Шри Ауробиндо, "Савитри", Том 1, Книги 1-2




Book One THE BOOK OF BEGINNINGS	Книга Первая КНИГА НАЧАЛ


Canto I THE SYMBOL DAWN	Песня I СИМВОЛИЧЕСКИЙ РАССВЕТ


It was the hour before the Gods awake.	Был час до пробуждения Богов.
Across the path of the divine Event	Путь преградив божественному, подступавшему Событию
The huge foreboding mind of Night, alone	Огромный ум Ночи, предвестником беды,
In her unlit temple of eternity,	Один, в её неосвещённом храме вечности,
Lay stretched immobile upon Silence' marge.	Лежал бездвижно, растянувшись на краю Безмолвия.
Almost one felt, opaque, impenetrable,	Почти что ощущалась, тёмная, непроницаемая,
In the sombre symbol of her eyeless muse	В угрюмом символе её слепого размышления,
The abysm of the unbodied Infinite;	Пучина бестелесной Бесконечности;
A fathomless zero occupied the world.	Бездонный нуль заполонил весь мир.
A power of fallen boundless self awake	Проснулась сила падшего неограниченного “я”
Between the first and the last Nothingness,	Меж первым и последним растворением в Небытие,
Recalling the tenebrous womb from which it came,	Призвав обратно сумрачное лоно, из которого пришла,
Turned from the insoluble mystery of birth	И повернулась прочь от нерешаемой мистерии рождения,
And the tardy process of mortality	И от неторопливого процесса умирания,
And longed to reach its end in vacant Nought.	Достичь желая страстно своего предела в пустоте Ничто.
As in a dark beginning of all things,	И, словно, в полном тьмы начале всех вещей,
A mute featureless semblance of the Unknown	Без признаков, немое очертанье Неизвестного,
Repeating for ever the unconscious act,	Всё время повторяя неосознанное действие,
Prolonging for ever the unseeing will,	Всё время проводя невидящую волю,
Cradled the cosmic drowse of ignorant Force	Баюкало космическую дремоту невежественной Силы,
Whose moved creative slumber kindles the suns	Чей созидающий и динамичный сон воспламеняет солнца
And carries our lives in its somnambulist whirl.	И носит наши жизни средь её сомнамбуличного кружения.
Athwart the vain enormous trance of Space,	Наперекор огромному бессмысленному трансу Космоса, Пространства,
Its formless stupor without mind or life,	Его бесформенному ступору без жизни и ума,
A shadow spinning through a soulless Void,	Как тень, которая вращается в бездушной Пустоте,
Thrown back once more into unthinking dreams,	Отброшенная вновь в бездумные видения,
Earth wheeled abandoned in the hollow gulfs	Земля кружилась, кинутая в тех пустынных безднах,
Forgetful of her spirit and her fate.	Забыв свой дух, забыв свою судьбу.
The impassive skies were neutral, empty, still.	В бесстрастных небесах всё было безучастно, пусто и спокойно.
Then something in the inscrutable darkness stirred;	Затем в непостижимом мраке шевельнулось что-то;
A nameless movement, an unthought Idea	Движение без имени, Идея вне мышления,
Insistent, dissatisfied, without an aim,	Настойчивое, недовольное, без цели,
Something that wished but knew not how to be,	Неведомое нечто, желающее быть, не зная как,
Teased the Inconscient to wake Ignorance.	Дразнило Несознанье пробудить Невежество.
A throe that came and left a quivering trace,	Те родовые муки, что пришли, оставили дрожащий след,
Gave room for an old tired want unfilled,	И уступили место старой, надоедливой, неутолённой жажде
At peace in its subconscient moonless cave	В спокойствии, в безлунной нише подсознания,
To raise its head and look for absent light,	Поднять свою главу и вновь искать недостающий свет,
Straining closed eyes of vanished memory,	Стараясь пробудить в закрывшихся глазах растаявшую память,
Like one who searches for a bygone self	Как тот, кто ищет некогда ушедшее, былое “я”,
And only meets the corpse of his desire.	Но лишь встречает мёртвые останки своего желания.
It was as though even in this Nought's profound,	Всё было так, как если б даже в этой глубине Ничто,
Even in this ultimate dissolution's core,	И даже в этой сердцевине полного распада,
There lurked an unremembering entity,	Таилась некая не вспоминаемая сущность,
Survivor of a slain and buried past	Что выжила в убитом, погребённом прошлом,
Condemned to resume the effort and the pang,	Которой суждено восстановить усилие и боль,
Reviving in another frustrate world.	Ожив в ещё одном расстроенном, напрасном мире.
An unshaped consciousness desired light	Сознание без формы захотело света,
And a blank prescience yearned towards distant change.	А чистое предвидение устремилось к отдалённой перемене.
As if a childlike finger laid on a cheek	И словно детский пальчик, прикоснувшийся к щеке,
Reminded of the endless need in things	Напомнивший о нескончаемой нужде во всём
The heedless Mother of the universe,	Не обращающей вниманье Матери вселенной,
An infant longing clutched the sombre Vast.	Ребяческое, страстное желанье захватило сумрачный Простор.
Insensibly somewhere a breach began:	Неощутимо где-то появилась брешь:
A long lone line of hesitating hue	В ней одинокая растянутая линия изменчивого цвета
Like a vague smile tempting a desert heart	Как смутная улыбка, искушая ставшее пустыней сердце,
Troubled the far rim of life's obscure sleep.	Тревожила далёкий край неясного сна жизни.
Arrived from the other side of boundlessness	Пришедший из другого края безграничности
An eye of deity peered through the dumb deeps;	Взгляд божества пронзил безмолвные глубины;
A scout in a reconnaissance from the sun,	Казалось, он лазутчиком разведки солнца,
It seemed amid a heavy cosmic rest,	Среди космической тяжёлой неподвижности,
The torpor of a sick and weary world,	Оцепенения усталого, больного мира,
To seek for a spirit sole and desolate	Пришёл искать покинутый и одинокий дух,
Too fallen to recollect forgotten bliss.	Что слишком низко пал, чтоб вновь собрать забытое блаженство.
Intervening in a mindless universe,	И вторгнувшись в бездумную вселенную,
Its message crept through the reluctant hush	Его послание прокралось, обойдя сопротивленье тишины,
Calling the adventure of consciousness and joy	Позвав за приключением сознания и радости,
And, conquering Nature's disillusioned breast,	И, покоряя душу разочаровавшейся Природы,
Compelled renewed consent to see and feel.	Добилось заново согласья чувствовать и видеть.
A thought was sown in the unsounded Void,	И мысль была посеяна в беззвучной Пустоте,
A sense was born within the darkness' depths,	И чувство родилось в глубинах тьмы,
A memory quivered in the heart of Time	И в сердце Времени затрепетала память,
As if a soul long dead were moved to live:	Как если б душу, что давно мертва, подталкивали жить:
But the oblivion that succeeds the fall,	Но то забвенье, что приходит за падением,
Had blotted the crowded tablets of the past,	Уже покрыло пятнами все многочисленные записи о прошлом,
And all that was destroyed must be rebuilt	И всё разрушенное надо восстанавливать опять,
And old experience laboured out once more.	Переосмыслив заново весь прежний опыт.
All can be done if the god-touch is there.	Всё можно сделать, если есть прикосновенье бога.
A hope stole in that hardly dared to be	Надежда, крадучись, проникла в нечто, что едва осмеливалось быть
Amid the Night's forlorn indifference.	Среди заброшенного равнодушья Ночи.
As if solicited in an alien world	Похожий на просителя в чужом, недобром мире,
With timid and hazardous instinctive grace,	С опасной, осторожной, инстинктивной грацией,
Orphaned and driven out to seek a home,	Осиротелый, принуждаемый искать жилище,
An errant marvel with no place to live,	Похожий на блуждающее чудо, которому нет места, чтобы жить,
Into a far-off nook of heaven there came	В далёком закоулке неба появился
A slow miraculous gesture's dim appeal.	Неясный зов неторопливого и чудодейственного жеста.
The persistent thrill of a transfiguring touch	Настойчивость вибрации преобразующего всё касания
Persuaded the inert black quietude	Сумело убедить закоренелое инертное спокойствие,
And beauty and wonder disturbed the fields of God.	А красота и чудо растревожили те сферы Бога.
A wandering hand of pale enchanted light	Блуждающая длань неяркого чарующего света,
That glowed along a fading moment's brink,	Пылавшего вдоль кромки исчезающего мига,
Fixed with gold panel and opalescent hinge	Скрепила радужными петлями и золотой панелью
A gate of dreams ajar on mystery's verge.	Врата мечтаний, приоткрытые по краю тайны.
One lucent corner windowing hidden things	Один сиявший угол, показавший скрытое,
Forced the world's blind immensity to sight.	Заставил видеть всю слепую необъятность мира.
The darkness failed and slipped like a falling cloak	Тьма ослабела и слетела, словно падающий плащ,
From the reclining body of a god.	С назад откинувшегося тела бога.
Then through the pallid rift that seemed at first	Затем, из бледной трещины, которая казалась поначалу
Hardly enough for a trickle from the suns,	Едва достаточной для ручейка из солнц,
Outpoured the revelation and the flame.	Потоком хлынули и откровение, и пламя.
The brief perpetual sign recurred above.	Короткий вечный знак вновь появился наверху.
A glamour from unreached transcendences	Очарованье из недостижимых трансцендентностей,
Iridescent with the glory of the Unseen,	Переливаясь славой, роскошью Незримого,
A message from the unknown immortal Light	Послание бессмертного неведомого Света,
Ablaze upon creation's quivering edge,	Сверкали на трепещущем краю творения;
Dawn built her aura of magnificent hues	Заря раскидывала ауру из красочных оттенков,
And buried its seed of grandeur in the hours.	Сажая семена величия в часы.
An instant's visitor the godhead shone.	Сияло божество, гость улетающих мгновений.
On life's thin border awhile the Vision stood	На тонкой грани жизни ненадолго поднялось Видение,
And bent over earth's pondering forehead curve.	И наклонилось над задумчивым изгибом лба земли.
Interpreting a recondite beauty and bliss	Переводя запутанный узор блаженства, красоты,
In colour's hieroglyphs of mystic sense,	На иероглифы оттенков цвета, полные мистического смысла,
It wrote the lines of a significant myth	Оно писало строки символического мифа,
Telling of a greatness of spiritual dawns,	Рассказывая о величии рассветов духа,
A brilliant code penned with the sky for page.	Алмазным кодом, что чертил на небе, словно на листе.
Almost that day the epiphany was disclosed	В тот день почти открылось то прозренье,
Of which our thoughts and hopes are signal flares;	Кому надежды наши, мысли — лишь сигнальные огни;
A lonely splendour from the invisible goal	И одинокое великолепие незримой цели
Almost was flung on the opaque Inane.	Почти набросили на беспросветное Ничто.
Once more a tread perturbed the vacant Vasts;	Ещё раз поступь взбудоражила свободные Просторы;
Infinity's centre, a Face of rapturous calm	Центр Бесконечности, Лик восхищённого покоя
Parted the eternal lids that open heaven;	Размежил веки вечного, что открывают небеса;
A Form from far beatitudes seemed to near.	И показалось — некий Образ из блаженств вдали становится всё ближе.
Ambassadress twixt eternity and change,	Посредница меж вечностью и изменением,
The omniscient Goddess leaned across the breadths	Богиня, знающая всё, склонилась через расстояния,
That wrap the fated journeyings of the stars	Что окружают предопределённые маршруты звёзд,
And saw the spaces ready for her feet.	И обнаружила пространства, ждавшие её стопы.
Once she half looked behind for her veiled sun,	Один раз оглянулась на своё прикрытое вуалью солнце,
Then, thoughtful, went to her immortal work.	Затем, задумавшись, взялась за свой бессмертный труд.
Earth felt the Imperishable's passage close:	Земля почувствовала — Нерушимое подходит ближе:
The waking ear of Nature heard her steps	Природа, просыпаясь, чутким ухом услышала её шаги,
And wideness turned to her its limitless eye,	Ширь повернула к ней свой беспредельный взгляд,
And, scattered on sealed depths, her luminous smile	И тут, рассеянная по скрываемым глубинам, лучезарная её улыбка
Kindled to fire the silence of the worlds.	Зажгла огнём безмолвие миров.
All grew a consecration and a rite.	Всё становилось посвященьем и обрядом.
Air was a vibrant link between earth and heaven;	И воздух был вибрирующей связью меж землёй и небесами;
The wide-winged hymn of a great priestly wind	Ширококрылый гимн великого святого ветра
Arose and failed upon the altar hills;	То поднимался, то спускался вниз над алтарём холмов;
The high boughs prayed in a revealing sky.	Высокие раскидистые ветви молились раскрывавшемуся небу.
Here where our half-lit ignorance skirts the gulfs	А здесь, где наше полуосвещённое невежество идёт по краю бездн,
On the dumb bosom of the ambiguous earth,	Шагая по немой груди двусмысленной земли,
Here where one knows not even the step in front	Здесь, где никто не знает ничего уже на шаг вперёд,
And Truth has her throne on the shadowy back of doubt	А Истина поставила свой трон на призрачном фундаменте сомнения,
On this anguished and precarious field of toil	На этом полном муки, ненадёжном поле тяжкого труда,
Outspread beneath some large indifferent gaze,	Простёртая под чьим-то необъятным, безучастным взглядом,
Impartial witness of our joy and bale,	Бесстрастная свидетельница наших радостей и бед,
Our prostrate soil bore the awakening ray.	Поверженная наша почва несла дающий пробужденье луч.
Here too the vision and prophetic gleam	Здесь также, блеск видений и пророчеств
Lit into miracles common meaningless shapes;	Зажёг и в чудо превратил обычные незначащие формы;
Then the divine afflatus, spent, withdrew,	Затем, божественное озаренье, исчерпавшись, отошло назад,
Unwanted, fading from the mortal's range.	Став лишним, постепенно тая в мире смертных.
A sacred yearning lingered in its trace,	Духовное стремленье оставалось в этом следе,
The worship of a Presence and a Power	И поклонение Присутствию и Силе,
Too perfect to be held by death‑bound hearts,	Что слишком совершенны для смертью ограниченных сердец,
The prescience of a marvellous birth to come.	Предвиденье чудесного рождения, которое должно прийти.
Only a little the god-light can stay:	Немногое свет бога может удержать:
Spiritual beauty illumining human sight	Красоты духа, озаряющие зренье человека
Lines with its passion and mystery Matter's mask	Чертами страсти, маску таинства Материи,
And squanders eternity on a beat of Time.	Да расточительную роскошь вечности в биеньи пульса Времени.
As when a soul draws near the sill of birth,	Как души тянет на порог рождения
Adjoining mortal time to Timelessness,	Расширить время смертного Вневременным,
A spark of deity lost in Matter's crypt	Как искра божества, теряясь в тайнике Материи,
Its lustre vanishes in the inconscient planes,	Утрачивает блеск свой в планах несознания,
That transitory glow of magic fire	Так этот временный накал магического пламени
So now dissolved in bright accustomed air.	Сейчас растаял в яркой и привычной атмосфере.
The message ceased and waned the messenger.	Послание затихло и ушёл посланник.
The single Call, the uncompanioned Power,	Тот одинокий Зов, та необщительная Сила,
Drew back into some far-off secret world	Назад втянули в некий отдалённый тайный мир
The hue and marvel of the supernal beam:	Оттенки цвета, чудо этого небесного луча:
She looked no more on our mortality.	Она[1] не стала больше вглядываться в наш мир смертных.
The excess of beauty natural to god-kind	Избыток красоты, естественный для существа божественного рода,
Could not uphold its claim on time-born eyes;	Не смог бы утвердиться среди глаз, рождённых временем;
Too mystic-real for space-tenancy	Её основу славы, чересчур мистически-реальную
Her body of glory was expunged from heaven:	Для временно живущего пространства, вычеркнули из небес:
The rarity and wonder lived no more.	Чудесное и редкое уже ушло.
There was the common light of earthly day.	И вот — обычный свет земного дня.
Affranchised from the respite of fatigue	На волю вырвавшись от тяжкого труда,
Once more the rumour of the speed of Life	Молва о быстром продвиженьи Жизни
Pursued the cycles of her blinded quest.	Ещё раз устремилась вслед за циклами её слепого поиска.
All sprang to their unvarying daily acts;	Все бросились к своим неизменяемым обыденным делам,
The thousand peoples of the soil and tree	И многотысячное население деревьев и земли
Obeyed the unforeseeing instant's urge,	Как прежде подчинялось импульсам непредсказуемых мгновений
And, leader here with his uncertain mind,	И, первым среди них, владельцем ненадёжного ума,
Alone who stares at the future's covered face,	Единственным, кто всматривался в скрытый лик грядущего,
Man lifted up the burden of his fate.	Был человек, поднявший тяжкий груз своей судьбы.

And Savitri too awoke among these tribes	Савитри тоже пробудилась среди тех племён,
That hastened to join the brilliant Summoner's chant	Что торопились влиться в песнь сверкавшего Глашатая
And, lured by the beauty of the apparent ways,	И, соблазнившись красотою видимых путей,
Acclaimed their portion of ephemeral joy.	Встречали с шумом собственную долю эфемерной радости.
Akin to the eternity whence she came,	Сродни той вечности, откуда некогда она пришла,
No part she took in this small happiness;	Она не разделяла это маленькое счастье;
A mighty stranger in the human field,	Могучий странник в мире человека,
The embodied Guest within made no response.	Обрётший тело, Гость внутри, не отвечал.
The call that wakes the leap of human mind,	Тот зов, что будит для прыжка ум человека,
Its chequered eager motion of pursuit,	Его разнообразную нетерпеливую погоню,
Its fluttering-hued illusion of desire,	Его, в порхающих тонах, иллюзию желания,
Visited her heart like a sweet alien note.	Явился в сердце, словно сладкая чужая нота.
Time's message of brief light was not for her.	Короткий луч посланья Времени пришёл не для неё.
In her there was the anguish of the gods	Внутри неё была мучительная боль богов,
Imprisoned in our transient human mould,	Что как в тюрьме живут в недолговечной плоти человека,
The deathless conquered by the death of things.	Страдание бессмертья, побеждаемого смертью.
A vaster Nature's joy had once been hers,	Когда-то в ней царила радость из Природы шире нашей,
But long could keep not its gold heavenly hue	Но не сумела сохранить свой золотой небесный цвет,
Or stand upon this brittle earthly base.	Иль укрепиться на крошащейся земной основе.
A narrow movement on Time's deep abysm,	Стеснённое движенье над глубокой бездной Времени,
Life's fragile littleness denied the power,	И хрупкая ничтожность Жизни отвергали силу,
The proud and conscious wideness and the bliss	Блаженство, гордость и осознанную широту,
She had brought with her into the human form,	Которые она с собою принесла наполнив форму человека,
The calm delight that weds one soul to all,	Спокойствие восторга, сочетающего душу одного со всеми,
The key to the flaming doors of ecstasy.	Ключ к пламенеющим дверям экстаза.
Earth's grain that needs the sap of pleasure and tears	Особенность Земли, которой нужен сок из удовольствия и слёз,
Rejected the undying rapture's boon:	Отвергла дар бессмертного восторга:
Offered to the daughter of infinity	И получив свой страстоцвет любви и роковой судьбы,
Her passion-flower of love and doom she gave.	Дочь бесконечности пожертвовала им.
In vain now seemed the splendid sacrifice.	Напрасною казалась ныне роскошь этой жертвы.
A prodigal of her rich divinity,	Все щедрости своей богатой и божественной природы,
Her self and all she was she had lent to men,	Саму себя, всё чем она была — она отдала людям,
Hoping her greater being to implant	В надежде, что её высокий дух сумеет поселить
And in their body's lives acclimatise	И приспособить к жизни в их телах
That heaven might native grow on mortal soil.	Всё то, что небо сможет вырастить естественным путём на смертной почве.
Hard is it to persuade earth‑nature's change;	Непросто убедить земную косную природу измениться;
Mortality bears ill the eternal's touch:	И человечество с мученьем переносит всякое касанье вечного:
It fears the pure divine intolerance	Его страшит та чистая божественная нетерпимость,
Of that assault of ether and of fire;	Атака этого эфира и огня;
It murmurs at its sorrowless happiness,	Журча в своём, не знающем о муках, счастье,
Almost with hate repels the light it brings;	Оно почти что с ненавистью отвергает свет, что для него несут;
It trembles at its naked power of Truth	Оно трепещет рядом с оголённой силой Истины,
And the might and sweetness of its absolute Voice.	От сладости и мощи абсолютного её Звучания.
Inflicting on the heights the abysm's law,	Навязывая высшему законы бездн,
It sullies with its mire heaven's messengers:	Оно пятнает грязью всех посланников небес:
Its thorns of fallen nature are the defence	Колючки падшей и расстроенной природы — его защита,
It turns against the saviour hands of Grace;	Направленная против добрых и спасающих рук Милости;
It meets the sons of God with death and pain.	Оно встречает Бога сыновей мучением и смертью.
A glory of lightnings traversing the earth-scene,	Великолепье озарений, посещающих земную сцену,
Their sun-thoughts fading, darkened by ignorant minds,	Их мысли-солнца — меркнут, омрачённые невежеством ума,
Their work betrayed, their good to evil turned,	Работа предана, а их добро превращено во зло,
The cross their payment for the crown they gave,	Крест — плата за корону, что они дают,
Only they leave behind a splendid Name.	Они уходят, оставляя лишь блистательное Имя.
A fire has come and touched men's hearts and gone;	Огонь пришёл, коснулся человеческих сердец и растворился;
A few have caught flame and risen to greater life.	Немногие поймали пламя, поднялись до более высокой жизни.
Too unlike the world she came to help and save,	Уж слишком непохожей на наш мир она пришла спасать и помогать,
Her greatness weighed upon its ignorant breast	Её[2] величье надавило на его невежественную грудь
And from its dim chasms welled a dire return,	И из его неясной бездны хлынула ужасная отдача,
A portion of its sorrow, struggle, fall.	Часть от его страдания, борьбы, падения.
To live with grief, to confront death on her road, —	Жить вместе с горем, бросить вызов смерти на своём пути, —
The mortal's lot became the Immortal's share.	Так доля смертной стала участью Бессмертной.
Thus trapped in the gin of earthly destinies,	Попав в силки земной судьбы,
Awaiting her ordeal's hour abode,	И проживая в ожиданьи часа страшных испытаний,
Outcast from her inborn felicity,	Изгнанницей из своего родного счастья,
Accepting life's obscure terrestrial robe,	Приняв земные мрачные одежды жизни,
Hiding herself even from those she loved,	Саму себя скрывая даже от того, кого она любила,
The godhead greater by a human fate.	От человеческой судьбы божественное становилась ещё более великим.
A dark foreknowledge separated her	Тяжёлое предвиденье отрезало её
From all of whom she was the star and stay;	От всех, кому она была звездою и опорой;
Too great to impart the peril and the pain,	И, чересчур великая делиться той опасностью и болью,
In her torn depths she kept the grief to come.	Она в своих израненных глубинах таила подступающее горе.
As one who watching over men left blind	Как тот, кто смотрит за незрячими людьми,
Takes up the load of an unwitting race,	Она взвалила ношу не подозревающей об этом расы,
Harbouring a foe whom with her heart she must feed,	Впустив врага, которого должна питать своим же сердцем,
Unknown her act, unknown the doom she faced,	Не зная, что ей делать, и не ведая встающей перед ней судьбы,
Unhelped she must foresee and dread and dare.	Без всякой помощи, она должна была предвидеть, ужаснуться, и посметь.
The long-foreknown and fatal morn was here	И вот пришло давно предсказанное, роковое утро,
Bringing a noon that seemed like every noon.	И принесло с собою день, казавшийся обычным днём.
For Nature walks upon her mighty way	Когда Природа движется своей могучей поступью,
Unheeding when she breaks a soul, a life;	Она не замечает, если разбивает чью-то душу, чью-то жизнь;
Leaving her slain behind she travels on:	Убитого оставив позади, она шагает дальше:
Man only marks and God's all‑seeing eyes.	Лишь человек заметит это, да всевидящее око Бога.
Even in this moment of her soul's despair,	И даже в тот момент отчаянья своей души,
In its grim rendezvous with death and fear,	В зловещем рандеву со смертью и со страхом,
No cry broke from her lips, no call for aid;	Ни стона не прорвалось сквозь её уста, ни одного призыва к помощи;
She told the secret of her woe to none:	Она не рассказала тайну этой боли никому:
Calm was her face and courage kept her mute.	Спокойствие лежало на лице, а смелость делала безмолвной.
Yet only her outward self suffered and strove;	И лишь поверхностное “я” страдало и боролось;
Even her humanity was half divine:	Всё человеческое стало в ней полубожественным.
Her spirit opened to the Spirit in all,	В ней дух открылся Духу, что во всём,
Her nature felt all Nature as its own.	Её природа ощутила всю Природу, как свою.
Apart, living within, all lives she bore;	Живя отдельно и внутри, она поддерживала все другие жизни;
Aloof, she carried in herself the world:	И, отстранённая, несла в себе весь мир:
Her dread was one with the great cosmic dread,	В ней страх единым стал с космическим, великим страхом,
Her strength was founded on the cosmic mights;	А сила опиралась на космические силы;
The universal Mother's love was hers.	Любовь вселенской Матери была её любовью.
Against the evil at life's afflicted roots,	И перед злом в измученных основах жизни
Her own calamity its private sign,	Её беда была его частичным знаком,
Of her pangs she made a mystic poignant sword.	Она из боли сделала мистический, заточенный, как бритва меч.
A solitary mind, a world-wide heart,	Уединённый ум, как мир распахнутое сердце,
To the lone Immortal's unshared work she rose.	Для одинокого неразделённого труда Бессмертной поднялась она.
At first life grieved not in her burdened breast:	Вначале жизнь не горевала под тяжёлой ношей у неё в груди:
On the lap of earth's original somnolence	Качаясь на коленях первозданной дремоты земли
Inert, released into forgetfulness,	Инертная, освободившись ненадолго в забытьи,
Prone it reposed, unconscious on mind's verge,	Она лежала, отдыхая, в несознаньи на краю ума,
Obtuse and tranquil like the stone and star.	Спокойная и оглушённая, как камень, или как звезда.
In a deep cleft of silence twixt two realms	В глубокой трещине молчанья меж двумя мирами
She lay remote from grief, unsawn by care,	Она покоилась вдали от горя и забот,
Nothing recalling of the sorrow here.	Ничто здесь не напоминало о страдании.
Then a slow faint remembrance shadowlike moved,	Потом мелькнуло тенью медленное слабое воспоминание,
And sighing she laid her hand upon her bosom	Вздохнув, она сложила руки на груди
And recognised the close and lingering ache,	И осознала близкую и тянущую боль,
Deep, quiet, old, made natural to its place,	Глубокую, немую, застарелую, уже привычную на этом месте,
But knew not why it was there nor whence it came.	Не знающую, для чего она пришла, откуда.
The Power that kindles mind was still withdrawn:	Та Сила, что даёт энергию уму, пока что оставалась втянутой:
Heavy, unwilling were life's servitors	Тяжёлыми, безвольными стояли слуги жизни,
Like workers with no wages of delight;	Рабочими, не получившими законной платы удовольствием;
Sullen, the torch of sense refused to burn;	Угрюмый факел чувства не хотел гореть;
The unassisted brain found not its past.	Утративший поддержку мозг не находил себя и прошлое.
Only a vague earth-nature held the frame.	И лишь земная смутная природа сохраняла весь каркас.
But now she stirred, her life shared the cosmic load.	Но вот, она пошевелилась, жизнь её впряглась в космическую ношу.
At the summons of her body's voiceless call	И по беззвучному призыву тела,
Her strong far-winging spirit travelled back,	Её ширококрылый, сильный дух понёсся к ней назад,
Back to the yoke of ignorance and fate,	Назад, к ярму невежества и роковой судьбы,
Back to the labour and stress of mortal days,	Назад, к труду и напряженью смертных дней,
Lighting a pathway through strange symbol dreams	Путь озаряя свой по странным символическим видениям,
Across the ebbing of the seas of sleep.	Проскальзывая по отливам океанов сна.
Her house of Nature felt an unseen sway,	Её привычный дом Природы ощутил невидимый толчок,
Illumined swiftly were life's darkened rooms,	Поспешно озарились затемнённые палаты жизни,
And memory's casements opened on the hours	И створки памяти открылись для часов,
And the tired feet of thought approached her doors.	Усталые стопы мышления направились к её дверям.
All came back to her: Earth and Love and Doom,	Всё снова возвратилось к ней: Земля, Любовь и Рок,
The ancient disputants, encircled her	Три древних спорщика образовали круг
Like giant figures wrestling in the night:	Гигантскими фигурами, что борются в ночи:
The godheads from the dim Inconscient born	То божества, рождённые в туманном Несознании
Awoke to struggle and the pang divine,	Проснулись, чтоб сражаться и терпеть божественную муку,
And in the shadow of her flaming heart,	И, находясь в тени её пылающего сердца,
At the sombre centre of the dire debate,	В тяжёлом мрачном центре ужасающих дебатов,
A guardian of the unconsoled abyss	Страж всей, не знающей покоя бездны,
Inheriting the long agony of the globe,	Наследник длительной агонии планеты,
A stone-still figure of high and godlike Pain	Застывшей, каменной фигурою высокого, богоподобного Страдания
Stared into Space with fixed regardless eyes	Смотрел в Пространство безразличным, неподвижным взглядом,
That saw grief's timeless depths but not life's goal.	Что видел вечные глубины горя, но не цель у жизни.
Afflicted by his harsh divinity,	Устав от жёсткости своей божественности,
Bound to his throne, he waited unappeased	Привязанный к престолу своему, он ожидал, неутолённый,
The daily oblation of her unwept tears.	Привычной ежедневной дани из её невыплаканных слёз.
All the fierce question of man's hours relived.	Вся жгучая проблема человеческого времени ожила вновь.
The sacrifice of suffering and desire	Та жертва, что страданьем и желанием
Earth offers to the immortal Ecstasy	Земля приносит для бессмертного Экстаза,
Began again beneath the eternal Hand.	Свершалась вновь, под вечной Дланью.
Awake she endured the moments' serried march	Она, проснувшись, вытерпела этот плотный марш мгновений
And looked on this green smiling dangerous world,	И посмотрела на зелёный, улыбавшийся, опасный мир,
And heard the ignorant cry of living things.	И стала слышать все невежественные призывы жизни.
Amid the trivial sounds, the unchanging scene	Среди обычных звуков, неизменной сцены,
Her soul arose confronting Time and Fate.	Её душа поднялась, бросая вызов Времени, и роковой Судьбе.
Immobile in herself, she gathered force.	Не двигаясь внутри, Савитри собирала силу.
This was the day when Satyavan must die.	Для Сатьявана наступил тот день, когда он должен умереть.

End of Canto One	Конец первой песни




Book One THE BOOK OF BEGINNINGS	Книга Первая КНИГА НАЧАЛ


Canto II THE ISSUE	Песня II РЕШАЮЩИЙ МОМЕНТ


Awhile, withdrawn in secret fields of thought,	Затянутый на время в тайные пространства мысли,
Her mind moved in a many‑imaged past	Её[3] ум странствовал в знакомом, многоликом прошлом,
That lived again and saw its end approach:	Что оживало заново и видело как близится его конец:
Dying, it lived imperishably in her;	Оно, сходя со сцены, продолжало жить, не разрушаясь в ней;
Transient and vanishing from transient eyes,	Недолговечное и ускользающее от недолговечных взглядов,
Invisible, a fateful ghost of self,	Невидимый и судьбоносный призрак внутреннего “я”,
It bore the future on its phantom breast.	Оно несло грядущее на призрачной своей груди.
Along the fleeting event's far‑backward trail	Вдоль следа исчезающих вдали событий
Regressed the stream of the insistent hours,	Вспять уходил поток настаивавших на своём часов,
And on the bank of the mysterious flood	А на песчаном берегу загадочной реки,
Peopled with well-loved forms now seen no more	Где жили хорошо знакомые фигуры, которых больше не увидеть,
And the subtle images of things that were,	И тонкие видения вещей, которые когда-то были,
Her witness spirit stood reviewing Time.	Стоял её свидетель-дух, перепросматривая Время.
All that she once had hoped and dreamed and been,	Все то, на что она надеялась, о чём мечтала, и что было,
Flew past her eagle-winged through memory's skies.	Летело мимо на орлиных крыльях в небесах воспоминаний.
As in a many-hued flaming inner dawn,	И словно в разноцветном внутреннем пылающем рассвете,
Her life's broad highways and its sweet bypaths	Её широкие дороги жизни и чудесные тропинки
Lay mapped to her sun-clear recording view,	Лежали, как на карте, перед чистым, солнечным, запоминавшим взглядом,
From the bright country of her childhood's days	От яркой и безоблачной страны её дней детства,
And the blue mountains of her soaring youth	И синих гор её парящей юности,
And the paradise groves and peacock wings of Love	Павлиньих крыльев, райских рощ Любви,
To joy clutched under the silent shadow of doom	До радости, зажатой под безмолвной тенью рока
In a last turn where heaven raced with hell.	В последнем повороте гонки ада и небес.
Twelve passionate months led in a day of fate.	Двенадцать страстных месяцев вели в тот день судьбы.
An absolute supernatural darkness falls	Предельная и сверхъестественная тьма порою падает на человека,
On man sometimes when he draws near to God:	Когда он приближается к Всевышнему:
An hour arrives when fail all Nature's means;	Приходит час, когда отказывают все приспособления Природы,
Forced out from the protecting Ignorance	И выбитый из-под защитного Невежества,
And flung back on his naked primal need,	Отброшенный назад до голых примитивных нужд,
He at length must cast from him his surface soul	Он должен скинуть, наконец, с себя поверхностную душу,
And be the ungarbed entity within:	Став неприкрытой сущностью внутри:
That hour had fallen now on Savitri.	Таков был час, что ныне опустился на Савитри.
A point she had reached where life must be in vain	Она достигла точки, у которой или жизнь окажется напрасной,
Or, in her unborn element awake,	Или она, проснувшись в нерождённом элементе,
Her will must cancel her body's destiny.	Должна своею волей отменить судьбу, навязанную телу.
For only the unborn spirit's timeless power	Лишь нерождённый дух своей вневременною силой
Can lift the yoke imposed by birth in Time.	Способен приподнять ярмо, навязанное при рождении во Времени.
Only the Self that builds this figure of self	Лишь Высшее Божественное "Я", что строит образ внутреннего "я",
Can rase the fixed interminable line	Стереть способно жёсткую и нескончаемую линию,
That joins these changing names, these numberless lives,	Что связывает все менявшиеся имена, бесчисленные жизни,
These new oblivious personalities	Все эти новые и быстро забываемые личности,
And keeps still lurking in our conscious acts	И продолжает сохранять таящийся в осознанных поступках,
The trail of old forgotten thoughts and deeds,	След старых позабытых дел и мыслей,
Disown the legacy of our buried selves,	Не признавая завещаний погребённых "я",
The burdensome heirship to our vanished forms	Наследства, чересчур тяжёлого для наших быстротечных форм,
Accepted blindly by the body and soul.	Вслепую принятого телом и душой.
An episode in an unremembered tale,	Один из эпизодов позабытой повести,
Its beginning lost, its motive and plot concealed,	Начало затерялось, а сюжет и основная мысль запутаны,
A once living story has prepared and made	Живая, некогда, история сначала подготовила, потом построила
Our present fate, child of past energies.	Судьбу сегодняшнего дня, дитя энергий прошлого.
The fixity of the cosmic sequences	Устойчивость космических последствий,
Fastened with hidden inevitable links	Скреплённых скрытыми цепями неизбежности,
She must disrupt, dislodge by her soul's force	Она[4] должна разрушить, вытеснить могуществом души
Her past, a block on the Immortal's road,	След прошлого, преграду на пути Бессмертной,
Make a rased ground and shape anew her fate.	Стереть его с лица земли и заново сложить судьбу.
A colloquy of the original Gods	Беседу с изначальными Богами,
Meeting upon the borders of the unknown,	Которых мы встречаем на границах с неизвестным,
Her soul's debate with embodied Nothingness	Спор собственной души и воплощённого Ничто
Must be wrestled out on a dangerous dim background:	Необходимо выиграть на сумрачной, опасной почве:
Her being must confront its formless Cause,	Всё существо её должно пойти наперекор своей бесформенной Причине,
Against the universe weigh its single self.	В противовес вселенной положить одно лишь внутреннее "я".
On the bare peak where Self is alone with Nought	На голом пике, где Божественное "Я" наедине с Ничто,
And life has no sense and love no place to stand,	И жизнь теряет смысл, а у любви нет почвы для опоры,
She must plead her case upon extinction's verge,	На самой грани угасания ей надо защитить свой выбор,
In the world's death-cave uphold life's helpless claim	В пещере смерти мира поддержать беспомощное требованье жизни
And vindicate her right to be and love.	И право отстоять своё — любить и быть.
Altered must be Nature's harsh economy;	Необходимо отойти от жёсткой экономии Природы;
Acquittance she must win from her past's bond,	Она должна завоевать свободу от своих оков из прошлого,
An old account of suffering exhaust,	И погасить все старые счета страданий,
Strike out from Time the soul's long compound debt	И вычеркнуть из Времени суммарный длинный долг души,
And the heavy servitudes of the Karmic Gods,	И тяжесть рабства у Кармических Богов,
The slow revenge of unforgiving Law	И медленную месть не забывающего ничего Закона,
And the deep need of universal pain	Глубокую необходимость во вселенской боли,
And hard sacrifice and tragic consequence.	Суровость жертвы и трагичные последствия.
Out of a timeless barrier she must break,	Она должна прорвать вневременной барьер,
Penetrate with her thinking depths the Void's monstrous hush,	И мыслящею глубиною вторгнуться в чудовищную тишину Ничто,
Look into the lonely eyes of immortal Death	Всмотреться в одинокие глаза бессмертной Смерти,
And with her nude spirit measure the Infinite's night.	Измерить оголённым духом ночи Бесконечности.
The great and dolorous moment now was close.	Великий и печальный миг сейчас стал близок.
A mailed battalion marching to its doom,	Как посланные батальоны, маршируя к собственной судьбе,
The last long days went by with heavy tramp,	Последние тянувшиеся дни прошли тяжёлым шагом,
Long but too soon to pass, too near the end.	Такие долгие, но как же быстро проходящие и близкие к концу!
Alone amid the many faces loved,	Одна средь множества любимых лиц,
Aware among unknowing happy hearts,	Осознающая среди счастливых и незнающих сердец,
Her armoured spirit kept watch upon the hours	Её вооружённый дух отсчитывал часы,
Listening for a foreseen tremendous step	Прислушиваясь к страшной поступи предвиденья
In the closed beauty of the inhuman wilds.	По обступившей красоте безлюдных дебрей.
A combatant in silent dreadful lists,	Боец на молчаливой ужасающей арене,
The world unknowing, for the world she stood:	Неведомая миру, ради мира здесь она стояла:
No helper had she save the Strength within;	И не было ни одного помощника, лишь Сила, что внутри;
There was no witness of terrestrial eyes;	И не было ни одного свидетеля среди земных очей,
The Gods above and Nature sole below	Лишь Боги наверху и одинокая Природа ниже —
Were the spectators of that mighty strife.	Единственные зрители могучего сражения.
Around her were the austere sky‑pointing hills,	Вокруг неё стояли строгие холмы, указывая в небо,
And the green murmurous broad deep-thoughted woods	Зелёные шуршащие широкие леса, в глубоких думах,
Muttered incessantly their muffled spell.	Не прерываясь, бормотали длинные глухие заклинания.
A dense magnificent coloured self-wrapped life	Роскошная, густая, разноцветная, ушедшая в заботы жизнь,
Draped in the leaves' vivid emerald monotone	Одетая в зелёную живую однородную листву,
And set with chequered sunbeams and blithe flowers	Усыпанная солнечными бликами, весёлыми цветами,
Immured her destiny's secluded scene.	Взяла в кольцо уединённую арену действия её судьбы.
There had she grown to the stature of her spirit:	Здесь поднялась она к высотам собственного духа:
The genius of titanic silences	И гений титанических безмолвий,
Steeping her soul in its wide loneliness	Окутав душу в ней своим широким одиночеством,
Had shown to her her self's bare reality	Смог показать ей неприкрытую реальность внутреннего “я”,
And mated her with her environment.	И обручил со всем, что окружало.
Its solitude greatened her human hours	Его уединенье делало великими её людские, смертные часы
With a background of the eternal and unique.	На фоне вечного и уникального.
A force of spare direct necessity	Энергия освобождающей прямой необходимости
Reduced the heavy framework of man's days	Свела тяжёлую основу жизни человека,
And his overburdening mass of outward needs	Его отягощающую массу внешних нужд
To a first thin strip of simple animal wants,	До узкого потока животных незатейливых желаний,
And the mighty wildness of the primitive earth	А дикость простоты земли, наполненная силой,
And the brooding multitude of patient trees	И размышляющая масса терпеливых, окружающих деревьев,
And the musing sapphire leisure of the sky	Сапфирная задумчивая леность неба,
And the solemn weight of the slowly-passing months	Торжественная тяжесть медленно текущих месяцев,
Had left in her deep room for thought and God.	Оставили в её глубинах место для раздумий и для Бога.
There was her drama's radiant prologue lived.	Сияющий пролог той драмы подошёл к концу.
A spot for the eternal's tread on earth	Уже и сцена на земле для шага вечности
Set in the cloistral yearning of the woods	Нашлась средь монастырского томления лесов,
And watched by the aspiration of the peaks	Что, наблюдаемая устремленьем пиков гор,
Appeared through an aureate opening in Time,	Прошла сквозь золотой проход во Времени,
Where stillness listening felt the unspoken word	Туда, где тишина, прислушиваясь, чувствует несказанное слово,
And the hours forgot to pass towards grief and change.	А время позабыло двигаться к страданию и перемене.
Here with the suddenness divine advents have,	И здесь, с внезапностью, типичной для божественного появления,
Repeating the marvel of the first descent,	Вновь повторяя чудо первого схожденья вниз,
Changing to rapture the dull earthly round,	Земную скучную рутину превратив в восторг,
Love came to her hiding the shadow, Death.	Пришёл к ней Бог Любви, скрывая за своею тенью Смерть.
Well might he find in her his perfect shrine.	Возможно, он нашёл в ней совершенный храм.
Since first the earth-being's heavenward growth began,	Впервые, с той поры, как потянулось к небу бытие земли,
Through all the long ordeal of the race,	За долгие века тяжёлых испытаний человека,
Never a rarer creature bore his shaft,	Столь редкое создание ещё ни разу не переносило этот свет,
That burning test of the godhead in our parts,	Его пылающее испытанье на божественное в наших элементах,
A lightning from the heights on our abyss.	Его сверкающую молнию с высот, упавшую на наши бездны.
All in her pointed to a nobler kind.	В ней всё давало знать о благородном роде.
Near to earth's wideness, intimate with heaven,	К земным просторам близкий товарищ небесам,
Exalted and swift her young large‑visioned spirit	Её возвышенный и быстрый, видящий широким взглядом юный дух,
Voyaging through worlds of splendour and of calm	Гуляя по мирам великолепия и тишины,
Overflew the ways of Thought to unborn things.	Летел через дороги Мысли к тому, что не рождалось.
Ardent was her self-poised unstumbling will;	Пылающей была её уравновешенная, безошибочная воля;
Her mind, a sea of white sincerity,	А ум её, как море чистой искренности,
Passionate in flow, had not one turbid wave.	В потоке страстный, отвергал любую мутную волну.
As in a mystic and dynamic dance	В мистическом и динамичном танце,
A priestess of immaculate ecstasies	Как жрица безупречного экстаза,
Inspired and ruled from Truth's revealing vault	Ведомая и вдохновляемая сводом откровений Истины,
Moves in some prophet cavern of the gods,	Она неслась в пророческой пещере небожителей-богов,
A heart of silence in the hands of joy	А сердце тишины, в ладонях радости
Inhabited with rich creative beats	Богатым, созидающим биеньем наполняло тело,
A body like a parable of dawn	Похожее на аллегорию рассвета,
That seemed a niche for veiled divinity	Казавшееся нишей для божественности за вуалью
Or golden temple-door to things beyond.	Иль золотою дверью храма в запредельное.
Immortal rhythms swayed in her time-born steps;	Бессмертный ритм сквозил в её рождённой временем походке;
Her look, her smile awoke celestial sense	Её улыбка, взгляд будили неземное чувство
Even in earth-stuff, and their intense delight	В самой субстанции земли, а интенсивный их восторг
Poured a supernal beauty on men's lives.	Обрушивал всю красоту небес на человеческие жизни.
A wide self-giving was her native act;	Широкая самоотдача для неё была естественным движением;
A magnanimity as of sea or sky	Великодушие, как море или небеса,
Enveloped with its greatness all that came	Своим величием окутывало всё, что приходило,
And gave a sense as of a greatened world:	Давало ощущенье мира, что становится всё время больше:
Her kindly care was a sweet temperate sun,	Её забота, доброта была бодрящим нежным солнцем,
Her high passion a blue heaven's equipoise.	Возвышенная страстность — равновесием небесной сини.
As might a soul fly like a hunted bird,	Так чья-нибудь душа могла бы улетать гонимой птицей,
Escaping with tired wings from a world of storms,	Спасаясь на усталых крыльях из страны штормов,
And a quiet reach like a remembered breast,	И, наконец, найти покой, роскошный тихий отдых,
In a haven of safety and splendid soft repose	Как на знакомой издавна груди, в надёжной гавани,
One could drink life back in streams of honey-fire,	Где можно снова наслаждаться жизнью под струями медового огня,
Recover the lost habit of happiness,	Вернуть ушедшую привычку быть счастливой,
Feel her bright nature's glorious ambience,	Почувствовать великолепье окружения своей особенной природы,
And preen joy in her warmth and colour's rule.	Расправить радость под защитой своего тепла и красок.
A deep of compassion, a hushed sanctuary,	Глубины состраданья, тихое убежище
Her inward help unbarred a gate in heaven;	И помощь изнутри ей открывали двери в небеса;
Love in her was wider than the universe,	Любовь была в ней шире, чем вселенная,
The whole world could take refuge in her single heart.	В её одном отдельном сердце мог укрыться целый мир.
The great unsatisfied godhead here could dwell:	Великий неудовлетворённый бог смог поселиться в ней:
Vacant of the dwarf self's imprisoned air,	Свободный от тюремной атмосферы карликовой личности,
Her mood could harbour his sublimer breath	Её настрой сумел принять его возвышенное утончённое дыхание,
Spiritual that can make all things divine.	Что может превратить в божественное всё вокруг.
For even her gulfs were secrecies of light.	В ней даже бездны стали тайниками света.
At once she was the stillness and the word,	Она была одновременно и молчанием, и словом,
A continent of self-diffusing peace,	И континентом самопроникавшего покоя,
An ocean of untrembling virgin fire;	И океаном девственного ровного огня;
The strength, the silence of the gods were hers.	Могущество, безмолвие богов принадлежали ей.
In her he found a vastness like his own,	В ней он нашёл такую же, как у себя безбрежность,
His high warm subtle ether he refound	Восстановил высокий тёплый тонкий свой эфир
And moved in her as in his natural home.	И двигался в ней как в родимом доме.
In her he met his own eternity.	В ней повстречал он собственную вечность.

Till then no mournful line had barred this ray.	До той поры ни разу тёмная черта не преграждала этот луч.
On the frail breast of this precarious earth,	На неустойчивой груди обманчивой земли,
Since her orbed sight in its breath‑fastened house,	С тех пор, как видящий повсюду взгляд её в стесняющем дыхание жилище,
Opening in sympathy with happier stars	С симпатией открывшись более счастливым звёздам,
Where life is not exposed to sorrowful change,	Где жизнь не брошена на произвол печальных перемен,
Remembered beauty death‑claimed lids ignore	Стал помнить красоту, которую запреты, утверждающие смерть, не замечают,
And wondered at this world of fragile forms	И удивляться нашему земному миру хрупких форм,
Carried on canvas-strips of shimmering Time,	Летящих на обрывках парусов мерцающего Времени,
The impunity of unborn Mights was hers.	Она приобрела свободу нерождённых Сил.
Although she leaned to bear the human load,	Хотя она склонилась, чтоб нести с людьми их ношу,
Her walk kept still the measures of the gods.	Её походка до сих пор хранила ритм богов.
Earth's breath had failed to stain that brilliant glass:	Дыхание земли не запятнало то сверкающее зеркало:
Unsmeared with the dust of our mortal atmosphere	Нетронутое пылью нашей смертной атмосферы,
It still reflected heaven's spiritual joy.	Оно всё также отражало божественную радость неба.
Almost they saw who lived within her light	И те, кто жили под её лучами, могли порой увидеть
Her playmate in the sempiternal spheres	Её товарища по играм в вечных сферах,
Descended from its unattainable realms	Сошедшего из тех недостижимых царств
In her attracting advent's luminous wake,	Вниз, в озарённый след её пленяющего появления,
The white-fire dragon-bird of endless bliss	Большого, огненного, белого дракона-птицу бесконечного блаженства,
Drifting with burning wings above her days:	Скользящего на пламенных крылах над вереницей проходящих дней:
Heaven's tranquil shield guarded the missioned child.	Спокойный страж небес берёг направленное с миссией дитя.
A glowing orbit was her early term,	Сверкавшая орбита для неё была лишь временным пределом,
Years like gold raiment of the gods that pass;	А годы — золотыми преходящими одеждами богов;
Her youth sat throned in calm felicity.	На троне восседала юность в безмятежном счастье.
But joy cannot endure until the end:	Но радость не способна продолжаться вечно:
There is a darkness in terrestrial things	Есть темнота в живущем на земле,
That will not suffer long too glad a note.	Что не выносит долго слишком радостную ноту.
On her too closed the inescapable Hand:	Неотвратимая Рука накрыла и её:
The armed Immortal bore the snare of Time.	Вооружённая Бессмертная попалась в сети Времени.
One dealt with her who meets the burdened great.	И тот, кто издавна встречал великих, с их тяжёлой ношей, теперь занялся ей.
Assigner of the ordeal and the path	И он, кто назначает испытание и путь,
Who chooses in this holocaust of the soul	Кто выбирает в этом всесожжении души
Death, fall and sorrow as the spirit's goads,	Страдание, падение и смерть как хлыст для духа,
The dubious godhead with his torch of pain	Сомнительное божество, держа свой факел боли,
Lit up the chasm of the unfinished world	Им высветило бездну незаконченного мира,
And called her to fill with her vast self the abyss.	Призвав её[5] своим широким “я” заполнить эту пропасть.
August and pitiless in his calm outlook,	Величественный и безжалостный в своём спокойном взгляде,
Heightening the Eternal's dreadful strategy,	Возвысив страшный стратегический план Вечного,
He measured the difficulty with the might	Он трудность измерял могуществом
And dug more deep the gulf that all must cross.	И делал ещё глубже пропасть, которую всем надо перейти.
Assailing her divinest elements,	Напав на самые её божественные элементы,
He made her heart kin to the striving human heart	Он сделал сердце у неё сродни стремящемуся сердцу человека,
And forced her strength to its appointed road.	Направив силу в ней по им самим назначенной дороге.
For this she had accepted mortal breath;	Для этого дыханье смертной приняла она;
To wrestle with the Shadow she had come	Она пришла сразиться с этой Тенью,
And must confront the riddle of man's birth	Она должна была столкнуться с загадкою рожденья человека,
And life's brief struggle in dumb Matter's night.	С короткой битвой жизни средь ночи немой Материи.
Whether to bear with Ignorance and death	Мириться ли с Невежеством и смертью,
Or hew the ways of Immortality,	Иль прорубать пути Бессмертия,
To win or lose the godlike game for man,	Завоевать победу или проиграть Богоподобную игру для человека,
Was her soul's issue thrown with Destiny's dice.	Решающий момент её души бросанием костей Судьбы определялся.
But not to submit and suffer was she born;	Но не страдать и подчиняться родилась она;
To lead, to deliver was her glorious part.	Вести, освобождать — вот роль, достойная её.
Here was no fabric of terrestrial make	Средь созданного на земле здесь не было материала
Fit for a day's use by busy careless Powers.	Для повседневных нужд работающих, беззаботных Сил.
An image fluttering on the screen of Fate,	Неясный образ, что трепещет на экранном полотне Судьбы,
Half-animated for a passing show,	Одушевлённый лишь наполовину ради временного шоу,
Or a castaway on the ocean of Desire	Иль терпящий крушение в морях Желания,
Flung to the eddies in a ruthless sport	И брошенный в водоворот безжалостной забавы,
And tossed along the gulfs of Circumstance,	Носимый по пучинам Обстоятельства,
A creature born to bend beneath the yoke,	Создание, рождённое сгибаться под ярмом,
A chattel and a plaything of Time's lords,	Игрушка и имущество хозяев Времени,
Or one more pawn who comes destined to be pushed	Или одна из пешек, которой суждено быть передвинутой
One slow move forward on a measureless board	На тихий ход вперёд по безграничной клетчатой доске
In the chess-play of the earth-soul with Doom,-	В гигантской шахматной игре земной души и Рока, —
Such is the human figure drawn by Time.	Так выглядит фигура человека, нарисованная Временем.
A conscious frame was here, a self-born Force.	Каркас сознания был здесь, и само-зародившаяся Сила.
In this enigma of the dusk of God,	В той тайне сумерек Всевышнего,
This slow and strange uneasy compromise	Неторопливом, странном, и нелёгком компромиссе
Of limiting Nature with a limitless Soul,	Неограниченной Души и ограниченной Природы,
Where all must move between an ordered Chance	Где всё должно вращаться между упорядоченным Случаем
And an uncaring blind Necessity,	И равнодушной, и слепой Необходимостью,
Too high the fire spiritual dare not blaze.	Божественный огонь не станет рисковать, сияя слишком высоко.
If once it met the intense original Flame,	Но стоит встретиться ему с самостоятельным и сильным Пламенем,
An answering touch might shatter all measures made	Ответное касание способно разнести любые деланные мерки,
And earth sink down with the weight of the Infinite.	И вся земля осядет под тяжёлым весом Бесконечности.
A gaol is this immense material world:	Весь наш материальный необъятный мир — тюрьма:
Across each road stands armed a stone-eyed Law,	На каждой из дорог стоит вооружённый, с каменным лицом Закон,
At every gate the huge dim sentinels pace.	У каждых врат вышагивает смутная громадная фигура часового.
A grey tribunal of the Ignorance,	Здесь мрачный трибунал Невежества,
An Inquisition of the priests of Night	И Инквизиция жрецов Ночи,
In judgment sit on the adventurer soul,	Выносят приговор душе, искательнице приключений,
And the dual tables and the Karmic norm	А двойственные заповеди, и Кармическая норма
Restrain the Titan in us and the God:	В нас ограничивают Бога и Титана:
Pain with its lash, joy with its silver bribe	Боль со своею плетью, радость со своей серебряною взяткой
Guard the Wheel's circling immobility.	Хранят вертящуюся неподвижность Колеса.
A bond is put on the high‑climbing mind,	Цепь одевается на слишком высоко взбирающийся ум,
A seal on the too large wide-open heart;	Печати ставятся на чересчур большое, широко распахнутое сердце;
Death stays the journeying discoverer, Life.	Смерть останавливает странника-исследователя — Жизнь.
Thus is the throne of the Inconscient safe	Так сохраняется трон Несознания,
While the tardy coilings of the aeons pass	Пока эпохи медленно проходят по спирали,
And the Animal browses in the sacred fence	Пока Животное пасётся за священною оградой,
And the gold Hawk can cross the skies no more.	А золотистый Сокол больше не способен пронестись по небесам.
But one stood up and lit the limitless flame.	Но вот поднялся кто-то и зажёг огонь, не знающих пределов.
Arraigned by the dark Power that hates all bliss	И осуждённая той тёмной Силой, что ненавидит всякое блаженство,
In the dire court where life must pay for joy,	На заседании ужасного суда, где жизнь должна платить за радость,
Sentenced by the mechanic justicer	Приговорённая бездумным механическим судьей
To the afflicting penalty of man's hopes,	К мучительной расплате человеческой надеждой,
Her head she bowed not to the stark decree	Она не опустила головы под тяжестью закостенелого указа,
Baring her helpless heart to destiny's stroke.	Не стала обнажать беспомощное сердце под ударами судьбы.
So bows and must the mind-born will in man	Так подчиняется и вынуждена подчиняться воля в человеке,
Obedient to the statutes fixed of old,	Рождённая умом, послушная застывшим установкам прошлого,
Admitting without appeal the nether gods.	Без возражения впуская внутрь богов из низших планов.
In her the superhuman cast its seed.	В Савитри же сверхчеловек посеял семена свои.
Inapt to fold its mighty wings of dream	Отказываясь складывать могучие крыла мечты,
Her spirit refused to hug the common soil,	Её дух не хотел держаться за обычную земную почву,
Or, finding all life's golden meanings robbed,	Или, найдя, что замечательные смыслы жизни все уже разграблены,
Compound with earth, struck from the starry list,	Смириться с тем, что землю вычеркнули из высоких звёздных списков,
Or quench with black despair the God-given light.	Или гасить своею чёрной горечью свет, данный человеку Богом.
Accustomed to the eternal and the true,	Привыкнув к вечному и к истинному, существо её,
Her being conscious of its divine founts	Осознавая свой божественный источник,
Asked not from mortal frailty pain's relief,	Не попросило облегченья боли смертной слабости,
Patched not with failure bargain or compromise.	И не латало неудачу сделкой или компромиссом.
A work she had to do, a word to speak:	Ей надо было выполнить работу, и сказать здесь слово:
Writing the unfinished story of her soul	Записывая в мыслях и поступках, навечно остающихся в томах Природы,
In thoughts and actions graved in Nature's book,	Незавершённую историю своей души,
She accepted not to close the luminous page,	Она не соглашалась закрывать в ней светлую страницу,
Cancel her commerce with eternity,	И отменять своё общенье с вечностью,
Or set a signature of weak assent	Иль ставить подпись малодушного согласия
To the brute balance of the world's exchange.	Под грубым равновесьем общего обмена в мире.
A force in her that toiled since earth was made,	Её могущество, работавшее с сотворения земли,
Accomplishing in life the great world-plan,	В жизнь проводя великий план вселенной,
Pursuing after death immortal aims,	Преследуя за смертью цели, замыслы бессмертных,
Repugned to admit frustration's barren role,	Отказывалось принимать пустую роль разочарованной души,
Forfeit the meaning of her birth in Time,	Терять смысл своего рождения во Времени,
Obey the government of the casual fact	И подчиняться власти хаотичных фактов,
Or yield her high destiny up to passing Chance.	И отдавать свою высокую судьбу на волю временного Случая.
In her own self she found her high recourse;	В своём глубоком “я” она нашла высокое прибежище;
She matched with the iron law her sovereign right:	И противопоставила железному закону Другое право — право повелителя:
Her single will opposed the cosmic rule.	Своей отдельной волей опрокинула космические нормы.
To stay the wheels of Doom this greatness rose.	Величье это поднялось остановить колеса Рока.
At the Unseen's knock upon her hidden gates	На стук Незримого в её сокрытые врата
Her strength made greater by the lightning's touch	Её могущество, став больше от касанья озаренья,
Awoke from slumber in her heart's recess.	Очнулось ото сна в сердечной нише.
It bore the stroke of That which kills and saves.	Оно сумело вынести удар Того, что убивает и спасает.
Across the awful march no eye can see,	Наперекор чудовищному маршу, который ни один взгляд не увидит,
Barring its dreadful route no will can change,	И преграждая страшное движение, что никакая воля не смогла бы изменить,
She faced the engines of the universe;	Она лицом к лицу столкнулась с грандиозными локомотивами вселенной;
A heart stood in the way of the driving wheels:	И сердце встало на пути катящихся колёс:
Its giant workings paused in front of a mind,	Гигантская работа их запнулась в шаге от её ума,
Its stark conventions met the flame of a soul.	Застывшая условность встретилась с огнём души.
A magic leverage suddenly is caught	Внезапно зацепился в глубине магический рычаг,
That moves the veiled Ineffable's timeless will:	Которым двигалась вневременная воля скрытого Невыразимого:
A prayer, a master act, a king idea	Молитва, действие умельца, главная идея
Can link man's strength to a transcendent Force.	Соединить способны силу человека с трансцендентной Силой.
Then miracle is made the common rule,	Тогда и чудо делается общим правилом,
One mighty deed can change the course of things;	Один могучий шаг способен изменить весь ход вещей;
A lonely thought becomes omnipotent.	Одна единственная мысль — становится всесильной.
All now seems Nature's massed machinery;	Сейчас всё кажется огромной машинерией Природы;
An endless servitude to material rule	Так нескончаемое рабство под пятой материи
And long determination's rigid chain,	И жёсткой цепью длинной предопределённости,
Her firm and changeless habits aping Law,	Её[6] настойчивые, неизменные привычки, в подражание Закону,
Her empire of unconscious deft device	Её империя несознающего искусного устройства
Annul the claim of man's free human will.	Уничтожают притязанья человека на свою свободу воли.
He too is a machine amid machines;	Он тоже — словно некая машина посреди машин;
A piston brain pumps out the shapes of thought,	Подобно поршню мозг качает мыслеформы,
A beating heart cuts out emotion's modes;	Биенье сердца вырезает разновидности эмоций;
An insentient energy fabricates a soul.	Энергия без чувства фабрикует душу.
Or the figure of the world reveals the signs	Бывает, облик мира открывает знаки связанного Случая,
Of a tied Chance repeating her old steps	Что повторяет старые шаги Природы,
In circles around Matter's binding‑posts.	Кружа вокруг скрепляющих столбов Материи.
A random series of inept events	Здесь есть случайные цепочки из бессмысленных событий,
To which reason lends illusive sense, is here,	Которым разум придаёт какой-то иллюзорный смысл,
Or the empiric Life's instinctive search,	Есть инстинктивный поиск познающей Жизни,
Or a vast ignorant mind's colossal work.	Есть колоссальная работа необъятного невежества ума.
But wisdom comes, and vision grows within:	Но вот приходит мудрость, вырастает виденье внутри:
Then Nature's instrument crowns himself her king;	И инструмент Природы коронует самого себя царём;
He feels his witnessing self and conscious power;	Он ощущает внутреннего “я”-свидетеля и силу своего сознания;
His soul steps back and sees the Light supreme.	Его душа отходит чуть назад и видит высший Свет.
A Godhead stands behind the brute machine.	Отныне Божество стоит за грубо сделанной машиной.
This truth broke in in a triumph of fire;	И эта истина врывается в триумфе яркого огня;
A victory was won for God in man,	Победа завоевана для Бога в человеке,
The deity revealed its hidden face.	И божество явило свой сокрытый лик.
The great World-Mother now in her arose:	Великая Мать Мира поднималась в ней[7] сейчас:
A living choice reversed fate's cold dead turn,	Её осознающий выбор отменил холодный мёртвый поворот судьбы,
Affirmed the spirit's tread on Circumstance,	Поставив поступь духа выше Обстоятельства,
Pressed back the senseless dire revolving Wheel	Толкнул назад бесчувственное страшное вертящееся Колесо,
And stopped the mute march of Necessity.	Остановил безмолвный марш Необходимости.
A flaming warrior from the eternal peaks	А после, пламенный боец, пришедший с вечных пиков,
Empowered to force the door denied and closed	Кому доверили взломать запретную и запертую дверь,
Smote from Death's visage its dumb absolute	Сбил с лика Бога Смерти всю его глухую абсолютность,
And burst the bounds of consciousness and Time.	И на куски разнёс ограничения сознания и Времени.

End of Canto Two	Конец второй песни




Book One THE BOOK OF BEGINNINGS	Книга Первая КНИГА НАЧАЛ


Canto III THE YOGA OF THE KING: THE YOGA OF THE SOUL'S RELEASE	Песня III ЙОГА ЦАРЯ: ЙОГА ОСВОБОЖДЕНИЯ ДУШИ


A world's desire compelled her mortal birth.	Желанье мира заставило её[8] пойти на смертное рождение.
One in the front of the immemorial quest,	Один, перед лицом извечных поисков,
Protagonist of the mysterious play	Герой непостижимого спектакля,
In which the Unknown pursues himself through forms	В котором Неизвестное преследует себя под видом форм
And limits his eternity by the hours	И ограничивает собственную вечность быстротечными часами,
And the blind Void struggles to live and see,	Там, где слепая Пустота сражается, чтоб жить и видеть,
A thinker and toiler in the ideal's air,	Мыслитель, труженик, живущий в атмосфере идеала,
Brought down to earth's dumb need her radiant power.	Принёс для молчаливых нужд земли её сияющую силу.
His was a spirit that stooped from larger spheres	Его[9] был дух, спустившийся из более широких сфер
Into our province of ephemeral sight,	В провинцию недолговечных, эфемерных образов,
A colonist from immortality.	Как поселенец из бессмертия.
A pointing beam on earth's uncertain roads,	Его рожденье было символом и знаком,
His birth held up a symbol and a sign;	Лучом, дающим направленье на изменчивых путях земли,
His human self like a translucent cloak	А человеческая личность, как прозрачный плащ,
Covered the All-Wise who leads the unseeing world.	Была одета на Все-Мудрого, поводыря невидящего мира.
Affiliated to cosmic Space and Time	Войдя в космические Время и Пространство,
And paying here God's debt to earth and man	Оплачивая долг Всевышнего земле и человеку,
A greater sonship was his divine right.	Он получил божественное право стать его великим сыном.
Although consenting to mortal ignorance,	Хотя он дал согласие на смертное невежество,
His knowledge shared the Light ineffable.	Познания его несли невыразимый Свет.
A strength of the original Permanence	Могущество первоначальной Неизменности,
Entangled in the moment and its flow,	Что поймано в мгновенье и его поток,
He kept the vision of the Vasts behind:	По-прежнему, за всем он видел Необъятности:
A power was in him from the Unknowable.	В нём оставалась сила из Непознаваемого.
An archivist of the symbols of the Beyond,	Библиотекарь символов Того, что за пределом,
A treasurer of superhuman dreams,	Хранитель замыслов сверхчеловека,
He bore the stamp of mighty memories	Он нёс печать воспоминаний полных силы
And shed their grandiose ray on human life.	И проливал их грандиозные лучи на человеческую жизнь.
His days were a long growth to the Supreme.	Его дни были долгим ростом к Наивысшему.
A skyward being nourishing its roots	Нацеленное в небо существо, питавшее свои основы
On sustenance from occult spiritual founts	Поддержкой из духовных и оккультных родников,
Climbed through white rays to meet an unseen Sun.	Взбиралось вверх, сквозь белые лучи, Чтоб повстречать невидимое Солнце.
His soul lived as eternity's delegate,	Его душа жила посланницею вечности,
His mind was like a fire assailing heaven,	Ум был как пламя, лижущее небеса,
His will a hunter in the trails of light.	А воля — гончей по пятам за светом.
An ocean impulse lifted every breath;	Подобный океану импульс поднимал его дыхание;
Each action left the footprints of a god,	Любое дело оставляло отпечаток бога,
Each moment was a beat of puissant wings.	И каждый миг был как удар могучих крыльев.
The little plot of our mortality	Наш маленький участок мира смертных,
Touched by this tenant from the heights became	Касаньем этого жильца, с высоких пиков
A playground of the living Infinite.	Стал местом для игры ожившей Бесконечности.
This bodily appearance is not all;	Телесный облик — далеко не всё;
The form deceives, the person is a mask;	Обманывает форма, а личность — это маска;
Hid deep in man celestial powers can dwell.	В глубинах человека скрыто могут жить божественные силы.
His fragile ship conveys through the sea of years	Его непрочное судёнышко несёт по морю лет
An incognito of the Imperishable.	Под тайным, скрытым именем — Нетленного.
A spirit that is a flame of God abides,	В нём пребывает дух, который — пламя Бога,
A fiery portion of the Wonderful,	И огненная порция Чудесного,
Artist of his own beauty and delight,	Художник собственного наслаждения и красоты,
Immortal in our mortal poverty.	Бессмертный в нашей смертной нищете.
This sculptor of the forms of the Infinite,	Ваятель форм, обличий Бесконечного,
This screened unrecognised Inhabitant,	Незамечаемый Жилец, укрытый ширмой,
Initiate of his own veiled mysteries,	Кто посвятил себя в свои же скрытые мистерии,
Hides in a small dumb seed his cosmic thought.	Упрятал в маленьком немом зерне свою космическую мысль.
In the mute strength of the occult Idea	В безмолвной силе, наделяющей могуществом оккультную Идею,
Determining predestined shape and act,	Определяющую предназначенный судьбою внешний вид и облик,
Passenger from life to life, from scale to scale,	Переходя от жизни к жизни, и от плана к плану, словно пассажир,
Changing his imaged self from form to form,	Меняя каждый раз своё воображаемое “я”, от формы к форме,
He regards the icon growing by his gaze	Он вглядывается в образ, вырастающий от взгляда
And in the worm foresees the coming god.	И в червяке предвидит будущего бога.
At last the traveller in the paths of Time	И вот, идущий по дорогам Времени
Arrives on the frontiers of eternity.	Достиг границы, за которой — вечность.
In the transient symbol of humanity draped,	Закутанный в недолговечный символ человечества,
He feels his substance of undying self	Он чувствует свою субстанцию неумирающего “я”,
And loses his kinship to mortality.	Теряя близкое родство со смертными.
A beam of the Eternal smites his heart,	Луч Вечного его ударил в сердце,
His thought stretches into infinitude;	Мысль протянулась вдаль, до бесконечности;
All in him turns to spirit vastnesses.	В нём всё теперь повёрнуто к просторам духа.
His soul breaks out to join the Oversoul,	Душа в нём рвётся к единению со Сверхдушой,
His life is oceaned by that superlife.	А жизнь полна, как океан, её сверхжизнью.
He has drunk from the breasts of the Mother of the worlds;	Его вскормила грудью Мать миров;
A topless Supernature fills his frame:	Высоты Сверхприроды наполняют тело:
She adopts his spirit's everlasting ground	Она берёт его основу духа, вечно неизменную,
As the security of her changing world	Как поручителя её изменчивого мира
And shapes the figure of her unborn mights.	И строит образы для нерождённых сил своих.
Immortally she conceives herself in him,	Не зная смерти, постигая в нём себя,
In the creature the unveiled Creatrix works:	В его глубинном существе работает та Созидательница, сняв покровы:
Her face is seen through his face, her eyes through his eyes;	Её лицо проглядывает сквозь его лицо, её глаза — через его глаза;
Her being is his through a vast identity.	Её существование широким тождеством становится его.
Then is revealed in man the overt Divine.	А после, в человеке проявляется открытое Божественное.
A static Oneness and dynamic Power	Статичное Единство с динамичной Силой
Descend in him, the integral Godhead's seals;	Сошли в него, печати целостного Божества;
His soul and body take that splendid stamp.	Его душа и тело приняли роскошный этот отпечаток.
A long dim preparation is man's life,	Жизнь человека — долгое, неясное приготовление,
A circle of toil and hope and war and peace	Круги труда, надежды, мира и войны,
Tracked out by Life on Matter's obscure ground.	Протоптанные Жизнью по сумрачной земле Материи.
In his climb to a peak no feet have ever trod,	В своём подъёме к пику, на который не ступал никто,
He seeks through a penumbra shot with flame	Он ищет с факелом средь светлых пятен в полумраке
A veiled reality half-known, ever missed,	Полузнакомую сокрытую реальность, вечно упускаемую,
A search for something or someone never found,	Отыскивает что-то иль кого-то, которых никогда ещё не находили,
Cult of an ideal never made real here,	Культ идеального, что никогда не становилось здесь реальным,
An endless spiral of ascent and fall	По нескончаемой спирали восхождений и падений,
Until at last is reached the giant point	Пока не доберётся, наконец, он до своей гигантской цели,
Through which his Glory shines for whom we were made	И через это Слава человека засияет для того, кто создал нас,
And we break into the infinity of God.	И мы ворвёмся в бесконечность Бога.
Across our nature's border line we escape	Мы выбежим за тесные границы собственного естества
Into Supernature's arc of living light.	Под свод живительного света Сверхприроды.
This now was witnessed in that son of Force;	Всё это было видно в Ашвапати, сыне Силы;
In him that high transition laid its base.	Через него высокий этот переход смог заложить свою основу.
Original and supernal Immanence	Первоначальное, божественное Имманентное,
Of which all Nature's process is the art,	Которое движенье всей Природы делает искусством,
The cosmic Worker set his secret hand	Космический Рабочий возложил свою таинственную длань,
To turn this frail mud-engine to heaven-use.	Направить хрупкую машину из земного праха для небесной пользы.
A Presence wrought behind the ambiguous screen:	За неотчётливой завесой, позади, работало Присутствие:
It beat his soil to bear a Titan's weight,	Трамбуя почву в нём, чтоб выдержала вес Титана,
Refining half-hewn blocks of natural strength	И подгоняя полуобработанные глыбы его природной силы,
It built his soul into a statued god.	Оно упорно превращало душу Ашвапати в изваянье бога.
The Craftsman of the magic stuff of self	Мастеровой магической материи для внутреннего "я",
Who labours at his high and difficult plan	Работая в своём высоком, сложном плане,
In the wide workshop of the wonderful world,	В обширной мастерской наполненного чудесами мира
Modelled in inward Time his rhythmic parts.	На внутреннее Время накладывал свои ритмические вставки.
Then came the abrupt transcendent miracle:	Затем внезапно появилось чудо трансцендентного:
The masked immaculate Grandeur could outline,	Сокрытый маской, безупречный Грандиозный смог обрисовать,
At travail in the occult womb of life,	Страдая родовыми муками в оккультном лоне жизни,
His dreamed magnificence of things to be.	Задуманное им великолепие того, что будет.
A crown of the architecture of the worlds,	Венец архитектурного строения миров,
A mystery of married Earth and Heaven	И тайна обручившихся Земли и Неба,
Annexed divinity to the mortal scheme.	Добавили божественное к смертной схеме.
A Seer was born, a shining Guest of Time.	Провидец был рождён, сияющий Гость Времени.
For him mind's limiting firmament ceased above.	Ради него был сверху снят ограничительный экран ума.
In the griffin forefront of the Night and Day	И в напряжённом противостоянии Ночи и Дня
A gap was rent in the all‑concealing vault;	Прорвали брешь во всескрывающем небесном своде;
The conscious ends of being went rolling back:	Знакомые границы бытия ушли, откатываясь, прочь:
The landmarks of the little person fell,	Пропали все ориентиры маленького круга личности,
The island ego joined its continent.	И остров эго слился с континентом.
Overpassed was this world of rigid limiting forms:	Был превзойдён мир жёстких ограничивавших форм:
Life's barriers opened into the Unknown.	Барьеры жизни распахнулись в Неизвестное.
Abolished were conception's covenants	Отменены все соглашения-основы для понятий
And, striking off subjection's rigorous clause,	И, убирая строгий пункт о подчинении,
Annulled the soul's treaty with Nature's nescience.	Был аннулирован глубинный договор души с неведеньем Природы.
All the grey inhibitions were torn off	Все мрачные запреты были выброшены прочь,
And broken the intellect's hard and lustrous lid;	Расколота тяжёлая и глянцевая крышка интеллекта;
Truth unpartitioned found immense sky-room;	Неразделённая на части Истина нашла безмерное пространство в небе;
An empyrean vision saw and knew;	И можно было знать и видеть небесным зрением;
The bounded mind became a boundless light,	Границами зажатый ум стал безграничным светом,
The finite self mated with infinity.	Конечное земное “я” смогло стать парой бесконечному.
His march now soared into an eagle's flight.	Марш Ашвапати воспарил до высоты орлиного полёта.
Out of apprenticeship to Ignorance	Из ученичества в Невежестве
Wisdom upraised him to her master craft	До своего высокого умения его подняла Мудрость,
And made him an archmason of the soul,	Назначив основным мастеровым души,
A builder of the Immortal's secret house,	Который строит тайный дом Бессмертного
An aspirant to supernal Timelessness:	И устремляется к высокому Вневременью:
Freedom and empire called to him from on high;	Свобода, власть к нему взывали с высоты;
Above mind's twilight and life's star-led night	Над сумраком ума и направляемый по звёздам ночью жизни,
There gleamed the dawn of a spiritual day.	Сверкал рассвет божественного дня.

As so he grew into his larger self,	По мере, как он вырастал в своё большое “я”,
Humanity framed his movements less and less;	Родство с людьми всё меньше значило в его движеньях;
A greater being saw a greater world.	Он со своим всё более великим существом мог видеть более великий мир.
A fearless will for knowledge dared to erase	Не знающая страха воля к знанию осмелилась стереть
The lines of safety Reason draws that bar	Границы безопасности, расчерченные Разумом, которые мешают
Mind's soar, soul's dive into the Infinite.	Умам — парить, а душам — погружаться в Бесконечность.
Even his first steps broke our small earth-bounds	Уже начальные его шаги порвали наши мелкие земные путы,
And loitered in a vaster freer air.	И вынесли его в просторы более свободной атмосферы.
In hands sustained by a transfiguring Might	И в руки, что поддерживались Силой преобразования,
He caught up lightly like a giant's bow	Он с лёгкостью поймал, как лук гиганта,
Left slumbering in a sealed and secret cave	Оставленные дремлющими в запечатанной секретной нише
The powers that sleep unused in man within.	Энергии, что спят без дела у людей внутри.
He made of miracle a normal act	Он сделал чудеса нормальным действием
And turned to a common part of divine works,	И превратил в обычный элемент божественных работ,
Magnificently natural at this height,	Прекрасный и естественный на этой высоте,
Efforts that would shatter the strength of mortal hearts,	Усилия, которые разбили б силу человеческих сердец,
Pursued in a royalty of mighty ease	Преследуя в том царстве мощи и свободы
Aims too sublime for Nature's daily will:	Намерения, слишком грандиозные для повседневных дел Природы:
The gifts of the spirit crowding came to him;	Подарки духа приходили толпами к нему
They were his life's pattern and his privilege.	И становились привилегией и нормой жизни.
A pure perception lent its lucent joy:	Очищенное восприятие несло свою светящуюся радость:
Its intimate vision waited not to think;	Его взгляд изнутри не дожидался мысли;
It enveloped all Nature in a single glance,	Охватывая всю Природу быстрым цельным взглядом,
It looked into the very self of things;	Он вглядывался в истинную суть вещей;
Deceived no more by form he saw the soul.	И не обманываясь больше формой, Ашвапати видел душу.
In beings it knew what lurked to them unknown;	В различных существах он знал что пряталось от них самих;
It seized the idea in mind, the wish in the heart;	Он схватывал идею, возникавшую в уме, желанье, возникающее в сердце;
It plucked out from grey folds of secrecy	Он сбрасывал унылую вуаль секретности
The motives which from their own sight men hide.	С мотивов, что обычно люди прячут от своих же глаз.
He felt the beating life in other men	Он чувствовал, как жизнь, что бьёт ключом в других,
Invade him with their happiness and their grief;	Врывалась внутрь него с их счастьем или горем;
Their love, their anger, their unspoken hopes	Любовь, их гнев, их молчаливые надежды
Entered in currents or in pouring waves	Входили реками и заливавшими валами
Into the immobile ocean of his calm.	В недвижный океан его покоя.
He heard the inspired sound of his own thoughts	Он слышал вдохновенный звон своих же мыслей,
Re-echoed in the vault of other minds;	Что отзывался эхом, разносясь под сводами других умов;
The world's thought-streams travelled into his ken;	Всемирные потоки мысли наполняли круг его познаний,
His inner self grew near to others' selves	А внутреннее “я” всё ближе подходило к “я” других
And bore a kinship's weight, a common tie,	И разделяло бремя общего родства, соединявших уз,
Yet stood untouched, king of itself, alone.	Но оставалось одиноким, незатронутым, хозяин самому себе.
A magical accord quickened and attuned	Магический аккорд вдохнул звучание,
To ethereal symphonies the old earthy strings;	Настроил старые земные струны на эфирные симфонии;
It raised the servitors of mind and life	Он поднимал слуг жизни и ума
To be happy partners in the soul's response,	До уровня счастливого партнёра в отклике души,
Tissue and nerve were turned to sensitive chords,	Ткань тела, нервы стали все чувствительными жилками,
Records of lustre and ecstasy; it made	Запоминавшими сиянье и экстаз;
The body's means the spirit's acolytes.	А инструменты тела стали верными служителями духа.
A heavenlier function with a finer mode	Божественное назначение утончённого вида
Lit with its grace man's outward earthliness;	Поверхностную приземлённость озарило светом своего изящества;
The soul's experience of its deeper sheaths	Переживание душой своих глубинных оболочек
No more slept drugged by Matter's dominance.	Не спало больше, одурманенное от владычества Материи.
In the dead wall closing us from wider self,	В глухой стене, отгородившей нас от более широкого, другого “я”,
Into a secrecy of apparent sleep,	В секрет осознаваемого сна,
The mystic tract beyond our waking thoughts,	В мистические области за нашей пробуждённой мыслью,
A door parted, built in by Matter's force,	Открылась дверь, построенная силами Материи,
Releasing things unseized by earthly sense:	Освобождая нечто, недоступное земному чувству:
A world unseen, unknown by outward mind	Незримый мир, неведомый для внешнего ума
Appeared in the silent spaces of the soul.	Возник среди безмолвия пространств души.
He sat in secret chambers looking out	Он[10] восседал в палатах, полных тайн,
Into the luminous countries of the unborn	Смотрел на озаряемые страны нерождённых,
Where all things dreamed by the mind are seen and true	Где всё, о чём мечтает ум, и истинно, и зримо,
And all that the life longs for is drawn close.	И всё, что страстно хочет жизнь, становится доступным.
He saw the Perfect in their starry homes	Он видел Совершенных в их звёздных обиталищах,
Wearing the glory of a deathless form,	Одетых в славу и великолепие бессмертной формы,
Lain in the arms of the Eternal's peace,	Которые лежат в объятиях покоя Вечного,
Rapt in the heart-beats of God‑ecstasy.	В восторге от сердцебиения экстаза Бога.
He lived in the mystic space where thought is born	Он жил в мистическом пространстве, где рождают мысль,
And will is nursed by an ethereal Power	Где волю кормят от груди эфирной Силы
And fed on the white milk of the Eternal's strengths	Пока, не напитавшись белым молоком сил Вечного,
Till it grows into the likeness of a god.	Она не вырастет в подобье бога.
In the Witness's occult rooms with mind-built walls	Там, в тайных комнатах Свидетеля, со стенами, что строит ум,
On hidden interiors, lurking passages	На спрятанные залы, потайные переходы
Opened the windows of the inner sight.	Открылись окна внутреннего взора.
He owned the house of undivided Time.	Он стал хозяином жилища целостного Времени.
Lifting the heavy curtain of the flesh	Подняв тяжёлый занавес материальной плоти,
He stood upon a threshold serpent-watched,	Он замер на пороге, под змеиным взглядом,
And peered into gleaming endless corridors,	И вглядывался в бесконечные мерцающие коридоры,
Silent and listening in the silent heart	Безмолвный, слушая в своём безмолвном сердце
For the coming of the new and the unknown.	Как подступает новое и неизвестное.
He gazed across the empty stillnesses	Он пристально смотрел сквозь неподвижность пустоты
And heard the footsteps of the undreamed Idea	И слышал звук шагов неописуемой Идеи
In the far avenues of the Beyond.	По дальним улицам, аллеям Запредельного.
He heard the secret Voice, the Word that knows,	Он слышал тайный Голос, знающее Слово,
And saw the secret face that is our own.	И видел тайный лик, который — собственный наш лик.
The inner planes uncovered their crystal doors;	Все внутренние планы открывали для него хрустальные врата;
Strange powers and influences touched his life.	Неведомые силы и влияния касались жизни.
A vision came of higher realms than ours,	Пришла возможность видеть царства выше наших,
A consciousness of brighter fields and skies,	И осознание небес и областей, что ярче прежних,
Of beings less circumscribed than brief-lived men	Существ, не столь уж ограниченных, как люди, с их короткой жизнью,
And subtler bodies than these passing frames,	И тел, что тоньше наших бренных оболочек,
Objects too fine for our material grasp,	Объектов, слишком утончённых для материальной нашей мысли,
Acts vibrant with a superhuman light	И дел, несущих свет, вибрации сверхчеловечества,
And movements pushed by a superconscient force,	Движений, порождаемых сверхсознающей силой,
And joys that never flowed through mortal limbs,	И радостей, что никогда не протекали по земным телам,
And lovelier scenes than earth's and happier lives.	И более прекрасных мест, чем на земле, и более счастливых жизней.
A consciousness of beauty and of bliss,	Сознание блаженства, красоты, способность знать,
A knowledge which became what it perceived,	Отождествляясь с тем, что постигаешь,
Replaced the separated sense and heart	Сменили разделённость чувств и сердца,
And drew all Nature into its embrace.	И притянули всю Природу в их объятия.
The mind leaned out to meet the hidden worlds:	Ум развернулся встретить скрытые миры:
Air glowed and teemed with marvellous shapes and hues,	Искрилась атмосфера, переполненная удивительными формами и цветом,
In the nostrils quivered celestial fragrances,	В ноздрях стояли, трепеща, божественные ароматы,
On the tongue lingered the honey of paradise.	Медовый привкус рая был на языке.
A channel of universal harmony,	И слух — канал космических гармоний,
Hearing was a stream of magic audience,	Отныне стал рекой магических познаний,
A bed for occult sounds earth cannot hear.	И руслом для оккультных звуков, что нельзя услышать на земле.
Out of a covert tract of slumber self	Из скрытого пространства дремлющего “я”
The voice came of a truth submerged, unknown	Явился голос истины, глубинной, неизвестной,
That flows beneath the cosmic surfaces,	Текущей под космической поверхностью вещей,
Only mid an omniscient silence heard,	Что слышен лишь среди всеведающей тишины,
Held by intuitive heart and secret sense.	И понимаемый интуитивным сердцем, тайным чувством.
It caught the burden of secrecies sealed and dumb,	Он нёс груз тайн, сокрытых и немых,
It voiced the unfulfilled demand of earth	Он говорил про неисполненное требование земли,
And the song of promise of unrealised heavens	И пел об обещании ещё невоплотившихся небес,
And all that hides in an omnipotent Sleep.	И обо всём, что прячется во всемогущем Сне.
In the unceasing drama carried by Time	В той непрерывной драме, проносимой Временем
On its long listening flood that bears the world's	По долгому, внимающему половодью, что несёт
Insoluble doubt on a pilgrimage without goal,	Неразрешимое сомненье мира в странствии без цели,
A laughter of sleepless pleasure foamed and spumed	Бурлил и пузырился смех неугомонных наслаждений,
And murmurings of desire that cannot die:	И слышались глухие голоса желанья, что не может умереть:
A cry came of the world's delight to be,	Зов, приходящий от восторга мира быть,
The grandeur and greatness of its will to live,	Величие и грандиозность воли мира жить
Recall of the soul's adventure into space,	Взывали к приключению души в пространстве,
A traveller through the magic centuries	Стать путешественником по магическим столетиям,
And being's labour in Matter's universe,	К работе бытия среди вселенной из Материи,
Its search for the mystic meaning of its birth	И к поискам мистического смысла своего рождения,
And joy of high spiritual response,	И к радости высокого духовного ответа,
Its throb of satisfaction and content	И к трепету согласия и удовлетворённости
In all the sweetness of the gifts of life,	Всей этой сладостью подарков жизни,
Its large breath and pulse and thrill of hope and fear,	К широкому его дыханью, пульсу, трепету надежд и страха,
Its taste of pangs and tears and ecstasy,	И к вкусу боли, горьких слёз, экстаза,
Its rapture's poignant beat of sudden bliss,	И к острому биению восторга от внезапного блаженства,
The sob of its passion and unending pain.	К рыданию его страстей и нескончаемого горя.
The murmur and whisper of the unheard sounds	Журчанье, шёпот недоступных уху звуков,
Which crowd around our hearts but find no window	Что ходят толпами вокруг сердец, не находя окошка
To enter, swelled into a canticle	Чтоб войти поднялись, вырастая в гимн
Of all that suffers to be still unknown	Всего, страдающего до сих пор, быть неизвестным,
And all that labours vainly to be born	Всего, что трудится напрасно, чтобы родиться,
And all the sweetness none will ever taste	И всей той сладости, которую никто и не отведает вообще,
And all the beauty that will never be.	И всей той красоты, которой больше никогда не будет.
Inaudible to our deaf mortal ears	Неслышимые для глухого уха смертного,
The wide world-rhythms wove their stupendous chant	Широкие космические ритмы сплетались в изумительную песнь,
To which life strives to fit our rhyme-beats here,	Под эти ритмы жизнь стремится подогнать биенья-рифмы в нас,
Melting our limits in the illimitable,	Переплавляя наши узкие пределы в беспредельное,
Tuning the finite to infinity.	Настраивая всё конечное на бесконечность.
A low muttering rose from the subconscient caves,	Из подсознательных пещер поднялось низкое ворчание,
The stammer of the primal ignorance;	Невнятный голос изначального невежества;
Answer to that inarticulate questioning,	В ответ на то невнятное сомнение,
There stooped with lightning neck and thunder's wings	Спустился, с шеей-молнией и громом-крыльями,
A radiant hymn to the Inexpressible	Лучистый гимн Невыразимому,
And the anthem of the superconscient light.	Хорал сияющего света сверхсознания.
All was revealed there none can here express;	Открылось всё, что здесь никто не может выразить;
Vision and dream were fables spoken by truth	Видение, мечта — теперь истории, поведанные истиной,
Or symbols more veridical than fact,	А может — символы, что достовернее, чем факт,
Or were truths enforced by supernatural seals.	А может — истины, что подкрепляются печатью сверхприроды.
Immortal eyes approached and looked in his,	Бессмертные глаза придвинулись и глянули в его глаза,
And beings of many kingdoms neared and spoke:	А существа из многих царств приблизились и говорили:
The ever-living whom we name as dead	Живущие в веках, кого мы называем умершими,
Could leave their glory beyond death and birth	Сумевшие продолжить собственную славу за пределами рождения и смерти,
To utter the wisdom which exceeds all phrase:	Чтоб выразить ту мудрость, что превыше всяких фраз:
The kings of evil and the kings of good,	Цари добра и властелины зла,
Appellants at the reason's judgment seat,	Что апеллируют к судейской должности рассудка,
Proclaimed the gospel of their opposites,	Провозглашали новое евангелие противоположностей,
And all believed themselves spokesmen of God:	И всякий сам себя считал глашатаем Всевышнего:
The gods of light and titans of the dark	И боги света, и титаны тьмы
Battled for his soul as for a costly prize.	За душу Ашвапати бились как за драгоценный приз.
In every hour loosed from the quiver of Time	И каждый час, освобождённый от биенья Времени,
There rose a song of new discovery,	Вверх поднималась песня нового открытия
A bow-twang's hum of young experiment.	И звон тетивы свежего эксперимента.
Each day was a spiritual romance,	Отныне каждый день был для него духовной, романтической историей,
As if he was born into a bright new world;	Как если бы он заново родился в ярком новом мире;
Adventure leaped an unexpected friend,	Рискованное приключенье прыгало нежданным другом,
And danger brought a keen sweet tang of joy;	Опасность приносила острый сладкий привкус радости,
Each happening was a deep experience.	И всё происходившее несло глубокий опыт.
There were high encounters, epic colloquies,	Случались неожиданные встречи на высоких планах и эпические разговоры,
And counsels came couched in celestial speech,	И приходили наставленья, сказанные на небесной речи,
And honeyed pleadings breathed from occult lips	И просьбы, сладкие как мёд, струились из оккультных уст,
To help the heart to yield to rapture's call,	Чтоб сердцу было легче согласиться на призыв восторга,
And sweet temptations stole from beauty's realms	И сладостные искушенья проникали из чертогов красоты,
And sudden ecstasies from a world of bliss.	А из миров блаженства приходили неожиданные яркие экстазы.
It was a region of wonder and delight.	То было царством чуда и восторга.
All now his bright clairaudience could receive;	Его оккультный ясный слух сейчас мог слышать всё;
A contact thrilled of mighty unknown things.	Любой контакт вибрировал могучей неизвестностью.
Awakened to new unearthly closenesses,	И пробудившись к новым близостям, что за пределами земного,
The touch replied to subtle infinities,	Касанье это отвечало тонким бесконечностям,
And with a silver cry of opening gates	И с серебристым вскриком открываемых ворот
Sight's lightnings leaped into the invisible.	Зарницы видения прыгали в незримое.
Ever his consciousness and vision grew;	Его способность видеть и сознание росли, не прерываясь;
They took an ampler sweep, a loftier flight;	Всё больший был размах, всё более возвышенный полёт;
He passed the border marked for Matter's rule	Он пересёк границу, очерченную для правления Материи,
And passed the zone where thought replaces life.	И перешёл ту зону, где мышление сменяет жизнь.
Out of this world of signs suddenly he came	Из мира символов внезапно он попал
Into a silent self where world was not	В молчанье внутреннего "я", где мира больше не было,
And looked beyond into a nameless vast.	И смог взглянуть в неописуемый простор, что за пределами всего.
These symbol figures lost their right to live,	Там символические образы теряли право жить,
All tokens dropped our sense can recognise;	Все признаки, доступные для чувств, исчезли;
There the heart beat no more at body's touch,	Биенье сердца не затрагивало больше тела,
There the eyes gazed no more on beauty's shape.	Глаза не любовались формами прекрасного.
In rare and lucent intervals of hush	В прозрачных, редких интервалах тишины
Into a signless region he could soar	Он смог подняться в план, лишённый признаков и свойств,
Packed with the deep contents of formlessness	Наполненный глубоким содержанием бесформенного,
Where world was into a single being rapt	Где мир становится единым бытием восторга,
And all was known by the light of identity	И где всё познаётся через свет отождествления,
And Spirit was its own self‑evidence.	А Дух стал самоочевидным для себя.
The Supreme's gaze looked out through human eyes	Там взгляд Всевышнего проглядывал во взгляде человека
And saw all things and creatures as itself	И видел всё — и вещи, и творения, как самого себя,
And knew all thought and word as its own voice.	И знал любую мысль и слово, как свой голос.
There unity is too close for search and clasp	Там единение не оставляет места для объятия и поиска,
And love is a yearning of the One for the One,	Любовь там — устремление Единого к Единому,
And beauty is a sweet difference of the Same	И красота — лишь сладкое различие Того же самого,
And oneness is the soul of multitude.	А общее единство — душа многообразия.
There all the truths unite in a single Truth,	Все истины в той области сливаются в одну единственную Истину,
And all ideas rejoin Reality.	И все идеи воссоединяются в Реальность.
There knowing herself by her own termless self,	Там познающая себя своим не знающих пределов “я”,
Wisdom supernal, wordless, absolute	Божественная Мудрость, бессловесная и абсолютная,
Sat uncompanioned in the eternal Calm,	Сидит, сама в себе, средь вечного Покоя,
All-seeing, motionless, sovereign and alone.	Всевидящая, неподвижная, всевластная, стоящая поодаль.
There knowledge needs not words to embody Idea;	Там знанию не нужно слов, чтоб воплощать Идею;
Idea, seeking a house in boundlessness,	Идея, в поисках жилища в безграничности,
Weary of its homeless immortality,	Устав от своего бездомного бессмертия,
Asks not in thought's carved brilliant cell to rest	Не просит отдохнуть в резной сверкающей ячейке мысли,
Whose single window's clipped outlook on things	Чей ограниченный одним окошком взгляд на всё
Sees only a little arc of God's vast sky.	Способен видеть только маленький фрагмент простора неба Бога.
The boundless with the boundless there consorts;	Там безграничность разговаривает с безграничностью;
While there, one can be wider than the world;	Попав туда, возможно стать огромнее, чем мир;
While there, one is one's own infinity.	Попав туда, становишься своею собственною бесконечностью.
His centre was no more in earthly mind;	Центр Ашвапати не был более в земном уме;
A power of seeing silence filled his limbs:	В нём тело наполняла сила видящего всё безмолвия;
Caught by a voiceless white epiphany	Захваченный беззвучной чистотой прозрения
Into a vision that surpasses forms,	В то виденье, что превосходит формы,
Into a living that surpasses life,	В существование, что превосходит жизнь,
He neared the still consciousness sustaining all.	Он приближался прямо к недвижному сознанию, которое поддерживает всё.
The voice that only by speech can move the mind	Тот голос, что лишь речью может двигать ум,
Became a silent knowledge in the soul;	Стал молчаливым знанием в его душе;
The strength that only in action feels its truth	Та сила, что лишь в действии воспринимает собственную правду,
Was lodged now in a mute omnipotent peace.	Жила сейчас во всемогущем и немом покое.
A leisure in the labour of the worlds,	Свободный отдых посреди труда миров,
A pause in the joy and anguish of the search	Недолгий перерыв от радости и муки поиска
Restored the stress of Nature to God's calm.	Свели обратно напряжение Природы к штилю Бога.
A vast unanimity ended life's debate.	Широкое единодушие закончило дебаты жизни.
The war of thoughts that fathers the universe,	Та битва мыслей, что даёт рождение вселенной,
The clash of forces struggling to prevail	То столкновенье сил, которые в борьбе за превосходство
In the tremendous shock that lights a star	В чудовищном ударе зажигают звёзды,
As in the building of a grain of dust,	Как будто создают крупицы пыли,
The grooves that turn their dumb ellipse in space	Те колеи, что поворачивают по пространству свой безмолвный эллипс,
Ploughed by the seeking of the world's desire,	Проложенный во время поиска вселенского желания,
The long regurgitations of Time's flood,	И долгие возвраты половодья Времени,
The torment edging the dire force of lust	И муки, обостряющие яростную силу вожделения,
That wakes kinetic in earth's dullard slime	Что пробуждает динамичное движение в земном унылом иле
And carves a personality out of mud,	И вырезает личность из грязи,
The sorrow by which Nature's hunger is fed,	Страданье, нужное, чтоб напитать голодную Природу,
The oestrus which creates with fire of pain,	И побужденье, что творит огнями боли,
The fate that punishes virtue with defeat,	Судьба, карающая добродетель поражением,
The tragedy that destroys long happiness,	Трагедия, что разрушает затянувшееся счастье,
The weeping of Love, the quarrel of the Gods,	Рыдание Любви и перебранка меж Богами,
Ceased in a truth which lives in its own light.	Затихли в истине, живущей в круге собственного света.
His soul stood free, a witness and a king.	Его душа стояла полностью свободной, свидетелем и властелином.
Absorbed no more in the moment-ridden flux	Не поглощённый более в стремнину мчащихся мгновений,
Where mind incessantly drifts as on a raft	Где ум всё время носит, словно на плоту,
Hurried from phenomenon to phenomenon,	Спеша от одного явления к другому,
He abode at rest in indivisible Time.	Он, отдыхая, ожидал в неразделённом Времени.
As if a story long written but acted now,	И как в истории, написанной давно, но лишь сейчас разыгранной,
In his present he held his future and his past,	В своём сегодня он держал грядущее и прошлое,
Felt in the seconds the uncounted years	В секундах ощущал бесчисленные годы,
And saw the hours like dots upon a page.	Воспринимал часы, как точки на странице.
An aspect of the unknown Reality	Одна лишь сторона неведомой Реальности
Altered the meaning of the cosmic scene.	Переменила смысл космического действа.
This huge material universe became	И эта вся огромная материальная вселенная
A small result of a stupendous force:	Предстала малым результатом колоссальной силы:
Overtaking the moment the eternal Ray	Захваченный мгновеньем, вечный Луч
Illumined That which never yet was made.	Смог высветить для взгляда То, что никогда ещё не совершалось.
Thought lay down in a mighty voicelessness;	Мысль улеглась в могучей немоте;
The toiling Thinker widened and grew still,	Трудящийся Мыслитель расширился и замолчал,
Wisdom transcendent touched his quivering heart:	Превосходящая всё Мудрость прикоснулась к трепетному сердцу:
His soul could sail beyond thought's luminous bar;	Его душа могла плыть дальше, за пределы светлого барьера мысли;
Mind screened no more the shoreless infinite.	Ум более не заслонял безбрежность бесконечности.
Across a void retreating sky he glimpsed	И сквозь пустое отступающее небо,
Through a last glimmer and drift of vanishing stars	Через последнее мерцанье и скольженье уходящих звёзд, он мельком увидал,
The superconscient realms of motionless Peace	Те сверхсознательные сферы неподвижного Покоя,
Where judgment ceases and the word is mute	Где исчезают все сужденья и немеет слово,
And the Unconceived lies pathless and alone.	И где лежит Непостижимое, непроторённое, одно.
There came not form or any mounting voice;	Туда ни форма не доходит, ни восходит голос;
There only were Silence and the Absolute.	Там — лишь Безмолвие и Абсолют.
Out of that stillness mind new‑born arose	Из этого спокойствия поднялся заново рождённый ум,
And woke to truths once inexpressible,	Он пробудился к истинам досель невыразимым,
And forms appeared, dumbly significant,	И появились формы, полные немого смысла,
A seeing thought, a self-revealing voice.	Родилась видящая мысль и самопроявляющийся голос.
He knew the source from which his spirit came:	Там он познал источник, из которого пришёл на землю дух его:
Movement was married to the immobile Vast;	Движенье, обручённое с недвижностью Простора;
He plunged his roots into the Infinite,	Он погрузил свои основы в Бесконечность,
He based his life upon eternity.	Он выбрал для опоры жизни вечность.

Only awhile at first these heavenlier states,	Недолго поначалу мог продлить он те божественные состояния,
These large wide-poised upliftings could endure.	И те большие, широко парящие подъёмы.
The high and luminous tension breaks too soon,	Уж слишком скоро прерывается возвышенное, светлое усилие,
The body's stone stillness and the life's hushed trance,	И каменная неподвижность тела, транс затихшей жизни,
The breathless might and calm of silent mind;	Спокойствие и затаившее дыханье мощь молчащего ума;
Or slowly they fail as sets a golden day.	И часто это медленно спадало, как закаты золотого дня.
The restless nether members tire of peace;	Наполненные суетою элементы низших планов уставали от покоя;
A nostalgia of old little works and joys,	Их ностальгия по привычным мелким радостям, делам,
A need to call back small familiar selves,	Потребность звать обратно маленькие "я", такие близкие,
To tread the accustomed and inferior way,	Пройтись по низшему, но хорошо знакомому пути,
The need to rest in a natural pose of fall,	Потребность отдохнуть в привычном состоянии падения,
As a child who learns to walk can walk not long,	Как у дитя, что учится ходить и не способно это делать долго,
Replace the titan will for ever to climb,	Сменяет титаническую волю постоянно подниматься вверх,
On the heart's altar dim the sacred fire.	И делает слабее святой огонь в сердечном алтаре.
An old pull of subconscious cords renews;	Приходит снова натяженье старых струн из подсознания
It draws the unwilling spirit from the heights,	И стаскивает с тех высот безвольный дух,
Or a dull gravitation drags us down	Или какое-то тупое притяжение нас тянет вниз
To the blind driven inertia of our base.	К слепой и управляемой инерции основы.
This too the supreme Diplomat can use,	Но этим тоже может пользоваться высочайший Дипломат,
He makes our fall a means for greater rise.	Он делает паденье способом для ещё большего подъёма.
For into ignorant Nature's gusty field,	Всё потому, что в бурный мир незнающей Природы,
Into the half-ordered chaos of mortal life	В наполовину упорядоченный хаос смертной жизни
The formless Power, the Self of eternal light	Бесформенная Сила, Божественное “Я” извечно существующего света
Follow in the shadow of the spirit's descent;	Идёт в тени идущего вниз духа;
The twin duality for ever one	Близнец-двойник, с ним навсегда единый,
Chooses its home mid the tumults of the sense.	Он подбирает дом себе среди смятенья чувств.
He comes unseen into our darker parts	Невидимый, приходит в наши самые глухие уголки,
And, curtained by the darkness, does his work,	И, скрытый темнотою, делает свою работу,
A subtle and all-knowing guest and guide,	Всезнающий и тонкий гость, руководитель,
Till they too feel the need and will to change.	Пока и эти уголки не ощутят необходимость, волю измениться.
All here must learn to obey a higher law,	Здесь всё должно учиться подчиняться более высокому закону,
Our body's cells must hold the Immortal's flame.	А клетки наших тел — удерживать огонь Бессмертного.
Else would the spirit reach alone its source	Иначе дух нашёл бы в одиночку свой источник,
Leaving a half-saved world to its dubious fate.	Оставив наш полуспасённый мир его сомнительной судьбе.
Nature would ever labour unredeemed;	Природа вечно бы трудилась, позабыв свободу;
Our earth would ever spin unhelped in Space,	Земля всегда вращалась бы беспомощно в Пространстве,
And this immense creation's purpose fail	А замысел необозримого творения терпел бы неудачу,
Till at last the frustrate universe sank undone.	Пока расстроенная, наконец, вселенная, распавшись, не погибла бы.
Even his godlike strength to rise must fall:	Однако, он[11], c его богоподобной силой восходить был вынужден упасть:
His greater consciousness withdrew behind;	Его высокое сознанье отошло назад;
Dim and eclipsed, his human outside strove	И лишь поверхностная человеческая часть, неясная и тёмная,
To feel again the old sublimities,	Боролась, чтобы снова ощутить ушедшие величия,
Bring the high saving touch, the ethereal flame,	Вновь принести то высшее, несущее спасение касание, и тот огонь эфира,
Call back to its dire need the divine Force.	Призвать обратно для своих жестоких нужд божественную Силу.
Always the power poured back like sudden rain,	Всё время, раз за разом эта сила проливалась неожиданным дождём,
Or slowly in his breast a presence grew;	Иль медленно росла в его груди, как некое присутствие;
It clambered back to some remembered height	Она карабкалась назад, к запомнившейся высоте,
Or soared above the peak from which it fell.	Иль воспаряла над вершиной, с уровня которой пала.
Each time he rose there was a larger poise,	И каждый раз он поднимался к сферам с более широким равновесием,
A dwelling on a higher spirit plane;	К существованию на более высоком плане духа,
The Light remained in him a longer space.	И Свет мог оставаться в нём на более значительном пространстве.
In this oscillation between earth and heaven,	В том колебании между землей и небесами,
In this ineffable communion's climb	В том восхождении невыразимой общности
There grew in him as grows a waxing moon	Внутри росло, подобно молодому месяцу,
The glory of the integer of his soul.	Великолепье цельности его души.
A union of the Real with the unique,	Союз Реального и уникального,
A gaze of the Alone from every face,	Взгляд Одного из каждого лица,
The presence of the Eternal in the hours	Присутствие в часах неописуемого Вечного,
Widening the mortal mind's half‑look on things,	Расширив узость полувидения смертного ума,
Bridging the gap between man's force and Fate	Мостом соединяя бездну между силой человека и Судьбой,
Made whole the fragment-being we are here.	Сводили воедино то, расколотое на фрагменты существо, которое есть мы.
At last was won a firm spiritual poise,	И вот им завоёвано устойчивое равновесье духа,
A constant lodging in the Eternal's realm,	Возможность постоянно находиться в сферах Вечного,
A safety in the Silence and the Ray,	Надёжность в том Безмолвии и том Луче,
A settlement in the Immutable.	И разрешенье поселиться в Неизменном.
His heights of being lived in the still Self;	Его[12] вершины существа отныне жили в тишине Божественного “Я”,
His mind could rest on a supernal ground	И ум его мог отдохнуть, покоясь на небесной почве,
And look down on the magic and the play	И с высоты взглянуть на магию и на игру,
Where the God-child lies on the lap of Night and Dawn	Где Бог-дитя лежит, качаясь на коленях Ночи и Рассвета,
And the Everlasting puts on Time's disguise.	А Вечно-длящийся скрывается под маской Времени.
To the still heights and to the troubled depths	И взбудораженным глубинам, и спокойным пикам,
His equal spirit gave its vast assent:	Его невозмутимый дух давал своё обширное согласие:
A poised serenity of tranquil strength,	Уравновешенная ясность неподвижной силы,
A wide unshaken look on Time's unrest	Широкий непоколебимый взгляд на беспокойство Времени
Faced all experience with unaltered peace.	Встречали все переживания устойчивым покоем.
Indifferent to the sorrow and delight,	Бесстрастный перед горем и восторгом,
Untempted by the marvel and the call,	Не соблазняемый ни чудом, ни призывом,
Immobile it beheld the flux of things,	Его недвижный дух смотрел на постоянное движение вещей,
Calm and apart supported all that is:	Своим могуществом и отстранённостью поддерживал всё сущее:
His spirit's stillness helped the toiling world.	Его спокойствие, идущее от духа, помогало труженику миру.
Inspired by silence and the closed eyes' sight	Черпая вдохновение в безмолвии, в способности увидеть изнутри,
His force could work with a new luminous art	Его могущество могло влиять со светлым, новым мастерством
On the crude material from which all is made	На грубую материальную основу, из которой всё сотворено,
And the refusal of Inertia's mass	На сопротивленье масс Инерции,
And the grey front of the world's Ignorance	И на унылый фронт всемирного Невежества,
And nescient Matter and the huge error of life.	И на Материю в неведеньи, и на огромную ошибку жизни.
As a sculptor chisels a deity out of stone	Как скульптор высекает божество из камня,
He slowly chipped off the dark envelope,	Он медленно откалывал все тёмные покровы,
Line of defence of Nature's ignorance,	И линии защиты невежества Природы,
The illusion and mystery of the Inconscient	Иллюзию и тайну Несознания,
In whose black pall the Eternal wraps his head	В чьи чёрные повязки Вечный оборачивает голову,
That he may act unknown in cosmic Time.	Чтоб действовать неузнанным среди космического Времени.
A splendour of self-creation from the peaks,	Великолепье само-созидания, сходящего с высот,
A transfiguration in the mystic depths,	Преображение в мистических глубинах,
A happier cosmic working could begin	Космическая, более счастливая работа смогла начаться
And fashion the world-shape in him anew,	И стала заново творить в нём[13] форму мира,
God found in Nature, Nature fulfilled in God.	Природу, воплотившуюся в Боге, и Бога, обретённого в Природе.
Already in him was seen that task of Power:	Теперь в нём стало зримым это назначенье Силы:
Life made its home on the high tops of self;	Жизнь строила свой дом на высших пиках внутреннего “я”;
His soul, mind, heart became a single sun;	Его душа, и ум, и сердце стали в нём единым солнцем;
Only life's lower reaches remained dim.	Лишь в самых низших планах жизни оставалась темнота.
But there too, in the uncertain shadow of life,	Но в этих сферах тоже, под колеблющейся тенью жизни,
There was a labour and a fiery breath;	Шла некая работа и дышал огонь;
The ambiguous cowled celestial puissance worked	Скрываемое капюшоном, неясное небесное могущество трудилось
Watched by the inner Witness's moveless peace.	Под взглядом неподвижного покоя Свидетеля внутри.
Even on the struggling Nature left below	И даже в той бунтующей Природе, остающейся внизу,
Strong periods of illumination came:	Случались яркие моменты озарения:
Lightnings of glory after glory burned,	Сверкали молнии великолепия, одно шло за другим,
Experience was a tale of blaze and fire,	Весь пережитый опыт был историей сиянья и огня,
Air rippled round the argosies of the Gods,	Рябила атмосфера возле кораблей Богов
Strange riches sailed to him from the Unseen;	И странные богатства приплывали из Незримого;
Splendours of insight filled the blank of thought,	Освободившееся место мысли заполняла роскошь озарений,
Knowledge spoke to the inconscient stillnesses,	И знание беседовало с неосознаваемым безмолвием,
Rivers poured down of bliss and luminous force,	Вниз устремлялись реки светлой силы и блаженства,
Visits of beauty, storm-sweeps of delight	Визиты красоты и штормовой размах восторга
Rained from the all-powerful Mystery above.	Из всемогущей Тайны свыше проливались словно дождь.
Thence stooped the eagles of Omniscience.	Оттуда устремлялись вниз орлы Всезнания.
A dense veil was rent, a mighty whisper heard;	Тяжёлая завеса прорвалась, послышался могучий шёпот;
Repeated in the privacy of his soul,	И повторяемый в укромных уголках его души,
A wisdom-cry from rapt transcendences	Зов мудрости из восхищённых трансцендентностей
Sang on the mountains of an unseen world;	Пел на вершинах гор невидимого мира;
The voices that an inner listening hears	Те голоса, что слышит внутреннее ухо,
Conveyed to him their prophet utterances,	Передавали для него свои пророческие сообщения,
And flame-wrapped outbursts of the immortal Word	А пламенем окутанные всполохи неумирающего Слова,
And flashes of an occult revealing Light	Сверкания оккультного, всераскрывающего Света
Approached him from the unreachable Secrecy.	Приблизились к нему из недоступной раньше Тайны.
An inspired Knowledge sat enthroned within	Наполненное вдохновеньем Знанье воцарилось у него внутри;
Whose seconds illumined more than reason's years:	Его секунды освещали больше, чем годы рассуждений:
An ictus of revealing lustre fell	И падал ритм всепроявляющего света
As if a pointing accent upon Truth,	Как ударение, подчёркивая Истину,
And like a sky-flare showing all the ground	И как небесный всполох, озаряющий всю землю,
A swift intuitive discernment shone.	Сияла быстрая интуитивная способность различать.
One glance could separate the true and false,	Один короткий взгляд мог отделить — где истина, где ложь,
Or raise its rapid torch-fire in the dark	Или поднять свой быстрый факел в темноте
To check the claimants crowding through mind's gates	Проверить претендентов, толпами идущих сквозь врата ума,
Covered by the forged signatures of the gods,	Покрытых вместо подписи богов фальшивыми подделками,
Detect the magic bride in her disguise	Определить магическую новобрачную под маской
Or scan the apparent face of thought and life.	Иль изучить проявленный лик мысли или жизни.

Oft inspiration with her lightning feet,	И часто вдохновение, с её молниеносными стопами,
A sudden messenger from the all‑seeing tops,	Внезапная посланница всевидящих вершин,
Traversed the soundless corridors of his mind	Шагала по беззвучным коридорам в глубине его ума,
Bringing her rhythmic sense of hidden things.	Вносила ощущенье ритма скрытых для него вещей.
A music spoke transcending mortal speech.	Там говорила музыка, превосходя речь смертных.
As if from a golden phial of the All-Bliss,	И словно из сверкающего золотом фиала Все-Блаженства,
A joy of light, a joy of sudden sight,	Вся радость света, радость неожиданного виденья,
A rapture of the thrilled undying Word	Восторг бессмертного, трепещущего Слова
Poured into his heart as into an empty cup,	Вливались в сердце Ашвапати, как в пустую чашу,
A repetition of God's first delight	Подобно повторенью первого восторга Бога,
Creating in a young and virgin Time.	Творящего в далёком, девственном и юном Времени.
In a brief moment caught, a little space,	Захваченное в краткое мгновенье, в малое пространство,
All-Knowledge packed into great wordless thoughts	Все-Знанье, что спрессовано в великих бессловесных мыслях,
Lodged in the expectant stillness of his depths	На время поселило в ожидающую тишину его глубин
A crystal of the ultimate Absolute,	Кристалл предельного божественного Абсолюта,
A portion of the inexpressible Truth	И часть невыразимой Истины,
Revealed by silence to the silent soul.	Которые безмолвие открыло для безмолвия души.
The intense creatrix in his stillness wrought;	Могучая богиня-демиург работала в его тиши;
Her power fallen speechless grew more intimate;	Её энергия, став бессловесной, всё глубже проникала в Ашвапати;
She looked upon the seen and the unforeseen,	Она смотрела и на видимое, и на непредвиденное,
Unguessed domains she made her native field.	Непредсказуемые сферы делала своей естественною областью.
All-vision gathered into a single ray,	Все-виденье сошлось в единый луч,
As when the eyes stare at an invisible point	Как если бы глаза смотрели, неотрывно, в некую невидимую точку,
Till through the intensity of one luminous spot	Пока сквозь интенсивность одного блестящего пятна
An apocalypse of a world of images	Мир образов, как целый апокалипсис,
Enters into the kingdom of the seer.	Не хлынет во владения провидца.
A great nude arm of splendour suddenly rose;	Внезапно поднялась большая обнажённая рука великолепия;
It rent the gauze opaque of Nescience:	Она прорвала непрозрачную вуаль Незнания:
Her lifted finger's keen unthinkable tip	Невероятно острый кончик поднятого пальца
Bared with a stab of flame the closed Beyond.	Ударом пламени раскрыл обычно запертое Запредельное.
An eye awake in voiceless heights of trance,	Проснувшийся в немых высотах транса взгляд,
A mind plucking at the unimaginable,	И ум, что ухватился за невообразимое,
Overleaping with a sole and perilous bound	Перескочив одним рискованным прыжком
The high black wall hiding superconscience,	Высокую и чёрную стену, скрывающую сверхсознание,
She broke in with inspired speech for scythe	Она ворвалась с вдохновенной речью, как с косой,
And plundered the Unknowable's vast estate.	И стала грабить необъятное имение Непознаваемого.
A gleaner of infinitesimal grains of Truth,	Повсюду находя мельчайшие крупицы Истины,
A sheaf-binder of infinite experience,	Снопами связывая опыт бесконечности,
She pierced the guarded mysteries of World-Force	Она то проникала в охраняемые тайны Силы Мира,
And her magic methods wrapped in a thousand veils;	В её магические методы, окутанные тысячью покровов;
Or she gathered the lost secrets dropped by Time	То собирала обронённые, утерянные Временем секреты,
In the dust and crannies of his mounting route	В пыли и трещинах его идущего наверх пути
Mid old forsaken dreams of hastening Mind	Средь старых позаброшенных мечтаний торопливого Ума
And buried remnants of forgotten space.	И похороненных следов забытого пространства.
A traveller between summit and abyss,	Кочуя меж вершинами и бездной,
She joined the distant ends, the viewless deeps,	Она соединяла отдалённые концы, незримые глубины,
Or streaked along the roads of Heaven and Hell	Или носилась по дорогам Ада и Небес,
Pursuing all knowledge like a questing hound.	Преследуя любое знание, как ищущая гончая.
A reporter and scribe of hidden wisdom talk,	Корреспондент и переписчик скрытых разговоров мудрости,
Her shining minutes of celestial speech,	Её сверкавшие мгновения небесной речи
Passed through the masked office of the occult mind,	Пройдя замаскированную канцелярию оккультного ума,
Transmitting gave to prophet and to seer	Передавали видящему и пророку
The inspired body of the mystic Truth.	Мистическую вдохновенную основу тайной Истины.
A recorder of the inquiry of the gods,	Как архивариус, хранящий наблюдения богов,
Spokesman of the silent seeings of the Supreme,	Глашатай молчаливых видений Всевышнего,
She brought immortal words to mortal men.	Она бессмертные слова дарила смертным людям.
Above the reason's brilliant slender curve,	Над ясно прорисованной, сияющей кривой рассудка,
Released like radiant air dimming a moon,	Свободные, как лучезарный воздух, затмевая месяц,
Broad spaces of a vision without line	Широкие пространства видения без границ, и без пределов
Or limit swam into his spirit's ken.	Всплывали в поле зренья духа Ашвапати.
Oceans of being met his voyaging soul	Там океаны бытия встречали путешественника-душу
Calling to infinite discovery;	И звали к бесконечному открытию;
Timeless domains of joy and absolute power	Владенья радости и абсолютного могущества, живущие вне времени
Stretched out surrounded by the eternal hush;	Тянулись, окружаемые тишиною вечного;
The ways that lead to endless happiness	Дороги, что приводят к нескончаемому счастью,
Ran like dream-smiles through meditating vasts:	Бежали как улыбки-грёзы по задумчивым просторам:
Disclosed stood up in a gold moment's blaze	Застигнутые в золотом сиянии мгновенья,
White sun-steppes in the pathless Infinite.	В непроторённой Бесконечности вставали бело-солнечные степи.
Along a naked curve in bourneless Self	Вдоль обнажённого изгиба в беспредельном Высшем “Я”
The points that run through the closed heart of things	Мгновенья, что бегут через закрытые сердца вещей,
Shadowed the indeterminable line	Показывали, оттеняя, то почти невидимое направленье,
That carries the Everlasting through the years.	Которое Непреходящий проносит через годы.
The magician order of the cosmic Mind	Магический порядок вселенского Ума,
Coercing the freedom of infinity	Что связывал свободу бесконечности
With the stark array of Nature's symbol facts	Застывшей массой фактов-символов Природы
And life's incessant signals of event,	И беспрерывными сигналами событий жизни,
Transmuted chance recurrences into laws,	Случайные повторы превращал в законы,
A chaos of signs into a universe.	А хаос знаков — во вселенную.
Out of the rich wonders and the intricate whorls	Выстраиваясь из богатой роскоши чудес, замысловатых па
Of the spirit's dance with Matter as its mask	Круженья танца духа с Материей, как с маской,
The balance of the world's design grew clear,	Яснее становилось равновесие задуманного плана мира,
Its symmetry of self-arranged effects	И симметричность самоупорядоченных следствий,
Managed in the deep perspectives of the soul,	Что управляются в глубокой перспективе из души,
And the realism of its illusive art,	И реализм его, подобного иллюзии, искусства,
Its logic of infinite intelligence,	И логика неограниченного интеллекта,
Its magic of a changing eternity.	И магия меняющейся вечности.
A glimpse was caught of things for ever unknown:	Был пойман проблеск от извечно неизвестного:
The letters stood out of the unmoving Word:	И проступили буквы неподвижного мистического Слова:
In the immutable nameless Origin	В невыразимой неизменности Начала
Was seen emerging as from fathomless seas	Стал виден, возникавший словно из бездонных океанов,
The trail of the Ideas that made the world,	След тех Идей, что сотворили мир,
And, sown in the black earth of Nature's trance,	И брошенное в черноту земли Природы, погружённой в транс,
The seed of the Spirit's blind and huge desire	Зерно слепого и огромного желанья Духа,
From which the tree of cosmos was conceived	Откуда древо космоса родилось, а потом
And spread its magic arms through a dream of space.	Свои магические руки протянуло через сон пространства.
Immense realities took on a shape:	Необозримые реальности приобретали облик:
There looked out from the shadow of the Unknown	Там выглянуло из тени Неведомого
The bodiless Namelessness that saw God born	Бесплотное Невыразимое, что видело рожденье Бога,
And tries to gain from the mortal's mind and soul	Которое старается добиться от ума и от души у смертных
A deathless body and a divine name.	Неумирающего тела и божественного имени.
The immobile lips, the great surreal wings,	Явились неподвижные уста, большие сюрреальные крыла,
The visage masked by superconscient Sleep,	Лик, скрытый Сновиденьем сверхсознания,
The eyes with their closed lids that see all things,	Глаза, что через сомкнутые веки видят всё
Appeared of the Architect who builds in trance.	Божественного Архитектора, который строит в трансе.
The original Desire born in the Void	Первоначальное Желание, рождённое средь Пустоты,
Peered out; he saw the hope that never sleeps,	Смотрело в мир; он видел никогда не спящую надежду,
The feet that run behind a fleeting fate,	Ступни, бегущие за улетающей судьбой,
The ineffable meaning of the endless dream.	Невыразимый смысл, сокрытый в бесконечной грёзе.
Hardly for a moment glimpsed viewless to Mind,	Едва мелькнул, на миг, невидимый Уму,
As if a torch held by a power of God,	Как факел, что поддерживался силой Бога,
The radiant world of the everlasting Truth	Лучистый мир непреходящей Истины
Glimmered like a faint star bordering the night	Блеснувший слабою звездой по краю ночи
Above the golden Overmind's shimmering ridge.	Над золотой мерцающей грядой Надразума.
Even were caught as through a cunning veil	И даже можно было уловить, как сквозь лукавую вуаль,
The smile of love that sanctions the long game,	Улыбку той любви, что разрешает эту долгую игру,
The calm indulgence and maternal breasts	Спокойную терпимость, с материнской грудью Мудрости,
Of Wisdom suckling the child‑laughter of Chance,	Кормящей детский смех Случайности,
Silence, the nurse of the Almighty's power,	Безмолвие, питающее силу Всемогущего,
The omniscient hush, womb of the immortal Word,	Всезнающую тишину — то лоно, где рождается неумирающее Слово,
And of the Timeless the still brooding face,	Спокойный, призадумавшийся лик Безвременья,
And the creative eye of Eternity.	И созидающее око Вечности.
The inspiring goddess entered a mortal's breast,	Богиня вдохновения вошла в грудь смертного,
Made there her study of divining thought	Там основала студию угадывавшей мысли,
And sanctuary of prophetic speech	Святилище пророческих речей,
And sat upon the tripod seat of mind:	И села на треножнике-сидении ума:
All was made wide above, all lit below.	Всё стало необъятным наверху и озарилось всё, что ниже.
In darkness' core she dug out wells of light,	В глубоком сердце тьмы она нашла источник света,
On the undiscovered depths imposed a form,	И неоткрытым до сих пор глубинам навязала форму,
Lent a vibrant cry to the unuttered vasts,	Дала вибрирующий зов неописуемым просторам,
And through great shoreless, voiceless, starless breadths	И сквозь великие безбрежные, беззвучные, беззвёздные пространства
Bore earthward fragments of revealing thought	На землю принесла фрагменты откровения,
Hewn from the silence of the Ineffable.	Что были высечены из безмолвия Невыразимого.
A Voice in the heart uttered the unspoken Name,	Высокий Голос в сердце явил несказанное Имя,
A dream of seeking Thought wandering through Space	Мечта исследующей Мысли, блуждая по Пространству,
Entered the invisible and forbidden house:	Вошла в невидимый запретный дом,
The treasure was found of a supernal Day.	И обнаружилось сокровище божественного Дня.
In the deep subconscient glowed her jewel-lamp;	В глубоком подсознании пылал её светильник-драгоценность;
Lifted, it showed the riches of the Cave	Поднятый вверх, он высветил Пещеру, полную богатств,
Where, by the miser traffickers of sense	В которой, бесполезно для скупых торговцев чувств,
Unused, guarded beneath Night's dragon paws,	Хранимые под лапами дракона Ночи,
In folds of velvet darkness draped they sleep	Задрапированные в складках бархатистой темноты, они пока что спят,
Whose priceless value could have saved the world.	И чьё бесценное значенье, может быть, спасёт весь мир.
A darkness carrying morning in its breast	Тьма, что носила утро в собственной груди,
Looked for the eternal wide returning gleam,	Искала возвращающийся отблеск вечного простора,
Waiting the advent of a larger ray	Ждала прихода более широкого луча,
And rescue of the lost herds of the Sun.	Освобождения потерянных стад Солнца.
In a splendid extravagance of the waste of God	В роскошной сумасбродности растрат Всевышнего,
Dropped carelessly in creation's spendthrift work,	Небрежно обронённые во время расточительных работ творения,
Left in the chantiers of the bottomless world	Оставленные на складах бездонного большого мира
And stolen by the robbers of the Deep,	И проскользнувшие меж рук грабителей Глубин,
The golden shekels of the Eternal lie,	Лежат там золотые шекели сокровищами Вечного,
Hoarded from touch and view and thought's desire,	Упрятанные от касаний, взглядов, от желаний мысли,
Locked in blind antres of the ignorant flood,	Закрытые в слепых пещерах рек невежества,
Lest men should find them and be even as Gods.	Иначе люди отыскали б их и стали словно Боги.
A vision lightened on the viewless heights,	На высоте, недосягаемой для глаз, сияло некое видение
A wisdom illumined from the voiceless depths:	Всё озарялось мудростью беззвучной глубины:
A deeper interpretation greatened Truth,	Чем глубже погружалось понимание, тем больше становилась Истина,
A grand reversal of the Night and Day;	И грандиознее перестановка Дня и Ночи;
All the world's values changed heightening life's aim;	Все ценности сменились, возвышая жизненную цель;
A wiser word, a larger thought came in	Пришли слова мудрее, мысли шире,
Than what the slow labour of human mind can bring,	Чем то, что может принести неторопливый труд людских умов,
A secret sense awoke that could perceive	И просыпалась тайная способность ощутить
A Presence and a Greatness everywhere.	Присутствие, Величие повсюду.
The universe was not now this senseless whirl	Вселенная была сейчас уже не той бесчувственною круговертью,
Borne round inert on an immense machine;	Что кружит по инерции, взобравшись на огромную машину;
It cast away its grandiose lifeless front,	Отбросив грандиозный свой безжизненный фасад,
A mechanism no more or work of Chance,	Она теперь — не механизм, и не работа Случая,
But a living movement of the body of God.	Она — движение живое тела Бога.
A spirit hid in forces and in forms	Дух, спрятавшийся среди сил и форм,
Was the spectator of the mobile scene:	Был зрителем для той подвижной сцены:
The beauty and the ceaseless miracle	И эта красота, неугасающее чудо,
Let in a glow of the Unmanifest:	Позволили войти накалу Непроявленного:
The formless Everlasting moved in it	Бесформенное Вечное гуляло в нём,
Seeking its own perfect form in souls and things.	Стремясь найти свой совершенный облик в душах и вещах.
Life kept no more a dull and meaningless shape.	Жизнь больше не держалась за бессмысленное серое обличье.
In the struggle and upheaval of the world	В борьбе и напряжении, перевороте мира
He saw the labour of a godhead's birth.	Он[14] видел тяжкий труд рожденья божества.
A secret knowledge masked as Ignorance;	Покрытое завесой тайны знание маскировалось под Невежество;
Fate covered with an unseen necessity	Судьба скрывала за незримою необходимостью
The game of chance of an omnipotent Will.	Игру случайности всесильной Воли.
A glory and a rapture and a charm,	Великолепие, восторг, очарование, сам Все-Блаженный
The All-Blissful sat unknown within the heart;	Сидели в сердце, словно незнакомцы,
Earth's pains were the ransom of its prisoned delight.	А боль Земли служила выкупом за скрытое в темнице наслаждение.
A glad communion tinged the passing hours;	Общенье радостью окрашивало проходящие часы;
The days were travellers on a destined road,	Дни становились путниками по назначенной судьбой дороге,
The nights companions of his musing spirit.	А ночи — спутниками размышляющего духа.
A heavenly impetus quickened all his breast;	Небесный импульс всколыхнул всю душу Ашвапати;
The trudge of Time changed to a splendid march;	Нелёгкая работа Времени сменилась пышным маршем;
The divine Dwarf towered to unconquered worlds,	Небесный Карлик вырос до не завоёванных миров,
Earth grew too narrow for his victory.	И стало слишком тесно на Земле его победам.
Once only registering the heavy tread	Когда-то только отмечавшая тяжёлый шаг
Of a blind Power on human littleness,	Слепой огромной Силы по ничтожности людей,
Life now became a sure approach to God,	Сейчас Жизнь превратилась в уверенное приближенье к Богу,
Existence a divine experiment	Существование — в божественный эксперимент,
And cosmos the soul's opportunity.	А космос стал возможностью души.
The world was a conception and a birth	Мир был зачатьем и рожденьем Духа
Of Spirit in Matter into living forms,	В Материи, в обличии живого существа,
And Nature bore the Immortal in her womb,	Природа же вынашивала в лоне у себя — Бессмертного,
That she might climb through him to eternal life.	Чтобы она через него могла подняться к вечной жизни.
His being lay down in bright immobile peace	Всё существо его[15] лежало в ясной неподвижности покоя,
And bathed in wells of pure spiritual light;	Купаясь в струях чистого божественного света;
It wandered in wide fields of wisdom-self	Оно гуляло по широким сферам мудрости, по сферам внутреннего "я",
Lit by the rays of an everlasting sun.	Что залиты лучами вечно освещающего солнца.
Even his body's subtle self within	И даже тонкое "я" тела у него,
Could raise the earthly parts towards higher things	Могло поднять земные элементы к более высоким планам
And feel on it the breath of heavenlier air.	И на себе почувствовать дыхание небесной атмосферы.
Already it journeyed towards divinity:	Оно уже держало путь к божественности:
Upbuoyed upon winged winds of rapid joy,	Вознёсшись на крылатых ветрах быстрой радости,
Upheld to a Light it could not always hold,	И поднимаемое к Свету, который не всегда ему подвластен,
It left mind's distance from the Truth supreme	Оно отбросило дистанцию между умом и высшей Истиной,
And lost life's incapacity for bliss.	И неспособность жизни чувствовать блаженство.
All now suppressed in us began to emerge.	Всё то, что в нас подавлено, в нём начинало выходить вперёд.

Thus came his soul's release from Ignorance,	Вот так пришло освобождение души в нём от Невежества,
His mind and body's first spiritual change.	И первая духовная ступень в уме и теле.
A wide God-knowledge poured down from above,	И знание о Боге, огромное, просторное, вниз изливалось с высоты,
A new world-knowledge broadened from within:	И новые познания о мире ширились внутри:
His daily thoughts looked up to the True and One,	Его обыденные мысли смотрели вверх, на Истину и на Единого,
His commonest doings welled from an inner Light.	В нём самые обычные дела лились из внутреннего Света.
Awakened to the lines that Nature hides,	Став пробуждённым к тем чертам, что прячет от людей Природа,
Attuned to her movements that exceed our ken,	И сонастроенный с её движеньями, что выше нашего предела понимания,
He grew one with a covert universe.	Он прорастал в единство с этой скрытою вселенной.
His grasp surprised her mightiest energies' springs;	Его способность понимать ошеломляла самые могучие источники её энергий;
He spoke with the unknown Guardians of the worlds,	С ним разговаривали неизвестные Хранители миров,
Forms he descried our mortal eyes see not.	Он различал такие формы, что наш смертный глаз не видит.
His wide eyes bodied viewless entities,	Его широкий взгляд давал тела незримым сущностям,
He saw the cosmic forces at their work	Он видел, как космические силы делают свою работу
And felt the occult impulse behind man's will.	И чувствовал оккультный импульс за желаньем человека.
Time's secrets were to him an oft‑read book;	Секреты Времени — теперь его зачитанная книга;
The records of the future and the past	И записи из будущего, вместе с записями прошлого
Outlined their excerpts on the etheric page.	Ложились выписками на эфирную страницу.
One and harmonious by the Maker's skill,	Единое и гармоничное, благодаря искусству Созидателя,
The human in him paced with the divine;	В нём человеческая часть шагала наравне с божественной;
His acts betrayed not the interior flame.	Его дела не изменяли пламени внутри.
This forged the greatness of his front to earth.	Вот так выковывалось для земли величие его передовой.
A genius heightened in his body's cells	Рос, возвышаясь, некий гений в клетках тела у него,
That knew the meaning of his fate-hedged works	Что знал значение его работ, оберегаемых судьбой,
Akin to the march of unaccomplished Powers	Похожих на марш Сил, пока что не достигших совершенства,
Beyond life's arc in spirit's immensities.	Ведущему за своды жизни, в необъятность духа.
Apart he lived in his mind's solitude,	Он[16] жил отдельно, в одиночестве ума,
A demigod shaping the lives of men:	Как полубог, что формирует человеческие жизни:
One soul's ambition lifted up the race;	Стремление одной души всю расу поднимало вверх;
A Power worked, but none knew whence it came.	Работало Могущество, хотя никто не знал его истоков.
The universal strengths were linked with his;	Космические силы присоединились к силам Ашвапати;
Filling earth's smallness with their boundless breadths,	Земную малость наполняя своею безграничной широтой,
He drew the energies that transmute an age.	Он приносил энергии, менявшие эпоху.
Immeasurable by the common look,	Великие мечты, неизмеримые обычным взглядом,
He made great dreams a mould for coming things	Он делал формой для грядущего,
And cast his deeds like bronze to front the years.	Свои дела бросая, словно бронзу на фасады лет.
His walk through Time outstripped the human stride.	Его ход через Время обгонял шаг человека.
Lonely his days and splendid like the sun's.	И одиноки были дни его, но и роскошны, как у солнца.

End of Canto Three	Конец третьей песни




Book One THE BOOK OF BEGINNINGS	Книга Первая КНИГА НАЧАЛ


Canto IV THE SECRET KNOWLEDGE	Песня IV ТАЙНОЕ ЗНАНИЕ


On a height he stood that looked towards greater heights.	Он[17] встал на высоте, с которой открывались ещё большие высоты.
Our early approaches to the Infinite	Все наши первые подходы к Бесконечному
Are sunrise splendours on a marvellous verge	Подобны блеску утренней зари на той чудесной грани,
While lingers yet unseen the glorious sun.	Пока ещё лениво медлит славное, невидимое солнце.
What now we see is a shadow of what must come.	То, что мы видим ныне — тень того, что к нам должно прийти.
The earth's uplook to a remote Unknown	И взгляд земли в даль Неизвестного
Is a preface only of the epic climb	Лишь предисловие к эпическому восхожденью человеческой души
Of human soul from its flat earthly state	От скудости её земного состояния
To the discovery of a greater self	К открытию другого, более великого себя
And the far gleam of an eternal Light.	И отдалённого сиянья вечно существующего Света.
This world is a beginning and a base	Наш мир — начало и основа,
Where Life and Mind erect their structured dreams;	Где Жизнь и Ум возводят сложные свои видения,
An unborn Power must build reality.	А Сила нерождённого должна выстраивать реальность.
A deathbound littleness is not all we are:	И ограниченная смертью малость — не всё, что есть у нас:
Immortal our forgotten vastnesses	Бессмертные просторы, ныне позабытые,
Await discovery in our summit selves;	Ждут нашего открытия на пиках внутреннего “я”;
Unmeasured breadths and depths of being are ours.	Неизмеримые просторы и глубины бытия — всё это наше.
Akin to the ineffable Secrecy,	Сродни невыразимой Тайне,
Mystic, eternal in unrealised Time,	Сродни мистическому, вечному в невоплощённом Времени,
Neighbours of Heaven are Nature's altitudes.	Соседями Небес стоят высокие миры Природы.
To these high-peaked dominions sealed to our search,	На эти области, с вершинами, укрытыми от наших поисков,
Too far from surface Nature's postal routes,	Что слишком отдалённы от нахоженных путей поверхностной Природы,
Too lofty for our mortal lives to breathe,	И чересчур возвышенны для наших смертных жизней, чтобы там дышать,
Deep in us a forgotten kinship points	Там, где-то в нашей глубине указывает позабытое родство,
And a faint voice of ecstasy and prayer	И тихим голосом экстаза и молитвы
Calls to those lucent lost immensities.	Зовёт к тем светлым, но утраченным безмерностям.
Even when we fail to look into our souls	И даже если мы не можем глянуть внутрь своей души
Or lie embedded in earthly consciousness,	Или лежим под тяжестью земного нашего сознания,
Still have we parts that grow towards the light,	У нас есть то, что тянется, растёт всё ближе к свету,
Yet are there luminous tracts and heavens serene	И есть ещё безоблачные небеса и светлые пути,
And Eldorados of splendour and ecstasy	И Эльдорадо роскоши, экстаза,
And temples to the godhead none can see.	И храмы божеству, которого никто пока не смог увидеть.
A shapeless memory lingers in us still	Бесформенная память медлит в нас пока,
And sometimes, when our sight is turned within,	Но иногда, когда наш взор повёрнут внутрь,
Earth's ignorant veil is lifted from our eyes;	Вуаль невежества земли приподнимают с наших глаз;
There is a short miraculous escape.	Тогда случается недолгое чудесное освобождение.
This narrow fringe of clamped experience	Мы оставляем узкую полоску ограниченного опыта,
We leave behind meted to us as life,	Отмеренную нам для нашей жизни,
Our little walks, our insufficient reach.	Короткую прогулку, скудный кругозор.
Our souls can visit in great lonely hours	В те одинокие великие часы душа у нас способна посетить
Still regions of imperishable Light,	И тихие районы вечно существующего Света,
All-seeing eagle-peaks of silent Power	И видящие всё орлиные вершины молчаливой Силы,
And moon-flame oceans of swift fathomless Bliss	И лунно-пламенные океаны быстрого бездонного Блаженства,
And calm immensities of spirit space.	И молчаливые безмерности пространства духа.
In the unfolding process of the Self	В процессе разворачивания Божественного “Я”
Sometimes the inexpressible Mystery	Бывает, иногда невыразимая Мистерия
Elects a human vessel of descent.	Берёт себе для нисхожденья человеческий сосуд.
A breath comes down from a supernal air,	Дыхание небесной атмосферы сходит вниз,
A Presence is born, a guiding Light awakes,	Рождается Присутствие, и просыпается руководящий Свет,
A stillness falls upon the instruments:	Спускается спокойствие на инструменты:
Fixed, motionless like a marble monument,	Застывшее и неподвижное, как монумент из мрамора,
Stone-calm, the body is a pedestal	Спокойное как камень, тело в нас становится подобным пьедесталу,
Supporting a figure of eternal Peace.	Поддерживая образ вечного Покоя.
Or a revealing Force sweeps blazing in;	Порой врывается, сияя, раскрывающая Сила;
Out of some vast superior continent	С какого-то огромного недосягаемого континента
Knowledge breaks through trailing its radiant seas,	Влетает Знанье, оставляя след своих лучистых океанов,
And Nature trembles with the power, the flame.	И вся Природа содрогается от этой мощи и огня.
A greater Personality sometimes	Подчас другая Личность, больше нашей,
Possesses us which yet we know is ours:	Которую мы всё же знаем как свою, захватывает нас:
Or we adore the Master of our souls.	Иль мы склоняемся перед Владыкой наших душ.
Then the small bodily ego thins and falls;	А после — маленькое эго тела утоньшается и опадает;
No more insisting on its separate self,	Теперь уж не настаивая на своём отдельном "я",
Losing the punctilio of its separate birth,	Забыв формальность своего отдельного рождения,
It leaves us one with Nature and with God.	Оно отходит, оставляя нас наедине с Природою и Богом.
In moments when the inner lamps are lit	В мгновения, когда зажглись светильники внутри,
And the life's cherished guests are left outside,	Когда излюбленные гости жизни оставлены снаружи,
Our spirit sits alone and speaks to its gulfs.	Наш дух сидит один и разговаривает со своими безднами.
A wider consciousness opens then its doors;	Затем иное, более широкое сознание распахивает двери;
Invading from spiritual silences	Вторгаясь из безмолвий духа
A ray of the timeless Glory stoops awhile	Луч вечной Славы сходит ненадолго вниз,
To commune with our seized illumined clay	Беседовать с захваченной и озарённой нашей плотью
And leaves its huge white stamp upon our lives.	И оставляет белую огромную печать на наших жизнях.
In the oblivious field of mortal mind,	В рассеянном пространстве смертного ума,
Revealed to the closed prophet eyes of trance	Являемые для прикрытых глаз провидца в трансе,
Or in some deep internal solitude	Или в каком-нибудь глубоком внутреннем уединении
Witnessed by a strange immaterial sense,	Увиденные странным, нематериальным чувством,
The signals of eternity appear.	Приходят к нам сигналы вечности.
The truth mind could not know unveils its face,	Та истина, что ум не мог понять, приоткрывает лик,
We hear what mortal ears have never heard,	Мы слышим то, что уши смертных никогда и не слыхали,
We feel what earthly sense has never felt,	Мы ощущаем то, что никогда земное чувство не воспринимало,
We love what common hearts repel and dread;	Мы любим то, что человеческому сердцу отвратительно и страшно;
Our minds hush to a bright Omniscient;	Умы в нас замолкают перед яркостью Всезнания;
A Voice calls from the chambers of the soul;	Какой-то Голос нас зовёт из внутренних палат души;
We meet the ecstasy of the Godhead's touch	Экстаз касанья Божества встречает нас
In golden privacies of immortal fire.	В прекрасных тайниках бессмертного огня.
These signs are native to a larger self	Все эти знаки — близкие, родные нашему большому “я”,
That lives within us by ourselves unseen;	Которое живёт внутри, не наблюдаемое нами;
Only sometimes a holier influence comes,	Лишь иногда приходит более высокое влияние,
A tide of mightier surgings bears our lives	Приливы более могучих волн подхватывают наши жизни,
And a diviner Presence moves the soul;	А ещё большее Присутствие божественного направляет душу;
Or through the earthly coverings something breaks,	Бывает, сквозь земные оболочки что-то прорывается,
A grace and beauty of spiritual light,	Изящество и красота сиянья духа,
The murmuring tongue of a celestial fire.	И еле слышимая речь небесного огня.
Ourself and a high stranger whom we feel,	То наше “я”, как и высокий незнакомец, что мы ощущаем,
It is and acts unseen as if it were not;	Хотя и есть, но действует незримо, словно нет;
It follows the line of sempiternal birth,	Оно идёт дорогой вечного рождения,
Yet seems to perish with its mortal frame.	Однако кажется — вот-вот исчезнет вместе с бренной оболочкой.
Assured of the Apocalypse to be,	Прекрасно зная о грядущем Апокалипсисе,
It reckons not the moments and the hours;	Оно не тратит силы, чтоб считать мгновенья и часы;
Great, patient, calm it sees the centuries pass,	Великое и терпеливое, оно спокойно наблюдает — как идут века,
Awaiting the slow miracle of our change	И ожидает медленного чуда наших изменений
In the sure deliberate process of world-force	В уверенном, обдуманном движеньи силы мира
And the long march of all‑revealing Time.	И долгом марше проявляющего всё на свете Времени.
It is the origin and the master‑clue,	Оно — первопричина, главный ключ,
A silence overhead, an inner voice,	Безмолвие над головой, и внутренний наш голос,
A living image seated in the heart,	Живая, яркая фигура, поселившаяся в сердце,
An unwalled wideness and a fathomless point,	Простор без стен, и глубина бездонной точки,
The truth of all these cryptic shows in Space,	И истина всех этих непонятных зрелищ, наблюдаемых в Пространстве,
The Real towards which our strivings move,	И то Реальное, к которому ведут все наши устремления,
The secret grandiose meaning of our lives.	И тайный грандиозный смысл, сокрытый в наших жизнях.
A treasure of honey in the combs of God,	Медовое сокровище в пчелиных сотах Бога,
A Splendour burning in a tenebrous cloak,	Великолепие, горящее под мрачной маской,
It is our glory of the flame of God,	Оно — и наша слава пламени Всевышнего,
Our golden fountain of the world's delight,	И золотой источник наслажденья мира,
An immortality cowled in the cape of death,	Бессмертие, что облачилось в капюшон из смерти,
The shape of our unborn divinity.	И облик нашей неродившейся божественности.
It guards for us our fate in depths within	Оно хранит для нас судьбу в своих глубинах,
Where sleeps the eternal seed of transient things.	Где дремлет вечное зерно, источник для временных вещей.
Always we bear in us a magic key	Всё время мы в себе несём волшебный ключ,
Concealed in life's hermetic envelope.	Упрятанный в магическую оболочку жизни.
A burning Witness in the sanctuary	Пылающий Свидетель в том святилище
Regards through Time and the blind walls of Form;	Рассматривает всё сквозь Время и глухие стены Формы;
A timeless Light is in his hidden eyes;	Непреходящий Свет — в его скрываемых очах;
He sees the secret things no words can speak	Он видит тайное, о чём не говорят слова,
And knows the goal of the unconscious world	И знает цель незнающего мира,
And the heart of the mystery of the journeying years.	И смысл мистерии всех проходящих лет.

But all is screened, subliminal, mystical;	Но всё укрыто, подсознательно, мистично;
It needs the intuitive heart, the inward turn,	Необходим интуитивный взгляд из сердца, поворот вовнутрь,
It needs the power of a spiritual gaze.	Могущество духовного, особенного зрения.
Else to our waking mind's small moment look	Иначе взгляду нашего ума, проснувшегося на короткое мгновение
A goalless voyage seems our dubious course	Бесцельным путешествием покажется сомнительный наш курс,
Some Chance has settled or hazarded some Will,	Проложенный каким-то Случаем или поставленный на кон какой-то Волей,
Or a Necessity without aim or cause	Или предстанет как Необходимость без причины или цели,
Unwillingly compelled to emerge and be.	Безвольно вынужденной проявиться, вынужденной быть.
In this dense field where nothing is plain or sure,	И в этой плотной области, где не бывает ничего простого и надёжного,
Our very being seems to us questionable,	Всё наше бытие покажется стоящим под вопросом,
Our life a vague experiment, the soul	Жизнь — призрачным экспериментом, а душа —
A flickering light in a strange ignorant world,	Дрожащим светом в странном и невежественном мире,
The earth a brute mechanic accident,	Земля — жестокой механической случайностью,
A net of death in which by chance we live.	И сетью смерти, средь которой мы, по воле случая, живём.
All we have learned appears a doubtful guess,	Всё то, чему мы научились, видится двусмысленной догадкой,
The achievement done a passage or a phase	Достигнутое — переходом или фазой,
Whose farther end is hidden from our sight,	Чей отдалённый смысл сокрыт от наших взоров,
A chance happening or a fortuitous fate.	Игрою случая, удачливой судьбой.
Out of the unknown we move to the unknown.	Из неизвестного мы движемся в другое неизвестное.
Ever surround our brief existence here	И наше краткое существованье окружают здесь всегда
Grey shadows of unanswered questionings;	Унылые, как тени, вопросы без ответов;
The dark Inconscient's signless mysteries	Незамечаемые тайны тёмного Неведенья
Stand up unsolved behind Fate's starting-line.	Стоят, пока что без разгадок, за стартовой чертой Судьбы.
An aspiration in the Night's profound,	Какое-то стремленье в глубине Ночи,
Seed of a perishing body and half‑lit mind,	Посеянное полуосвещённым разумом и бренным телом,
Uplifts its lonely tongue of conscious fire	Протягивает одинокий язычок огня сознания
Towards an undying Light for ever lost;	К неумирающему Свету, что всегда теряют;
Only it hears, sole echo of its call,	И только слышит, одиноким эхом своего призыва
The dim reply in man's unknowing heart	Неясный отклик в глубине незнающего сердца человека,
And meets, not understanding why it came	И лишь встречает, не осознавая, для чего оно пришло,
Or for what reason is the suffering here,	Или зачем здесь эти все страдания,
God's sanction to the paradox of life	Божественную санкцию на парадоксы жизни,
And the riddle of the Immortal's birth in Time.	И на мистерию рождения Бессмертного во Времени.
Along a path of aeons serpentine	По серпантину долгого пути эпох
In the coiled blackness of her nescient course	Средь обвивающейся черноты её неведомого курса,
The Earth-Goddess toils across the sands of Time.	Бредёт, с трудом, Земля-Богиня по пустыням Времени.
A Being is in her whom she hopes to know,	В ней — Существо, которое она надеется познать,
A Word speaks to her heart she cannot hear,	И Слово, говорящее для сердца, а она не может слышать,
A Fate compels whose form she cannot see.	Судьба, что заставляет, но чей облик она не может увидать.
In her unconscious orbit through the Void	По неосознанной орбите, через Пустоту
Out of her mindless depths she strives to rise,	Из собственной бездумной глубины она старается подняться,
A perilous life her gain, a struggling joy;	Жизнь, полная опасностей и радость от борьбы — её награда;
A Thought that can conceive but hardly knows	И Мысль, что может воспринять, но вряд ли — знает,
Arises slowly in her and creates	Неспешно поднимается внутри неё
The idea, the speech that labels more than it lights;	И создаёт идею, и рождает речь, Что больше наделяет ярлыком, чем освещает;
A trembling gladness that is less than bliss	Трепещущая радость, что, однако, меньше, чем блаженство,
Invades from all this beauty that must die.	Вторгается из всей той красоты, что суждено погибнуть.
Alarmed by the sorrow dragging at her feet	Тревожимая муками, страданием, цепляющимся за её стопы,
And conscious of the high things not yet won,	И сознавая то высокое, которое ещё не завоёвано,
Ever she nurses in her sleepless breast	Она всегда питает в своей забывшей сон груди
An inward urge that takes from her rest and peace.	Какой-то внутренний посыл, что отбирает у неё покой и отдых.
Ignorant and weary and invincible,	В невежестве, уставшая, непобедимая,
She seeks through the soul's war and quivering pain	Через войну души и трепетанье боли
The pure perfection her marred nature needs,	Она всё ищет то законченное совершенство, Что так необходимо для её расстроенной природы,
A breath of Godhead on her stone and mire.	Дыханье Божества на грязь её и камни.
A faith she craves that can survive defeat,	О вере молится она, что может выжить в пораженьи,
The sweetness of a love that knows not death,	О сладости любви, не ведающей смерти,
The radiance of a truth for ever sure.	И о сияньи истины, которая всегда верна.
A light grows in her, she assumes a voice,	Растёт в ней свет, она приобретает голос,
Her state she learns to read and the act she has done,	И учится воспринимать и объяснять и собственное состояние и совершённые дела,
But the one needed truth eludes her grasp,	Но самая необходимая, единственная истина уходит от неё —
Herself and all of which she is the sign.	Она сама и всё, чьим символом она является.
An inarticulate whisper drives her steps	Её шаги ведёт невнятный шёпот
Of which she feels the force but not the sense;	В котором ощущает силу, но не смысл;
A few rare intimations come as guides,	Немногие и редкие подсказки сходят как ориентиры,
Immense divining flashes cleave her brain,	Безмерные предвидящие вспышки рассекают мозг,
And sometimes in her hours of dream and muse	И иногда, в часы мечты и размышлений,
The truth that she has missed looks out on her	Та истина, что ускользнула от неё, выглядывает снова,
As if far off and yet within her soul.	Как будто издали, но всё же из её души.
A change comes near that flees from her surmise	Всё ближе подступает изменение, что убегает от догадок
And, ever postponed, compels attempt and hope,	И, как всегда, отложенное в сторону, даёт толчок попыткам и надеждам,
Yet seems too great for mortal hope to dare.	Хотя и кажется ей чересчур великим чтоб отважится на смертную надежду.
A vision meets her of supernal Powers	Её встречает виденье небесных Сил,
That draw her as if mighty kinsmen lost	Которые хотят прижать её к себе, как позабытая могучая родня,
Approaching with estranged great luminous gaze.	К ней подходя с высоким, светлым, отстранённым взглядом.
Then is she moved to all that she is not	Затем её влечёт к всему, что не она,
And stretches arms to what was never hers.	И тянет прикоснуться ко всему, что никогда ей не принадлежало.
Outstretching arms to the unconscious Void,	Раскинув руки в неосознающее Ничто,
Passionate she prays to invisible forms of Gods	Она со всею страстью молится невидимым обличиям Богов,
Soliciting from dumb Fate and toiling Time	Прося у труженика-Времени и у немой Судьбы
What most she needs, what most exceeds her scope,	Что более всего ей нужно и что менее всего доступно —
A Mind unvisited by illusion's gleams,	Не посещаемый блестящими иллюзиями Ум,
A Will expressive of soul's deity,	И Волю, что способна выразить божественность души,
A Strength not forced to stumble by its speed,	И Силу, что не будет спотыкаться от своей же скорости,
A Joy that drags not sorrow as its shade.	И Радость, что не тянет за собою тенью горе.
For these she yearns and feels them destined hers:	Она стремится к этому всему и чувствует — они ей суждены,
Heaven's privilege she claims as her own right.	И требует небесных привилегий, как свои права.
Just is her claim the all-witnessing Gods approve,	Её желанья справедливы и согласны с ней все-наблюдающие Боги,
Clear in a greater light than reason owns:	Они чисты под светом более великим, чем обычный разум человека:
Our intuitions are its title-deeds;	Все наши озаренья — документы, подтверждающие это;
Our souls accept what our blind thoughts refuse.	И наши души принимают то, что слепо отвергают мысли.
Earth's winged chimaeras are Truth's steeds in Heaven,	Земли крылатые химеры пролетают скакунами Истины по Небесам,
The impossible God's sign of things to be.	Они — немыслимый знак Бога тех вещей, что будут.
But few can look beyond the present state	Но мало кто способен посмотреть за рамки настоящего,
Or overleap this matted hedge of sense.	Перескочить за путанную изгородь из чувств.
All that transpires on earth and all beyond	Всё то, что проявилось на земле, и всё что за пределами —
Are parts of an illimitable plan	Лишь части беспредельного намерения, плана,
The One keeps in his heart and knows alone.	Его хранит Единый в сердце, знает только Он один.
Our outward happenings have their seed within,	У наших внешних происшествий есть своё зерно внутри,
And even this random Fate that imitates Chance,	И даже эта бессистемная Судьба, что подражает Случаю,
This mass of unintelligible results,	Вся эта масса непонятных результатов,
Are the dumb graph of truths that work unseen:	Есть молчаливая система истин, что работают незримо:
The laws of the Unknown create the known.	Известное творят законы Неизвестного.
The events that shape the appearance of our lives	События, что формируют облик наших жизней,
Are a cipher of subliminal quiverings	Лишь некий код вибраций подсознания,
Which rarely we surprise or vaguely feel,	Которым изредка мы удивляемся иль смутно ощущаем,
Are an outcome of suppressed realities	Они — лишь выход тех подавленных реалий,
That hardly rise into material day:	Что поднимаются, с трудом, в материальный день:
They are born from the spirit's sun of hidden powers	Они рождаются от солнца скрытой силы духа,
Digging a tunnel through emergency.	И пробивают для себя туннель сквозь жизненные обстоятельства.
But who shall pierce into the cryptic gulf	Но кто проникнет в ту загадочную бездну,
And learn what deep necessity of the soul	Поймёт, что за глубокая нужда души
Determined casual deed and consequence?	Определила якобы случайные поступки и последствия?
Absorbed in a routine of daily acts,	Захваченный рутиной повседневных дел,
Our eyes are fixed on an external scene;	Наш взгляд прикован к внешней сцене;
We hear the crash of the wheels of Circumstance	Мы слышим грохот шестерёнок Обстоятельства
And wonder at the hidden cause of things.	И удивляемся на скрытую причину всех вещей.
Yet a foreseeing Knowledge might be ours,	И всё же, некое предвидящее Знание могло быть нашим,
If we could take our spirit's stand within,	Когда бы мы сумели встать внутри на место собственного духа,
If we could hear the muffled daemon voice.	Когда бы мы могли в себе услышать приглушённый голос божества.
Too seldom is the shadow of what must come	Но слишком редко тень того, что к нам должно прийти
Cast in an instant on the secret sense	Врывается на миг во внутреннее ощущение,
Which feels the shock of the invisible,	Что чувствует толчки незримого,
And seldom in the few who answer give	И редко, через тех немногих, кто способен на ответ,
The mighty process of the cosmic Will	Могучее движение вселенской Воли
Communicates its image to our sight,	Показывает образ свой для наших глаз,
Identifying the world's mind with ours.	Отождествляя мировой ум с нашими умами.
Our range is fixed within the crowded arc	Наш уровень привязан к переполненному, тесному участку
Of what we observe and touch and thought can guess	Того, что наблюдаем, и касаемся, о чём способна догадаться мысль,
And rarely dawns the light of the Unknown	И редко озаряется высоким светом Неизвестного,
Waking in us the prophet and the seer.	Чтоб разбудить в нас видящего и пророка.
The outward and the immediate are our field,	Происходящее сейчас и внешнее — вот наша сфера,
The dead past is our background and support;	А умершее прошлое — поддержка или задний фон;
Mind keeps the soul prisoner, we are slaves to our acts;	Ум держит душу пленницей, а мы — рабы своих поступков;
We cannot free our gaze to reach wisdom's sun.	Мы не способны высвободить взгляд, чтоб подобраться к солнцу мудрости.
Inheritor of the brief animal mind,	И человек, наследуя животный недалёкий ум,
Man, still a child in Nature's mighty hands,	Пока ещё дитя в объятиях могучих рук Природы,
In the succession of the moments lives;	Живущее в сиюминутной череде мгновений;
To a changing present is his narrow right;	Все узкие возможности его годны лишь для изменчивого настоящего;
His memory stares back at a phantom past,	Воспоминания повёрнуты назад и смотрят в призрачное прошлое,
The future flees before him as he moves;	Грядущее бежит пред ним, с такой же скоростью;
He sees imagined garments, not a face.	Он видит лишь придуманные одеянья, но не лик.
Armed with a limited precarious strength,	Вооружённый ограниченной и ненадёжной силой,
He saves his fruits of work from adverse chance.	Он вынужден спасать плоды своих трудов от злого случая.
A struggling ignorance is his wisdom's mate:	Драчливое невежество — супруг его глубокой мудрости:
He waits to see the consequence of his acts,	Он ждёт, чтоб увидать последствия своих поступков,
He waits to weigh the certitude of his thoughts,	Он ждёт, чтоб взвесить правильность своих идей,
He knows not what he shall achieve or when;	И он не знает — что потом получится, или когда;
He knows not whether at last he shall survive,	И он не знает — выживет ли он вообще,
Or end like the mastodon and the sloth	Или закончит так же, как ленивец или мастодонт
And perish from the earth where he was king.	Исчезнув навсегда с лица земли, где раньше был царём.
He is ignorant of the meaning of his life,	Не знает он о смысле собственной недолгой жизни,
He is ignorant of his high and splendid fate.	Не знает он своей роскошной и возвышенной судьбы.
Only the Immortals on their deathless heights	И лишь Бессмертные на их не ведающих смерти пиках,
Dwelling beyond the walls of Time and Space,	Живущие вне стен Пространства и стен Времени,
Masters of living, free from the bonds of Thought,	Властители процесса жизни и свободные от уз Мышления,
Who are overseers of Fate and Chance and Will	Смотрители Судьбы, Случайности и Воли,
And experts of the theorem of world-need,	Эксперты теорем о нуждах мира,
Can see the Idea, the Might that change Time's course,	Способны увидать Идею, Силу, что меняет вектор Времени,
Come maned with light from undiscovered worlds,	Влетая с гривой света из неведомых пока миров,
Hear, while the world toils on with its deep blind heart,	И услыхать, пока мир трудится с его укоренённой слепотою в сердце,
The galloping hooves of the unforeseen event,	Галоп копыт непредсказуемых событий,
Bearing the superhuman Rider, near	Несущих ближе Всадника — сверхчеловека,
And, impassive to earth's din and startled cry,	И после, нечувствительные к грохоту земли и крикам страха,
Return to the silence of the hills of God;	Вернуться вновь к безмолвию высоких гор Всевышнего;
As lightning leaps, as thunder sweeps, they pass	Подобно прыгающей молнии, они проносятся как гром,
And leave their mark on the trampled breast of Life.	И оставляют след на попранной груди у Жизни.
Above the world the world‑creators stand,	Над этим миром высятся его творцы,
In the phenomenon see its mystic source.	И за явленьями способны видеть их мистический источник.
These heed not the deceiving outward play,	Не отвлекает их обманчивая внешняя игра,
They turn not to the moment's busy tramp,	Они не оборачиваются на деловитое топтание мгновений,
But listen with the still patience of the Unborn	Но слушают спокойно и с терпеньем Нерождённых
For the slow footsteps of far Destiny	Неторопливые далёкие шаги Судьбы,
Approaching through huge distances of Time,	Которая всё ближе подступает сквозь огромные дистанции во Времени,
Unmarked by the eye that sees effect and cause,	Не замечаемая глазом, видящим причину и эффект,
Unheard mid the clamour of the human plane.	Не слышимая за протестами и шумом человеческого плана.
Attentive to an unseen Truth they seize	Внимательные к той незримой Истине, они улавливают
A sound as of invisible augur wings,	Звучание, похожее на шелест крыл невидимых авгуров,
Voices of an unplumbed significance,	И голоса, которые полны неизмеримым смыслом,
Mutterings that brood in the core of Matter's sleep.	И бормотанье, размышляющее в самом центре сна Материи.
In the heart's profound audition they can catch	Глубоким пониманьем сердца те творцы способны уловить
The murmurs lost by Life's uncaring ear,	Шептанья, упускаемые ухом беззаботной Жизни,
A prophet-speech in Thought's omniscient trance.	Пророческую речь среди всезнающего транса Мысли.
Above the illusion of the hopes that pass,	Поднявшись над иллюзией надежд, которые проходят,
Behind the appearance and the overt act,	За внешней видимостью и за очевидным действием,
Behind this clock-work Chance and vague surmise,	За этим механичным Случаем и за неясностью догадок,
Amid the wrestle of force, the trampling feet,	Среди сраженья сил, среди растоптанного под ногами,
Across the cries of anguish and of joy,	И через крики радости и боли,
Across the triumph, fighting and despair,	Пройдя триумф, борьбу и горечь поражения,
They watch the Bliss for which earth's heart has cried	Их взгляд нацелен на Блаженство, по которому земное сердце обрыдалось
On the long road which cannot see its end	За время долгого пути, где не видать конца,
Winding undetected through the sceptic days	Конца, что незаметно появляется за скептицизмом дней,
And to meet it guide the unheedful moving world.	И чтобы повстречать его, они ведут наш невнимательный подвижный мир.
Thus will the masked Transcendent mount his throne.	Так скрытое за маской Трансцендентное поднимется на трон.
When darkness deepens strangling the earth's breast	Когда сгустится тьма, сжимая грудь земли,
And man's corporeal mind is the only lamp,	Когда телесный ум у человека останется последней лампой,
As a thief's in the night shall be the covert tread	Как у ночного вора будет скрытый шаг
Of one who steps unseen into his house.	Того, кто незамеченным шагнёт в его жилище.
A Voice ill-heard shall speak, the soul obey,	Чуть-слышный Голос скажет, повинуется душа,
A Power into mind's inner chamber steal,	Во внутреннюю комнату ума проникнет Сила,
A charm and sweetness open life's closed doors	Очарование и сладость откроют запертые двери жизни,
And beauty conquer the resisting world,	Сиянье красоты пленит сопротивляющийся мир,
The Truth-Light capture Nature by surprise,	Свет-Истина захватит удивлением Природу,
A stealth of God compel the heart to bliss	Уловка Бога подчинит блаженству сердце,
And earth grow unexpectedly divine.	И неожиданно земля окажется божественной.
In Matter shall be lit the spirit's glow,	В Материи начнёт светиться пламя духа,
In body and body kindled the sacred birth;	То в этом теле, то в другом — гореть огонь духовного рождения;
Night shall awake to the anthem of the stars,	Проснётся Ночь для гимна звёзд,
The days become a happy pilgrim march,	Дни станут полным счастья маршем пилигрима,
Our will a force of the Eternal's power,	И наша воля — силою энергии Предвечного,
And thought the rays of a spiritual sun.	А мысль — лучами солнца духа.
A few shall see what none yet understands;	Немногие увидят то, чего пока никто не понимает;
God shall grow up while the wise men talk and sleep;	Бог вырастет, пока все умные беседуют и спят;
For man shall not know the coming till its hour	И человек не будет знать грядущего, пока не пробил час,
And belief shall be not till the work is done.	И вера не придёт, пока работа будет не готова.

A Consciousness that knows not its own truth,	Сознание, которое не знает собственную истину,
A vagrant hunter of misleading dawns,	Бродяга и охотник за обманчивыми зорями,
Between the being's dark and luminous ends	Идёт меж тёмными и светлыми краями бытия
Moves here in a half-light that seems the whole:	Здесь, в полусвете, что нам кажется всем миром:
An interregnum in Reality	Так междуцарствие в Реальности
Cuts off the integral Thought, the total Power;	Разъединяет целостную Мысль, тотальное Могущество;
It circles or stands in a vague interspace,	Оно остановилось или кружится в неясном промежутке,
Doubtful of its beginning and its close,	В сомненьях о своём начале, о своём финале,
Or runs upon a road that has no end;	Или бежит дорогой, у которой нет конца;
Far from the original Dusk, the final Flame	Вдали от изначальных Сумерек и завершающего Пламени,
In some huge void Inconscience it lives,	В каком-то незаполненном, огромном Несознании,
Like a thought persisting in a wide emptiness.	Оно живёт подобно мысли, что упорно продолжается в широкой пустоте.
As if an unintelligible phrase	Как неразборчиво написанная фраза,
Suggested a million renderings to the Mind,	Рождающая миллион значений для Ума,
It lends a purport to a random world.	Оно способно смыслом наделить случайный мир.
A conjecture leaning upon doubtful proofs,	Догадки, с их опорой на сомнительные доводы,
A message misunderstood, a thought confused	Не понятое до конца послание и путаная мысль,
Missing its aim is all that it can speak	Теряющая цель — вот всё, что может выразить оно,
Or a fragment of the universal word.	Или, возможно, это — часть космического слова.
It leaves two giant letters void of sense	Оно в нём оставляет две гигантских буквы, потерявших смысл,
While without sanction turns the middle sign	При этом самовольно изменяет средний знак,
Carrying an enigmatic universe,	Несущий целую вселенную, наполненную тайной,
As if a present without future or past	И словно настоящее без будущего или прошлого,
Repeating the same revolution's whirl	Что повторяет всё одни и те же вихри революции,
Turned on its axis in its own Inane.	Оно вращается вокруг оси в своём Ничто.
Thus is the meaning of creation veiled;	Вот так скрывается для нас значение и смысл творения;
For without context reads the cosmic page:	Мы без контекста пробуем читать вселенские страницы:
Its signs stare at us like an unknown script,	Их знаки пристально глядят на нас неведомой священной книгой,
As if appeared screened by a foreign tongue	Что появляется, сокрытая за неизвестным языком
Or code of splendour signs without a key	Или за кодом символов великолепия без шифра,
A portion of a parable sublime.	Как часть высокого иносказания.
It wears to the perishable creature's eyes	Оно[18] рядится ради бренных глаз творения
The grandeur of a useless miracle;	В величие бессмысленного чуда;
Wasting itself that it may last awhile,	И расточая самого себя, чтоб получить возможность ненадолго здесь остаться,
A river that can never find its sea,	Рекою, что не может никогда найти свой океан,
It runs through life and death on an edge of Time;	Бежит сквозь жизнь и смерть по острой кромке Времени;
A fire in the Night is its mighty action's blaze.	Огонь в Ночи — сияние его могучих дел.
This is our deepest need to join once more	И в этом наша глубочайшая нужда — опять соединить
What now is parted, opposite and twain,	Всё, что сейчас разделено, враждебно и раздвоено,
Remote in sovereign spheres that never meet	Разведено по суверенным сферам, что никогда не встретятся,
Or fronting like far poles of Night and Day.	Иль встали друг напротив друга полюсами Дня и Ночи.
We must fill the immense lacuna we have made,	Нам предстоит заполнить необъятную пучину, что мы сотворили,
Re-wed the closed finite's lonely consonant	И снова обручить ту одинокую закрытую согласную конечного
With the open vowels of Infinity,	С открытыми, оставшимися гласными из Бесконечного,
A hyphen must connect Matter and Mind,	И дефис должен вновь соединить Материю и Ум,
The narrow isthmus of the ascending soul:	Как узкий перешеек поднимающейся вверх души:
We must renew the secret bond in things,	Нам предстоит восстановить таинственные связи всех вещей,
Our hearts recall the lost divine Idea,	Сердца должны призвать утраченную ранее небесную Идею,
Reconstitute the perfect word, unite	Составить заново законченное слово,
The Alpha and the Omega in one sound;	Объединить в едином звуке Альфу и Омегу;
Then shall the Spirit and Nature be at one.	Тогда Дух и Природа станут заодно.
Two are the ends of the mysterious plan.	Те Двое — два конца таинственного плана.
In the wide signless ether of the Self,	В широком, и без признаков, эфире Внутреннего “Я”,
In the unchanging Silence white and nude,	В той неизменной обнажённой белизне Безмолвия,
Aloof, resplendent like gold dazzling suns	Сверкая, в стороне, как золотые ослепительные солнца,
Veiled by the ray no mortal eye can bear,	Сокрытые лучом, что ни один взгляд смертного не вынесет,
The Spirit's bare and absolute potencies	Очищенные, абсолютные потенциалы Духа
Burn in the solitude of the thoughts of God.	Горят в уединеньи мыслей Бога.
A rapture and a radiance and a hush,	Восторг, великолепие и тишина,
Delivered from the approach of wounded hearts,	Освобождённые от близости израненных сердец,
Denied to the Idea that looks at grief,	Не принимая ту Идею, что глядит на горе,
Remote from the Force that cries out in its pain,	Далёкие от Силы, что кричит от собственных страданий,
In his inalienable bliss they live.	Они живут в его[19] неотделяемом блаженстве.
Immaculate in self-knowledge and self-power,	И безупречные во внутреннем "я" знания и внутреннем "я" силы,
Calm they repose on the eternal Will.	Они спокойно опираются на вечно существующую Волю.
Only his law they count and him obey;	И лишь его законы чтут и повинуются лишь одному ему;
They have no goal to reach, no aim to serve.	У них нет цели — добиваться, нет причин — служить.
Implacable in their timeless purity,	Неумолимые в их чистоте, которая вне времени,
All barter or bribe of worship they refuse;	Они любую сделку или подкуп поклоненьем отвергают;
Unmoved by cry of revolt and ignorant prayer	Не задеваемые криком бунта и молитвою невежд,
They reckon not our virtue and our sin;	Они не занимаются подсчётом наших добродетелей, грехов;
They bend not to the voices that implore,	И не склоняются к тем голосам, что умоляют,
They hold no traffic with error and its reign;	И не торгуют с царством фальши и ошибки;
They are guardians of the silence of the Truth,	Они — защитники молчанья Истины,
They are keepers of the immutable decree.	Они — хранители неизменяемых решений.
A deep surrender is their source of might,	Глубокая отдача — их источник силы,
A still identity their way to know,	Спокойное отождествление — их способ знать,
Motionless is their action like a sleep.	Их действие недвижно, словно сон.
At peace, regarding the trouble beneath the stars,	Взирая на заботы, что бурлят под звёздами из своего покоя,
Deathless, watching the works of Death and Chance,	Бессмертные и наблюдающие за работой Случая и Смерти,
Immobile, seeing the millenniums pass,	Неколебимые и видящие, как идут тысячелетия,
Untouched while the long map of Fate unrolls,	И незатронутые долгим разворотом замысла Судьбы,
They look on our struggle with impartial eyes,	Они глядят на нашу битву беспристрастным взглядом,
And yet without them cosmos could not be.	Однако же, без них наш космос бы не смог существовать.
Impervious to desire and doom and hope,	Глухое и к желанью, и к надежде, и к судьбе,
Their station of inviolable might	Их положение не задеваемых ничем могуществ
Moveless upholds the world's enormous task,	Не двигаясь, поддерживает всю огромную работу мира,
Its ignorance is by their knowledge lit,	Его невежество озарено их знанием,
Its yearning lasts by their indifference.	Его стремленье сохраняется их беспристрастностью.
As the height draws the low ever to climb,	Как выси тянут низшее всё время подниматься,
As the breadths draw the small to adventure vast,	Как широта толкает малое на приключение простора,
Their aloofness drives man to surpass himself.	Их отстранённость заставляет человека превзойти себя.
Our passion heaves to wed the Eternal's calm,	Так наша страсть восходит, чтобы сочетаться с тишиною Вечного,
Our dwarf-search mind to meet the Omniscient's light,	И карликовый поиск нашего ума — чтоб встретить свет Всезнания,
Our helpless hearts to enshrine the Omnipotent's force.	Беспомощное сердце — вместить могущество Всесильного.
Acquiescing in the wisdom that made hell	И уступая мудрости, что сотворила ад,
And the harsh utility of death and tears,	И горькой пользе смерти или слёз,
Acquiescing in the gradual steps of Time,	И уступая постепенному движенью Времени,
Careless they seem of the grief that stings the world's heart,	Они, похоже, и не думают о горе, что постоянно жалит сердце мира,
Careless of the pain that rends its body and life;	Они не думают о боли, рвущей тело мира или жизнь;
Above joy and sorrow is that grandeur's walk:	Поднявшись над страданием и радостью шагает их величие:
They have no portion in the good that dies,	Не вовлечённые в добро, что умирает,
Mute, pure, they share not in the evil done;	Безмолвные и чистые, они не связаны с творимым злом;
Else might their strength be marred and could not save.	Иначе сила их была б повреждена и не могла б спасать.
Alive to the truth that dwells in God's extremes,	Поднявшись к истинам, живущим в крайностях Всевышнего,
Awake to a motion of all-seeing Force,	Осознавая ход всё-видящей, высокой Силы,
The slow outcome of the long ambiguous years	И медленные результаты долгих неопределённых лет
And the unexpected good from woeful deeds,	И неожиданное благо, приходящее от горьких дел,
The immortal sees not as we vainly see.	Бессмертный видит всё не так, как бесполезно видят люди.
He looks on hidden aspects and screened powers,	Он смотрит на невидимые силы и на скрытые аспекты,
He knows the law and natural line of things.	Он знает и естественную линию событий и закон.
Undriven by a brief life's will to act,	Его не побуждают к действию желания короткой жизни,
Unharassed by the spur of pity and fear,	Его не беспокоят шпоры жалости и страха,
He makes no haste to untie the cosmic knot	Он не торопится распутать наш вселенский узел
Or the world's torn jarring heart to reconcile.	Иль успокоить раздираемое, сотрясаемое сердце мира.
In Time he waits for the Eternal's hour.	Во Времени он ожидает часа Вечного.
Yet a spiritual secret aid is there;	И всё же, тайная духовная поддержка есть и здесь;
While a tardy Evolution's coils wind on	Пока идут спиралью медленные кольца Эволюции
And Nature hews her way through adamant	Пока Природа прорубает путь себе сквозь твердь,
A divine intervention thrones above.	Над нами воцаряется влияние божественного.
Alive in a dead rotating universe	Мы здесь не кружим на случайно выбранной планете,
We whirl not here upon a casual globe	Ожив в какой-то мёртвой и вертящейся вселенной,
Abandoned to a task beyond our force;	Поставленные пред задачей, выше наших сил;
Even through the tangled anarchy called Fate	И даже через путаный клубок анархии, которую зовут Судьбой,
And through the bitterness of death and fall	И через горечь смерти и падения,
An outstretched Hand is felt upon our lives.	Над нашей жизнью ощущается простёртая Рука.
It is near us in unnumbered bodies and births;	Она всё время возле нас, в бесчисленных рожденьях и телах;
In its unslackening grasp it keeps for us safe	В своей железной хватке сохраняет нам
The one inevitable supreme result	Единственный и неизбежный высший результат,
No will can take away and no doom change,	Который никакая воля не способна отобрать, и никакие судьбы — изменить,
The crown of conscious Immortality,	Венец осознанного полностью Бессмертия,
The godhead promised to our struggling souls	Божественность, обещанную нашим борющимся душам,
When first man's heart dared death and suffered life.	Когда на смерть и жизнь в страдании Отважилось впервые сердце человека.
One who has shaped this world is ever its lord:	Создавший этот мир — всегда здесь господин:
Our errors are his steps upon the way;	Ошибки наши — лишь его шаги в космическом пути;
He works through the fierce vicissitudes of our lives,	Он трудится через жестокую превратность нашей жизни,
He works through the hard breath of battle and toil,	Он трудится через тяжёлое дыханье битвы и труда,
He works through our sins and sorrows and our tears,	Он трудится через грехи, страдания и наши слёзы,
His knowledge overrules our nescience;	И знание Его перекрывает наше всё незнание;
Whatever the appearance we must bear,	В какие б мы не попадали переделки,
Whatever our strong ills and present fate,	Тяжёлые болезни или трудную сейчас судьбу,
When nothing we can see but drift and bale,	Когда мы ничего не можем видеть, лишь теченье жизни и беду,
A mighty Guidance leads us still through all.	Могучее, всезнающее Руководство нас ведёт спокойно через всё.
After we have served this great divided world	И после нашей службы этому великому, Но разделённому на части миру,
God's bliss and oneness are our inborn right.	Блаженство и единство Бога станут нашим правом по рожденью.
A date is fixed in the calendar of the Unknown,	Уже отмечен день в календаре Неведомого,
An anniversary of the Birth sublime:	И годовщина грандиозного Рождения:
Our soul shall justify its chequered walk,	Душа раскроет смысл своих изменчивых шагов,
All will come near that now is naught or far.	И станет близким всё, чего сейчас здесь нет или далёко.
These calm and distant Mights shall act at last.	И, наконец, спокойные и отстранённые Могущества начнут свой труд.
Immovably ready for their destined task,	Невозмутимые, готовые для предназначенной задачи,
The ever-wise compassionate Brilliances	Сочувствующие и вечно мудрые Великолепия
Await the sound of the Incarnate's voice	Ждут звука голоса от Воплощённого,
To leap and bridge the chasms of Ignorance	Чтобы прыгнуть и построить мост над безднами Невежества
And heal the hollow yearning gulfs of Life	И исцелить голодное стремление пучины Жизни,
And fill the abyss that is the universe.	Заполнить пропасть, которая — есть вся вселенная.
Here meanwhile at the Spirit's opposite pole	Тем временем, на противоположном крае Духа,
In the mystery of the deeps that God has built	В мистерии глубин, которые построил Бог
For his abode below the Thinker's sight,	Чтоб жить под взглядами Мыслителя,
In this compromise of a stark absolute Truth	В том компромиссе непреклонной абсолютной Истины
With the Light that dwells near the dark end of things,	Со Светом, обитающим недалеко от тёмной стороны вещей,
In this tragi-comedy of divine disguise,	В трагикомедии божественного маскарада,
This long far seeking for joy ever near,	В далёком долгом поиске той радости, которая всё время рядом,
In the grandiose dream of which the world is made,	В той грандиозной грёзе, из которой создан мир,
In this gold dome on a black dragon base,	В том золотистом куполе, что опирается на чёрного дракона,
The conscious Force that acts in Nature's breast,	Сознательная Сила, действующая в груди Природы,
A dark-robed labourer in the cosmic scheme	Закутанная в тёмные одежды, труженица во вселенской схеме,
Carrying clay images of unborn gods,	Несущая прообразы из глины неродившихся ещё богов,
Executrix of the inevitable Idea	И исполнитель неминуемой Идеи,
Hampered, enveloped by the hoops of Fate,	Зажатая и опоясанная обручами-узами Судьбы,
Patient trustee of slow eternal Time,	И терпеливый попечитель медленного вечно существующего Времени,
Absolves from hour to hour her secret charge.	Освобождает час за часом свой таинственный заряд.
All she foresees in masked imperative depths;	Она предвидит всё в своих замаскированных повелевающих глубинах;
The dumb intention of the unconscious gulfs	Немое устремление бессознательных пучин
Answers to a will that sees upon the heights,	Согласно отвечать смотрящей в выси воле,
And the evolving Word's first syllable	А первый и тяжеловесный, грубо чувствующий слог
Ponderous, brute-sensed, contains its luminous close,	Из Слова эволюции содержит свой сверкающий финал,
Privy to a summit victory's vast descent	И посвящён в широкий спуск высокой и немыслимой победы
And the portent of the soul's immense uprise.	В знаменье необъятного простора восхождения души.

All here where each thing seems its lonely self	А в этом мире, где любая вещь нам видится отдельным “я” —
Are figures of the sole transcendent One:	Всё — образы, фигуры трансцендентного Единого:
Only by him they are, his breath is their life;	И лишь благодаря ему они на свете есть, его дыхание — их жизнь;
An unseen Presence moulds the oblivious clay.	Незримое Присутствие даёт забывчивому праху форму.
A playmate in the mighty Mother's game,	Партнёр в игре могущественной Матери,
One came upon the dubious whirling globe	Он вниз сошёл на ненадёжную, вертящуюся землю,
To hide from her pursuit in force and form.	Укрыться от её погони в виде сил и форм.
A secret spirit in the Inconscient's sleep,	Как тайный дух в дремоте Несознания,
A shapeless Energy, a voiceless Word,	Бесформенной Энергией, беззвучным Словом,
He was here before the elements could emerge,	Он был здесь раньше, чем смогли возникнуть эти элементы,
Before there was light of mind or life could breathe.	И до того, как появился свет ума и жизнь смогла дышать.
Accomplice of her cosmic huge pretence,	Сообщником её космическому, необъятному притворству,
His semblances he turns to real shapes	Свои подобия он превращает в облики реальности
And makes the symbol equal with the truth:	И заставляет символ становиться равным истине:
He gives to his timeless thoughts a form in Time.	Он наделяет собственные мысли, что вне времени, их формами во Времени.
He is the substance, he the self of things;	Он — и субстанция, и внутреннее "я" всего;
She has forged from him her works of skill and might:	Она выковывает из него свои шедевры силы и искусства:
She wraps him in the magic of her moods	Она его окутывает магией разнообразных настроений
And makes of his myriad truths her countless dreams.	И создаёт из мириадов истин, взятых у него, свои неисчислимые мечты.
The Master of being has come down to her,	Хозяин бытия спустился к ней,
An immortal child born in the fugitive years.	Бессмертное дитя родилось средь летящих лет.
In objects wrought, in the persons she conceives,	В объектах, сотворённых ею, и в личностях, которые она придумала,
Dreaming she chases her idea of him,	Она воображает и преследует свою идею, представление о нём,
And catches here a look and there a gest:	И ловит — здесь какой-то взгляд, а там — какой-то жест:
Ever he repeats in them his ceaseless births.	А он в них вечно повторяет беспрерывные свои рождения.
He is the Maker and the world he made,	Он — и Создатель, и тот мир, который создал,
He is the vision and he is the Seer;	Он — зримый образ, и сам Видящий;
He is himself the actor and the act,	Он тот, кто действует, и он же — действие,
He is himself the knower and the known,	Он тот, кто познаёт, и он же — знание,
He is himself the dreamer and the dream.	Он тот, кто видит сон, и он же — сновидение.
There are Two who are One and play in many worlds;	Есть Двое, что — Единый, и игра во множестве миров;
In Knowledge and Ignorance they have spoken and met	В Невежестве и Знании они вели беседы и встречались,
And light and darkness are their eyes' interchange;	А свет и тьма — лишь переглядки этих глаз;
Our pleasure and pain are their wrestle and embrace,	Вся наша боль и наслажденье — их объятья и борьба,
Our deeds, our hopes are intimate to their tale;	Надежды наши и дела — поверенные их историй;
They are married secretly in our thought and life.	Они соединяются тайком в процессе нашей мысли, нашей жизни.
The universe is an endless masquerade:	Вселенная — их бесконечный маскарад,
For nothing here is utterly what it seems;	И здесь нет ничего, что было бы по-настоящему чем кажется;
It is a dream-fact vision of a truth	Есть факты грёз, что видятся похожими на правду,
Which but for the dream would not be wholly true,	Но кроме этих грёз они нигде не будут настоящей истиной,
A phenomenon stands out significant	Явленье представляется для нас значительным
Against dim backgrounds of eternity;	На фоне смутных декораций вечности;
We accept its face and pass by all it means;	Воспринимая внешний лик, мы пропускаем всё, что то явленье значит;
A part is seen, we take it for the whole.	Видна лишь часть, мы принимаем эту часть за целое.
Thus have they made their play with us for roles:	Таким они поставили спектакль, такие нам раздали роли:
Author and actor with himself as scene,	Они — и автор, и актёр, и целиком вся сцена,
He moves there as the Soul, as Nature she.	Он движется там как Душа, она же — как Природа.
Here on the earth where we must fill our parts,	Здесь, на земле, где мы должны исполнить наши партии,
We know not how shall run the drama's course;	Никто не ведает — чем обернётся эта драма;
Our uttered sentences veil in their thought.	Произнесённые слова лишь укрывают их неведомые мысли.
Her mighty plan she holds back from our sight:	Свой грандиозный план она придерживает от людского взора:
She has concealed her glory and her bliss	Она утаивает собственную славу и блаженство
And disguised the Love and Wisdom in her heart;	И маскирует Мудрость и Любовь в глубинах сердца;
Of all the marvel and beauty that are hers,	Из всех чудес и красоты, что есть у ней,
Only a darkened little we can feel.	Мы можем ощутить лишь тёмную и небольшую часть.
He too wears a diminished godhead here;	Он тоже принимает здесь обличье маленького божества;
He has forsaken his omnipotence,	Он отказался от божественного всемогущества,
His calm he has foregone and infinity.	От тишины, в которой он был прежде, и от бесконечности.
He knows her only, he has forgotten himself;	Он знает только лишь её, он позабыл себя;
To her he abandons all to make her great.	И для её величья, для неё, он бросил всё.
He hopes in her to find himself anew,	Он в ней надеется найти себя по-новому,
Incarnate, wedding his infinity's peace	И воплотиться, обручить покой свой бесконечности
To her creative passion's ecstasy.	С её экстазом страсти созидания.
Although possessor of the earth and heavens,	Хотя он и владыка над землёй и небесами,
He leaves to her the cosmic management	Он оставляет на неё космическое управление
And watches all, the Witness of her scene.	И лишь глядит на всё, Свидетель этой сцены.
A supernumerary on her stage,	Статистом на её подмостках, он
He speaks no words or hides behind the wings.	Не говорит ни слова, или прячется в её крылах.
He takes birth in her world, waits on her will,	Он соглашается родиться в ей принадлежащем мире, ждёт её желания,
Divines her enigmatic gesture's sense,	Разгадывает смысл её покрытых тайной жестов,
The fluctuating chance turns of her mood,	Изменчивых случайных поворотов её расположенья духа,
Works out her meanings she seems not to know	И воплощает те её намерения, что она, похоже, и не знает,
And serves her secret purpose in long Time.	И служит тайным замыслам её средь медленного Времени.
As one too great for him he worships her;	Он перед ней благоговеет, как перед чересчур великой для него;
He adores her as his regent of desire,	Боготворит её как исполнителя своих желаний,
He yields to her as the mover of his will,	Он отдается ей как движителю для его же воли,
He burns the incense of his nights and days	Он курит фимиам своих ночей и дней,
Offering his life, a splendour of sacrifice.	И предлагает собственную жизнь, великолепье жертвы.
A rapt solicitor for her love and grace,	Восторженный поверенный её любви и милости,
His bliss in her to him is his whole world:	Его блаженство в ней — его огромный мир:
He grows through her in all his being's powers;	Через неё, во всём, он развивает силы собственного существа;
He reads by her God's hidden aim in things.	И с помощью её читает скрытую цель Бога в окружающих вещах.
Or, a courtier in her countless retinue,	Служа придворным средь её неисчислимой свиты,
Content to be with her and feel her near	Довольный быть с ней вместе, чувствовать её вблизи,
He makes the most of the little that she gives	Он забирает всё, что может, из той малости, что та ему даёт,
And all she does drapes with his own delight.	И всё, что делает она, он украшает собственным восторгом.
A glance can make his whole day wonderful,	Один лишь взгляд её способен сделать целый день его чудесным,
A word from her lips with happiness wings the hours.	А слово с уст её — крылатым счастьем озарить его часы.
He leans on her for all he does and is:	Она опора для него во всех его делах, во всех обличьях:
He builds on her largesses his proud fortunate days	Он строит на её просторах гордые, удачливые дни
And trails his peacock-plumaged joy of life	И тянет за собой, с венцом павлиньих перьев, радость жизни
And suns in the glory of her passing smile.	И солнца в славе из её летящей вскользь улыбки.
In a thousand ways he serves her royal needs;	Есть тысячи путей ему служить её высоким нуждам;
He makes the hours pivot around her will,	Он запустил часы кружиться по оси её желаний,
Makes all reflect her whims; all is their play:	И заставляет всё на свете отражать её причуды; Всё во вселенной — их игра:
This whole wide world is only he and she.	Весь наш широкий мир есть лишь она и он.

This is the knot that ties together the stars:	Вот узел, что соединяет вместе звёзды:
The Two who are one are the secret of all power,	Те Двое, что одно — секрет всей силы,
The Two who are one are the might and right in things.	Те Двое, что одно — могущество и право всех вещей.
His soul, silent, supports the world and her,	Его душа, безмолвная, поддерживает и её, и мир,
His acts are her commandment's registers.	Его дела — лишь записи её указов.
Happy, inert, he lies beneath her feet:	Счастливый и инертный, он лежит в её ногах:
His breast he offers for her cosmic dance	Он грудь свою отдал её космическому танцу,
Of which our lives are the quivering theatre,	В том танце наши жизни — лишь трепещущий театр,
And none could bear but for his strength within,	Который бы никто не вынес, без его могущества внутри,
Yet none would leave because of his delight.	Который никогда никто и не оставил бы из-за его восторга.
His works, his thoughts have been devised by her,	Его работы, мысли — всё давно придумала она,
His being is a mirror vast of hers:	И существо его — лишь отраженье широты её:
Active, inspired by her he speaks and moves;	Активный, ею вдохновляемый, он движется и говорит;
His deeds obey her heart's unspoken demands:	Его дела подчинены её невысказанным требованьям сердца:
Passive, he bears the impacts of the world	Пассивный, он выносит все удары мира,
As if her touches shaping his soul and life:	Как будто бы её касанья формируют жизнь его и душу:
His journey through the days is her sun-march;	Его движение сквозь дни — её залитый солнцем марш;
He runs upon her roads; hers is his course.	Он пробегает по её дорогам, Её курс превращается в её.
A witness and student of her joy and dole,	Свидетель, ученик её страдания и радости,
A partner in her evil and her good,	Партнёр в её злодействах и в её добре,
He has consented to her passionate ways,	Он соглашается на страстные её пути,
He is driven by her sweet and dreadful force.	Его ведёт её ужасная и сладостная сила.
His sanctioning name initials all her works;	Он именем своим, дающим санкцию, подписывает все её работы;
His silence is his signature to her deeds;	Его безмолвие — его инициалы на её делах;
In the execution of her drama's scheme,	И в исполненьи замысла её вселенской драмы,
In her fancies of the moment and its mood,	И в множестве её сиюминутных помыслов и настроений,
In the march of this obvious ordinary world	И в марше очевидного, обыденного мира,
Where all is deep and strange to the eyes that see	Где всё и глубоко, и странно для очей, что видят,
And Nature's common forms are marvel-wefts,	А все обычные явления Природы предстают переплетением чудес,
She through his witness sight and motion of might	Через его высокий взгляд свидетеля, движение его могущества
Unrolls the material of her cosmic Act,	Она развёртывает ткань её космического Действа,
Her happenings that exalt and smite the soul,	Свои события, которые возносят или разбивают душу,
Her force that moves, her powers that save and slay,	И силу, что толкает, и энергии, которые спасают или убивают,
Her Word that in the silence speaks to our hearts,	И Слово, что в молчаньи разговаривает с нашими сердцами,
Her silence that transcends the summit Word,	Своё безмолвие, превосходящее вершины Слова,
Her heights and depths to which our spirit moves,	Свои высоты и глубины, к которым движется наш дух,
Her events that weave the texture of our lives	Свои события, которые плетут ткань наших жизней,
And all by which we find or lose ourselves,	И всё, благодаря чему мы или обретаем Или же теряем самого себя,
Things sweet and bitter, magnificent and mean,	И горькое, и сладостное, изумительное и обычное,
Things terrible and beautiful and divine.	И то, что ужасает, и что видится прекрасным, и — божественное.
Her empire in the cosmos she has built,	Она воздвигла в космосе свою империю,
He is governed by her subtle and mighty laws.	Он подчиняется её могучим и утонченным законам.
His consciousness is a babe upon her knees,	Его сознание — ребёнок на её коленях,
His being a field of her vast experiment,	Его существованье — поле для её обширного эксперимента,
Her endless space is the playground of his thoughts;	Её пространство без конца и края — площадка для игры его идей;
She binds to knowledge of the shapes of Time	Она привязывает к знанию обличий Времени,
And the creative error of limiting mind	И к творческой ошибке ограниченных умов,
And chance that wears the rigid face of fate	И к случаю, что носит непреклонный лик судьбы,
And her sport of death and pain and Nescience,	К своей игре Незнания, страдания и смерти,
His changed and struggling immortality.	Его преображённое, сражающееся бессмертие.
His soul is a subtle atom in a mass,	Его душа — неуловимый атом в массе,
His substance a material for her works.	Его субстанция — материал её работ.
His spirit survives amid the death of things,	Его дух продолжает жить среди всеобщей смерти,
He climbs to eternity through being's gaps,	Он поднимается до вечности через провалы бытия,
He is carried by her from Night to deathless Light.	Она несёт его из Ночи до не знающего смерти Света.
This grand surrender is his free‑will's gift,	Та грандиозность сдачи — дар его свободной воли,
His pure transcendent force submits to hers.	В нём сила, чистая и трансцендентная, всецело подчинилась силе у неё.
In the mystery of her cosmic ignorance,	В мистерии её вселенского невежества,
In the insoluble riddle of her play,	В её игре из нерешаемых загадок,
A creature made of perishable stuff,	Как существо, что сотворили из непрочной ткани,
In the pattern she has set for him he moves,	Он движется по тем шаблонам, что она установила для него,
He thinks with her thoughts, with her trouble his bosom heaves;	Он мыслит мыслями её, её волнение вздымается в его груди;
He seems the thing that she would have him seem,	Он представляется ей тем, чем бы она его хотела видеть,
He is whatever her artist will can make.	Он — всё, что может сотворить её художественный вкус.
Although she drives him on her fancy's roads,	Хотя она ведёт его дорогами своих фантазий,
At play with him as with her child or slave,	Играя с ним, как со своим дитём или рабом,
To freedom and the Eternal's mastery	К свободе, к совершенному владенью Вечным,
And immortality's stand above the world,	К установлению бессмертия над миром
She moves her seeming puppet of an hour.	Она его толкает как марионетку времени.
Even in his mortal session in body's house,	И даже в смертном пребывании в телесном доме,
An aimless traveller between birth and death,	Его, не знающего цели путника, бредущего между рождением и смертью,
Ephemeral dreaming of immortality,	И эфемерно грезящего о бессмертии,
To reign she spurs him. He takes up her powers;	Она пришпоривает царствовать. Он взял её могущества;
He has harnessed her to the yoke of her own law.	Он впряг её в ярмо её же собственных законов.
His face of human thought puts on a crown.	Его обличье мысли человека одевает на себя корону.
Held in her leash, bound to her veiled caprice,	Удержанный в её узде, привязанный к её сокрытому капризу,
He studies her ways if so he may prevail	Он изучает все её пути, как если бы он мог её когда-то победить
Even for an hour and she work out his will;	Хотя б на час, а та бы исполняла его волю;
He makes of her his moment passion's serf:	Он делает её рабыней собственной минутной страсти:
To obey she feigns, she follows her creature's lead:	Стараясь показать, что подчиняется, она идёт за собственным творением:
For him she was made, lives only for his use.	Её создали для него, она живёт лишь чтоб он пользовался ею.
But conquering her, then is he most her slave;	Однако покорив её, он превращается вдруг в главного её раба;
He is her dependent, all his means are hers;	Он тот, кто от неё зависит, все средства у него — её;
Nothing without her he can, she rules him still.	Он без неё ничто не может, она, как прежде, правит им.
At last he wakes to a memory of Self:	Но вот он просыпается к воспоминаниям о Высшем “Я”:
He sees within the face of deity,	Он смотрит внутрь и видит облик божества,
The Godhead breaks out through the human mould:	И Бог внезапно прорывается сквозь человеческую форму:
Her highest heights she unmasks and is his mate.	Она же раскрывает самые высокие свои вершины и теперь — его супруга.
Till then he is a plaything in her game;	Но до тех пор — он вещь в её игре;
Her seeming regent, yet her fancy's toy,	Он кажется её придворным регентом, и в то же время, он — игрушка для её причуд,
A living robot moved by her energy's springs,	Одушевлённый робот, он питается её источником энергии,
He acts as in the movements of a dream,	Его дела похожи, на движения во сне,
An automaton stepping in the grooves of Fate,	Он, словно автомат, шагает в колее Судьбы,
He stumbles on driven by her whip of Force:	Он спотыкается, ведомый с помощью нагайки Силы:
His thought labours, a bullock in Time's fields;	Его мысль трудится как вол на пашнях Времени;
His will he thinks his own, is shaped in her forge.	Так воля, что считает он своей, куётся в кузнице её.
Obedient to World-Nature's dumb control,	Он подчиняется немому управлению Природы-Мира,
Driven by his own formidable Power,	И направляемый своею собственной огромной Мощью,
His chosen partner in a titan game,	Им выбранной партнершей в титанической игре,
Her will he has made the master of his fate,	Он превратил её желание в хозяина своей судьбы,
Her whim the dispenser of his pleasure and pain;	А прихоти её — в распределителя страдания и наслаждения;
He has sold himself into her regal power	Он продал самого себя её могуществу царицы
For any blow or boon that she may choose:	Для всех ударов или благ, что выберет она:
Even in what is suffering to our sense,	И даже в том, что видится мучением для наших чувств,
He feels the sweetness of her mastering touch,	Он ощущает сладость от её руководящего касания,
In all experience meets her blissful hands;	И в каждом опыте встречается c её ладонями блаженства;
On his heart he bears the happiness of her tread	Он носит рядом с сердцем счастье от её шагов
And the surprise of her arrival's joy	И удивление от радости, когда она приходит
In each event and every moment's chance.	В любом событии, в любой возможности несущихся мгновений.
All she can do is marvellous in his sight:	Всё, что она способна делать — чудеса в его глазах:
He revels in her, a swimmer in her sea,	Он утопает в ней, пловец в её огромном море,
A tireless amateur of her world‑delight,	Неутомимый дилетант её восторга мира,
He rejoices in her every thought and act	Он радуется в каждой ей принадлежащей мысли, в каждом действии,
And gives consent to all that she can wish;	Даёт согласие на всё, что та способна захотеть;
Whatever she desires he wills to be:	И что бы та ни пожелала, он стремится этим быть:
The Spirit, the innumerable One,	Он, этот Дух, бесчисленный Единый,
He has left behind his lone eternity,	Оставил позади свою уединённость вечности,
He is an endless birth in endless Time,	Он — бесконечное рожденье в бесконечном Времени,
Her finite's multitude in an infinite Space.	Её многообразие конечного средь бесконечного Пространства.

The master of existence lurks in us	Хозяин бытия скрывается у нас внутри,
And plays at hide-and-seek with his own Force;	Играя в прятки с собственною Силой;
In Nature's instrument loiters secret God.	В орудии Природы медлит тайный Бог.
The Immanent lives in man as in his house;	Он, постоянно внутренне присущий человеку, Живёт в нём как в своём жилище;
He has made the universe his pastime's field,	Он из вселенной сделал место развлечений,
A vast gymnasium of his works of might.	Большой спортивный зал для акций своего могущества.
All-knowing he accepts our darkened state,	Всезнающий, он принимает наше состоянье темноты,
Divine, wears shapes of animal or man;	Божественный, он принимает образы животного и человека;
Eternal, he assents to Fate and Time,	Извечный, соглашается на Время и Судьбу,
Immortal, dallies with mortality.	Бессмертный, забавляется со смертным.
The All-Conscious ventured into Ignorance,	Все-Сознающий, отправляется за приключением в Невежество,
The All-Blissful bore to be insensible.	И Все-Блаженный — терпит быть бесчувственным.
Incarnate in a world of strife and pain,	Так воплотившись в мире боли и борьбы,
He puts on joy and sorrow like a robe	Он одевает радости и горе словно платье
And drinks experience like a strengthening wine.	И опыт пьёт, как пьют бодрящее вино.
He whose transcendence rules the pregnant Vasts,	И он, чья трансцендентность правит Широтой, несущей новое рождение,
Prescient now dwells in our subliminal depths,	Сейчас живёт провидцем в наших подсознательных глубинах,
A luminous individual Power, alone.	Как индивидуальная и озарённая Энергия, стоящая поодаль.
The Absolute, the Perfect, the Alone	Он, Абсолютный, Совершенный, Отделённый,
Has called out of the Silence his mute Force	Когда-то вызвал из Безмолвия свою немую Силу,
Where she lay in the featureless and formless hush	Лежавшую в невыразительной бесформенной тиши,
Guarding from Time by her immobile sleep	Храня от Времени своим недвижным сном
The ineffable puissance of his solitude.	Невыразимое могущество его уединения.
The Absolute, the Perfect, the Alone	Он, Абсолютный, Совершенный, Отделённый,
Has entered with his silence into space:	Вошёл своим безмолвием в пространство:
He has fashioned these countless persons of one self;	Он породил бесчисленные личности единственного “я”;
He has built a million figures of his power;	Он создал миллионы обликов своей энергии;
He lives in all, who lived in his Vast alone;	И он живёт во всех, живущих отделёнными в его Просторе;
Space is himself and Time is only he.	Пространство — это он, и Время — только он.
The Absolute, the Perfect, the Immune,	Он, Абсолютный, Совершенный, Незатронутый,
One who is in us as our secret self,	Кто пребывает в нас, как наше тайное и внутреннее “я”,
Our mask of imperfection has assumed,	Укрыл себя за нашей маскою несовершенства,
He has made this tenement of flesh his own,	Он сделал этот временный дом плоти собственным жилищем,
His image in the human measure cast	Свой образ бросил в человеческий масштаб,
That to his divine measure we might rise;	Чтоб мы могли подняться до его небесного масштаба;
Then in a figure of divinity	Тогда, в обличии божественной природы
The Maker shall recast us and impose	Создатель перестроит нас,
A plan of godhead on the mortal's mould	И нашей смертной форме навяжет образ действий божества,
Lifting our finite minds to his infinite,	Подняв конечные умы к его высокой бесконечности,
Touching the moment with eternity.	Касаясь нашего мгновенья вечностью.
This transfiguration is earth's due to heaven:	Такое превращение — земная плата небесам:
A mutual debt binds man to the Supreme:	Взаимный долг связал и человека, и Всевышнего:
His nature we must put on as he put ours;	Его природу мы должны одеть, как он одел природу нашу;
We are sons of God and must be even as he:	Мы — Бога сыновья, и мы должны стать в точности, как он:
His human portion, we must grow divine.	Мы человеческая часть его, и мы должны расти в божественное.
Our life is a paradox with God for key.	Жизнь наша — парадокс, а Бог — к ней ключ.

But meanwhile all is a shadow cast by a dream	Но до тех пор, всё — тень, отброшенная грёзой,
And to the musing and immobile spirit	Для неподвижного и размышляющего духа
Life and himself don the aspect of a myth,	И жизнь, и сам он принимают облик мифа,
The burden of a long unmeaning tale.	Подобны ноше долгой и бессмысленной истории.
For the key is hid and by the Inconscient kept;	Причина в том, что ключ сокрыт и Несознанием хранится,
The secret God beneath the threshold dwells.	И тайный Бог живёт до нашего порога восприятия.
In a body obscuring the immortal Spirit	Там, в теле, затемняющем бессмертный Дух,
A nameless Resident vesting unseen powers	Неведомый Жилец, питающий незримыми энергиями
With Matter's shapes and motives beyond thought	И облики Материи, и побужденья, за пределом мысли,
And the hazard of an unguessed consequence,	Опасности и риск от неожиданных последствий,
An omnipotent indiscernible Influence,	И всемогущее неразличимое Влияние,
He sits, unfelt by the form in which he lives	Сидит, неощутимый для той формы, где живёт,
And veils his knowledge by the groping mind.	И маскирует знание своё бредущим наугад умом.
A wanderer in a world his thoughts have made,	Как странник в мире, созданном своими мыслями,
He turns in a chiaroscuro of error and truth	Он кружится в игре теней и света, истин и ошибок,
To find a wisdom that on high is his.	Чтоб обнаружить мудрость, ждущую его на высшей точке.
As one forgetting he searches for himself;	Как что-то позабывший, он разыскивает самого себя,
As if he had lost an inner light he seeks:	Высматривает свет внутри, как если б он его терял:
As a sojourner lingering amid alien scenes	И словно временно живущий здесь, блуждая среди чуждых сцен,
He journeys to a home he knows no more.	Идёт он к дому своему, которого теперь не знает.
His own self's truth he seeks who is the Truth;	Он ищет правду внутреннего “я”, хотя он сам есть Истина;
He is the Player who became the play,	Он — тот Игрок, который стал игрой,
He is the Thinker who became the thought;	Он — тот Мыслитель, что стал мыслью;
He is the many who was the silent One.	Он — множество всего, что было полным тишины Единым.
In the symbol figures of the cosmic Force	И в символичных образах вселенской Силы,
And in her living and inanimate signs	В её живых и неодушевлённых знаках,
And in her complex tracery of events	В её запутанном узоре из событий
He explores the ceaseless miracle of himself,	Он изучает непрестанное и удивляющее чудо самого себя,
Till the thousandfold enigma has been solved	Пока не сможет разрешить тысячекратную загадку
In the single light of an all‑witnessing Soul.	В едином свете наблюдающей за всем Души.

This was his compact with his mighty mate,	Таким был договор с его могучей половиной,
For love of her and joined to her for ever	Из-за её любви, и слившись с нею навсегда
To follow the course of Time's eternity,	Идти за ней по курсу вечности во Времени
Amid magic dramas of her sudden moods	Среди магических сюжетов-драм её внезапных настроений,
And the surprises of her masked Idea	Среди сюрпризов от её замаскированной Идеи,
And the vicissitudes of her vast caprice.	Среди превратностей её обширного каприза.
Two seem his goals, yet ever are they one	И кажется, что у него две цели, но они всегда — одно
And gaze at each other over bourneless Time;	И смотрят друг на друга над беспредельным Временем;
Spirit and Matter are their end and source.	Материя и Дух для них источник и вершина.
A seeker of hidden meanings in life's forms,	Искатель скрытых смыслов в формах жизни,
Of the great Mother's wide uncharted will	Широких и не обозначенных на картах намерений великой Матери,
And the rude enigma of her terrestrial ways	И жёстких тайн её земных путей,
He is the explorer and the mariner	Он путешественник и мореплаватель
On a secret inner ocean without bourne:	По тайным водам внутреннего океана без границ:
He is the adventurer and cosmologist	Он первооткрыватель и космолог
Of a magic earth's obscure geography.	Неясной географии магической земли.
In her material order's fixed design	В установившемся творении её материального порядка,
Where all seems sure and, even when changed, the same,	Где вещи кажутся надёжными, и даже изменяясь, остаются те же,
Even though the end is left for ever unknown	Хотя конец всё время неизвестен,
And ever unstable is life's shifting flow,	И вечно неустойчиво скользящее теченье жизни,
His paths are found for him by silent fate;	Безмолвная судьба находит для него пути;
As stations in the ages' weltering flood	Как остановки во вздымающемся паводке эпох,
Firm lands appear that tempt and stay awhile,	Там появляются устойчивые земли, искушая и задерживая ненадолго,
Then new horizons lure the mind's advance.	Затем другие горизонты манят ум идти вперёд.
There comes no close to the finite's boundlessness,	Там не подходишь к безграничности конечного,
There is no last certitude in which thought can pause	Там нет той окончательной определённости, где может приостановиться мысль,
And no terminus to the soul's experience.	И нет конечной остановки опыта души.
A limit, a farness never wholly reached,	Пределы, дали, что не достигались никогда,
An unattained perfection calls to him	Недосягаемое совершенство — шлют к нему призывы
From distant boundaries in the Unseen:	От самых дальних рубежей в Незримом:
A long beginning only has been made.	Всё то, что сделано — лишь долгое начало.

This is the sailor on the flow of Time,	Таков он — мореплаватель идущий по потоку Времени,
This is World-Matter's slow discoverer,	Таков — неторопливый открыватель Мира из Материи,
Who, launched into this small corporeal birth,	Который, помещённый в тесноту телесного рождения,
Has learned his craft in tiny bays of self,	Учился ремеслу в ничтожных бухтах собственного “я”,
But dares at last unplumbed infinitudes,	Однако, наконец, отважился на неизведанные бесконечности,
A voyager upon eternity's seas.	И странствует морями вечности.
In his world-adventure's crude initial start	В неопытном начале путешествия его по миру,
Behold him ignorant of his godhead's force,	Мы видим — он не ведает о силе собственного божества,
Timid initiate of its vast design.	Он только робкий посвящённый в необъятный замысел.
An expert captain of a fragile craft,	Искусный капитан на хрупком судне,
A trafficker in small impermanent wares,	Торговец мелкими непрочными товарами,
At first he hugs the shore and shuns the breadths,	Пока что он цепляется за берег, избегая широты,
Dares not to affront the far-off perilous main.	Не смея бросить вызов дальним и опасным океанам.
He in a petty coastal traffic plies,	Он лишь курсирует в прибрежных мелких перевозках,
His pay doled out from port to neighbour port,	И получает маленькую плату от порта к соседнему порту,
Content with his safe round's unchanging course,	Согласный с неизменным курсом своего надёжного маршрута,
He hazards not the new and the unseen.	Он не рискует повстречаться с новым и незримым.
But now he hears the sound of larger seas.	Но вот он слышит шум иных, больших морей.
A widening world calls him to distant scenes	Всё более широкий мир зовёт его к своим далёким сценам,
And journeyings in a larger vision's arc	И к путешествиям с другим размахом кругозора,
And peoples unknown and still unvisited shores.	К неведомым народам, и к нехоженым, пока что, берегам.
On a commissioned keel his merchant hull	Готовый к дальним плаваниям киль его торгового судёнышка
Serves the world's commerce in the riches of Time	Теперь на службе мировой коммерции дарами Времени,
Severing the foam of a great land‑locked sea	И рассекает пену по большому, окружённому землёю морю,
To reach unknown harbour lights in distant climes	Чтобы добраться до огней далёкой неизвестной гавани,
And open markets for life's opulent arts,	И развернуть там рынки многочисленных поделок жизни,
Rich bales, carved statuettes, hued canvases,	Тюков с богатствами, изящных статуэток, красочных полотен,
And jewelled toys brought for an infant's play	Игрушек в самоцветах, привезённых ради детских развлечений,
And perishable products of hard toil	Непрочных результатов тяжкого труда,
And transient splendours won and lost by the days.	И мимолётной роскоши, что можно выиграть и потерять за дни.
Or passing through a gate of pillar-rocks,	А может, проходя сквозь скальные ворота,
Venturing not yet to cross oceans unnamed	И не рискуя до поры пересекать неведомые океаны
And journey into a dream of distances	И отправляться в путешествие по грёзам далей,
He travels close to unfamiliar coasts	Он плавает вблизи от незнакомых побережий,
And finds new haven in storm‑troubled isles,	Находит новые безветренные гавани в штормам открытых островах,
Or, guided by a sure compass in his thought,	А может, направляемый надёжным компасом — своею мыслью,
He plunges through a bright haze that hides the stars,	Ныряет он в светящийся туман, что закрывает звёзды,
Steering on the trade-routes of Ignorance.	И правит по торговому пути Невежества.
His prow pushes towards undiscovered shores,	Нос корабля его повернут к неоткрытым берегам,
He chances on unimagined continents:	И он рискует плыть к невообразимым континентам:
A seeker of the islands of the Blest,	Искатель островов Блаженства,
He leaves the last lands, crosses the ultimate seas,	Он оставляет самые последние края, пересекает самые далёкие моря,
He turns to eternal things his symbol quest;	Он поворачивает к вечному курс символического поиска;
Life changes for him its time‑constructed scenes,	Жизнь для него меняет временем построенные сцены,
Its images veiling infinity.	И образы свои, скрывающие бесконечное.
Earth's borders recede and the terrestrial air	Земные тесные границы отступают и земная атмосфера
Hangs round him no longer its translucent veil.	Уже не вешает вокруг него прозрачную вуаль.
He has crossed the limit of mortal thought and hope,	Он пересёк пределы смертной мысли и надежды,
He has reached the world's end and stares beyond;	Достиг конечной точки мира, смотрит в запредельное;
The eyes of mortal body plunge their gaze	И смертные глаза свой погружают взгляд
Into Eyes that look upon eternity.	В Глаза, что наблюдают вечность.
A greater world Time's traveller must explore.	Наш путешественник по Времени готов исследовать другой, великий мир.
At last he hears a chanting on the heights	И, наконец, он слышит песнопенье на высотах,
And the far speaks and the unknown grows near:	И дали разговаривают с ним, и неизвестное подходит ближе:
He crosses the boundaries of the unseen	Он пересёк границы видимых вещей
And passes over the edge of mortal sight	И переносится за грань земного зрения
To a new vision of himself and things.	К иному взгляду на себя, на всё вокруг.
He is a spirit in an unfinished world	Теперь он — дух в незавершённом мире,
That knows him not and cannot know itself:	В том мире, что не ведает о нём и не способен знать себя:
The surface symbol of his goalless quest	Игравший прежде роль поверхностного символа его бесцельных поисков,
Takes deeper meanings to his inner view;	Мир проявляет более глубокий смысл для внутреннего взгляда;
His is a search of darkness for the light,	Всё путешествие его есть поиск света тьмой
Of mortal life for immortality.	И поиски бессмертья смертной жизнью.
In the vessel of an earthly embodiment	В сосуде бренного земного воплощения
Over the narrow rails of limiting sense	Перелетая узкую ограду ограниченного чувства,
He looks out on the magic waves of Time	Он смотрит в глубину магических волн Времени,
Where mind like a moon illumines the world's dark.	Где ум, как месяц, освещает темноту земного мира.
There is limned ever retreating from the eyes,	Там еле обрисованы, всё время ускользая от очей,
As if in a tenuous misty dream‑light drawn,	Как в редкой дымке, обозначенной лучом мечты,
The outline of a dim mysterious shore.	Неясные, в тумане, контуры таинственного берега.
A sailor on the Inconscient's fathomless sea,	Он, мореплаватель бездонными морями Несознания,
He voyages through a starry world of thought	Плывёт сквозь звёздный мир идей и мысли,
On Matter's deck to a spiritual sun.	На палубе Материи, к духовному светилу.
Across the noise and multitudinous cry,	Пересекая шум, многоголосый крик,
Across the rapt unknowable silences,	Пересекая погружённые в восторг, непостижимые безмолвия,
Through a strange mid-world under supernal skies,	Сквозь странный средний мир под небесами бога,
Beyond earth's longitudes and latitudes,	Что за пределами земных долгот, широт,
His goal is fixed outside all present maps.	Его цель — вне всех существующих сегодня карт.
But none learns whither through the unknown he sails	Никто не знает, ни куда плывёт он сквозь неведомое,
Or what secret mission the great Mother gave.	Ни что за тайное задание дала ему великая божественная Мать.
In the hidden strength of her omnipotent Will,	В её сокрытой силе всемогущей Воли,
Driven by her breath across life's tossing deep,	Идущий за её дыханьем через колыханья жизненных глубин,
Through the thunder's roar and through the windless hush,	Сквозь грохотанье грома и безветренную тишину,
Through fog and mist where nothing more is seen,	Сквозь мглу с туманом, где не видно больше ничего,
He carries her sealed orders in his breast.	Он на своей груди несёт её закрытые печатями распоряжения.
Late will he know, opening the mystic script,	И только позже он поймёт, открыв мистический свиток,
Whether to a blank port in the Unseen	К пустому ли порту в Незримом подойдёт он, или же
He goes or, armed with her fiat, to discover	Вооружившийся её указом, направляется открыть
A new mind and body in the city of God	Другие ум и тело в городе-столице Бога
And enshrine the Immortal in his glory's house	И пронести Бессмертное в его жилище славы
And make the finite one with Infinity.	И сделать всё конечное единым с Бесконечным.
Across the salt waste of the endless years	Сквозь горькие потери бесконечных лет
Her ocean winds impel his errant boat,	Её морские ветры носят лодочку скитальца,
The cosmic waters plashing as he goes,	Космические волны плещутся по курсу,
A rumour around him and danger and a call.	Молва вокруг него, опасность и призыв.
Always he follows in her force's wake.	Он следует всегда в кильватере её могущества.
He sails through life and death and other life,	Он правит через жизнь, и через смерть, и снова через жизнь,
He travels on through waking and through sleep.	Он путешествует сквозь пробужденье и сквозь сон.
A power is on him from her occult force	В нём сила — от её оккультной силы,
That ties him to his own creation's fate,	Которая его связала с судьбою своего творения,
And never can the mighty Traveller rest	И никогда не может тот могучий Путник отдохнуть,
And never can the mystic voyage cease	И никогда не может тот мистический вояж остановиться,
Till the nescient dusk is lifted from man's soul	Пока все сумерки незнания не будут сняты с человеческой души,
And the morns of God have overtaken his night.	И утро Бога не застигнет ночь его врасплох.
As long as Nature lasts, he too is there,	И столько, сколько остаётся здесь Природа, он тоже будет здесь,
For this is sure that he and she are one;	И несомненно, что она и он — одно;
Even when he sleeps, he keeps her on his breast:	Он даже если спит, хранит её в своей груди:
Whoever leaves her, he will not depart	И кто бы ни решил её покинуть, он же — не уйдёт,
To repose without her in the Unknowable.	Чтобы без неё покоиться в Непознаваемом.
There is a truth to know, a work to do;	Есть истина, которая должна быть познана, и труд, который нужно сделать;
Her play is real; a Mystery he fulfils:	Её игра — реальна; он наполняет ту игру Мистерией:
There is a plan in the Mother's deep world-whim,	Есть план в глубоком мире-прихоти небесной Матери,
A purpose in her vast and random game.	Есть цель в её широкой и подверженной случайностям игре.
This ever she meant since the first dawn of life,	Она всегда об этом помнит, с первого рассвета жизни,
This constant will she covered with her sport,	И эту неслабеющую волю она скрывает за своими развлеченьями —
To evoke a Person in the impersonal Void,	Как вызвать Личность посреди безличной Пустоты,
With the Truth-Light strike earth's massive roots of trance,	Как Светом-Истиной ударить по массивным основаниям земного транса,
Wake a dumb self in the inconscient depths	Как пробудить немое внутреннее “я” в глубинах несознания,
And raise a lost Power from its python sleep	И как поднять затерянную Силу из её питоньей дремоты,
That the eyes of the Timeless might look out from Time	Чтобы глаза Вневременья могли смотреть из Времени,
And the world manifest the unveiled Divine.	А мир — явил бы неприкрытую Божественность.
For this he left his white infinity	Для этого оставил он план чистой бесконечности
And laid on the spirit the burden of the flesh,	И возложил на дух нелёгкий груз из плоти —
That Godhead's seed might flower in mindless Space.	Чтоб семя Божества могло цвести среди бездумного Пространства.

End of Canto Four	Конец четвертой песни




Book One THE BOOK OF BEGINNINGS	Книга Первая КНИГА НАЧАЛ


Canto V THE YOGA OF THE KING: THE YOGA OF THE SPIRIT'S FREEDOM AND GREATNESS	Песня V ЙОГА ЦАРЯ: ЙОГА СВОБОДЫ И ВЕЛИЧИЯ ДУХА


This knowledge first he had of time-born men.	Такое знание он[20] первым получил, среди людей, во времени рождённых.
Admitted through a curtain of bright mind	Пропущенный через завесу оживлённого ума,
That hangs between our thoughts and absolute sight,	Висящую меж человеческими мыслями и абсолютным виденьем,
He found the occult cave, the mystic door	Он обнаружил там оккультную пещеру и мистическую дверь,
Near to the well of vision in the soul,	Вблизи источника, дающего душе возможность видеть,
And entered where the Wings of Glory brood	И он вошёл туда, где Крылья Славы размышляют
In the silent space where all is for ever known.	В безмолвии пространства, где заранее известно всё.
Indifferent to doubt and to belief,	Незадеваемый ни верой, ни сомнением,
Avid of the naked real's single shock	Желая лишь удара неприкрашенной реальности,
He shore the cord of mind that ties the earth-heart	Он разорвал струну ума, которой связано земное сердце
And cast away the yoke of Matter's law.	И сбросил прочь с себя закон Материи, как надоевшее ярмо.
The body's rules bound not the spirit's powers:	Ограниченья тела более не связывали силы духа:
When life had stopped its beats, death broke not in;	Когда жизнь прекратила биться, в тело не ворвалась смерть;
He dared to live when breath and thought were still.	И он посмел жить дальше, хоть дыхание и мысль затихли.
Thus could he step into that magic place	Так он сумел шагнуть в особое магическое место,
Which few can even glimpse with hurried glance	Которое немногие могут увидать спешащим взглядом,
Lifted for a moment from mind's laboured works	Подняв его на миг от трудных дел ума
And the poverty of Nature's earthly sight.	И бедности земных очей Природы.
All that the Gods have learned is there self-known.	В том царстве всё, что знают Боги, самоочевидно.
There in a hidden chamber closed and mute	Там, в тайной комнате, закрытой и безмолвной,
Are kept the record graphs of the cosmic scribe,	Хранятся записи и графики космического летописца,
And there the tables of the sacred Law,	Лежит скрижаль священного Закона
There is the Book of Being's index page;	Страница-указатель к Книге Бытия;
The text and glossary of the Vedic truth	Текст и глоссарий истин Вед хранятся там;
Are there; the rhythms and metres of the stars	И описание периодов и ритмов звёзд,
Significant of the movements of our fate:	Которые влияют на движенья наших судеб:
The symbol powers of number and of form,	И символические силы форм и чисел,
And the secret code of the history of the world	И тайный код истории вселенной,
And Nature's correspondence with the soul	Соотношение между Природой и душой,
Are written in the mystic heart of Life.	Записаны в мистической глубокой сердцевине Жизни.
In the glow of the spirit's room of memories	Там, в свете комнаты воспоминаний духа
He could recover the luminous marginal notes	Он смог восстановить светящиеся сноски на полях,
Dotting with light the crabbed ambiguous scroll,	Усеявшие огоньками неразборчивый двусмысленный свиток,
Rescue the preamble and the saving clause	Найти и выделить преамбулу и пункт контракта с оговоркой
Of the dark Agreement by which all is ruled	В том тёмном Соглашении, что управляет всем
That rises from material Nature's sleep	Встающем ото сна физической Природы
To clothe the Everlasting in new shapes.	Дать новые одежды Вечно Существующему.
He could re-read now and interpret new	Он смог сейчас перечитать и заново перевести
Its strange symbol letters, scattered abstruse signs,	Все странные его[21] обозначения, неясные разбросанные знаки,
Resolve its oracle and its paradox,	И разобрать его пророчество и парадокс,
Its riddling phrases and its blindfold terms,	Его загадочные фразы, неизвестные понятия,
The deep oxymoron of its truth's repliques,	Его глубокие оксюмороны реплик истин,
And recognise as a just necessity	Потом принять как обоснованную неизбежность
Its hard conditions for the mighty work,-	Его тяжёлые условия могучих дел —
Nature's impossible Herculean toil	Тот невозможный геркулесов труд Природы,
Only her warlock-wisecraft could enforce,	Что лишь её высокое волшебное искусство может одолеть,
Its law of the opposition of the gods,	Его законы противостояния богов,
Its list of inseparable contraries.	Его неразделимые противоречия.
The dumb great Mother in her cosmic trance	Великая немая Мать, из состояния своего космического транса,
Exploiting for creation's joy and pain	Используя для радости и мук творения
Infinity's sanction to the birth of form,	Согласье на рожденье форм, дарованное Бесконечностью,
Accepts indomitably to execute	Упрямо принимается исполнить
The will to know in an inconscient world,	И волю знать в несознающем мире,
The will to live under a reign of death,	И волю жить под властью смерти,
The thirst for rapture in a heart of flesh,	И жажду наслажденья и восторга в сердце плоти,
And works out through the appearance of a soul	С трудом осуществляя через проявление души
By a miraculous birth in plasm and gas	При помощи чудесного рожденья в плазме, в газе
The mystery of God's covenant with the Night.	Мистерию условий договора Бога с Ночью.
Once more was heard in the still cosmic Mind	Ещё раз прозвучало посреди безмолвия вселенского Ума
The Eternal's promise to his labouring Force	То обещанье Вечного своей работающей Силе,
Inducing the world-passion to begin,	Что породило зов родиться в смертном теле,
The cry of birth into mortality	Дало начало миру-страсти
And the opening verse of the tragedy of Time.	И открывающим стихам трагической поэмы Времени.
Out of the depths the world's buried secret rose;	Из глубины поднялась похороненная тайна мира;
He read the original ukase kept back	Он[22] прочитал первоначальный акт, который сохранялся
In the locked archives of the spirit's crypt,	В закрытых на замок архивах тайной ниши духа,
And saw the signature and fiery seal	Увидел подпись Мудрости, её горящую печать
Of Wisdom on the dim Power's hooded work	На действиях неясного Могущества, укрытого под капюшоном,
Who builds in Ignorance the steps of Light.	Которое возводит посреди Невежества ступени Света.
A sleeping deity opened deathless eyes:	И спящий бог открыл бессмертные глаза:
He saw the unshaped thought in soulless forms,	Он наблюдал бесформенные мысли в неодушевлённых формах,
Knew Matter pregnant with spiritual sense,	И понимал Материю, в которой зарождается божественное чувство,
Mind dare the study of the Unknowable,	И Ум, осмелившийся изучать Непознаваемое,
Life its gestation of the Golden Child.	И Жизнь, беременную Золотым Дитя.
In the light flooding thought's blank vacancy,	Под светом, заливавшем чистое пустое поле мысли,
Interpreting the universe by soul signs	Он пользовался знаками души, чтоб понимать вселенную,
He read from within the text of the without:	И изнутри читал текст внешней жизни:
The riddle grew plain and lost its catch obscure.	Загадка прояснялась и теряла притягательный туман.
A larger lustre lit the mighty page.	И более широкий свет стал освещать ту грандиозную страницу.
A purpose mingled with the whims of Time,	Какое-то намеренье, смешавшееся с прихотями Времени,
A meaning met the stumbling pace of Chance	Какой-то смысл, встречали спотыкающийся шаг Случайности,
And Fate revealed a chain of seeing Will;	И ход Судьбы, приоткрывая звенья видящей всё Воли;
A conscious wideness filled the old dumb Space.	Сознательный простор заполнил прежнее безмолвное Пространство.
In the Void he saw throned the Omniscience supreme.	И он увидел в Пустоте сидящее на троне высочайшее Всеведенье.

A Will, a hope immense now seized his heart,	Безмерная надежда, Воля захватили сердце Ашвапати,
And to discern the superhuman's form	И чтоб увидеть очертания сверхчеловека,
He raised his eyes to unseen spiritual heights,	Он поднял взгляд в незримые духовные высоты,
Aspiring to bring down a greater world.	Стремясь спустить сюда другой, великий мир.
The glory he had glimpsed must be his home.	И то великолепие, что раньше только мельком видел он, Теперь должно стать для него родимым домом.
A brighter heavenlier sun must soon illume	Божественное солнце ярче прежнего, должно было вот-вот залить лучами
This dusk room with its dark internal stair,	И эту сумрачную комнату с неосвещённой лестницей внутри,
The infant soul in its small nursery school	И ту младенческую душу в маленькой начальной школе
Mid objects meant for a lesson hardly learned	Среди предметов, нужных для с трудом дающихся уроков,
Outgrow its early grammar of intellect	Когда она[23] перерастает начальную свою грамматику земного интеллекта,
And its imitation of Earth-Nature's art,	И подражание умению Земли-Природы,
Its earthly dialect to God-language change,	Когда она свой приземлённый диалект меняет на язык Всевышнего,
In living symbols study Reality	В одушевлённых символах исследует Реальность,
And learn the logic of the Infinite.	И познаёт логические схемы Бесконечного.
The Ideal must be Nature's common truth,	И Идеальное должно стать общепринятою истиной Природы,
The body illumined with the indwelling God,	Всё тело — озариться обитающим в нём Богом,
The heart and mind feel one with all that is,	А ум и сердце — ощутить единство со всем, что есть на свете,
A conscious soul live in a conscious world.	Осознающая душа — жить в сознающем мире.
As through a mist a sovereign peak is seen,	Как сквозь туман виднеется высокий горный пик,
The greatness of the eternal Spirit appeared,	Так стало проявляться величье вечно существующего Духа,
Exiled in a fragmented universe	Что сослан в нашу фрагментарную вселенную,
Amid half-semblances of diviner things.	В незавершённые подобия божественных вещей.
These now could serve no more his regal turn;	Но и они отныне не могли помочь в его величественном повороте;
The Immortal's pride refused the doom to live	Достоинство Бессмертного отвергло участь жить
A miser of the scanty bargain made	Подобно скряге, заключившим мизерную сделку
Between our littleness and bounded hopes	Меж нашей малостью и узостью надежд
And the compassionate Infinitudes.	И сострадающими Бесконечностями.
His height repelled the lowness of earth's state:	Его высокий уровень отверг приниженность земного состояния:
A wideness discontented with its frame	Ширь, недовольная своими ограниченными рамками,
Resiled from poor assent to Nature's terms,	Шатнулась прочь от жалкого согласья на условия Природы,
The harsh contract spurned and the diminished lease.	С презрением отвергла жёсткие контракты и униженность арендой.
Only beginnings are accomplished here;	Лишь некие начала воплотились здесь;
Our base's Matter seems alone complete,	Лишь наше основание, Материя, здесь выглядит законченной,
An absolute machine without a soul.	Похожая на абсолютную машину без души.
Or all seems a misfit of half ideas,	Порой всё кажется нам плохо сшитым платьем половинчатых идей,
Or we saddle with the vice of earthly form	Порой мы нагружаем недостатками земных привычных форм
A hurried imperfect glimpse of heavenly things,	Несовершенный, торопливый проблеск из божественного мира,
Guesses and travesties of celestial types.	Догадки, подражания небесным образцам.
Here chaos sorts itself into a world,	Здесь хаос упорядочивает сам себя в какой-то мир,
A brief formation drifting in the void:	Недолгую формацию, которую уносит в никуда:
Apings of knowledge, unfinished arcs of power,	В нём подражанье знанию, и незаконченные линии могущества,
Flamings of beauty into earthly shapes,	И вспышки красоты в земных обличиях,
Love's broken reflexes of unity	Расколотые отблески утраченного единения Любви
Swim, fragment-mirrorings of a floating sun.	Плывут, как отражения-частички изменчивого солнца.
A packed assemblage of crude tentative lives	Здесь плотные скопления незрелых пробных жизней
Are pieced into a tessellated whole.	Соединяются в одно мозаичное целое.
There is no perfect answer to our hopes;	Здесь не бывает настоящего ответа человеческим надеждам;
There are blind voiceless doors that have no key;	Здесь лишь безмолвные глухие двери без ключа;
Thought climbs in vain and brings a borrowed light,	Напрасно мысль восходит, принося заимствованный свет,
Cheated by counterfeits sold to us in life's mart,	Обманутые ложными подделками, что продают на рынке жизни,
Our hearts clutch at a forfeited heavenly bliss.	Сердца у нас хватаются за отнятое некогда небесное блаженство.
There is provender for the mind's satiety,	Мы здесь находим корм насытить ум,
There are thrills of the flesh, but not the soul's desire.	И есть волненье плоти, только нет желания души.
Here even the highest rapture Time can give	Здесь даже высочайший из восторгов, что даёт нам Время —
Is a mimicry of ungrasped beatitudes,	Лишь имитация для недостигнутых блаженств,
A mutilated statue of ecstasy,	Лишь покалеченное изваяние экстаза,
A wounded happiness that cannot live,	Израненное счастье, что не может жить,
A brief felicity of mind or sense	Недолго длящаяся радость чувства и ума,
Thrown by the World-Power to her body-slave,	Бросаемая Силой Мира телу, своему слуге,
Or a simulacrum of enforced delight	Или навязанное извне некое подобие восторга
In the seraglios of Ignorance.	Что обитает в женских комнатах гарема для Невежества.
For all we have acquired soon loses worth,	Здесь всё, что мы накапливаем, быстро и легко теряет смысл,
An old disvalued credit in Time's bank,	Как старый, обесцененный кредит из банка Времени,
Imperfection's cheque drawn on the Inconscient.	Как чек несовершенства, выданный Незнанию.
An inconsequence dogs every effort made,	Противоречия преследуют любое совершённое усилие,
And chaos waits on every cosmos formed:	И хаос ждёт любой творимый космос:
In each success a seed of failure lurks.	В любом успехе прячется зерно последующей неудачи.
He saw the doubtfulness of all things here,	Он[24] видел и сомнительность всего, что существует здесь,
The incertitude of man's proud confident thought,	И неуверенность самонадеянной и гордой мысли человека,
The transience of the achievements of his force.	И мимолётность достижений сил его.
A thinking being in an unthinking world,	Он[25] — мыслящее существо в бездумном мире,
An island in the sea of the Unknown,	Он — остров в море Неизвестного,
He is a smallness trying to be great,	Он — это малость, что стремится стать великой,
An animal with some instincts of a god,	Животное с какими-то основами инстинкта бога,
His life a story too common to be told,	И жизнь его — история, что чересчур обычна для рассказа,
His deeds a number summing up to nought,	Его дела — количество, что в сумме сводится к нулю,
His consciousness a torch lit to be quenched,	Его сознанье — факел, некогда зажжённый, чтобы быть потушенным,
His hope a star above a cradle and grave.	Его надежда — светлая звезда над колыбелью или над могилой.
And yet a greater destiny may be his,	И всё же — более великая судьба возможна у него,
For the eternal Spirit is his truth.	Ведь вечный Дух — его же собственная истина.
He can re-create himself and all around	Он может переделать и себя, и всё вокруг,
And fashion new the world in which he lives:	И заново сформировать тот мир, в котором он живёт:
He, ignorant, is the Knower beyond Time,	Хотя он и в невежестве, он — Познающий за пределом Времени,
He is the Self above Nature, above Fate.	Он — Внутреннее "Я", он выше, чем Природа, выше, чем Судьба.

His soul retired from all that he had done.	Его[26] душа на время отдалилась от всего, что сделал он.
Hushed was the futile din of human toil,	Умолк ненужный грохот тяжкого труда людей,
Forsaken wheeled the circle of the days;	Отброшен дней вертящийся круговорот;
In distance sank the crowded tramp of life.	Затих вдали стеснённый топот жизни.
The Silence was his sole companion left.	И лишь Безмолвие осталось, как единственный товарищ.
Impassive he lived immune from earthly hopes,	Бесстрастный, жил он, незатронутый надеждами земли,
A figure in the ineffable Witness' shrine	Фигура перед алтарём невыразимого Свидетеля,
Pacing the vast cathedral of his thoughts	Шагами мерявшая широту собора мыслей
Under its arches dim with infinity	Под арками неясных сводов, уходящих в бесконечность
And heavenward brooding of invisible wings.	И размышлением незримых крыльев, устремлённых в небеса.
A call was on him from intangible heights;	К нему шёл зов с недосягаемых высот;
Indifferent to the little outpost Mind,	Став безразличным к маленькому пограничному посту Ума,
He dwelt in the wideness of the Eternal's reign.	Он пребывал в просторе царства Вечного.
His being now exceeded thinkable Space,	Сейчас его существованье превзошло всё обозримое Пространство,
His boundless thought was neighbour to cosmic sight:	Его мысль без границ подобралась к космическому виденью:
A universal light was in his eyes,	Вселенский свет сиял в его глазах
A golden influx flowed through heart and brain;	И золотой поток тёк через мозг и сердце;
A Force came down into his mortal limbs,	Неведомая Сила опустилась вниз, наполнив тело смертного,
A current from eternal seas of Bliss;	Река из вечно существующих морей Блаженства;
He felt the invasion and the nameless joy.	Он ощущал её нашествие, неописуемую радость.
Aware of his occult omnipotent Source,	Осознавая сокровенный и всесильный свой Источник,
Allured by the omniscient Ecstasy,	Пленяемый всезнающим Экстазом,
A living centre of the Illimitable	Живой центр Беспредельности,
Widened to equate with the world's circumference,	Расширившийся чтобы уравняться со вселенской сферой,
He turned to his immense spiritual fate.	Он повернулся к собственной судьбе, духовной и безмерной.
Abandoned on a canvas of torn air,	Оставленная на холсте колеблющейся атмосферы,
A picture lost in far and fading streaks,	Картина затерялась в отдалённых, тающих чертах,
The earth-nature's summits sank below his feet:	Вершины гор земной природы оседали под его ногами:
He climbed to meet the infinite more above.	Он поднимался, чтобы повстречать очередную бесконечность свыше.
The Immobile's ocean-silence saw him pass,	Похожее на океан молчанье Неподвижного, смотрело на него, как он идёт,
An arrow leaping through eternity	Он был стрелой, внезапно пущенною из тугого лука Времени,
Suddenly shot from the tense bow of Time,	Что прыгнула и понеслась сквозь вечность,
A ray returning to its parent sun.	Как луч, что возвращается к родительскому солнцу.
Opponent of that glory of escape,	Противник этого триумфа избавления,
The black Inconscient swung its dragon tail	Всё в чёрном цвете, Несознание, вертя хвостом дракона,
Lashing a slumbrous Infinite by its force	Своими силами подхлёстывало дремлющую Бесконечность
Into the deep obscurities of form:	Идти в глубокую неясность форм:
Death lay beneath him like a gate of sleep.	Пред ним стелилась Смерть, вратами сна.
One-pointed to the immaculate Delight,	Нацеленный лишь на одно — на незапятнанный Восторг,
Questing for God as for a splendid prey,	Отыскивая Бога, как роскошную добычу,
He mounted burning like a cone of fire.	Он поднимался вверх, пылая конусом огня.
To a few is given that godlike rare release.	Немногим дарят редкое, богоподобное освобождение.
One among many thousands never touched,	Один средь многих тысяч тех, которых это не касалось никогда,
Engrossed in the external world's design,	Средь поглощённых внешней стороной творенья мира,
Is chosen by a secret witness Eye	Бывает выбран тайным, наблюдающим всё Оком,
And driven by a pointing hand of Light	Ведётся направляющей рукою Света
Across his soul's unmapped immensitudes.	По не отмеченным на картах необъятностям своей души.
A pilgrim of the everlasting Truth,	Паломник вечно продолжающейся Истины,
Our measures cannot hold his measureless mind;	Все наши мерки не смогли бы охватить его безмерный ум;
He has turned from the voices of the narrow realm	Он[27] повернулся, чтоб уйти от голосов из узких сфер,
And left the little lane of human Time.	Оставить эти маленькие тропы человеческого Времени.
In the hushed precincts of a vaster plan	И в полных тишины окрестностях другого плана, шире нашего,
He treads the vestibules of the Unseen,	Идёт он вестибюлями Незримого,
Or listens following a bodiless Guide	Или внимает бестелесному Руководителю,
To a lonely cry in boundless vacancy.	Прислушиваясь к одинокому призыву в безграничной пустоте.
All the deep cosmic murmur falling still,	Затихли все глубокие космические звуки,
He lives in the hush before the world was born,	И он живёт в безмолвии, что было до рожденья мира,
His soul left naked to the timeless One.	Его душа обнажена перед вневременным Единым.
Far from compulsion of created things	Вдали от принуждений сотворённого
Thought and its shadowy idols disappear,	И мысли, и их призрачные идолы уходят, растворяясь,
The moulds of form and person are undone:	Шаблоны форм и личности становятся излишни:
The ineffable Wideness knows him for its own.	Неописуемая Широта узнала в Ашвапати своего.
A lone forerunner of the Godward earth,	Как одинокий вестник, повернувшейся к Всевышнему земли,
Among the symbols of yet unshaped things	Меж символов ещё не сформированных вещей,
Watched by closed eyes, mute faces of the Unborn,	Увиденных с закрытыми глазами, меж безмолвных ликов Нерождённого,
He journeys to meet the Incommunicable,	Он путешествует, чтоб встретить Непередаваемое,
Hearing the echo of his single steps	Прислушиваясь к эху собственных шагов
In the eternal courts of Solitude.	В дворцовых вечных залах Одиночества.
A nameless Marvel fills the motionless hours.	Неописуемое Чудо наполняет неподвижные часы.
His spirit mingles with eternity's heart	Его[28] дух слился с сердцевиной вечности
And bears the silence of the Infinite.	И продолжал нести молчанье Бесконечности.

In a divine retreat from mortal thought,	В божественном отходе от обычной смертной мысли,
In a prodigious gesture of soul‑sight,	И в удивительном движеньи виденья души,
His being towered into pathless heights,	Всё существо его поднялось до нехоженых высот,
Naked of its vesture of humanity.	Отбросив прочь свои одежды человеческого.
As thus it rose, to meet him bare and pure	Пока оно росло, ему навстречу, оголённое и чистое,
A strong Descent leaped down. A Might, a Flame,	Метнулось вниз наполненное силой Нисхождение.
A Beauty half-visible with deathless eyes,	Могущество, Огонь и Красота, Наполовину видимая для бессмертных глаз,
A violent Ecstasy, a Sweetness dire,	Неистовый Экстаз, и ужасающая Сладость
Enveloped him with its stupendous limbs	Окутали его своими изумительными членами
And penetrated nerve and heart and brain	И пропитали нервы, сердце, мозг,
That thrilled and fainted with the epiphany:	Что трепетали и слабели от того крещения:
His nature shuddered in the Unknown's grasp.	Его природа содрогалась в хватке Неизвестного.
In a moment shorter than death, longer than Time,	В мгновение, короче смерти и длиннее Времени,
By a Power more ruthless than Love, happier than Heaven,	Могуществом, безжалостней Любви, счастливее Небес,
Taken sovereignly into eternal arms,	И властно схваченная в руки вечного,
Haled and coerced by a stark absolute bliss,	Влекомая и направляемая абсолютом полного блаженства,
In a whirlwind circuit of delight and force	Вращаясь в урагане силы и восторга,
Hurried into unimaginable depths,	Мгновенно уносясь в невообразимые глубины,
Upborne into immeasurable heights,	И поднимаемая до неизмеримой высоты,
It was torn out from its mortality	Его природу вырвали из человеческого состояния,
And underwent a new and bourneless change.	Подвергли новой безграничной перемене.
An Omniscient knowing without sight or thought,	Всеведение, знающее без поддержки взгляда или мысли,
An indecipherable Omnipotence,	И Всемогущество, что за пределом понимания,
A mystic Form that could contain the worlds,	Мистическая Форма, что способна поместить в себя миры,
Yet make one human breast its passionate shrine,	Из человеческой одной груди сумели сделать свой алтарь, наполненный любовью,
Drew him out of his seeking loneliness	И увлекли его из ищущего одиночества
Into the magnitudes of God's embrace.	В простор и широту объятий Бога.
As when a timeless Eye annuls the hours	И также, как вневременное Око отменяет ход часов
Abolishing the agent and the act,	И упраздняет действующего и действие,
So now his spirit shone out wide, blank, pure:	Так и сейчас его дух засиял, широкий, незаполненный и чистый:
His wakened mind became an empty slate	Проснувшийся ум Ашвапати стал пустой доской,
On which the Universal and Sole could write.	Где мог писать Всеобщий и Единственный.
All that represses our fallen consciousness	Всё то, что прижимает наше падшее сознание,
Was taken from him like a forgotten load:	С него убрали, словно позабытый груз:
A fire that seemed the body of a god	И пламя, что, казалось, было телом бога,
Consumed the limiting figures of the past	В себя вобрало образы-ограничения из прошлого,
And made large room for a new self to live.	Дало просторное жилище новому “я” Ашвапати.
Eternity's contact broke the moulds of sense.	Прикосновенье Вечности разрушило стереотипы чувства.
A greater Force than the earthly held his limbs,	В нём телом овладела Сила, более великая, чем на земле,
Huge workings bared his undiscovered sheaths,	А трансформация гигантского масштаба открыла в нём неведомые оболочки,
Strange energies wrought and screened tremendous hands	Включились странные энергии и скрытые огромные ладони
Unwound the triple cord of mind and freed	В нём расплели тройную нить ума,
The heavenly wideness of a Godhead's gaze.	Освободив небесные масштабы взгляда Божества.
As through a dress the wearer's shape is seen,	Как через платье видится фигура человека,
There reached through forms to the hidden absolute	Так через формы достигали скрытый абсолют
A cosmic feeling and transcendent sight.	Космическое чувство, трансцендентный способ видеть.
Increased and heightened were the instruments.	Росли и становились выше эти инструменты.
Illusion lost her aggrandising lens;	Иллюзия утратила свою увеличительную линзу;
As from her failing hand the measures fell,	Как будто из её внезапно ослабевших рук упали мерки,
Atomic looked the things that loomed so large.	В микроскопическое превратилось то, что раньше виделось таким большим.
The little ego's ring could join no more;	Кольцо из маленького эго больше не могло соединять;
In the enormous spaces of the self	Среди огромного пространства внутреннего “я”
The body now seemed only a wandering shell,	Его земное тело виделось сейчас блуждающей скорлупкой,
His mind the many-frescoed outer court	А ум — лишь внешней, разукрашенной рисунками палатой
Of an imperishable Inhabitant:	Непреходящего, бессмертного Жильца:
His spirit breathed a superhuman air.	Его дух смог дышать высоким воздухом сверхчеловека.
The imprisoned deity rent its magic fence.	Сидевший в заключеньи бог сломал свою магическую стену.
As with a sound of thunder and of seas,	И, словно, с шумом грома и морей,
Vast barriers crashed around the huge escape.	Вокруг его гигантского побега стали рушиться огромные барьеры.
Immutably coeval with the world,	Все эти неизменные и старые, как мир,
Circle and end of every hope and toil	Предел и круг для каждого труда, надежды,
Inexorably drawn round thought and act,	Очерченные непреклонно возле каждой мысли и любого дела,
The fixed immovable peripheries	И это жёсткое и несдвигаемое окружение,
Effaced themselves beneath the Incarnate's tread.	Само собою стёрлось под шагом Воплощённого.
The dire velamen and the bottomless crypt	Та страшная завеса и бездонный склеп,
Between which life and thought for ever move,	Между которыми всё время движутся и жизнь, и мысли,
Forbidden still to cross the dim dread bounds,	Пока что запрещали пересечь неясные, ужасные границы,
The guardian darknesses mute and formidable,	И охраняющие сферы тьмы безмолвные и грозные,
Empowered to circumscribe the wingless spirit	Владея силой ограничивать бескрылый дух
In the boundaries of Mind and Ignorance,	И связывать пределами Неведения и Ума,
Protecting no more a dual eternity	Не защищая больше двойственную вечность
Vanished rescinding their enormous role:	Исчезли, потеряв свою значительную роль:
Once figure of creation's vain ellipse,	Когда-то — образ незаполненного эллипса творения,
The expanding zero lost its giant curve.	Огромный, расширяющийся ноль терял свою гигантскую кривую.
The old adamantine vetoes stood no more:	Все старые несокрушимые запреты больше не существовали:
Overpowered were earth and Nature's obsolete rule;	Побеждена была земля и обветшалое правление Природы:
The python coils of the restricting Law	Питоньим кольцам удушающего мир Закона
Could not restrain the swift arisen God:	Не удалось сдержать так быстро поднимавшегося Бога:
Abolished were the scripts of destiny.	Отменены все прошлые сценарии судьбы.
There was no small death-hunted creature more,	И больше не было — ни маленького, смертью загнанного существа,
No fragile form of being to preserve	Ни хрупкой формы бытия, что надо сберегать
From an all-swallowing Immensity.	От поглощавшей всё и вся Безмерности.
The great hammer-beats of a pent‑up world-heart	Великие, громоподобные, удары заточённого в темницу сердца мира
Burst open the narrow dams that keep us safe	Взломали узкие плотины, что держали нас
Against the forces of the universe.	На безопасном расстоянии от сил вселенной.
The soul and cosmos faced as equal powers.	Душа и космос встретились как равные могущества.
A boundless being in a measureless Time	И безграничное существование в неизмеримом Времени
Invaded Nature with the infinite;	Ворвалось, покорив Природу бесконечностью;
He saw unpathed, unwalled, his titan scope.	Непроторённая, без стен предстала перед ним его, достойная титана, сфера.

All was uncovered to his sealless eye.	Его глазам, с которых спала пелена, теперь открылось всё.
A secret Nature stripped of her defence,	И тайная Природа, потеряв свою защиту,
Once in a dreaded half-light formidable,	Когда-то грозная в опасном полусвете,
Overtaken in her mighty privacy	Застигнутая вдруг в своей могучей тайной жизни,
Lay bare to the burning splendour of his will.	Лежала оголённая под обжигающим его великолепьем воли.
In shadowy chambers lit by a strange sun	В тех призрачных палатах, залитых лучами неведомого солнца,
And opening hardly to hid mystic keys	И еле открываемых мистическими скрытыми ключами,
Her perilous arcanes and hooded Powers	Её опасные секреты или прикрываемые капюшоном Силы
Confessed the advent of a mastering Mind	Признали в нём приход руководящего Ума,
And bore the compulsion of a time-born gaze.	Терпели принужденье взгляда существа, рождённого во времени.
Incalculable in their wizard modes,	Неисчислимые в своих волшебных формах,
Immediate and invincible in the act,	Спонтанные, непобедимые во время действия,
Her secret strengths native to greater worlds	Её секретные могущества, рождённые для более великих царств,
Lifted above our needy limited scope,	Подняв над нашей ограниченной и бедствующей сферой
The occult privilege of demigods	Мистическую привилегию полубогов
And the sure power-pattern of her cryptic signs,	И безошибочный узор энергии её загадочных, неясных знаков,
Her diagrams of geometric force,	И диаграммы для её геометрически-линейной силы,
Her potencies of marvel-fraught design	Её потенциальные возможности наполненного чудесами замысла,
Courted employment by an earth‑nursed might.	Стремились обратить на пользу вскормлённое землёй могущество.
A conscious Nature's quick machinery	Живой и быстрый механизм сознательной Природы
Armed with a latent splendour of miracle	Вооружил сокрытым в глубине великолепьем чуда
The prophet-passion of a seeing Mind,	Пыл предсказанья видящего всё Ума,
And the lightning bareness of a free soul-force.	Молниеносное раскрытие свободного могущества души.
All once impossible deemed could now become	Всё, что когда-то виделось как невозможное, могло отныне стать
A natural limb of possibility,	Естественною частью для возможного,
A new domain of normalcy supreme.	И новой областью для более высокой нормы.
An almighty occultist erects in Space	Так всемогущий оккультист возводит здесь, в Пространстве
This seeming outward world which tricks the sense;	Нам кажущийся внешним мир, обманывая чувство;
He weaves his hidden threads of consciousness,	Он ткёт свои сокрытые для глаза ниточки сознания,
He builds bodies for his shapeless energy;	Творит тела для собственной бесформенной энергии;
Out of the unformed and vacant Vast he has made	Из своего аморфного, свободного Простора
His sorcery of solid images,	Он создал чародейство цельных, непрерывных образов,
His magic of formative number and design,	И магию числа и композиции, что наделяют формой,
The fixed irrational links none can annul,	И связи, иррациональные и жёсткие, которые никто не может отменить,
This criss-cross tangle of invisible laws;	И этот перепутанный клубок невидимых законов;
His infallible rules, his covered processes,	Его сокрытые процессы, безошибочные правила
Achieve unerringly an inexplicable	Непогрешимо добиваются необъяснимого творения,
Creation where our error carves dead frames	Где наши же ошибки образуют мёртвый остов знания,
Of knowledge for a living ignorance.	Который нужен для невежества живых.
In her mystery's moods divorced from the Maker's laws	И в разных настроениях её мистерий, отделённых от законов Созидателя,
She too as sovereignly creates her field,	Она, как будто полновластно, тоже создаёт свой мир,
Her will shaping the undetermined vasts,	По своему желанью наделяет формой неопределённые просторы,
Making a finite of infinity;	И делает конечное из бесконечного;
She too can make an order of her caprice,	Она способна тоже сотворить порядок из своих капризов,
As if her rash superb wagered to outvie	Как если бы её великолепный натиск устремлялся превзойти
The veiled Creator's cosmic secrecies.	Космические тайны скрытого Творца.
The rapid footsteps of her fantasy,	А скорые шаги её фантазии,
Amid whose falls wonders like flowers rise,	Среди которых, как цветы, вдруг вырастают чудеса,
Are surer than reason, defter than device	Способны действовать увереннее разума, искусней механизма,
And swifter than Imagination's wings.	Быстрее, чем крыла Воображения.
All she new-fashions by the thought and word,	Она всё формирует заново, используя слова и мысль,
Compels all substance by her wand of Mind.	И подчиняет всякую субстанцию своей волшебной палочкой Ума.
Mind is a mediator divinity:	Здесь Ум — посредник для божественного:
Its powers can undo all Nature's work:	Его энергии способны отменить все действия Природы:
Mind can suspend or change earth's concrete law.	Ум может приостановить иль изменить любой закон земли.
Affranchised from earth-habit's drowsy seal	Избавленный от усыпляющей печати из земных привычек,
The leaden grip of Matter it can break;	Он может пересилить и разжать свинцовые тиски Материи;
Indifferent to the angry stare of Death,	Он безразличен к злому пристальному взгляду Смерти,
It can immortalise a moment's work:	И может обессмертить труд единственного мига:
A simple fiat of its thinking force,	Простой указ, одной лишь силой мысли,
The casual pressure of its slight assent	Случайное давленье лёгкого его согласия
Can liberate the Energy dumb and pent	Способны дать свободу для немой Энергии,
Within its chambers of mysterious trance:	Что заперта внутри своих палат загадочного транса:
It makes the body's sleep a puissant arm,	Он делает сон тела мощной силой,
Holds still the breath, the beatings of the heart,	Овладевает тихо пульсом сердца и дыханием,
While the unseen is found, the impossible done,	Пока не обнаружится незримое, не совершится невозможное,
Communicates without means the unspoken thought;	Он посылает, без приспособлений, мысль без слов;
It moves events by its bare silent will,	Он направляет ход событий оголённой, молчаливой волей,
Acts at a distance without hands or feet.	И действует на расстоянии, без рук и ног.
This giant Ignorance, this dwarfish Life	Всё это необъятное Невежество и недоразвитую Жизнь,
It can illumine with a prophet sight,	Он может озарить предвиденьем пророка,
Invoke the bacchic rapture, the Fury's goad,	И вызывать в ней вакхический восторг, подстёгивая шпорами Неистовства,
In our body arouse the demon or the god,	Он может в нашем теле пробудить и демона, и бога,
Call in the Omniscient and Omnipotent,	Призвать туда Всезнающего и Всесильного,
Awake a forgotten Almightiness within.	И разбудить забытое внутри нас Всемогущество.
In its own plane a shining emperor,	Сияющий владыка на своём ментальном плане,
Even in this rigid realm, Mind can be king:	Ум может даже в этой жёсткой сфере быть царём:
The logic of its demigod Idea	А логика его полубожественной Идеи
In the leap of a transitional moment brings	В прыжке мгновенья-перехода может принести
Surprises of creation never achieved	Сюрпризы для творения, что никогда не достигались даже
Even by Matter's strange unconscious skill.	Особым, бессознательным и странным мастерством Материи.
All's miracle here and can by miracle change.	Всё чудо здесь и может чудом измениться.
This is that secret Nature's edge of might.	Он — остриё могущества, которым обладает эта тайная Природа.
On the margin of great immaterial planes,	И где-то, на краю великих, нематериальных планов,
In kingdoms of an untrammelled glory of force,	В их царствах славы силы, не встречающей преград,
Where Mind is master of the life and form	Где Ум — хозяин жизни и хозяин формы,
And soul fulfils its thoughts by its own power,	И где душа реализует замыслы своею собственной энергией,
She meditates upon mighty words and looks	Она раздумывает над могучими словами, смотрит
On the unseen links that join the parted spheres.	На те невидимые связи, что соединяют разделённые на части сферы.
Thence to the initiate who observes her laws	С той высоты, для посвящённых, видящих её законы
She brings the light of her mysterious realms:	Она приносит свет своих таинственных земель:
Here where he stands, his feet on a prostrate world,	А здесь, где он[29] стоит, его стопы — на распростёртом мире,
His mind no more cast into Matter's mould,	Его ум более не стиснут рамками Материи,
Over their bounds in spurts of splendid strength	Превысив их ограничения, в потоках славной силы
She carries their magician processes	Она несёт оттуда их магические действия, процессы,
And the formulas of their stupendous speech,	Формулировки изумительной их речи,
Till heaven and hell become purveyors to earth	Пока не станут ад и небеса поставщиками для земли,
And the universe the slave of mortal will.	А вся вселенная — рабыней смертной воли.
A mediatrix with veiled and nameless gods	Посредница с сокрытыми и безымянными богами
Whose alien will touches our human life,	Чья чуждая нам воля входит в человеческую жизнь,
Imitating the World-Magician's ways	Копируя пути Волшебника Вселенной,
She invents for her self-bound free-will its grooves	Она изобретает колею для самоограниченной своей свободной воли,
And feigns for magic's freaks a binding cause.	Придумывает связи и причины для магических причуд.
All worlds she makes the partners of her deeds,	Она всё множество миров и планов делает партнерами своих неисчислимых дел,
Accomplices of her mighty violence,	Сообщниками по её могучему неистовству,
Her daring leaps into the impossible:	И по её отчаянным прыжкам внутрь невозможного:
From every source she has taken her cunning means,	Из каждого источника она берёт свои искусные приёмы,
She draws from the free-love marriage of the planes	И получает от свободного любовного союза планов бытия
Elements for her creation's tour‑de-force:	Те элементы, что нужны для марша силы своего творения:
A wonder-weft of knowledge incalculable,	И чудо-ткань неисчислимых знаний,
A compendium of divine invention's feats	И сборник способов божественных изобретений,
She has combined to make the unreal true	Которые она скомпоновала так, чтоб нереальность обернулась истиной,
Or liberate suppressed reality:	И чтоб освободить подавленную, скрытую реальность:
In her unhedged Circean wonderland	В своей бескрайней мешанине из страны чудес Цирцеи
Pell-mell she shepherds her occult mightinesses;	Она ведёт свои оккультные могущества;
Her mnemonics of the craft of the Infinite,	Её символика искусства Бесконечного,
Jets of the screened subliminal's caprice,	И всплески скрытого каприза подсознания,
Tags of the gramarye of Inconscience,	И метки-ярлыки магического Несознания,
Freedom of a sovereign Truth without a law,	Свобода суверенной Истины без всякого закона,
Thoughts that were born in the immortals' world,	И мысли, что рождаются в мирах бессмертных,
Oracles that break out from behind the shrine,	Пророчества, что прорываются из-под гробниц,
Warnings from the daemonic inner voice	Предупреждения от внутреннего голоса души,
And peeps and lightning-leaps of prophecy	Молниеносные прыжки и проблески предвиденья,
And intimations to the inner ear,	И откровения для внутреннего слуха,
Abrupt interventions stark and absolute	Внезапные вторжения, решительные, абсолютные,
And the Superconscient's unaccountable acts,	Непостижимые поступки Сверхсознания,
Have woven her balanced web of miracles	Соткали гармоничное переплетение её чудес,
And the weird technique of her tremendous art.	Магическую технику её невероятного искусства.
This bizarre kingdom passed into his charge.	Так в круг его забот вошло её причудливое царство.
As one resisting more the more she loves,	И чем сильнее что-либо сопротивлялось, тем сильней она любила;
Her great possessions and her power and lore	Свои великие владения, своё могущество и знание
She gave, compelled, with a reluctant joy;	Она дала, хотя и вынуждено, с неохотной радостью;
Herself she gave for rapture and for use.	Саму себя она отдала для восторга, чтобы ею пользовались.
Absolved from aberrations in deep ways,	Свободная от отклонений в глубине своих путей,
The ends she recovered for which she was made:	Она сняла покровы с целей, для которых создана:
She turned against the evil she had helped	И повернула против зла, которому когда-то помогала
Her engined wrath, her invisible means to slay;	Вооружённый гнев, свои невидимые способы убийства;
Her dangerous moods and arbitrary force	Свои опаснейшие настроения и своевольное могущество
She surrendered to the service of the soul	Она отдала для служения душе
And the control of a spiritual will.	И подчинению духовной воле.
A greater despot tamed her despotism.	Так ещё больший деспот укротил в ней деспотизм.
Assailed, surprised in the fortress of her self,	Она же, атакованная и застигнутая в башне внутреннего “я”,
Conquered by her own unexpected king,	И завоёванная неожиданным своим царём,
Fulfilled and ransomed by her servitude,	Служением добившись искупленья и реализации,
She yielded in a vanquished ecstasy,	Сдалась ему в экстазе самосдачи,
Her sealed hermetic wisdom forced from her,	И укрываемая мудрость, что доступна только посвящённым,
Fragments of the mystery of omnipotence.	Часть от её таинственного всемогущества, была отобрана у ней.

A border sovereign is the occult Force.	Высокою границей служит та оккультная, магическая Сила.
A threshold guardian of the earth‑scene's Beyond,	Страж перед тем, что для земного мира — Запредельное,
She has canalised the outbreaks of the Gods	Она отводит в нужном русле проявления Богов,
And cut through vistas of intuitive sight	Прокладывая через перспективы взгляда интуиции
A long road of shimmering discoveries.	Свой длинный путь мерцающих открытий.
The worlds of a marvellous Unknown were near,	Миры чудесного Неведомого были рядом,
Behind her an ineffable Presence stood:	Невыразимое Присутствие стояло позади неё:
Her reign received their mystic influences,	Её владения воспринимали их мистичные влияния,
Their lion-forces crouched beneath her feet;	Их львиные могущества и силы припадали около её ступней;
The future sleeps unknown behind their doors.	За их дверьми спит неизвестное грядущее.
Abysms infernal gaped round the soul's steps	Вокруг шагов души, зияли адские пучины,
And called to its mounting vision peaks divine:	И звали к возрастающему виденью божественные пики:
An endless climb and adventure of the Idea	Тот нескончаемый подъём и приключение Идеи
There tirelessly tempted the explorer mind	Всё время, неустанно, искушали любопытный ум,
And countless voices visited the charmed ear;	Бесчисленные голоса являлись очарованному слуху,
A million figures passed and were seen no more.	И миллионы образов шли мимо, исчезая навсегда.
This was a forefront of God's thousandfold house,	Таким предстал парадный вид жилища Бога с тысячами этажей,
Beginnings of the half-screened Invisible.	Начала полускрытого Незримого.
A magic porch of entry glimmering	Магический подъезд мерцающего входа
Quivered in a penumbra of screened Light,	Дрожал в полутени сокрытого завесой Света,
A court of the mystical traffic of the worlds,	Площадка для мистических обменов меж мирами,
A balcony and miraculous façade.	Балкон и удивительный фасад.
Above her lightened high immensities;	А в высоте, над нею[30], озаряли всё высокие безмерности;
All the unknown looked out from boundlessness:	Из этой безграничности смотрело всё, что было неизвестным:
It lodged upon an edge of hourless Time,	Там обитали, на границе Времени, лишённого часов,
Gazing out of some everlasting Now,	Выглядывая из какого-то непреходящего Сейчас,
Its shadows gleaming with the birth of gods,	Его особенные тени — отблески рождения богов,
Its bodies signalling the Bodiless,	Его тела, сигналящие о высоком Бестелесном,
Its foreheads glowing with the Oversoul,	И лбы, пылающие жаром Сверхдуши,
Its forms projected from the Unknowable,	И формы, отразившиеся из Непознаваемого,
Its eyes dreaming of the Ineffable,	Его глаза, мечтающие о Невыразимом,
Its faces staring into eternity.	И лица, устремляющие взгляды в вечность.
Life in him learned its huge subconscient rear;	В нём[31] Жизнь исследовала свой огромный подсознательный подвал;
The little fronts unlocked to the unseen Vasts:	И малые фасады в ней открылись для невидимых Просторов:
Her gulfs stood nude, her far transcendences	Её пучины встали оголённые, а трансцендентности вдали
Flamed in transparencies of crowded light.	Сияли пламенем в прозрачностях сгустившегося света.

A giant order was discovered here	Гигантская система проявлялась здесь,
Of which the tassel and extended fringe	В ней ограниченная ткань материальной жизни человека
Are the scant stuff of our material lives.	Подобна кисточке и длинной бахроме.
This overt universe whose figures hide	И эта очевидная вселенная, чьи образы скрывают
The secrets merged in superconscient light,	Секреты, слившиеся в свете сверхсознания,
Wrote clear the letters of its glowing code:	Писала ясно видимые символы пылающего кода:
A map of subtle signs surpassing thought	Там карта тонких знаков, что превосходили мысли,
Was hung upon a wall of inmost mind.	Была повешена на стену обращённого во внутрь ума.
Illumining the world's concrete images	И озаряя собственным свечением картины-снимки мира
Into significant symbols by its gloss,	Она их превращала в значимые символы
It offered to the intuitive exegete	И предлагала объясняющему взгляду интуиции
Its reflex of the eternal Mystery.	Свой образ вечной Тайны.
Ascending and descending twixt life's poles	Там восходящие и нисходящие меж полюсами жизни,
The seried kingdoms of the graded Law	Идущие рядами, царства разделённого по уровням Закона
Plunged from the Everlasting into Time,	Из Вечнодлящегося погружались вниз, во Время,
Then glad of a glory of multitudinous mind	Затем, счастливые великолепием разнообразия ума,
And rich with life's adventure and delight	Обогатившись приключением, восторгом жизни,
And packed with the beauty of Matter's shapes and hues	Наполненные красотой оттенков, форм Материи,
Climbed back from Time into undying Self,	Они из Времени обратно шли наверх, в неумирающее “Я”,
Up a golden ladder carrying the soul,	По золотой высокой лестнице, несущей душу,
Tying with diamond threads the Spirit's extremes.	Алмазной нитью связывая крайности божественного Духа.
In this drop from consciousness to consciousness	В своём сниженьи от сознания к сознанию
Each leaned on the occult Inconscient's power,	Любое царство пользовалось, опираясь, оккультной силой Несознания,
The fountain of its needed Ignorance,	Источником необходимого ему Невежества,
Archmason of the limits by which it lives.	И главным каменщиком тех пределов, что позволяют этим царствам жить.
In this soar from consciousness to consciousness	В таком пареньи от сознания к сознанию
Each lifted tops to That from which it came,	Любое царство поднимало свои вершины в То, откуда вышло,
Origin of all that it had ever been	К первоисточнику всего, чем царство то являлось,
And home of all that it could still become.	И к дому для всего, чем может ещё стать.
An organ scale of the Eternal's acts,	В органной гамме действий Вечного,
Mounting to their climax in an endless Calm,	Что поднимается до кульминации в какой-то бесконечной Тишине,
Paces of the many-visaged Wonderful,	Размеренная поступь многоликого Чудесного,
Predestined stadia of the evolving Way,	Заранее определённые ступени эволюционного Пути,
Measures of the stature of the growing soul,	И мерки уровня растущей вверх души,
They interpreted existence to itself	Переводили, объясняя, бытие самим себе
And, mediating twixt the heights and deeps,	И, став посредниками меж высотами и глубиной,
United the veiled married opposites	Объединяли скрытые повенчанные противоположности
And linked creation to the Ineffable.	Соединяя всё творение с Невыразимым.
A last high world was seen where all worlds meet;	Стал виден тот последний высший мир Где происходит встреча всех миров;
In its summit gleam where Night is not nor Sleep,	На том высоком уровне, где нет уже ни Сна, ни Ночи,
The light began of the Trinity supreme.	В его высоком блеске начинался свет Божественного Триединства.
All there discovered what it seeks for here.	Там раскрывалось всё, что ищут на земле.
It freed the finite into boundlessness	Оно конечное освобождает в безграничное,
And rose into its own eternities.	Потом восходит в собственные вечности.
The Inconscient found its heart of consciousness,	И Несознание, нашедшее в нём сердце своего сознания,
The idea and feeling groping in Ignorance	Идея, чувство, что искали наугад в Невежестве,
At last clutched passionately the body of Truth,	Но наконец-то страстно ухватившие в нём тело Истины,
The music born in Matter's silences	И музыка, рождённая в безмолвиях Материи,
Plucked nude out of the Ineffable's fathomlessness	Там обнажали из бездонности Невыразимого
The meaning it had held but could not voice;	Тот смысл, что был в том мире, но не мог себя озвучить;
The perfect rhythm now only sometimes dreamed	И совершенный ритм, о чём сейчас лишь изредка мечтают,
An answer brought to the torn earth's hungry need	Принёс ответ голодным нуждам раздираемой земли,
Rending the night that had concealed the Unknown,	Раскалывая ночь, что укрывала от неё Неведомое,
Giving to her her lost forgotten soul.	И возвращая ей её забытую потерянную душу.
A grand solution closed the long impasse	Великое решенье завершило длительный тупик,
In which the heights of mortal effort end.	В который попадали все высоты смертного усилия.
A reconciling Wisdom looked on life;	На жизнь смотрела примиряющая Мудрость;
It took the striving undertones of mind	Она брала полутона борьбы ума,
And took the confused refrain of human hopes	Соединяла с путаным рефреном человеческих надежд,
And made of them a sweet and happy call;	И делала из них счастливый, нежный зов;
It lifted from an underground of pain	Подняв из подземелья боли и страдания
The inarticulate murmur of our lives	Невнятное шептанье наших жизней
And found for it a sense illimitable.	Она нашла в нём безграничный смысл.
A mighty oneness its perpetual theme,	Могучее единство — вечная её большая тема,
It caught the soul's faint scattered utterances,	Она ловила слабые, разбросанные возгласы души,
Read hardly twixt our lines of rigid thought	С трудом читаемые между строчек жёсткой мысли
Or mid this drowse and coma on Matter's breast	И слышимые как разрозненные бормотания во сне
Heard like disjointed mutterings in sleep;	Средь дремоты и комы на груди Материи;
It grouped the golden links that they had lost	Она там собирала золотые звенья, что те растеряли,
And showed to them their divine unity,	Показывая им божественное их единство,
Saving from the error of divided self	Спасая от ошибки разделённого на части “я”
The deep spiritual cry in all that is.	Глубокий и духовный зов во всём, что существует.
All the great Words that toiled to express the One	Все те великие Слова, что бьются объяснить Единого
Were lifted into an absoluteness of light,	Сейчас поднялись в абсолютность света,
An ever-burning Revelation's fire	В огонь всегда пылающего Откровения
And the immortality of the eternal Voice.	В бессмертье вечного божественного Голоса.
There was no quarrel more of truth with truth;	Там больше не бывало ссор меж истиной и истиной;
The endless chapter of their differences	И нескончаемая книга их различий
Retold in light by an omniscient Scribe	Рассказанная, в свете, заново, всезнающим Писцом,
Travelled through difference towards unity,	Шла, проходя через различие к единству,
Mind's winding search lost every tinge of doubt	Неровный поиск нашего ума лишился всякого намёка на сомнение,
Led to its end by an all-seeing speech	Ведомый до своей конечной цели всевидящей небесной речью,
That garbed the initial and original thought	Что облачает изначальную и подлинную мысль
With the finality of an ultimate phrase:	В законченную форму совершенной фразы:
United were Time's creative mood and tense	Так созидающее наклоненье и спряженье Времени
To the style and syntax of Identity.	Объединились с синтаксисом и стилистикой Отождествления.
A paean swelled from the lost musing deeps;	Победный марш шёл из затерянных задумчивых глубин;
An anthem pealed to the triune ecstasies,	Гремел высокий гимн экстазам триединства,
A cry of the moments to the Immortal's bliss.	И зов мгновений о блаженстве высочайшего Бессмертного.
As if the strophes of a cosmic ode,	Подобно строфам из космической поэмы,
A hierarchy of climbing harmonies	Там иерархия взбирающихся ввысь гармоний,
Peopled with voices and with visages	Наполненная лицами и голосами,
Aspired in a crescendo of the Gods	Летела, устремляясь в кульминацию Богов
From Matter's abysses to the Spirit's peaks.	Из бездн Материи к небесным пикам Духа.
Above were the Immortal's changeless seats,	А выше были неизменные места Бессмертных,
White chambers of dalliance with eternity	Сияющие белизной палаты развлечений с вечностью
And the stupendous gates of the Alone.	Чудесные и изумлявшие врата к Единому.
Across the unfolding of the seas of self	Через раскрытие морей и океанов внутреннего “я”
Appeared the deathless countries of the One.	Взгляд мог подняться до бессмертных стран Единого.
A many-miracled Consciousness unrolled	Наполненное множеством чудес Сознанье развернуло
Vast aim and process and unfettered norms,	Широкое намеренье, процесс, освободившиеся нормы,
A larger Nature's great familiar roads.	Великие и близкие пути Природы шире нашей.
Affranchised from the net of earthly sense	Освободившись от сетей земного чувства,
Calm continents of potency were glimpsed;	Взгляд смог увидеть мельком спокойные материки потенциальных сил;
Homelands of beauty shut to human eyes,	Родные страны красоты, закрытые для глаза человека,
Half-seen at first through wonder's gleaming lids,	Увиденные лишь наполовину, в первый раз, сквозь трепетанье века чуда,
Surprised the vision with felicity;	И поражающие счастьем взгляд;
Sunbelts of knowledge, moonbelts of delight	Там солнечные сферы знания и лунные поля восторга
Stretched out in an ecstasy of widenesses	В экстазе необъятной широты тянулись за пределы
Beyond our indigent corporeal range.	Телесных наших скудных рамок.
There he could enter, there awhile abide.	Он смог туда войти, он смог там оставаться.
A voyager upon uncharted routes	Идущий по дорогам, не отмеченным на картах,
Fronting the viewless danger of the Unknown,	Встречающий незримую опасность Неизвестного,
Adventuring across enormous realms,	И путешествуя через огромные миры,
He broke into another Space and Time.	Он вырвался в другое Время и Пространство.

End of Canto Five	Конец пятой песни
End of Book One	Конец первой книги




Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto I THE WORLD-STAIR	Песня I ЛЕСТНИЦА МИРОВ


Alone he moved watched by the infinity	Один он[32] шёл, под взглядами Непознаваемого выше
Around him and the Unknowable above.	И бесконечности, смотрящей на него вокруг.
All could be seen that shuns the mortal eye,	Здесь видно было всё, что избегает смертных глаз,
All could be known the mind has never grasped;	Здесь познавалось всё, о чём ум никогда не помышлял;
All could be done no mortal will can dare.	Здесь можно было то, на что людская воля не могла бы и решиться.
A limitless movement filled a limitless peace.	Здесь беспредельное движенье наполняло беспредельное спокойствие.
In a profound existence beyond earth's	В идущем в глубину существовании, за рамками земного,
Parent or kin to our ideas and dreams	Что прародитель или родственник для человеческих идей и грёз,
Where Space is a vast experiment of the soul,	И где Пространство — тянущийся вширь эксперимент души,
In an immaterial substance linked to ours	В иной субстанции, но связанной с материальной нашей,
In a deep oneness of all things that are,	В глубоком единении всего, что существует,
The universe of the Unknown arose.	Вставала перед ним вселенная Неведомого.
A self-creation without end or pause	В ней самосозидание без паузы и без конца
Revealed the grandeurs of the Infinite:	Являло грандиозность Бесконечного:
It flung into the hazards of its play	Оно швыряло в риск его игры
A million moods, a myriad energies,	Бесчисленные настроенья, мириад энергий,
The world-shapes that are fancies of its Truth	Мир форм — причуд его высокой Истины
And the formulas of the freedom of its Force.	И формулы свободы для его Могущества.
It poured into the Ever-stable's flux	Оно вливало в реку вечно существующего Постоянства
A bacchic rapture and revel of Ideas,	Вакхический восторг и пир Идей,
A passion and motion of everlastingness.	Движение и страсть того, что остаётся вечно.
There rose unborn into the Unchanging's surge	Там в волнах Неизменного, минуя акт рождения,
Thoughts that abide in their deathless consequence,	Вставали мысли, что потом живут в своих неумирающих последствиях,
Words that immortal last though fallen mute,	Слова, что даже смолкнув, остаются здесь бессмертными,
Acts that brought out from Silence its dumb sense,	Дела, что из Безмолвия приносят свой беззвучный смысл,
Lines that convey the inexpressible.	Черты, которые передают невыразимое.
The Eternal's stillness saw in unmoved joy	И Вечного спокойствие смотрело в неподвижной радости,
His universal Power at work display	На то, как действует его универсальная Энергия, и проявляет
In plots of pain and dramas of delight	В сюжетах боли, в драмах удовольствия
The wonder and beauty of her will to be.	Своё великолепие и чудо воли быть.
All, even pain, was the soul's pleasure here;	Здесь всё, и даже боль, являлось наслаждением души;
Here all experience was a single plan,	Здесь всякий опыт становился частью целостного плана,
The thousandfold expression of the One.	Тысячекратным выражением Единого.
All came at once into his single view;	Всё попадало сразу в цельный взгляд его[33];
Nothing escaped his vast intuitive sight,	Ничто не уходило от его широкой интуиции,
Nothing drew near he could not feel as kin:	Ничто не приближалось, что бы он не чувствовал родным:
He was one spirit with that immensity.	Он стал единым в духе с этой необъятностью.
Images in a supernal consciousness	Виденья из высокого сознания,
Embodying the Unborn who never dies,	Что воплощали Нерождённого, который никогда не умирает,
The structured visions of the cosmic Self	Организованные образы космического “Я”,
Alive with the touch of being's eternity	Живущие прикосновеньем вечности существования,
Looked at him like form-bound spiritual thoughts	Смотрели на него как связанные формой мысли духа,
Figuring the movements of the Ineffable.	Передающие движения Невыразимого.
Aspects of being donned world‑outline; forms	Аспекты бытия одели очертанья мира;
That open moving doors on things divine,	И формы, что раздвигают двери до божественных вещей,
Became familiar to his hourly sight;	Отныне стали близкими его обыденному взгляду;
The symbols of the Spirit's reality,	Все эти символы действительности Духа,
The living bodies of the Bodiless	Живые и разнообразные тела для Бестелесного
Grew near to him, his daily associates.	Тянулись ближе к Ашвапати, становясь его друзьями.
The exhaustless seeings of the unsleeping Mind,	Неистощимые видения неспящего Ума,
Letterings of its contact with the invisible,	И записи его общения с незримым,
Surrounded him with countless pointing signs;	Вокруг него стояли как бесчисленные знаки-указания;
The voices of a thousand realms of Life	А голоса из тысяч регионов Жизни
Missioned to him her mighty messages.	Передавали для него её могучие послания.
The heaven-hints that invade our earthly lives,	Небесные намёки, что захватывают наши жизни на земле,
The dire imaginations dreamed by Hell,	И страшные фантазии, придуманные Адом,
Which if enacted and experienced here	Что, если б разыгрались и переживались здесь,
Our dulled capacity soon would cease to feel	То быстро перестали бы восприниматься нашим чувством,
Or our mortal frailty could not long endure,	Иль хрупкость смертных не смогла бы долго их выдерживать,
Were set in their sublime proportions there.	Существовали там в утонченных пропорциях.
There lived out in their self-born atmosphere,	Выдерживая само-порождающую атмосферу,
They resumed their topless pitch and native power;	Они в ней возвращали свой высокий уровень и силу от рождения;
Their fortifying stress upon the soul	Их натиск, придающий душам прочность,
Bit deep into the ground of consciousness	Врезал в глубокие слои сознания
The passion and purity of their extremes,	Особенную страсть и чистоту их крайностей,
The absoluteness of their single cry	И абсолютность их единого призыва
And the sovereign sweetness or violent poetry	И царственную сладость или страстную поэзию
Of their beautiful or terrible delight.	Их восхитительного или страшного восторга.
All thought can know or widest sight perceive	Всё то, что может мысль понять, а широчайший взгляд постигнуть,
And all that thought and sight can never know,	И всё, что мысль и зренье никогда понять не смогут,
All things occult and rare, remote and strange	Оккультное и редкое, далёкое и странное
Were near to heart's contact, felt by spirit-sense.	Доступно стало для касанья сердца, ощущалось чувством духа.
Asking for entry at his nature's gates	Стремясь войти через врата его природы,
They crowded the widened spaces of his mind,	Они заполнили его широкие пространства мысли,
His self-discovery's flaming witnesses,	Подобно пламенным свидетелям его открытия себя,
Offering their marvel and their multitude.	И предлагали чудо и своё разнообразие.
These now became new portions of himself,	Всё это становилось новыми частями в нём самом,
The figures of his spirit's greater life,	Фигурами из более высокой жизни духа,
The moving scenery of his large time-walk	Подвижной декорацией его обширного движения во времени
Or the embroidered tissue of his sense:	И разноцветной тканью ощущений:
These took the place of intimate human things	Всё это наполняло внутреннюю человеческую жизнь
And moved as close companions of his thoughts,	И волновало словно близкие друзья его летящих мыслей,
Or were his soul's natural environment.	И было повседневным окружением его души.
Tireless the heart's adventure of delight,	Неутомимо приключение восторга сердца,
Endless the kingdoms of the Spirit's bliss,	И бесконечны области блаженства Духа,
Unnumbered tones struck from one harmony's strings;	Неисчислимы звуки, извлекаемые струнами одной гармонии;
Each to its wide-winged universal poise,	И каждый, в то ширококрылое, космическое равновесие,
Its fathomless feeling of the All in one,	Бездонные глубины ощущения Всего в одном,
Brought notes of some perfection yet unseen,	Нёс ноты нового ещё невиданного совершенства,
Its single retreat into Truth's secrecies,	Своё отдельное пристанище в сокрытых тайнах Истины,
Its happy sidelight on the Infinite.	Свои счастливые сигнальные огни для Бесконечности.
All was found there the Unique has dreamed and made	Там обнаруживалось всё, что Уникальное придумало и сотворило,
Tinging with ceaseless rapture and surprise	Окрашивая беспрестанным удивленьем и восторгом
And an opulent beauty of passionate difference	И пышной красотою страстного различия
The recurring beat that moments God in Time.	Тот повторяющийся ритм, что отражал Всевышнего в мгновеньях Времени.
Only was missing the sole timeless Word	Лишь упускалось то единственное Слово за пределом времени,
That carries eternity in its lonely sound,	Что носит вечность в одиноком звуке,
The Idea self-luminous key to all ideas,	Идея, само-озарённый ключ ко всем идеям,
The integer of the Spirit's perfect sum	То целое из совершенного итога Духа,
That equates the unequal All to the equal One,	Что ставит равенство между неравным Всем и равным этому Единым,
The single sign interpreting every sign,	Единственный особый знак, что объясняет каждый знак,
The absolute index to the Absolute.	И абсолютный указатель к Абсолюту.

There walled apart by its own innerness	Там, отгороженное внутренним своим пространством, как стеной,
In a mystical barrage of dynamic light	В мистической завесе быстрого изменчивого света
He saw a lone immense high‑curved world-pile	Ему предстало одинокое, изогнутое ввысь, огромнейшее здание вселенной,
Erect like a mountain-chariot of the Gods	Поднявшееся как гора-повозка для Богов,
Motionless under an inscrutable sky.	Застывшее под странным, неизвестным небом.
As if from Matter's plinth and viewless base	От самого порога из Материи, и от невидимой основы,
To a top as viewless, a carved sea of worlds	До недоступной глазу высоты, резное море множества миров,
Climbing with foam-maned waves to the Supreme	Взбираясь пенногривыми волнами к Высочайшему,
Ascended towards breadths immeasurable;	Шло, восходя, к неизмеримому размаху;
It hoped to soar into the Ineffable's reign:	Оно надеялось парить в мирах Невыразимого:
A hundred levels raised it to the Unknown.	Десятки, сотни уровней вели его в Неведомое.
So it towered up to heights intangible	Так возвышалось это зданье до неосязаемых высот
And disappeared in the hushed conscious Vast	Теряясь в затихающем сознательном Просторе,
As climbs a storeyed temple-tower to heaven	И восходило в небеса как многоярусная башня-храм,
Built by the aspiring soul of man to live	Построенная устремлённою душою человека,
Near to his dream of the Invisible.	Чтоб он жил ближе к грёзам о Незримом.
Infinity calls to it as it dreams and climbs;	Зов Бесконечности идёт к нему[34], оно мечтает и взбирается всё выше;
Its spire touches the apex of the world;	Его шпиль прикасается к вершине мира;
Mounting into great voiceless stillnesses	Поднявшись в области великого беззвучного покоя,
It marries the earth to screened eternities.	Оно венчает землю с вечностями за вуалью.
Amid the many systems of the One	Средь многочисленных систем Единого,
Made by an interpreting creative joy	Что создаются творческою радостью истолкования,
Alone it points us to our journey back	Оно одно указывает нам на наше путешествие назад
Out of our long self-loss in Nature's deeps;	Из нашей длительной потери самого себя в глуби Природы;
Planted on earth it holds in it all realms:	Поднявшись на земле, оно в себе хранит все области и царства:
It is a brief compendium of the Vast.	Оно — как сжатый пересказ небесного Простора.
This was the single stair to being's goal.	То здание — единственная лестница до цели бытия.
A summary of the stages of the spirit,	Итог разнообразных стадий духа,
Its copy of the cosmic hierarchies	И копия его вселенских иерархий
Refashioned in our secret air of self	Оно ещё раз повторилось в нашей тайной атмосфере внутреннего "я"
A subtle pattern of the universe.	Как тонкий прототип вселенной.
It is within, below, without, above.	Оно везде — внизу, внутри, снаружи, выше.
Acting upon this visible Nature's scheme	Воздействуя на схему видимой Природы,
It wakens our earth-matter's heavy doze	Оно стремится разбудить тяжёлое оцепенение земной материи
To think and feel and to react to joy;	Чтоб думать, чувствовать и отзываться радости;
It models in us our diviner parts,	Оно в нас лепит наши более божественные элементы
Lifts mortal mind into a greater air,	И поднимает смертные умы до более высокой атмосферы,
Makes yearn this life of flesh to intangible aims,	И заставляет эту жизнь из плоти ставить для себя неосязаемые цели,
Links the body's death with immortality's call:	Соединяет гибель тела с зовом от бессмертия:
Out of the swoon of the Inconscience	Очнувшись от беспамятства, навязанного Несознанием,
It labours towards a superconscient Light.	Оно с трудом шагает к сверхсознательному Свету.
If earth were all and this were not in her,	И если бы земля была бы всем и этого в ней не было,
Thought could not be nor life‑delight's response:	То не было б ни мысли, ни ответа наслажденью жизни:
Only material forms could then be her guests	Лишь формы из материи могли бы стать её гостями,
Driven by an inanimate world‑force.	Под управленьем неодушевлённой силы мира.
Earth by this golden superfluity	Земля, благодаря тому прекрасному богатству, изобилию
Bore thinking man and more than man shall bear;	Родила мыслящего человека и ещё большее, чем человек, способна принести;
This higher scheme of being is our cause	То здание, как высший план существованья — наш источник и причина,
And holds the key to our ascending fate;	И держит ключ от нашей восходящей в небеса судьбы,
It calls out of our dense mortality	Оно зовёт из нашей плотной смертной жизни
The conscious spirit nursed in Matter's house.	Осознающий дух, что набирает силу в комнатах Материи.
The living symbol of these conscious planes,	Живой и яркий символ сознающих планов,
Its influences and godheads of the unseen,	Божеств незримых царств и их влияний,
Its unthought logic of Reality's acts	И невообразимой логики работ Реальности,
Arisen from the unspoken truth in things,	Возникшей из невыразимой истины в вещах,
Have fixed our inner life's slow‑scaled degrees.	Оно установило медленно идущие к высотам уровни для внутреннего бытия.
Its steps are paces of the soul's return	Его шаги — путь возвращения души
From the deep adventure of material birth,	Из своего насыщенного приключения рождения в материи,
A ladder of delivering ascent	По лестнице освобождающего восхождения,
And rungs that Nature climbs to deity.	Ступенями, которыми Природа поднимается до божества.
Once in the vigil of a deathless gaze	Когда-то наблюдаемые с высоты бессмертным взглядом,
These grades had marked her giant downward plunge,	Те уровни отметили её гигантское нырянье вниз,
The wide and prone leap of a godhead's fall.	Широкий, распростёршийся прыжок паденья божества.
Our life is a holocaust of the Supreme.	Вся наша жизнь — горение Всевышнего на жертвенном огне.
The great World-Mother by her sacrifice	Великая Мать Мира, собственною жертвой,
Has made her soul the body of our state;	Выстраивает из своей души основу наших состояний;
Accepting sorrow and unconsciousness	И принимая на себя страдание и несознание,
Divinity's lapse from its own splendours wove	Падение Божественного из своих великолепий
The many-patterned ground of all we are.	Соткало почву для всего, чем мы являемся Со множеством типичных образцов.
An idol of self is our mortality.	И наше состоянье смертных — только идол внутреннего “я”.
Our earth is a fragment and a residue;	Земля — фрагмент чего-то большего, его остаток;
Her power is packed with the stuff of greater worlds	Её энергия наполнена субстанциями более великих планов,
And steeped in their colour-lustres dimmed by her drowse;	Она погружена в их разноцветные сиянья, затемнённые её дремотой;
An atavism of higher births is hers,	Внутри неё живут остатки более возвышенных рождений,
Her sleep is stirred by their buried memories	Их похороненная память нарушает сон её,
Recalling the lost spheres from which they fell.	Зовёт назад утраченные сферы, из которых те упали.
Unsatisfied forces in her bosom move;	В её груди гуляют силы, ищущие выход;
They are partners of her greater growing fate	Они — партнёры по её великой, поднимающейся вверх судьбе,
And her return to immortality;	По возвращению к бессмертию;
They consent to share her doom of birth and death;	Они решились разделить с ней рок рождения и смерти;
They kindle partial gleams of the All and drive	И, зажигая ограниченные проблески Всеобщего,
Her blind laborious spirit to compose	Ведут её слепой трудолюбивый дух, стараясь воссоздать
A meagre image of the mighty Whole.	Какой-то ограниченный прообраз для могучего Всецелого.
The calm and luminous Intimacy within	Наполненная светом и покоем Близость, что внутри
Approves her work and guides the unseeing Power.	Даёт согласье на её работу и ведёт незрячее Могущество.
His vast design accepts a puny start.	Его обширный замысел уже встаёт на старте.
An attempt, a drawing half-done is the world's life;	Жизнь мира — лишь попытка, незаконченный рисунок;
Its lines doubt their concealed significance,	Его черты полны сомнения в своём скрываемом предназначении,
Its curves join not their high intended close.	Его изгибы не смыкаются в задуманном высоко своде.
Yet some first image of greatness trembles there,	И всё же, первые прообразы величия проглядывают здесь,
And when the ambiguous crowded parts have met	И будет день, когда неясные толпящиеся части встретят
The many-toned unity to which they moved,	Многоголосое единство, к которому они стремились,
The Artist's joy shall laugh at reason's rules;	И радость высочайшего Артиста будет хохотать над правилами разума;
The divine intention suddenly shall be seen,	Намеренье небес внезапно станет очевидным,
The end vindicate intuition's sure technique.	Конец докажет безошибочную технику интуитивного ума.
A graph shall be of many meeting worlds,	Возникнет схема многих повстречавшихся миров,
A cube and union-crystal of the gods;	Куб и кристалл объединения богов;
A Mind shall think behind Nature's mindless mask,	Сокрытый за бездумной маскою Природы станет думать Высший Ум,
A conscious Vast fill the old dumb brute Space.	Сознательный Простор заполнит прежнее немое грубое Пространство.
This faint and fluid sketch of soul called man	А бледный, неустойчивый эскиз души, что называют человеком,
Shall stand out on the background of long Time	Поднимется на фоне нескончаемого Времени
A glowing epitome of eternity,	Как огненное воплощенье вечности,
A little point reveal the infinitudes.	Как маленькая точка, открывающая бесконечности.
A Mystery's process is the universe.	Вселенная есть ход развития божественной Мистерии.
At first was laid a strange anomalous base,	Вначале заложили странную и аномальную основу, пустоту,
A void, a cipher of some secret Whole,	Какой-то шифр таинственного Целого,
Where zero held infinity in its sum	Где нуль содержит в сумме бесконечность,
And All and Nothing were a single term,	А Всё и Ничего сливаются в одно понятие,
An eternal negative, a matrix Nought:	И в нескончаемое отрицанье, матрицу Ничто:
Into its forms the Child is ever born	Там, в этих формах постоянно в мир рождается Дитя,
Who lives for ever in the vasts of God.	Которое живёт, не зная смерти, на просторах Бога.
A slow reversal's movement then took place:	Затем произошёл неспешный поворот назад:
A gas belched out from some invisible Fire,	Газ вырвался из некого незримого Огня,
Of its dense rings were formed these million stars;	И из его густых колец сформировались эти миллионы звёзд;
Upon earth's new-born soil God's tread was heard.	На заново рождённой почве, на земле, послышался шаг Бога.
Across the thick smoke of earth's ignorance	Так сквозь скрывающий туман невежества земли
A Mind began to see and look at forms	Ум начал видеть и смотреть на формы,
And groped for knowledge in the nescient Night:	Искать наощупь знание в незнающей Ночи:
Caught in a blind stone-grip Force worked its plan	Попав в слепую каменную хватку, Сила продолжала выполнять свой план
And made in sleep this huge mechanical world,	И создала во сне весь этот механический огромный мир,
That Matter might grow conscious of its soul	Чтобы Материя могла растить сознание своей души,
And like a busy midwife the life‑power	А после, как заботливая акушерка, сила жизни
Deliver the zero carrier of the All.	Освободила, в родах, ноль, несущий Всё.
Because eternal eyes turned on earth's gulfs	Благодаря тому, что вечные глаза, сияя, обратили на земные бездны
The lucent clarity of a pure regard	Прозрачность, ясность чистого внимания
And saw a shadow of the Unknowable	И стали видеть тень Непознаваемого,
Mirrored in the Inconscient's boundless sleep,	Что отразилась в безграничной дрёме Несознания,
Creation's search for self began its stir.	Творенье начало свой поиск внутреннего "я".
A spirit dreamed in the crude cosmic whirl,	Дух грезил во вселенском грубом вихре,
Mind flowed unknowing in the sap of life	Ум плыл, не зная, окружённый соком жизни,
And Matter's breasts suckled the divine Idea.	Материя кормила грудью божественно высокую Идею.
A miracle of the Absolute was born;	Вот так родилось чудо Абсолюта,
Infinity put on a finite soul,	Так Бесконечное одело на себя конечность душ,
All ocean lived within a wandering drop,	Весь океан существовал внутри летящей капли,
A time-made body housed the Illimitable.	А тело, созданное временем, впустило Беспредельное.
To live this Mystery out our souls came here.	Прожить великую Мистерию пришли на землю наши души.

A Seer within who knows the ordered plan	Внутри у нас — Провидец, знающий определённый план,
Concealed behind our momentary steps,	Скрываемый за нашими сиюминутными шагами,
Inspires our ascent to viewless heights	Он вдохновляет наш подъём к невидимым высотам,
As once the abysmal leap to earth and life.	Как ранее — прыжок в пучину к жизни и к земле,
His call had reached the Traveller in Time.	Его призыв дошёл до Путника во Времени.
Apart in an unfathomed loneliness,	Отдельно ото всех, в неизмеримом одиночестве,
He travelled in his mute and single strength	Он[35] странствовал в своей немой и одинокой силе,
Bearing the burden of the world's desire.	И на себе нёс груз желанья мира.
A formless Stillness called, a nameless Light.	Бесформенная Тишина звала его и безымянный Свет.
Above him was the white immobile Ray,	Над ним был белый неподвижный Луч,
Around him the eternal Silences.	Вокруг — стояли вечные Безмолвия.
No term was fixed to the high‑pitched attempt;	И не было предела высоко намеченной попытке;
World after world disclosed its guarded powers,	Один мир за другим являл свои сокрытые могущества,
Heaven after heaven its deep beatitudes,	И небеса за небесами — глубину своих красот,
But still the invisible Magnet drew his soul.	Но всё же душу Ашвапати влёк невидимый Магнит.
A figure sole on Nature's giant stair,	Далёкая и одинокая фигура на гигантской лестнице Природы,
He mounted towards an indiscernible end	Он поднимался вверх, к неразличимой цели
On the bare summit of created things.	На оголённой высшей точке сотворённого.

End of Canto One	Конец первой песни




Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto II THE KINGDOM OF SUBTLE MATTER	Песня II ЦАРСТВО ТОНКОЙ МАТЕРИИ


In the impalpable field of secret self,	В неощутимом поле тайного, скрываемого “я”,
This little outer being's vast support	Широком основании для маленького внешнего существования,
Parted from vision by earth's solid fence,	Отрезанном от наших глаз глухой стеной земли,
He came into a magic crystal air	Он[36] перешёл в кристальную, магическую атмосферу,
And found a life that lived not by the flesh,	И обнаружил жизнь не на основе плоти,
A light that made visible immaterial things.	И свет, что делал зримым нематериальное.
A fine degree in wonder's hierarchy,	Изящная ступень средь иерархии чудес,
The kingdom of subtle Matter's faery craft	Где тонкая Материя возводит царство сказочного мастерства,
Outlined against a sky of vivid hues,	Обрисовала контуры свои на фоне неба ярких красок,
Leaping out of a splendour-trance and haze,	Из транса роскоши и лёгкой дымки низвергая
The wizard revelation of its front.	Волшебно-заколдованное откровенье своего фасада.
A world of lovelier forms lies near to ours,	Мир восхитительно красивых форм лежит вблизи от нас,
Where, undisguised by earth's deforming sight,	В нём незамаскированные искажённым зрением земли,
All shapes are beautiful and all things true.	Все облики прекрасны и все вещи истинны.
In that lucent ambience mystically clear	В том светлом окружении, мистически прозрачном,
The eyes were doors to a celestial sense,	Взгляд становился дверью для небесных чувств,
Hearing was music and the touch a charm,	Слух — музыкой, касание — очарованием,
And the heart drew a deeper breath of power.	И сердце делало глубокий вдох могущества.
There dwell earth-nature's shining origins:	Там обитают полные сияния источники земной природы:
The perfect plans on which she moulds her works,	И планы совершенства, на которых создаёт она свои творенья,
The distant outcomes of her travailing force,	И отдалённый результат её работающей в муках силы,
Repose in a framework of established fate.	И отдых в рамках предначертанной судьбы.
Attempted vainly now or won in vain,	Чего мы тщетно добиваемся сейчас, стараемся завоевать,
Already were mapped and scheduled there the time	Уже там нарисовано на карте и расписано по времени,
And figure of her future sovereignties	И принимает форму будущих её владений
In the sumptuous lineaments traced by desire.	В роскошных контурах, очерченных желанием.
The golden issue of mind's labyrinth plots,	Прекрасный результат сюжетов-лабиринтов нашего ума,
The riches unfound or still uncaught by our lives,	Богатства, что не найдены, не познаны пока что в наших жизнях,
Unsullied by the attaint of mortal thought	И не запятнаны клеймом обычной смертной мысли,
Abide in that pellucid atmosphere.	Нас ожидают в этой ясной атмосфере.
Our vague beginnings are overtaken there,	Там открываются неясные начала наши,
Our middle terms sketched out in prescient lines,	Там обрисованы набросками предвидения наши средние пределы,
Our finished ends anticipated live.	Там, забежав вперёд, уже живут законченные результаты наших дел.
This brilliant roof of our descending plane,	Сверкающая крыша нашего сходящего вниз плана,
Intercepting the free boon of heaven's air,	Он перехватывает все свободные дары небесной атмосферы,
Admits small inrushes of a mighty breath	И пропускает только скромные вторжения могучего дыхания
Or fragrant circuits through gold lattices;	Иль кольца аромата через золотистые решётки;
It shields our ceiling of terrestrial mind	Он защищает наши потолки земных умов
From deathless suns and the streaming of God's rain,	От полыхания бессмертных солнц и от потоков ливня Бога,
Yet canalises a strange irised glow,	Но пропускает радужное странное свечение,
And bright dews drip from the Immortal's sky.	И яркую росу, что падает с небес Бессмертия.
A passage for the Powers that move our days,	Проход для Сил, что движут наши дни,
Occult behind this grosser Nature's walls,	Оккультных Сил, за стенами из грубой и земной Природы,
A gossamer marriage-hall of Mind with Form	Прозрачная, как паутинка, ткань для зала бракосочетания Ума и Формы
Is hidden by a tapestry of dreams;	Скрываются за гобеленом сновидений;
Heaven's meanings steal through it as through a veil,	Намеренья небес проскальзывают сквозь неё, как сквозь вуаль,
Its inner sight sustains this outer scene.	А взгляд, идущий изнутри, даёт опору этой внешней сцене.
A finer consciousness with happier lines,	Иное, тонкое сознанье, с более счастливыми чертами,
It has a tact our touch cannot attain,	Владеет тактом, до которого касанью нашему не дотянуться,
A purity of sense we never feel;	И чистотою чувств, которые мы никогда не ощущали;
Its intercession with the eternal Ray	Его посредничество с вечным Светом
Inspires our transient earth's brief‑lived attempts	Воодушевляет краткие попытки нашей временной земли
At beauty and the perfect shape of things.	Своею красотой и совершенным обликом вещей.
In rooms of the young divinity of power	В просторных залах молодой божественности силы
And early play of the eternal Child	И первых развлечений вечного Дитя
The embodiments of his outwinging thoughts	Живые воплощения его летящих выше, дальше мыслей,
Laved in a bright everlasting wonder's tints	Омытые в сияющих оттенках вечно-длящегося чуда
And lulled by whispers of that lucid air	И убаюканные шёпотами этой ясной атмосферы,
Take dream-hued rest like birds on timeless trees	Дремотно отдыхают, словно птицы, на вневременных деревьях,
Before they dive to float on earth‑time's sea.	Пока не прыгнут вниз, чтоб плыть по морю времени земли.
All that here seems has lovelier semblance there.	Всё то, что здесь нам только кажется, уже там существует в изумительном обличии.
Whatever our hearts conceive, our heads create,	И чтобы ни задумывало наше сердце, и не творила наша голова,
Some high original beauty forfeiting,	Теряя право на какую-то первоначальную, возвышенную красоту,
Thence exiled here consents to an earthly tinge.	Оттуда изгнанное, здесь согласно на земные краски.
Whatever is here of visible charm and grace	Всё, что наполнено здесь видимым очарованием, изяществом,
Finds there its faultless and immortal lines;	Находит там свои бессмертные и безупречные черты;
All that is beautiful here is there divine.	А всё, что здесь прекрасно, там — божественно.
Figures are there undreamed by mortal mind:	Там существуют образы, что и не снились смертному уму:
Bodies that have no earthly counterpart	Тела, что не похожи ни на что земное,
Traverse the inner eye's illumined trance	Пересекают озарённый транс, открытый внутреннему взгляду
And ravish the heart with their celestial tread	И поражают все сердца своей божественной походкой,
Persuading heaven to inhabit that wonder sphere.	Склоняя небо поселиться в той чудесной сфере.
The future's marvels wander in its gulfs;	В тех безднах бродят чудеса грядущего;
Things old and new are fashioned in those depths:	И старое, и новое в глубинах тех приобретает новый облик:
A carnival of beauty crowds the heights	Высоты заполняет карнавал прекрасного
In that magic kingdom of ideal sight.	В магическом том царстве видимого идеала.
In its antechambers of splendid privacy	В его роскошных и уединённых вестибюлях
Matter and soul in conscious union meet	Материя с душой встречаются в сознательном единстве,
Like lovers in a lonely secret place:	Как милые влюблённые в укромном тайном месте:
In the clasp of a passion not yet unfortunate	В объятиях страсти, что пока не ведает несчастья,
They join their strength and sweetness and delight	Они соединяют свою силу, сладость и восторг
And mingling make the high and low worlds one.	И, смешивая, делают высокие и низкие миры одним.
Intruder from the formless Infinite	Незваный гость, пришедший из бесформенного Бесконечного,
Daring to break into the Inconscient's reign,	Дерзающий ворваться в царство Несознания,
The spirit's leap towards body touches ground.	Дух впрыгивает в тело, обретает почву под ногами.
As yet unwrapped in earthly lineaments,	И не успев ещё закутаться в земные очертания,
Already it wears outlasting death and birth,	Уже он одевает на себя рождение и смерть,
Convincing the abyss by heavenly form,	И убеждает бездну собственной небесной формой,
A covering of its immortality	Покровом своего бессмертия,
Alive to the lustre of the wearer's rank,	Ожившим, чтоб светить на уровне владельца-духа,
Fit to endure the rub of Change and Time.	Готовым выдержать износ от Изменения и Времени.
A tissue mixed of the soul's radiant light	Ткань, сотканная из лучистого сияния души,
And Matter's substance of sign‑burdened Force, —	Субстанция Материи из полной символического смысла Силы,
Imagined vainly in our mind's thin air	Напрасно представляемые в тонкой атмосфере нашего ума,
An abstract phantasm mould of mental make, —	Абстрактно призрачная форма, результат ментального труда, —
It feels what earthly bodies cannot feel	Она воспринимает то, чего земное тело не способно ощутить,
And is more real than this grosser frame.	И более реальна, чем привычный, грубый наш каркас.
After the falling of mortality's cloak	Когда же одеянье смертности слетает прочь,
Lightened is its weight to heighten its ascent;	Она теряет в весе, чтоб подняться выше;
Refined to the touch of finer environments	Очищенная для касанья более утонченной среды,
It drops old patterned palls of denser stuff,	Она отбрасывает старые шаблонные покровы плотной ткани,
Cancels the grip of earth's descending pull	Освобождается от хватки тяжести земли, что тянет вниз,
And bears the soul from world to higher world,	И переносит душу от одних миров к другим, всё выше,
Till in the naked ether of the peaks	Пока в очищенном эфире голых пиков не останется
The spirit's simplicity alone is left,	Одна лишь простота и ясность духа,
The eternal being's first transparent robe.	Первоначальная прозрачная накидка вечного существования.
But when it must come back to its mortal load	Однако же, когда придётся возвращаться к смертной ноше
And the hard ensemble of earth's experience,	И непростому окружению земного опыта,
Then its return resumes that heavier dress.	То это возвращение вернёт обременяющее платье.
For long before earth's solid vest was forged	Задолго до того, как были выкованы те земные прочные одежды,
By the technique of the atomic Void,	Благодаря искусству атомарной Пустоты,
A lucent envelope of self-disguise	Соткали незаметный слой для само-маскировки
Was woven round the secret spirit in things.	И окружили тайный дух во всех вещах.
The subtle realms from those bright sheaths are made.	Из этих ярких оболочек сотворили множество различных тонких царств.
This wonder-world with all its radiant boon	Однако, этот чудо-мир, с его лучистыми дарами
Of vision and inviolate happiness,	Видений и нетронутого счастья,
Only for expression cares and perfect form;	Заботится лишь как всё выразить, о совершенстве формы;
Fair on its peaks, it has dangerous nether planes;	Прекрасный на своих вершинах, он оставляет место для опасных нижних планов;
Its light draws towards the verge of Nature's lapse;	Его свет тянется к границам, где Природа падает в пучину;
It lends beauty to the terror of the gulfs	Он одаряет красотой кошмары бездн,
And fascinating eyes to perilous Gods,	Опасным Божествам даёт пленяющие очи,
Invests with grace the demon and the snake.	И наделяет грацией и демона, и змея.
Its trance imposes earth's inconscience,	Его транс порождает несознание земли,
Immortal it weaves for us death's sombre robe	Бессмертный, он для нас ткёт мрачную накидку смерти,
And authorises our mortality.	И узаконивает нашу смертность.
This medium serves a greater Consciousness:	Он служит, как посредник, более великому Сознанию:
A vessel of its concealed autocracy,	Сосуд его сокрытой власти,
It is the subtle ground of Matter's worlds,	Он — тонкая основа для миров Материи,
It is the immutable in their mutable forms,	Он — неизменное для их меняющихся форм,
In the folds of its creative memory	И среди складок собственной творящей памяти
It guards the deathless type of perishing things:	Хранит бессмертные прообразы для временных вещей:
Its lowered potencies found our fallen strengths;	Его могущества, спускаясь вниз, дают основу нашим падшим силам;
Its thought invents our reasoned ignorance;	Его идеи, мысли, в нас всплывают рассуждающим невежеством;
Its sense fathers our body's reflexes.	Из чувств его рождаются рефлексы наших тел.
Our secret breath of untried mightier force,	И наше тайное дыхание непознанной ещё могучей силы,
The lurking sun of an instant's inner sight,	И ускользающее солнце моментальных озарений изнутри,
Its fine suggestions are a covert fount	И тонкие его внушенья — скрытые источники
For our iridescent rich imaginings	Для нашего богатого воображенья в ярких красках,
Touching things common with transfiguring hues	Что радугой преображения касается обыденных вещей,
Till even earth's mud grows rich and warm with the skies	Покуда даже грязь земли не станет тёплой и богатой, вместе с небесами,
And a glory gleams from the soul's decadence.	Пока не засверкает слава из падения души.
Its knowledge is our error's starting-point;	Его познанье — отправная точка нашего непониманья и ошибок;
Its beauty dons our mud-mask ugliness,	Его великолепие и красота здесь одевают маску грязного уродства,
Its artist good begins our evil's tale.	Его искусное добро здесь начинает повесть человеческого зла.
A heaven of creative truths above,	Как небеса творящих истин наверху,
A cosmos of harmonious dreams between,	Как космос гармоничных грёз посередине,
A chaos of dissolving forms below,	Как хаос растворяющихся форм под нами,
It plunges lost in our inconscient base.	Ныряет он, теряясь в нашей несознательной основе.
Out of its fall our denser Matter came.	Из этого его паденья вышла наша плотная Материя.

Thus taken was God's plunge into the Night.	Так совершилось погруженье Бога в Ночь.
This fallen world became a nurse of souls	Так этот падший мир взял роль кормилицы для наших душ,
Inhabited by concealed divinity.	В которых поселилась скрытая божественность.
A Being woke and lived in the meaningless void,	Проснулось Бытие и стало жить в бессмысленном ничто,
A world-wide Nescience strove towards life and thought,	Широкое, как мир, Неведение пробивалось к жизни, к мысли,
A Consciousness plucked out from mindless sleep.	Сознанье вырвалось из своего бессмысленного сна.
All here is driven by an insentient will.	Всё в нашем мире управляется неощутимой волей.
Thus fallen, inconscient, frustrate, dense, inert,	Так, падшая, расстроенная, несознательная, плотная, инертная,
Sunk into inanimate and torpid drowse	И погружённая в бездумное дремотное оцепенение,
Earth lay, a drudge of sleep, forced to create	Земля лежит, работая во сне, и ей приходится творить
By a subconscient yearning memory	Наполненной стремленьем, подсознательною памятью,
Left from a happiness dead before she was born,	Оставшейся от счастья, умершего до её рождения,
An alien wonder on her senseless breast.	Чужого чуда на её бесчувственной груди.
This mire must harbour the orchid and the rose,	Но эта грязь должна здесь дать укрытие для розы с орхидеей,
From her blind unwilling substance must emerge	Из нежелающей слепой её субстанции
A beauty that belongs to happier spheres.	Должна возникнуть красота из более счастливых сфер.
This is the destiny bequeathed to her,	Такая ей была завещана судьба,
As if a slain god left a golden trust	Как если бы убитый бог оставил лучезарную надежду
To a blind force and an imprisoned soul.	Ослепшей силе и сидящей в заточении душе.
An immortal godhead's perishable parts	Недолговечные фрагменты от не знающего смерти божества
She must reconstitute from fragments lost,	Она должна составить по утраченным кусочкам,
Reword from a document complete elsewhere	Восстановить из документа, где-то сохраняемого целиком,
Her doubtful title to her divine Name.	Неясный титул к своему божественному Имени.
A residue her sole inheritance,	Она несёт всё сущее в своей бесформенной пыли —
All things she carries in her shapeless dust.	Остаток одинокого её наследства.
Her giant energy tied to petty forms	Свою гигантскую энергию, привязанную к мелким формам,
In the slow tentative motion of her power	В неторопливом, пробующем всё, движении её могущества,
With only frail blunt instruments for use,	С ввозможностью использовать лишь хрупкие тупые инструменты,
She has accepted as her nature's need	Она взяла как обязательное для своей природы
And given to man as his stupendous work	И подарила человеку как его прекрасную работу,
A labour to the gods impossible.	Труд, невозможный даже для богов.
A life living hardly in a field of death	Здесь жизнь, с трудом живущая на поле смерти,
Its portion claims of immortality;	Отстаивает право обладать своею порцией бессмертия;
A brute half-conscious body serves as means	Животное, полусознательное тело служит средством для ума,
A mind that must recover a knowledge lost	Что должен снова обрести утраченное знание,
Held in stone grip by the world's inconscience,	Захваченное в каменную хватку несознанья мира,
And wearing still these countless knots of Law	И одевающий пока ещё бесчисленные путы-одеяния Закона,
A spirit bound stand up as Nature's king.	Стеснённый дух — поднимется как царь Природы.

A mighty kinship is this daring's cause.	Могучее родство — источник той отваги.
All we attempt in this imperfect world,	Все мы чего-то пробуем в несовершенном этом мире,
Looks forward or looks back beyond Time's gloss	Стремимся забежать вперёд, иль заглянуть за слой обманчивого глянца Времени,
To its pure idea and firm inviolate type	Увидеть чистую идею, ненарушенный и прочный тип,
In an absolute creation's flawless skill.	Принадлежащий безупречному искусству абсолютного творения.
To seize the absolute in shapes that pass,	Дотронуться до абсолюта в формах, что потом исчезнут,
To fix the eternal's touch in time‑made things,	И закрепить касанье вечного в вещах, рождённых временем —
This is the law of all perfection here.	Закон любого совершенства в этом мире.
A fragment here is caught of heaven's design;	Здесь можно ухватить частицу замысла небес;
Else could we never hope for greater life	Иначе никогда бы не было надежды дойти до более великой жизни,
And ecstasy and glory could not be.	Иначе не было бы ни великолепья, ни экстаза.
Even in the littleness of our mortal state,	И даже в нашей малости подверженного смерти состояния,
Even in this prison-house of outer form,	И даже в этом доме-клетке внешней формы,
A brilliant passage for the infallible Flame	Сверкающие переходы для непогрешимого Огня
Is driven through gross walls of nerve and brain,	Ведутся через стены нервов, мозга,
A Splendour presses or a Power breaks through,	То давит некое Великолепие иль пробивается Могущество,
Earth's great dull barrier is removed awhile,	Большой глухой экран земли сдвигается на время,
The inconscient seal is lifted from our eyes	Печать неведенья снимают с наших глаз,
And we grow vessels of creative might.	И мы становимся сосудами для силы созидания.
The enthusiasm of a divine surprise	Энтузиазм божественного удивления
Pervades our life, a mystic stir is felt,	Захватывает нашу жизнь, в ней ощущается мистический подъём,
A joyful anguish trembles in our limbs;	По телу пробегает радостная мука;
A dream of beauty dances through the heart,	Мечта о красоте танцует в нашем сердце,
A thought from the eternal Mind draws near,	Подходят ближе мысли вечного Ума,
Intimations cast from the Invisible	Идеи-озарения, бросаемые из Незримого,
Awaking from Infinity's sleep come down,	Проснувшись от дремоты Бесконечности спускаются к нам вниз,
Symbols of That which never yet was made.	Как символы Того, что никогда никто ещё не делал.
But soon the inert flesh responds no more,	Но вскоре тело, со своей инертностью, перестаёт на это откликаться,
Then sinks the sacred orgy of delight,	Тогда спадает оргия священного восторга,
The blaze of passion and the tide of power	Прилив энергии и вспышка страсти забираются у нас
Are taken from us and, though a glowing form	И хоть сверкающая форма видится как наивысшее,
Abides astonishing earth, imagined supreme,	И остаётся верной, удивляющейся на неё земле,
Too little of what was meant has left a trace.	Уж слишком мало от обещанного, оставляет здесь свой след.
Earth's eyes half-see, her forces half-create;	Земные очи полувидят, силы на земле полутворят;
Her rarest works are copies of heaven's art.	Её[37] редчайшие работы — только копии небесного искусства.
A radiance of a golden artifice,	Великолепье замечательных изобретений,
A masterpiece of inspired device and rule,	Шедевр одушевлённых механизмов и её правления,
Her forms hide what they house and only mime	Её обличия скрывают то, что в них живёт, и только подражают
The unseized miracle of self-born shapes	Неуловимому утонченному чуду самозарождающихся форм,
That live for ever in the Eternal's gaze.	Которое живёт всегда во взгляде Вечного.
Here in a difficult half-finished world	Здесь, в нашем трудном полузавершённом мире,
Is a slow toiling of unconscious Powers;	Идёт неторопливая работа неосознающих Сил;
Here is man's ignorant divining mind,	Здесь есть невежественный, строящий догадки ум, принадлежащий человеку,
His genius born from an inconscient soil.	И гений человека, что рождается на почве несознания.
To copy on earth's copies is his art.	Копировать земные копии — его искусство.
For when he strives for things surpassing earth,	И хоть стремится он к тому, что превосходит землю,
Too rude the workman's tools, too crude his stuff,	Уж слишком груб рабочий инструмент, сыра его материя,
And hardly with his heart's blood he achieves	С трудом, и с кровью сердца он приходит
His transient house of the divine Idea,	В свой преходящий дом божественной Идеи,
His figure of a Time-inn for the Unborn.	В свой образ Времени-гостиницы для Нерождённого.
Our being thrills with high far memories	Всё наше существо трепещет от далёких и возвышенных воспоминаний,
And would bring down their dateless meanings here,	Оно желало б принести сюда их бесконечный смысл,
But, too divine for earthly Nature's scheme,	Но, чересчур божественные для строения земной Природы,
Beyond our reach the eternal marvels blaze.	Те чудеса из вечности сияют за пределом наших сфер.
Absolute they dwell, unborn, immutable,	Неизменяемые, нерождённые, непогрешимые и абсолютные
Immaculate in the Spirit's deathless air,	Они живут в той вечной атмосфере Духа,
Immortal in a world of motionless Time	Не зная смерти, в мире замершего Времени
And an unchanging muse of deep self-space.	И постоянных размышлений глубины пространства "я".
Only when we have climbed above ourselves,	И лишь когда мы превзойдём самих себя,
A line of the Transcendent meets our road	Путь Трансцендентного пересечётся с нашею дорогой,
And joins us to the timeless and the true;	Соединит нас с истиной и вечным;
It brings to us the inevitable word,	Он принесёт нам слово неизбежного,
The godlike act, the thoughts that never die.	Богоподобные дела, божественные мысли, что никогда не умирают.
A ripple of light and glory wraps the brain,	Наш мозг окутает пульсация великолепия и света,
And travelling down the moment's vanishing route	И к нам спускаясь исчезающими на глазах дорогами мгновения,
The figures of eternity arrive.	Появятся высокие персоны вечности.
As the mind's visitors or the heart's guests	Как гости сердца или посетители ума
They espouse our mortal brevity awhile,	Они дают недолгую поддержку нашей краткой жизни,
Or seldom in some rare delivering glimpse	И иногда, в каком-то редком проясняющем всё блеске
Are caught by our vision's delicate surmise.	Воспринимаются догадками утонченного виденья.
Although beginnings only and first attempts,	Хотя начала эти — только первые попытки,
These glimmerings point to the secret of our birth	Те проблески подобны указателям на тайну нашего рождения,
And the hidden miracle of our destiny.	На скрытое от глаза чудо нашего предназначения.
What we are there and here on earth shall be	Чем мы являемся в том мире, и чем здесь станем на земле
Is imaged in a contact and a call.	Нам предстаёт в контакте и призыве.
As yet earth's imperfection is our sphere,	Пока же наша сфера ограничена земным несовершенством,
Our nature's glass shows not our real self;	И зеркало природы человека не показывает наше истинное “я”;
That greatness still abides held back within.	И то величие пока что ожидает, втянутое внутрь.
Earth's doubting future hides our heritage:	Неясное грядущее земли скрывает наше тайное наследство:
The Light now distant shall grow native here,	Далёкий ныне Свет нам станет здесь родным,
The Strength that visits us our comrade power;	А Сила, что приходит к нам — могучим другом;
The Ineffable shall find a secret voice,	Невыразимое найдёт свой потаённый голос,
The Imperishable burn through Matter's screen	Непреходящее прожжёт заслон Материи,
Making this mortal body godhead's robe.	И сделает из человеческого тела облаченье божества.
The Spirit's greatness is our timeless source	Величье Духа — наш вневременный источник,
And it shall be our crown in endless Time.	И будет нашей царственной короной в бесконечном Времени.
A vast Unknown is round us and within;	Просторы Неизвестного вокруг нас и внутри;
All things are wrapped in the dynamic One:	Здесь всё обернуто в подвижного Единого:
A subtle link of union joins all life.	И тонкая объединяющая связь скрепляет целиком всю жизнь.
Thus all creation is a single chain:	Так всё творение становится единой цепью:
We are not left alone in a closed scheme	Нас не оставили одних в закрытой схеме
Between a driving of inconscient Force	Между правлением несознающей Силы
And an incommunicable Absolute.	И недоступным Абсолютом.
Our life is a spur in a sublime soul-range,	Жизнь человека — это шпоры для высокой области души,
Our being looks beyond its walls of mind	А наше существо выходит, смотрит за пределы стен ума
And it communicates with greater worlds;	И разговаривает с более великими мирами;
There are brighter earths and wider heavens than ours.	Есть земли ярче наших, и бывают шире небеса.
There are realms where Being broods in its own depths;	Есть сферы, где божественное Существо Вынашивает что-то в собственных глубинах,
It feels in its immense dynamic core	И чувствует в своей безмерной динамичной сердцевине,
Its nameless, unformed, unborn potencies	Как все его безликие, и безымянные, и нерождённые ещё могущества
Cry for expression in the unshaped Vast:	Кричат о выражении в бесформенном Просторе:
Ineffable beyond Ignorance and death,	Неописуемые, вне Невежества и смерти,
The images of its everlasting Truth	Его картины вечно продолжающейся Истины
Look out from a chamber of its self-rapt soul:	Выглядывают из палат его самовосторженной души:
As if to its own inner witness gaze	И словно ради взгляда своего свидетеля внутри
The Spirit holds up its mirrored self and works,	Тот Дух поддерживает и свои творения И собственное отраженье — внутреннее “я”,
The power and passion of its timeless heart,	Энергию и страстность своего вневременного сердца,
The figures of its formless ecstasy,	Фигуры своего экстаза за пределом формы,
The grandeurs of its multitudinous might.	Великолепия своих разнообразных сил.
Thence comes the mystic substance of our souls	Из тех палат мистическое вещество, субстанция для наших душ
Into the prodigy of our nature's birth,	Приходит в чудо нашего рождения в природе,
There is the unfallen height of all we are	Там сохраняется неумаляемая высота всего, чем мы являемся,
And dateless fount of all we hope to be.	Неиссякаемый источник для всего, чем мы надеемся когда-то стать.
On every plane the hieratic Power,	На каждом плане та божественная Сила,
Initiate of unspoken verities,	Что знает непередаваемые истины,
Dreams to transcribe and make a part of life	Мечтает сделать частью жизни, заново переписать
In its own native style and living tongue	На свой живой язык и собственный привычный стиль
Some trait of the perfection of the Unborn,	Какую-то черту от совершенства Нерождённого,
Some vision seen in the omniscient Light,	Какой-то образ, видимый в лучах всезнающего Света,
Some far tone of the immortal rhapsodist Voice,	Какую-то далёкую тональность Голоса, поющего бессмертные рапсодии,
Some rapture of the all-creating Bliss,	Какую-то восторженную радость созидающего всё Блаженства,
Some form and plan of the Beauty unutterable.	Какой-то облик или план невыразимой Красоты.
Worlds are there nearer to those absolute realms,	Есть царства ближе к сферам абсолюта,
Where the response to Truth is swift and sure	Там, где ответ на Истину уверенный и быстрый,
And spirit is not hampered by its frame	И дух не сжат своим телесным воплощением,
And hearts by sharp division seized and rent	Сердца — не схвачены, не разрываются от резкой отделённости,
And delight and beauty are inhabitants	Где красота и наслажденье — коренные жители,
And love and sweetness are the law of life.	А нежность и любовь — закон для жизни.
A finer substance in a subtler mould	Тончайшая субстанция в неуловимых формах
Embodies the divinity earth but dreams;	Даёт тела божественности, о которой лишь мечтают на земле;
Its strength can overtake joy's running feet;	В ней сила может обгонять несущиеся ноги радости;
Overleaping the fixed hurdles set by Time,	И перепрыгивая жёсткие препятствия, расставленные Временем,
The rapid net of an intuitive clasp	Своею сетью быстрой интуиции
Captures the fugitive happiness we desire.	Она улавливает ускользающее счастье, так желаемое нами.
A Nature lifted by a larger breath,	Природа, поднятая широтой того дыхания,
Plastic and passive to the all‑shaping Fire,	Податливая и пластичная для формирующего всё Огня,
Answers the flaming Godhead's casual touch:	Там отвечает каждому прикосновенью пламенного Божества:
Immune from our inertia of response	Не связанная медленной инерцией людских реакций,
It hears the word to which our hearts are deaf,	Она способна слышать слово, для которого сердца людей глухи,
Adopts the seeing of immortal eyes	Она перенимает виденье бессмертных глаз
And, traveller on the roads of line and hue,	И, путник по дорогам линии и цвета,
Pursues the spirit of beauty to its home.	Преследует дух красоты до самого его родного дома.
Thus we draw near to the All‑Wonderful	Так нас притягивает ближе к Вcе-Чудесному,
Following his rapture in things as sign and guide;	Мы следуем его восторгу, как проводнику и символу во всём;
Beauty is his footprint showing us where he has passed,	Прекрасное — следы, которые показывают — где он проходил,
Love is his heart-beats' rhythm in mortal breasts,	Любовь — его сердечный ритм, в груди у смертных,
Happiness the smile on his adorable face.	А счастье — свет улыбки на обожающем его лице.
A communion of spiritual entities,	Общение духовных сущностей,
A genius of creative Immanence,	И гений созидающего Имманентного[38],
Makes all creation deeply intimate:	Всё необъятное творенье превращают в нечто очень сокровенное:
A fourth dimension of aesthetic sense	В четвертом измереньи эстетического чувства,
Where all is in ourselves, ourselves in all,	Где всё находится у нас внутри, а сами мы — во всём,
To the cosmic wideness re-aligns our souls.	Душа у нас способна дотянуться до космических масштабов.
A kindling rapture joins the seer and seen;	Воспламеняющий восторг соединяет видящего с видимым;
The craftsman and the craft grown inly one	Так мастерство и мастер, ставшие внутри единым целым,
Achieve perfection by the magic throb	Приходят к совершенству с помощью магического пульса
And passion of their close identity.	И страстности их тесного отождествления.
All that we slowly piece from gathered parts,	Всё, что мы медленно соединяем из разобранных частей,
Or by long labour stumblingly evolve,	И спотыкаясь, развиваем, длительным трудом,
Is there self-born by its eternal right.	Там есть уже, саморождённое своим, из вечности пришедшим правом.
In us too the intuitive Fire can burn;	В нас тоже может вспыхнуть Пламя интуиции;
An agent Light, it is coiled in our folded hearts,	Посланник Света, это Пламя свёрнуто у нас в закрывшихся сердцах,
On the celestial levels is its home:	Его жилище — там, на уровне небес:
Descending, it can bring those heavens here.	Оно, спустившись, может принести те небеса сюда.
But rarely burns the flame nor burns for long;	Но редко это пламя загорается, и здесь оно горит недолго;
The joy it calls from those diviner heights	Та радость, что оно зовёт с божественных высот,
Brings brief magnificent reminiscences	Приносит краткие величественные воспоминания,
And high splendid glimpses of interpreting thought,	Высокие роскошные зарницы озарённой мысли,
But not the utter vision and delight.	Но не восторг, не полную картину.
A veil is kept, something is still held back,	Какая-то вуаль пока что остаётся, что-то до сих пор сокрыто,
Lest, captives of the beauty and the joy,	Затем, чтобы пленённая той радостью и красотой,
Our souls forget to the Highest to aspire.	Душа не забывала в нас стремиться к Наивысшему.

In that fair subtle realm behind our own	В чудесном этом тонком царстве, что лежит за нашим,
The form is all, and physical gods are kings.	Конкретный вид и форма — всё, а боги из физических миров — цари.
The inspiring Light plays in fine boundaries;	Свет вдохновения играет в тех утонченных границах;
A faultless beauty comes by Nature's grace;	Там безупречность красоты приходит милостью Природы;
There liberty is perfection's guarantee:	Свобода там — гарантия для совершенства:
Although the absolute Image lacks, the Word	Хотя там не хватает абсолюта Образа,
Incarnate, the sheer spiritual ecstasy,	И воплотившегося Слова, и абсолютного духовного экстаза,
All is a miracle of symmetric charm,	Всё предстаёт как чудеса чарующей симметрии,
A fantasy of perfect line and rule.	Фантазия законченного правила и линии.
There all feel satisfied in themselves and whole,	Там всё довольно и самим собой, и всем вокруг,
A rich completeness is by limit made,	Богатство полноты там создаётся с помощью ограничений,
Marvel in an utter littleness abounds,	Чудесное живёт в предельно маленьких границах,
An intricate rapture riots in a small space:	Восторг от сложного там буйствует на небольшом пространстве
Each rhythm is kin to its environment,	И каждый ритм в родстве со всем, что окружает;
Each line is perfect and inevitable,	Любая линия там совершенна, неслучайна,
Each object faultlessly built for charm and use.	Любой объект там безупречно создан ради красоты и пользы.
All is enamoured of its own delight.	Всё очаровано своим же собственным восторгом.
Intact it lives of its perfection sure	Нетронутый, живёт тот мир своим надёжным совершенством,
In a heaven-pleased self-glad immunity;	В довольной небесами неприкосновенности и радуясь собой;
Content to be, it has need of nothing more.	Согласный просто быть, он больше не нуждается ни в чём.
Here was not futile effort's broken heart:	Здесь нет сердец, разбитых от напрасного усилия:
Exempt from the ordeal and the test,	Освобождённый от проверок и суровых испытаний,
Empty of opposition and of pain,	Свободный от сопротивления и боли,
It was a world that could not fear nor grieve.	Он — мир, который не способен горевать или бояться.
It had no grace of error or defeat,	Ему не дали милости ошибок или поражений,
It had no room for fault, no power to fail.	В нём не найдётся места недостаткам, и нет сил для неудач.
Out of some packed self-bliss it drew at once	Из плотного самоблаженства он вытягивает сразу,
Its form-discoveries of the mute Idea	Под видом форм, свои открытия безмолвно существующей Идеи
And the miracle of its rhythmic thoughts and acts,	И чудеса своих ритмичных дел и мыслей,
Its clear technique of firm and rounded lives,	И ясное искусство состоявшихся, добротных жизней,
Its gracious people of inanimate shapes	И доброе своё сообщество из неодушевлённых форм,
And glory of breathing bodies like our own.	И славу тел, что дышат также, как и мы.
Amazed, his senses ravished with delight,	Захваченный восторгом ощущений, изумлённый,
He moved in a divine, yet kindred world	Он[39] шёл в божественном, но всё же близком мире,
Admiring marvellous forms so near to ours	В восторге от чудесных форм, что так похожи на земные,
Yet perfect like the playthings of a god,	Однако совершенны, как игрушки бога,
Deathless in the aspect of mortality.	И с нашей точки зрения — бессмертны.
In their narrow and exclusive absolutes	В своих особенных и узких абсолютах,
The finite's ranked supremacies throned abide;	Заняв свои места на тронах, обитают там цари конечного;
It dreams not ever of what might have been;	Там не мечтают никогда о том, что может быть;
Only in boundaries can this absolute live.	И лишь в границах может жить тот абсолют.
In a supremeness bound to its own plan	В том высочайшем уровне, но связанном своим же планом,
Where all was finished and no widths were left,	Где всё закончено и не осталось больше широты,
No space for shadows of the immeasurable,	И нет пространства для теней неизмеримого,
No room for the incalculable's surprise,	И места — удивлению от неожиданных вещей,
A captive of its own beauty and ecstasy,	Пленённая своею красотой своим экстазом,
In a magic circle wrought the enchanted Might.	Внутри магического круга трудилась очарованная Сила.
The spirit stood back effaced behind its frame.	Дух отступил назад, укрывшись тенью внешней оболочки.
Admired for the bright finality of its lines	И восхищаясь яркою законченностью линий,
A blue horizon limited the soul;	Полоска голубого горизонта ограничивала душу;
Thought moved in luminous facilities,	Мысль двигалась по озарённой лёгкости удобств,
The outer ideal's shallows its swim-range:	Стремясь во внешнем к идеалу, она всё меньше погружалась вглубь:
Life in its boundaries lingered satisfied	И Жизнь не торопилась средь своих границ,
With the small happiness of the body's acts.	Она была довольна мелкой радостью движений тела.
Assigned as Force to a bound corner-Mind,	Поставленная здесь как Сила для ограниченного уголка Ума,
Attached to the safe paucity of her room,	Привязанная к безопасной малости её пространства,
She did her little works and played and slept	Она вершила малые дела, играла и спала,
And thought not of a greater work undone.	Не думая о более великой, незаконченной работе.
Forgetful of her violent vast desires,	Забыв свои неистовые, необъятные желания,
Forgetful of the heights to which she rose,	Забыв о тех вершинах, на которые взбиралась,
Her walk was fixed within a radiant groove.	Она в своём движении держалась строго лучезарной колеи.
The beautiful body of a soul at ease,	Прекрасно сформированное тело отдыхающей души,
Like one who laughs in sweet and sunlit groves,	Смеясь в залитых солнцем, сладких рощах,
Childlike she swung in her gold cradle of joy.	Она качалась, как ребёнок, в золотистой колыбели радости.
The spaces' call reached not her charmed abode,	Призыв пространств не достигал её очаровательного дома,
She had no wings for wide and dangerous flight,	Она не знала крыльев для широкого, опасного полёта,
She faced no peril of sky or of abyss,	И не встречалась никогда с опасностью небес и бездн,
She knew no vistas and no mighty dreams,	Ей неизвестны были перспективы и могучие мечты,
No yearning for her lost infinitudes.	Стремление к своим утерянным когда-то бесконечностям.
A perfect picture in a perfect frame,	Но эта совершенная картина в совершенной рамке,
This faery artistry could not keep his will:	Искусство феерической страны не удержали волю Ашвапати:
Only a moment's fine release it gave;	Они давали только мимолётное и утончённое освобождение;
A careless hour was spent in a slight bliss.	Какой-то беззаботный час, что отдан лёгкому блаженству.
Our spirit tires of being's surfaces,	Дух человека устаёт от внешнего, поверхностного бытия,
Transcended is the splendour of the form;	Он превосходит то великолепье форм,
It turns to hidden powers and deeper states.	И поворачивает к скрытым силам и глубоким состояниям.
So now he looked beyond for greater light.	Он[40] всматривался дальше, видел более великий свет.
His soul's peak-climb abandoning in its rear	Подъём его души на пик отодвигал назад
This brilliant courtyard of the House of Days,	Роскошную Обитель Дней с её сверканьем внутренних дворов;
He left that fine material Paradise.	И он оставил тот утонченный материальный Рай,
His destiny lay beyond in larger Space.	Его судьба лежала дальше, уходя в широкое Пространство.

End of Canto Two	Конец второй песни




Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto III THE GLORY AND FALL OF LIFE	Песня III СЛАВА И ПАДЕНИЕ ЖИЗНИ


An uneven broad ascent now lured his feet.	Широкий и крутой подъём сейчас манил его[41] стопы.
Answering a greater Nature's troubled call	В ответ на беспокоящий призыв Природы выше,
He crossed the limits of embodied Mind	Он пересёк пределы воплощённого Ума,
And entered wide obscure disputed fields	И перешёл в обширные, неясные и спорные пространства,
Where all was doubt and change and nothing sure,	Где было всё сомнительно, изменчиво и ненадёжно,
A world of search and toil without repose.	В мир поиска и тяжкого труда без передышки.
As one who meets the face of the Unknown,	Как человек, встречаясь с ликом Неизвестного,
A questioner with none to give reply,	Бывает полон сотнями вопросов без ответа,
Attracted to a problem never solved,	Притянутый к проблеме, не решённой до сих пор,
Always uncertain of the ground he trod,	Всё время ощущая ненадёжность почвы под ногами,
Always drawn on to an inconstant goal	Всё время увлекаемый к непостоянной цели,
He travelled through a land peopled by doubts	Он шёл по землям, населёнными сомненьями
In shifting confines on a quaking base.	В изменчивых пределах на трясущейся основе.
In front he saw a boundary ever unreached	Он видел впереди рубеж, что постоянно был недосягаем,
And thought himself at each step nearer now, —	Хотя, казалось, с каждым шагом он подходит ближе —
A far retreating horizon of mirage.	К далёкому и отступающему горизонту миража.
A vagrancy was there that brooked no home,	Скитанье было там, что не выносит дома,
A journey of countless paths without a close.	Путь по бесчисленным дорогам, не имеющим конца.
Nothing he found to satisfy his heart;	Он ничего не находил, чему могло порадоваться сердце;
A tireless wandering sought and could not cease.	Без устали блуждая, он искал, и не способен был остановиться.
There life is the manifest Incalculable,	Там жизнь — манифестация Неисчислимого,
A movement of unquiet seas, a long	Движенье беспокойных океанов, отчаянный затянутый прыжок,
And venturous leap of spirit into Space,	Которым дух вошёл в Пространство,
A vexed disturbance in the eternal Calm,	И раздражающее беспокойство среди вечного Покоя,
An impulse and passion of the Infinite.	И страсть, и импульс Бесконечного.
Assuming whatever shape her fancy wills,	Умея принимать любые облики, что может захотеть её[42] фантазия,
Escaped from the restraint of settled forms	И ускользая от ограничений предопределённых форм,
She has left the safety of the tried and known.	Она оставила надёжность, что даёт проверенное и известное.
Unshepherded by the fear that walks through Time,	Не ограниченная страхом, гуляющим по Времени,
Undaunted by Fate that dogs and Chance that springs,	Не опасаясь ни Судьбы, которая преследует, Ни Случая, что прыгает внезапно,
She accepts disaster as a common risk;	Она страданье принимает как обычный риск;
Careless of suffering, heedless of sin and fall,	Не беспокоясь о мучениях, не замечая прегрешений и падений,
She wrestles with danger and discovery	Она сражается с опасностью и делает свои открытия
In the unexplored expanses of the soul.	В огромных неисследованных протяжённостях души.
To be seemed only a long experiment,	Она нам предстаёт как длительный эксперимент,
The hazard of a seeking ignorant Force	Как авантюра ищущей невежественной Силы,
That tries all truths and, finding none supreme,	Что пробует все истины, и не найдя единственной и наивысшей,
Moves on unsatisfied, unsure of its end.	Идёт опять, не радуясь, не веря в собственную цель.
As saw some inner mind, so life was shaped:	Как видел некий ум внутри, такой и стала жизнь:
From thought to thought she passed, from phase to phase,	Переходя от мысли к мысли, и от фазы к фазе,
Tortured by her own powers or proud and blest,	Порой измученная собственными силами, порой счастливая и гордая,
Now master of herself, now toy and slave.	Сейчас — хозяйка над собой, а через миг — игрушка и раба.
A huge inconsequence was her action's law,	Предельная непредсказуемость была её законом действия,
As if all possibility must be drained,	Как если б все возможности ей надо было исчерпать до дна,
And anguish and bliss were pastimes of the heart.	Как если б мука и блаженство были развлеченьем сердца.
In a gallop of thunder-hooved vicissitudes	В галопе перемен, с громоподобным грохотом копыт
She swept through the race-fields of Circumstance,	Она неслась по гоночным аренам Обстоятельства,
Or, swaying, she tossed between her heights and deeps,	Или металась, не уверенная, от своих высот к глубинам,
Uplifted or broken on Time's inconstant wheel.	То вознесённая, а то разбитая на Времени непостоянном колесе.
Amid a tedious crawl of drab desires	Средь утомительного ползания серых, одинаковых желаний
She writhed, a worm mid worms in Nature's mud,	Ей приходилось корчиться в грязи Природы словно червь среди червей,
Then, Titan-statured, took all earth for food,	Затем, став высотой с Титана, она брала всю землю целиком, как пищу,
Ambitioned the seas for robe, for crown the stars	Амбициозно, океаны — как одежду, звёзды — как корону,
And shouting strode from peak to giant peak,	И с криками шагала по гигантским пикам,
Clamouring for worlds to conquer and to rule.	Крича и требуя миры, чтоб завоёвывать и править.
Then, wantonly enamoured of Sorrow's face,	Затем, внезапно очарованная обликом Страдания,
She plunged into the anguish of the depths	Она ныряла в боль своих глубин,
And, wallowing, clung to her own misery.	Барахтаясь, цеплялась за своё несчастье.
In dolorous converse with her squandered self	В печальных объясненьях со своим транжиром-“я”
She wrote the account of all that she had lost,	Она вела подсчёт всему, что потеряла,
Or sat with grief as with an ancient friend.	Или сидела с горем, словно со старинным другом.
A romp of violent raptures soon was spent,	Но шумная игра неистовых восторгов вскоре истощалась,
Or she lingered tied to an inadequate joy	Она, бывало, медлила, привязанная к маленькой несоразмерной радости,
Missing the turns of fate, missing life's goal.	И упускала поворот судьбы, и упускала смысл жизни.
A scene was planned for all her numberless moods	Такую сцену возвели для всех её неисчислимых настроений,
Where each could be the law and way of life,	Где каждое могло быть образом, законом жизни,
But none could offer a pure felicity;	Но ни одно не предлагало чистого безоблачного счастья;
Only a flickering zest they left behind	Трепещущий лишь привкус оставался после, или же,
Or the fierce lust that brings a dead fatigue.	Неистовое вожделение, несущее смертельную усталость.
Amid her swift untold variety	Средь быстрого её невыразимого разнообразия
Something remained dissatisfied, ever the same	Всё ж оставалось что-то недовольное, всегда одно и то же,
And in the new saw only a face of the old,	И в новом видело лишь облик прежнего,
For every hour repeated all the rest	Так каждый час всё время повторял все остальные
And every change prolonged the same unease.	И в каждой новой перемене оставалась та же самая тревога.
A spirit of her self and aim unsure,	Дух, неуверенный в самом себе и в собственном предназначении,
Tired soon of too much joy and happiness,	И быстро устающий от излишне сильной радости и счастья,
She needs the spur of pleasure and of pain	Она нуждалась в шпорах удовольствия и боли,
And the native taste of suffering and unrest:	В привычном вкусе беспокойства и страдания:
She strains for an end that never can she win.	Она стремилась к цели, что ей не завоевать,
A perverse savour haunts her thirsting lips:	Вкус порчи постоянно был на жаждущих её губах:
For the grief she weeps which came from her own choice,	Она рыдала от мучений, что пришли по собственному выбору,
For the pleasure yearns that racked with wounds her breast;	Стремилась к удовольствиям, что ранами пытали грудь,
Aspiring to heaven she turns her steps towards hell.	И начиная подниматься к небесам, вдруг разворачивала шаг и отправлялась в ад.
Chance she has chosen and danger for playfellows;	Она избрала случай и опасность в качестве друзей по детским играм;
Fate's dreadful swing she has taken for cradle and seat.	Ужасные шатания судьбы взяла как колыбель и трон.
Yet pure and bright from the Timeless was her birth,	Однако чистым, ярким было некогда её рожденье из Вневременья,
A lost world-rapture lingers in her eyes,	Утраченный восторг вселенной до сих пор ещё в её глазах,
Her moods are faces of the Infinite:	Все настроения её — лишь лики Бесконечного:
Beauty and happiness are her native right,	Прекрасное и счастье ей принадлежат по праву с самого начала,
And endless Bliss is her eternal home.	А бесконечное Блаженство — вечный дом её.

This now revealed its antique face of joy,	Таким сейчас открылся древний облик радости,
A sudden disclosure to the heart of grief	Внезапный проблеск в самом сердце горя,
Tempting it to endure and long and hope.	Толкающий к терпенью, страстному желанью и надежде.
Even in changing worlds bereft of peace,	И даже в переменчивых мирах, в которых нет покоя,
In an air racked with sorrow and with fear	И даже в воздухе, истерзанном страданием и страхом,
And while his feet trod on a soil unsafe,	Когда его[43] стопы шагали по нетвёрдой почве,
He saw the image of a happier state.	Он видел образ более счастливой, радостной страны.
In an architecture of hieratic Space	В архитектурном облике священного Пространства,
Circling and mounting towards creation's tops,	Кружащего и восходящего к вершинам сотворённого,
At a blue height which never was too high	И в синей высоте, что никогда не становилась слишком высока
For warm communion between body and soul,	Для тёплого общенья между телом и душою,
As far as heaven, as near as thought and hope,	Далёкое, как небеса, и близкое, как мысли и надежда,
Glimmered the kingdom of a griefless life.	Мерцало царство жизни, что не знает горя.
Above him in a new celestial vault	Над ним, средь нового божественного свода
Other than the heavens beheld by mortal eyes,	Ином, чем небеса, что видятся глазами смертного,
As on a fretted ceiling of the gods,	Как на украшенном лепниной потолке богов,
An archipelago of laughter and fire,	Архипелагом смеха и огня,
Swam stars apart in a rippled sea of sky.	В струящихся морях небес неторопливо плыли звёзды.
Towered spirals, magic rings of vivid hue	Спирали поднимались вверх и яркие магические кольца цвета,
And gleaming spheres of strange felicity	Мерцающие сферы странной радости
Floated through distance like a symbol world.	Текли сквозь расстояния, как символичный мир.
On the trouble and the toil they could not share,	Тревогу, труд они бы не сумели разделить,
On the unhappiness they could not aid,	В несчастье — не смогли б ничем помочь,
Impervious to life's suffering, struggle, grief,	Глухие к горю и страданию, к сраженью жизни,
Untarnished by its anger, gloom and hate,	И не запятнанные ненавистью, мраком, гневом,
Unmoved, untouched, looked down great visioned planes	Смотрели неподвижно, не затрагиваясь, вниз великие, всё-видящие планы,
Blissful for ever in their timeless right.	Всегда блаженные, всегда в их вечной правоте.
Absorbed in their own beauty and content,	Так погрузившись в собственную красоту и суть,
Of their immortal gladness they live sure.	Они живут, уверенные в их бессмертной радости.
Apart in their self-glory plunged, remote	Особняком, ныряя в славу внутреннего "я", уединённые, вдали,
Burning they swam in a vague lucent haze,	Они плывут, пылая, по неясной, светлой дымке,
An everlasting refuge of dream‑light,	По вечному убежищу для грезящего света,
A nebula of the splendours of the gods	Туманностью великолепия богов,
Made from the musings of eternity.	Что создана из размышлений вечности.
Almost unbelievable by human faith,	Почти что неправдоподобные для веры человека,
Hardly they seemed the stuff of things that are.	С большим трудом в них можно разглядеть ткань существующих вещей.
As through a magic television's glass	Как на экране некого магического телевизора,
Outlined to some magnifying inner eye	Очерченные для всё приближающего внутреннего взора,
They shone like images thrown from a far scene	Они сияли, словно образы, заброшенные из далёкой сцены,
Too high and glad for mortal lids to seize.	Счастливые и чересчур высокие для пониманья смертными очами.
But near and real to the longing heart	Однако и реальные, и близкие для жаждущего сердца,
And to the body's passionate thought and sense	Для чувств и страстных мыслей тела —
Are the hidden kingdoms of beatitude.	Те скрытые для человека царства красоты.
In some close unattained realm which yet we feel,	В какой-то близкой недоступной области, которую мы всё же ощущаем,
Immune from the harsh clutch of Death and Time,	Свободные от жёсткой хватки Времени и Смерти,
Escaping the search of sorrow and desire,	Стремясь уйти от происков печали и желаний,
In bright enchanted safe peripheries	На ярких безопасных очарованных окраинах
For ever wallowing in bliss they lie.	Они лежат, купаясь вечно в собственном блаженстве.
In dream and trance and muse before our eyes,	Во сне, и в трансе, и средь размышлений, перед нашими глазами,
Across a subtle vision's inner field,	По внутреннему полю тонкого мистического зрения
Wide rapturous landscapes fleeting from the sight,	Широкие восторженные виды, ускользая от внимательного взгляда,
The figures of the perfect kingdom pass	Виденья совершенного, законченного царства —
And behind them leave a shining memory's trail.	Проходят, оставляя след сияющих воспоминаний.
Imagined scenes or great eternal worlds,	Воображаемые сцены или вечные великие миры,
Dream-caught or sensed, they touch our hearts with their depths;	Ухваченные в грёзе или в ощущении, Они затрагивают наше сердце собственною глубиной;
Unreal-seeming, yet more real than life,	Хоть кажутся нам нереальными, они реальнее чем жизнь,
Happier than happiness, truer than things true,	Счастливее чем счастье, и вернее самых верных истин,
If dreams these were or captured images,	И даже если б это было грёзой или же увиденными образами,
Dream's truth made false earth's vain realities.	То истина той грёзы превратила б в ложь Пустые внешние реальности земли.
In a swift eternal moment fixed there live	Застыв в каком-то быстром вечном миге жили там,
Or ever recalled come back to longing eyes	Или по каждому призыву возвращались к жаждущему глазу
Calm heavens of imperishable Light,	Наполненные тишиною небеса бессмертного, негаснущего Света,
Illumined continents of violet peace,	И озаряемые континенты фиолетовых миров покоя,
Oceans and rivers of the mirth of God	И океаны, реки радости и счастья Бога,
And griefless countries under purple suns.	Не знающие горя страны под пурпурными солнцами.

This, once a star of bright remote idea	Всё это, некогда звезда далёкой ослепительной идеи,
Or imagination's comet trail of dream,	Кометный хвост воображаемой мечты,
Took now a close shape of reality.	Сейчас приобретало более реальный облик.
The gulf between dream-truth, earth-fact was crossed,	Перешагнув пучину меж земными фактами и истиной мечты,
The wonder-worlds of life were dreams no more;	Чудесные те царства жизни перестали быть мечтами;
His vision made all they unveiled its own:	Его[44] взгляд превращал в своё всё то, что ими открывалось:
Their scenes, their happenings met his eyes and heart	Их сцены, их события встречали глаз его и сердце,
And smote them with pure loveliness and bliss.	И поражали чистой красотою и блаженством.
A breathless summit region drew his gaze	Высокая безветренная область притягивала взгляд,
Whose boundaries jutted into a sky of Self	Её границы уходили в небо Внутреннего “Я”
And dipped towards a strange ethereal base.	И погружались в странную эфирную основу.
The quintessence glowed of Life's supreme delight.	Вся эта квинтэссенция пылала высшим наслажденьем Жизни.
On a spiritual and mysterious peak	И на мистическом духовном пике
Only a miracle's high transfiguring line	Лишь высшая, преображающая всё, граница чуда
Divided life from the formless Infinite	Жизнь отделяла от бесформенного Бесконечного,
And sheltered Time against eternity.	От вечности скрывая Время.
Out of that formless stuff Time mints his shapes;	Из этого бесформенного вещества чеканит Время собственные формы;
The Eternal's quiet holds the cosmic act:	Молчанье Вечного несёт в себе космическое действо:
The protean images of the World‑Force	Изменчивые облики Всемирной Силы
Have drawn the strength to be, the will to last	Черпают силу быть и волю продолжаться
From a deep ocean of dynamic peace.	В глубоком океане динамичного покоя.
Inverting the spirit's apex towards life,	Перевернув вершину духа и направив к жизни,
She spends the plastic liberties of the One	Она расходует запас податливых свобод Единого,
To cast in acts the dreams of her caprice,	Чтоб бросить в действия мечты своих капризов;
His wisdom's call steadies her careless feet,	Его зов мудрости даёт опору легкомысленным её стопам,
He props her dance upon a rigid base,	Поддерживает танец жизни на устойчивой основе;
His timeless still immutability	Его спокойная вневременная неизменность
Must standardise her creation's miracle.	Должна поднять на нужный уровень чудесное её творение.
Out of the Void's unseeing energies	Придумывая из слепых энергий Пустоты
Inventing the scene of a concrete universe,	Арену для реально существующей вселенной,
By his thought she has fixed its paces, in its blind acts	Она скрепила мыслями его свои шаги, в идущих наугад делах
She sees by flashes of his all‑knowing Light.	Она способна видеть вспышками его всезнающего Света.
At her will the inscrutable Supermind leans down	По воле этой Силы недоступный пониманию Сверхразум
To guide her force that feels but cannot know,	Склоняется вести её могущество, что чувствует, но не способно знать,
Its breath of power controls her restless seas	Дыхание энергии, что правит беспокойными её морями,
And life obeys the governing Idea.	И жизнь, которая подвластна направляющей Идее.
At her will, led by a luminous Immanence	По воле этой Силы, ведомый озарённым Неотъемлемым,
The hazardous experimenting Mind	Опасно экспериментирующий Ум
Pushes its way through obscure possibles	Прокладывает путь сквозь непонятные возможности
Mid chance formations of an unknowing world.	Среди формаций, что случайно созданы в неведающем мире.
Our human ignorance moves towards the Truth	Невежество людей идёт по направленью к Истине,
That Nescience may become omniscient,	Чтобы Незнание могло стать всеосознающим,
Transmuted instincts shape to divine thoughts,	И изменённые инстинкты стали бы божественными мыслями,
Thoughts house infallible immortal sight	И в этих мыслях поселился безошибочный, бессмертный взгляд,
And Nature climb towards God's identity.	И чтоб Природа поднялась к тождественности с Богом.
The Master of the worlds self‑made her slave	Хозяин всех миров, который превратил себя в её раба,
Is the executor of her fantasies:	Он — исполнитель всех её фантазий:
She has canalised the seas of omnipotence;	Она направила по руслам океаны всемогущества
She has limited by her laws the Illimitable.	И ограничила законами своими Беспредельное.
The Immortal bound himself to do her works;	Бессмертный сам себя заставил выполнять её работы;
He labours at the tasks her Ignorance sets,	Он трудится над целями, что ставит перед ним её Невежество,
Hidden in the cape of our mortality.	Скрываемый накидкой нашей смертности.
The worlds, the forms her goddess fancy makes	Для всех миров и форм, что создаёт её фантазия-богиня,
Have lost their origin on unseen heights:	Источник их теряется среди невидимых высот:
Even severed, straying from their timeless source,	И даже отделённые, отбившись от своих вневременных начал,
Even deformed, obscure, accursed and fallen,-	И даже искажённые, и проклятые, тёмные и падшие, —
Since even fall has its perverted joy	Поскольку и в паденьи есть своя испорченная радость,
And nothing she leaves out that serves delight,-	А ведь она не упускает ничего, что служит для восторга, —
These too can to the peaks revert or here	Они способны тоже возвратиться на свои вершины, или же
Cut out the sentence of the spirit's fall,	Остановить здесь приговор паденья духа,
Recover their forfeited divinity.	Восстановить отнятую у них божественность.
At once caught in an eternal vision's sweep	Однажды уловив в размахе видения вечного,
He saw her pride and splendour of highborn zones	Он[45] видел гордость и великолепие её рождённых в высях зон,
And her regions crouching in the nether deeps.	И области, что затаились в глубине внизу.
Above was a monarchy of unfallen self,	Над ним была монархия не знавшего паденья внутреннего "я",
Beneath was the gloomy trance of the abyss,	Под ним располагался мрачный транс пучины,
An opposite pole or dim antipodes.	Как противостоящий полюс или смутный антипод.
There were vasts of the glory of life's absolutes:	Просторы славы абсолютов жизни расстилались вширь:
All laughed in a safe immortality	Всё радостно смеялось в безопасности бессмертия
And an eternal childhood of the soul	И в вечном детском возрасте души,
Before darkness came and pain and grief were born	Когда ещё не опустилась тьма, и не родились боль и горе,
Where all could dare to be themselves and one	Где всё осмеливалось быть единым, быть самим собой,
And Wisdom played in sinless innocence	И Мудрость с обнажённою Свободою в невинности играла,
With naked Freedom in Truth's happy sun.	Не ведая греха, под ярким и счастливым солнцем Истины.
There were worlds of her laughter and dreadful irony,	Там были целые миры её[46] язвительной иронии и смеха,
There were fields of her taste of toil and strife and tears;	И целые пространства ощущений от труда, борьбы и слёз;
Her head lay on the breast of amorous Death,	Она укладывала голову на грудь влюблённой Смерти,
Sleep imitated awhile extinction's peace.	Сон ненадолго подражал покою угасания.
The light of God she has parted from his dark	Она свет Бога отделила от его же тьмы,
To test the savour of bare opposites.	Чтоб испытать вкус яростных противоречий.
Here mingling in man's heart their tones and hues	Смешавшись в сердце человека, их оттенки и тона
Have woven his being's mutable design,	Соткали изменяемую форму человеческого существа,
His life a forward-rippling stream in Time,	И жизнь его — бегущий впереди поток во Времени,
His nature's constant fixed mobility,	Устойчивую прочную изменчивость его природы,
His soul a moving picture's changeful film,	Меняющийся динамичный фильм картины человеческой души,
His cosmos-chaos of personality.	И хаотичный космос личности.
The grand creatrix with her cryptic touch	Великая богиня-созидательница своим загадочным касанием
Has turned to pathos and power being's self-dream,	Направила к могуществу и пафосу мечту существованья о себе,
Made a passion-play of its fathomless mystery.	И превратила в страстную игру его бездонную мистерию.

But here were worlds lifted half‑way to heaven.	Но эти царства поднимались к небу лишь до половины.
The Veil was there but not the Shadowy Wall;	Там оставалась некая Вуаль, пусть и не Тёмная Стена;
In forms not too remote from human grasp	В обличьях, что не слишком далеки от пониманья человеком,
Some passion of the inviolate purity	Какой-то пыл неосквернённой чистоты
Broke through, a ray of the original Bliss.	Луч изначального Блаженства. прокладывал свой путь
Heaven's joys might have been earth's if earth were pure.	И радости небес могли бы стать земными, если бы земля была чиста.
There could have reached our divinised sense and heart	И наше чувство, сердце, став обожествлёнными могли б достичь
Some natural felicity's bright extreme,	Какой-то яркой крайности естественного счастья,
Some thrill of Supernature's absolutes:	И трепетанья абсолютов Сверхприроды:
All strengths could laugh and sport on earth's hard roads	Все силы бы могли смеяться и соревноваться на крутых путях земли
And never feel her cruel edge of pain,	И никогда не чувствовать её безжалостного лезвия мучения и боли,
All love could play and nowhere Nature's shame.	И вся любовь могла бы здесь играть, И не было б нигде стыда Природы.
But she has stabled her dreams in Matter's courts	Но те мечты она загнала в хлев, на дальние дворы Материи,
And still her doors are barred to things supreme.	И двери для высокого пока что остаются на замке.
These worlds could feel God's breath visiting their tops;	Но всё же те миры способны ощутить дыханье Бога, приходящее к их пикам;
Some glimmer of the Transcendent's hem was there.	И некий проблеск края Трансцендентного. там тоже был.
Across the white aeonic silences	Сквозь незапятнанность безмолвия веков,
Immortal figures of embodied joy	Бессмертные фигуры воплощённой радости
Traversed wide spaces near to eternity's sleep.	Пересекали необъятные пространства рядом с сонным трансом вечности.
Pure mystic voices in beatitude's hush	Там чистые мистические голоса в тиши блаженства
Appealed to Love's immaculate sweetnesses,	Взывали к безупречной сладости, которой полон Бог Любви,
Calling his honeyed touch to thrill the worlds,	И звали, чтоб его медовое касанье взволновало эти царства,
His blissful hands to seize on Nature's limbs,	А полные блаженства руки — обхватили тело всей Природы,
His sweet intolerant might of union	А сладостное нестерпимое могущество объединения —
To take all beings into his saviour arms,	Взяло бы всех существ в свои спасительные руки,
Drawing to his pity the rebel and the waif	Прижав к жалеющей груди бездомного и бунтаря,
To force on them the happiness they refuse.	И навязало силой отвергаемое ими счастье.
A chant hymeneal to the unseen Divine,	Там свадебный хорал незримому Божественному,
A flaming rhapsody of white desire	Наполненная пламенем рапсодия о чистой страсти
Lured an immortal music into the heart	Бессмертной музыкой входили в сердце
And woke the slumbering ear of ecstasy.	И пробуждали дремлющее ухо высшего экстаза.
A purer, fierier sense had there its home,	Иное, ярче, чище, чувство находило там свой дом,
A burning urge no earthly limbs can hold;	И жгучий импульс, что не вынесло бы ни одно земное тело;
One drew a large unburdened spacious breath	Спускалось необременённое, широкое, просторное дыхание
And the heart sped from beat to rapturous beat.	И сердце торопилось от одних восторженных ударов до других.
The voice of Time sang of the Immortal's joy;	Там голос Времени звенел и пел о радости Бессмертного
An inspiration and a lyric cry,	И приходили зов поэзии и вдохновение,
The moments came with ecstasy on their wings;	Мгновения с экстазом на своих крылах;
Beauty unimaginable moved heaven-bare	Неописуемая красота неслась, небесно-обнажённая,
Absolved from boundaries in the vasts of dream;	Свободная от всех ограничений по просторам грёз;
The cry of the Birds of Wonder called from the skies	К бессмертным жителям на берегах у океана Света
To the deathless people of the shores of Light.	Взывали Фениксы из поднебесья.
Creation leaped straight from the hands of God;	Творение выпрыгивало прямо из ладоней Бога;
Marvel and rapture wandered in the ways.	По всем путям гуляли чудо и восторг.
Only to be was a supreme delight,	Лишь только быть — там становилось высшим наслаждением,
Life was a happy laughter of the soul	Жизнь — полным счастья хохотом души,
And Joy was king with Love for minister.	И Наслажденье было там царём, А Бог Любви — министром.
The spirit's luminousness was bodied there.	Там обретала воплощенье ясность духа.
Life's contraries were lovers or natural friends	Противоречья жизни становились любящими, близкими друзьями,
And her extremes keen edges of harmony:	А крайности её — отточенным как бритва лезвием гармонии:
Indulgence with a tender purity came	Терпимость приходила с нежной чистотой
And nursed the god on her maternal breast:	И вскармливала бога своею материнской грудью:
There none was weak, so falsehood could not live;	Там слабых не было ни одного, и ложь там не смогла бы жить;
Ignorance was a thin shade protecting light,	Невежество там стало тонкой тенью, что оберегало свет,
Imagination the free-will of Truth,	Воображение — свободной волей Истины,
Pleasure a candidate for heaven's fire;	И удовольствие претендовало стать огнём небес;
The intellect was Beauty's worshipper,	Там интеллект был почитателем Прекрасного,
Strength was the slave of calm spiritual law,	Рабынею спокойного духовного закона оставалась Сила,
Power laid its head upon the breasts of Bliss.	Могущество укладывало голову на грудь Блаженства.
There were summit-glories inconceivable,	Великолепия вершин непостижимого,
Autonomies of Wisdom's still self‑rule	И автономии спокойного само-правленья Мудрости,
And high dependencies of her virgin sun,	Высокие вассалы её не знавшего паденья солнца,
Illumined theocracies of the seeing soul	Наполненные озареньем теократии всё-видящей души
Throned in the power of the Transcendent's ray.	На троне царствовали в силе света Трансцендентного.
A vision of grandeurs, a dream of magnitudes	Видения великого и грёзы о значительном
In sun-bright kingdoms moved with regal gait:	Там двигались походкою монархов, в царствах, полных солнечного света:
Assemblies, crowded senates of the gods,	На тронах мраморно-холодной воли заседали
Life's puissances reigned on seats of marble will,	Сенаты ассамблеи, полные богами, могучие движенья жизни,
High dominations and autocracies	Высокие господства, автократии,
And laurelled strengths and armed imperative mights.	Увенчанные лавром силы, и властные вооружённые могущества.
All objects there were great and beautiful,	Всё было там великим и прекрасным,
All beings wore a royal stamp of power.	Все существа носили царские печати силы.
There sat the oligarchies of natural Law,	Там восседали олигархии естественного ясного Закона,
Proud violent heads served one calm monarch brow:	И гордые неистовые головы служили одному спокойному челу монарха:
All the soul's postures donned divinity.	Все состояния души там облачались в одеяния божественного.
There met the ardent mutual intimacies	Встречались пылкие, друг друга обнимающие близости,
Of mastery's joy and the joy of servitude	И радости владеть, и радости служить,
Imposed by Love on Love's heart that obeys	Которые Любовь накладывает на сердца, что повинуются Любви,
And Love's body held beneath a rapturous yoke.	И телу той Любви, что остаётся под восторженным ярмом.
All was a game of meeting kinglinesses.	Всё становилось играми встречающихся царственностей.
For worship lifts the worshipper's bowed strength	Так поклоненье поднимает подчинившуюся силу поклоняющегося
Close to the god's pride and bliss his soul adores:	К блаженству, славе божества, которым восхищается его душа:
The ruler there is one with all he rules;	Правитель там един со всеми, кем он правит;
To him who serves with a free equal heart	Для тех, кто служит со свободным, ровным сердцем,
Obedience is his princely training's school,	Повиновенье — царственная школа обучения,
His nobility's coronet and privilege,	Венок и привилегия его великодушия,
His faith is a high nature's idiom,	В нём вера — выражение его возвышенной природы,
His service a spiritual sovereignty.	Его служенье — проявленье власти духа.
There were realms where Knowledge joined creative Power	Там были области, где Знание соединялось с творческою Силой
In her high home and made her all his own:	В её высоком доме, делая её всю целиком своею:
The grand Illuminate seized her gleaming limbs	Великий Озарённый обнимал её мерцающее тело
And filled them with the passion of his ray	И наполнял его глубокой страстью своего луча,
Till all her body was its transparent house	Пока всё тело у неё не становилось для него прозрачным домом,
And all her soul a counterpart of his soul.	А вся её душа — лишь копией его души.
Apotheosised, transfigured by wisdom's touch,	Обожествлённые и изменённые касаньем мудрости,
Her days became a luminous sacrifice;	Её дни стали светлым жертвоприношением;
An immortal moth in happy and endless fire,	Бессмертной мошкой в нескончаемом, счастливом пламени
She burned in his sweet intolerable blaze.	Она горела в том его невыносимом, сладостном сиянии.
A captive Life wedded her conqueror.	Жизнь-пленницу отдали в жёны за её завоевателя.
In his wide sky she built her world anew;	В его широких небесах она выстраивала заново свой мир;
She gave to mind's calm pace the motor's speed,	Спокойной поступи ума дала энергию мотора,
To thinking a need to live what the soul saw,	Для мыслящих существ — потребность жить всем тем, что видит их душа,
To living an impetus to know and see.	Живущим — импульс познавать и видеть.
His splendour grasped her, her puissance to him clung;	Он обнимал её своим великолепием, её могущество старалось льнуть к нему;
She crowned the Idea a king in purple robes,	Идее, этому царю в пурпурных одеяниях она дала корону,
Put her magic serpent sceptre in Thought's grip,	Вложила свой магический, увитый змеем, скипетр в руку Мысли,
Made forms his inward vision's rhythmic shapes	И сделала из форм — его ритмичные фигуры внутреннего виденья,
And her acts the living body of his will.	А действия свои — живой основой для его всесильной воли.
A flaming thunder, a creator flash,	Подобно молнии и грому, вспышке созидателя,
His victor Light rode on her deathless Force;	Его победный Свет смог оседлать её незнающую смерти Силу;
A centaur's mighty gallop bore the god.	Могучий и неистовый галоп кентавра на себе нёс бога.
Life throned with mind, a double majesty.	На троне восседали жизнь и ум, двойным величием.
Worlds were there of a happiness great and grave	Там были целые миры глубокого, большого счастья,
And action tinged with dream, laughter with thought,	И дел, окрашенных мечтой, и смеха — мыслью,
And passion there could wait for its desire	И страсть могла там ожидать своих желаний
Until it heard the near approach of God.	Пока не станет слышно приближенье Бога.
Worlds were there of a childlike mirth and joy;	Там были целые миры веселья, детской радости;
A carefree youthfulness of mind and heart	Не знавшая заботы юность сердца и ума
Found in the body a heavenly instrument;	Встречала в теле свой небесный инструмент;
It lit an aureate halo round desire	И зажигая золотистое гало вокруг желания,
And freed the deified animal in the limbs	Она освобождала в теле обожествлённое животное
To divine gambols of love and beauty and bliss.	Для всех его божественных прыжков любви, блаженства, красоты.
On a radiant soil that gazed at heaven's smile	На излучающей сияние земле, смотревшей на небесную улыбку,
A swift life-impulse stinted not nor stopped:	Живой и быстрый импульс жизни не встречал ни остановок, ни преград:
It knew not how to tire; happy were its tears.	Не знал он, что такое — уставать; от счастья лишь бывали слёзы.
There work was play and play the only work,	Работа там была игрой, игра — единственной работой,
The tasks of heaven a game of godlike might:	Намеренья небес — забавами богоподобного могущества:
A celestial bacchanal for ever pure,	Небесная вакхическая пляска, вечно чистая,
Unstayed by faintness as in mortal frames	Не ограниченная слабостью, как в смертных рамках,
Life was an eternity of rapture's moods:	Жизнь оставалась вечностью различных настроений восхищения:
Age never came, care never lined the face.	И никогда не приходила старость, никогда забота не морщинила лицо.
Imposing on the safety of the stars	Навязывая безопасному существованью звёзд
A race and laughter of immortal strengths,	Соревнование и смех бессмертных сил,
The nude god-children in their play-fields ran	Нагие дети-боги проносились по своим полям для игр,
Smiting the winds with splendour and with speed;	Охваченные токами великолепия и скорости;
Of storm and sun they made companions,	Они шторма и солнце делали друзьями,
Sported with the white mane of tossing seas,	И состязались с белой гривою вздымающихся океанов,
Slew distance trampled to death under their wheels	Уничтожали расстоянья, попираемые до смерти под их колёсами,
And wrestled in the arenas of their force.	И бились меж собою на аренах силы.
Imperious in their radiance like the suns	В своём сияньи властные как солнца,
They kindled heaven with the glory of their limbs	Они воспламеняли небеса своею славой тел,
Flung like a divine largess to the world.	Бросаемую как божественную щедрость миру.
A spell to force the heart to stark delight,	Они несли магические чары, доводящие сердца до полного восторга,
They carried the pride and mastery of their charm	И власть, и гордость своего очарования,
As if Life's banner on the roads of Space.	Как знамя Жизни на путях Пространства.
Ideas were luminous comrades of the soul;	Идеи были светлыми товарищами их души;
Mind played with speech, cast javelins of thought,	Ум развлекался речью и бросал, как копья, мысли,
But needed not these instruments' toil to know;	Но труд тех инструментов был ему не нужен, чтобы знать;
Knowledge was Nature's pastime like the rest.	Познанье было лёгким времяпровождением Природы, словно отдых.
Investitured with the fresh heart's bright ray,	Окутанные яркими лучами молодых сердец,
An early God-instinct's child inheritors,	Наследники и дети изначального инстинкта Бога,
Tenants of the perpetuity of Time	И арендаторы неограниченных владений Времени,
Still thrilling with the first creation's bliss,	Ещё дрожа блаженством нового творения,
They steeped existence in their youth of soul.	Существованье погружали в юность собственной души.
An exquisite and vehement tyranny,	Утонченная и неистовая тирания,
The strong compulsion of their will to joy	И полное энергии их воли принужденье к радости,
Poured smiling streams of happiness through the world.	Смеющиеся реки счастья изливались в мир.
There reigned a breath of high immune content,	Дыхание высокого свободного согласия царило там,
A fortunate gait of days in tranquil air,	Шаги удачных дней в спокойной атмосфере,
A flood of universal love and peace.	Поток вселенского покоя и любви.
A sovereignty of tireless sweetness lived	Их власть неустающей свежести жила
Like a song of pleasure on the lips of Time.	Как песня наслажденья на устах у Времени.
A large spontaneous order freed the will,	Широкий и спонтанно возникающий порядок там давал свободу воле,
A sun-frank winging of the soul to bliss,	И солнечно-открытому крылатому полёту душ к блаженству,
The breadth and greatness of the unfettered act	Величию и широте раскованного действия,
And the swift fire-heart's golden liberty.	И золотой свободе быстрого сердечного огня.
There was no falsehood of soul‑severance,	Там не бывало лжи от разделенья душ,
There came no crookedness of thought or word	Туда не приходила искривлённость мысли или слова
To rob creation of its native truth;	Украсть у сотворённого его родную истину;
All was sincerity and natural force.	Всё было искренностью и естественною силой.
There freedom was sole rule and highest law.	Свобода там была — единственное правило, закон законов.
In a happy series climbed or plunged these worlds:	Счастливыми рядами поднимались или погружались те миры:
In realms of curious beauty and surprise,	В чертогах изощрённой красоты и удивления,
In fields of grandeur and of titan power,	В полях величия и титанической огромной силы,
Life played at ease with her immense desires.	Жизнь с легкостью играла со своими необъятными желаньями.
A thousand Edens she could build nor pause;	Она могла бы выстроить без передышки тысячи Эдемов;
No bound was set to her greatness and to her grace	И не было границ ни для её величия, ни для её изящества,
And to her heavenly variety.	Ни для её небесного разнообразия.
Awake with a cry and stir of numberless souls,	Проснувшись от призыва и движения неисчислимых душ,
Arisen from the breast of some deep Infinite,	Поднявшись из груди какой-то глубочайшей Бесконечности,
Smiling like a new-born child at love and hope,	И улыбаясь, как новорождённое дитя в надежде и любви,
In her nature housing the Immortal's power,	В своей природе поселив могущество Бессмертного,
In her bosom bearing the eternal Will,	В своей груди храня всё время Волю вечного,
No guide she needed but her luminous heart:	Ей там не нужно было никакого руководства, кроме света сердца:
No fall debased the godhead of her steps,	И никакое горькое падение не унижало божество её шагов,
No alien Night had come to blind her eyes.	И никакая чуждая ей Ночь не приходила ослепить её глаза.
There was no use for grudging ring or fence;	Там не было нужды ни в заграждениях, ни в хомутах злых чувств;
Each act was a perfection and a joy.	Любое дело становилось радостью и совершенством.
Abandoned to her rapid fancy's moods	Отдавшись настроениям своей несущейся фантазии,
And the rich coloured riot of her mind,	Богатому и красочному буйству своего ума,
Initiate of divine and mighty dreams,	Познав могучие небесные мечты,
Magician builder of unnumbered forms	Волшебница-творец неисчислимых форм,
Exploring the measures of the rhythms of God,	Исследуя размеры ритмов Бога,
At will she wove her wizard wonder-dance,	Она ткала магический свой чудо-танец так, как ей хотелось,
A Dionysian goddess of delight,	Дионисийская богиня наслаждения,
A Bacchant of creative ecstasy.	Вакханка созидающих экстазов.

This world of bliss he saw and felt its call,	Он[47] видел этот мир блаженства, ощущал его призыв,
But found no way to enter into its joy;	Но не нашёл пути войти в ту радость;
Across the conscious gulf there was no bridge.	В сознании зияла пропасть без моста.
A darker air encircled still his soul	Пока что тёмный воздух оставался окружением его души,
Tied to an image of unquiet life.	Навязывая образ беспокойной жизни.
In spite of yearning mind and longing sense,	И несмотря на устремлённый ум и страстное желающее чувство,
To a sad Thought by grey experience formed	Для мрачной Мысли, порождённой невесёлым опытом,
And a vision dimmed by care and sorrow and sleep	Для зренья, затуманенного множеством забот, страданием и сном,
All this seemed only a bright desirable dream	Всё это виделось как яркая заветная мечта,
Conceived in a longing distance by the heart	Что поймана в желанной дали сердцем
Of one who walks in the shadow of earth-pain.	Идущего в тени мучения земли.
Although he once had felt the Eternal's clasp,	Хотя однажды он почувствовал объятья Вечного,
Too near to suffering worlds his nature lived,	Его природа слишком близко находилась от миров страдания,
And where he stood were entrances of Night.	И там, где он стоял, виднелись входы в Ночь.
Hardly, too close beset by the world's care,	С трудом, так плотно ныне осаждённая заботой мира,
Can the dense mould in which we have been made	Та плотная формация, в которой нас отлили,
Return sheer joy to joy, pure light to light.	Способна радость возвращать для радости, и чистый свет для света.
For its tormented will to think and live	Её мучительная воля жить и думать
First to a mingled pain and pleasure woke	Вначале пробудилась к смеси удовольствия и боли
And still it keeps the habit of its birth:	И до сих пор хранит привычку своего рождения:
A dire duality is our way to be.	Ужасный дуализм — наш способ быть.
In the crude beginnings of this mortal world	В незрелых начинаньях мира смертных
Life was not nor mind's play nor heart's desire.	Жизнь не была ещё игрой ума или желаньем сердца.
When earth was built in the unconscious Void	Когда земля лишь создавалась в неосознающей Пустоте,
And nothing was save a material scene,	И не было там ничего, за исключением материальной сцены,
Identified with sea and sky and stone	Отождествившись с морем, небом, камнем, молодые боги Жизни
Her young gods yearned for the release of souls	Стремились дать свободу душам,
Asleep in objects, vague, inanimate.	Дремавшим средь неясности, среди безжизненных объектов.
In that desolate grandeur, in that beauty bare,	В том одиночестве величия, в той обнажённой красоте,
In the deaf stillness, mid the unheeded sounds,	В глухом безмолвии, средь звуков, что никто не слышал,
Heavy was the uncommunicated load	О, как же тяжела была та непередаваемая ноша
Of Godhead in a world that had no needs;	Быть Богом в мире, где не нужно ничего;
For none was there to feel or to receive.	И не было там никого, чтоб воспринять иль ощутить.
This solid mass which brooked no throb of sense	Сплошная масса, где не пробивалось пульса ощущений,
Could not contain their vast creative urge:	Не в состоянии была вместить их созидающий широкий импульс:
Immersed no more in Matter's harmony,	Не погружённый более в гармонию Материи,
The Spirit lost its statuesque repose.	Высокий Дух утратил свой застывший каменный покой.
In the uncaring trance it groped for sight,	Он в отстранённом трансе стал искать возможность видеть,
Passioned for the movements of a conscious heart,	Желал движений, сделанных осознающим сердцем
Famishing for speech and thought and joy and love,	Скучал по речи, мысли, радости, любви,
In the dumb insensitive wheeling day and night	В немом бесчувственном круженьи дня и ночи
Hungered for the beat of yearning and response.	Томился по биению стремления и отклика.
The poised inconscience shaken with a touch,	Уравновешенное несознание, расшатываемое от касания,
The intuitive Silence trembling with a name,	Интуитивное Безмолвие, трепещущее именем,
They cried to Life to invade the senseless mould	Они взывали к Жизни захватить бесчувственную ткань
And in brute forms awake divinity.	И в грубых формах пробудить божественность.
A voice was heard on the mute rolling globe,	Стал слышен голос на безмолвной кружащей планете,
A murmur moaned in the unlistening Void.	И застонал невнятный голос в той неслушающей Пустоте.
A being seemed to breathe where once was none:	И там, где прежде не существовал никто, казалось, задышало существо:
Something pent up in dead insentient depths,	И нечто, заточённое в бесчувственные мёртвые глубины,
Denied conscious existence, lost to joy,	Отвергшее сознательное бытие, утратившее радость,
Turned as if one asleep since dateless time.	Вдруг повернулось, словно спящий с незапамятных времен.
Aware of its own buried reality,	Узнав о похороненной своей реальности,
Remembering its forgotten self and right,	И вспоминая о своём забытом “я” и о своих правах,
It yearned to know, to aspire, to enjoy, to live.	Оно отныне захотело знать, стремиться, наслаждаться, жить.
Life heard the call and left her native light.	И Жизнь услышала тот зов, оставила родной, привычный свет.
Overflowing from her bright magnificent plane	Она нахлынула из плана яркой роскоши
On the rigid coil and sprawl of mortal Space,	На неподатливую суету и неуклюжесть смертного Пространства,
Here too the gracious great‑winged Angel poured	И милосердный Ангел, на огромных крыльях, тоже изливал сюда
Her splendour and her swiftness and her bliss,	Её великолепье, скорость и блаженство,
Hoping to fill a fair new world with joy.	Надеясь радостью наполнить новый и прекрасный мир.
As comes a goddess to a mortal's breast	И как богиня, что приходит в человеческую грудь
And fills his days with her celestial clasp,	И наполняет дни его своим божественным объятием,
She stooped to make her home in transient shapes;	Она склонилась выстроить свой дом средь преходящих форм;
In Matter's womb she cast the Immortal's fire,	И бросила огонь Бессмертного во внутреннее лоно, чрев Материи,
In the unfeeling Vast woke thought and hope,	В бесчувственном Просторе разбудила мысли и надежду,
Smote with her charm and beauty flesh and nerve	Своим очарованием и красотой ударила по плоти и по нерву,
And forced delight on earth's insensible frame.	И навязала наслаждение бесчувственному остову земли.
Alive and clad with trees and herbs and flowers	Ожившее, одетое в деревья, травы и цветы,
Earth's great brown body smiled towards the skies,	Земли огромное коричневое тело улыбалось небесам,
Azure replied to azure in the sea's laugh;	Лазурь лазури отвечала в смехе моря; а потом —
New sentient creatures filled the unseen depths,	Неведомые новые, умеющие чувствовать создания заполнили незримые глубины,
Life's glory and swiftness ran in the beauty of beasts,	Великолепие и скорость Жизни проявилась в красоте зверей,
Man dared and thought and met with his soul the world.	И человек осмелился, стал мыслить и встречать своей душою мир.
But while the magic breath was on its way,	Однако же, дыханье этой магии пока что было только на пути,
Before her gifts could reach our prisoned hearts,	И прежде, чем её[48] дары достигли наших, заточённых в камеры сердец,
A dark ambiguous Presence questioned all.	Двусмысленное тёмное Присутствие подвергло всё сомнению.
The secret Will that robes itself with Night	Таинственная Воля, что себя окутывает в Ночь
And offers to spirit the ordeal of the flesh,	И предлагает духу тяжкое мучительное испытанье плоти,
Imposed a mystic mask of death and pain.	Сумела навязать мистическую маску смерти и страдания.
Interned now in the slow and suffering years	Теперь, пленённая в мучительные, медленные годы,
Sojourns the winged and wonderful wayfarer	Живёт крылатая и удивительная странница, как временная гостья,
And can no more recall her happier state,	И больше не способна возвратиться к состоянью счастья,
But must obey the inert Inconscient's law,	И вынуждена подчинять себя инертному закону Несознанья,
Insensible foundation of a world	Бесчувственному основанью мира,
In which blind limits are on beauty laid	Где красота лежит под тяжестью слепых ограничений,
And sorrow and joy as struggling comrades live.	А радость и страдание живут как два сражающихся друга.
A dim and dreadful muteness fell on her:	Неясная и ужасающая немота упала на неё[49]:
Abolished was her subtle mighty spirit	Был упразднён её могучий тонкий дух,
And slain her boon of child-god happiness,	Убит был дар в ней детского божественного счастья,
And all her glory into littleness turned	И всё её великолепие обращено в ничто,
And all her sweetness into a maimed desire.	Вся сладость — в изувеченные облики желания.
To feed death with her works is here life's doom.	Питать своей работой смерть — такой сейчас удел для жизни.
So veiled was her immortality that she seemed,	И так её бессмертье стало скрыто ото всех, что кажется она,
Inflicting consciousness on unconscious things,	Сознание навязывая несознательным вещам,
An episode in an eternal death,	Лишь эпизодом в вечной смерти,
A myth of being that must for ever cease.	Лишь мифом бытия, что должен навсегда исчезнуть.
Such was the evil mystery of her change.	Такой была недобрая мистерия произошедшей с нею перемены.

End of Canto Three	Конец третьей песни




Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto IV THE KINGDOMS OF THE LITTLE LIFE	Песня IV ЦАРСТВА МАЛОЙ ЖИЗНИ


A quivering trepidant uncertain world	Трепещущий, тревожный, ненадёжный мир,
Born from that dolorous meeting and eclipse	Родившийся от той печальной встречи и затмения[50],
Appeared in the emptiness where her feet had trod,	Возник в пустом пространстве, где прошла её[51] стопа,
A quick obscurity, a seeking stir.	Бегущий торопливый сумрак, ищущая суета.
There was a writhing of half‑conscious force	Там были корчи полусознающей силы,
Hardly awakened from the Inconscient's sleep,	С трудом встающей от дремоты Несознания,
Tied to an instinct-driven Ignorance,	Привязанной к ведомому инстинктами Невежеству,
To find itself and find its hold on things.	Желающей найти себя и власть над окружением.
Inheritor of poverty and loss,	Наследница утрат и нищеты,
Assailed by memories that fled when seized,	Под натиском воспоминаний, что улетают от прикосновения,
Haunted by a forgotten uplifting hope,	Гонимая забытой и встающей вновь надеждой,
It strove with a blindness as of groping hands	Она рвалась вслепую, ощупью заполнить
To fill the aching and disastrous gap	Мучительную гибельную брешь
Between earth-pain and the bliss from which Life fell.	Меж болью всей земли и тем блаженством, из которого она упала.
A world that ever seeks for something missed,	Мир, постоянно ищущий утерянное нечто,
Hunts for the joy that earth has failed to keep.	Всё время гонится за радостью, которую земля не может удержать.
Too near to our gates its unappeased unrest	Но слишком близко с нашими вратами его неутолившееся беспокойство,
For peace to live on the inert solid globe:	Чтобы мирно жить на этой косной основательной планете:
It has joined its hunger to the hunger of earth,	Он слил свой голод с голодом земли,
It has given the law of craving to our lives,	Он навязал пристрастий, страстного желанья нашим жизням,
It has made our spirit's need a fathomless gulf.	Он превратил необходимость духа в необъятную пучину.
An Influence entered mortal night and day,	Какое-то Влияние проникло в дни и ночи смертных
A shadow overcast the time-born race;	И тень накрыла расу, временем рождённую;
In the troubled stream where leaps a blind heart-pulse	В том взбаламученном течении, где прыгает слепой пульс сердца
And the nerve-beat of feeling wakes in sense	И нервное биенье чувства просыпается средь ощущений,
Dividing Matter's sleep from conscious Mind,	Что отделяют сон Материи от сознающего Ума,
There strayed a call that knew not why it came.	Блуждал призыв, не знающий, откуда он пришёл.
A Power beyond earth's scope has touched the earth;	Земли коснулась Сила за пределами земного понимания;
The repose that might have been can be no more;	Покоя, что бывал когда-то, ныне быть уж не могло;
A formless yearning passions in man's heart,	Неясная стремящаяся страсть есть в сердце человека,
A cry is in his blood for happier things:	Призыв в его крови к чему-то более счастливому:
Else could he roam on a free sunlit soil	Иначе он бродил бы по свободной, солнечной земле
With the childlike pain-forgetting mind of beasts	С невинным, забывающим страдание умом зверей,
Or live happy, unmoved, like flowers and trees.	Или, возможно, жил, счастливый, неподвижный, как деревья и цветы.
The Might that came upon the earth to bless,	Могущество, пришедшее на землю дать блаженство,
Has stayed on earth to suffer and aspire.	Осталось на земле стремиться и страдать.
The infant laugh that rang through time is hushed:	И детский смех, звеневший на просторах времени, затих:
Man's natural joy of life is overcast	Естественная радость жизни человека затянулась тучей,
And sorrow is his nurse of destiny.	А горе стало для него кормилицей судьбы.
The animal's thoughtless joy is left behind,	Беспечность радости животного осталась позади,
Care and reflection burden his daily walk;	Забота, размышленье сделали тяжёлой поступь дней;
He has risen to greatness and to discontent,	Он вырос до величия и недовольства,
He is awake to the Invisible.	Он пробудился для Незримого.
Insatiate seeker, he has all to learn:	Искатель, ненасытный ко всему, он обладал всем миром, чтоб учиться:
He has exhausted now life's surface acts,	Он исчерпал поверхностное действо жизни,
His being's hidden realms remain to explore.	Но оставались неизученные скрытые пространства собственного существа.
He becomes a mind, he becomes a spirit and self;	Он стал умом, он превратился в дух и внутреннее “я”;
In his fragile tenement he grows Nature's lord.	В своем недолговечном хрупком доме он растит хозяина Природы.
In him Matter wakes from its long obscure trance,	Материя в нём просыпается от долгого глухого транса,
In him earth feels the Godhead drawing near.	Земля в нём ощущает Божество, которое всё ближе.
An eyeless Power that sees no more its aim,	Безглазое Могущество, не видящее больше цели,
A restless hungry energy of Will,	Неугомонная, голодная энергия высокой Воли — Жизнь
Life cast her seed in the body's indolent mould;	Бросает семена в ленивую ткань тела
It woke from happy torpor a blind Force	И будит от счастливого оцепенения слепую Силу,
Compelling it to sense and seek and feel.	И заставляет чувствовать, искать, воспринимать.
In the enormous labour of the Void	Среди огромного труда, усилий Пустоты,
Perturbing with her dreams the vast routine	Вводя в смятение своими грёзами безбрежную рутину
And dead roll of a slumbering universe	И мёртвое вращенье дремлющей вселенной,
The mighty prisoner struggled for release.	Могучий узник пробивался на свободу.
Alive with her yearning woke the inert cell,	Ожив от этого её[52] стремленья, от инерции проснулась клетка,
In the heart she kindled a fire of passion and need,	Она зажгла огонь необходимости и страсти в сердце,
Amid the deep calm of inanimate things	Среди глубокого покоя неодушевлённого
Arose her great voice of toil and prayer and strife.	Возник её великий голос тяжкого труда, молитвы и борьбы.
A groping consciousness in a voiceless world,	Сознание, что ищет наугад в безмолвном мире,
A guideless sense was given her for her road;	Неуправляемое чувство было ей дано для долгого пути;
Thought was withheld and nothing now she knew,	Остановилась мысль, и ничего сейчас она не знала,
But all the unknown was hers to feel and clasp.	Но всё, неведомое, оставалось у неё, чтоб ощутить, объять.
Obeying the push of unborn things towards birth	И подчиняясь натиску из сферы нерождённого, ведущему к рождению,
Out of her seal of insentient life she broke:	Сломав печать нечувствующей жизни вырвалась она:
In her substance of unthinking mute soul-strength	В её субстанции немого и бездумного могущества души,
That cannot utter what its depths divine,	Что не способно выразить, насколько глубина её божественна,
Awoke a blind necessity to know.	Стряхнула сон слепая, сильная необходимость знать.
The chain that bound her she made her instrument;	Из тех цепей, которыми её сковали, она себе создала инструмент;
Instinct was hers, the chrysalis of Truth,	Инстинкт был у неё, зародыш Истины,
And effort and growth and striving nescience.	Усилие, и рост, и устремлённое незнание.
Inflicting on the body desire and hope,	Навязывая телу желанье и надежду,
Imposing on inconscience consciousness,	Сознанье наложив на несознательное,
She brought into Matter's dull tenacity	Она внесла в упрямое сопротивление Материи
Her anguished claim to her lost sovereign right,	Свои, в мученьях выстраданные претензии на право власти, утраченное ею.
Her tireless search, her vexed uneasy heart,	Свой неустанный поиск, беспокойное, взволнованное сердце,
Her wandering unsure steps, her cry for change.	Свои блуждающие и нетвёрдые шаги, свои призывы к изменению.
Adorer of a joy without a name,	Благоговея перед радостью без имени,
In her obscure cathedral of delight	В своём неясном храме наслаждения
To dim dwarf gods she offers secret rites.	Она служила тайные обряды тусклым карликам-богам.
But vain unending is the sacrifice,	Но нескончаема, напрасна эта жертва,
The priest an ignorant mage who only makes	И жрец — невежественный маг, который только совершает
Futile mutations in the altar's plan	Бесплодные перестановки в схеме алтаря,
And casts blind hopes into a powerless flame.	Бросая ослеплённые надежды в круг бессильного огня.
A burden of transient gains weighs down her steps	Груз скоротечной выгоды утяжеляет шаг её
And hardly under that load can she advance;	И всё труднее с этой ношей продвигаться дальше;
But the hours cry to her, she travels on	Но время посылает ей свой зов, она идёт вперёд,
Passing from thought to thought, from want to want;	Переходя от мысли к мысли, от желания к желанию;
Her greatest progress is a deepened need.	И высший уровень прогресса для неё — глубокая необходимость.
Matter dissatisfies, she turns to Mind;	Её уже не радует Материя, теперь она обращена к Уму;
She conquers earth, her field, then claims the heavens.	Она завоевала землю, как своё владение и требует небес.
Insensible, breaking the work she has done	Бесчувственные, разрушающие плод её работ, века
The stumbling ages over her labour pass,	Шли, спотыкаясь над её трудами,
But still no great transforming light came down	Но никакой великий и меняющий всё свет пока не сходит вниз,
And no revealing rapture touched her fall.	И никакой освобождающий восторг её паденья не коснулся.
Only a glimmer sometimes splits mind's sky	Лишь слабый проблеск, временами, разрывает небеса ума,
Justifying the ambiguous providence	Оправдывая то двусмысленное провидение,
That makes of night a path to unknown dawns	Что делает из ночи путь к неведомым рассветам,
Or a dark clue to some diviner state.	Иль тёмный ключ к какому-то божественному состоянию.
In Nescience began her mighty task,	В Неведении началось её могучее предназначенье,
In Ignorance she pursues the unfinished work,	В Невежестве она старается закончить свой незавершённый труд,
For knowledge gropes, but meets not Wisdom's face.	Она наощупь ищет знание, но лика Мудрости ещё не повстречала.
Ascending slowly with unconscious steps,	Не торопясь, несознающими шагами поднимаясь вверх,
A foundling of the Gods she wanders here	Она скитается подкидышем Богов,
Like a child-soul left near the gates of Hell	Как детская душа, оставленная рядом с дверью в Ад,
Fumbling through fog in search of Paradise.	И пробираясь сквозь туман, отыскивает Рай.

In this slow ascension he must follow her pace	В том медленном подъёме Ашвапати приходилось повторять её шаги
Even from her faint and dim subconscious start:	От самого её неясного и неотчётливого старта в подсознании:
So only can earth's last salvation come.	Ведь только так способно к нам придти последнее спасение земли.
For so only could he know the obscure cause	И только так он мог понять далёкую и тёмную причину
Of all that holds us back and baffles God	Всего, что тянет нас назад, мешая Богу
In the jail-delivery of the imprisoned soul.	Освободить из заключения попавшую в темницу душу.
Along swift paths of fall through dangerous gates	По быстрому пути падения, пройдя опасные врата
He chanced into a grey obscurity	Рискнул войти он в некий серый мрак,
Teeming with instincts from the mindless gulfs	Наполненный инстинктами бессмысленных пучин,
That pushed to wear a form and win a place.	Что заставляют принимать какой-то облик, воевать за место.
Life here was intimate with Death and Night	Здесь Жизнь была ближайшим другом Смерти и Ночи
And ate Death's food that she might breathe awhile;	И ела пищу Смерти, чтоб хоть как-то здесь дышать;
She was their inmate and adopted waif.	Она была их узницей и взятой беспризорницой.
Accepting subconscience, in dumb darkness' reign	Вбирая подсознание, как временный жилец,
A sojourner, she hoped not any more.	В чертогах бессловесной тьмы, она и не надеялась на что-то больше.
There far away from Truth and luminous thought	Там, вдалеке от Истины и светлой мысли,
He saw the original seat, the separate birth	Увидел он[53] и изначальный трон, и отделившее её рождение
Of the dethroned, deformed and suffering Power.	Низвергнутой, страдающей и искажённой Силы.
An unhappy face of falsity made true,	В безрадостном обличьи лжи, что стала правдой,
A contradiction of our divine birth,	Идущая вразрез с божественным рожденьем человека,
Indifferent to beauty and to light,	И безразличная к прекрасному и свету,
Parading she flaunted her animal disgrace	Она вышагивала, словно на параде, Показывая всем животный свой позор,
Unhelped by camouflage, brutal and bare,	Не скрытый больше камуфляжем, грубый, оголённый,
An authentic image recognised and signed	Свой настоящий лик, осознанный и принятый,
Of her outcast force exiled from heaven and hope,	Её бездомной силы, изгнанной из неба и надежды,
Fallen, glorying in the vileness of her state,	Что упивается своим падением и низким состоянием,
The grovel of a strength once half divine,	И унижает некогда полубожественную силу,
The graceless squalor of her beast desires,	Бесстыдное убожество её звериного желания,
The staring visage of her ignorance,	Кричащее обличие её невежества,
The naked body of her poverty.	И оголившееся тело нищеты.
Here first she crawled out from her cabin of mud	Из этих мест она впервые выползла из хижины в грязи,
Where she had lain inconscient, rigid, mute:	Там, где лежала, бессознательная, жёсткая, немая:
Its narrowness and torpor held her still,	Оцепенение и узость продолжали властвовать над ней,
A darkness clung to her uneffaced by Light.	И прилипала тьма, не растворяемая Светом.
There neared no touch redeeming from above:	Прикосновение высот, дающее спасение, туда не доходило:
The upward look was alien to her sight,	Взгляд, обращённый вверх был чужд её глазам,
Forgotten the fearless godhead of her walk;	Бесстрашная божественность её походки — позабыта;
Renounced was the glory and felicity,	Отвергнуты великолепие и счастье,
The adventure in the dangerous fields of Time:	Рискованное путешествие в опасных сферах Времени:
Hardly she availed, wallowing, to bear and live.	С трудом, барахтаясь, ей удавалось там, терпеть и выживать.

A wide unquiet mist of seeking Space,	Широкий, беспокоящий туман в том ищущем Пространстве,
A rayless region swallowed in vague swathes,	Край без единого луча, затянутый неясными покровами,
That seemed, unnamed, unbodied and unhoused,	Казался, безымянный, бестелесный, и бездомный,
A swaddled visionless and formless mind,	Спеленатым невидящим бесформенным умом,
Asked for a body to translate its soul.	Просившим тела ради воплощения своей души.
Its prayer denied, it fumbled after thought.	Его молитва отвергалась, он искал наощупь мысль.
As yet not powered to think, hardly to live,	Пока ещё не наделённый силой думать Да и живущий, в общем-то, с трудом,
It opened into a weird and pigmy world	Он открывался в странный, карликовый мир,
Where this unhappy magic had its source.	Где был источник этой несчастливой магии.
On dim confines where Life and Matter meet	На призрачных границах встречи Жизни и Материи,
He wandered among things half‑seen, half-guessed,	Он[54] шёл среди вещей наполовину видимых, наполовину лишь угаданных,
Pursued by ungrasped beginnings and lost ends.	Преследуемый еле уловимыми началами, и исчезавшими концами.
There life was born but died before it could live.	Там зародилась жизнь, но сразу же погибла, прежде, чем сумела выжить.
There was no solid ground, no constant drift;	Там не было ни твёрдой почвы, ни устойчивых течений;
Only some flame of mindless Will had power.	И лишь огонь бездумной Воли обладал какой-то силой.
Himself was dim to himself, half‑felt, obscure,	Он стал неясным самому себе, наполовину ощущаемым и смутным,
As if in a struggle of the Void to be.	Как будто он попал в сраженье Пустоты за то, чтоб просто быть.
In strange domains where all was living sense	В тех странных областях, где превращалось всё в живое чувство,
But mastering thought was not nor cause nor rule,	А правящая мысль не стала ни причиною, ни правилом,
Only a crude child-heart cried for toys of bliss,	Лишь детское неразвитое сердце убивалось по игрушкам счастья,
Mind flickered, a disordered infant glow,	Мерцала мысль, неупорядоченный пыл младенца,
And random shapeless energies drove towards form	Случайные аморфные энергии тянулись к форме
And took each wisp-fire for a guiding sun.	И принимали каждый язычок огня за направляющее солнце.
This blindfold force could place no thinking step;	Слепая эта сила не могла бы сделать даже одного обдуманного шага;
Asking for light she followed darkness' clue.	Она просила света, следуя за ходом мыслей тьмы.
An inconscient Power groped towards consciousness,	Несознающее Могущество наощупь двигалось к сознанию,
Matter smitten by Matter glimmered to sense,	Материя в ударах об Материю выхватывала проблеск чувства,
Blind contacts, slow reactions beat out sparks	Неспешные реакции, касания вслепую выбивали
Of instinct from a cloaked subliminal bed,	Из скрытого и засознательного слоя искорки инстинкта,
Sensations crowded, dumb substitutes for thought,	Толпились ощущения, немые заменители для мысли,
Perception answered Nature's wakening blows	И восприятье отвечало пробуждающим биениям Природы,
But still was a mechanical response,	Но оставалось только механическим ответом,
A jerk, a leap, a start in Nature's dream,	Толчком, прыжком, началом в сне Природы,
And rude unchastened impulses jostling ran	Толкаясь, проносились грубые несдержанные импульсы,
Heedless of every motion but their own	Небрежные ко всякому движенью, кроме своего,
And, darkling, clashed with darker than themselves,	И, становясь чернее, налетали на того, Кто был ещё чернее, чем они,
Free in a world of settled anarchy.	Свободные в том мире устоявшейся анархии.
The need to exist, the instinct to survive	Необходимость как-то здесь существовать, инстинкты выжить,
Engrossed the tense precarious moment's will	Завладевали волей напряжённого опасного момента
And an unseeing desire felt out for food.	И слепо видящим желаньем, чувствовавшем пищу.
The gusts of Nature were the only law,	Природные порывы были там единственным законом,
Force wrestled with force, but no result remained:	Боролась сила с силой, но без результата:
Only were achieved a nescient grasp and drive	Они лишь добивались восприятия без понимания,
And feelings and instincts knowing not their source,	Движенья, ощущений и инстинктов, что не ведают своей причины,
Sense-pleasures and sense-pangs soon caught, soon lost,	Чувств-наслаждений, чувств-страданий, Что быстро приходили, быстро уходили,
And the brute motion of unthinking lives.	И грубого движения бездумных жизней.
It was a vain unnecessary world	Он был пустым, ненужным миром,
Whose will to be brought poor and sad results	В котором воля быть дала убогие, печальные плоды,
And meaningless suffering and a grey unease.	Бессмысленные муки, сумрачное беспокойство.
Nothing seemed worth the labour to become.	Казалось, что ничто не стоило того труда, чтоб этот мир мог появиться.

But judged not so his spirit's wakened eye.	Но пробудившееся око духа Ашвапати всё оценивало по-другому.
As shines a solitary witness star	Сияя как уединённая звезда-свидетель,
That burns apart, Light's lonely sentinel,	Пылая в отдаленьи одиноким стражем Света,
In the drift and teeming of a mindless Night,	В кишении и медленном течении бездумной Ночи,
A single thinker in an aimless world	Единственный мыслитель в том бесцельном мире,
Awaiting some tremendous dawn of God,	Что ожидал какого-то огромного рассвета Бога,
He saw the purpose in the works of Time.	Он видел смысл в работах Времени.
Even in that aimlessness a work was done	И даже в той бесцельности свершалась некая работа
Pregnant with magic will and change divine.	Несущая в себе магическую волю и божественную перемену.
The first writhings of the cosmic serpent Force	Змеиная космическая Сила в самых первых корчах,
Uncoiled from the mystic ring of Matter's trance;	Освобождалась из мистичного кольца вошедшей в транс Материи;
It raised its head in the warm air of life.	И поднимала голову в той тёплой атмосфере жизни.
It could not cast off yet Night's stiffening sleep	Пока что ей не удавалось снять с себя оцепененье сна Ночи,
Or wear as yet mind's wonder‑flecks and streaks,	Носить, как прежде, чудные прожилки и вкрапления ума,
Put on its jewelled hood the crown of soul	Надеть на свой алмазный капюшон венец души,
Or stand erect in the blaze of spirit's sun.	Иль выпрямившись, встать под ослепительным сияньем солнца духа.
As yet were only seen foulness and force,	Пока что в ней видна была лишь грязь и сила,
The secret crawl of consciousness to light	И скрытое движение ползком сознанья к свету
Through a fertile slime of lust and battening sense,	Сквозь плодородный ил из чувства насыщения и вожделения,
Beneath the body's crust of thickened self	Неторопливая и жаркая работа в темноте
A tardy fervent working in the dark,	Укрытая телесной коркой подрастающего "я",
The turbid yeast of Nature's passionate change,	И мутное брожение страстных перемен Природы,
Ferment of the soul's creation out of mire.	Фермент творения души из грязи.
A heavenly process donned this grey disguise,	Божественный процесс, одевший эту сумрачную маску,
A fallen ignorance in its covert night	И падшее невежество в сокрытой ночи
Laboured to achieve its dumb unseemly work,	Стремилось выполнить свою безмолвную и неприглядную работу,
A camouflage of the Inconscient's need	Построить камуфляж нужд Несознания,
To release the glory of God in Nature's mud.	Освободить великолепье Бога из болот Природы.
His sight, spiritual in embodying orbs,	Взгляд Ашвапати, остающийся духовным и в телесной оболочке,
Could pierce through the grey phosphorescent haze	Мог проникать сквозь серую мерцающую дымку
And scan the secrets of the shifting flux	И видеть все секреты переменчивого, зыбкого потока,
That animates these mute and solid cells	Что оживляет эти плотные, немые клетки
And leads the thought and longing of the flesh	И направляет мысль, и устремленье плоти,
And the keen lust and hunger of its will.	И острый импульс вожделения, и жажду воли.
This too he tracked along its hidden stream	Всё это тоже видел он и через скрытое течение
And traced its acts to a miraculous fount.	Смог проследить, как действует оно, до самого чудесного источника.
A mystic Presence none can probe nor rule,	Мистическое тайное Присутствие, которое никто не может ни исследовать, ни направлять,
Creator of this game of ray and shade	Создатель той игры луча и тени
In this sweet and bitter paradoxical life,	В парадоксальной, сладостной и горькой нашей жизни
Asks from the body the soul's intimacies	От тела просит близости с душой,
And by the swift vibration of a nerve	И через быстрые вибрации, идущие по нервам,
Links its mechanic throbs to light and love.	Соединяет механичные биения со светом и любовью.
It summons the spirit's sleeping memories	Он призывает спящие воспоминанья духа
Up from subconscient depths beneath Time's foam;	Подняться вверх из подсознательных глубин под пеной Времени;
Oblivious of their flame of happy truth,	Забыв о пламени своей счастливой истины,
Arriving with heavy eyes that hardly see,	Входя с тяжёлыми глазами, видя всё с трудом,
They come disguised as feelings and desires,	Они приходят к нам под маской чувства и желания,
Like weeds upon the surface float awhile	Как сорная трава, что проплывает по поверхности,
And rise and sink on a somnambulist tide.	И поднимаются, и опускаются на дно в сомнамбулическом течении.
Impure, degraded though her motions are,	Хотя движенья жизни нечисты, пришли в упадок,
Always a heaven-truth broods in life's deeps;	Она всегда, в своих глубинах, носит истину небес;
In her obscurest members burns that fire.	И даже в самых тёмных элементах в ней пылает тот огонь.
A touch of God's rapture in creation's acts,	Касание восторга Бога в творческих делах,
A lost remembrance of felicity	Потерянное некогда воспоминанье счастья
Lurks still in the dumb roots of death and birth,	Таятся до сих пор в немых корнях рождения и смерти,
The world's senseless beauty mirrors God's delight.	Бесчувственная красота вселенной отражает восхищенье Бога.
That rapture's smile is secret everywhere;	Улыбка этого восторга тайно есть повсюду;
It flows in the wind's breath, in the tree's sap,	Восторг течёт в дыхании ветров, в соку деревьев,
Its hued magnificence blooms in leaves and flowers.	Его великолепие оттенков раскрывается в цветах и листьях.
When life broke through its half‑drowse in the plant	Когда жизнь прорвалась сквозь полусон в растении,
That feels and suffers but cannot move or cry,	Что ощущает и страдает, но не может двинуться и крикнуть,
In beast and in winged bird and thinking man	В крылатой птице, в звере, в думающем человеке,
It made of the heart's rhythm its music's beat;	Восторг из ритма сердца сотворил биенье музыки;
It forced the unconscious tissues to awake	Восторг заставил просыпаться бессознательные ткани,
And ask for happiness and earn the pang	Просить о счастье, получать удары боли,
And thrill with pleasure and laughter of brief delight,	И трепетать от удовольствия и смеха краткой радости,
And quiver with pain and crave for ecstasy.	Дрожать от мук и вожделеть экстаза.
Imperative, voiceless, ill-understood,	Беззвучный, настоятельный и плохо понимаемый,
Too far from light, too close to being's core,	Лежащий слишком далёко от света, И слишком близко к сердцевине бытия,
Born strangely in Time from the eternal Bliss,	Рождённый странным образом во Времени от вечного Блаженства,
It presses on heart's core and vibrant nerve;	Он давит в центре сердца, давит на вибрирующий нерв;
Its sharp self-seeking tears our consciousness;	Его пронзительные поиски себя врываются в сознание;
Our pain and pleasure have that sting for cause:	Причина наших удовольствий и страданий — это жало:
Instinct with it, but blind to its true joy	Наполненное инстинктивным чувством, но слепое к настоящей радости,
The soul's desire leaps out towards passing things.	Души желанье прыгает навстречу преходящему.
All Nature's longing drive none can resist,	Стремящаяся сила всей Природы, перед которой невозможно устоять,
Comes surging through the blood and quickened sense;	Приходит, поднимаясь через кровь, и оживляет чувство;
An ecstasy of the infinite is her cause.	Экстаз из бесконечности — её причина.
It turns in us to finite loves and lusts,	Для нас он превращается в конечную любовь и вожделения,
The will to conquer and have, to seize and keep,	В желание завоевать, иметь, схватить и удержать,
To enlarge life's room and scope and pleasure's range,	Расширить область и пределы жизни, сферу наслаждений,
To battle and overcome and make one's own,	В желание сражаться, побеждать, и превращать в своё,
The hope to mix one's joy with others' joy,	В надежду собственную радость влить в потоки радости других,
A yearning to possess and be possessed,	В стремленье обладать и отдавать себя во власть другого,
To enjoy and be enjoyed, to feel, to live.	В стремленье наслаждаться самому и быть источником для наслажденья, чувствовать и жить.
Here was its early brief attempt to be,	С тех пор как здесь случилась первая его короткая попытка быть,
Its rapid end of momentary delight	Тот быстрый, неожиданный конец минутного восторга,
Whose stamp of failure haunts all ignorant life.	Своей печатью неудачи отмечает нашу жизнь в невежестве.
Inflicting still its habit on the cells	Навязывая тихо клеткам тела новые свои привычки,
The phantom of a dark and evil start	Фантом недоброго и тёмного начала,
Ghostlike pursues all that we dream and do.	Подобно призраку преследует то, над чем мы трудимся, о чём мечтаем.
Although on earth are firm established lives,	И несмотря на то, что на земле, есть прочные и устоявшиеся жизни,
A working of habit or a sense of law,	Работа сформированной привычки или ощущение закона,
A steady repetition in the flux,	Устойчивая повторяемость в потоке,
Yet are its roots of will ever the same;	Однако корни их — желание, которое всегда одно и то же;
These passions are the stuff of which we are made.	И эти страсти есть та масса, из которой мы сотворены.
This was the first cry of the awaking world.	Желанье было первым криком просыпавшегося мира.
It clings around us still and clamps the god.	Оно по-прежнему цепляется за нас везде и зажимает бога.
Even when reason is born and soul takes form,	Хотя потом рождается рассудок и душа приобретает форму,
In beast and reptile and in thinking man	В рептилии, в животном, в думающем человеке,
It lasts and is the fount of all their life.	Оно в них остается как источник всей их жизни.
This too was needed that breath and living might be.	Так было нужно, чтоб дыхание и жизнь смогли существовать.
The spirit in a finite ignorant world	В конечном и невежественном мире
Must rescue so its prisoned consciousness	Дух должен так освободить своё сознание, сидящее в темнице,
Forced out in little jets at quivering points	Он должен вырываться маленькими струями в вибрирующих точках
From the Inconscient's sealed infinitude.	Из-под печати бесконечной Неосознанности.
Then slowly it gathers mass, looks up at Light.	Затем он тихо набирает массу, поднимает взгляд свой к Свету.
This Nature lives tied to her origin,	Природа эта до сих пор живёт, привязанная к своему началу,
A clutch of nether force is on her still;	И хватка низшей силы всё ещё лежит на ней;
Out of unconscious depths her instincts leap;	Её инстинкты возникают, прыгают из подсознательных глубин;
A neighbour is her life to insentient Nought.	Она соседствует с бесчувственным Ничто.
Under this law an ignorant world was made.	Под властью этого закона создан был невежественный мир.

In the enigma of the darkened Vasts,	В загадке помрачённых темнотой Просторов,
In the passion and self-loss of the Infinite	В утрате самого себя, в волненьях Бесконечного,
When all was plunged in the negating Void,	Когда всё было погружённым в отрицающую Пустоту,
Non-Being's night could never have been saved	Та ночь Не-Бытия могла бы навсегда остаться без возможности спасения,
If Being had not plunged into the dark	Когда бы Бытие не погрузилось в эту темноту,
Carrying with it its triple mystic cross.	Неся с собой мистический тройной свой крест.
Invoking in world-time the timeless truth,	Призвав в мир времени ту истину, что за пределом времени,
Bliss changed to sorrow, knowledge made ignorant,	Блаженство заменилось на страдание, а знание произвело невежество;
God's force turned into a child's helplessness	Так сила Бога, обернувшись детскою беспомощностью,
Can bring down heaven by their sacrifice.	Способна жертвою своей спустить вниз небеса.
A contradiction founds the base of life:	Противоречие даёт основу жизни:
The eternal, the divine Reality	Божественная, вечная Реальность
Has faced itself with its own contraries;	Себя столкнула с собственною противоположностью;
Being became the Void and Conscious-Force	Существованье превратилось в Пустоту,
Nescience and walk of a blind Energy	Сознанье-Сила выглядит незнанием, блужданием слепой Энергии,
And Ecstasy took the figure of world-pain.	Экстаз же принял облик боли мира.
In a mysterious dispensation's law	В таинственном законе провидения
A Wisdom that prepares its far-off ends	Та Мудрость, что готовит отдалённый результат,
Planned so to start her slow aeonic game.	Спланировала так, чтоб началась неторопливая и эпохальная игра.
A blindfold search and wrestle and fumbling clasp	И эти поиски вслепую, и борьба, и неумелые объятия
Of a half-seen Nature and a hidden Soul,	Наполовину видящей Природы и сокрытой от неё Души,
A game of hide-and-seek in twilit rooms,	И игры в прятки в полуосвещённых залах,
A play of love and hate and fear and hope	История любви и ненависти, страха и надежды
Continues in the nursery of mind	Всё продолжают в детской комнате ума
Its hard and heavy romp of self‑born twins.	Тяжёлую и трудную возню саморождённых близнецов.
At last the struggling Energy can emerge	И наконец, Энергия, ведущая борьбу, способна выйти на поверхность,
And meet the voiceless Being in wider fields;	И повстречать безмолвное Существованье в более широких областях;
Then can they see and speak and, breast to breast,	Тогда они способны будут видеть, говорить и, грудь к груди,
In a larger consciousness, a clearer light,	Попав в широкое сознание, при ясном свете,
The Two embrace and strive and each know each	Те Двое смогут и обняться, и бороться, и узнать другого,
Regarding closer now the playmate's face.	И рассмотреть вблизи лик своего товарища по играм.
Even in these formless coilings he could feel	Но даже в этих всех бесформенных кружениях он[55] смог почувствовать
Matter's response to an infant stir of soul.	Ответ Материи на детское движение души.
In Nature he saw the mighty Spirit concealed,	В Природе видел он могучий скрытый Дух,
Watched the weak birth of a tremendous Force,	И наблюдал едва заметное рождение огромной Силы,
Pursued the riddle of Godhead's tentative pace,	Искал ответа на загадку пробного движенья Божества,
Heard the faint rhythms of a great unborn Muse.	И слышал слабый ритм великой нерождённой Музы.

Then came a fierier breath of waking Life,	Потом пришло горячее дыханье просыпающейся Жизни,
And there arose from the dim gulf of things	И поднялись из смутной бездны бытия
The strange creations of a thinking sense,	Чужие, странные творенья мыслящего чувства,
Existences half-real and half‑dream.	Неведомые сущности, полуреальные, полупригрезившиеся.
A life was there that hoped not to survive:	Была там жизнь, что не надеялась на выживание:
Beings were born who perished without trace,	Рождались существа, что исчезали без следа,
Events that were a formless drama's limbs	Происходили некие события, что были частью неопределённой драмы,
And actions driven by a blind creature will.	И выполнялись действия, что направлялись волею слепого созидания.
A seeking Power found out its road to form,	Так ищущая Сила узнавала путь свой к форме,
Patterns were built of love and joy and pain	Так создавались прототипы радости, любви и боли,
And symbol figures for the moods of Life.	И символические образы для настроений Жизни.
An insect hedonism fluttered and crawled	Там жажда удовольствий насекомого махала крыльями и ползала
And basked in a sunlit Nature's surface thrills,	И наслаждалась внешним трепетом Природы, освещённой ярким солнцем,
And dragon raptures, python agonies	Восторг дракона и агония питона
Crawled in the marsh and mire and licked the sun.	Ползком передвигались по болоту и грязи, смакуя солнце.
Huge armoured strengths shook a frail quaking ground,	Громадные, покрытые бронёю силы сотрясали хрупкую качавшуюся почву,
Great puissant creatures with a dwarfish brain,	Могучие большие твари с карликовым мозгом
And pigmy tribes imposed their small life-drift.	И племена пигмеев направляли мелкое своё теченье жизни.
In a dwarf model of humanity	В каком-то карликовом прототипе человечества
Nature now launched the extreme experience	Природа начинала свой предельный опыт
And master-point of her design's caprice,	И поворотный пункт причудливого замысла,
Luminous result of her half‑conscious climb	Сверкающий итог её полуосознанного восхождения
On rungs twixt her sublimities and grotesques	По лестнице меж запредельностями и гротесками
To massive from infinitesimal shapes,	От бесконечно малых форм к огромным,
To a subtle balancing of body and soul,	К утонченному равновесию души и тела,
To an order of intelligent littleness.	К порядку интеллектуальной ограниченности.
Around him in the moment-beats of Time	Вокруг него в мгновениях-ударах Времени
The kingdom of the animal self arose,	Вставало царство внутреннего “я” животного,
Where deed is all and mind is still half-born	Где действие есть всё, а ум пока рождён наполовину
And the heart obeys a dumb unseen control.	И сердце подчиняется немой незримой власти.
The Force that works by the light of Ignorance,	Та Сила, что работает от света из Невежества,
Her animal experiment began,	Здесь начинала свой эксперимент в животном царстве,
Crowding with conscious creatures her world-scheme;	Наполнив схему мира множеством сознательных существ;
But to the outward only were they alive,	Однако, только внешнее они воспринимали,
Only they replied to touches and surfaces	И отвечали только на прикосновенья, на поверхностную сторону вещей,
And to the prick of need that drove their lives.	И на укол необходимости, что правила их жизнями.
A body that knew not its own soul within,	Их тело, что не знало о своей душе внутри,
There lived and longed, had wrath and joy and grief;	Желало, жило, возмущалось, радовалось, горевало;
A mind was there that met the objective world	Был там и ум, встречающий реальный мир
As if a stranger or enemy at its door:	Как чужака или врага у собственных ворот:
Its thoughts were kneaded by the shocks of sense;	Его мышление питалось от ударов чувств;
It captured not the spirit in the form,	Он не улавливал за формой дух,
It entered not the heart of what it saw;	Не проникал он в сердцевину, в суть того, что видел;
It looked not for the power behind the act,	Он не искал ту силу, что стоит за действием,
It studied not the hidden motive in things	Не изучал мотива, скрытого внутри вещей,
Nor strove to find the meaning of it all.	И не старался обнаружить смысл всего.
Beings were there who wore a human form;	Там были существа, что принимали форму человека;
Absorbed they lived in the passion of the scene,	И жили, поглощённые волнением текущей сцены,
But knew not who they were or why they lived:	Не зная, кто они такие, и зачем живут:
Content to breathe, to feel, to sense, to act,	Для них, согласных ощущать, дышать, воспринимать и действовать,
Life had for them no aim save Nature's joy	У жизни не было иной какой-то цели, кроме радости Природы,
And the stimulus and delight of outer things;	И стимула, и удовольствий от поверхностных вещей;
Identified with the spirit's outward shell,	Отождествившись с внешней оболочкой духа,
They worked for the body's wants, they craved no more.	Они трудились для желаний тела и не требовали больше.
The veiled spectator watching from their depths	Замаскированный свидетель, наблюдающий из их глубин
Fixed not his inward eye upon himself	Не останавливал смотревший изнутри взгляд на самом себе,
Nor turned to find the author of the plot,	Не оборачивался, чтоб увидеть автора сюжета,
He saw the drama only and the stage.	Он видел только эту драму, только эту сцену.
There was no brooding stress of deeper sense,	Там не было задумчивого напряженья более глубоких чувств,
The burden of reflection was not borne:	Никто не взваливал на плечи бремя размышленья:
Mind looked on Nature with unknowing eyes,	В том царстве Ум смотрел неведающим взглядом на Природу,
Adored her boons and feared her monstrous strokes.	Он обожал её дары, боялся получать её жестокие удары.
It pondered not on the magic of her laws,	Он не пытался размышлять о магии её законов,
It thirsted not for the secret wells of Truth,	Не жаждал Истины из тайного источника,
But made a register of crowding facts	И только лишь запоминал толпящиеся факты,
And strung sensations on a vivid thread:	И ощущенья связывал в живую нить:
It hunted and it fled and sniffed the winds,	Он то — охотился, то убегал, улавливая ароматы ветра,
Or slothed inert in sunshine and soft air:	Лениво медлил в солнечной и мягкой атмосфере:
It sought the engrossing contacts of the world,	Искал захватывающих связей с этим миром,
But only to feed the surface sense with bliss.	Но только чтоб блаженством напитать поверхностное восприятие.
These felt life's quiver in the outward touch,	Так, чувствуя биенье жизни через внешние касания,
They could not feel behind the touch the soul.	Они не ощущали за прикосновением души.
To guard their form of self from Nature's harm,	Оберегать свой внешний облик "я" от зол Природы,
To enjoy and to survive was all their care.	Порадовать себя и выжить — вот и все заботы.
The narrow horizon of their days was filled	Стеснённый горизонт их дней был полон
With things and creatures that could help and hurt:	Вещами, существами, что могли помочь им или навредить:
The world's values hung upon their little self.	Все ценности вращались возле маленького “я”.
Isolated, cramped in the vast unknown,	Так отделённые и сжатые широкой неизвестностью,
To save their small lives from surrounding Death	Чтоб уберечь от окружавшей Смерти маленькие собственные жизни,
They made a tiny circle of defence	Они выстраивали тонкий круг защиты,
Against the siege of the huge universe:	Обороняясь от осады и давления огромнейшей вселенной:
They preyed upon the world and were its prey,	Они охотились на мир и были для него добычей,
But never dreamed to conquer and be free.	Но никогда и не мечтали победить и стать свободными.
Obeying the World-Power's hints and firm taboos	Послушные подсказкам Силы Мира, установленным табу,
A scanty part they drew from her rich store;	Лишь маленькую часть они таскали из её богатых складов;
There was no conscious code and no life-plan:	Там не было ни жизненного плана, ни осознанного свода правил:
The patterns of thinking of a little group	Стереотипы мыслей маленького круга избранных
Fixed a traditional behaviour's law.	Запоминались, становясь традицией, законом поведения.
Ignorant of soul save as a wraith within,	Не зная о душе, лишь думая, что это дух внутри,
Tied to a mechanism of unchanging lives	Привязанные к механизму неизменных жизней,
And to a dull usual sense and feeling's beat,	К обычному тупому чувству и биенью ощущений,
They turned in grooves of animal desire.	Они вращались в колеях животного желания.
In walls of stone fenced round they worked and warred,	За стенами из камня, возведёнными вокруг, они работали и воевали,
Did by a banded selfishness a small good	Объединённым эго совершали небольшие добрые дела,
Or wrought a dreadful wrong and cruel pain	Или творили страшную несправедливость и жестокие мученья
On sentient lives and thought they did no ill.	Для чувствующих жизней, не думая, что делают плохое.
Ardent from the sack of happy peaceful homes	Разгорячённые от грабежа счастливых мирных очагов,
And gorged with slaughter, plunder, rape and fire,	Пресытившись резнёй, огнём, разбоем и насилием,
They made of human selves their helpless prey,	Они сводили человеческие "я" до уровня беспомощной добычи,
A drove of captives led to lifelong woe,	До стада пленников, которое вели к пожизненному горю,
Or torture a spectacle made and holiday,	Иль превращали пытку в праздничный спектакль,
Mocking or thrilled by their torn victims' pangs;	Смеясь и трепеща от боли разрываемых людей;
Admiring themselves as titans and as gods	Собою восхищаясь как титанами или богами,
Proudly they sang their high and glorious deeds	И гордо воспевая свои высокие и славные дела
And praised their victory and their splendid force.	Хвалились этими победами, своею замечательною силой.
An animal in the instinctive herd	Животное в том инстинктивном стаде,
Pushed by life impulses, forced by common needs,	Под властью ежедневных нужд, толкаемое импульсами жизни,
Each in his own kind saw his ego's glass;	Там каждый видел род свой отраженьем собственного эго;
All served the aim and action of the pack.	Всё подчинялось действию и цели группы.
Those like himself, by blood or custom kin,	Подобные себе, родные по обычаям и крови
To him were parts of his life, his adjunct selves,	Для человека становились частью жизни, или же вторыми “я”,
His personal nebula's constituent stars,	Скопленьем звёзд его туманности-персоны,
Satellite companions of his solar I.	Товарищами-спутниками солнечного “я”.
A master of his life's environment,	Хозяин жизненной среды вокруг себя,
A leader of a huddled human mass	И лидер скученной людской толпы,
Herding for safety on a dangerous earth,	Что собиралась для защиты от опасностей земли,
He gathered them round him as if minor Powers	Он стягивал вокруг себя людей подобно меньшим Силам,
To make a common front against the world,	Чтоб сделать их единым фронтом против мира,
Or, weak and sole on an indifferent earth,	А временами, слабый, в одиночестве, на полной равнодушия земле,
As a fortress for his undefended heart,	Из них он строил крепость для незащищённого чувствительного сердца,
Or else to heal his body's loneliness.	А временами, собирал их, чтобы успокоить одинокую жизнь тела.
In others than his kind he sensed a foe,	В других, что не входили в род его, он чувствовал врага,
An alien unlike force to shun and fear,	Несхожую чужую силу, что обычно избегают и боятся,
A stranger and adversary to hate and slay.	Противников и незнакомцев, которых нужно ненавидеть, убивать.
Or he lived as lives the solitary brute;	Случалось — жил он словно одинокий зверь;
At war with all he bore his single fate.	И нёс свою судьбу в войне со всеми.
Absorbed in the present act, the fleeting days,	Так, погрузившись с головой в текущие заботы скоротечных дней,
None thought to look beyond the hour's gains,	Никто не думал видеть далее сиюминутной пользы,
Or dreamed to make this earth a fairer world,	И не мечтал, чтоб эту землю сделать более прекрасным миром,
Or felt some touch divine surprise his heart.	Не ощущал, как некое касание божественного удивляет сердце.
The gladness that the fugitive moment gave,	Та радость, что даёт летящее мгновение,
The desire grasped, the bliss, the experience won,	Нахлынувшее вдруг желание, блаженство и добытый опыт,
Movement and speed and strength were joy enough	Движенье, скорость, сила — были для него достаточной отрадой,
And bodily longings shared and quarrel and play,	А разделённые телесные желания, перебранку и игру,
And tears and laughter and the need called love.	Смех, слёзы и потребности он называл любовью.
In war and clasp these life-wants joined the All-Life,	В войне между собою, и в объятии, желанья жизни, наконец, соединялись в Жизнь Всего,
Wrestlings of a divided unity	В сраженья разделённого единства,
Inflicting mutual grief and happiness	Которые навязывали им взаимные мучения и счастье,
In ignorance of the Self for ever one.	Не ведая о Высшем “Я”, всегда едином.
Arming its creatures with delight and hope	Вооружая существа восторгом и надеждой,
A half-awakened Nescience struggled there	Наполовину пробудившись ото сна, Незнание боролось здесь,
To know by sight and touch the outside of things.	Чтоб через осязание и зренье знать о внешней стороне вещей.
Instinct was formed; in memory's crowded sleep	Возник инстинкт; и в переполненном сне памяти,
The past lived on as in a bottomless sea:	Прошедшее осталось жить бездонным морем:
Inverting into half-thought the quickened sense	Преобразуя возникающее чувство в полумысль,
She felt around for truth with fumbling hands,	Она[56] нащупывала истину вокруг пока что неумелыми руками,
Clutched to her the little she could reach and seize	Хватала для себя то малое, что удалось достать, понять,
And put aside in her subconscient cave.	И оставляла на потом в своей пещере подсознания.
So must the dim being grow in light and force	Так это слабое созданье вынуждали дорасти до света и до силы,
And rise to his higher destiny at last,	Подняться, наконец, до более возвышенной судьбы,
Look up to God and round at the universe,	Взглянуть на Бога, на вселенную вокруг,
And learn by failure and progress by fall	Учиться на ошибках, развиваться от падения,
And battle with environment and doom,	Бороться с тем, что окружает и с судьбой,
By suffering discover his deep soul	Через страдание открыть глубины собственной души,
And by possession grow to his own vasts.	И обладаньем дорасти до собственных просторов.
Half-way she stopped and found her path no more.	Однако же она остановилась вдруг на середине, и больше не нашла пути.
Still nothing was achieved but to begin,	Она пока что не достигла ничего, всё только начиналось,
Yet finished seemed the circle of her force.	Но завершённым стал казаться круг её усилий.
Only she had beaten out sparks of ignorance;	Она лишь высекала искры из невежества;
Only the life could think and not the mind,	Пока что только жизнь сумела думать, но не ум,
Only the sense could feel and not the soul.	И только чувство ощущало, не душа.
Only was lit some heat of the flame of Life,	Лишь появился некий жар горенья Жизни,
Some joy to be, some rapturous leaps of sense.	И радость быть, и некие восторженные всплески чувства.
All was an impetus of half‑conscious Force,	Всё оставалось импульсом наполовину сознающей Силы,
A spirit sprawling drowned in dense life-foam,	Дух, расползаясь, утонул в густой и плотной пене жизни,
A vague self grasping at the shape of things.	В неясном “я”, которое хватается за образы вещей.
Behind all moved seeking for vessels to hold	А позади всего бурлил, ища сосуды, чтобы сохраниться,
A first raw vintage of the grapes of God,	Игристый молодой напиток, сделанный из винограда Бога,
On earth's mud a spilth of the supernal Bliss,	То проливаемое в грязь земли небесное Блаженство,
Intoxicating the stupefied soul and mind	Что опьяняет изумлённый ум и душу,
A heady wine of rapture dark and crude,	Хмельное, крепкое вино восторга, тёмное, незрелое,
Dim, uncast yet into spiritual form,	Неясный, и ещё не брошенный в божественную форму,
Obscure inhabitant of the world's blind core,	Какой-то смутный обитатель из слепого сердца мира,
An unborn godhead's will, a mute Desire.	Намерение неродившегося бога, молчаливое Желание.

A third creation now revealed its face.	Так третье, новое творенье приоткрыло лик.
A mould of body's early mind was made.	Телесный облик создан был для юного ума.
A glint of light kindled the obscure World-Force;	От вспышки света загорелась незаметная доныне Сила Мира;
It dowered a driven world with the seeing Idea	Та Сила наделила видящей Идеей наш, ведомый ею мир,
And armed the act with thought's dynamic point:	Вооружила действие подвижной точкой мысли:
A small thinking being watched the works of Time.	И маленькое мыслящее существо увидело творенья Времени.
A difficult evolution from below	Тяжёлая медлительная эволюция, идущая от нижних уровней,
Called a masked intervention from above;	Призвала скрытое вмешательство из высших сфер;
Else this great, blind inconscient universe	Иначе бы великая, слепая, неосознающая вселенная
Could never have disclosed its hidden mind,	Так никогда бы не смогла явить свой скрытый ум,
Or even in blinkers worked in beast and man	Однообразно, в шорах бы работал в звере, в человеке
The Intelligence that devised the cosmic scheme.	Задумавший космическую схему Интеллект.
At first he saw a dim obscure mind-power	Вначале он[57] увидел слабое неясное могущество ума,
Moving concealed by Matter and dumb life.	Движение, скрываемое и бессловесной жизнью и Материей.
A current thin, it streamed in life's vast flow	Едва заметной струйкой ум вливался в широту теченья жизни,
Tossing and drifting under a drifting sky	То поднимаясь, то спускаясь вниз, Скользя по ветру под летящим небом
Amid the surge and glimmering tremulous wash,	Среди морских валов, среди мерцания дрожащего кильватера,
Released in splash of sense and feeling's waves.	Освобождаясь в волнах ощущения и всплеске чувств.
In the deep midst of an insentient world	В той глубине, среди бесчувственного мира,
Its huddled waves and foam of consciousness ran	Бежали сбившиеся в кучу волны, пенистые пузыри сознания,
Pressing and eddying through a narrow strait,	Кружась в водовороте, пробиваясь через узкие проливы,
Carrying experience in its crowded pace.	Внося переживание и опыт в спотыкающийся шаг.
It flowed emerging into upper light	Ум непрерывно двигался, всплывая в более высокий свет
From the deep pool of its subliminal birth	Из глубины, из омута рожденья в подсознании,
To reach some high existence still unknown.	Стремясь достичь какого-то высокого существования, пока что неизвестного.
There was no thinking self, aim there was none:	Там не было ни мыслящего “я”, ни цели:
All was unorganised stress and seekings vague.	Всё оставалось смутным поиском и неорганизованным давлением.
Only to the unstable surface rose	Лишь поднимались к неустойчивой поверхности
Sensations, stabs and edges of desire	Удары, ощущения и острия желания,
And passion's leaps and brief emotion's cries,	Биенье страсти и призывы кратковременных эмоций,
A casual colloquy of flesh with flesh,	Случайная беседа плоти с плотью,
A murmur of heart to longing wordless heart,	И шёпот сердца бессловесному желающему сердцу,
Glimmerings of knowledge with no shape of thought	И проблеск знания без тени мысли,
And jets of subconscious will or hunger's pulls.	И струйки подсознательных желаний или тянущая сила голода.
All was dim sparkle on a foaming top:	Всё оставалось неотчётливыми искрами на пенных гребнях:
It whirled around a drifting shadow-self	Оно кружилось около плывущей тени внутреннего “я”
On an inconscient flood of Force in Time.	По несознательному половодью Силы, что течёт во Времени.
Then came the pressure of a seeing Power	Потом пришло давленье видящей Энергии,
That drew all into a dancing turbid mass	Что вовлекала всё в густую пляшущую массу,
Circling around a single luminous point,	Вертящуюся около отдельной светлой точки,
Centre of reference in a conscious field,	Которая была как центр отсчёта в поле осознания,
Figure of a unitary Light within.	Как образ внутреннего Света, устремлённого к единству.
It lit the impulse of the half‑sentient flood,	Та точка озарила импульс еле ощутимого течения,
Even an illusion gave of fixity	И даже создала какую-то иллюзию стабильности,
As if a sea could serve as a firm soil.	Как если б море обернулось твёрдой почвой.
That strange observing Power imposed its sight.	Так эта наблюдающая странная Энергия навязывала собственное виденье.
It forced on flux a limit and a shape,	Она дала потоку полуощущений ограничения и форму,
It gave its stream a lower narrow bank,	Стеснила узким низким берегом его течение,
Drew lines to snare the spirit's formlessness.	И провела границы, чтобы в них поймать аморфную природу духа.
It fashioned the life-mind of bird and beast,	Она оформила ум жизни у зверей и птиц,
The answer of the reptile and the fish,	Дала возможность отвечать рептилиям и рыбам,
The primitive pattern of the thoughts of man.	Как примитивному прообразу мышленья человека.
A finite movement of the Infinite	Конечное движенье Бесконечного
Came winging its way through a wide air of Time;	Пришло, летя своим путём в широкой атмосфере Времени;
A march of knowledge moved in Nescience	Марш знания шагал среди Незнания
And guarded in the form a separate soul.	И охранял под формой обособленную душу.
Its right to be immortal it reserved,	Он сберегал ей право быть бессмертной,
But built a wall against the siege of death	И строил стены, защищая от осады смерти
And threw a hook to clutch eternity.	И далеко забрасывал крючок, нацеленный на вечность.
A thinking entity appeared in Space.	В Пространстве появилось мыслящее существо.
A little ordered world broke into view	Его глазам предстал внезапно маленький, но упорядоченный мир,
Where being had prison-room for act and sight,	Где у него была там комнатка-тюрьма, чтоб действовать и видеть,
A floor to walk, a clear but scanty range.	Пол для прогулок, чистый, но убогого размера.
An instrument-personality was born,	Родилась личность-инструмент,
And a restricted clamped intelligence	И ограниченный зажатый интеллект,
Consented to confine in narrow bounds	Согласный в этой узости границ вести cвой поиск;
Its seeking; it tied the thought to visible things,	Он привязался мыслью к видимым вещам,
Prohibiting the adventure of the Unseen	Мешая этим приключению Незримого
And the soul's tread through unknown infinities.	И поступи души по неизвестным бесконечностям.
A reflex reason, Nature-habit's glass	Рассудок, что как в зеркале мог отражать привычные шаги Природы,
Illumined life to know and fix its field,	Давал свет жизни, чтобы познавать и закрепляться в этой сфере,
Accept a dangerous ignorant brevity	И принимать опасный и невежественный свой короткий век,
And the inconclusive purpose of its walk	Неубедительную цель своей прогулки,
And profit by the hour's precarious chance	И пользу от сиюминутного рискованного случая
In the allotted boundaries of its fate.	В заранее очерченных границах собственной судьбы.
A little joy and knowledge satisfied	Довольное своею небольшою радостью и знанием,
This little being tied into a knot	То маленькое существо связало в узел
And hung on a bulge of its environment,	И прицепило к выпуклости окружающей среды,
A little curve cut off in measureless Space,	Свой крошечный изгиб, что вырезан среди неизмеримого Пространства,
A little span of life in all vast Time.	Короткий промежуток жизни в необъятном Времени.
A thought was there that planned, a will that strove,	Была там мысль, которая планировала, воля, что боролась,
But for small aims within a narrow scope,	Но ради мелких целей, в узких рамках,
Wasting unmeasured toil on transient things.	И тратила огромный труд на временные вещи.
It knew itself a creature of the mud;	Оно себя считало выходцем из грязи;
It asked no larger law, no loftier aim;	И не просило более широкого закона, более высокой цели;
It had no inward look, no upward gaze.	Оно не обладало взглядом внутрь, и не умело посмотреть наверх.
A backward scholar on logic's rickety bench	Как отстающий ученик на шаткой парте логики,
Indoctrinated by the erring sense,	Внушаемое ошибающимся чувством,
It took appearance for the face of God,	Оно там принимало видимость за лик Всевышнего,
For casual lights the marching of the suns,	Движенье солнц — за мимолётные огни,
For heaven a starry strip of doubtful blue;	Блестящий лоскуток неясной синевы — за небеса;
Aspects of being feigned to be the whole.	Отдельные аспекты бытия старались притвориться целым.
There was a voice of busy interchange,	Был там и гомон бойкого взаимного обмена,
A market-place of trivial thoughts and acts:	И рыночная площадь для обычных дел и мыслей:
A life soon spent, a mind the body's slave	Жизнь быстро тратилась, а ум — раб тела,
Here seemed the brilliant crown of Nature's work,	Казался бриллиантовым венцом творения Природы,
And tiny egos took the world as means	И крошечные эго принимали мир как способ
To sate awhile dwarf lusts and brief desires,	Насытить ненадолго мелочные страсти, краткие желания,
In a death-closed passage saw life's start and end	А в завершающемся смертью переходе видели начало и конец их жизни,
As though a blind alley were creation's sign,	Как если бы тупик был символом творения,
As if for this the soul had coveted birth	И ради этого душа так жаждала рождения
In the wonderland of a self‑creating world	В чудесном царстве самосозидающего мира,
And the opportunities of cosmic Space.	Среди возможностей вселенского Пространства.
This creature passionate only to survive,	То существо стремилось только выжить,
Fettered to puny thoughts with no wide range	Прикованное к мелким мыслям с узким кругозором,
And to the body's needs and pangs and joys,	К телесным нуждам, к радости и боли тела,
This fire growing by its fuel's death,	Подобно пламени, растущем смертью своего горючего,
Increased by what it seized and made its own:	Усиливалось тем, что схватывало, делая своим:
It gathered and grew and gave itself to none.	Оно росло и собирало, никому себя не отдавая.
Only it hoped for greatness in its den	Оно надеялось лишь на величие в своей лачуге,
And pleasure and victory in small fields of power	На удовольствие и на победу в мелкой сфере, где оно сильно,
And conquest of life-room for self and kin,	Отвоевать жилое место для себя и близких,
An animal limited by its feeding‑space.	Животное, что ограничено пространством своего питания.
It knew not the Immortal in its house;	Оно не знало о Бессмертном в собственном жилище;
It had no greater deeper cause to live.	Оно не ведало причины, более глубокой и великой, чтобы жить.
In limits only it was powerful;	В определённых рамках было сильным это существо;
Acute to capture truth for outward use,	Сообразительное, чтобы видеть истину для внешней пользы,
Its knowledge was the body's instrument;	В нём знание служило инструментом тела;
Absorbed in the little works of its prison-house	Всё время, занятое мелкими делами в доме-клетке,
It turned around the same unchanging points	Оно крутилось около одних и тех же неизменных тем,
In the same circle of interest and desire,	В одном и том же круге интересов и желаний,
But thought itself the master of its jail.	Но видело себя хозяином своей тюрьмы.
Although for action, not for wisdom made,	И хоть для действия, а не для мудрости в нём сотворили мысль,
Thought was its apex — or its gutter's rim:	Она была его вершиной, или — краем уличной канавы:
It saw an image of the external world	Оно рассматривало образ внешней части мира
And saw its surface self, but knew no more.	И видело своё поверхностное “я”, не зная больше.
Out of a slow confused embroiled self-search	Из медленного, беспорядочного, путанного поиска себя
Mind grew to a clarity cut out, precise,	Ум вырастал до точной, высеченной ясности,
A gleam enclosed in a stone ignorance.	До вспышки, окружённой каменным невежеством.
In this bound thinking's narrow leadership	В том узком лидерстве мышления, зажатого в границах,
Tied to the soil, inspired by common things,	Привязанного к почве, вдохновляемого самыми обычными вещами,
Attached to a confined familiar world,	И прикреплённого к привычному и ограниченному миру,
Amid the multitude of her motived plots,	Средь множества её сюжетов, служащих причиной,
Her changing actors and her million masks,	Среди её изменчивых актеров, миллиона масок,
Life was a play monotonously the same.	Жизнь оставалась вновь и вновь однообразной пьесой.
There were no vast perspectives of the spirit,	И не было там ни простора перспективы духа,
No swift invasions of unknown delight,	Ни быстрого вторжения неведомых восторгов,
No golden distances of wide release.	Ни изумительных пространств широкого освобождения.
This petty state resembled our human days	То ограниченное состояние напоминало наши человеческие дни,
But fixed to eternity of changeless type,	Но, прикрепившись к вечности неизменяемого типа,
A moment's movement doomed to last through Time.	Сиюминутное движенье обрекло себя Всё время оставаться тем же средь теченья Времени.
Existence bridge-like spanned the inconscient gulfs,	Существование, как мост, соединяющее бездны несознания,
A half-illumined building in a mist,	Наполовину освещённое строение в тумане,
Which from a void of Form arose to sight	Из пустоты вселенской Формы поднималось перед взглядом
And jutted out into a void of Soul.	И выступало в пустоту Души.
A little light in a great darkness born,	Неяркий свет, родившийся в великой темноте,
Life knew not where it went nor whence it came.	Та Жизнь не знала, ни куда она идёт, ни из какого места появилась.
Around all floated still the nescient haze.	Вокруг всё продолжало плавать в сумраке незнания.

End of Canto Four	Конец четвертой песни




Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto V THE GODHEADS OF THE LITTLE LIFE	Песня V БОЖЕСТВА МАЛЕНЬКОЙ ЖИЗНИ


A fixed and narrow power with rigid forms,	Давно установившаяся, ограниченная сила в жёстких формах, —
He saw the empire of the little life,	Несчастный закоулок среди вечности —
An unhappy corner in eternity.	Таким увидел Ашвапати царство малой жизни.
It lived upon the margin of the Idea	Там, на окраине Божественной Идеи,
Protected by Ignorance as in a shell.	Оно существовало, защищённое Невежеством, как скорлупой.
Then, hoping to learn the secret of this world	Затем, надеясь разобраться в тайне встреченного мира,
He peered across its scanty fringe of sight,	Он начал вглядываться через скудную полоску видимого,
To disengage from its surface‑clear obscurity	Пытаясь выделить из чистой на поверхности неясности
The Force that moved it and the Idea that made,	Ту Силу, что им двигала, Идею, что создала этот мир,
Imposing smallness on the Infinite,	Навязывая малость Бесконечному,
The ruling spirit of its littleness,	Стараясь выделить руководящий дух его ничтожности,
The divine law that gave it right to be,	Божественный закон, дававший право на существование,
Its claim on Nature and its need in Time.	На притязания к Природе, на необходимость этого во Времени.
He plunged his gaze into the siege of mist	Он погрузил свой взгляд в осаду мглы,
That held this ill-lit straitened continent	Что овладела этим плохо-освещённым, тесным континентом,
Ringed with the skies and seas of ignorance	Зажав его кольцом небес и океанами невежества,
And kept it safe from Truth and Self and Light.	Уберегая этот мир от Истины, от Света и Божественного "Я".
As when a searchlight stabs the Night's blind breast	Как свет прожектора пронзает грудь слепой Ночи,
And dwellings and trees and figures of men appear	И появляются дома, деревья, образы людей,
As if revealed to an eye in Nothingness,	Как будто открываясь глазу из Ничто,
All lurking things were torn out of their veils	Всё спрятанное становилось вырванным из собственных покровов
And held up in his vision's sun‑white blaze.	И проступало в бело-солнечном сияньи взгляда Ашвапати.
A busy restless uncouth populace	Кипучие и грубоватые, всё время занятые чем-то массы
Teemed in their dusky unnoted thousands there.	Кишели незаметно тысячами в темноте.
In a mist of secrecy wrapping the world-scene	В тумане тайн, окутывавшем сцену мира,
The little deities of Time's nether act	Те маленькие боги низших действий Времени
Who work remote from Heaven's controlling eye,	Трудились вдалеке от направляющего ока Неба,
Plotted, unknown to the creatures whom they move,	Плели интриги, незаметные для тех, кем управляли,
The small conspiracies of this petty reign	И маленькие заговоры ограниченного царства;
Amused with the small contrivings, the brief hopes	Их забавляли мелкие затеи, краткие надежды,
And little eager steps and little ways	Короткие нетерпеливые шаги, недолгие пути,
And reptile wallowings in the dark and dust,	Барахтанье рептилий в темноте и пыли,
And the crouch and ignominy of creeping life.	И раболепие, и низость ползающей жизни.
A trepidant and motley multitude,	Они предстали как дрожащая и пёстрая неразбериха,
A strange pell-mell of magic artisans,	Как странная толпа магических мастеровых,
Was seen moulding the plastic clay of life,	Дающих форму для пластичной ткани жизни,
An elfin brood, an elemental kind.	Семейство эльфов, вид элементалей.
Astonished by the unaccustomed glow,	Ошеломлённые особым, непривычным светом,
As if immanent in the shadows started up	В тенях возникли, словно были тут всегда,
Imps with wry limbs and carved beast visages,	И чертенята с их кривыми лапками, звериными резными мордами,
Sprite-prompters goblin-wizened or faery-small,	И домовые-шептуны, иссохшие как гоблины, иль маленькие, словно эльфы,
And genii fairer but unsouled and poor	И более порядочные джинны, но жалкие и без души,
And fallen beings, their heavenly portion lost,	И падшие созданья, потерявшие свою божественную часть,
And errant divinities trapped in Time's dust.	И заблудившиеся боги, пойманные пылью Времени.
Ignorant and dangerous wills but armed with power,	Опасные, невежественные воли, но вооружённые могуществом,
Half-animal, half-god their mood, their shape.	Полуживотны и полубожественны их настроение, их облик.
Out of the greyness of a dim background	Из серости неясных фоновых шумов
Their whispers come, an inarticulate force,	Идёт их шёпот и бубнящая, невидимая сила,
Awake in mind an echoing thought or word,	И пробуждая эхом слово, мысль в уме,
To their sting of impulse the heart's sanction draw,	Для жалящего импульса они вытягивают разрешенье сердца,
And in that little Nature do their work	И делают свою работу в этой маленькой Природе,
And fill its powers and creatures with unease.	И наполняют силы и творенья беспокойством.
Its seed of joy they curse with sorrow's fruit,	В её зародыш радости они кладут проклятие страдания,
Put out with error's breath its scanty lights	Дыханием ошибки гасят скудные её огни,
And turn its surface truths to falsehood's ends,	Незримо направляют все её поверхностные истины для целей лжи,
Its small emotions spur, its passions drive	Пришпоривают мелкие её эмоции,
To the abyss or through the bog and mire:	Ведут её волненья в пропасть, или сквозь болото, грязь,
Or else with a goad of hard dry lusts they prick,	Иль хлещут всё кнутом сухих и жёстких вожделений,
While jogs on devious ways that nowhere lead	Пока окольными дорогами, что не приводят никуда,
Life's cart finding no issue from ignorance.	Трясётся бричка Жизни, бессильная найти какой-то выход из невежества.
To sport with good and evil is their law;	Играть с добром и злом — вот их закон;
Luring to failure and meaningless success,	Заманивая к неудачам и бессмысленным успехам,
All models they corrupt, all measures cheat,	Они коверкают любые эталоны и шельмуют над любыми мерками,
Make knowledge a poison, virtue a pattern dull	Из знаний делают отраву, а из достоинств — скучный образец,
And lead the endless cycles of desire	И этот нескончаемый круговорот желаний
Through semblances of sad or happy chance	Сквозь видимость счастливых или грустных обстоятельств
To an inescapable fatality.	Приводят к неизбежному фатальному концу.
All by their influence is enacted there.	Влиянье их распространяется на всё происходящее.
Nor there alone is their empire or their role:	И это не единственная их империя, их роль:
Wherever are soulless minds and guideless lives	Везде, где ум лишён души, а жизнь — без руководства,
And in a small body self is all that counts,	И всё определяет маленькое эго тела,
Wherever love and light and largeness lack,	Везде, где не хватает света, широты, любви,
These crooked fashioners take up their task.	Кривые модельеры принимаются за дело.
To all half-conscious worlds they extend their reign.	До всех полусознательных миров они расширили своё господство.
Here too these godlings drive our human hearts,	У нас здесь тоже эти мелкие божки ведут сердца людей,
Our nature's twilight is their lurking-place:	И сумерки природы человека — тайное их место:
Here too the darkened primitive heart obeys	У нас здесь также ослеплённое простое сердце
The veiled suggestions of a hidden Mind	Подчинено замаскированным внушеньям скрытого Ума,
That dogs our knowledge with misleading light	Которые преследуют все наши знания обманчивым, неверным светом,
And stands between us and the Truth that saves.	Встают меж нами и той Истиной, которая спасает.
It speaks to us with the voices of the Night:	Ум этот разговаривает с нами голосами Ночи:
Our darkened lives to greater darkness move;	И наши жизни, становясь ослепшими, уходят во всё больший мрак;
Our seekings listen to calamitous hopes.	А наши поиски готовы слушать гибельные их надежды.
A structure of unseeing thoughts is built	Сооружается структура из незримых мыслей,
And reason used by an irrational Force.	И разум наш используется иррациональной Силой.
This earth is not alone our teacher and nurse;	Земля для человека не единственный учитель и кормилица;
The powers of all the worlds have entrance here.	Здесь входы есть для сил из всех миров.
In their own fields they follow the wheel of law	В своих владениях они идут за колесом закона
And cherish the safety of a settled type;	И берегут, и сохраняют устоявшийся свой тип;
On earth out of their changeless orbit thrown	И на земле, сойдя с неизменяемой орбиты,
Their law is kept, lost their fixed form of things.	Закон их продолжает действовать, теряя жёсткость формы.
Into a creative chaos they are cast	Их вбрасывают в хаос нашего творения,
Where all asks order but is driven by Chance;	Где всё на свете просит о порядке, но живёт под властью Случая;
Strangers to earth-nature, they must learn earth's ways,	Хотя они чужды земной природе, но им приходится учить пути земли,
Aliens or opposites, they must unite:	Чужие или противоположные, они должны объединяться:
They work and battle and with pain agree:	Они здесь и сражаются, и трудятся, и с болью соглашаются:
These join, those part, all parts and joins anew,	Одни соединяются, другие разделяются, Все делятся, соединяясь вновь,
But never can we know and truly live	Но никогда не сможем это мы понять и жить по-настоящему,
Till all have found their divine harmony.	Пока всё не найдёт свою божественную, полную гармонию.
Our life's uncertain way winds circling on,	И будет неуверенный путь нашей жизни здесь ходить кругами,
Our mind's unquiet search asks always light,	А беспокойный поиск нашего ума — всегда просить о свете,
Till they have learned their secret in their source,	Пока они не обнаружат свой секрет в своём источнике,
In the light of the Timeless and its spaceless home,	В лучах Безвременного и в его жилище вне пространства,
In the joy of the Eternal sole and one.	И в наслажденьи Вечного, единственного и единого.
But now the Light supreme is far away:	Сейчас, однако, этот высший Свет отсюда далеко:
Our conscious life obeys the Inconscient's laws;	Сознательная наша жизнь подчинена законам Несознания;
To ignorant purposes and blind desires	К невежественным целям и к слепым желаниям
Our hearts are moved by an ambiguous force;	Ведёт сердца людей сомнительная сила;
Even our mind's conquests wear a battered crown.	И даже лучшие завоеванья нашего ума и то несут разбитую корону.
A slowly changing order binds our will.	Неспешно изменяемый порядок связывает нашу волю.
This is our doom until our souls are free.	Такая будет нам судьба, пока не обретут свободу наши души.
A mighty Hand then rolls mind's firmaments back,	Тогда могучая Рука откатит небосвод ума назад,
Infinity takes up the finite's acts	И Бесконечное подхватит действия конечного,
And Nature steps into the eternal Light.	Природа сделает свой шаг в великий вечный Свет.
Then only ends this dream of nether life.	Тогда лишь завершится эта грёза низшей жизни.

At the outset of this enigmatic world	И с самого начала этого загадочного мира,
Which seems at once an enormous brute machine	Который видится как грубая огромная машина,
And a slow unmasking of the spirit in things,	Как медленное удаленье масок духа отовсюду,
In this revolving chamber without walls	В вертящейся палате, без оград и стен,
In which God sits impassive everywhere	В которой Бог сидит невозмутимо всюду,
As if unknown to himself and by us unseen	Невидимый для нас, и словно неизвестный самому себе,
In a miracle of inconscient secrecy,	В каком-то чуде неосознаваемой для человека тайны,
Yet is all here his action and his will.	Здесь всё — его лишь воля и его дела.
In this whirl and sprawl through infinite vacancy	В своём кружении и расползании сквозь нескончаемую пустоту
The Spirit became Matter and lay in the whirl,	Дух стал Материей и лёг в тот вихрь
A body sleeping without sense or soul.	Как спящая основа без души, без чувств.
A mass phenomenon of visible shapes	И масса проявлений зримых форм,
Supported by the silence of the Void	Поддерживаемых безмолвием Ничто,
Appeared in the eternal Consciousness	Возникла среди вечности Сознания,
And seemed an outward and insensible world.	И стала выглядеть подобно внешнему, бесчувственному миру.
There was none there to see and none to feel;	И не было там никого, кто видит, никого, кто ощущает;
Only the miraculous Inconscient,	Лишь удивительное Несознание,
A subtle wizard skilled, was at its task.	Искусный, тонкий маг, имело собственное назначение.
Inventing ways for magical results,	Изобретая способы достичь магического результата,
Managing creation's marvellous device,	И управляя замечательным устройством этого творения,
Marking mechanically dumb wisdom's points,	И отмечая механически мгновения безмолвной мудрости,
Using the unthought inevitable Idea,	Используя неумолимую Идею вне мышления,
It did the works of God's intelligence	Оно там делало работы интеллекта Бога
Or wrought the will of some supreme Unknown.	Иль исполняло волю некого высокого Неведомого.
Still consciousness was hidden in Nature's womb,	Безмолвное сознание скрывалось в лоне у Природы,
Unfelt was the Bliss whose rapture dreamed the worlds.	Неощутимым было то Блаженство, чей восторг вообразил миры.
Being was an inert substance driven by Force.	Существованье оставалось там инертною субстанцией, которой управляет Сила.
At first was only an etheric Space:	В начале было лишь эфирное Пространство:
Its huge vibrations circled round and round	Его огромные вибрации вращались круг за кругом,
Housing some unconceived initiative:	Вселяя некое непостижимое начальное движение:
Upheld by a supreme original Breath	Благодаря поддержке высшего первичного Дыхания
Expansion and contraction's mystic act	Мистические акты расширения и сжатия
Created touch and friction in the void,	Создали трение, касание среди ничто,
Into abstract emptiness brought clash and clasp:	В абстрактность пустоты внесли объятие и столкновение:
Parent of an expanding universe	Рождая расширяющуюся вселенную
In a matrix of disintegrating force,	И помещая в форму разделяющейся силы,
By spending it conserved an endless sum.	Расходуя, они при этом сохраняли в сумме бесконечность.
On the hearth of Space it kindled a viewless Fire	В домашнем очаге Пространства запылал невидимый Огонь,
That, scattering worlds as one might scatter seeds,	И он, разбрасывая целые миры, как если б там разбрасывались зерна,
Whirled out the luminous order of the stars.	Подобно вихрю закрутил сверкающий порядок звёзд.
An ocean of electric Energy	Огромный океан Энергии из электричества,
Formlessly formed its strange wave-particles	Образовавший странные и не имеющие форм частицы-волны,
Constructing by their dance this solid scheme,	И создающий из их танца твёрдые конструкции,
Its mightiness in the atom shut to rest;	Своё могущество закрыл покоиться в отдельных атомах;
Masses were forged or feigned and visible shapes;	Там были созданы, придуманы подобия для масс и зримых форм;
Light flung the photon's swift revealing spark	Свет посылал разоблачающую быструю искру фотона,
And showed, in the minuteness of its flash	Показывал, в мгновенья вспышек созданных изображений,
Imaged, this cosmos of apparent things.	Весь этот космос видимых вещей.
Thus has been made this real impossible world,	Так строился реальный, невозможный мир.
An obvious miracle or convincing show.	Привычное для глаза чудо или убеждающее шоу.
Or so it seems to man's audacious mind	Или таким он кажется для человеческого дерзкого ума,
Who seats his thought as the arbiter of truth,	Который объявляет собственную мысль — арбитром истины,
His personal vision as impersonal fact,	Свой личный взгляд на вещи — объективным фактом,
As witnesses of an objective world	И в качестве свидетелей действительного мира
His erring sense and his instruments' artifice.	Берёт своё ошибочное чувство и изобретенье инструментов.
Thus must he work life's tangible riddle out	Так должен он работать над запутанной загадкой жизни
In a doubtful light, by error seize on Truth	В неясном свете, с помощью ошибки понимая Истину,
And slowly part the visage and the veil.	Неспешно отделяя внешний облик от вуали.
Or else, forlorn of faith in mind and sense,	Или иначе, потеряв доверие к уму и чувству,
His knowledge a bright body of ignorance,	Теряя знанье в мешанине яркого невежества,
He sees in all things strangely fashioned here	Во всех вещах, что странно здесь устроены, он начинает видеть
The unwelcome jest of a deceiving Force,	Малоприятный смех обманывавшей Силы,
A parable of Maya and her might.	Иносказанье Майи и её могущества.
This vast perpetual motion caught and held	Широкий вечный импульс, пойманный, удержанный,
In the mysterious and unchanging change	В таинственном и неменяющемся измененьи постоянного движения,
Of the persistent movement we call Time	Которое мы называем Временем,
And ever renewing its recurrent beat,	И вечно обновляющего повторяющийся ритм,
These mobile rounds that stereotype a flux,	Подвижные вращения, дающие устойчивость потоку,
These static objects in the cosmic dance	Статичные объекты посреди космического танца,
That are but Energy's self‑repeating whorls	Которые — лишь само-повторенье вихрей из Энергии,
Prolonged by the spirit of the brooding Void,	Поддерживались духом размышлявшей Пустоты,
Awaited life and sense and waking Mind.	И ждали жизни, чувства, пробуждения Ума.
A little the Dreamer changed his pose of stone.	Мечтающий немного поменял свою недвижимую каменную позу.
But when the Inconscient's scrupulous work was done	Но после завершенья тщательной работы Несознания,
And Chance coerced by fixed immutable laws,	Когда Случайность ограничили неизменяемыми твёрдыми законами,
A scene was set for Nature's conscious play.	Открылась сцена для сознательной игры Природы.
Then stirred the Spirit's mute immobile sleep;	Затем сон Духа, молчаливый, неподвижный, ощутил толчок;
The Force concealed broke dumbly, slowly out.	И спрятанная Сила медленно, беззвучно вырвалась наружу.
A dream of living woke in Matter's heart,	Мечта о жизни пробудилась в самом сердце, в глубине Материи,
A will to live moved the Inconscient's dust,	И воля жить отныне стала двигать пылью Несознания,
A freak of living startled vacant Time,	И потрясла покой незанятого Времени причуда жизни,
Ephemeral in a blank eternity,	Такая эфемерная в пустой, огромной вечности,
Infinitesimal in a dead Infinite.	И бесконечно маленькая в мёртвой Бесконечности.
A subtler breath quickened dead Matter's forms;	Иное, тонкое дыханье оживило формы мёртвой до сих пор Материи;
The world's set rhythm changed to a conscious cry;	Установившийся ритм мира перешёл в сознательный призыв;
A serpent Power twinned the insensible Force.	Змееподобная Энергия переплелась с бесчувственною Силой.
Islands of living dotted lifeless Space	Живые островки усеяли безжизненное доселе Пространство,
And germs of living formed in formless air.	Зародыши живого обретали форму в той аморфной атмосфере.
A Life was born that followed Matter's law,	Родилась Жизнь, что принимала для себя закон Материи,
Ignorant of the motives of its steps;	Не зная о мотивах собственных шагов;
Ever inconstant, yet for ever the same,	Всегда непостоянная, при этом — вечно та же самая,
It repeated the paradox that gave it birth:	Она всё время повторяла парадокс, что дал возможность ей родиться:
Its restless and unstable stabilities	Её не знавшие покоя, неустойчивые постоянства
Recurred incessantly in the flow of Time	Не прерываясь, возникали вновь в потоке Времени,
And purposeful movements in unthinking forms	А целеустремлённые движения в недумающих формах
Betrayed the heavings of an imprisoned Will.	Показывали силу заключённой в этих формах Воли.
Waking and sleep lay locked in mutual arms;	Сон с пробуждением лежали сжав себя в объятии;
Helpless and indistinct came pleasure and pain	Беспомощные и неразличимые явились удовольствие и боль,
Trembling with the first faint thrills of a World-Soul.	И трепетали первой, еле уловимою вибрацией Души Вселенной.
A strength of life that could not cry or move,	Так сила жизни, что доселе не могла ни двинуться, ни крикнуть,
Yet broke into beauty signing some deep delight:	Прорвалась в красоте, и выразила в ней глубокий свой восторг:
An inarticulate sensibility,	Едва заметная чувствительность,
Throbs of the heart of an unknowing world,	Биенье пульса некого незнающего мира,
Ran through its somnolent torpor and there stirred	Отныне побежали через сонное его оцепенение, и там возникла
A vague uncertain thrill, a wandering beat,	Изменчивая смутная вибрация, блуждавшее биение,
A dim unclosing as of secret eyes.	Как если б пелена сходила с тайных глаз.
Infant self-feeling grew and birth was born.	Возникло детское, пока что, ощущение себя и родилось рождение.
A godhead woke but lay with dreaming limbs;	Проснулось божество, хотя ещё лежало с дремлющими членами;
Her house refused to open its sealed doors.	Его жилище не хотело отпирать закрытые печатью двери.
Insentient to our eyes that only see	Неощутимая для наших глаз, способных видеть
The form, the act and not the imprisoned God,	Лишь форму, действие, не замечая заключённого там Бога,
Life hid in her pulse occult of growth and power	Жизнь прятала в своём оккультном пульсе роста и энергии
A consciousness with mute stifled beats of sense,	Сознание с немым подавленным биеньем чувства,
A mind suppressed that knew not yet of thought,	Зажатый ум, ещё не знавший мысли,
An inert spirit that could only be.	Инертный дух, который мог лишь быть.
At first she raised no voice, no motion dared:	Вначале Жизнь не подавала голоса и не решалась на движение:
Charged with world-power, instinct with living force,	Заряженная мировой энергией, инстинктом с жизненною силой,
Only she clung with her roots to the safe earth,	Она цеплялась лишь корнями за спасительную землю,
Thrilled dumbly to the shocks of ray and breeze	Дрожала молча от толчков лучей и ветра
And put out tendril fingers of desire;	И выпускала пальцы-усики желания;
The strength in her yearning for sun and light	Та сила, что стремилась в ней навстречу солнцу, свету,
Felt not the embrace that made her breathe and live;	Не ощущала мощного объятия, её заставившего жить, дышать;
Absorbed she dreamed content with beauty and hue.	Она была поглощена своими грёзами, наполненными красотой и цветом.
At last the charmed Immensity looked forth:	Но, наконец, та очарованная Необъятность посмотрела дальше:
Astir, vibrant, hungering, she groped for mind;	Взволнованная, трепетная, полная желания, Жизнь ощупью искала ум;
Then slowly sense quivered and thought peered out;	Затем в ней медленно зашевелилось чувство, выглянула мысль;
She forced the reluctant mould to grow aware.	Она заставила проснуться сопротивлявшуюся матрицу.
The magic was chiselled of a conscious form;	Отшлифовалась магия осознающей формы;
Its tranced vibrations rhythmed a quick response,	Вибрации из транса этой формы задавали ритм живого отклика,
And luminous stirrings prompted brain and nerve,	А озарённые движения толкали мозг и нервы,
Awoke in Matter spirit's identity	Стремились пробудить в Материи отождествленье с духом,
And in a body lit the miracle	И в теле зажигали чудо
Of the heart's love and the soul's witness gaze.	Любви, живущей в сердце взгляда-наблюдателя души.
Impelled by an unseen Will there could break out	Под натиском незримой Воли там фрагментами
Fragments of some vast impulse to become	Смогли прорваться — широкий импульс становления,
And vivid glimpses of a secret self,	Живые проблески скрываемого внутреннего “я”,
And the doubtful seeds and force of shapes to be	Неясные зародыши и сила тех форм, которые должны стать пробуждёнными
Awoke from the inconscient swoon of things.	И отойти от обморочных состояний несознания.
An animal creation crept and ran	Животные созданья ползали и бегали,
And flew and called between the earth and sky,	Летали и взывали между небом и землей,
Hunted by death but hoping still to live	Гналась за ними смерть, но всё-таки они надеялись хоть как-то выжить,
And glad to breathe if only for a while.	И были счастливы дышать, пусть ненадолго.
Then man was moulded from the original brute.	Потом из грубого животного был сформирован человек.
A thinking mind had come to lift life's moods,	Поднять в нём жизненные настроения явился думающий ум,
The keen-edged tool of a Nature mixed and vague,	Заточенный, как бритва, инструмент неясной, смешанной Природы,
An intelligence half-witness, half‑machine.	И интеллект — наполовину наблюдатель, наполовину — механизм.
This seeming driver of her wheel of works	Водитель мнимый колеса её[58] работ,
Missioned to motive and record her drift	Что послан был будить её движение, запоминать,
And fix its law on her inconstant powers,	Навязывать закон ума её непостоянным силам,
This master-spring of a delicate enginery,	Играл роль основной пружины тонкой машинерии,
Aspired to enlighten its user and refine	Стремился просветить и сделать тоньше своего владельца,
Lifting to a vision of the indwelling Power	Подняв до виденья живущего внутри Могущества
The absorbed mechanic's crude initiative:	Незрелый импульс увлечённого механика:
He raised his eyes; Heaven-light mirrored a Face.	Он поднял взгляд; и в свете Неба отразился Лик.
Amazed at the works wrought in her mystic sleep,	Так в изумленьи от работ, что совершила в состоянии мистического сна,
She looked upon the world that she had made:	Она взглянула на тот мир, который создала:
Wondering now seized the great automaton;	И удивленье охватило этот величайший автомат;
She paused to understand her self and aim,	Она остановилась, чтоб понять себя и собственную цель,
Pondering she learned to act by conscious rule,	Задумавшись, она училась действовать при помощи сознательно вводимых правил,
A visioned measure guided her rhythmic steps;	Её ритмичные шаги вёл некий зримый такт;
Thought bordered her instincts with a frame of will	Мышленье ограничило её инстинкты волевыми рамками,
And lit with the idea her blinded urge.	Идея стала освещать её слепое побуждение.
On her mass of impulses, her reflex acts,	Всю массу импульсов и рефлекторных действий,
On the Inconscient's pushed or guided drift	Навязанное или управляемое неспешное движенье Несознания,
And mystery of unthinking accurate steps	Мистерию бездумных, аккуратно выполняемых шагов
She stuck the specious image of a self,	Она прикрыла ложною фигурой внутреннего “я”,
A living idol of disfigured spirit;	Ожившим идолом обезображенного духа;
On Matter's acts she imposed a patterned law;	На действия Материи она отныне наложила типовой закон;
She made a thinking body from chemic cells	Она создала мыслящее тело из живущих по химическим законам клеток,
And moulded a being out of a driven force.	Сформировала существо из ею управляемою силы.
To be what she was not inflamed her hope:	Быть тем, чем прежде не была — воспламеняло дух её надежды:
She turned her dream towards some high Unknown;	Свою мечту она направила к высотам Неизвестного,
A breath was felt below of One supreme.	Почувствовав внизу дыханье высочайшего Единого.
An opening looked up to spheres above	То новое открытие заставило её взглянуть на более высокие миры,
And coloured shadows limned on mortal ground	И красочные тени набросали здесь, на смертной почве,
The passing figures of immortal things;	Недолговечные картины для бессмертных феноменов;
A quick celestial flash could sometimes come:	Порою приходило быстрое божественное озарение:
The illumined soul-ray fell on heart and flesh	Всё освещавший луч души мог попадать на сердце или тело,
And touched with semblances of ideal light	Касаться внешними прообразами света идеала
The stuff of which our earthly dreams are made.	Той ткани, из которой созданы земные наши грёзы.
A fragile human love that could not last,	Так в людях появилась хрупкая любовь, Что не способна долго оставаться,
Ego's moth-wings to lift the seraph soul,	И крошечные крылья эго — поднимать ввысь душу-серафима,
Appeared, a surface glamour of brief date	Какая-то поверхностная красота на краткий срок,
Extinguished by a scanty breath of Time;	Что гасится скупым дыханием Времени;
Joy that forgot mortality for a while	Явилась радость, забывающая временно о смерти,
Came, a rare visitor who left betimes,	Нечастый, и так рано уходящий гость,
And made all things seem beautiful for an hour,	Что заставляет всё, хотя б на час, казаться нам прекрасным,
Hopes that soon fade to drab realities	Пришли надежды, быстро увядающие в скучные реальности,
And passions that crumble to ashes while they blaze	И страсти, что сгорают в прах, пока сияют,
Kindled the common earth with their brief flame.	Воспламеняя серую обыденность земли своим коротким пламенем.
A creature insignificant and small	Созданье маленькое, незначительное,
Visited, uplifted by an unknown Power,	Кого здесь посетила и возвысила неведомая Сила,
Man laboured on his little patch of earth	Обычный человек — трудился на своём клочке земли,
For means to last, to enjoy, to suffer and die.	Чтоб продолжать свой век и наслаждаться, чтоб мучиться и умереть.
A spirit that perished not with the body and breath	Тот дух, что не исчезнет вместе с телом и дыханием,
Was there like a shadow of the Unmanifest	Был там подобен тени Непроявленного,
And stood behind the little personal form	Он встал за маленькою формой личности,
But claimed not yet this earthly embodiment.	Не требуя себе пока что этого земного воплощения.
Assenting to Nature's long slow‑moving toil,	Согласный с долгим медленным движением труда Природы,
Watching the works of his own Ignorance,	И наблюдая за работой своего Невежества,
Unknown, unfelt the mighty Witness lives	Живёт неведомый, неощутимый, обладающий могуществом Свидетель,
And nothing shows the Glory that is here.	И ничего не говорит о той великой Славе, что здесь есть.
A Wisdom governing the mystic world,	Лишь Мудрость, управляющая всей мистической вселенной,
A Silence listening to the cry of Life,	Безмолвие, что слушает призывы Жизни,
It sees the hurrying crowd of moments stream	Здесь видит, как спешащая толпа мгновений
Towards the still greatness of a distant hour.	Течёт к спокойному величию далёкого пока что часа.

This huge world unintelligibly turns	Гигантский этот мир необъяснимым образом
In the shadow of a mused Inconscience;	Вращается в тени раздумий Несознания;
It hides a key to inner meanings missed,	Оно скрывает ключ от ранее утраченного внутреннего смысла
It locks in our hearts a voice we cannot hear.	И заглушает в нашем сердце голоса, что мы не можем слышать.
An enigmatic labour of the spirit,	Неведомая нам работа духа,
An exact machine of which none knows the use,	И точная машина, про которую никто не знает — для чего она,
An art and ingenuity without sense,	Искусство и утонченное мастерство без смысла,
This minute elaborate orchestrated life	Вся эта тщательно, детально оркестрованная жизнь
For ever plays its motiveless symphonies.	Играет постоянно свои необъяснимые симфонии.
The mind learns and knows not, turning its back to truth;	Ум учится, но знания не получает, и поворачивается спиною к истине;
It studies surface laws by surface thought,	Поверхностные внешние законы он исследует поверхностною мыслью,
Life's steps surveys and Nature's process sees,	Он изучает как шагает Жизнь и наблюдает за движением Природы,
Not seeing for what she acts or why we live;	Не понимая, почему она так делает и для чего живём;
It marks her tireless care of just device,	Он отмечает всю её неутомимую заботу точного устройства,
Her patient intricacy of fine detail,	И терпеливую замысловатость тонких внутренних деталей,
The ingenious spirit's brave inventive plan	Умелый, смелый план изобретательного духа
In her great futile mass of endless works,	В её великой тщетной массе нескончаемых работ,
Adds purposeful figures to her purposeless sum,	Когда та добавляет полные неведомого смысла образы к своим бессмысленным итогам,
Its gabled storeys piles, its climbing roofs	И громоздит конические ярусы, направленные в выси крыши
On the close-carved foundations she has laid,	На точно-вырезанных основаниях, которые она когда-то заложила,
Imagined citadels reared in mythic air	Творит воображаемые цитадели, воздвигаемые в атмосфере мифа,
Or mounts a stair of dream to a mystic moon:	И поднимает лестницу мечты к мистической луне:
Transient creations point and hit the sky:	Недолговечные создания нацеливаются и ударяются о небеса:
A world-conjecture's scheme is laboured out	Так получается система из предположений о вселенной —
On the dim floor of mind's incertitude,	На призрачной основе неопределённости ума
Or painfully built a fragmentary whole.	Она болезненно, частями строит нечто целое.
Impenetrable, a mystery recondite	Непроницаем и таинственно неясен
Is the vast plan of which we are a part;	Тот необъятный план, в котором мы — какой-то лишь фрагмент;
Its harmonies are discords to our view	Его гармонии нам видятся как диссонансы,
Because we know not the great theme they serve.	Ведь мы не знаем той великой темы, для которой эти диссонансы служат.
Inscrutable work the cosmic agencies.	Загадочна работа представителей вселенских сил.
Only the fringe of a wide surge we see;	Нам виден только край широкой, набегающей волны;
Our instruments have not that greater light,	У наших инструментов нет того великого, другого света,
Our will tunes not with the eternal Will,	И наша воля не настроена созвучно с вечной Волей,
Our heart's sight is too blind and passionate.	И наше видение сердца слишком страстно, слишком слепо.
Impotent to share in Nature's mystic tact,	Наш разум, неспособный попадать в мистичный такт Природы,
Inapt to feel the pulse and core of things,	И чувствовать пульсацию и суть вещей,
Our reason cannot sound life's mighty sea	Не может охватить могучий океан всей жизни,
And only counts its waves and scans its foam;	И лишь считает волны в нём и изучает пену;
It knows not whence these motions touch and pass,	Не знает он — где те движения касаются, а где проходят мимо,
It sees not whither sweeps the hurrying flood:	Не видит он — куда течёт тот торопящийся поток:
Only it strives to canalise its powers	Он лишь старается перенаправить эти силы,
And hopes to turn its course to human ends:	Надеясь повернуть их курс на нужды человека:
But all its means come from the Inconscient's store.	Но все его приёмы взяты из хранилищ Несознания.
Unseen here act dim huge world‑energies	Здесь действуют невидимо неясные огромные энергии вселенной
And only trickles and currents are our share.	И только капли их и струйки — наш удел.
Our mind lives far off from the authentic Light	Наш ум живёт вдали от подлинного Света,
Catching at little fragments of the Truth	Хватается за мелкие фрагменты Истины
In a small corner of infinity,	В каком-то малом закоулке бесконечности,
Our lives are inlets of an ocean's force.	А наши жизни — небольшие бухты силы океана.
Our conscious movements have sealed origins	Движенья нашего сознания имеют скрытые истоки,
But with those shadowy seats no converse hold;	Но с теми призрачными областями не ведут бесед;
No understanding binds our comrade parts;	И понимание не связывает наши дружеские части;
Our acts emerge from a crypt our minds ignore.	Поступки наши появляются из тайника, которого умы не замечают.
Our deepest depths are ignorant of themselves;	Все наши глубочайшие глубины ничего не знают о самих себе;
Even our body is a mystery shop;	И даже наше тело — это склад загадок;
As our earth's roots lurk screened below our earth,	И как земные корни прячутся, укрытые землей,
So lie unseen our roots of mind and life.	Лежат незримо наши корни жизни и ума.
Our springs are kept close hid beneath, within;	Те родники хранятся тщательно укрытыми внизу, внутри;
Our souls are moved by powers behind the wall.	И наши души двигаются силами, что за стеной.
In the subterranean reaches of the spirit	В огромных нишах подземелий духа
A puissance acts and recks not what it means;	Работает могущество и не заботится о том, что это значит;
Using unthinking monitors and scribes,	Используя бездумных собственных советников, писцов,
It is the cause of what we think and feel.	Оно — причина для всего, о чём мы думаем и что мы ощущаем.
The troglodytes of the subconscious Mind,	Так троглодиты подсознания Ума,
Ill-trained slow stammering interpreters	Неграмотные, медленные, запинающиеся интерпретаторы,
Only of their small task's routine aware	Что знают только о рутине маленькой своей задачи
And busy with the record in our cells,	И занятые тем, что пишут в наших клетках,
Concealed in the subliminal secrecies	Упрятанные в тайных нишах засознания
Mid an obscure occult machinery,	Среди оккультной тёмной машинерии,
Capture the mystic Morse whose measured lilt	Стремятся уловить мистические сообщения морзянки, чей ритмичный стук
Transmits the messages of the cosmic Force.	Передаёт послания вселенской Силы.
A whisper falls into life's inner ear	Их шёпот падает во внутренее ухо жизни
And echoes from the dun subconscient caves,	И эхом отдаётся в сумрачных пещерах подсознания,
Speech leaps, thought quivers, the heart vibrates, the will	Выпрыгивает речь, вибрирует мышление, трепещет сердце,
Answers and tissue and nerve obey the call.	Им отвечает воля, плоть и нервы подчиняются призыву.
Our lives translate these subtle intimacies;	Так наши жизни воплощают эту форму тонкой близости;
All is the commerce of a secret Power.	Всё есть коммерция какой-то тайной Силы.

A thinking puppet is the mind of life:	Ум жизни — это мыслящая кукла:
Its choice is the work of elemental strengths	Его решенья — результат работы многих сил-элементалей,
That know not their own birth and end and cause	Которые не ведают ни своего рождения, ни цели, ни причины,
And glimpse not the immense intent they serve.	И даже мельком не видали необъятного намеренья, Которому они всё время служат.
In this nether life of man drab‑hued and dull,	В той низшей жизни человека, серой и тупой,
Yet filled with poignant small ignoble things,	При этом полной всем мучительным, ничтожным, подлым,
The conscious Doll is pushed a hundred ways	Сознательную эту Куклу тащат сотнями дорог,
And feels the push but not the hands that drive.	А та лишь чувствует нажим, не ощущая рук, что управляют.
For none can see the masked ironic troupe	Никто не может видеть ироничную команду в масках,
To whom our figure-selves are marionettes,	Тех, для кого наш образ внутреннего ”я” — марионетка,
Our deeds unwitting movements in their grasp,	Дела людей — безвольные движения в их хватке,
Our passionate strife an entertainment's scene.	А наша страстная борьба — лишь сцена для концерта.
Ignorant themselves of their own fount of strength	Не знающие сами о своём источнике могущества,
They play their part in the enormous whole.	Они играют данные им роли в том огромном целом.
Agents of darkness imitating light,	Агенты темноты, умело подражающие свету,
Spirits obscure and moving things obscure,	Неясные и движущие многими неясными вещами духи,
Unwillingly they serve a mightier Power.	Они невольно служат более могучей Силе.
Ananke's engines organising Chance,	Они — орудия Ананке, что организует Случай,
Channels perverse of a stupendous Will,	И искажённые каналы грандиозной Воли,
Tools of the Unknown who use us as their tools,	Они лишь инструменты Неизвестного, Что пользуется нами как своими инструментами,
Invested with power in Nature's nether state,	Владея силой в низшем уровне Природы,
Into the actions mortals think their own	В те действия, что смертные считают за свои,
They bring the incoherencies of Fate,	Они привносят искривления Судьбы,
Or make a doom of Time's slipshod caprice	И создают злой рок небрежною причудой Времени,
And toss the lives of men from hand to hand	Швыряя жизнь людей из тех рук в эти
In an inconsequent and devious game.	В обманчивой, нечестной, беспорядочной игре.
Against all higher truth their stuff rebels;	Их вещество бунтует против всех высоких истин;
Only to Titan force their will lies prone.	И только пред могуществом Титана воля их ложится ниц.
Inordinate their hold on human hearts,	Их власть над нашими сердцами очень велика,
In all our nature's turns they intervene.	Они вторгаются в любые повороты человеческой природы.
Insignificant architects of low‑built lives	Так эти незначительные архитекторы построенных на низшем плане жизней
And engineers of interest and desire,	И инженеры интереса и желания,
Out of crude earthiness and muddy thrills	Из неумелой приземлённости и замутнённости вибраций
And coarse reactions of material nerve	И грубых откликов материальных нервов
They build our huddled structures of self-will	Выстраивают наши тесные структуры самоволия
And the ill-lighted mansions of our thought,	И плохо-освещённые трущобы нашей мысли,
Or with the ego's factories and marts	Своими рынками и фабриками эго
Surround the beautiful temple of the soul.	Берут в кольцо прекрасный храм души.
Artists minute of the hues of littleness,	Сиюминутные художники, рисующие красками ничтожности,
They set the mosaic of our comedy	Они выкладывают мозаичное панно людской комедии
Or plan the trivial tragedy of our days,	Иль ставят простоватую трагедию из наших дней,
Arrange the deed, combine the circumstance	Организуют действие, тасуют обстоятельства
And the fantasia of the moods costume.	И комбинируют фантазию костюма настроений.
These unwise prompters of man's ignorant heart	Все эти неразумные подсказчики невежественным человеческим сердцам
And tutors of his stumbling speech and will,	И репетиторы для спотыкающейся речи, воли,
Movers of petty wraths and lusts and hates	Инициаторы различных мелких раздражений, вожделения и ненависти,
And changeful thoughts and shallow emotion's starts,	Меняющихся мыслей, выходов поверхностных эмоций,
These slight illusion-makers with their masks,	Все эти мало значащие фокусники со своими масками,
Painters of the decor of a dull‑hued stage	И оформители унылых декораций на подмостках
And nimble scene-shifters of the human play,	Проворные рабочие, меняющие обстановку в пьесе человека,
Ever are busy with this ill-lit scene.	Всё время что-то делают на этой плохо освещённой сцене.
Ourselves incapable to build our fate	Мы сами не способны выстроить свою судьбу,
Only as actors speak and strut our parts	И только как актёры говорим и важно исполняем наши роли,
Until the piece is done and we pass off	Пока очередной акт не закончится и не уйдём отсюда прочь
Into a brighter Time and subtler Space.	В иное Время, ярче этого, в иное, тонкое Пространство.
Thus they inflict their little pigmy law	Вот так они навязывают нам свой маленький закон пигмея
And curb the mounting slow uprise of man,	И надевают тесную узду на медленное восхожденье человека,
Then his too scanty walk with death they close.	Затем они его довольно скудную прогулку завершают смертью.

This is the ephemeral creature's daily life.	Так день за днём идёт жизнь эфемерного создания.
As long as the human animal is lord	И до тех пор, пока в нас человек-животное — хозяин,
And a dense nether nature screens the soul,	И плотная, из низших сфер, природа заслоняет душу,
As long as intellect's outward‑gazing sight	И до тех пор, пока глядящий лишь на внешнее взгляд интеллекта
Serves earthy interest and creature joys,	Работает для приземлённых интересов, радостей живого существа,
An incurable littleness pursues his days.	Неизлечимая ничтожность будет накрывать ему отпущенные дни.
Ever since consciousness was born on earth,	Всё время, с той поры, как родилось сознанье на земле,
Life is the same in insect, ape and man,	Жизнь остаётся той же самой, в насекомом, обезьяне, человеке,
Its stuff unchanged, its way the common route.	Её материя не изменилась, путь её — обычнейший маршрут.
If new designs, if richer details grow	И если возникают новые творения и более богатые детали,
And thought is added and more tangled cares,	И добавляют мысль и большее переплетение забот,
If little by little it wears a brighter face,	И если шаг за шагом жизнь приобретает более красивый лик,
Still even in man the plot is mean and poor.	То даже в человеке слаб и беден тот сюжет.
A gross content prolongs his fallen state;	Довольство грубым продлевает это состояние падения;
His small successes are failures of the soul,	И мелкие успехи человека — это неудачи для души,
His little pleasures punctuate frequent griefs:	А маленькие удовольствия подчёркивают частые визиты горя;
Hardship and toil are the heavy price he pays	Лишения и тяжкий труд — вот та высокая цена, которую он платит
For the right to live and his last wages death.	За право жить, и самая последняя расплата — смерть.
An inertia sunk towards inconscience,	Инерция, что опускает нас до несознания,
A sleep that imitates death is his repose.	И сон, что подражает смерти — отдых для него.
A puny splendour of creative force	Неяркий проблеск силы творчества
Is made his spur to fragile human works	Даёт ему энергию для хрупких человеческих работ,
Which yet outlast their brief creator's breath.	Которые живут, пока у их недолговечного творца не остановится дыхание.
He dreams sometimes of the revels of the gods	Он иногда мечтает о веселых радостях богов
And sees the Dionysian gesture pass,-	И видит, как вершится жест достойный Дионисия, —
A leonine greatness that would tear his soul	Но это львиное величие разорвало бы душу в нём,
If through his failing limbs and fainting heart	Когда бы сквозь его слабеющие члены, замирающее сердце
The sweet and joyful mighty madness swept:	Смогло бы пронестись то радостное, сладкое, могучее безумие:
Trivial amusements stimulate and waste	Обычные же развлечения лишь стимулируют и тратят
The energy given to him to grow and be.	Энергию, что дали человеку, чтоб расти и быть.
His little hour is spent in little things.	И малый час его расходится на маленькие вещи.
A brief companionship with many jars,	Недолгие товарищи и с кучей разногласий,
A little love and jealousy and hate,	Несильная любовь, и ненависть, и ревность,
A touch of friendship mid indifferent crowds	Касанье дружбы посреди всех безразличных толп
Draw his heart-plan on life's diminutive map.	Рисуют схему сердца на сиюминутной карте жизни.
If something great awakes, too frail his pitch	И если что-то большее и пробуждается, уж слишком хрупок уровень его,
To reveal its zenith tension of delight,	Чтоб проявить вершины напряжённого восторга,
His thought to eternise its ephemeral soar,	В нём мысли — способы увековечить эфемерное парение,
Art's brilliant gleam is a pastime for his eyes,	Сверкание искусства — развлечение для глаз,
A thrill that smites the nerves is music's spell.	А трепет, что охватывает нервы — чары музыки.
Amidst his harassed toil and welter of cares,	Средь беспокойного труда, столпотворения забот,
Pressed by the labour of his crowding thoughts,	Придавленный работой собственных нагромождённых мыслей,
He draws sometimes around his aching brow	Порой он тянет к своему измученному лбу
Nature's calm mighty hands to heal his life-pain.	Спокойную могучую ладонь Природы, вылечить его боль жизни.
He is saved by her silence from his rack of self;	Он тишиной её старается спастись от пытки самого себя;
In her tranquil beauty is his purest bliss.	В её спокойной красоте находит он своё отчётливое чистое блаженство.
A new life dawns, he looks out from vistas wide;	Восходит новая неведомая жизнь, он смотрит на широкий открывающийся вид;
The Spirit's breath moves him but soon retires:	Дыханье Духа движет им, но вскоре от него уходит:
His strength was not made to hold that puissant guest.	Не та в нём сила, чтобы удержать гостей с таким могуществом.
All dulls down to convention and routine	Всё притупляется, становится условностью, рутиной,
Or a fierce excitement brings him vivid joys:	Или, возможно, острым возбуждением, несущим яркие живые радости:
His days are tinged with the red hue of strife	Его дни озаряет алый цвет борьбы,
And lust's hot glare and passion's crimson stain;	Горячий блеск от вожделения, румянец страсти;
Battle and murder are his tribal game.	Убийство и война — его игра, что переходит по наследству.
Time has he none to turn his eyes within	Ему нет времени направить взгляд свой внутрь,
And look for his lost self and his dead soul.	Искать своё затерянное “я” и умершую душу.
His motion on too short an axis wheels;	Он кружится на слишком маленькой оси;
He cannot soar but creeps on his long road	Он не способен воспарить, и лишь ползёт по длинному пути;
Or if, impatient of the trudge of Time,	А если, потеряв терпение на трудной длительной дороге Времени,
He would make a splendid haste on Fate's slow road,	Он слишком поспешит на медленном пути Судьбы,
His heart that runs soon pants and tires and sinks;	То скачущее сердце быстро задохнётся, а потом устанет и затихнет;
Or he walks ever on and finds no end.	А может, вечно будет он идти, идти, и не найдёт конца.
Hardly a few can climb to greater life.	Немногие, с трудом, способны подниматься к более высокой жизни.
All tunes to a low scale and conscious pitch.	У человека всё настроено на низкий уровень и маленький масштаб сознания.
His knowledge dwells in the house of Ignorance;	В нём знание живёт в домах Невежества;
His force nears not even once the Omnipotent,	В нём сила никогда не приближалась к Всемогущему,
Rare are his visits of heavenly ecstasy.	И редко приходил к нему божественный экстаз.
The bliss which sleeps in things and tries to wake,	Блаженство, что пока что спит, и что пытается проснуться,
Breaks out in him in a small joy of life:	Врывается в него как маленькая радость жизни:
This scanty grace is his persistent stay;	Такая небольшая милость — постоянная его опора,
It lightens the burden of his many ills	И облегчает ношу многих бед,
And reconciles him to his little world.	И примиряет с этим мелким миром.
He is satisfied with his common average kind;	Он стал доволен собственным обычным средним состоянием;
Tomorrow's hopes and his old rounds of thought,	Надежды завтрашнего дня и прежние, идущие кругами мысли,
His old familiar interests and desires	Знакомые привычные желания и интересы
He has made into a thick and narrowing hedge	Он превратил в глухую, тесную ограду,
Defending his small life from the Invisible;	Что защищает маленькую жизнь в нём от Незримого;
His being's kinship to infinity	Свою родную близость с бесконечным
He has shut away from him into inmost self,	Он запер от себя подальше в глубинах внутреннего “я”,
Fenced off the greatnesses of hidden God.	Отгородившись от величья скрытого там Бога.
His being was formed to play a trivial part	Так существо его сформировалось, чтоб играть простую роль
In a little drama on a petty stage;	В одной из мелких драм, на небольшом участке сцены;
In a narrow plot he has pitched his tent of life	На узеньком клочке земли он развернул свою палатку жизни
Beneath the wide gaze of the starry Vast.	Под широтою взгляда звёздного Простора.
He is the crown of all that has been done:	И он — венец всего, что было сделано:
Thus is creation's labour justified;	Поэтому оправдан труд творения;
This is the world's result, Nature's last poise!	Вот результат вселенной, окончательное равновесие Природы!
And if this were all and nothing more were meant,	И если б это было всё, и ничего бы не предполагалось больше,
If what now seems were the whole of what must be,	И если б то, что видится сейчас и было бы тем целым, чем должно,
If this were not a stade through which we pass	И если это не было бы стадией, которую мы все проходим,
On our road from Matter to eternal Self,	Участком на дороге, от Материи до вечного божественного “Я”,
To the Light that made the worlds, the Cause of things,	И к Свету, что создал миры, к Причине всех вещей,
Well might interpret our mind's limited view	То было бы легко представить ограниченному взгляду нашего ума
Existence as an accident in Time,	Существование — случайностью во Времени,
Illusion or phenomenon or freak,	Как некую иллюзию, причуду, феномен,
The paradox of a creative Thought	Как некий парадокс творящей Мысли,
Which moves between unreal opposites,	Что движется меж противостояньем нереальных крайностей,
Inanimate Force struggling to feel and know,	Как неживую силу, что борется за право чувствовать и понимать,
Matter that chanced to read itself by Mind,	Материю, рискнувшую истолковать себя Умом,
Inconscience monstrously engendering soul.	Как несознательное, что уродливо рождает душу.
At times all looks unreal and remote:	Порой всё выглядит и нереальным, и далёким,
We seem to live in a fiction of our thoughts	И кажется, что мы живем все в фикции своих же мыслей,
Pieced from sensation's fanciful traveller's tale,	Составленной из ощущений от рассказа фантастического путешественника,
Or caught on the film of the recording brain,	Или от фильма, выхваченного из воспоминаний мозга,
A figment or circumstance in cosmic sleep.	Из вымысла, из случая внутри космического сна.
A somnambulist walking under the moon,	Как некая сомнамбула, гуляющая под луной,
An image of ego treads through an ignorant dream	Шагает образ эго через сон невежества,
Counting the moments of a spectral Time.	Отсчитывая ход мгновений призрачного Времени.
In a false perspective of effect and cause,	В фальшивой перспективе следствия-причины
Trusting to a specious prospect of world-space,	Он доверяет видимой правдоподобности обширной панорамы мира;
It drifts incessantly from scene to scene,	Его всё время носит по течению, от сцены к сцене,
Whither it knows not, to what fabulous verge.	И он не ведает — куда он приплывёт, в какой невероятный край.
All here is dreamed or doubtfully exists,	Всё здесь подобно сну и существует неопределённо,
But who the dreamer is and whence he looks	Но кто же видит сон, и из какого места смотрит,
Is still unknown or only a shadowy guess.	Пока что неизвестно, лишь возникают смутные догадки.
Or the world is real but ourselves too small,	А может — мир реален, но уж слишком сами мы малы,
Insufficient for the mightiness of our stage.	Не соответствуем могуществу земной арены.
A thin life-curve crosses the titan whirl	Здесь тонкая кривая жизни тянется сквозь титанический водоворот
Of the orbit of a soulless universe,	Бездушной, проносящейся своей орбитою вселенной,
And in the belly of the sparse rolling mass	И в чреве той разбросанной вращающейся массы,
A mind looks out from a small casual globe	Ум смотрит из случайной маленькой планеты
And wonders what itself and all things are.	И удивляется — а что есть он, и что — всё существующее.
And yet to some interned subjective sight	И всё же, перед неким внутренним и субъективным взглядом,
That strangely has formed in Matter's sightless stuff,	Что странным образом сформировался из слепого вещества Материи,
A pointillage minute of little self	Пунктирное мгновенье маленького “я”
Takes figure as world-being's conscious base.	Предстанет образом сознательной основы мира-бытия.
Such is our scene in the half-light below.	Такая наша сцена в этом низшем полусвете.
This is the sign of Matter's infinite,	Таков знак бесконечности Материи,
This the weird purport of the picture shown	И таково причудливое содержание картины,
To Science the giantess, measurer of her field,	Показанной Науке, этой великанше, что меряет свои владения,
As she pores on the record of her close survey	Когда она сосредоточенно разглядывает запись тайного исследования
And mathematises her huge external world,	И переводит на язык математических теорий свой огромный внешний мир;
To Reason bound within the circle of sense,	Для Разума, который ограничен кругом ощущений,
Or in Thought's broad impalpable Exchange	Иль средь неосязаемой широкой Биржи Мысли
A speculator in tenuous vast ideas,	Для спекулянта тонкими идеями простора,
Abstractions in the void her currency	Абстракция в той пустоте — её валюта,
We know not with what firm values for its base.	Но мы не знаем, что за ценности лежат в её основе.
Only religion in this bankruptcy	И лишь религия на фоне этого банкротства
Presents its dubious riches to our hearts	Свои сомнительные блага предлагает сердцу человека,
Or signs unprovisioned cheques on the Beyond:	Или подписывает свой необеспеченный валютой чек на Запредельное:
Our poverty shall there have its revenge.	Там наша нищета должна взять свой реванш.
Our spirits depart discarding a futile life	Наш дух уходит прочь из мира,
Into the blank unknown or with them take	Отбросив ставшую ненужной жизнь, в неведомую пустоту,
Death's passport into immortality.	Иль тянет за собой в бессмертье паспорт Смерти.

Yet was this only a provisional scheme,	И всё же то была лишь некая условность, схема,
A false appearance sketched by limiting sense,	Ошибочная видимость, набросанная ограничивавшим чувством,
Mind's insufficient self-discovery,	Неполное самооткрытие Ума,
An early attempt, a first experiment.	Первоначальная попытка, первые эксперименты.
This was a toy to amuse the infant earth;	То было детскими игрушками для радости младенческой земли;
But knowledge ends not in these surface powers	Но знанье не кончается с поверхностными силами,
That live upon a ledge in the Ignorance	Которые живут на выступе в Невежестве,
And dare not look into the dangerous depths	Не смея посмотреть в опасные глубины
Or to stare upward measuring the Unknown.	Или поднять глаза к высотам, примеряясь к Неизвестному.
There is a deeper seeing from within	Есть более глубокий взгляд, идущий изнутри;
And, when we have left these small purlieus of mind,	Когда уйдем мы с этих маленьких окрестностей ума,
A greater vision meets us on the heights	То более широкая способность видеть встретит нас на тех высотах,
In the luminous wideness of the spirit's gaze.	В той озарённой широте, что есть у взгляда духа.
At last there wakes in us a witness Soul	И, наконец, проснётся в нас Душа-свидетель,
That looks at truths unseen and scans the Unknown;	Что смотрит на невидимые истины и изучает Неизвестное;
Then all assumes a new and marvellous face:	Затем всё обретёт чудесный, новый лик:
The world quivers with a God‑light at its core,	Весь мир начнёт вибрировать со светом Бога в сердцевине,
In Time's deep heart high purposes move and live,	Возвышенные цели станут жить и двигаться в глубоком сердце Времени,
Life's borders crumble and join infinity.	Границы жизни полностью разрушатся, соединяясь с бесконечностью.
This broad, confused, yet rigid scheme becomes	Широкая и сбивчивая, но при этом прочная система
A magnificent imbroglio of the Gods,	Здесь станет удивительным и сложным завихрением Богов,
A game, a work ambiguously divine.	Игрой, работой, что неоднозначна и божественна.
Our seekings are short-lived experiments	И станут наши поиски короткими экспериментами,
Made by a wordless and inscrutable Power	Что ставит бессловесная, загадочная Сила,
Testing its issues from inconscient Night	Стремясь проверить способы сбежать из несознательной Ночи,
To meet its luminous self of Truth and Bliss.	И встретиться со светлым “я” Блаженства и Высокой Истины.
It peers at the Real through the apparent form;	Душа здесь смотрит на Реальность через наблюдаемые формы;
It labours in our mortal mind and sense;	Она работает в уме и чувстве смертных;
Amid the figures of the Ignorance,	Среди различных образов Невежества,
In the symbol pictures drawn by word and thought,	И символических картин, написанных словами, мыслью,
It seeks the truth to which all figures point;	Она пытается найти ту истину, к которой направляет каждый образ;
It looks for the source of Light with vision's lamp;	Она отыскивает с лампой виденья источник Света;
It works to find the Doer of all works,	Она работает, чтоб обнаружить Исполнителя всех выполняемых работ,
The unfelt Self within who is the guide,	Неуловимое для чувства “Я” внутри, которое для нас руководитель,
The unknown Self above who is the goal.	Неведомое “Я” над головой, кто наша цель.
All is not here a blinded Nature's task:	Не всё здесь, на земле, задачи для слепой Природы:
A Word, a Wisdom watches us from on high,	Есть Слово, Мудрость что глядят на нас с высот,
A Witness sanctioning her will and works,	Свидетель, что даёт своё согласие на волю и дела Природы,
An Eye unseen in the unseeing vast;	Невидимое Око посреди невидящих просторов;
There is an Influence from a Light above,	Есть и Влияние, идущее от Света свыше,
There are thoughts remote and sealed eternities;	И мысли, что отсюда далеки, и скрытые пока что вечности;
A mystic motive drives the stars and suns.	Мистическое странное намерение правит солнцами и звёздами.
In this passage from a deaf unknowing Force	В том переходе от глухой неведающей Силы
To struggling consciousness and transient breath	К ведущему борьбу сознанию и преходящему дыханию,
A mighty Supernature waits on Time.	Во Времени нас ждёт наполненная грандиозной мощью Сверхприрода.
The world is other than we now think and see,	Наш мир — другой, не то, о чём сейчас мы думаем, и что мы видим,
Our lives a deeper mystery than we have dreamed;	И наши жизни — более глубокая мистерия, чем мы воображаем;
Our minds are starters in the race to God,	Умы людей подобны бегунам в забеге к Богу,
Our souls deputed selves of the Supreme.	А наши души — представители Всевышнего.
Across the cosmic field through narrow lanes	То по космическому полю, а то по узеньким тропинкам
Asking a scanty dole from Fortune's hands	Прося скупой подачки из руки Фортуны
And garbed in beggar's robes there walks the One.	Одетый в нищенские одеяния идёт Единый.
Even in the theatre of these small lives	И даже в театральном представленьи наших мелких жизней
Behind the act a secret sweetness breathes,	За этим действом дышит спрятанная сладость,
An urge of miniature divinity.	И чувствуется импульс маленькой божественности.
A mystic passion from the wells of God	Мистическая страсть из родников Всевышнего
Flows through the guarded spaces of the soul;	Течёт сквозь охраняемые протяжённости души;
A force that helps supports the suffering earth,	Та сила, что нам помогает и даёт поддержку для страдающей земли,
An unseen nearness and a hidden joy.	Несёт невидимую близость и скрываемую радость.
There are muffled throbs of laughter's undertones,	Есть приглушённые биенья смеха на полутонах,
The murmur of an occult happiness,	И шёпот счастья, внутреннего, сокровенного,
An exultation in the depths of sleep,	И ликование в глубинах сна,
A heart of bliss within a world of pain.	И сердцевина некого блаженства, спрятанная в мире боли.
An Infant nursed on Nature's covert breast,	Дитя, которое кормили от груди Природы,
An Infant playing in the magic woods,	Дитя, что забавляется в магических лесах,
Fluting to rapture by the spirit's streams,	Играя для восторга на потоках духа, словно флейтой,
Awaits the hour when we shall turn to his call.	Ждёт час, когда мы повернём к нему на зов.
In this investiture of fleshly life	Под нашим одеянием телесной жизни
A soul that is a spark of God survives	Душа, искра от Бога, продолжает выживать
And sometimes it breaks through the sordid screen	И временами прорывается сквозь жалкую завесу,
And kindles a fire that makes us half-divine.	И зажигает тот огонь, что делает людей полубожественными.
In our body's cells there sits a hidden Power	Там, в клетках наших тел сидит невидимая Сила,
That sees the unseen and plans eternity,	Что наблюдает за незримым и выстраивает планы вечности,
Our smallest parts have room for deepest needs;	И даже в наших самых маленьких частях есть место для глубоких нужд;
There too the golden Messengers can come:	Там тоже могут появиться золотые Вестники:
A door is cut in the mud wall of self;	В запачканных землёю стенах внутреннего ”я” вдруг возникает дверь;
Across the lowly threshold with bowed heads	Переступая скромный низенький порог, склоняя головы,
Angels of ecstasy and self-giving pass,	Проходят ангелы самоотдачи и экстаза,
And lodged in an inner sanctuary of dream	И, поселившись в этом внутреннем святилище мечты,
The makers of the image of deity live.	Живут они, создатели прообраза земного божества.
Pity is there and fire-winged sacrifice,	Здесь есть и сострадание, и жертва с огненными крыльями,
And flashes of sympathy and tenderness	И вспышки нежности, симпатии, которые свои небесные огни
Cast heaven-lights from the heart's secluded shrine.	Бросают из уединенья храма сердца.
A work is done in the deep silences;	Там, в глубине безмолвий выполняется работа;
A glory and wonder of spiritual sense,	Великолепье, смех и чудо ощущенья духа,
A laughter in beauty's everlasting space	В том вечно длящемся пространстве красоты,
Transforming world-experience into joy,	Преобразующие опыт мира в радость,
Inhabit the mystery of the untouched gulfs;	Живут в мистерии недостижимых бездн;
Lulled by Time's beats eternity sleeps in us.	Там, убаюканная пульсом Времени, в нас дремлет вечность.
In the sealed hermetic heart, the happy core,	В закрытой герметично сердцевине, в самом центре счастья,
Unmoved behind this outer shape of death	За внешней оболочкой смерти, неподвижно,
The eternal Entity prepares within	Та вечная божественная Сущность подготавливает нам внутри
Its matter of divine felicity,	Свою материю божественного счастья,
Its reign of heavenly phenomenon.	Своё правление небесных феноменов.
Even in our sceptic mind of ignorance	И даже в наш скептичный ум невежества
A foresight comes of some immense release,	Приходит иногда предвиденье какого-то безмерного освобождения,
Our will lifts towards it slow and shaping hands.	А наша воля тянет к этому неторопливые и лепящие облик руки.
Each part in us desires its absolute.	Любая часть в нас хочет собственного абсолюта.
Our thoughts covet the everlasting Light,	В нас мысли жаждут вечно длящегося Света,
Our strength derives from an omnipotent Force,	В нас сила рождена из всемогущей Силы,
And since from a veiled God-joy the worlds were made	И с той поры, как были созданы миры, из скрытого вуалью ликованья Бога
And since eternal Beauty asks for form	С тех пор, как Красота из вечности потребовала формы,
Even here where all is made of being's dust,	То даже здесь, где всё сотворено из праха бытия,
Our hearts are captured by ensnaring shapes,	Сердца в нас ловятся заманчивыми образами,
Our very senses blindly seek for bliss.	А наши истинные чувства слепо устремляются к блаженству.
Our error crucifies Reality	Ошибка наша распинает высшую Реальность,
To force its birth and divine body here,	И заставляет здесь её пройти через рождение,
Compelling, incarnate in a human form	И чтоб божественное тело согласилось воплотиться в форме человека,
And breathing in limbs that one can touch and clasp,	И задышало в тех телах, к которым можно прикоснуться и обнять,
Its Knowledge to rescue an ancient Ignorance,	И чтобы Знание его освободило древнее Невежество,
Its saviour light the inconscient universe.	А свет — дал избавленье несознательной вселенной.
And when that greater Self comes sea-like down	И, наконец, когда великое божественное “Я” сойдёт, подобно океану, вниз,
To fill this image of our transience,	Наполнить этот образ нашей мимолетности,
All shall be captured by delight, transformed:	Всё будет взято в плен восторгом и преобразовано:
In waves of undreamed ecstasy shall roll	И в волнах невообразимого экстаза понесутся в танце
Our mind and life and sense and laugh in a light	Наш ум, и жизнь, и чувство, и весёлый смех, под светом
Other than this hard limited human day,	Ином, чем эти тяжкие и ограниченные дни людей,
The body's tissues thrill apotheosised,	В нас ткани тела завибрируют в апофеозе,
Its cells sustain bright metamorphosis.	Их клетки выдержат блестящую метаморфозу.
This little being of Time, this shadow soul,	И это маленькое существо во Времени, и эта тень души,
This living dwarf-figurehead of darkened spirit	Живая низкая фигура-украшенье корабля темнеющего духа
Out of its traffic in petty dreams shall rise.	Поднимется от дел своих в пустячных грёзах.
Its shape of person and its ego-face	Его лик эго, форма личности,
Divested of this mortal travesty,	Забыв про эту смертную пародию,
Like a clay troll kneaded into a god	Подобно глинянному троллю, которого перелепили в бога,
New-made in the image of the eternal Guest,	Возникнет, сотворённый заново, в обличье вечно существующего Гостя,
It shall be caught to the breast of a white Force	И будет он прижат к груди незамутнённой чистой Силы
And, flaming with the paradisal touch	И загораясь от такого райского прикосновения,
In a rose-fire of sweet spiritual grace,	Средь розы-пламени духовной сладкой милости,
In the red passion of its infinite change,	Средь алой страсти нескончаемого изменения,
Quiver, awake, and shudder with ecstasy.	Проснётся, вздрогнет, затрепещет от экстаза.
As if reversing a deformation's spell,	И словно сняв с себя заклятие уродства,
Released from the black magic of the Night,	Освободившись, наконец, от чёрной магии Ночи,
Renouncing servitude to the dim Abyss,	Отвергнув рабство смутной Бездны,
It shall learn at last who lived within unseen,	Он, наконец, поймет — кто у него, незримый, жил внутри;
And seized with marvel in the adoring heart	Тогда, захваченный тем чудом в восхищённом сердце, осознав его,
To the enthroned Child-Godhead kneel aware,	Он преклонит колени перед Божеством-Дитя на троне,
Trembling with beauty and delight and love.	И будет трепетать от красоты, восторга и любви.
But first the spirit's ascent we must achieve	Но перед этим мы должны добиться восхожденья духа из тех бездн,
Out of the chasm from which our nature rose.	Откуда поднимается природа человека.
The soul must soar sovereign above the form	Душа должна парить над формой властелином,
And climb to summits beyond mind's half-sleep;	И подниматься к высочайшим пикам за границей полусна ума;
Our hearts we must inform with heavenly strength,	Свои сердца наполнить мы должны небесной силой,
Surprise the animal with the occult god.	Застать врасплох животное в себе сокрытым сокровенным богом.
Then kindling the gold tongue of sacrifice,	Затем, воспламеняя золотое пламя жертвоприношения,
Calling the powers of a bright hemisphere,	И призывая силы светлой полусферы,
We shall shed the discredit of our mortal state,	Мы сбросим низость состоянья смертных,
Make the abysm a road for Heaven's descent,	И из пучины сделаем дорогу нисхождения Небес,
Acquaint our depths with the supernal Ray	И познакомим нашу глубину с божественным Лучом,
And cleave the darkness with the mystic Fire.	И темноту расколем мистическим Огнём.

Adventuring once more in the natal mist	Он[59] снова шёл рискованной дорогой в дымке зарождения,
Across the dangerous haze, the pregnant stir,	Сквозь угрожающую суету, опасными туманами,
He through the astral chaos shore a way	Прокладывая путь себе в астральном хаосе
Mid the grey faces of its demon gods,	Средь серых лиц каких-то демонических богов,
Questioned by whispers of its flickering ghosts,	Преследуемый шёпотами колыхающихся призраков,
Besieged by sorceries of its fluent force.	И осаждённый чарами их растекающейся силы.
As one who walks unguided through strange fields	Не зная, как идти, пересекая странные поля,
Tending he knows not where nor with what hope,	И не заботясь — где он и на что надеяться,
He trod a soil that failed beneath his feet	Шагал по почве, что проваливалась под ногами
And journeyed in stone strength to a fugitive end.	И двигался всё дальше, в каменную неприступность, к ускользающей всё время цели.
His trail behind him was a vanishing line	Его след позади виднелся исчезающей пунктирной линией
Of glimmering points in a vague immensity;	Мерцавших точек средь неясного безмерного пространства;
A bodiless murmur travelled at his side	С ним рядом двигалось бесплотное ворчанье
In the wounded gloom complaining against light.	Израненного мрака, протестующего против света.
A huge obstruction its immobile heart,	Огромная преграда неподвижной сердцевины,
The watching opacity multiplied as he moved	И выжидающая тень, по мере, как он шёл, всё умножала
Its hostile mass of dead and staring eyes;	Враждебную громаду мёртвых, пристально смотрящих глаз;
The darkness glimmered like a dying torch.	Мерцала темнота как угасавший факел.
Around him an extinguished phantom glow	Вокруг него кружилось исчезающее иллюзорное сияние,
Peopled with shadowy and misleading shapes	И населённая обманчивыми призрачными формами
The vague Inconscient's dark and measureless cave.	Угрюмая бездонная пещера рассеянного Несознания.
His only sunlight was his spirit's flame.	И только пламя собственного духа светило для него, как солнце.

End of Canto Five	Конец пятой песни




Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto VI THE KINGDOMS AND GODHEADS OF THE GREATER LIFE	Песня VI ЦАРСТВА И БОГИ БОЛЕЕ ВЫСОКОЙ ЖИЗНИ


As one who between dim receding walls	Как будто меж неясными и отступавшими стенами,
Towards the far gleam of a tunnel’s mouth,	Стремясь к далёкому мерцанью пасти выхода туннеля,
Hoping for light, walks now with freer pace	С надеждою на свет, сейчас шагая вольной поступью
And feels approach a breath of wider air,	И ощущая приближение дыханья более широкой атмосферы,
So he escaped from that grey anarchy.	Он[60] ускользал от этой серости, анархии.
Into an ineffectual world he came,	Так он пришёл в неведомый бесплодный мир,
A purposeless region of arrested birth	Не знающую цели область запоздалого рождения,
Where being from non-being fled and dared	Где бытие бежало от небытия и смело жить,
To live but had no strength long to abide.	Но не имело силы ждать, терпеть и подчиняться.
Above there gleamed a pondering brow of sky	Над ним мерцал задумавшийся лоб небес,
Tormented, crossed by wings of doubtful haze	Измученный, изрезанный крылами мглы сомнения,
Adventuring with a voice of roaming winds	Рискуя двигаться под воем рыщущих ветров,
And crying for a direction in the void	Взывая к направленью в этой пустоте,
Like blind souls looking for the selves they lost	Подобно ослеплённым душам в поисках потерянного "я",
And wandering through unfamiliar worlds;	Блуждая где-то, незнакомыми мирами;
Wings of vague questioning met the query of Space.	Так крылья смутного сомнения встречались с поиском Пространства.
After denial dawned a dubious hope,	А после возражение забрезжило неясною надеждой,
A hope of self and form and leave to live	Надеждою на внутреннее "я", на форму, на возможность жить,
And the birth of that which never yet could be,	И на рождение того, что раньше никогда бы не смогло возникнуть,
And joy of the mind’s hazard, the heart’s choice,	На радости азартных игр ума, на выбор сердца,
Grace of the unknown and hands of sudden surprise	На милость неизвестности, и на объятья рук внезапного сюрприза,
And a touch of sure delight in unsure things:	И на касание надёжного восторга в ненадёжности вещей:
To a strange uncertain tract his journey came	К какой-то странной неопределённой области пришёл он в этом путешествии:
Where consciousness played with unconscious self	Сознанье здесь играло с неосознающим "я",
And birth was an attempt or episode.	Рожденье было лишь попыткой или эпизодом.
A charm drew near that could not keep its spell,	Очарование притягивало ближе то, что не могло удерживать свою чарующую силу,
An eager Power that could not find its way,	Нетерпеливое Могущество, что не могло найти свой путь,
A Chance that chose a strange arithmetic	Случайность, выбравшую для себя неведомую арифметику,
But could not bind with it the forms it made,	Но не способную связать с ней созданные ею формы,
A multitude that could not guard its sum	Огромное число, что не могло сберечь свою математическую сумму,
Which less than zero grew and more than one.	Стремившуюся стать и менее нуля, и больше единицы.
Arriving at a large and shadowy sense	Достигнув некого широкого и призрачного чувства,
That cared not to define its fleeting drift,	Что не заботилось определить своё летящее скольжение,
Life laboured in a strange and mythic air	Жизнь здесь работала в мифической и странной атмосфере,
Denuded of her sweet magnificent suns.	Лишённой ласковых её великолепных солнц.
In worlds imagined, never yet made true,	В мирах придуманных, и никогда ещё не воплощавшихся в реальности,
A lingering glimmer on creation’s verge,	В томительном мерцаньи на краю творения,
One strayed and dreamed and never stopped to achieve:	Она блуждала, и мечтала, и не останавливалась, чтоб достигнуть:
To achieve would have destroyed that magic Space.	Достигнуть означало бы разрушить то волшебное Пространство.
The marvels of a twilight wonderland	И чудеса из сумеречной удивительной страны,
Full of a beauty strangely, vainly made,	Страны наполненною красотою, странно и напрасно созданной,
A surge of fanciful realities,	Вал фантастических реальностей,
Dim tokens of a Splendour sealed above,	Неясные намёки скрытого Великолепья выше,
Awoke the passion of the eyes’ desire,	В глазах будили страстное желание,
Compelled belief on the enamoured thought	И вкладывали веру в очарованную мысль,
And drew the heart but led it to no goal.	Притягивали сердце, но вели его без цели.
A magic flowed as if of moving scenes	Здесь магия текла, как будто из подвижных сцен,
That kept awhile their fugitive delicacy	Хранивших до поры свою непрочную изысканность
Of sparing lines limned by an abstract art	Скупых штрихов, набросанных абстрактной живописью,
In a rare scanted light with faint dream-brush	В неясном бледном свете, еле видимым воображеньем-кистью,
On a silver background of incertitude.	На серебристом фоне неопределённости.
An infant glow of heavens near to morn,	Едва рождающийся ранним утром свет небес,
A fire intense conceived but never lit,	Огонь, отчётливо воспринимаемый, но никогда не освещавший,
Caressed the air with ardent hints of day.	Ласкал всю атмосферу пылкими предвестниками дня.
The perfect longing for imperfection’s charm,	И совершенство, что тоскует по очарованию несовершенства,
The illumined caught by the snare of Ignorance,	И озарённые, попавшие в силки Невежества,
Ethereal creatures drawn by body’s lure	Эфирные созданья, привлечённые соблазном тела,
To that region of promise, beating invisible wings,	В те земли обещаний, хлопая незримыми крылами,
Came hungry for the joy of finite life	Летели с жаждой радостей конечной жизни,
But too divine to tread created soil	Но были чересчур божественны, чтобы ходить по сотворённой почве
And share the fate of perishable things.	И разделять судьбу недолговечного творенья.
The Children of the unembodied Gleam	Так эти Дети Блеска, не нашедшего пока что воплощенья,
Arisen from a formless thought in the soul	Поднявшись из бесформенной, неясной мысли в глубине души,
And chased by an imperishable desire,	Гонимые каким-то никогда не увядающим желанием,
Traversed the field of the pursuing gaze.	Пересекали области преследующего их взгляда.
A Will that unpersisting failed, worked there:	Там действовала Воля, временами терпящая неудачи:
Life was a search but finding never came.	Жизнь оставалась поиском, в котором никогда и ничего не находили.
There nothing satisfied, but all allured,	Ничто не приносило радости, однако всё манило,
Things seemed to be that never wholly are,	Все вещи там казались тем, чем в целом никогда и не бывали,
Images were seen that looked like living acts	Там виделись картины, что выглядели как живое действие,
And symbols hid the sense they claimed to show,	И символы, скрывающие смысл, что тщились показать,
Pale dreams grew real to the dreamer’s eyes.	Там тусклые мечты в глазах мечтающего становились явью.
The souls came there that vainly strive for birth,	Туда шли души, что напрасно бились за рождение,
And spirits entrapped might wander through all time,	И пойманный там дух способен был блуждать до бесконечности,
Yet never find the truth by which they live.	И никогда не обнаружить истины, благодаря которой он живёт.
All ran like hopes that hunt a lurking chance;	Всё убегало, как надежды, что гонятся за ускользающей возможностью;
Nothing was solid, nothing felt complete:	Ничто не оставалось прочным, ничто не ощущалось завершённым:
All was unsafe, miraculous and half-true.	Всё было ненадёжным, удивительным и полуправдой.
It seemed a realm of lives that had no base.	Казалось, это было царство жизней, не имеющих основы.

Then dawned a greater seeking, broadened sky,	Затем зарёй забрезжил более высокий поиск, ставшее просторней небо,
A journey under wings of brooding Force.	И путешествие под крыльями вынашивавшей что-то Силы.
First came the kingdom of the morning star:	Вначале появилось царство утренней звезды:
A twilight beauty trembled under its spear	Под острием её копья дрожало сумеречное великолепие
And the throb of promise of a wider Life.	И трепет обещанья более широкой Жизни.
Then slowly rose a great and doubting sun	Затем неторопливо поднялось огромное и нерешительное солнце,
And in its light she made of self a world.	И в этом свете, из себя, Жизнь сотворила мир.
A spirit was there that sought for its own deep self,	Там дух был, что искал себя на более глубоком уровне,
Yet was content with fragments pushed in front	Но стал доволен и фрагментами, что вышли на передний план,
And parts of living that belied the whole	Частями бытия, что расходились с целым,
But, pieced together, might one day be true.	Но, собранные воедино, могли однажды обернуться истиной.
Yet something seemed to be achieved at last.	Казалось, существует нечто, до чего необходимо, наконец, добраться.
A growing volume of the will-to-be,	Растущие объёмы воли быть,
A text of living and a graph of force,	Учебник жизни, диаграмма силы,
A script of acts, a song of conscious forms	Сценарий действий, песня сознающих форм,
Burdened with meanings fugitive from thought’s grasp	Нагруженные смыслом, ускользающим от пониманья мыслью,
And crowded with undertones of life’s rhythmic cry,	И переполненные разными оттенками ритмичного призыва жизни,
Could write itself on the hearts of living things.	Могли писать себя в сердцах живых существ.
In an outbreak of the might of secret Spirit,	В прорыве силы спрятанного Духа,
In Life and Matter’s answer of delight,	В ответе наслаждения Материи и Жизни
Some face of deathless beauty could be caught	Возможно было уловить какой-то лик бессмертной красоты,
That gave immortality to a moment’s joy,	Что наделял бессмертьем радости мгновенья,
Some word that could incarnate highest Truth	Иль некое неведомое слово, которое могло быть воплощеньем высшей Истины,
Leaped out from a chance tension of the soul,	Что выпрыгнула из возникшего случайно напряжения души,
Some hue of the Absolute could fall on life,	Поймать оттенок Абсолюта, способный опуститься в жизнь,
Some glory of knowledge and intuitive sight,	И некое великолепье знания и видение интуиции,
Some passion of the rapturous heart of Love.	И страсть любви, принадлежащую восторженному сердцу.
A hierophant of the bodiless Secrecy	Служитель бестелесной Тайны,
Interned in an unseen spiritual sheath,	Захваченной незримой оболочкой духа,
The Will that pushes sense beyond its scope	Та Воля, что толкает ощущенье выйти за свои пределы,
To feel the light and joy intangible,	Почувствовать неуловимый свет и радость,
Half found its way into the Ineffable’s peace,	Наполовину обнаружила свой путь в покой Невыразимого,
Half captured a sealed sweetness of desire	Наполовину ухватила спрятанные сладости желания,
That yearned from a bosom of mysterious Bliss,	Что рвётся из груди непостижимого Блаженства,
Half manifested veiled Reality.	Наполовину проявила скрытую Реальность.
A soul not wrapped into its cloak of mind	Душа, не спрятанная под плащом ума
Could glimpse the true sense of a world of forms;	Смогла мельком взглянуть на истинное восприятье мира форм;
Illumined by a vision in the thought,	И освещаемая видением в мысли,
Upbuoyed by the heart’s understanding flame,	Поддержанная понимающим сердечным пламенем,
It could hold in the conscious ether of the spirit	Она могла владеть в сознательном эфире духа
The divinity of a symbol universe.	Божественностью символической вселенной.

This realm inspires us with our vaster hopes;	То царство вдохновляет нас широкими надеждами;
Its forces have made landings on our globe,	Его могущества устроили плацдарм для высадки на нашу землю,
Its signs have traced their pattern in our lives:	А символы его узорами своими Разрисовали наши жизни:
It lends a sovereign movement to our fate,	Оно на время разрешает нашим судьбам двигаться свободно,
Its errant waves motive our life’s high surge.	Его блуждающие волны гонят высокий вал прилива нашей жизни.
All that we seek for is prefigured there	Там предначертано заранее и всё, что мы здесь ищем,
And all we have not known nor ever sought	И всё, что мы не знали, или не искали вовсе,
Which yet one day must be born in human hearts	Но что в один прекрасный день должно родиться в человеческих сердцах,
That the Timeless may fulfil itself in things.	Чтобы Вневременный мог наполнять собой себя во всех вещах.
Incarnate in the mystery of the days,	Так, воплощённая в мистерии идущих дней,
Eternal in an unclosed Infinite,	И вечная в какой-то незаконченной, незавершённой Бесконечности,
A mounting endless possibility	Та нескончаемая восходящая возможность
Climbs high upon a topless ladder of dream	Взбирается по лестнице мечты не знающей вершины
For ever in the Being’s conscious trance.	В осознающем трансе Бытия всё время вверх.
All on that ladder mounts to an unseen end.	На этой лестнице всё поднимается к незримой цели.
An Energy of perpetual transience makes	Энергия непрекращающейся мимолетности
The journey from which no return is sure,	Надёжным делает то путешествие, откуда нет возврата,
The pilgrimage of Nature to the Unknown.	Паломнический путь Природы в Неизвестность.
As if in her ascent to her lost source	И словно восходя к своим утраченным истокам,
She hoped to unroll all that could ever be,	Она[61] надеялась раскрыть всё, что вообще могло бы быть,
Her high procession moves from stage to stage,	Её возвышенное шествие идёт от одного этапа до другого,
A progress leap from sight to greater sight,	Её развитие всё время прыгает от виденья на этом уровне, до виденья на более высоком,
A process march from form to ampler form,	Её движение проходит маршем от одних форм до других, ещё богаче,
A caravan of the inexhaustible	Подобно каравану из неистощимых
Formations of a boundless Thought and Force.	Формаций безграничной Мысли, безграничного Могущества.
Her timeless Power that lay once on the lap	Её вневременная Сила, что лежала прежде на коленях
Of a beginningless and endless Calm,	Покоя, без начала и конца,
Now severed from the Spirit’s immortal bliss,	Сейчас же, отделившись от бессмертного блаженства Духа,
Erects the type of all the joys she has lost;	Вновь поднимает все те радости, что утеряла;
Compelling transient substance into shape,	И заставляя бренную субстанцию принять здесь облик,
She hopes by the creative act’s release	Она надеется освобожденьем творческого действия
To o’erleap sometimes the gulf she cannot fill,	Хотя бы иногда перелетать ту пропасть, что ей не заполнить,
To heal awhile the wound of severance,	Хотя б на время залечить зияющую рану отделённости,
Escape from the moment’s prison of littleness	Сбежать из камеры ничтожности мгновения,
And meet the Eternal’s wide sublimities	И повстречать широкую величественность Вечного
In the uncertain time-field portioned here.	В расколотом на части, ненадёжном поле времени.
Almost she nears what never can be attained;	Она почти близка к тому, что невозможно было никогда достичь,
She shuts eternity into an hour	И запирает вечность в рамках часа,
And fills a little soul with the Infinite;	И заполняет маленькую душу Бесконечностью;
The Immobile leans to the magic of her call;	Сам Неподвижный наклонился к магии её призыва;
She stands on a shore in the Illimitable,	Она стоит на берегу средь Беспредельности,
Perceives the formless Dweller in all forms	И видит во всех формах бесформенного Обитателя,
And feels around her infinity’s embrace.	И чувствует вокруг себя объятья бесконечности.
Her task no ending knows; she serves no aim	Её задача не предполагает завершенья; она ей служит безо всякой цели,
But labours driven by a nameless Will	Но трудится и слушает неописуемую Волю,
That came from some unknowable formless Vast.	Которая приходит из какого-то непостижимого аморфного Простора.
This is her secret and impossible task	Такая тайная и невозможная задача у неё —
To catch the boundless in a net of birth,	Поймать всю безграничность в сеть рождения,
To cast the spirit into physical form,	В физическую форму бросить дух,
To lend speech and thought to the Ineffable;	И дать на время речь и мысль Невыразимому;
She is pushed to reveal the ever Unmanifest.	Её толкают, чтоб она явила вечность Непроявленного.
Yet by her skill the impossible has been done:	И всё же мастерство её сумело сделано невозможное:
She follows her sublime irrational plan,	Она всё делает по иррациональному утонченному плану,
Invents devices of her magic art	Изобретая сложные устройства своего искусства магии,
To find new bodies for the Infinite	Отыскивая новые тела для Бесконечного,
And images of the Unimaginable;	И новые обличья Невообразимого;
She has lured the Eternal into the arms of Time.	Она так заманила Вечное в объятия Времени.
Even now herself she knows not what she has done.	Но даже и сейчас она сама не знает, что сумела сделать.
For all is wrought beneath a baffling mask:	Её работа происходит под сбивающей всех с толку маской:
A semblance other than its hidden truth	Иная внешность, непохожая на истину, сокрытую внутри,
The aspect wears of an illusion’s trick,	Один из множества аспектов — одевает хитрый трюк иллюзии,
A feigned time-driven unreality,	Придуманную нереальность, управляемую временем,
The unfinished creation of a changing soul	Незавершённое творение изменчивой души,
In a body changing with the inhabitant.	Меняющейся в теле вместе с обитателем.
Insignificant her means, infinite her work;	Ничтожны способы её и бесконечен труд;
On a great field of shapeless consciousness	Среди огромной области сознания без формы,
In little finite strokes of mind and sense	В конечных маленьких усилиях ума и чувств
An endless Truth she endlessly unfolds;	Она там бесконечно разворачивает складки бесконечной Истины;
A timeless mystery works out in Time.	Не знающая времени мистерия разыгрывает свой спектакль во Времени.
The greatness she has dreamed her acts have missed,	Величье, о котором некогда она мечтала — утеряно в её делах,
Her labour is a passion and a pain,	Её работа стала страстью и мучением,
A rapture and pang, her glory and her curse;	Восторгом, острой болью, славой и проклятием;
And yet she cannot choose but labours on;	Но всё-таки она не может выбирать, лишь продолжает труд;
Her mighty heart forbids her to desist.	Её могучее, большое сердце запрещает ей остановиться.
As long as the world lasts her failure lives	Так долго, сколько длится мир, живёт в ней поражение,
Astonishing and foiling Reason’s gaze,	И удивляет, заводя в тупик взгляд Разума,
A folly and a beauty unspeakable,	Её и глупости, и непередаваемая красота,
A superb madness of the will to live,	Великолепное безумье воли жить,
A daring, a delirium of delight.	Отвага, исступление восторга.
This is her being’s law, its sole resource;	Таков закон её существования, его единственное средство;
She sates, though satisfaction never comes,	Она всё время насыщается, но никогда не получает удовлетворения,
Her hungry will to lavish everywhere	Своей голодной волей расточать везде
Her many-imaged fictions of the Self	Разнообразные и многоликие фантазии Божественного “Я”
And thousand fashions of one Reality.	И тысячи одежд единственной Реальности.
A world she made touched by truth’s fleeing hem,	Она создала мир, касаемый летящим краем истины,
A world cast into a dream of what it seeks,	Кидающий в мечту о том, что ищет,
An icon of truth, a conscious mystery’s shape.	Свой символ истины, свой облик для мистерии сознания.
It lingered not like the earth-mind hemmed in	Тот мир не медлит, как земной наш ум,
In solid barriers of apparent fact;	Что окружён сплошным барьером явных фактов;
It dared to trust the dream-mind and the soul.	Он смеет доверять уму мечтаний и душе.
A hunter of spiritual verities	Охотясь, словно гончая, за истинами духа,
Still only thought or guessed or held by faith,	Которые пока лишь только мысли, лишь догадки, лишь пришли из веры,
It seized in imagination and confined	Он ухватил в воображении и посадил
A painted bird of paradise in a cage.	Раскрашенную яркими цветами птицу рая в клетку.
This greater life is enamoured of the Unseen;	Всё это царство более высокой жизни очаровано Незримым;
It calls to some highest Light beyond its reach,	Та жизнь зовёт в какой-то высший Свет за рамками её возможностей,
It can feel the Silence that absolves the soul;	Она способна ощутить Безмолвие, освобождающее душу,
It feels a saviour touch, a ray divine:	И чувствует прикосновенье, что спасает, луч божественного:
Beauty and good and truth its godheads are.	Прекрасное, добро и истина — вот божества её.
It is near to heavenlier heavens than earth’s eyes see,	Она близка и к небесам, возвышеннее тех, что видятся земному взору,
A direr darkness than man’s life can bear:	И к темноте, страшней, чем может вынести жизнь человека;
It has kinship with the demon and the god.	Она в родстве и с демоном, и с богом.
A strange enthusiasm has moved its heart;	Какой-то странный в ней энтузиазм подталкивает сердце;
It hungers for heights, it passions for the supreme.	Она всё время жаждет высоты и страстно хочет наивысшего.
It hunts for the perfect word, the perfect shape,	И гонится за совершенным словом, совершенной формой,
It leaps to the summit thought, the summit light.	И прыгает к вершине мысли, к пикам света.
For by the form the Formless is brought close	Всё потому, что через форму подступает ближе к нам Бесформенное,
And all perfection fringes the Absolute.	Любое совершенство — только окаймляет Абсолют.
A child of heaven who never saw his home,	Дитя небес, что никогда не видело родного дома,
Its impetus meets the eternal at a point:	Её стремительность встречает вечность в некой точке:
It can only near and touch, it cannot hold;	Она способна лишь приблизиться и прикоснуться, но не может овладеть;
It can only strain towards some bright extreme:	Она способна лишь тянуться к некой яркой крайности:
Its greatness is to seek and to create.	Её величье для того, чтобы искать, творить.

On every plane, this Greatness must create.	На каждом плане то Величие должно творить.
On earth, in heaven, in hell she is the same;	И на земле, и в небе, и в аду она всё та же;
Of every fate she takes her mighty part.	В любой судьбе есть и её могучее участие.
A guardian of the fire that lights the suns,	Хранительница пламени, что зажигает солнца,
She triumphs in her glory and her might:	Она победоносна в славе и в могуществе:
Opposed, oppressed she bears God’s urge to be born:	Встречая сильное сопротивленье, угнетённая, Она проносит импульс Бога, что должен здесь родиться:
The spirit survives upon non‑being’s ground,	Дух как-то выживает на почве не-существования,
World-force outlasts world‑disillusion’s shock:	Мир-сила терпит встряску мира-разочарования:
Dumb, she is still the Word, inert the Power.	Она, хоть и немая, остаётся Словом, инертная — Могуществом.
Here fallen, a slave of death and ignorance,	Здесь, павшую, рабыню смерти и невежества,
To things deathless she is driven to aspire	Её нацеливают подниматься до бессмертия,
And moved to know even the Unknowable.	Толкают познавать само Непознаваемое.
Even nescient, null, her sleep creates a world.	И даже потерявший силу и несознающий сон её — творит вселенную.
When most unseen, most mightily she works;	Когда предельно не видна, сильней всего работает она;
Housed in the atom, buried in the clod,	Нашедшая жилище в атоме и погребённая под прахом,
Her quick creative passion cannot cease.	Её живая созидающая страсть не может прекратиться.
Inconscience is her long gigantic pause,	Всё Несознание — её гигантская по длительности пауза,
Her cosmic swoon is a stupendous phase:	Её вселенский обморок — лишь изумительная фаза:
Time-born, she hides her immortality;	Так, Временем рождённая, она скрывает до поры своё бессмертие;
In death, her bed, she waits the hour to rise.	И в смерти, как на ложе, ожидает часа, чтоб подняться.
Even with the Light denied that sent her forth	И даже потерявши Свет, что слал её вперёд,
And the hope dead she needed for her task,	И с умершей надеждою, она нуждается в своей задаче,
Even when her brightest stars are quenched in Night,	И даже если самые её ярчайшие на небе звёзды гасятся в Ночи,
Nourished by hardship and calamity	Питаясь трудностями и большой бедой,
And with pain for her body’s handmaid, masseuse, nurse,	И с болью в качестве кормилицы, служанки, массажистки тела,
Her tortured invisible spirit continues still	Её истерзанный незримый дух всё продолжает
To toil though in darkness, to create though with pangs;	Трудиться, хоть и в темноте, творить, хотя и с острой болью;
She carries crucified God upon her breast.	Она несёт распятье Бога на своей груди.
In chill insentient depths where joy is none,	Средь ледяных, бесчувственных глубин, где не бывает радости,
Immured, oppressed by the resisting Void	Хотя и замурованная, угнетённая сопротивляющейся Пустотой,
Where nothing moves and nothing can become,	Где ничего не движется, и где не может ничего произойти,
Still she remembers, still invokes the skill	Она всё продолжает помнить, продолжает призывать искусство,
The Wonder-worker gave her at her birth,	Что Чудо-Созидатель дал ей при рождении,
Imparts to drowsy formlessness a shape,	И дарит дремлющей бесформенности некий облик,
Reveals a world where nothing was before.	И открывает мир, где прежде не бывало ничего.
In realms confined to a prone circle of death,	В тех областях, что сужены до распростёршегося круга смерти,
To a dark eternity of Ignorance,	До тёмной вечности Невежества,
A quiver in an inert inconscient mass,	До трепета инертной неосознающей массы,
Or imprisoned in immobilised whorls of Force,	Иль помещённая в темницу скованного вихря Силы
By Matter’s blind compulsion deaf and mute	При помощи слепого принуждения глухой, немой Материи,
She refuses motionless in the dust to sleep.	Она отказывается спать бездвижно в этом прахе.
Then, for her rebel waking’s punishment	Затем, как будто в наказание за пробуждение мятежницы,
Given only hard mechanic Circumstance	Одним лишь отданным ей жёстким механичным Случаем,
As the enginery of her magic craft,	Как машинерией её магического ремесла,
She fashions godlike marvels out of mud;	Она творит богоподобные, сияющие чудеса из грязи;
In the plasm she sets her dumb immortal urge,	Она закладывает в плазму свой бессмертный молчаливый импульс,
Helps the live tissue to think, the closed sense to feel,	Живую ткань подталкивает думать, запертое чувство — ощущать,
Flashes through the frail nerves poignant messages,	Передаёт сквозь хрупкие каналы нервов точные послания,
In a heart of flesh miraculously loves,	Чудесно любит в самом сердце плоти,
To brute bodies gives a soul, a will, a voice.	Телам, пришедшим от животных, дарит душу, волю, голос.
Ever she summons as by a sorcerer’s wand	Она всё время вызывает, как волшебной палочкой,
Beings and shapes and scenes innumerable,	И существа, и формы, и бесчисленные сцены,
Torch-bearers of her pomps through Time and Space.	Которые проносят факелы её великолепия сквозь Время и Пространство.
This world is her long journey through the night,	Весь этот мир — лишь длительное путешествие её сквозь ночь,
The suns and planets lamps to light her road,	Планеты, солнца в космосе горят, чтоб освещать ей путь,
Our reason is the confidante of her thoughts,	Рассудок наш — поверенный товарищ для её идей,
Our senses are her vibrant witnesses.	А наши ощущения — свидетели трепещущие вместе с ней.
There drawing her signs from things half true, half false,	Рисуя символы свои из полуистины и полулжи,
She labours to replace by realised dreams	Она работает, чтоб заменить осуществлёнными мечтами
The memory of her lost eternity.	Воспоминанья о своей утраченной когда-то вечности.

These are her deeds in this huge world-ignorance:	Вот так идут её дела в громадном и невежественном этом мире:
Till the veil is lifted, till the night is dead,	Пока вуаль не поднята, пока ночь не мертва,
In light or dark she keeps her tireless search;	Она и в темноте, и в свете продолжает свой неутомимый поиск;
Time is her road of endless pilgrimage.	И Время — это путь её паломничества без конца.
One mighty passion motives all her works.	Одно могучее желанье-страсть даёт энергию для всех её работ.
Her eternal Lover is her action’s cause;	Причина всех её поступков — вечно существующий Любимый;
For him she leaped forth from the unseen Vasts	Ради него она решила прыгнуть из невидимых Просторов
To move here in a stark unconscious world.	И двигаться в несознающем жёстком мире.
Its acts are her commerce with her hidden Guest,	Его дела — её торговля с этим скрытым Гостем,
His moods she takes for her heart’s passionate moulds;	Все настроения его она берёт как страстные движенья сердца;
In beauty she treasures the sunlight of his smile.	А в красоте хранит сияние лучей его улыбки.
Ashamed of her rich cosmic poverty,	Стыдясь своей космически богатой нищеты,
She cajoles with her small gifts his mightiness,	Она его могуществу льстит мелкими дарами,
Holds with her scenes his look’s fidelity	Своими сценами удерживает верность его взгляда
And woos his large-eyed wandering thoughts to dwell	И уговаривает большеглазые его, блуждающие мысли жить
In figures of her million-impulsed Force.	В её обличьях Силы с миллионом импульсов.
Only to attract her veiled companion	Привлечь бы ближе скрытого товарища,
And keep him close to her breast in her world-cloak	Тесней прижать его к груди в её плаще-вселенной,
Lest from her arms he turn to his formless peace,	Чтоб он из рук её не повернул бы в свой бесформенный покой —
Is her heart’s business and her clinging care.	Её сердечные дела и цепкая забота.
Yet when he is most near, she feels him far.	Но, в тот момент, когда он очень близко к ней,
For contradiction is her nature’s law.	Она вдруг чувствует его далёким. Противоречие — закон её природы.
Although she is ever in him and he in her,	И пусть она всё время в нём, а он — всё время в ней,
As if unaware of the eternal tie,	Как будто бы не ведая об этой вечной связи,
Her will is to shut God into her works	Она стремится Бога запереть в своих твореньях,
And keep him as her cherished prisoner	И там удерживать, как нежно охраняемого узника,
That never they may part again in Time.	Чтоб больше никогда они не разделялись меж собой во Времени.
A sumptuous chamber of the spirit’s sleep	Роскошную палату сновидений духа
At first she made, a deep interior room,	Вначале создала она, лежащую в глубинах внутреннюю залу,
Where he slumbers as if a forgotten guest.	Где дремлет он, как позабытый гость.
But now she turns to break the oblivious spell,	Но вот она решила повернуться, чтоб нарушить магию забвенья,
Awakes the sleeper on the sculptured couch;	И будит спящего с изваянного ложа;
She finds again the Presence in the form	Она находит вновь Присутствие во всякой форме
And in the light that wakes with him recovers	И в свете, просыпающемся вместе с ним, вновь открывает
A meaning in the hurry and trudge of Time,	Какой-то смысл в той трудной, торопливой, длительной дороге Времени,
And through this mind that once obscured the soul	И через этот ум, что прежде заслонял собою душу,
Passes a glint of unseen deity.	Проносит блеск невидимого божества.
Across a luminous dream of spirit‑space	Так, через светлую мечту пространства духа
She builds creation like a rainbow bridge	Она выстраивает, словно радужный высокий мост, творение,
Between the original Silence and the Void.	Соединяя изначальное Безмолвие и Пустоту.
A net is made of the mobile universe;	Сеть создается из изменчивой вселенной;
She weaves a snare for the conscious Infinite.	Она сплетает из неё силки поймать сознательную Бесконечность.
A knowledge is with her that conceals its steps	Есть знание у ней, которое таит свои шаги
And seems a mute omnipotent Ignorance.	И кажется всесильным и немым Невежеством.
A might is with her that makes wonders true;	Есть у неё могущество, что превращает чудеса в реальность;
The incredible is her stuff of common fact.	Невероятное — её материал, что соткан из обычных фактов.
Her purposes, her workings riddles prove;	Её намеренья, её работы ставят нам загадки;
Examined, they grow other than they were,	Решённые, они становятся не тем, чем были,
Explained, they seem yet more inexplicable.	И объяснённые, они нам кажутся ещё необъяснимее.
Even in our world a mystery has reigned	И даже в нашем мире царствует мистерия,
Earth’s cunning screen of trivial plainness hides;	Что скрыта за искусною земной завесой тривиальной очевидности;
Her larger levels are of sorceries made.	А более широкие её слои — сотворены из волшебства.
There the enigma shows its splendid prism,	Загадка эта предстаёт роскошной призмой,
There is no deep disguise of commonness;	В тех уровнях нет плотной маски повседневности;
Occult, profound comes all experience,	Как что-то сокровенное, глубокое приходит всякий опыт,
Marvel is ever new, miracle divine.	Как вечно новое, божественное чудо.
There is a screened burden, a mysterious touch,	Там есть скрываемая ноша, непостижимое касание,
There is a secrecy of hidden sense.	И тайна внутреннего смысла.
Although no earthen mask weighs on her face,	Хоть ни одна земная маска не отягощает лик её,
Into herself she flees from her own sight.	Она спасается в самой себе от собственного взгляда.
All forms are tokens of some veiled idea	Все формы — это элементы скрытой под покровами идеи,
Whose covert purpose lurks from mind’s pursuit,	Чья истинная цель упрятана от поисков ума,
Yet is a womb of sovereign consequence.	Но всё же остаётся лоном высочайшего итога.
There every thought and feeling is an act,	Там каждая и мысль, и ощущение — есть действие,
And every act a symbol and a sign,	Любое действие там символ или знак,
And every symbol hides a living power.	А каждый символ под собой скрывает жизненную силу.
A universe she builds from truths and myths,	Она возводит целую вселенную из истин или мифов,
But what she needed most she cannot build;	Но то, что ей нужней всего, построить ей не удаётся;
All shown is a figure or copy of the Truth,	Всё, что проявлено — лишь копия, лишь образ Истины,
But the Real veils from her its mystic face.	А настоящая реальность прячет от неё мистический свой лик.
All else she finds, there lacks eternity;	Она находит всё, всё остальное, только не хватает вечности;
All is sought out, but missed the Infinite.	Всё обнаружено и решено, но потерялась Бесконечность.

A consciousness lit by a Truth above	Сознанье, освещаемое Истиной с высоких планов ощущалось там;
Was felt; it saw the light but not the Truth:	Оно способно было видеть свет, но Истину не видело:
It caught the Idea and built from it a world;	Оно сумело уловить Идею, из которой выстроило мир;
It made an Image there and called it God.	Оно создало Образ и назвало это Богом.
Yet something true and inward harboured there.	Однако, что-то настоящее, лежащее внутри ещё скрывалось.
The beings of that world of greater life,	Все существа в том мире более высокой жизни,
Tenants of a larger air and freer space,	Все обитатели той более широкой атмосферы, более свободного пространства,
Live not by the body or in outward things:	Живут не телом, не во внешних проявлениях:
A deeper living was their seat of self.	Другая, более глубокая, насыщенная жизнь — их трон для внутреннего "я".
In that intense domain of intimacy	В той напряжённой власти тесной близости
Objects dwell as companions of the soul;	Объекты существуют как товарищи души;
The body’s actions are a minor script,	Движенья тела там — второстепенный, малозначащий сценарий,
The surface rendering of a life within.	Поверхностная передача внутренних движений жизни.
All forces are Life’s retinue in that world	Все силы в этом мире — свита Жизни,
And thought and body as her handmaids move.	А мысль и тело исполняют роль её служанок.
The universal widenesses give her room:	Космическая широта даёт ей место:
All feel the cosmic movement in their acts	Все чувствуют вселенское движение в своих делах
And are the instruments of her cosmic might.	И служат инструментами её космического, необъятного могущества.
Or their own self they make their universe.	А иногда, они из собственного "я" творят свою вселенную.
In all who have risen to a greater Life,	Всем, кто поднялся до великой Жизни,
A voice of unborn things whispers to the ear,	Негромкий голос нерождённого нашёптывает в ухо,
To their eyes visited by some high sunlight	А взгляду, посещаемому неким солнечным высоким светом
Aspiration shows the image of a crown:	Стремление показывает образ наивысшей точки:
To work out a seed that she has thrown within,	Чтоб прорастить зерно, которое она в них посадила,
To achieve her power in them her creatures live.	Достичь в себе её могущества, живут её создания.
Each is a greatness growing towards the heights	И каждый среди них — величие, растущее к высотам,
Or from his inner centre oceans out;	Иль океан, что изливается из внутреннего центра;
In circling ripples of concentric power	И во вращении пульсаций концентрической энергии
They swallow, glutted, their environment.	Они, пресыщенные, поглощают собственное окружение.
Even of that largeness many a cabin make;	Но даже ту огромность многие сжимают до размеров маленькой кабинки;
In narrower breadths and briefer vistas pent	И запертые в ограниченном дыханьи, тесной перспективе,
They live content with some small greatness won.	Они живут, довольные каким-то малым завоёванным величием.
To rule the little empire of themselves,	Руководить и править маленькой империей самих себя,
To be a figure in their private world	Быть значимой фигурой в личном мире
And make the milieu’s joys and griefs their own	И делать радости и горести родных своими,
And satisfy their life-motives and life-wants	И утолять желания и импульсы их жизни —
Is charge enough and office for this strength,	Достаточная служба и забота этой силы,
A steward of the Person and his fate.	Распорядителя для Личности, для человеческой судьбы.
This was transition-line and starting-point,	То было пограничной линией и точкой старта,
A first immigration into heavenliness,	То было первой иммиграцией в божественные планы
For all who cross into that brilliant sphere:	Для всех, проникших в ту сверкающую сферу:
These are the kinsmen of our earthly race;	Там — родственники нашего земного человечества,
This region borders on our mortal state.	И этот регион граничит с нашим миром смертных.

This wider world our greater movements gives,	Тот более широкий мир даёт нам более великие движения,
Its strong formations build our growing selves;	Его могучие образования выстраивают наши вырастающие “я”;
Its creatures are our brighter replicas,	Его творения — улучшенные копии творений наших,
Complete the types we only initiate	Законченные типы для того, что мы лишь начинаем,
And are securely what we strive to be.	Которые определённо то, чем мы стремимся быть.
As if thought-out eternal characters,	Как хорошо продуманные, вечные характеры,
Entire, not pulled as we by contrary tides,	И цельные, не разрываемые противоположными теченьями как мы,
They follow the unseen leader in the heart,	Они идут вслед за незримым лидером в их сердце,
Their lives obey the inner nature’s law.	Их жизни подчиняются закону внутренней природы.
There is kept grandeur’s store, the hero’s mould;	Там сохраняется резерв величия и героический характер;
The soul is the watchful builder of its fate;	Душа — внимательный строитель их судьбы;
None is a spirit indifferent and inert;	И не бывает духа безразличного или инертного;
They choose their side, they see the god they adore.	На чьей быть стороне — они решили, Они глядят на собственного обожаемого бога.
A battle is joined between the true and false,	Завязывается борьба меж истиной и ложью,
A pilgrimage sets out to the divine Light.	Паломники идут к божественному Свету.
For even Ignorance there aspires to know	Там даже и Невежество стремится знать,
And shines with the lustre of a distant star;	Сияя славой, словно отдалённая звезда;
There is a knowledge in the heart of sleep	Там знание лежит в глубокой сердцевине сна,
And Nature comes to them as a conscious force.	Природа к ним приходит как сознательная сила.
An ideal is their leader and their king:	Там идеал — их лидер, и их царь:
Aspiring to the monarchy of the sun	Стремясь к монархии пылающего солнца,
They call in Truth for their high government,	Они зовут и просят Истину стать их высоким руководством,
Hold her incarnate in their daily acts	И постоянно воплощаться в повседневных их делах,
And fill their thoughts with her inspired voice	И наполнять их мысли вдохновляющими голосами,
And shape their lives into her breathing form,	И вкладывать их жизни в дышащую форму Истины,
Till in her sun-gold godhead they too share.	Пока они все тоже не вольются в золотисто-солнечное божество её.
Or to the truth of Darkness they subscribe;	Однако, к правде Тьмы они способны присоединиться тоже;
Whether for Heaven or Hell they must wage war:	За Небеса, за Ад — они должны вести войну:
Warriors of Good, they serve a shining cause	Как воины Добра, они на службе у сияющей первопричины,
Or are Evil’s soldiers in the pay of Sin.	В другой момент они — солдаты Зла, на жалованьи у Греха.
For evil and good an equal tenure keep	Всё потому, что и добро, и зло имеют одинаковые полномочия
Wherever Knowledge is Ignorance’s twin.	Везде, где Знание — близнец Невежества.
All powers of Life towards their godhead tend	Все силы Жизни направляются к их собственному божеству
In the wideness and the daring of that air,	В обширности и смелости той атмосферы,
Each builds its temple and expands its cult,	Там каждый строит собственный свой храм, Распространяет собственный свой культ,
And Sin too there is a divinity.	И там Греховность — тоже божество.
Affirming the beauty and splendour of her law	Так, утверждая красоту и роскошь своего закона,
She claims life as her natural domain,	Греховность заявляет о своих правах на жизнь, Как на свою естественную вотчину,
Assumes the world’s throne or dons the papal robe:	Себя сажает на вселенский трон иль ходит в папской мантии:
Her worshippers proclaim her sacred right.	А почитатели провозглашают это всё её священным правом.
A red-tiaraed Falsehood they revere,	Они боготворят увенчанную красною тиарой Ложь,
Worship the shadow of a crooked God,	И поклоняясь, превозносят тень кривого Бога,
Admit the black Idea that twists the brain	Согласны с чёрною Идеей, что скручивает мозг,
Or lie with the harlot Power that slays the soul.	А может быть — они лежат с развратной Силой, убивая душу.
A mastering virtue statuesques the pose,	Там добродетель, став у власти, застывает монументом в этой позе,
Or a Titan passion goads to a proud unrest:	А страсть Титана гонит к горделивому волнению:
At Wisdom’s altar they are kings and priests	Пред алтарями Мудрости они — цари, жрецы,
Or their life a sacrifice to an idol of Power.	Бывает, что их жизни — жертва идолу Могущества.
Or Beauty shines on them like a wandering star;	Бывает, что над ними блуждающей звездою сияет Красота;
Too far to reach, passionate they follow her light;	Пускай она недостижима далека, они, со страстью, устремляются за этим светом;
In Art and life they catch the All‑Beautiful’s ray	В Искусстве, или в жизни, они улавливают луч божественного Все-Прекрасного
And make the world their radiant treasure house:	И превращают мир в хранилище лучащихся сокровищ:
Even common figures are with marvel robed;	В нём даже самые обыденные образы облачены в чудесное;
A charm and greatness locked in every hour	Величие, очарованье в каждом часе пробуждают радость,
Awakes the joy which sleeps in all things made.	Что спит во всякой сотворённой вещи.
A mighty victory or a mighty fall,	Могучая победа или же могучее падение,
A throne in heaven or a pit in hell,	Трон в небесах иль яма в преисподней,
The dual Energy they have justified	Они оправдывали двойственную ту Энергию
And marked their souls with her tremendous seal:	И помечали собственные души её огромною печатью:
Whatever Fate may do to them they have earned;	И что бы им Судьба не сделала, они то заслужили;
Something they have done, something they have been, they live.	Они сумели что-то сделать, чем-то стать, они живут.
There Matter is soul’s result and not its cause.	Материя там — производная души, а не её причина.
In a contrary balance to earth’s truth of things	В балансе, противоположном истине земных вещей,
The gross weighs less, the subtle counts for more;	Всё грубое там весит меньше, тонкое — идёт как дорогое;
On inner values hangs the outer plan.	На внутренней системе ценностей подвешен внешний план.
As quivers with the thought the expressive word,	И как трепещет мыслью выразительное слово,
As yearns the act with the passion of the soul	Как действие тоскует страстностью души,
This world’s apparent sensible design	Так явный ощутимый замысел вселенной
Looks vibrant back to some interior might.	Оглядывается с дрожью на могущество внутри.
A Mind not limited by external sense	Не ограниченный поверхностным и внешним ощущеньем Ум
Gave figures to the spirit’s imponderables,	Дарил всем образам здесь что-то еле уловимое от духа,
The world’s impacts without channels registered	Без видимых каналов регистрировал толчки, идущие от мира,
And turned into the body’s concrete thrill	И превращал в конкретные телесные вибрации
The vivid workings of a bodiless Force;	Живое действо бестелесной Силы;
Powers here subliminal that act unseen	Энергии, здесь подсознательные, что или же работают незримо,
Or in ambush crouch waiting behind the wall	Иль ожидают за стеной, припав к земле в засаде,
Came out in front uncovering their face.	Там выходили на передний план и раскрывали лик.
The occult grew there overt, the obvious kept	Оккультное там становилось неприкрытым,
A covert turn and shouldered the unknown;	А очевидное хранило скрытый поворот, на плечи взваливая неизвестное;
The unseen was felt and jostled visible shapes.	Незримое там было ощутимым и теснило видимые формы.
In the communion of two meeting minds	В момент общения двух повстречавшихся умов,
Thought looked at thought and had no need of speech;	Мысль вглядывалась в мысль, и не нуждалась в речи;
Emotion clasped emotion in two hearts,	Одна эмоция с эмоцией другою обнималась в двух сердцах,
They felt each other’s thrill in the flesh and nerves	И каждый ощущал вибрации другого в нервах, в плоти,
Or melted each in each and grew immense	Иль растворял себя в другом, и становился чем-то необьятным,
As when two houses burn and fire joins fire:	Как если бы горели два соседних дома, И пламя одного сливалось бы с другим:
Hate grappled hate and love broke in on love,	Сцеплялись ненависть и ненависть, любовь врывалась внутрь любви,
Will wrestled with will on mind’s invisible ground;	Боролась воля с волей на незримом основании ума;
Others’ sensations passing through like waves	И ощущения других, как волны, проходили сквозь друг друга,
Left quivering the subtle body’s frame,	Оставив след своих вибраций в тонком теле;
Their anger rushed galloping in brute attack,	Их гнев скакал галопом в жестокую атаку,
A charge of trampling hooves on shaken soil;	Дробя копытами трясущуюся землю;
One felt another’s grief invade the breast,	Там каждый чувствовал сжимающее грудь страдание одних,
Another’s joy exulting ran through the blood:	Восторженную радость у других, бежавшую в крови:
Hearts could draw close through distance, voices near	Сердца могли тянуться через расстояния, а голоса приблизить
That spoke upon the shore of alien seas.	Слова, что говорились на далёких берегах чужих морей.
There beat a throb of living interchange:	В том царстве бился пульс взаимного обмена жизни:
Being felt being even when afar	Там существо могло издалека почувствовать другое существо,
And consciousness replied to consciousness.	Сознанье отвечало напрямик сознанию.
And yet the ultimate oneness was not there.	Но всё же совершенного единства не было.
There was a separateness of soul from soul:	Существовала отделённость меж одной душою и другой:
An inner wall of silence could be built,	Там можно было выстроить внутри стену молчания,
An armour of conscious might protect and shield;	Броня сознания могла там защищать и заслонять,
The being could be closed in and solitary;	И существо могло закрыться и уединиться,
One could remain apart in self, alone.	И можно было жить особняком, в самом себе.
Identity was not yet nor union’s peace.	Отождествленье не было ещё покоем единения.
All was imperfect still, half‑known, half-done:	Всё оставалось полупонятым, несовершенным, полусделанным:
The miracle of Inconscience overpassed,	То чудо Несознания, которое сумели превзойти,
The miracle of the Superconscient still,	То чудо тихого покоя Сверхсознания,
Unknown, self-wrapped, unfelt, unknowable,	Неведомое и укутанное в самого себя, неощутимое, непознаваемое,
Looked down on them, origin of all they were.	Смотрело вниз на них, источник для всего, чем были здесь они.
As forms they came of the formless Infinite,	Они спускались из бесформенного Бесконечного, как формы,
As names lived of a nameless Eternity.	И жили именами безымянной Вечности.
The beginning and the end were there occult;	Оккультным было и начало, и конец;
A middle term worked unexplained, abrupt:	Необъяснимо и внезапно действовало то, что посредине:
They were words that spoke to a vast wordless Truth,	Они существовали как слова, что говорили с необъятной бессловесной Истиной,
They were figures crowding an unfinished sum.	Как образы, что наполняли незаконченный итог.
None truly knew himself or knew the world	Никто, по-настоящему, не знал, ни мира, ни себя,
Or the Reality living there enshrined:	Ни той живой Реальности, которую они лелеяли:
Only they knew what Mind could take and build	Они познали только то, что Ум сумел принять и выстроить,
Out of the secret Supermind’s huge store.	Взяв из огромных тайников Сверхразума.
A darkness under them, a bright Void above,	Под ними — тьма, над головой — сияющая Пустота,
Uncertain they lived in a great climbing Space;	И неопределённость, что была их жизнью В великом, поднимавшемся Пространстве;
By mysteries they explained a Mystery,	Они мистерию пытались объяснить мистериями,
A riddling answer met the riddle of things.	Загадочным ответом отвечали на загадку всех вещей.
As he moved in this ether of ambiguous life,	Пока он[62] проходил через эфир двусмысленной, неясной жизни,
Himself was soon a riddle to himself;	Он сам скорее был загадкой для себя;
As symbols he saw all and sought their sense.	Он видел всё как символы, старался отыскать их смысл.

Across the leaping springs of death and birth	Сквозь бьющие ключом источники рождения и смерти,
And over shifting borders of soul‑change,	Переходя подвижные границы изменения души,
A hunter on the spirit’s creative track,	Он, как охотник, шёл по созидающей дороге духа,
He followed in life’s fine and mighty trails	Отыскивал могучий и утонченный след жизни,
Pursuing her sealed formidable delight	Преследуя её огромный, но скрываемый восторг
In a perilous adventure without close.	В опасном приключении, не знающем конца.
At first no aim appeared in those large steps:	Сначала никакой понятной цели не сквозило в тех больших шагах:
Only the wide source he saw of all things here	Он видел лишь широкую причину и источник всех вещей,
Looking towards a wider source beyond.	Глядящий на другой, ещё обширней, в запредельном.
For as she drew away from earthly lines,	Но постепенно, с удаленьем Жизни от земных привычных черт,
A tenser drag was felt from the Unknown,	Всё больше ощущалось притяженье Неизвестного,
A higher context of delivering thought	Возвышенное окруженье мыслей, дарящих свободу
Drove her towards marvel and discovery;	Тянуло Жизнь к открытию и чуду;
There came a high release from pettier cares,	К ней[63] приходила высота освобождения от мелочных забот,
A mightier image of desire and hope,	И образ более могучего желанья и надежды,
A vaster formula, a greater scene.	И более широкой формулы, и более великой сцены.
Ever she circled towards some far‑off Light:	Она кружила, направляясь к некому далёкому сияющему Свету:
Her signs still covered more than they revealed;	И символы её пока скрывали больше, чем приоткрывали;
But tied to some immediate sight and will	Привязанные к непосредственному виденью и воле,
They lost their purport in the joy of use,	Они теряли собственную цель и погружались в радость быть полезными,
Till stripped of their infinite meaning they became	Пока их бесконечное значение не становилось видимым,
A cipher gleaming with unreal sense.	Они на время превращались в шифр, мерцавший нереальным смыслом.
Armed with a magical and haunted bow	Вооружённая магическим, любимым луком,
She aimed at a target kept invisible	Жизнь метила в какой-то образ цели, остающейся незримой
And ever deemed remote though always near.	Казавшейся всегда далёкой, хоть всегда была вблизи.
As one who spells illumined characters,	И словно разбирая подсвеченные буквы,
The key-book of a crabbed magician text,	И указатель к непонятному магическому тексту,
He scanned her subtle tangled weird designs	Он[64] изучал её утонченные, путаные, колдовские схемы,
And the screened difficult theorem of her clues,	И непростую, скрытую вуалью теорему хода мыслей,
Traced in the monstrous sands of desert Time	Прослеживал в чудовищных песках пустыни Времени
The thread beginnings of her titan works,	Нить начинаний титанических её работ,
Watched her charade of action for some hint,	Разгадывал её шараду действий ради некого намёка,
Read the No-gestures of her silhouettes,	И разбирал её немые жесты силуэтов,
And strove to capture in their burdened drift	Стараясь уловить в их вихре полном смысла
The dance-fantasia of her sequences	Похожую на танец, фантазию её последствий,
Escaping into rhythmic mystery,	Что ускользали, становясь ритмической мистерией,
A glimmer of fugitive feet on fleeing soil.	Мельканием бегущих ног по улетающей земле.
In the labyrinth pattern of her thoughts and hopes	В её узоре-лабиринте мыслей и надежд
And the byways of her intimate desires,	И на окольных тропках сокровенного её желания,
In the complex corners crowded with her dreams	В запутанных углах, заполненных её мечтами,
And rounds crossed by an intrigue of irrelevant rounds,	И в замкнутых, кружных её дорогах, пересекаемых интригою совсем других кружных путей,
A wanderer straying amid fugitive scenes,	Блуждая странником средь мимолётных сцен,
He lost its signs and chased each failing guess.	Он то терял их знаки, то охотился за каждою случайною догадкой.
Ever he met key-words, ignorant of their key.	Он постоянно находил слова-ключи, не зная их значения.
A sun that dazzled its own eye of sight,	А солнце, ослепляя собственное видящее око,
A luminous enigma’s brilliant hood	Алмазный капюшон светящейся загадки,
Lit the dense purple barrier of thought’s sky:	Там заливало светом плотный фиолетовый барьер небесной сферы мысли:
A dim large trance showed to the night her stars.	Широкий смутный транс показывал ночи её узоры звёзд.
As if sitting near an open window’s gap,	И словно сидя близко у раскрытого окна-провала,
He read by lightning-flash on crowding flash	Он мог читать при вспышках молний, в переполненном мгновении,
Chapters of her metaphysical romance	Очередные главы в её метафизическом романе
Of the soul’s search for lost Reality	О поиске душой утраченной Реальности,
And her fictions drawn from spirit’s authentic fact,	Её придуманные сказки, взятые из подлинных событий духа,
Her caprices and conceits and meanings locked,	Её капризы, и причудливые образы, и зашифрованные смыслы,
Her rash unseizable freaks and mysteried turns.	Её неуловимые стремительные прихоти, таинственные повороты.
The magnificent wrappings of her secrecy	Великолепные покровы её секретности и тайн,
That fold her desirable body out of sight,	Что укрывали от очей её желаемое тело,
The strange significant forms woven on her robe,	Он видел странные и важные картины, вытканные на её одеждах,
Her meaningful outlines of the souls of things	Её наполненные смыслом очертанья душ вещей,
He saw, her false transparencies of thought-hue,	И мнимые прозрачности её оттенков мысли,
Her rich brocades with imaged fancies sewn	Её богатую парчу и фантастические вышитые образы,
And mutable masks and broideries of disguise.	И переменчивые маски, и украшения обманчивой личины.
A thousand baffling faces of the Truth	Так сотни ставящих в тупик лиц Истины
Looked at him from her forms with unknown eyes	Смотрели на него из форм её, с их незнакомыми глазами,
And wordless mouths unrecognisable,	И бессловесными неузнаваемыми ртами,
Spoke from the figures of her masquerade,	С ним говорили, словно персонажи маскарада,
Or peered from the recondite magnificence	Выглядывая из богатой сложности её великолепий
And subtle splendour of her draperies.	И тонкой роскоши её прекрасных драпировок.
In sudden scintillations of the Unknown,	Среди внезапного сияния Неведомого,
Inexpressive sounds became veridical,	Невыразимое звучанье становилось вдруг решающим,
Ideas that seemed unmeaning flashed out truth;	Идеи, что казались ранее бессмыслицей, сверкали истиной;
Voices that came from unseen waiting worlds	Те голоса, что приходили из незримых ожидающих миров,
Uttered the syllables of the Unmanifest	Произносили слоги Непроявленного,
To clothe the body of the mystic Word,	Стремясь дать облик для мистического Слова,
And wizard diagrams of the occult Law	А колдовскими диаграммами оккультного Закона там ставили печать
Sealed some precise unreadable harmony,	Какой-то точной, и не поддающейся прочтению гармонии,
Or used hue and figure to reconstitute	Использовали образы и цвет, стремясь восстановить
The herald blazon of Time’s secret things.	Глашатая, что выдаёт секреты Времени.
In her green wildernesses and lurking depths,	В её зелёных зарослях, и в затаившихся глубинах,
In her thickets of joy where danger clasps delight,	И в чащах радости, где в глубине Опасность обнимала наслаждение,
He glimpsed the hidden wings of her songster hopes,	Он видел мельком скрытые крыла её певца надежд,
A glimmer of blue and gold and scarlet fire.	И слабый проблеск золотого, синего и алого огня.
In her covert lanes, bordering her chance field-paths	На тайных тропках, окаймляющих пути её долины случая,
And by her singing rivulets and calm lakes	И рядом с тихими озёрами, её поющими ручьями,
He found the glow of her golden fruits of bliss	Он находил жар золотых плодов её блаженства
And the beauty of her flowers of dream and muse.	И красоту её цветов мечты и размышления.
As if a miracle of heart’s change by joy	И словно чудо перемены в сердце от пришедшей радости
He watched in the alchemist radiance of her suns	Он видел в алхимическом сияньи солнц
The crimson outburst of one secular flower	Её малиновую вспышку единственного вечного цветка
On the tree-of-sacrifice of spiritual love.	На древе жертвоприношения духовною любовью.
In the sleepy splendour of her noons he saw,	Он видел в сонной роскоши её полуденных зенитов
A perpetual repetition through the hours,	И в вечном повторении сквозь проходящие часы,
Thought’s dance of dragonflies on mystery’s stream	Стрекозий танец мыслей, улетающий в потоке тайны,
That skim but never test its murmurs’ race,	И никогда не проверяющий откуда происходит этот шум;
And heard the laughter of her rose desires	Он слышал смех её прекрасной розы многочисленных желаний,
Running as if to escape from longed-for hands,	Бегущей, словно чтобы ускользнуть от жаждущих объятий,
Jingling sweet anklet-bells of fantasy.	Звенящей мелодичными ножными колокольцами фантазии.
Amidst live symbols of her occult power	Среди оживших символов её оккультной силы
He moved and felt them as close real forms:	Он двигался и ощущал их словно близкие реальные фигуры:
In that life more concrete than the lives of men	В той жизни, что конкретнее, чем человеческие жизни,
Throbbed heart-beats of the hidden reality:	Стучала пульсом сердца скрытая реальность:
Embodied was there what we but think and feel,	Там воплощалось то, о чём мы только думаем, что ощущаем,
Self-framed what here takes outward borrowed shapes.	Там самооформлялось то, что принимает здесь лишь внешние, чужие формы.
A comrade of Silence on her austere heights	Товарищем Безмолвия, поднявшись на её суровые высоты,
Accepted by her mighty loneliness,	И принятый её могучим одиночеством,
He stood with her on meditating peaks	Стоял он рядом с ней на медитирующих пиках,
Where life and being are a sacrament	Где жизнь и бытиё есть таинство,
Offered to the Reality beyond,	Что предлагается лежащей за пределами Реальности,
And saw her loose into infinity	И видел, как она освобождает в бесконечное, снимая колпачки,
Her hooded eagles of significance,	Своих орлов глубоких смыслов,
Messengers of Thought to the Unknowable.	Посланников Мышления в Непознаваемое.
Identified in soul-vision and soul‑sense,	Отождествляясь с виденьем души и ощущением души,
Entering into her depths as into a house,	Входя в её глубины, словно в дом,
All he became that she was or longed to be,	Он становился всем, чем там она была и чем стремилась быть,
He thought with her thoughts and journeyed with her steps,	Он думал мыслями её и шёл её шагами,
Lived with her breath and scanned all with her eyes	Он жил её дыханьем и глядел на всё её глазами,
That so he might learn the secret of her soul.	И только так он мог понять секрет её души.
A witness overmastered by his scene,	Свидетель, покорённый собственною сценой,
He admired her splendid front of pomp and play	Он восхищался роскошью её фасада, блеском и игрой,
And the marvels of her rich and delicate craft,	И чудесами тонкого, богатого её искусства,
And thrilled to the insistence of her cry;	И трепетал перед её настойчивым призывом;
Impassioned he bore the sorceries of her might,	Его охватывала страсть, он на себе испытывал всю магию её могущества,
Felt laid on him her abrupt mysterious will,	И чувствовал возложенную на него её внезапную таинственную волю,
Her hands that knead fate in their violent grasp,	Её ладони, что замешивают рок судьбы в своём неистовом усилии,
Her touch that moves, her powers that seize and drive.	Её касание, что движет, и её могущества, что обнимают и ведут.
But this too he saw, her soul that wept within,	Но и другое видел он — он видел душу, плачущую у неё внутри,
Her seekings vain that clutch at fleeing truth,	И бесполезный поиск, что хватается за ускользающую истину,
Her hopes whose sombre gaze mates with despair,	Её надежды, мрачный взгляд которых обручён с отчаяньем,
The passion that possessed her longing limbs,	И страсть, владевшую её желавшим телом,
The trouble and rapture of her yearning breasts,	Волнение, восторг её тоскующей груди,
Her mind that toils unsatisfied with its fruits,	И ум её, что трудится в поту, но недоволен результатом,
Her heart that captures not the one Beloved.	И сердце, не сумевшее пленить единственного для неё Любимого.
Always he met a veiled and seeking Force,	Всё время он встречал сокрытую вуалью, ищущую Силу,
An exiled goddess building mimic heavens,	Приговорённую к изгнанию богиню, возводящую подобие небес,
A Sphinx whose eyes look up to a hidden Sun.	И Сфинкса, чьи глаза глядят на скрытое в вершинах Солнце.

Ever he felt near a spirit in her forms:	За формами её всё время ощущался дух:
Its passive presence was her nature’s strength;	Его пассивное присутствие и было силою её природы;
This sole is real in apparent things,	Во всём проявленном реален только он,
Even upon earth the spirit is life’s key,	И даже на земле дух — ключевой момент для жизни,
But her solid outsides nowhere bear its trace.	Но жёсткая её поверхность не несёт нигде его следа.
Its stamp on her acts is undiscoverable.	Его печать на действиях её нельзя увидеть.
A pathos of lost heights is its appeal.	Энтузиазм утерянных высот — его призыв.
Only sometimes is caught a shadowy line	Лишь изредка мы можем встретить призрачные контуры,
That seems a hint of veiled reality.	Что кажутся намёками на скрытую реальность.
Life stared at him with vague confused outlines	Так Жизнь, с неясными, запутанными очертаньями смотрела на него,
Offering a picture the eyes could not keep,	И предлагала некую картину, что глазам не удавалось удержать,
A story that was yet not written there.	Историю, которую ещё не написали.
As in a fragmentary half-lost design	И словно в неком фрагментарном, утраченном наполовину замысле
Life’s meanings fled from the pursuing eye.	Значенья жизни ускользали от преследующих глаз.
Life’s visage hides life’s real self from sight;	Обличье жизни прятало от взгляда настоящую суть жизни;
Life’s secret sense is written within, above.	Смысл тайный жизни пишется внутри и выше.
The thought that gives it sense lives far beyond;	Та мысль, что наделяет это смыслом, живёт вне нашей сферы, вдалеке;
It is not seen in its half-finished design.	Она не видима в наполовину завершённом замысле.
In vain we hope to read the baffling signs	Напрасно мы надеемся прочесть сбивающие с толку знаки,
Or find the word of the half‑played charade.	Составить слово из полуразгаданной шарады.
Only in that greater life a cryptic thought	Лишь в этой более великой жизни можно обнаружить
Is found, is hinted some interpreting word	Ту зашифрованную мысль, что превращает миф земли
That makes the earth-myth a tale intelligible.	В понятную историю, благодаря намёку объясняющего слова.
Something was seen at last that looked like truth.	И что-то, наконец, похожее на истину, открылось взгляду.
In a half-lit air of hazardous mystery	Там в атмосфере сумрака опасной тайны
The eye that looks at the dark half of truth	Глаза, что видят тёмную часть истины,
Made out an image mid a vivid blur	Создали некий образ в середине яркого пятна
And peering through a mist of subtle tints	И, вглядываясь сквозь туман нюансов и оттенков,
He saw a half-blind chained divinity	Увидел он[65] полуслепого, скованного бога,
Bewildered by the world in which he moved,	Что сбит был с толку миром, где он пребывал,
Yet conscious of some light prompting his soul.	Но всё же знал о неком свете, помогающем его душе.
Attracted to strange far-off shimmerings,	Притянутый к далёкому и странному мерцанию,
Led by the fluting of a distant Player	Ведомый звуком флейты далёкого невидимого Музыканта,
He sought his way amid life’s laughter and call	Он продолжал, средь смеха и призыва жизни, отыскивать свой путь,
And the index chaos of her myriad steps	И в хаосе её бесчисленных шагов пытаться обнаружить указатель
Towards some total deep infinitude.	На некую глубокую и всеобъемлющую бесконечность.
Around crowded the forest of her signs:	Вокруг толпился лес её разнообразных знаков:
At hazard he read by arrow-leaps of Thought	И стрелами-прыжками Мысли, что попадают в цель
That hit the mark by guess or luminous chance,	Догадкой или светлою удачей, читал он наугад
Her changing coloured road-lights of idea	Её изменчивые разноцветные дорожные огни идеи,
And her signals of uncertain swift event,	Её сигналы неопределённых, быстро пролетающих событий,
The hieroglyphs of her symbol pageantries	И иероглифы её роскошных символических великолепий,
And her landmarks in the tangled paths of Time.	Её ориентиры на запутанных дорогах Времени.
In her mazes of approach and of retreat	Так в лабиринтах приближения и отдаления
To every side she draws him and repels,	В любые стороны она его то тянет, то отталкивает,
But drawn too near escapes from his embrace;	Но, слишком близко притянув, выскальзывает из объятий;
All ways she leads him but no way is sure.	По всем путям она ведёт его, но нет ни одного надёжного.
Allured by the many-toned marvel of her chant,	И очарованный её многоголосым чудом пения,
Attracted by the witchcraft of her moods	Прельстившись колдовством её различных настроений,
And moved by her casual touch to joy and grief,	И движимый её случайными касаньями то к радости, то к горю,
He loses himself in her but wins her not.	Но так и не сумев её завоевать, теряет в ней он сам себя.
A fugitive paradise smiles at him from her eyes:	И улыбается ему из глаз её непрочный мимолётный рай:
He dreams of her beauty made for ever his,	Мечтает он о красоте её, чтобы та была всегда его,
He dreams of his mastery her limbs shall bear,	Мечтает он, чтоб тело у неё терпело власть его и подчинялось,
He dreams of the magic of her breasts of bliss.	Мечтает он о магии её грудей блаженства.
In her illumined script, her fanciful	И в ей принадлежащем озарённом манускрипте,
Translation of God’s pure original text,	В её замысловатом переводе чистого оригинала Бога,
He thinks to read the Scripture Wonderful,	Надеется он прочитать Чудесное Писание,
Hieratic key to unknown beatitudes.	Священный ключ к неведомым блаженствам.
But the Word of Life is hidden in its script,	Но Слово Жизни скрыто в этом манускрипте,
The chant of Life has lost its divine note.	А песня Жизни растеряла все свои божественные ноты.
Unseen, a captive in a house of sound,	Невидимый, став пленником в палате звука,
The spirit lost in the splendour of a dream	Дух, потерявшийся в той роскоши мечты,
Listens to a thousand-voiced illusion’s ode.	Внимает оде, распеваемой иллюзией на сотни голосов.
A delicate weft of sorcery steals the heart	И если нежная ткань волшебства захватывает постепенно сердце,
Or a fiery magic tints her tones and hues,	Иль феерическая магия окрашивает все её оттенки и тона,
Yet they but wake a thrill of transient grace;	Они лишь пробуждают трепет мимолётной милости;
A vagrant march struck by the wanderer Time,	Бродячий марш там отбивается скитальцем-Временем,
They call to a brief unsatisfied delight	Они зовут его[66] к короткому восторгу, что не утоляет,
Or wallow in ravishments of mind and sense,	Иль призывают погрузиться в восхищение ума и чувств,
But miss the luminous answer of the soul.	Но упустить при этом озаряющий ответ души.
A blind heart-throb that reaches joy through tears,	Слепой пульс сердца, достигающий веселья, радости сквозь слёзы,
A yearning towards peaks for ever unreached,	Стремление к вершинам, что всегда недостижимы,
An ecstasy of unfulfilled desire	Экстаз неутолённого желания,
Track the last heavenward climbings of her voice.	Прокладывали путь её последним, восходящим в небеса, подъёмам голоса.
Transmuted are past suffering’s memories	Воспоминание страданий пережитых в прошлом
Into an old sadness’s sweet escaping trail:	Становится приятным уходящим следом старой грусти:
Turned are her tears to gems of diamond pain,	Её рыдания и слёзы превратились в драгоценности алмазной боли,
Her sorrow into a magic crown of song.	Её страдание — в магический венец и завершенье песни.
Brief are her snatches of felicity	Но слишком коротки её урывки счастья,
That touch the surface, then escape or die:	Они касаются поверхностных вещей, затем уходят или умирают:
A lost remembrance echoes in her depths,	Воспоминанья о потерях эхом отзываются в её глубинах,
A deathless longing is hers, a veiled self’s call;	Есть в ней бессмертное стремление, призыв сокрытого вуалью “я”;
A prisoner in the mortal’s limiting world,	И узник в ограниченной вселенной смертных — дух,
A spirit wounded by life sobs in her breast;	Измучен от рыданий жизни у неё в груди;
A cherished suffering is her deepest cry.	Страдание, которое она лелеет — крик её глубин.
A wanderer on forlorn despairing routes,	Скиталец по заброшенным маршрутам безысходности,
Along the roads of sound a frustrate voice	Гуляет по дорогам звука бесполезный голос,
Forsaken cries to a forgotten bliss.	Покинуто взывает к позабытому блаженству.
Astray in the echo caverns of Desire,	Блуждая в отдающих эхом подземелиях Желания,
It guards the phantoms of a soul’s dead hopes	Он караулит призрачные тени умерших надежд души
And keeps alive the voice of perished things	И сохраняет как живые голоса исчезнувших вещей,
Or lingers upon sweet and errant notes	А может, медлит среди нежных и непостоянных нот,
Hunting for pleasure in the heart of pain.	И гонится за наслажденьем в самом сердце боли.
A fateful hand has touched the cosmic chords	Вот судьбоносная рука берёт космический аккорд,
And the intrusion of a troubled strain	И резкое вторженье беспокоящей мелодии
Covers the inner music’s hidden key	Перекрывает скрытую тональность музыки, играющей внутри,
That guides unheard the surface cadences.	Неслышно направляющей поток поверхностных каденций.
Yet is it joy to live and to create	Но всё же есть такая радость — жить и создавать,
And joy to love and labour though all fails,	И радость от любви, и от работы, несмотря на все падения,
And joy to seek though all we find deceives	И радость поиска, хотя всё то, что мы находим — нас обманывает,
And all on which we lean betrays our trust;	И всё, на что мы опираемся, подводит, предаёт доверие;
Yet something in its depths was worth the pain,	И всё же, что-то там, в её глубинах стоило страданий,
A passionate memory haunts with ecstasy’s fire.	И страстное воспоминание преследуется пламенем экстаза.
Even grief has joy hidden beneath its roots:	Ведь даже горе обладает радостью, что скрыта под его корнями:
For nothing is truly vain the One has made:	Нет ничего по-настоящему напрасного из сотворённого Единым:
In our defeated hearts God’s strength survives	У нас, в растроенных сердцах, всё время остаётся сила Бога,
And victory’s star still lights our desperate road;	Звезда победы продолжает освещать отчаянный наш путь,
Our death is made a passage to new worlds.	А наша смерть становится проходом в новые миры.
This to Life’s music gives its anthem swell.	Всё это дарит музыке высокой Жизни размах победной песни.
To all she lends the glory of her voice;	Она все вещи наделяет славой своего звучания;
Heaven’s raptures whisper to her heart and pass,	Восторги неба шепчут сердцу и проходят,
Earth’s transient yearnings cry from her lips and fade.	Недолговечные стремления земли кричат из уст её и затихают.
Alone the God-given hymn escapes her art	И одинокий, Богом данных гимн спасает всё её искусство,
That came with her from her spiritual home	Что вместе с ней спустилось из её духовного жилища,
But stopped half-way and failed, a silent word	Но здесь, на пол-пути, остановилось и ослабло, стало тихим словом,
Awake in some deep pause of waiting worlds,	Проснувшимся в глубокой паузе средь ожидающих миров,
A murmur suspended in eternity’s hush:	И шёпотом, повисшим посреди молчанья вечности:
But no breath comes from the supernal peace:	Ни дуновенья не приходит из небесного покоя:
A sumptuous interlude occupies the ear	И слух захватывается роскошной интерлюдией,
And the heart listens and the soul consents;	И сердце слушает, и соглашается душа;
An evanescent music it repeats	Она вторит той мимолётной музыке,
Wasting on transience Time’s eternity.	Растрачивая вечность Времени на преходящее.
A tremolo of the voices of the hours	Тремоло голосов земных часов
Oblivious screens the high intended theme	Рассеяно скрывает тему высшего предназначения,
The self-embodying spirit came to play	Что само-воплощённый дух пришёл сыграть
On the vast clavichord of Nature‑Force.	На необъятном клавикорде Природы-Силы.
Only a mighty murmur here and there	И лишь могучий гул и здесь, и там,
Of the eternal Word, the blissful Voice	Несущий Слово вечного, наполненный блаженством Голос,
Or Beauty’s touch transfiguring heart and sense,	Касанье Красоты, преображающее ощущение и сердце,
A wandering splendour and a mystic cry,	Блуждание великолепья и мистический призыв,
Recalls the strength and sweetness heard no more.	Взывают к силе, к сладости, которых более не слышно.

Here is the gap, here stops or sinks life’s force;	Здесь есть провал, здесь замирает или убывает сила жизни;
This deficit paupers the magician’s skill:	И этот недостаток обедняет мастерство волшебника:
This want makes all the rest seem thin and bare.	Нехватка эта заставляет остальное всё казаться скудным и пустым.
A half-sight draws the horizon of her acts:	Какой-то полувзгляд очерчивает горизонт её работ:
Her depths remember what she came to do,	Её глубины помнят, что она пришла здесь совершить,
But the mind has forgotten or the heart mistakes:	Но ум успел забыть, а сердце ошибается,
In Nature’s endless lines is lost the God.	И где-то, в бесконечных линиях Природы затерялся Бог.
In knowledge to sum up omniscience,	Суммировать всеведение в знании,
In action to erect the Omnipotent,	А в действии — воздвигнуть Всемогущество,
To create her Creator here was her heart’s conceit,	Здесь сотворить её Творца — самонадеянно желало сердце,
To invade the cosmic scene with utter God.	Здесь покорить космическую сцену совершенным Богом.
Toiling to transform the still far Absolute	Работая, чтоб преобразовать пока ещё далёкий Абсолют
Into an all-fulfilling epiphany,	В богоявленье, наполняющее всё на свете,
Into an utterance of the Ineffable,	И в проявление Невыразимого,
She would bring the glory here of the Absolute’s force,	Она хотела принести сюда великолепье силы Абсолюта,
Change poise into creation’s rhythmic swing,	И сдвинуть равновесие в ритмическом движении творения,
Marry with a sky of calm a sea of bliss.	И обручить моря блаженства с небесами тишины.
A fire to call eternity into Time,	Она хотела пламени, которое во Время призывает вечность,
Make body’s joy as vivid as the soul’s,	Чтоб радость тела стала бы такой же яркой, что и радости души,
Earth she would lift to neighbourhood with heaven,	Поднять всю Землю до соседства с небесами,
Labours life to equate with the Supreme	И уравнять работу жизни с Высочайшим
And reconcile the Eternal and the Abyss.	И примирить между собою Вечное и Бездну.
Her pragmatism of the transcendent Truth	Её практичность трансцендентной Истины
Fills silence with the voices of the gods,	Здесь наполняет тишину звучаньем голосов богов,
But in the cry the single Voice is lost.	Но среди них теряется единственный и самый важный Голос.
For Nature’s vision climbs beyond her acts.	Но так как взгляд Природы поднимается над сферою её работ.
A life of gods in heaven she sees above,	Она способна видеть над собою жизнь богов на небесах,
A demigod emerging from an ape	И полубожество, что появляется из обезьяны,
Is all she can in our mortal element.	Есть всё, на что она способна в нашей смертной части.
Here the half-god, the half-titan are her peak:	Здесь полубог, полутитан — её вершина:
This greater life wavers twixt earth and sky.	Меж небом и землёй колеблется тот план высокой жизни.
A poignant paradox pursues her dreams:	Мучительный и острый парадокс преследует её мечты:
Her hooded energy moves an ignorant world	Её сокрытая энергия ведёт невежественный мир
To look for a joy her own strong clasp puts off:	Искать ту радость, что её могучая рука отводит в сторону:
In her embrace it cannot turn to its source.	В её объятьях мир не может повернуться к своему источнику.
Immense her power, endless her act’s vast drive,	Безмерна сила в ней и бесконечно широка энергия её деяний,
Astray is its significance and lost.	Но заблудился смысл у этих дел и утерялся.
Although she carries in her secret breast	Хотя она проносит в тайниках своей груди
The law and journeying curve of all things born	Закон и направленье путешествия всего, что здесь родилось,
Her knowledge partial seems, her purpose small;	Её познанья кажутся частичными, а цели — небольшими;
On a soil of yearning tread her sumptuous hours.	По почве устремления её часы великолепия идут тяжёлой поступью.
A leaden Nescience weighs the wings of Thought,	Свинцовое Незнание отягощает крылья Мысли,
Her power oppresses the being with its garbs,	Её могущество сдавило бытие своими одеяньями,
Her actions prison its immortal gaze.	От дел её стал узником бессмертный взгляд.
A sense of limit haunts her masteries	Её владения преследует всё время ощущение предела,
And nowhere is assured content or peace:	И нет нигде ни мира, ни гарантии согласия:
For all the depth and beauty of her work	Всей глубине и красоте её работы
A wisdom lacks that sets the spirit free.	Не достаёт той мудрости, которая освобождает дух.
An old and faded charm had now her face	Поблекнувшее прежнее очарованье снова на её лице,
And palled for him her quick and curious lore;	И потеряли свежесть для него[67] её пытливые, живые знания;
His wide soul asked a deeper joy than hers.	Его широкая душа просила более глубокой радости.
Out of her daedal lines he sought escape;	Он стал искать — как выбраться из сложного её узора линий;
But neither gate of horn nor ivory	Но ни ворот из рога или из слоновой кости,
He found nor postern of spiritual sight,	Ни запасной калитки зренья духа,
There was no issue from that dreamlike space.	Не находил он, никакого выхода из этого, похожего на сон, пространства.
Our being must move eternally through Time;	Так наше существо обречено навечно двигаться сквозь Время;
Death helps us not, vain is the hope to cease;	И смерть не помогает нам, напрасно мы надеемся остановиться;
A secret Will compels us to endure.	Таинственная Воля заставляет нас терпеть.
Our life’s repose is in the Infinite;	И отдых в нашей жизни будет только в Бесконечном;
It cannot end, its end is Life supreme.	Не может жизнь закончиться, её конец — вершина Жизни.
Death is a passage, not the goal of our walk:	Смерть — только переход, не цель прогулки нашей:
Some ancient deep impulsion labours on:	Какой-то древний и глубокий импульс продолжает действовать:
Our souls are dragged as with a hidden leash,	И наши души тянут, словно на незримой привязи,
Carried from birth to birth, from world to world,	Их переносят от рождения к рождению, от мира к миру,
Our acts prolong after the body’s fall	Поступки наши продолжают, после отделения от тела,
The old perpetual journey without pause.	Свой прежний вечный путь без передышки.
No silent peak is found where Time can rest.	И не найти нам ни одной вершины, где Время в тишине могло бы отдохнуть.
This was a magic stream that reached no sea.	То был магический поток, что никогда не достигает моря.
However far he went, wherever turned,	И как бы далеко он[68] там ни заходил, куда б ни поворачивал,
The wheel of works ran with him and outstripped;	Всё время колесо работ бежало рядом с ним и обгоняло;
Always a farther task was left to do.	Всегда была какая-то дальнейшая задача, которую необходимо сделать.
A beat of action and a cry of search	Биенье действия, призыв искать
For ever grew in that unquiet world;	Всё время возрастали в этом беспокойном мире,
A busy murmur filled the heart of Time.	А деловитый шум и гомон наполняли сердце Времени.
All was contrivance and unceasing stir.	Всё было выдумкой и непрестанной суетой.
A hundred ways to live were tried in vain:	И сотни вариантов жизни испытывались понапрасну:
A sameness that assumed a thousand forms	Однообразие, что принимало тысячу различных форм,
Strove to escape from its long monotone	Старалось убежать от долгой монотонности
And made new things that soon were like the old.	И создавало новое, что быстро становилось тем же, что и прежде.
A curious decoration lured the eye	Там странность декораций привлекала взгляд,
And novel values furbished ancient themes	И новообретаемые ценности счищали ржавчину со старых тем,
To cheat the mind with the idea of change.	Чтоб обмануть умы идеей изменения.
A different picture that was still the same	Различные картины, но, по сути, те же самые,
Appeared upon the cosmic vague background.	Там появлялись на космическом неясном фоне.
Only another labyrinthine house	И лишь очередной, на лабиринт похожий, дом,
Of creatures and their doings and events,	С живущими в нём существами, их делами и событиями,
A city of the traffic of bound souls,	И город, где торгуют связанные души,
A market of creation and her wares,	И рынок творчества с его товарами,
Was offered to the labouring mind and heart.	Там предлагались сердцу и трудолюбивому уму.
A circuit ending where it first began	Круговорот, что завершается, где начинается,
Is dubbed the forward and eternal march	Шлифуется вперёд идущим вечным маршем
Of progress on perfection’s unknown road.	Прогресса по неведомой дороге совершенства.
Each final scheme leads to a sequel plan.	Любая окончательная схема приводит к плану-продолжению.
Yet every new departure seems the last,	При этом, каждый новый поворот там кажется последним,
Inspired evangel, theory’s ultimate peak,	Как вдохновенное евангелие, как предельный пик теории,
Proclaiming a panacea for all Time’s ills	Провозглашая панацею ото всех болезней Времени
Or carrying thought in its ultimate zenith flight	Иль унося с собою мысль предельной траекторией в зенит,
And trumpeting supreme discovery;	Трубя о высочайшем и невиданном открытии;
Each brief idea, a structure perishable,	Любая быстротечная идея, шаткая структура,
Publishes the immortality of its rule,	Там объявляет о бессмертной жизни собственного правила,
Its claim to be the perfect form of things,	И о своей претензии быть совершенной формою вещей,
Truth’s last epitome, Time’s golden best.	Последним достиженьем Истины, прекрасным результатом Времени.
But nothing has been achieved of infinite worth:	Но ничего из бесконечных ценностей пока не достигалось:
A world made ever anew, never complete,	Мир, вечно создающий заново себя, всегда незавершённый,
Piled always half-attempts on lost attempts	Всё время громоздил одни напрасные полупопытки на другие,
And saw a fragment as the eternal Whole.	Воспринимая небольшой фрагмент, как Целое из вечности.
In the aimless mounting total of things done	И в той бесцельно поднимающейся груде сделанных вещей
Existence seemed a vain necessity’s act,	Существование казалось действием пустой необходимости,
A wrestle of eternal opposites	Борьбою вечных противоположностей
In a clasped antagonism’s close-locked embrace,	В объятии-переплетении сжимающих антагонизмов,
A play without denouement or idea,	Игрой без завершения и без идеи,
A hunger march of lives without a goal,	Голодным маршем жизней без какой-то цели,
Or, written on a bare blackboard of Space,	Или написанным на чистой чёрной письменной доске Пространства
A futile and recurring sum of souls,	Ненужным, повторяющимся вновь и вновь, итогом душ,
A hope that failed, a light that never shone,	Надеждой, что не сбылась, светом, никогда не засиявшим,
The labour of an unaccomplished Force	Трудом несовершенной Силы,
Tied to its acts in a dim eternity.	Привязанной к своим делам в неясной вечности.
There is no end or none can yet be seen:	Там нет конца, и ничего пока нельзя увидеть:
Although defeated, life must struggle on;	Хотя и побеждённая, жизнь вынуждена продолжать борьбу;
Always she sees a crown she cannot grasp;	Она всё время видит некую корону, что не может захватить,
Her eyes are fixed beyond her fallen state.	И взгляд её сосредоточен за пределами её падения.
There quivers still within her breast and ours	В её груди, и в наших до сих пор трепещет
A glory that was once and is no more,	Та слава, что была у ней когда-то и которой больше нет,
Or there calls to us from some unfulfilled beyond	Которая взывает к нам из некой неосуществлённой запредельности,
A greatness yet unreached by the halting world.	Величие, пока ещё не достижимое для этого хромающего мира.
In a memory behind our mortal sense	И в памяти, за нашим смертным ощущением,
A dream persists of larger happier air	Всё продолжает жить мечта о более широком и счастливом воздухе,
Breathing around free hearts of joy and love,	Что обдувал со всех сторон свободные сердца любви и радости,
Forgotten by us, immortal in lost Time.	О воздухе, забытом нами, бессмертном в заблудившемся когда-то Времени.
A ghost of bliss pursues her haunted depths;	Видение блаженства всякий раз преследует её глубины;
For she remembers still, though now so far,	Она всё время помнит, хотя сейчас всё это так далёко,
Her realm of golden ease and glad desire	Свои чертоги золотистой лёгкости и радостных желаний,
And the beauty and strength and happiness that were hers	И красоты, и сил, и счастья, что когда-то были у неё
In the sweetness of her glowing paradise,	В широкой сладости её сверкающего рая,
In her kingdom of immortal ecstasy	В её стране бессмертного экстаза
Half-way between God’s silence and the Abyss.	На пол-пути между безмолвием Всевышнего и Пропастью.
This knowledge in our hidden parts we keep;	Мы сохраняем это знанье в наших спрятанных частях;
Awake to a vague mystery’s appeal,	Проснувшись от призыва некой неотчётливой мистерии,
We meet a deep unseen Reality	Мы вдруг встречаемся с глубокою, незримою Реальностью,
Far truer than the world’s face of present truth:	Намного более правдивою, чем облик правды мира в настоящем:
We are chased by a self we cannot now recall	И нас преследует то внутреннее “я”, что мы сейчас не можем воскресить,
And moved by a Spirit we must still become.	И нами движет Дух, которым мы должны когда-то стать.
As one who has lost the kingdom of his soul,	Как те, кто потеряли царство собственной души,
We look back to some god-phase of our birth	Мы смотрим в прошлое, на некую божественную фазу нашего рождения,
Other than this imperfect creature here	Иную, чем несовершенное творенье здесь,
And hope in this or a diviner world	Надеясь или в этом мире, или в более божественном
To recover yet from Heaven’s patient guard	Когда-нибудь ещё забрать у терпеливых стражников Небес
What by our mind’s forgetfulness we miss,	Всё то, что мы когда-то упустили нашим забывающим умом,
Our being’s natural felicity,	Естественное счастье собственного существа,
Our heart’s delight we have exchanged for grief,	Восторг сердец, который обменяли мы на горе,
The body’s thrill we bartered for mere pain,	И трепетанье тел, что мы когда-то даром отдали за боль,
The bliss for which our mortal nature yearns	Блаженство, о котором наша смертная природа и мечтает, и стремится,
As yearns an obscure moth to blazing Light.	Как незаметный мотылёк стремится к ослепительному Свету.
Our life is a march to a victory never won.	Жизнь наша — это марш к победе, Которой никогда ещё не добивались.
This wave of being longing for delight,	И эти волны бытия, что устремляются к восторгу,
This eager turmoil of unsatisfied strengths,	И тот нетерпеливый шум, и суматоха жаждущих чего-то сил,
These long far files of forward‑striving hopes	И эти длинные, идущие издалека, Колонны рвущихся вперёд надежд
Lift worshipping eyes to the blue Void called heaven	Возводят обожающие очи к синей Пустоте, что называют небом,
Looking for the golden Hand that never came,	Выискивая золотую Длань, что никогда не приходила,
The advent for which all creation waits,	Пришествие, которого здесь ожидает всё творение,
The beautiful visage of Eternity	Прекрасный, изумительный лик Вечности,
That shall appear upon the roads of Time.	Который должен появиться на дорогах Времени.
Yet still to ourselves we say rekindling faith,	И до сих пор мы говорим самим себе, воспламеняя веру,
“Oh, surely one day he shall come to our cry,	“Конечно же, однажды он придёт на наш призыв,
One day he shall create our life anew	В один прекрасный день он нашу жизнь построит заново,
And utter the magic formula of peace	Произнесёт магическую формулу покоя,
And bring perfection to the scheme of things.	И принесёт нам совершенство в этой схеме бытия.
One day he shall descend to life and earth,	В один прекрасный день он спустится до жизни и земли,
Leaving the secrecy of the eternal doors,	Оставив таинство дверей, ведущих в вечность,
Into a world that cries to him for help,	И в мир, взывающий к нему о помощи, придёт,
And bring the truth that sets the spirit free,	И принесёт ту истину, с которой дух становится свободным,
The joy that is the baptism of the soul,	И радость, что является крещением души,
The strength that is the outstretched arm of Love.	И силу, что есть распростёртые объятия Любви.
One day he shall lift his beauty’s dreadful veil,	Однажды он поднимет страшную вуаль, освобождая красоту,
Impose delight on the world’s beating heart	Опустит свой восторг на бьющееся сердце мира
And bare his secret body of light and bliss.”	И обнажит своё скрываемое тело света и блаженства.”
But now we strain to reach an unknown goal:	А мы сейчас стремимся подойти к неведомой нам цели:
There is no end of seeking and of birth,	И нет конца исканьям и рождению;
There is no end of dying and return;	И нет конца для умирания и возвращения,
The life that wins its aim asks greater aims,	Та жизнь, что добивается своих целей, Всё время просит ещё более высоких,
The life that fails and dies must live again;	Та жизнь, что падает и погибает, вынуждена жить опять;
Till it has found itself it cannot cease.	И до тех пор, пока она здесь не найдёт себя, не сможет это прекратиться.
All must be done for which life and death were made.	Должно быть сделано всё то, ради чего создали жизнь и смерть.
But who shall say that even then is rest?	Но кто нам скажет, что потом наступит отдых?
Or there repose and action are the same	А может, там покой и действие становятся едины —
In the deep breast of God’s supreme delight.	В груди глубокой высшего восторга Бога.
In a high state where ignorance is no more,	В высоком состоянии, где больше нет неведения, каждое движение,
Each movement is a wave of peace and bliss,	Становится волной покоя и блаженства,
Repose God’s motionless creative force,	Там отдых — неподвижная и созидающая сила Бога,
Action a ripple in the Infinite	Рождение — один из жестов Вечности,
And birth a gesture of Eternity.	А действие — рябь Бесконечности.
A sun of transfiguration still can shine	И солнце преобразованья ещё сумеет засиять,
And Night can bare its core of mystic light;	А Ночь — сумеет оголить своё ядро мистического света;
The self-cancelling, self-afflicting paradox	И парадокс само-отмены, самоистязания
Into a self-luminous mystery might change,	Сумеет превратиться в само-озарённую мистерию,
The imbroglio into a joyful miracle.	А эта путаница — в радостное чудо.
Then God could be visible here, here take a shape;	Тогда Бог станет зримым здесь, здесь обретёт свой облик;
Disclosed would be the spirit’s identity;	Тогда открылось бы отождествленье духа;
Life would reveal her true immortal face.	Жизнь показала бы свой истинный бессмертный лик.
But now a termless labour is her fate:	Однако же, сейчас её судьба — труд без конца и без начала:
In its recurrent decimal of events	В той бесконечной дроби повторяющейся череды её событий
Birth, death are a ceaseless iteration’s points;	Рождение и смерть — лишь нескончаемые точки итерации;
The old question-mark margins each finished page,	И старый знак вопроса стоит в конце любой законченной страницы,
Each volume of her effort’s history.	И завершает каждый том истории её усилий.
A limping Yes through the aeons journeys still	Хромое ‘Да’ гуляет сквозь эпохи, как и прежде,
Accompanied by an eternal No.	Сопровождаемое вечным ‘Нет’.
All seems in vain, yet endless is the game.	Всё кажется напрасным и пустым, и всё же нескончаема её игра.
Impassive turns the ever-circling Wheel,	Бесстрастно поворачивается всегда идущее по кругу Колесо,
Life has no issue, death brings no release.	Жизнь не имеет выхода, и смерть нам не несёт освобождения.
A prisoner of itself the being lives	Как узник самого себя живёт то бытие
And keeps its futile immortality;	И сохраняет бесполезное своё бессмертие,
Extinction is denied, its sole escape.	И в угасании, его единственном возможном избавлении, ему отказано.
An error of the gods has made the world.	Ошибкою богов был создан этот мир.
Or indifferent the Eternal watches Time.	Или бесстрастным Вечным, смотрящим на Время.

End of Canto Six	Конец шестой песни

	Шри Ауробиндо
	САВИТРИ

Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto VII THE DESCENT INTO NIGHT	Песня VII СПУСК В НОЧЬ


A mind absolved from life, made calm to know,	Освободив от жизни ум и сделав тихим, чтобы знать,
A heart divorced from the blindness and the pang,	Он[69] сердце отделил от слепоты и боли,
The seal of tears, the bond of ignorance,	От уз невежества, и от печати слёз,
He turned to find that wide world‑failure’s cause.	И стал искать причину этого большого мира-неудачи.
Away he looked from Nature’s visible face	Он отвернулся прочь от видимого облика Природы,
And sent his gaze into the viewless Vast,	Послал свой взгляд в невидимый Простор,
The formidable unknown Infinity,	В ту грозную неведомую Бесконечность,
Asleep behind the endless coil of things,	Что спит за бесконечной суетой вещей,
That carries the universe in its timeless breadths	И что несёт вселенную в своих размахах вечности
And the ripples of its being are our lives.	И рябь её существованья — наши жизни.
The worlds are built by its unconscious Breath	Благодаря её несознающему Дыханию построены миры,
And Matter and Mind are its figures or its powers,	Материя и Ум — её обличья или силы,
Our waking thoughts the output of its dreams.	А мысли наши, отходящие от сна — плоды её мечтаний.
The veil was rent that covers Nature’s depths:	Покров, скрывавший глубину Природы, был снят, отброшен прочь:
He saw the fount of the world’s lasting pain	Его глазам предстал источник продолжающейся боли мира
And the mouth of the black pit of Ignorance;	И пасть чёрневшей впадины Невежества;
The evil guarded at the roots of life	Зло, стерегущее те корни жизни,
Raised up its head and looked into his eyes.	Подняло голову, взглянув ему в глаза.
On a dim bank where dies subjective Space,	На тусклом берегу, где умирает субъективное Пространство,
From a stark ridge overlooking all that is,	С застывшего хребта обозревая всё, что существует,
A tenebrous awakened Nescience,	Проснувшееся мрачное Незнание
Her wide blank eyes wondering at Time and Form,	Пустыми, широко открытыми глазами, удивляясь Времени и Форме,
Stared at the inventions of the living Void	Уставилось на выдумки живущего Ничто,
And the Abyss whence our beginnings rose.	На Бездну, из которой поднимаются начала наши и истоки.
Behind appeared a grey carved mask of Night	За ним возникла серая резная маска Ночи,
Watching the birth of all created things.	Что наблюдала за рождением всех созданных существ.
A hidden Puissance conscious of its force,	Сокрытое Могущество, что знало собственную силу,
A vague and lurking Presence everywhere,	Неясное и ускользавшее Присутствие везде, во всех местах,
A contrary Doom that threatens all things made,	Упрямый Рок, что угрожал всем созданным вещам,
A Death figuring as the dark seed of life,	Смерть, выступавшая как тёмное, дурное семя жизни,
Seemed to engender and to slay the world.	Казалось, порождали, а потом уничтожали мир.
Then from the sombre mystery of the gulfs	Затем из этой сумрачной мистерии пучин,
And from the hollow bosom of the Mask	Пустого лона этой Маски, выползло вперёд
Something crept forth that seemed a shapeless Thought.	Неведомое нечто, что предстало как бесформенная Мысль.
A fatal Influence upon creatures stole	Неотвратимое Влияние подкралось к существам,
Whose lethal touch pursued the immortal spirit,	И смертоносное его касанье начало преследовать бессмертный дух,
On life was laid the haunting finger of death	На жизнь наложен был навязчивый перст смерти,
And overcast with error, grief and pain	Страданьем, болью и ошибкой перекрыли
The soul’s native will for truth and joy and light.	Врождённое стремление души к веселью, истине и свету.
A deformation coiled that claimed to be	Уродство скручивало то, что добивалось стать
The being’s very turn, Nature’s true drive.	И настоящим поворотом бытия, и истинным водителем Природы.
A hostile and perverting Mind at work	Враждебный, извращавший всё на свете Ум,
In every corner ensconced of conscious life	Работая во всех укромных уголках осознающей жизни,
Corrupted Truth with her own formulas;	Подтачивал и портил Истину её же постулатами,
Interceptor of the listening of the soul,	Мешал прислушиваться к голосу души,
Afflicting knowledge with the hue of doubt	Оттенками сомненья разрушая знание,
It captured the oracles of the occult gods,	Он перехватывал предвиденья, что посылаются оккультными богами;
Effaced the signposts of Life’s pilgrimage,	Стирал все указатели паломничества Жизни,
Cancelled the firm rock-edicts graved by Time,	Он отменял любые прочные указы, что высекались Временем, как на скале,
And on the foundations of the cosmic Law	И на фундаменте космических Законов
Erected its bronze pylons of misrule.	Он воздвигал отлитые из бронзы пилоны-основанья беспорядка.
Even Light and Love by that cloaked danger’s spell	И даже Свет с Любовью чарами замаскированной угрозы
Turned from the brilliant nature of the gods	Прочь отворачивались от своей сияющей природы бога
To fallen angels and misleading suns,	И шли к обманчивому солнцу, к падшим ангелам,
Became themselves a danger and a charm,	И сами превращались в прелесть и опасность,
A perverse sweetness, heaven‑born malefice:	В какую-то испорченную сладость, рождённую небесным злом:
Its power could deform divinest things.	Его[70] могущество способно было даже самое божественное превратить в уродство.
A wind of sorrow breathed upon the world;	Ветра печали обдували этот мир;
All thought with falsehood was besieged, all act	Любая мысль здесь осаждалась ложью,
Stamped with defect or with frustration’s sign,	Любое дело заклеймялось недостатками иль признаком расстройства,
All high attempt with failure or vain success,	А всякая высокая попытка — неудачей или же напрасными успехами,
But none could know the reason of his fall.	Однако здесь никто не знал причину своего падения.
The grey Mask whispered and, though no sound was heard,	Шептала сумрачная Маска и, хотя не слышно не было ни звука,
Yet in the ignorant heart a seed was sown	В невежественное сердце всё же попадали семена,
That bore black fruit of suffering, death and bale.	Что приносили чёрные плоды страданья, смерти и беды.
Out of the chill steppes of a bleak Unseen	Из ледяных степей унылого Незримого
Invisible, wearing the Night’s grey mask,	Невидимые, скрытые под серой маской Ночи,
Arrived the shadowy dreadful messengers,	Являлись призрачные жуткие гонцы,
Invaders from a dangerous world of power,	Захватчики из угрожающего мира силы,
Ambassadors of evil’s absolute.	Посланцы абсолюта зла.
In silence the inaudible voices spoke,	Звучали в тишине неслышимые голоса,
Hands that none saw planted the fatal grain,	Никем не замечаемые руки сажали смертоносное зерно,
No form was seen, yet a dire work was done,	Их формы не видал никто, но страшная работа совершалась,
An iron decree in crooked uncials written	Стальной указ, написанный кривым унициальным шрифтом
Imposed a law of sin and adverse fate.	Навязывал закон греха и злой судьбы.
Life looked at him with changed and sombre eyes:	И жизнь смотрела на него[71] изменчивым, угрюмым взглядом.
Her beauty he saw and the yearning heart in things	Он видел красоту её, томящееся сердце в существах,
That with a little happiness is content,	Которые довольны маленькому счастью,
Answering to a small ray of truth or love;	И отвечают маленькому лучику любви и истины;
He saw her gold sunlight and her far blue sky,	Он видел золотой свет солнца у неё, её высокую синь неба,
Her green of leaves and hue and scent of flowers	Её зелёную листву, богатство красок, аромат цветов,
And the charm of children and the love of friends	От видел и очарование детей, любовь друзей,
And the beauty of women and kindly hearts of men,	И красоту у женщин, и добрые сердца мужчин,
But saw too the dreadful Powers that drive her moods	Но видел также страшные Могущества, что управляют настроением её,
And the anguish she has strewn upon her ways,	Мучения, расставленные ею на её путях,
Fate waiting on the unseen steps of men	Судьбу, подстерегавшую незримые шаги людей,
And her evil and sorrow and last gift of death.	Страдание её и зло, и завершающий подарок — смерть.
A breath of disillusion and decadence	Дыханье упадка, разочарованья
Corrupting watched for Life’s maturity	Гниеньем сторожило зрелость жизни
And made to rot the full grain of the soul:	И превращало в плесень полновесное зерно души:
Progress became a purveyor of Death.	Прогресс служил поставщиком для Смерти.
A world that clung to the law of a slain Light	Мир, что цеплялся за закон загубленного Света,
Cherished the putrid corpses of dead truths,	Лелеял разлагавшиеся трупы мёртвых истин,
Hailed twisted forms as things free, new and true,	Приветствовал уродливые формы словно нечто новое, свободное и настоящее,
Beauty from ugliness and evil drank	И упивался красотою безобразного и злого,
Feeling themselves guests at a banquet of the gods	Воображающих себя гостями на пиру богов,
And tasted corruption like a high‑spiced food.	Вкушал гнильё как острую приправу к пище.
A darkness settled on the heavy air;	Тьма утвердилась в той тяжёлой атмосфере;
It hunted the bright smile from Nature’s lips	Она сгоняла яркую улыбку с губ Природы
And slew the native confidence in her heart	И убивала прирождённое доверие в её широком сердце,
And put fear’s crooked look into her eyes.	И вкладывала ей в глаза придавленное выраженье страха.
The lust that warps the spirit’s natural good	Так вожделенье, искажавшее естественное благо духа,
Replaced by a manufactured virtue and vice	Искусственными принципами добродетели, порока
The frank spontaneous impulse of the soul:	Там заменяло искренность спонтанного движения души:
Afflicting Nature with the dual’s lie,	И мучая Природу ложью дуализма,
Their twin values whetted a forbidden zest,	Их двойственные ценности лишь разжигали вкус запретного,
Made evil a relief from spurious good,	Зло делали освобожденьем от поддельного добра,
The ego battened on righteousness and sin	Откармливали эго праведностью и грехами,
And each became an instrument of Hell.	И каждый становился инструментом Ада.
In rejected heaps by a monotonous road	В помойных кучах, вдоль однообразного пути
The old simple delights were left to lie	Оставили лежать привычные простые радости
On the wasteland of life’s descent to Night.	В пустынных землях спуска жизни в Ночь.
All glory of life was dimmed, tarnished with doubt;	Вся слава жизни стала затуманена, запятнана сомнением;
All beauty ended in an aging face;	Вся красота заканчивалась старческим лицом;
All power was dubbed a tyranny cursed by God	Всю силу сузили и превратили в тиранию, проклятую Богом,
And Truth a fiction needed by the mind:	А Истину свели до вымысла, необходимого уму:
The chase of joy was now a tired hunt;	Охота за весельем, радостью, теперь была усталою погоней;
All knowledge was left a questioning Ignorance.	Всё знанье обернулось вопрошающим Невежеством.

As from a womb obscure he saw emerge	Он[72] смог увидеть, как из сумрачного лона
The body and visage of a dark Unseen	Выходит тело и обличье тёмного Незримого,
Hidden behind the fair outsides of life.	Сокрытого за яркой внешней стороною жизни.
Its dangerous commerce is our suffering’s cause.	Его опасная коммерция — причина нашего страдания.
Its breath is a subtle poison in men’s hearts;	Его дыханье — тонкий яд в сердцах людей;
All evil starts from that ambiguous face.	Все зло берёт начало с этого двусмысленного лика.
A peril haunted now the common air;	Сейчас обычный воздух пропитался страшною опасностью;
The world grew full of menacing Energies,	Мир наполнялся угрожавшими Энергиями,
And wherever turned for help or hope his eyes,	Куда б за помощью или надеждой он ни кинул взгляд,
In field and house, in street and camp and mart	В домах и в поле, в лагере, на улице, на рынке,
He met the prowl and stealthy come and go	Встречал он лишь крадущиеся тайные приходы и уходы
Of armed disquieting bodied Influences.	Вооружённых беспокойством воплотившихся Влияний.
A march of goddess figures dark and nude	Богини с тёмными и обнажёнными телами проходили маршем,
Alarmed the air with grandiose unease;	Тревожа воздух грандиозными накатами волнения;
Appalling footsteps drew invisibly near,	Пугавшие шаги незримо подходили ближе,
Shapes that were threats invaded the dream-light,	А формы, что являлись сами по себе угрозами, захватывали свет мечты,
And ominous beings passed him on the road	Зловещие созданья проходили мимо по дороге,
Whose very gaze was a calamity:	Чей даже взгляд был страшною бедой:
A charm and sweetness sudden and formidable,	Очарование и сладость, грозные, внезапные,
Faces that raised alluring lips and eyes	И лица, поднимавшиеся перед ним, пленяя губы и глаза,
Approached him armed with beauty like a snare,	Стремились подойти поближе, вооружённые своею красотою как ловушкой,
But hid a fatal meaning in each line	И в каждой линии таили смертоносный смысл,
And could in a moment dangerously change.	И в каждый миг могли опасно измениться.
But he alone discerned that screened attack.	Лишь он один мог видеть эти скрытые атаки.
A veil upon the inner vision lay,	На внутреннее зренье наложили пелену,
A force was there that hid its dreadful steps;	Здесь ощущалась сила, что скрывала страшные свои шаги;
All was belied, yet thought itself the truth;	Всё было изолгавшимся, хотя себя считало правдой;
All were beset but knew not of the siege:	Все были в круговой осаде, но об этом не подозревали:
For none could see the authors of their fall.	Никто не мог увидеть авторов своих падений.

Aware of some dark wisdom still withheld	Но, зная о какой-то тёмной, всё ещё сокрытой мудрости,
That was the seal and warrant of this strength,	Которая была моральным правом и печатью этой силы,
He followed the track of dim tremendous steps	Он шёл по следу жутковатых неотчётливых шагов,
Returning to the night from which they came.	Что возвращались в ночь, откуда вышли.
A tract he reached unbuilt and owned by none:	Он подошёл к какой-то незастроенной и никому не нужной полосе:
There all could enter but none stay for long.	Сюда войти мог каждый, но никто не оставался здесь надолго.
It was a no man’s land of evil air,	Та полоса была ничейною землёю этой атмосферы зла,
A crowded neighbourhood without one home,	Переполняющее, тесное соседство, без единого жилища,
A borderland between the world and hell.	Земля-граница, разделяющая мир и ад.
There unreality was Nature’s lord:	Там нереальность стала хозяйкою Природы.
It was a space where nothing could be true,	То было место, где ничто не может быть ни истинным, ни настоящим,
For nothing was what it had claimed to be:	Там ничего, по сути, не являлось тем, на что претендовало быть:
A high appearance wrapped a specious void.	Возвышенная видимость была оберткой для обманывавшей пустоты.
Yet nothing would confess its own pretence	Однако ничего здесь не признало бы притворства
Even to itself in the ambiguous heart:	Хотя бы пред самим собой, в двуличном сердце:
A vast deception was the law of things;	Обширный многочисленный обман был здесь законом бытия;
Only by that deception they could live.	И лишь при помощи обмана все они могли существовать.
An unsubstantial Nihil guaranteed	Так нематериальное Ничто служило здесь гарантом
The falsehood of the forms this Nature took	Для лживости тех форм, которые Природа эта приняла
And made them seem awhile to be and live.	Заставив временно казаться, что они и существуют, и живут.
A borrowed magic drew them from the Void;	Одолженная магия на время вытянула их из Пустоты;
They took a shape and stuff that was not theirs	Они здесь приняли и облик, и материю, которые им не принадлежали
And showed a colour that they could not keep,	И демонстрировали цвет, который не смогли бы сохранить,
Mirrors to a phantasm of reality.	Став отраженьем некой фантастической реальности.
Each rainbow brilliance was a splendid lie;	Там каждый радужный, манящий блеск был разновидностью блестящей лжи,
A beauty unreal graced a glamour face.	И нереальная краса лежала на искусственно прекрасных лицах.
Nothing could be relied on to remain:	Не оставалось ничего, на что бы можно было опереться:
Joy nurtured tears and good an evil proved,	И радость там питала слёзы, а добро доказывало правду зла,
But never out of evil one plucked good:	Но никогда от зла никто не получал добра:
Love ended early in hate, delight killed with pain,	Любовь довольно быстро умирала в ненависти, наслажденье убивалось болью,
Truth into falsity grew and death ruled life.	И истина перерастала в ложь, а смерть командовала жизнью.
A Power that laughed at the mischiefs of the world,	Та Сила, что смеялась над мученьем мира,
An irony that joined the world’s contraries	Ирония, соединявшая противоречья мира,
And flung them into each other’s arms to strive,	Бросавшая сражаться их в объятии друг с другом,
Put a sardonic rictus on God’s face.	Кривила сардонической усмешкою лик Бога.
Aloof, its influence entered everywhere	Её влиянья, отстранённые, входили всюду
And left a cloven hoof-mark on the breast;	И оставляли след раздвоенных копыт, как метки, на груди;
A twisted heart and a strange sombre smile	Обманутое сердце, странная угрюмая улыбка,
Mocked at the sinister comedy of life.	Высмеивали жизнь в обличии дурной комедии.
Announcing the advent of a perilous Form	И возвещая о прибытии опасной Формы,
An ominous tread softened its dire footfall	Зловещие шаги смягчали звуки страшной поступи,
That none might understand or be on guard;	Чтобы никто не мог об этом догадаться или быть настороже;
None heard until a dreadful grasp was close.	Никто не слышал ничего, пока его не накрывали страшные объятия.
Or else all augured a divine approach,	Бывало и наоборот — всё говорило о божественном приходе,
An air of prophecy felt, a heavenly hope,	Пророчество витало в атмосфере и небесная надежда,
Listened for a gospel, watched for a new star.	На слух воспринимаясь как евангелие, а глазами — новою звездой.
The Fiend was visible but cloaked in light;	И Дьявол становился видимым, хотя и облачённым в свет;
He seemed a helping angel from the skies:	Он представлялся ангелом с небес несущим помощь:
He armed untruth with Scripture and the Law;	Неправду он вооружал Писаниями и Законом;
He deceived with wisdom, with virtue slew the soul	Обманывая мудростью и убивая душу добродетелью
And led to perdition by the heavenward path.	Он вёл к погибели дорогой в небеса.
A lavish sense he gave of power and joy,	Он щедро сыпал ощущеньем радости и силы,
And, when arose the warning from within,	И если поднималось изнутри предупреждение,
He reassured the ear with dulcet tones	Он ухо убеждал нежнейшими оттенками и интонацией,
Or took the mind captive in its own net;	Захватывал ум пленником в его же сети;
His rigorous logic made the false seem true.	Так строгая его логичность заставляла ложь казаться истиной.
Amazing the elect with holy lore	Он изумлял избранника священным знанием,
He spoke as with the very voice of God.	Он говорил, как настоящий голос Бога.
The air was full of treachery and ruse;	Весь воздух был наполнен хитростью и вероломством;
Truth-speaking was a stratagem in that place;	Сказать кому-то правду было лишь уловкой в этом месте;
Ambush lurked in a smile and peril made	В улыбке пряталась засада, а опасность превращала
Safety its cover, trust its entry’s gate:	Надёжность — в свой покров, доверие — в свои ворота:
Falsehood came laughing with the eyes of truth;	Ложь приходила, улыбаясь и смеясь, с глазами правды;
Each friend might turn an enemy or spy,	Там каждый друг мог превратиться во врага или шпиона,
The hand one clasped ensleeved a dagger’s stab	Рука, протянутая для рукопожатия, таила в рукаве удар кинжала,
And an embrace could be Doom’s iron cage.	Объятия могли стать клеткою железной Рока.
Agony and danger stalked their trembling prey	Опасность и агония подкрадывались к их трепещущей добыче
And softly spoke as to a timid friend:	И мягко говорили с ней, как с робким другом:
Attack sprang suddenly vehement and unseen;	Вдруг делалась атака, невидимо, неистово;
Fear leaped upon the heart at every turn	На сердце прыгал страх, при каждом повороте,
And cried out with an anguished dreadful voice;	Кричал мучительным и страшным голосом;
It called for one to save but none came near.	Он звал на помощь, но никто не приближался.
All warily walked, for death was ever close;	Здесь все ходили осторожно и с опаской, Ведь смерть была всё время рядом;
Yet caution seemed a vain expense of care,	Но эта осторожность часто виделась напрасной тратой сил,
For all that guarded proved a deadly net,	И всё, что охраняло, лишь усиливало те смертельные тенета,
And when after long suspense salvation came	А если после долгой неизвестности случалось обрести спасение
And brought a glad relief disarming strength,	И приходило радостное облегчение, разоружающее силу,
It served as a smiling passage to worse fate.	Оно подобно было улыбавшемуся переходу к ещё худшей участи.
There was no truce and no safe place to rest;	Там не было ни перемирия, ни безопасных мест, чтобы отдохнуть;
One dared not slumber or put off one’s arms:	Никто не смел вздремнуть и опустить на время руки:
It was a world of battle and surprise.	Тот мир был миром битвы и внезапности.
All who were there lived for themselves alone;	И все в нём жили только для самих себя;
All warred against all, but with a common hate	Все воевали против всех, но с общей злобой
Turned on the mind that sought some higher good;	Кидались на умы, искавшие каких-то более высоких благ;
Truth was exiled lest she should dare to speak	Там истину изгнали, чтоб не смела даже пикнуть
And hurt the heart of darkness with her light	И жалить сердце тьмы своим сияньем,
Or bring her pride of knowledge to blaspheme	Чтобы неся с собою гордость знания, она не смела поносить
The settled anarchy of established things.	Всю эту постоянную анархию установившегося положения вещей.

Then the scene changed, but kept its dreadful core:	Затем сменилась сцена, сохранив свой страшный смысл:
Altering its form the life remained the same.	Переменив обличье, жизнь осталась всё такой же.
A capital was there without a State:	Столица там была без Государства:
It had no ruler, only groups that strove.	В ней не было правителя, лишь группы, что сражались.
He saw a city of ancient Ignorance	Он видел город древнего Невежества,
Founded upon a soil that knew not Light.	Построенный на почве, что не знала Света.
There each in his own darkness walked alone:	Там каждый в темноте своей шагал один:
Only they agreed to differ in Evil’s paths,	Они согласны были отличаться лишь путями Зла,
To live in their own way for their own selves	Жить на свой лад, и для самих себя,
Or to enforce a common lie and wrong;	И проводить в жизнь общепринятую ложь, несправедливость;
There Ego was lord upon his peacock seat	Там Эго было господином на своём павлиньем троне,
And Falsehood sat by him, his mate and queen:	А Ложь сидела рядом с ним, супруга и царица:
The world turned to them as Heaven to Truth and God.	Мир поворачивался к ним, как Небеса глядят на Истину и Бога.
Injustice justified by firm decrees	Несправедливость укреплялась твёрдыми указами,
The sovereign weights of Error’s legalised trade,	Игравших роль державных мерных гирь Ошибки в узаконенной её торговле,
But all the weights were false and none the same;	Но эти гири были все фальшивые и ни одна не совпадала;
Ever she watched with her balance and a sword,	С её весами и мечом она всегда следила
Lest any sacrilegious word expose	Чтоб ни одно кощунственное слово не разоблачило
The sanctified formulas of her old misrule.	Святые формулы её дурного старого правления.
In high professions wrapped self‑will walked wide	Одетое в высокие профессии, везде гуляло своеволие,
And licence stalked prating of order and right:	И гордо выступало злоупотребление, болтая о порядке и правах:
There was no altar raised to Liberty;	И не было там алтаря, воздвигнутого в честь Свободы,
True freedom was abhorred and hunted down:	А настоящую свободу ненавидели, преследуя:
Harmony and tolerance nowhere could be seen;	Терпимость и гармонию нельзя увидеть было там нигде,
Each group proclaimed its dire and naked Law.	И каждая из групп провозглашала оголённый, крайний, собственный Закон.
A frame of ethics knobbed with scriptural rules	Границы этики выпячивались с помощью библейских правил,
Or a theory passionately believed and praised	Или теории, что страстно верила и восхваляла некую скрижаль,
A table seemed of high Heaven’s sacred code.	Казавшуюся освящённым сводом истины возвышенных Небес.
A formal practice mailed and iron‑shod	Формальные обычаи, покрытые бронёй, одетые в железо,
Gave to a rude and ruthless warrior kind	Давали грубому, жестокому, воинственному роду,
Drawn from the savage bowels of the earth	Что только вышел в мир из диких недр земли,
A proud stern poise of harsh nobility,	Прямую гордую суровую осанку благородства,
A civic posture rigid and formidable.	Гражданскую позицию, и жёсткую, и грозную.
But all their private acts belied the pose:	Но все их личные поступки и дела опровергали эту позу:
Power and utility were their Truth and Right,	Для них лишь выгода и сила были Истиной и Правом,
An eagle rapacity clawed its coveted good,	С орлиной жадностью они хватали вожделенное добро,
Beaks pecked and talons tore all weaker prey.	Раздалбливая клювом и когтями разрывая всякую добычу послабее.
In their sweet secrecy of pleasant sins	И в сладостном укрытии приятного греха
Nature they obeyed and not a moralist God.	Они Природе подчинялись, а не моралисту Богу.
Inconscient traders in bundles of contraries,	Несознающие торговцы в путаных узлах противоречий,
They did what in others they would persecute;	Они там сами делали всё то, за что других бы начали преследовать;
When their eyes looked upon their fellow’s vice,	Когда у них глаза глядели на пороки ближнего,
An indignation flamed, a virtuous wrath;	Их взгляды загорались возмущением и гневом добродетели;
Oblivious of their own deep-hid offence,	Забыв о глубоко сокрытых собственных проступках,
Moblike they stoned a neighbour caught in sin.	Подобно дикой своре, камнями забивали своего соседа, уличённого в грехе.
A pragmatist judge within passed false decrees,	И прагматичный внутренний судья, озвучивая лживые указы,
Posed worst iniquities on equity’s base,	Вводил гораздо хуже беззакония на базе справедливости,
Reasoned ill actions just, sanctioned the scale	Оправдывая даже злодеяния, давал свободу для различных дел
Of the merchant ego’s interest and desire.	Нацеленных на выгоду желаний, интересов эго.
Thus was a balance kept, the world could live.	Так сохранялось равновесие, так этот мир мог жить.
A zealot fervour pushed their ruthless cults,	Их фанатичный пыл творил безжалостные культы,
All faith not theirs bled scourged as heresy;	Любая вера, что не их, там бичевалась до крови как ересь;
They questioned, captived, tortured, burned or smote	Они гнались, хватали и пытали, избивали и сжигали,
And forced the soul to abandon right or die.	И заставляли душу или позабыть про справедливость, или умереть.
Amid her clashing creeds and warring sects	Среди своих сражающихся убеждений враждующих друг с другом сект,
Religion sat upon a blood-stained throne.	Религия сидела на своём запятнанном кровавыми делами троне.
A hundred tyrannies oppressed and slew	Так сотни тираний и мучили, и убивали,
And founded unity upon fraud and force.	Единство возводя на силе и обмане.
Only what seemed was prized as real there:	Лишь то, что представлялось чем-то, там считалось настоящим и ценилось:
The ideal was a cynic ridicule’s butt;	Над идеалом все цинично надсмехались;
Hooted by the crowd, mocked by enlightened wits,	Освистанный толпой и пародируемый просвещёнными умами,
Spiritual seeking wandered outcasted,—	Духовный поиск, изгнанный, скитался, —
A dreamer’s self-deceiving web of thought	Казался или сам себя обманывавшей паутиной грёз мечтателя,
Or mad chimaera deemed or hypocrite’s fake,	Или безумною химерою, фальшивкой лицемера,
Its passionate instinct trailed through minds obscure	И страстное его чутьё, пройдя сквозь затемнённые умы,
Lost in the circuits of the Ignorance.	Тонуло в многочисленных кругах Невежества.
A lie was there the truth and truth a lie.	Там ложь была как истина, а истина — как ложь.
Here must the traveller of the upward Way —	И путешественник по вверх идущему Пути —
For daring Hell’s kingdoms winds the heavenly route —	А царства дерзкой Преисподней обвивают тот маршрут небес —
Pause or pass slowly through that perilous space,	Был должен или приостановиться, или медленно пройти опасное пространство,
A prayer upon his lips and the great Name.	С великим Именем, с молитвой на устах.
If probed not all discernment’s keen spear-point,	И если б он не проверял все вещи острым различением-копьём,
He might stumble into falsity’s endless net.	То мог бы провалиться в бесконечные тенета лжи.
Over his shoulder often he must look back	Он часто должен был смотреть — что происходит за его плечом,
Like one who feels on his neck an enemy’s breath;	Как тот, кто шеей чувствует дыхание врага;
Else stealing up behind a treasonous blow	Иначе бы подкравшийся предательский удар
Might prostrate cast and pin to unholy soil,	Мог опрокинуть навзничь, пригвождая к грешной почве,
Pierced through his back by Evil’s poignant stake.	Насквозь пронзая спину острым колом Зла.
So might one fall on the Eternal’s road	Так может кто-либо погибнуть на дороге Вечности,
Forfeiting the spirit’s lonely chance in Time	И потерять для духа одинокий шанс во Времени,
And no news of him reach the waiting gods,	И никакая новость не дойдет о нём до ожидающих богов,
Marked “missing” in the register of souls,	Отмеченное как “пропавший” в их реестре душ,
His name the index of a failing hope,	Подаренное при его рожденьи имя станет указателем несбывшейся надежды,
The position of a dead remembered star.	И положением погибшей, вспоминаемой звезды.
Only were safe who kept God in their hearts:	Лишь тот, кто Бога сохранял в своих сердцах, там оставался в безопасности:
Courage their armour, faith their sword, they must walk,	Отвага — их доспехи, вера — острый меч, они должны идти,
The hand ready to smite, the eye to scout,	Рука готова поражать, а глаз — разведывать,
Casting a javelin regard in front,	Бросая копья острого внимания перед собой,
Heroes and soldiers of the army of Light.	Герои и солдаты войска Света.
Hardly even so, the grisly danger past,	И вот, с трудом пройдя ужасную опасность,
Released into a calmer purer air,	Придя в себя в спокойной, чистой атмосфере,
They dared at length to breathe and smile once more.	Они в конце концов осмелятся вздохнуть и снова улыбнуться.
Once more they moved beneath a real sun.	И вновь они идут под настоящим солнцем.
Though Hell claimed rule, the spirit still had power.	Хоть Ад претендовал на власть, у духа оставалась сила.
This No-man’s-land he passed without debate;	Так та ничейная земля была им[73] пройдена без спора;
Him the heights missioned, him the Abyss desired:	Он послан был высотами, его желала Бездна:
None stood across his way, no voice forbade.	Никто не преграждал дороги, никакие голоса не запрещали.
For swift and easy is the downward path,	Ведь быстр и лёгок путь, ведущий вниз,
And now towards the Night was turned his face.	И к Ночи было в этот час обращено его лицо.

A greater darkness waited, a worse reign,	Ещё чернее тьма ждала его и злее царство,
If worse can be where all is evil’s extreme;	Конечно, если злее может быть в местах, где всё есть крайность зла;
Yet to the cloaked the uncloaked is naked worst.	И всё-таки, в сравнении с сокрытым, неприкрытое гораздо хуже.
There God and Truth and the supernal Light	Там Истина, небесный Свет и Бог
Had never been or else had power no more.	Иль не бывали никогда, иль не имели больше силы.
As when one slips in a deep moment’s trance	Как будто бы в глубоком моментальном трансе
Over mind’s border into another world,	Скользя по краешку мышления к другому миру,
He crossed a boundary whose stealthy trace	Он пересёк границу, чей сокрытый след
Eye could not see but only the soul feel.	Не смог бы глаз увидеть, но заметила душа.
Into an armoured fierce domain he came	В свирепые, вооружённыя владенья он пришёл,
And saw himself wandering like a lost soul	Он видел сам себя блуждающей, затерянной душой
Amid grimed walls and savage slums of Night.	Среди зловещих стен, жестоких, варварских трущоб Ночи.
Around him crowded grey and squalid huts	Вокруг него толпились серые и жалкие бараки,
Neighbouring proud palaces of perverted Power,	Граничащие с гордыми дворцами извращённой Силы,
Inhuman quarters and demoniac wards.	Бесчеловечные кварталы, демоничные районы.
A pride in evil hugged its wretchedness;	Там гордость в глубине несчастья и беды, цеплялась за своё ничтожество;
A misery haunting splendour pressed those fell	Там нищета, преследуя любую роскошь,
Dun suburbs of the cities of dream-life.	Задавливала те жестокие и тёмные районы городов воображенья жизни.
There Life displayed to the spectator soul	Там Жизнь показывала зрителю-душе
The shadow depths of her strange miracle.	Глубины своего неведомого, призрачного чуда.
A strong and fallen goddess without hope,	Там сильная и падшая богиня, потеряв надежду,
Obscured, deformed by some dire Gorgon spell,	Вся тёмная, обезображенная страшным колдовством Горгоны,
As might a harlot empress in a bouge,	Как проститутка, как звезда притона,
Nude, unashamed, exulting she upraised	Бесстыжая и голая, ликуя, поднимала
Her evil face of perilous beauty and charm	Своё порочное лицо опасного очарования и красоты,
And, drawing panic to a shuddering kiss	И, панику неся своим, дрожь вызывавшем поцелуем,
Twixt the magnificence of her fatal breasts,	Меж пышностью её убийственных грудей,
Allured to their abyss the spirit’s fall.	Заманивала в пропасти паденья духа.
Across his field of sight she multiplied	Пересекая поле зрения его она приумножала
As on a scenic film or moving plate	Как в киноленте или движущейся фотоплёнке,
The implacable splendour of her nightmare pomps.	Неумолимый блеск её кошмарного великолепия.
On the dark background of a soulless world	На тёмном фоне мира без души,
She staged between a lurid light and shade	Средь грозового света и среди теней
Her dramas of the sorrow of the depths	Она фабриковала драмы горя и мучения глубин,
Written on the agonised nerves of living things:	Писала их на нервах бьющихся в агонии живых существ:
Epics of horror and grim majesty,	Эпические сериалы ужаса, жестокого величия,
Wry statues spat and stiffened in life’s mud,	Кривые статуи, оплёванные и закоченевшие в грязи и тине жизни,
A glut of hideous forms and hideous deeds	Переизбыток страшных дел, отталкивавших форм,
Paralysed pity in the hardened breast.	Парализовывали жалость в сдавленной груди.
In booths of sin and night-repairs of vice	В публичных заведениях греха, в ночных пристанищах порока
Styled infamies of the body’s concupiscence	Все стилизованные низости телесной похоти,
And sordid imaginations etched in flesh,	И грязные фантазии, врезавшиеся в плоть,
Turned lust into a decorative art:	Там вожделенье превращали в вид декоративного искусства:
Abusing Nature’s gift her pervert skill	И оскорбляя дар Природы, извращённое её умение
Immortalised the sown grain of living death,	Увековечивало некогда посаженные семена живущей смерти,
In a mud goblet poured the bacchic wine,	Вакхические вина разливало в грязные бокалы,
To a satyr gave the thyrsus of a god.	Сатиру отдавало жезл бога.
Impure, sadistic, with grimacing mouths,	Нечистые, садистские, с кривлявшимися ртами,
Grey foul inventions gruesome and macabre	Болезненные мрачные изобретенья, страшные и отвратительные,
Came televisioned from the gulfs of Night.	К ней приходили, как по телевизору, из бездн Ночи.
Her craft ingenious in monstrosity,	Её умение, искусное в своём уродстве,
Impatient of all natural shape and poise,	И нетерпимое ко всякому естественному равновесию и облику,
A gape of nude exaggerated lines,	Зияние преувеличенных и оголённых линий,
Gave caricature a stark reality,	Служили злой карикатурой на застывшую реальность,
And art-parades of weird distorted forms,	А арт-парады диких искажённых форм,
And gargoyle masques obscene and terrible	Готические рыльца театральных масок, непристойные, ужасные,
Trampled to tormented postures the torn sense.	Топтали до изнеможения истерзанное чувство.
An inexorable evil’s worshipper,	Безжалостная почитательница зла,
She made vileness great and sublimated filth;	Она из отвратительного делала великое и возвышала грязь;
A dragon power of reptile energies	Драконья мощь энергии рептилий,
And strange epiphanies of grovelling Force	И странные прозренья пресмыкающейся Силы,
And serpent grandeurs couching in the mire	Змеиные великолепия, что притаились в иле,
Drew adoration to a gleam of slime.	Притягивали восхищенье к их мерцавшей слизи.
All Nature pulled out of her frame and base	И вся Природа, вынутая из своей основы и каркаса,
Was twisted into an unnatural pose:	Была согнута, скрючена до неестественного положения:
Repulsion stimulated inert desire;	Так отвращенье стимулировало тусклое, инертное желание;
Agony was made a red-spiced food for bliss,	Агония там становилась острою приправой для блаженства,
Hatred was trusted with the work of lust	Работу вожделенья поручали ненависти,
And torture took the form of an embrace;	А пытка принимала облик дружеских объятий;
A ritual anguish consecrated death;	Там ритуальное мученье освящало смерть,
Worship was offered to the Undivine.	Почёт и поклоненье предлагалось Небожественному.
A new aesthesis of Inferno’s art	Вся эта новая эстетика искусства Инфернального,
That trained the mind to love what the soul hates,	Учила ум любить что души ненавидят,
Imposed allegiance on the quivering nerves	Несла зависимость дрожащим нервам
And forced the unwilling body to vibrate.	И заставляла нежелающее тело колотиться в возбуждении.
Too sweet and too harmonious to excite	Так слишком сладкая и слишком гармоничная, чтоб волновать,
In this regime that soiled the being’s core,	При этом строе, пачкающем сердцевину существа,
Beauty was banned, the heart’s feeling dulled to sleep	Любая красота была запретной, чувства сердца притупились до оцепененья сна,
And cherished in their place sensation’s thrills;	А вместо них ценился трепет ощущений;
The world was probed for jets of sense-appeal.	Мир проверялся струйками из чувств-влечений.
Here cold material intellect was the judge	Сухой материальный интеллект сидел судьёй,
And needed sensual prick and jog and lash	Нуждаясь в ощутимых для него уколах, встряске, плети,
That its hard dryness and dead nerves might feel	Чтоб жёсткость, сухость, омертвевшие в нём нервы ощутили бы
Some passion and power and acrid point of life.	Какой-то пыл и силу, острую “соль” жизни.
A new philosophy theorised evil’s rights,	И новая система философии доказывала право зла,
Gloried in the shimmering rot of decadence,	Гордилась проблесками гнили декаданса,
Or gave to a python Force persuasive speech	Питонью Силу наделяла убедительною речью,
And armed with knowledge the primaeval brute.	И знанием вооружала первобытную жестокость.
Over life and Matter only brooding bowed,	Согнувшись, чтобы думать лишь над жизнью и Материей,
Mind changed to the image of a rampant beast;	Ум изменился, стал похож на зверя, вставшего на задних лапах;
It scrambled into the pit to dig for truth	Он втискивался в яму, чтобы докопаться до необходимой истины
And lighted its search with the subconscient’s flares.	И освещал свой поиск всполохами подсознания.
Thence bubbling rose sullying the upper air,	Оттуда поднимались, пузырясь и загрязняя более высокий воздух,
The filth and festering secrets of the Abyss:	Вонючие отбросы и гниющие секреты Бездны:
This it called positive fact and real life.	Их называли несомненным фактом и реальной жизнью.
This now composed the fetid atmosphere.	Всё это ныне составляло дурно пахнущую атмосферу.
A wild-beast passion crept from secret Night	Страсть зверя кралась среди тайной Ночи
To watch its prey with fascinating eyes:	Подкарауливать свою добычу, очаровывая взглядом:
Around him like a fire with sputtering tongues	Вокруг него[74], подобно пламени с плюющимися языками,
There lolled and laughed a bestial ecstasy;	Сидел вразвалку и смеялся скотский, чувственный экстаз;
The air was packed with longings brute and fierce;	Вся атмосфера переполнена была неистовыми, грубыми желаньями;
Crowding and stinging in a monstrous swarm	Толпясь и жаля в неком исполинском рое,
Pressed with a noxious hum into his mind	В ум Ашвапати вдавливались с пагубным гуденьем мысли,
Thoughts that could poison Nature’s heavenliest breath,	Которые могли бы отравить любое, самое небесное дыхание Природы,
Forcing reluctant lids assailed the sight	И заставляли поднимавшиеся веки мучить взгляд
Acts that revealed the mystery of Hell.	Делами, раскрывающими тайну Ада.
All that was there was on this pattern made.	Там было всё подчинено и сделано по этому шаблону.

A race possessed inhabited those parts.	Края те населяла раса одержимых.
A force demoniac lurking in man’s depths	Ведь демоническая сила, спрятавшись в глубинах человека,
That heaves suppressed by the heart’s human law,	Шатаясь под давлением закона человеческого сердца,
Awed by the calm and sovereign eyes of Thought,	Страшась спокойного и независимого взгляда Мысли,
Can in a fire and earthquake of the soul	Способна при пожаре, при землятресении души
Arise and, calling to its native night,	Подняться, и призвав свою родную ночь,
Overthrow the reason, occupy the life	Откинуть разум, захватить над жизнью власть,
And stamp its hoof on Nature’s shaking ground:	И отпечатать след копыта на трясущейся земле Природы:
This was for them their being’s flaming core.	Для них всё это было пламенною сутью их существ.
A mighty energy, a monster god,	Могучая энергия, чудовищный, огромный бог,
Hard to the strong, implacable to the weak,	Для сильного суровый, а для слабого — неумолимый,
It stared at the harsh unpitying world it made	Смотрел на созданный им мир, безжалостный и грубый
With the stony eyelids of its fixed idea.	Холодными глазницами застывшей намертво идеи.
Its heart was drunk with a dire hunger’s wine,	В нём сердце было пьяно от вина ужасной жажды,
In others’ suffering felt a thrilled delight	В страданиях другого ощущал он возбуждающий восторг,
And of death and ruin the grandiose music heard.	А в разрушении и смерти слышал грандиозную, напыщенную музыку.
To have power, to be master, was sole virtue and good:	Быть сильным, быть хозяином — единственное благо, добродетель для него:
It claimed the whole world for Evil’s living room,	Он требовал весь мир для жизненного места Зла,
Its party’s grim totalitarian reign	Тоталитарного зловещего правления своей команды
The cruel destiny of breathing things.	Над горькою судьбою дышащих существ.
All on one plan was shaped and standardised	Всё подгонялось под один проект, единственный стандарт
Under a dark dictatorship’s breathless weight.	Под удушающим давленьем тёмной диктатуры.
In street and house, in councils and in courts	На улице, в домах, в соборах и дворах
Beings he met who looked like living men	Ему встречались существа, что выглядели как живые люди
And climbed in speech upon high wings of thought	И поднимались в речи на высоких крыльях мысли,
But harboured all that is subhuman, vile	Но открывали дверь всему, что подло, ниже человека,
And lower than the lowest reptile’s crawl.	И ниже ползания самой низменной рептилии.
The reason meant for nearness to the gods	Рассудок, предназначенный для близости к богам,
And uplift to heavenly scale by the touch of mind	И поднятый до высоты небес касанием ума,
Only enhanced by its enlightening ray	Мог только лишь усилить озаряющим своим лучом
Their inborn nature’s wry monstrosity.	Чудовищность и перекошенность их внутренней природы.
Often, a familiar visage studying	И часто, изучая хорошо знакомое лицо,
Joyfully encountered at some dangerous turn,	Что с радостью он встретил на опасном новом повороте,
Hoping to recognise a look of light,	Надеясь в нём найти какой-то облик света,
His vision warned by the spirit’s inward eye	Его глаза, предупреждённые особым взглядом духа,
Discovered suddenly Hell’s trademark there,	Внезапно обнаруживали отпечаток Преисподней,
Or saw with the inner sense that cannot err,	Или, бывало, чувством изнутри, которое не ошибается,
In the semblance of a fair or virile form	В чертах прекрасной или мужественной формы
The demon and the goblin and the ghoul.	Он видел демона, вампира или гоблина.
An insolence reigned of cold stone-hearted strength	Царили наглость хладнокровной силы каменного сердца,
Mighty, obeyed, approved by the Titan’s law,	Послушной, мощной, одобряемой законами Титана,
The huge laughter of a giant cruelty	И громогласный смех жестокости гиганта,
And fierce glad deeds of ogre violence.	И злая радость дел неистовых чудовищ.
In that wide cynic den of thinking beasts	В широком и циничном логовище мыслящих зверей
One looked in vain for a trace of pity or love;	Напрасно было ждать следов любви и сострадания;
There was no touch of sweetness anywhere,	Касанья сладости там не было нигде,
But only Force and its acolytes, greed and hate:	А только Сила и её обслуга — ненависть и жадность:
There was no help for suffering, none to save,	Страдающим никто не помогал, никто их не спасал,
None dared resist or speak a noble word.	Никто не смел сопротивляться или высказать хоть слово благородства.
Armed with the aegis of tyrannic Power,	Вооружившись покровительством Могущества тирана,
Signing the edicts of her dreadful rule	Подписываясь под указами своей ужасной власти
And using blood and torture as a seal,	И пользуясь кровопролитием и пыткой как печатью,
Darkness proclaimed her slogans to the world.	Тьма объявляла миру собственные лозунги.
A servile blinkered silence hushed the mind	Тупое, рабское молчанье опускалось на умы,
Or only it repeated lessons taught,	И ум лишь повторял заученные им уроки,
While mitred, holding the good shepherd’s staff,	В то время, как, увенчанная митрой Ложь, Держа в руках свой посох, словно добрый пастырь,
Falsehood enthroned on awed and prostrate hearts	В трепещущих и распростёршихся сердцах
The cults and creeds that organise living death	На трон сажала культы, убеждения, что превращают всё в живую смерть,
And slay the soul on the altar of a lie.	И убивала душу на жертвеннике лжи.
All were deceived or served their own deceit;	Там каждый или был обманут, или же служил для своего обмана;
Truth in that stifling atmosphere could not live.	В той удушавшей атмосфере Истина жить не могла.
There wretchedness believed in its own joy	Несчастье верило там в собственную радость,
And fear and weakness hugged their abject depths;	А страх и слабость обнимали жалкие свои глубины;
All that is low and sordid‑thoughted, base,	Всё то, что низко, подло и задумано для выгоды,
All that is drab and poor and miserable,	И всё, что серо, бедно и убого,
Breathed in a lax content its natural air	Дышало, вяло наслаждаясь собственною атмосферой,
And felt no yearning of divine release:	Не чувствуя стремления к божественной свободе:
Arrogant, gibing at more luminous states	Высокомерно надсмехаясь над более высоким состоянием,
The people of the gulfs despised the sun.	Все, населяющие эти бездны, презирали солнце.
A barriered autarchy excluded light;	Отгородив себя барьерами, самодержавие не подпускало свет;
Fixed in its will to be its own grey self,	Настойчивое в воле продолжать быть сумрачным безликим “я”,
It vaunted its norm unique and splendid type:	Оно превозносило собственные нормы как роскошный уникальный образец:
It soothed its hunger with a plunderer’s dream;	Свой голод утоляло грёзами о грабежах;
Flaunting its cross of servitude like a crown,	И выставляя напоказ крест рабства, словно он — корона,
It clung to its dismal harsh autonomy.	Оно цеплялось за гнетущую и жёсткую самостоятельность.
A bull-throat bellowed with its brazen tongue;	Подобно бычьей глотке, оно ревело наглым языком;
Its hard and shameless clamour filling Space	Его бесстыжие, безжалостные крики наполняли всё Пространство,
And threatening all who dared to listen to truth	И угрожали каждому, кто смел прислушиваться к истине,
Claimed the monopoly of the battered ear;	И требовали монопольной власти на измученное ухо;
A deafened acquiescence gave its vote,	Согласие, всем этим оглушённое, давало им свой голос,
And braggart dogmas shouted in the night	А громогласные, хвастливые догматы, кричавшие в ночи,
Kept for the fallen soul once deemed a god	Для душ, когда-то приближавшихся к богам, а ныне — павших,
The pride of its abysmal absolute.	Хранили гордость абсолюта бездны.

A lone discoverer in these menacing realms	Так одинокий первооткрыватель в этих леденящих душу царствах,
Guarded like termite cities from the sun,	Подобно городам термитов охраняемых от солнца,
Oppressed mid crowd and tramp and noise and flare,	Подавленный толпою, топотом, сверканием и шумом,
Passing from dusk to deeper dangerous dusk,	Переходя из мрака в более глубокий и опасный мрак,
He wrestled with powers that snatched from mind its light	Боролся с силами, что похищали свет его ума,
And smote from him their clinging influences.	Сбивал с себя их липнущие ко всему влияния.
Soon he emerged in a dim wall‑less space.	И вскоре он попал в какое-то неясное, без стен пространство.
For now the peopled tracts were left behind;	Сейчас районы, где хоть кто-то жил, остались позади;
He walked between wide banks of failing eve.	Он шёл среди широких берегов темнеющего вечера.
Around him grew a gaunt spiritual blank,	Вокруг него всё время разрасталась пустота, отталкивающая дух,
A threatening waste, a sinister loneliness	Зловещая пустыня и пугающее одиночество,
That left mind bare to an unseen assault,	Что оставляли ум незащищённым от незримых нападений,
An empty page on which all that willed could write	Пустой страницей, на которой каждый, кто хотел, мог написать
Stark monstrous messages without control.	Застывшие ужасные послания без всякого контроля.
A travelling dot on downward roads of Dusk	Как точка, что блуждает по ведущим вниз дорогам Сумрака,
Mid barren fields and barns and straggling huts	Среди пустых полей, сараев и разбросанных лачуг,
And a few crooked and phantasmal trees,	Немногочисленных кривых и призрачных деревьев,
He faced a sense of death and conscious void.	Он встретился лицом к лицу с осознающей пустотой и ощущеньем смерти.
But still a hostile Life unseen was there	Но всё же там ещё была враждебная невидимая Жизнь,
Whose deathlike poise resisting light and truth	Чьё равновесие, похожее на смерть, сопротивляясь истине и свету,
Made living a bleak gap in nullity.	Лишь оживляло блеклую лакуну посреди ничто.
He heard the grisly voices that deny;	Он слышал устрашающие голоса, что гнали прочь;
Assailed by thoughts that swarmed like spectral hordes,	Перенося атаки мыслей, что кишели призрачными ордами,
A prey to the staring phantoms of the gloom	Подобно жертве пристально глядящих на него фантомов тьмы
And terror approaching with its lethal mouth,	И страха, подползавшего со смертоносной пастью,
Driven by a strange will down ever down,	Ведомый странной волей вниз, всё время вниз,
The sky above a communiqué of Doom,	Под небом, нависающим над заявлениями роковой Судьбы,
He strove to shield his spirit from despair,	Он бился, чтобы защитить свой дух от горечи отчаянья,
But felt the horror of the growing Night	Но ощущал лишь ужас возрастающей Ночи
And the Abyss rising to claim his soul.	И Бездну, что вставала заявить свои права на душу.
Then ceased the abodes of creatures and their forms	Но вот закончились места, где жили существа и ими созданные формы,
And solitude wrapped him in its voiceless folds.	И одиночество окутало его беззвучными покровами.
All vanished suddenly like a thought expunged;	Внезапно всё пропало, словно стёрли мысль;
His spirit became an empty listening gulf	Дух Ашвапати стал пустой и слушающей бездной,
Void of the dead illusion of a world:	Лишённой умершей иллюзии вселенной:
Nothing was left, not even an evil face.	И не осталось ничего, ни даже лика зла.
He was alone with the grey python Night.	Он был наедине с питоном серым Ночи.
A dense and nameless Nothing conscious, mute,	Густое, безымянное Ничто, осознающее, немое,
Which seemed alive but without body or mind,	Что выглядело как живое, но без тела и ума,
Lusted all beings to annihilate	Неистово желало истребить все существа,
That it might be for ever nude and sole.	Чтобы потом оно могло навеки оставаться оголённым и единственным.
As in a shapeless beast’s intangible jaws,	Он словно был в неощутимых челюстях аморфной твари,
Gripped, strangled by that lusting viscous blot,	Его схватило и душило это вожделеющее липкое пятно,
Attracted to some black and giant mouth	Притягивало к некой черной, необъятной пасти,
And swallowing throat and a huge belly of doom,	К заглатывавшей всё на свете глотке и к гигантского размера брюху роковой судьбы
His being from its own vision disappeared	Всё существо его, что исчезало прямо на глазах,
Drawn towards depths that hungered for its fall.	Утянутое в страшные глубины, жадно ждавшие его падения.
A formless void oppressed his struggling brain,	Бесформенная пустота давила на его сражающийся мозг,
A darkness grim and cold benumbed his flesh,	Жестокий и холодный мрак хватал оцепененьем плоть,
A whispered grey suggestion chilled his heart;	От шёпота болезненных внушений леденило сердце;
Haled by a serpent-force from its warm home	Змееподобной силой вытащенная из своего уютного жилища
And dragged to extinction in bleak vacancy	И увлекаемая к угасанью в голой пустоте,
Life clung to its seat with cords of gasping breath;	Жизнь из последних сил цеплялась за свою опору ниточками судорожных вздохов;
Lapped was his body by a tenebrous tongue.	Огромным тёмным языком заглатывалось тело.
Existence smothered travailed to survive;	Существование, задавленное, напрягалось, чтобы выжить;
Hope strangled perished in his empty soul,	Надежда, задыхаясь, исчезала в пустоте его души,
Belief and memory abolished died	В нём умирала, разрушалась, вера, память,
And all that helps the spirit in its course.	И всё, что помогает духу на его пути.
There crawled through every tense and aching nerve	Там через каждый нерв, натянутый, больной и возбуждённый,
Leaving behind its poignant quaking trail	Оставив за собой мучительный, дрожащий след,
A nameless and unutterable fear.	Полз безымянный и невыразимый страх.
As a sea nears a victim bound and still,	Как море подступает к связанной и неподвижной жертве,
The approach alarmed his mind for ever dumb	Его всегда безмолвный ум сигналил об опасном приближении
Of an implacable eternity	Неумолимой вечности
Of pain inhuman and intolerable.	Нечеловеческой, невыносимой боли.
This he must bear, his hope of heaven estranged;	Он должен был и это испытать, его надежда на богов небес ослабла;
He must ever exist without extinction’s peace	Он должен был теперь всегда существовать, без шанса успокоиться, погаснув,
In a slow suffering Time and tortured Space,	В неторопливой муке Времени, в агонии Пространства,
An anguished nothingness his endless state.	Ничто, измученное болью — вот нескончаемое состояние его.
A lifeless vacancy was now his breast,	Безжизненною пустотой была сейчас его душа,
And in the place where once was luminous thought,	А там, где некогда жила сверкающая мысль,
Only remained like a pale motionless ghost	Осталось лишь похожее на бледный неподвижный призрак
An incapacity for faith and hope	Банкротство его веры и надежды
And the dread conviction of a vanquished soul	И страшное признание виновности поверженной души,
Immortal still but with its godhead lost,	Которая пока ещё бессмертна, но потеряла божество своё внутри,
Self lost and God and touch of happier worlds.	Лишилась внутреннего "я", и Бога, и касанья более счастливых планов.
But he endured, stilled the vain terror, bore	Но всё же он крепился, успокаивал напрасный ужас и терпел
The smothering coils of agony and affright;	Все эти удушающие кольца страха и агонии;
Then peace returned and the soul’s sovereign gaze.	И вот вернулся вновь покой и суверенный взгляд души.
To the blank horror a calm Light replied:	Бессмысленному ужасу ответил тихий, безмятежный Свет:
Immutable, undying and unborn,	Неумирающее, неизменное и нерождённое,
Mighty and mute the Godhead in him woke	Могучее, немое Божество проснулось в нём
And faced the pain and danger of the world.	И встретило лицом к лицу боль и опасность мира.
He mastered the tides of Nature with a look:	Одним движением он овладел потоками Природы:
He met with his bare spirit naked Hell.	Он встретил неприкрытым духом голый Ад.

End of Canto Seven	Конец седьмой песни




Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto VIII THE WORLD OF FALSEHOOD, THE MOTHER OF EVIL AND THE SONS OF DARKNESS	Песня VIII МИР ЛЖИ, МАТЬ ЗЛА И СЫНОВЬЯ ТЬМЫ


Then could he see the hidden heart of Night:	И вот он[75] смог увидеть спрятанное сердце Ночи:
The labour of its stark unconsciousness	Усилия её окоченелого, ничем не украшаемого несознания
Revealed the endless terrible Inane.	Открыли взгляду нескончаемое, страшное Ничто.
A spiritless blank Infinity was there;	Там царствовала бездуховная, пустая Бесконечность;
A Nature that denied the eternal Truth	Природа, что не принимала вечной Истины,
In the vain braggart freedom of its thought	В хвастливой показной свободе мысли
Hoped to abolish God and reign alone.	Хотела упразднить Всевышнего и царствовать одна.
There was no sovereign Guest, no witness Light;	Туда не приходил ни Свет-свидетель, ни высокий Гость;
Unhelped it would create its own bleak world.	Без всякой помощи она желала выстроить Свой собственный бесцветный мир.
Its large blind eyes looked out on demon acts,	Её большие, но незрячие глаза, следили за делами демонов,
Its deaf ears heard the untruth its dumb lips spoke;	Её глухие уши слушали ту ложь, которую её немые губы говорили;
Its huge misguided fancy took vast shapes,	Её огромное заблудшее воображенье принимало множество различных форм,
Its mindless sentience quivered with fierce conceits;	Её бездумная чувствительность дрожала от неистового самомнения;
Engendering a brute principle of life	Так, насаждая грубый принцип жизни,
Evil and pain begot a monstrous soul.	Мучение и зло произвели на свет чудовищную душу.
The Anarchs of the formless depths arose,	И поднялись Мятежники бесформенных глубин,
Great Titan beings and demoniac powers,	Великие Титаны, демонические силы,
World-egos racked with lust and thought and will,	И мировые эго, что терзаются от вожделенья, мысли и желания,
Vast minds and lives without a spirit within:	И многочисленные жизни и умы без духа, что живёт внутри:
Impatient architects of error’s house,	Нетерпеливые строители жилищ ошибки,
Leaders of the cosmic ignorance and unrest	Руководители космического беспокойства и невежества,
And sponsors of sorrow and mortality	И спонсоры страдания и смерти
Embodied the dark Ideas of the Abyss.	Там воплощали тёмные Идеи Бездны.
A shadow substance into emptiness came,	Неясная субстанция заполнила незанятое место,
Dim forms were born in the unthinking Void	Расплывчатые формы родились в бездумной Пустоте,
And eddies met and made an adverse Space	Их вихри встретились и создали враждебное Пространство,
In whose black folds Being imagined Hell.	В чьих чёрных складках Бытиё вообразило Ад.
His eyes piercing the triple-plated gloom	Пронзив трехслойный мрак, глаза у Ашвапати
Identified their sight with its blind stare:	Отождествили виденье своё с незрячим взглядом Ада,
Accustomed to the unnatural dark, they saw	И обнаружили, привыкнув к неестественной, кромешной тьме,
Unreality made real and conscious Night.	Сознательную Ночь и Нереальность, ставшую реальной.
A violent, fierce and formidable world,	Неистовый, свирепый и ужасный мир,
An ancient womb of huge calamitous dreams,	Древнейшая утроба необъятных, вредоносных грёз,
Coiled like a larva in the obscurity	Он извивался, как личинка в этом мраке,
That keeps it from the spear‑points of Heaven’s stars.	Спасающем его от острых копий звёзд Небес.
It was the gate of a false Infinite,	Он был воротами фальшивой Бесконечности,
An eternity of disastrous absolutes,	И вечностью зловещих абсолютов,
An immense negation of spiritual things.	И необъятным отрицанием всего духовного.
All once self-luminous in the spirit’s sphere	Всё то, что было самоозарённым в сфере духа,
Turned now into their own dark contraries:	Здесь оборачивалось тёмной противоположностью:
Being collapsed into a pointless void	Существованье падало в бесцельное ничто,
That yet was a zero parent of the worlds;	Которое, однако, было изначальным прародителем миров;
Inconscience swallowing up the cosmic Mind	И несознанье, поглощавшее космический, широкий Ум,
Produced a universe from its lethal sleep;	Из гибельного сна производило некую вселенную;
Bliss into black coma fallen, insensible,	Блаженство, что упало в чёрную бесчувственную кому,
Coiled back to itself and God’s eternal joy	В себя свернулось вновь, а вечно существующая радость Бога
Through a false poignant figure of grief and pain	Пройдя мучительный и ложный образ боли и страдания,
Still dolorously nailed upon a cross	Так до сих пор висит, печально пригвождённая к кресту,
Fixed in the soil of a dumb insentient world	Вколоченном в земле немого и бесчувственного мира,
Where birth was a pang and death an agony,	Там, где рожденье стало болью, смерть — агонией,
Lest all too soon should change again to bliss.	Чтоб слишком быстро всё не превратилось заново в блаженство.
Thought sat, a priestess of Perversity,	Мысль восседала, жрица Извращённости,
On her black tripod of the triune Snake	На чёрном собственном треножнике — на триедином Змее,
Reading by opposite signs the eternal script,	Читая перевёрнутыми символами вечное писание,
A sorceress reversing life’s God‑frame.	Колдунья, заменявшая порядок жизни, опиравшийся на Бога, противоположным.
In darkling aisles with evil eyes for lamps	В темнеющих проходах с злобными глазами-лампами
And fatal voices chanting from the apse,	И гибельными голосами, монотонно певшими с апсид,
In strange infernal dim basilicas	В неясных, странных инфернальных базиликах
Intoning the magic of the unholy Word,	Произнося речитативом дьявольское Слово магии,
The ominous profound Initiate	Вселяющая ужас, Посвящённая в глубины бездн
Performed the ritual of her Mysteries.	Там исполняла ритуал своих Мистерий.
There suffering was Nature’s daily food	Страданье в этом мире — ежедневное питание Природы,
Alluring to the anguished heart and flesh,	Оно притягивало к острому мученью сердца, плоти;
And torture was the formula of delight,	Там пытки становились формулами наслаждения,
Pain mimicked the celestial ecstasy.	А боль была пародией небесного экстаза.
There Good, a faithless gardener of God,	Добро, неверный и изменчивый садовник Бога,
Watered with virtue the world’s upas-tree	Обильно поливало добродетелями мировое дерево-анчар,
And, careful of the outward word and act,	И, аккуратное во внешних фразах и делах,
Engrafted his hypocrite blooms on native ill.	Оно там прививало лицемерия цветы к родному корню зла.
All high things served their nether opposite:	Там всё высокое служило низкой противоположности:
The forms of Gods sustained a demon cult;	Обличия Богов поддерживали демонические культы,
Heaven’s face became a mask and snare of Hell.	А лик Небес стал западнёй и маской Ада.
There in the heart of vain phenomenon,	И в самом сердце проявленья этой пустоты,
In an enormous action’s writhen core	В объятом корчами ядре чудовищного действа,
He saw a Shape illimitable and vague	Увидел он[76] Фигуру, беспредельную, неясную,
Sitting on Death who swallows all things born.	Сидевшую верхом на Смерти, поглощающую всё, что рождено.
A chill fixed face with dire and motionless eyes,	Холодное застывшее лицо со страшным, неподвижным взглядом,
Her dreadful trident in her shadowy hand	Её трезубец жуткий — в призрачной простёршейся руке
Outstretched, she pierced all creatures with one fate.	Она пронзала все создания одной судьбой.

When nothing was save Matter without soul	Когда существовала лишь Материя, не знавшая души,
And a spiritless hollow was the heart of Time,	И пустота без духа была в ней сердцем Времени,
Then Life first touched the insensible Abyss;	Тогда впервые Жизнь коснулась той бесчувственной Пучины;
Awaking the stark Void to hope and grief	Желая пробудить застывшее Ничто для горя и надежды,
Her pallid beam smote the unfathomed Night	Её неяркий луч ударил по бездонной Ночи,
In which God hid himself from his own view.	В которой Бог скрывал себя от собственного взгляда.
In all things she sought their slumbering mystic truth,	Во всех вещах она искала дремлющую в них мистическую истину,
The unspoken Word that inspires unconscious forms;	И Слово непроизнесённое, что вдохновляет бессознательные формы;
She groped in his deeps for an invisible Law,	Она в его глубинах пыталась отыскать невидимый Закон,
Fumbled in the dim subconscient for his mind	В неясном подсознаньи для него нащупывала ум,
And strove to find a way for spirit to be.	Боролась, чтобы найти для духа способ быть.
But from the Night another answer came.	Но из Ночи пришёл совсем другой ответ.
A seed was in that nether matrix cast,	В той низшей матрице посеяли зерно,
A dumb unprobed husk of perverted truth,	Немую неизученную оболочку извращённой истины,
A cell of an insentient infinite.	Ячейку неодушевлённой бесконечности.
A monstrous birth prepared its cosmic form	Чудовищное, страшное рождение готовило свою космическую форму
In Nature’s titan embryo, Ignorance.	В Невежестве, огромном титаническом зародыше Природы.
Then in a fatal and stupendous hour	Затем в какой-то роковой, решающий момент
Something that sprang from the stark Inconscient’s sleep	Неведомое Нечто выпрыгнуло из застывшего сна Несознания,
Unwillingly begotten by the mute Void,	Невольно порождённое немым Ничто,
Lifted its ominous head against the stars;	Приподнимая угрожающую голову на фоне звёзд;
Overshadowing earth with its huge body of Doom	Гигантским телом Рока затеняя землю,
It chilled the heavens with the menace of a face.	Оно своим опасным ликом леденило небеса.
A nameless Power, a shadowy Will arose	И поднялась неведомая Сила, сумрачная Воля,
Immense and alien to our universe.	Безмерная, чужая для вселенной.
In the inconceivable Purpose none can gauge	В непостижимом Замысле, что невозможно охватить умом,
A vast Non-Being robed itself with shape,	Обширное Не-Бытие себе придало форму,
The boundless Nescience of the unconscious depths	А безграничное Незнанье бессознательных глубин
Covered eternity with nothingness.	Накрыло вечность собственной ничтожностью.
A seeking Mind replaced the seeing Soul:	Так поиски Ума сменили виденье Души:
Life grew into a huge and hungry death,	Жизнь выросла в огромную и жаждущую смерть,
The Spirit’s bliss was changed to cosmic pain.	Блаженство Духа заменилось на космическую боль.
Assuring God’s self-cowled neutrality	И пользуясь нейтралитетом самоустранившегося Бога
A mighty opposition conquered Space.	Могучая, влиятельная оппозиция завоевала Космос.
A sovereign ruling falsehood, death and grief,	Властитель, правящий всей этой ложью, смертью и страданием,
It pressed its fierce hegemony on the earth;	Установил своё жестокое главенство на земле;
Disharmonising the original style	Внося разлад в гармонию естественного стиля
Of the architecture of her fate’s design,	Архитектуры замысла её судьбы,
It falsified the primal cosmic Will	Он извратил первоначальную космическую Волю
And bound to struggle and dread vicissitudes	И привязал к борьбе и страшным обстоятельствам
The long slow process of the patient Power.	Неспешную и длительную поступь терпеливой Силы.
Implanting error in the stuff of things	Вселив ошибку в сам материал вещей,
It made an Ignorance of the all‑wise Law;	Из мудрого во всём Закона сделал он Невежество;
It baffled the sure touch of life’s hid sense,	Перемешал надёжное касанье скрытых ощущений жизни,
Kept dumb the intuitive guide in Matter’s sleep,	Интуитивного руководителя заставил замолчать во сне Материи,
Deformed the insect’s instinct and the brute’s,	Он извратил инстинкты насекомых и животных,
Disfigured man’s thought-born humanity.	И исказил рождённую мышлением гуманность человека.
A shadow fell across the simple Ray:	Тень пала поперёк простого верного Луча:
Obscured was the Truth-light in the cavern heart	В пещере сердца потускнел свет Истины,
That burns unwitnessed in the altar crypt	Что незамеченным пылает в тайной нише алтаря
Behind the still velamen’s secrecy	Скрываемый за тихою завесой тайны,
Companioning the Godhead of the shrine.	Сопровождая в этом храме Божество.
Thus was the dire antagonist Energy born	Так родилась ужасная враждебная Энергия,
Who mimes the eternal Mother’s mighty shape	Что имитирует могучий образ вечной Матери
And mocks her luminous infinity	И пародирует её сверкающую бесконечность
With a grey distorted silhouette in the Night.	Кривым и серым силуэтом посреди Ночи.
Arresting the passion of the climbing soul,	И сковывая страсть взбирающейся вверх души,
She forced on life a slow and faltering pace;	Она навязывает жизни нерешительную медленную поступь;
Her hand’s deflecting and retarding weight	Задерживая, отклоняя в сторону, её тяжёлая рука
Is laid on the mystic evolution’s curve:	Ложится на мистическую направляющую эволюции:
The tortuous line of her deceiving mind	Извилистую траекторию обманчивого, отводящего глаза ума
The Gods see not and man is impotent;	Не видят Боги и не может видеть человек;
Oppressing the God-spark within the soul	Так, заглушая искру Бога, что внутри души,
She forces back to the beast the human fall.	Она толкает человека пасть обратно к зверю.
Yet in her formidable instinctive mind	И всё-таки своим умом, огромным, инстинктивным
She feels the One grow in the heart of Time	Она всё время ощущает, как растёт Единый в сердце Времени
And sees the Immortal shine through the human mould.	И видит — как Бессмертный всё сильней сияет через оболочку человека.
Alarmed for her rule and full of fear and rage	За власть свою тревожась, страхом, яростью полна,
She prowls around each light that gleams through the dark	Она свирепо рыщет около любого света, что блестит сквозь темноту,
Casting its ray from the spirit’s lonely tent,	Бросая луч из одинокого жилища духа,
Hoping to enter with fierce stealthy tread	В надежде подойти неслышной и жестокой поступью
And in the cradle slay the divine Child.	И прямо в колыбели задушить небесное Дитя.
Incalculable are her strength and ruse;	Неисчислима сила в ней, уловка и обман;
Her touch is a fascination and a death;	Её прикосновенье — обольщение и смерть,
She kills her victim with his own delight;	Она уничтожает жертву его же наслаждением;
Even Good she makes a hook to drag to Hell.	Так даже из Добра она сооружает крюк, чтоб утащить им в Ад.
For her the world runs to its agony.	Из-за неё мир катится к своей агонии.
Often the pilgrim on the Eternal’s road	И часто странник на дороге Вечного,
Ill-lit from clouds by the pale moon of Mind,	Что еле освещается из облаков неяркою луной Ума,
Or in devious byways wandering alone,	Или блуждающий один окольными тропинками,
Or lost in deserts where no path is seen,	Иль потерявшийся среди пустынь, где не видать пути,
Falls overpowered by her lion leap,	Бывает, падает, прижатый львиною её атакою,
A conquered captive under her dreadful paws.	Став побеждённым пленником под страшной лапой.
Intoxicated by a burning breath	От жгучего её дыханья опьянённый,
And amorous grown of a destroying mouth,	Всё более влюбляясь в гибельную пасть,
Once a companion of the sacred Fire,	Когда-то компаньон священного Огня,
The mortal perishes to God and Light,	Тот смертный погибает и для Бога, и для Света,
An Adversary governs heart and brain,	Природа, что враждебна Силе Матери,
A Nature hostile to the Mother‑Force.	И вместе с нею Дьявол, забирают мозг его и сердце.
The self of life yields up its instruments	Дух жизни уступает собственные инструменты
To Titan and demoniac agencies	Титану или демоническим могуществам,
That aggrandise earth-nature and disframe:	Что раздувают и уродуют земное естество:
A cowled fifth-columnist is now thought’s guide;	Одетый в рясу внутренний предатель становится наставником для мысли;
His subtle defeatist murmur slays the faith	Его искусный ропот пораженца убивает веру
And, lodged in the breast or whispering from outside,	И, поселившееся у него в груди или нашёптанное извне,
A lying inspiration fell and dark	Обманчивое вдохновенье, падшее и тёмное,
A new order substitutes for the divine.	Божественный порядок подменяет на другой.
A silence falls upon the spirit’s heights,	Молчанье опускается на пики духа,
From the veiled sanctuary the God retires,	Из скрытого святилища уходит Бог,
Empty and cold is the chamber of the Bride;	Пустой, холодной стала комната Невесты;
The golden Nimbus now is seen no more,	Не виден больше золотистый Нимб,
No longer burns the white spiritual ray	И не горит духовный белый луч,
And hushed for ever is the secret Voice.	И навсегда смолкает тайный Голос.
Then by the Angel of the Vigil Tower	А после — Ангел на Дозорной Башне
A name is struck from the recording book;	Вычеркивает имя в регистрационной книге;
A flame that sang in Heaven sinks quenched and mute;	То пламя, что когда-то пело в Небесах, погаснув, падает и умолкает;
In ruin ends the epic of a soul.	В развалинах встречает свой конец эпическая длинная история души.
This is the tragedy of the inner death	Трагична внутренняя смерть,
When forfeited is the divine element	Когда утрачен элемент божественного,
And only a mind and body live to die.	И только ум и тело доживают, чтобы умереть.

For terrible agencies the Spirit allows	Всё потому, что Духом допускаются ужасные посредники,
And there are subtle and enormous Powers	И есть огромные Могущества, хотя и еле различимые для нас,
That shield themselves with the covering Ignorance.	Укрывшие себя покровами Невежества.
Offspring of the gulfs, agents of the shadowy Force,	Потомки бездн, агенты тёмной Силы,
Haters of light, intolerant of peace,	Что ненавидят свет, не терпят мира и покоя,
Aping to the thought the shining Friend and Guide,	И передразнивая перед мыслью нашего сияющего Друга и Руководителя,
Opposing in the heart the eternal Will,	Сопротивляясь в сердце вечной Воле,
They veil the occult uplifting Harmonist.	Они скрывают в нас оккультного, растущего к вершинам Музыканта.
His wisdom’s oracles are made our bonds;	Из откровений мудрости его они сплетают наши узы;
The doors of God they have locked with keys of creed	Ключами убеждения они замкнули двери Бога,
And shut out by the Law his tireless Grace.	При помощи Закона преградили путь его неутомимой Милости.
Along all Nature’s lines they have set their posts	Вдоль всех границ Природы понаставили они свои посты
And intercept the caravans of Light;	И перехватывают караваны Света;
Wherever the Gods act, they intervene.	Везде, где Боги действуют, там возникают и они.
A yoke is laid upon the world’s dim heart;	Ярмо наложено на затуманенное сердце мира;
Masked are its beats from the supernal Bliss,	Замаскирован пульс его, идущий из высокого Блаженства,
And the closed peripheries of brilliant Mind	А наглухо закрытые окраины сверкающего, как алмаз, Ума
Block the fine entries of celestial Fire.	Блокируют прекрасные врата небесного Огня.
Always the dark Adventurers seem to win;	Всё время кажется, что эти тёмные Авантюристы побеждают;
Nature they fill with evil’s institutes,	Они в Природу вводят институты зла,
Turn into defeats the victories of Truth,	Победы Правды превращают в пораженья,
Proclaim as falsehoods the eternal laws,	И объявляют ложью вечные законы,
And load the dice of Doom with wizard lies;	Обманом колдовства утяжеляют кости Рока;
The world’s shrines they have occupied, usurped its thrones.	Они святыни мира захватили и сидят на каждом троне.
In scorn of the dwindling chances of the Gods	И издеваются над тающими шансами Богов,
They claim creation as their conquered fief	Они творенье требуют, как завоёванное феодальное поместье,
And crown themselves the iron Lords of Time.	Себя возводят на престол, провозгласив железными Властителями Времени.
Adepts of the illusion and the mask,	Эксперты по иллюзиям и маскам,
The artificers of Nature’s fall and pain	Изобретатели паденья и страдания Природы,
Have built their altars of triumphant Night	Они возводят алтари победоносной Ночи
In the clay temple of terrestrial life.	В построенном из глины храме жизни человека.
In the vacant precincts of the sacred Fire,	В пустых покоях, у священного Огня,
In front of the reredos in the mystic rite	Пред ширмой алтаря, в мистическом обряде,
Facing the dim velamen none can pierce,	Лицом к бесформенной непроницаемой завесе,
Intones his solemn hymn the mitred priest	Певуче произносит мрачный гимн носящий митру жрец,
Invoking their dreadful presence in his breast:	Их страшные присутствия он призывает в собственную грудь:
Attributing to them the awful Name	Он наделяет их ужасным Именем,
He chants the syllables of the magic text	И распевает по слогам магические тексты,
And summons the unseen communion’s act,	Выстраивая акт незримого общения,
While twixt the incense and the muttered prayer	Пока меж ладаном и бормотанием молитвы
All the fierce bale with which the world is racked	Все яростные беды и страдания, терзающие мир,
Is mixed in the foaming chalice of man’s heart	Не станут перемешанными в пенящемся кубке человеческого сердца
And poured to them like sacramental wine.	И не прольются на людей как будто освящённое вино.
Assuming names divine they guide and rule.	Наклеив на себя божественные имена,
Opponents of the Highest they have come	Они руководят и правят. Как оппоненты Высочайшего,
Out of their world of soulless thought and power	Они пришли к нам из миров бездушной мысли и могущества
To serve by enmity the cosmic scheme.	Служить своей враждебностью космическому плану.
Night is their refuge and strategic base.	Ночь — их убежище, и стратегическая база.
Against the sword of Flame, the luminous Eye,	Спасаясь от светящегося Ока, от меча Огня,
Bastioned they live in massive forts of gloom,	В кольце из бастионов и в массивных фортах мрака,
Calm and secure in sunless privacy:	Они живут спокойно и уверенно в своих укрытиях без солнца:
No wandering ray of Heaven can enter there.	Туда не проникает ни один блуждающий луч Небес.
Armoured, protected by their lethal masks,	Укрытые бронёй и защищённые своими гибельными масками,
As in a studio of creative Death	Как будто в студии, где правит творческая Смерть,
The giant sons of Darkness sit and plan	Гигантские, рождённые от Тьмы, сыны сидят, планируют
The drama of the earth, their tragic stage.	Ход драмы на земле, трагические их подмостки.
All who would raise the fallen world must come	И всякий, пожелавший бы возвысить этот падший мир, обязан появиться
Under the dangerous arches of their power;	Под угрожающими сводами их силы;
For even the radiant children of the gods	Всё потому, что даже помрачать сияющих детей богов —
To darken their privilege is and dreadful right.	Их привилегия и устрашающее право.
None can reach heaven who has not passed through hell.	Не может тот достичь небес, кто не прошёл сквозь ад.

This too the traveller of the worlds must dare.	На это тоже должен был решиться странник по мирам.
A warrior in the dateless duel’s strife,	Как воин в вечном, незапамятном дуэльном споре,
He entered into dumb despairing Night	Вошёл он в горькую, немую Ночь,
Challenging the darkness with his luminous soul.	Бросая вызов темноте своей сверкающей душой.
Alarming with his steps the threshold gloom	Тревожа поступью своей преддверье тьмы,
He came into a fierce and dolorous realm	Пришёл он в страшное и горестное царство,
Peopled by souls who never had tasted bliss;	Где жили души, никогда не знавшие блаженства;
Ignorant like men born blind who know not light,	Невежественные, как те, что рождены слепыми, отроду не зная света,
They could equate worst ill with highest good,	Они могли здесь худшие злодейства приравнять к высокому добру,
Virtue was to their eyes a face of sin	И добродетель в их глазах была лишь обликом греха,
And evil and misery were their natural state.	А зло и нищета — естественными состояниями.
A dire administration’s penal code	Там уголовный кодекс этого зловещего правления,
Making of grief and pain the common law,	Что делало из боли, горя общепринятый закон,
Decreeing universal joylessness	Предписывавший всем всеобщую безрадостность,
Had changed life into a stoic sacrament	Жизнь превращал в стоический обет,
And torture into a daily festival.	А пытку — в ежедневный фестиваль.
An act was passed to chastise happiness;	Был проведен указ наказывать за счастье;
Laughter and pleasure were banned as deadly sins:	И наслаждение, и смех здесь были прокляты как смертные грехи:
A questionless mind was ranked as wise content,	Не задающий никаких вопросов ум ценился словно мудрое согласие,
A dull heart’s silent apathy as peace:	А молчаливая апатия тупого сердца — как покой:
Sleep was not there, torpor was the sole rest,	Никто не знал там сна, и лишь оцепенение давало передышку,
Death came but neither respite gave nor end;	Смерть приходила, но не приносила ни отсрочки, ни конца;
Always the soul lived on and suffered more.	Душа всё время продолжала жить и мучилась всё больше.
Ever he deeper probed that kingdom of pain;	Всё глубже изучал он[77] это царство боли;
Around him grew the terror of a world	Вокруг него усиливался, разрастаясь, ужас мира,
Of agony followed by worse agony,	Одна агония сменялась на другую, что была ещё страшнее,
And in the terror a great wicked joy	И в этом ужасе великое и злое удовольствие,
Glad of one’s own and others’ calamity.	Встречало с радостью свою беду и беды остальных.
There thought and life were a long punishment,	Там жизнь и мысли были долгим наказанием,
The breath a burden and all hope a scourge,	Дыхание — тяжёлой ношей, всякая надежда — карой,
The body a field of torment, a massed unease;	А тело — полем пыток и средоточеньем беспокойства;
Repose was a waiting between pang and pang.	Там отдыхом служило ожиданье новой боли после предыдущей.
This was the law of things none dreamed to change:	Таков был здесь закон вещей, его никто и не мечтал сменить:
A hard sombre heart, a harsh unsmiling mind	Тяжёлое нахмуренное сердце и неулыбающийся, жёсткий ум
Rejected happiness like a cloying sweet;	Отбрасывали счастье словно надоевшую всем патоку;
Tranquillity was a tedium and ennui:	Спокойствие там было скукой и тоской:
Only by suffering life grew colourful;	И лишь в страдании жизнь наполнялась красками;
It needed the spice of pain, the salt of tears.	Она нуждалась в соли слёз, и в острых специях из боли.
If one could cease to be, all would be well;	И если бы это можно было отменить, всё стало б лучше;
Else only fierce sensations gave some zest:	Иначе лишь неистовые чувства придавали хоть какой-то вкус:
A fury of jealousy burning the gnawed heart,	Безумье ревности, что жжёт терзаемое сердце,
The sting of murderous spite and hate and lust,	Укус смертельной злобы, ненависти, вожделения,
The whisper that lures to the pit and treachery’s stroke	И шёпот, что заманивает в западню, удары вероломства
Threw vivid spots on the dull aching hours.	Бросали пятна красок на больные ноющие тусклые часы.
To watch the drama of infelicity,	Следить за драмами несчастья,
The writhing of creatures under the harrow of doom	За корчами существ под бороною рока,
And sorrow’s tragic gaze into the night	Смотреть на их трагический взгляд горя посреди ночи,
And horror and the hammering heart of fear	На ужас, и на сердце, что стучит от страха —
Were the ingredients in Time’s heavy cup	Всё становилось здесь ингредиентами в тяжёлой чаше Времени,
That pleased and helped to enjoy its bitter taste.	Что приносили удовольствие и помогали наслаждаться этим горьким вкусом.
Of such fierce stuff was made up life’s long hell:	И из таких неистовых вещей был сделан долгий, медленный ад жизни:
These were the threads of the dark spider’s-web	Из них сплеталась тёмная паучья сеть,
In which the soul was caught, quivering and rapt;	В которую ловили душу, трепетную, полную восторга;
This was religion, this was Nature’s rule.	Такая здесь была религия, правление Природы.
In a fell chapel of iniquity	В жестоком храме беззакония,
To worship a black pitiless image of Power	Чтоб поклониться чёрному безжалостному лику Силы
Kneeling one must cross hard‑hearted stony courts,	Необходимо было на коленях проползти По тем жесткосердным каменным дворам,
A pavement like a floor of evil fate.	По мостовой, подобной дну худой судьбы.
Each stone was a keen edge of ruthless force	И каждый камень становился острым краем беспощадной силы,
And glued with the chilled blood from tortured breasts;	Облепленный застывшей кровью душ, забитых в пытках.
The dry gnarled trees stood up like dying men	Сухие сучковатые деревья стояли словно умирающие люди,
Stiffened into a pose of agony,	Окоченевшие в своей агонии,
And from each window peered an ominous priest	Из каждого окна глядело зловещее лицо священника,
Chanting Te Deums for slaughter’s crowning grace,	Поющего “Тебя, о Боже, славим”, молитвой той венчая и кровавую резню,
Uprooted cities, blasted human homes,	И города, разрушенные начисто, и взорванные мирные дома,
Burned writhen bodies, the bombshell’s massacre.	И скорченные, обгоревшие тела, и массовую бойню под бомбёжкой.
“Our enemies are fallen, are fallen,” they sang,	“Враги все наши пали, пали”, — пели после этого они,
“All who once stayed our will are smitten and dead;	“Все, кто мешали нашей воле — уничтожены, мертвы;
How great we are, how merciful art Thou.”	О как мы велики, о как Ты милосерден.”
Thus thought they to reach God’s impassive throne	Так думали они достичь бесстрастного престола Бога,
And Him command whom all their acts opposed,	И править Им, которому все их дела противны,
Magnifying their deeds to touch his skies,	Превознося свои деянья, прикоснуться к небесам,
And make him an accomplice of their crimes.	И сделать Бога соучастником их преступлений.
There no relenting pity could have place,	Там не могло быть места для смягчающего сострадания,
But ruthless strength and iron moods had sway,	Всем правили безжалостная сила и жестокий дух,
A dateless sovereignty of terror and gloom:	И вековое полновластье ужаса и мрака:
This took the figure of a darkened God	Оно предстало тёмным Богом,
Revered by the racked wretchedness he had made,	Державшим в рабстве тот несчастный мир,
Who held in thrall a miserable world,	Которого там почитали жалкие, измученные существа, им сотворённые,
And helpless hearts nailed to unceasing woe	А беззащитные сердца, прикованные к беспрестанному мученью,
Adored the feet that trampled them into mire.	Любили ноги, что их втаптывали в грязь.
It was a world of sorrow and of hate,	То место было миром ненависти и мучения,
Sorrow with hatred for its lonely joy,	Мученье с ненавистью было здесь единственною радостью,
Hatred with others’ sorrow as its feast;	А ненависть с мучением другого — пиршеством;
A bitter rictus curled the suffering mouth;	Измученные рты кривили горькие гримасы;
A tragic cruelty saw its ominous chance.	Трагическое бессердечие ловило свой зловещий шанс.
Hate was the black archangel of that realm;	В том царстве ненависть была подобна чёрному архангелу;
It glowed, a sombre jewel in the heart	Она горела, тёмный драгоценный камень в сердце,
Burning the soul with its malignant rays,	И обжигала душу злобными лучами,
And wallowed in its fell abysm of might.	Барахтаясь в своей жестокой пропасти могущества.
These passions even objects seemed to exude,-	Казалось, эти страсти исходили даже из предметов, —
For mind overflowed into the inanimate	Так ум переполнялся в неодушевлённое,
That answered with the wickedness it received,-	Что отвечало той же злобностью, что принимало, —
Against their users used malignant powers,	И против тех, кто пользовался ими применяли пагубные силы,
Hurt without hands and strangely, suddenly slew,	Что причиняли вред без рук, внезапно, странно убивая,
Appointed as instruments of an unseen doom.	Став инструментами невидимой судьбы.
Or they made themselves a fateful prison wall	Они, бывало, сами создавали тюремный роковой застенок,
Where men condemned wake through the creeping hours	Где человеку не давали спать в теченье долгих медленных часов,
Counted by the tollings of an ominous bell.	Отсчитывая их зловещим звуком колокола.
An evil environment worsened evil souls:	И злое окруженье делало ещё чернее злые души:
All things were conscious there and all perverse.	Всё было там осознанно и всё извращено.
In this infernal realm he dared to press	В том адском царстве он[78] отважился настаивать,
Even into its deepest pit and darkest core,	И даже в глубочайшей бездне, в самой тёмной сердцевине,
Perturbed its tenebrous base, dared to contest	Тревожа мрачную основу, он посмел поспорить
Its ancient privileged right and absolute force:	С их абсолютной силой, с древней привилегией и правом:
In Night he plunged to know her dreadful heart,	Он в Ночь он нырял, стремясь познать её чудовищное сердце,
In Hell he sought the root and cause of Hell.	В Аду искал он корень и причину Ада.
Its anguished gulfs opened in his own breast;	Измученные бездны открывались в собственной его груди;
He listened to clamours of its crowded pain,	Он вслушивался в крик переполнявшей это царство боли,
The heart-beats of its fatal loneliness.	В его сердцебиенье гибельного одиночества.
Above was a chill deaf eternity.	А выше — нависала леденящая, глухая вечность.
In vague tremendous passages of Doom	В неясных страшных переходах роковой Судьбы
He heard the goblin Voice that guides to slay,	Он слышал Голос гоблина, ведущего затем, чтобы убить,
And faced the enchantments of the demon Sign,	Встречал там чары дьявольского Знака,
And traversed the ambush of the opponent Snake.	И обходил враждебного, лежащего в засаде Змея.
In menacing tracts, in tortured solitudes	В тех угрожающих местах, в мучительном безлюдье,
Companionless he roamed through desolate ways	Он одиноко брёл пустынными путями,
Where the red Wolf waits by the fordless stream	Там, где багровый Волк ждёт около реки без брода,
And Death’s black eagles scream to the precipice,	И Смерти чёрные орлы пронзительно кричат над пропастью,
And met the hounds of bale who hunt men’s hearts	Встречал он свору бед, которые охотятся за сердцем человека,
Baying across the veldts of Destiny,	Преследуя его пустынями Судьбы,
In footless battlefields of the Abyss	В нехоженых полях сражений Бездны
Fought shadowy combats in mute eyeless depths,	Вёл призрачные битвы средь незрячих и немых глубин,
Assaults of Hell endured and Titan strokes	Выдерживал атаки Ада и удар Титана,
And bore the fierce inner wounds that are slow to heal.	И получал жестокие ранения внутри, что долго заживают.
A prisoner of a hooded magic Force,	Он становился узником магической, укрытой капюшоном Силы,
Captured and trailed in Falsehood’s lethal net	Бывал он пойман и затянут в смертоносную сеть Лжи
And often strangled in the noose of grief,	И часто удушаемый в петле беды и горя,
Or cast in the grim morass of swallowing doubt,	Иль брошенный в неумолимую трясину поглощающего всё сомнения,
Or shut into pits of error and despair,	Попавший в западню ошибок и отчаяния,
He drank her poison draughts till none was left.	Он пил её отравленные дозы, пока уже не оставалось ничего.
In a world where neither hope nor joy could come	Так в этом мире, куда ни радость, ни надежда не могли придти,
The ordeal he suffered of evil’s absolute reign,	Терпел он испытанье абсолютной власти зла,
Yet kept intact his spirit’s radiant truth.	Но сохранял нетронутой сияющую правду собственного духа.
Incapable of motion or of force,	То не способный ни к усилью, ни к движенью,
In Matter’s blank denial gaoled and blind,	То запертый в тюрьме пустого отрицания Материи и этим ослеплённый,
Pinned to the black inertia of our base	То пригвождённый к чёрной косности основы человека,
He treasured between his hands his flickering soul.	Он, как сокровище, берёг в руках свою трепещущую душу.
His being ventured into mindless Void,	Так существо его отважно шло в бездумное Ничто,
Intolerant gulfs that knew not thought nor sense;	В невыносимые пучины, что не знали ни о мыслях, ни о чувствах;
Thought ceased, sense failed, his soul still saw and knew.	Остановилась мысль, исчезло чувство, Однако же душа его всё видела и понимала.
In atomic parcellings of the Infinite	В дробленьи Бесконечного на атомы,
Near to the dumb beginnings of lost Self,	Вблизи немых начал утраченного “Я”,
He felt the curious small futility	Он чувствовал смешную мелкую ничтожность
Of the creation of material things.	Творенья, созданного из материального.
Or, stifled in the Inconscient’s hollow dusk,	Бывало, задыхаясь в сумеречном Несознании,
He sounded the mystery dark and bottomless	Он измерял бездонную и тёмную мистерию
Of the enormous and unmeaning deeps	Тех необъятных и бессмысленных глубин,
Whence struggling life in a dead universe rose.	Откуда в мёртвую вселенную, борясь, поднялась жизнь.
There in the stark identity lost by mind	Там, в совершенном тождестве, утраченном умом,
He felt the sealed sense of the insensible world	Он ощутил сокрытый смысл того бесчувственного мира
And a mute wisdom in the unknowing Night.	Немую мудрость в той незнающей Ночи.
Into the abysmal secrecy he came	Он подошёл к глубокой, словно пропасть, тайне,
Where darkness peers from her mattress, grey and nude,	Где тьма глядит со своего матраса, голая, седая,
And stood on the last locked subconscient’s floor	И встал на запертом, последнем плане подсознания,
Where Being slept unconscious of its thoughts	Где спит, своих не сознавая мыслей, Бытиё,
And built the world not knowing what it built.	И строит мир, не зная, что оно возводит.
There waiting its hour the future lay unknown,	Там, ожидая часа своего, лежит неведомое нам грядущее,
There is the record of the vanished stars.	Там — летопись давно погасших звёзд.
There in the slumber of the cosmic Will	Там, среди сна космической огромной Воли
He saw the secret key of Nature’s change.	Увидел он секретный ключ для изменения Природы.
A light was with him, an invisible hand	И свет был вместе с ним, незримая ладонь
Was laid upon the error and the pain	Легла и на ошибку, и на боль,
Till it became a quivering ecstasy,	Пока они не превратились в трепетный экстаз,
The shock of sweetness of an arm’s embrace.	И потрясенье сладости его обнявших рук.
He saw in Night the Eternal’s shadowy veil,	Он смог в Ночи увидеть призрачное покрывало Вечного,
Knew death for a cellar of the house of life,	И познал смерть как подпол дома жизни,
In destruction felt creation’s hasty pace,	В уничтоженьи ощутил он торопливый шаг творения,
Knew loss as the price of a celestial gain	Познал утрату в качестве цены за будущий небесный приз,
And hell as a short cut to heaven’s gates.	И ад — как самый краткий путь к воротам в небеса.
Then in Illusion’s occult factory	Затем в оккультной этой фабрике Иллюзии
And in the Inconscient’s magic printing-house	В магическом печатном доме Несознания
Torn were the formats of the primal Night	Разбиты были гранки первобытной Ночи
And shattered the stereotypes of Ignorance.	И вдребезги разнесены Невежества стереотипы.
Alive, breathing a deep spiritual breath,	Вновь оживая, возвратив глубокое, духовное дыхание,
Nature expunged her stiff mechanical code	Природа зачеркнула механический застывший кодекс,
And the articles of the bound soul’s contract,	Статьи контракта связанной души,
Falsehood gave back to Truth her tortured shape.	Ложь отдала обратно Истине её измученную форму.
Annulled were the tables of the law of Pain,	Была отменена скрижаль закона Боли,
And in their place grew luminous characters.	Сверкающие буквы появились вместо них.
The skilful Penman’s unseen finger wrote	Незримый перст искусного Писца чертил интуитивную
His swift intuitive calligraphy;	И быструю каллиграфическую вязь;
Earth’s forms were made his divine documents,	Земные формы становились вновь его божественными документами,
The wisdom embodied mind could not reveal,	И мудрость воплощала то, что ум не мог открыть,
Inconscience chased from the world’s voiceless breast;	И Несознание изгнали из груди безмолвной мира;
Transfigured were the fixed schemes of reasoning Thought.	Фиксированные схемы рассуждений Мысли были переделаны.
Arousing consciousness in things inert,	Сознанье пробуждая в том, что оставалось до сих пор инертным,
He imposed upon dark atom and dumb mass	Он наложил на тёмный атом и немую массу
The diamond script of the Imperishable,	Алмазный почерк Нерушимого,
Inscribed on the dim heart of fallen things	И начертал в неясном сердце всех существ, что пали
A paean-song of the free Infinite	Победный гимн свободной Бесконечности
And the Name, foundation of eternity,	И Имя — основанье вечности,
And traced on the awake exultant cells	И вывел на ликующих и пробуждённых клетках
In the ideographs of the Ineffable	В идеограммах-символах Невыразимого
The lyric of the love that waits through Time	Лирический сонет любви, что ждёт на протяженьи Времени,
And the mystic volume of the Book of Bliss	Мистическую Книгу-фолиант Блаженства,
And the message of the superconscient Fire.	Послание от сверхсознательного Пламени.
Then life beat pure in the corporeal frame;	Затем, в телесной оболочке запульсировала новая, очищенная жизнь;
The infernal Gleam died and could slay no more,	Тот инфернальный блеск погиб и больше убивать не мог,
Hell split across its huge abrupt façade	Ад раскололся вдоль огромного неровного фасада,
As if a magic building were undone,	Как будто всё его магическое здание ушло в ничто,
Night opened and vanished like a gulf of dream.	А Ночь раскрылась и исчезла, словно бездна сна.
Into being’s gap scooped out as empty Space	В пробитую насквозь брешь бытия, И в ставшее пустым Пространство,
In which she had filled the place of absent God,	В котором Ночь, в Его отсутствии, заняла место Бога,
There poured a wide intimate and blissful Dawn;	Потоком хлынула блаженная, широкая и сокровенная Заря,
Healed were all things that Time’s torn heart had made	И исцелилось всё, что натворило раненое сердце Времени,
And sorrow could live no more in Nature’s breast:	Страданье больше не способно было жить в груди Природы:
Division ceased to be, for God was there.	И разделения не стало, потому что здесь был Бог.
The soul lit the conscious body with its ray,	Душа лучами света залила сознательное тело,
Matter and spirit mingled and were one.	Материя и дух смешались, став единым целым.

End of Canto Eight	Конец восьмой песни




Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto X THE KINGDOMS AND GODHEADS OF THE LITTLE MIND	Песня X ЦАРСТВА И БОЖЕСТВА МАЛОГО УМА


This too must now be overpassed and left,	Сейчас и это[82] нужно было превзойти и отодвинуть прочь,
As all must be until the Highest is gained	И так со всем, пока не доберёмся мы до Наивысшего,
In whom the world and self grow true and one:	В котором мир и внутреннее "я", соединившись воедино, станут истиной:
Till That is reached our journeying cannot cease.	Пока мы не достигнем Этого, наш путь не может прекратиться.
Always a nameless goal beckons beyond,	Всегда какая-то неведомая цель нас манит за пределы,
Always ascends the zigzag of the gods	Всегда взбирается зигзагами богов
And upward points the spirit’s climbing Fire.	И в небо целится идущее к высотам Пламя духа.
This breath of hundred-hued felicity	Дыханье радости, играющее сотнями оттенков,
And its pure heightened figure of Time’s joy,	Её возвышенный и чистый образ наслаждений Времени,
Tossed upon waves of flawless happiness,	Носимый в волнах незапятнанного счастья,
Hammered into single beats of ecstasy,	Стучащий в каждом пульсе этого экстаза,
This fraction of the spirit’s integer	Частица целостности духа,
Caught into a passionate greatness of extremes,	Захваченная в страстное величье крайностей,
This limited being lifted to zenith bliss,	Всё это ограниченное бытиё, что поднимается в зенит блаженства,
Happy to enjoy one touch of things supreme,	Счастливо наслаждается от одного прикосновенья высочайшего,
Packed into its sealed small infinity,	Закрывшись в запечатанную маленькую бесконечность,
Its endless time-made world outfacing Time,	В свой бесконечный мир, построенный во времени, что будоражит Время,
A little output of God’s vast delight.	В одну из малых толик необъятного восторга Бога.
The moments stretched towards the eternal Now,	Мгновения расширились до вечного Сейчас,
The hours discovered immortality,	Часы открыли для себя бессмертие,
But, satisfied with their sublime contents,	Однако, радуясь своей возвышенной и тонкой полноте,
On peaks they ceased whose tops half-way to Heaven	Они остановились рядом с пиками, что встав на пол-дороги к Небесам
Pointed to an apex they could never mount,	Указывали на вершину, до которой им вовеки не добраться,
To a grandeur in whose air they could not live.	На то величие, в чьём воздухе они бы не смогли существовать.
Inviting to their high and exquisite sphere,	В свою высокую, утонченную сферу приглашая,
To their secure and fine extremities	К своим изысканным и безопасным крайностям,
This creature who hugs his limits to feel safe,	В творение, что держится пределов ради ощущения надёжности,
These heights declined a greater adventure’s call.	Высоты эти отклоняли зов более великих приключений.
A glory and sweetness of satisfied desire	Великолепие и сладость удовлетворённого желания
Tied up the spirit to golden posts of bliss.	Привязывали дух к их позолоченным столбам блаженства.
It could not house the wideness of a soul	Здесь невозможно стало поселить простор души,
Which needed all infinity for its home.	Душе нужна вся бесконечность для жилища.
A memory soft as grass and faint as sleep,	Воспоминанья, мягкие как травы, и неясные, как сон,
The beauty and call receding sank behind	Призыв и красота, беззвучно отступая, опускались позади,
Like a sweet song heard fading far away	И слышались как сладостная затухающая песня,
Upon the long high road to Timelessness.	Вдоль долгого высокого пути к Вневременью.
Above was an ardent white tranquillity.	Над этим всем стояло пламенное чистое спокойствие.
A musing spirit looked out on the worlds	О чём-то размышлявший дух смотрел оттуда на миры,
And like a brilliant clambering of skies	И, словно бриллиант в оправе из небес,
Passing through clarity to an unseen Light	Пройдя сквозь ту прозрачность до невидимого Света,
Large lucent realms of Mind from stillness shone.	Сияли из безмолвия широкие и светлые владения Ума.
But first he met a silver-grey expanse	Но поначалу, Ашвапати встретил серебристо-серые просторы,
Where Day and Night had wedded and were one:	Где День и Ночь обручены и были заодно:
It was a tract of dim and shifting rays	То было полосой неясных, переменчивых лучей,
Parting Life’s sentient flow from Thought’s self-poise.	Что отделяла чувствующее теченье Жизни от саморавновесья Мысли.
A coalition of uncertainties	Здесь неопределённости, составив коалицию,
There exercised uneasy government	Вели своё нелёгкое правленье на земле,
On a ground reserved for doubt and reasoned guess,	Оставленной сомненьям и догадкам разума,
A rendezvous of Knowledge with Ignorance.	И романтическому рандеву Невежества и Знания.
At its low extremity held difficult sway	В той низшей крайней области удерживал нелёгкое правленье ум,
A mind that hardly saw and slowly found;	Что еле видел и медлительно искал;
Its nature to our earthly nature close	Его природа здесь близка земной природе нашей
And kin to our precarious mortal thought	И родственна обманчивой и ненадёжной смертной мысли,
That looks from soil to sky and sky to soil	Что смотрит — то с земли на небо, то с небес на землю,
But knows not the below nor the beyond,	Не зная ни о том, что ниже, ни о том, что за пределами,
It only sensed itself and outward things.	И ощущает лишь себя и внешний мир.
This was the first means of our slow ascent	Тот ум был первым средством нашего неспешного подъёма
From the half-conscience of the animal soul	От полуосознания души животного,
Living in a crowded press of shape-events	Живущей в свалке образов-событий,
In a realm it cannot understand nor change;	В реальности, которую она не может ни понять, ни изменить;
Only it sees and acts in a given scene	Она лишь видит, действует в конкретной, заданной ей сцене,
And feels and joys and sorrows for a while.	И в это время радуется, чувствует, страдает.
The ideas that drive the obscure embodied spirit	Идеи, что ведут неясный воплощённый дух
Along the roads of suffering and desire	Дорогами страданий и желаний
In a world that struggles to discover Truth,	В том мире, что сражается, стремясь увидеть Истину,
Found here their power to be and Nature-force.	Нашли здесь силу быть, свою Природу-силу.
Here are devised the forms of an ignorant life	Здесь, в этом плане бытия изобретаются формации невежественной жизни,
That sees the empiric fact as settled law,	Что видит факты опыта как установленный закон,
Labours for the hour and not for eternity	И трудится для часа, а не ради вечности,
And trades its gains to meet the moment’s call:	Своими благами торгует под влиянием текущего момента:
The slow process of a material mind	Неторопливое движение материального ума,
Which serves the body it should rule and use	Который служит телу, должен пользоваться им и управлять,
And needs to lean upon an erring sense,	И вынужден искать опору в ошибающемся чувстве,
Was born in that luminous obscurity.	Родилось в той светящейся неясности.
Advancing tardily from a limping start,	Медлительно шагая от хромающего старта,
Crutching hypothesis on argument,	Он опирается в гипотезах своих на аргумент,
Throning its theories as certitudes,	Свои теории возводит на престол как несомненное,
It reasons from the half-known to the unknown,	И рассуждает, двигаясь от полупонятого к неизвестному,
Ever constructing its frail house of thought,	И постоянно конструирует свою непрочную обитель мысли,
Ever undoing the web that it has spun.	И постоянно разрушает сеть, которая уже им сплетена.
A twilight sage whose shadow seems to him self,	Сидящий в сумерках мудрец, что видит тень свою как внутреннее “я”,
Moving from minute to brief minute lives;	Живёт, от одного короткого мгновенья до другого;
A king dependent on his satellites	Царь, что зависит от своих же подданных,
Signs the decrees of ignorant ministers,	Подписывает все распоряжения невежд-министров,
A judge in half-possession of his proofs,	Судья, наполовину разобравшийся в своих уликах,
A voice clamant of uncertainty’s postulates,	Он — голос, шумно заявляющий о постулатах неопределённости,
An architect of knowledge, not its source.	Он — архитектор знания, но не его источник.
This powerful bondslave of his instruments	Могучий раб своих же инструментов
Thinks his low station Nature’s highest top,	Свой низший пост он видит высшим достижением Природы,
Oblivious of his share in all things made	Забыв, какой удел его во всём творении
And haughtily humble in his own conceit	Высокомерно скромен он в своём воображении,
Believes himself a spawn of Matter’s mud	Себя считает порожденьем слякоти Материи,
And takes his own creations for his cause.	И принимает за свою причину всё то, что создал сам.
To eternal light and knowledge meant to rise,	Нам предназначено расти и подниматься к вечным знаниям и свету,
Up from man’s bare beginning is our climb;	От человеческой начальной стадии наш путь идёт наверх;
Out of earth’s heavy smallness we must break,	Нам надо оторваться от тяжёлой малости земли,
We must search our nature with spiritual fire:	Нам нужно отыскать свою природу с факелом духовного огня:
An insect crawl preludes our glorious flight;	И ползание насекомого — прелюдия для нашего великолепного полёта;
Our human state cradles the future god,	Так человеческое состояние качает в колыбели будущего бога,
Our mortal frailty an immortal force.	А хрупкость смертного готовит нам бессмертное могущество.

At the glow-worm top of these pale glimmer-realms	На светлячке-вершине этих бледных и едва мерцающих земель,
Where dawn-sheen gambolled with the native dusk	Там, где сияние зари резвилось с прирождённым сумраком
And helped the Day to grow and Night to fail,	И помогало Дню расти, а Ночи — становиться всё слабее,
Escaping over a wide and shimmering bridge,	Покинув это место по широкому, искристому мосту,
He came into a realm of early Light	Он[83] прибыл в царство утреннего Света,
And the regency of a half-risen sun.	На попечение наполовину показавшегося солнца.
Out of its rays our mind’s full orb was born.	Вся сфера нашего ума родилась из его лучей.
Appointed by the Spirit of the Worlds	Сам Дух Миров назначил этот мир
To mediate with the unknowing depths,	Посредничать с невежественной глубиной;
A prototypal deft Intelligence	Как прототип искусного, утонченного Интеллекта,
Half-poised on equal wings of thought and doubt	Полупаря на равных крыльях мысли и сомнения,
Toiled ceaselessly twixt being’s hidden ends.	С трудом, настойчиво, он продвигался Меж скрытыми от глаза полюсами бытия.
A Secrecy breathed in life’s moving act;	Дышала Тайна в движущемся действе жизни;
A covert nurse of Nature’s miracles,	Замаскированный кормилец удивительных вещей Природы,
It shaped life’s wonders out of Matter’s mud:	Он жизни чудеса лепил из слякоти Материи:
It cut the pattern of the shapes of things,	Он вырезал узоры обликов вещей,
It pitched mind’s tent in the vague ignorant Vast.	Раскидывал шатёр ума в неясности, в незнающем Просторе.
A master Magician of measure and device	Так главный Маг, хозяин способа и меры,
Has made an eternity from recurring forms	Из повторяющихся форм построил вечность,
And to the wandering spectator thought	И мысли, как блуждающему наблюдателю,
Assigned a seat on the inconscient stage.	Назначил место в этой сцене несознания.
On earth by the will of this Arch‑Intelligence	По воле Архи-Интеллекта на земле,
A bodiless energy put on Matter’s robe;	Бесплотная энергия отныне облачилась в одеяние Материи;
Proton and photon served the imager Eye	Протон с фотоном служат Глазу, строящему образы,
To change things subtle into a physical world	Чтоб тонкие явленья превратились в мир физический,
And the invisible appeared as shape	Невидимое проявилось в виде формы,
And the impalpable was felt as mass:	Неосязаемое стало ощутимым, стало массой:
Magic of percept joined with concept’s art	Так магия процесса восприятия слилась с искусством построения понятий
And lent to each object an interpreting name:	И наделила все объекты объясняющими именами:
Idea was disguised in a body’s artistry,	Идею замаскировали в артистизме тел,
And by a strange atomic law’s mystique	И мистикой причудливых законов поведенья атомов
A frame was made in which the sense could put	Построили каркас, в который ощущение смогло вложить
Its symbol picture of the universe.	Свой образ символической картины мира.
Even a greater miracle was done.	И даже сотворили чудо большего масштаба.
The mediating light linked body’s power,	Посредник-свет соединил здесь силу тела,
The sleep and dreaming of the tree and plant,	Воображение и сон деревьев и растений,
The animal’s vibrant sense, the thought in man,	Трепещущее чувство у животных, мысли в человеке
To the effulgence of a Ray above.	С сиянием Луча над нами.
Its skill endorsing Matter’s right to think	Его искусство, поддержавшее права Материи на мысль,
Cut sentient passages for the mind of flesh	Прорезало проходы-ощущенья для телесного ума
And found a means for Nescience to know.	И для Незнанья отыскало способ знать.
Offering its little squares and cubes of word	Так, предлагая маленькие кубики и клетки слов
As figured substitutes for reality,	Как символические заменители реальности,
A mummified mnemonic alphabet,	Тот мнемонический мумифицированный алфавит,
It helped the unseeing Force to read her works.	Незрячей Силе помогал читать её творения.
A buried consciousness arose in her	Сознание, когда-то похороненное, воскресает в ней,
And now she dreams herself human and awake.	И вот она себя воображает человеком, пробуждается от сна.
But all was still a mobile Ignorance;	Однако всё пока что оставалось здесь изменчивым Невежеством;
Still Knowledge could not come and firmly grasp	И Знанье не могло ещё придти и крепкими руками взять
This huge invention seen as a universe.	Гигантское изобретение, что выглядело как вселенная.
A specialist of logic’s hard machine	Специалист по строгой логике машин
Imposed its rigid artifice on the soul;	Навязывал душе свои негибкие уловки;
An aide of the inventor intellect,	Помощник, служащий изобретательному интеллекту,
It cut Truth into manageable bits	Он резал Истину удобными частями,
That each might have his ration of thought-food,	Чтоб каждый получил паёк свой мысли-пищи, а потом —
Then new-built Truth’s slain body by its art:	Своим искусством заново выстраивал загубленное тело Истины:
A robot exact and serviceable and false	Став роботом, услужливым и точным, но фальшивым,
Displaced the spirit’s finer view of things:	Он вытеснил духовное, утонченное виденье вещей:
A polished engine did the work of a god.	Блестящая лощёная машина делала работу бога.
None the true body found, its soul seemed dead:	Никто не находил в ней истинной основы, её душа казалась умершей:
None had the inner look which sees Truth’s whole;	Никто не обладал тем взглядом изнутри, что видит Истину как целое;
All glorified the glittering substitute.	Всё прославляло яркие на вид подмены.
Then from the secret heights a wave swept down,	Затем, с сокрытых ото всех высот вниз пронеслась волна,
A brilliant chaos of rebel light arose;	Поднялся хаос из сверкавшего, бунтующего света;
It looked above and saw the dazzling peaks,	Он посмотрел наверх — увидел ослепительные пики,
It looked within and woke the sleeping god.	Он заглянул вовнутрь — и разбудил заснувшего там бога.
Imagination called her shining squads	Воображение-богиня позвала свои сверкающие эскадроны,
That venture into undiscovered scenes	На это приключение в ещё пока что неоткрытых областях,
Where all the marvels lurk none yet has known:	Где прятались ещё никем не познанные чудеса:
Lifting her beautiful and miraculous head,	Подняв свою прекрасную и удивительную голову,
She conspired with inspiration’s sister brood	Она задумала, договорившись со своей сестрою-вдохновеньем,
To fill thought’s skies with glimmering nebulae.	Мерцающей туманностью заполнить небо мысли.
A bright Error fringed the mystery-altar’s frieze;	По краю алтаря мистерии расположилась яркая Ошибка;
Darkness grew nurse to wisdom’s occult sun,	Над сокровенным солнцем мудрости нависла нянька — Темнота,
Myth suckled knowledge with her lustrous milk;	И вымыслы кормили знание своим сверкавшим молоком;
The infant passed from dim to radiant breasts.	Дитя переходило от невыразительных грудей к сияющим.
Thus worked the Power upon the growing world;	Вот так трудилась эта Сила над растущим миром;
Its subtle craft withheld the full‑orbed blaze,	Её утонченное мастерство удерживало полное своё великолепие,
Cherished the soul’s childhood and on fictions fed	Оберегало детство для души, питая выдумками,
Far richer in their sweet and nectarous sap	Которые в их сладостном нектарном соке
Nourishing its immature divinity	Гораздо лучше вскармливали юную божественность,
Than the staple or dry straw of Reason’s tilth,	Чем грубое зерно и скучная солома пашни Разума,
Its heaped fodder of innumerable facts,	Его, лежащий кучами фураж неисчислимых фактов,
Plebeian fare on which today we thrive.	Еда плебеев, на которой мы сейчас растём.
Thus streamed down from the realm of early Light	Так устремлялся вниз из царства утреннего Света
Ethereal thinkings into Matter’s world;	Поток эфирных мыслей в мир Материи;
Its gold-horned herds trooped into earth’s cave-heart.	Их златорогие стада гурьбою шли в земную нишу сердца.
Its morning rays illume our twilight’s eyes,	Своими ранними лучами озаряя наши очи сумерек,
Its young formations move the mind of earth	Их юные формации толкали ум земли
To labour and to dream and new‑create,	Трудиться и мечтать, и заново творить,
To feel beauty’s touch and know the world and self:	И чувствовать касанье красоты и познавать себя и мир:
The Golden Child began to think and see.	Так Золотой Ребёнок начинал смотреть и размышлять.

In those bright realms are Mind’s first forward steps.	В тех ярких царствах делаются первые шаги Ума.
Ignorant of all but eager to know all,	Во всём невежда, но желающий всё знать,
Its curious slow enquiry there begins;	Он начинает там пытливое и медленное изучение;
Ever its searching grasps at shapes around,	Всё время поиски его хватаются за образы вокруг,
Ever it hopes to find out greater things.	Всё время он в надежде обнаружить нечто более великое.
Ardent and golden-gleamed with sunrise fires,	Сверкая золотом огней рассвета, внимательный и пылкий ко всему,
Alert it lives upon invention’s verge.	Он обитает на границе между реальностью и выдумкой.
Yet all it does is on an infant’s scale,	Пока что все дела его — на уровне младенца,
As if the cosmos were a nursery game,	Как если б космос был ребяческой игрой,
Mind, life the playthings of a Titan’s babe.	А жизнь и ум — забавами дитя Титана.
As one it works who builds a mimic fort	Он трудится, как будто делает игрушечную крепость,
Miraculously stable for a while,	Которая ещё пока стоит каким-то чудом,
Made of the sands upon a bank of Time	Построенную из песка на отмели-наносе Времени
Mid an occult eternity’s shoreless sea.	Средь океанской необъятности оккультной вечности.
A small keen instrument the great Puissance chose,	Великое Могущество избрало этот маленький и острый инструмент,
An arduous pastime passionately pursues;	Со страстью устремляясь к трудным развлечениям;
To teach the Ignorance is her difficult charge,	Учить Невежество — её нелёгкая забота,
Her thought starts from an original nescient Void	Её мысль начинает путь от неосознающей изначальной Пустоты,
And what she teaches she herself must learn	И то, чему она стремится научить, она сама должна учиться,
Arousing knowledge from its sleepy lair.	Стараясь знание поднять из сонного убежища-берлоги.
For knowledge comes not to us as a guest	Всё это потому, что знанье не приходит к нам как гость,
Called into our chamber from the outer world;	Которого позвали в комнату из внешней жизни;
A friend and inmate of our secret self,	Оно — поверенный, товарищ нашей тайной внутренней души,
It hid behind our minds and fell asleep	Оно сокрыто позади умов и спит,
And slowly wakes beneath the blows of life;	Неторопливо пробуждаясь от ударов жизни;
The mighty daemon lies unshaped within,	Бесформенный, могучий даймон[84] лежит у нас внутри,
To evoke, to give it form is Nature’s task.	Добиться пробуждения его, и дать ему обличие — задача для Природы.
All was a chaos of the true and false,	Ну, а пока — всё оставалось хаосом из истины и лжи,
Mind sought amid deep mists of Nescience;	Ум вёл свой поиск посреди глубокой мглы Неведенья;
It looked within itself but saw not God.	Он направлял взгляд внутрь себя, но там не видел Бога.
A material interim diplomacy	Так дипломатия материального посредника
Denied the Truth that transient truths might live	Не подпускала Истину, чтоб временные истины могли бы жить,
And hid the Deity in creed and guess	Под догмами, догадками религий, скрывала Божество,
That the World-Ignorance might grow slowly wise.	Чтоб Мир Невежества мог медленно расти и становиться мудрым.
This was the imbroglio made by sovereign Mind	То было путаницей, созданной высоким независимым Умом,
Looking from a gleam-ridge into the Night	Что со своих сверкавщих пиков вглядывался в Ночь
In her first tamperings with Inconscience:	И наблюдал за первыми вмешательствами Несознания:
Its alien dusk baffles her luminous eyes;	Его чужие сумерки сбивали с толку ясные её[85] глаза;
Her rapid hands must learn a cautious zeal;	Её стремительным рукам пришлось учиться осторожному усердию;
Only a slow advance the earth can bear.	Лишь постепенное движение вперёд способна вынести земля.
Yet was her strength unlike the unseeing earth’s	И всё же, сила у неё другая, чем могущество невидящей земли,
Compelled to handle makeshift instruments	Что вынуждена брать кустарные и временные инструменты,
Invented by the life-force and the flesh.	Изобретаемые силой жизни или плотью.
Earth all perceives through doubtful images,	Земля воспринимает всё через сомнительные образы,
All she conceives in hazardous jets of sight,	Она всё постигает через неустойчивые вспышки зрения,
Small lights kindled by touches of groping thought.	Сквозь маленькие огоньки, зажжённые касаньем мысли, ищущей вслепую.
Incapable of the soul’s direct inlook	Так, неспособная к прямому виденью души,
She sees by spasms and solders knowledge-scrap,	Она всё видит лишь обрывками, сшивая лоскуты добытых знаний,
Makes Truth the slave-girl of her indigence,	И превращает истину в рабыню-девочку для мелких нужд,
Expelling Nature’s mystic unity	Отбросив всё мистическое единение Природы,
Cuts into quantum and mass the moving All;	На массы, кванты разбивает динамичное Всецелое;
She takes for measuring-rod her ignorance.	За измерительный шаблон она берёт своё невежество.
In her own domain a pontiff and a seer,	В своих чертогах — римский папа и провидец,
That greater Power with her half‑risen sun	Та Сила, более великая, с её полувзошедшим солнцем
Wrought within limits but possessed her field;	Работала внутри пределов, но обладала собственною сферой;
She knew by a privilege of thinking force	Она могла знать привилегией владенья силой мысли,
And claimed an infant sovereignty of sight.	Стремилась к зарождающейся независимости видения.
In her eyes however darkly fringed was lit	В её глазах, пусть окаймлённых тёмной бахромой,
The Archangel’s gaze who knows inspired his acts	Светился взгляд Архангела, что вдохновенно знает все свои дела
And shapes a world in its far‑seeing flame.	И формирует мир в своём смотрящем в дали пламени.
In her own realm she stumbles not nor fails,	В своих владениях она не спотыкается, не знает неудачи,
But moves in boundaries of subtle power	Но движется в границах тонкой силы,
Across which mind can step towards the sun.	Через которую ум может перейти, шагнув по направленью к солнцу.
A candidate for a higher suzerainty,	Как кандидат на более высокое владычество,
A passage she cut through from Night to Light,	Она рубила переход из Ночи к Свету,
And searched for an ungrasped Omniscience.	Отыскивая недоступное Всеведенье.

A dwarf three-bodied trinity was her serf.	Трёхтелый, триединый карлик был её рабом.
First, smallest of the three, but strong of limb,	Так первый, самый маленький из этих трёх, но сильный телом,
A low-brow with a square and heavy jowl,	Непритязательный, с квадратной и тяжёлой челюстью,
A pigmy Thought needing to live in bounds	Пигмейский Бог Мышления, которому необходимо жить в границах,
For ever stooped to hammer fact and form.	Ковал, согнувшись, постоянно факты, форму.
Absorbed and cabined in external sight,	Зажатый, поглощённый внешним виденьем,
It takes its stand on Nature’s solid base.	Свой уровень считал он прочным основанием Природы.
A technician admirable, a thinker crude,	Прекрасный техник, но незрелый как мыслитель,
A riveter of Life to habit’s grooves,	Привязывавший Жизнь к знакомым колеям привычки,
Obedient to gross Matter’s tyranny,	Послушный тирании грубости Материи
A prisoner of the moulds in which it works,	И узник тех шаблонов, по которым он работает,
It binds itself by what itself creates.	Он связывает сам себя всем тем, что создаёт.
A slave of a fixed mass of absolute rules,	Раб неизменной массы абсолютных правил,
It sees as Law the habits of the world,	Он видит, как Закон привычки мира,
It sees as Truth the habits of the mind.	Как Истину — привычки своего ума.
In its realm of concrete images and events	В своей стране конкретных образов, событий,
Turning in a worn circle of ideas	Всё время двигаясь по кругу из избитых мыслей и идей
And ever repeating old familiar acts,	И постоянно повторяя старые привычные дела,
It lives content with the common and the known.	Живёт, довольный он обычным и понятным.
It loves the old ground that was its dwelling-place:	Он любит землю, где он прежде обитал:
Abhorring change as an audacious sin,	Так, ненавидя измененье словно страшный грех,
Distrustful of each new discovery	И подозрительный к любому новому открытию,
Only it advances step by careful step	Он осторожно продвигается, ступая шаг за шагом,
And fears as if a deadly abyss the unknown.	И как смертельной пропасти боится неизвестного.
A prudent treasurer of its ignorance,	Расчётливый хранитель своего невежества,
It shrinks from adventure, blinks at glorious hope,	Он прочь бежит от риска приключения, Закрыв глаза на славную надежду,
Preferring a safe foothold upon things	Предпочитая больше твёрдую опору из вещей
To the dangerous joy of wideness and of height.	Опасной радости просторов и высот.
The world’s slow impressions on its labouring mind,	Неспешные картины мира, отражённые в его трудящемся уме,
Tardy imprints almost indelible,	Почти неизгладимые, медлительные отпечатки,
Increase their value by their poverty;	Благодаря их скудости становятся ещё ценнее;
The old sure memories are its capital stock:	Надёжные знакомые воспоминанья — главной капитал:
Only what sense can grasp seems absolute:	Лишь то, что можно получить от чувства, он считает абсолютным:
External fact it figures as sole truth,	Извне пришедший факт он видит, как единственную истину,
Wisdom identifies with the earthward look,	Отождествляет мудрость с приземлённым взглядом,
And things long known and actions always done	А вещи, что давно ему известны и дела, которые всегда он выполнял —
Are to its clinging hold a balustrade	В его цепляющемся понимании подобны балюстраде безопасности
Of safety on the perilous stair of Time.	На длинных и опасных лестничных пролётах Времени.
Heaven’s trust to it are the established ancient ways,	Так для него доверие небес — давно укоренившиеся, древние пути,
Immutable laws man has no right to change,	И непреложные законы, которых люди не имеют права изменять,
A sacred legacy from the great dead past	Священное наследие великого и умершего прошлого
Or the one road that God has made for life,	Или один единственный возможный путь, что Бог нам дал для жизни,
A firm shape of Nature never to be changed,	Устойчивое состояние Природы, что никогда не будет изменяться,
Part of the huge routine of the universe.	И часть гигантского порядка во вселенной.
A smile from the Preserver of the Worlds	Улыбка самого Хранителя Миров[86]
Sent down of old this guardian Mind to earth	Издревле посылалась вниз, на землю, этому опекуну-Уму,
That all might stand in their fixed changeless type	Чтоб всё могло здесь стать устойчивым в своём назначенном и неизменном типе
And from their secular posture never move.	И никогда не отходить от многовекового положения.
One sees it circling faithful to its task,	Мы видим, как он кружится, как верен он своей задаче,
Tireless in an assigned tradition’s round;	Неутомим в предписанном традициями круге;
In decayed and crumbling offices of Time	В хиреющих и распадающихся учрежденьях Времени
It keeps close guard in front of custom’s wall,	Несёт он строгую охрану у стены обычая,
Or in an ancient Night’s dim environs	Или, возможно, в тусклом окруженьи древней Ночи
It dozes on a little courtyard’s stones	Насторожённо спит на камнях небольшого дворика,
And barks at every unfamiliar light	Облаивает каждый незнакомый свет
As at a foe who would break up its home,	Как будто это враг, что может силою вломиться в дверь его жилища,
A watch-dog of the spirit’s sense‑railed house	Сторожевой пёс дома духа, обнесённого забором чувств,
Against intruders from the Invisible,	Чтоб не вторгались гости из Незримого;
Nourished on scraps of life and Matter’s bones	Его вскормили на объедках жизни и костях Материи,
In its kennel of objective certitude.	В собачей конуре материальной предопределённости.
And yet behind it stands a cosmic might:	И всё же, и за ним стоит космическая сила:
A measured Greatness keeps its vaster plan,	Размеренное, ровное Величие несёт свой грандиозный план,
A fathomless sameness rhythms the tread of life;	Непостижимая похожесть отмеряет ритмы хода жизни;
The stars’ changeless orbits furrow inert Space,	Инертное Пространство бороздят одни и те же, неизменные орбиты звёзд,
A million species follow one mute Law.	И миллионы видов подчиняются единому безмолвному Закону.
A huge inertness is the world’s defence,	Гигантская инертность — вот защита мира.
Even in change is treasured changelessness;	И даже в измененьи бережно хранится неизменность;
Into inertia revolution sinks,	В инерции слабеют, тонут революции,
In a new dress the old resumes its role;	И в новом одеяньи, старое — всё ту же продолжает роль;
The Energy acts, the stable is its seal:	Так действует Энергия, устойчивость — её печать:
On Shiva’s breast is stayed the enormous dance.	И на груди у Шивы продолжается громадный танец.

A fiery spirit came, next of the three.	Дух огненный пришёл, второй из трёх.
A hunchback rider of the red Wild-Ass,	Горбун-наездник красного Осла Безумств,
A rash Intelligence leaped down lion-maned	Стремительный и безрассудный Интеллект, со львиной гривой,
From the great mystic Flame that rings the worlds	Вниз спрыгнул из великого мистического Пламени, Что окружает все миры и поедает их
And with its dire edge eats at being’s heart.	Со своего ужасного ножа в глубинном сердце бытия.
Thence sprang the burning vision of Desire.	Затем оттуда прыгнуло горящее видение Желания.
A thousand shapes it wore, took numberless names:	Носил он[87] тысячи обличий, принимал бесчисленные имена:
A need of multitude and uncertainty	Необходимость в множестве и неопределённости
Pricks it for ever to pursue the One	Его пришпоривает вечно и всегда
On countless roads across the vasts of Time	Преследовать Единого по всем бесчисленным дорогам на просторах Времени,
Through circuits of unending difference.	По всем круговоротам бесконечного различия.
It burns all breasts with an ambiguous fire.	У всех он обжигает грудь своим двусмысленным огнём.
A radiance gleaming on a murky stream,	Сияние, что отражается от мрачного потока,
It flamed towards heaven, then sank, engulfed, towards hell;	Он огненным столбом шёл в небеса, Затем, поверженный, он падал в ад;
It climbed to drag down Truth into the mire	Он поднимался, чтоб тащить в болото Истину,
And used for muddy ends its brilliant Force;	И пользовался в грязных целях своей сверкавшей Силой;
A huge chameleon gold and blue and red	Хамелеон громадного размера, то золотой, то голубой, то алый,
Turning to black and grey and lurid brown,	Он превращался в чёрного, коричневого, серого,
Hungry it stared from a mottled bough of life	Голодный, всматривался с пёстрых веток жизни,
To snap up insect joys, its favourite food,	Чтобы ухватить ничтожных радостей, его любимую еду,
The dingy sustenance of a sumptuous frame	Сомнительную пищу для его богатой, пышной оболочки,
Nursing the splendid passion of its hues.	Кормившую его роскошную и страстную игру оттенков цвета.
A snake of flame with a dull cloud for tail,	Он был как змей из пламени с неясным облаком на месте, где, обычно, хвост,
Followed by a dream-brood of glittering thoughts,	Потом шли грёзы-размышления мерцавших мыслей,
A lifted head with many-tinged flickering crests,	И поднятая голова с цветастыми трепещущими гребешками,
It licked at knowledge with a smoky tongue.	Которая на знание облизывалась дымным языком.
A whirlpool sucking in an empty air,	Водоворот, засасывающий в пустую атмосферу,
It based on vacancy stupendous claims,	Он возводил на пустоте огромные претензии,
In Nothingness born to Nothingness returned,	В Ничто рождённый, возвращался вновь в Ничто,
Yet all the time unwittingly it drove	Хотя, при этом, всю дорогу он невольно правил
Towards the hidden Something that is All.	К сокрытому, неведомому Нечто, которое есть Всё.
Ardent to find, incapable to retain,	Горячий, страстный в поиске, но неспособный удержать,
A brilliant instability was its mark,	Сверкающая нестабильность — характерная его черта,
To err its inborn trend, its native cue.	Блуждать — его обычная манера, склонность от рождения.
At once to an unreflecting credence prone,	И в то же время, тянущийся к безрассудной вере,
It thought all true that flattered its own hopes;	Он видел истинным всё то, что льстило собственным его надеждам;
It cherished golden nothings born of wish,	Лелеял золотые пустяки, рождённые желанием,
It snatched at the unreal for provender.	Хватал всё нереальное и делал это пищей.
In darkness it discovered luminous shapes;	Во тьме он открывал светящиеся формы;
Peering into a shadow-hung half‑light	И вглядываясь в полутёмную подвешенную тень,
It saw hued images scrawled on Fancy’s cave;	Он видел разноцветные виденья, нарисованные на стенах пещер Фантазии;
Or it swept in circles through conjecture’s night	Бывало, он описывал круги в ночи предположения
And caught in imagination’s camera	И в фотокамеру воображения способен был поймать
Bright scenes of promise held by transient flares,	Блестящие, живые сцены обещания, ухваченные в тех мгновенных вспышках,
Fixed in life’s air the feet of hurrying dreams,	И в воздух жизни привлекал шаги спешащих к нам мечтаний,
Kept prints of passing Forms and hooded Powers	Надолго сохраняя отпечатки мимолётных Форм, И скрытых под покровами Энергий,
And flash-images of half-seen verities.	И вспышки-образы наполовину видимых нам истин.
An eager spring to seize and to possess	Нетерпеливо броситься, схватить и овладеть,
Unguided by reason or the seeing soul	Не подчиняясь ни рассудку, ни глядящей внутрь душе,
Was its first natural motion and its last,	Его естественное первое движение, оно же и последнее,
It squandered life’s force to achieve the impossible:	Он щедро тратил силу жизни, стремясь добиться невозможного:
It scorned the straight road and ran on wandering curves	Он презирал прямые, ровные пути, носился по извилистым кривым,
And left what it had won for untried things;	И оставлял свои завоевания для неиспытанных вещей;
It saw unrealised aims as instant fate	Он видел нереализованные цели настоятельной судьбой,
And chose the precipice for its leap to heaven.	И выбирал обрыв чтоб прыгнуть в небеса.
Adventure its system in the gamble of life,	В азартных играх жизни авантюра — главная его система,
It took fortuitous gains as safe results;	Случайные удачи принимал он за надёжный результат;
Error discouraged not its confident view	Ошибка не могла смутить его уверенный в успехе взгляд,
Ignorant of the deep law of being’s ways	Не знавший про глубокие законы путей существования,
And failure could not slow its fiery clutch;	А неудача не могла замедлить пылкой хватки;
One chance made true warranted all the rest.	Один возможный шанс оправдывал всё остальное.
Attempt, not victory, was the charm of life.	Попытка, не победа, была очарованьем жизни.
An uncertain winner of uncertain stakes,	Сомнительный призёр в сомнительной игре,
Instinct its dam and the life-mind its sire,	Инстинкт был матерью его, ум жизни был отцом,
It ran its race and came in first or last.	Он постоянно в гонке, и приходит — первым иль последним.
Yet were its works nor small and vain nor null;	И всё-таки, его труд был ни мелким, ни напрасным, ни пустым;
It nursed a portion of infinity’s strength	Он вскармливал часть силы бесконечности
And could create the high things its fancy willed;	И мог творить высокое, всё, что могла лишь пожелать его фантазия;
Its passion caught what calm intelligence missed.	В нем страсть ухватывала то, что упускал спокойный интеллект.
Insight of impulse laid its leaping grasp	И озаренье импульса дотягивало прыгнувшее пониманье до небес,
On heavens high Thought had hidden in dazzling mist,	Которые возвышенная Мысль скрывала в ослепляющем тумане,
Caught glimmers that revealed a lurking sun:	Улавливая только блеск, что выдавал таившееся солнце:
It probed the void and found a treasure there.	Он направлял свой поиск в пустоту и находил в той пустоте сокровище.
A half-intuition purpled in its sense;	Так полуинтуиция окрашивала в пурпур чувства;
It threw the lightning’s fork and hit the unseen.	Кидая вилы озарения он попадал в незримое.
It saw in the dark and vaguely blinked in the light,	Он видел в темноте и щурился беспомощно при свете,
Ignorance was its field, the unknown its prize.	Невежество — его большое поле, а неведомое — приз.

Of all these Powers the greatest was the last.	Из всех тех Сил последняя была и самою великой.
Arriving late from a far plane of thought	Явившись, под конец, из дальней сферы мысли
Into a packed irrational world of Chance	В наш иррациональный, переполненный мир Случая,
Where all was grossly felt and blindly done,	Где грубо всё для чувств и слепо сделано,
Yet the haphazard seemed the inevitable,	И сделанное наугад нам предстаёт как неизбежное,
Came Reason, the squat godhead artisan,	Пришла Богиня Разума, в обличии приземистой мастеровой,
To her narrow house upon a ridge in Time.	В свой тесный дом на горном гребне Времени.
Adept of clear contrivance and design,	Эксперт по замыслу и чистой выдумке,
A pensive face and close and peering eyes,	С задумчивым лицом, внимательным и острым взглядом,
She took her firm and irremovable seat,	Она заняла прочное своё и несменяемое место,
The strongest, wisest of the troll‑like Three.	Сильнейшая, умнейшая из той троллеподобной Троицы.
Armed with her lens and measuring-rod and probe,	Вооружившись линзами, линейкою и зондом,
She looked upon an object universe	Она смотрела на вселенную, как на объект,
And the multitudes that in it live and die	На множество существ, что в ней живут и умирают,
And the body of Space and the fleeing soul of Time,	На тело Космоса-Пространства и на пролетающую душу Времени,
And took the earth and stars into her hands	Затем брала всю землю, звёзды в собственные руки,
To try what she could make of these strange things.	Попробовать, что можно сделать с теми странными вещами.
In her strong purposeful laborious mind,	В своём могучем целеустремлённом и старательном уме,
Inventing her scheme-lines of reality	Изобретая собственные схемы-очертания реальности,
And the geometric curves of her time-plan,	Геометрические линии кривых её по времени расписанного плана,
She multiplied her slow half-cuts at Truth:	Она приумножала медленные половинчатые вырезки из Истины:
Impatient of enigma and the unknown,	Не терпящая всё загадочное, неизвестное,
Intolerant of the lawless and the unique,	И нетерпимая к тому, что уникально и не подчиняется закону,
Imposing reflection on the march of Force,	Навязывая рефлексию маршу Силы,
Imposing clarity on the unfathomable,	Навязывая ясность, чистоту неизмеримому,
She strove to reduce to rules the mystic world.	Она стремилась к правилам свести мистический наш мир.
Nothing she knew but all things hoped to know.	Она не знала ничего, но всё надеялась познать.
In dark inconscient realms once void of thought,	Так, в некогда лишённых мысли, тёмных царствах несознания,
Missioned by a supreme Intelligence	Однажды посланная высшим Интеллектом,
To throw its ray upon the obscure Vast,	Чтоб бросить луч его на тусклые Просторы,
An imperfect light leading an erring mass	И на несовершенный свет, ведущий ошибавшуюся массу
By the power of sense and the idea and word,	Могуществом идеи, слова, чувств,
She ferrets out Nature’s process, substance, cause.	Она исследует процесс, причину и субстанцию Природы.
All life to harmonise by thought’s control,	И чтобы привести всю жизнь в гармонию под управлением мысли,
She with the huge imbroglio struggles still;	Она до сей поры сражается с гигантским беспорядком;
Ignorant of all but her own seeking mind	Невежественная во всём, за исключеньем своего пытливого ума,
To save the world from Ignorance she came.	Она пришла спасти мир от Невежества.
A sovereign worker through the centuries	Прекрасная работница, на протяжении столетий
Observing and remoulding all that is,	Она смотрела, изучая, перестраивая всё, что существует,
Confident she took up her stupendous charge.	Самоуверенно взвалив себе на плечи свой огромный замысел.
There the low bent and mighty figure sits	Склонившись низко, напряжённая, могучая фигура
Bowed under the arc-lamps of her factory home	Сидит, согнувшись, в заводском цеху, под тусклым светом лампы,
Amid the clatter and ringing of her tools.	Средь грохота и визга инструментов.
A rigorous stare in her creative eyes	И строгий взгляд её очей, творящих новое,
Coercing the plastic stuff of cosmic Mind,	Умело заставляет подчиняться пластичную материю вселенского Ума,
She sets the hard inventions of her brain	И вкладывает сложные изобретенья собственного мозга
In a pattern of eternal fixity:	В шаблоны вечной неизменности:
Indifferent to the cosmic dumb demand,	Так, безразличная к безмолвному космическому требованию,
Unconscious of too close realities,	Не ведая о слишком близко находящихся реальностях,
Of the unspoken thought, the voiceless heart,	О молчаливой мысли, о беззвучном сердце,
She leans to forge her credos and iron codes	Она склоняется ковать свои стальные кодексы и убеждения,
And metal structures to imprison life	Железные структуры для посаженной в темницу жизни,
And mechanic models of all things that are.	И механические обобщённые модели для всего, что существует.
For the world seen she weaves a world conceived:	Для мира зримого она ткёт мир задуманный:
She spins in stiff but unsubstantial lines	Она сплетает в плотных, хоть и неовеществлённых линиях
Her gossamer word-webs of abstract thought,	Свою изысканную ткань словесных паутин абстрактной мысли,
Her segment systems of the Infinite,	Свои частичные системы Бесконечности,
Her theodicies and cosmogonic charts	Свои теодицеи и космогонические диаграммы,
And myths by which she explains the inexplicable.	И вымыслы, которыми она способна объяснить необъяснимое.
At will she spaces in thin air of mind	Она развешивает в тонком воздухе ума, по собственному усмотрению
Like maps in the school-house of intellect hung,	Подобно картам, что висят на стенах школы интеллекта,
Forcing wide Truth into a narrow scheme,	Стараясь затолкать широкую большую Истину в искусственную узость схемы,
Her numberless warring strict philosophies;	Свои бесчисленные строгие враждующие философии;
Out of Nature’s body of phenomenon	Она выкраивает острой бритвой Мысли
She carves with Thought’s keen edge in rigid lines,	Из корпуса проявленной Природы жёсткие края,
Like rails for the World‑Magician’s power to run,	Похожие на рельсы, по которым сила Мира-Мага понесётся вдаль,
Her sciences precise and absolute.	Свои науки, точные и абсолютные.
On the huge bare walls of human nescience	На высоченных голых стенах неведения человека,
Written round Nature’s deep dumb hieroglyphs	Исписанных кругом глубокими немыми иероглифами-знаками Природы,
She pens in clear demotic characters	Она записывает ясными, понятными всем буквами
The vast encyclopaedia of her thoughts;	Обширную энциклопедию своих идей и мыслей;
An algebra of her mathematics’ signs,	Она выстраивает алгебру своих математических обозначений,
Her numbers and unerring formulas	И безошибочные формулы, и числа,
She builds to clinch her summary of things.	Чтоб окончательно подбить итог свой всех вещей.
On all sides runs as if in a cosmic mosque	И как в космической мечети, в каждом направлении бежит,
Tracing the scriptural verses of her laws	Выписывая тщательно священные стихи её законов,
The daedal of her patterned arabesques,	Затейливая вязь её украшенных узором арабесок,
Art of her wisdom, artifice of her lore.	Искусство мудрости её, изобретенье эрудиции.
This art, this artifice are her only stock.	Искусство это и изобретение — её единственные капиталы.
In her high works of pure intelligence,	В её возвышенных твореньях чистой силы интеллекта,
In her withdrawal from the senses’ trap,	В её уменьи выбираться из ловушки чувств,
There comes no breaking of the walls of mind,	Не происходит разрушений стен ума,
There leaps no rending flash of absolute power,	Не возникает разрывающая вспышка абсолютной силы,
There dawns no light of heavenly certitude.	Не разгорается зарёю свет божественной уверенности.
A million faces wears her knowledge here	Её познания здесь одевают миллионы обликов, личин,
And every face is turbaned with a doubt.	Но все они увенчаны тюрбанами сомнения.
All now is questioned, all reduced to nought.	Всё ныне под вопросом, или сводится к ничто.
Once monumental in their massive craft	Монументальные когда-то в массовом своём обмане,
Her old great mythic writings disappear	Её мифические древние великие преданья исчезают,
And into their place start strict ephemeral signs;	И на их месте возникают строгие, но эфемерно существующие символы;
This constant change spells progress to her eyes:	В её глазах идущее всё время измененье означает ход прогресса:
Her thought is an endless march without a goal.	И мысль её — какой-то бесконечный марш без всякой цели.
There is no summit on which she can stand	И нет вершины, на которую она могла бы встать,
And see in a single glance the Infinite’s whole.	Единым взглядом охватив всю Бесконечность.
An inconclusive play is Reason’s toil.	Незавершённая игра — вот тяжкий труд Богини Разума.
Each strong idea can use her as its tool;	Любая сильная идея может пользоваться ею словно инструментом;
Accepting every brief she pleads her case.	Во всяком деле, принятом в суде, Она отстаивает только собственный свой случай.
Open to every thought, she cannot know.	Хотя она открыта каждой мысли, она не может знать.
The eternal Advocate seated as judge	Она, как вечный Адвокат, в судейском кресле,
Armours in logic’s invulnerable mail	Одев в неуязвимую кольчугу логики
A thousand combatants for Truth’s veiled throne	Десятки тысяч воинов, что охраняют трон сокрытой Истины
And sets on a high horse-back of argument	Садится на высокий лошадиный круп дискуссии,
To tilt for ever with a wordy lance	Чтобы вечно биться копьями из слов
In a mock tournament where none can win.	В пародии-турнире, где никто не может победить.
Assaying thought’s values with her rigid tests	Испытывая смыслы и значенья мысли косными своими тестами,
Balanced she sits on wide and empty air,	Она сидит, поддерживая равновесие, в пустой, широкой атмосфере,
Aloof and pure in her impartial poise.	Поодаль, чистая, в своей бесстрастной позе.
Absolute her judgments seem but none is sure;	Её сужденья предстают как абсолютные, но нет ни одного надёжного;
Time cancels all her verdicts in appeal.	И Время отменяет все её решения при аппеляции.
Although like sunbeams to our glow-worm mind	Хотя, подобное потокам солнечных лучей для наших светлячков-умов,
Her knowledge feigns to fall from a clear heaven,	Её накопленное знанье притворяется, что падает из чистоты небес,
Its rays are a lantern’s lustres in the Night;	Его лучи — неяркий отсвет фонаря в Ночи;
She throws a glittering robe on Ignorance.	Она всего лишь одевает яркие одежды на Невежество.
But now is lost her ancient sovereign claim	Но в наши времена утрачена её величественная древняя претензия
To rule mind’s high realm in her absolute right,	Повелевать высокой сферою ума, имея абсолютные права,
Bind thought with logic’s forged infallible chain	И связывать мышление непогрешимой кованою цепью логики,
Or see truth nude in a bright abstract haze.	Иль видеть образ неприкрытой истины В абстрактном ослепляющем тумане.
A master and slave of stark phenomenon,	Хозяйка и раба застывшего явления,
She travels on the roads of erring sight	Она, бывает, бродит по дорогам склонного к ошибкам зрения,
Or looks upon a set mechanical world	Иль смотрит на установившийся механистичный мир,
Constructed for her by her instruments.	Что для неё построен с помощью её же инструментов.
A bullock yoked in the cart of proven fact,	Как вол, запряжённый в телегу верного, доказанного факта,
She drags huge knowledge-bales through Matter’s dust	Она везёт огромные тюки познаний средь пыли Материи,
To reach utility’s immense bazaar.	Стремясь попасть на необъятный рынок выгоды и пользы.
Apprentice she has grown to her old drudge;	Из ученицы-новичка она сумела вырастить себе испытанную старую работницу;
An aided sense is her seeking’s arbiter.	И помогающее ощущение — арбитр её исканий.
This now she uses as the assayer’s stone.	Она использует его сейчас как пробный камень.
As if she knew not facts are husks of truth,	И словно бы не ведая, что факты — лишь скорлупки истины,
The husks she keeps, the kernel throws aside.	Она скорлупки бережёт, а ядрышко отбрасывает прочь.
An ancient wisdom fades into the past,	Так мудрость древних постепенно тает в прошлом,
The ages’ faith becomes an idle tale,	И многовековая вера превращается в пустую, праздную историю,
God passes out of the awakened thought,	Уходит Бог из просыпающейся мысли,
An old discarded dream needed no more:	Отброшенные старые мечты ей больше не нужны:
Only she seeks mechanic Nature’s keys.	Она отыскивает ключ лишь к механической Природе.
Interpreting stone-laws inevitable	И принимая каменный закон за неизбежное,
She digs into Matter’s hard concealing soil,	Она копается в застывшей, прячущей земле Материи,
To unearth the processes of all things done.	Стремясь найти источники процессов для всего творения.
A loaded huge self-worked machine appears	И появляется гигантская, загруженная и работающая сама машина
To her eye’s eager and admiring stare,	Перед её нетерпеливым, восхищённым взглядом,
An intricate and meaningless enginery	Запутанная и бессмысленная машинерия
Of ordered fateful and unfailing Chance:	Отточенного, рокового, безошибочного Случая:
Ingenious and meticulous and minute,	Её искусное, детальное, дотошное,
Its brute unconscious accurate device	Жестокое, несознающее, но аккуратное устройство
Unrolls an unerring march, maps a sure road;	Развёртывает свой непогрешимый марш и чертит безопасный путь;
It plans without thinking, acts without a will,	Оно планирует без размышлений, действует без собственных желаний,
A million purposes serves with purpose none	И миллиону целей служит безо всякой цели,
And builds a rational world without a mind.	И создаёт рациональный мир, не пользуясь умом.
It has no mover, no maker, no idea:	Нет у него ни двигателя, ни создателя, ни направляющей идеи:
Its vast self-action toils without a cause;	Его широкое самостоятельное действие идёт без принуждающей причины;
A lifeless Energy irresistibly driven,	Неудержимо направляемая, неодушевлённая Энергия,
Death’s head on the body of Necessity,	И с головою Смерти, что венчает тело настоятельной Потребности,
Engenders life and fathers consciousness,	Рождает жизнь, становится отцом сознанию,
Then wonders why all was and whence it came.	И после удивляется — зачем всё это было и откуда что пришло.
Our thoughts are parts of the immense machine,	Все наши мысли — части этой коллосальнейшей машины,
Our ponderings but a freak of Matter’s law,	Раздумья наши — лишь причуда, разрешённая законами Материи,
The mystic’s lore was a fancy or a blind;	Мистическое знанье было или выдумкой, иль слепотой;
Of soul or spirit we have now no need:	Душа и дух сейчас нам стали не нужны:
Matter is the admirable Reality,	Материя является прекрасною Реальностью,
The patent unescapable miracle,	Запатентованным и неизбежным чудом,
The hard truth of things, simple, eternal, sole.	И твёрдой истиной всего, простой, единственной и вечной.
A suicidal rash expenditure	Стремительная и самоубийственная щедрость,
Creating the world by a mystery of self-loss	Творящая вселенную мистерией самопотери,
Has poured its scattered works on empty Space;	Разлила по пустому Космосу свои разбросанные тут и там творения;
Late shall the self-disintegrating Force	А после — эта саморазрушающая Сила
Contract the immense expansion it has made:	Сожмёт безмерное пространство, ею сотворённое:
Then ends this mighty and unmeaning toil,	Затем закончит этот весь бессмысленный, могучий труд,
The Void is left bare, vacant as before.	Останется лишь Пустота, свободная и голая, как прежде.
Thus vindicated, crowned, the grand new Thought	Вот так, доказанная, коронованная, новая, возвышенная Мысль
Explained the world and mastered all its laws,	Описывала, объясняла мир, осваивала все его законы,
Touched the dumb roots, woke veiled tremendous powers;	Дотрагивалась до его немых корней, будила скрытые громадные энергии,
It bound to service the unconscious djinns	И вынуждала ей служить несознающих джиннов,
That sleep unused in Matter’s ignorant trance.	Которые, попав в невежественный транс Материи, Так до сих пор и спят, без всякой пользы.
All was precise, rigid, indubitable.	Всё было точно, жёстко и бесспорно.
But when on Matter’s rock of ages based	И вот, когда на многовековой скале Материи
A whole stood up firm and clear‑cut and safe,	Обосновалось нечто целое, и встало твёрдо и надёжно, с чёткими границами,
All staggered back into a sea of doubt;	Всё отшатнулось прочь, назад, в моря сомнения
This solid scheme melted in endless flux:	И эта прочная система растворилась в нескончаемом потоке:
She had met the formless Power inventor of forms;	Так встретила она[88] бесформенную Силу, автора всех форм;
Suddenly she stumbled upon things unseen:	Внезапно для себя она споткнулась об незримое:
A lightning from the undiscovered Truth	И молния из неоткрытой Истины
Startled her eyes with its perplexing glare	Ей начала слепить глаза своим ошеломляющим, невыносимым блеском
And dug a gulf between the Real and Known	И углубляла пропасть меж Реальностью и Познанным,
Till all her knowledge seemed an ignorance.	Пока все знания свои не показались ей невежеством.
Once more the world was made a wonder-web,	Мир снова стал переплетением чудес,
A magic’s process in a magical space,	Движеньем магии в магическом пространстве,
An unintelligible miracle’s depths	Неясными глубинами чудесного,
Whose source is lost in the Ineffable.	Начала у которого затеряны в Невыразимом.
Once more we face the blank Unknowable.	И снова встретились лицом к лицу мы с чистым, подлинным Непознаваемым.
In a crash of values, in a huge doom-crack,	В крушеньи ценностей, в гигантском роковом надломе,
In the sputter and scatter of her breaking work	В разбрасывании и превращеньи в пыль её разваленной работы,
She lost her clear conserved constructed world.	Она теряла ясный неизменный, сконструированный мир.
A quantum dance remained, a sprawl of chance	Лишь оставался танец квантов, неуклюжее движенье случая
In Energy’s stupendous tripping whirl:	В огромном, перепутанном вращении Энергии:
A ceaseless motion in the unbounded Void	И беспрестанное движенье в безграничной Пустоте
Invented forms without a thought or aim:	Изобретало формы безо всякой мысли или цели:
Necessity and Cause were shapeless ghosts;	Необходимость и Причина были как бесформенные призраки;
Matter was an incident in being’s flow,	Материя была случайностью в потоке бытия,
Law but a clock-work habit of blind force.	Закон — лишь заведённой, как часы привычкою ослепшей силы.
Ideals, ethics, systems had no base	Системы, этика, и идеалы — теряли всякую основу
And soon collapsed or without sanction lived;	И вскоре разрушались или жили, потеряв на это санкцию;
All grew a chaos, a heave and clash and strife.	Всё превращалось в хаос, качку, столкновенья и борьбу.
Ideas warring and fierce leaped upon life;	Неистовые и враждующие меж собой идеи прыгали на жизнь;
A hard compression held down anarchy	Тяжёлое давленье насаждало в ней анархию,
And liberty was only a phantom’s name:	Свобода оборачивалась именем для фикции:
Creation and destruction waltzed inarmed	Творение и разрушенье танцевали вальс,
On the bosom of a torn and quaking earth;	Обнявшись на груди израненной, трясущейся земли;
All reeled into a world of Kali’s dance.	И всё вертелось в мире танца Кали.
Thus tumbled, sinking, sprawling in the Void,	Так рушась, оседая, расползаясь в Пустоте,
Clutching for props, a soil on which to stand,	Хватаясь за подпорки, почву, чтобы встать,
She only saw a thin atomic Vast,	Она могла лишь видеть тонкий атомный Простор,
The rare-point sparse substratum universe	Отдельные вкрапления рассеянной субстанции вселенной,
On which floats a solid world’s phenomenal face.	Что держит на плаву феноменальный облик нашего устойчивного мира.
Alone a process of events was there	Там оставался лишь поток событий,
And Nature’s plastic and protean change	Пластичная, разнообразная изменчивость Природы,
And, strong by death to slay or to create,	И, смертью сильная, нацеленная убивать иль создавать,
The riven invisible atom’s omnipotent force.	Всепобеждающая сила расщеплённого невидимого атома.
One chance remained that here might be a power	Был шанс, что здесь скрывается энергия,
To liberate man from the old inadequate means	Способная освободить людей от старых и несовершенных средств,
And leave him sovereign of the earthly scene.	Оставив человека повелителем земной широкой сцены.
For Reason then might grasp the original Force	Богиня Разума могла бы ухватить первоначальное Могущество,
To drive her car upon the roads of Time.	И повести свою машину по дорогам Времени.
All then might serve the need of the thinking race,	Тогда бы всё служило нуждам этой думающей расы,
An absolute State found order’s absolute,	И в абсолютном Государстве воцарился б абсолют порядка,
To a standardised perfection cut all things,	Всё стало бы урезано до типового совершенства,
In society build a just exact machine.	А общество бы превратили в основанную на законе точную машину.
Then science and reason careless of the soul	Затем наука, разум, не заботясь о душе,
Could iron out a tranquil uniform world,	Смогли бы разутюжить всё в спокойный и однообразный мир,
Aeonic seekings glut with outward truths	Извечные искания свели бы к внешним истинами,
And a single-patterned thinking force on mind,	А ум заставили бы думать, по единому шаблону,
Inflicting Matter’s logic on Spirit’s dreams	Воображенью Духа навязали б логику Материи,
A reasonable animal make of man	Из человека сотворили бы разумное животное
And a symmetrical fabric of his life.	А жизнь его бы превратили — в симметричную структуру.
This would be Nature’s peak on an obscure globe,	И это стало бы вершиною Природы на потерявшей блеск планете,
The grand result of the long ages’ toil,	Великим результатом долгого труда эпох,
Earth’s evolution crowned, her mission done.	Венцом всей эволюции земли и завершённой миссией.
So might it be if the spirit fell asleep;	И так могло случиться, если б дух заснул;
Man then might rest content and live in peace,	Тогда бы человек мог стать довольным и зажить в покое,
Master of Nature who once her bondslave worked,	Хозяином Природы, некогда трудившимся как крепостной,
The world’s disorder hardening into Law,-	Весь беспорядок мира сцементировав в Закон,
If Life’s dire heart arose not in revolt,	И если только ужасающее сердце Жизни не восстанет в бунте,
If God within could find no greater plan.	И если Бог внутри нам не подыщет более великий план.
But many-visaged is the cosmic Soul;	Но у космической Души бывает много лиц;
A touch can alter the fixed front of Fate.	Одно касание способно изменить застывший намертво фасад Судьбы.
A sudden turn can come, a road appear.	Придёт внезапный поворот, появится дорога.
A greater Mind may see a greater Truth,	И более великий Ум сумеет овладеть какой-то более великой Истиной,
Or we may find when all the rest has failed	Или, возможно, сможем мы найти, когда всё остальное не удастся,
Hid in ourselves the key of perfect change.	Сокрытый в нас самих ключ совершенной перемены.
Ascending from the soil where creep our days,	Поднявшись с почвы, где ползут неторопливо наши дни,
Earth’s consciousness may marry with the Sun,	Сознание Земли способно обвенчаться с Солнцем,
Our mortal life ride on the spirit’s wings,	Жизнь смертного — парить на крыльях духа,
Our finite thoughts commune with the Infinite.	А наши ограниченные мысли — общаться с Бесконечностью.

In the bright kingdoms of the rising Sun	В тех ярких царствах поднимавшегося Солнца
All is a birth into a power of light:	Всё есть рожденье в силу света:
All here deformed guards there its happy shape,	Всё то, что здесь искажено, хранит там свой счастливый облик,
Here all is mixed and marred, there pure and whole;	Что здесь испорчено и перемешано, там — чистое и целое;
Yet each is a passing step, a moment’s phase.	И всё здесь преходящий шаг, особенность момента.
Awake to a greater Truth beyond her acts,	Так, пробудившись к более великой Истине, за рамками привычных дел,
The mediatrix sat and saw her works	Богиня Разума, посредница, сидела и смотрела
And felt the marvel in them and the force	На все свои творения, и ощущала чудо в них и силу,
But knew the power behind the face of Time:	Но знала о могуществе за ликом Времени:
She did the task, obeyed the knowledge given,	Она всё время делала свою задачу, повинуясь данному ей знанию,
Her deep heart yearned towards great ideal things	Её глубины сердца устремлялись к великому и идеальному,
And from the light looked out to wider light:	И превзойти тот свет, который был, И выглянуть в другой, гораздо шире:
A brilliant hedge drawn round her narrowed her power;	Сверкающая изгородь вокруг неё сужала силу;
Faithful to her limited sphere she toiled, but knew	Она работала, была верна своим ограничениям, но знала,
Its highest, widest seeing was a half-search,	Что самый высший и широкий взгляд её был только полупоиском,
Its mightiest acts a passage or a stage.	А самые её могучие дела — лишь переходом или стадией.
For not by Reason was creation made	Так как не Разум создал некогда творение,
And not by Reason can the Truth be seen	Не через Разум можем мы увидеть Истину,
Which through the veils of thought, the screens of sense	Которую через покровы мысли и экраны чувства
Hardly the spirit’s vision can descry	С трудом способно различить, увидеть зренье духа,
Dimmed by the imperfection of its means:	Обычно затуманенное от несовершенства средств:
The little Mind is tied to little things:	Наш малый Ум привязан к маленьким вещам:
Its sense is but the spirit’s outward touch,	В нём чувство — только внешнее касание духа,
Half-waked in a world of dark Inconscience;	Полупроснувшегося в мире мрака Несознания;
It feels out for its beings and its forms	Он ощущает существа его и формы
Like one left fumbling in the ignorant Night.	Как если бы его оставили идти наощупь средь незнания Ночи.
In this small mould of infant mind and sense	В том маленьком шаблоне-заготовке зарождающихся чувств, и детского ума
Desire is a child-heart’s cry crying for bliss,	Желанье — крик младенческого сердца, плачущего по блаженству,
Our reason only a toys’ artificer,	Наш разум — лишь механик по игрушкам,
A rule-maker in a strange stumbling game.	Ведущий в странных запинающихся играх.
But she her dwarf aides knew whose confident sight	Она[89], однако, знала этих карликов-помощников,
A bounded prospect took for the far goal.	Чей убеждённый взгляд фрагмент открывшегося вида принимал за цель.
The world she has made is an interim report	Тот мир, что создан ею — промежуточный отчёт
Of a traveller towards the half‑found truth in things	Мистического путника о найденной частичной истине вещей,
Moving twixt nescience and nescience.	Идущего от одного незнанья до другого.
For nothing is known while aught remains concealed;	Ведь не известно ничего, пока хоть что-то остаётся нераскрытым;
The Truth is known only when all is seen.	Мы знаем Истину, лишь если знаем всё.
Attracted by the All that is the One,	Притянутая Всем, которое — Единый,
She yearns towards a higher light than hers;	Она стремится к свету, выше, чем её;
Hid by her cults and creeds she has glimpsed God’s face:	Она лишь мельком видит лик Божественного, Сокрытый за её ученьями и культами:
She knows she has but found a form, a robe,	И понимает, что нашла лишь форму, одеяние,
But ever she hopes to see him in her heart	Но каждый раз надеется его увидеть в сердце
And feel the body of his reality.	И через чувство прикоснуться к основанию его реальности.
As yet a mask is there and not a brow,	Пока же там, всё время маска, а не лик,
Although sometimes two hidden eyes appear:	Хотя, бывает, появляются два скрытых глаза:
Reason cannot tear off that glimmering mask,	Не удаётся ей пока сорвать с себя мерцающую маску,
Her efforts only make it glimmer more;	Её усилия лишь заставляют ту вуаль мерцать ещё сильнее;
In packets she ties up the Indivisible;	Она в свои тюки раскладывает Неделимое;
Finding her hands too small to hold vast Truth	Найдя, что руки слишком коротки, чтоб охватить широты Истины,
She breaks up knowledge into alien parts	Она раскалывает знание на чужеродные фрагменты,
Or peers through cloud-rack for a vanished sun:	Отыскивает в пелене нависших туч исчезнувшее солнце:
She sees, not understanding what she has seen,	И всматривается, не понимая то, что видит,
Through the locked visages of finite things	Через закрытые обличия конечного,
The myriad aspects of infinity.	В неисчислимый мириад аспектов бесконечности.
One day the Face must burn out through the mask.	Придёт однажды день и этот Лик прожжёт насквозь любые маски.
Our ignorance is Wisdom’s chrysalis,	Невежество у человека — кокон Мудрости,
Our error weds new knowledge on its way,	Ошибка наша обручается со свежим, новым знаньем на своём пути,
Its darkness is a blackened knot of light;	И тьма её — лишь затемнённый узел света;
Thought dances hand in hand with Nescience	Так мысль танцует об руку с Незнанием
On the grey road that winds towards the Sun.	На сером серпантине, вьющемся всё выше к Солнцу.
Even while her fingers fumble at the knots	И даже если пальцы рук её затягивают новые узлы,
Which bind them to their strange companionship,	Что связывают эту пару в странную компанию,
Into the moments of their married strife	В особые моменты их семейных ссор
Sometimes break flashes of the enlightening Fire.	Подчас врываются зарницы просвещающего Пламени.
Even now great thoughts are here that walk alone:	И даже здесь, сейчас, присутствуют великие, гуляющие в одиночку мысли:
Armed they have come with the infallible word	Они приходят к нам, вооружившись безошибочным, надёжным словом
In an investiture of intuitive light	И облачившись в свой интуитивный свет,
That is a sanction from the eyes of God;	Тот свет, который — санкция из ока Бога;
Announcers of a distant Truth they flame	Глашатаи далёкой Истины, они пылают,
Arriving from the rim of eternity.	Сюда являясь из периферии вечности.
A fire shall come out of the infinitudes,	Из этих бесконечностей когда-то должен вырваться огонь,
A greater Gnosis shall regard the world	И более великий Гнозис станет наблюдать за миром,
Crossing out of some far omniscience	Шагая из какого-то далёкого всеведенья по ослепительным морям
On lustrous seas from the still rapt Alone	Он выйдет из восторга и спокойствия Единого,
To illumine the deep heart of self and things.	Чтоб озарить глубины внутреннего "я" у всех вещей.
A timeless knowledge it shall bring to Mind,	Он принесёт Уму вневременное знание,
Its aim to life, to Ignorance its close.	Для жизни — цель, а для Невежества — его конец.

Above in a high breathless stratosphere,	Над этим всем, в высокой, неподвижной стратосфере,
Overshadowing the dwarfish trinity,	Затмив сияньем тройку карликов ума,
Lived, aspirants to a limitless Beyond,	Скользили кандидатами на безграничность Запредельного,
Captives of Space, walled by the limiting heavens,	Подобно пленникам Пространства, обнесённого границей из небес,
In the unceasing circuit of the hours	В безостановочном круговороте дней, часов
Yearning for the straight paths of eternity,	Тоскуя по прямым дорогам вечности,
And from their high station looked down on this world	Взирая со своих высот на этот мир,
Two sun-gaze Daemons witnessing all that is.	Сияющим, как солнце, взглядом, два высоких Духа, видя всё.
A power to uplift the laggard world,	Могуществом, способным приподнять наш вечно отстающий мир,
Imperious rode a huge high‑winged Life-Thought	Летела полновластная, огромная высококрылая Мысль Жизни,
Unwont to tread the firm unchanging soil:	Ни разу не ступавшая на твёрдую и неменяющуюся почву:
Accustomed to a blue infinity,	Привыкнув к синей бесконечности,
It planed in sunlit sky and starlit air;	Она парила в небе, залитом горячим солнцем, в звёздной атмосфере
It saw afar the unreached Immortal’s home	И видела вдали недостижимый дом Бессмертных,
And heard afar the voices of the Gods.	Прислушиваясь к отдалённым голосам Богов.
Iconoclast and shatterer of Time’s forts,	Иконоборец, разрушитель бастионов Времени,
Overleaping limit and exceeding norm,	Превосходя границы, преступая через нормы
It lit the thoughts that glow through the centuries	Она там зажигала мысли, что пылают сквозь столетия
And moved to acts of superhuman force.	И побуждала к действиям сверхчеловеческой, гигантской силы.
As far as its self-winged air-planes could fly,	Так далеко, как могут долететь её аэропланы, окрыляемые духом,
Visiting the future in great brilliant raids	Исследуя грядущее в сверкающих великих рейдах,
It reconnoitred vistas of dream‑fate.	Она разведывала открывающийся вид судьбы-мечты.
Apt to conceive, unable to attain,	Умея понимать, не в силах этого добиться,
It drew its concept-maps and vision-plans	Она чертила карты из понятий, планы представлений,
Too large for the architecture of mortal Space.	Что слишком велики для воплощения в архитектуре смертного Пространства.
Beyond in wideness where no footing is,	А в Запредельном, в широте, где нет опоры для стопы,
An imagist of bodiless Ideas,	Творящий бестелесные Идеи,
Impassive to the cry of life and sense,	Бесстрастный к зову чувств и зову жизни,
A pure Thought-Mind surveyed the cosmic act.	Очищенный Ум Мысли изучал космическое действо.
Archangel of a white transcending realm,	Архангел чистой трансцендентной сферы,
It saw the world from solitary heights	Он наблюдал наш мир с уединённых пиков,
Luminous in a remote and empty air.	Светящихся в свободной и далёкой атмосфере.

End of Canto Ten	Конец десятой песни




Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto XI THE KINGDOMS AND GODHEADS OF THE GREATER MIND	Песня XI ЦАРСТВА И БОЖЕСТВА БОЛЕЕ ВЕЛИКОГО УМА


There ceased the limits of the labouring Power.	Ушли ограничения работающей Силы.
But being and creation cease not there.	Однако бытиё, творенье не исчезли.
For Thought transcends the circles of mortal mind,	Поскольку Мысль выходит за пределы круга смертного ума,
It is greater than its earthly instrument:	Она гораздо больше своего земного инструмента:
The godhead crammed into mind’s narrow space	И словно божество, что втискивают в тесное ментальное пространство
Escapes on every side into some vast	Она бежит в любую сторону, в любой простор,
That is a passage to infinity.	Способный стать проходом в бесконечность.
It moves eternal in the spirit’s field,	Мысль вечно движется в духовной сфере,
A runner towards the far spiritual light,	Она — бегун, чья цель — божественный далёкий свет,
A child and servant of the spirit’s force.	Она и порожденье, и служанка силы духа.
But mind too falls back from a nameless peak.	Но ум, бывает, тоже падает с неописуемых вершин.
His being stretched beyond the sight of Thought.	Всё существо в нём[90] вытянулось за пределы взора Мысли.
For the spirit is eternal and unmade	Дух — это вечное и он несотворён,
And not by thinking was its greatness born,	И не мышленьем было рождено его величие,
And not by thinking can its knowledge come.	И не мышлением может знание к нему придти.
It knows itself and in itself it lives,	Он знает самого себя, живёт в самом себе,
It moves where no thought is nor any form.	Он двигается там, где нет ни мысли, ни вообще, любой из форм.
Its feet are steadied upon finite things,	Он прочно встал стопами на конечное,
Its wings can dare to cross the Infinite.	Его крыла дерзают пролетать сквозь Бесконечное.
Arriving into his ken a wonder space	Плывущее к нему[91] чудесное пространство
Of great and marvellous meetings called his steps,	Великих и чудесных встреч звало его шаги
Where Thought leaned on a Vision beyond thought	Туда, где Мысль нашла опору в Видении за пределом мысли
And shaped a world from the Unthinkable.	И из Немыслимого формирует некий мир.
On peaks imagination cannot tread,	На пиках гор, куда воображенью не добраться,
In the horizons of a tireless sight,	На самом горизонте, наблюдаемым неутомимым оком,
Under a blue veil of eternity	Под голубой вуалью вечности
The splendours of ideal Mind were seen	Виднелись роскошь и богатства идеального Ума,
Outstretched across the boundaries of things known.	Что протянулся за границы нам известного.
Origin of the little that we are,	Источник для той малости, чем мы являемся,
Instinct with the endless more that we must be,	И полный бесконечно большим, чем мы стать должны,
A prop of all that human strength enacts,	Опора для всего, на что способна сила человека,
Creator of hopes by earth unrealised,	Творец надежд, ещё не воплощённых нашею землёю,
It spreads beyond the expanding universe;	Он протянулся за пределы расширяющейся в бесконечности вселенной;
It wings beyond the boundaries of Dream,	Он улетает на своиз крылах за все ограничения Мечты,
It overtops the ceiling of life’s soar.	Он превосходит потолок паренья жизни.
Awake in a luminous sphere unbound by Thought,	И пробуждаясь в светлых областях, не связанный цепями Мысли,
Exposed to omniscient immensities,	Открывшийся всезнающим безмерностям,
It casts on our world its great crowned influences,	Бросает он в наш мир свои великие, венчающие всё влияния,
Its speed that outstrips the ambling of the hours,	И скорость, обгоняющую наш неторопливый шаг часов,
Its force that strides invincibly through Time,	И силу, что идёт непобедимо через Время,
Its mights that bridge the gulf twixt man and God,	Свои могущества, мостом перекрывающие пропасть меж людьми и Богом,
Its lights that combat Ignorance and Death.	Свои огни, которые сражаются с Невежеством и Смертью.
In its vast ambit of ideal Space	В его безбрежном царстве идеального Пространства,
Where beauty and mightiness walk hand in hand,	Где красота и мощь идут рука в руке,
The Spirit’s truths take form as living Gods	И правда Духа принимает облики живых Богов,
And each can build a world in its own right.	И каждый Бог способен возвести свой мир в пределах своего влияния.
In an air which doubt and error cannot mark	В той атмосфере где ошибка и сомнение
With the stigmata of their deformity,	Не могут наследить своими пятнами уродства,
In communion with the musing privacy	В общеньи с размышляющим уединеньем истины
Of a truth that sees in an unerring light	Что видит в безошибочном и ясном свете,
Where the sight falters not nor wanders thought,	И где не дрогнет взгляд, не отклонится мысль,
Exempt from our world’s exorbitant tax of tears,	Свободные от непомерной ноши слёз, рыданий в нашем мире,
Dreaming its luminous creations gaze	Его высокие и озарённые творения, мечтая, всматриваются
On the Ideas that people eternity.	В Идеи, населяющие вечность.
In a sun-blaze of joy and absolute power	И в солнечном сияньи радости и абсолютного могущества
Above the Masters of the Ideal throne	Над ними царствуют Владыки Идеального
In sessions of secure felicity,	В собраниях уверенного счастья,
In regions of illumined certitude.	В районах озарённой несомненности.
Far are those realms from our labour and yearning and call,	Те сферы далеки от нашего труда, стремления и зова,
Perfection’s reign and hallowed sanctuary	Благословенное убежище и царство совершенства
Closed to the uncertain thoughts of human mind,	Закрыто для колеблющихся мыслей нашего ума,
Remote from the turbid tread of mortal life.	Отдалено от путаного шага смертной жизни.
But since our secret selves are next of kin,	Но так как наши тайные и внутренние “я” подобны самым близким,
A breath of unattained divinity	Дыханье недостигнутой ещё божественности
Visits the imperfect earth on which we toil;	Приходит на несовершенную планету, где мы трудимся;
Across a gleaming ether’s golden laugh	Сквозь золотистый смех блестящего эфира
A light falls on our vexed unsatisfied lives,	Нисходит свет на наши раздражённые и недовольные всем жизни,
A thought comes down from the ideal worlds	Из идеальных царств спускается вниз мысль,
And moves us to new-model even here	И даже здесь нас побуждает заново лепить
Some image of their greatness and appeal	Какой-то образ их величия, призыва
And wonder beyond the ken of mortal hope.	И чуда за пределами надежды смертных.
Amid the heavy sameness of the days	Среди тяжёлого однообразия обычных дней
And contradicted by the human law,	И отрицаемая всем людским законом,
A faith in things that are not and must be	Надежда, вера в то, чего здесь нет, но что должно здесь быть,
Lives comrade of this world’s delight and pain,	Живёт как друг мучения и наслажденья мира,
The child of the secret soul’s forbidden desire	Дитя запретного желанья скрытой в глубине души,
Born of its amour with eternity.	Рождённое от тайного её романа с вечностью.
Our spirits break free from their environment;	Наш дух стремится вырваться из собственного окружения;
The future brings its face of miracle near,	Грядущее подносит ближе лик своих чудес,
Its godhead looks at us with present eyes;	Его божественность глядит на нас глазами настоящего;
Acts deemed impossible grow natural;	Дела, которые казались невозможными, становятся естественными;
We feel the hero’s immortality;	Мы чувствуем бессмертие героя;
The courage and the strength death cannot touch	Отвага, сила, до которых смерть не может дотянуться,
Awake in limbs that are mortal, hearts that fail;	Отныне просыпаются в телах, которые подвластны смерти, В сердцах, что могут ослабеть и подвести;
We move by the rapid impulse of a will	Нас начинает двигать быстрый импульс воли,
That scorns the tardy trudge of mortal time.	Что презирает медленную трудную дорогу в смертном времени.
These promptings come not from an alien sphere:	Все эти побуждения приходят не из чуждых сфер:
Ourselves are citizens of that mother State,	Мы — граждане своей родной Страны,
Adventurers, we have colonised Matter’s night.	Мы ищем приключения, мы заселили ночь Материи.
But now our rights are barred, our passports void;	Сейчас, однако, перекрыты наши все права и паспорта лишились силы;
We live self-exiled from our heavenlier home.	Теперь живём, изгнав самих себя из нашего небесного жилища.
An errant ray from the immortal Mind	И странствующий луч бессмертного Ума
Accepted the earth’s blindness and became	Был вынужден принять земную слепоту,
Our human thought, servant of Ignorance.	Стал мыслью человека и слугой Невежества.
An exile, labourer on this unsure globe	Изгой, чернорабочий на колеблющейся, неуверенной планете,
Captured and driven in Life’s nescient grasp,	Пленённый и ведомый в несознательных объятьях Жизни,
Hampered by obscure cell and treacherous nerve,	Зажатый в затемнёных клетках, вероломных нервах,
It dreams of happier states and nobler powers,	Мечтает он о благородных силах, более счастливых состояниях,
The natural privilege of unfallen gods,	И о врождённой привилегии богов, не знающих падения,
Recalling still its old lost sovereignty.	И всё ещё зовёт назад свою утраченную независимость.
Amidst earth’s mist and fog and mud and stone	Среди земных туманов, мглы, камней, грязи
It still remembers its exalted sphere	Он помнит до сих пор свою восторженную область,
And the high city of its splendid birth.	Высокий город своего великолепного рождения.
A memory steals in from lost heavens of Truth,	Украдкой входит память из потерянной небесной сферы Истины,
A wide release comes near, a Glory calls,	Широкое освобожденье подступает ближе, призывает Слава,
A might looks out, an estranged felicity.	Проглядывает мощь и отдалённое, пока что, счастье.
In glamorous passages of half‑veiled light	Блуждая средь чарующих проходов наполовину скрытого вуалью света,
Wandering, a brilliant shadow of itself,	Подобно яркой тени самого себя,
This quick uncertain leader of blind gods,	Сомнительный, спешащий проводник слепых богов,
This tender of small lamps, this minister serf	Фонарщик маленьких светильников, министр-крепостной,
Hired by a mind and body for earth-use	Что нанят телом и умом для нужд земли,
Forgets its work mid crude realities;	Столкнувшись с грубою реальностью, он забывает о своей работе;
It recovers its renounced imperial right,	Он восстанавливает заново свои забытые верховные права,
It wears once more a purple robe of thought	Он снова носит пурпурную тогу мысли
And knows itself the Ideal’s seer and king,	И узнает в себе провидца Идеала и царя,
Communicant and prophet of the Unborn,	Глашатая о новом и пророка Нерождённого,
Heir to delight and immortality.	Наследника восторга и бессмертия.
All things are real that here are only dreams,	Всё то, что здесь для нас мечты — там превращается в реальность,
In our unknown depths sleeps their reserve of truth,	В непознанных глубинах наших дремлят их резервы истины,
On our unreached heights they reign and come to us	Они царят на наших недостигнутых вершинах и приходят к нам
In thought and muse trailing their robes of light.	В раздумиях и в мысли, принося с собою одеяния из света.
But our dwarf will and cold pragmatic sense	Но наша воля карликов, холодный прагматичный здравый смысл
Admit not the celestial visitants:	Не принимают тех небесных посетителей:
Awaiting us on the Ideal’s peaks	Нас ожидая на высоких пиках Идеального,
Or guarded in our secret self unseen	Незримо охраняемые в нашем тайном “я”,
Yet flashed sometimes across the awakened soul,	И всё же, иногда сверкая через пробуждение души,
Hide from our lives their greatness, beauty, power.	Они скрывают красоту свою, величие, могущество от наших жизней.
Our present feels sometimes their regal touch,	Бывает, наше настоящее способно ощутить их царское касание,
Our future strives towards their luminous thrones:	А наше будущее устремляется к их светлым тронам:
Out of spiritual secrecy they gaze,	Они внимательно глядят на нас из тайны духа,
Immortal footfalls in mind’s corridors sound:	И их бессмертные шаги слышны из коридоров нашего ума:
Our souls can climb into the shining planes,	Душа в нас может подниматься в их сияющие планы,
The breadths from which they came can be our home.	Просторы, из которых прибыли они, способны стать и нашим домом тоже.
His privilege regained of shadowless sight	Вернув себе обратно привилегию отчётливого виденья,
The Thinker entered the immortals’ air	Мыслитель[92] оказался в воздухе бессмертных
And drank again his pure and mighty source.	И снова пил из своего могучего и чистого источника.
Immutable in rhythmic calm and joy	Он оставался незатронутым средь ритмов радости и тишины,
He saw, sovereignly free in limitless light,	И видел, полновластный и свободный, в безграничном свете,
The unfallen planes, the thought‑created worlds	Не знавшие паденья планы, мыслью сотворённые миры,
Where Knowledge is the leader of the act	В которых Знание — руководитель действия,
And Matter is of thinking substance made,	Материя сотворена из мыслящей субстанции,
Feeling, a heaven-bird poised on dreaming wings,	А чувство, птица из небес, паря на распростёршихся крылах мечты,
Answers Truth’s call as to a parent’s voice,	Призыву Истины внимает как родительскому голосу,
Form luminous leaps from the all‑shaping beam	Светящаяся форма прыгает из формирующего всё луча,
And Will is a conscious chariot of the Gods,	И Воля там становится сознательною колесницею Богов,
And Life, a splendour stream of musing Force,	А Жизнь — роскошное теченье думающей Силы —
Carries the voices of the mystic Suns.	Приносит голоса мистичных Солнц.
A happiness it brings of whispered truth;	Они приносят счастье тихого шептанья истины;
There runs in its flow honeying the bosom of Space	Бегут, потоком мёда заполняя грудь Пространства,
A laughter from the immortal heart of Bliss,	Смех из бессмертной сердцевины вечного Блаженства,
And the unfathomed Joy of timelessness,	Бездонные глубины Радости безвременья,
The sound of Wisdom’s murmur in the Unknown	Журчащий голос Мудрости средь Неизвестного,
And the breath of an unseen Infinity.	И близкое дыхание незримой Бесконечности.
In gleaming clarities of amethyst air	В сверкающей прозрачности той атмосферы в аметистовых тонах
The chainless and omnipotent Spirit of Mind	Свободный от оков, всесильный Дух Ума
Brooded on the blue lotus of the Idea.	Неторопливо размышлял на синем лотосе Идеи.
A gold supernal sun of timeless Truth	Божественное золотое солнце Истины вне времени
Poured down the mystery of the eternal Ray	Вниз изливало тайну вечного Луча
Through a silence quivering with the word of Light	Сквозь тишину, трепещущую словом Света
On an endless ocean of discovery.	На бесконечный океан открытия.
Far-off he saw the joining hemispheres.	А вдалеке он[93] видел две соединявшиеся полусферы.
On meditation’s mounting edge of trance	На горном гребне транса медитации
Great stairs of thought climbed up to unborn heights	Великие ступени мысли поднимались к нерождённым пикам,
Where Time’s last ridges touch eternity’s skies	Где Времени последние гряды касаются небесных планов вечности
And Nature speaks to the spirit’s absolute.	И где Природа разговаривает с абсолютом духа.

A triple realm of ordered thought came first,	Вначале шло тройное царство упорядоченной мысли,
A small beginning of immense ascent:	Как скромный старт необозримого подъёма:
Above were bright ethereal skies of mind,	Над ним сияли яркие эфирные слои небес ума,
A packed and endless soar as if sky pressed sky	Уложенные, бесконечно воспаряющие и теснящие друг друга,
Buttressed against the Void on bastioned light;	С опорою на бастионы света против Пустоты;
The highest strove to neighbour eternity,	Там высочайшее стремилось подойти к соседней вечности,
The largest widened into the infinite.	Там широчайшее распространялось в бесконечность.
But though immortal, mighty and divine,	Однако, пусть бессмертные, божественные и могучие,
The first realms were close and kin to human mind;	Все эти царства были родственны, близки для нашего ума;
Their deities shape our greater thinking’s roads,	Их божества прокладывают путь высоким нашим мыслям,
A fragment of their puissance can be ours:	И часть их силы может быть и нашей:
These breadths were not too broad for our souls to range,	Их широта не слишком широка перед размахом наших душ,
These heights were not too high for human hope.	Их высота не слишком высока для человеческой надежды.
A triple flight led to this triple world.	Тройной полет ведёт к тому тройному миру.
Although abrupt for common strengths to tread,	Хотя и трудный, чтоб взбираться на него при помощи обычных сил,
Its upward slope looks down on our earth-poise:	Его идущий ввысь наклон взирает сверху вниз на наше равновесье на земле:
On a slant not too precipitously steep	На склоне, что не слишком был отвесным и крутым,
One could turn back travelling deep descending lines	Глубокие, идущие вниз линии, способны были повернуть свой путь назад,
To commune with the mortal’s universe.	Чтоб побеседовать с вселенной смертных.
The mighty wardens of the ascending stair	Могучие смотрители идущей в выси лестницы,
Who intercede with the all‑creating Word,	Которые посредничают с создающим всё на свете Словом,
There waited for the pilgrim heaven-bound soul;	Здесь ждали пилигрима, к небесам привязанную душу;
Holding the thousand keys of the Beyond	Владея тысячью ключами к Запредельному,
They proffered their knowledge to the climbing mind	Они свои познанья предлагали восходящему уму
And filled the life with Thought’s immensities.	И наполняли жизнь безмерностями Мысли.
The prophet hierophants of the occult Law,	Пророки и жрецы оккультного Закона,
The flame-bright hierarchs of the divine Truth,	И яркие, как пламя, иерархи Истины божественного,
Interpreters between man’s mind and God’s,	Переводя ум Бога на язык ума людей,
They bring the immortal fire to mortal men.	Они огонь бессмертного приносят смертным людям.
Iridescent, bodying the invisible,	Играя красками, и воплощая мир незримого,
The guardians of the Eternal’s bright degrees	Хранители сверкающих ступеней Вечного
Fronted the Sun in radiant phalanxes.	Стояли перед Солнцем лучезарными фалангами.
Afar they seemed a symbol imagery,	Издалека они казались символическими образами,
Illumined originals of the shadowy script	И озарёнными источниками призрачного манускрипта,
In which our sight transcribes the ideal Ray,	В котором наше виденье пытается прочесть Луч идеала,
Or icons figuring a mystic Truth,	Или картинками, что представляют нам мистическую Истину,
But, nearer, Gods and living Presences.	Но ближе — виделись Богами и ожившими Присутствиями.
A march of friezes marked the lowest steps;	Полоскою бордюров отделялись низшие ступени;
Fantastically ornate and richly small,	На тех роскошно небольших ступенях, с фантастическим орнаментом,
They had room for the whole meaning of a world,	Нашлось пространство и для смысла мира в целом,
Symbols minute of its perfection’s joy,	И для сиюминутных символов, несущих радость совершенства,
Strange beasts that were Nature’s forces made alive	И для диковинных зверей — оживших сил Природы,
And, wakened to the wonder of his role,	И для, проснувшегося к осознанию своей чудесной роли, человека,
Man grown an image undefaced of God	Который должен вырасти в неискаженный образ Бога,
And objects the fine coin of Beauty’s reign;	И для всего, что стало полновесною монетой царства Красоты;
But wide the terrains were those levels serve.	Но между тем, широким областям служили эти уровни.
In front of the ascending epiphany	Перед лицом растущего богоявления,
World-Time’s enjoyers, favourites of World-Bliss,	Вкушавшие Мир Времени, входящие как фавориты в Мир Блаженства,
The Masters of things actual, lords of the hours,	Властители реального, хозяева часов,
Playmates of youthful Nature and child God,	Друзья по играм молодой Природы и ребёнка-Бога,
Creators of Matter by hid stress of Mind	Творцы Материи замаскированным давлением Ума,
Whose subtle thoughts support unconscious Life	Чьё тонкое мышление поддерживает бессознательную Жизнь,
And guide the fantasy of brute events,	Руководит фантазией простых событий,
Stood there, a race of young keen‑visioned gods,	Стояли расой юных остро видящих богов,
King-children born on Wisdom’s early plane,	Детьми-царями, что родились в изначальном плане Мудрости,
Taught in her school world‑making’s mystic play.	И изучали в школе Мудрости мистическую скрытую игру творенья мира.
Archmasons of the eternal Thaumaturge,	Архимасоны вечного Магистра,
Moulders and measurers of fragmented Space,	Дизайнеры и землемеры фрагментарного Пространства,
They have made their plan of the concealed and known	Они свой план известного и скрытого
A dwelling-house for the invisible king.	Отныне сделали жилищем для незримого царя.
Obeying the Eternal’s deep command	Всецело подчинив себя глубоким указаньям Вечного,
They have built in the material front of things	Они в материальный, внешний лик вещей
This wide world-kindergarten of young souls	Сумели встроить наш широкий мир — детсад для юных душ,
Where the infant spirit learns through mind and sense	Где учат молодой незрелый дух при помощи ума и чувств
To read the letters of the cosmic script	По буквам разбирать вселенский почерк,
And study the body of the cosmic self	Исследовать основу для космического “я”,
And search for the secret meaning of the whole.	Искать сокрытый тайный смысл для целого.
To all that Spirit conceives they give a mould;	Для всех вещей, которые придумал Дух, они находят форму;
Persuading Nature into visible moods	Склонив Природу к зримым настроениям,
They lend a finite shape to infinite things.	Они дают конечный образ бесконечному.
Each power that leaps from the Unmanifest	Любую силу, что прыжком пришла сюда из Непроявленного,
Leaving the largeness of the Eternal’s peace	Оставив широту покоя Вечного,
They seized and held by their precisian eye	Они хватают и удерживают педантичным взглядом
And made a figurante in the cosmic dance.	И делают статисткою космического танца.
Its free caprice they bound by rhythmic laws	Они её свободные капризы ограничивают правилами ритма
And compelled to accept its posture and its line	И заставляют в нужном положеньи встать на нужный ряд
In the wizardry of an ordered universe.	Средь колдовства налаженной вселенной.
The All-containing was contained in form,	Сам Всеобъемлющий был помещён в одну из форм,
Oneness was carved into units measurable,	Единство разложили на отдельные и измеряемые единицы,
The limitless built into a cosmic sum:	Свели в космическую сумму беспредельное:
Unending Space was beaten into a curve,	Разбили на кривые бесконечное Пространство,
Indivisible Time into small minutes cut,	Неразделяемое Время раскроили на короткие минуты,
The infinitesimal massed to keep secure	Собрали в массу бесконечно малое, чтоб в нём надёжно сохранить
The mystery of the Formless cast into form.	Мистерию Бесформенного, брошенного в форму.
Invincibly their craft devised for use	Их мастерство непобедимо строило, изобретало ради пользы
The magic of sequent number and sign’s spell,	И чары символов, и магию идущих по порядку чисел,
Design’s miraculous potency was caught	Ухватывало чудодейственную силу замысла,
Laden with beauty and significance	Наполненного красотой и смыслом;
And by the determining mandate of their gaze	Мандат их видения мира, определял и внешний вид,
Figure and quality equating joined	И внутреннее качество, уравнивал и всё соединял
In an inextricable identity.	В неразделимое единство.
On each event they stamped its curves of law	В любом событии они впечатывали линию его закона,
And its trust and charge of burdened circumstance;	Его задачу, бремя трудных обстоятельств;
A free and divine incident no more	Оно не стало каждый миг желать
At each moment willed or adventure of the soul,	Свободного божественного случая и приключения души,
It lengthened a fate-bound mysterious chain,	Оно лишь удлиняло некую, определённую судьбой таинственную цепь,
A line foreseen of an immutable plan,	Предвиденную линию неизменяемого плана,
One step more in Necessity’s long march.	Очередной шаг в долгом путешествии Необходимости.
A term was set for every eager Power	Был выставлен предел для каждой устремлённой Силы,
Restraining its will to monopolise the world,	Чтоб ограничить их желанье монополизировать весь мир,
A groove of bronze prescribed for force and act	Предписывая действиям и силам бронзовую колею,
And shown to each moment its appointed place	В любой момент показывая заданное место,
Forewilled inalterably in the spiral	И неизменно предопределяя в той спирали
Huge Time-loop fugitive from eternity.	Гигантского размера петлю Времени, сбежавшую из вечности.
Inevitable their thoughts like links of Fate	Их мысли неизбежны, как связующая цепь Судьбы,
Imposed on the leap and lightning race of mind	Что наложила на прыжок, молниеносный бег ума,
And on the frail fortuitous flux of life	На хрупкое случайное теченье жизни,
And on the liberty of atomic things	И на свободу неделимых сущностей
Immutable cause and adamant consequence.	Свои несокрушимые последствия и непреложные причины.
Idea gave up the plastic infinity	Идея, отказавшись от пластичной бесконечности,
To which it was born and now traced out instead	Ради которой некогда здесь родилась, взамен сейчас лишь порождала
Small separate steps of chain‑work in a plot:	Отдельные короткие шаги цепи работ в каком-то замысле:
Immortal once, now tied to birth and end,	Когда-то бывшее бессмертным, но сейчас привязанное к смерти и рождению,
Torn from its immediacy of errorless sight,	И вырванное из спонтанности прямого безошибочного виденья,
Knowledge was rebuilt from cells of inference	Всё знание отныне выводилось из ячеек умозаключений
Into a fixed body flasque and perishable;	И стало жёсткою основой, дряблой и непрочной;
Thus bound it grew, but could not last and broke	Оно росло в тех рамках, но не сохраняясь, разрушалось,
And to a new thinking’s body left its place.	Освобождая место для основы нового мышления.
A cage for the Infinite’s great‑eyed seraphim Thoughts	Так клетка с большеглазым серафимом Мыслей Бесконечного
Was closed with a criss-cross of world-laws for bars	Была закрыта накрест, как засовами, законами земного мира,
And hedged into a curt horizon’s arc	И отгорожено дугою ограниченного горизонта
The irised vision of the Ineffable.	Искрящееся виденье Невыразимого.
A timeless Spirit was made the slave of the hours;	Так Дух вне времени здесь стал рабом часов;
The Unbound was cast into a prison of birth	А Безграничность бросили в тюрьму рождения,
To make a world that Mind could grasp and rule.	Чтоб мир стал тем, что Ум способен понимать и чем он может управлять.
On an earth which looked towards a thousand suns,	И на земле, смотревшую на тысячу сиявших солнц,
That the created might grow Nature’s lord	Чтоб это сотворённое могущество могло бы стать хозяином Природы,
And Matter’s depths be illumined with a soul	Чтоб глубина Материи была б озарена душой,
They tied to date and norm and finite scope	Они связали сроком, нормой и конечными пределами
The million-mysteried movement of the One.	Движенье миллионов тайн Единого.
Above stood ranked a subtle archangel race	А выше выстроилась раса тонких проницательных архангелов,
With larger lids and looks that searched the unseen.	С широкими очами, с взглядом, ищущим незримое.
A light of liberating knowledge shone	И свет освобождающего знания сиял у них в глазах,
Across the gulfs of silence in their eyes;	И проникал сквозь бездны тишины;
They lived in the mind and knew truth from within;	Они способны были жить в уме и знали правду изнутри;
A sight withdrawn in the concentrated heart	Их взгляд, втянувшись внутрь, в сосредоточенное сердце,
Could pierce behind the screen of Time’s results	Мог проникать за ширму результатов Времени,
And the rigid cast and shape of visible things.	За жёсткие слепки и формы видимых вещей.
All that escaped conception’s narrow noose	Всё то, что не ухватывали узкие силки понятий,
Vision descried and gripped; their seeing thoughts	Ловил, распознавал их взгляд; их видящие мысли
Filled in the blanks left by the seeking sense.	Могли дополнить то, что пропускало ищущее чувство.
High architects of possibility	Живущие в высоких царствах, архитекторы возможного,
And engineers of the impossible,	И инженеры невозможного,
Mathematicians of the infinitudes	Алгебраисты бесконечностей
And theoricians of unknowable truths,	И теоретики непостижимых истин,
They formulate enigma’s postulates	Они выстраивают постулаты тайны,
And join the unknown to the apparent worlds.	Соединяя неизвестное с проявленными планами вселенной.
Acolytes they wait upon the timeless Power,	Помощники, они прислуживают вечной Силе
The cycle of her works investigate;	И постигают цикл её работ;
Passing her fence of wordless privacy	Пройдя через ограду бессловесного её уединения,
Their mind could penetrate her occult mind	Их ум способен проникать в её оккультный ум
And draw the diagram of her secret thoughts;	И строить диаграмму тайных мыслей;
They read the codes and ciphers she had sealed,	Они узнали коды, шифры, что она скрывала за печатью,
Copies they made of all her guarded plans,	Они скопировали все её секретные и охраняемые планы,
For every turn of her mysterious course	Со всеми поворотами её загадочного курса
Assigned a reason and unchanging rule.	Они связали неизменный принцип и причину.
The unseen grew visible to student eyes,	Невидимое становилось видимым для изучающего взгляда,
Explained was the immense Inconscient’s scheme,	Давалось объясненье необъятной схеме Несознания,
Audacious lines were traced upon the Void;	И дерзкими границами они разметили Ничто;
The Infinite was reduced to square and cube.	Так Бесконечное они свели к квадрату, к кубу.
Arranging symbol and significance,	Организуя символы и их значения,
Tracing the curve of a transcendent Power,	Отслеживая, как идёт кривая трансцендентной Силы,
They framed the cabbala of the cosmic Law,	Они сформировали каббалу вселенского Закона,
The balancing line discovered of Life’s technique	И вывели границы равновесия, открыв секреты техник Жизни,
And structured her magic and her mystery.	И приводя в систему магию её и тайну.
Imposing schemes of knowledge on the Vast	Накладывая схемы знания на Необъятность,
They clamped to syllogisms of finite thought	Они привязывали к силлогизмам из конечных мыслей
The free logic of an infinite Consciousness,	Свободные логические схемы бесконечного Сознания,
Grammared the hidden rhythms of Nature’s dance,	Классифицировали потайные ритмы танцевальных па Природы,
Critiqued the plot of the drama of the worlds,	Критически смотрели на сюжеты драматической мистерии миров,
Made figure and number a key to all that is:	Число, фигуру делали ключом к всему, что существует:
The psycho-analysis of cosmic Self	Они вели психоанализ высшего космического “Я”
Was traced, its secrets hunted down, and read	Открыли для себя его секреты, и смогли прочесть
The unknown pathology of the Unique.	Неведомую патологию Неповторимого.
Assessed was the system of the probable,	Была оценена система вероятностей,
The hazard of fleeing possibilities,	Риск исчезающих возможностей,
To account for the Actual’s unaccountable sum,	Чтоб подсчитать невычисляемый итог Реальности,
Necessity’s logarithmic tables drawn,	Чтоб выписать таблицы логарифмов для Необходимости,
Cast into a scheme the triple act of the One.	И в схему поместить тройное действие Единого.
Unveiled, the abrupt invisible multitude	Внезапно приоткрытая невидимая масса сил,
Of forces whirling from the hands of Chance	Летящих вихрями из рук Случайности,
Seemed to obey some vast imperative:	Должна была, казалось, подчиняться некому широкому императиву:
Their tangled motives worked out unity.	Их спутанные побуждения соединялись в нечто целое.
A wisdom read their mind to themselves unknown,	В их ум, для них самих неведомый, смотрела мудрость,
Their anarchy rammed into a formula	И утрамбовывала их анархию в одну из формул,
And from their giant randomness of Force,	Из их гигантской беспорядочности Силы,
Following the habit of their million paths,	Держась привычек миллиона их путей,
Distinguishing each faintest line and stroke	И различая даже самый слабый штрих, черту
Of a concealed unalterable design,	Скрываемой и неизменной схемы,
Out of the chaos of the Invisible’s moods	Из хаотичных настроений и причуд Незримого
Derived the calculus of Destiny.	Она искусно выводила исчисление Судьбы.
In its bright pride of universal lore	И в яркой гордости космического мастерства
Mind’s knowledge overtopped the Omniscient’s power:	Познания Ума затмили мощь Всеведающего:
The Eternal’s winging eagle puissances	Крылатые орлиные могущества и силы Вечного,
Surprised in their untracked empyrean	Захваченные вдруг в нехоженых небесных эмпиреях,
Stooped from their gyres to obey the beck of Thought:	Срывались со своих спиралей вниз, чтоб подчиниться взмаху Мысли:
Each mysteried God forced to revealing form,	И каждое загадочного Бога хотело втиснуть в объясняющую тайны форму,
Assigned his settled moves in Nature’s game,	Ему навязывая предопределённые ходы в игре Природы,
Zigzagged at the gesture of a chess-player Will	Зигзагом продвигая жестом шахматиста Воли
Across the chequerboard of cosmic Fate.	По клетчатой доске космической Судьбы.
In the wide sequence of Necessity’s steps	В обширных следствиях предсказанных шагов Необходимости,
Predicted, every act and thought of God,	Во всяком действии и в каждой мысли Бога,
Its values weighed by the accountant Mind,	Их смыслы были взвешены бухгалтером-Умом,
Checked in his mathematised omnipotence,	Проверены при помощи его математического всемогущества,
Lost its divine aspect of miracle	Теряли свой божественный аспект чудесного
And was a figure in a cosmic sum.	И становились некою фигурою в космическом итоге.
The mighty Mother’s whims and lightning moods	Молниеносные изменчивые настроения и прихоти могучей Матери,
Arisen from her all-wise unruled delight	Поднявшись из её всезнающего и неуправляемого восхищения,
In the freedom of her sweet and passionate breast,	В свободе страстной, полной нежности груди,
Robbed of their wonder were chained to a cause and aim;	Теряли чудеса свои, прикованные к цели и причине;
An idol of bronze replaced her mystic shape	Так идол, сделанный из бронзы, подменил её мистическую форму,
That captures the movements of the cosmic vasts,	Которая хранит движения космических просторов,
In the sketch precise of an ideal face	В наброске точном идеального лица
Forgotten was her eyelashes’ dream-print	Забыт был отпечаток красоты её ресниц,
Carrying on their curve infinity’s dreams,	Несущих на своих изгибах грёзы бесконечности,
Lost the alluring marvel of her eyes;	Утрачено пленяющее чудо глаз её;
The surging wave-throbs of her vast sea-heart	Огромные валы-биения её просторов моря-сердца
They bound to a theorem of ordered beats:	Они привязывали к теореме упорядоченных колебаний:
Her deep designs which from herself she had veiled	Её глубокие намеренья, которые она скрывала от самой себя,
Bowed self-revealed in their confessional.	Склонялись, самораскрываясь в их исповедальне.
For the birth and death of the worlds they fixed a date,	Они установили даты зарождения и гибели миров,
The diameter of infinity was drawn,	Очерчен был диаметр бесконечности,
Measured the distant arc of the unseen heights	Измерен был далёкий свод невидимых высот,
And visualised the plumbless viewless depths,	И стали видимыми непроглядные, неизмеримые глубины,
Till all seemed known that in all time could be.	Пока не показалось понятым всё то, что может быть во времени.
All was coerced by number, name and form;	Всё было связано числом, названием и формой;
Nothing was left untold, incalculable.	Не оставалось ничего необъяснённого и неподсчитанного ими.
Yet was their wisdom circled with a nought:	Но мудрость их кружилась понапрасну:
Truths they could find and hold but not the one Truth:	Они нашли и овладели истинами, но не нашли единой Истины:
The Highest was to them unknowable.	Сам Высочайший был для них непознаваемым.
By knowing too much they missed the whole to be known:	И зная слишком многое, они теряли целое, что надо знать:
The fathomless heart of the world was left unguessed	И сердце мира, необъятное, бездонное, осталось неразгаданным,
And the Transcendent kept its secrecy.	И Трансцендентное хранило свой секрет.

In a sublimer and more daring soar	В парении, всё более возвышенном и смелом,
To the wide summit of the triple stairs	К широкой высшей точке триединой лестницы,
Bare steps climbed up like flaming rocks of gold	Пустые голые ступени поднимались словно пламенеющие глыбы золота,
Burning their way to a pure absolute sky.	И прожигали путь свой к небу абсолюта.
August and few the sovereign Kings of Thought	Немногие величественные и независимые Властелины Мысли
Have made of Space their wide all-seeing gaze	Пространство превратили в свой всевидящий широкий взгляд,
Surveying the enormous work of Time:	Обозревающий огромную работу Времени:
A breadth of all-containing Consciousness	И широта Сознания, вмещающего всё на свете
Supported Being in a still embrace.	Поддерживала Бытиё в спокойствии своих объятий.
Intercessors with a luminous Unseen,	Посредники сверкающего озарённого Незримого,
They capt in the long passage to the world	Они улавливают в длинном переходе к миру
The imperatives of the creator Self	Указы созидающего “Я”,
Obeyed by unknowing earth, by conscious heaven;	Которым подчиняются неведающая земля и полные сознанья небеса;
Their thoughts are partners in its vast control.	В его широком управлении их мысли превращаются в партнёров.
A great all-ruling Consciousness is there	Там есть великое Сознание, что правит всем
And Mind unwitting serves a higher Power;	И Ум невольно служит более высокой Силе;
It is a channel, not the source of all.	Он — лишь канал, но не источник для всего.
The cosmos is no accident in Time;	Наш космос — не нечаянный курьёз во Времени;
There is a meaning in each play of Chance,	Есть некий смысл в любой игре Случайности,
There is a freedom in each face of Fate.	И есть свобода в каждом облике Судьбы.
A Wisdom knows and guides the mysteried world;	Божественная Мудрость знает и ведёт загадочный наш мир;
A Truth-gaze shapes its beings and events;	Взгляд Истины здесь наделяет формой существа, события;
A Word self-born upon creation’s heights,	И Слово, что рождается само на высших уровнях творения,
Voice of the Eternal in the temporal spheres,	Звучащее как Голос Вечного средь преходящих сфер,
Prophet of the seeings of the Absolute,	Несущее пророчества видений Абсолюта,
Sows the Idea’s significance in Form	Значение и смысл Идеи засевает в Форму,
And from that seed the growths of Time arise.	Чтоб семя принесло плоды во Времени.
On peaks beyond our ken the All‑Wisdom sits:	На пиках, за пределом понимания сидит Все-Мудрый:
A single and infallible look comes down,	Его единое и безошибочное виденье спускается к нам вниз,
A silent touch from the supernal’s air	Безмолвное касанье из небесной атмосферы
Awakes to ignorant knowledge in its acts	Способно пробудить в его делах для знания в невежестве
The secret power in the inconscient depths,	Таинственную силу в несознательных глубинах
Compelling the blinded Godhead to emerge,	И заставляет появиться здесь слепое Божество,
Determining Necessity’s nude dance	Определяя танец обнажившейся Необходимости,
As she passes through the circuit of the hours	Пока она проходит сквозь круговорот часов,
And vanishes from the chase of finite eyes	Скрывается от поиска конечного и ограниченного взгляда,
Down circling vistas of aeonic Time.	Внизу, в круженьи перспектив веками длящегося Времени.
The unseizable forces of the cosmic whirl	Поток неощутимых сил космического вихря
Bear in their bacchant limbs the fixity	Несёт в своих вакхических телах устойчивость и твёрдость
Of an original foresight that is Fate.	Первоначального предвиденья, которое и есть Судьба.
Even Nature’s ignorance is Truth’s instrument;	Для Истины невежество Природы — тоже инструмент;
Our struggling ego cannot change her course:	И как бы наше эго не сражалось, оно не может изменить её текущий курс:
Yet is it a conscious power that moves in us,	Однако именно сознательная сила — то, что движет нами,
A seed-idea is parent of our acts	Зерно-идея — прародитель наших действий,
And destiny the unrecognised child of Will.	И неизбежный рок — неузнанный сын Воли.
Infallibly by Truth’s directing gaze	Так, безошибочно, под направляющим вниманьем Истины
All creatures here their secret self disclose,	Все существа здесь раскрывают спрятанные внутренние “я”,
Forced to become what in themselves they hide.	И вынуждены становиться тем, что сами прячут от себя.
For He who Is grows manifest in the years	Поскольку Он, кто Существует, растёт и проявляется с годами,
And the slow Godhead shut within the cell	И запертое в клетках Божество неторопливо поднимается
Climbs from the plasm to immortality.	От плазмы до бессмертия.
But hidden, but denied to mortal grasp,	Но скрыта, недоступна пониманью смертных,
Mystic, ineffable is the spirit’s truth,	Невыразима и мистична правда духа,
Unspoken, caught only by the spirit’s eye.	Её нельзя пересказать, она воспринимается лишь взглядом духа.
When naked of ego and mind it hears the Voice;	Когда дух сбрасывает ум и эго, он слышит Голос;
It looks through light to ever greater light	Сквозь этот свет он смотрит на иной, великий свет
And sees Eternity ensphering Life.	И видит Вечность, окружающую Жизнь.
This greater Truth is foreign to our thoughts;	Но эта более возвышенная Истина чужда для наших мыслей;
Where a free Wisdom works, they seek for a rule;	Во всяком действии свободной Мудрости, они выискивают правило;
Or we only see a tripping game of Chance	Мы видим или непонятную игру Случайности,
Or a labour in chains forced by bound Nature’s law,	Иль тяжкий труд в цепях, навязанный законом ограниченной Природы,
An absolutism of dumb unthinking Power.	Абсолютизм безмолвного бездумного Могущества.
Audacious in their sense of God‑born strength	Набравшись дерзости от ощущения рождённой Богом силы,
These dared to grasp with their thought Truth’s absolute;	Они[94] своими мыслями осмеливались прикасаться к абсолюту Истины;
By an abstract purity of godless sight,	Абстрактной чистотой не верящего в бога взгляда,
By a percept nude, intolerant of forms,	И оголённым восприятьем, нетерпимым к формам,
They brought to Mind what Mind could never reach	Они Уму давали то, что Ум не смог бы никогда достичь,
And hoped to conquer Truth’s supernal base.	Надеясь покорить небесную основу Истины.
A stripped imperative of conceptual phrase	Отбросивший всё лишнее императив концептуальной фразы,
Architectonic and inevitable	Сводящий всё в систему, неизбежный,
Translated the unthinkable into thought:	Переводил немыслимое в мысль:
A silver-winged fire of naked subtle sense,	Серебряно-крылатые огни открытых тонких ощущений,
An ear of mind withdrawn from the outward’s rhymes	И слух ума, что отвернулся прочь от поэтического слога внешнего,
Discovered the seed-sounds of the eternal Word,	Здесь открывали зёрна-звуки вечно существующего Слова,
The rhythm and music heard that built the worlds,	Воспринимали ритм и музыку, что строят целые миры,
And seized in things the bodiless Will to be.	Во всём улавливали бестелесную, бесформенную Волю быть.
The Illimitable they measured with number’s rods	Они линейкой чисел измеряли Беспредельное,
And traced the last formula of limited things,	И выводили окончательную формулу для ограниченных вещей,
In transparent systems bodied termless truths,	В понятных для ума системах воплощали безграничность истин,
The Timeless made accountable to Time	Вневременное превращали в объяснимое для Времени,
And valued the incommensurable Supreme.	Оценивали несоизмеримость Наивысшего.
To park and hedge the ungrasped infinitudes	Стремясь дать место и отгородить ещё не понятые бесконечности,
They erected absolute walls of thought and speech	Они воздвигли абсолютные, непроницаемые стены из речей и мыслей
And made a vacuum to hold the One.	И сотворили вакуум, чтоб поместить в него Единого.
In their sight they drove towards an empty peak,	В их виденьи они вели к пустому пику,
A mighty space of cold and sunlit air.	Могучему пространству, полного холодного, пронизанного солнцем воздуха.
To unify their task, excluding life	Чтоб упростить свою задачу, исключающую жизнь,
Which cannot bear the nakedness of the Vast,	Которая не может вынести той оголённости Простора,
They made a cipher of a multitude,	Они многообразие вещей свели до цифры,
In negation found the meaning of the All	Ничто признали абсолютным позитивом
And in nothingness the absolute positive.	И в отрицании нашли значение Всего.
A single law simplessed the cosmic theme,	Один закон предельно упростил космическую тему,
Compressing Nature into a formula;	Природа ужималась до какой-то формулы;
Their titan labour made all knowledge one,	Всё знание, их титаническим трудом, связалось воедино
A mental algebra of the Spirit’s ways,	Ментальной алгеброй движений Духа,
An abstract of the living Divinity.	Абстракцией живой Божественности.
Here the mind’s wisdom stopped; it felt complete;	Здесь мудрость их ума остановилась, ощутила полноту;
For nothing more was left to think or know:	И не осталось больше ничего, что стоило обдумать и понять:
In a spiritual zero it sat throned	В духовной пустоте она воссела на престоле
And took its vast silence for the Ineffable.	И приняла её безбрежное молчанье за Невыразимое.

This was the play of the bright gods of Thought.	Такой была игра тех ярких, выдающихся богов Мышления.
Attracting into time the timeless Light,	Притягивая Свет вне времени во время,
Imprisoning eternity in the hours,	И вечность заточив в часах,
This they have planned, to snare the feet of Truth	Они всё так спланировали, чтоб поймать шаг Истины
In an aureate net of concept and of phrase	В их золотую сеть понятия и фразы,
And keep her captive for the thinker’s joy	Чтобы держать её, как пленницу, для радости мыслителя
In his little world built of immortal dreams:	В его коротком маленьком мирке, что создан из бессмертных грёз:
There must she dwell mured in the human mind,	И там она должна была существовать, замуровав себя в ум человека,
An empress prisoner in her subject’s house,	Императрица, заточённая в жилище подданного,
Adored and pure and still on his heart’s throne,	На троне сердца — обожаемая, чистая, спокойная,
His splendid property cherished and apart	Его роскошная лелеемая собственность, которая отделена
In the wall of silence of his secret muse,	Стеной молчания его секретных размышлений,
Immaculate in white virginity,	И безупречная своею чистой девственностью,
The same for ever and for ever one,	Всегда одна та же, и всегда одна,
His worshipped changeless Goddess through all time.	Его Богиня, почитаемая, неизменная во все века.
Or else, a faithful consort of his mind	Или, возможно, верная супруга для его ума,
Assenting to his nature and his will,	Согласная с его характером и волей,
She sanctions and inspires his words and acts	Она санкционирует и вдохновляет его слова, его дела,
Prolonging their resonance through the listening years,	И продлевает отзвук их на долгие внимающие годы,
Companion and recorder of his march	Став спутницей и летописцем марша,
Crossing a brilliant tract of thought and life	Пересекающего яркие пространства жизни и ума,
Carved out of the eternity of Time.	Что высекаются резцом из вечности во Времени.
A witness to his high triumphant star,	Свидетелем своей звезды высокого триумфа,
Her godhead servitor to a crowned Idea,	Её божественный служитель коронованной Идеи
He shall dominate by her a prostrate world;	Благодаря ей будет властвовать над распростёртым миром;
A warrant for his deeds and his beliefs,	Оправдывая все его сужденья и дела,
She attests his right divine to lead and rule.	Она заверила его божественное право вести и направлять.
Or as a lover clasps his one beloved,	А может — право любящего обнимать единственную, ненаглядную, любимую,
Godhead of his life’s worship and desire,	Богиню культа своего желания и жизни,
Icon of his heart’s sole idolatry,	Икону одинокого служенья собственному сердцу,
She now is his and must live for him alone:	Она сейчас — его, и жить должна лишь для него:
She has invaded him with her sudden bliss,	Она его завоевала вдруг открывшимся блаженством,
An exhaustless marvel in his happy grasp,	Неисчерпаемое чудо в торжествующих его объятиях,
An allurement, a caught ravishing miracle.	Очарованье, пойманное восхитительное диво.
Her now he claims after long rapt pursuit,	Сейчас он, после увлечённой, длительной погони желает лишь её,
The one joy of his body and his soul:	Единственную радость для его души и тела:
Inescapable is her divine appeal,	Её божественное обаяние — фатально,
Her immense possession an undying thrill,	Её неизмеримые владения — бессмертный трепет,
An intoxication and an ecstasy:	Экстаз и опьянение:
The passion of her self-revealing moods,	И страсть её внезапно самораскрывающихся настроений,
A heavenly glory and variety,	Божественная слава и разнообразие,
Makes ever new her body to his eyes,	Способны делать тело у неё всё время новым для его очей
Or else repeats the first enchantment’s touch,	Иль повторять прикосновенье первого очарования,
The luminous rapture of her mystic breasts	И озаряющий восторг её мистической груди,
And beautiful vibrant limbs a living field	Прекрасного и трепетного тела, как живого поля
Of throbbing new discovery without end.	Волненья нового открытия, которое идёт всё время, без конца.
A new beginning flowers in word and laugh,	И новое начало расцветает в смехе и словах,
A new charm brings back the old extreme delight:	И новое очарование приносит прежний поразительный восторг:
He is lost in her, she is his heaven here.	Он затерялся в ней, она — его божественные небеса здесь, на земле.
Truth smiled upon the gracious golden game.	И улыбалась Истина на эту добрую прекрасную игру.
Out of her hushed eternal spaces leaned	Склонившись из своих затихших вечных сфер,
The great and boundless Goddess feigned to yield	Великая и безграничная Богиня притворилась, что она
The sunlit sweetness of her secrecies.	Отныне уступает залитую солнцем сладость всех своих секретов.
Incarnating her beauty in his clasp	Став воплощённой красотой в его объятиях,
She gave for a brief kiss her immortal lips	Она дарила для его коротких поцелуев Наслаждение своих бессмертных губ,
And drew to her bosom one glorified mortal head:	К своей груди тянула смертную, увенчанную славой голову:
She made earth her home, for whom heaven was too small.	И землю сделала своим жилищем, та, кому и небо было чересчур мало.
In a human breast her occult presence lived;	В груди у человека стало жить её оккультное присутствие;
He carved from his own self his figure of her:	Из собственного "я" он вырезал себе её изображение:
She shaped her body to a mind’s embrace.	Она придала форму собственному телу для объятия его ума.
Into thought’s narrow limits she has come;	Она спустилась в узкие пределы мысли;
Her greatness she has suffered to be pressed	Она позволила, чтоб всё её величие
Into the little cabin of the Idea,	Он втиснул в маленькую хижину Идеи,
The closed room of a lonely thinker’s grasp:	Закрытую палату пониманья одинокого мыслителя:
She has lowered her heights to the stature of our souls	Она свои высоты опустила до масштаба наших душ,
And dazzled our lids with her celestial gaze.	Своим небесным взглядом ослепляя наши веки.
Thus each is satisfied with his high gain	Так каждый наслаждается своим высоким призом
And thinks himself beyond mortality blest,	И думает, что он — блаженный за пределом смертных,
A king of truth upon his separate throne.	Царь истины, сидящий на своём отдельном троне.
To her possessor in the field of Time	Тому, кто обладает ею в сфере Времени
A single splendour caught from her glory seems	Ухваченный отдельный отблеск от её величья кажется
The one true light, her beauty’s glowing whole.	Единственно возможным светом истины и яркой полнотою красоты.
But thought nor word can seize eternal Truth:	Но ни мышление, ни слово не способны подобраться к пониманью вечной Истины:
The whole world lives in a lonely ray of her sun.	Так целый мир живёт в одном луче её сверкающего солнца.
In our thinking’s close and narrow lamp-lit house	В закрытом, тесном, освещённом лампой доме нашего мышления,
The vanity of our shut mortal mind	Тщеславность нашего зашоренного смертного ума
Dreams that the chains of thought have made her ours;	Воображает, что цепями мысли эту Истину мы сделали своей;
But only we play with our own brilliant bonds;	Но мы лишь продолжаем забавляться нашими сверкающими узами;
Tying her down, it is ourselves we tie.	Её привязывая к низу, мы привязываем лишь самих себя.
In our hypnosis by one luminous point	В гипнозе от одной блестящей точки
We see not what small figure of her we hold;	Не видим мы — насколько малым образом её мы обладаем;
We feel not her inspiring boundlessness,	Не ощущаем мы её одухотворённой безграничности,
We share not her immortal liberty.	Не разделяем мы её бессмертную свободу.
Thus is it even with the seer and sage;	И это происходит даже с мудрецами и провидцами;
For still the human limits the divine:	Так человеческое продолжает ограничивает божественное:
Out of our thoughts we must leap up to sight,	Из наших мыслей нужно прыгнуть вверх до видения,
Breathe her divine illimitable air,	Начать дышать её божественной и беспредельной атмосферой,
Her simple vast supremacy confess,	Признать её безбрежное и очевидное господство,
Dare to surrender to her absolute.	И осмелеть, чтоб сдаться ей, как абсолюту.
Then the Unmanifest reflects his form	Тогда сам Непроявленный свою проявит форму
In the still mind as in a living glass;	В спокойствии ума, как в зеркале живом;
The timeless Ray descends into our hearts	И Луч вне времени сойдет вниз, в наше сердце,
And we are rapt into eternity.	И мы окажемся утянутыми в вечность.
For Truth is wider, greater than her forms.	Всё потому, что Истина гораздо шире, больше всех своих разнообразных форм.
A thousand icons they have made of her	Они создали тысячи её изображений,
And find her in the idols they adore;	Они её находят в идолах и ими восхищаются;
But she remains herself and infinite.	Однако Истина всё время продолжает быть сама собой и бесконечностью.

End of Canto Eleven	Конец одиннадцатой песни




Book Two THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS	Книга Вторая КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ


Canto XIV THE WORLD-SOUL	Песня XIV МИР ДУШИ


A covert answer to his seeking came.	Его[102] исканья получили скрытый, непрямой ответ.
In a far shimmering background of Mind-Space	На фоне отдалённого мерцания Ума-Пространства
A glowing mouth was seen, a luminous shaft;	Был виден вход в светящуюся шахту, пылающий открытый зев;
A recluse gate it seemed, musing on joy,	Уединёнными воротами казался он, раздумьями о радости,
A veiled retreat and escape to mystery.	Замаскированным убежищем и способом проникнуть в тайну.
Away from the unsatisfied surface world	Из этого, всё время недовольного, поверхностного мира
It fled into the bosom of the unknown,	Он убегал туда, в грудь неизвестного,
A well, a tunnel of the depths of God.	К первоисточнику, в туннель глубин Всевышнего.
It plunged as if a mystic groove of hope	Чем глубже этот путь нырял, мистическою колеёй надежды,
Through many layers of formless voiceless self	Сквозь множество слоёв беззвучного, бесформенного “я”,
To reach the last profound of the world’s heart,	Стремясь достигнуть окончательной основы, сердцевины мира,
And from that heart there surged a wordless call	Тем ощутимее, навстречу поднимался бессловесный зов,
Pleading with some still impenetrable Mind,	Упрашивая некий, всё ещё неумолимый Ум,
Voicing some passionate unseen desire.	И страстно выражая некое незримое желание.
As if a beckoning finger of secrecy	Как будто протянулся манящий перст тайны
Outstretched into a crystal mood of air,	В хрустальном настроеньи этой атмосферы,
Pointing at him from some near hidden depth,	Указывая на него[103] из близких скрытых недр,
As if a message from the world’s deep soul,	Как будто бы посланье из глубин души вселенной,
An intimation of a lurking joy	Намёк на затаившуюся радость,
That flowed out from a cup of brooding bliss,	Мерцало, незаметно вытекая из кубка размышлявшего блаженства,
A mute and quivering ecstasy of light,	Безмолвным и трепещущим экстазом света,
A passion and delicacy of roseate fire.	В утонченность и страстность розового пламени.
As one drawn to his lost spiritual home	Как человек, которого влечёт вернуться в свой утраченный духовный дом,
Feels now the closeness of a waiting love,	Сильнее и сильнее ощущает близость ждущей там его любви,
Into a passage dim and tremulous	В дрожащий и неясный переход,
That clasped him in from day and night’s pursuit,	Что заключал его в объятья от погони дня и ночи,
He travelled led by a mysterious sound.	Входил он[104], направляемый загадочным звучанием.
A murmur multitudinous and lone,	Оно казалось шумом многих голосов и одиноким бормотаньем,
All sounds it was in turn, yet still the same.	Поочерёдно становилось всеми звуками и всё же оставалось тем же самым.
A hidden call to unforeseen delight	Сокрытый зов к непредсказуемому наслажденью
In the summoning voice of one long-known, well-loved,	В призывном голосе кого-то хорошо знакомого и горячо любимого,
But nameless to the unremembering mind,	Но безымянного в давно уже непомнящем уме,
It led to rapture back the truant heart.	Обратно вёл к восторгу праздно прозябающее сердце.
The immortal cry ravished the captive ear.	Бессмертный зов терзал и восхищал пленённый слух.
Then, lowering its imperious mystery,	Затем, снижая властную свою мистерию,
It sank to a whisper circling round the soul.	Стихал до шёпота, кружащего вокруг души.
It seemed the yearning of a lonely flute	Он представал томленьем одинокой флейты,
That roamed along the shores of memory	Блуждающей по берегам воспоминаний,
And filled the eyes with tears of longing joy.	И наполнявшей глаз слезой тоскующей о чём-то радости.
A cricket’s rash and fiery single note,	Стремительной и пылкой, одинокой нотою сверчка,
It marked with shrill melody night’s moonless hush	Пронзительной мелодией он оттенял безлунную ночную тишину,
And beat upon a nerve of mystic sleep	Бил прямо в нерв мистического сна
Its high insistent magical reveille.	Своим магическим настойчивым высоким горном.
A jingling silver laugh of anklet bells	Серебряный звенящий смех от колокольчиков ножных браслетов
Travelled the roads of a solitary heart;	Гулял дорогами уединившегося сердца;
Its dance solaced an eternal loneliness:	И танцем утешая вечно длящееся одиночество,
An old forgotten sweetness sobbing came.	Пришла, в рыданиях, забытая когда-то сладость.
Or from a far harmonious distance heard	Или, возможно, долетая отголоском мелодии, звучащей вдалеке,
The tinkling pace of a long caravan	Тот звук казался, временами, звякающим шагом длинных караванов,
It seemed at times, or a vast forest’s hymn,	Он, временами, слышался как гимн широкого пространства леса,
The solemn reminder of a temple gong,	Звучал торжественным напоминаньем храмового гонга,
A bee-croon honey-drunk in summer isles	Гудением пчелиных ульёв, опьянённых мёдом в летних островах,
Ardent with ecstasy in a slumbrous noon,	Пылающих экстазом средь дремотного накала дня,
Or the far anthem of a pilgrim sea.	Или торжественным далёким пеньем моря-пилигрима.
An incense floated in the quivering air,	Сквозь колыхающийся воздух расплывался фимиам,
A mystic happiness trembled in the breast	Мистическое счастье отзывалось трепетом в груди
As if the invisible Beloved had come	Как если б незаметно подошёл невидимый Любимый,
Assuming the sudden loveliness of a face	И вдруг возникло бы его прекрасное лицо,
And close glad hands could seize his fugitive feet	И в радостном объятьи можно было ухватить его летящие ступни,
And the world change with the beauty of a smile.	И мир бы стал другим от красоты его улыбки.
Into a wonderful bodiless realm he came,	В наполненные чудесами, бестелесные чертоги прибыл Ашвапати,
The home of a passion without name or voice,	В дом страсти, не имеющей ни имени, ни голоса,
A depth he felt answering to every height,	Он ощутил там глубину, что отвечала каждой высоте,
A nook was found that could embrace all worlds,	Он обнаружил уголок, что мог объять собой все царства и миры,
A point that was the conscious knot of Space,	И точку, что была сознательным узлом Пространства,
An hour eternal in the heart of Time.	Час вечности, лежащий в самом сердце Времени.
The silent Soul of all the world was there:	Безмолвная Душа всего творенья находилась там:
A Being lived, a Presence and a Power,	Там жило Существо, Присутствие и Сила,
A single Person who was himself and all	Единственная Личность, что была и им самим, и всеми,
And cherished Nature’s sweet and dangerous throbs	И сладкой и опасною пульсацией любимой с нежностью Природы,
Transfigured into beats divine and pure.	Преобразуемой в божественные, чистые удары.
One who could love without return for love,	Она[105] могла любить и без любви в ответ,
Meeting and turning to the best the worst,	Встречая худшее и поворачивая к лучшему,
It healed the bitter cruelties of earth,	Она излечивала горькие жестокости земли,
Transforming all experience to delight;	Преобразуя всякий опыт в наслаждение;
Intervening in the sorrowful paths of birth	Так, вмешиваясь в скорбные пути рождения,
It rocked the cradle of the cosmic Child	Она качала колыбель космического своего Дитя
And stilled all weeping with its hand of joy;	И утешала все рыдания руками радости;
It led things evil towards their secret good,	Она дурное приводила к тайному добру,
It turned racked falsehood into happy truth;	Измученную ложь переворачивала в радостную правду;
Its power was to reveal divinity.	Искусство выявлять божественное — та сила что она владела.
Infinite, coeval with the mind of God,	Так бесконечная, ровесница ума Всевышнего,
It bore within itself a seed, a flame,	Она внутри себя несёт и семя, и огонь,
A seed from which the Eternal is new-born,	То семя, из которого рождается вновь Вечный,
A flame that cancels death in mortal things.	Огонь, что отменяет в смертном смерть.
All grew to all kindred and self and near;	Всё становилось для всего родным, собой и близким;
The intimacy of God was everywhere,	И близость к Богу здесь была везде,
No veil was felt, no brute barrier inert,	Не ощущалось ни завесы, ни инертного и грубого барьера,
Distance could not divide, Time could not change.	И расстоянье не могло здесь разделять, а Время — изменять.
A fire of passion burned in spirit‑depths,	В глубинах духа полыхало пламя страсти,
A constant touch of sweetness linked all hearts,	И все сердца соединяло постоянное касанье сладости,
The throb of one adoration’s single bliss	Пульс общего блаженства, наслаждение единым обожанием
In a rapt ether of undying love.	В том восхищённом воздухе неумирающей любви.
An inner happiness abode in all,	Во всём светилось внутреннее счастье,
A sense of universal harmonies,	И ощущение космических гармоний,
A measureless secure eternity	Неизмеримая и полная надёжного покоя вечность истины и красоты,
Of truth and beauty and good and joy made one.	Добра и радости, что слились воедино.
Here was the welling core of finite life;	Здесь находилась, бьющая ключами, сердцевина всей конечной жизни;
A formless spirit became the soul of form.	И дух без формы становился здесь душою формы.

All there was soul or made of sheer soul-stuff;	Всё было там душа, иль сделано из лёгкой и прозрачной материи души;
A sky of soul covered a deep soul‑ground.	Глубокую, насыщенную душу-землю укрывали небеса души.
All here was known by a spiritual sense:	Всё познавалось здесь духовным чувством:
Thought was not there but a knowledge near and one	И не было ни мысли, только знание — единое и близкое
Seized on all things by a moved identity,	Овладевало всем при помощи подвижного отождествления,
A sympathy of self with other selves,	Взаимопониманья внутреннего “я” с другими “я”,
The touch of consciousness on consciousness	Прикосновения сознания к сознанию,
And being’s look on being with inmost gaze	И внутреннего взгляда на другое существо,
And heart laid bare to heart without walls of speech	И сердца, что лежало обнажённым для другого сердца, без словесных стен,
And the unanimity of seeing minds	И общего единодушия умов, способных видеть
In myriad forms luminous with the one God.	В неисчислимых мириадах форм, светившихся единым Богом.
Life was not there, but an impassioned force,	Там Жизни не было, но там была охваченная страстью сила,
Finer than fineness, deeper than the deeps,	Прекраснее прекрасного и глубже глубины,
Felt as a subtle and spiritual power,	И ощущалась, словно тонкая духовная энергия,
A quivering out from soul to answering soul,	Что с трепетаньем выходила из одной души для отвечающей другой души,
A mystic movement, a close influence,	Мистическое, тайное движенье, близкое влияние,
A free and happy and intense approach	И пылкое, свободное, наполненное счастьем приближенье существа
Of being to being with no screen or check,	К другому существу, без всякого заслона и проверки,
Without which life and love could never have been.	И без чего бы никогда любовь и жизнь не появились.
Body was not there, for bodies were needed not,	Тел не было, тела там были не нужны,
The soul itself was its own deathless form	Душа сама была своей бессмертной формой,
And met at once the touch of other souls	Она могла встречать касанье сразу многих душ
Close, blissful, concrete, wonderfully true.	Наполненное близостью, конкретностью, блаженством, удивительно правдивое.
As when one walks in sleep through luminous dreams	И как во сне, когда идёшь сквозь яркие видения,
And, conscious, knows the truth their figures mean,	И став осознающим, понимаешь суть увиденных фигур,
Here where reality was its own dream,	Здесь, где реальность стала собственным воображением
He knew things by their soul and not their shape:	Он[106] знал любую вещь не через форму, а при помощи её души:
As those who have lived long made one in love	Как тем, кто долго прожили и стали от любви едины,
Need word nor sign for heart’s reply to heart,	Не нужно слов и знаков для ответа сердца сердцу,
He met and communed without bar of speech	Он мог общаться без излишнего барьера речи,
With beings unveiled by a material frame.	Встречался с существами, которые не скрыты за материальной оболочкой.
There was a strange spiritual scenery,	Там расстилались удивительные одухотворённые пейзажи,
A loveliness of lakes and streams and hills,	Царила красота озёр, ручьёв, холмов,
A flow, a fixity in a soul-space,	Текучесть и устойчивость в душе-пространстве,
And plains and valleys, stretches of soul-joy,	И было множество равнин, долин, широкие просторы радости-души,
And gardens that were flower‑tracts of the spirit,	Садов, которые раскинулись цветущими полями духа,
Its meditations of tinged reverie.	С их тонкой медитацией и еле уловимым привкусом мечты.
Air was the breath of a pure infinite.	Весь воздух был дыханьем чистой бесконечности.
A fragrance wandered in a coloured haze	Благоухание блуждало в разноцветной дымке,
As if the scent and hue of all sweet flowers	Как будто аромат и цвет всех самых сладостных цветов
Had mingled to copy heaven’s atmosphere.	Смешались, чтобы повторить божественную атмосферу.
Appealing to the soul and not the eye	Не к взорам обращаясь, а к душе,
Beauty lived there at home in her own house,	Там красота жила как дома, в собственном жилище,
There all was beautiful by its own right	И было всё прекрасным там по праву,
And needed not the splendour of a robe.	И не нуждалось в роскоши одежд.
All objects were like bodies of the Gods,	Все вещи были как тела Богов,
A spirit symbol environing a soul,	Как символические знаки духа, окружающие душу,
For world and self were one reality.	Поскольку мир и внутреннее “я” сливались, становясь одной реальностью.

Immersed in voiceless internatal trance	И погружённые в беззвучный транс между рожденьями
The beings that once wore forms on earth sat there	Те существа, что прежде принимали форму на земле,
In shining chambers of spiritual sleep.	Сидели там в сияющих палатах духовного, особенного сна.
Passed were the pillar-posts of birth and death,	Они прошли маршрутные столбы рождения и смерти,
Passed was their little scene of symbol deeds,	Они прошли их маленькую сцену символических работ и дел,
Passed were the heavens and hells of their long road;	Они прошли по небесам и преисподням долгой их дороги;
They had returned into the world’s deep soul.	Они вернулись, наконец, в глубокую, мистическую душу мира.
All now was gathered into pregnant rest:	Сейчас всё было собрано в их отдыхе, исполненного смысла:
Person and nature suffered a slumber change.	С природой их и личностью происходил сон-изменение.
In trance they gathered back their bygone selves,	В том трансе собирая заново их прожитые “я”,
In a background memory’s foreseeing muse	В предвидящем раздумье памяти, на заднем фоне,
Prophetic of new personality	Пророчество о новой личности
Arranged the map of their coming destiny’s course:	Выстраивало карту курса ждущей их судьбы:
Heirs of their past, their future’s discoverers,	Наследниками собственного прошлого И первооткрывателями собственного будущего,
Electors of their own self-chosen lot,	Самостоятельно избрав грядущий свой удел,
They waited for the adventure of new life.	Они в том плане ожидали приключений новой жизни.
A Person persistent through the lapse of worlds,	Так, Личность, что несёт своё существованье сквозь падение миров,
Although the same for ever in many shapes	Всё время та же самая во многих обликах,
By the outward mind unrecognisable,	Неощутимая, неразличимая для внешнего ума,
Assuming names unknown in unknown climes	И принимающая множество неведомых имён в неведомых различных странах,
Imprints through Time upon the earth’s worn page	Сквозь Время отпечатывает на истрёпанной земной странице
A growing figure of its secret self,	Растущий образ своего таинственного внутреннего “я”,
And learns by experience what the spirit knew,	И учится на опыте тому, о чём уже знал дух,
Till it can see its truth alive and God.	Пока она не сможет видеть здесь свою живую истину и Бога.
Once more they must face the problem-game of birth,	Им предстоит ещё раз встретиться с игрой-проблемою рождения,
The soul’s experiment of joy and grief	С экспериментами души — страданием и радостью,
And thought and impulse lighting the blind act,	И с мыслями, и импульсами побуждений, освещающих слепые действия,
And venture on the roads of circumstance,	И с приключеньем на дорогах обстоятельства,
Through inner movements and external scenes	Что через путь по внешним сценам и движения внутри,
Travelling to self across the forms of things.	И через облики вещей и формы приводят к внутреннему "я".
Into creation’s centre he had come.	И вот пришёл он[107] в самый центр творения.
The spirit wandering from state to state	Тот дух, что странствует от состоянья к состоянью,
Finds here the silence of its starting-point	Находит здесь безмолвие своей начальной точки
In the formless force and the still fixity	В бесформенном могуществе, и тихой неподвижности,
And brooding passion of the world of Soul.	И страстном устремленьи, что вынашивает мир Души.
All that is made and once again unmade,	Всё то, что создано и снова уничтожено,
The calm persistent vision of the One	Спокойный постоянный взгляд Единого
Inevitably re-makes, it lives anew:	Неодолимо пересоздаёт и снова наполняет жизнью:
Forces and lives and beings and ideas	Идеи, силы, жизни, существа,
Are taken into the stillness for a while;	Берутся в эту тишину на время;
There they remould their purpose and their drift,	Они в ней перестраивают цель и направление,
Recast their nature and re-form their shape.	И пересматривают заново свою природу, формируют новый облик.
Ever they change and changing ever grow,	Они всё время изменяются, и в изменении всегда растут,
And passing through a fruitful stage of death	И проходя сквозь смерть, как через стадию, несущую свои плоды,
And after long reconstituting sleep	И после долгого, всё составляющего по-другому, сна
Resume their place in the process of the Gods	Они вновь получают место в динамическом развитии Богов,
Until their work in cosmic Time is done.	Пока их долгая работа для космического Времени, не завершится.

Here was the fashioning chamber of the worlds.	Здесь находился зал, в котором формируются миры.
An interval was left twixt act and act,	И только оставался интервал меж действием и действием,
Twixt birth and birth, twixt dream and waking dream,	Между одним рожденьем и другим, меж сном и пробуждённым сном,
A pause that gave new strength to do and be.	Та пауза, что наделяла новой силой быть и делать.
Beyond were regions of delight and peace,	А за пределом этого лежали области восторга и покоя,
Mute birthplaces of light and hope and love,	Безмолвные места рождения надежды, света и любви,
And cradles of heavenly rapture and repose.	И колыбели для божественного отдыха и восхищения.
In a slumber of the voices of the world	В дремоте голосов, звучащих в этом мире
He of the eternal moment grew aware;	Он[108] всё сильней осознавал то вечное мгновение,
His knowledge stripped bare of the garbs of sense	И знание его, лишённое одежды чувств
Knew by identity without thought or word;	Всё понимало через тождество, без мысли или слова;
His being saw itself without its veils,	Там существо его смотрело на себя и видело всё без вуали,
Life’s line fell from the spirit’s infinity.	И жизни путь спускался из духовной бесконечности.
Along a road of pure interior light,	Вдоль по дороге чистого, сияющего внутреннего света,
Alone between tremendous Presences,	Один среди гигантских, ужасающих Присутствий,
Under the watching eyes of nameless Gods,	Под наблюдающими взглядами неведомых Богов,
His soul passed on, a single conscious power,	Его душа шла дальше, одинокая сознательная сила,
Towards the end which ever begins again,	К тому концу, что вечно начинается сначала,
Approaching through a stillness dumb and calm	Всё ближе подходя сквозь тихую немую неподвижность
To the source of all things human and divine.	К источнику всего — и человеческого, и божественного.
There he beheld in their mighty union’s poise	Здесь Ашвапати встретил в равновесии могучего единства
The figure of the deathless Two‑in-One,	Видение бессмертного Двоих-в-Одном,
A single being in two bodies clasped,	Увидел существо, единое в своих обнявшихся телах,
A diarchy of two united souls,	Увидел двоевластье двух объединённых душ,
Seated absorbed in deep creative joy;	Сидевших поглощёнными в глубокую и созидающую радость;
Their trance of bliss sustained the mobile world.	Их транс блаженства нёс, поддерживая, наш подвижный мир.
Behind them in a morning dusk One stood	А позади, за ними, в утренних неясных сумерках, стояла Та,
Who brought them forth from the Unknowable.	Что принесла сюда их из Непознаваемого.
Ever disguised she awaits the seeking spirit;	Всегда сокрытая, она ждала прихода ищущего духа;
Watcher on the supreme unreachable peaks,	Как наблюдатель на недостижимых высших пиках,
Guide of the traveller of the unseen paths,	Она ведёт духовных путников незримыми путями,
She guards the austere approach to the Alone.	И охраняет аскетические подступы к Единому.
At the beginning of each far‑spread plane	В начале каждого, идущего вдаль плана,
Pervading with her power the cosmic suns	Пронизывая собственной энергией космические солнца,
She reigns, inspirer of its multiple works	Царит Она — и вдохновитель их бесчисленных работ
And thinker of the symbol of its scene.	И тот мыслитель, что придумал символы их сцены.
Above them all she stands supporting all,	Над ними, выше всех стоит она, поддерживая всё,
The sole omnipotent Goddess ever-veiled	Всесильная и одинокая Богиня, вечно за вуалью,
Of whom the world is the inscrutable mask;	Та, для которой мир — её загадочная маска;
The ages are the footfalls of her tread,	Эпохи и века — лишь отзвуки её шагов,
Their happenings the figure of her thoughts,	А их события — её картина мыслей,
And all creation is her endless act.	И всё творение — её божественное, нескончаемое действо.
His spirit was made a vessel of her force;	Дух Ашвапати стал сосудом для её могущества;
Mute in the fathomless passion of his will	Безмолвный от бездонной страсти своего намеренья,
He outstretched to her his folded hands of prayer.	Он протянул к ней руки, сложенные для молитвы.
Then in a sovereign answer to his heart	Затем, в величественном отклике его трепещущему сердцу
A gesture came as of worlds thrown away,	Явился жест, который словно сбрасывал миры,
And from her raiment’s lustrous mystery raised	И из блистающей мистерии её одежд внезапно поднялась
One arm half-parted the eternal veil.	Одна рука, сорвавшую наполовину вечную вуаль.
A light appeared still and imperishable.	Свет появился, тихий и непреходящий.
Attracted to the large and luminous depths	Притянутый к широким и светящимся глубинам
Of the ravishing enigma of her eyes,	Загадки, тайны глаз её, всё наполняющих восторгом,
He saw the mystic outline of a face.	Он смог увидеть мистическое очертание её лица.
Overwhelmed by her implacable light and bliss,	И переполненный, вконец, её неумолимым светом и блаженством,
An atom of her illimitable self	Став атомом её неограниченного “я”,
Mastered by the honey and lightning of her power,	Весь покорённый сладостью, молниеносностью её энергии,
Tossed towards the shores of her ocean-ecstasy,	Бросаемый на берега её океанического, необъятного экстаза,
Drunk with a deep golden spiritual wine,	До дна напившись золотистого духовного вина,
He cast from the rent stillness of his soul	Он испустил из разрываемой на части тишины своей души
A cry of adoration and desire	Крик обожанья и желания,
And the surrender of his boundless mind	И полной сдачи безграничного ума,
And the self-giving of his silent heart.	И самопосвящения в своём безмолвном сердце.
He fell down at her feet unconscious, prone.	Он, бессознательный и распростёртый, пал к её ногам.

End of Canto Fourteen	Конец четырнадцатой песни

[30] Магическою Силой, прим.пер.

[38] Имманентное — то Божественное, что постоянно присуще человеку, прим.пер.

[50] Встреча Жизни с тёмным Присутствием в конце предыдущей песни, прим.пер.

[70] Враждебного Ума, прим.пер.

[82] Рай Богов Жизни в предыдущей песне, прим.пер.

[84] внутреннее божество, прим.пер.

[88] Богиня Разума, прим.пер.

Рассказ Матери о “Савитри”

Предисловие от автора перевода

Книга Первая
КНИГА НАЧАЛ

Песня I
СИМВОЛИЧЕСКИЙ РАССВЕТ

Песня II
РЕШАЮЩИЙ МОМЕНТ

Песня III
ЙОГА ЦАРЯ:
ЙОГА ОСВОБОЖДЕНИЯ
ДУШИ

Песня IV
ТАЙНОЕ ЗНАНИЕ

Песня V
ЙОГА ЦАРЯ:
ЙОГА СВОБОДЫ
И ВЕЛИЧИЯ ДУХА

Книга Вторая
КНИГА
ПУТЕШЕСТВЕННИКА
ПО МИРАМ

Песня I
ЛЕСТНИЦА МИРОВ

Песня II
ЦАРСТВО
ТОНКОЙ МАТЕРИИ

Песня III
СЛАВА И ПАДЕНИЕ
ЖИЗНИ

Песня IV
ЦАРСТВА
МАЛОЙ ЖИЗНИ

Песня V
БОЖЕСТВА
МАЛЕНЬКОЙ ЖИЗНИ

Песня VI
ЦАРСТВА И БОГИ
БОЛЕЕ ВЫСОКОЙ
ЖИЗНИ

Песня VII
СПУСК В НОЧЬ

Песня VIII
МИР ЛЖИ,
МАТЬ ЗЛА
И СЫНОВЬЯ ТЬМЫ

Песня IX
РАЙ БОГОВ ЖИЗНИ

Песня X
ЦАРСТВА И БОЖЕСТВА
МАЛОГО УМА

Песня XI
ЦАРСТВА
И БОЖЕСТВА
БОЛЕЕ ВЕЛИКОГО УМА

Песня XII
НЕБЕСА ИДЕАЛА

Песнь XIII
В ВЫСШЕМ “Я” УМА

Песня XIV
МИР ДУШИ

Песня XV
ЦАРСТВА БОЛЕЕ
ВЕЛИКОГО ЗНАНИЯ

Рассказ Матери о “Савитри”

Песня VI ЦАРСТВА И БОГИ БОЛЕЕ ВЫСОКОЙ ЖИЗНИ

Песня VI
ЦАРСТВА И БОГИ
БОЛЕЕ ВЫСОКОЙ
ЖИЗНИ