становление Божественного из его собственных феноменальных противоположностей и есть смысл и цель земной эволюции.

Эволюция по своей сути не является развитием всё более и более организованного тела или всё более и более эффективной жизни — это лишь её механизм и внешние обстоятельства.

Эволюция — это борьба Сознания, которое сомнамбулировано в Материи, за то, чтобы пробудиться, стать свободным, найти себя, овладеть собой и всеми своими возможностями до самых больших и широких, до самых последних и высших.

Эволюция — это освобождение само-раскрывающейся Души, которая тайно есть в Форме и Силе, медленное становление Божества, рост Духа.

В этой эволюции ментальный человек не цель, и не конец, не заключительный смысл и не высшее последнее значение. Он слишком мал и несовершенен, чтобы быть венцом всех этих родовых мук Природы.

Человек — не конечный, а только лишь средний элемент, переходное существо, промежуточное творение, играющее роль инструмента.

Такой характер эволюции и это опосредованное положение человека поначалу не бросаются в глаза. Потому что внешнему взгляду могло бы показаться, что эволюция, по крайней мере физическая эволюция, давно завершилась, оставив человека позади как свой жалкий лучший результат, и что больше не стоит ждать от неё никаких новых существ или высших творений.

Но это нам кажется лишь до тех пор, пока мы смотрим только на формы и внешнюю сторону, а не на внутренние смыслы всего процесса.

Материя, тело и даже жизнь — это первые условия, необходимые для работы, которую нужно было совершить.

Новые живые формы, возможно, больше свободно не появляются, но это потому, что Сила эволюции сейчас занята развитием не новых живых форм, или, по крайней мере, в первую очередь, не новых живых форм, а новых сил сознания.

Когда Природа, Божественная Сила, сформировала тело, прямое и наделённое способностью думать, изобретать, исследовать себя и вещи, и сознательно работать как над вещами, так и над собой, она получила то, что хотела для своей тайной цели. Отведя всё остальное в сферу второстепенных движений, она обратилась к этой давно скрытой цели своих главных высших сил.

До сих пор всё было долгой, напряжённой и медленной подготовкой. Но на протяжении всего этого времени развитие сознания, в котором появление человека было решающим поворотным моментом, сохранялось внутри неё как её главное дело и истинная цель.

Эта медленная подготовка Природы охватывала огромные временные эпохи и бесконечности пространства, в которых такая подготовка, казалось, была её единственным делом.

Настоящее же дело видится нашему взору, по крайней мере, когда мы смотрим внешним оком разума, как если бы оно произошло лишь как случайное происшествие, в конце или ближе к концу, в каком-то промежутке времени, в некой точке и едва заметном уголке одной из мелких окраин, возможно, второстепенной вселенной, среди всего этого множества бескрайних пределов, этих бесчисленных вселенных.

Если бы это было так, мы всё равно могли бы ответить, что время и пространство не имеют значения для Бесконечного и Вечного. Для Этого не является пустой тратой труда — как это было бы для наших кратких, движимых смертью существований — работать триллионы лет, чтобы расцвести лишь на мгновение.

Но этот парадокс также всего лишь видимость, поскольку история этой единственной Земли — это ещё не вся история эволюции. И даже сейчас, в других местах, существуют другие земли, и даже здесь, до нас, было много земных циклов, и многие из них ещё появятся в дальнейшем.

Природа трудилась бесчисленные миллионы лет, чтобы создать материальную вселенную пылающих солнц и звёздных систем. Ради меньшей, но всё же нескончаемой серии миллионов она склонилась над тем, чтобы сделать эту Землю обитаемой планетой.

Всё это неисчислимое время она была или казалась занятой только эволюцией Материи. Жизнь и ум хранились в тайне в кажущемся несуществовании.

Но пришло время, когда могла проявиться жизнь: вибрация в металле, рост и поиск, втягивание и ощущение внешнего в растении, инстинктивная сила и чувство, связь радости и боли, голода, эмоций, страха и борьба в животном, — первое организованное сознание, начало давно задуманного чуда.

С тех пор она была занята не только материей как таковой, но больше всего трепетной плазменной материей, полезной для выражения жизни. Эволюция жизни теперь стала её единственной целью.

И точно также медленно в жизни проявляется ум, интенсивное чувство, грубое мышление и планирование жизненного ума у животного. Но у человека уже есть полная организация и аппарат, развивающееся, хотя и несовершенное ментальное существо, Ману, мыслящее, изобретающее, стремящееся, уже осознающее себя существо.

И с этого времени именно развитие ума, а не какое-то радикальное изменение жизни, стало её сияющей заботой, её чудесной ставкой.

Тело, казалось, больше не развивалось. Сама жизнь развивалась в своих циклах мало или лишь настолько, чтобы выражать возвышение и расширение Ума в живом теле. Теперь невидимая внутренняя эволюция стала величайшей страстью и целью Природы.

И если бы Ум был всем, чего могло достичь сознание, если бы Ум был тайным Божеством, если бы не было ничего более высокого, большего, не было бы ещё более чудесных диапазонов, человеку можно было бы предоставить возможность реализовать ум и завершить своё собственное существо.

И тогда бы здесь не было бы, или не нужно было бы ничего, что находится за его пределами, ничего, что несёт сознание к своим вершинам, расширяя его до ничем не ограниченных просторов, погружаясь вместе с ним в непостижимые глубины.

И тогда бы человек, совершенствуя себя, довёл бы до конца дело Природы. Эволюция завершилась бы созданием Человеко-Бога, венца земных циклов.

Но Разум – это ещё не все. Потому что за пределами ума находится ещё большее сознание. Там — сверхразум и дух.

И так же, как Природа трудилась в животном, витальном существе, пока не смогла проявить из него человека, Ману, мыслителя, так же она трудится и в человеке, ментальном существе, пока не сможет проявить из него духовное и супраментальное божество, сознающего истину Видящего, знающего через отождествление, воплощение Трансцендентного и Всеобщего в индивидуальной природе.

От комка земли и металла к растению, от растения к животному, от животного к человеку — так много она прошла за свой путь. И ей ещё предстоит огромный рывок или колоссальный прыжок.

Как от материи к жизни, от жизни к уму, так теперь она должна перейти от ума к сверхразуму, от человека к сверхчеловеку.

Это та пропасть, которую ей предстоит преодолеть, это высшее чудо, которое она должна совершить, прежде чем она сможет отдохнуть от своей борьбы и неудовлетворённости и встать в сиянии этого высшего сознания, прославленная, преобразованная, довольная своим трудом.

Когда-то здесь в ней было самым высшим — существа, не достигшие уровня человека. Теперь впереди Времени идёт человек, заменивший их. Но всё же намерение и цель будущего ждут супраментального, сверхчеловека, ещё не родившуюся славу, то, что стоит, пока ещё недостигнутое, перед ней.

Путь

Супраментальная Йога — это одновременно восхождение к Богу и нисхождение Божества в воплощённую природу.

Восхождение может быть достигнуто только сконцентрированном на одном, вбирающем всё, идущим вверх устремлением души, ума, жизни и тела.

Нисхождение может произойти только через призыв всего существа к бесконечному и вечному Божественному.

Если этот призыв и это устремление присутствуют, или если каким-либо образом они могут рождаться и постоянно расти и овладевать всей природой, тогда и только тогда становится возможным супраментальный подъём и трансформация.

Призыв и устремление — это лишь первые условия. Вместе с ними, и благодаря их действенной интенсивности, должно произойти открытие всего существа Божественному и полная сдача.

Это открытие представляет собой широкий рывок всей природы на всех её уровнях и во всех её частях, чтобы без ограничений принять в себя более великое божественное Сознание, которое уже находится сверху и позади, и окружает это смертное полусознательное существование.

Когда это Сознание будет принято, не должно быть неспособности вместить, никакого разрушения чего-либо в человеческой системе, уме, жизни, нервах или теле под воздействием стресса преобразования.

Должна быть бесконечная восприимчивость, постоянно возрастающая способность выдерживать всё более сильное и всё более настойчивое воздействие божественной Силы.

В противном случае ничего великого и постоянного сделать невозможно. Йога закончится срывом, или инертной остановкой, или отупляющей, или катастрофической остановкой процесса, который должен быть абсолютным и целостным, иначе он потерпит неудачу.

Но поскольку ни одна человеческая система не обладает такой бесконечной восприимчивостью и надёжной вместимостью, супраментальная Йога может добиться успеха только в случае, если Божественная Сила по мере своего нисхождения увеличивает личную энергию и уравнивает получаемую силу с Силой, которая входит сверху для работы в природе.

Это возможно только в том случае, если с нашей стороны происходит постепенная отдача существа в руки Божественного. Должно быть полное и неизменное согласие, мужественная готовность позволить Божественной Силе делать с нами всё, что нужно для работы, которую необходимо выполнить.

Человек не может своими собственными усилиями сделать себя больше, чем человек. Ментальное существо не может своей собственной, без посторонней помощи, силой превратиться в супраментальный дух. Только нисхождение Божественной Природы может обожествить человеческое вместилище.

Потому что силы нашего ума, жизни и тела связаны своими ограничениями, и как бы высоко они ни поднимались, и как бы широко ни расширялись, они не могут подняться выше своих естественных максимальных ограничений или выйти за их пределы.

Но, тем не менее, ментальный человек может открыться тому, что находится за его пределами, и призвать супраментальный Свет, Истину и Силу, чтобы они работали в нём и делали то, что не может сделать ум.

Если ум не может своим усилием стать тем, что находится за пределами ума, сверхразум может спуститься и преобразовать ум в свою собственную субстанцию.

Если благодаря различающему согласию и бдительному подчинению человека позволить супраментальной Силе действовать в соответствии со своей глубокой и тонкой проницательностью и гибкой силой, она медленно или быстро приведёт нашу нынешнюю полусовершенную природу к божественной трансформации.

Это нисхождение, эта работа не лишены возможности катастрофического падения и опасности.

Если человеческий ум или витальное желание ухватятся за нисходящую силу и попытаются использовать её в соответствии со своими ограниченными и ошибочными идеями или неверными и эгоистическими импульсами, — а это в некоторой степени неизбежно, пока этот низший смертный не научится чему-то из пути этой великой бессмертной природы — невозможно будет избежать спотыканий и отклонений, трудных и, казалось бы, непреодолимых препятствий, ран и страданий. И могут случиться даже смерть или полное падение.

Только когда ум, жизнь и тело научились осознанному целостному подчинению Божественному, путь Йоги может стать лёгким, прямым, быстрым и безопасным.

И это должна быть сдача и открытие только Божественному и никому другому. Потому что затемнённый ум или не очищенная жизненная сила в нас могут поддаться небожественным и враждебным силам и даже принять их за Божественное.

Более катастрофической ошибки быть не может. Поэтому наша сдача должна быть не слепой и инертной пассивностью по отношению ко всем влияниям или любому влиянию, а искренней, сознательной, бдительной, направленной только на Единого и Высшего.

Самоотдача божественной и бесконечной Матери, какой бы трудной она ни была, остаётся нашим единственным эффективным средством и нашим единственным постоянным прибежищем.

Самоотдача ей означает, что наша природа должна быть инструментом в её руках, а душа — ребёнком в объятиях Матери.

Часть Вторая
Заметки и фрагменты
на разные темы

Собранные в этой части произведения были написаны Шри Ауробиндо в разное время и для разных целей. Они сгруппированы редакцией по темам в пяти разделах.

Раздел Первый.
Человеческое существо во времени

Шарики времени

Институты, империи, цивилизации — это игрушечные шарики Времени.

Время, сидящее в своём банкетном зале Веков, где пророки и цари — приправа его пиршества, пьющее красное вино жизни и смерти, в то время как на мраморном полу у его ног, словно цветы, разбросаны изображения тех звёзд, что сияли над гордостью Нахуши[145], тапасьей Дхрува[146] и великолепием Яяти,[147] видевшие Тиглатпаласара[148], Сеннахирима[149] и египетских фараонов, голову Помпея, отрубленную на песках Египта, и Цезаря, истекающего кровью у скульптурных ног Помпея, могучие легионы Наполеона, победоносно грохочущие по велению этого бога войны на поле Аустерлица, и панические легионы того же Наполеона, беспорядочно убегающие от преследований и резни позади них с последнего поля Ватерлоо — Время, Кала Пуруша, опьянённое дымом смерти, слезами и смехом смертных, сидит там и играет своими шариками.

Там есть шарики всех видов, шарики всех цветов, одни тусклые и серые, другие великолепные с разноцветными сердечками, третьи белые и чистые, как крылья голубя, — но он играет ими всеми одинаково, и так же одинаково, отбрасывает их прочь, когда он с ними покончил.

Иногда даже, в пьяном угаре он выбрасывает их из окна или поднимает булаву и наносит удары то тут, то там, круша вдребезги яркие и хрупкие шары, и смеётся, когда они разбиваются и рассыпаются.

Так, Время, бог, сидит и вечно играет своими шариками.

Теория существования человека

Мнение о том, что движение познания во всех своих сферах всегда шло вперёд, по линии развития, без сомнения, иногда отклоняясь от неё, в некоторые периоды затмения, но всегда возвращаясь, и в сумме везде образует продвижение и нигде нет возврата назад — это суеверие современной мысли.

Как и все суеверия, это убеждение основано на плохих и несовершенных наблюдениях, перерастающих в логическую ошибку.

Наше наблюдение неизбежно несовершенно, потому что мы владеем историческими данными и литературными записями лишь за несколько тысячелетий, а далее, только разрозненные и скудные указатели, которые оставляют гигантское пространство для едва сдерживаемой деятельности двух главных помощников и обманщиков ума — умозаключения и предположения.

Наше наблюдение плохо, потому что, одержимые навязчивой идеей о кратком и недавнем выходе из незапамятного варварства, воображая, что Платон расцвёл через несколько столетий из потомка, лишь немного более развитого, чем островитянин Южного моря, мы отказываемся искать в записях, которые ещё остались от утраченного высшего знания, их естественный и последовательный смысл.

Мы скорее искажаем их по образу наших собственных мыслей или ограничиваем их ещё более узкими пределами того, что мы сами знаем и понимаем.

Логическая ошибка, к которой мы приходим в результате нашего плохого наблюдения, — это ошибочное представление, что, поскольку мы более продвинуты, чем некоторые древние народы, в наших особых областях успеха, таких как физические науки, мы, следовательно, неизбежно более продвинуты и в других областях. где мы ещё младенцы и только недавно начали наблюдать и экспериментировать, — в таких областях, как психологическая наука и познание нашего субъективного существования и способностей нашего ума.

И таким образом, мы развили полную противоположность старому суеверию, согласно которому движение человека всегда направлено назад, к регрессу.

В то время как наши предки полагали, что более древнему в целом можно доверять как более авторитетному, потому что оно ближе к богам, а менее древнему — как менее авторитетному, потому что оно ближе к окончательному вырождению человека, мы, напротив, верим, что более древнее всегда в целом менее истинно, потому что оно ближе к неграмотному и нелюбопытному дикарю, а чем оно более современно, тем оно более истинно, потому что ближе к мнению начитанного и образованного жителя Парижа или Берлина.

Ни одна из позиций не может быть принята. Проверка опытом и экспериментом — единственный стандарт истины, а не критерий древности или современности.

Некоторые из идей древних или даже дикарей, ныне исследованных нами, могут быть утраченными истинами или утверждениями достоверного опыта, от которых мы отвернулись или забыли. Многие представления современных схоластов наверняка в будущем будут разоблачены как ошибочные и суеверные.

Среди древних документов, которые древние считали глубокими источниками мудрой и плодородной истины, в отличие от нас, забывчивых и слепых к их смыслу, одно из самых высоких мест занимают Веды и Упанишады.

Циклическая теория эволюции

[.....] Вытесненная из всех других областей своим восприятием медленных и эпохальных процессов Природы, в этом малоизученном уголке научной теории нашла убежище грибная теория существования.

И хотя более поздние открытия дали эффект расширения, они всё ещё мешают более вдумчивому обобщению. Срок, отведенный для роста цивилизации, всё ещё невероятно короткий, и, как следствие, над применением эволюционной идеи к нашему человеческому развитию висит атмосфера нереальности.

Это существенное возражение не устраняется никакими доказательствами современности человеческой цивилизации.

Её великая древность отрицается просто отсутствием подтверждающих данных. Нет никаких положительных указаний в поддержку отрицания древности нашей цивилизации. А там, где данные скудны, такое отрицание очень необоснованно и ненадёжно.

Мы больше не можем утверждать, что не могло существовать древних цивилизаций, следы которых полностью исчезли, и что доисторическое обязательно означает дикое и неразвитое.

История, напротив, изобилует примерами великих обществ, которые были на грани исчезновения, не оставив после себя никаких видимых памятников, и недавние раскопки показали, что такие исчезновения в древние времена даже не были редкостью.

Мы не могли исчерпать всё, что содержит земля. Должны быть остатки других цивилизаций, ещё не обнаруженных, и вполне могли быть и другие, которые из-за способа своего исчезновения или по другим причинам вообще не оставили никаких следов ни на поверхности земли, ни под ней.

Действительно, если в отношении какого-либо объекта или предыдущего существования, нет никаких молчаливых или хоть как-то задокументированных свидетельств, можно ли уверенно утверждать, что, раз нет следов или достаточных доказательств, следовательно, это не существовало вообще?

Тем не менее, во многих областях обобщения современная наука очень широко и свободно пользуется этим аргументом.

По крайней мере, есть некая возможность, что могущественные города и благородные цивилизации наполняли своими отголосками теперь уже безмолвные пространства Времени на протяжении бесчисленных тысячелетий ещё до того, как Египет и Ассирия достигли своего исторического величия.

Короткий промежуток времени на самом деле не является кардинальным моментом теории дикаря, и даже если допустить большие временные промежутки, сама теория не обязательно потерпит крах. Но я поставил вопрос о времени в качестве первостепенного по важности момента не чтобы свергнуть современное объяснение, а ради повторного признания другого, более древнего синтеза.

Потому что если, в какой-то момент, мы допустим существование доисторических цивилизаций, более древних, чем египетская, — о чём можно судить по глубоко погребённым городам Азии, — и присутствие в неизвестной древности великих национальных культур, где сейчас дикая или полудикая толпа, нетворческая и неразмышляющая, — о чём можно судить по руинам Машоналенда[150] или по состоянию средневековой Берберии[151] после разрушительных действий мавров и вандалов, или даже по судьбе, которая почти на тысячелетие постигла великолепную структуру греко-римской культуры, угрожая даже стереть её остатки и руины, — и тогда возникает вопрос, какова была природа этих забытых цивилизаций, и как так произошло, что они вернулись к варварству, часто в крайней форме, и настолько полно.

Эти гигантские промежутки времени, эти общемировые взлёты и падения человеческого общества, это колебание взад и вперёд, от тьмы к свету, и от света к тьме оставляют почву открытой для другого объяснения, которое в некоторых отношениях противоположно теории дикарей, — для индийского объяснения.

Индуистский ум никогда не признавал в Природе принципа развития по прямой линии. Такое развитие только кажется возможным, и появляется лишь по той простой причине, что мы сосредотачиваем наше внимание на ограниченных участках кривой, по которой следует Природа.

Но если мы отойдём от слишком пристального и детального рассмотрения и посмотрим на мир с точки зрения его огромных масс, мы увидим, что его движение вперёд никогда не бывает прямолинейным, а скорее проявляется в виде серии циклов, конечный результат которых это развитие.

Образ этой кажущейся прямой линии — образ корабля, который кажется его экипажу путешествующим по ровной водной глади, но на самом деле описывает кривую Земли по пути, который может быть воспринят только более отдалённым и информированным зрением.

Более того, даже тот небольшой участок кривой, который мы рассматриваем, и который нашему ограниченному видению кажется прямой линией, это результат серии зигзагов и вызван конфликтом сил, приходящих в результате постоянной борьбы к некоему устойчивому компромиссу, или в результате их продолжительного раздора образующих временную гармонию.

Образ реального развития в циклах — это путешествие в космосе планет, которые всегда описывают одну и ту же кривую вокруг своего пылающего и сияющего Солнца, образ совершенной силы, радости, красоты, благодеяния и знания, к которым стремится наша эволюция.

Их цикл всегда один и тот же эллипс, однако благодаря одновременному движению всей планетной системы, завершение круга находит планету в более продвинувшемся положении в космосе, чем прежде.

Именно таким способом, через непрерывную борьбу, расточительные разрушения и строительства, через движение вперёд по постоянно идущим куда-то кривым и эллипсам, Природа приближается к своему тайному совершенству.

Эти концепции мы находим в символах Пуран, близких нашему воображению. Существует тысячевековая Кальпа с периодом в четырнадцать Манвантар, разделяющихся подциклом из ста чатурьюг. Есть дхарма — хорошо сгармонизированный закон бытия, совершенный в золотой период Сатья Юги, постепенно ухудшающийся в бронзовой Трета Юге и медной Двапара Юге, и разваливающийся во времена железной Кали Юги только для того, чтобы своим распадом открыть путь к проявлению в следующей Сатья Юге прежнего закона, истины или естественного принципа существования, выстроенного уже в рамках новой гармонии.

На протяжении всего этого зигзага есть ритм подъёма, падения и снова подъёма, вызванный борьбой восходящих, нисходящих и неизменных сил.

Есть попеременные триумфы дэвов[152] и дайтьи[153], помогающих богу и противостоящих им, или слишком яростно стремящихся вперёд Титанов, — дхармасья глани[154] и абхьюттанам адхармасья[155], когда гармония отрицается и устанавливается разлад или неправильная гармония, но после этого приходит Аватар и дхармасья санстхапанам[156], вечный Свет и Сила, нисходящие, восстанавливающие, создающие новое временное приспособление путей мира к истине вещей и человека.

В переводе на более современный, но не обязательно более точный язык, эти символы указывают нам на мировую историю, которая наполнена не постоянной, идеальной, прямой победой добра и истины, и не прогрессом, таким, как его понимают европейцы — постоянный радостный галоп по новому и вечному, через новые изменения к растущему совершенству, а скорее наполнена поочерёдно торжествующими силами то прогресса, то регресса, с трудом дающимися движениями вперёд, и соскальзыванием назад.

Они указывают на историю, которая по сути — непрерывная революция человеческой природы над самой собой, и которая, однако же, несомненно, делает вид, что у неё нет своей тайны, лишь скрывает определённую цель и торжествующую победу в конце.

В некоторых отношениях старые мыслители-ведантисты предвосхищают нас. Они согласны со всем, что существенно в наших современных представлениях об эволюции.

С одной стороны развиты все формы существ. В Айтарейе допускается некоторая физическая эволюция от животного тела к человеческому.

Тайттирия предполагает психологическое развитие человека, а психологический прогресс всей расы в принципе не может отличаться от эволюции индивида — которая движется от материального, эмоционально и умственно инертного человека вверх, превосходя ментальное развитие к духовной реализации.

Пураны допускают создание животных форм до появления человека, и в символе Десяти Аватаров прослеживают рост нашей эволюции от рыбы через животное, человека-животного и развитого человеческого существа к различным стадиям нашего настоящего незавершенного состояния.

Но древний индус, очевидно, рассматривал такое развитие как огромное светское движение, охватывающее большее количество эпох, чем мы можем легко сосчитать.

Он считал, что Природа повторяла это снова и снова, и вполне вероятно, что она так и делала, вкратце возобновляя и подытоживая в каждом очередном начале то, что она ранее завершала в деталях, медленно и с трудом.

Именно такое великое многовековое движение в циклах, постоянно повторяющееся, но постоянно движущееся вперёд, изображено и изложено для нас в символах Пуран. Именно по этой причине древний индус приписывал своей цивилизации те огромные эпохи и те древние и оставшиеся далёко в прошлом начала, которые кажутся современникам невероятными.

Возможно, он ошибся. Недавние открытия и свидетельства всё больше убеждают нас в том, что наука девятнадцатого века заблуждалась в равной степени и в противоположном направлении.

Вновь переведённая на современный язык, индуистская идея чатурьюги, четырёх веков, со всеми сопутствующими пураническими обстоятельствами, сохраняется как традиция периода, именно такого, который был постулирован, периода естественного и совершенного равновесия в своих знаниях, действиях и характере между человеком и его окружением.

Идеи, знания, характер, дух этой великой эпохи цивилизации — но не её институты или практики — сохраняются для нас в Веде и Веданте, и все существующие человеческие общества, цивилизованные или варварские, восходят к истокам их мысли, характера и усилий, и к общему типу человечества, который сформировался ещё тогда.

Раздел второй.
Восток и Запад

Взаимное непонимание континентов

Своеобразное и поразительное противоречие мышления, темперамента, культуры и нравов между Азией и Европой стало обычным явлением для наблюдений и критики с тех пор, как Геродот отметил в своей истории возражение как мужчин, так и женщин против того, чтобы их видели обнажёнными, как любопытную и забавную черту азиатского варварства.

Много воды утекло со времени сочинений Геродота, и в этом отношении Азия, по-видимому, не только заразила Европу этой «варварской» чертой нравов, но и далеко обогнала свою ученицу в развитии модных излишеств.

Во времена поэтов-классиков чрезмерное богатство и великолепие также считались характерными чертами азиатского варварства. Европа позаботилась о том, чтобы это обвинение теперь распространялось на восточный континент только в очень минимальном количестве.

Азия теперь, не только благодаря выбору своих аскетов, но и благодаря экономическому принуждению, стоит на позиции простой жизни, и показное богатство, которое когда-то обесценивалось как признак восточного варварства, теперь выставляет себя напоказ, сильно вульгаризированное, по крайней мере, по нашему варварскому восточному представлению об эстетике, как роскошный лик западной цивилизации.

Но если обстоятельства и изменились, сущностное противопоставление остаётся как и раньше. Восток по-прежнему в душе Восток, а Запад по-прежнему Запад, и непонимание континентов по-прежнему процветает не только в умах политиков и «государственных деятелей», — там, где его, естественно, следовало бы ожидать, поскольку именно там вульгарные предрассудки, полуправда, неправда вообще и глупые банальности принимают свою самую торжественную и напыщенную форму, превращаются в блестящие фразы или текут в риторические периоды — но также и в умах критиков, поэтов и ведущих интеллектуалов.

Столкнувшись с этим продолжающимся непониманием, человек вынужден задаться вопросом, действительно ли оно неизлечимо — является ли это тем противоречием, на котором Природа намерена настаивать до конца этого цикла.

Некоторые из нас, дерзкие идеалисты, думали, что заблуждение, недостаток понимания не только излечимы, но и что для будущих интересов человечества их необходимо как можно скорее исправить.

Со своей стороны, я считаю, что все антиномии и противоборствующие силы, в этом мире противоречий, наоборот, гораздо полезнее для попытки понять души друг друга и найти точку их встречи, найти нечто полезное не только для смягчения собственных преувеличений, но и для наполнения внутри и вокруг себя, не теряя при этом существенного для своего духа.

В последнее время во многих умах произошло явное расширение, приближение к пониманию, почти к слиянию. Еще недавно в первом лирическом восторге от войны и её «священных союзов» казалось, что решительный шаг сделан и сами народы теперь готовы к сочувствию и пониманию. Но, похоже, это ещё не совсем так [.]

На пути к объединению

Развитие изобретений, соединяющих расстояния, наши современные возможности для умножения книг и их экземпляров, а также рост человеческого любопытства быстро превращают человечество в единую интеллектуальную единицу с общим фондом знаний и идей, и единой культурой.

Процесс далёк от завершения, но уже начинают проявляться общие линии плана, заложенного великим Созидателем вещей.

Какое-то время это объединение применялось только к Европе. В Азии была своя триединая цивилизация, преимущественно духовная, сложная и медитативная в Индии, преимущественно витальная, эмоциональная, активная и упрощённая в регионах Гиндукуша и Месопотамии, преимущественно интеллектуальная, механическая и организованная в монгольских империях.

Восток, Запад и Юг имели свои совершенно разные дух и традиции, но единая основа духовности, общие тенденции и такая торговля искусством, идеями и информацией, которую позволяли трудности общения, сохраняли фундаментальное единство Азии.

Восток и Запад встречались только у своих порталов, чаще на войне, чем в мире, и благодаря этим потрясениям и контактам они влияли, но не смешивались друг с другом. Однако, открытие индийской философии и поэзии разрушило этот барьер.

Впервые Европа обнаружила на Востоке что-то, что она могла изучать не только с тем любопытством, которое она проявляла к семитским и монгольским идеям и происхождению, но и с сочувствием, и даже с некоторым чувством идентичности.

Эта метафизика, эти эпопеи и драмы, эта формализованная юриспруденция и сложное общество имели методы и форму, которые, несмотря на их отличие от её собственных, всё же давали сильные точки соприкосновения. Европа смогла их заметить, и, в определенной степени, как ей казалось, могла понять.

Спекулятивность немцев, ясность галлов, воображение и эстетическая эмоциональность британских кельтов нашли что-то, что их заинтересовало и даже помогло.

В учении Будды, размышлениях Шанкары, поэзии Калидасы их души могли найти пастбище и освежение. Чужая форма и дух японской и арабской поэзии и китайской философии, которые так препятствовали сближению с остальной Азией, не мешали пониманию человеческой души и сущности.

Правда, было одно исключение, прекрасно иллюстрирующее трудность, о которой я говорю. Искусство Индии слишком сильно противоречило европейским представлениям, чтобы быть допущенным в европейское сознание. Его очарование и сила были скрыты за неуклюжестью для западного глаза его формы и странностью его мотивов, и это уже сейчас, после того как величайшие из ныне живущих искусствоведов в Англии опубликовали сочувственные оценки индийского искусства и энергичные пропагандисты, такие как г-н Хавелл упорно трудились, чтобы европейское видение открыло для себя тайну индийской живописи и скульптуры.

Но искусство Японии имело определённые внешние свойства, которые европейцы смогли легко уловить.

Японская живопись начала пробиваться в Европу ещё до того, как победы Японии и принятие ею большей части внешних обстоятельств европейской цивилизации открыли широкую дверь в Европу для всех жителей Японии, которую Европа могла принять без беспокойства и ощущения несовместимой странности.

Японская живопись, японская одежда, японские украшения не только допускаются как часть западной жизни избранными и культурными классами, но и известны и приняты, без дополнительной адаптации, миллионами.

Азиатская цивилизация вошла в Европу так же решительно, хотя и не так победоносно, как европейская цивилизация в Азию.

Это только начало, но оно аналогичным образом было только началом, когда лишь несколько ученых радовались ясности буддийского нигилизма, Шопенгауэр отдохнул душой на Упанишадах, а Эмерсон погрузился в Гиту.

Никто тогда не мог себе представить, что индуистский монах обратит новообращённых в Лондоне и Чикаго, или что в Сан-Франциско будет построен ведантический храм, а англосаксонские исламисты возведут мусульманскую мечеть в Ливерпуле.

Как следует из недавнего исследования, единственным чтением, за исключением художественных произведений, которое вызывает широкий и всеобщий интерес среди читателей публичных библиотек, являются либо научные труды, либо книги, наполненные азиатским мистицизмом.

Чтобы понять, насколько важен этот факт, нужно помнить, что это две силы, Европа и Азия, победоносный интеллект и мятежный дух, которые поднимаются в этот момент, чтобы сражаться за господство над единым миром.

Тем не менее, не читатель публичной библиотеки, человек с улицы литературного мира, а растущий круг людей культуры и разнообразное любопытство, это то, благодаря чему Восток и Запад должны впервые встретиться в едином человечестве.

И наступит день, когда некоторое знание сути Упанишад будет так же необходимо для универсальной культуры, как и знание сути Библии, а знакомство с теорией Шанкары — как и размышления тевтонских мыслителей, а Калидаса, Валмеки и Вьяса столь же будут близки и общеприняты в качестве тем европейского критического интеллекта, как Данте или Гомер.

И только трудности изложения мешают их более быстрому и полному взаимопроникновению.

Китай, Япония и Индия

В тенденциях двадцатого века знаменательно то, что все его великие и типичные события происходили уже не так, как в последние несколько столетий, в Европе, а в Азии. Русско-японская война, китайская революция, конституционные изменения в Турции и Персии и последнее, но самое важное, возрождение, хотя и неопределённое, души Индии — всё это действительно значимые события молодого XX века.

В Европе, за исключением её одного азиатского уголка, не произошло ни одного события соответствующего масштаба и важности.

Неудачная оргия революционной ярости в России, рост огромных забастовок, провал движения за мир, усиление законодательства, отпечатанного под давлением материалистического социализма, хотя и могут содержать в себе зачатки более великих вещей, но пока что всего лишь смутные материальные симптомы дезорганизации и болезни, тщетно лечимые паллиативами, а не событиями определённого движения нового рождения и возрождения.

Важность этой новой тенденции в том, что великие события в Европе, даже если они внешне духовны, обычно имеют интеллектуальную или социальную направленность и значение, тогда как великие события в Азии даже тогда, когда они внешне интеллектуальные, социальные или политические. имеют духовное значение.

Поэтому, когда Азия снова становится ареной главных мировых событий, это верный признак того, что человечеству готовится какая-то великая духовная революция, возможно, великая эпоха духовности.

Раздел третий.
Индия

Возрождающаяся Индия

Каждый может почувствовать, даже без всякого особого чутья, незримые силы и тенденции, скрытые в кажущемся ходе вещей, потому как признаки уже очевидны, что Индия находится на грани, а в некоторых направлениях уже в первых рядах, великого возрождения, более важного, более инстинктивного, с великими изменениями и результатами, чем всё, что было до него.

Любое такое новое пробуждение сопровождается каким-то слабым или сильным воздействием на национальное сознание, ставящим его перед новыми идеями, новыми условиями, новыми потребностями, необходимости приспособиться к меняющейся среде.

Дух нации должен учитывать свои силы и возможности и движим волей к новому формированию и новому творчеству.

Изменения не всегда означают возрождение. Но влияние, в котором мы живём в настоящий момент, это не что иное, как влияние нового мира.

Это не просто давление всей западной цивилизации на древний дух Востока, или модернизма на великую традиционную цивилизацию, а великое всемирное изменение, приближающееся новое рождение самого человечества, а изменение которые происходят в нас лишь небольшая часть.

Поэтому результат, с которым мы столкнулись лицом к лицу, — это возрождение, рождение Духа в новом теле, новые формы в обществе и политике, новые формы литературы, искусства, науки, философии, действия и творчества всех видов.

И возникает вопрос, что в великой игре видоизменений и взаимообменов вокруг нас мы собираемся взять от окружающего нас мира, как мы собираемся формировать его под давлением нашего духа и прошлых традиций, и что мы собираемся взамен принести своего и произвести впечатление на мир?

В каких новых формах воплотится дух Индии и какое отношение будут иметь её новые творения к будущему мира?

Где мы находимся в литературе

[черновик А]

Не только в литературе, но и во всём остальном мы находимся на пороге великого поворотного момента, когда мысли и формы Востока и Запада, находящиеся в огромном ферменте перемен, работают друг на друга, чтобы создать нечто великое, непредвиденное и беспрецедентное.

С менее всемирной точки зрения, которая больше всего беспокоит нас в этой стране, можно сказать, что мы переживаем великий час возрождения древней души Индии.

Судьбоносные вопросы этого часа производят свои неизбежные перевороты, изменения и усилия созидания во всей национальной жизни, политике, обществе, экономических условиях, промышленности, торговле, а также как и в литературе, хотя в ней это происходит не так шумно.

Но, возможно, именно в искусстве, литературе и науке будущее увидит то, что было наиболее определяющим в творениях настоящего времени, самое значительное в индийском возрождении. Потому что именно они наиболее явно раскрывают рождающийся дух. Они нашли своё поле деятельности, обнаружили свой мотив. Остальное — пока лишь первичная попытка выбраться из неестественных условий. Эти области ещё предстоит прояснить, прежде чем борющийся духовный мотив сможет стать основным и создать соответствующие формы.

Особенно показательно движение литературы. Потому что, в то время как музыка и искусство, возможно, более полно раскрывают душу нации, литература является полным выражением её ума и психологии — не только того, чем она является в действии, или чем она является по сути, но её мысли, характера и стремлений.

[черновик Б]

В литературе, как и во всём остальном, мы, в Индии, стоим на пороге новой эпохи, это час национального возрождения. Мы стоим среди множества тенденций, возможностей, движений, из которых лишь немногие ещё сформировали для себя отчётливые формы и ясно читаемые знаки.

Это пока ещё не час свершения, а час труда и начала. Что родится из этих неясных родовых мук, из бесформенных или полуоформленных начал, без сомнения, уже решено в тайном духе эпохи и в подсознании народа.

За колебаниями и стремлениями нашего сумеречных поверхностных умов, душа Индии, несомненно, знает, чего она хочет, и ведёт нас к великим свершениям.

Но нам также полезно задуматься и спросить, чего же требует от нас национальная душа и душа человечества, и по каким направлениям мы, скорее всего, направим нашу энергию и усилия с максимальной силой и полезностью для великого века человечества и Индии, в который мы вступаем.

Потому что в такой момент обычно происходит много фальстартов и множество неверно направленных целей. И увидев свой путь и цель более ясно, мы сможем лучше избежать растраты энергии, таланта и даже гениальности, которую они порождают.

Раздел четвёртый
Гений, Поэзия, Красота

Истоки гениальности

Когда человеческое существо вырабатывает в себе значительную, но действующую нормальным образом способность, мы называем это талантом. Когда такая способность ненормальна в своей работе, мы называем её гениальностью.

Таким образом, может показаться, что гениальность на самом деле это некий несовершенный шаг в эволюции, при помощи которого человечество, в своих наиболее энергичных и передовых особях, пытается развить способность, для которой раса в целом ещё недостаточно сильна, чтобы овладеть ею или как-то к ней приспособиться.

Как всегда случается в таком движении, в работе нового явления наблюдается значительная неравномерность. Иногда кажется, что эти свои новые эксперименты и прекрасные цветы человечества Природа готовится передать по наследству[.]

Поэтический гений

Величайшие поэты обычно те, кто возникают либо из широкого, простого и могущественного окружения, либо из движения ума, грандиозного, сильного и стихийного.

Когда человек становится чрезмерно утонченным по интеллекту, любопытным в эстетической чувствительности или скрупулёзным и точным в интеллектуальных рассуждениях, ему становится всё труднее писать великие и сильные стихи.

Эпохи развитого интеллекта и учености или сильной научной рациональности не благоприятствуют рождению великих поэтов или, если они рождаются, не благосклонны свободному и беспрепятственному действию их дарований.

Они остаются великими, но их величие сгибается под бременем. Им не хватает торжествующей спонтанности, и они перестают столь же свободно и непосредственно черпать из источников человеческих действий и характера.

Необходима неукротимая стихийная сила, чтобы более чем частично преодолеть отрицание окружающей среды.

Потому что поэзия, хотя и апеллирует мимоходом к интеллекту и эстетическому чувству, не исходит из них, а по своей природе является изначальной силой, происходящей из тайной и изначальной Силы, внутри которой она непосредственно видит, властно творит, и сразу переходит к нашим жизненно важным и основным частям.

Интеллект и эстетические способности необходимы для совершенствования нашего разборчивого удовольствия. Но они были лишь помощниками, а не непосредственными проводниками этого божественного рождения.

Голоса поэтов

Из бесконечного молчания прошлого, населенного лишь взором истории или ухом йогина, возникают несколько голосов, которые говорят за него, выражают его и являются самими высказываниями и душой тех неизвестных поколений, исчезнувшего и ныне молчащего человечества. Это голоса поэтов.

Мы, чьи души высыхают в этот тяжелый и сухой век утилитарной и научной мысли, когда люди мало что ценят, кроме того, что даёт им точные и полезные знания или ведёт их к некоторому внешнему увеличению силы и удовольствия, мы, которые начинают пренебрегать поэзией, игнорировать её и больше не можем писать сильно и хорошо — точно так же, как мы разучились лепить, как греки, рисовать, как средневековые итальянцы, или строить, как буддисты, — склонны забывать об этой великой пользе поэтов, об одной благородной способности среди их многочисленных божественных и необычных сил.

Кави или ватес, поэт и провидец, — это не маниши[157]. Он не логический мыслитель, научный анализатор или метафизический исследователь.

Его знание едино не с его мыслью, а с его существом. Он не достиг этого, но обладает этим в себе благодаря способности стать единым со всем, что его окружает.

Благодаря некоторой форме духовного, витального и эмоционального единства он становится тем, что он видит. Он герой, гремящий на переднем крае битвы, мать, оплакивающая своих умерших детей, дерево, сильно дрожащее в бурю, цветок, пронизанный теплым солнечным светом.

И поскольку он является всеми этими вещами, он знает их. Поскольку он знает именно так, духовно, а не рационально, он может писать о них.

Он чувствует их радость и боль, он разделяет их добродетель и грех, наслаждается их наградой или терпит их наказание.

Именно поэтому поэзия, написанная интеллектом, так ниже поэзии, написанной из души, — даже как поэтическая мысль, — и так ниже мысли, что непостижимым способом исходит из души.

По этой же причине поэты, обладающие в других отношениях выдающимися способностями, не смогли дать нам живых мужчин и женщин или по-настоящему показать нашему внутреннему зрению даже то, о чём они пишут красноречиво и приятно, потому что они довольствуются тем, что пишут о них после того, как видели их только умом и не могли или не позаботились сначала о том, чтобы стать тем, о чём они будут писать, а затем не столько писать о них, сколько позволить им излиться в речи, которая является образом души.

Их слишком легко привлекали материалы поэзии, артхи[158] и шабда[159]. Они были привлечены какой-то силой и очарованием в сути речи, пленённые некой мелодией, гармонией или оттенком в форме речи, захваченные какой-то сильной личной эмоцией, которая цепляется за выражение или ищет как проявиться в этих внешних проявлениях поэзии, и которые они забыли искупать в самых глубоких источниках Музы.

Поэтому среди тех древних голосов, даже когда литература древних веков была отсеяна и выбрана Временем, очень немногие глубоко и мощно воссоздают для нас в поэтической речи мёртвое прошлое, поскольку они были этим прошлым, не столько сами, сколько эпоха и нация, в которой они жили, и даже не столько эпоха и нация, сколько та всеобщая человечность, что, несмотря на все различия, под ними и внутри них, и даже выражая через них своё единство, одинакова в каждой нации и в каждую эпоху.

Другие дают нам лишь фрагменты мыслей или вспышки чувств, или раскрывают нам разрозненные эпизоды зрения, звука и внешних событий.

А первые — совершенные, широкие, многообразные, в каком-то смысле бесконечные, безличные и несущие множество ликов в самой своей личности, не просто божественные работники, но истинные творцы, наделённые Богом чем-то от Его божественной силы, и поэтому предлагающие в своих произведениях некий образ Его творческой активности.

Мысли

У Бога есть личность, но нет характера. Он, как мы говорим в нашей восточной мысли, Анантагуна, обладает бесконечным разнообразием качеств без фиксированных ограничений или жёстких различий и несовместимости.

Его сверхчеловеческая жестокость сливается с Его невыразимой жалостью и гармонирует с ней. Его яростная враждебность — это одна из масок Его самой сильной любви.

Потому что, будучи единственно существующим, Он безответственен, и те гармонии, которые Он создает —плод Его пластичной воли и управляются законами эстетики, определяемыми в Его собственной неограниченной, но непогрешимой фантазии.

Из Своей бесконечной личности Он создаёт всех этих персонажей, их неизбежные действия и судьбы.

Так бывает с каждым божественным творцом — с Гомером, Шекспиром, Вальмики, Калидасой.

Совершенно верно, что у каждого есть свой собственный стиль языка и творчества, своя предпочтительная система или гармония поэтического Искусства, точно так же, как создатель этой вселенной сформировал её в определённом стиле и ритме и на конкретных предпочтительных и фиксированных канонах, отличных от тех других вселенных, которые Он, возможно, построил в Своём бесконечном Существе.

Но в рамках принятого стиля и гармонии они не связаны какой-либо фиксированной индивидуальностью. Они выражают скорее бесконечность через свою личность, чем свою личность через свои произведения.

Писатели, ограниченные своей личностью, могут принадлежать к числу прекрасных литературных художников. Но они не могут быть среди величайших творцов. Потому что для творца свобода и бесконечность — это необходимые атрибуты.

Только бесконечность может творить. Конечное может лишь производить, воспроизводить или, самое большее, создавать изобразительное искусство и мастерство.

Среди всех драматургов елизаветинской эпохи только Шекспир создал живых людей. Остальное — лишь замечательные, тривиальные или чудовищные зарисовки, карикатуры или изображения людей.

Однако из этого правила есть одно исключение. Каждый человек может в свои лучшие моменты «извергать», творить тем или иным способом — потому что в наших индийских языках слово «творить» означает «извергать, выпускать на волю из собственного существа — единственного живого существа и персонажа — самого себя».

Мильтон создал несколько смелых и красивых или прекрасных набросков и описаний, но только одно живое существо, мятежного архангела Сатану, и поэтому только в первых четырёх книгах «Потерянного рая» этот сатана реально и живёт.

Когда Мильтон перестаёт изображать себя в падшем состоянии и начинает думать только о своём сюжете и предмете, его Сатана тоже перестаёт жить.

Но великие безличные творцы даже в своих слабых творениях не могут не создавать жизнь.

Я говорю безличный, но под этим я подразумеваю не ниргуну[160], лишённую или чистую от качеств, а, скорее, незафиксированную и неограниченную по качеству, — бесконечную и неопределимую личность, из которой не создаётся или искусно формируется, а совершенно и неизбежно возникает под непреодолимым взором интуитивной Воли что должно быть этим сотворённым миром бесчисленных ярко окрашенных и разнообразно очерченных индивидуальных существований.

Сон

Это история сна, который часто приходил и всегда ускользал, сна, который продолжался обрывками и проблесками в течение нескольких ночей, с недельными интервалами — ум снова и снова возвращался к незавершённому видению, воображение и интуиция заполняли его пробелы и промежутки наполовину рассказанной истории.

Видения вод, синих в бессмертном солнечном свете или серых в волшебной путанице облаков и дождя, скалы, омываемые прибоем и свистящие в своих впадинах под ветром, островные луга и поляны, многие из которых виделись над морем, реки и холмы в пурпурной дымке, сцена невообразимой красоты, где движутся формы, не потерявшие первозданной красоты человека до того, как его стиснула хватка раннего упадка и смерти, горя и старости, где бьются сердца, не потерявшие пульса нашего древнего бессмертия и ещё не настроившиеся на ломаные ритмы боли и горя.

От такой атмосферы и фона остаётся впечатление, которое тщетно пытаются восстановить соединением бесполезных деталей и усилием слов, отягощённых мыслями страдающего и угнетённого человечества.

Потому что мы потеряли те краски. Когда мы говорим о яркости, то имеем в виду приглушённый блеск, который — предел нашего воображения. И когда даже очень страстно говорим о наслаждении и блаженстве, мы подразумеваем лишь слабый намёк на восторг.

Красота вороньих крыльев

Дело не только в том, что в соболиной черноте вороньих крыльев есть чудесные оттенки зелёного, фиолетового и пурпурного, которые проявляются при определённом падении солнечного света, но и сама чернота крыльев или тёмная окраска спины и груди обладает красотой, которую скрывают от нас наши предвзятые привычки ума.

Точно так же темноту мы видим лишь как отблеск тусклой белизны.

Раздел пятый.
Наука, Религия, Разум, Право

Наука

Мы живём под властью Науки, правления, которое из уст своих глашатаев претендует на звание тирании или, по крайней мере, абсолютной монархии.

Она по праву заявляет об этих великих деяниях, которые она совершила, об огромной пользе, с которой она служила, помогала, укрепляла, освобождала человечество, о правильном знании мира, о растущем и уже сказочном овладении Природой, о ясном и свободном интеллектуальном видении вещей и мастерском обращении с ними, освобождении от оков невежества, от слепого подчинения авторитету, от беспрекословной политической, социальной, религиозной и культурной традиции, со всеми их препятствиями и злом.

Религия

Если попытаться выразить одним словом, то религиозная тенденция, религиозный дух в человеке не ускользает от закона эволюции, управляющего остальными частями его сложной психологической природы.

Хотя самой причиной существования религиозного духа является внутреннее ощущение души и духа внутри и вокруг нас, а также поиск духовной истины и опыта, которые по самой своей природе должны быть сверх-рациональными, он начинается, как и всё остальное, с некого инстинкта и формулировки, которая ниже по уровню, чем рациональный уровень разума, потом он попадает под влияние рассуждающего разума и только при его [предложение не закончено]

Разум и общество

Прагматический ментализм по своей сути не был бы ничем иным, как уже предпринятой человеческой расой попыткой сделать интеллектуальный Разум правителем жизни, но до сих пор это делалось разумом, озабоченным внешним фактом и подчинённым ему.

Разум пытался прочитать закон жизни и её возможности и организовать жизнь заново в этих пределах с помощью изобретений, устройств, регулирования, механизмов многих видов.

Или же он пытался управлять жизнью с помощью ментальных идеалов абстрактного порядка, таких как демократия или социализм, и разработать соответствующий механизм, материализирующий эту мысленную абстракцию, чтобы сделать доминирование идеи практичным и жизнеспособным.

Субъективистско-прагматический ментализм может пытаться действовать на жизнь тоньше и пластичнее. Он будет искать «истину бытия», некую идею или идеал своего совершенства, практики или эффективности, правильного образа бытия или жизни, и пытаться позволить этому расти в отдельном человеке, направляя его природу, расти в коллективной жизни и управляя его образованием.

Или же он мог бы поставить на первое место развитие и организацию ментальной жизни человека, а жизнь и общество — считать поддержкой этой истинной цели человеческого существования.

Новая цивилизация могла бы быть уже не виталистической или, главным образом, политической и экономической, а интеллектуальной, культурной, идеалистической.

Восприняв древний идеал человека — совершенное ментальное существо в облагороженной жизни и здоровом теле, великое расширение человеческого ума и интеллекта, человечество стало бы ментально более живым.

Более того, благодаря этому изменению, человеческая раса возможно даже стала бы восприимчивой к культуре, а не только к более великой внешней цивилизации, и реализовала бы в большем человеческом и универсальном масштабе те тенденции, что в прошлом проявлялись лишь в нескольких благоприятных странах и эпохах, и то несовершенно, и в основном в культурном классе.

Эта перспектива по своему привлекательна, и для гуманиста и интеллектуала она в той или иной форме является утопией будущего.

Но на самом деле это не продвинет человеческую эволюцию дальше. Это лишь на время дало бы человечеству более широкое, тонкое и свободное движение в самом широком достижимом круге.

Если менталитет останется слишком прагматичным, стремящимся к рационализации или организации жизни в соответствии с идеей, то возникла бы опасность механизации и стандартизации.

Если бы ментальные идеи, управляющие индивидуальной и общественной жизнью, приняли устоявшуюся форму, стали бы культурной системой сознания, то такая система через некоторое время исчерпала бы свои возможности, и человеческая жизнь вошла бы в удовлетворённую и неразвивающуюся колею, как это и произошло в греко-римском мире, или в Китае, или где-либо ещё, где умственный интеллект стал преобладающей силой жизни.

Если бы такой остановки можно было избежать либо путём умножения различных культур — разных народов, воздействующих друг на друга, но избегающих тенденции к воспроизведению и стандартизации, что в целом — тенденция человеческого коллективного разума, либо через свободное развитие человеческого интеллекта, постоянно создающего новые идеи, новые идеалы, тогда, тем не менее, движение в конечном счёте будет иметь форму круга или эллипса, с постоянным вычерчиванием нового-старого движения в той же области.

На самом деле, у нашего внешнего ума, движущегося по поверхности, всегда есть склонность тенденцию быстро истощать себя.

Если он будет расходовать себя медленно, консервативно, неторопливо, он может создать цивилизацию и культуру, которые просуществуют столетия или даже одну или несколько тысяч лет. Но и это со временем исчерпается.

Если же он бросится в яркое или быстрое движение, как в древней Греции или в современной Европе, то через несколько столетий это пламя, как новая звезда, скорее всего, погаснет. После этого снова должен произойти застой, упадок и обновление умственного круга.

Так происходит потому, что ум и мысль не являются высшим принципом или высшим условием нашего существования. Из-за этого ум и мысль могут до некоторой степени реализовать себя, но они не могут наполнить жизнь, и не могут дать человеку полноту его самого.

Ум — это инструмент, а не внутреннее «я» человека. Он не является ни законченной реальностью, ни высшей реальностью его существа. Это посредник между существом и жизнью. Он стремится познать истину своего существа и истину жизни, и соединить их вместе.

Следовательно, истина идеи эффективна лишь постольку, поскольку она может истолковывать истину духа и истину жизни. Сама по себе в ней нет сущностного существования. Когда идея возникает как мысленная абстракция, в ней нет ни реальности, ни действенной силы. Это всего лишь указатель, образ.

Она может стать действенной, только забрав жизнь и ухватив некую жизненную силу для своей реализации, но обычно это заканчивается [ ], истощением или превращением в стереотипы и стерилизацией силы, которую она использует. Или же она может стать действенной только тогда, когда она направляет и приводит в действие ума и жизни внутреннюю истину существа, истину духа. Тогда она могущественна только до тех пор, пока она пополняет себя из своего духовного источника, и таким образом сохраняет себя истинной и живой.

Справедливость

Справедливость, говорит один. Но что такое справедливость? Вопрос Платона относится к этой иконе, как и ко всякой другой священной иконе, воздвигнутой людьми для поклонения.

Справедливость для каждого человека — это то, что его собственный тип ума считает правильным, надлежащим и справедливым в отношениях между людьми. Или, можно добавить, между сообществом и его составляющими, государством и его гражданами.

[1] мокша (moksha) - освобождение; избавление от существования в этом мире; то же, что и мукти.

[2] экам эвадвитиям (ekam evidvityam) - Единый без второго. [Чхандокья Упанишада 2.6.1]

[3] нама (nama) - имя; слово, обозначающее объект, человека или божество, «в его более глубоком смысле ... не слово, которым мы описываем объект, а совокупность силы, качества, характера реальности, которую воплощает форма вещей и которую мы пытаемся суммировать обозначающим звуком».

[4] рупа (rupa) - форма; образ; нематериальная (сукшма) форма, любая из «тех ощущаемых форм, о которых может осознавать только тонкое понимание внутреннего сознания», которые могут быть одного из двух основных видов: «простой образ» (пратимурти) или «действительная форма» (мурти); сукшма вишайя тонкой формы

[5] намарупа (namarupa) - имя и форма, атрибуты, благодаря которым ум и чувства различают объекты и людей.

[6] воды — видимо имеется в виду отсылка к Упанишадам — «В начале это было водой. Эта вода сотворила действительное (satya). Действительное [сотворило] Брахмана. Брахман – Праджапати, Праджапати – богов» (Брихадараньяка Упанишада 5:5,1).

[7] Отсылка к Айтарейе Упанишаде, 1.2.3.

[8] лила (lila) - игра, спектакль; мир, как игра Господа или ишвары, «игра божественного Существа с условиями космического существования в этом мире низшей Природы».

[9] Эммануэль Жозеф Сьейес - широко известный как аббат Сьейес - французский политический деятель, 1748-1836.

[11] прамана (pramana) - [одна из саданг]: пропорция, расположение линий и массы, рисунок, гармония, перспектива.

[13] сиддхи (siddhi) - успех; выполнение; совершенство, рассматриваемое не как статичное состояние, а как автоматически само-осуществляющееся движение роста в высшую божественную природу

[14] Всё неизвестное — притягательно. (лат.)

[15] Всё неизвестное — ложь. (лат.)

[16] аширвада (ashirvada) - (санскр.) благословение, чаще от старших членов семьи.

[17] абхишап (abhishap) - (санскр.) проклинать, делать заклинания, призывать чары, очаровывать, зачаровывать.

[18] санскара (sanskara) - впечатление, ментальная формация, привычная реакция, сформированная в прошлом какого-то человека.

[19] самадхи (samadhi) - концентрация, транс; помещение сознания в особые условия, которые дают ему доступ к более обширным областям опыта, так что «можно осознать вещи в этом мире за пределами нашего обычного диапазона или войти в другие миры или другие планы существования».

[20] пранаяма (pranayama) - контроль жизненных потоков энергии в теле путём регулирования дыхания.

[21] пранашакти (pranashakti) - жизненная энергия; полная способность и совершенство жизненной силы.

[22] пратьяхара (pratyahara) - втягивание чувств внутрь, отводя их объектов.

[23] читта (chitta) - «первичная субстанция сознания», которая «универсальна в Природе вообще, но подсознательна и механична в природе Материи».

[24] виджняна (vijnana) - «великое охватывающее сознание ... которое принимает в себя всю истину, идею и объект знания и видит их сразу в их сущности, совокупности и частях или аспектах»,

[25] Гиппокрена (Hippocrene) - священный источник на вершине Геликона в Беотии, районе Греции, по сказанию, забивший от удара копытом крылатого коня Пегаса. Для муз он был источником вдохновения.

[26] Сарасвати (Saraswati) - «женская энергия потока, текучее движение», ведическая богиня, которая «представляет истину — которая приходит через слух, шрути, дающее вдохновенное слово»; в более позднем индуизме «богиня речи, знаний и поэзии»;

[27] софос, ватес, кави (sophos, vates, kavi) - Обычно "софос" (греч.) это мудрец, человек, обладающий "Софией" - мудростью. "Ватес" (лат.) - прорицатель, провидец, пророк. Слово "кави" (санскр.) означает одновременно "видящий Истину" и "поэт".

[28] доггерел (doggerel) - поэзия с неправильным ритмом и рифмой, часто преднамеренно для пародийного или комического эффекта; стих с монотонным ритмом, лёгкой рифмой и очень простым или даже тривиальным смыслом.

[29] тамасах парастат (tamasah parastat) - за пределами тьмы. (Шветашвара Упанишада 3.8, Гита 8.9)

[30] шабда (shabda) - звук; слово; нематериальный (сукшма) звук; сукшма вишья тонкого звука; (сокращение от шабдадришти) тонкое чувство слуха.

[31] вак (vak) - слово или слова, обычно внутренние.

[32] нама (nama) - имя; слово, обозначающее объект, человека или божество, «в его более глубоком смысле ... не слово, которым мы описываем объект, а совокупность силы, качества, характера реальности, которую воплощает форма вещей и которую мы пытаемся суммировать обозначающим звуком».

[33] пратьякша (pratyaksha) - (видение) того, что находится перед глазами, то же самое, что пратьякша даршана; самоочевидность; открытие.

[34] генотеизм (genotheism) - поклонение одному богу при признании существования многих богов.

[35] драшта (drashta) - тот, кто видит; видящий; тот, кто получает знание при помощи откровения (дришти).

[36] мантра (mantra) - мистическая формула, «слово силы, рождённое из тайных глубин нашего существа, где оно было задумано более глубоким сознанием, чем ум», которое может не только «раскрыть знания и способности, которыми мы раньше не обладали», но и в некоторых случаях «производят вибрации в ментальной и витальной атмосфере, которые приводят к эффектам ... на физическом плане».

[37] аханкара (ahankara) - эго; субъективный принцип, при помощи которого пуруша вынужден отождествлять себя с пракрити и своей деятельностью.

[38] Атха пара йайа тад акшарам адхигамьяте ( atha para yaya tad aksaram adhigamyate) - а затем высшее, благодаря которому познается Неизменное. [Мундакья Упанишада, 1.1.5]

[39] Асархаддоном (Esarhaddon) - царь Ассирии, правил приблизительно в 680-669 г. до н.э.

[40] Хосров I Ануширван (Chosroes I Anushirvan) - шахиншах из династии Сасанидов, правивший Ираном с 531 до 579 года

[41] санскара (sanskara) - впечатление, ментальная формация, привычная реакция какого-то человека, сформированная в прошлом.

[42] нети нети (neti neti) - это не то и не это.

[43] на чед иххаведин махати винаштих (na ched ihavedin mahati vinashtih) - если сюда не придёт знание, то велика погибель. (Кена Упанишада, 2.5)

[44] защита обвиняемого (лат.)

[45] Кази (Kazi) - титул судьи в ханствах Средней Азии.

[46] смритикара (smritikara) - создатель или автор смрити - традиционных или созданных человеком законов, в отличие от шрути или законов откровения.

[47] Парашара (Parashara) - один из Риши.

[48] Ману (Manu) - ментальное существо; то же, что и Ману Праджапати; каждое из четырнадцати проявлений Ману Праджапати, управляющих манвантарами пратикальпы; каждый из «четырёх Типов Души, от которых рождаются все человеческие Пуруши».

Ману Праджапати (Manu Prajapati) - Ману как первый Праджапати, «часть Самого Махавишну, которая спустилась на ментальный план, чтобы руководить судьбами человеческого рода».

[49] ачар (achar) - жёсткий обычай; формально регламентированный метод самодисциплины; правило жизни.

[50] шишта (shishta) - выдающийся человек.

[51] Бхурисрава (Bhurisrava) - принц небольшого царства в царстве Бахлика; во время битвы при Курукшетре был одним из одиннадцати военачальников армии Кауравов.

[52] шастра (shastra) - систематическое знание.

[53] чатурварнья (chaturvarnya) - древняя индийская система четырёх слоёв общества (брахмана, кшатрия, вайшья, шудра), представляющая четыре психологических типа, комбинация которых необходима для полноты личности.

[54] эша дхармах санатана (esha dharmah sanatanah) - это вечный закон.

[55] Манава Дхармашастра (Manava Dharmashastra) - название знаменитого свода законов, приписываемого Ману; наука о законах поведения психического или человеческого существа.

[56] Видьяранья (Vidyaranya) - наставник и покровитель трёх поколений царей, правивших Империей Ваджаянагара, XIV век н.э.

[57] Рагхунандан (Raghunandan) - это имя Рамы , легендарного царя Айодхьи в Индии. Рама, который считается воплощением Господа Вишну, был потомком царя Рагху.

[58] Вайвасвата Ману (Vayvasvata Manu) - Шраддхадева Ману - нынешний Ману и седьмой из 14 ману нынешней кальпы (эона). Его считают прародителем человечества.

[59] Каливарджья (Kalivarjya) - «то, что должно быть избегаемо в век Кали»

[60] вибхути (vibhuti) - проявление божественной силы; исключительная индивидуальность, которая воплощает «некоторое могущество Божественного и позволяет ему действовать с большой силой в мире».

[61] Кастубха (Kaustubh) - в индуизме — волшебный божественный драгоценный камень, находящийся во владении бога Вишну и украшающий его грудь.^[

[62] знак Щриватсы (Srivatsa mark) - завиток желтых волос на верхней правой части груди Господа Вишну. У обыкновенных живых существ, преданных Господа, нет этого знака: он является отличительным признаком Самого Вишну или Кришны.

[63] брахма джняна (brahma jnana) - знание о Брахмане.

[64] Йога (Yoga) - единение; «единение того, что стало разделённым в игре вселенной с её собственным истинным «я», источником и универсальностью»; любой из различных методов поиска такого единения.

[65] дхарма (dharma) - закон бытия; «фундаментальный закон нашей природы, который тайно обуславливает всю нашу деятельность»; закон религиозной и духовной жизни; религиозная или духовная часть кармы.

[66] анна (anna) - материя; прана (prana) - витал, жизнь; Аннам Брахма Пранам Брахма (Annam Brahma Pranam Brahma) - Брахман, который стоит за материей и жизнью.

[67] Яджнавалкья (Yajnavalkya) - ведийский мудрец из царства Митхилы, составитель некоторых Упанишад, одна из центральных фигур в Упанишадах. Жил VIII век до н.э. - VII век до н.э.

[68] свабхаваниятам карма (svabhavaniyatam karma) - действие, исходящее из внутренней природы [свабхава] и определяемое ею. [Гита 18.47]

[69] шастра (shastra) - систематическое знание.

[70] Хроники Акаши (Akashic records) — теософский термин, описывающий мистическое знание, закодированное в нефизической сфере бытия. Нет никаких научных доказательств достоверности Хроник Акаши.

[71] Кут Хуми (Kutthumi) - (также пишется Кутхуми и часто упоминается просто К.Х.) считается одним из Махатм, вдохновивших на основание Теософского общества в 1875 году.

[72] Мория (Maurya) - также пишется как Маурья, является одним из «Учителей древней мудрости» в современных теософских верованиях. Считается, что он был одним из Махатм, вдохновивших создание Теософского общества.

[73] унматтават (unmattavat) - как человек непоследовательный в мыслях и порывах (хотя внутри царит полное спокойствие и безмятежность); в одержимом Богом безумии, не обращающем внимания на себя и мир.

[74] «Древняя Мудрость» («Ancient Wisdom») - книга Анни Безант в 1897, в которой она вводит и объясняет физический план, астральный план, ментальный план и другие планы существования.

[75] «Разоблачённая Изида» («Isis Unveiled») - одна из главных книг Елены Блаватской, её можно назвать энциклопедией оккультных наук. Издана в 1887 г.

[76] чапрас (chapras) - знак власти.

[77] брахмавидья (brahmavidya) - знание Брахмана.

[79] софия (sophia) - (греч.) мудрость.

[80] сарвам кхалвидам Брахма (sarvam khalvidam brahma) - воистину, всё что существует — это брахман (Чандукья Упанишада, 3.14.1)

[81] дева (deva) - бог, божество; Бог, Божество, Божественное;
Девавидья (Devavidya) - знание Бога.

[82] сат (sat) - бытие, существование; субстанция; «чистое существование, вечное, бесконечное, неопределимое, не подверженное влиянию последовательности Времени, не вовлечённое в расширение Пространства за пределы формы, количества, качества», первый элемент сат-чит-ананды и принцип, лежащий в основе сатьялоки.

[83] Константин (Constantine) - римский император Константин Великий (306-337) во время которого христианство стало господствующей религией Римской империи.

[84] Хильдебранд (Hildebrand) - Папа Римский Григорий VII (1073-1085).

[85] Александра Борджиа (Alexander Borgia) - Римский Папа Александр VI Борджиа (1492—1503).

[86] Пракрити (Prakriti) - природа; «активная сила Природы, которая своим движением создаёт и поддерживает, а потом, погружаясь в покой, растворяет явление космоса»; универсальная энергия, действующая для наслаждения Пурушей на всех планах бытия.

[87] шраддха (sraddha) - вера; вера в Божественное (бхагавана), в его исполнительную Силу (шакти) и в силу внутри себя (свашакти), последний элемент Шакти Чатустайи.

[88] на чаивамутра но иха (na caivamutra no iha) - ни здесь, ни где-нибудь.

[89] санскара (sanskara) - впечатление, ментальная формация, привычная реакция, сформированная в прошлом какого-то человека.

[91] рупа (rupa) - форма; образ; нематериальная (сукшма) форма.

[92] нама (nama) - имя; слово, обозначающее объект, человека или божество, «в его более глубоком смысле ... не слово, которым мы описываем объект, а совокупность силы, качества, характера реальности, которую воплощает форма вещей и которую мы пытаемся суммировать обозначающим звуком».

[93] сварупа (swarupa) - буквально «собственная форма»; рупа, которая не образ, а реальная форма на тонком плане.

[95] Гипатия Алекскандрийская (Hypatia) - женщина, философ-неоплатоник времён поздней античности, математик, астроном и механик. Годы жизни 360-415.

[96] сатьям (satyam) - истина; сущностная истина бытия, один из трёх элементов, выражающих природу виджняны (см. сатьям ритам брихат).

[97] ритам (ritam) - истина, правда; правильный порядок; правда факта и договоренности; «упорядоченная истина активного бытия», один из трёх элементов, выражающих природу виджняны (см. сатьям ритам брихат).

[98] иллюминаты (illuminati) - члены тайных религиозно-политических обществ в Европе, во второй половине XVIII века.

[99] сукха (sukha) - счастье; третий член самата / шанти чатустайи: «не просто свобода от горя и боли, но и положительное состояние счастья во всей системе сознания».

[100] сундара (sundara) - прекрасный, прекрасная.

[101] лиламайя (lilamaya) - играющий; наслаждающийся космической игрой.

[102] Паратпара-брахман (Paratpara brahman) - брахман, который выше чем самое высочайшее.

[103] пара майя (para maya) - высшая майя; более высокая божественная Природа.

[104] махиманам асья (mahimanam asya) - его величие [см. Мундакья Упанишада 3.1.2, Шветашвара Упанишада 4.7].

[105] тапасья (tapasya) - концентрация воли и энергии для управления природой; жёсткая дисциплина; физический аскетизм.

[106] Праджня Прашрита Пурани (Prajna prasrta purani) - Мудрость, исходившая от начала (Шветашвара Упанишада 4.18).

[107] перевод старо-английского слова «the continent».

[108] Сатьялока соответствует плану «Сат», Тапас — плану «Чит», Джана — плану Ананды, Махар — «виджняне» или супраментальному плану, Свар — плану Ума, Бхувар — плану Жизни, Бхур — плану Материи.

[109] вьяхрити (vyahriti) - каждый из трёх символических миров мантры — Ом Бхур Бхувах Свах.

[110] аханкара (ahankara) - эго; субъективный принцип, при помощи которого пуруша вынужден отождествлять себя с пракрити и своей деятельностью.

[111] джняна шакти (jnana shakti) - сила знания.

[112] крия шакти (kriyashakti) - сила действия.

[113] сама (sama) - ровный, такой же; универсальный.

[114] авьякта (avyakta) - непроявленный; Непроявленное.

[115] планы Ума, Жизни и Материи.

[116] асат (asat) - несуществующий, нереальный; небытие, ничто.

[117] шунья (shunya) - пустой; незаполненный.

[118] дживанмукта (jivanmukta) - человек, который живёт освобождённым.

[119] вибхути (vibhuti) - проявление божественной силы; исключительная индивидуальность, которая воплощает «некоторое могущество Божественного и позволяет ему действовать с большой силой в мире».

[120] авидья (avidya) - невежество; сила, благодаря которой «Дух живет… в сознании множественности и относительности».

[121] джагати (jagati) - буквально «та, которая движется»; Земля; Вселенная; Природа (пракрити) как «вечно движущаяся».

[122] Брихадараньяка Упанишада 1.2.1: 1. Вначале здесь не было ничего. [Все] это было окутано смертью или голодом, ибо голод – это смерть

[123] сиддха пуруша (siddha purusha) - термин, обозначающий высший из десяти типов (даша-гава) на эволюционной шкале, также называемый сиддхадева или сатьядева.

[124] пракритим янти бхутани ниграхах ким каришьяти (prakritim yanti bhutani nigrahah kim karishyati) - «Существа следуют за природой; какой толк в принуждении?» [Гита 3.33]

[125] сварат (swarat) - владение собой; хозяин всех своих внутренних состояний и действий.

[126] самрат (samrat) - универсальный властитель; тот, кто является хозяином своего внешнего окружения.

[127] Евгений Сандов (Eugen Sandow) - или Юджин Сэндоу, настоящее имя Фредерих Вильгельм Мюллер - основоположник бодимилдинга (1867-1925).

[128] Коди Раммурти Найду (Kodi Rammurti Naidu) - индийский атлет, силач, борец и видный спортивный деятель в истории физической культуры Индии (1882-1942).

[129] аватар (avatar) - божественное воплощение; «нисхождение в форму» Божества (дэва, ишвара, пурушоттама).

[130] Следующее предложение было написано в начале этого эссе во время редактирования. В текст оно не вошло, поэтому приводится здесь в виде сноски:

Природа – это Сила Сознания в бесконечном Существовании. Мнение, рассматривающее механический мир, в котором сознание всего лишь исключительная фигура вещей — поспешный вывод, на основе несовершенных данных.

[131] Разумное Сознание, возникшее вначале. [Шветасватара Упанишада]. (Прим. Ш.А.)

[132] вокабула (vocable) - в заголовке словарной статьи — основное определяющее слово или словосочетание, выделенное полужирным шрифтом с указанием ударения.

[134] Иллюзия сама по себе является иллюзией. То, что душе, спасающейся от невежества, кажется Майей, иллюзией или сном, душа, которая уже свободна, видит как Лилу Бога и игру духа. (Прим. Ш.А.)

[135] майявадин (mayavadin) - тот, кто говорит, что мир — это иллюзия; иллюзионист.

[136] вьявахара (vyavahara) - практическое отношение; истина вещей, полученная на опыте; практическая жизнь.

[137] артха (artha) - значение, смысл.

[138] Майявада (Mayavada) - (майя - иллюзия, и вада - доктрина, учение) термин, используемый для обозначения философии адвайты Шанкары.

[139] вайрагья (vairagya) - отвращение, испытываемое от мира, частый мотив для аскетизма и для отказа от жизни; часто используется в смысле тамасичной вайрагьи.

[140] Шанкара (Shankara) - Ади Шанкара, Шанкарачарья, 788-820, индийский мыслитель, ведущий представитель веданты, религиозный реформатор и полемист, мистик и поэт. На основе Упанишад создал последовательную систему - адвайта-веданту.

[141] Ормузд - олицетворение добра, Ариман - олицетворение зла в религи Зороастра.

[142] Кубера (Kubera, Kuvera) - или Виттешвара - одноглазый бог богатства.

[143] инволюция (involution) - от лат. involutio — свёртывание, завиток) — обратное развитие, движение назад.

[144] θεoζ oυχ εστίν αλλα γίγνεταί - (греч.) Бог не существует, но становится.

[145] Нахуша - царь из династии Айла, правил в Пратиштхане. Он упоминается в «Натьяшастре» как царь, управлявший миром дэвов во время отсутствия Индры, совершавшего аскезы после убийства брахмана.

[146] Дхрува или Дхрув (от санскритского слова «постоянный, неподвижный, фиксированный») был известным приверженцем Вишну, упомянутого в Вишну-пуране и Бхагавата-пуране.

[147] Яяти - в индуизме пятый царь Лунной династии, сын Нахуши, легендарный предок богов и героев. Имел пятерых сыновей. От его старшего сына Яду, не согласившегося уступить отцу свою молодость, пошёл род Ядавов (где родился Кришна), от согласившегося праведного Пуру — род Пауравов, то есть Пандавов и Кауравов.

[148] Тиглатпаласар - царь Ассирии приблизительно в 1115—1076 годах до н. э. Сын и наследник Ашшур-реш-иши I.

[149] Сеннахирим - царь Ассирии, сын Саргона II. Царствовал приблизительно между 704/705—681 годами до н. э.

[150] Машоналенд — регион в северной части Зимбабве. Родная территория народа Машона.

[151] Берберия — средиземноморские прибрежные районы Северной Африки, которые использовались пиратами в качестве базы в 16-19 веках.

[152] дэва - бог, божество; «динамичное существо, проявленное в Пракрити для работ того плана, к которому он принадлежит»; любой из «космических божеств, возглавляющих действие космических принципов», седьмой из десяти типов сознания (даша гавас) в эволюционном масштабе: ум сконцентрирован в виджняне, превосходя себя.

[153] дайтья - враг богов (дэвов), «противостоящий, или слишком яростно стремящийся вперёд Титан»; любой из сыновей Дити, означающий «отделение, разделённое сознание», кто мать Титанов, как Адити — мать богов.

[154] дхармасья глани - истощение религиозного принципа.

[155] абхьюттанам адхармасья - преобладание безбожия, нечестивой деятельности, безнравственности.

[156] дхармасья санстхапанам - восстановление регилиозного принципа.

[158] артха - значение, смысл; значение или форма мысли, на которую указывает символ.

[159] шабда - звук; слово; нематериальный (сукшма) звук.

[160] Ниргуна - без качеств; отсутствие качеств; сокращение для ниргуна брахмана, «Бесконечный, по существу свободный от всех ограничений качествами, свойствами, особенностями»;

Часть первая Эссе о Божественном и человеческом

Уверенность

Мокша[1]

Человек

Философия

Раздел второй 1910 – 1913

На кинчидапи чинтайет Не беспокойся

Сат[82]

Сатчитананда

Раздел Третий Около 1913 г.

I. Вся цель Йоги

II. Парабрахман, Мукти и мыслительная система человека

III. Парабрахман и Парапуруша

Природа

Майя

Раздел Четвёртый 1914 – 1919

Раздел Пятый 1927 и далее

Теория существования человека

Раздел третий. Индия

Наука

Религия

Справедливость

Часть первая
Эссе о Божественном и человеческом

Раздел второй
1910 – 1913

На кинчидапи чинтайет
Не беспокойся

Раздел Третий
Около 1913 г.

I.
Вся цель Йоги

II.
Парабрахман, Мукти
и мыслительная система человека

III.
Парабрахман и Парапуруша

Раздел Четвёртый
1914 – 1919

Раздел Пятый
1927 и далее

Раздел третий.
Индия