Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

Ilion

Илион

Book VII

Книга VII

The Book Of The Woman

Книга Женщины

So to the voice of their best they were bowed and obeyed undebating;

Были те, кому речь Одиссея пришлась по душе,
они, встав, поклонились

подчинившись ей сразу, без возражений;

Men whose hearts were burning yet with implacable passion

А другие, чьё сердце горело ещё
необузданной страстью,

Felt Odysseus’ strength and rose up clay to his counsels.

Ощутили в ней силу, вскочили
 и начали шумно её обсуждать.

King Agamemnon rose at his word, the wide-ruling monarch,

Поднимался царь Агамемнон,
умудрённый монарх над обширными землями,

говорил свою мысль,

Rose at his word the Cretan and Locrian, Thebes and Epirus,

Брали слово властители Крита и Фив,
царь Эпира и царь Локриана,

Nestor rose, the time-tired hoary chief of the Pylians.

Поспешил сказать мнение вождь пилианцев,
убелённый сединами Нестор.

Round Agamemnon the Atreid Europe surged in her chieftains

Вся Европа своими вождями сейчас,
собралась возле Агамемнона Атрейда

Forth from their tent on the shores of the Troad, splendid in armour,

И направилась прочь от палаток, разбитых в Троаде,
поражая богатством доспехов,

Into the golden blaze of the sun and the race of the sea-winds.

Что сияли как золото на ярком солнце,
 среди гонки ветров океана.

Fierce and clear like a flame to the death-gods bright on its altar

Чистой яростью, словно огонь,
что зажгли богам смерти, на их алтаре

Shone in their eyes the lust of blood and of earth and of pillage;

Разгоралась в глазах этих воинов
жажда крови, земель и добычи;

For in their hearts those fires replaced the passions of discord,

В их сердцах те огни
затмевали все прежние страсти раздора,

Forging a brittle peace by a common hatred and yearning.

И сковали для них хрупкий мир
общей ненавистью и тоской.

Joyous they were of mood; for their hopes were already in Troya

Были полны веселья они;
их надежды уже были в Трое,

Sating with massacre, plunder and rape and the groans of their foemen

И уже насыщались резнёю, разгромами и грабежами,
и уже с наслаждением слушали стоны врагов,

Death and Hell in our mortal bosoms seated and shrouded;

Смерть и Ад живут в нас,
в нашей смертной груди,

но укрыты и спрятаны;

There they have altars and seats in mankind in this fair-builded temple

Там, внутри, у них есть алтари и удобные троны,
и сидят они в наших телах —

В тех прекрасно построенных храмах,
предназначенных чистым богам;

Made for purer gods; but we turn from tender luminous temptings,

Но мы вечно повернуты прочь
от тех нежных и светлых соблазнов,

Vainly the divine whispers seek us; the heights are rejected.

И напрасно нас ищет божественный шёпот;
эти выси мы не принимаем.

Man to his earth drawn always prefers the murmurs of her promptings,

И всегда человек норовит притянуть
вниз, на землю свою

тихий шелест её[1] указаний,

Man, devouring, devoured who is slayer and slain through the ages

И всегда человек, истребляя людей,
истребляет убийц,

и при этом он сам убивает,

Since by the beast he soars held and exceeds not that pedestal’s measure.

С той поры, как он смог
приподняться над уровнем зверя,

Он не может никак превзойти
этот мрачный его пьедестал.

They now followed close on the steps of the mighty Atrides,

И сейчас эти воины шли, повторяя шаги
древних сильных Атридов,

Glued like the forest pack to the war-scarred coat of its leader,

Словно сцепленные воедино,
как вязанка ветвей,

На покрытом следами сражений
плаще предводителя,

Glued as the pack when wolves follow their prey like Doom that can turn not.

Словно сбившись в единую стаю,
словно волки, бегущие вслед за добычей,

Словно гибельный Рок,
что уже никогда не свернёт.

Perfect forms and beautiful faces crowded the tent-door,

Совершенные формы, прекрасные лица
сбились в кучу у входа в палатку,

Brilliant eyes and fierce of souls that remembered the forest,

Эти яркие очи, сверкавшие словно алмазы,
и свирепые души, что помнили лес,

Wild beasts touched by thought and savages lusting for beauty,

Эти дикие звери, слегка лишь задетые мыслью,
эти варвары и дикари, вожделеющие красоты,

Dire and fierce and formidable chieftains followed Atrides,

Эти грозные, страшные, злые вожди
шли, как прежде — Атриды,

Merciless kings of merciless men and the founders of Europe,

Беспощадные лидеры для беспощадных людей,
основатели новой Европы,

Sackers of Troy and sires of the Parthenon, Athens and Caesar.

Те, кто грабили Трою и те,
кто построил Афины,

Кто возвёл Парфенон
и был предком для Цезаря.

Here they had come to destroy the ancient perishing cultures;

Все они к нам приходят сюда,
уничтожить великие, древние,

но уже потерявшие силу культуры;

For, it is said, from the savage we rose and were born to a wild beast.

Ибо, как говорят, мы поднялись от варваров и дикарей
и родились чтобы стать диким зверем.

So when the Eye supreme perceives that we rose up too swiftly,

И поэтому если вдруг Высшее Око
ощущает, что мы слишком быстро идём,

и легко поднимаемся вверх,

Drawn towards height but fullness contemning, called by the azure,

Что нас тянет к вершинам, зовёт синева,
но наполнены пренебрежением,

Life when we fail in, poor in our base and forgetting our mother,

То когда неожиданно падаем вниз,
и бедны в основаниях наших,

и забыли о нашей божественной матери,

Back we are hurled to our roots; we recover our sap from the savage.

Жизнь нас тянет обратно, к исходным корням,
чтобы мы напитались

и соком, и силою варвара.

So were these sent by Zeus to destroy the old that was grandiose,

Так они были посланы Зевсом,
 уничтожить всё старое и грандиозное,

Such were those frames of old as the sons of Heaven might have chosen

Такова была схема, пришедшая к ним
из забытых веков,

Те границы, в которых могли
выбирать сыны Неба,

Who in the dawn of eternity wedded the daughters of Nature,

Кто когда-то, давно, на заре возникающей вечности
повенчались с Природой, её дочерьми,

Cultures touched by the morning star, vast, bold and poetic,

Те культуры, что были затронуты утренней новой звездой,
и полны широты, дерзновения и поэтичности,

Titans’ works and joys, but thrust down from their puissance and pleasure

Где творенья и радости были достойны Титанов,
но еще не задавлены их наслажденьем и силой,

Fainting now fell from the paces of Time or were left by his ages.

А теперь шаг за шагом идёт к ним забвение
с каждым новым движением Времени,

или просто они остаются стареть.

So were these born from Zeus to found the new that should flower

Рождены они были от Зевса,
чтоб найти нечто новое, то

что должно расцвести,

Lucid and slender and perfectly little as fit for this mortal

Что-то ясное, светлое, стройное, и
совершенно не нужное смертным,

Ever who sinks back fatigued from immortality’s stature;

Этим смертным, что вечно шагают назад,
погружаются вниз и устало бегут от бессмертия;

Man, repelled by the gulfs within him and shrinking from vastness,

Этим людям, которых отвергли
высокие бездны внутри,

что сжимаются от необъятности

Form of the earth accepts and is glad of the lap of his mother.

И согласны с той формой, что есть на земле,
принимая её как колени своей родной матери.

Safe through the infinite seas could his soul self-piloted voyage

Человек мог бы сам безопасно вести
свою душу внутри, направляя её

по морям бесконечности,

Chasing the dawns and the wondrous horizons, eternity’s secrets

И встречать с ней рассветы,
смотреть на невиданные горизонты,

изучать тайны вечности,

Drawn from her luminous gulfs ! But he journeys rudderless, helmless,

Унося их из светлых заливов!
Вместо этого он, без руля и штурвала

плывёт в никуда

Driven and led by the breath of God who meets him with tempest,

Направляемый и подгоняемый только дыханием Бога,
что встречает его потрясением бури,

Hurls at him Night. The earth is safer, warmer its sunbeams;

И швыряет его прямо в Ночь.
Да, земля безопасней, теплее от солнца и света;

Death and limits are known; so he clings to them hating the summons.

Он узнал что есть смерть, и узнал что такое границы,
и цепляется тщётно за них,

Ненавидя, когда вдруг приходит повестка,
 вызывая явиться на суд.

So might one dwell who has come to take joy in a fair-lighted prison;

Так бы мог человек жить и дальше,
тот, кто прибыл сюда

получить удовольствие в светлой, красивой тюрьме;

Amorous grown of its marble walls and its noble adornments,

Всё сильнее влюбляясь в холодные стены из мрамора,
и её замечательные украшения,

Lost to mightier cares and the spaces boundlessly calling,

Он теряет свой шанс для других,
грандиозных, могучих забот,

для пространств, что зовут безграничностью,

Lust of the infinite skies he forgets and the kiss of the storm-winds,

Забывая и страсть бесконечных небес
и каков поцелуй ураганного ветра,

So might one live who inured to his days of the field and the farm-yard

Так бы мог он здесь жить-поживать,
став приученным к дням, проведённым на поле,

или возле скотины, на ферме,

Shrinks from the grandiose mountain-tops; shut up in lanes and in hedges

Но сжимаясь вблизи грандиозности горных вершин;
закрываясь средь улочек и за забором,

Only his furrows he leads and only orders his gardens,

И всё время вести и вести
постоянно свою борозду,

и лишь только ухаживать за своим садом,

Only his fleeces weaves and drinks of the yield of his vine-rows:

И лишь только ткать шерсть,
пить вино своего урожая:

Lost to his ear is the song of the waterfall, wind in the forests.

И не будет он слушать
ни песнь водопада, ни ветер в лесах.

Now to our earth we are bent and we study the skies for its image.

Мы сейчас все пригнуты к земле,
небеса знаем лишь по картинкам.

That was Greece and its shining, that now is France and its keenness,

То, что некогда было сверкающей Грецией,
стало острою и проницательной Францией,

That still is Europe though by the Christ-touch troubled and tortured, 

Оставаясь всё той же Европой,
и хотя от касанья Христа,

она терпит мученья,

Seized by the East but clasping her chains and resisting our freedom.

От захвата Востоком, полна беспокойства,
но увы, она сжата своими цепями

и противится нашей свободе.

Then was all founded, on Phrygia’s coasts, round Ilion’s ramparts,

И затем это всё проявилось
на фригийском морском берегу,

вокруг стен Илиона,

Then by the spear of Achilles, then in the Trojan death-cry;

И потом возникает копьё Ахиллеса,
а потом завершится предсмертными криками Трои;

Bearers mute of a future world were those armoured Achaians.

Боевые отряды Ахейцев и стали тем средством,
что безмолвно приносит грядущее миру.

So they arrived from Zeus, an army led by the death-god.

Потому они здесь, с порученьем от Зевса,
потому боги смерти ведут это войско.

So one can see them still who has sight from the gods in the trance-sleep

И поэтому те, кто способен
всё видеть как боги, из транса, во сне,

Out from the tent emerging on Phrygia’s coasts in their armour;

Могут видеть как те постоянно выходят в доспехах своих
из палатки средь берега Фригии,

Those of the early seed Pelasgian slighter in stature,

Те, кто вышли своей худощавой статью
из ранних племён Пеласгии,

Dark-haired, hyacinth-curled from the isles of the sea and the southron

С волосами как смоль, и с кудрями похожими на гиацинты,
что приплыли с морских островов,

Soft-eyed men with pitiless hearts; bright-haired the Achaians

Или с южных земель, с нежным взглядом в глазах
и безжалостным сердцем;

Hordes of the Arctic Dawn who had fled from the ice and the death-blasts;

Или светловолосые дети Ахеи, эти орды арктических зорь,
что бежали от снега, от гибельных ветров,

Children of conquerors lured to the coasts and the breezes and olives,

Дети завоевателей, тех, что когда-то манил этот берег,
с лёгким бризом и рощами полных маслин,

Noons of Mediterranean suns and the kiss of the south-wind

Полдни солнц средиземного моря
и похожие на поцелуи, касания южного ветра,

Mingled their brilliant force with the plastic warmth of the Hamite.

Свою яркую силу смешали с пластичной сердечностью,
взятой у африканских народов Хамита.

There they shall rule and their children long till Fate and the Dorian

И теперь будут править они, и их дети,
долго-долго, пока роковая Судьба и дорийцы

Break down Hellene doors and trample stern through the passes.

Не начнут выбивать двери эллинов в их поселениях,
не затопчут их пастбища при переходе.

Mixed in a glittering rout on the Ocean beaches one sees them,

И смешавшись в сверкающих толпах
на пляжном песке океана,

они смогут увидеть у них

Perfect and beautiful figures and fronts, not as now are we mortals

Идеально красивые лица, фигуры,
не такие, какие сейчас есть у смертных,

Marred and crushed by our burden long of thought and of labour;

Что испорчены и искалечены
долгой ношей раздумий и тяжких работ;

Perfect were these as our race bright-imaged was first by the Thinker

Они были само совершенство,
словно раса их ярких, сияющих образов

была первой кого смог увидеть Мыслитель,

Seen who in golden lustres shapes all the glories we tarnish,

Тот, который среди золотого сиянья рождает всю славу,
что мы щедро пятнаем потом;

Rich from the moulds of Gods and unmarred in their splendour and swiftness

Став богаче присутствием формы Богов,
не испортив ни роскоши, ни быстроты,

Many and mighty they came o’er the beaches loud of the Aegean,

Они вышли на пляжи, где грохот Эгейского моря,
многочисленные и могучие,

Roots of an infant world and the morning stars of this Europe,

Словно корни пока ещё детского мира,
словно первые звёзды зари для Европы,

Great Agamemnon’s kingly port and the bright Menelaus,

Они вышли в великие царские гавани Агамемнона
и известного всем Менелая —

Tall Idomeneus, Nestor, Odysseus Atlas-shouldered,

И высокого роста царь Идоменей,
и царь Пилоса Нестор, и сам Одиссей,

чья фигура подобна атланту,

Helmeted Ajax, his chin of the beast and his eyes of the dreamer.

Шлем Аякса сидел на его голове,
подбородок был челюстью дикого зверя,

а глаза — выдавали мечтателя.

Over the sands they dispersed to their armies ranked by the Ocean.

По морскому песку
они все разошлись по войскам,

что стояли рядами у вод океана.

But from the Argive front Acirrous loosed by Tydides

Но вдруг от аргивян отделился Акирр,
что обязан свободой Тайдиду,

Parted as hastens a shaft from the string and he sped on intently

Как стрела от тетивы понёсся он прочь,
в ту часть берега, где

Swift where the beaches were bare or threading the gaps of the nations;

Пляж был пуст,
или не было много народу

Crossing Thebes and Epirus he passed through the Lemnian archers,

Проскочив через войско фивян, а потом — эпирейцев,
проскользнул через строй лучников из Лемнии,

Ancient Gnossus’ hosts and Meriones’ leaderless legions.

Сквозь толпу древних гноссов,
пронзив легион мерионцев,

отвергающих всех командиров,

Heedless of cry and of laughter and calling over the sea-sands

Невзирая на крики, на смех, на призывы,
улетавшие прочь, над морскими песками,

Swiftly he laboured, wind in his hair and the sea to him crying,

Быстро начал лететь он вперёд,
с ветром в длинных своих волосах,

рядом с морем, что громко взывало,

Straight he ran to the Myrmidon hosts and the tents of Achilles.

Он бежал прямиком к мирмидонцам,
к шатрам Ахиллеса.

There he beheld at his tent-door the Pthian gleaming in armour,

Там увидел он Фтийца, стоящим в проходе,
в сверкавших доспехах,

Glittering-helmed with the sun that climbed now the cusp of Cronion,

В ослепительном шлеме, блестящем на солнце,
что неспешно тянулось всё выше, к грядам Крониона.

Nobly tall, excelling humanity, planned like Apollo.

Благородно высокий, стройнее и выше обычных людей,
он был как Апполон.

Proud at his side like a pillar upreared of snow or of marble, 

Рядом с ним, переполненный гордостью,
как колонна из снега иль мрамора,

сверкая глазами,

Golden-haired, hard and white was the boy Neoptolemus, fire-eyed.

С волосами подобными золоту, жёсткими и белокурыми,
неподвижно стоял мальчик Неоптолем.

New were his feet to the Trojan sands from the ships and from Scyros:

Первый раз его ноги сошли с кораблей,
после острова Скирос,

и пошли по троянским пескам:

Led to this latest of all his father’s fights in the Troad

И из всех войн отца,
привело его ныне к нему, на последнюю битву,

на битву у Трои,

He for his earliest battle waited, the son of Achilles.

И теперь он стоял с Ахиллесом и ждал
самой первой в своей жизни битвы.

So in her mood had Fate brought them together, the son and the father,

Так в капризе своём
собрала их всех вместе Судьба,

как отца, так и сына,

Even as our souls travelling different paths have met in the ages

Точно так же, как души у нас,
путешествуя разной дорогой

встречаются в разных веках, для работы,

Each for its work and they cling for an hour to the names of affection,

И стремятся прильнуть, или рядом побыть, хоть на час,
для себя называя всё это любовью,

Then Time’s long waves bear them apart for new forms we shall know not,

А потом волны Времени вновь, разделяют их прочь,
и уносят к другим, новым формам,

которых ещё мы не знаем,

So these two long severed had met in the shadow of parting.

Так и эти, когда-то давно
разлучённые между собой

повстречались сейчас пред лицом расставанья.

Often he smote his hand on the thigh-piece for sound of the armour,

Часто бил он ладонью по бёдрам,
чтобы громко звенела броня

Bent his ear to the plains or restless moved like a war-horse

И внимательно слушал равнины,
или двигался влево и вправо

как скакун перед боем,

Curbed by his master’s will, when he stands new-saddled for battle

Еле держится волей хозяина, чтоб
не пустится галопом,

Hearing the voice of the trumpets afar and pawing the meadows.

Услыхав голос труб вдалеке
и лаская глазами луга.

Over the sands Acirrous came to them running and toiling,

Пролетев по пескам,
и запыхавшись в беге,

Known from far-off for he ran unhelmeted. High on the hero

Всем известный Акирр
прибежал невредимым.

Sunlike smiled the golden Achilles and into the tent-space

Высоко над героем, как солнце на небе
улыбнулся ему золотой Ахиллес

Seized by the hand and brought him and seated. "War-shaft of Troezen,

Пропустил внутрь палатки, взяв за руку, вместе присел.
"О стрела знаменитого города Тризина,

Whence was thy speed, Acirrous ? Com’st thou, O friend, to my tent-side

Отчего ты так быстро бежал?
Ты пришёл, друг, в палатку ко мне

Spurred by the eager will or the trusted stern Diomedes?

Подгоняемый страстным желанием
или в роли доверенного от Диомеда?

Or from the Greeks like the voice still loud from a heart that is hollow?

Иль от греков, как голос, что всё ещё громкий,
но с сердцем, что стало пустым?

What say the banded princes of Greece to the single Achilles?

Что хотела сказать
та большая компания греческих принцев

одному Ахиллесу?

Bringst thou flattery pale or an empty and futureless menace ?"

Ты принёс мне какие-то блёклые грёзы
или снова пустые угрозы?"

But to the strength of Pelides the hero Acirrous answered:

Так ответил Пелиду геройский Акирр:

"Response none send the Greeks to thy high-voiced message and challenge;

"Нет ответа от греков на твой
громкий голос и вызов;

Only their shout at thy side will reply when thou leapst into Troya.

Они только лишь будут кричать на твоей стороне,
когда прыгнешь ты в Трою.

So have their chieftains willed and the wisdom calm of Odysseus."

Так решили вожди, так решил Одиссей
со своею спокойною мудростью. "

But with a haughty scorn made answer the high-crested Hellene:

Но с надменным презреньем
отвечал ему Эллин со шлемом, украшенным гребнем:

"Wise is Odysseus, wise are the hearts of Achaia’s chieftains.

"Одиссей очень мудр,
много знают сердца полководцев Ахеи.

Ilion’s chiefs are enough for their strength and life is too brittle

У вождей Илиона достаточно сил,
а жизнь так коротка и хрупка,

Hurrying Fate to advance on the spear of the Pthian Achilles."

И спешит к ним на помощь судьба
на конце у копья Ахиллеса."

"Not from the Greeks have I sped to thy tents, their friendship or quarrel

"Не от греков спешил я к палатке твоей,

Urged not my feet; but Tiryn’s chieftain strong Diomedes

И не дружба их, и не вражда, подгоняли мой шаг;
 вождь Тиринфа, могучий боец Диомед

Sent me claiming a word long old that first by his war-car

Дал заданье бежать с сообщением.
Он сказал, что когда-то дал слово своё,

что его колесница пойдёт первой в бой,

Young Neoptolemus come from island Scyros should enter

И что Неоптолем, ещё юный совсем,
что приплыл из далёкого острова Скирос,

Far-crashing into the fight that has lacked this shoot of Achilles,

Должен в битву войти, всех круша и ломая вокруг,
 в эту битву, в которой пока

нет лишь выстрела от Ахиллеса,

Pressing in front with his father’s strength in the playground of Ares,

И чтоб он, нажимая с отцовскую силою
на площадке, где встретит Ареса,

Shouting his father’s cry as he clashed to his earliest battle.

Прокричал боевой клич отца,
как он делал и раньше, в своих первых битвах.

So let Achilles’ son twin-cared fight close by Tydides,

Пусть же сын Ахиллеса в этом сраженьи
будет биться бок о бок с Тайдидом,

Seal of the ancient friendship new-sworn twixt your sires in their boyhood

И печать древней дружбы отцов
утвердится среди сыновей,

Then when they learned the spear to guide and strove in the wrestle."

И тогда их научит копьё, что направит их прямо к врагам,
и тогда они ринутся в битву."

So he spoke recalling other times and regretted

Так он вёл свою речь,
вспоминая другие года, сожалея,

And to the Argive’s word consented the strength of Pelides.

И слова Аргивянина были созвучны
с могучею силой Пелида.

He on the shoulder white of his son with a gesture of parting

Тут он в жесте прощанья, со вздохом
положил свою страшную руку

Laid his fateful hand and spoke from his prescient spirit:

На белесые юные плечи его ожидавшего сына
и сказал из предвиденья духа:

"Pyrrhus, go. No mightier guide couldst thou hope into battle

"Всё, иди, Пирр, иди.
Нет сильней командира для битвы

на кого ты бы мог положиться

Opening the foemen’s ranks than the hero stern Diomedes.

Разрывая ряды у врагов,
чем суровый герой Диомед.

Noble that rugged heart, thy father’s friend and his father’s.

У него благородное, сильное сердце,
это друг и отца твоего, и ещё даже деда.

Journey through all wide Greece, seek her prytanies, schools and palaestras,

Да пройди хоть всю нашу бескрайнюю Грецию,
обыщи все собрания, школы, палестры,

Traverse Ocean’s rocks and the cities that dream on his margin,

Обойди все утесы у океана,
города, что мечтают вблизи берегов,

Phocian dales, Aetolia’s cliffs and Arcady’s pastures,

Обойди все долины Фокана и скалы Этолии,
и луга, где пасутся коровы Аркадии,

Never a second man wilt thou find, but alone Diomedes.

Не найдёшь никогда ты другого такого,
он единственный — наш Диомед.

Pyrrhus, follow his counsels always losing thy father,

Пирр, последуй за ними, за его руководством,
потому что вот-вот навсегда потеряешь отца,

If in this battle I fall and Fate has denied to me Troya.

Если в этом сраженьи паду,
и Судьба не отдаст мне победу над Троей.

Pyrrhus, be like thy father in virtue, thou canst not excel him;

Пирр, хотя ты не сможешь стать лучше отца,
постарайся хотя б быть похожим;

Noble be in peace, invincible, brave in the battle,

Если мир — будь величественным и благородным,
если битва — будь смелым, непобедимым,

Stern and calm to thy foe, to the suppliant merciful. Mortal

Непреклонным и хладнокровным к врагам,
 сострадающим для тех кто просит.

Favour and wrath as thou walkst heed never, son of Achilles.

Пусть, о сын Ахиллеса, ни гнев, ни одобрение смертных,
не затронут тебя на пути.

Always thy will and the right impose on thy friend and thy foeman.

Пусть всегда твоя воля и право
будут властвовать и над товарищами, и над врагами.

Count not life nor death, defeat nor triumph, Pyrrhus.

О мой Пирр, ведь ни жизнь, и ни смерть,
ни триумфы, и не поражения,

не имеют значения.

Only thy soul regard and the gods in thy joy or thy labour."

Лишь вниманье души у тебя, и богов,
в твоей радости или в работе."

Pyrrhus heard and erect with a stride that was rigid and stately

Пирр внимательно выслушал это, поднялся,
и своей величавой и жёсткою поступью

Forth with Acirrous went from his sire to the joy of the battle.

Он направился вместе с Акирром,
уходя от отца, в ожидании радости битвы.

Little he heeded the word of death that the god in our bosom

Ненадолго, слегка, он прислушался к слову,
что бог смерти внутри нас, в груди,

Spoke from the lips of Achilles, but deemed at sunset returning,

Произнёс перед этим из уст Ахиллеса,
но оно стало тусклым и затуманилось, как на закате,

Slaying Halamus, Paris or dangerous mighty Aeneas,

И убив Халамуса, Париса, или Энея,
очень сильного, очень опасного,

Proudly to lay at his father’s feet the spoils of the foeman.

Был бы горд принести их к отцу, как трофеи,
положить их к ногам.

But in his lair alone the godlike doomed Pelides

А сейчас, в своём логове,
богоподобный и обреченный Пелид

Turned to the door of his tent and was striding forth to the battle,

Повернувшись обратно к палатке,
только-только хотел зашагать прямо в битву,

When from her inner chamber Briseis parting the curtain,—

Как из внутренней комнаты вышла,
раздвинув полог, Брисеида, —

Long had she stood there spying and waiting her lonely occasion,—

Она долго стояла за ней, одиноко,
и всё слушала, что говорилось,

поджидая удобного случая, —

Came and caught and held his hand like a creeper detaining

Тут она подбежала, схватила за руку,
как цепкий кустарник

Vainly a moment the deathward stride of the kings of the forest.

На мгновение тщетно цепляет властителя леса,
что направился к собственной смерти.

"Tarry awhile, Achilles; not yet have the war-horns clamoured.

"Подожди хоть чуть-чуть, Ахиллес,
ведь ещё не звучат боевые горнисты.

Nor have the scouts streamed yet from Xanthus fierily running.

И лазутчики не побежали от Ксанта
своим страстным бегом.

Lose a moment for her who has only thee under heaven.

Подари же минутку для той,
у кого только ты есть на свете.

Nay, had war sounded, thou yet wouldst squander that moment, Achilles,

И пока не взревела война,
и пока не растратил ты эту минутку, Ахилл,

Hearkening a woman’s fears and the voice of a dream in the midnight.

Так послушай же женские страхи
и голос кошмаров в ночи.

Art thou not gentle, even as terrible, lion of Hellas ?

Ты ведь нежный, и даже ужасный герой,
лев Эллады?

Others have whispered the deeds of thy wrath; we have heard, but not seen it;

Мне другие шептали о том, что ты делал во гневе;
мы лишь слышали, но не видали;

Marvelling much at their pallor and awe we have listened and wondered.

Было много чего удивительного
в этой бледности их, в этом страхе,

мы же слушали и поражались —

Never with thrall or slave-girl or captive saw I thee angered,

Никогда, ни с рабом, ни с рабынею девушкой,
или же с пленным,

я не видела чтобы ты гневался, злился,

Hero, nor any humble heart ever trembled to near thee.

О герой, ни одно из смиренных сердец,
никогда не дрожало когда ты был рядом.

Pardoning rather our many faults and our failures in service

Ты скорее готов был всегда нам простить
и ошибки, и всяческие неудачи в нашем служении,

Lightly thou layest thy yoke on us, kind as the clasp of a lover

Очень лёгким же было ярмо у тебя,
как объятье любовника,

Sparing the weak as thou bleakest the mighty, O godlike Achilles.

И как слабых готов ты беречь и жалеть,
так же строг ты и резок для сильных,

Only thy equals have felt all the dread of the death-god within thee;

Только равные могут сполна ощутить
этот страх бога смерти в тебе,

We have presumed and played with the strength at which nations have trembled.

Нам же всем позволялось играться с той силой,
от которой дрожали народы.

Lo, thou hast leaned thy mane to the clutch of the boys and the maidens."

И вот так, ты склонял золотистые кудри
для объятий ребят и девиц".

But to Briseis white-armed made answer smiling Achilles:

Белорукой своей Брисеиде
отвечал, улыбаясь, Ахилл:

"Something surely thou needs, for thou flatters long, O Briseis.

"Явно что-тебе очень нужно,
потому что ты долго мне льстишь, Брисеида.

Tell me, O woman, thy fear or thy dream that my touch may dispel it,

Расскажи мне, о женщина, о твоём сне, или страхе,
чтобы я мог коснуться его и развеять.

White-armed net of bliss slipped down from the gold Aphrodite."

Чтобы сети блаженства твоих белых рук,
соскользнули бы вниз, с золотой Афродиты."

And to Achilles answered the captive white Briseis:

И Ахиллу ответила так белокожая пленница,
Брисеида, дочь Бриса:

"Long have they vexed my soul in the tents of the Greeks, O Achilles,

"Все те годы, как я оказалась
у греков в шатрах, Ахиллес,

Telling of Thetis thy mother who bore thee in caves of the Ocean

Меня странно в душе
и волнует, и даже тревожит рассказ о Фетиде,

родной твоей матери

Clasped by a mortal and of her fear from the threats of the Ancients,

Что в пещерах вблизи океана тебя родила,
укрывая от смертных, страшась угроз Древних,

Weavers of doom who play with our hopes and smile at our passions

Тех, кто ткут нам судьбу,
улыбаются нашим страстям,

и играются с нашей надеждой,

Painting Time with the red of our hearts on the web they have woven,

И рисуют узоры во Времени
алой краскою наших сердец,

что поймали они в свои сети.

How on the Ocean’s bosom she hid thee in vine-tangled Scyros

И тебя, словно у Океана в груди
укрывала она в виноградниках острова Скирос,

Clothed like a girl among girls with the daughters of King Locoweeds,—

Одевая тебя словно девочку,
пряча средь дочерей Ликомеда, —

Art thou not fairer than woman’s beauty, yet great as Apollo ?—

Разве ты не прекраснее женской самой красоты,
разве ты не велик, словно бог Аполлон? —

Fearing Paris’ shafts and the anger of Delian Phoebus.

Опасаясь то стрел от Париса,
а то гнева дельфийского Фибеса, или же Аполлона.

Now in the night has a vision three times besieged me from heaven.

А сегодня, в ночи,
ко мне трижды спускалось виденье.

Over the sea in my dream an argent bow was extended;

В моём сне, над водой океана
неожиданно, вдруг, появился серебрянный лук;

Nearing I saw a terror august over moonlit waters,

Рядом с ним, поверх вод, освещённых луной,
я увидела нечто, ужасное и благородное,

Cloud and a fear and a face that was young and lovely and hostile.

Я увидела облако, страх, и лицо —
молодое, красивое, очень враждебное.

Then three times I heard arise in the grandiose silence,—

Затем трижды я слышала как
посреди грандозной тиши —

Still was the sky and still was the land and still were the waters,—

Тихо было вверху, в небесах, тишина опустилась на землю,
затихло биение вод в океане, —

Echoing a mighty voice, ‘Take back, O King, what thou gravest;

Поднимался внезапно могучий раскатистый голос:
"Царь, верни же назад, что успел ты награбить;

Strength, take thy strong man, sea, take thy wave, till the warfare eternal

О, ты сила, возьми же назад своего силача,
море, бейся волною, пока

будет вечно он нужен войне,

Need him again to thunder through Asia’s plains to the Ganges.’

И пока вновь и вновь будет он грохотать,
от равнин в странах Азии

до теченья великого Ганга."

That fell silent, but nearer the beautiful Terror approached me,

Этот голос затих, но всё ближе ко мне
подходил тот прекраснейший Ужас,

Clang I heard of the argent bow and I gazed on Apollo.

И я слышала звон серебристого лука,
я смотрела в лицо Аполлона.

Shrilly I cried, for ’twas1 thee that the shaft of the heavens had yearned for,

И тогда я пронзительно там закричала,
потому что тот воин, что целил копьём в небеса —

то был ты.

Thee that it sought like a wild thing in anger straight at its quarry,

Ты, что рыскал вокруг, словно зверь,
что идёт напролом за добычей,

Quivering into thy heel. I awoke and found myself trembling,

Заставляя всё тело дрожать, от макушки до пяток.
я проснулась, увидела что вся трясусь,

Held thee safe in my arms, yet hardly believed that thou livest.

И хоть крепко тебя обнимала руками,
я с трудом убеждала себя, что ты жив.

Lo, in the night came this dream; on the morn thou arises for battle."

Вот такой этой ночью приснился мне сон;
ты же утром поднялся на битву."

But to Briseis white-armed made answer the golden Achilles:

В золотистой броне, Ахиллес
отвечал белорукой красотке:

"This was a dream indeed, O princess, daughter of Brises !

Но ведь это был только лишь сон,
о принцесса, о дочка Бризеса!

Will it restrain Achilles from fight, the lion from preying ?

Ты считаешь, что это удержит Ахилла от боя,
словно льва от добычи?

Come, thou hast heard of my prowess and knowest what man is Achilles.

Позабудь, ведь ты слышала о моей доблести,
ведь ты знаешь меня, Ахиллеса.

Deemst thou so near my end ? or does Polyxena vex thee,

Тебе кажется, что мой конец так уж близок?
Или жалит тебя Поликсена,

Jealousy shaping thy dreams to frighten me back from her capture ?"

Что ревниво тебе шлёт такие вот сны,
только чтобы меня отпугнуть,

и не стать моей пленницей?"

Passionate, vexed Briseis, smiting his arm with her fingers,

Раззадоренная Брисеида
страстно стукнула руку его своим кулачком,

Yet with a smile half-pleased made answer to mighty Achilles:

Но с улыбкою, всё же, слегка извиняясь,
отвечала могучему воину:

"Thinkest thou I fear thee at all? I am brave and will chide thee and threaten.

"Думал, я испугалась тебя?
Я отважна, я буду тебе угрожать и ругать.

See that thou recklessly throw not, Achilles, thy life into battle

Так смотри ж, Ахиллес,
не бросай безрассудно, свою жизнь в бою,

Hurting this body, my world, nor venture sole midst thy foemen,

И не рань это тело, мой мир,
и не лезь в одиночку в толпе средь врагов,

Leaving thy shielder behind as oft thou art wont in thy war-rage

Позабыв о защите вдали за спиной,
как бывало ты делал в азарте сраженья,

Lured by thy tempting gods who seek their advantage to slay thee.

Поддаваясь приманкам богов,
что всё время хотят твоей смерти.

Fighting divinely, careless of all but thy spear and thy foeman.

Милый, бейся как бог, не заботясь вообще ни о чём,
кроме как боевого копья и врага пред тобою.

Cover thy limbs with thy shield, speed slowly restraining thy coursers.

Прикрывая щитом своё тело,
не спеши рвать вперёд боевого коня.

Dost thou not know all the terrible void and cold desolation

Ты не знаешь, Ахилл, как страшна пустота,
как губителен холод и мрак одиночества,

Once again my life must become if I lose thee, Achilles?

И чем станет опять моя жизнь,
если я потеряю тебя, о Ахилл!

Twice then thus wilt thou smite me, O hero, a desolate woman?

Ты тогда ведь два раза ударишь меня,
о герой, одинокую женщину?

I will not stay behind on an earth that is empty and kingless.

Я не стану тогда оставаться на этой земле,
что вновь станет пустой и недоброй.

Into the grave I will leap, through the fire I will burn, I will follow

Я ведь прыгну в могилу, пройду сквозь огонь и сгорю,
но я всё же пойду за тобой

Down into Hades’ depths or wherever thy footsteps go clanging,

Вниз, в глубины Аида,
куда бы ты там не пошёл,

Hunting thee always,—didst thou not seize me here for thy pleasure?—

Буду гнаться всегда и везде за тобой —
разве ты не ловил меня здесь,

чтобы мной наслаждаться?

Stronger there by my love as thou than I here, O Achilles.

И ты станешь сильнее в сраженьи
от моей бесконечной любви,

пока я буду здесь, Ахиллес.

Thou shalt not dally alone with Polyxena safe in the shadows."

Ты не станешь один развлекаться
с Поликсеной, спасаясь в тени."

But to Briseis answered the hero, mighty Pelides,

Отвечал Брисеиде герой,
отвечал ей могучий Пелид,

Holding her delicate hands like gathered flowers in his bosom,

Он прижал её тонкие руки к груди,
словно нежный букет,

Pressing her passionate mouth like a rose that trembles with beauty:

И коснувшись её страстных губ,
что дрожали как алая роза, сказал:

"There then follow me even as I would have drawn thee, O woman,

"Тогда следуй за мной,
словно я потяну за собою тебя,

о прекрасная женщина,

Voice that chimes with my soul and hands that are eager for service,

И чей голос звенит и созвучен с моею душой,
и с руками, что жаждут служения,

Beautiful spoil beloved of my foemen, perfect Briseis.

О прекрасный трофей, о добыча моя,
та, которую сильно любил и лелеял мой враг,

Брисеида, само совершенство.

But for the dreams that come to us mortals sleeping or waking,

Что касается тех сновидений,
что приходят к нам, смертным, во сне, наяву,

Shadows are these from our souls and who shall discern what they figure?

Это тени людских наших душ,
и кто сможет понять,

что они сообщают, и что они значат?

Fears from the heart speak voiced like Zeus, take shape as Apollo.

Страхи сердца звучат, словно голос идущий от Зевса,
словно это сказал Аполлон.

But were they truer than Delphi’s cavern voice or Duodena’s

Но правдивей ли их голоса,
чем слова из дельфийской пещеры,

или стон Дуодена,

Moan that seems wind in his oaks immemorable, how should they alter 

Что похож на стенания ветра средь древних дубов,
да и как те слова могут что-то вообще изменить —

Fate that the stern gods have planned from the first when the earth was unfathomed,

Изменить ту судьбу, что суровые, неумолимые боги
заложили ещё в те времена,

когда наша земля была неизученной,

Shapeless the gyre of the sun ? For dream or for oracle adverse

И бесформенной массой неслась возле солнца?
Или, если уж есть предсказанья, виденья чего-то плохого,

Why should man swerve from the path of his feet? The gods have invented

То с чего человек должен вдруг уйти в сторону
от тропы, по которой пошли его стопы?

Only one way for a man through the world, O my slave-girl Briseis,

Боги изобрели лишь один и единственный путь,
путь которым идёт человек в этом мире,

о рабыня моя Брисеида,

Valiant to be and noble and truthful and just to the humble.

Быть отважным и быть благородным,
быть правдивым и быть справедливым к смиренным.

Only one way for a woman, to love and serve and be faithful.

И для женщины есть лишь один только путь —
быть ей верной, служить и любить.

This observe, thy task in thy destiny noble or fallen;

Видно это и есть твое дело в судьбе,
благородной иль павшей;

Time and result are the gods’; with these things be not thou troubled."

Время и результат —
это то, чем заведуют боги;

нам не нужно об этом заботиться, переживать."

So he spoke and kissed her lips and released her and parted.

Он сказал, поцелуем коснулся её алых губ,
и тем самым её отпустил, и расстался.

Out from the tent he strode and into his chariot leaping

Он шагнул из палатки,
вскочил в колесницу

Seized the reins and shouted his cry and drove with a far-borne

Ухватил свои вожжи и крикнул свой клич,
и понёсся вперёд,

Sound of wheels mid the clamour of hooves and neigh of the war-steeds

С раздающимся вдаль грохотаньем колёс,
среди ржанья коней, среди цокота нетерпеливых копыт,

Swift through the line of the tents and forth from the heart of the leaguer.

Быстро он пролетел вдоль палаток
и выскочил прямо из лагеря.

Over the causeway Troy ward thundered the wheels of Achilles.

По мощёной троянской дороге
загремела его колесница.

After him crashing loud with a fierce and resonant rumour

А за ним, с оглушительным лязгом и грохотом,
понеслись в бой вожди, племена и народы,

Chieftains impetuous prone to the mellay and swift at the war-cry

Подхватив клич войны,
те, кто жаждали битвы,

Came, who long held from the lust of the spear and the joy of the war-din

И так долго удерживались от желанья взять в руки копьё
и от радости грохота боя,

Rushed over earth like hawks released through the air; a shouting

Все они понеслись по земле,
словно соколы выпущенные на свободу;

Limitless rolled behind, for nations followed each war-cry.

Оглушительный крик, безграничный, бескрайний,
покатился за ним, то кричали народы,

и у каждого был свой особенный клич.

Lords renowned of the northern hills and the plains and the coast-lands,

Знаменитые лорды равнин,
побережий и северных гор,

Many a Dorian, many a Pthian, many a Hellene,

Коллосальное множество фтийцев,
дорийцев и эллинов,

Names now lost to the ear though then reputed immortal !

Имена, что сейчас уже ничего и не скажут,
хотя в те времена они были бессмертны!

Night has swallowed them, Zeus has devoured the light of his children;

Всех их, всех, поглотила огромная Ночь,
Зевс пожрал свет своих же детей;

Drawn are they back to his bosom vast whence they came in their fierceness

И они были втянуты снова, обратно в грудь Зевса,
из которой когда то свирепо пришли,

Thinking to conquer the earth and dominate Time and his ages

Думая только о том, как бы завоевать эту землю,
как бы им получить власть над Временем и над веками,

Nor on their left less thick came numerous even as the sea-sands

Хотя все их неисчислимые толпы
не оставили даже следа,

Как песчаный рисунок стирает волною
на пляже у моря.

Forth from the line of the leaguer that skirted the far-sounding waters,

Впереди этой армии воинов,
огибавшей гремящие воды,

Ranked behind Tydeus’ son and the Spartan, bright Menelaus,

Ряд за рядом, за Спартой,
за доблестным Менелаем, за сыном Тайдида,

Ithaca’s chief and Epeus, Idomeneus lord of the Cretans,

Шли и шли — вождь Итаки с Эпюсом,
шёл Идоменей, царь острова Крит,

Acamos, Nestor, Neleus’ son, and the brave Ephialtus,

Шёл Акамос и Нестор,
сын Нелея и рядом — храбрец Эфиалтус,

Prothous, Meges, Leitus the bold and the king Prothoënor,

Шёл и Протос и Мегес, и царь Профонор,
а за ними — уверенный Лейт,

Wise Alceste’s son and the Lemnian, stern Philoctetes,

Мудрый сын Алькестиды, лемниец,
и суровый герой Филоктет,

These and unnumbered warlike captains marching the Argives.

Все они, без числа и без счёта, окрылённые духом войны
маршем шли Аргивяне.

Last in his spacious car drove shaping the tread of his armies,

И последним, в широкой повозке,
направляя вперёд свои армии,

Even as a shepherd who follows his flock to the green of the pastures,

Как пастух, что идёт за своею отарой
к зелёным лугам,

Atreus’ far-famed son, the monarch great Agamemnon.

Ехал Агамемнон, всем известный, великий монарх,
сын Атрея.

They on the plain moved out and gazing far over the pastures

И когда они шли по равнине, и их взоры смотрели вперёд,
поверх пастбищ,

Saw behind Xanthus rolling with dust like a cloud full of thunder,

Они вдруг увидали за Ксантом
как катится пыльное грозное облако,

Ominous, steadily nearing, shouting their war-cry the Trojans.

Приближаясь зловеще всё ближе и ближе
с громогласными кличами Трои.