Шри Ауробиндо, "Савитри", Том 2, Книги 3-7




Book Three THE BOOK OF THE DIVINE MOTHER	Книга Третья КНИГА БОЖЕСТВЕННОЙ МАТЕРИ


Canto II THE ADORATION OF THE DIVINE MOTHER	Песня II ПОКЛОНЕНИЕ БОЖЕСТВЕННОЙ МАТЕРИ


A stillness absolute, incommunicable,	Покой, неописуемый и абсолютный
Meets the sheer self-discovery of the soul;	Встречает полное самооткрытие души;
A wall of stillness shuts it from the world,	Стена покоя изолирует её от мира,
A gulf of stillness swallows up the sense	Покой затягивает, как в пучину, чувство
And makes unreal all that mind has known,	И делает ненастоящим всё, что знает ум,
All that the labouring senses still would weave	И всё, что будет соткано работой чувств,
Prolonging an imaged unreality.	Что только продлевают воображаемую нереальность.
Self's vast spiritual silence occupies Space;	Безбрежное духовное молчанье "Я" заполнило Пространство;
Only the Inconceivable is left,	Осталось лишь Непостижимое,
Only the Nameless without space and time:	Осталось лишь Невыразимое, без времени и без пространства:
Abolished is the burdening need of life:	Ушла обременявшая необходимость жить:
Thought falls from us, we cease from joy and grief;	В нас замолкает мысль, мы отстраняемся от радости и горя;
The ego is dead; we are freed from being and care,	Погибло эго; мы освободились от бытия и от забот,
We have done with birth and death and work and fate.	И мы покончили с рождением и смертью, с работой и судьбой.
O soul, it is too early to rejoice!	Однако же, душа, пока что рано веселиться!
Thou hast reached the boundless silence of the Self,	Ты добралась до безграничного молчанья “Я”,
Thou hast leaped into a glad divine abyss;	Ты прыгнула в счастливую божественную бездну;
But where hast thou thrown Self's mission and Self's power?	Но где ты бросила предназначенье “Я” и силу “Я”?
On what dead bank on the Eternal's road?	Где, на какую мёртвую обочину дороги Вечного?
One was within thee who was self and world,	Внутри тебя был тот, кто был собой и миром,
What hast thou done for his purpose in the stars?	Что сделала ты для его задачи среди звёзд?
Escape brings not the victory and the crown!	Уход не принесёт победы и венца!
Something thou cam'st to do from the Unknown,	Из Неизвестного пришла ты что-то совершить,
But nothing is finished and the world goes on	Но всё осталось незаконченным, и мир идёт как прежде,
Because only half God's cosmic work is done.	Ведь сделана лишь половина космической работы Бога.
Only the everlasting No has neared	Приблизилось лишь вечно существующее “Нет”,
And stared into thy eyes and killed thy heart:	Оно в твои глаза взглянуло, и сразило сердце:
But where is the Lover's everlasting Yes,	Но где же Любящего вечно существующее “Да”,
And immortality in the secret heart,	И где бессмертье в тайном сердце,
The voice that chants to the creator Fire,	Где голос, что возносит гимны созидателю Огню,
The symbolled OM, the great assenting Word,	Где символический слог ОМ, великое, дающее согласье Слово,
The bridge between the rapture and the calm,	Где мост меж тишиною и восторгом,
The passion and the beauty of the Bride,	Где страсть и красота Невесты,
The chamber where the glorious enemies kiss,	Палата, где должны расцеловать друг друга славные враги,
The smile that saves, the golden peak of things?	Улыбка, что спасает, прекрасная вершина всех вещей?
This too is Truth at the mystic fount of Life.	Всё это тоже — Истина, которую даёт мистический источник Жизни.
A black veil has been lifted; we have seen	С нас сняли чёрную вуаль, и мы смогли увидеть
The mighty shadow of the omniscient Lord;	Могучий призрак, тень всезнающего Господина;
But who has lifted up the veil of light	Но кто же приподнял покровы света,
And who has seen the body of the King?	И кто увидел тело этого Царя?
The mystery of God's birth and acts remains	Мистерия рождения и действий Бога остаётся прежней,
Leaving unbroken the last chapter's seal,	Не сломаны ещё печати завершающей главы,
Unsolved the riddle of the unfinished Play;	Не решена загадка незаконченной вселенской Пьесы;
The cosmic Player laughs within his mask,	Космический Актер смеётся, закрываясь маской,
And still the last inviolate secret hides	И до сих пор таит последний, неоткрытый свой секрет
Behind the human glory of a Form,	За человеческою славой Формы,
Behind the gold eidolon of a Name.	За золотой иконой Имени.
A large white line has figured as a goal,	Большая белая граница представлялась целью,
But far beyond the ineffable suntracks blaze:	Но далеко за ней слепят глаза неописуемые солнечные трассы:
What seemed the source and end was a wide gate,	Что виделось источником или концом, предстало нам широкими вратами,
A last bare step into eternity.	Простым последним шагом в вечность.
An eye has opened upon timelessness,	Открылся взгляд на то, что за границей времени,
Infinity takes back the forms it gave,	Где Бесконечность забирает формы, что она дала,
And through God's darkness or his naked light	И через Бога темноту, и через оголённый свет его,
His million rays return into the Sun.	Обратно в Солнце возвращается весь миллион его лучей.
There is a zero sign of the Supreme;	Есть изначальное ничто, что признак Наивысшего;
Nature left nude and still uncovers God.	Природа остаётся голой и при этом обнажает Бога.
But in her grandiose nothingness all is there:	Но в грандиозности её ничто есть всё:
When her strong garbs are torn away from us,	Когда с нас сорваны её добротные одежды,
The soul's ignorance is slain but not the soul:	Убито лишь невежество души, но не сама душа:
The zero covers an immortal face.	И это изначальное ничто скрывает за собой бессмертный лик.
A high and blank negation is not all,	Высокое, пустое отрицание — ещё не всё,
A huge extinction is not God's last word,	Громадное все-угасанье — не последнее, решающее слово Бога,
Life's ultimate sense, the close of being's course,	И окончательный смысл жизни, завершенье хода бытия,
The meaning of this great mysterious world.	Значенье этого великого загадочного мира.
In absolute silence sleeps an absolute Power.	Средь абсолютной тишины спит абсолютное Могущество.
Awaking, it can wake the trance‑bound soul	Оно, проснувшись, может пробудить захваченную трансом душу
And in the ray reveal the parent sun:	И через луч раскрыть рождающее солнце:
It can make the world a vessel of Spirit's force,	Оно способно сделать мир сосудом силы Духа,
It can fashion in the clay God's perfect shape.	Оно способно вылепить из глины совершенный облик Бога.
To free the self is but one radiant pace;	Освободить себя — лишь первый лучезарный шаг;
Here to fulfil himself was God's desire.	Здесь реализовать себя — вот в этом состоит желанье Бога.

Even while he stood on being's naked edge	Когда он[4] встал на оголённом крае бытия,
And all the passion and seeking of his soul	Когда вся страсть и поиски его души
Faced their extinction in some featureless Vast,	Столкнулись с угасанием своим среди какого-то аморфного Простора,
The Presence he yearned for suddenly drew close.	Внезапно, то Присутствие, к которому он устремлялся, стало близким.
Across the silence of the ultimate Calm,	Сквозь тишину предельного Покоя,
Out of a marvellous Transcendence' core,	Из сердцевины изумительной, волшебной Трансцендентности,
A body of wonder and translucency	Из основанья чуда и прозрачности,
As if a sweet mystic summary of her self	Как сладостный мистический итог её духовной сути,
Escaping into the original Bliss	Что ускользала в изначальное Блаженство,
Had come enlarged out of eternity,	Из вечности возник и вырос некто,
Someone came infinite and absolute.	Пришедший бесконечным, абсолютным.
A being of wisdom, power and delight,	Явившись существом восторга, мудрости и силы,
Even as a mother draws her child to her arms,	Как тянет в руки мать своё дитя,
Took to her breast Nature and world and soul.	Она к своей груди прижала мир, Природу, душу.
Abolishing the signless emptiness,	Искореняя пустоту, лишённую всех признаков,
Breaking the vacancy and voiceless hush,	И нарушая незаполненность, беззвучность тишины,
Piercing the limitless Unknowable,	Пронзая беспредельное Непознаваемое,
Into the liberty of the motionless depths	В широкую свободу неподвижности глубин
A beautiful and felicitous lustre stole.	Входило медленно прекрасное, счастливое сияние.
The Power, the Light, the Bliss no word can speak	Блаженство, Сила, Свет, которые не описать словами,
Imaged itself in a surprising beam	Себя отобразили в удивительном луче,
And built a golden passage to his heart	Построив золотой проход, до сердца Ашвапати,
Touching through him all longing sentient things.	Через него касаясь всех существ, что обладают чувством и желанием.
A moment's sweetness of the All-Beautiful	Очарование момента Все-Прекрасного
Cancelled the vanity of the cosmic whirl.	Свело на нет всю суету вселенского кружения.
A Nature throbbing with a Heart divine	Высокая Природа, у которой бьётся пульс божественного Сердца,
Was felt in the unconscious universe;	Отныне, в этой бессознательной вселенной стала ощутима,
It made the breath a happy mystery.	Дыханье превратив в счастливую мистерию.
A love that bore the cross of pain with joy	Любовь, что с радостью несла крест боли,
Eudaemonised the sorrow of the world,	Страданье мира одарила процветаньем,
Made happy the weight of long unending Time,	И сделала счастливой ношу нескончаемого Времени,
The secret caught of God's felicity.	Узнав секрет блаженства Бога.
Affirming in life a hidden ecstasy	Провозглашая в жизни скрытый, внутренний экстаз,
It held the spirit to its miraculous course;	Она вела дух по его чудесному маршруту;
Carrying immortal values to the hours	Бессмертным смыслом наполняя проходящие часы,
It justified the labour of the suns.	Она оправдывала трудную работу солнц.
For one was there supreme behind the God.	Ибо она была там наивысшей, после Бога.
A Mother Might brooded upon the world;	Над миром возвышалась, размышляя, Мать Могущества;
A Consciousness revealed its marvellous front	Сознание явило удивительный свой лик,
Transcending all that is, denying none:	Превосходящий всё, что есть, и ничего не отвергавший:
Imperishable above our fallen heads	Над нашими подвластными паденью головами
He felt a rapturous and unstumbling Force.	Он[5] ощущал несокрушимую, восторженную, безошибочную Силу.
The undying Truth appeared, the enduring Power	Пришла неумирающая Истина, вооружённая терпением Энергия
Of all that here is made and then destroyed,	Всего, что создаётся здесь, а после разрушается,
The Mother of all godheads and all strengths	Мать всех богов и всех возможных сил,
Who, mediatrix, binds earth to the Supreme.	Посредница, соединяющая землю с Наивысшим.
The Enigma ceased that rules our nature's night,	Ушла Загадка, правящая ночью человеческой природы,
The covering Nescience was unmasked and slain;	Скрывающее всё Незнание раскрыто и убито;
Its mind of error was stripped off from things	С вещей сорвали ум ошибки, приходящий от Незнания,
And the dull moods of its perverting will.	И серые его безрадостные настроенья извращённой воли.
Illumined by her all-seeing identity	Отныне, озарённые её всевидящим отождествлением,
Knowledge and Ignorance could strive no more;	Невежество и Знанье не могли бороться меж собой;
No longer could the titan Opposites,	И не способны были больше титанические Противоположности,
Antagonist poles of the world's artifice,	Антагонисты-полюса игры воображенья мира
Impose the illusion of their twofold screen	Навязывать иллюзию своей двойной завесы,
Throwing their figures between us and her.	Бросая образы свои меж ей и нами.
The Wisdom was near, disguised by its own works,	Пришла и стала ближе Мудрость, скрытая под маскою своих творений,
Of which the darkened universe is the robe.	Из-за которых затемнённая вселенная нам видится как одеяние.
No more existence seemed an aimless fall,	Существованье перестало выглядеть бессмысленным падением,
Extinction was no more the sole release.	А угасанье перестало быть единственным освобождением.
The hidden Word was found, the long-sought clue,	Нашлось скрываемое Слово, ключ, который так давно искали,
Revealed was the meaning of our spirit's birth,	Открылся смысл рожденья человеческого духа,
Condemned to an imperfect body and mind,	Приговорённого к несовершенному уму и телу,
In the inconscience of material things	И к несознанию материального,
And the indignity of mortal life.	И к униженью смертной жизнью.
A Heart was felt in the spaces wide and bare,	В широких и пустых пространствах ощущалось Сердце,
A burning Love from white spiritual founts	Горячая Любовь из чистого духовного источника
Annulled the sorrow of the ignorant depths;	Убрала горе и мучение незнающих глубин;
Suffering was lost in her immortal smile.	Страданье потерялось за её бессмертной, радостной улыбкой.
A Life from beyond grew conqueror here of death;	Здесь Жизнь из запредельного росла и становилась победительницей смерти;
To err no more was natural to mind;	Ошибка перестала быть естественною для ума;
Wrong could not come where all was light and love.	Ложь не могла придти туда, где всё повсюду было светом и любовью.
The Formless and the Formed were joined in her:	И то, что получило Форму, и Бесформенное — в ней объединилось:
Immensity was exceeded by a look,	В ней взгляд перешагнул Безмерное,
A Face revealed the crowded Infinite.	Её лицо явило переполненную Бесконечность.
Incarnating inexpressibly in her limbs	Невыразимо воплощая в каждой части
The boundless joy the blind world-forces seek,	Ту безграничность радости, к которой устремляются слепые силы мира,
Her body of beauty mooned the seas of bliss.	Её пленяющее красотою тело затягивало в глубь морей блаженства.
At the head she stands of birth and toil and fate,	Она стоит в начале каждого рожденья, тяжкого труда, судьбы,
In their slow round the cycles turn to her call;	Все циклы кружатся по медленным своим орбитам, отвечая на её призыв;
Alone her hands can change Time's dragon base.	Одни её ладони могут изменить драконье основанье Времени.
Hers is the mystery the Night conceals;	В ней та мистерия, которую скрывает Ночь;
The spirit's alchemist energy is hers;	В ней — алхимическая сила духа;
She is the golden bridge, the wonderful fire.	Она — и золотистый мост, и удивительный огонь.
The luminous heart of the Unknown is she,	Она — сверкающее сердце Неизвестного,
A power of silence in the depths of God;	Она — энергия безмолвия в глубинах Бога;
She is the Force, the inevitable Word,	Она — та Сила, то особенное Слово, тот магнит,
The magnet of our difficult ascent,	Что тянет нас при трудном восхождении,
The Sun from which we kindle all our suns,	То Солнце, из которого мы зажигаем все другие наши солнца,
The Light that leans from the unrealised Vasts,	Тот Свет, что к нам склоняется из неосуществившихся ещё Просторов,
The joy that beckons from the impossible,	Та радость, что зовёт из невозможного,
The Might of all that never yet came down.	Могущество всего, что никогда ещё к нам не спускалось.
All Nature dumbly calls to her alone	Природа молча вся взывает к ней одной
To heal with her feet the aching throb of life	Её ступнями исцелить болящее биение жизни,
And break the seals on the dim soul of man	Сломать печати на неясной человеческой душе,
And kindle her fire in the closed heart of things.	Зажечь её огонь в закрытом сердце всех вещей.
All here shall be one day her sweetness' home,	Всё здесь однажды станет домом сладости её,
All contraries prepare her harmony;	И все противоречия готовят для неё гармонию;
Towards her our knowledge climbs, our passion gropes;	К ней поднимается всё наше знание, Идёт наощупь наша страсть;
In her miraculous rapture we shall dwell,	Когда-нибудь, мы будем жить в её чудесной радости,
Her clasp shall turn to ecstasy our pain.	Её объятье превратит всю нашу боль в экстаз.
Our self shall be one self with all through her.	И наше внутреннее “я” через неё объединится с внутренними “я” во всех.
In her confirmed because transformed in her,	В ней утвердившись, потому что в ней найдёт преображение,
Our life shall find in its fulfilled response	Жизнь наша обретёт в своём осуществившемся ответе
Above, the boundless hushed beatitudes,	Над нами — безграничные затихшие блаженства,
Below, the wonder of the embrace divine.	Под нами — чудеса божественных объятий.
This known as in a thunder-flash of God,	Когда он понял это, словно грозовою вспышкой Бога,
The rapture of things eternal filled his limbs;	Всё тело у него наполнилось восторгом вечного;
Amazement fell upon his ravished sense;	И изумленье опустилось на восторженное чувство;
His spirit was caught in her intolerant flame.	Дух в нём захвачен был её невыносимым пламенем.
Once seen, his heart acknowledged only her.	Увидев только раз, отныне сердце Ашвапати признавало лишь её.
Only a hunger of infinite bliss was left.	Осталась только жажда бесконечного блаженства.
All aims in her were lost, then found in her;	Все цели потерялись в ней, и снова в ней нашлись;
His base was gathered to one pointing spire.	Его основа собралась в одно нацеленное остриё.

This was a seed cast into endless Time.	То было семя, брошенное в нескончаемое Время.
A Word is spoken or a Light is shown,	Из уст выходит Слово, или возникает Свет,
A moment sees, the ages toil to express.	Мгновенье видит, а потом века работают, чтоб это выразить.
So flashing out of the Timeless leaped the worlds;	Так, вспыхивая, из Вневременья выпрыгивают целые миры;
An eternal instant is the cause of the years.	И вечное мгновение — причина этих лет.
All he had done was to prepare a field;	Всё, что он[6] сделал, было подготовкой поля действия,
His small beginnings asked for a mighty end:	И маленькие начинания его просили о могучем завершении:
For all that he had been must now new-shape	Ради всего, чем был он прежде, он должен ныне заново сформировать
In him her joy to embody, to enshrine	Внутри себя её божественную радость,
Her beauty and greatness in his house of life.	Чтоб воплотить и сохранить её величие и красоту в своём жилище жизни.
But now his being was too wide for self;	Его существование, однако, стало слишком широко для внутреннего “я”;
His heart's demand had grown immeasurable:	Безмерными в нём стали притязанья сердца:
His single freedom could not satisfy,	Своя отдельная свобода не могла уже обрадовать и утолить,
Her light, her bliss he asked for earth and men.	Её блаженство, свет просил он для земли и человека.
But vain are human power and human love	Но тщётна человеческая сила и любовь
To break earth's seal of ignorance and death;	В усилиях сломать земную старую печать невежества и смерти;
His nature's might seemed now an infant's grasp;	Его могучая природа казалась ныне хваткою младенца;
Heaven is too high for outstretched hands to seize.	Уж слишком Небеса высоки, чтоб протянутые руки их обняли.
This Light comes not by struggle or by thought;	Тот Свет приходит к нам не от усилий или мыслей;
In the mind's silence the Transcendent acts	В молчании ума работает здесь Трансцендентное,
And the hushed heart hears the unuttered Word.	А сердце, погрузившись в тишину, прислушивается к несказанному Слову.
A vast surrender was his only strength.	Его единственным могуществом была широкая самоотдача.
A Power that lives upon the heights must act,	Та Сила, что живёт на высоте должна трудиться
Bring into life's closed room the Immortal's air	И приносить в закрытую палату жизни дуновения Бессмертного,
And fill the finite with the Infinite.	И Бесконечным наполнять конечное.
All that denies must be torn out and slain	Всё то, что отрицает это — нужно вырвать и убить,
And crushed the many longings for whose sake	И уничтожить множество желаний, для насыщения которых мы теряем здесь Единого,
We lose the One for whom our lives were made.	Того Единого, ради которого возникли наши жизни.
Now other claims had hushed in him their cry:	Сейчас внутри него другие требования замолкли:
Only he longed to draw her presence and power	Желал он только притянуть её присутствие и силу
Into his heart and mind and breathing frame;	В свой ум и сердце, в дышащую оболочку;
Only he yearned to call for ever down	Стремился он лишь навсегда призвать с высот
Her healing touch of love and truth and joy	Её касание любви, и истины, и радости, что исцеляет,
Into the darkness of the suffering world.	Сюда, во тьму страдающего мира.
His soul was freed and given to her alone.	Его душа была свободной, и отдана лишь ей одной.

End of Canto Two	Конец второй песни




Book Three THE BOOK OF THE DIVINE MOTHER	Книга Третья КНИГА БОЖЕСТВЕННОЙ МАТЕРИ


Canto III THE HOUSE OF THE SPIRIT AND THE NEW CREATION	Песня III ДОМ ДУХА И НОВОЕ ТВОРЕНИЕ


A mightier task remained than all he had done.	Задача оставалась перед ним[7] труднее всех, что были прежде.
To That he turned from which all being comes,	Он повернул свой взгляд к Тому, откуда появляется всё бытие,
A sign attending from the Secrecy	Он повернулся к символу, глядящему из Тайны,
Which knows the Truth ungrasped behind our thoughts	Что знает непередаваемую Истину за нашей мыслью,
And guards the world with its all‑seeing gaze.	И охраняет мир всевидящим, широким взглядом.
In the unapproachable stillness of his soul,	В суровой, неприступной тишине души,
Intense, one-pointed, monumental, lone,	Весь собранный, нацеленный лишь на одно, монументальный, отделённый,
Patient he sat like an incarnate hope	Сидел он терпеливо, воплощённою надеждой,
Motionless on a pedestal of prayer.	Не двигаясь, на пьедестале обращённой к Этому молитвы.
A strength he sought that was not yet on earth,	Искал он силу, что ещё ни разу не бывала на земле,
Help from a Power too great for mortal will,	Поддержку от Могущества, что слишком велико для смертной воли,
The light of a Truth now only seen afar,	Свет Истины, что виден нам сейчас лишь издали,
A sanction from his high omnipotent Source.	И санкцию от своего высокого и всемогущего Источника.
But from the appalling heights there stooped no voice;	Ни звука не спускалось с ужасающих высот;
The timeless lids were closed; no opening came.	Вневременные веки были сомкнуты; ничто не открывалось.
A neutral helpless void oppressed the years.	Нейтральная беспомощная пустота давила, угнетая, годы.
In the texture of our bound humanity	В самом материале нашей ограниченной природы
He felt the stark resistance huge and dumb	Он ощущал застывшее сопротивление, огромное и бессловесное,
Of our inconscient and unseeing base,	Всей нашей неосознающей и невидящей основы,
The stubborn mute rejection in life's depths,	Упорное, немое отрицание в глубинах жизни,
The ignorant No in the origin of things.	Незнающее “Нет” в источнике всего.
A veiled collaboration with the Night	Какое-то сокрытое сотрудничество с Ночью
Even in himself survived and hid from his view:	Сумело выжить даже в нём, скрываясь от внимательного взгляда:
Still something in his earthly being kept	И что-то до сих пор внутри его земного существа
Its kinship with the Inconscient whence it came.	Держалось за своё родство с тем Несознанием, откуда некогда пришло.
A shadowy unity with a vanished past	И призрачная общность с растаявшим когда-то прошлым,
Treasured in an old-world frame was lurking there,	Что бережно хранилась в старой оболочке мира, тайно укрываясь там,
Secret, unnoted by the illumined mind,	Не замечаемая светом озарённого ума,
And in subconscious whispers and in dream	И в подсознательных шептаниях, и в сновидениях
Still murmured at the mind's and spirit's choice.	По прежнему подсказывала выбор духа и ума.
Its treacherous elements spread like slippery grains	Её предательские элементы расползались скользкими крупицами
Hoping the incoming Truth might stumble and fall,	С надеждою, что Истина, входя, на них оступится и упадёт,
And old ideal voices wandering moaned	А голоса ушедших идеалов прошлого скитались и стонали,
And pleaded for a heavenly leniency	Молили о божественной терпимости
To the gracious imperfections of our earth	К привычным милым недостаткам человеческой земли
And the sweet weaknesses of our mortal state.	И к сладким слабостям людей в их смертном состоянии.
This now he willed to discover and exile,	Всё это он сейчас стремился обнаружить и изгнать,
The element in him betraying God.	Тот элемент, что предаёт в нём Бога.
All Nature's recondite spaces were stripped bare,	Он оголил все спрятанные области Природы,
All her dim crypts and corners searched with fire	Он обыскал с огнём все тайники и уголки её,
Where refugee instincts and unshaped revolts	Где беглецы-инстинкты и бесформенные бунтари
Could shelter find in darkness' sanctuary	Могли укрыться средь святилищ тьмы
Against the white purity of heaven's cleansing flame.	От белой чистоты все-очищающего пламени небес.
All seemed to have perished that was undivine:	Казалось, что должно исчезнуть всё, что было небожественным:
Yet some minutest dissident might escape	Но всё же, самый малый диссидент мог ускользнуть,
And still a centre lurk of the blind force.	И всё ещё скрывался центр слепой энергии и силы.
For the Inconscient too is infinite;	Ведь Несознанье — тоже бесконечно;
The more its abysses we insist to sound,	Чем больше мы стараемся измерить глубину его пучин,
The more it stretches, stretches endlessly.	Тем дальше простирается оно, и простирается до бесконечности.
Then lest a human cry should spoil the Truth	Затем, чтоб человеческий призыв не уничтожил Истину,
He tore desire up from its bleeding roots	Он[8] оторвал желание от кровоточащих его корней,
And offered to the gods the vacant place.	И предложил богам освободившееся место.
Thus could he bear the touch immaculate.	Так смог он вынести прикосновенье безупречного.
A last and mightiest transformation came.	Пришла последняя и самая большая трансформация.
His soul was all in front like a great sea	Его душа вся оказалась перед ним, и как великий океан,
Flooding the mind and body with its waves;	Волнами затопляла в нём и ум, и тело;
His being, spread to embrace the universe,	Всё существо его расширилось, стремясь объять вселенную,
United the within and the without	Объединяя внутреннее с внешним,
To make of life a cosmic harmony,	Чтоб сделать жизнь космической гармонией,
An empire of the immanent Divine.	Империей присущей постоянно ей Божественности.
In this tremendous universality	В той потрясающей всеобщности
Not only his soul-nature and mind-sense	Не только естество его души и ощущение ума
Included every soul and mind in his,	Включали каждый ум и душу внутрь его ума, души,
But even the life of flesh and nerve was changed	Но даже изменилась жизнь у плоти, и у нерва,
And grew one flesh and nerve with all that lives;	И стала общей жизнью плоти, нервов всех живых существ;
He felt the joy of others as his joy,	Он ощущал веселье, радости других как собственную радость,
He bore the grief of others as his grief;	Терпел мучение других — как собственную муку;
His universal sympathy upbore,	Его вселенская симпатия, безмерная, как океан,
Immense like ocean, the creation's load	Несла, поддерживая ношу сотворённого,
As earth upbears all beings' sacrifice,	Как вся земля поддерживает жертвоприношенье всех существ,
Thrilled with the hidden Transcendent's joy and peace.	Вибрируя созвучно радости, покою укрытого вуалью Трансцендентного.
There was no more division's endless scroll;	Не стало больше нескончаемого списка разделённостей;
One grew the Spirit's secret unity,	Росло и крепло тайное единство Духа,
All Nature felt again the single bliss.	И вся Природа снова ощутила безраздельное блаженство.
There was no cleavage between soul and soul,	Исчезла щель, что отделяла души друг от друга,
There was no barrier between world and God.	Ушёл барьер меж миром и Всевышним.
Overpowered were form and memory's limiting line;	Он вышел за пределы формы, за ограниченья памяти;
The covering mind was seized and torn apart;	Скрывающий всё ум был схвачен и отброшен прочь;
It was dissolved and now no more could be,	Он растворился, и уже не мог вернуться вновь,
The one Consciousness that made the world was seen;	И стало видимым единое Сознание, что сотворило мир;
All now was luminosity and force.	Сейчас всё стало озарением и силой.
Abolished in its last thin fainting trace	В своём последнем, тонком, слабом следе найденный и отменённый,
The circle of the little self was gone;	Ушёл круг маленького внутреннего “я”;
The separate being could no more be felt;	Уже нельзя в нём было ощутить отдельное, самостоятельное существо;
It disappeared and knew itself no more,	Оно исчезло и себя не знало больше,
Lost in the spirit's wide identity.	Затерянное в широте отождествленья духа.
His nature grew a movement of the All,	Его[9] природа выросла в движение Всецелого,
Exploring itself to find that all was He,	Который изучает самого себя, и узнаёт, что всё есть Он,
His soul was a delegation of the All	Его душа была посланником Всецелого,
That turned from itself to join the one Supreme.	Что отвернулось от себя, стремясь к слиянию с единым Наивысшим.
Transcended was the human formula;	Он вышел за пределы формулы, шаблона человека;
Man's heart that had obscured the Inviolable	Так человеческое сердце, что скрывало Нерушимого,
Assumed the mighty beating of a god's;	Впустило внутрь могучее биенье сердца бога;
His seeking mind ceased in the Truth that knows;	Его пытливый ум растаял в Истине, что знает;
His life was a flow of the universal life.	Жизнь Ашвапати стала необъятною рекой вселенской жизни.
He stood fulfilled on the world's highest line	Он встал, достигнув исполнения всего, на высшей точке мира,
Awaiting the ascent beyond the world,	И ждал подъёма за его пределы,
Awaiting the descent the world to save.	Ждал нисхождения, которое спасёт наш мир.
A Splendour and a Symbol wrapped the earth,	Великолепием и Символом была окутана земля,
Serene epiphanies looked and hallowed vasts	Под взглядом ясных богопроявлений, и окружённые священными просторами,
Surrounded, wise infinitudes were close	Всё ближе подступали бесконечности, что знают всё,
And bright remotenesses leaned near and kin.	Склонялись радужные дали, становились близкими, родными.
Sense failed in that tremendous lucency;	В той потрясающей прозрачности отказывали чувства;
Ephemeral voices from his hearing fell	Ушли из слуха эфемерные, живущие недолго голоса,
And Thought potent no more sank large and pale	И Мысль, могучая, большая, бледная отныне не тонула,
Like a tired god into mysterious seas.	Усталым божеством в таинственных морях.
The robes of mortal thinking were cast down	Одежды смертной мысли были сброшены,
Leaving his knowledge bare to absolute sight;	Оставив знанье оголённым перед абсолютным видением;
Fate's driving ceased and Nature's sleepless spur:	Сошло на нет правление Судьбы и неусыпные уколы шпор Природы:
The athlete heavings of the will were stilled	Затихли атлетические напряженья воли
In the Omnipotent's unmoving peace.	Средь неподвижности покоя Всемогущего.
Life in his members lay down vast and mute;	Жизнь в теле улеглась, широкая и молчаливая;
Naked, unwalled, unterrified it bore	Неотгороженная, обнажённая, она без ужаса переносила
The immense regard of Immortality.	Огромный, необъятный взгляд Бессмертия.
The last movement died and all at once grew still.	Последнее движенье умерло и сразу всё затихло.
A weight that was the unseen Transcendent's hand	Та тяжесть, что была незримою рукою Трансцендентного,
Laid on his limbs the Spirit's measureless seal,	Легла на тело Ашвапати безмерною печатью Духа,
Infinity swallowed him into shoreless trance.	И Бесконечность поглотила целиком его в безбрежный транс.

As one who sets his sail towards mysteried shores	Как тот, кто направляет свой корабль к загадочным далёким берегам,
Driven through huge oceans by the breath of God,	Дыханьем Бога увлекаемый по необъятным океанам,
The fathomless below, the unknown around,	Бездонных в глубине, и полных неизвестности вокруг,
His soul abandoned the blind star‑field, Space.	Его душа покинула слепое поле звёзд, Пространство.
Afar from all that makes the measured world,	Всё дальше от того, что образует измеримый мир,
Plunging to hidden eternities it withdrew	Ныряя к скрытым вечностям, она втянулась назад,
Back from mind's foaming surface to the Vasts	Из пузырящейся поверхности ума, всё ближе подходя к Просторам,
Voiceless within us in omniscient sleep.	Которые лежат беззвучно в нас внутри, в своём всеведующем сне.
Above the imperfect reach of word and thought,	Поднявшись над несовершенной сферой слов и мысли,
Beyond the sight that seeks support of form,	Проникнув за пределы зрения, что ищет для себя поддержки форм,
Lost in deep tracts of superconscient Light,	Теряя направление в глубоких регионах сверхсознательного Света,
Or voyaging in blank featureless Nothingness,	Иль путешествуя в пустом, лишённом всяких признаков Ничто,
Sole in the trackless Incommensurable,	Один в непроторённом Несоизмеримом,
Or past not-self and self and selflessness,	Пройдя “не-я”, и “я”, пройдя отсутствие любого “я”,
Transgressing the dream-shores of conscious mind	Пересекая берега воображения осознающего ума,
He reached at last his sempiternal base.	Он, наконец, дошёл до вечно существующей своей основы.
On sorrowless heights no winging cry disturbs,	На дальних пиках, не знакомых с горем, Которых не тревожит ни один крылатый зов,
Pure and untouched above this mortal play	Стоящий над игрою смертных, чистый, не затронутый,
Is spread the spirit's hushed immobile air.	Там расстилался тихий, неподвижный воздух духа.
There no beginning is and there no end;	Там нет начала, и там нет конца;
There is the stable force of all that moves;	Там лишь устойчивая сила всего, что движется;
There the aeonic labourer is at rest.	Там отдыхает труженик веков.
There turns no keyed creation in the void,	Там заведённое творение не кружит в пустоте,
No giant mechanism watched by a soul;	И никакой гигантский механизм не наблюдается душою;
There creaks no fate-turned huge machinery;	Там не скрипит, судьбой вращаемая необъятная машина;
The marriage of evil with good within one breast,	Там брак добра со злом внутри одной груди,
The clash of strife in the very clasp of love,	И грохот схватки в истинном объятии любви,
The dangerous pain of life's experiment	Опасная, мучительная боль эксперимента жизни,
In the values of Inconsequence and Chance,	Которую оценивают Нелогичность со Случайностью,
The peril of mind's gamble, throwing our lives	Рискованные комбинации ума, швыряющего наши жизни
As stake in a wager of indifferent gods	На кон в азартных играх безразличных к нам богов,
And the shifting lights and shadows of the idea	Там переменчивые блики света и теней идеи,
Falling upon the surface consciousness,	Что падают на внешнюю поверхность нашего сознания,
And in the dream of a mute witness soul	И что во сне безмолвного свидетеля-души
Creating the error of a half-seen world	Творят ошибку полувидимого мира,
Where knowledge is a seeking ignorance,	Где знанье — это познающее невежество,
Life's steps a stumbling series without suit,	Ход Жизни — серия из спотыкающихся невпопад шагов,
Its aspect of fortuitous design,	Одна лишь сторона её причудливого замысла
Its equal measure of the true and false	И одинаковая мера истины и лжи,
In that immobile and immutable realm	В том неподвижном, неизменном царстве
Find no access, no cause, no right to live:	Не находили ни прохода, ни причин, ни права жить:
There only reigns the spirit's motionless power	Царила только неподвижная, немая сила духа,
Poised in itself through still eternity	В самой себе уравновешенная через полную молчанья вечность,
And its omniscient and omnipotent peace.	Её всезнающее, всемогущее спокойствие.
Thought clashes not with thought and truth with truth,	Там мысль не налетает на другую мысль, а истина на истину,
There is no war of right with rival right;	Там нет войны меж справедливостью и справедливостью-соперником;
There are no stumbling and half‑seeing lives	Там нет наполовину видящих и спотыкающихся жизней,
Passing from chance to unexpected chance,	Переходящих от одних случайных обстоятельств к неожиданным другим,
No suffering of hearts compelled to beat	И нет страдания сердец, что вынуждены биться
In bodies of the inert Inconscient's make.	В телах-штамповках, созданных инертным Несознанием.
Armed with the immune occult unsinking Fire	Вооружённые оккультным, негасимым и неуязвимым Пламенем,
The guardians of Eternity keep its law	Хранители и стражи Вечности поддерживают свой закон,
For ever fixed upon Truth's giant base	Навечно установленный на необъятном основаньи Истины
In her magnificent and termless home.	В её величественном безграничном доме.
There Nature on her dumb spiritual couch	Природа на своём духовном молчаливом ложе,
Immutably transcendent knows her source	Всегда и неизменно трансцендентная, там знает свой источник,
And to the stir of multitudinous worlds	Даёт согласие движенью многочисленных миров,
Assents unmoved in a perpetual calm.	Не двигаясь, средь вечного покоя.
All-causing, all-sustaining and aloof,	Причина для всего, поддержка для всего, стоящий в стороне,
The Witness looks from his unshaken poise,	Свидетель смотрит из ненарушаемого равновесия,
An Eye immense regarding all things done.	Своим безмерным взглядом наблюдая всё, что создано.
Apart, at peace above creation's stir,	Особняком, в покое, выше суеты творения,
Immersed in the eternal altitudes,	Став поглощённым вечными высотами,
He abode defended in his shoreless self,	И защищаемый своим безбрежным “я”,
Companioned only by the all‑seeing One.	Он[10] жил, сопровождаемый одним всевидящим Единым.
A Mind too mighty to be bound by Thought,	Ум, слишком сильный, чтобы ограничиваться Мыслью,
A Life too boundless for the play in Space,	Жизнь, слишком безграничная для действия в Пространстве,
A Soul without borders unconvinced of Time,	Душа, освобождённая от рамок Времени,
He felt the extinction of the world's long pain,	Он чувствовал, как затухает давнее страданье мира,
He became the unborn Self that never dies,	Он стал там нерождённым “Я”, которое не умирает,
He joined the sessions of Infinity.	Он слился с сессиями Бесконечности.
On the cosmic murmur primal loneliness fell,	На шёпот космоса спустилось одиночество, что было с самого начала,
Annulled was the contact formed with time-born things,	Убрали связи с тем, что родилось во времени,
Empty grew Nature's wide community.	Широкое сообщество Природы опустело.
All things were brought back to their formless seed,	Всё возвратили снова к своему бесформенному семени,
The world was silent for a cyclic hour.	И мир затих для повторявшегося часа.
Although the afflicted Nature he had left	Хотя, оставленная им, страдавшая Природа,
Maintained beneath him her broad numberless fields,	И сохраняла далеко внизу свои широкие, неисчислимые поля,
Her enormous act, receding, failed remote	Её огромнейшее действо, отступив, исчезло вдалеке,
As if a soulless dream at last had ceased.	Как будто прекратился, наконец, сон без души.
No voice came down from the high Silences,	Ни звука не спускалось вниз с лежащих в высоте Безмолвий,
None answered from her desolate solitudes.	Ничто не отвечало из её безлюдных, одиноких мест.
A stillness of cessation reigned, the wide	Царило лишь молчанье прекращения всего,
Immortal hush before the gods are born;	И тишина — широкая, бессмертная, которая была здесь до рождения богов;
A universal Force awaited, mute,	Космическая Сила молча ожидала
The veiled Transcendent's ultimate decree.	Последнего решенья скрытого вуалью Трансцендентного.

Then suddenly there came a downward look.	Внезапно появился взгляд, смотрящий вниз.
As if a sea exploring its own depths,	Как море, что исследует свои глубины,
A living Oneness widened at its core	Ожившее Единство распахнулось в самой сердцевине
And joined him to unnumbered multitudes.	Соединив его[11] со всем своим бесчисленным многообразием.
A Bliss, a Light, a Power, a flame‑white Love	Блаженство, Сила, Свет, и пламенная, чистая Любовь
Caught all into a sole immense embrace;	Поймали всё в одно безмерное объятие;
Existence found its truth on Oneness' breast	Существованье отыскало на груди Единства собственную истину,
And each became the self and space of all.	И каждый стал самим собою и пространством для всего.
The great world-rhythms were heart-beats of one Soul,	Великие, ритмичные движенья мира стали пульсом, бившемся в одной Душе,
To feel was a flame-discovery of God,	И просто чувствовать — отныне стало пламенным открытием Всевышнего,
All mind was a single harp of many strings,	Весь ум стал как одна большая арфа, с множеством различных струн,
All life a song of many meeting lives;	Вся жизнь — как песня множества встречающихся жизней;
For worlds were many, but the Self was one.	И хоть миров бывает много, Высшее, Божественное “Я” всегда одно.
This knowledge now was made a cosmos' seed:	Сейчас то знанье стало семенем для космоса:
This seed was cased in the safety of the Light,	То семя было спрятано в шкатулку Света,
It needed not a sheath of Ignorance.	Оно не требовало больше оболочки из Невежества.
Then from the trance of that tremendous clasp	Затем из транса этого огромного объятия,
And from the throbbings of that single Heart	Из пульса этого единственного Сердца,
And from the naked Spirit's victory	И из победы сбросившего одеянья Духа
A new and marvellous creation rose.	Поднялось новое, чудесное творение.
Incalculable outflowing infinitudes	Неисчислимые, текущие потоком бесконечности,
Laughing out an unmeasured happiness	Смеялись от немерянного счастья
Lived their innumerable unity;	И жили в их бесчисленном единстве;
Worlds where the being is unbound and wide	Миры, где бытие просторно и не ограничено,
Bodied unthinkably the egoless Self;	Чудесно, невообразимо воплощали “Я” без эго;
Rapture of beatific energies	Восторг энергий, наполняющих блаженством
Joined Time to the Timeless, poles of a single joy;	Соединял Вневременное с Временем, как полюса единой радости;
White vasts were seen where all is wrapped in all.	Глазам предстали чистые просторы, где всё обёрнуто во всё.
There were no contraries, no sundered parts,	И не было — ни противоположностей, ни отделившихся частей,
All by spiritual links were joined to all	Здесь всё со всем соединялось с помощью духовных звеньев
And bound indissolubly to the One:	И было неразрывно связано с Единым:
Each was unique, but took all lives as his own,	Здесь каждый был неповторим, но принимал все жизни, как свою,
And, following out these tones of the Infinite,	И, следуя до самого конца за этими тонами Бесконечности,
Recognised in himself the universe.	Осознавал в себе самом — вселенную.
A splendid centre of infinity's whirl	Роскошный центр круженья, вихря бесконечности
Pushed to its zenith's height, its last expanse,	Толкающий к своей предельной высоте и к окончательному расширению,
Felt the divinity of its own self‑bliss	Он ощущал божественность живущего внутри само-блаженства
Repeated in its numberless other selves:	И повторял себя в других бессчётных “я”:
It took up tirelessly into its scope	Он неустанно принимал в свои пределы
Persons and figures of the Impersonal,	И персональности, и образы Безличного,
As if prolonging in a ceaseless count,	Как будто продолжая в беспрестанном вычисленьи,
In a rapturous multiplication's sum,	В восторженном итоге умножения,
The recurring decimals of eternity.	Одни и те же, повторявшиеся знаки бесконечной дроби вечности.
None was apart, none lived for himself alone,	Никто не отделялся, не старался жить лишь для себя,
Each lived for God in him and God in all,	Здесь каждый жил для Бога, что внутри, для Бога, что во всех,
Each soleness inexpressibly held the whole.	И в каждом исключительность невыразимо содержала целое.
There Oneness was not tied to monotone;	Единство там не связано с однообразием;
It showed a thousand aspects of itself,	Оно показывало тысячи аспектов самого себя,
Its calm immutable stability	Его спокойная, неколебимая стабильность
Upbore on a changeless ground for ever safe,	Поддерживала на незыблемом, всегда надёжном основании,
Compelled to a spontaneous servitude,	Подталкивая к самопроизвольному служению
The ever-changing incalculable steps,	Непредсказуемые, вечно изменяющиеся шаги,
The seeming-reckless dance's subtle plan	И тонкий план, нам кажущийся безрассудным танцем,
Of immense world-forces in their perfect play.	Огромных сил вселенной в совершенной их игре.
Appearance looked back to its hidden truth	Проявленное там оглядывалось на свою скрываемую истину
And made of difference oneness' smiling play;	И из различья делало весёлую игру единства;
It made all persons fractions of the Unique,	Все личности там становились частью Уникального,
Yet all were being's secret integers.	При этом, оставаясь тайным целым бытия.
All struggle was turned to a sweet strife of love	Любая битва превращалась в сладкий спор любви,
In the harmonised circle of a sure embrace.	Идущий в гармоничном круге крепкого, надёжного объятия.
Identity's reconciling happiness gave	Так примиряющее счастье тождества
A rich security to difference.	Давало пышную, богатую основу для различия.
On a meeting line of hazardous extremes	На грани, где встречаются рискованные крайности
The game of games was played to its breaking-point,	Игра всех игр была доведена до крайнего предела,
Where through self-finding by divine self-loss	Где через поиски себя, путём потери самого себя в божественном
There leaps out unity's supreme delight	Выпрыгивает наивысший пик восторга, наслаждения единства,
Whose blissful undivided sweetness feels	Чья неделимая на части, полная блаженства сладость
A communality of the Absolute.	Воспринимает общность Абсолюта.
There was no sob of suffering anywhere;	Там не было нигде рыдания страданий;
Experience ran from point to point of joy:	Переживание бежало от одних мгновений радости к другим:
Bliss was the pure undying truth of things.	Блаженство было здесь бессмертной, чистой истиной вещей.
All Nature was a conscious front of God:	Вся высшая Природа была сознательным фасадом Бога:
A wisdom worked in all, self‑moved, self-sure,	Во всём работала в себе уверенная, самодвижимая мудрость,
A plenitude of illimitable Light,	И изобилие неограниченного Света,
An authenticity of intuitive Truth,	И подлинность интуитивной Истины,
A glory and passion of creative Force.	И страсть, и слава Силы, созидающей все вещи.
Infallible, leaping from eternity,	Непогрешимая, внезапно выходящая из вечности,
The moment's thought inspired the passing act.	Рождённая мгновеньем мысль дарила вдохновенье преходящим действиям.
A word, a laughter, sprang from Silence' breast,	Слова и смех выпрыгивали из груди Безмолвия,
A rhythm of Beauty in the calm of Space,	Из ритма Красоты в спокойствии Пространства,
A knowledge in the fathomless heart of Time.	Из знания в бездонном сердце Времени.
All turned to all without reserve's recoil:	Всё обращалось ко всему, и не отшатывалось ради осторожности:
A single ecstasy without a break,	Сплошным экстазом, без единой паузы,
Love was a close and thrilled identity	Отождествленьем, трепетным и близким, была Любовь
In the throbbing heart of all that luminous life.	В пульсирующем сердце всей той озарённой жизни.
A universal vision that unites,	Универсальное, космическое виденье, которое объединяет,
A sympathy of nerve replying to nerve,	Симпатия, с которой нерв готов ответить нерву,
Hearing that listens to thought's inner sound	Тот слух, что принимает внутренние звуки мыслей
And follows the rhythmic meanings of the heart,	И следует за пониманьем, в ритме сердца,
A touch that needs not hands to feel, to clasp,	Касание, которому не нужно рук, чтоб ощутить, чтоб сжать,
Were there the native means of consciousness	Служили для сознания естественными средствами
And heightened the intimacy of soul with soul.	И возвышали близость отношения одной души с другой.
A grand orchestra of spiritual powers,	Большой оркестр духовных сил,
A diapason of soul-interchange	Диапазон взаимного душевного обмена
Harmonised a Oneness deep, immeasurable.	Гармонизировал глубокое, неизмеримое Единство.
In these new worlds projected he became	Так, спроецированный в эти новые миры,
A portion of the universal gaze,	Он[12] стал какой-то частью для космического взгляда,
A station of the all-inhabiting light,	Площадкой для всё населяющего света,
A ripple on a single sea of peace.	И рябью на едином море мира и покоя.
His mind answered to countless communing minds,	Ум Ашвапати отвечал бесчисленным, общающимся меж собой умам,
His words were syllables of the cosmos' speech,	Его слова отныне стали слогами вселенской речи,
His life a field of the vast cosmic stir.	А жизнь служила полем для широкого, космического действа.
He felt the footsteps of a million wills	Он чувствовал, как миллионы воль,
Moving in unison to a single goal.	Шагают в унисон к единой цели.
A stream ever new-born that never dies,	Он чувствовал Поток, всегда рождающийся вновь и никогда не умирающий,
Caught in its thousandfold current's ravishing flow,	Ухваченный в прекрасном беге своего тысячекратного течения,
With eddies of immortal sweetness thrilled,	С водоворотами трепещущей бессмертной сладости,
He bore coiling through his members as they passed	И ощущал, как вились, проходя по телу,
Calm movements of interminable delight,	Спокойные движенья нескончаемого наслажденья,
The bliss of a myriad myriads who are one.	Блаженство мириада мириад, которые — одно.

In this vast outbreak of perfection's law	В широком этом всполохе закона совершенства,
Imposing its fixity on the flux of things	Что придаёт свою устойчивость течению всего,
He saw a hierarchy of lucent planes	Он видел иерархию светящихся вселенских планов,
Enfeoffed to this highest kingdom of God-state.	Поместьями входящих в это царство Бога, в этот высший мир.
Attuning to one Truth their own right rule	Настраивая в тон с единой Истиной своё особенное право,
Each housed the gladness of a bright degree,	Там каждый приносил сияющую радость,
Alone in beauty, perfect in self‑kind,	Единственную, уникальную по красоте, И совершенную среди себе подобных,
An image cast by one deep truth's absolute,	И образ, что наброшен был единой и глубокой истиной из абсолюта,
Married to all in happy difference.	И обручён со всем на свете в радостном различии.
Each gave its powers to help its neighbours' parts,	Там каждый отдавал свои энергии и силы, Помочь своим частям, живущим по соседству,
But suffered no diminution by the gift;	Не чувствуя потери от своих даров;
Profiteers of a mystic interchange,	Барышники мистических обменов,
They grew by what they took and what they gave,	Они росли на том, что брали, и на том, что отдавали,
All others they felt as their own complements,	Воспринимали всех других как дополнение к себе,
One in the might and joy of multitude.	Единые в могуществе и радости многообразия.
Even in the poise where Oneness draws apart	И даже в этом равновесии, когда Единство хочет разделить себя,
To feel the rapture of its separate selves,	Чтоб ощутить восторг отдельных “я”,
The Sole in its solitude yearned towards the All	В своём уединении, Одно стремилось ко Всему,
And the Many turned to look back at the One.	А Много оборачивалось оглянуться на Единого.
An all-revealing all-creating Bliss,	Все-проявляющее, все-творящее Блаженство,
Seeking for forms to manifest truths divine,	Искало формы, чтобы проявить божественные истины,
Aligned in their significant mystery	Стоящие рядами в их многозначительной мистерии,
The gleams of the symbols of the Ineffable	Лучи и блики символов Невыразимого,
Blazoned like hues upon a colourless air	Что были разукрашены геральдикой, как нежные цвета в бесцветном воздухе,
On the white purity of the Witness Soul.	На фоне белой чистоты Души-Свидетеля.
These hues were the very prism of the Supreme,	Оттенки эти были настоящей призмою Всевышнего,
His beauty, power, delight creation's cause.	Его могуществом и красотой, причиной наслаждения творением.
A vast Truth-Consciousness took up these signs	Широкое Сознанье-Истина воспринимало эти знаки,
To pass them on to some divine child Heart	Чтоб передать их детскому, божественному Сердцу,
That looked on them with laughter and delight	Глядящему на них со смехом и восторгом,
And joyed in these transcendent images	И наслаждалось в этих трансцендентных образах,
Living and real as the truths they house.	Живых и настоящих, как те истины, что поселились в них.
The Spirit's white neutrality became	Так чистая нейтральность Духа стала
A playground of miracles, a rendezvous	Площадкой для игры чудес и местом встречи тайных сил
For the secret powers of a mystic Timelessness:	Мистического, скрытого Вневременья:
It made of Space a marvel house of God,	Оно Пространство сделало чудесным домом Бога,
It poured through Time its works of ageless might,	Оно сквозь Время изливало вниз творенья нестареющей энергии и мощи,
Unveiled seen as a luring rapturous face	Лишённое покровов, виделось как восхитительный, притягивавший лик,
The wonder and beauty of its Love and Force.	Как красота и чудо Силы и Любви его.
The eternal Goddess moved in her cosmic house	И вечная Богиня двигалась в своём космическом жилище,
Sporting with God as a Mother with her child:	Играя с Богом, словно Мать с дитя:
To him the universe was her bosom of love,	Вселенная лежала перед ним как грудь её любви,
His toys were the immortal verities.	Собрания бессмертных истин были для него игрушками.
All here self-lost had there its divine place.	И всё, что потеряло здесь самих себя, Там обрело своё божественное место.
The Powers that here betray our hearts and err,	Те Силы, что обманывают наше сердце здесь, и ошибаются,
Were there sovereign in truth, perfect in joy,	Там были полновластны в истине, и совершенны в радости,
Masters in a creation without flaw,	Хозяева и Мастера в твореньи без изъянов,
Possessors of their own infinitude.	Владельцы собственной огромной бесконечности.
There Mind, a splendid sun of vision's rays,	Там Ум, роскошное светило лучей прямого виденья,
Shaped substance by the glory of its thoughts	Формировал субстанцию великолепьем мыслей
And moved amidst the grandeur of its dreams.	И двигался средь грандиозности своих мечтаний.
Imagination's great ensorcelling rod	Магический великий жезл воображения
Summoned the unknown and gave to it a home,	Взывал к неведомому, предлагал ему жилище,
Outspread luxuriantly in golden air	И пышно простирал в том золотистом воздухе
Truth's iris-coloured wings of fantasy,	Раскрашенные в яркие цвета крыла фантазий Истины,
Or sang to the intuitive heart of joy	А может, пел интуитивному, внимающему сердцу радости
Wonder's dream-notes that bring the Real close.	Мечтанья-ноты Чуда, несущего всё ближе Настоящее.
Its power that makes the unknowable near and true,	Его энергия, что делает непознаваемое истинным и близким,
In the temple of the ideal shrined the One:	Хранила бережно Единого в том храме идеального
It peopled thought and mind and happy sense	И населяла мысли, ум, и ощущенье счастья,
Filled with bright aspects of the might of God	Наполненные яркими аспектами могущества и силы Бога,
And living persons of the one Supreme,	Живыми персональностями одного Всевышнего,
The speech that voices the ineffable,	И речью, что способна выразить неописуемое,
The ray revealing unseen Presences,	Лучом, что открывает нам незримые Присутствия,
The virgin forms through which the Formless shines,	И девственными формами, через которые сияет, светится Бесформенное,
The Word that ushers divine experience	И Словом — что несёт переживание божественного,
And the Ideas that crowd the Infinite.	Идеями, которые переполняют Бесконечное.
There was no gulf between the thought and fact,	Там не бывало пропасти меж мыслями и фактами,
Ever they replied like bird to calling bird;	Они друг другу отвечали, словно птица отзывалась птице;
The will obeyed the thought, the act the will.	И воля подчинялась мысли, а поступки — воле.
There was a harmony woven twixt soul and soul.	Была гармония, что ткётся от одной души к другой.
A marriage with eternity divinised Time.	И Время делалось божественным от брака с вечностью.
There Life pursued, unwearied of her sport,	Там Жизнь гналась, не уставая от соревнования,
Joy in her heart and laughter on her lips,	За радостью в глубинах собственного сердца, за смехом на своих губах,
The bright adventure of God's game of chance.	За ярким авантюрным приключением Божественной игры случайности.
In her ingenious ardour of caprice,	В своём изобретательном пылу каприза,
In her transfiguring mirth she mapped on Time	В своём преобразующем веселье, она на карте Времени чертила
A fascinating puzzle of events,	Пленяющую, сложную головоломку из событий,
Lured at each turn by new vicissitudes	На каждом повороте увлекала к новым изменениям,
To self-discovery that could never cease.	К самооткрытию, что никогда не прекращается.
Ever she framed stark bonds for the will to break,	Она всё время расставляла крепкие оковы для желанья вырваться,
Brought new creations for the thought's surprise	И приносила новые творенья, удивляя мысль,
And passionate ventures for the heart to dare,	И страстные рискованные начинанья для отваги сердца,
Where Truth recurred with an unexpected face	Где с новым, неожиданным лицом вновь возникала Истина,
Or else repeated old familiar joy	А может — повторяла старые, знакомые всем удовольствия,
Like the return of a delightful rhyme.	Как возвращение прекрасной рифмы.
At hide-and-seek on a Mother‑Wisdom's breast,	Играя в прятки на груди у Мудрости-Праматери,
An artist teeming with her world‑idea,	Художница, что переполнена своей идеей мира,
She never could exhaust its numberless thoughts	Она не может никогда ни исчерпать, ни истощить свои бесчисленные мысли,
And vast adventure into thinking shapes	Просторы приключенья в мыслящих телах и формах,
And trial and lure of a new living's dreams.	И испытанье, и соблазн мечтаний новой жизни.
Untired of sameness and untired of change,	Не уставая от однообразия, не уставая от изменчивости,
Endlessly she unrolled her moving act,	Она всё время, бесконечно, разворачивала динамическое действо,
A mystery drama of divine delight,	Таинственный и драматический сюжет божественного наслажденья,
A living poem of world-ecstasy,	Ожившую поэму экстаза мира,
A kakemono of significant forms,	Какемоно важнейших форм,
A coiled perspective of developing scenes,	И свёрнутую перспективу сцен развития,
A brilliant chase of self-revealing shapes,	Сверкающую гонку самопроявляющихся обликов,
An ardent hunt of soul looking for soul,	И пламенную страсть души, в погоне ищущей другую душу,
A seeking and a finding as of gods.	Что в поиске, в обнаружении становится под стать богам.
There Matter is the Spirit's firm density,	Материя там — крепкая, устойчивая плотность Духа,
An artistry of glad outwardness of self,	И артистичность радостной, счастливой внешней оболочки “я”,
A treasure-house of lasting images	Сокровищница прочных образов,
Where sense can build a world of pure delight:	Где чувство может строить мир из чистого восторга:
The home of a perpetual happiness,	Дом нескончаемого счастья,
It lodged the hours as in a pleasant inn.	Он расселял часы по номерам, как в дорогой гостинице.
The senses there were outlets of the soul;	Там ощущения — отдушины души;
Even the youngest child-thought of the mind	И даже детская, незрелая идея, мысль ума
Incarnated some touch of highest things.	Там воплощала некое прикосновенье высочайшего.
There substance was a resonant harp of self,	Субстанция была там резонирующей арфой внутреннего “я”,
A net for the constant lightnings of the spirit,	Тенетами для беспрестанных озарений духа,
A magnet power of love's intensity	И силой притяженья интенсивности любви,
Whose yearning throb and adoration's cry	Чей пульс стремления и возглас обожания
Drew God's approaches close, sweet, wonderful.	Притягивали появленья Бога — сладостные, близкие, чудесные.
Its solidity was a mass of heavenly make;	Так прочная субстанция Материи оказывалась массой, сделанной на небесах;
Its fixity and sweet permanence of charm	Её устойчивые, неизменно сладостные чары
Made a bright pedestal for felicity.	Выстраивали яркий пьедестал для счастья.
Its bodies woven by a divine sense	Её тела, что сотканы божественными чувствами,
Prolonged the nearness of soul's clasp with soul;	Стремились удержать подольше близкое объятие души с душой;
Its warm play of external sight and touch	И тёплая игра её поверхностного зрения и осязания
Reflected the glow and thrill of the heart's joy,	Там отражала пыл и трепетание сердечной радости,
Mind's climbing brilliant thoughts, the spirit's bliss;	Блаженство духа, восходящую, сверкающую мысль ума;
Life's rapture kept for ever its flame and cry.	Восторг и наслажденье жизни вечно сохраняли свой огонь и свой призыв.
All that now passes lived immortal there	Всё то, что ныне преходяще, там живёт, не умирая,
In the proud beauty and fine harmony	В утонченной гармонии и гордой красоте Материи,
Of Matter plastic to spiritual light.	Которая была пластичной под духовным светом.
Its ordered hours proclaimed the eternal Law;	Её часы, идущие назначенным путём, провозглашали силу вечного Закона;
Vision reposed on a safety of deathless forms;	Взгляд отдыхал в надёжности бессмертных форм;
Time was Eternity's transparent robe.	Прозрачным одеяньем Вечности служило Время.
An architect hewing out self's living rock,	Как архитектор, высекая из живого камня внутреннего “я”,
Phenomenon built Reality's summer-house	Феноменальное выстраивало летний дом Реальности
On the beaches of the sea of Infinity.	На пляжах моря Бесконечности.

Against this glory of spiritual states,	Напротив этого великолепия духовных состояний,
Their parallels and yet their opposites,	Соседним, параллельным курсом, но всё же, противостоя,
Floated and swayed, eclipsed and shadowlike	Плыла, качаясь, затемнённая, похожая на призрак,
As if a doubt made substance, flickering, pale,	Как если бы сомнение могло создать субстанцию, дрожащая и бледная,
This other scheme two vast negations found.	Совсем иная схема бытия, с опорою на два широких отрицания.
A world that knows not its inhabiting Self	Мир, что не знает в нём живущего Божественного “Я”,
Labours to find its cause and need to be;	Тяжёлыми трудами силится найти свою причину и необходимость быть;
A spirit ignorant of the world it made,	И дух, не замечающий им сотворённую вселенную,
Obscured by Matter, travestied by Life,	Скрываемый Материей и пародируемый Жизнью,
Struggles to emerge, to be free, to know and reign;	Сражается, чтобы выйти, стать свободным, знать и править;
These were close-tied in one disharmony,	Два отрицанья были тесно связаны единой дисгармонией,
Yet the divergent lines met not at all.	И в то же время, эти расходящиеся линии между собою не встречались.
Three Powers governed its irrational course,	Три Властных Силы правили их иррациональным курсом,
In the beginning an unknowing Force,	В начале — правила незнающая Сила,
In the middle an embodied striving soul,	Посередине — воплощённая сражающаяся душа,
In its end a silent spirit denying life.	В конце — безмолвный дух, что отрицает жизнь.
A dull and infelicitous interlude	Неясная, безрадостная интерлюдия
Unrolls its dubious truth to a questioning Mind	Развёртывает ненадёжные, сомнительные истины для познающего Ума,
Compelled by the ignorant Power to play its part	Что под давлением невежественной Силы Обязан здесь играть навязанную роль,
And to record her inconclusive tale,	И оставлять в истории неубедительную повесть,
The mystery of her inconscient plan	И таинство её неведомого, бессознательного плана,
And the riddle of a being born from Night	Загадки бытия, рождённого из Ночи
By a marriage of Necessity with Chance.	От брака Случая с Необходимостью.
This darkness hides our nobler destiny.	Та тьма скрывает нашу более высокую судьбу.
A chrysalis of a great and glorious truth,	Лишь куколка великой, славной истины,
It stifles the winged marvel in its sheath	Она сжимает, душит в коконе своём крылатое, невиданное чудо,
Lest from the prison of Matter it escape	Чтобы оно не убежало из тюрьмы Материи,
And, wasting its beauty on the formless Vast,	И чтоб потом, растрачивая красоту свою в бесформенном Просторе,
Merged into the Unknowable's mystery,	И слившись полностью с мистерией Непознаваемого,
Leave unfulfilled the world's miraculous fate.	Оно бы не оставило чудесную судьбу вселенной без реализации.
As yet thought only some high spirit's dream	И всё же, как задумали возвышенные грёзы духа,
Or a vexed illusion in man's toiling mind,	Иль подстрекающая, беспокойная иллюзия в трудящихся умах людей,
A new creation from the old shall rise,	Неведомое, новое творение поднимется из старого,
A Knowledge inarticulate find speech,	И Знание без слов найдёт, как выразить себя,
Beauty suppressed burst into paradise bloom,	Подавленная Красота ворвётся, превратившись в райское цветение,
Pleasure and pain dive into absolute bliss.	И наслаждение, и боль нырнут в блаженство абсолюта.
A tongueless oracle shall speak at last,	Лишённый языка оракул, наконец, заговорит,
The Superconscient conscious grow on earth,	И Сверхсознательное станет на земле осознающим,
The Eternal's wonders join the dance of Time.	А множество чудес, принадлежащих Вечному, соединятся с танцем Времени.
But now all seemed a vainly teeming vast	Сейчас, однако, всё казалось пустым бурленьем широты,
Upheld by a deluded Energy	Поддерживаемым обманчивой Энергией
To a spectator self-absorbed and mute,	Для поглощённого в себя, немого зрителя,
Careless of the unmeaning show he watched,	Что не заботится о наблюдаемом бессмысленном спектакле,
Regarding the bizarre procession pass	Что смотрит на причудливую, странную процессию,
Like one who waits for an expected end.	Как будто, ждёт заранее известного конца.
He saw a world that is from a world to be.	Он[13] вглядывался в мир, который существует, из того, каким он должен стать.
There he divined rather than saw or felt,	И он скорее предугадывал, чем видел или ощущал,
Far off upon the rim of consciousness,	Там, где-то далеко, на самом краешке сознания,
Transient and frail this little whirling globe	Непрочный, мимолётный, маленький вращающийся шар земли,
And on it left like a lost dream's vain mould,	И там оставленное, как пустую формочку утраченной мечты,
A fragile copy of the spirit's shell,	Как хрупкий дубликат для оболочки духа,
His body gathered into mystic sleep.	Своё земное тело, погружённое в мистическое сновидение.
A foreign shape it seemed, a mythic shade.	Оно предстало незнакомым обликом, мифическою тенью.

Alien now seemed that dim far universe,	Чужой сейчас казалась эта смутная, далёкая вселенная,
Self and eternity alone were true.	И только Внутреннее “Я” и вечность были истиной.
Then memory climbed to him from the striving planes	Затем, к нему из планов, что сражаются, поднялась память,
Bringing a cry from once-loved cherished things,	И принесла призыв того, что прежде он любил, о чём заботился,
And to the cry as to its own lost call	На тот призыв, как на потерянный свой зов
A ray replied from the occult Supreme.	Ответил луч из сокровенной Высоты внутри.
For even there the boundless Oneness dwells.	Ведь безграничное Единство обитает даже здесь.
To its own sight unrecognisable,	Незамечаемое для своих же глаз,
It lived still sunk in its own tenebrous seas,	Оно жило спокойно, погрузившись в собственные тёмные моря,
Upholding the world's inconscient unity	Поддерживая неосознающее единство мира,
Hidden in Matter's insentient multitude.	Укрытое в бесчувственном многообразии Материи.
This seed-self sown in the Indeterminate	То семя внутреннего ”я”, посеянное в Неопределённость,
Forfeits its glory of divinity,	Теряет славу собственной божественности,
Concealing the omnipotence of its Force,	Скрывая всемогущество ему принадлежащей Силы,
Concealing the omniscience of its Soul;	Скрывая абсолютное всезнание своей Души;
An agent of its own transcendent Will,	Агент своей, превосходящей все на свете, трансцендентной Воли,
It merges knowledge in the inconscient deep;	Оно захватывает, поглощает знание в несознающей глубине;
Accepting error, sorrow, death and pain,	Так, принимая горе, смерть, ошибку, боль,
It pays the ransom of the ignorant Night,	Оно всё время платит дань невежественной Ночи,
Redeeming by its substance Nature's fall.	Оплачивая собственной субстанцией падение Природы.
Himself he knew and why his soul had gone	Он[14] смог познать себя, и почему его душа
Into earth's passionate obscurity	Пошла в наполненную страстью темноту земли
To share the labour of an errant Power	Взять на себя работу ошибающейся Силы,
Which by division hopes to find the One.	Которая надеется делением найти Единого.
Two beings he was, one wide and free above,	Два существа одновременно были в нём, Одно — широкое, свободное — над ним,
One struggling, bound, intense, its portion here.	Другое — связанное, напряжённое И полное борьбы — его часть здесь.
A tie between them still could bridge two worlds;	Однако связь меж теми существами Могла соединить мостом два мира;
There was a dim response, a distant breath;	Неясный отклик оставался и далёкое дыхание;
All had not ceased in the unbounded hush.	Не всё остановилось в безграничной тишине.
His heart lay somewhere conscious and alone	Там, где-то далеко, внизу под ним,
Far down below him like a lamp in night;	Как лампа посреди ночи; лежало одинокое, сознательное сердце Ашвапати,
Abandoned it lay, alone, imperishable,	Оно лежало неподвижно там,
Immobile with excess of passionate will,	Покинутое, одинокое и стойкое, наполненное страстной волей,
His living, sacrificed and offered heart	Его живое, жертвенное сердце, умевшее служить,
Absorbed in adoration mystical,	Всё поглощённое в мистическое восхищение,
Turned to its far-off fount of light and love.	Повёрнутое к своему далёкому источнику любви и света.
In the luminous stillness of its mute appeal	И в светлой тишине немого своего призыва
It looked up to the heights it could not see;	Оно смотрело на высоты, не способное их видеть;
It yearned from the longing depths it could not leave.	Оно стремилось выйти из наполненных желанием глубин, но не могло.
In the centre of his vast and fateful trance	И в самой сердцевине широкого, пророческого транса Ашвапати,
Half-way between his free and fallen selves,	На пол-пути между его свободным “я” и падшим,
Interceding twixt God's day and the mortal's night,	Посредником меж ночью смертного и днём Божественного,
Accepting worship as its single law,	И принимая поклонение как свой единственный закон,
Accepting bliss as the sole cause of things,	Блаженство — как одну причину для всего,
Refusing the austere joy which none can share,	Отказываясь от высокой радости, которую никто не может разделить,
Refusing the calm that lives for calm alone,	Отказываясь от спокойствия, которое живёт лишь для спокойствия,
To her it turned for whom it willed to be.	Оно всё повернулось к ней, к ней, для кого оно хотело быть.
In the passion of its solitary dream	И в страсти одинокой грёзы
It lay like a closed soundless oratory	Оно лежало, как закрытая, беззвучная часовня,
Where sleeps a consecrated argent floor	Где спит священный серебристый пол,
Lit by a single and untrembling ray	Что озаряется единственным бестрепетным лучом,
And an invisible Presence kneels in prayer.	Где, преклонив колени, молится незримое Присутствие.
On some deep breast of liberating peace	Там, на глубокой и таинственной груди освобождающего мира и покоя
All else was satisfied with quietude;	Всё остальное наслаждалось тишиной;
This only knew there was a truth beyond.	И знало лишь, что истина есть где-то за пределом.
All other parts were dumb in centred sleep	Все остальные части были немы в сконцентрированном сне,
Consenting to the slow deliberate Power	И соглашаясь с медленною, осторожной Силой,
Which tolerates the world's error and its grief,	Что терпит до сих пор и горе, и ошибку мира,
Consenting to the cosmic long delay,	И соглашаясь с долгою космической отсрочкой,
Timelessly waiting through the patient years	Они вне времени, пронзая годы, полные терпенья, всё время ожидали
Her coming they had asked for earth and men;	Её прихода, что они когда-то испросили для земли и для людей;
This was the fiery point that called her now.	То было огненною точкой, что звала её сейчас.
Extinction could not quench that lonely fire;	И угасанье не могло задуть горящий в одиночестве огонь;
Its seeing filled the blank of mind and will;	То видение сердца заполняло пустоту ума и воли;
Thought dead, its changeless force abode and grew.	Мысль умерла, но сила сердца, неизменная, жила, росла.
Armed with the intuition of a bliss	Вооружившись интуицией блаженства,
To which some moved tranquillity was the key,	Которому какое-то подвижное спокойствие служило открывающим ключом,
It persevered through life's huge emptiness	Оно упорствовало сквозь пустое, необъятное пространство жизни,
Amid the blank denials of the world.	Среди бесплодных отрицаний мира.
It sent its voiceless prayer to the Unknown;	Оно свою беззвучную молитву посылало в Неизвестность;
It listened for the footsteps of its hopes	Оно прислушивалось к отзвукам шагов своих надежд,
Returning through the void immensities,	Что возвращаются назад, сквозь пустоту безмерностей,
It waited for the fiat of the Word	И ожидало указанья Слова,
That comes through the still self from the Supreme.	Которое идёт сквозь неподвижность внутреннего “я” от Высочайшего.

End of Canto Three	Конец третьей песни




Book Three THE BOOK OF THE DIVINE MOTHER	Книга Третья КНИГА БОЖЕСТВЕННОЙ МАТЕРИ


Canto IV THE VISION AND THE BOON	Песня IV ВИДЕНИЕ И ДАР


Then suddenly there rose a sacred stir.	Внезапно на духовном плане что-то сдвинулось и изменилось.
Amid the lifeless silence of the Void	Среди безжизненных безмолвий Пустоты,
In a solitude and an immensity	В её безмерность, одиночество
A sound came quivering like a loved footfall	Пришёл какой-то звук, по трепету похожий на шаги любимого,
Heard in the listening spaces of the soul;	Звук, слышимый внимавшими пространствами души;
A touch perturbed his fibres with delight.	От этого касания все фибры Ашвапати были взбудоражены восторгом.
An Influence had approached the mortal range,	Какое-то Влиянье подошло к пределам смертных,
A boundless Heart was near his longing heart,	И Сердце без границ приблизилось к его желающему сердцу,
A mystic Form enveloped his earthly shape.	Мистическая Форма окутала его земную оболочку.
All at her contact broke from silence' seal;	И от контакта с ней в нём всё вдруг вырвалось из под печати тишины;
Spirit and body thrilled identified,	Дух вместе с телом с ней отождествились и затрепетали,
Linked in the grasp of an unspoken joy;	Соединённые в объятии невыразимой радости;
Mind, members, life were merged in ecstasy.	И ум, и жизнь, и члены тела — все слились в экстазе.
Intoxicated as with nectarous rain	Как будто опьянённые нектарным, восхитительным дождём,
His nature's passioning stretches flowed to her,	К ней потекли потоком страстные черты его природы
Flashing with lightnings, mad with luminous wine.	Сверкая, словно молнии, безумные от озарённого вина.
All was a limitless sea that heaved to the moon.	Всё стало беспредельным морем, поднимающимся до луны.
A divinising stream possessed his veins,	Обожествлённые потоки овладели венами,
His body's cells awoke to spirit sense,	И клетки тела пробудились к ощущенью духа,
Each nerve became a burning thread of joy:	В нём каждый нерв стал огненною нитью радости,
Tissue and flesh partook beatitude.	А плоть и ткани — частью этого блаженства.
Alight, the dun unplumbed subconscient caves	Всем этим озарённые, коричневые, нераскрытые пещеры подсознания
Thrilled with the prescience of her longed-for tread	Дрожали от предчувствия её давно желанной поступи
And filled with flickering crests and praying tongues.	И наполнялись колыханием плюмажей и молитвенною речью.
Even lost in slumber, mute, inanimate	И даже ставшее немым, безжизненным, затерянное в снах,
His very body answered to her power.	Само его земное тело отвечало этой силе.
The One he worshipped was within him now:	Сейчас Единый, тот, кого он обожал, был у него внутри:
Flame-pure, ethereal-tressed, a mighty Face	Явился чистый, пламенный, в эфирных локонах, могучий Лик,
Appeared and lips moved by immortal words;	Уста, что направляются бессмертными словами;
Lids, Wisdom's leaves, drooped over rapture's orbs.	В нём веки, листья Мудрости, спускались на глаза поверх орбит восторга.
A marble monument of ponderings, shone	Подобный мраморному монументу размышлений,
A forehead, sight's crypt, and large like ocean's gaze	Светился лоб его, часовня виденья, и необъятные, как взгляд морей,
Towards Heaven, two tranquil eyes of boundless thought	Направленные в Небеса, два тихих глаза безграничной мысли
Looked into man's and saw the god to come.	Смотрели в человеческое, видя приближавшегося бога.
A Shape was seen on threshold Mind, a Voice	Явился Облик на пороге восприятия Ума,
Absolute and wise in the heart's chambers spoke:	И Голос, абсолютный, мудрый, зазвучал в палате сердца:
"O Son of Strength who climbst creation's peaks,	“О Сын Могущества, поднявшийся на пик творения,
No soul is thy companion in the light;	Нет ни души товарищем тебе под этим светом;
Alone thou standest at the eternal doors.	Стоишь ты в одиночестве у вечных врат.
What thou hast won is thine, but ask no more.	Что ты завоевал — твоё, но не проси же больше.
O Spirit aspiring in an ignorant frame,	О устремлённый Дух в невежественной оболочке,
O Voice arisen from the Inconscient's world,	О Голос, что взошёл из мира Несознания,
How shalt thou speak for men whose hearts are dumb,	Как будешь ты просить чего-то для людей, сердца которых немы,
Make purblind earth the soul's seer-vision's home	Как сделаешь подслеповатую ты землю Жилищем для провидческого зрения души
Or lighten the burden of the senseless globe?	И ношу облегчишь бесчувственной планеты?
I am the Mystery beyond reach of mind,	Я — это Тайна за пределом понимания ума,
I am the goal of the travail of the suns;	Я — это цель всех родовых мучений солнц;
My fire and sweetness are the cause of life.	И мой огонь, и сладость — основание, причина жизни.
But too immense my danger and my joy.	Но слишком необъятны и мои опасности, и радость.
Awake not the immeasurable descent,	Не пробуждай неизмеримого схожденья вниз,
Speak not my secret name to hostile Time;	Не открывай моё секретное, скрываемое имя Времени-врагу;
Man is too weak to bear the Infinite's weight.	Пока что люди слишком слабы, чтобы вынести вес Бесконечности.
Truth born too soon might break the imperfect earth.	Ведь Истина, родившись слишком рано, Способна разнести несовершенную планету.
Leave the all-seeing Power to hew its way:	Оставь всевидящей небесной Силе прорубать свой путь:
In thy single vast achievement reign apart	В своём отдельном и обширном достиженьи — царствуй в стороне,
Helping the world with thy great lonely days.	Великой одинокой жизнью помогая миру.
I ask thee not to merge thy heart of flame	Я не прошу чтоб сердце, полное огня
In the Immobile's wide uncaring bliss,	Слилось бы с необъятной беззаботностью блаженства Неподвижного
Turned from the fruitless motion of the years,	И чтоб ты отвернулся от бесплодного движенья лет,
Deserting the fierce labour of the worlds,	Оставив в стороне неистовый,тяжёлый труд миров,
Aloof from beings, lost in the Alone.	Держась подальше от других существ, затерянный в Едином.
How shall thy mighty spirit brook repose	Как твой могучий дух сумеет вынести покой,
While Death is still unconquered on the earth	Покуда Смерть ещё не победили на земле,
And Time a field of suffering and pain?	А Время остаётся полем боли и страдания?
Thy soul was born to share the laden Force;	Твоя душа здесь родилась чтоб разделить удел обременённой Силы;
Obey thy nature and fulfil thy fate:	Свою природу подчини, исполни то, что предначертано судьбою:
Accept the difficulty and godlike toil,	Прими и эту тяжесть, и богоподобный труд,
For the slow-paced omniscient purpose live.	Живи для медленно идущего всеведающего намеренья.
The Enigma's knot is tied in humankind.	Завязана узлом Загадка в человечестве.
A lightning from the heights that think and plan,	Подобно озарению с высот, что думает, и строит планы,
Ploughing the air of life with vanishing trails,	И рассекает воздух жизни, оставляя растворяющийся след,
Man, sole awake in an unconscious world,	Он, человек, один проснувшийся в несознающем мире,
Aspires in vain to change the cosmic dream.	Напрасно хочет изменить вселенский сон.
Arrived from some half-luminous Beyond	Явившись из какой-то полуосвещённой сферы Запредельного,
He is a stranger in the mindless vasts;	Он — чужестранец посреди бессмысленных просторов;
A traveller in his oft-shifting home	Как путешественник, в своём сменяемом всё время доме
Amid the tread of many infinities,	Среди движенья многих бесконечностей,
He has pitched a tent of life in desert Space.	В пустынном Космосе поставил он палатку жизни.
Heaven's fixed regard beholds him from above,	Внимательный и неотрывный взгляд Небес всё время смотрит на него,
In the house of Nature a perturbing guest,	Что беспокойным гостем заселился в дом Природы,
A voyager twixt Thought's inconstant shores,	И ходит мореплавателем меж изменчивыми берегами Мысли,
A hunter of unknown and beautiful Powers,	Охотник за прекрасными, неведомыми Силами,
A nomad of the far mysterious Light,	Искатель отдалённого, загадочного Света,
In the wide ways a little spark of God.	Средь широты путей идёт как маленькая искра Бога.
Against his spirit all is in dire league,	Всё против духа человека восстаёт, объединившись в страшную компанию,
A Titan influence stops his Godward gaze.	Влияние Титана останавливает обращённый к Богу взгляд.
Around him hungers the unpitying Void,	Вокруг него гуляет, рыскает безжалостная Пустота,
The eternal Darkness seeks him with her hands,	И вечно существующая Тьма пытается схватить его руками,
Inscrutable Energies drive him and deceive,	Непостижимые Энергии ведут его и предают,
Immense implacable deities oppose.	Огромные, безжалостные божества препятствуют его делам.
An inert Soul and a somnambulist Force	Инертная Душа, сомнамбулическая Сила
Have made a world estranged from life and thought;	Создали мир, что отчуждён от жизни и от мысли;
The Dragon of the dark foundations keeps	Драконом тёмных оснований хранится в неизменности
Unalterable the law of Chance and Death;	Закон Случайности и Смерти;
On his long way through Time and Circumstance	Средь долгого пути сквозь Обстоятельства и Время
The grey-hued riddling nether shadow-Sphinx,	Окрашенная в серые тона и говорящая загадками,
Her dreadful paws upon the swallowing sands,	С ужасными своими лапами, на поглощающих песках,
Awaits him armed with the soul‑slaying word:	Его ждёт низкой тенью Сфинкс, вооружившись словом, смертоносным для души:
Across his path sits the dim camp of Night.	Ему дорогу преграждает смутный лагерь Ночи.
His day is a moment in perpetual Time;	Его день жизни — лишь мгновенье в вечном Времени;
He is the prey of the minutes and the hours.	Он жертва дней, часов, минут.
Assailed on earth and unassured of heaven,	Так, терпящий атаки на земле и без уверенности в небесах,
Descended here unhappy and sublime,	Спустился он сюда, несчастный и возвышенный,
A link between the demigod and the beast,	Звено меж полубогом и животным,
He knows not his own greatness nor his aim;	Не знает он ни своего величия, ни цели;
He has forgotten why he has come and whence.	Он позабыл откуда он пришёл и почему.
His spirit and his members are at war;	В нём дух и внутренние части меж собой воюют;
His heights break off too low to reach the skies,	Его высоты рушатся и слишком низки, чтоб достичь небес,
His mass is buried in the animal mire.	И масса человеческого в нём погребена в грязи животного.
A strange antinomy is his nature's rule.	Правление его природы — странный парадокс.
A riddle of opposites is made his field:	Загадка противоположностей дана ему как поле действия:
Freedom he asks but needs to live in bonds,	Свободы просит он, но вынужден всё время жить в оковах,
He has need of darkness to perceive some light	Ему необходима тьма, чтоб воспринять какой-то свет,
And need of grief to feel a little bliss;	И горе, чтобы ощутить хотя бы малое блаженство;
He has need of death to find a greater life.	Ему необходима смерть, для поиска другой, великой жизни.
All sides he sees and turns to every call;	Он смотрит на все стороны и обращается на каждый зов;
He has no certain light by which to walk;	Нет у него надежного, проверенного света, чтоб за ним идти;
His life is a blind-man's-buff, a hide-and-seek;	Жизнь человека — это или жмурки, или прятки;
He seeks himself and from himself he runs;	Он ищет самого себя и от себя бежит;
Meeting himself, he thinks it other than he.	Встречает самого себя, но думает, что встретился другой, не он.
Always he builds, but finds no constant ground,	Всё время строит он, но не находит постоянной почвы,
Always he journeys, but nowhere arrives;	Всё время путешествует, но никуда не прибывает;
He would guide the world, himself he cannot guide;	Он мог бы управлять всем миром, но не способен управлять собой;
He would save his soul, his life he cannot save.	Он мог бы душу сохранить, но не способен сохранить и собственную жизнь.
The light his soul had brought his mind has lost;	Тот свет, что принесла его душа, теряется его умом;
All he has learned is soon again in doubt;	И всё, чему он научился, вскоре снова под сомненьем;
A sun to him seems the shadow of his thoughts,	Так солнце кажется ему лишь тенью собственных идей,
Then all is shadow again and nothing true:	Затем всё снова станет тенью, и не будет истины нигде:
Unknowing what he does or whither he tends	Не зная, что он делает, куда стремится,
He fabricates signs of the Real in Ignorance.	Он фабрикует символы Реальности в Невежестве.
He has hitched his mortal error to Truth's star.	Свою ошибку смертного цепляет он на звёзды Истины.
Wisdom attracts him with her luminous masks,	Его притягивает Мудрость яркими, сверкающими масками,
But never has he seen the face behind:	Но никогда не видел он за маскою её лица:
A giant Ignorance surrounds his lore.	Гигантское Невежество берёт в кольцо его умения и знания.
Assigned to meet the cosmic mystery	Его предназначенье — встретиться с космической мистерией
In the dumb figure of a material world,	В немой фигуре мира из материи,
His passport of entry false and his personage,	Но пропуск у него фальшив, фальшив и персонаж,
He is compelled to be what he is not;	Он вынужден быть тем, чем не является;
He obeys the Inconscience he had come to rule	Он подчинён тем Несознанием, которым он явился управлять,
And sinks in Matter to fulfil his soul.	И погружается в Материю, чтоб выполнить предназначение своей души.
Awakened from her lower driven forms	Стряхнув оцепененье низших, подчинённых форм,
The Earth-Mother gave her forces to his hands	Свои могущества ему вложила в руки Мать-Земля
And painfully he guards the heavy trust;	И он мучительно оберегает эту тяжкую обязанность;
His mind is a lost torch-bearer on her roads.	Ум человека — потерявшийся среди её дорог носитель факела.
Illumining breath to think and plasm to feel,	Дыханье озаряя, чтобы думать, плазму — чтобы чувствовать,
He labours with his slow and sceptic brain	Он трудится своим медлительным скептичным мозгом,
Helped by the reason's vacillating fires,	И получает помощь от мерцающих огней рассудка,
To make his thought and will a magic door	Стремится мысль и волю превратить в магическую дверь,
For knowledge to enter the darkness of the world	Чтоб знание входило в темноту вселенной,
And love to rule a realm of strife and hate.	И чтоб любовь владела этим царством ненависти и борьбы.
A mind impotent to reconcile heaven and earth	Ум, неспособный примирить небесное с земным,
And tied to Matter with a thousand bonds,	Привязанный к Материи бесчисленными узами,
He lifts himself to be a conscious god.	Он поднимает самого себя, чтобы стать осознающим богом.
Even when a glory of wisdom crowns his brow,	И даже если слава мудрости венцом сверкает на его челе,
When mind and spirit shed a grandiose ray	А ум и дух бросают грандиозный луч,
To exalt this product of the sperm and gene,	В стремлении дать силы этому продукту спермы и генома,
This alchemist's miracle from plasm and gas,	Загадке, алхимическому чуду из плазмы и из газа,
And he who shared the animal's run and crawl	И даже, если он, хотя и разделяет бег и ползанье животного,
Lifts his thought-stature to the Immortal's heights,	Возносит мысль свою до высоты Бессмертного,
His life still keeps the human middle way;	То всё же, жизнь в нём продолжает человеческий срединный путь;
His body he resigns to death and pain,	Он уступает боли, смерти собственное тело,
Abandoning Matter, his too heavy charge.	Отказываясь от Материи, как чересчур тяжёлой ноши.
A thaumaturge sceptic of miracles,	Скептичный чудотворец, маг чудес,
A spirit left sterile of its occult power	Лишённый собственной оккультной силы дух,
By an unbelieving brain and credulous heart,	Неверующим мозгом, легковерным сердцем,
He leaves the world to end where it began:	Он оставляет мир на том же месте, где он начинал:
His work unfinished he claims a heavenly prize.	Не завершив свой труд, он требует небесный приз.
Thus has he missed creation's absolute.	Вот так он упускает абсолют творения.
Half-way he stops his star of destiny:	На пол-пути он останавливает путеводную звезду судьбы:
A vast and vain long-tried experiment,	Широкий и напрасный, с долгими попытками эксперимент,
An ill-served high conception doubtfully done,	И плохо исполняемый высокий замысел, сомнительно осуществлённый,
The world's life falters on not seeing its goal,-	Жизнь мира спотыкается, не видя цели, —
A zigzag towards unknown dangerous ground	И делая зигзаг к неведомым опасным землям,
Ever repeating its habitual walk,	Вновь повторяя свой привычный ход,
Ever retreating after marches long	Вновь возвращаясь после долгих маршей,
And hardiest victories without sure result,	С трудом доставшихся побед, но без уверенного результата,
Drawn endlessly an inconclusive game.	Всё время бесконечно тянется неубедительной игрой.
In an ill-fitting and voluminous robe	В объёмистом, не по фигуре сшитом одеянии,
A radiant purpose still conceals its face,	Сияющая цель пока ещё скрывает лик,
A mighty blindness stumbles hoping on,	Наполненная силой слепота сбивается с пути, храня свою надежду
Feeding its strength on gifts of luminous Chance.	И вскармливая мощь свою дарами озаряющей Случайности.
Because the human instrument has failed,	Из-за того, что человек, как инструмент, пока что терпит неудачу,
The Godhead frustrate sleeps within its seed,	Расстроенное Божество всё продолжает спать в своём закрытом семени,
A spirit entangled in the forms it made.	А дух запутан формами, которые он сам и сотворил.
His failure is not failure whom God leads;	Его несостоятельность — не то, куда его ведёт Всевышний;
Through all the slow mysterious march goes on:	Сквозь это всё таинственный неторопливый марш шагает дальше:
An immutable Power has made this mutable world;	Наш изменяющийся мир был создан неменяющейся Силой;
A self-fulfilling transcendence treads man's road;	Себя реализующая трансцендентность прокладывает путь для человека;
The driver of the soul upon its path,	Руководя и направляя душу на её дороге,
It knows its steps, its way is inevitable,	Она предвидит все свои шаги, её путь неизбежен,
And how shall the end be vain when God is guide?	И как же может быть конец напрасным, если Бог — твой проводник?
However man's mind may tire or fail his flesh,	Пусть ум у человека устаёт, пусть не хватает сил у тела,
A will prevails cancelling his conscious choice:	Есть воля, что сильней, что отменяет выбор нашего сознания:
The goal recedes, a bourneless vastness calls	Цель забывается, и нас зовут бескрайиие просторы,
Retreating into an immense Unknown;	И отступают в необъятность Неизвестного;
There is no end to the world's stupendous march,	И нет конца для изумительного марша мира,
There is no rest for the embodied soul.	И не бывает отдыха для воплотившейся души.
It must live on, describe all Time's huge curve.	Она должна жить дальше, описав во Времени гигантскую кривую.
An Influx presses from the closed Beyond	Из скрытой сферы Запредельного приходит давящий Поток,
Forbidding to him rest and earthly ease,	И запрещает человеку отдых и земной покой,
Till he has found himself he cannot pause.	Пока он не найдёт себя, не сможет он остановиться.
A Light there is that leads, a Power that aids;	Есть Свет, который направляет, есть Сила, что даёт поддержку;
Unmarked, unfelt it sees in him and acts:	Неощутимая и незаметная, та Сила видит в нём и действует:
Ignorant, he forms the All‑Conscient in his depths,	В невежестве, он формирует Все-Осознающего в своих глубинах,
Human, looks up to superhuman peaks:	Рождённый человеком — поднимает взор На горную гряду сверхчеловечества:
A borrower of Supernature's gold,	Он занимает золото у Сверхприроды,
He paves his road to Immortality.	Мостит свою дорогу, что ведёт к Бессмертию.
The high gods look on man and watch and choose	А боги с высоты глядят на человека, наблюдают, выбирают
Today's impossibles for the future's base.	То, что сегодня невозможно — как основу для грядущего.
His transience trembles with the Eternal's touch,	Всё временное в нём трепещет от прикосновенья Вечного,
His barriers cede beneath the Infinite's tread;	Его барьеры рушатся под шагом Бесконечного;
The Immortals have their entries in his life:	В жизнь человека у Бессмертных есть свои, известные им входы:
The Ambassadors of the Unseen draw near.	Всё ближе тянутся к нему Посланники Незримого.
A splendour sullied by the mortal air,	Великолепие, запятнанное смертным воздухом — Любовь
Love passes through his heart, a wandering guest.	Проходит через сердце человека, как блуждающая гостья.
Beauty surrounds him for a magic hour,	Приходит Красота и окружает человека на магический, недолгий час,
He has visits of a large revealing joy,	Он может встретиться обширной радостью открытия,
Brief widenesses release him from himself,	И ненадолго широта даёт ему освобождение от самого себя,
Enticing towards a glory ever in front	Его притягивает слава, что всё время где-то впереди,
Hopes of a deathless sweetness lure and leave.	Надежды неземной бессмертной сладости влекут и оставляют.
His mind is crossed by strange discovering fires,	Сквозь ум проходят раскрывающие тайны, странные огни,
Rare intimations lift his stumbling speech	А редко возникающие озаренья поднимают неуверенную речь
To a moment's kinship with the eternal Word;	До яркого мгновенья сходства с вечным Словом;
A masque of Wisdom circles through his brain	Так маска Мудрости кружит в его мозгу
Perturbing him with glimpses half divine.	И беспокоит отблеском полубожественного.
He lays his hands sometimes on the Unknown;	Он иногда касается руками Неизвестного;
He communes sometimes with Eternity.	Он иногда ведёт беседы с Вечностью.
A strange and grandiose symbol was his birth	Его рожденье было странным, грандиозным символом,
And immortality and spirit-room	Бессмертие, возможность быть жилищем духа,
And pure perfection and a shadowless bliss	Блаженство без единой тени, исключительное совершенство —
Are this afflicted creature's mighty fate.	Могучая судьба страдающего ныне существа.
In him the Earth-Mother sees draw near the change	И Мать-Земля в нём видит, как всё ближе подступает изменение,
Foreshadowed in her dumb and fiery depths,	Что предвещалось ей в её пылающих немых глубинах,
A godhead drawn from her transmuted limbs,	Как из её преобразуемых отдельных элементов
An alchemy of Heaven on Nature's base.	Выходит божество, алхимия Небес На прочном основании — Природе.
Adept of the self-born unfailing line,	Адепт саморождённой, безупречной линии,
Leave not the light to die the ages bore,	Не оставляй на гибель свет, что пронесли века,
Help still humanity's blind and suffering life:	И помоги ещё слепой и полной горя жизни человечества:
Obey thy spirit's wide omnipotent urge.	Широкому и всемогущему намерению духа подчинись.
A witness to God's parley with the Night,	Свидетель договора Бога с Ночью
It leaned compassionate from immortal calm	Склонился, сострадая, из бессмертной тишины
And housed desire, the troubled seed of things.	И поселил желанье, это беспокоящее семя всех вещей.
Assent to thy high self, create, endure.	Прими свой внутренний высокий дух, терпи и создавай.
Cease not from knowledge, let thy toil be vast.	Не уходи от знания, пусть будут широки твои труды.
No more can earthly limits pen thy force;	Земные узкие ограничения не смогут больше запирать твоё могущество;
Equal thy work with long unending Time's.	Свою работу уравняй с работой длительного, нескончаемого Времени.
Traveller upon the bare eternal heights,	Пройди ещё паломником по оголённым вечным пикам,
Tread still the difficult and dateless path	По трудному и давнему пути,
Joining the cycles with its austere curve	Соединив его периоды с возвышенною линией,
Measured for man by the initiate Gods.	Отмеренной для человека посвящёнными Богами.
My light shall be in thee, my strength thy force.	И будет свет мой литься из тебя, Моё могущество — твоею силой будет.
Let not the impatient Titan drive thy heart,	Не позволяй нетерпеливому Титану править сердцем,
Ask not the imperfect fruit, the partial prize.	И не проси незрелый плод, частичный приз.
Only one boon, to greaten thy spirit, demand;	Одно лишь благо требуй — возвеличить дух;
Only one joy, to raise thy kind, desire.	Одну лишь радость пожелай — возвысить род.
Above blind fate and the antagonist powers	Над слепотой судьбы и противостояньем сил
Moveless there stands a high unchanging Will;	Стоит, не двигаясь, высокая, неизменяемая Воля;
To its omnipotence leave thy work's result.	Оставь же результат твоей работы всемогуществу той Воли.
All things shall change in God's transfiguring hour."	Всё переменится в преобразующий час Бога.”

August and sweet sank hushed that mighty Voice.	Величественный, ласковый, затих могучий этот Голос.
Nothing now moved in the vast brooding space:	Ничто не двигалось в широком, размышляющем пространстве:
A stillness came upon the listening world,	Спустилась тишина на слушающий мир,
A mute immensity of the Eternal's peace.	И необъятная немая широта покоя Вечного.
But Aswapati's heart replied to her,	Но сердце Ашвапати отвечало ей,
A cry amid the silence of the Vasts:	Вскричав среди безмолвий тех Просторов:
"How shall I rest content with mortal days	“И как я буду отдыхать, довольный днями смертного,
And the dull measure of terrestrial things,	И узкими тупыми мерками земных вещей,
I who have seen behind the cosmic mask	Я, увидавший за космическою маской
The glory and the beauty of thy face?	Всю красоту и славу твоего лица?
Hard is the doom to which thou bindst thy sons!	Тяжёл удел, который ты несёшь своим сынам!
How long shall our spirits battle with the Night	Как долго дух наш должен биться с Ночью,
And bear defeat and the brute yoke of Death,	Терпеть и грубое ярмо, и поражение от Смерти;
We who are vessels of a deathless Force	Ведь мы — сосуды для бессмертной Силы,
And builders of the godhead of the race?	И мы — строители божественного существа для этой расы?
Or if it is thy work I do below	И если, что я делаю внизу — твоя работа
Amid the error and waste of human life	Среди ошибки и пустой растраты жизни человека
In the vague light of man's half‑conscious mind,	В неясном свете полусознающего его ума,
Why breaks not in some distant gleam of thee?	То почему бы не прорваться некому далёкому сиянью твоему?
Ever the centuries and millenniums pass.	Идут безостановочно века, тысячелетия.
Where in the greyness is thy coming's ray?	Где в этой серости луч твоего прихода?
Where is the thunder of thy victory's wings?	Где гром твоих победоносных крыльев?
Only we hear the feet of passing gods.	Мы слышим только шаг идущих мимо нас богов.
A plan in the occult eternal Mind	В оккультной сфере вечного Ума
Mapped out to backward and prophetic sight,	Составлен план для видящего прошлое пророческого зрения,
The aeons ever repeat their changeless round,	Эпохи вечно повторяют неизменный круг,
The cycles all rebuild and ever aspire.	Их циклы всё выстраивают заново, и вечно устремляются куда-то.
All we have done is ever still to do.	Всё, что мы сделали, всё время нужно повторять ещё.
All breaks and all renews and is the same.	Всё разрушается и обновляется, и остаётся тем же самым.
Huge revolutions of life's fruitless gyre,	Гигантского масштаба революции бесплодного круговорота жизни,
The new-born ages perish like the old,	И только что рождённые века — уходят, исчезают, как и прежние,
As if the sad Enigma kept its right	Как будто мрачная Загадка продолжает сохранять свои права,
Till all is done for which this scene was made.	Пока не будет сделано всё то, зачем создали эту сцену.
Too little the strength that now with us is born,	Но слишком мало силы, что родилась с нами,
Too faint the light that steals through Nature's lids,	И слишком слаб тот свет, что проскользнул под веками Природы,
Too scant the joy with which she buys our pain.	И слишком скудны радости, которыми она оплачивает нашу боль.
In a brute world that knows not its own sense,	В жестоком, грубом мире, что не знает собственного смысла,
Thought-racked upon the wheel of birth we live,	Пытаемые мыслями на колесе рождения,
The instruments of an impulse not our own	Живём мы инструментами чужого импульса,
Moved to achieve with our heart's blood for price	И движемся, стремясь достичь, ценою крови сердца,
Half-knowledge, half-creations that soon tire.	Полутворений, полузнания, что вскорости наскучат.
A foiled immortal soul in perishing limbs,	Мы — с толку сбитая бессмертная душа в недолговечном теле,
Baffled and beaten back we labour still;	Избиты, опрокинуты, мы всё же продолжаем труд;
Annulled, frustrated, spent, we still survive.	Разочарованные, уничтоженные, уставшие и изнурённые — мы всё же выживаем.
In anguish we labour that from us may rise	Мы в муках трудимся, чтоб мог из нас подняться
A larger-seeing man with nobler heart,	Смотрящий шире человек с прекрасным, благородным сердцем,
A golden vessel of the incarnate Truth,	Сосуд из золота для воплощённой Истины
The executor of the divine attempt	И исполнитель для божественной попытки,
Equipped to wear the earthly body of God,	Снаряженный нести земное тело Бога,
Communicant and prophet and lover and king.	Пророк и провозвестник, любящий и царь.
I know that thy creation cannot fail:	Я знаю, что твоё творение не может потерпеть провал:
For even through the mists of mortal thought	Ведь даже проходящий сквозь туманы смертной мысли
Infallible are thy mysterious steps,	Надёжен, безошибочен таинственный твой шаг,
And, though Necessity dons the garb of Chance,	И хоть Необходимость наряжается в одежды Случая,
Hidden in the blind shifts of Fate she keeps	Сокрытая в слепых, изменчивых шагах Судьбы, она хранит
The slow calm logic of Infinity's pace	Спокойную, медлительную логику движенья Бесконечности
And the inviolate sequence of its will.	И нерушимые последствия её намеренья.
All life is fixed in an ascending scale	Вся жизнь разложена по уровням идущей вверх шкалы,
And adamantine is the evolving Law;	Несокрушим Закон развития;
In the beginning is prepared the close.	Во всяком начинании уже готовится его конец.
This strange irrational product of the mire,	И это иррациональное и странное творение из грязи,
This compromise between the beast and god,	И этот компромисс меж богом и животным,
Is not the crown of thy miraculous world.	Не самая высокая вершина твоего, наполненного чудесами мира.
I know there shall inform the inconscient cells,	Я знаю, бессознательные клетки станут в будущем осознающими,
At one with Nature and at height with heaven,	В согласии с Природой, вровень с небесами,
A spirit vast as the containing sky	И дух, широкий, как вмещающее всё на свете небо,
And swept with ecstasy from invisible founts,	Охваченный экстазом из незримых родников,
A god come down and greater by the fall.	Подобно богу, спустится к нам вниз, И станет только более великим от падения.
A Power arose out of my slumber's cell.	Из клетки дремоты моей поднялась Сила.
Abandoning the tardy limp of the hours	Покинув медленную хромоту часов,
And the inconstant blink of mortal sight,	Неровное мерцанье зрения у смертных,
There where the Thinker sleeps in too much light	Там, где Мыслитель спит под слишком ярком светом,
And intolerant flames the lone all‑witnessing Eye	Где нестерпимо полыхает одинокое, всё наблюдающее Око,
Hearing the word of Fate from Silence' heart	И слушает слова Судьбы из сердца Тишины,
In the endless moment of Eternity,	В каком-то нескончаемом мгновеньи Вечности,
It saw from timelessness the works of Time.	Она смотрела из вневременья на ход работы Времени.
Overpassed were the leaden formulas of the Mind,	Поднявшись над свинцовой формулой Ума,
Overpowered the obstacle of mortal Space:	Она разрушила преграды смертного Пространства:
The unfolding Image showed the things to come.	И раскрывающийся Образ показал всё то. что собирается прийти.
A giant dance of Shiva tore the past;	Гигантский танец Шивы рвал на части прошлое;
There was a thunder as of worlds that fall;	Был грохот, словно от падения миров;
Earth was o'errun with fire and the roar of Death	Земля была объята пламенем; ревел бог Смерти,
Clamouring to slay a world his hunger had made;	И требовал уничтоженья мира, сотворённого его голодной жаждой;
There was a clangour of Destruction's wings:	Повсюду раздавались лязги крыльев Разрушения:
The Titan's battle-cry was in my ears,	Мой слух обкладывали боевые выкрики Титана,
Alarm and rumour shook the armoured Night.	Тревога, ропот сотрясали покрытую бронёю Ночь.
I saw the Omnipotent's flaming pioneers	Я видел там, как пламенеющие пионеры Всемогущего
Over the heavenly verge which turns towards life	Идущие небесной кромкой, что сворачивала к жизни над небесной гранью,
Come crowding down the amber stairs of birth;	Толпой спускались по янтарной лестнице рождения;
Forerunners of a divine multitude,	Предвестники божественной обширности, разнообразия,
Out of the paths of the morning star they came	Они сошли с тропинок утренней звезды
Into the little room of mortal life.	В земную маленькую залу смертной жизни.
I saw them cross the twilight of an age,	Я видел их, пересекающими сумерки эпохи,
The sun-eyed children of a marvellous dawn,	Солнечноглазых дочерей и сыновей чудесного рассвета,
The great creators with wide brows of calm,	Великих созидателей с широким лбом покоя,
The massive barrier-breakers of the world	И разрушителей массивного барьера мира,
And wrestlers with destiny in her lists of will,	Борцов с судьбою на её аренах воли,
The labourers in the quarries of the gods,	Чернорабочих шахт богов,
The messengers of the Incommunicable,	Посланцев самого Невыразимого,
The architects of immortality.	И архитекторов бессмертия.
Into the fallen human sphere they came,	Они пришли в познавшие паденье человеческие сферы,
Faces that wore the Immortal's glory still,	Их лица всё ещё окутаны великолепием Бессмертного,
Voices that communed still with the thoughts of God,	Их голоса ещё общались с мыслями Всевышнего,
Bodies made beautiful by the spirit's light,	А их тела свет духа наполнял своею красотой,
Carrying the magic word, the mystic fire,	Они несли мистический огонь, магическое слово,
Carrying the Dionysian cup of joy,	И кубок радости, веселья Дионисия,
Approaching eyes of a diviner man,	И приближали взгляд божественного человека,
Lips chanting an unknown anthem of the soul,	Уста, что воспевали гимн души неведомому,
Feet echoing in the corridors of Time.	Шаги, что отдавались эхом в коридорах Времени.
High priests of wisdom, sweetness, might and bliss,	Высокие жрецы могущества, блаженства, сладости и мудрости,
Discoverers of beauty's sunlit ways	Первопроходцы солнцем залитых путей прекрасного,
And swimmers of Love's laughing fiery floods	Пловцы в смеющихся, пылающих морях Любви,
And dancers within rapture's golden doors,	Танцоры в золотых дверях восторга,
Their tread one day shall change the suffering earth	Когда-нибудь, их поступь принесёт в страдающую землю — перемены,
And justify the light on Nature's face.	И станет оправданьем света на лице Природы.
Although Fate lingers in the high Beyond	Хотя Судьба и медлит, там, в высоком Запредельном,
And the work seems vain on which our heart's force was spent,	И кажется напрасною работа, на которую мы тратим силу сердца,
All shall be done for which our pain was borne.	Всё будет сделано, всё для чего мы здесь терпели нашу боль.
Even as of old man came behind the beast	И точно так, как древний человек пришёл на смену зверю,
This high divine successor surely shall come	Превосходящий нас божественный преемник уверено придёт
Behind man's inefficient mortal pace,	На смену человеческой неэффективной поступи,
Behind his vain labour, sweat and blood and tears:	Вслед за напрасными трудами, потом, кровью и слезами:
He shall know what mortal mind barely durst think,	Он будет знать о том, о чём ум смертного едва лишь смел подумать,
He shall do what the heart of the mortal could not dare.	Он будет делать то, что сердце смертного бы не отважилось.
Inheritor of the toil of human time,	Наследник тяжкого труда, работы человеческого времени,
He shall take on him the burden of the gods;	Он примет на себя груз бремени богов;
All heavenly light shall visit the earth's thoughts,	Весь свет небес начнёт идти в земные мысли,
The might of heaven shall fortify earthly hearts;	Могущество небес — крепить земное сердце;
Earth's deeds shall touch the superhuman's height,	Дела земли коснутся высоты сверхчеловечества,
Earth's seeing widen into the infinite.	А зрение земли расширится до бесконечности.
Heavy unchanged weighs still the imperfect world;	Но тяжесть постоянно давит на несовершенный мир,
The splendid youth of Time has passed and failed;	А роскошь молодого Времени потухла и прошла;
Heavy and long are the years our labour counts	Наш труд отсчитывает трудные и долгие года,
And still the seals are firm upon man's soul	И всё ещё крепка печать на человеческой душе,
And weary is the ancient Mother's heart.	И утомилось сердце древней Матери.
O Truth defended in thy secret sun,	О Истина, что спрятана в твоём сокрытом солнце,
Voice of her mighty musings in shut heavens	О Голоса её могучих дум в закрытых небесах
On things withdrawn within her luminous depths,	О том, что втянуто в её сияющие бездны,
O Wisdom-Splendour, Mother of the universe,	О Мать вселенной, о Великолепье-Мудрость,
Creatrix, the Eternal's artist Bride,	О Созидательница и искусная Невеста Вечного,
Linger not long with thy transmuting hand	Надолго не задерживай своей преобразующей руки,
Pressed vainly on one golden bar of Time,	Напрасно нажимая на один из золотых засовов Времени,
As if Time dare not open its heart to God.	Как будто Время не отважится открыть для Бога сердце.
O radiant fountain of the world's delight	О ослепительно сияющий источник наслажденья мира,
World-free and unattainable above,	Свободный от него, живущий на недосягаемых высотах,
O Bliss who ever dwellst deep-hid within	О ты, Блаженство, что всё время здесь, запрятанное глубоко внутри,
While men seek thee outside and never find,	Пока тебя пытаются найти во внешнем, никогда не находя,
Mystery and Muse with hieratic tongue,	О Размышление и Тайна, с их сакральным языком,
Incarnate the white passion of thy force,	О воплощенье чистой страсти твоего могущества,
Mission to earth some living form of thee.	Пошли земле живое воплощение тебя.
One moment fill with thy eternity,	Одно мгновение наполни вечностью своей,
Let thy infinity in one body live,	Позволь же бесконечности твоей войти в одно из тел,
All-Knowledge wrap one mind in seas of light,	Все-Знание, один ум окружи морями света,
All-Love throb single in one human heart.	И Все-Любовь — начни пульсировать в отдельном сердце человека.
Immortal, treading the earth with mortal feet	Бессмертная, шагая по земле стопами смертного,
All heaven's beauty crowd in earthly limbs!	Всю красоту небес — вмести в земные члены!
Omnipotence, girdle with the power of God	О Всемогущество, окутай силой Бога
Movements and moments of a mortal will,	Мгновенья и движенья смертной воли,
Pack with the eternal might one human hour	Наполни мощью вечности один час человека,
And with one gesture change all future time.	Одним лишь жестом измени всё будущее время.
Let a great word be spoken from the heights	Пусть будут сказаны с высот великие слова,
And one great act unlock the doors of Fate."	И пусть одним великим действием откроются врата Судьбы.”

His prayer sank down in the resisting Night	Его молитва погрузилась вниз, в сопротивлявшуюся Ночь,
Oppressed by the thousand forces that deny,	Подавленная тысячью тех сил, что отрицают,
As if too weak to climb to the Supreme.	Как если бы она была слаба подняться до Всевышнего.
But there arose a wide consenting Voice;	Но тут возник широкий, соглашающийся Голос;
The spirit of beauty was revealed in sound:	Дух красоты явился в этом звуке:
Light floated round the marvellous Vision's brow	Свет обтекал лицо чудесного Видения,
And on her lips the Immortal's joy took shape.	Восторг Бессмертной улыбался на её губах.
"O strong forerunner, I have heard thy cry.	“О сильный и решительный предвестник, я услышала твой зов.
One shall descend and break the iron Law,	Я знаю, кто-то должен вниз спуститься и сломать стальной Закон,
Change Nature's doom by the lone spirit's power.	И изменить судьбу Природы одинокой силой духа.
A limitless Mind that can contain the world,	Должны придти и беспредельный Ум, вмещающий в себя весь мир,
A sweet and violent heart of ardent calms	Наполненное сладостью неистовое сердце пылкой тишины,
Moved by the passions of the gods shall come.	Ведомые всем жаром чувств богов.
All mights and greatnesses shall join in her;	Все силы, всё величие соединятся в ней;
Beauty shall walk celestial on the earth,	Сама божественная Красота пройдётся по земле,
Delight shall sleep in the cloud‑net of her hair,	И сам восторг заснёт средь облака её волос,
And in her body as on his homing tree	И в теле у неё, как на родимом дереве,
Immortal Love shall beat his glorious wings.	Бессмертная Любовь забьёт своими славными крылами.
A music of griefless things shall weave her charm;	И музыка того, чему неведомо страдание, соткёт её очарование,
The harps of the Perfect shall attune her voice,	И арфы Совершенства принесут своё звучание в её прекрасный голос,
The streams of Heaven shall murmur in her laugh,	И зазвенят ручьи Небес в её весёлом смехе,
Her lips shall be the honeycombs of God,	И губы будут — как наполненные мёдом соты Бога,
Her limbs his golden jars of ecstasy,	А тело — золотою амфорой экстаза,
Her breasts the rapture-flowers of Paradise.	А груди — полными восторга, радости цветами Рая,
She shall bear Wisdom in her voiceless bosom,	И Мудрость понесёт она в своём беззвучном сердце,
Strength shall be with her like a conqueror's sword	И Сила будет с ней — меч победителя,
And from her eyes the Eternal's bliss shall gaze.	А из очей её начнёт смотреть блаженство Вечного.
A seed shall be sown in Death's tremendous hour,	Посеют семя в страшном часе Смерти,
A branch of heaven transplant to human soil;	И ветвь небес привьют на человеческую почву;
Nature shall overleap her mortal step;	Природа превзойдёт свой смертный шаг;
Fate shall be changed by an unchanging will."	Судьба изменится от неизменной воли.”

As a flame disappears in endless Light	Как пламя растворяется в бескрайнем Свете,
Immortally extinguished in its source,	Бессмертно угасая в собственном источнике,
Vanished the splendour and was stilled the word.	Ушло великолепие и стихло слово.
An echo of delight that once was close,	Гармония и эхо от восторга, бывшего недавно рядом
The harmony journeyed towards some distant hush,	Неторопливо удалялись, становясь далёкой тишиной,
A music failing in the ear of trance,	Каденция, что вызвана другой каденцией вдали,
A cadence called by distant cadences,	И музыка, что затихала среди транса, на слуху,
A voice that trembled into strains withdrawn.	И голос, трепетавший в напряженьи — отступили прочь.
Her form retreated from the longing earth	Её обличье отдалялось от наполненной желаньями земли,
Forsaking nearness to the abandoned sense,	И покидало ощущение, обманутое близостью,
Ascending to her unattainable home.	Всё выше поднимаясь к своему недостижимому жилищу.
Lone, brilliant, vacant lay the inner fields;	Пустыми, яркими и одинокими лежали внутренние сферы;
All was unfilled inordinate spirit space,	Всё стало незаполненным и беспорядочным пространством духа,
Indifferent, waste, a desert of bright peace.	Ненужной, полной безразличия пустыней светлого покоя.
Then a line moved on the far edge of calm:	Но вот, на дальнем крае тишины подвинулась какая-то граница:
The warm-lipped sentient soft terrestrial wave,	Пришла волна, чувствительная, мягкая, земная, с тёплыми губами;
A quick and many-murmured moan and laugh,	Живой, многоголосый стон и смех,
Came gliding in upon white feet of sound.	Скользил на чистом основаньи звука.
Unlocked was the deep glory of Silence' heart;	Открылась глубина великолепья сердца Тишины;
The absolute unmoving stillnesses	И абсолютные недвижные безмолвия
Surrendered to the breath of mortal air,	Сдались дыханью смертной атмосферы,
Dissolving boundlessly the heavens of trance	Небесные чертоги транса в безграничном раствореньи,
Collapsed to waking mind. Eternity	Обрушились в проснувшемся уме.
Cast down its incommunicable lids	И Вечность смежила свои неописуемые веки,
Over its solitudes remote from ken	Закрыла ими одиночество, что за пределом нашего ума,
Behind the voiceless mystery of sleep.	Что позади беззвучной тайны сновидения.
The grandiose respite failed, the wide release.	Пришёл конец той грандиозной передышке и широкому освобождению.
Across the light of fast-receding planes	И через свет высоких, быстро отступавших планов,
That fled from him as from a falling star,	Слетавший с Ашвапати, словно с падавшей звезды,
Compelled to fill its human house in Time	Вновь вынужденная наполнить человеческий свой дом во Времени,
His soul drew back into the speed and noise	Его душа утягивалась снова, в быстроту и шум
Of the vast business of created things.	Обширных дел существ, что населяют, в множестве, творение.
A chariot of the marvels of the heavens	И колесницею божественных чудес,
Broad-based to bear the gods on fiery wheels,	Достаточно широкой, чтоб нести богов на огненных колёсах,
Flaming he swept through the spiritual gates.	Пылая, он пронёсся сквозь духовные врата.
The mortal stir received him in its midst.	Земная суета взяла его в свою среду.
Once more he moved amid material scenes,	Он снова двигался среди материальных сцен,
Lifted by intimations from the heights	Приподнятый и воодушевлённый озарением с высот,
And in the pauses of the building brain	И среди пауз своего строителя-ума
Touched by the thoughts that skim the fathomless surge	Волнуемый идеями и мыслями, которые едва касаются неизмеримых волн Природы
Of Nature and wing back to hidden shores.	И улетают прочь, на крыльях, к скрытым берегам.
The eternal seeker in the aeonic field	Он, вечный путешественник, искатель в эпохальных сферах,
Besieged by the intolerant press of hours	Вновь осаждён был нестерпимым прессом дней, часов,
Again was strong for great swift‑footed deeds.	И снова полон сил для быстроногих и великих дел.
Awake beneath the ignorant vault of Night,	Проснувшись под невежественным сводом Ночи,
He saw the unnumbered people of the stars	Смотрел он на бесчисленное населенье звёзд,
And heard the questioning of the unsatisfied flood	И вслушивался в поиск недовольного потока,
And toiled with the form-maker, measuring Mind.	И тяжело трудился вместе с измеряющим Умом, строителем различных форм.
A wanderer from the occult invisible suns	Паломник, что сошёл с невидимых оккультных солнц,
Accomplishing the fate of transient things,	Верша судьбу недолговечного творения,
A god in the figure of the arisen beast,	Бог в образе поднявшегося зверя,
He raised his brow of conquest to the heavens	Он возносил лоб победителя к высоким небесам,
Establishing the empire of the soul	И на Материи, и ограниченной её пределами вселенной
On Matter and its bounded universe	Основывал империю души
As on a solid rock in infinite seas.	Как на незыблемой скале, средь океанов бесконечности.
The Lord of Life resumed his mighty rounds	Хозяин Жизни снова стал описывать свои могучие круги
In the scant field of the ambiguous globe.	По скудным сферам этой двойственной планеты.

End of Canto Four	Конец четвертой песни
End of Book Three	Конец третьей книги




Book Four THE BOOK OF BIRTH AND QUEST	Книга Четвертая КНИГА РОЖДЕНИЯ И ПОИСКА


Canto I THE BIRTH AND CHILDHOOD OF THE FLAME	Песня I РОЖДЕНИЕ И ДЕТСТВО ПЛАМЕНИ


A Maenad of the cycles of desire	Менадой циклов своего желания,
Around a Light she must not dare to touch,	Круги описывая возле Света, но не смея прикоснуться,
Hastening towards a far-off unknown goal	Спеша к далёкой неизвестной цели,
Earth followed the endless journey of the Sun.	Земля летела вслед за нескончаемым скитаньем Солнца.
A mind but half-awake in the swing of the void	И ум, едва проснувшись в качке пустоты,
On the bosom of Inconscience dreamed out life	У Несознанья на груди придумывал в воображеньи жизнь,
And bore this finite world of thought and deed	И нёс конечный этот мир работ и мысли
Across the immobile trance of the Infinite.	Сквозь неподвижность транса Бесконечности.
A vast immutable silence with her ran:	Широкое и неизменное безмолвие бежало вместе с ней:
Prisoner of speed upon a jewelled wheel,	Пленённая своей же скоростью, на колесе в сиявших самоцветах,
She communed with the mystic heart in Space.	Она вела свой разговор с мистическим, сокрытым сердцем в Космосе.
Amid the ambiguous stillness of the stars	Среди неясного молчанья звёзд
She moved towards some undisclosed event	Она неслась к какому-то неведомому ей событию
And her rhythm measured the long whirl of Time.	И ритм её отсчитывал гигантское вращенье Времени.
In ceaseless motion round the purple rim	В безостановочном движении по пурпурному ободу
Day after day sped by like coloured spokes,	Летели дни за днями, словно разукрашенные спицы,
And through a glamour of shifting hues of air	И сквозь очарование изменчивых оттенков атмосферы
The seasons drew in linked significant dance	Тянулись разные сезоны в сложном важном танце,
The symbol pageant of the changing year.	Подобно символическому карнавалу изменений года.
Across the burning languor of the soil	По раскалённому жарой томленью почвы
Paced Summer with his pomp of violent noons	Шагало Лето, с пышностью его неистового полдня,
And stamped his tyranny of torrid light	Всё подавляя тиранией обжигающего света,
And the blue seal of a great burnished sky.	И оставляло синюю печать огромного блистающего неба.
Next through its fiery swoon or clotted knot	Затем, сквозь этот обморок огня и спёкшийся горячий узел,
Rain-tide burst in upon torn wings of heat,	Ворвался на изорванных крылах жары поток дождя,
Startled with lightnings air's unquiet drowse,	Вспугнул ударом молний беспокойную дремоту воздуха,
Lashed with life-giving streams the torpid soil,	И исхлестал оцепеневшую сухую землю животворными потоками,
Overcast with flare and sound and storm-winged dark	Скрывая штормовою мглой со вспышками и громом
The star-defended doors of heaven's dim sleep,	Врата неясной дремоты небес под стражей звёзд,
Or from the gold eye of her paramour	И плотной пеленою туч укрыл коричневый неяркий лик земли
Covered with packed cloud-veils the earth's brown face.	От золотого глаза, от её любимого.
Armies of revolution crossed the time-field,	Дивизионы армий революции пересекали поле времени,
The clouds' unending march besieged the world,	Мир осаждали тучи бесконечным маршем,
Tempests' pronunciamentos claimed the sky	Гроза гремела, требуя переворота в небесах,
And thunder drums announced the embattled gods.	И барабаны грома возвещали о богах, стоящих в боевом порядке.
A traveller from unquiet neighbouring seas,	Пришелец из лежащих рядом, беспокойных океанов, муссон,
The dense-maned monsoon rode neighing through earth's hours:	Махая гривою, со ржанием пронёсся по земным часам:
Thick now the emissary javelins:	Тупыми стали копья этого лазутчика:
Enormous lightnings split the horizon's rim	Чудовищные молнии раскалывали обод горизонта,
And, hurled from the quarters as from contending camps,	И брошенные, словно из враждебных лагерей, из каждой части света
Married heaven's edges steep and bare and blind:	Они края небес, крутые, нагие, слепые связывали воедино:
A surge and hiss and onset of huge rain,	Шипенье, волны, натиск, свист гигантского дождя,
The long straight sleet-drift, clamours of winged storm-charge,	Прямые ливни с градом, рёв летящего заряда шторма,
Throngs of wind-faces, rushing of wind-feet	Многообразье ликов ветра и его стремительная поступь,
Hurrying swept through the prone afflicted plains:	Спешили пронестись по сокрушённым, распростёршимся долинам:
Heaven's waters trailed and dribbled through the drowned land.	Вода с небес повисла, морося по залитой дождём стране.
Then all was a swift stride, a sibilant race,	Затем всё стало быстрым шагом и свистящей скачкой,
Or all was tempest's shout and water's fall.	Всё стало криком бури и потоками воды.
A dimness sagged on the grey floor of day,	Неясность серой пеленой закрыла ложе дня,
Its dingy sprawling length joined morn to eve,	И, расползаясь, темнотой соединяла утро с вечером,
Wallowing in sludge and shower it reached black dark.	Всё глубже погружаясь в слякоть, ливень, доходя до чёрной мглы.
Day a half darkness wore as its dull dress.	День одевался в сумерки, как в скучную одежду.
Light looked into dawn's tarnished glass and met	И свет его смотрел в тускнеющее зеркало рассвета,
Its own face there, twin to a half‑lit night's:	Встречая там своё лицо, двойник для еле видимого лика ночи:
Downpour and drip and seeping mist swayed all	Всем заправляли сильный ливень, моросящий дождь, туман,
And turned dry soil to bog and reeking mud:	Сухую почву превратив в болото и дымящуюся жижу:
Earth was a quagmire, heaven a dismal block.	Земля была трясиной, небеса — давящей глыбой.
None saw through dank drenched weeks the dungeon sun.	Неделями, насквозь промозглыми, сырыми Никто не видел арестанта-солнца.
Even when no turmoil vexed air's sombre rest,	И даже, если утихал на время шум, что досаждал унылому покою воздуха,
Or a faint ray glimmered through weeping clouds	И если слабый луч проглядывал сквозь плачущие облака,
As a sad smile gleams veiled by returning tears,	Как грустная улыбка проступает, скрытая пришедшими слезами,
All promised brightness failed at once denied	Все-обещающая яркость гасла, тотчас отступая прочь,
Or, soon condemned, died like a brief-lived hope.	Иль умирала, словно мимолётная надежда, наскоро приговорённая.
Then a last massive deluge thrashed dead mire	Но вот последний ливень исхлестал ещё раз мёртвую, бесформенную грязь,
And a subsiding mutter left all still,	И уходящий гром оставил всё затихшим,
Or only the muddy creep of sinking floods	Лишь растекались мутные, неторопливые ручьи,
Or only a whisper and green toss of trees.	Да продолжались шум и суматоха взбаламученных деревьев.
Earth's mood now changed; she lay in lulled repose,	Сменилось настроение Земли; она лежала, отдыхая, словно в колыбели,
The hours went by with slow contented tread:	Часы шагали медленной согласной поступью:
A wide and tranquil air remembered peace,	Широкий, тихий воздух снова вспоминал покой,
Earth was the comrade of a happy sun.	Земля опять была товарищем счастливого и радостного солнца.
A calmness neared as of the approach of God,	Спустилась тишина, как будто предваряя приближенье Бога,
A light of musing trance lit soil and sky	Лучи задумчивого транса вновь озарили небеса и землю,
And an identity and ecstasy	Отождествленье и экстаз
Filled meditation's solitary heart.	Заполнили уединившееся сердце медитации.
A dream loitered in the dumb mind of Space,	В немом уме Пространства медлила мечта,
Time opened its chambers of felicity,	Свои палаты счастья открывало Время,
An exaltation entered and a hope:	Вошёл восторг, а вместе с ним — надежда:
An inmost self looked up to a heavenlier height,	И внутреннее “я” взглянуло на небесные высоты,
An inmost thought kindled a hidden flame	И внутренняя мысль зажгла скрываемое пламя,
And the inner sight adored an unseen sun.	И внутреннее око с обожаньем посмотрело на невидимое солнце.
Three thoughtful seasons passed with shining tread	Задумчивые три сезона проходили лучезарной поступью,
And scanning one by one the pregnant hours	И каждый всматривался в мимолётные часы, наполненные чем-то большим,
Watched for a flame that lurked in luminous depths,	Следил за пламенем, которое таилось в светлой глубине,
The vigil of some mighty birth to come.	И ждал могучего рождения чего-то, что должно придти.
Autumn led in the glory of her moons	Сначала осень уводила в славу лун,
And dreamed in the splendour of her lotus pools	Мечтала в роскоши, великолепьи лотосовых заводей,
And Winter and Dew-time laid their calm cool hands	Затем Зима, а после и сезон Дождей Свои холодные ладони тихо клали
On Nature's bosom still in a half sleep	На грудь Природы, всё ещё лежащей в полусне,
And deepened with hues of lax and mellow ease	И углубляли красками неясной мягкой лёгкости
The tranquil beauty of the waning year.	Спокойствие и безмятежность красоты идущего на убыль года.
Then Spring, an ardent lover, leaped through leaves	Но вот сезон Весны, любовник пылкий, прыгнул сквозь листву,
And caught the earth-bride in his eager clasp;	Поймал невесту-землю в жаркие свои объятия;
His advent was a fire of irised hues,	Его приход был разноцветным радужным огнём,
His arms were a circle of the arrival of joy.	Его протянутые руки обвились кольцом пришедшей радости.
His voice was a call to the Transcendent's sphere	Его весёлый голос был призывом к сфере Трансцендентного,
Whose secret touch upon our mortal lives	Чьё тайное прикосновенье к нашим смертным жизням
Keeps ever new the thrill that made the world,	Хранит всё время новой ту вибрацию, что сотворила мир,
Remoulds an ancient sweetness to new shapes	И древней сладости находит новый облик,
And guards intact unchanged by death and Time	И сберегает в целости, не изменяемый ни Временем, ни смертью,
The answer of our hearts to Nature's charm	Ответ сердец очарованию Природы,
And keeps for ever new, yet still the same,	Хранит и вечно новое, и вечно то же самое биение,
The throb that ever wakes to the old delight	Которое всё время просыпается для прежнего стремления,
And beauty and rapture and the joy to live.	Для красоты, для радости и для восторга жить.
His coming brought the magic and the spell;	Его приход нёс магию и чары;
At his touch life's tired heart grew glad and young;	Его прикосновение усталость сердца превращало в молодость и радость;
He made joy a willing prisoner in her breast.	Он делал наслажденье вольной пленницей в её груди.
His grasp was a young god's upon earth's limbs:	Как юный бог, он обнимал земные телеса:
Changed by the passion of his divine outbreak	Своими поцелуями, божественными вспышками страстей,
He made her body beautiful with his kiss.	Он делал восхитительным её земное тело.
Impatient for felicity he came,	Нетерпеливый, он пришёл для радости и для блаженства,
High-fluting with the coïl's happy voice,	И высоко на флейте пел счастливым голосом, как птица койл,
His peacock turban trailing on the trees;	И задевал высокие деревья своим павлиньим хохолком;
His breath was a warm summons to delight,	Его дыханье было жаркими призывами к восторгу,
The dense voluptuous azure was his gaze.	Насыщенная, возбуждающая синева была его внимательно смотрящим взглядом.
A soft celestial urge surprised the blood	Небесный мягкий импульс будоражил кровь,
Rich with the instinct of God's sensuous joys;	Наполненную чувственными радостями скрытых ощущений Бога;
Revealed in beauty, a cadence was abroad	Проявленная в красоте, звучала широко каденция,
Insistent on the rapture-thrill in life:	Настаивая на вибрации восторга в жизни:
Immortal movements touched the fleeting hours.	Бессмертные движения касались пролетающих часов.
A godlike packed intensity of sense	Богоподобная, переполняющая сила чувств
Made it a passionate pleasure even to breathe;	Всё превращала в страстное блаженство, даже самое обычное дыхание;
All sights and voices wove a single charm.	Все зрелища и голоса сплетались в цельное, единое очарование.
The life of the enchanted globe became	Жизнь завороженной планеты обернулась
A storm of sweetness and of light and song,	Штормами света, сладости и песней,
A revel of colour and of ecstasy,	Весёлым буйством цвета и экстаза,
A hymn of rays, a litany of cries:	Литанией призывов, гимном световых лучей:
A strain of choral priestly music sang	Час был наполнен напряжением хорала со священным песнопением,
And, swung on the swaying censer of the trees,	И жертвоприношеньем тонких ароматов,
A sacrifice of perfume filled the hours.	Повисших над качавшимся кадилом из деревьев.
Asocas burned in crimson spots of flame,	Ашока полыхала средь багровых всполохов огня,
Pure like the breath of an unstained desire	И чистые, подобные дыханию незамутненного желанья, белые жасмины
White jasmines haunted the enamoured air,	Всю атмосферу наполняли чарами влюблённости,
Pale mango-blossoms fed the liquid voice	И манго бледные цветы питали плавный голос Птицы койл, безумной от любви,
Of the love-maddened coïl, and the brown bee	И золотистая пчела жужжала в аромате
Muttered in fragrance mid the honey-buds.	Среди бутонов полных мёда.
The sunlight was a great god's golden smile.	Свет солнца разливался золотой, широкою улыбкою бога.
All Nature was at beauty's festival.	И вся Природа стала фестивалем красоты.

In this high signal moment of the gods	В то важное, высокое мгновение богов,
Answering earth's yearning and her cry for bliss,	В ответ на устремление земли, и на её призыв к блаженству,
A greatness from our other countries came.	Из наших, но других, далёких стран, пришло величие.
A silence in the noise of earthly things	Безмолвие среди земного шума
Immutably revealed the secret Word,	Всё время, неизменно проявляло потайное Слово;
A mightier influx filled the oblivious clay:	Могучее влияние наполнило забывчивую глину:
A lamp was lit, a sacred image made.	Светильник был зажжён, небесный образ — создан.
A mediating ray had touched the earth	Луч, служащий посредником, достиг земли,
Bridging the gulf between man's mind and God's;	Мостом соединяя пропасть меж божественным умом и человеческим;
Its brightness linked our transience to the Unknown.	Его сияние связало нашу мимолётность с Неизвестным.
A spirit of its celestial source aware	Дух, сознающий свой божественный источник,
Translating heaven into a human shape	Что переводит небеса в обличье человека,
Descended into earth's imperfect mould	Спустился вниз, в несовершенную земную плоть,
And wept not fallen to mortality,	Но не оплакивал своё паденье в смертный мир,
But looked on all with large and tranquil eyes.	А лишь смотрел на всё спокойным, широко открытым взглядом.
One had returned from the transcendent planes	Из трансцендентных планов снова возвратилась,
And bore anew the load of mortal breath,	И разделила ношу смертного дыханья,
Who had striven of old with our darkness and our pain;	Кто издавна сражалась с нашей темнотой, и с нашей болью;
She took again her divine unfinished task:	И вновь она взялась за свой божественный, незавершённый труд:
Survivor of death and the aeonic years,	Так, пережив и смерть, и многовековые долгие эпохи,
Once more with her fathomless heart she fronted Time.	Она ещё раз встретила своим бездонным сердцем Время.
Again there was renewed, again revealed	И снова обновилась, заново открылась
The ancient closeness by earth‑vision veiled,	Издревле существующая близость, скрытая земным, обычным виденьем,
The secret contact broken off in Time,	Таинственный контакт, когда-то прерванный во Времени,
A consanguinity of earth and heaven,	Духовное родство земного и небесного,
Between the human portion toiling here	Меж человеческою частью, тяжело работающей здесь,
And an as yet unborn and limitless Force.	И неродившейся, пока что, беспредельной Силой.
Again the mystic deep attempt began,	Ещё раз началось глубокое мистическое действие, попытка,
The daring wager of the cosmic game.	Отчаянная ставка, ход в космической игре.
For since upon this blind and whirling globe	С тех пор, как на слепой, кружащейся планете
Earth-plasm first quivered with the illumining mind	Впервые стала трепетать земная плазма с озаряющим умом,
And life invaded the material sheath	И в оболочку из материи ворвалась жизнь,
Afflicting Inconscience with the need to feel,	И стала беспокоить Несознание своей потребностью воспринимать и ощущать,
Since in Infinity's silence woke a word,	С тех пор, как посреди безмолвий Бесконечности проснулось слово,
A Mother-wisdom works in Nature's breast	Мать-мудрость трудится в груди Природы,
To pour delight on the heart of toil and want	Чтоб лить восторг на сердце бедности и тяжкого труда,
And press perfection on life's stumbling powers,	И добиваться совершенства спотыкающихся сил,
Impose heaven-sentience on the obscure abyss	Накладывать чувствительность небес на тусклую пучину,
And make dumb Matter conscious of its God.	И заставлять немую, бессловесную Материю Чтоб, наконец, та осознала собственного Бога.
Although our fallen minds forget to climb,	Хоть наши падшие умы и забывают подниматься,
Although our human stuff resists or breaks,	Хоть наша человеческая плоть сопротивляется и разрушается,
She keeps her will that hopes to divinise clay;	Она верна той воле, что надеется обожествить земную глину;
Failure cannot repress, defeat o'erthrow;	И неудача не способна удержать её, а пораженье — пересилить;
Time cannot weary her nor the Void subdue,	И Время не способно утомить, а Пустота — взять верх,
The ages have not made her passion less;	Века не уменьшают страсть её;
No victory she admits of Death or Fate.	Она не допускает торжества Судьбы и Смерти.
Always she drives the soul to new attempt;	Она всё время направляет душу сделать новую попытку;
Always her magical infinitude	Её магическая бесконечность
Forces to aspire the inert brute elements;	Всё время заставляет устремляться грубый и инертный элемент;
As one who has all infinity to waste,	Как тот, кто обладает всею бесконечностью, чтоб тратить,
She scatters the seed of the Eternal's strength	Она бросает семена сил Вечного
On a half-animate and crumbling mould,	В полуживую и крошащуюся плоть,
Plants heaven's delight in the heart's passionate mire,	Растит восторг небес средь страстного болота сердца,
Pours godhead's seekings into a bare beast frame,	Вливая поиск бога в голые, животные тела,
Hides immortality in a mask of death.	За маской смерти укрывая, до поры, бессмертие.
Once more that Will put on an earthly shape.	Ещё раз эта Воля одевает на себя земную форму.
A Mind empowered from Truth's immutable seat	Ум, получивший силу от незыблемого трона Истины,
Was framed for vision and interpreting act	Был сотворён для виденья, для понимающего действия,
And instruments were sovereignly designed	А инструменты были превосходно созданы
To express divinity in terrestrial signs.	Чтоб выражать божественное в символах земного мира.
Outlined by the pressure of this new descent	Намеченное в общих контурах давленьем нового схожденья вниз,
A lovelier body formed than earth had known.	Сформировалось тело, ставшее прекраснее всего, что знали на земле.
As yet a prophecy only and a hint,	Пока ещё лишь как намёк и предсказание,
The glowing arc of a charmed unseen whole,	Пылающей дугой незримого чарующего целого,
It came into the sky of mortal life	Оно спустилось в небо смертной жизни,
Bright like the crescent horn of a gold moon	Сияя, как растущий месяц золотой луны,
Returning in a faint illumined eve.	Вернувшийся в неясный озарённый вечер.
At first glimmering like an unshaped idea	Мерцая, поначалу, как бесформенная мысль, идея,
Passive she lay sheltered in wordless sleep,	Она, покорная, лежала, спрятавшись в беззвучном сне,
Involved and drowned in Matter's giant trance,	Окутанная, погружённая в гигантский транс Материи,
An infant heart of the deep-caved world-plan	Младенческое сердце скрытого в глубинах плана мира,
In cradle of divine inconscience rocked	Которое укачивалось в колыбели божественного несознания
By the universal ecstasy of the suns.	Космическим экстазом солнц.
Some missioned Power in the half-wakened frame	В той полупробуждённой оболочке посланная Сила
Nursed a transcendent birth's dumb glorious seed	Питала славное немое семя трансцендентного рождения,
For which this vivid tenement was made.	Ради которого создали это яркое жилище.
But soon the link of soul with form grew sure;	Но вскоре, связь души и формы стала крепче;
Flooded was the dim cave with slow conscient light,	Во внутреннюю, еле освещаемую область Стал проникать неторопливый свет сознания,
The seed grew into a delicate marvellous bud,	И семя превратилось в нежный, замечательный бутон,
The bud disclosed a great and heavenly bloom.	Бутон раскрылся, став большим, божественным цветком.
At once she seemed to found a mightier race.	Казалось, что её судьба — стать основателем могучей расы.
Arrived upon the strange and dubious globe	Попав на эту двойственную, странную планету,
The child remembering inly a far home	Дитя, что помнило внутри далёкий дом,
Lived guarded in her spirit's luminous cell,	Жила здесь под защитой светлой кельи собственного духа,
Alone mid men in her diviner kind.	Одна, из более божественного рода, средь людей.
Even in her childish movements could be felt	В её движеньях, даже в детстве, можно было ощутить
The nearness of a light still kept from earth,	Особенную близость света, что пока скрывался от земли,
Feelings that only eternity could share,	И чувств, что только вечность может разделить,
Thoughts natural and native to the gods.	И мыслей, что родные и естественные для богов.
As needing nothing but its own rapt flight	Ни в чём особо не нуждаясь, кроме своего полёта радости и восхищения,
Her nature dwelt in a strong separate air	Её природа вся жила в могучей, отстранённой атмосфере,
Like a strange bird with large rich‑coloured breast	Подобно странной птице, с разукрашенной широкой грудью,
That sojourns on a secret fruited bough,	Которая сидит на скрытой ветке дерева с плодами,
Lost in the emerald glory of the woods	Затерянной средь изумрудной славы леса,
Or flies above divine unreachable tops.	Или летает над недостижимыми божественными пиками.
Harmoniously she impressed the earth with heaven.	В ней гармонично выражались и земля, и небеса.
Aligned to a swift rhythm of sheer delight	Наполненные быстрым ритмом чистого восторга,
And singing to themselves her days went by;	И что-то напевая для себя, летели дни её,
Each minute was a throb of beauty's heart;	В которых каждая минута становилась пульсом сердца красоты;
The hours were tuned to a sweet‑toned content	Её часы созвучны были нежному согласию,
Which asked for nothing, but took all life gave	Что не просило ничего, а принимало всё, что ей давала жизнь,
Sovereignly as her nature's inborn right.	По царски, властно, как пришедшее с рожденьем право.
Near was her spirit to its parent Sun,	Её дух близок был к родителю — сияющему Солнцу,
The Breath within to the eternal joy.	Её Дыханье погружалось в радость вечности.
The first fair life that breaks from Nature's swoon,	Та замечательная жизнь, что первой вырывается из забытья Природы,
Mounts in a line of rapture to the skies;	Идёт всё выше к небесам, маршрутом радости;
Absorbed in its own happy urge it lives,	Она живёт, пропитанная собственным, счастливым импульсом;
Sufficient to itself, yet turned to all:	Самодостаточная, но при этом, обращённая ко всем:
It has no seen communion with its world,	Без явного общенья с этим миром,
No open converse with surrounding things.	Без видимой беседы с окружающим.
There is a oneness native and occult	В ней возникает единение оккультного с природным,
That needs no instruments and erects no form;	Что не нуждается ни в построеньи форм, ни в инструментах;
In unison it grows with all that is.	Она растёт со всем, что есть на свете, в унисон.
All contacts it assumes into its trance,	В свой транс она вбирает всё, чего касается,
Laugh-tossed consents to the wind's kiss and takes	И всплеском смеха соглашаясь с поцелуем ветра,
Transmutingly the shocks of sun and breeze:	Берёт, преобразуя, импульсы от солнца и толчки от бриза:
A blissful yearning riots in its leaves,	Блаженное томленье буйствует в её листве,
A magic passion trembles in its blooms,	Магическая страсть трепещет в разноцветье,
Its boughs aspire in hushed felicity.	Её густые ветви устремляются в наполненное тишиною счастье.
An occult godhead of this beauty is cause,	Оккультная богиня — вот причина этой красоты,
The spirit and intimate guest of all this charm,	А дух и сокровенный гость внутри — источник этого очарования,
This sweetness's priestess and this reverie's muse.	И жрица этой сладости, и муза всей фантазии.
Invisibly protected from our sense	Незримо защищённая от наших чувств,
The Dryad lives drenched in a deeper ray	Живёт Дриада эта, погружённая в глубокий свет,
And feels another air of storms and calms	И чувствует другую атмосферу — штилей и штормов,
And quivers inwardly with mystic rain.	И внутренне вибрирует с мистическим дождём.
This at a heavenlier height was shown in her.	На том божественном, высоком уровне всё это проявлялось в ней.
Even when she bent to meet earth's intimacies	Когда она склонялась ради близости с землёй,
Her spirit kept the stature of the gods;	Её дух сохранял осанку, стан богов;
It stooped but was not lost in Matter's reign.	Спустившись в мир Материи, он там не затерялся.
A world translated was her gleaming mind,	Её сверкающим умом стал мир, переведённый на другой язык,
And marvel-mooned bright crowding fantasies	Чудесно-лунные, теснящиеся, яркие фантазии
Fed with spiritual sustenance of dreams	Духовными мечтами и надеждами питали
The ideal goddess in her house of gold.	Богиню идеального в её высоком золотом жилище.
Aware of forms to which our eyes are closed,	Осознавая формы, на которые глаза людей закрыты,
Conscious of nearnesses we cannot feel,	И сознавая близость многого, что мы не можем ощутить,
The Power within her shaped her moulding sense	Могущество внутри неё материал шаблонных ощущений
In deeper figures than our surface types.	Переплавляло в образы, что глубже человеческих, поверхностных стереотипов.
An invisible sunlight ran within her veins	Поток невидимого солнечного света пробегал по венам,
And flooded her brain with heavenly brilliances	Небесные сиянья заливали мозг,
That woke a wider sight than earth could know.	И пробуждали виденье, что шире, чем способна знать земля.
Outlined in the sincerity of that ray	Очерченные в искренности этого луча,
Her springing childlike thoughts were richly turned	В ней мысли, бьющие ключом, похожие на детские, внезапно превращались
Into luminous patterns of her soul's deep truth,	В сияющие образы глубокой истины её души,
And from her eyes she cast another look	А из очей своих она на всё вокруг бросала взгляд
On all around her than man's ignorant view.	Совсем иной, чем взгляд незнающего человека.
All objects were to her shapes of living selves	Она всё видела как облики живых существ,
And she perceived a message from her kin	И в каждом пробуждающем касаньи внешнего
In each awakening touch of outward things.	К ней шли посланья от её родных.
Each was a symbol power, a vivid flash	Всё было символическими силами, живыми вспышками,
In the circuit of infinities half‑known;	Средь окруженья бесконечностей, известных лишь наполовину;
Nothing was alien or inanimate,	И не было вокруг ни чуждого, ни неодушевлённого,
Nothing without its meaning or its call.	Во всём был и свой смысл, и свой призыв.
For with a greater Nature she was one.	Она была единым целым с более великою Природой.
As from the soil sprang glory of branch and flower,	Как из земли растёт и поднимается великолепие ветвей, цветов,
As from the animal's life rose thinking man,	Как из животной жизни вырос думающий человек,
A new epiphany appeared in her.	Так новое богоявленье вызревало в ней.
A mind of light, a life of rhythmic force,	Ум света, жизнь ритмичной силы,
A body instinct with hidden divinity	Инстинкты тела, с укрываемой, пока, божественностью,
Prepared an image of the coming god;	Готовили прообраз будущего бога;
And when the slow rhyme of the expanding years	Когда неторопливый ритм развёртывающихся лет
And the rich murmurous swarm‑work of the days	И низкий гул толпящихся творений в преходящих днях
Had honey-packed her sense and filled her limbs,	Залили мёдом чувства и наполнили все члены тела,
Accomplishing the moon-orb of her grace,	Замкнули в лунную орбиту её изящество и грацию,
Self-guarded in the silence of her strength	То, самосохраняемое в тишине её могущества,
Her solitary greatness was not less.	Её уединённое величие не стало меньше.
Nearer the godhead to the surface pressed,	Всё ближе и сильнее на поверхностные вещи давило божество,
A sun replacing childhood's nebula	То солнце, что сменило для неё туманность детства,
Sovereign in a blue and lonely sky.	Властитель в синем одиноком небе.
Upward it rose to grasp the human scene:	Оно всё выше поднималось, чтобы наблюдать за человеческою сценой:
The strong Inhabitant turned to watch her field.	Могучий Обитатель повернулся осмотреть её владения.
A lovelier light assumed her spirit brow	Чудесным светом озарялось одухотворённое её лицо,
And sweet and solemn grew her musing gaze;	Нежнее и серьезней становился думающий взгляд;
Celestial-human deep warm slumbrous fires	Глубокие, небесно-человеческие, дремлющие искорки тепла
Woke in the long fringed glory of her eyes	Проснулись у неё в глазах, под длинной чёлкой,
Like altar-burnings in a mysteried shrine.	Похожие на языки огня у алтаря в наполненном загадками и тайной храме.
Out of those crystal windows gleamed a will	Светилась воля в тех кристально-чистых окнах,
That brought a large significance to life.	Что приносила жизни свой великий смысл.
Holding her forehead's candid stainless space	Овладевая безупречным, искренним пространством лба её,
Behind the student arch a noble power	За этим сводом, изучавшим мир,
Of wisdom looked from light on transient things.	Стояла сила мудрости, наполненная благородством, И в этом свете наблюдала преходящее.
A scout of victory in a vigil tower,	Разведчиком побед в дежурной башне,
Her aspiration called high destiny down;	Её стремление звало спуститься вниз высокую судьбу;
A silent warrior paced in her city of strength	Оно, как молчаливый воин, шло по городу её неосквернённой силы,
Inviolate, guarding Truth's diamond throne.	Храня алмазный трон Высокой Истины.
A nectarous haloed moon her passionate heart	Нектарная, в гало, луна — её наполненное страстью сердце,
Loved all and spoke no word and made no sign,	Любило всех, и хоть не говорило слов, не подавала знака,
But kept her bosom's rapturous secrecy	В груди хранило радостную тайну,
A blissful ardent moved and voiceless world.	Счастливый, пламенный, подвижный и беззвучный мир.
Proud, swift and joyful ran the wave of life	И горделиво, быстро, радостно бежали волны жизни внутри неё,
Within her like a stream in Paradise.	Как если б жизнь была рекою Рая.
Many high gods dwelt in one beautiful home;	В её прекрасном доме обитало множество богов высоких планов;
Yet was her nature's orb a perfect whole,	Но, несмотря на это, мир её природы
Harmonious like a chant with many tones,	Был совершенным, гармоничным, как многоголосый гимн,
Immense and various like a universe.	Безмерным и разнообразным, как сама вселенная.
The body that held this greatness seemed almost	И тело, что вмещало это всё великолепие,
An image made of heaven's transparent light.	Казалось образом, что соткан из прозрачного, божественного света.
Its charm recalled things seen in vision's hours,	Его очарование напоминало то, что наблюдается в часы видений,
A golden bridge spanning a faery flood,	Оно казалось золотым мостом, что перекинут над эфирным половодьем,
A moon-touched palm-tree single by a lake	И одинокой пальмою у озера, касавшейся луны,
Companion of the wide and glimmering peace,	Товарищем широкого, мерцавшего покоя,
A murmur as of leaves in Paradise	И тихим шелестом листвы в Раю,
Moving when feet of the Immortals pass,	Шуршащей от шагов Бессмертных,
A fiery halo over sleeping hills,	Оно казалось огненным гало над спящими холмами,
A strange and starry head alone in Night.	И странной звёздной головою, одинокою в Ночи.

End of Canto One	Конец первой песни

ё


Book Four THE BOOK OF BIRTH AND QUEST	Книга Четвертая КНИГА РОЖДЕНИЯ И ПОИСКА


Canto II THE GROWTH OF THE FLAME	Песня II РОСТ ПЛАМЕНИ


A land of mountains and wide sun-beat plains	Страна высоких гор, широких, солнцем выжженных, равнин,
And giant rivers pacing to vast seas,	Гигантских рек, текущих медленно к простору океана,
A field of creation and spiritual hush,	Земля творенья и духовной тишины,
Silence swallowing life's acts into the deeps,	Безмолвия, в свои глубины тянущего жизнь с её делами,
Of thought's transcendent climb and heavenward leap,	И трансцендентного подъёма мысли, прыжком, летящей в небеса,
A brooding world of reverie and trance,	Мир размышляющей фантазии и транса,
Filled with the mightiest works of God and man,	Наполненный могучими работами людей и Бога,
Where Nature seemed a dream of the Divine	Там, где Природа кажется видением Божественного,
And beauty and grace and grandeur had their home,	Где у изящества, величия и красоты — свой дом,
Harboured the childhood of the incarnate Flame.	Стал гаванью для детства воплощенья Пламени.
Over her watched millennial influences	Над ней смотрели в мир тысячелетние влияния,
And the deep godheads of a grandiose past	А божества из глубины прошедших грандиозных лет,
Looked on her and saw the future's godheads come	Смотрели на неё и видели приход богов грядущего;
As if this magnet drew their powers unseen.	Она притягивала их невидимые силы, как магнит.
Earth's brooding wisdom spoke to her still breast;	Земли задумчивая мудрость говорила с тихою её душой;
Mounting from mind's last peaks to mate with gods,	Поднявшись над последними вершинами ума, чтоб вместе быть с богами,
Making earth's brilliant thoughts a springing-board	И делая трамплин из ослепительных идей земли,
To dive into the cosmic vastnesses,	Чтобы нырнуть в космическую широту,
The knowledge of the thinker and the seer	В ней знание провидца и мыслителя
Saw the unseen and thought the unthinkable,	Смотрело на незримое и размышляло о немыслимом,
Opened the enormous doors of the unknown,	Открыв огромные ворота неизвестного,
Rent man's horizons into infinity.	И раздвигало горизонты человека в бесконечность.
A shoreless sweep was lent to the mortal's acts,	Размах безбрежности накладывался на её поступки смертной,
And art and beauty sprang from the human depths;	Искусство, красота выпрыгивали из её глубин;
Nature and soul vied in nobility.	Душа с природой состязались в благородстве.
Ethics the human keyed to imitate heaven;	Системы этики настраивали человеческое подражать небесному;
The harmony of a rich culture's tones	Гармония тонов разнообразия культуры
Refined the sense and magnified its reach	Стремилась сделать тоньше ощущение, расширить сферу чувств,
To hear the unheard and glimpse the invisible	Улавливать на слух неслышимое, воспринимать мельком незримое,
And taught the soul to soar beyond things known,	И душу приучать парить за рамками известного,
Inspiring life to greaten and break its bounds,	Жизнь вдохновляя превзойти свои границы и разрушить их,
Aspiring to the Immortals' unseen world.	Стремясь к невидимым мирам Бессмертных.
Leaving earth's safety daring wings of Mind	Забыв земную безопасность, дерзкие крыла Ума
Bore her above the trodden fields of thought	Несли её над проторёнными полями мысли,
Crossing the mystic seas of the Beyond	Пересекая с ней мистические океаны Запредельного,
To live on eagle heights near to the Sun.	Чтоб на орлиной высоте жить рядом с Солнцем.
There Wisdom sits on her eternal throne.	Там на небесном вечном троне восседает Мудрость.
All her life's turns led her to symbol doors	Все повороты жизни вели её к тем символическим дверям,
Admitting to secret Powers that were her kin;	И пропускали к тайным Силам, для неё родным;
Adept of truth, initiate of bliss,	Адепт высокой истины, и посвящённая в блаженство,
A mystic acolyte trained in Nature's school,	Мистический служка, она училась в школе у Природы,
Aware of the marvel of created things	Знакомясь с чудесами сотворённого,
She laid the secrecies of her heart's deep muse	И возлагала на алтарь Чудесного секреты,
Upon the altar of the Wonderful;	Своих глубоких размышлений сердца;
Her hours were a ritual in a timeless fane;	Её часы, моменты жизни были ритуалом в вечном храме;
Her acts became gestures of sacrifice.	Её поступки становились жестом жертвоприношения.
Invested with a rhythm of higher spheres	И слово, наполняясь ритмом высших сфер,
The word was used as a hieratic means	Служило как священный способ
For the release of the imprisoned spirit	Освобожденья духа из темницы,
Into communion with its comrade gods.	Открыв ему возможность говорить с богами, как с друзьями.
Or it helped to beat out new expressive forms	Бывало, слово помогало высечь новый способ выражения
Of that which labours in the heart of life,	Того, что трудится в глубинах, в сердце жизни,
Some immemorial Soul in men and things,	Какой-то древней, незапамятной Души в вещах и в людях,
Seeker of the unknown and the unborn	Что ищет неизвестное и нерождённое,
Carrying a light from the Ineffable	И нам приносит свет Невыразимого
To rend the veil of the last mysteries.	Чтоб разорвать вуаль последних тайн.
Intense philosophies pointed earth to heaven	Глубокие теории и философии земле указывали на небесные миры,
Or on foundations broad as cosmic Space	Иль на другом, широком, как вселенское Пространство основании,
Upraised the earth-mind to superhuman heights.	Старались ум земли поднять к сверхчеловеческим высотам.
Overpassing lines that please the outward eyes	Прекрасные черты, что радуют поверхностное зрение,
But hide the sight of that which lives within	Но укрывают от земных очей
Sculpture and painting concentrated sense	Живущий в глубине скульптуры и рисунка сконцентрированный смысл,
Upon an inner vision's motionless verge,	На неподвижной грани внутреннего виденья
Revealed a figure of the invisible,	Являли глазу образы незримого,
Unveiled all Nature's meaning in a form,	И в форме раскрывали смыслы всей Природы,
Or caught into a body the Divine.	Стараясь в теле уловить Божественное.
The architecture of the Infinite	Архитектура Бесконечного
Discovered here its inward‑musing shapes	Приоткрывала формы внутренних раздумий,
Captured into wide breadths of soaring stone:	Пленённые в размахах воспаряющего камня:
Music brought down celestial yearnings, song	И музыка спускала вниз небесные стремления,
Held the merged heart absorbed in rapturous depths,	И песня заставляла с ней сливаться сердце,
Linking the human with the cosmic cry;	Ныряя в глубину восторга, соединяя человека с зовом космоса;
The world-interpreting movements of the dance	Движенья танца, объясняющие мир,
Moulded idea and mood to a rhythmic sway	Идею, настроение переводили в ритм движений, в положенье тела;
And posture; crafts minute in subtle lines	Ремёсла, аккуратные в деталях, тонкими чертами
Eternised a swift moment's memory	Увековечивали память быстрого мгновения,
Or showed in a carving's sweep, a cup's design	Запечатлев в резном изгибе, или же в рисунке чаши —
The underlying patterns of the unseen:	Лежащий в основании узор незримого:
Poems in largeness cast like moving worlds	Поэмы, что бросались в широту, как целые подвижные миры,
And metres surging with the ocean's voice	Размеры ритма, что вздымались рёвом океана,
Translated by grandeurs locked in Nature's heart	Переводились грандиозностью, обычно спящей в сердце у Природы,
But thrown now into a crowded glory of speech	Но в этот миг кидающей в великолепье слов
The beauty and sublimity of her forms,	Возвышенность и красоту своих фигур и форм,
The passion of her moments and her moods	И страсть своих мгновений, и различных настроений,
Lifting the human word nearer to the god's.	Которые возносят человеческое слово ближе к богу.
Man's eyes could look into the inner realms;	Глаз человека смог увидеть внутренние царства,
His scrutiny discovered number's law	Его испытующий взгляд открыл законы чисел,
And organised the motions of the stars,	Нашёл порядок средь движенья звёзд,
Mapped out the visible fashioning of the world,	Нанёс на карту видимое оформленье мира,
Questioned the process of his thoughts or made	Исследовал движенье собственных идей и мыслей,
A theorised diagram of mind and life.	И вывел диаграммы жизни и ума.
These things she took in as her nature's food,	Она[15] всё это принимала как питание своей природы,
But these alone could fill not her wide Self:	Которое, увы, не заполняло полностью просторы внутреннего “Я”:
A human seeking limited by its gains,	Исканья человека ограничены той пользой, что он может получить,
To her they seemed the great and early steps	А для неё они казались лишь большими, но начальными шагами,
Hazardous of a young discovering spirit	Опасными для юного, неопытного духа, который изучает мир,
Which saw not yet by its own native light;	И не способен, поначалу, видеть всё своим врождённым светом;
It tapped the universe with testing knocks	Он пробными ударами простукивал вселенную,
Or stretched to find truth mind's divining rod;	Тянулся обнаружить истину волшебною лозой ума;
There was a growing out to numberless sides,	Был рост во все бесчисленные стороны,
But not the widest seeing of the soul,	Но не обширность виденья души,
Not yet the vast direct immediate touch,	И не прямое и широкое касанье, без посредников,
Nor yet the art and wisdom of the Gods.	И не искусство, мудрость понимания Богов.
A boundless knowledge greater than man's thought,	Неограниченное знание, что больше мысли человека,
A happiness too high for heart and sense	И счастье, чересчур высокое для сердца и для чувств,
Locked in the world and yearning for release	Что в этом мире заперты, стремление освободиться — она нашла в себе;
She felt in her; waiting as yet for form,	И словно ожидая некой формы,
It asked for objects around which to grow	В ней дух просил о целях, для которых стоило расти,
And natures strong to bear without recoil	Натур, достаточно могучих, чтобы вынести и не отвергнуть
The splendour of her native royalty,	Великолепье царского достоинства, ей данное с рождения,
Her greatness and her sweetness and her bliss,	Её величие, и сладость, и блаженство,
Her might to possess and her vast power to love:	Могучее уменье обладать, широкую способность, силу полюбить:
Earth made a stepping-stone to conquer heaven,	Земля в ней заложила первый камень покорения небес,
The soul saw beyond heaven's limiting boundaries,	Душа заглядывала дальше, за небесные ограничения,
Met a great light from the Unknowable	Она встречалась с высшим светом из Непознаваемого
And dreamed of a transcendent action's sphere.	И грезила о сфере трансцендентных действий.
Aware of the universal Self in all	И зная об универсальном Высшем “Я” во всём,
She turned to living hearts and human forms,	Она была обращена к живым сердцам и людям,
Her soul's reflections, complements, counterparts,	Что были отраженьем, дополненьем, противоположностью её души,
The close outlying portions of her being	К тем близким, но замкнувшимся фрагментам существа,
Divided from her by walls of body and mind	Что отделились стенами ума и тела,
Yet to her spirit bound by ties divine.	Хоть и остались связанными с духом в ней божественными узами.
Overcoming invisible hedge and masked defence	Пройдя незримую преграду и замаскированную оборону,
And the loneliness that separates soul from soul,	И одиночество, что отделяет душу от души,
She wished to make all one immense embrace	Она хотела всё на свете превратить в одно огромное объятие,
That she might house in it all living things	Чтоб можно было поселить в нём всё живое,
Raised into a splendid point of seeing light	Поднявшееся до роскошных пиков видящего света
Out of division's dense inconscient cleft,	Из неосознающей глубины ущелья разделённости,
And make them one with God and world and her.	И сделать их единым целым с Богом, с миром, с ней.
Only a few responded to her call:	Немногие откликнулись на этот зов:
Still fewer felt the screened divinity	Из них лишь единицы ощутили скрытую её божественность
And strove to mate its godhead with their own,	И попытались сочетать с ней собственное божество внутри,
Approaching with some kinship to her heights.	Пойти к её высотам с этим внутренним родством.
Uplifted towards luminous secrecies	Взбираясь выше, к озарённым тайнам,
Or conscious of some splendour hidden above	Иль осознав какое-то великолепье, скрытое над ними,
They leaped to find her in a moment's flash,	Они прыжком хотели отыскать её в моменты озарений,
Glimpsing a light in a celestial vast,	Успев мельком увидеть свет в небесной широте,
But could not keep the vision and the power	Но не способны были сохранить ни это виденье, ни силу,
And fell back to life's dull ordinary tone.	И падали назад, к обычным, скучным настроеньям жизни.
A mind daring heavenly experiment,	Они с собою ощущали рядом растущий вширь,
Growing towards some largeness they felt near,	Дерзнувший на небесные эксперименты ум,
Testing the unknown's bound with eager touch	Они нетерпеливыми касаньями стремились отыскать границы неизвестного,
They still were prisoned by their human grain:	И всё же оставались пленниками человеческого типа,
They could not keep up with her tireless step;	И не могли угнаться за её неутомимой поступью;
Too small and eager for her large‑paced will,	Их слишком маленькая, жаждущая для ступающей широким шагом воли,
Too narrow to look with the unborn Infinite's gaze	И слишком узкая, чтоб видеть взглядом нерождённой Бесконечности,
Their nature weary grew of things too great.	Природа в них довольно быстро уставала от этих чересчур больших вещей.
For even the close partners of her thoughts	И даже близкие её товарищи, что разделяли с нею мысли,
Who could have walked the nearest to her ray,	Кто ближе всех смог подходить к её лучу,
Worshipped the power and light they felt in her	Любили силу, свет, что чувствовали в ней,
But could not match the measure of her soul.	Но не могли объять размах её души.
A friend and yet too great wholly to know,	Как друг, но чересчур великая, чтобы всю её понять,
She walked in their front towards a greater light,	Она шла перед ними, устремляясь в более великий свет,
Their leader and queen over their hearts and souls,	Их предводитель, королева их сердец и душ,
One close to their bosoms, yet divine and far.	Хоть очень близкая для них, но всё-таки — божественная и далёкая.
Admiring and amazed they saw her stride	Так, обожая, восхищаясь ей, они смотрели на её широкий шаг,
Attempting with a godlike rush and leap	Стремящийся скачком, с богоподобным натиском,
Heights for their human stature too remote	К высотам, слишком отдалённым для уровня людей,
Or with a slow great many-sided toil	Иль медленно, с большим трудом, и множеством этапов,
Pushing towards aims they hardly could conceive;	С усильем пробивались к целям, что едва могли понять;
Yet forced to be the satellites of her sun	И всё же, вынужденные быть рядом, словно спутники у солнца,
They moved unable to forego her light,	Они за нею шли, не в силах отказаться от её сияющего света,
Desiring they clutched at her with outstretched hands	Желая ухватиться за неё, протягивали руки,
Or followed stumbling in the paths she made.	И спотыкаясь, двигались по тропам, которые она им проложила.
Or longing with their self of life and flesh	А иногда, своими “я”, желая страстно жизни, плоти,
They clung to her for heart's nourishment and support:	Они к ней льнули для подпитки и поддержки сердца:
The rest they could not see in visible light;	Всё остальное в зримом свете они увидеть не могли;
Vaguely they bore her inner mightiness.	Они её терпели, смутно представляя могущество у ней внутри.
Or bound by the senses and the longing heart,	И связанные чувствами, желаньем сердца,
Adoring with a turbid human love,	И обожая путанной любовью человека,
They could not grasp the mighty spirit she was	Они, как ни старались, не могли Ни уловить могучий дух, каким она была,
Or change by closeness to be even as she.	Ни изменить себя от близости, и стать такой же, как она.
Some felt her with their souls and thrilled with her,	Кому-то удавалось ощутить её душой и трепетать с ней вместе,
A greatness felt near yet beyond mind's grasp;	Почувствовать величие — хоть близкое, но за пределом восприятия ума;
To see her was a summons to adore,	Её увидеть — становилось импульсом, призывом восхищаться,
To be near her drew a high communion's force.	Быть рядом с ней — давало силу для общения с высоким.
So men worship a god too great to know,	Так люди обожают бога, чересчур великого для понимания,
Too high, too vast to wear a limiting shape;	И чересчур высокого, широкого, чтоб он мог облачиться в ограниченную форму;
They feel a Presence and obey a might,	Так люди чувствуют Присутствие и подчиняются могуществу,
Adore a love whose rapture invades their breasts;	И восхищаются любовью, которая восторгом захватывает грудь;
To a divine ardour quickening the heart-beats,	Они идут к божественному жару, убыстряющему пульс,
A law they follow greatening heart and life.	И за законом, возвышающим сердца и жизни.
Opened to the breath is a new diviner air,	Открылась для дыханья новая, божественная атмосфера,
Opened to man is a freer, happier world:	Открылся человеку более свободный, более счастливый мир:
He sees high steps climbing to Self and Light.	Он видит новые высокие ступени, что поднимаются к Божественному “Я” и Свету.
Her divine parts the soul's allegiance called:	Её божественные элементы обращались к ним, И призывали к верности душе:
It saw, it felt, it knew the deity.	Чтоб их душа увидела, и ощутила, и познала божество.
Her will was puissant on their nature's acts,	Её желанье стало мощной силой в делах их человеческой природы,
Her heart's inexhaustible sweetness lured their hearts,	Её неисчерпаемая сладость сердца манила их сердца,
A being they loved whose bounds exceeded theirs;	Они любили это существо, превосходившее любые их границы;
Her measure they could not reach but bore her touch,	Они не понимали весь её размах, но на себе несли её касание,
Answering with the flower's answer to the sun	И отвечая, как цветок на стебле отвечает солнцу,
They gave themselves to her and asked no more.	Они давали ей себя и не просили больше.
One greater than themselves, too wide for their ken,	Но ту, что больше их самих, что слишком широка для их земного кругозора,
Their minds could not understand nor wholly know,	Их ум не мог понять, не мог увидеть в целом,
Their lives replied to hers, moved at her words:	Их жизни откликались на неё, на сказанное ею слово:
They felt a godhead and obeyed a call,	Они в ней ощущали божество и подчинялись зову,
Answered to her lead and did her work in the world;	И отвечали первенству её, и делали её работу в мире;
Their lives, their natures moved compelled by hers	Их жизни, их природа двигались, благодаря её давлению,
As if the truth of their own larger selves	Как если б истина их собственных, но более широких “я”,
Put on an aspect of divinity	Одела бы аспект божественного,
To exalt them to a pitch beyond their earth's.	Чтоб их поднять на высоту за рамками земного.
They felt a larger future meet their walk;	Они могли почувствовать, как более широкое грядущее встречает их шаги;
She held their hands, she chose for them their paths:	Она брала их за руки и выбирала им пути:
They were moved by her towards great unknown things,	Они с ней шли к великой неизвестности,
Faith drew them and the joy to feel themselves hers;	И вера, радость ощутить себя принадлежащим ей вела их за собой;
They lived in her, they saw the world with her eyes.	Они и жили в ней, и видели весь мир её глазами.
Some turned to her against their nature's bent;	Бывало, кто-то поворачивал за ней, противореча склонностям своей природы;
Divided between wonder and revolt,	И разрываясь между изумлением и бунтом,
Drawn by her charm and mastered by her will,	Притянутые обаянием и подчиняясь воле,
Possessed by her, her striving to possess,	Захваченные ею и её стремленьем обладать,
Impatient subjects, their tied longing hearts	Нетерпеливые вассалы, с сердцем, что привязано к желанию,
Hugging the bonds close of which they most complained,	Держались крепко за оковы, на которые сильней всего пеняли,
Murmured at a yoke they would have wept to lose,	Ворчали на ярмо и подчиненье, о котором бы рыдали, потеряв,
The splendid yoke of her beauty and her love:	Роскошное ярмо её любви и красоты:
Others pursued her with life's blind desires	Другим она нужна была для их слепых желаний жизни,
And claiming all of her as their lonely own,	И требуя у ней всего, как если бы она жила Лишь исключительно для них,
Hastened to engross her sweetness meant for all.	Спешили завладеть в ней сладостью, предназначавшейся для всех.
As earth claims light for its lone separate need	Как света требует земля лишь для своих отдельных нужд,
Demanding her for their sole jealous clasp,	Они её хотели только для ревнивых, собственных объятий,
They asked from her movements bounded like their own	Просили от неё движений, ограниченных, как их дела,
And to their smallness craved a like response.	И жаждали для малости своей похожего ответа.
Or they repined that she surpassed their grip,	Бывало, их бесило, что она гораздо выше их способности понять,
And hoped to bind her close with longing's cords.	Бывало, что они надеялись её теснее привязать верёвочными узами желаний.
Or finding her touch desired too strong to bear	Порой, найдя её желанное касанье слишком сильным, чтоб переносить,
They blamed her for a tyranny they loved,	То обвиняли в тирании, которую они любили,
Shrank into themselves as from too bright a sun,	А то сжимались, или закрывались, Как прячутся от слишком ослепляющего солнца,
Yet hankered for the splendour they refused.	И всё же жаждали того великолепия, что отвергали.
Angrily enamoured of her sweet passionate ray	И в гневе, очарованные страстным, сладостным её лучом,
The weakness of their earth could hardly bear,	Который слабость их земли едва терпела,
They longed but cried out at the touch desired	Они его хотели, но кричали от желанного касания,
Inapt to meet divinity so close,	И не могли так близко встретиться с божественным,
Intolerant of a Force they could not house.	И не выдерживали Силу, которую не удавалось поселить внутри.
Some drawn unwillingly by her divine sway	Иные, против воли привлечённые её божественным размахом,
Endured it like a sweet but alien spell;	Терпели это словно сладкие, но чуждые им чары;
Unable to mount to levels too sublime,	И не сумев подняться к уровням, что слишком грандиозны,
They yearned to draw her down to their own earth.	Они старались силою стащить её к своей привычной почве, вниз.
Or forced to centre round her their passionate lives,	А временами, вынужденные жить своею страстной жизнью рядом с ней,
They hoped to bind to their heart's human needs	Надеялись использовать для нужд обычных человеческих сердец
Her glory and grace that had enslaved their souls.	Её изящество и славу, покорившую их души.

But mid this world, these hearts that answered her call,	Однако, в этом мире, среди сердец, ответивших её призыву,
None could stand up her equal and her mate.	Никто не мог стать равным ей, стать парой.
In vain she stooped to equal them with her heights,	Она напрасно наклонялась, чтобы уровнять их до своих высот,
Too pure that air was for small souls to breathe.	Уж слишком чистым был тот воздух для дыханья маленьких их душ.
These comrade selves to raise to her own wide breadths	Поднять их дружеские “я” до широты своих просторов
Her heart desired and fill with her own power	Хотело сердце в ней, наполнить их своей энергией,
That a diviner Force might enter life,	Чтобы в жизни к ним могла войти божественная Сила,
A breath of Godhead greaten human time.	Чтобы дыханье Божества возвысило их человеческое время.
Although she leaned down to their littleness	Хотя она склонялась до их малости,
Covering their lives with her strong passionate hands	Их жизни прикрывая сильными и страстными руками,
And knew by sympathy their needs and wants	С симпатией внимала их желаниям и нуждам,
And dived in the shallow wave‑depths of their lives	Ныряла в мелкую волну их жизней,
And met and shared their heart‑beats of grief and joy	Встречала, разделяя их сердцебиенья радости и горя,
And bent to heal their sorrow and their pride,	Склонялась исцелить их гордость и страдание,
Lavishing the might that was hers on her lone peak	И щедро расточала силу, которая была у ней на этом одиноком пике,
To lift to it their aspiration's cry,	Чтоб поднимать к себе призыв их устремления,
And though she drew their souls into her vast	Хотя она тянула эти души в свой простор,
And surrounded with the silence of her deeps	И окружала тишиной своих глубин,
And held as the great Mother holds her own,	Вела их, как великая, божественная Мать ведёт её саму,
Only her earthly surface bore their charge	Лишь малая её, земная и поверхностная, часть входила в их заботы,
And mixed its fire with their mortality:	Соединяла свой огонь с их смертной жизнью:
Her greater self lived sole, unclaimed, within.	Её большое “я” внутри в ней жило одиноко, невостребованное никем.
Oftener in dumb Nature's stir and peace	Открытая покою и движению немой Природы,
A nearness she could feel serenely one;	Она могла в ней ощутить спокойное родство;
The Force in her drew earth's subhuman broods;	Её Могущество притягивало менее разумных сыновей земли;
And to her spirit's large and free delight	Она к свободному, широкому восторгу духа присоединяла
She joined the ardent-hued magnificent lives	Великолепные и ярко разукрашенные жизни
Of animal and bird and flower and tree.	Животного и птицы, деревьев и цветов.
They answered to her with the simple heart.	Те отвечали ей простым наивным сердцем.
In man a dim disturbing somewhat lives;	Но что-то разрушающее, мутное живёт внутри у человека;
It knows but turns away from divine Light	Он, зная Свет божественного, внезапно поворачивает прочь,
Preferring the dark ignorance of the fall.	Предпочитая тёмное невежество падения.
Among the many who came drawn to her	Средь множества людей, которые пришли, притянутые ею,
Nowhere she found her partner of high tasks,	Она не встретила себе партнера для высоких дел,
The comrade of her soul, her other self	Товарища её души, своё второе “я”,
Who was made with her, like God and Nature, one.	Кто был бы создан вместе с ней, Как Бог с Природою, единым целым.
Some near approached, were touched, caught fire, then failed,	Бывало, кто-то становился близок, Его касалось и захватывало пламя, но затем спадало.
Too great was her demand, too pure her force.	Уж слишком были высоки её запросы, И чересчур чиста была в ней сила.
Thus lighting earth around her like a sun,	Так, освещая землю около себя, как солнце,
Yet in her inmost sky an orb aloof,	Во внутреннем её пространстве всё же оставался круг какой-то отстранённости,
A distance severed her from those most close.	Была дистанция, что отделяла даже тех, кто был ей ближе остальных.
Puissant, apart her soul as the gods live.	Её могучая душа жила особняком, как боги.

As yet unlinked with the broad human scene,	И, словно, до сих пор не связанная с человеческой широкой сценой,
In a small circle of young eager hearts,	В том узком круге юных и стремящихся сердец,
Her being's early school and closed domain,	В её начальной школе, и закрытых областях,
Apprentice in the business of earth-life,	Учеником в делах земной обычной жизни,
She schooled her heavenly strain to bear its touch,	Она своё небесное строенье приучала выносить все их касания,
Content in her little garden of the gods	И быть довольной в маленьком своём саду богов,
As blooms a flower in an unvisited place.	Как распускается цветок в нехоженом краю.
Earth nursed, unconscious still, the inhabiting flame,	Землёю вскормленное пламя, жившее внутри, Пока что оставалось неосознающим,
Yet something deeply stirred and dimly knew;	Но что-то в глубине уже менялось и неясно понимало;
There was a movement and a passionate call,	Движенье было, страстный зов, и радужные яркие мечты,
A rainbow dream, a hope of golden change;	Надежда на приход счастливых перемен;
Some secret wing of expectation beat,	Биение каких-то тайных крыльев ожидания,
A growing sense of something new and rare	И возрастающее чувство редкостного, нового, прекрасного
And beautiful stole across the heart of Time.	Незримо проникало через сердце Времени.
Then a faint whisper of her touched the soil,	Затем, её едва заметный шёпот прикоснулся к почве,
Breathed like a hidden need the soul divines;	Вздохнув, как скрытая необходимость, что заметила душа;
The eye of the great world discovered her	Её увидел глаз большого мира
And wonder lifted up its bardic voice.	И удивление подняло голос барда.
A key to a Light still kept in being's cave,	Ключ к Свету всё ещё лежал в пещере бытия,
The sun-word of an ancient mystery's sense,	И солнечное слово смысла древней тайны,
Her name ran murmuring on the lips of men	Став именем её, вдруг побежало, словно шелест, по устам людей,
Exalted and sweet like an inspired verse	Возвышенное, свежее, похожее на вдохновенную строфу,
Struck from the epic lyre of rumour's winds	Рождённую эпическою лирой от ветров молвы,
Or sung like a chanted thought by the poet Fame.	Иль воспеваемую, словно очарованная мысль поэта-Славы.
But like a sacred symbol's was that cult.	Но это поклонение, увы, похоже было больше на священный символ.
Admired, unsought, intangible to the grasp	Её пришедшая сама собою, восхитительная, недоступная для пониманья,
Her beauty and flaming strength were seen afar	И красота, и пламенеющая сила — виделись издалека,
Like lightning playing with the fallen day,	Как молнии, играющие на закате дня,
A glory unapproachably divine.	Как слава, что недостижима и божественна.
No equal heart came close to join her heart,	Но ни какое сердце равное, не подошло к ней ближе, слиться с сердцем,
No transient earthly love assailed her calm,	И ни одна земная преходящая любовь не штурмовала в ней покой,
No hero passion had the strength to seize;	Ни у одной геройской страсти не хватило силы ею завладеть;
No eyes demanded her replying eyes.	И не было очей, что требовали б её ответных взглядов.
A Power within her awed the imperfect flesh;	Могущество внутри неё внушало страх несовершенной плоти;
The self-protecting genius in our clay	Дух в нашем теле, защищающий себя,
Divined the goddess in the woman's shape	За женским обликом угадывал богиню
And drew back from a touch beyond its kind	И отступал назад, чтоб не коснуться той, что превосходит род его,
The earth-nature bound in sense‑life's narrow make.	Что вне земной природы, связанной цепями узкой жизни чувств.
The hearts of men are amorous of clay-kin	Сердца людей любить готовы тех, кто сотворён из глины
And bear not spirits lone and high who bring	И не выносят одинокие, возвышенные души,
Fire-intimations from the deathless planes	Несущие им огненные озарения бессмертных планов,
Too vast for souls not born to mate with heaven.	И чересчур широкие для тех, кто не рождён для брака с небесами.
Whoever is too great must lonely live.	Так каждый, чересчур великий, должен жить уединённо.
Adored he walks in mighty solitude;	И всеми обожаемый, идти в могучем одиночестве;
Vain is his labour to create his kind,	Напрасен труд его создать себе подобных, близких,
His only comrade is the Strength within.	Его единственный товарищ — внутренняя Сила.
Thus was it for a while with Savitri.	Так было поначалу и с Савитри.
All worshipped marvellingly, none dared to claim.	Все восхищённо поклонялись, но никто не смел потребовать её.
Her mind sat high pouring its golden beams,	Её ум восседал на высоте и изливал свои прекрасные лучи,
Her heart was a crowded temple of delight.	В ней сердце было храмом, переполненным восторгом.
A single lamp lit in perfection's house,	Как одинокий факел в доме совершенства,
A bright pure image in a priestless shrine,	Как яркий, чистый образ в святыне без жреца,
Midst those encircling lives her spirit dwelt,	Среди живущих рядом жизней обитал её могучий дух,
Apart in herself until her hour of fate.	Внутри себя и отстранённо, пока не пробил час её судьбы.

End of Canto Two	Конец второй песни




Book Four THE BOOK OF BIRTH AND QUEST	Книга Четвертая КНИГА РОЖДЕНИЯ И ПОИСКА


Canto III THE CALL TO THE QUEST	Песня III ПРИЗЫВ К ПОИСКУ


A morn that seemed a new creation's front,	Фасадом нового творения казалось утро,
Bringing a greater sunlight, happier skies,	Несущим больше солнечного света, больше счастья в небесах,
Came burdened with a beauty moved and strange	Оно пришло, нагруженное странною, подвижной красотой
Out of the changeless origin of things.	Из неизменного источника всего, что существует.
An ancient longing struck again new roots:	Вновь выпустило корни древнее стремление,
The air drank deep of unfulfilled desire;	И воздух упивался глубиною неисполненных желаний;
The high trees trembled with a wandering wind	Высокие деревья колыхались от бродяги ветра,
Like souls that quiver at the approach of joy,	Как души, что трепещут в ожиданьи радости,
And in a bosom of green secrecy	И в сердце этого зелёного уединения,
For ever of its one love-note untired	Всё время, неустанно, на одной своей любовной ноте, средь листвы,
A lyric coїl cried among the leaves.	Вела лирическую песню птица койл.
Away from the terrestrial murmur turned	Прочь отвернувшись от земного гула,
Where transient calls and answers mix their flood,	Где мимолётные призывы и ответы смешаны в одном потоке,
King Aswapati listened through the ray	Царь Ашвапати слушал через этот луч
To other sounds than meet the sense-formed ear.	Совсем иные звуки, чем встречаемые ухом, придающим форму чувствам.
On a subtle interspace which rings our life,	Там, в тонком, промежуточном пространстве, что окружает нашу жизнь,
Unlocked were the inner spirit's trance-closed doors:	Открылись внутренние двери духа, закрываемые трансом:
The inaudible strain in Nature could be caught;	За ними можно было уловить неслышимое напряжение в Природе;
Across this cyclic tramp of eager lives,	И через этот повторяющийся топот страстных жизней,
Across the deep urgency of present cares,	Глубокую настойчивость сиюминутных дел,
Earth's wordless hymn to the Ineffable	Рос бессловесный гимн Земли Невыразимому
Arose from the silent heart of the cosmic Void;	Из сердца, из безмолвия вселенской Пустоты;
He heard the voice repressed of unborn Powers	И Ашвапати слышал приглушённый голос нерождённых Сил,
Murmuring behind the luminous bars of Time.	Шептавший позади светящихся барьеров Времени.
Again the mighty yearning raised its flame	И вновь зажглось огнём могучее стремление,
That asks a perfect life on earth for men	Что просит совершенной жизни на земле для человека,
And prays for certainty in the uncertain mind	И молит об уверенности в неуверенном уме,
And shadowless bliss for suffering human hearts	О незапятнанном блаженстве для страдающих людских сердец,
And Truth embodied in an ignorant world	О воплощеньи Истины в невежественном мире,
And godhead divinising mortal forms.	О божестве, что наполняет духом формы смертных.
A word that leaped from some far sky of thought,	И слово, что слетело из далёких сфер небесной мысли,
Admitted by the cowled receiving scribe	Пропущенное принимающим писцом под капюшоном,
Traversed the echoing passages of his brain	Пересекло пустые, отзывавшиеся эхом, переходы мозга Ашвапати,
And left its stamp on the recording cells.	Оставило свою печать на клетках памяти.
"O Force-compelled, Fate-driven earth-born race,	“О принуждаемая Силой, ведомая Судьбой, рождённая землёю раса,
O petty adventurers in an infinite world	О маленькие путешественники в бесконечном мире,
And prisoners of a dwarf humanity,	Пленённые своею карликовой человеческой природой,
How long will you tread the circling tracks of mind	Как долго будете ходить вы по одним и тем же колеям ума,
Around your little self and petty things?	Кругами, возле ваших мелких “я” и разных пустяков?
But not for a changeless littleness were you meant,	Не этой неизменной малости вы предназначены,
Not for vain repetition were you built;	Не для пустого повторенья сотворили вас;
Out of the Immortal's substance you were made;	Вы созданы из ткани и субстанции Бессмертного;
Your actions can be swift revealing steps,	Поступки ваши могут обернуться быстрыми шагами откровения,
Your life a changeful mould for growing gods.	А ваша жизнь способна стать изменчивым каркасом для растущих вверх богов.
A Seer, a strong Creator, is within,	Могучий Созидатель, Видящий — у вас внутри,
The immaculate Grandeur broods upon your days,	Над днями вашей жизни размышляет безупречное Величие,
Almighty powers are shut in Nature's cells.	А в клеточках Природы заперты всесильные энергии.
A greater destiny waits you in your front:	Великая судьба вас ожидает впереди,
This transient earthly being if he wills	И это бренное земное существо способно, если пожелает,
Can fit his acts to a transcendent scheme.	Связать свои дела со схемой трансцендентного.
He who now stares at the world with ignorant eyes	Кто смотрит в мир сейчас невежественным взором,
Hardly from the Inconscient's night aroused,	Едва проснувшимся от ночи Несознания,
That look at images and not at Truth,	И видит вместо Истины лишь образы,
Can fill those orbs with an immortal's sight.	Способен виденьем бессмертного наполнить взгляд.
Yet shall the godhead grow within your hearts,	Наступит день, когда у вас, в сердцах, возникнет божество,
You shall awake into the spirit's air	И вы проснётесь в атмосфере духа,
And feel the breaking walls of mortal mind	И ощутите разрушенье стен, барьеров смертного ума,
And hear the message which left life's heart dumb	Услышите послание, что оставляло молчаливым сердце жизни
And look through Nature with sun-gazing lids	Начнёте видеть сквозь Природу взглядом солнечных очей,
And blow your conch-shells at the Eternal's gate.	Расколете свои скорлупки-раковины у ворот, ведущих в Вечность.
Authors of earth's high change, to you it is given	О авторы высоких изменений на земле,
To cross the dangerous spaces of the soul	Дано вам пересечь опасные пространства, области души,
And touch the mighty Mother stark awake	И полностью проснувшись, ощутить касание могучей Матери,
And meet the Omnipotent in this house of flesh	И встретить Всемогущего в своём жилище плоти,
And make of life the million‑bodied One.	И сотворить из жизни миллионно-телого Единого.
The earth you tread is a border screened from heaven;	Земля под вашими стопами — лишь граница, укрывающая от небес;
The life you lead conceals the light you are.	Жизнь ваша прячет свет, которым вы являетесь.
Immortal Powers sweep flaming past your doors;	Бессмертные Могущества несутся, пламенея, мимо ваших врат;
Far-off upon your tops the god‑chant sounds	И вдалеке, над вашими вершинами звучит божественная песня,
While to exceed yourselves thought's trumpets call,	И трубы мысли призывают превзойти самих себя;
Heard by a few, but fewer dare aspire,	Немногие услышали тот зов, и ещё меньше тех, кто смело устремился,
The nympholepts of the ecstasy and the blaze.	Кто очарован тем сияньем и экстазом.
An epic of hope and failure breaks earth's heart;	Эпическая, долгая история надежд и поражений разрывает грудь земли;
Her force and will exceed her form and fate.	Её могущество и воля превосходят и её обличье, и её судьбу.
A goddess in a net of transience caught,	Богиня, пойманная в сети мимолётного,
Self-bound in the pastures of death she dreams of life,	Сама себя загнавшая на поле смерти, погружается в мечты о жизни,
Self-racked with the pains of hell aspires to joy,	Сама себя терзающая мукой ада, устремляется за радостью,
And builds to hope her altars of despair,	И для надежды воздвигает алтари отчаянья,
Knows that one high step might enfranchise all	И знает, что один высокий шаг способен всех освободить,
And, suffering, looks for greatness in her sons.	И полная страдания, она всё ищет силу и величие в своих сынах.
But dim in human hearts the ascending fire,	Но слаб огонь в людских сердцах, стремящийся к высотам,
The invisible Grandeur sits unworshipped there;	Незримое Величие сидит в них без почёта;
Man sees the Highest in a limiting form	И человек — то видит Высочайшее в каком-то ограниченном обличьи,
Or looks upon a Person, hears a Name.	То направляет взгляд на Личность, слышит Имя.
He turns for little gains to ignorant Powers	Он ради мелкой пользы обращает взгляд к невежественным Силам,
Or kindles his altar lights to a demon face.	Иль зажигает свечи алтаря пред ликом демона.
He loves the Ignorance fathering his pain.	Он полюбил Невежество, отца своих мучений.
A spell is laid upon his glorious strengths;	Наложены магические чары на его чудесные могущества;
He has lost the inner Voice that led his thoughts,	Он утерял свой Голос изнутри, что направлял в нём мысли,
And masking the oracular tripod seat	И пряча от него треножник прорицателя,
A specious Idol fills the marvel shrine.	Правдоподобный Идол ныне заполняет этот храм чудес.
The great Illusion wraps him in its veils,	Великая Иллюзия накидывает на него свои покровы,
The soul's deep intimations come in vain,	И откровенья из глубин души уходят в пустоту,
In vain is the unending line of seers,	Напрасна нескончаемая череда провидцев,
The sages ponder in unsubstantial light,	Напрасно размышляют мудрецы в незримом, нематериальном свете,
The poets lend their voice to outward dreams,	Поэты отдают свой голос внешним грёзам,
A homeless fire inspires the prophet tongues.	Блуждающее пламя вдохновляет речь пророков.
Heaven's flaming lights descend and back return,	Огни небес, пылая, то спускаются, то возвращаются обратно,
The luminous Eye approaches and retires;	А озаряющее Око то приходит, то уходит;
Eternity speaks, none understands its word;	Нам что-то сообщает Вечность, но никто не понимает слов;
Fate is unwilling and the Abyss denies;	Судьба упряма, а Пучина ставит нам преграды;
The Inconscient's mindless waters block all done.	Бездумные разливы Несознанья сдерживают всё, что сделано.
Only a little lifted is Mind's screen;	Лишь ненамного поднимается экран Ума;
The Wise who know see but one half of Truth,	И Мудрый, тот кто знает, видит только половину Истины,
The strong climb hardly to a low‑peaked height,	И сильный, с превеликими трудами, восходит только к самым низким пикам,
The hearts that yearn are given one hour to love.	Стремящимся сердцам даётся только час любви.
His tale half told, falters the secret Bard;	Его история рассказана до половины, запнулся тайный Бард;
The gods are still too few in mortal forms."	И боги в смертных формах слишком малочисленны.”
The Voice withdrew into its hidden skies.	Ушёл в свои сокрытые небесные чертоги этот Голос.
But like a shining answer from the gods	Но как сияющий ответ богов
Approached through sun-bright spaces Savitri.	Сквозь солнечные, яркие пространства в мир вошла Савитри.
Advancing amid tall heaven‑pillaring trees,	И продвигаясь средь высоких, упирающихся в небеса, деревьев,
Apparelled in her flickering‑coloured robe	Одетая в трепещущие, разноцветные одежды,
She seemed, burning towards the eternal realms,	Она, казалось, подступала пламенем своим до вечных царств,
A bright moved torch of incense and of flame	Подвижным ярким факелом огня и фимиама,
That from the sky-roofed temple‑soil of earth	Что от земного храма-почвы с небом-крышей,
A pilgrim hand lifts in an invisible shrine.	В невидимой часовне поднимается рукою пилигрима.
There came the gift of a revealing hour:	Пришёл, как дар, час откровения:
He saw through depths that reinterpret all,	Он видел сквозь глубины, что дают всему на свете новый смысл,
Limited not now by the dull body's eyes,	Не ограниченную больше взглядом тела, полного инерции,
New-found through an arch of clear discovery,	И найденную заново за аркой ясного открытия,
This intimation of the world's delight,	То сокровенность наслажденья миром,
This wonder of the divine Artist's make	То чудо, сотворённое божественным Художником,
Carved like a nectar-cup for thirsty gods,	Резное, как нектарный кубок, подносимый жаждущим богам,
This breathing Scripture of the Eternal's joy,	Ожившее Священное Писание блаженства Вечного,
This net of sweetness woven of aureate fire.	Сеть сладости, что соткана из золотистого огня.
Transformed the delicate image‑face became	Преображённый нежный образ этого лица
A deeper Nature's self-revealing sign,	Стал знаком самопроявленья более глубокой, чем у нас, Природы,
A gold-leaf palimpsest of sacred births,	И золотистым слоем палимпсеста для божественных рождений,
A grave world-symbol chiselled out of life.	И веским символом вселенной, высеченным в жизни.
Her brow, a copy of clear unstained heavens,	В ней лоб, подобный отпечатку чистых, незапятнанных небес,
Was meditation's pedestal and defence,	Был пьедесталом и защитой медитации,
The very room and smile of musing Space,	Улыбкой, истинным жилищем размышлявшего Пространства,
Its brooding line infinity's symbol curve.	Его задумавшейся линией, прочерченной изгибом бесконечности.
Amid her tresses' cloudy multitude	Средь облака её чарующих волос
Her long eyes shadowed as by wings of Night	Два удлинённых глаза, оттенённые ресницами-крылами Ночи,
Under that moon-gold forehead's dreaming breadth	Под широтой мечтающего лунно-золотого лба
Were seas of love and thought that held the world;	Светились океанами любви и мысли, обнимая мир;
Marvelling at life and earth they saw truths far.	И удивляясь жизни и земле, они смотрели, видя истину вдали.
A deathless meaning filled her mortal limbs;	Бессмертным содержаньем наполнялись члены смертного её земного тела;
As in a golden vase's poignant line	И как отточенная линия прекрасной вазы
They seemed to carry the rhythmic sob of bliss	Казалось, что они несут ритмичное рыдание блаженства
Of earth's mute adoration towards heaven	Немого поклоненья небесам земли,
Released in beauty's cry of living form	Проявленное в зове красоты живущих форм,
Towards the perfection of eternal things.	Направленное к совершенству вечного.
Transparent grown the ephemeral living dress	И постепенно, став прозрачными, недолговечные одежды жизни
Bared the expressive deity to his view.	Явили взору Ашвапати экспрессивную богиню.
Escaped from surface sight and mortal sense	Освободившись от поверхностного взгляда, смертных чувств,
The seizing harmony of its shapes became	Овладевающая всем гармония её обличия
The strange significant icon of a Power	Предстала выразительным и странным знаком Силы,
Renewing its inscrutable descent	Вновь повторяющей своё загадочное нисхождение
Into a human figure of its works	В своё творенье в виде человеческой фигуры,
That stood out in life's bold abrupt relief	Что выделяется среди уверенного, четкого рельефа жизни,
On the soil of the evolving universe,	Среди пейзажа эволюции вселенной,
A godhead sculptured on a wall of thought,	Как изваянье бога, украшающее стену мысли,
Mirrored in the flowing hours and dimly shrined	И отражается в потоке времени, неясно погружённое
In Matter as in a cathedral cave.	В Материю, как в нишу кафедрального собора.
Annulled were the transient values of the mind,	Сошли на нет все временные ценности ума,
The body's sense renounced its earthly look;	Своё земное виденье отвергли чувства тела,
Immortal met immortal in their gaze.	Бессмертное с бессмертным повстречалось, глядя друг на друга.
Awaked from the close spell of daily use	Очнувшись от влиянья скрытой магии обычной, повседневной пользы,
That hides soul-truth with the outward form's disguise,	Которая скрывает истину души за маской внешней формы,
He saw through the familiar cherished limbs	И Ашвапати вдруг увидел в родных, взлелеянных чертах
The great and unknown spirit born his child.	Великий незнакомый дух, родившийся в его дитя.
An impromptu from the deeper sight within,	Экспромптом, приходя от более глубокого и внутреннего взгляда,
Thoughts rose in him that knew not their own scope.	В нём поднимались мысли, что не ведали своих пределов.
Then to those large and brooding depths whence Love	Затем для тех широких и задумчивых глубин,
Regarded him across the straits of mind,	Откуда Бог Любви взирал на Ашвапати, через тесные врата ума,
He spoke in sentences from the unseen Heights.	Заговорил он изреченьями невидимых Высот.
For the hidden prompters of our speech sometimes	Бывает, скрытые суфлёры нашей речи
Can use the formulas of a moment's mood	Способны пользоваться формулой сиюминутных настроений,
To weigh unconscious lips with words from Fate:	Чтобы нагрузить несознающие уста cловами, отражающими ход Судьбы:
A casual passing phrase can change our life.	Случайно сказанная фраза может изменить всю нашу жизнь.
"O spirit, traveller of eternity,	“О дух, о путешественник по вечности,
Who cam'st from the immortal spaces here	Сюда пришедший из бессмертных сфер,
Armed for the splendid hazard of thy life	Вооружённый для роскошной авантюры жизни,
To set thy conquering foot on Chance and Time,	Чтоб водрузить свою победоносную стопу на Случай и на Время,
The moon shut in her halo dreams like thee.	Ты как луна, закрытая в своём гало мечты.
A mighty Presence still defends thy frame.	Могучее Присутствие — спокойная защита для твоей телесной оболочки.
Perhaps the heavens guard thee for some great soul,	Возможно, небеса хранят тебя для некой замечательной большой души,
Thy fate, thy work are kept somewhere afar.	Твоя судьба, твоё предназначение тебя ждут где-то вдалеке.
Thy spirit came not down a star alone.	Твой дух спустился вниз не одинокою звездой.
O living inscription of the beauty of love	О ты, живое посвященье красоте любви,
Missalled in aureate virginity,	Начертанное в золотой невинности,
What message of heavenly strength and bliss in thee	Что за послание небесной силы и блаженства,
Is written with the Eternal's sun‑white script,	В тебе записанное солнечным и чистым почерком, принадлежащим Вечному,
One shall discover and greaten with it his life	Откроет кто-то и возвысит этим жизнь,
To whom thou loosenest thy heart's jewelled strings.	Тот, для кого освободишь ты драгоценные покровы сердца.
O rubies of silence, lips from which there stole	О благородные рубины тишины,
Low laughter, music of tranquillity,	Уста, через которые струится тихий смех, как музыка покоя,
Star-lustrous eyes awake in sweet large night	Сверкающие, словно звёзды, очи, что просыпаются средь сладкой широты ночи,
And limbs like fine-linked poems made of gold	И тело, что подобно изощрённно сложенным поэмам, сотворённое из золота,
Stanzaed to glimmering curves by artist gods,	Срифмованное яркими изгибами поэтами-богами,
Depart where love and destiny call your charm.	Иди в места, куда любовь с судьбой зовут твоё очарование.
Venture through the deep world to find thy mate.	Решись на путешествие по этому глубокому загадочному миру, в поисках супруга.
For somewhere on the longing breast of earth,	Возможно, где-то вдалеке, на жаждущей груди земли,
Thy unknown lover waits for thee the unknown.	Неведомый любимый ждёт тебя, не зная.
Thy soul has strength and needs no other guide	Есть сила у твоей души и ей не нужно никаких других проводников,
Than One who burns within thy bosom's powers.	Кроме Единого, пылающего в силе сердца.
There shall draw near to meet thy approaching steps	Пусть станет ближе, чтобы встретить приближение твоих шагов
The second self for whom thy nature asks,	Твоё второе “я”, кого твоя природа просит,
He who shall walk until thy body's end	Кто будет до конца идти с тобою вместе,
A close-bound traveller pacing with thy pace,	Шагающий с тобою в ногу, близкий путник,
The lyrist of thy soul's most intimate chords	Певец интимных, сокровенных струн твоей души,
Who shall give voice to what in thee is mute.	Кто голос даст тому, что до сих пор в тебе молчит.
Then shall you grow like vibrant kindred harps,	Тогда вы станете как две настроенные в унисон, трепещущие арфы,
One in the beats of difference and delight,	Единые в биениях восторга и различия,
Responsive in divine and equal strains,	Что откликаются в божественном и равном напряжении,
Discovering new notes of the eternal theme.	И открывают новое звучанье вечной темы.
One force shall be your mover and your guide,	Одно влияние и сила будет вашим двигателем и проводником,
One light shall be around you and within;	Один свет будет и вокруг вас, и внутри;
Hand in strong hand confront Heaven's question, life:	Рука в руке, могучей, крепкой — встречайте дело Неба — жизнь:
Challenge the ordeal of the immense disguise.	Бросайте вызов испытанию безмерной маски.
Ascend from Nature to divinity's heights;	Идите из Природы вверх, к божественным высотам;
Face the high gods, crowned with felicity,	Взглянуть в лицо высоким божествам, с короною из счастья,
Then meet a greater god, thy self beyond Time."	И встретить бога ещё выше — самих себя но за пределом Времени.”
This word was seed of all the thing to be:	То слово стало семенем всего, чему должно случиться:
A hand from some Greatness opened her heart's locked doors	Рука из некого Величия в ней отворила запертые двери сердца,
And showed the work for which her strength was born.	И показала дело, для которого и было рождено её могущество.
As when the mantra sinks in Yoga's ear,	Когда в ушах у Йогина стихает мантра,
Its message enters stirring the blind brain	Её посланье входит, беспокоя, внутрь слепого мозга,
And keeps in the dim ignorant cells its sound;	И оставляет отзвук в тёмных и невежественных клетках;
The hearer understands a form of words	Услышавший, хотя и понимает форму слов,
And, musing on the index thought it holds,	И думая над указанием, которое есть в мысли,
He strives to read it with the labouring mind,	Старается прочесть его трудящимся умом,
But finds bright hints, not the embodied truth:	Находит только яркие намёки, но не воплощенье истины:
Then, falling silent in himself to know	Затем, безмолвно опустившись внутрь себя чтобы знать,
He meets the deeper listening of his soul:	Он встретит более глубокий слух своей души:
The Word repeats itself in rhythmic strains:	Почувствует, как это Слово повторяется в ритмическом напеве:
Thought, vision, feeling, sense, the body's self	И мысль, и виденье, и ощущение, и чувство, и телесное “я” человека
Are seized unutterably and he endures	Охватывает нечто трудновыразимое, и он переживает
An ecstasy and an immortal change;	Экстаз и изменение бессмертных;
He feels a Wideness and becomes a Power,	Он ощущает Широту, становится Энергией,
All knowledge rushes on him like a sea:	Всё знание обрушивается, подобно морю, на него:
Transmuted by the white spiritual ray	Преобразованный духовным, чистым светом,
He walks in naked heavens of joy and calm,	Гуляет он по оголённым небесам спокойствия и радости,
Sees the God-face and hears transcendent speech:	Он видит образ Бога и слышит трансцендентные слова:
An equal greatness in her life was sown.	Такое же величье заложили в жизнь Савитри.
Accustomed scenes were now an ended play:	Привычные места отныне стали пьесой, подошедшей к своему концу:
Moving in muse amid familiar powers,	В раздумье двигаясь среди знакомых сил,
Touched by new magnitudes and fiery signs,	Касаемая пламенными знаками и чём-то новом и значительном,
She turned to vastnesses not yet her own;	Она всё больше обращалась к широте, которою пока что не владела;
Allured her heart throbbed to unknown sweetnesses;	Неведомые сладости влекли её трепещущее сердце,
The secrets of an unseen world were close.	Незримый мир, с его секретами, встал рядом с ней.
The morn went up into a smiling sky;	Поднялось утро в улыбавшееся небо,
Cast from its sapphire pinnacle of trance	И, сброшенный из своего сапфирного зенита транса,
Day sank into the burning gold of eve;	День утонул в горящем золоте заката;
The moon floated, a luminous waif through heaven	Плыл месяц светлым странником по небесам,
And sank below the oblivious edge of dream;	Ныряя под края забывчивого сна;
Night lit the watch-fires of eternity.	Ночь зажигала вечности сигнальные огни.
Then all went back into mind's secret caves;	Затем вернулось всё обратно, в тайники ума;
A darkness stooping on the heaven-bird's wings	Тьма, устремляясь вниз на крыльях поднебесной птицы,
Sealed in her senses from external sight	Отгородила чувства в ней от восприятья внешнего
And opened the stupendous depths of sleep.	И распахнула необъятные глубины сна.
When the pale dawn slipped through Night's shadowy guard,	Когда же бледная заря скользнула мимо призрачного часового Ночи,
Vainly the new-born light desired her face;	Напрасно заново рождённый свет желал её лица;
The palace woke to its own emptiness;	Дворец проснулся ради пустоты;
The sovereign of its daily joys was far;	Царица повседневных радостей его была отсюда далеко;
Her moonbeam feet tinged not the lucent floors:	И лунный свет её ступней не озарял узорчатого пола:
The beauty and divinity were gone.	Божественное, красота — ушли.
Delight had fled to search the spacious world.	Восторг унёсся изучать широкий мир.

End of Canto Three	Конец третьей песни




Book Four	Книга Четвертая
THE BOOK OF BIRTH AND QUEST	КНИГА РОЖДЕНИЯ И ПОИСКА

Canto IV THE QUEST	Песня IV ПОИСК


The world-ways opened before Savitri.	Мир множества дорог открылся пред Савитри.
At first a strangeness of new brilliant scenes	В начале, странность новых ярких сцен
Peopled her mind and kept her body's gaze.	Захватывала ум и заставляла вглядываться тело.
But as she moved across the changing earth	Но постепенно, от движенья по менявшейся земле,
A deeper consciousness welled up in her:	Всё более глубокое сознанье пробивалось в ней:
A citizen of many scenes and climes,	Как житель разных климатов и мест,
Each soil and country it had made its home;	Оно во всяких землях, странах видело свой дом,
It took all clans and peoples for her own,	И принимало как свои, все племена, и все народы,
Till the whole destiny of mankind was hers.	Пока судьба большого человечества не стала и её судьбой.
These unfamiliar spaces on her way	Все эти незнакомые пространства на её пути
Were known and neighbours to a sense within,	Оказывались близкими, знакомыми для внутреннего чувства,
Landscapes recurred like lost forgotten fields,	Пейзажи возвращались, как утерянные, позабытые поля,
Cities and rivers and plains her vision claimed	Равнины, реки, города — всё требовало взгляда,
Like slow-recurring memories in front,	Как старые воспоминания, что медленно вставали перед ней,
The stars at night were her past's brilliant friends,	Ночные звёзды становились яркими друзьями прошлого,
The winds murmured to her of ancient things	Ветра шептали ей сюжеты древних лет,
And she met nameless comrades loved by her once.	И безымянные товарищи, любимые когда-то встречались ей опять.
All was a part of old forgotten selves:	Все было частью прежних, позабытых “я”:
Vaguely or with a flash of sudden hints	Неясно, или вспышкою внезапного намёка,
Her acts recalled a line of bygone power,	Её дела вновь воскрешали направление ушедших прочь энергий,
Even her motion's purpose was not new:	И даже цель движения была ей не нова:
Traveller to a prefigured high event,	Так, путешественнице к предопределённому высокому событию,
She seemed to her remembering witness soul	Её, всё больше вспоминающей душе-свидетелю, казалось, что она
To trace again a journey often made.	Лишь повторяет путь, который часто совершала.
A guidance turned the dumb revolving wheels	Неведомое руководство направляло молчаливое вращение колёс,
And in the eager body of their speed	И в энергичном воплощении их скорости
The dim-masked hooded godheads rode who move	Неслись неясные, под маской, боги, управляющие тем,
Assigned to man immutably from his birth,	Что человеку непреложно предназначено с его рождения,
Receivers of the inner and outer law,	Судебные распорядители для внешних и для внутренних законов,
At once the agents of his spirit's will	И вместе с тем, агенты воли духа человека,
And witnesses and executors of his fate.	Свидетели и исполнители его судьбы.
Inexorably faithful to their task,	Своей задаче преданные непреклонно,
They hold his nature's sequence in their guard	Они всё время держат под контролем Все следствия пути его природы,
Carrying the unbroken thread old lives have spun.	И сохраняют неразрывной нить, сплетённую в его прошедших жизнях.
Attendants on his destiny's measured walk	Невидимые спутники его прогулки, что отмерена судьбой,
Leading to joys he has won and pains he has called,	Они ведут и к радостям, что он завоевал, и к боли, что он вызвал,
Even in his casual steps they intervene.	И вмешиваются во все его случайные шаги.
Nothing we think or do is void or vain;	Нет ничего из наших мыслей, наших дел, Что было бы впустую иль напрасно;
Each is an energy loosed and holds its course.	Всё это некая энергия, которая освобождается и следует своим путём.
The shadowy keepers of our deathless past	Так эти призрачные надзиратели, хранители бессмертных прошлых лет
Have made our fate the child of our own acts,	Выстраивают нашу жизнь, судьбу как порожденье наших дел;
And from the furrows laboured by our will	Из тех борозд, что проложила наша воля
We reap the fruit of our forgotten deeds.	Мы пожинаем плод своих забытых дел.
But since unseen the tree that bore this fruit	Но так как мы не видим древа, на котором вырос этот плод,
And we live in a present born from an unknown past,	И мы живём лишь в настоящем, порождённом из неведомого прошлого,
They seem but parts of a mechanic Force	Те надзиратели нам кажутся частями некой механичной Силы
To a mechanic mind tied by earth's laws;	Для механических умов, что связаны земным законом;
Yet are they instruments of a Will supreme,	И всё таки они — лишь инструменты высшей Воли,
Watched by a still all-seeing Eye above.	За ними наблюдает тихое, всё-видящее Око наверху.
A prescient architect of Fate and Chance	Предвидящий творец и архитектор Случая, Судьбы,
Who builds our lives on a foreseen design	Который строит наши жизни по заранее намеченному плану,
The meaning knows and consequence of each step	Он знает смысл и следствие любого шага,
And watches the inferior stumbling powers.	И видит все ошибки низших спотыкающихся сил.
Upon her silent heights she was aware	На той своей безмолвной высоте она[16] осознавала
Of a calm Presence throned above her brows	Спокойное Присутствие, установившееся над её бровями,
Who saw the goal and chose each fateful curve;	Что знало цель и выбирало каждый судьбоносный поворот,
It used the body for its pedestal;	Использовало тело в ней как пьедестал;
The eyes that wandered were its searchlight fires,	Её глаза, смотревшие повсюду, были как прожекторы,
The hands that held the reins its living tools;	А руки, тянущие повод — живыми инструментами;
All was the working of an ancient plan,	Всё становилось исполненьем древнего, давно задуманного плана,
A way proposed by an unerring Guide.	Дорогой, предлагаемой ей безошибочным Проводником.
Across wide noons and glowing afternoons,	Пройдя широкие рассветы и пылающие полдни,
She met with Nature and with human forms	Она встречалась и с Природой, и с разнообразием людей,
And listened to the voices of the world;	И вслушивалась в звуки мира;
Driven from within she followed her long road,	Ведомая внутри, она шла долгою свой дорогой,
Mute in the luminous cavern of her heart,	Безмолвная в светящейся сердечной нише,
Like a bright cloud through the resplendent day.	Летела светлым облаком по ослепительному дню.
At first her path ran far through peopled tracts:	Вначале путь её бежал всё дальше, через населённые места:
Admitted to the lion eye of States	Допущенная к львиным взорам Государственных мужей,
And theatres of the loud act of man,	На представленье шумной пьесы человека,
Her carven chariot with its fretted wheels	Её резная колесница с разукрашенными спицами
Threaded through clamorous marts and sentinel towers	То ехала крикливыми базарами, то проезжала сквозь сторожевые башни,
Past figured gates and high dream‑sculptured fronts	Минуя высоченные фасады с сонными скульптурами, фигурные врата,
And gardens hung in the sapphire of the skies,	Сады, повисшие среди сапфира неба,
Pillared assembly halls with armoured guards,	Колонные большие залы для собраний, охраняемые часовыми,
Small fanes where one calm Image watched man's life	И маленькие церкви, где один спокойный Лик смотрел на жизнь людей,
And temples hewn as if by exiled gods	И храмы, высеченные так, как будто изгнанные боги,
To imitate their lost eternity.	Хотели воссоздать утраченную ими вечность.
Often from gilded dusk to argent dawn,	И часто, начиная с золотистых сумерек и до серебряной зари,
Where jewel-lamps flickered on frescoed walls	Когда светильники мерцали на стене во фресках как алмазы,
And the stone lattice stared at moonlit boughs,	И каменная прочная решётка смотрела в ветви, освещённые луною,
Half-conscious of the tardy listening night	Наполовину сознавая слушавшую звуки медлительную ночь,
Dimly she glided between banks of sleep	Она скользила призрачными отмелями сна,
At rest in the slumbering palaces of kings.	Раскинувшись в дремотных комнатах дворцов царей.
Hamlet and village saw the fate‑wain pass,	Деревни, сёла видели, как судьбоносная повозка едет мимо
Homes of a life bent to the soil it ploughs	Жилищ людей, кто дни проводит, наклонившись до земли,
For sustenance of its short and passing days	И пашет ради пропитания коротких, уходящих дней,
That, transient, keep their old repeated course,	Что пролетают, сохраняя прежний, повторяющийся курс,
Unchanging in the circle of a sky	Такой же неизменный в колесе небес,
Which alters not above our mortal toil.	Небес, что тоже не меняются над смертными трудами человека.
Away from this thinking creature's burdened hours	От напряжённой жизни мыслящих созданий,
To free and griefless spaces now she turned	Она свернула в сторону, в свободные, не знающие горестей пространства,
Not yet perturbed by human joys and fears.	Ещё не потревоженные радостью и страхами людей.
Here was the childhood of primaeval earth,	Здесь было детство первозданной жизни на земле,
Here timeless musings large and glad and still,	Здесь размышленья шли вне времени — спокойно, радостно и широко,
Men had forborne as yet to fill with cares,	И человек, пока что не успел наполнить разными заботами,
Imperial acres of the eternal sower	Величественные угодья вечного, божественного сеятеля
And wind-stirred grass-lands winking in the sun:	И колыхаемые ветром царства трав, сверкавшие на солнце:
Or mid green musing of woods and rough-browed hills,	Среди зелёного раздумья леса и нахмуренных холмов,
In the grove's murmurous bee-air humming wild	В гудящих от роенья пчёл густых и диких рощах,
Or past the long lapsing voice of silver floods	Иль следуя за долгими и переливчатыми голосами серебристых речек,
Like a swift hope journeying among its dreams	Как быстрая надежда, путешествуя средь грёз,
Hastened the chariot of the golden bride.	Спешила колесница, увозя прекрасную невесту.
Out of the world's immense unhuman past	Из необъятного, ещё до человека, мирового прошлого,
Tract-memories and ageless remnants came,	К ней приходили полосы воспоминаний, нестареющих переживаний;
Domains of light enfeoffed to antique calm	Владенья света, некогда пожалованные далёкой древней тишине,
Listened to the unaccustomed sound of hooves	Прислушивались к топоту копыт и непривычным звукам;
And large immune entangled silences	Широкая и неприкосновенная, всеокружающая тишина
Absorbed her into emerald secrecy	Её затягивала в изумрудную, чарующую тайну,
And slow hushed wizard nets of fiery bloom	А медленные, тихие, волшебные тенета яркого цветения
Environed with their coloured snare her wheels.	Опутывали разноцветными ловушками её колёса.
The strong importunate feet of Time fell soft	Здесь сильные, настойчивые ноги Времени неслышимо ступали
Along these lonely ways, his titan pace	По этим одиноким колеям, забыв свой шаг Титана,
Forgotten and his stark and ruinous rounds.	Забыв про жёсткие свои и разрушительные циклы.
The inner ear that listens to solitude,	И внутреннее ухо, то что вслушивается в уединение,
Leaning self-rapt unboundedly could hear	С опорой на восторг от собственного "я",
The rhythm of the intenser wordless Thought	Могло свободно слышать ритмы бессловесной напряжённой Мысли,
That gathers in the silence behind life,	Что собирается в молчаньи, за пределом жизни,
And the low sweet inarticulate voice of earth	И ласковое низкое невнятное гудение земли,
In the great passion of her sun‑kissed trance	Что поднималось в выси со своей вибрацией стремления
Ascended with its yearning undertone.	В великой страсти транса поцелуев солнца.
Afar from the brute noise of clamorous needs	Вдали от шума грубых и крикливых нужд
The quieted all-seeking mind could feel,	Все-наблюдающий, спокойный ум мог ощутить,
At rest from its blind outwardness of will,	Оставив временно свою слепую волю видеть только внешнее,
The unwearied clasp of her mute patient love	Неутомимые объятия её безмолвной, всепрощающей любви,
And know for a soul the mother of our forms.	Увидеть, что душа — мать наших форм.
This spirit stumbling in the fields of sense,	И этот дух, что спотыкается на поле чувств,
This creature bruised in the mortar of the days	Созданье, истолчённое в огромной ступе дней,
Could find in her broad spaces of release.	Способен обнаружить в ней широкие пространства для освобождения.
Not yet was a world all occupied by care.	Не весь наш мир, пока что, окружён её заботой.
The bosom of our mother kept for us still	Грудь нашей матери по прежнему, хранит для нас
Her austere regions and her musing depths,	Её суровые, возвышенные регионы, и размышляющие о своём глубины,
Her impersonal reaches lonely and inspired	Её безличные богатства, одинокие и вдохновенные,
And the mightinesses of her rapture haunts.	Могущество её любимых мест восторга.
Muse-lipped she nursed her symbol mysteries	Задумчивою речью она питала символичные свои мистерии
And guarded for her pure-eyed sacraments	И охраняла ради таинств с чистым взглядом
The valley clefts between her breasts of joy,	Долину меж высокими грудями наслаждения,
Her mountain altars for the fires of dawn	И алтари из горных пиков для огней зари,
And nuptial beaches where the ocean couched	И свадебные пляжи, где разлёгся океан,
And the huge chanting of her prophet woods.	И необъятный хор её пророческих лесов.
Fields had she of her solitary mirth,	Поля уединённой радости лежали перед ней,
Plains hushed and happy in the embrace of light,	Равнины, тихие, счастливые, в объятьях света,
Alone with the cry of birds and hue of flowers,	Где было только пенье птиц, и радуга цветов,
And wildernesses of wonder lit by her moons	И дебри, полные чего-то удивительного, залитые луным светом,
And grey seer-evenings kindling with the stars	И серые провидческие вечера, подсвеченные разгоравшимися звёздами,
And dim movement in the night's infinitude.	И тихое неясное движенье в бесконечности ночи.
August, exulting in her Maker's eye,	Величественная, и с ликованием Творца в своих глазах,
She felt her nearness to him in earth's breast,	Она, то ощущала как она близка к нему в груди земли,
Conversed still with a Light behind the veil,	То начинала тихий разговор со Светом за вуалью,
Still communed with Eternity beyond.	То в тишине беседовала с запредельной Вечностью.
A few and fit inhabitants she called	Лишь нескольких достойных жителей тех мест она позвала разделить
To share the glad communion of her peace;	С ней радостную общность своего покоя;
The breadth, the summit were their natural home.	Её высоты, необъятность стали им родимым домом.
The strong king-sages from their labour done,	Могучие и мудрые цари, закончив свой нелёгкий труд,
Freed from the warrior tension of their task,	И скинув боевое напряженье дел,
Came to her serene sessions in these wilds;	Шли в эти чащи к ней на безмятежные собрания;
The strife was over, the respite lay in front.	Борьба закончилась и впереди ждала их передышка.
Happy they lived with birds and beasts and flowers	Они счастливо жили вместе с птицами, зверями и цветами,
And sunlight and the rustle of the leaves,	Со светом солнца, с шелестом листвы,
And heard the wild winds wandering in the night,	И слушали, как дикие ветра блуждают по ночи,
Mused with the stars in their mute constant ranks,	И размышляли заодно со звёздами, в их молчаливом неизменном строе,
And lodged in the mornings as in azure tents,	Располагаясь в утренних рассветах, словно в голубых шатрах,
And with the glory of the noons were one.	Единым целым становясь со славой полдней.
Some deeper plunged; from life's external clasp	Но кто-то погружался глубже; отойдя от внешней хватки жизни,
Beckoned into a fiery privacy	Затянутые внутрь сверкавшей тайны
In the soul's unprofaned star-white recess	В неосквернённый, полный звёздной белизны тайник души,
They sojourned with an everliving Bliss;	Они могли жить с вечно существующим Блаженством;
A Voice profound in the ecstasy and the hush	Глубокий Голос слышали они, в экстазе, в тишине,
They heard, beheld an all‑revealing Light.	И постигали открывающий им всё на свете Свет.
All time-made difference they overcame;	Они преодолели все различья, созданные временем;
The world was fibred with their own heart-strings;	Мир соткан был из струн их собственных сердец;
Close drawn to the heart that beats in every breast,	Притянутые близко к сердцу, что, одно, пульсирует у каждого в груди,
They reached the one self in all through boundless love.	Они через безбрежную любовь дошли до внутреннего “я”, единого во всех.
Attuned to Silence and to the world-rhyme,	Настроенные на Безмолвие, на поэтический размер вселенной,
They loosened the knot of the imprisoning mind;	Они освободили узел заточённого ума;
Achieved was the wide untroubled witness gaze,	Достигнут был широкий и незамутнённый беспокойством взгляд свидетеля,
Unsealed was Nature's great spiritual eye;	И сломана печать с духовного, большого виденья Природы;
To the height of heights rose now their daily climb:	К вершинам из вершин шёл ежедневный их подъём:
Truth leaned to them from her supernal realm;	И Истина склонялась к ним из своего небесного чертога;
Above them blazed eternity's mystic suns.	Мистические солнца вечности сияли наверху.
Nameless the austere ascetics without home	И безымянные суровые аскеты, не привязанные к дому,
Abandoning speech and motion and desire	Отвергнув речь, движение, желание,
Aloof from creatures sat absorbed, alone,	Сидели в стороне от всех созданий, одиноко погружённые в себя,
Immaculate in tranquil heights of self	И безупречные в спокойных высях внутреннего “я”
On concentration's luminous voiceless peaks,	На светлых и беззвучных пиках концентрации,
World-naked hermits with their matted hair	Отшельники, свободные от мира, голые, со спутанными волосами,
Immobile as the passionless great hills	Сидели неподвижно, как огромные, бесстрастные холмы вокруг
Around them grouped like thoughts of some vast mood	Подобно мыслям из какого-то широкого настроя,
Awaiting the Infinite's behest to end.	И ожидали повеленья Бесконечного, чтобы добраться до конца.
The seers attuned to the universal Will,	Провидцы, сонастроенные со всеобщей Волей,
Content in Him who smiles behind earth's forms,	Нашедшие себя в Едином, улыбающимся позади земных обличий,
Abode ungrieved by the insistent days.	Здесь жили без навязчивых печалей повседневности.
About them like green trees girdling a hill	А рядом с ними, как зелёные деревья, окружающие холм,
Young grave disciples fashioned by their touch,	Их юные серьёзные ученики, под их присмотром обретали опыт,
Trained to the simple act and conscious word,	Учились простоте поступков и осознанному слову,
Greatened within and grew to meet their heights.	И внутренне росли, готовясь повстречать свои высоты.
Far-wandering seekers on the Eternal's path	Искатели, ушедшие гораздо дальше по дороге Вечного,
Brought to these quiet founts their spirit's thirst	Шли к этим тихим родникам и приносили жажду духа,
And spent the treasure of a silent hour	И тратили сокровище прошедшего в молчаньи часа,
Bathed in the purity of the mild gaze	Купаясь в чистоте под мягким взглядом,
That, uninsistent, ruled them from its peace,	Что правил ими, ненастойчиво, из своего покоя,
And by its influence found the ways of calm.	И под его влияньем находили для себя пути спокойствия и тишины.
The Infants of the monarchy of the worlds,	Инфанты монархической династии миров,
The heroic leaders of a coming time,	И героические лидеры грядущих дней,
King-children nurtured in that spacious air	Сыны царей, вскормлённые в просторе этой атмосферы,
Like lions gambolling in sky and sun	Что в небо, к солнцу, прыгали как львы,
Received half-consciously their godlike stamp:	Полуосознанно здесь получали свой богоподобный отпечаток:
Formed in the type of the high thoughts they sang	Сформировавшись под влиянием высоких мыслей, ими воспеваемых,
They learned the wide magnificence of mood	Они учились здесь широкому великолепью настроения,
That makes us comrades of the cosmic urge,	Что превращает нас в друзей космического импульса;
No longer chained to their small separate selves,	Отныне, не прикованные к маленьким своим отдельным “я”,
Plastic and firm beneath the eternal hand,	Пластичные и прочные под вечной дланью,
Met Nature with a bold and friendly clasp	Они встречали всю Природу крепким, дружеским объятием
And served in her the Power that shapes her works.	И в ней служили Силе, формирующей её творения.
One-souled to all and free from narrowing bonds,	Единые душой со всем, свободные от связывавших пут,
Large like a continent of warm sunshine	Большие, словно континенты греющего солнечного света,
In wide equality's impartial joy,	В бесстрастной радости, широкой ровности,
These sages breathed for God's delight in things.	Те мудрецы дышали ради наслаждения Всевышнего во всём.
Assisting the slow entries of the gods,	И помогая медленным вхождениям богов,
Sowing in young minds immortal thoughts they lived,	Они здесь жили, сея в молодых умах бессмертные идеи,
Taught the great Truth to which man's race must rise	Учили их великой Истине, до уровня которой нашей расе надо дорасти,
Or opened the gates of freedom to a few.	Иль открывали избранным врата свободы.
Imparting to our struggling world the Light	Они делились Светом с нашим борящимся миром,
They breathed like spirits from Time's dull yoke released,	Дышали здесь, как дух, освободившийся от серого, тупого ига Времени,
Comrades and vessels of the cosmic Force,	Сосуды и друзья вселенской Силы,
Using a natural mastery like the sun's:	Используя естественную власть, подобно солнцу:
Their speech, their silence was a help to earth.	Их речь, и их безмолвие поддержкой были для земли.
A magic happiness flowed from their touch;	От их прикосновения текло магическое счастье;
Oneness was sovereign in that sylvan peace,	Единство было властелином в том лесном покое,
The wild beast joined in friendship with its prey;	Где дикий зверь сливался в дружбе со своей добычей;
Persuading the hatred and the strife to cease	И убеждая прекратить борьбу и ненависть,
The love that flows from the one Mother's breast	Любовь, что растекалась из груди единой Матери,
Healed with their hearts the hard and wounded world.	Их светлыми сердцами исцеляла наш израненный, тяжёлый мир.
Others escaped from the confines of thought	Другие уходили от ограничений мысли
To where Mind motionless sleeps waiting Light's birth,	Туда, где в ожидании рожденья Света дремлет неподвижный Ум,
And came back quivering with a nameless Force,	Обратно возвращались с трепетанием невыразимой Силы
Drunk with a wine of lightning in their cells;	И опьянённые вином молниеносных озарений в клетках,
Intuitive knowledge leaping into speech,	С интуитивным знанием, прыжком входящим в речь,
Seized, vibrant, kindling with the inspired word,	Охваченные той вибрацией и загоревшись вдохновенным словом.
Hearing the subtle voice that clothes the heavens,	Прислушиваясь к еле слышным голосам, что облекают небеса,
Carrying the splendour that has lit the suns,	И принося великолепие, что зажигает солнца,
They sang Infinity's names and deathless powers	Они, ликуя, воспевали имя Бесконечного, бессмертные могущества,
In metres that reflect the moving worlds,	В размерах, отражающих движение миров,
Sight's sound-waves breaking from the soul's great deeps.	И в зримых волнах звука, вырывающихся из огромной глубины души.
Some lost to the person and his strip of thought	Но были и такие, что, потерянные для обычной личности и для её обрывков мысли,
In a motionless ocean of impersonal Power,	В недвижном океане непередаваемой безличной Силы,
Sat mighty, visioned with the Infinite's light,	Сидели, сильные, могучие, всё видящие светом Бесконечности,
Or, comrades of the everlasting Will,	Или, быть может, став товарищами вечно продолжающейся Воли,
Surveyed the plan of past and future Time.	Исследовали план прошедшего и будущего Времени.
Some winged like birds out of the cosmic sea	Бывало, кто-то улетал, как птица, из космического моря
And vanished into a bright and featureless Vast:	И исчезал в слепящем и лишённом всяких признаков Просторе:
Some silent watched the universal dance,	Другие молча наблюдали за вселенским танцем,
Or helped the world by world‑indifference.	Иль помогали миру отрешённостью от мира.
Some watched no more merged in a lonely Self,	А кто-то больше ничего не видел, слившись с одиноким Высшим “Я”,
Absorbed in the trance from which no soul returns,	Войдя в тот транс, откуда ни одна душа не возвращается,
All the occult world-lines for ever closed,	Закрыв навечно все оккультные границы мира,
The chains of birth and person cast away:	Отбросив прочь всю вереницу личностей, рождений:
Some uncompanioned reached the Ineffable.	Так, в одиночку, кто-то достигал Невыразимого.

As floats a sunbeam through a shady place,	Как солнца луч плывёт тенистыми местами,
The golden virgin in her carven car	Прекрасная и юная, в своей резной повозке
Came gliding among meditation's seats.	Савитри ехала, скользя, средь этих мест для медитаций.
Often in twilight mid returning troops	И часто в сумерках, средь возвращающихся стад
Of cattle thickening with their dust the shades	Коров, быков, сгущающих своею пылью тени,
When the loud day had slipped below the verge,	Когда крикливый день тонул за горизонт,
Arriving in a peaceful hermit grove	Приехав в мирную лесную рощу, где живут отшельники,
She rested drawing round her like a cloak	Она там отдыхала, окружая, как плащом, себя
Its spirit of patient muse and potent prayer.	Их духом терпеливого раздумья и могущества молитвы.
Or near to a lion river's tawny mane	Бывало, рядом с рыжей гривою большой реки,
And trees that worshipped on a praying shore,	Вблизи деревьев, что склонились пред молящимися берегами,
A domed and templed air's serene repose	Спокойный ясный воздух храма с куполообразной крышей
Beckoned to her hurrying wheels to stay their speed.	Манил спешащие колеса экипажа приостановить свой бег.
In the solemnity of a space that seemed	В торжественном пространстве, что казалось
A mind remembering ancient silences,	Умом, наполненным воспоминаньями о древней тишине,
Where to the heart great bygone voices called	Где голоса ушедших ранее, великих, обращались к сердцу,
And the large liberty of brooding seers	Где широта свободы размышляющих провидцев
Had left the long impress of their soul's scene,	Оставила глубокий отпечаток сцены их души,
Awake in candid dawn or darkness mooned,	Проснувшись в искреннем рассвете или в лунной темноте,
To the still touch inclined the daughter of Flame	Дочь Пламени склонялась к этому спокойному прикосновению,
Drank in hushed splendour between tranquil lids	И напивалась тем стихающим великолепием меж неподвижных век
And felt the kinship of eternal calm.	И ощущала родственную близость вечной тишины.
But morn broke in reminding her of her quest	Но вновь врывалось утро и напоминало ей о поиске,
And from low rustic couch or mat she rose	И с низкого простого ложа, или коврика, она вставала
And went impelled on her unfinished way	И шла, ведомая, по незаконченной своей дороге,
And followed the fateful orbit of her life	И следовала по предписанной судьбой орбите жизни,
Like a desire that questions silent gods	Как некое желание, что вопрошает погружённых в тишину богов,
Then passes starlike to some bright Beyond.	Затем уходит, как звезда, в какое-то сверкающее Запредельное.
Thence to great solitary tracts she came,	И вот, она пришла в великие уединённые места,
Where man was a passer-by towards human scenes	Где человек был лишь прохожим на пути к своим обычным сценам,
Or sole in Nature's vastness strove to live	Или боролся в одиночку, чтобы выжить в необъятности Природы,
And called for help to ensouled invisible Powers,	И звал за помощью одушевлённые невидимые Силы,
Overwhelmed by the immensity of his world	Подавленный безмерной широтою мира,
And unaware of his own infinity.	Не ведая о бесконечности своей внутри.
The earth multiplied to her a changing brow	Земля всё множила изменчивый свой лик,
And called her with a far and nameless voice.	Звала её далёким, незнакомым голосом.
The mountains in their anchorite solitude,	И горы с их глубоким одиночеством отшельника,
The forests with their multitudinous chant	Леса с их многочисленными звуками и пением
Disclosed to her the masked divinity's doors.	Ей открывали скрытые врата божественного.
On dreaming plains, an indolent expanse,	На дремлющих равнинах и медлительных просторах,
The death-bed of a pale enchanted eve	На смертном ложе бледного, чарующего вечера,
Under the glamour of a sunken sky,	Под обаяньем неба утопающего в высях,
Impassive she lay as at an age's end,	Она лежала, безмятежно, словно на краю веков,
Or crossed an eager pack of huddled hills	Иль проносилась через сбившуюся в кучу свору жаждущих холмов,
Lifting their heads to hunt a lairlike sky,	Поднявших головы в охоте на разлёгшееся небо,
Or travelled in a strange and empty land	Иль путешествовала в странной и пустой земле,
Where desolate summits camped in a weird heaven,	Где одинокие вершины встали лагерем В таинственном, потустороннем небе,
Mute sentinels beneath a drifting moon,	Немыми часовыми под плывущею луной,
Or wandered in some lone tremendous wood	А то — бродила по безлюдному, огромному, неведомому лесу,
Ringing for ever with the crickets' cry	Наполненному беспрерывным стрекотанием цикад,
Or followed a long glistening serpent road	То проезжала длинный, пёстрый серпантин дороги
Through fields and pastures lapped in moveless light	Через поля и пастбища, закутанные в неподвижный свет,
Or reached the wild beauty of a desert space	То достигала дикой красоты пространств пустыни,
Where never plough was driven nor herd had grazed	Где никогда не проводили плугом, не паслись стада,
And slumbered upon stripped and thirsty sands	И там дремала на сухих барханах чистого песка
Amid the savage wild-beast night's appeal.	Среди свирепого и дикого зверья, притянутого ночью.
Still unaccomplished was the fateful quest;	Ещё не завершён был судьбоносный поиск;
Still she found not the one predestined face	Она ещё не встретила единственное, преназначенное ей лицо,
For which she sought amid the sons of men.	Которое искала среди многих человеческих сынов.
A grandiose silence wrapped the regal day:	И грандиозное безмолвие окутывало царственные дни:
The months had fed the passion of the sun	Страсть солнца, что накапливалась месяцами,
And now his burning breath assailed the soil.	Пылающим дыханием сейчас атаковало землю.
The tiger heats prowled through the fainting earth;	Тигриный жар бродил по обморочной почве;
All was licked up as by a lolling tongue.	Всё было вылизано, словно высунутым языком.
The spring winds failed; the sky was set like bronze.	Весенние ветра утихли; небо замерло как бронза.

End of Canto Four	Конец четвёртой песни
End of Book Four	Конец четвёртой книги




Book Five	Книга Пятая
THE BOOK OF LOVE	КНИГА ЛЮБВИ


Canto II SATYAVAN	Песня II САТЬЯВАН


All she remembered on this day of Fate,	Все вещи, всё она запомнила в тот день Судьбы,
The road that hazarded not the solemn depths	Дорогу, что не рисковала одинокими глубинами,
But turned away to flee to human homes,	А поворачивала, чтоб бежать к домам людей,
The wilderness with its mighty monotone,	Те дебри, с их могучей монотонностью,
The morning like a lustrous seer above,	То утро, что напоминало просветлённого провидца свыше,
The passion of the summits lost in heaven,	Ту страсть вершин, теряющихся в небесах,
The titan murmur of the endless woods.	То титаническое бормотанье нескончаемых лесов.
As if a wicket gate to joy were there	И словно там стояли некие воротца в радость,
Ringed in with voiceless hint and magic sign,	Что скрипнули с неслышимым намёком, и магическим, незримым знаком,
Upon the margin of an unknown world	На самом краешке неведомого мира,
Reclined the curve of a sun-held recess;	Откинув выступы укрытия, скрывающего солнце;
Groves with strange flowers like eyes of gazing nymphs	Там рощи, полные неведомых цветов, подобно взглядам любопытных нимф,
Peered from their secrecy into open space,	Из тайников смотрели на открытое пространство,
Boughs whispering to a constancy of light	И ветви, шепчущие постоянству света,
Sheltered a dim and screened felicity,	Давали отдохнуть неясному, укрытому блаженству,
And slowly a supine inconstant breeze	А медленный, ленивый и непостоянный бриз
Ran like a fleeting sigh of happiness	Бежал, как скоротечное дыханье счастья,
Over slumbrous grasses pranked with green and gold.	По дремлющей траве, раскрашенной в зелёное и золотое.
Hidden in the forest's bosom of loneliness	Укрывшийся в груди лесного одиночества
Amid the leaves the inmate voices called,	Сонм обитателей листвы звал сладостными голосами,
Sweet like desires enamoured and unseen,	Похожих на желания, чарующие и незримые,
Cry answering to low insistent cry.	И зов там отвечал другому, низкому, настойчивому зову.
Behind slept emerald dumb remotenesses,	За изумрудной зеленью немых дремотных далей
Haunt of a Nature passionate, veiled, denied	Укромный угол необузданной Природы был закрыт для всех
To all but her own vision lost and wild.	За исключеньем тех, кто был в её глазах затеряным и диким.
Earth in this beautiful refuge free from cares	Земля в прекрасном том убежище, свободном от забот,
Murmured to the soul a song of strength and peace.	Душе неслышно напевала песню силы и покоя.
Only one sign was there of a human tread:	Один лишь знак оставила здесь поступь человека:
A single path, shot thin and arrowlike	Одна тропа, похожая на тонкий след стрелы
Into this bosom of vast and secret life,	В груди обширной, тайной жизни,
Pierced its enormous dream of solitude.	Пронзала необъятный сон её уединенья.
Here first she met on the uncertain earth	И здесь, на этой переменчивой земле, она[18] впервые повстречала
The one for whom her heart had come so far.	Того, за кем так далеко забралось сердце.
As might a soul on Nature's background limned	Как может иногда душа, на фоне красочных картин Природы
Stand out for a moment in a house of dream	Подняться на мгновенье в доме грёз,
Created by the ardent breath of life,	Что создан жаждущим дыханьем жизни,
So he appeared against the forest verge	Так он возник напротив края леса,
Inset twixt green relief and golden ray.	Встав меж его зелёным контуром и золотым лучом.
As if a weapon of the living Light,	Подобная оружию живого Света,
Erect and lofty like a spear of God	Высокая, прямая, как копьё Всевышнего,
His figure led the splendour of the morn.	Его фигура за собой вела великолепье утра.
Noble and clear as the broad peaceful heavens	Возвышенным и чистым, как широкое спокойствие небес,
A tablet of young wisdom was his brow;	Скрижалью юной мудрости был лоб его;
Freedom's imperious beauty curved his limbs,	Наполненная силой красота свободы отпечаталась в изгибах тела,
The joy of life was on his open face.	И радость жизни — в искреннем лице.
His look was a wide daybreak of the gods,	Взгляд был широким, как заря богов,
His head was a youthful Rishi's touched with light,	А голова — главою молодого Риши, окружённой светом,
His body was a lover's and a king's.	А тело — телом любящего и царя.
In the magnificent dawning of his force	В блистательном расцвете сил,
Built like a moving statue of delight	Сложеньем схожий с динамичным изваянием восторга,
He illumined the border of the forest page.	Он озарил опушку этого лесного края.
Out of the ignorant eager toil of the years	Оставив страстное невежество большого много летнего труда,
Abandoning man's loud drama he had come	И громкое многоголосье драмы человека, он пришёл,
Led by the wisdom of an adverse Fate	Ведомый мудростью превратностей Судьбы,
To meet the ancient Mother in her groves.	Чтоб повстречаться с древней Матерью в её чащобах.
In her divine communion he had grown	Он вырос под её божественным присмотром,
A foster-child of beauty and solitude,	Приёмный сын уединения и красоты,
Heir to the centuries of the lonely wise,	Наследник одинокой умудрённости веков,
A brother of the sunshine and the sky,	Брат небесам и солнечному свету,
A wanderer communing with depth and marge.	Бродяга, что беседует с пределами и глубиной.
A Veda-knower of the unwritten book	Знаток неписаных скрижалей Вед,
Perusing the mystic scripture of her forms,	Он перечитывал священное писание её обличий,
He had caught her hierophant significances,	Улавливал её мистические смыслы,
Her sphered immense imaginations learned,	Исследовал её огромные и окружающие всё воображения,
Taught by sublimities of stream and wood	Перенимал величие реки и леса;
And voices of the sun and star and flame	Он обучался голосами солнца, пламени, звезды,
And chant of the magic singers on the boughs	И трелями магических певцов на ветках,
And the dumb teaching of four‑footed things.	И в бессловесной школе у четвероногих.
Helping with confident steps her slow great hands	Поддержанный уверенным движением её больших неторопливых рук,
He leaned to her influence like a flower to rain	Тянулся он к её влиянью как цветок к дождю,
And, like the flower and tree a natural growth,	И, как цветок и дерево в естественном развитии,
Widened with the touches of her shaping hours.	Он расширялся от касания её часов, что придавали форму.
The mastery free natures have was his	Была в нём власть свободных, независимых натур,
And their assent to joy and spacious calm;	Согласие на радость, на широкое спокойствие,
One with the single Spirit inhabiting all,	И он, сливаясь с тем единым Духом, что живёт во всём,
He laid experience at the Godhead's feet;	Преподносил свой опыт в ноги Божеству;
His mind was open to her infinite mind,	Его ум открывался бесконечностям её ума,
His acts were rhythmic with her primal force;	Его дела созвучны были с ритмами её первоначальной силы;
He had subdued his mortal thought to hers.	Он подчинял ей ход своих обычных смертных мыслей.
That day he had turned from his accustomed paths;	В тот день свернул он со своих привычных троп;
For One who, knowing every moment's load,	Ибо Единый, зная ношу каждого мгновения,
Can move in all our studied or careless steps,	Способный двигать всеми нашими обдуманными иль беспечными шагами,
Had laid the spell of destiny on his feet	Опутал чарами судьбы его стопы
And drawn him to the forest's flowering verge.	И вывел на цветущую опушку леса.

At first her glance that took life's million shapes	Вначале взгляд её, вбиравший беспристрастно миллионы видов жизни,
Impartially to people its treasure‑house	Чтоб ими заселить своё хранилище сокровищ,
Along with sky and flower and hill and star,	Смотрел на небо и цветы, на горы и на звезды,
Dwelt rather on the bright harmonious scene.	И больше всматривался в полную гармонии и света сцену.
It saw the green-gold of the slumbrous sward,	Он видел зелень, золото дремотного подлеска,
The grasses quivering with the slow wind's tread,	И травы, колыхаемые медленным движеньем ветерка,
The branches haunted by the wild bird's call.	И ветви, осаждаемые щебетаньем диких птиц.
Awake to Nature, vague as yet to life,	Проснувшись для Природы, но для жизни остающийся неясным,
The eager prisoner from the Infinite,	Горячий пленник, что пришёл из Бесконечности,
The immortal wrestler in its mortal house,	Бессмертный воин в смертном доме,
Its pride, power, passion of a striving God,	Страсть, сила, гордость устремленья Бога,
It saw this image of veiled deity,	Смотрел на этот образ божества, сокрытого вуалью,
This thinking master creature of the earth,	На это мыслящее властное творение земли,
This last result of the beauty of the stars,	Последний результат всей красоты под звёздами,
But only saw like fair and common forms	Но в нём увидел лишь красивую и заурядную фигуру,
The artist spirit needs not for its work	Ненужную в работе духа-живописца,
And puts aside in memory's shadowy rooms.	И отложил её куда-то в призрачных палатах памяти.
A look, a turn decides our ill‑poised fate.	Какой-то взгляд и поворот решает ход всей нашей неустойчивой судьбы.
Thus in the hour that most concerned her all,	И в этот час, что значил для Савитри всё,
Wandering unwarned by the slow surface mind,	В блужданьи, не предупреждённый медленным поверхностным умом,
The heedless scout beneath her tenting lids	Неосторожный наблюдатель под её внимательными веками
Admired indifferent beauty and cared not	Бесстрастно восхищался красотой и не заботился
To wake her body's spirit to its king.	Предупредить дух тела для его правителя.
So might she have passed by on chance ignorant roads	Вот так она могла пройти случайными дорогами неведения мимо,
Missing the call of Heaven, losing life's aim,	И упустить призыв Небес, и потерять цель жизни,
But the god touched in time her conscious soul.	Но бог коснулся вовремя её сознательной души.
Her vision settled, caught and all was changed.	Её взгляд прояснился, уловил, и всё переменилось.
Her mind at first dwelt in ideal dreams,	Вначале ум её, что жил в мечтах об идеале,
Those intimate transmuters of earth's signs	В тех сокровенных преобразователях обычных символов земли,
That make known things a hint of unseen spheres,	Что делают знакомое намёками незримых сфер,
And saw in him the genius of the spot,	В нём видел гения тех мест,
A symbol figure standing mid earth's scenes,	Фигуру-символ, вставшую средь сцен земли,
A king of life outlined in delicate air.	Владыку жизни, обрисованного в нежном воздухе.
Yet this was but a moment's reverie;	Но это было только мимолётным впечатлением;
For suddenly her heart looked out at him,	Внезапно сердце в ней взглянуло на него
The passionate seeing used thought cannot match,	Тем страстным зрением, с которым мысли не сравниться,
And knew one nearer than its own close strings.	И вмиг его узнало лучше, чем свои ближайшие черты.
All in a moment was surprised and seized,	В мгновенье ока было всё охвачено, поражено,
All in inconscient ecstasy lain wrapped	Всё, что лежало в ней, укутанное в бессознательном экстазе,
Or under imagination's coloured lids	Иль пребывало под цветными веками воображения
Held up in a large mirror-air of dream,	В широком, отражающем все вещи воздухе мечты,
Broke forth in flame to recreate the world,	Внезапно вырвалось, охваченное пламенным стремленьем переделать мир,
And in that flame to new things she was born.	И в этом пламени она родилась к новому.
A mystic tumult from her depths arose;	Мистическое странное волнение поднялось из её глубин;
Haled, smitten erect like one who dreamed at ease,	Разбуженная, словно среди сна, приподнятая, поражённая,
Life ran to gaze from every gate of sense:	Жизнь кинулась смотреть из всех врат чувств:
Thoughts indistinct and glad in moon-mist heavens,	Неясные и радостные мысли, как на туманно-лунных небесах,
Feelings as when a universe takes birth,	И ощущения, как при рождении вселенной,
Swept through the turmoil of her bosom's space	Промчались сквозь смятение в её груди,
Invaded by a swarm of golden gods:	Наполненную множеством прекрасных, удивительных богов:
Arising to a hymn of wonder's priests	Поднявшись к гимну, что поют жрецы чудесного,
Her soul flung wide its doors to this new sun.	Её душа раскрыла настежь двери новому сияющему солнцу.
An alchemy worked, the transmutation came;	Сработала алхимия, случилось превращение,
The missioned face had wrought the Master's spell.	И посланный ей лик привёл в движенье чары Мастера.
In the nameless light of two approaching eyes	В невыразимом свете двух сближающихся глаз,
A swift and fated turning of her days	Открылся быстрый, предопределённый поворот её текущих дней,
Appeared and stretched to a gleam of unknown worlds.	И протянулся проблеском неведомых миров.
Then trembling with the mystic shock her heart	Затем, затрепетав мистическим биеньем,
Moved in her breast and cried out like a bird	В ней сердце сдвинулось в груди и вскрикнуло как птица,
Who hears his mate upon a neighbouring bough.	Что услыхала пару на соседней ветке.
Hooves trampling fast, wheels largely stumbling ceased;	Cтучащие копыта, быстрые колёса резко встали;
The chariot stood like an arrested wind.	И колесница замерла, как пойманный в тенета ветер.
And Satyavan looked out from his soul's doors	А Сатьяван взглянул из врат своей души
And felt the enchantment of her liquid voice	И ощутил, как обаяние её певучего, чарующего голоса
Fill his youth's purple ambience and endured	Заполнило его сиреневую атмосферу юности
The haunting miracle of a perfect face.	И переходит в западающее в память чудо совершенного лица.
Mastered by the honey of a strange flower-mouth,	Внезапно покорённый мёдом странных уст, похожих на цветок,
Drawn to soul-spaces opening round a brow,	И втянутый во внутренние области души, открывшиеся возле лба,
He turned to the vision like a sea to the moon	Он повернулся к этому видению, как море обращается к луне,
And suffered a dream of beauty and of change,	И погрузился в грёзу красоты и изменений,
Discovered the aureole round a mortal's head,	Увидел ореол вокруг её прекрасной смертной головы,
Adored a new divinity in things.	И восхитился новою божественностью в мире.
His self-bound nature foundered as in fire;	Его природа, что привыкла управлять собой, осела как в огне;
His life was taken into another's life.	А жизнь его забрали и вложили в жизнь другого.
The splendid lonely idols of his brain	В его мозгу роскошные и одинокие кумиры
Fell prostrate from their bright sufficiencies,	Упали, распростёршись ниц из состояния самодостаточности,
As at the touch of a new infinite,	Как будто от прикосновенья новой бесконечности,
To worship a godhead greater than their own.	Чтоб поклоняться богу, более великому, чем был у них.
An unknown imperious force drew him to her.	Неведомая настоятельная сила потянула к ней его.
Marvelling he came across the golden sward:	Он, изумляясь, шёл по золотому лугу:
Gaze met close gaze and clung in sight's embrace.	И взгляд встречался с близким взглядом, льнул в его объятия.
A visage was there, noble and great and calm,	Пред ней возник спокойный, полный благородства и величья лик,
As if encircled by a halo of thought,	Окутанный гало из мыслей,
A span, an arch of meditating light,	И в нём была едва видна, как тайный нимб
As though some secret nimbus half was seen;	Полоска, арка света медитации;
Her inner vision still remembering knew	И внутреннее виденье её, спокойно вспоминая, узнавало вновь
A forehead that wore the crown of all her past,	И лоб его, носивший на себе корону всех её событий прошлого,
Two eyes her constant and eternal stars,	Два глаза, словно две её звезды, что вечно рядом,
Comrade and sovereign eyes that claimed her soul,	Глаза её властителя и друга, требовавшие её души,
Lids known through many lives, large frames of love.	И веки, что знакомы были много жизней, широкая оправа для любви.
He met in her regard his future's gaze,	Он встретил в этом взоре взгляд из собственного будущего,
A promise and a presence and a fire,	И обещанье, и присутствие, и пламя,
Saw an embodiment of aeonic dreams,	Увидел воплощение мечты эпох,
A mystery of the rapture for which all	Мистерию восторга, для которой
Yearns in this world of brief mortality	Все устремленья в этом мире краткой смертной жизни
Made in material shape his very own.	В её материальном облике образовали то, что было истинно его.
This golden figure given to his grasp	Прекрасная фигура, созданная для его объятий,
Hid in its breast the key of all his aims,	В своей груди скрывала ключ ко всем его стремлениям,
A spell to bring the Immortal's bliss on earth,	И чары, призванные принести блаженство из миров Бессмертного на землю,
To mate with heaven's truth our mortal thought,	Соединяя истину небес и наши мысли смертных,
To lift earth-hearts nearer the Eternal's sun.	Чтоб поднимать сердца земли до солнца Вечного.
In these great spirits now incarnate here	Так в эти два великих духа, воплотившиеся ныне здесь,
Love brought down power out of eternity	Любовь вложила силу, взятую из вечности,
To make of life his new undying base.	Чтобы из жизни сделать новую свою бессмертную основу.
His passion surged a wave from fathomless deeps;	Волною страсть его поднялась из бездонной глубины;
It leaped to earth from far forgotten heights,	Она вдруг спрыгнула на землю из далёкой позабытой высоты,
But kept its nature of infinity.	Но сохраняла всю свою природу бесконечности.
On the dumb bosom of this oblivious globe	Здесь, на немой груди забывчивой планеты,
Although as unknown beings we seem to meet,	Хотя мы кажемся друг другу незнакомцами при встрече,
Our lives are not aliens nor as strangers join,	Жизнь наша не чужая, жизни у других, И мы встречаемся не как неведомые путники,
Moved to each other by a causeless force.	Что движутся друг к другу беспричинной силой.
The soul can recognise its answering soul	Душа способна распознать ей отвечающую душу
Across dividing Time and, on life's roads	Сквозь разделяющее Время, и потом, на жизненных дорогах,
Absorbed wrapped traveller, turning it recovers	Блуждающая, поглощённая собою странница, внезапно обернувшись,
Familiar splendours in an unknown face	Находит вдруг знакомое величие на незнакомом для неё лице,
And touched by the warning finger of swift love	И от прикосновения предупреждающего пальца быстрых чар любви,
It thrills again to an immortal joy	Трепещет снова для бессмертной радости,
Wearing a mortal body for delight.	И одевает тело смертных для восторга.
There is a Power within that knows beyond	Есть Сила, что внутри, и знает за пределом наших знаний;
Our knowings; we are greater than our thoughts,	Мы — нечто более великое, чем наши мысли,
And sometimes earth unveils that vision here.	И иногда земля приоткрывает это видение здесь.
To live, to love are signs of infinite things,	Жить и любить — лишь символы явлений бесконечности,
Love is a glory from eternity's spheres.	Любовь — великолепие из вечных сфер.
Abased, disfigured, mocked by baser mights	Униженный, обезображенный и терпящий глумленье низших сил,
That steal his name and shape and ecstasy,	Которые украли у него обличье, имя и экстаз,
He is still the godhead by which all can change.	Он, бог Любви, здесь всё же остаётся божеством и может всё переменить.
A mystery wakes in our inconscient stuff,	В несознающей нашей ткани просыпается мистерия,
A bliss is born that can remake our life.	Рождается блаженство, что может перестроить нашу жизнь.
Love dwells in us like an unopened flower	Любовь живёт в нас словно нераскрывшийся цветок,
Awaiting a rapid moment of the soul,	И ожидает переломного мгновения души,
Or he roams in his charmed sleep mid thoughts and things;	Иль бродит в чарах сновидения среди вещей и мыслей;
The child-god is at play, he seeks himself	Ребёнок-бог, в своей игре он ищет самого себя
In many hearts and minds and living forms:	Во множестве сердец, умов, живых обличий:
He lingers for a sign that he can know	Он медлит, ожидая знак, который сможет он узнать,
And, when it comes, wakes blindly to a voice,	И если знак приходит, слепо просыпается на голос,
A look, a touch, the meaning of a face.	На взгляд, касание, на выражение лица.
His instrument the dim corporeal mind,	Своим подручным инструментом — телесным затуманенным умом,
Of celestial insight now forgetful grown,	Что вырос из небесной интуиции, сейчас забытой,
He seizes on some sign of outward charm	Он ловит некий символ внешнего очарования,
To guide him mid the throng of Nature's hints,	Который им руководит средь толчеи намёков, посылаемых Природой,
Reads heavenly truths into earth's semblances,	Читает истину небес в земных обличьях,
Desires the image for the godhead's sake,	Желает этот образ ради наслажденья божества,
Divines the immortalities of form	Распознаёт бессмертное за формой,
And takes the body for the sculptured soul.	И принимает тело как скульптуру, изваяние души.
Love's adoration like a mystic seer	Так обожание Любви, мистический провидец,
Through vision looks at the invisible,	Сквозь зримое бросает взгляд в незримое,
In earth's alphabet finds a godlike sense;	Находит в символах земного алфавита богоподобный смысл;
But the mind only thinks, "Behold the one	А ум лишь думает: “Взгляни — вон тот, кого
For whom my life has waited long unfilled,	Моя жизнь долго-долго ожидала, ощущая пустоту,
Behold the sudden sovereign of my days."	Взгляни на неожиданного повелителя моих грядущих дней.”
Heart feels for heart, limb cries for answering limb;	И сердце ощущает сердце, тело призывает отвечающее тело;
All strives to enforce the unity all is.	Всё борется вернуть единство, которое во всём.
Too far from the Divine, Love seeks his truth	Любовь, что слишком отдалилась от Божественного, ищет собственную истину,
And Life is blind and the instruments deceive	А Жизнь — слепа, и инструменты у неё обманчивы,
And Powers are there that labour to debase.	И существуют Силы, что стараются её унизить, исказить.
Still can the vision come, the joy arrive.	И всё же, может виденье придти и радость появиться.
Rare is the cup fit for love's nectar wine,	Но редок кубок, что подходит для нектарного вина любви,
As rare the vessel that can hold God's birth;	И редок тот сосуд, что может вынести рожденье Бога;
A soul made ready through a thousand years	Душа, которая готовилась на протяженьи тысяч лет —
Is the living mould of a supreme Descent.	Живая форма для божественного Нисхождения.
These knew each other though in forms thus strange.	Они нашли друг друга и узнали, несмотря на странные обличия.
Although to sight unknown, though life and mind	Хотя и незнакомые для глаз, хотя и жизнь, и ум
Had altered to hold a new significance,	В них сильно изменились, чтоб вместить иное содержание и смысл,
These bodies summed the drift of numberless births,	Тела их подвели итог движения бесчисленных рождений
And the spirit to the spirit was the same.	А дух для духа оставался тем же самым.
Amazed by a joy for which they had waited long,	И в изумлении от радости, которую они так долго ожидали,
The lovers met upon their different paths,	Те любящие встретились на их, идущих в разном направлении дорогах,
Travellers across the limitless plains of Time	Как путники, бредущие сквозь безграничные равнины Времени,
Together drawn from fate-led journeyings	Которых их ведомые судьбою путешествия соединили вместе,
In the self-closed solitude of their human past,	Из на себя замкнувшегося одиночества их человеческого прошлого,
To a swift rapturous dream of future joy	Для быстрой и восторженной мечты грядущей радости,
And the unexpected present of these eyes.	Для неожиданного дара этих глаз.
By the revealing greatness of a look,	И раскрывающим величием во взгляде,
Form-smitten the spirit's memory woke in sense.	Ударом формы память духа пробудилась в чувстве.
The mist was torn that lay between two lives;	Развеялся туман, лежавший между жизнями;
Her heart unveiled and his to find her turned;	И сердце у неё отбросило вуаль, а у него — метнулось, чтоб её увидеть сердце;
Attracted as in heaven star by star,	Притянутые как звезда к звезде на небе,
They wondered at each other and rejoiced	Они стояли, наслаждаясь, удивляясь друг на друга,
And wove affinity in a silent gaze.	Сплетая близость в молчаливом взгляде.
A moment passed that was eternity's ray,	Прошло мгновение, что было светом вечности,
An hour began, the matrix of new Time.	И час настал, основа нового, неведомого Времени.

End of Canto Two	Конец второй песни




Book Five THE BOOK OF LOVE	Книга Пятая КНИГА ЛЮБВИ


Canto III SATYAVAN AND SAVITRI	Песня III САТЬЯВАН И САВИТРИ


Out of the voiceless mystery of the past	Возникнув из безмолвной тайны прошлых лет,
In a present ignorant of forgotten bonds	Не зная о забытых узах в настоящем,
These spirits met upon the roads of Time.	Два духа повстречались на дорогах Времени.
Yet in the heart their secret conscious selves	И всё же, в сердце, в глубине, их тайные сознательные "я"
At once aware grew of each other warned	Узнали сразу же друг друга, предупреждённые
By the first call of a delightful voice	При первом звуке сладостного голоса,
And a first vision of the destined face.	При первом взгляде на лицо, направленное к ним судьбой.
As when being cries to being from its depths	И было — словно существо зовёт другого из своих глубин,
Behind the screen of the external sense	Из-за завесы внешних чувств,
And strives to find the heart‑disclosing word,	Старается найти пароль, что раскрывает сердце,
The passionate speech revealing the soul's need,	И пылкие слова, в которых открывается запрос души,
But the mind's ignorance veils the inner sight,	Но ум своим невежеством накидывает пелену на внутреннее виденье,
Only a little breaks through our earth-made bounds,	И лишь немногое проходит за границы, сотворённые землёй,
So now they met in that momentous hour,	Так ныне встретились они в тот исключительный и важный час,
So utter the recognition in the deeps,	Всмотрелись пристально в свои глубины, и в утерянную память,
The remembrance lost, the oneness felt and missed.	В единство, что когда-то ощущалось, но потом ушло.
Thus Satyavan spoke first to Savitri:	И Сатьяван заговорил с Савитри:
"O thou who com'st to me out of Time's silences,	“О ты, что появилась из безмолвий Времени,
Yet thy voice has wakened my heart to an unknown bliss,	Твой голос пробуждает сердце у меня К неведомому ранее блаженству, стоящему за обликом твоим,
Immortal or mortal only in thy frame,	За обликом бессмертной или только смертной,
For more than earth speaks to me from thy soul	И что-то большее земного говорит со мною из твоей души,
And more than earth surrounds me in thy gaze,	И что-то большее земного меня в твоих глазах вдруг окружает,
How art thou named among the sons of men?	Скажи же, как тебя зовут среди рождённых человеком?
Whence hast thou dawned filling my spirit's days,	Откуда ты пришла, зарёю наполняя дни моей души,
Brighter than summer, brighter than my flowers,	Прекрасней лета, ярче чем мои цветы,
Into the lonely borders of my life,	В далёкие края моей уединённой жизни,
O sunlight moulded like a golden maid?	О солнца свет, отлитый в образе прекрасной девы?
I know that mighty gods are friends of earth.	Я знаю — боги, сильные, могучие — друзья земли.
Amid the pageantries of day and dusk,	Среди великолепий сумерек и дня
Long have I travelled with my pilgrim soul	Давно я путешествую с моей душой-паломницей,
Moved by the marvel of familiar things.	Влекомый чудесами обыденных вещей.
Earth could not hide from me the powers she veils:	Земле не удалось упрятать от меня те силы, что она скрывает за вуалью:
Even though moving mid an earthly scene	И даже двигаясь средь сцен земли,
And the common surfaces of terrestrial things,	И по обычной внешней стороне земных вещей,
My vision saw unblinded by her forms;	Мой взгляд мог видеть всё, не ослеплённый формами земли;
The Godhead looked at me from familiar scenes.	И Божество, смотрело на меня из тех знакомых сцен.
I witnessed the virgin bridals of the dawn	Я наблюдал за девственными свадьбами рассветов,
Behind the glowing curtains of the sky	Сокрытых за сверкающей завесою небес,
Or vying in joy with the bright morning's steps	Иль, соревнуясь в радости со светлым наступленьем утра,
I paced along the slumbrous coasts of noon,	Шагал вдоль сонных побережий полдня,
Or the gold desert of the sunlight crossed	Ходил по золотой пустыне солнечного света,
Traversing great wastes of splendour and of fire,	Пересекал огромные пространства великолепья и огня,
Or met the moon gliding amazed through heaven	Встречал луну, скользившую по небу в восхищеньи,
In the uncertain wideness of the night,	В изменчивой и зыбкой широте ночи,
Or the stars marched on their long sentinel routes	И звёзды, марширующие долгим курсом часовых,
Pointing their spears through the infinitudes:	Нацеливали копья на меня сквозь бесконечности:
The day and dusk revealed to me hidden shapes;	И день, и сумерки являли спрятанные формы;
Figures have come to me from secret shores	И приходили странные фигуры с тайных берегов,
And happy faces looked from ray and flame.	И радостные лица смотрели на меня из пламени и света.
I have heard strange voices cross the ether's waves,	Я слышать мог неведомые голоса, гуляющие по волнам эфира,
The Centaur's wizard song has thrilled my ear;	Магическая песнь Кентавра заставляла трепетать мой слух;
I have glimpsed the Apsaras bathing in the pools,	Бросал украдкой взгляд я на Апсар, купающихся в заводях,
I have seen the wood-nymphs peering through the leaves;	И мог заметить, как лесные нимфы выглядывали средь листвы;
The winds have shown to me their trampling lords,	Ветры показывали мне своих властителей, с тяжёлым шагом,
I have beheld the princes of the Sun	Я видел принцев Солнца,
Burning in thousand-pillared homes of light.	Пылающих в домах из света с тысячью колоннами.
So now my mind could dream and my heart fear	И потому мой ум сейчас способен для себя вообразить, хоть сердце и страшится,
That from some wonder-couch beyond our air	Что где-то, с удивительного ложа, за гранью нашей атмосферы,
Risen in a wide morning of the gods	Ты поднялась в широкую зарю богов,
Thou drov'st thy horses from the Thunderer's worlds.	И пригнала своих коней из мира Громовержца.
Although to heaven thy beauty seems allied,	И хоть небесной кажется твоя мне красота,
Much rather would my thoughts rejoice to know	Гораздо больше был бы рад я в мыслях, зная,
That mortal sweetness smiles between thy lids	Что сладость смертной улыбается в твоих глазах,
And thy heart can beat beneath a human gaze	Что сердце у тебя способно застучать под взором человека,
And thy aureate bosom quiver with a look	И золотая грудь твоя — затрепетать от взгляда,
And its tumult answer to an earth‑born voice.	Своим смятеньем отвечая голосу, рождённому землёй.
If our time-vexed affections thou canst feel,	И если наши чувства, подгоняемые временем, ты можешь испытать,
Earth's ease of simple things can satisfy,	И лёгкостью земных простых вещей ты можешь насладиться,
If thy glance can dwell content on earthly soil,	И если взор твой может быть доволен в наших землях,
And this celestial summary of delight,	А этот неземной итог восторга,
Thy golden body, dally with fatigue	Прекрасный стан твой, тело согласится отдохнуть без дела,
Oppressing with its grace our terrain, while	Своею грацией томя и покоряя нашу почву,
The frail sweet passing taste of earthly food	Пока земная пища мимолётной хрупкой сладостью
Delays thee and the torrent's leaping wine,	И винная струя своей игрой тебя задержат ненадолго, Спустись.
Descend. Let thy journey cease, come down to us.	Пусть будет перерыв в твоём пути, сойди же к нам.
Close is my father's creepered hermitage	Неподалёку здесь — увитое плющём, уединённое жилище моего отца,
Screened by the tall ranks of these silent kings,	Сокрытое высокими рядами этих молчаливых властелинов,
Sung to by voices of the hue‑robed choirs	Кому возносят гимны голоса хоров, одетых в красочные перья,
Whose chants repeat transcribed in music's notes	И в песнях повторяют переложенные в ноты,
The passionate coloured lettering of the boughs	Наполненные цветом, страстью письмена ветвей,
And fill the hours with their melodious cry.	И заполняют час за часом своим певучим щебетаньем.
Amid the welcome-hum of many bees	Среди приветливого гула мириадов пчёл
Invade our honied kingdom of the woods;	Войди в медовые чертоги леса;
There let me lead thee into an opulent life.	Позволь мне привести тебя в богатство, пышность нашей жизни.
Bare, simple is the sylvan hermit‑life;	Проста, неприхотлива жизнь лесных отшельников,
Yet is it clad with the jewelry of earth.	Но облекается она в сокровища земли.
Wild winds run - visitors midst the swaying tops,	То ветры дикие несутся — гостями средь волнения вершин деревьев,
Through the calm days heaven's sentinels of peace	То тихим днём небесный страж покоя,
Couched on a purple robe of sky above	Лежит на мантии небес из пурпура над нами,
Look down on a rich secrecy and hush	И смотрит на богатство тайн и тишины,
And the chambered nuptial waters chant within.	На свадебное пение ручьёв, текущих в глубине.
Enormous, whispering, many‑formed around	Вокруг большие, шепчущие, в множестве обличий,
High forest gods have taken in their arms	Высокие лесные боги взяли в руки
The human hour, a guest of their centuried pomps.	Час человека, гостя в этом многовековом великолепии.
Apparelled are the morns in gold and green,	Украшенные зеленью и золотом рассветы,
Sunlight and shadow tapestry the walls	И стены в гобеленах солнечных теней и бликов
To make a resting chamber fit for thee."	Способны сделать комнату для отдыха достойною тебя.”
Awhile she paused as if hearing still his voice,	Немного помолчав, как будто продолжая слушать этот голос,
Unwilling to break the charm, then slowly spoke.	И не желая нарушать очарованье, медленно она заговорила.
Musing she answered, "I am Savitri,	Она ответила, в раздумьи: “Я — Савитри,
Princess of Madra. Who art thou? What name	Принцесса Мадры. А кто ты?
Musical on earth expresses thee to men?	Какое имя объявляет людям о тебе своею музыкой?
What trunk of kings watered by fortunate streams	И что за ствол царей, напитанный потоками удачи,
Has flowered at last upon one happy branch?	Расцвёл, в конце концов, на одинокой, но счастливой ветви?
Why is thy dwelling in the pathless wood	И почему живёшь ты в этой непролазной чаще,
Far from the deeds thy glorious youth demands,	Вдали от дел, что жаждет слава юности,
Haunt of the anchorites and earth's wilder broods,	В убежище затворников и диких сыновей земли,
Where only with thy witness self thou roamst	Где бродишь ты один, лишь со свидетелем внутри
In Nature's green unhuman loneliness	В безлюдном изумрудном одиночестве Природы,
Surrounded by enormous silences	Среди гигантского безмолвия вокруг,
And the blind murmur of primaeval calms?"	Сплошного гула первозданного покоя?”
And Satyavan replied to Savitri:	И Сатьяван ответил так Савитри:
"In days when yet his sight looked clear on life,	“В те дни, когда ещё глаза его на жизнь смотрели ясно,
King Dyumatsena once, the Shalwa, reigned	Царь Шалвы, Дьюматсена, правил всеми землями,
Through all the tract which from behind these tops	Которые лежат за теми пиками,
Passing its days of emerald delight	Что дни свои проводят в изумрудном наслажденьи,
In trusting converse with the traveller winds	И доверительной беседе со скитальцами-ветрами,
Turns, looking back towards the southern heavens,	И дальше, повернув, с оглядкою на южные просторы неба,
And leans its flank upon the musing hills.	Спускают склоны к размышляющим холмам.
But equal Fate removed her covering hand.	Но беспристрастная Судьба убрала ограждающую длань.
A living night enclosed the strong man's paths,	Живая ночь окутала пути могучего правителя,
Heaven's brilliant gods recalled their careless gifts,	Сияющие боги в небесах обратно взяли беззаботные свои дары,
Took from blank eyes their glad and helping ray	Из вдруг ослепших глаз забрали помогавший луч и радость,
And led the uncertain goddess from his side.	И увели к себе изменчивую, ненадёжную богиню.
Outcast from empire of the outer light,	Изгнанник царства внешнего, привычного нам света,
Lost to the comradeship of seeing men,	Утеряный для дружбы тех, кто не ослеп,
He sojourns in two solitudes, within	Отныне он живёт в двойном уединении,
And in the solemn rustle of the woods.	Одно — внутри, другое — посреди торжественного шелеста лесов.
Son of that king, I, Satyavan, have lived	И сын того царя, я, Сатьяван, до этого момента жил
Contented, for not yet of thee aware,	Довольный всем, пока не ведал о тебе,
In my high-peopled loneliness of spirit	В своём богато населённом одиночестве души
And this huge vital murmur kin to me,	И в этом необъятном гуле жизни, ставшим для меня родным,
Nursed by the vastness, pupil of solitude.	Вскормленный широтой и ученик уединения.
Great Nature came to her recovered child;	Великая Природа пришла к вновь обретённному дитя;
I reigned in a kingdom of a nobler kind	Я правил в царстве более возвышенном,
Than men can build upon dull Matter's soil;	Чем то, что может человек построить на земле неповоротливой Материи;
I met the frankness of the primal earth,	Я встретил искренность простой земли,
I enjoyed the intimacy of infant God.	Я наслаждался близостью ребёнка-Бога.
In the great tapestried chambers of her state,	В её стране, в огромных, с гобеленами, палатах,
Free in her boundless palace I have dwelt	Свободный в безграничности её дворца,
Indulged by the warm mother of us all,	Я жил, балуемый расположеньем доброй нашей матери,
Reared with my natural brothers in her house.	Воспитывался в доме у неё с моими дикими братьями.
I lay in the wide bare embrace of heaven,	И часто я лежал средь широты раскрытого объятия небес,
The sunlight's radiant blessing clasped my brow,	Сиянье солнечного света, благословляя, обнимало лоб,
The moonbeams' silver ecstasy at night	Серебряный экстаз лучей ночной луны
Kissed my dim lids to sleep. Earth's morns were mine;	Касался поцелуем век моих, чтоб спали. Земные утра были все моими;
Lured by faint murmurings with the green-robed hours	Влекомый слабым шелестом часов, в зелёных одеяниях,
I wandered lost in woods, prone to the voice	Я то бродил, затерянный в лесах, То падал ниц пред голосами
Of winds and waters, partner of the sun's joy,	Ветров и тихих вод, то вместе радовался солнцу,
A listener to the universal speech:	То вслушивался в разговор вселенной:
My spirit satisfied within me knew	Мой дух, довольный, знал внутри меня —
Godlike our birthright, luxuried our life	Богоподобны мы по праву нашего рождения, роскошна наша жизнь,
Whose close belongings are the earth and skies.	И тесно связана она с землёй и небесами.
Before Fate led me into this emerald world,	И до того ещё, как в этот изумрудный мир меня закинула Судьба,
Aroused by some foreshadowing touch within,	Разбуженное вдруг внутри, предзнаменующим касанием,
An early prescience in my mind approached	Предвиденье в моём уме заранее меня приблизило
The great dumb animal consciousness of earth	К великому, немому, животному сознанию земли,
Now grown so close to me who have left old pomps	Что ныне стало так знакомо мне, оставившим былую роскошь,
To live in this grandiose murmur dim and vast.	Для жизни в этом грандиозном гуле, безбрежном и неясном.
Already I met her in my spirit's dream.	Когда-то я уже встречал её в каких-то грёзах духа.
As if to a deeper country of the soul	И словно в более глубокую страну души,
Transposing the vivid imagery of earth,	Перенося живые образы земли,
Through an inner seeing and sense a wakening came.	Сквозь внутренее зрение и чувство являлось пробуждение.
A visioned spell pursued my boyhood's hours,	Магическое виденье меня преследовало в детстве,
All things the eye had caught in coloured lines	И всё, что глаз улавливал в цветных штрихах и линиях,
Were seen anew through the interpreting mind	Я видел новым взглядом через объяснявший ум,
And in the shape it sought to seize the soul.	Пытающийся в формах уловить, увидеть душу.
An early child-god took my hand that held,	Так юный бог-ребёнок брал меня, поддерживая, за руку,
Moved, guided by the seeking of his touch,	Я двигался, ведомый поиском его прикосновения,
Bright forms and hues which fled across his sight;	Красивых форм и красочных оттенков, Что пролетали через виденье его;
Limned upon page and stone they spoke to men.	В рисунке, на бумаге, в камне те формы говорили с человеком.
High beauty's visitants my intimates were.	Моими близкими друзьями стали гости царств высокой красоты.
The neighing pride of rapid life that roams	И упоенье быстрой жизни, что с ржанием,
Wind-maned through our pastures, on my seeing mood	И с развевающейся гривой скачет по полям,
Cast shapes of swiftness; trooping spotted deer	Бросало ощущенье скорости; олени, что неслись стадами
Against the vesper sky became a song	На фоне надвигающейся ночи, становились песней вечера
Of evening to the silence of my soul.	Входя в молчание моей души.
I caught for some eternal eye the sudden	Я мог, каким-то взглядом вечности, внезапно видеть зимородка,
King-fisher flashing to a darkling pool;	Что молнией нырял в темнеющую заводь;
A slow swan silvering the azure lake,	Неторопливый лебедь, серебривший голубое озерцо
A shape of magic whiteness, sailed through dream;	Волшебной белизной фигуры, проплывал сквозь грёзы;
Leaves trembling with the passion of the wind,	Листва, трепещущая страстью ветра,
Pranked butterflies, the conscious flowers of air,	Узорчатые бабочки, осознающие цветы лесного воздуха,
And wandering wings in blue infinity	Крыла, блуждающие в синей бесконечности —
Lived on the tablets of my inner sight;	Живут в моих картинах внутренних видений;
Mountains and trees stood there like thoughts from God.	Деревья, горы там стоят, подобно мыслям Бога.
The brilliant long-bills in their vivid dress,	Фламинго, что сверкают яркими одеждами,
The peacock scattering on the breeze his moons	Павлины, рассыпающие луны в дивном опереньи на ветру,
Painted my memory like a frescoed wall.	Разрисовали память у меня, как фрески на стене.
I carved my vision out of wood and stone;	Я вырезал свои видения из леса и из камня;
I caught the echoes of a word supreme	Ловил я эхо высочайших слов,
And metred the rhythm-beats of infinity	И отмерял ритмичные биенья бесконечности,
And listened through music for the eternal Voice.	И через музыку я вслушивался в вечный Голос.
I felt a covert touch, I heard a call,	Я ощущал сокрытое прикосновение, я слышал зов,
But could not clasp the body of my God	Но всё никак не мог — ни заключить в объятья тело Бога моего,
Or hold between my hands the World-Mother's feet.	Ни удержать в своих ладонях ноги Матери Вселенной.
In men I met strange portions of a Self	Встречал я в людях странные частицы Внутреннего "Я",
That sought for fragments and in fragments lived:	Они искали лишь фрагменты, жили этими фрагментами:
Each lived in himself and for himself alone	И каждый жил в себе самом, для одного себя,
And with the rest joined only fleeting ties;	И с остальными был соединён лишь мимолётной связью;
Each passioned over his surface joy and grief,	И каждый ощущал страсть своего поверхностного горя или радости,
Nor saw the Eternal in his secret house.	Но никогда не видел Вечного в его таинственном жилище.
I conversed with Nature, mused with the changeless stars,	Я разговаривал с Природой, думал вместе с неподвижными рядами звёзд,
God's watch-fires burning in the ignorant Night,	Сигнальными огнями Бога, что горят в незнающей Ночи,
And saw upon her mighty visage fall	И наблюдал, как на её могучий лик ложился
A ray prophetic of the Eternal's sun.	Пророческий луч солнца Вечного.
I sat with the forest sages in their trance:	Бывало, я сидел с лесными мудрецами в трансе:
There poured awakening streams of diamond light,	Там проливались пробуждавшие потоки яркого алмазного сияния,
I glimpsed the presence of the One in all.	И можно было увидать присутствие во всём Единого.
But still there lacked the last transcendent power	Но всё же, в этом не было последней трансцендентной силы,
And Matter still slept empty of its Lord.	И всё ещё спала Материя, без своего Хозяина.
The Spirit was saved, the body lost and mute	Они спасали Дух, а тело их, потерянное и немое,
Lived still with Death and ancient Ignorance;	Всё так же продолжало жить со Смертью, с вековым Невежеством;
The Inconscient was its base, the Void its fate.	И Несознанье оставалось для него основой, а Ничто — судьбой.
But thou hast come and all will surely change:	Но ты пришла, и всё теперь, конечно же, изменится:
I shall feel the World-Mother in thy golden limbs	В твоём прекрасном теле я смогу почувствовать Мать Мира,
And hear her wisdom in thy sacred voice.	И в звуке твоего божественного голоса услышу мудрость Матери.
The child of the Void shall be reborn in God,	Дитя Ничто переродится в Бога,
My Matter shall evade the Inconscient's trance.	Моя Материя избегнет транса Несознания.
My body like my spirit shall be free.	И тело станет у меня свободным, как мой дух.
It shall escape from Death and Ignorance."	Оно сумеет убежать от Смерти и Невежества.”
And Savitri, musing still, replied to him:	Савитри, тихо размышляя, отвечала:
"Speak more to me, speak more, O Satyavan,	“Рассказывай ещё, рассказывай ещё, о Сатьяван,
Speak of thyself and all thou art within;	Рассказывай мне о себе, и обо всём, что у тебя внутри;
I would know thee as if we had ever lived	Я узнаю тебя, как если бы мы вечно жили
Together in the chamber of our souls.	Всегда вдвоём в палате наших душ.
Speak till a light shall come into my heart	Рассказывай, пока свет не проникнет в сердце,
And my moved mortal mind shall understand	И беспокойный смертный ум мой не поймёт
What all the deathless being in me feels.	Всё то, что ощущается бессмертным существом во мне.
It knows that thou art he my spirit has sought	Оно увидело, что именно тебя искал мой дух
Amidst earth's thronging visages and forms	Средь многочисленной толпы фигур и лиц земли,
Across the golden spaces of my life."	На золотых пространствах жизни.”
And Satyavan like a replying harp	И Сатьяван, как арфа, отзываясь,
To the insistent calling of a flute	Настойчивому зову флейты,
Answered her questioning and let stream to her	Ответил на её вопрос, направил к ней потоки собственного сердца
His heart in many-coloured waves of speech:	В красивых и цветистых волнах речи:
"O golden princess, perfect Savitri,	“Прекрасная принцесса, совершенная Савитри,
More I would tell than failing words can speak,	Я мог бы рассказать тебе гораздо больше, чем способны передать слова,
Of all that thou hast meant to me, unknown,	О всём, что ты, не ведая, отныне значишь для меня,
All that the lightning-flash of love reveals	О всём, что открывает вспышка-молния любви
In one great hour of the unveiling gods.	В великий час богов, снимающих покровы.
Even a brief nearness has reshaped my life.	Ведь даже эта кратковременная близость изменила ход всей жизни.
For now I know that all I lived and was	Теперь я знаю — всё, чем жил я, и чем был,
Moved towards this moment of my heart's rebirth;	Шло к этому мгновению рожденья сердца;
I look back on the meaning of myself,	Я оглянулся на своё предназначение,
A soul made ready on earth's soil for thee.	Здесь, на земле, душа моя готовилась к тебе.
Once were my days like days of other men:	Когда-то дни мои подобны были дням других людей:
To think and act was all, to enjoy and breathe;	В них думать, делать — было всем, дыханием и наслаждением;
This was the width and height of mortal hope:	И это было — широта и высота надежды смертного:
Yet there came glimpses of a deeper self	Но появились проблески из более глубокого и внутреннего “я”,
That lives behind Life and makes her act its scene.	Которое живёт за Жизнью, делает её своею сценой,
A truth was felt that screened its shape from mind,	Открылась истина, скрывавшая свой облик от ума,
A Greatness working towards a hidden end,	Величие, что трудится для скрытой цели,
And vaguely through the forms of earth there looked	И сквозь земные формы смутно проглянуло что-то,
Something that life is not and yet must be.	Чем жизнь пока что не является, но стать должна.
I groped for the Mystery with the lantern, Thought.	Я ощупью искал ту Тайну, с факелом, моею Мыслью,
Its glimmerings lighted with the abstract word	Её мерцания абстрактным словом освещали
A half-visible ground and travelling yard by yard	Наполовину видимую почву; и проходя за ярдом ярд,
It mapped a system of the Self and God.	Она вычерчивала план, систему Внутреннего “Я” и Бога.
I could not live the truth it spoke and thought.	Но я не смог жить истиной, что думалась и говорилась.
I turned to seize its form in visible things,	Я попытался уловить её обличье в видимых вещах,
Hoping to fix its rule by mortal mind,	Надеялся понять её закон, используя свой смертный ум,
Imposed a narrow structure of world-law	Навязывая узкую структуру этого мирка законов
Upon the freedom of the Infinite,	Свободе и простору Бесконечности,
A hard firm skeleton of outward Truth,	Навязывая ей негнущийся, тяжёлой остов внешней Истины,
A mental scheme of a mechanic Power.	Умом построенную схему механической Энергии.
This light showed more the darknesses unsearched;	Но этот свет показывал, скорее, неизведанную темноту:
It made the original Secrecy more occult;	Он делал подлинный Секрет лишь более таинственным;
It could not analyse its cosmic Veil	Не мог он проанализировать его вселенскую Вуаль,
Or glimpse the Wonder-worker's hidden hand	Не мог заметить скрытую ладонь творца Чудес
And trace the pattern of his magic plans.	И проследить узор его магического плана.
I plunged into an inner seeing Mind	Я погружал себя во внутреннее виденье Ума,
And knew the secret laws and sorceries	И узнавал сокрытые от всех законы, чары,
That make of Matter mind's bewildered slave:	Что делают Материю растерянной рабынею ума:
The mystery was not solved but deepened more.	Мистерия не становилась познанной, но только ещё больше углублялась.
I strove to find its hints through Beauty and Art,	Я бился, чтоб найти её намёки через Красоту, Искусство,
But Form cannot unveil the indwelling Power;	Но Форма не способна показать живущую внутри неё Энергию;
Only it throws its symbols at our hearts.	И лишь бросает символы свои в сердца людей.
It evoked a mood of self, invoked a sign	Она — то пробуждала настроенье внутреннего "я", то призывала знак
Of all the brooding glory hidden in sense:	Всей зреющей в нём славы, скрытой в ощущении:
I lived in the ray but faced not to the sun.	Я жил под тем лучом, но не встречался с солнцем.
I looked upon the world and missed the Self,	Я вглядывался в мир, но упускал при этом Внутреннее “Я”,
And when I found the Self, I lost the world,	А обретая Внутреннее “Я”, лишался мира,
My other selves I lost and the body of God,	Терял мои другие “я”, и это тело Бога,
The link of the finite with the Infinite,	Звено меж Бесконечным и конечным,
The bridge between the appearance and the Truth,	И мост между проявленным и Истиной,
The mystic aim for which the world was made,	Мистическую цель, ради которой создан мир,
The human sense of Immortality.	И человеческую суть Бессмертия.
But now the gold link comes to me with thy feet	Но ныне это драгоценное звено идёт ко мне твоею поступью,
And His gold sun has shone on me from thy face.	И золотое солнце Бога засияло для меня в твоём лице.
For now another realm draws near with thee	Сейчас другое царство приближается с тобою вместе,
And now diviner voices fill my ear,	И более божественные голоса сейчас полнят мой слух,
A strange new world swims to me in thy gaze	И странный, новый мир плывёт ко мне в твоих глазах,
Approaching like a star from unknown heavens;	Он приближается как некая звезда из неизвестных мне небес;
A cry of spheres comes with thee and a song	Призыв высоких сфер идёт с тобой и песня пылких, как огонь, богов.
Of flaming gods. I draw a wealthier breath	Ко мне приходит более богатое дыхание
And in a fierier march of moments move.	И я шагаю вместе с маршем пламенных мгновений.
My mind transfigures to a rapturous seer.	Мой ум становится восторженным провидцем.
A foam-leap travelling from the waves of bliss	И пенистое путешествие из волн блаженства
Has changed my heart and changed the earth around:	Уже во мне меняет сердце, уже меняет землю возле нас:
All with thy coming fills. Air, soil and stream	Всё наполняется твоим приходом.
Wear bridal raiment to be fit for thee	Земля, ручьи и воздух одели свадебный наряд, чтоб быть тебя достойными,
And sunlight grows a shadow of thy hue	А солнца свет стал тенью твоего цветения
Because of change within me by thy look.	От перемен, рождающихся под твоим чудесным взглядом.
Come nearer to me from thy car of light	Сойди же с колесницы света, подойди поближе,
On this green sward disdaining not our soil.	Ступи на зелень луга, не пренебрегая нашей почвой.
For here are secret spaces made for thee	У нас есть тайные пространства созданные для тебя,
Whose caves of emerald long to screen thy form.	Чьи изумрудные пещеры хотят укрыть твою фигуру.
Wilt thou not make this mortal bliss thy sphere?	Не сделаешь ли ты блаженство смертных и твоею сферой?
Descend, O happiness, with thy moon-gold feet	Спустись, о счастье, с лунно-золотистыми стопами
Enrich earth's floors upon whose sleep we lie.	И озари земную почву, на которой мы лежим во сне.
O my bright beauty's princess Savitri,	Савитри, о моя принцесса светлой красоты,
By my delight and thy own joy compelled	Отдайся радости своей и моему восторгу,
Enter my life, thy chamber and thy shrine.	Войди же в жизнь мою, твою палату и твой храм.
In the great quietness where spirits meet,	В великой тишине, где дух встречает дух,
Led by my hushed desire into my woods	Позволь же тихому желанью моему ввести тебя в мои леса,
Let the dim rustling arches over thee lean;	Позволь неясным шелестящим сводам над тобой склониться;
One with the breath of things eternal live,	Единые с дыханием того, что существует вечно,
Thy heart-beats near to mine, till there shall leap	Биенья сердца твоего приблизь к моим, пока не прыгнет
Enchanted from the fragrance of the flowers	Из запаха цветов волшебное мгновение,
A moment which all murmurs shall recall	Что воскрешает вновь и вновь все голоса и звуки,
And every bird remember in its cry."	И каждая из птиц запомнит этот миг в своём призыве.”

Allured to her lashes by his passionate words	И привлечённая к её ресницам страстными его словами,
Her fathomless soul looked out at him from her eyes;	Её бездоная душа взглянула на него её глазами;
Passing her lips in liquid sounds it spoke.	И двигая её губами, медленным, тягучим голосом, её душа заговорила.
This word alone she uttered and said all:	Одну лишь фразу та произнесла, и ей сказала всё:
"O Satyavan, I have heard thee and I know;	“О, Сатьяван, я слушала тебя и ныне знаю;
I know that thou and only thou art he."	Я знаю — ты и только ты есть для меня.”
Then down she came from her high carven car	Затем она сошла с высокого резного экипажа,
Descending with a soft and faltering haste;	Спускаясь мягко, нерешительно и торопясь;
Her many-hued raiment glistening in the light	Искрящиеся, разноцветные одежды
Hovered a moment over the wind‑stirred grass,	Зависли, на мгновение, над лёгким колыханием трав,
Mixed with a glimmer of her body's ray	Смешавшись с еле видимым свеченьем тела,
Like lovely plumage of a settling bird.	Похожим на чарующее оперение сидящей птицы.
Her gleaming feet upon the green‑gold sward	Её мелькающие ноги на изумрудно-золотой траве
Scattered a memory of wandering beams	Будили память о блуждающем сияньи,
And lightly pressed the unspoken desire of earth	Слегка толкнув невысказанное желание земли,
Cherished in her too brief passing by the soil.	Лелеемое в ней такими краткими касаниями почвы.
Then flitting like pale-brilliant moths her hands	Затем, вспорхнув, как бледные сверкающие мотыльки, её ладони
Took from the sylvan verge's sunlit arms	Из солнцем освещённых рук лесного края взяли
A load of their jewel-faces' clustering swarms,	Их лица-самоцветы, собранные в гроздья,
Companions of the spring-time and the breeze.	Товарищей весенних дней и бриза.
A candid garland set with simple forms	Чистосердечный, незатейливый венок
Her rapid fingers taught a flower song,	Её мелькающие пальцы научили песенке цветов,
The stanzaed movement of a marriage hymn.	Движенью стансов свадебного гимна.
Profound in perfume and immersed in hue	Цветы, утопленные в ароматы, погружённые в оттенки,
They mixed their yearning's coloured signs and made	Смешали меж собою красочные символы стремления,
The bloom of their purity and passion one.	Соединив цветенье чистоты и страсти воедино.
A sacrament of joy in treasuring palms	Венок, причастье радости, она несла
She brought, flower-symbol of her offered life,	В держащих бережно ладонях, как символ подносимой жизни,
Then with raised hands that trembled a little now	Затем, подняв ладони, что немного вздрагивали ныне
At the very closeness that her soul desired,	От полной близости, желанной для её души,
This bond of sweetness, their bright union's sign,	Переплетенье сладости и знак их яркого союза,
She laid on the bosom coveted by her love.	Она повесила на грудь, которую так жаждала её любовь.
As if inclined before some gracious god	И словно преклоняясь перед милосердным богом,
Who has out of his mist of greatness shone	Что вышел из тумана своего сиявшего величия,
To fill with beauty his adorer's hours,	Наполнить красотой час преданного смертного,
She bowed and touched his feet with worshipping hands;	Она нагнулась и коснулась ног его своими обожавшими руками
She made her life his world for him to tread	И превратила жизнь свою в ему принадлежащий мир,
And made her body the room of his delight,	Чтоб он вошёл и сделал тело у неё палатой своего восторга,
Her beating heart a remembrancer of bliss.	А бьющееся сердце — памятью блаженства.
He bent to her and took into his own	Он наклонился к ней и взял её в свои владения,
Their married yearning joined like folded hopes;	Повенчанное их стремление сомкнулось как объятие надежды;
As if a whole rich world suddenly possessed,	И словно целая богатая вселенная, внезапно покорённая,
Wedded to all he had been, became himself,	И обручённая со всем, что существует, стала им самим,
An inexhaustible joy made his alone,	Неисчерпаемая радость сделала его единым,
He gathered all Savitri into his clasp.	И он схватил Савитри всю в свои объятья.
Around her his embrace became the sign	И руки, что вокруг неё обвились, стали знаком близости,
Of a locked closeness through slow intimate years,	Что наконец нашла себя за эти медленные годы, говорящие намёком,
A first sweet summary of delight to come,	И первым сладостным итогом наслаждения, которое должно придти,
One brevity intense of all long life.	Одним мгновением, насыщенным, как целая их жизнь.
In a wide moment of two souls that meet	В широкий миг двух встретившихся душ,
She felt her being flow into him as in waves	Она почувствовала — существо её в него перетекает волнами
A river pours into a mighty sea.	Реки, впадающей в могучий океан.
As when a soul is merging into God	Как если бы душа вливалась в Бога,
To live in Him for ever and know His joy,	Чтоб поселиться в Нём навечно и познать Его неописуемую радость,
Her consciousness grew aware of him alone	Её сознанье знало только одного его,
And all her separate self was lost in his.	И всё её отдельное, когда-то, “я” отныне потерялось в нём.
As a starry heaven encircles happy earth,	Как небеса, усыпанные звёздами, Берут в кольцо счастливую планету,
He shut her into himself in a circle of bliss	Он заключил её в себя, как в круг блаженства
And shut the world into himself and her.	И целый мир замкнул в себе и в ней.
A boundless isolation made them one;	Безбрежное уединение их сделало единым целым;
He was aware of her enveloping him	Он осознал её как что-то, окружившее его,
And let her penetrate his very soul	И дал ей пропитать глубины собственной души,
As is a world by the world's spirit filled,	Как если б мир наполнился бы духом мира,
As the mortal wakes into Eternity,	Как если б смертный пробудился в Вечности,
As the finite opens to the Infinite.	Как если бы конечное открылось Бесконечности.
Thus were they in each other lost awhile,	И так они, один в другом на время потерялись,
Then drawing back from their long ecstasy's trance	Затем их вынесло назад из транса долгого экстаза,
Came into a new self and a new world.	Они вступили в новое, другое внутреннее “я”, и в новый мир.
Each now was a part of the other's unity,	И каждый стал сейчас какой-то стороной единства для другого,
The world was but their twin self‑finding's scene	А мир вокруг — лишь сценой для двойного их самоооткрытия
Or their own wedded being's vaster frame.	Иль более широким телом их соединившегося существа.
On the high glowing cupola of the day	Так на высокой и сверкающей вершине дня
Fate tied a knot with morning's halo threads	Судьба узлом связала нити утреннего ореола,
While by the ministry of an auspice-hour	Пока в небесном министерстве благосклонного момента
Heart-bound before the sun, their marriage fire,	Связь тех сердец под солнцем, и их свадебный огонь,
The wedding of the eternal Lord and Spouse	Венчанье вечного Владыки со своей Невестой
Took place again on earth in human forms:	Разыгрывалось снова на земле в их человеческом обличьи:
In a new act of the drama of the world	И в новом акте драмы мира
The united Two began a greater age.	Объединившись, эти Двое открывали новую, великую эпоху.
In the silence and murmur of that emerald world	Среди спокойствия, шуршанья изумрудного лесного мира
And the mutter of the priest‑wind's sacred verse,	Под гул священных строф, что бормотал священник-ветер,
Amid the choral whispering of the leaves	И под хоральный шёпот листьев и травы
Love's twain had joined together and grew one.	Две половинки той Любви соединились, слившись воедино.
The natural miracle was wrought once more:	Случилось вновь естественное чудо:
In the immutable ideal world	В неизменяющемся мире идеала
One human moment was eternal made.	Одно мгновенье человека стало вечным.

Then down the narrow path where their lives had met	Затем, спустившись вниз по узенькой тропе, где встретились их жизни,
He led and showed to her her future world,	Он вёл её, показывая мир, что ждёт её в грядущем,
Love's refuge and corner of happy solitude.	Убежище любви и уголок счастливого уединения.
At the path's end through a green cleft in the trees	В конце пути, в просвет листвы деревьев
She saw a clustering line of hermit-roofs	Она увидела теснящиеся очертанья крыш жилищ отшельников
And looked now first on her heart's future home,	И в первый раз взглянула на свой дом, её дом сердца в будущем,
The thatch that covered the life of Satyavan.	И хижину, дающую укрытие для жизни Сатьявана.
Adorned with creepers and red climbing flowers	Украшенная красными, взбиравшимися вверх, цветами и вьюнком,
It seemed a sylvan beauty in her dreams	Она предстала перед ней лесной красавицей из сновидений,
Slumbering with brown body and tumbled hair	С коричневой фигурой, с россыпью волос, которая дремала
In her chamber inviolate of emerald peace.	В неосквернённой зале изумрудного покоя.
Around it stretched the forest's anchorite mood	Вокруг неё тянулось настроение лесных затворников,
Lost in the depths of its own solitude.	Затерянных в глубинах своего уединения.
Then moved by the deep joy she could not speak,	Затем, под натиском глубокой радости, что невозможно выразить,
A little depth of it quivering in her words,	Лишь с малой толикой, что вырвалась в словах,
Her happy voice cried out to Satyavan:	Она счастливо объявила Сатьявану:
"My heart will stay here on this forest verge	“Я оставляю сердце здесь, на этом крае леса,
And close to this thatched roof while I am far:	И рядом с этой крышей хижины, пока я буду вдалеке:
Now of more wandering it has no need.	Теперь дальнейшие скитанья стали не нужны.
But I must haste back to my father's house	Но я должна спешить назад, в дом моего отца,
Which soon will lose one loved accustomed tread	Который, вскоре, не услышит привычных, обожаемых шагов,
And listen in vain for a once cherished voice.	И будет понапрасну ждать лелеемый когда-то голос.
For soon I shall return nor ever again	Но скоро я вернусь, и больше никогда
Oneness must sever its recovered bliss	Единство не должно разъединить вновь обретённое блаженство,
Or fate sunder our lives while life is ours."	И наши жизни более не разлучит судьба, пока жизнь — наша."
Once more she mounted on the carven car	Вновь поднялась она в резной свой экипаж
And under the ardour of a fiery noon	Под жгучим зноем огненного полдня,
Less bright than the splendour of her thoughts and dreams	Что был тусклее блеска и великолепья грёз её и мыслей,
She sped swift-reined, swift‑hearted but still saw	И поспешила, торопливо правя, и со стучащим сердцем, при этом наблюдая
In still lucidities of sight's inner world	Сквозь тихую прозрачность внутреннего мира виденья,
Through the cool-scented wood's luxurious gloom	Как через пахнущий прохладой пышный сумрак леса,
On shadowy paths between great rugged trunks	Тенистыми тропинками, меж грубых и больших стволов,
Pace towards a tranquil clearing Satyavan.	Шагал к спокойному просвету Сатьяван.
A nave of trees enshrined the hermit thatch,	Нёф из деревьев окружал лесную хижину отшельника,
The new deep covert of her felicity,	То новое глубокое убежище её блаженства,
Preferred to heaven her soul's temple and home.	И дом, и храм её души, который выбрала она для неба.
This now remained with her, her heart's constant scene.	Всё это оставалось вместе с ней, как неизменная картина в сердце.

End of Canto Three	Конец третьей песни
End of Book Five	Конец пятой книги




Book Six THE BOOK OF FATE	Книга Шестая КНИГА СУДЬБЫ


Canto I THE WORD OF FATE	Песня I СЛОВО СУДЬБЫ


In silent bounds bordering the mortal's plane	Войдя в безмолвные пределы, что граничат с планом смертных,
Crossing a wide expanse of brilliant peace	И перейдя широкие поля алмазного покоя,
Narad the heavenly sage from Paradise	Нарада, небожитель и мудрец из Рая
Came chanting through the large and lustrous air.	Спустился, распевая, сквозь просторную, сверкающую атмосферу.
Attracted by the golden summer‑earth	И привлечённый летним золотом земли,
That lay beneath him like a glowing bowl	Которая лежала перед ним блестящим шаром,
Tilted upon a table of the Gods,	Вращаясь на столе Богов,
Turning as if moved round by an unseen hand	Как от движения невидимой руки,
To catch the warmth and blaze of a small sun,	Стремясь поймать тепло, сиянье маленького солнца,
He passed from the immortals' happy paths	Сошёл он со счастливого пути бессмертных
To a world of toil and quest and grief and hope,	В мир поиска и тяжкого труда, в мир горя и надежды,
To these rooms of the see-saw game of death with life.	В места, где смерть играет на качелях с жизнью.
Across an intangible border of soul-space	Проникнув сквозь неощутимую границу области души
He passed from Mind into material things	Он из Ума прошёл в материальный мир,
Amid the inventions of the inconscient Self	И оказался посреди изобретений неосознаваемого Внутренного "Я",
And the workings of a blind somnambulist Force.	Среди работ слепой сомнамбуличной Силы.
Below him circling burned the myriad suns:	Под ним, кружась, горели мириады солнц:
He bore the ripples of the etheric sea;	Он ощущал пульсации эфирных океанов,
A primal Air brought the first joy of touch;	И первозданный Воздух был напитан первой радостью касания;
A secret Spirit drew its mighty breath	Незримый тайный Дух тянул своё могучее дыхание,
Contracting and expanding this huge world	То расширяя, то сжимая этот необъятный мир
In its formidable circuit through the Void;	В своём гигантском обращении сквозь Пустоту;
The secret might of the creative Fire	И тайное могущество творящего Огня
Displayed its triple power to build and form,	Являло тройственную силу создавать и наделять всё формой,
Its infinitesimal wave-sparks' weaving dance,	Свой ткущий танец бесконечно малых волн-частиц,
Its nebulous units grounding shape and mass,	Свои мельчайшие туманности, дающие основу облику и массе,
Magic foundation and pattern of a world,	Магический узор и основанье мира,
Its radiance bursting into the light of stars;	Своё сиянье, что взрывается свеченьем звёзд;
He felt a sap of life, a sap of death;	Он ощущал сок жизни, ощущал сок смерти;
Into solid Matter's dense communion	Ныряя в плотное общенье с твёрдою Материей,
Plunging and its obscure oneness of forms	В её неясное единство форм,
He shared with a dumb Spirit identity.	Он попадал в отождествление с безмолвным Духом.
He beheld the cosmic Being at his task,	Он замечал, как трудится космическое Существо,
His eyes measured the spaces, gauged the depths,	Его глаза оценивали глубину и меряли пространства,
His inner gaze the movements of the soul,	А внутреннее видение наблюдало за движеньями души,
He saw the eternal labour of the Gods,	Он ясно видел вечный труд Богов,
And looked upon the life of beasts and men.	И всматривался в жизнь зверей и человека.
A change now fell upon the singer's mood,	Однако, интонации певца сейчас переменились,
A rapture and a pathos moved his voice;	Восторг и пафос наполняли голос;
He sang no more of Light that never wanes,	Он пел теперь уж не о Свете, что не может ослабеть,
And oneness and pure everlasting bliss,	Не о единстве, не о чистом, вечно длящемся блаженстве,
He sang no more the deathless heart of Love,	Он пел не о Любви, не о её бессмертном сердце,
His chant was a hymn of Ignorance and Fate.	Его песнь превратилась в гимн Неведению и Судьбе.
He sang the name of Vishnu and the birth	Он воспевал и имя Вишну, и рожденье,
And joy and passion of the mystic world,	И радости, и страсть мистического мира,
And how the stars were made and life began	О том, как сотворили звёзды, и как зародилась жизнь,
And the mute regions stirred with the throb of a Soul.	И о движении безмолвных регионов в такт пульсациям Души.
He sang the Inconscient and its secret self,	Он пел о Несознании, и о его сокрытом "я",
Its power omnipotent knowing not what it does,	О всемогущей силе у него, которая не знает, что творит,
All-shaping without will or thought or sense,	Всё формируя без участья воли, мысли или чувств,
Its blind unerring occult mystery,	И о его оккультной, безошибочной, слепой мистерии,
And darkness yearning towards the eternal Light,	О темноте, которая стремится в вечный Свет,
And Love that broods within the dim abyss	И о Любви, которая вынашивает что-то средь неясных бездн,
And waits the answer of the human heart,	И ждёт ответа в сердце человека,
And death that climbs to immortality.	О смерти, что взбирается к бессмертию.
He sang of the Truth that cries from Night's blind deeps,	Он пел об Истине, которая взывает из глухих глубин Ночи,
And the Mother-Wisdom hid in Nature's breast	О том, что Мудрость-Мать скрывается в груди Природы,
And the Idea that through her dumbness works	И об Идее, что работает сквозь немоту Природы,
And the miracle of her transforming hands,	О чуде всё преобразующих её ладоней,
Of life that slumbers in the stone and sun	О жизни, дремлющей в камнях и в солнце,
And Mind subliminal in mindless life,	О подсознательном Уме в бездумной жизни,
And the Consciousness that wakes in beasts and men.	И о Сознании, что просыпается в зверях и в людях.
He sang of the glory and marvel still to be born,	Он пел о славе, и о чудесах, которым только предстоит родиться,
Of Godhead throwing off at last its veil,	О Божестве, что наконец-то сбросило покровы,
Of bodies made divine and life made bliss,	И о телах, которые становятся божественными, О жизни, что становится блаженством,
Immortal sweetness clasping immortal might,	И о бессмертной сладости, собою обнимающей бессмертное могущество,
Heart sensing heart, thought looking straight at thought,	О сердце, чувствующем сердце, о мысли, прямо видящей другую мысль,
And the delight when every barrier falls,	О наслаждении, когда летят прочь всякие барьеры,
And the transfiguration and the ecstasy.	О преобразовании и об экстазе.
And as he sang the demons wept with joy	Пока он пел, все демоны рыдали от восторга,
Foreseeing the end of their long dreadful task	Предвидя окончание их долгой, отвратительной задачи,
And the defeat for which they hoped in vain,	И пораженье, на которое они надеялись напрасно,
And glad release from their self‑chosen doom	И радостный момент освобождения от ими же и выбранной судьбы,
And return into the One from whom they came.	И возвращение в Единого, откуда все они пришли.
He who has conquered the Immortals' seats,	Нарада, некогда завоевавший место средь Бессмертных,
Came down to men on earth the Man divine.	Спускался к людям на земле как Человек божественный.
As darts a lightning streak, a glory fell	Подобно молнии летела слава, приближаясь,
Nearing until the rapt eyes of the sage	Пока восторженные очи мудреца
Looked out from luminous cloud and, strangely limned,	Не глянули из светлых облаков, и странным образом обрисовалось
His face, a beautiful mask of antique joy,	Его лицо, прекрасной маской древней радости,
Appearing in light descended where arose	И появилось в свете, направлявшемся туда, где поднимались
King Aswapati's palace to the winds	Навстречу ветрам, дующим над Мадрой —
In Madra, flowering up in delicate stone.	Дворцовые палаты Ашвапати, расцветая в нежном камне.
There welcomed him the sage and thoughtful king,	Там принимал его мудрец и умный царь, и на его дворцовой половине —
At his side a creature beautiful, passionate, wise,	Прекрасное созданье — страстная и мудрая,
Aspiring like a sacrificial flame	И устремлённая, как жертвенное пламя, к небесам,
Skyward from its earth-seat through luminous air,	Со своего земного трона, сквозь сверкавший воздух,
Queen-browed, the human mother of Savitri.	Земная, человеческая мать Савитри, с царственным челом.
There for an hour untouched by the earth's siege	И там на час, не тронутый осадою земли,
They ceased from common life and care and sat	Отвлёкшись от обычной жизни и забот, они сидели,
Inclining to the high and rhythmic voice,	Настроившись на тот высокий и ритмичный голос,
While in his measured chant the heavenly seer	Пока в своём размеренном повествовании, провидец из небес,
Spoke of the toils of men and what the gods	Пел о трудах людей, о цели, для которой боги
Strive for on earth, and joy that throbs behind	Сражаются за землю, и пел о радости, которая пульсирует
The marvel and the mystery of pain.	За чудом и мистерией страдания.
He sang to them of the lotus-heart of love	Он пел для них о сердце-лотосе любви,
With all its thousand luminous buds of truth,	О тысяче его сияющих бутонов истины,
Which quivering sleeps veiled by apparent things.	Что, спят, трепещущие, скрытые проявленным.
It trembles at each touch, it strives to wake	Оно дрожит от каждого касания, старается проснуться,
And one day it shall hear a blissful voice	И будет день, когда оно услышит, наконец,
And in the garden of the Spouse shall bloom	Блаженный голос, и расцветёт в саду Супруги,
When she is seized by her discovered lord.	Когда та будет поймана её нашедшим господином.
A mighty shuddering coil of ecstasy	Могучая, дрожащая спираль экстаза
Crept through the deep heart of the universe.	Скользила тихо по глубокой сердцевине мира.
Out of her Matter's stupor, her mind's dreams,	И выйдя из оцепенения Материи, из грёзы своего ума,
She woke, she looked upon God's unveiled face.	Она проснулась, бросила свой взгляд на неприкрытый лик Всевышнего.

Even as he sang and rapture stole through earth-time	Пока он пел, и сквозь земное время проникал восторг,
And caught the heavens, came with a call of hooves,	Притягивая небеса, со звонким цокотом копыт,
As of her swift heart hastening, Savitri;	Спешаших, словно отбивая быстрый пульс, приехала Савитри;
Her radiant tread glimmered across the floor.	Блеснула по полу её лучистая походка.
A happy wonder in her fathomless gaze,	Бездонный взгляд сиял счастливым чудом,
Changed by the halo of her love she came;	Она пришла, преобразившись ореолом встреченной любви;
Her eyes rich with a shining mist of joy	Глаза — полны сияющим туманом радости,
As one who comes from a heavenly embassy	Как если бы она явилась из небесного посольства,
Discharging the proud mission of her heart,	Исполнив славное возвышенное дело сердца,
One carrying the sanction of the gods	И принесла оттуда санкцию богов
To her love and its luminous eternity,	И на свою любовь, и на её светящуюся вечность,
She stood before her mighty father's throne	Встав перед троном своего могучего отца,
And, eager for beauty on discovered earth	Наполненная устремленьем к красоте, открытой ею на земле,
Transformed and new in her heart's miracle-light,	Преображённая и новая, в волшебном свете собственного сердца,
Saw like a rose of marvel, worshipping,	Она смотрела, поклонившись, словно роза чуда,
The fire-tinged sweetness of the son of Heaven.	Окрашенная огненным оттенком, сладость сыновей Небес.
He flung on her his vast immortal look;	Нарада кинул на неё широкий вечный взгляд;
His inner gaze surrounded her with its light	Он окружил её лучами внутреннего виденья
And reining back knowledge from his immortal lips	И сдерживая знанье на своих устах бессмертного,
He cried to her, "Who is this that comes, the bride,	Вскричал, "Да кто же это, что пришла, невеста,
The flame-born, and round her illumined head	Рождённая от пламени, с чьей озарённой головы
Pouring their lights her hymeneal pomps	Распространяя свет, летит, сверкая, брачное великолепие?
Move flashing about her? From what green glimmer of glades	Откуда, из каких сиявших зеленью полян,
Retreating into dewy silences	Что удаляются в росистые безмолвия,
Or half-seen verge of waters moon-betrayed	Иль из едва заметных водных берегов, которых выдает луна,
Bringst thou this glory of enchanted eyes?	Несёшь ты славу очарованного взора?
Earth has gold-hued expanses, shadowy hills	Есть на земле окрашенные в золото просторы и тенистые холмы,
That cowl their dreaming phantom heads in night,	Что ночью укрывают капюшонами свои мечтающие призрачные головы
And, guarded in a cloistral joy of woods,	И, охраняемые в монастырской радости лесов,
Screened banks sink down into felicity	И скрытых берегов, всё глубже утопающих в блаженстве,
Seized by the curved incessant yearning hands	Охваченные непрерывными изгибами стремящихся ладоней
And ripple-passion of the upgazing stream:	И страстной рябью вверх смотрящего потока:
Amid cool-lipped murmurs of its pure embrace	Среди прохладных губ журчащего и чистого его объятия
They lose their souls on beds of trembling reeds.	Они теряют души в ложе трепетного тростника.
And all these are mysterious presences	Там всё — присутствие мистического,
In which some spirit's immortal bliss is felt,	В котором ощущается какое-то бессмертное блаженство духа,
And they betray the earth-born heart to joy.	Которому они отдали сердце, рождённое землёй для наслаждения.
There hast thou paused, and marvelling borne eyes	Ты там остановилась, изумляясь, чувствуя неведомые взгляды
Unknown, or heard a voice that forced thy life	Или услышала, вдруг, голос, покоривший жизнь,
To strain its rapture through thy listening soul?	И чей восторг проник в твою внимающую душу?
Or, if my thought could trust this shimmering gaze,	Иль, если б мысль моя могла довериться твоим сияющим глазам,
It would say thou hast not drunk from an earthly cup,	Она сказала бы, что ты пила не из земного кубка,
But stepping through azure curtains of the noon	И что, шагнув за голубые занавеси полдня,
Thou wast surrounded on a magic verge	Ты оказалась в окруженьи, на магическом краю
In brighter countries than man's eyes can bear.	И в странах, ярче чем способен вынести взгляд человека.
Assailed by trooping voices of delight	Там, атакованная хором голосов восторга,
And seized mid a sunlit glamour of the boughs	И схваченная средь очарованья солнечных ветвей,
In faery woods, led down the gleaming slopes	В волшебных, феерических лесах, сбегающих по светлым склонам Гандхамадана,
Of Gandhamadan where the Apsaras roam,	Где бродят тут и там Апсары,
Thy limbs have shared the sports which none has seen,	Ты испытала развлечения, что никогда никто не ощущал,
And in god-haunts thy human footsteps strayed,	И может, человеческой ногою шагнула ты в убежище богов,
Thy mortal bosom quivered with god-speech	Твоя грудь смертной трепетала, слыша речи бога,
And thy soul answered to a Word unknown.	Что заставляли душу отвечать неведомому Слову.
What feet of gods, what ravishing flutes of heaven	Какие же стопы богов, какие же небесные чарующие флейты
Have thrilled high melodies round, from near and far	Наполнили вибрацией возвышенных мелодий всё вокруг,
Approaching through the soft and revelling air,	И рядом, и вдали, проникнув через нежную пирующую атмосферу,
Which still surprised thou hearest? They have fed	Что, поражённая, ты слышишь это до сих пор?
Thy silence on some red strange‑ecstasied fruit	Они молчание твоё вскормили алыми плодами странного экстаза
And thou hast trod the dim moon‑peaks of bliss.	И ты ступила на туманящие лунные вершины гор блаженства.
Reveal, O winged with light, whence thou hast flown	Открой, о светом окрылённая, откуда прилетел,
Hastening bright-hued through the green tangled earth,	Весь в ярких красках, поспешая сквозь зелёные земные чащи,
Thy body rhythmical with the spring-bird's call.	Твой стан, чей ритм похож на зов весенней птицы.
The empty roses of thy hands are filled	Пустые розы рук твоих сейчас полны
Only with their own beauty and the thrill	Лишь собственною красотой и трепетом воспоминания объятий,
Of a remembered clasp, and in thee glows	В тебе пылает, как сосуд небес,
A heavenly jar, thy firm deep‑honied heart,	Решительное сердце, сладкое, как мёд,
New-brimming with a sweet and nectarous wine.	Вновь наполняясь до краёв нектарной сладостью вина.
Thou hast not spoken with the kings of pain.	Ты говорила не с владыками страдания.
Life's perilous music rings yet to thy ear	Опасное звучанье жизни до сих пор звенит в твоих ушах,
Far-melodied, rapid and grand, a Centaur's song,	То мелодичное, далёкое, а то великое и быстрое, как песнь Кентавра,
Or soft as water plashing mid the hills,	То нежное, как плеск воды, журчащей средь холмов,
Or mighty as a great chant of many winds.	А то могучее, как громкий голос множества ветров.
Moon-bright thou livest in thy inner bliss.	О светло-лунная, ты вся живёшь во внутреннем блаженстве.
Thou comest like a silver deer through groves	Ты — то проходишь, как серебряный олень,
Of coral flowers and buds of glowing dreams,	По рощам из коралловых цветов, бутонов ярких грёз,
Or fleest like a wind-goddess through leaves,	То пролетаешь как богиня ветра сквозь листву,
Or roamst, O ruby-eyed and snow‑winged dove,	То странствуешь, о ясноглазый, снежнокрылый голубь,
Flitting through thickets of thy pure desires	Скользя по рощам чистого желания
In the unwounded beauty of thy soul.	В неуязвлённой красоте своей души.
These things are only images to thy earth,	Всё это только образы твоей земли,
But truest truth of that which in thee sleeps.	Но также суть той истины, что спит в тебе.
For such is thy spirit, a sister of the gods,	Таков твой дух, сестра богов,
Thy earthly body lovely to the eyes	Твоё земное тело, услаждающее глаз, и ты сама
And thou art kin in joy to heaven's sons.	По радости приблизились к сынам небес.
O thou who hast come to this great perilous world	О ты, что появилась в этом в большом опасном мире,
Now only seen through the splendour of thy dreams,	Который видишь ты сейчас лишь сквозь великолепье грёз,
Where hardly love and beauty can live safe,	Мир, где любовь и красота едва ли могут быть укрыты в безопасности,
Thyself a being dangerously great,	Ты — существо опасно, угрожающе великое,
A soul alone in a golden house of thought	До сей поры жила, как одинокая душа в прекрасном доме мысли,
Has lived walled in by the safety of thy dreams.	Что обнесён был безопасными мечтами.
On heights of happiness leaving doom asleep	О если б на вершинах счастья, оставляя спящим рок,
Who hunts unseen the unconscious lives of men,	Который здесь невидимо охотится за неосознающей жизнью человека,
If thy heart could live locked in the ideal's gold,	Закрывшись в золото прекрасного и идеального, смогло бы сердце жить твоё,
As high, as happy might thy waking be!	Каким высоким и каким счастливым было б пробуждение!
If for all time doom could be left to sleep!"	О если б рок всегда мог оставаться спящим!"

He spoke but held his knowledge back from words.	Он говорил, но прятал знание в слова.
As a cloud plays with lightnings' vivid laugh,	Как облако, которое играет с ярким смехом молнии,
But still holds back the thunder in its heart,	Но до поры удерживает в сердце гром;
Only he let bright images escape.	Он только светлым образам позволил выйти.
His speech like glimmering music veiled his thoughts;	И речь его, сверкая музыкой, скрывала мысли;
As a wind flatters the bright summer air,	Она как бриз, ласкавший освещённый солнцем летний воздух,
Pitiful to mortals, only to them it spoke	Из состраданья к смертным говорила лишь
Of living beauty and of present bliss:	О красоте живого, о блаженстве в настоящем:
He hid in his all-knowing mind the rest.	Он скрыл в своём всезнающем уме всё остальное.
To those who hearkened to his celestial voice,	И слушавшим его небесный голос,
The veil heaven's pity throws on future pain	Кому на будущее горе сострадание небес набросило вуаль,
The Immortals' sanction seemed of endless joy.	Поддержка, одобрение Бессмертного казались бесконечной радостью.
But Aswapati answered to the seer; -	Но Ашвапати отвечал провидцу; —
His listening mind had marked the dubious close,	Его внимательно следящий ум заметил скрытую двусмысленность,
An ominous shadow felt behind the words,	Он ощутил за этими словами угрожающую тень,
But calm like one who ever sits facing Fate	Но полный хладнокровия, кто постоянно выдержан, встречая лик Судьбы
Here mid the dangerous contours of earth's life,	Средь контуров земной опасной жизни,
He answered covert thought with guarded speech:	Он отвечал, за осторожной речью маскируя мысль:
"O deathless sage who knowest all things here,	"О ты, бессмертный, видящий мудрец, который знает всё,
If I could read by the ray of my own wish	О если б я мог прочитать лучом желания
Through the carved shield of symbol images	Через изящную завесу символов-видений,
Which thou hast thrown before thy heavenly mind	Что ты раскинул пред своим божественным умом,
I might see the steps of a young godlike life	Я мог бы видеть шаг богоподобной юной жизни
Happily beginning luminous-eyed on earth;	Что началась счастливо, с ясным взором, на земле;
Between the Unknowable and the Unseen	Между Незримым и Непознаваемым,
Born on the borders of two wonder-worlds,	Родившись на границе этих двух миров чудес,
It flames out symbols of the infinite	Она пылает символами бесконечного,
And lives in a great light of inner suns.	Живёт в великом свете внутренних светил.
For it has read and broken the wizard seals;	Она уже и прочитала, и сломала все волшебные печати:
It has drunk of the Immortal's wells of joy,	Она пила из родников веселья, радости Бессмертных,
It has looked across the jewel bars of heaven,	И заглянула за алмазные засовы неба,
It has entered the aspiring Secrecy,	Она уже вошла в стремящуюся Тайну,
It sees beyond terrestrial common things	И видит за пределами обыденных земных вещей,
And communes with the Powers that build the worlds,	И разговаривает с Силами, что создают миры,
Till through the shining gates and mystic streets	Пока сияющими, яркими вратами,
Of the city of lapis lazuli and pearl	Мистическими улицами города из жемчуга и лазурита
Proud deeds step forth, a rank and march of gods.	Идут вперёд рядами гордые дела, чеканя марш богов.
Although in pauses of our human lives	Хотя во время пауз нашей жизни
Earth keeps for man some short and perfect hours	Земля хранит для человека несколько часов, коротких, совершенных,
When the inconstant tread of Time can seem	Когда непостоянное движенье Времени нам может показаться
The eternal moment which the deathless live,	Тем вечным мигом, где живёт бессмертное,
Yet rare that touch upon the mortal's world:	Но всё же редко то прикосновение для мира смертных:
Hardly a soul and body here are born	Душа и тело здесь рождаются с трудом
In the fierce difficult movement of the stars,	В тяжёлом и неистовом движеньи звёзд,
Whose life can keep the paradisal note,	Их жизнь способна сохранить звучанье рая,
Its rhythm repeat the many-toned melody	Их ритмы — повторять многоголосую мелодию,
Tirelessly throbbing through the rapturous air	Что неустанно бьётся сквозь восторженную атмосферу
Caught in the song that sways the Apsara's limbs	Ухваченную в песне, под которую качает телеса Апсара,
When she floats gleaming like a cloud of light,	Когда она плывёт, мерцая, словно облако из света,
A wave of joy on heaven's moonstone floor.	Волною радости на лунно-каменном полу небес.
Behold this image cast by light and love,	Взгляни на этот образ, созданный лучами света и любовью,
A stanza of the ardour of the gods	Взгляни на эту строфу пылкости богов,
Perfectly rhymed, a pillared ripple of gold!	Срифмованную в совершенстве, подобную колонне из струящегося золота!
Her body like a brimmed pitcher of delight	Её фигура, как сосуд, до края наполняемый восторгом,
Shaped in a splendour of gold‑coloured bronze	Отлитая в великолепье золотистой бронзы,
As if to seize earth's truth of hidden bliss.	Как будто воплощает истину земли о скрытом в ней блаженстве.
Dream-made illumined mirrors are her eyes	Мечтою сотворённые, всё озаряющие зеркала, её глаза,
Draped subtly in a slumbrous fringe of jet,	С тончайшей драпировкой из дремотной бахромы агата,
Retaining heaven's reflections in their depths.	Хранят и отражают небеса в своих глубинах.
Even as her body, such is she within.	И так же, как и тело у неё — она прекрасна и внутри.
Heaven's lustrous mornings gloriously recur,	Небесные сияющие утра славно повторились,
Like drops of fire upon a silver page,	Как огненные капли на серебряном листе
In her young spirit yet untouched with tears.	В её душе, пока что юной и не знавшей слёз.
All beautiful things eternal seem and new	И всё прекрасное ей видится как вечное и новое
To virgin wonder in her crystal soul.	Для девственного удивления в прозрачной, как кристалл, душе.
The unchanging blue reveals its spacious thought;	Нетронутая синева открыла широту простора мысли;
Marvellous the moon floats on through wondering skies;	По удивляющимся небесам плывёт чудесный месяц;
Earth's flowers spring up and laugh at time and death;	Цветы земли выходят и подсмеиваются над временем и смертью;
The charmed mutations of the enchanter life	Пленяющие перемены чародейки жизни
Race like bright children past the smiling hours.	Спешат весёлой ребятнёй по улыбающимся им часам.
If but this joy of life could last, nor pain	О если б только эта радость жизни могла бы продолжаться, а страдание
Throw its bronze note into her rhythmed days!	Не добавляло бронзовую ноту в ритм её весёлых дней!
Behold her, singer with the prescient gaze,	Взгляни же на неё, певец, своим предвидящим небесным взором,
And let thy blessing chant that this fair child	И пусть твоё благословенье пропоёт, что это славное дитя
Shall pour the nectar of a sorrowless life	Прольёт нектар безгорестной и беспечальной жизни
Around her from her lucid heart of love,	Вокруг себя из ясного и любящего сердца,
Heal with her bliss the tired breast of earth	Своим блаженством исцелит измученную грудь земли,
And cast like a happy snare felicity.	Набросив счастье на неё, как сети радости.
As grows the great and golden bounteous tree	И как растёт прекрасное, обильное большое дерево,
Flowering by Alacananda's murmuring waves,	И расцветает у журчащих волн Алакананды,
Where with enamoured speed the waters run	Где с быстротой влюблённого бежит вода,
Lisping and babbling to the splendour of morn	И шелестят и пузырятся для великолепий утра,
And cling with lyric laughter round the knees	И с поэтичным смехом обвиваются вокруг коленей дочерей небес,
Of heaven's daughters dripping magic rain	И проливаются магическим дождём
Pearl-bright from moon-gold limbs and cloudy hair,	Жемчужин с лунно-золотого тела и пушистых, словно облако, волос,
So are her dawns like jewelled leaves of light,	Пускай её рассветы будут драгоценною листвою света,
So casts she her felicity on men.	И пусть она бросает на людей свет радости своей.
A flame of radiant happiness she was born	Она родилась в пламени сияющего счастья
And surely will that flame set earth alight:	И, несомненно, это пламя может озарить всю землю:
Doom surely will see her pass and say no word!	И, несомненно, тяжкий рок, увидев, как она идёт, не скажет ей ни слова!
But too often here the careless Mother leaves	Однако слишком часто беззаботная Божественная Мать
Her chosen in the envious hands of Fate:	Свой выбор отдаёт завистливым рукам Судьбы:
The harp of God falls mute, its call to bliss	Смолкает арфа Бога и её призыв к блаженству
Discouraged fails mid earth's unhappy sounds;	Обескураженно стихает средь несчастных голосов земли;
The strings of the siren Ecstasy cry not here	Смычки сирен Экстаза больше не взывают,
Or soon are silenced in the human heart.	Иль вскорости смолкают в сердце человека.
Of sorrow's songs we have enough: bid once	О боли песен было здесь достаточно: когда-то званые
Her glad and griefless days bring heaven here.	Её весёлые, безгорестные дни несут к нам небеса.
Or must fire always test the great of soul?	Иль всё-таки огонь всё время должен проверять величие души?
Along the dreadful causeway of the Gods,	По длинной грозной мостовой Богов,
Armoured with love and faith and sacred joy,	С защитой из любви, священной радости и веры
A traveller to the Eternal's house,	Идёт неутомимый путник к дому Вечного;
Once let unwounded pass a mortal life."	Пускай хоть раз он неизраненным пройдёт по смертной жизни."
But Narad answered not; silent he sat,	Нарада не ответил; молча он сидел,
Knowing that words are vain and Fate is lord.	Он знал — слова напрасны, и Судьба здесь господин.
He looked into the unseen with seeing eyes,	Он взором видящего вглядывался в глубину незримого.
Then, dallying with the mortal's ignorance	Затем, играючи с неведением смертных,
Like one who knows not, questioning, he cried:	И словно бы не зная, вопрошая, он вскричал:
"On what high mission went her hastening wheels?	"С какой же миссией высокой так поспешали эти быстрые колёса?
Whence came she with this glory in her heart	Откуда же приехала она, с такою славой в сердце,
And Paradise made visible in her eyes?	И Раем, ставшим видимым в её глазах?
What sudden God has met, what face supreme?"	Какого неожиданного Бога встретила, какой высокий лик?"
To whom the king, "The red asoca watched	Затем к ней обратился царь, "Та красная ашока, которая когда-то наблюдала,
Her going forth which now sees her return.	Как вдаль ты устремилась, видела сейчас как ты вернулась.
Arisen into an air of flaming dawn	Поднявшись в воздух пламенной зари
Like a bright bird tired of her lonely branch,	Подобно яркой птице, что устав от одинокой ветки,
To find her own lord, since to her on earth	Летит найти себе супруга, господина, Поскольку на земле он к ней пока что не пришёл,
He came not yet, this sweetness wandered forth	Вся эта сладость унеслась вперёд,
Cleaving her way with the beat of her rapid wings.	Путь рассекая взмахами могучих быстрых крыльев.
Led by a distant call her vague swift flight	Её неуловимый и стремительный полёт, притянутый далёким зовом,
Threaded the summer morns and sunlit lands.	Пронзал — то летнюю зарю, то залитые солнцем страны.
The happy rest her burdened lashes keep	Её ресницы, помнящие нечто, несут ещё счастливый отдых,
And these charmed guardian lips hold treasured still.	Её очаровательные стражи-губы ещё хранят сокровище.
Virgin who comest perfected by joy,	О дева, что пришла, от радости став совершенной,
Reveal the name thy sudden heart‑beats learned.	Скажи нам имя, что тебе открылось по внезапному биенью сердца.
Whom hast thou chosen, kingliest among men?"	Кого ты выбрала, о царственная средь людей?"
And Savitri answered with her still calm voice	Савитри отвечала тихим и спокойным голосом,
As one who speaks beneath the eyes of Fate:	Как будто говорила пред лицом Судьбы:
"Father and king, I have carried out thy will.	"Отец и царь, я выполнила вашу волю.
One whom I sought I found in distant lands;	В далёких странах я нашла, кого искала;
I have obeyed my heart, I have heard its call.	Я подчинилась сердцу, я услышала его призыв.
On the borders of a dreaming wilderness	Вдали отсюда, на краю дремотных диких мест,
Mid Shalwa's giant hills and brooding woods	Среди гигантских горных пиков Шалвы и задумчивых лесов,
In his thatched hermitage Dyumatsena dwells,	В соломенном жилище, как отшельник, проживает Дьюматсена,
Blind, exiled, outcast, once a mighty king.	Отверженный, слепой и изгнанный, когда-то — сильный царь.
The son of Dyumatsena, Satyavan,	Там сына Дьюматсены, Сатьявана
I have met on the wild forest's lonely verge.	Я встретила в уединённом месте дикого большого леса.
My father, I have chosen. This is done."	О мой отец, я сделала свой выбор. Это совершилось."
Astonished, all sat silent for a space.	Все, поражённые, сидели молча.
Then Aswapati looked within and saw	Затем царь Ашвапати свой взгляд направил внутрь, и там увидел, как
A heavy shadow float above the name	Тяжёлая большая тень плывёт над этим именем,
Chased by a sudden and stupendous light;	И как её преследует внезапный, коллосальный свет;
He looked into his daughter's eyes and spoke:	Он посмотрел в глаза любимой дочери и произнёс:
"Well hast thou done and I approve thy choice.	"Ты сделала всё хорошо, я одобряю этот выбор.
If this is all, then all is surely well;	И если это всё, то несомненно, будет всё прекрасно;
If there is more, then all can still be well.	И если что-то есть ещё, тогда всё может стать прекрасным.
Whether it seem good or evil to men's eyes,	Неважно, кажется ли что-то добрым или нет для взгляда человека,
Only for good the secret Will can work.	Невидимая потайная Воля может действовать лишь для добра.
Our destiny is written in double terms:	Людские наши судьбы пишутся в двойных понятиях,
Through Nature's contraries we draw nearer God;	И через противоположности Природы нас тянет ближе к Богу;
Out of the darkness we still grow to light.	Из темноты мы всё же вырастаем в свет.
Death is our road to immortality.	Смерть — это только путь к бессмертию.
`Cry woe, cry woe,' the world's lost voices wail,	'О горе нам, о горе нам', — оплакивают голоса потерю мира,
Yet conquers the eternal Good at last."	И в тоже время завоёвывают вечный Дар в конце концов."
Then might the sage have spoken, but the king	Потом хотел в ответ сказать мудрец,
In haste broke out and stayed the dangerous word:	Но царь прервал его, спеша остановить опасные слова:
"O singer of the ultimate ecstasy,	"О наш певец предельного экстаза,
Lend not a dangerous vision to the blind	Не наделяй опасным виденьем слепого,
Because by native right thou hast seen clear.	Ты от природы видишь всё яснее нас.
Impose not on the mortal's tremulous breast	Не налагай же на дрожащую грудь смертного
The dire ordeal that foreknowledge brings;	Тех страшных испытаний, что несёт предвиденье;
Demand not now the Godhead in our acts.	Не заставляй сейчас нас поступать как Боги.
Here are not happy peaks the heaven-nymphs roam	Здесь нет счастливых гор, и нет гуляющих небесных нимф,
Or Coilas or Vaicountha's starry stair:	Здесь нет ни Койласа, ни звёздной лестницы Вайконты:
Abrupt, jagged hills only the mighty climb	Лишь острые зазубренные склоны, да могучие утёсы,
Are here where few dare even think to rise;	Взбираться по которым мало кто способен даже в мыслях;
Far voices call down from the dizzy rocks,	Далёкие неведомые голоса взывают с головокружительных опасных скал,
Chill, slippery, precipitous are the paths.	Обрывисты, холодны, скользки те пути.
Too hard the gods are with man's fragile race;	И слишком строги боги с хрупкой расой человека;
In their large heavens they dwell exempt from Fate	В своих широких небесах они свободны от Судьбы,
And they forget the wounded feet of man,	И забывают об израненых ногах людей,
His limbs that faint beneath the whips of grief,	О теле, что слабеет под плетями горя,
His heart that hears the tread of time and death.	О сердце, что здесь слышит поступь времени и смерти.
The future's road is hid from mortal sight:	Путь будущего скрыт от взгляда смертного:
He moves towards a veiled and secret face.	Он движется, стремясь увидеть скрытый тайный лик.
To light one step in front is all his hope	И вся его надежда — осветить лишь шаг перед собой,
And only for a little strength he asks	И лишь о малых силах просит он
To meet the riddle of his shrouded fate.	Чтоб встретиться с загадкой скрытой пеленой судьбы.
Awaited by a vague and half-seen force,	И поджидаемый неясным, еле видимым могуществом,
Aware of danger to his uncertain hours	И зная об опасности, грозящий ненадёжным дням,
He guards his flickering yearnings from her breath;	Он бережёт свои трепещущие устремленья от её дыхания;
He feels not when the dreadful fingers close	И он не чувствует когда ужаснейшие пальцы
Around him with the grasp none can elude.	Смыкаются вокруг, в той хватке, от которой никому не убежать.
If thou canst loose her grip, then only speak.	И если можешь ты разжать её тиски, тогда — лишь намекни.
Perhaps from the iron snare there is escape:	Возможно, из железного капкана есть какой-то выход.
Our mind perhaps deceives us with its words	Возможно, ум обманывает нас своими фразами,
And gives the name of doom to our own choice;	И собственный наш выбор называет именем судьбы;
Perhaps the blindness of our will is Fate."	Возможно, что Судьба — лишь слепота, неведение нашей воли."
He said and Narad answered not the king.	Сказал он, но Нарада не ответил ничего царю.
But now the queen alarmed lifted her voice:	И в тот момент, встревожившись, царица подала свой голос:
"O seer, thy bright arrival has been timed	"Провидец, светлый твой приход
To this high moment of a happy life;	Пришёлся на высокое мгновение счастливой жизни;
Then let the speech benign of griefless spheres	Так пусть же добрые слова из сфер, не ведающих горя,
Confirm this blithe conjunction of two stars	Поддержат радостный союз двух звёзд,
And sanction joy with thy celestial voice.	Твоим небесным голосом одобрят наше счастье.
Here drag not in the peril of our thoughts,	Не стоит здесь притягивать к опасностям и бедам наши мысли,
Let not our words create the doom they fear.	Не будем позволять словам творить тот рок, которого они боятся.
Here is no cause for dread, no chance for grief	Здесь нет причин для страха, и у горя нет возможности
To raise her ominous head and stare at love.	Подняться и сверлить зловещим взглядом их любовь.
A single spirit in a multitude,	Единый дух живёт во множестве созданий,
Happy is Satyavan mid earthly men	И счастлив Сатьяван среди людей земли,
Whom Savitri has chosen for her mate,	Кого Савитри выбрала себе в супруги,
And fortunate the forest hermitage	Удача посетила хижину отшельника в лесу
Where leaving her palace and riches and a throne	Там, где оставив свой дворец, богатства, трон,
My Savitri will dwell and bring in heaven.	Моя Савитри будет жить и здравствовать под небесами.
Then let thy blessing put the immortals' seal	Так пусть твоё благословенье ляжет, как печать бессмертного,
On these bright lives' unstained felicity	На незапятнанное счастье этих ярких жизней,
Pushing the ominous Shadow from their days.	Отбросив злую Тень от их грядущих дней.
Too heavy falls a Shadow on man's heart;	Уж слишком тяжко падает та Тень на сердце человека;
It dares not be too happy upon earth.	Оно не смеет становиться чересчур счастливым на земле.
It dreads the blow dogging too vivid joys,	Оно страшится тех ударов, что идут за слишком яркой радостью,
A lash unseen in Fate's extended hand,	Незримого бича в протянутой руке Судьбы,
The danger lurking in fortune's proud extremes,	Опасности, скрываемой за горделивой крайностью удачи,
An irony in life's indulgent smile,	Иронии, за снисходительной усмешкой жизни,
And trembles at the laughter of the gods.	Оно трепещет, если слышит смех богов.
Or if crouches unseen a panther doom,	Но если где-то есть припавшая к земле, незримая пантера рока,
If wings of Evil brood above that house,	И если вдруг над этим домом нависают крылья Зла,
Then also speak, that we may turn aside	Тогда скажи нам, чтобы мы могли свернуть в другую сторону,
And rescue our lives from hazard of wayside doom	И жизни наши уберечь от роковой опасности, что поджидает на обочине,
And chance entanglement of an alien fate."	И от случайной вовлеченности в чужую нам судьбу."
And Narad slowly answered to the queen:	Нарада медленно царице отвечал:
"What help is in prevision to the driven?	Какая польза от предвиденья тому, кем управляют?
Safe doors cry opening near, the doomed pass on.	Надёжные врата визжат, когда их открывают, И то, что суждено — проходит в них.
A future knowledge is an added pain,	И знание о будущем — лишь дополнительная боль,
A torturing burden and a fruitless light	Мучительная ноша и бесплодный свет
On the enormous scene that Fate has built.	На той огромной сцене, что построила Судьба.
The eternal poet, universal Mind,	Поэт из вечности, вселенский Ум,
Has paged each line of his imperial act;	Проставил номер перед каждой строчкой своего высокого спектакля;
Invisible the giant actors tread	Незрима поступь тех гигантских игроков,
And man lives like some secret player's mask.	А человек живет — как маска тайного актёра.
He knows not even what his lips shall speak.	И он не знает даже что произнесут его уста.
For a mysterious Power compels his steps	Таинственная Сила двигаает его шагами,
And life is stronger than his trembling soul.	И жизнь сильнее, чем его дрожащая душа.
None can refuse what the stark Force demands:	Никто не может отказаться от решений непреклонной Силы:
Her eyes are fixed upon her mighty aim;	Её глаза застыли на своей могучей цели:
No cry or prayer can turn her from her path.	Ни крики, ни молитвы не свернут её с пути.
She has leaped an arrow from the bow of God."	Она уже пустила острую стрелу из лука Бога."
His words were theirs who live unforced to grieve	Он говорил как те, кого судьба не вынуждает горевать,
And help by calm the swaying wheels of life	Кто помогает собственным спокойствием катящимся колёсам жизни
And the long restlessness of transient things	И длительному беспокойству преходящего,
And the trouble and passion of the unquiet world.	Заботам и страстям волнений мира.
As though her own bosom were pierced the mother saw	И мать увидела внезапно, словно в грудь её пронзили,
The ancient human sentence strike her child,	Как древний приговор настиг её дитя,
Her sweetness that deserved another fate	А сладость, что была достойною другой судьбы
Only a larger measure given of tears.	Лишь повод создаёт для больших слёз.
Aspiring to the nature of the gods,	В своей природе — устремлённая к богам,
A mind proof-armoured mailed in mighty thoughts,	С умом что защищён бронёю сильной мысли,
A will entire couchant behind wisdom's shield,	И с волей, целиком лежащей за щитами мудрости,
Though to still heavens of knowledge she had risen,	Хотя она и поднималась к молчаливым небесам познания,
Though calm and wise and Aswapati's queen,	Хотя она была спокойна и мудра, царица и супруга Ашвапати,
Human was she still and opened her doors to grief;	Она была ещё и человеком, и открыла двери горю;
The stony-eyed injustice she accused	И осудив несправедливость с каменным тяжёлым взглядом
Of the marble godhead of inflexible Law,	Застывшего, как мрамор, божества неколебимого и жёсткого Закона,
Nor sought the strength extreme adversity brings	Она не видела того могущества, которое приносят крайние несчастья
To lives that stand erect and front the World-Power:	Тем жизням, что встают упрямо перед Силой Мира;
Her heart appealed against the impartial judge,	В ней сердце выступило против беспристрастного судьи,
Taxed with perversity the impersonal One.	И обвинило в извращённости безличного Единого.
Her tranquil spirit she called not to her aid,	Она не позвала себе на помощь свой спокойный дух
But as a common man beneath his load	А как обычный человек, который под своею ношей
Grows faint and breathes his pain in ignorant words,	Слабеет, выражая боль в невежественном слове,
So now she arraigned the world's impassive will:	Так и она сейчас бросала обвинение бесстрастной воле мира:
"What stealthy doom has crept across her path	"Так что за скрытный рок ей переполз дорогу,
Emerging from the dark forest's sullen heart,	Возникнув в мрачной сердцевине тёмной чащи леса,
What evil thing stood smiling by the way	И что за зло стоит и ухмыляется на том пути,
And wore the beauty of the Shalwa boy?	Прикрывшись красотою сына Шалвы?
Perhaps he came an enemy from her past	Быть может, он пришёл из прошлого её, как давний враг,
Armed with a hidden force of ancient wrongs,	Вооружённый скрытой силой совершённых некогда проступков,
Himself unknowing, and seized her unknown.	И сам не ведая, схватил её, не ведавшую тоже.
Here dreadfully entangled love and hate	Здесь страшно путаные ненависть с любовью
Meet us blind wanderers mid the perils of Time.	Встречают нас, незрячих путников, среди опасностей и риска Времени.
Our days are links of a disastrous chain,	Дни наши — это звенья роковой цепи,
Necessity avenges casual steps;	И неизбежность мстит шагами случая;
Old cruelties come back unrecognised,	Жестокость в прошлом — возвращается назад неузнанной,
The gods make use of our forgotten deeds.	И боги пользуются нашими забытыми делами.
Yet all in vain the bitter law was made.	Но то, что делается этим горьким и мучительным законом — всё напрасно.
Our own minds are the justicers of doom.	Судьёю рока выступает человеческий наш ум.
For nothing have we learned, but still repeat	Мы ничему не учимся, а только продолжаем повторять
Our stark misuse of self and others' souls.	Неверный косный способ обращения с самим собой и душами другого человека.
There are dire alchemies of the human heart	Есть страшная алхимия людских сердец
And fallen from his ethereal element	И, отделяясь от своей эфирной части,
Love darkens to the spirit of nether gods.	Любовь темнеет, превращается в дух божества на низшем плане.
The dreadful angel, angry with his joys	Ужасный ангел, злой, своею радостью
Woundingly sweet he cannot yet forego,	Наносит сладостные раны, но не может отказаться,
Is pitiless to the soul his gaze disarmed,	Безжалостны к душе его разоружающие взгляды,
He visits with his own pangs his quivering prey	Он посещает острой болью трепетную жертву
Forcing us to cling enamoured to his grip	И заставляет очарованно нас льнуть в его объятия,
As if in love with our own agony.	Как если бы мы были влюблены в свою агонию.
This is one poignant misery in the world,	И это лишь одно из острых бедствий в этом мире,
And grief has other lassoes for our life.	А ведь у горя есть для нашей жизни и другие петли.
Our sympathies become our torturers.	Тот, кто нам нравится — становится для нас мучителем.
Strength have I my own punishment to bear,	Есть сила у меня перенести свой рок и наказание,
Knowing it just, but on this earth perplexed,	Я знаю это точно, но на этой сбитой с толку и запутанной земле,
Smitten in the sorrow of scourged and helpless things,	Которая поражена тоской бичуемых, беспомощных существ,
Often it faints to meet other suffering eyes.	Слабеет часто эта сила, встретившись с мучением в глазах других.
We are not as the gods who know not grief	Мы не похожи на богов, которые, не зная горя,
And look impassive on a suffering world,	Бесстрастно смотрят на страдающую землю.
Calm they gaze down on the little human scene	Они спокойно смотрят вниз на маленькую сцену человека,
And the short-lived passion crossing mortal hearts.	На страсть, что быстро протекает через смертные сердца.
An ancient tale of woe can move us still,	И древняя история о горе ещё способна тронуть нас,
We keep the ache of breasts that breathe no more,	Мы сохраняем боль о той груди, которая уже не дышит,
We are shaken by the sight of human pain,	Нас потрясает зрелище мученья, боли человека,
And share the miseries that others feel.	Мы вовлекаемся в страдания, что чувствуют другие.
Ours not the passionless lids that cannot age.	У нас нет тех бесстрастных век, что не стареют.
Too hard for us is heaven's indifference:	И слишком тяжело для нас бывает безразличие небес:
Our own tragedies are not enough for us,	Своих трагедий — недостаточно для нас,
All pathos and all sufferings we make ours;	Весь пафос, все страдания мы делаем своими;
We have sorrow for a greatness passed away	Мы сожалеем о величии, которое прошло
And feel the touch of tears in mortal things.	И в смертной жизни — чувствуем касанье слёз.
Even a stranger's anguish rends my heart,	Ведь даже мука посторонних разрывает сердце мне,
And this, O Narad, is my well‑loved child.	А это, о Нарада — горячо любимое моё дитя.
Hide not from us our doom, if doom is ours.	Не прячь от нас наш рок, раз стал он роком нашим,
This is the worst, an unknown face of Fate,	Ведь самое плохое — неизвестный лик Судьбы,
A terror ominous, mute, felt more than seen	Зловещий, молчаливый ужас, что не видишь, а скорее ощущаешь,
Behind our seat by day, our couch by night,	За нашим креслом днём, за нашею кроватью ночью,
A Fate lurking in the shadow of our hearts,	Судьба, что прячется в тени людских сердец,
The anguish of the unseen that waits to strike.	И мука от незримого, что выжидает для удара.
To know is best, however hard to bear."	Знать — лучше, даже если это тяжело перенести."
Then cried the sage piercing the mother's heart,	Тогда вскричал мудрец, пронзая сердце матери
Forcing to steel the will of Savitri,	И заставляя закалиться волю у Савитри,
His words set free the spring of cosmic Fate.	Его слова освободили сжатую пружину, механизм космической Судьбы.
The great Gods use the pain of human hearts	Великие всевидящие Боги, бывает, пользуются болью человеческих сердец
As a sharp axe to hew their cosmic road:	Как острым топором, чтоб прорубать космический свой путь:
They squander lavishly men's blood and tears	Они льют с щедростью и кровь, и слёзы человека,
For a moment's purpose in their fateful work.	Стремясь к сиюминутной цели в судьбоносной их работе.
This cosmic Nature's balance is not ours	Баланс космической Природы — он — не наш баланс,
Nor the mystic measure of her need and use.	Не наши и мистические мерки пользы и необходимости.
A single word lets loose vast agencies;	Одно лишь слово может выпустить на волю множество посредников;
A casual act determines the world's fate.	Случайные дела — определить судьбу вселенной.
So now he set free destiny in that hour.	Так ныне, в этот час, он дал свободу участи, начертанной заранее.
"The truth thou hast claimed; I give to thee the truth.	"Ты хочешь истины; я дам её тебе.
A marvel of the meeting earth and heavens	Он — чудо встречи неба и земли —
Is he whom Savitri has chosen mid men,	Кого Савитри выбрала среди людей,
His figure is the front of Nature's march,	Его фигура — авангард движения Природы,
His single being excels the works of Time.	Он превосходит достиженья Времени одним лишь существом своим.
A sapphire cutting from the sleep of heaven,	Сапфир, что вырезан из сновидения небес,
Delightful is the soul of Satyavan,	Душа у Сатьявана — изумительна, прекрасна,
A ray out of the rapturous Infinite,	Она как луч, что вышел из восторга Бесконечности,
A silence waking to a hymn of joy.	Безмолвие, что пробудилось к гимну радости.
A divinity and kingliness gird his brow;	Божественность и царственная стать вокруг его чела;
His eyes keep a memory from a world of bliss.	Его глаза хранят воспоминанья из миров блаженства.
As brilliant as a lonely moon in heaven,	Сверкающий, как одинокий месяц в небесах,
Gentle like the sweet bud that spring desires,	И нежный, словно сладостный бутон, желающий раскрыться,
Pure like a stream that kisses silent banks,	И чистый, как ручей, целующий в молчаньи берега,
He takes with bright surprise spirit and sense.	Он светлым удивлением захватывает дух и чувство.
A living knot of golden Paradise,	Оживший узел золотого Рая,
A blue Immense he leans to the longing world,	Он наклоняет к жаждущему миру синеву Безмерности
Time's joy borrowed out of eternity,	И радость Времени, которую берёт из вечности,
A star of splendour or a rose of bliss.	Звезду великолепия и розовый бутон блаженства.
In him soul and Nature, equal Presences,	В нём и Природа, и душа — как равные Присутствия,
Balance and fuse in a wide harmony.	Уравновешены и переплавлены в широкую гармонию.
The Happy in their bright ether have not hearts	И даже у Божественных Счастливцев, в светлом их эфире, нет сердец
More sweet and true than this of mortal make	Верней и сладостней, чем это сердце смертного,
That takes all joy as the world's native gift	Которое всю радость принимает как естественный дар мира,
And to all gives joy as the world's natural right.	И как естественное право мира — дарит радость всем.
His speech carries a light of inner truth,	Его слова несут свет истины внутри,
And a large-eyed communion with the Power	А видящее вширь общенье с Силой
In common things has made veilless his mind,	Сняло покров с его ума в обычной жизни,
A seer in earth-shapes of garbless deity.	И сделало его провидцем божества, не искажённого земными формами.
A tranquil breadth of sky windless and still	Покой и широта безветренного неба,
Watching the world like a mind of unplumbed thought,	Что тихо наблюдает мир — сродни его уму неизмеримой мысли,
A silent space musing and luminous	Безмолвное, задумчивое, светлое пространство,
Uncovered by the morning to delight,	Что открывает утро для восторга,
A green tangle of trees upon a happy hill	Зелёное переплетение деревьев на счастливом склоне,
Made into a murmuring nest by southern winds,	Что южный ветер превращает в шелестящее гнездо,
These are his images and parallels,	Всё это — образы его и параллели;
His kin in beauty and in depth his peers.	Его семья — равна ему по красоте и глубине.
A will to climb lifts a delight to live,	В нём воля подниматься возвышает наслажденье жить,
Heaven's height companion of earth-beauty's charm,	Он близок к высоте небес в очаровании земной красы,
An aspiration to the immortals' air	В нём устремленье к воздуху бессмертных
Lain on the lap of mortal ecstasy.	Ложится на колени смертного экстаза.
His sweetness and his joy attract all hearts	Его веселье, нежность привлекают все сердца
To live with his own in a glad tenancy,	Жить вместе с близкими его в счастливом доме,
His strength is like a tower built to reach heaven,	В нём сила — словно башня, построенная, чтоб добраться до небес,
A godhead quarried from the stones of life.	И божество, что найдено в каменоломне жизни.
O loss, if death into its elements	О будет горькая утрата, если на отдельные кусочки,
Of which his gracious envelope was built,	Что составляют эту замечательную вазу,
Shatter this vase before it breathes its sweets,	Смерть разобьет его сосуд, не дожидаясь дуновенья этой сладости,
As if earth could not keep too long from heaven	Как будто не способна бренная земля хранить от неба слишком долго
A treasure thus unique loaned by the gods,	Столь уникальное сокровище, ей данное взаймы богами,
A being so rare, of so divine a make!	Такое редкостное существо, и созданное столь божественно!
In one brief year when this bright hour flies back	Спустя один короткий год, когда наш светлый час вернется к нам назад,
And perches careless on a branch of Time,	И легкомысленно усядется на ветку Времени,
This sovereign glory ends heaven lent to earth,	Та царственная слава, данная земле с небес, закончится,
This splendour vanishes from the mortal's sky:	И то великолепие — исчезнет с небосвода смертных:
Heaven's greatness came, but was too great to stay.	Величие небес пришло, но оказалось чересчур великим, чтоб остаться.
Twelve swift-winged months are given to him and her;	Двенадцать быстрокрылых месяцев даны ему и ей;
This day returning Satyavan must die."	Когда день этот возвратится, Сатьяван умрёт."
A lightning bright and nude the sentence fell.	Слепящей, оголённой молнией ударил этот приговор.
But the queen cried: "Vain then can be heaven's grace!	И вскрикнула царица: "Но может, не нужны те милости небес!
Heaven mocks us with the brilliance of its gifts,	Нас небо дразнит яркостью своих даров,
For Death is a cupbearer of the wine	Но Смерть сидит, как виночерпий
Of too brief joy held up to mortal lips	Той слишком краткой радости, оставленной для смертных уст,
For a passionate moment by the careless gods.	Для мига страсти беззаботными богами.
But I reject the grace and the mockery.	Но я отвергну эту милость и насмешку.
Mounting thy car go forth, O Savitri,	Взбирайся в колесницу, поезжай опять, Савитри,
And travel once more through the peopled lands.	И путешествуй снова через населённые места.
Alas, in the green gladness of the woods	Увы, среди зелёной радости лесов
Thy heart has stooped to a misleading call.	Наткнулось сердце на обманчивый призыв.
Choose once again and leave this fated head,	Ещё раз сделай выбор и оставь ту обречённую на гибель голову.
Death is the gardener of this wonder-tree;	Ты видишь, Смерть — садовник этого чудесного и удивительного дерева;
Love's sweetness sleeps in his pale marble hand.	И сладости Любви спят в бледно-мраморной его руке.
Advancing in a honeyed line but closed,	И если ты пойдёшь по той медовой, но кончающейся линии,
A little joy would buy too bitter an end.	За маленькую радость будет слишком горькая расплата.
Plead not thy choice, for death has made it vain.	Не защищай свой выбор, из-за смерти он теперь напрасный.
Thy youth and radiance were not born to lie	Твой блеск и юность рождены не для того, чтобы лежать
A casket void dropped on a careless soil;	Пустой шкатулкой, что небрежно брошена на землю;
A choice less rare may call a happier fate."	И менее прекрасный выбор может обернуться более счастливою судьбой."
But Savitri answered from her violent heart,-	Но так ответила Савитри из отчаянного сердца, —
Her voice was calm, her face was fixed like steel:	Был голос у неё невозмутим, лицо — застыло словно сталь:
"Once my heart chose and chooses not again.	"Однажды сердце выбрало моё, и снова выбирать не станет.
The word I have spoken can never be erased,	И я сказала слово, что нельзя стереть,
It is written in the record book of God.	Его уже вписали в летописи Бога.
The truth once uttered, from the earth's air effaced,	Ведь истина, однажды сказанная вслух, Хотя потом и растворилась в воздухе,
By mind forgotten, sounds immortally	Забытая умом, звучит не умирая,
For ever in the memory of Time.	И навсегда ложится в память Времени.
Once the dice fall thrown by the hand of Fate	Уже упали кости, брошенные властною рукой Судьбы
In an eternal moment of the gods.	В каком-то вечно существующем мгновении богов.
My heart has sealed its troth to Satyavan:	И сердце у меня поставило печать на обещаньи Сатьявану:
Its signature adverse Fate cannot efface,	И никакая здесь враждебная Судьба ту подпись не сотрёт,
Its seal not Fate nor Death nor Time dissolve.	И ту печать — ни Смерть, ни Рок, ни Время не сломает.
Those who shall part who have grown one being within?	Кто разлучит двоих, что стали внутренне единым существом?
Death's grip can break our bodies, not our souls;	Смерть со своею хваткой может лишь разрушить тело, но не душу;
If death take him, I too know how to die.	И если смерть возьмёт его, я тоже знаю как мне умереть.
Let Fate do with me what she will or can;	И пусть Судьба со мною делает что сможет, или что захочет;
I am stronger than death and greater than my fate;	Я знаю, я сильнее смерти, и больше, чем моя судьба;
My love shall outlast the world, doom falls from me	Моя любовь сумеет пережить наш мир и рок спадёт с меня,
Helpless against my immortality.	Беспомощный, перед моим бессмертием.
Fate's law may change, but not my spirit's will."	Скорей изменится закон Судьбы, чем воля духа моего."
An adamant will, she cast her speech like bronze.	Несокрушимая в своём намереньи, она слова бросала словно бронзу.
But in the queen's mind listening her words	Но у царицы, слушавшей ту речь, внутри её ума
Rang like the voice of a self‑chosen Doom	Они звенели, словно голос Рока, что избрал себя,
Denying every issue of escape.	И отвергает всякую возможность для спасенья.
To her own despair answer the mother made;	На собственное горе мать дала ответ;
As one she cried who in her heavy heart	Она воскликнула, как тот, кто с тяжким сердцем
Labours amid the sobbing of her hopes	Впустую бьётся средь рыдания своих надежд,
To wake a note of help from sadder strings:	Стараясь вызвать ноту помощи из струн печали:
"O child, in the magnificence of thy soul	"О дочь, в великолепии своей души,
Dwelling on the border of a greater world	Живущей на границе с более великим миром,
And dazzled by thy superhuman thoughts,	И ослеплённая сверхчеловеческою мыслью,
Thou lendst eternity to a mortal hope.	Ты смертную надежду наделяешь вечностью.
Here on this mutable and ignorant earth	Здесь на незнающей, изменчивой земле
Who is the lover and who is the friend?	Кто твой любимый, кто твой друг?
All passes here, nothing remains the same.	Здесь всё проходит, и ничто не остаётся прежним.
None is for any on this transient globe.	Никто не существует для других на этой временной земле.
He whom thou lovest now, a stranger came	И тот, кого сейчас ты любишь, прибыл незнакомцем,
And into a far strangeness shall depart:	И в незнакомые далёкие края уйдёт потом:
His moment's part once done upon life's stage	В какой-то день на сцене жизни он закончит роль,
Which for a time was given him from within,	Которая ему дана была на время, изнутри,
To other scenes he moves and other players	В другие сцены он пойдёт, с другими игроками.
And laughs and weeps mid faces new, unknown.	К слезам и к смеху среди новых, незнакомых лиц.
The body thou hast loved is cast away	И тело, что ты полюбила, будет брошено
Amidst the brute unchanging stuff of worlds	Средь неизменного бесчувственного вещества миров
To indifferent mighty Nature and becomes	В могучую, но безразличную Природу, чтобы стать
Crude matter for the joy of others' lives.	Сырой материей для радости других, неведомых нам жизней.
But for our souls, upon the wheel of God	Так наши души постоянно крутятся
For ever turning, they arrive and go,	На колесе Всевышнего, то появляются, то исчезают,
Married and sundered in the magic round	То сходятся, а то расходятся в магическом движении
Of the great Dancer of the boundless dance.	Великого Танцора в безграничном танце.
Our emotions are but high and dying notes	Эмоции людей — высокие и умирающие ноты
Of his wild music changed compellingly	Его неистовой и дикой музыки, что неизбежно заменяются
By the passionate movements of a seeking Heart	Горячими движениями ищущего Сердца
In the inconstant links of hour with hour.	В непостоянных связях одного мгновения с другим.
To call down heaven's distant answering song,	Призвать вниз песню неба, отвечающую нам издалека,
To cry to an unseized bliss is all we dare;	Взывать к неуловимому блаженству — вот и всё, что смеем мы;
Once seized, we lose the heavenly music's sense;	Поймав однажды, мы теряем смысл небесной музыки;
Too near, the rhythmic cry has fled or failed;	Ритмичный, слишком близкий зов уже ослаб и улетел;
All sweetnesses are baffling symbols here.	Все сладости, здесь, на земле — сбивающие с толку символы.
Love dies before the lover in our breast:	Любовь в нас умирает раньше нашего любимого:
Our joys are perfumes in a brittle vase.	Все наши радости подобны запахам из хрупкой вазы.
O then what wreck is this upon Time's sea	Какое же потом крушенье в море Времени
To spread life's sails to the hurricane desire	Обрушивается на судна жизни в шторм желания,
And call for pilot the unseeing heart!	Когда проводником берут невидящее сердце!
O child, wilt thou proclaim, wilt thou then follow	Дитя, о неужели ты провозгласишь, о неужели ты затем пойдёшь
Against the Law that is the eternal will	Наперекор Закону, что есть воля вечного,
The autarchy of the rash Titan's mood	За диктатурой настроений безрассудного Титана,
To whom his own fierce will is the one law	Кому его неистовая воля есть единственный закон,
In a world where Truth is not, nor Light nor God?	В тот мир, где нет ни Истины, ни Света, ни Всевышнего?
Only the gods can speak what now thou speakst.	Лишь боги могут говорить такое, что сейчас сказала ты.
Thou who art human, think not like a god.	Ты человек, и думай не как бог.
For man, below the god, above the brute,	Ведь человеку, ниже бога, выше зверя,
Is given the calm reason as his guide;	Спокойный разум дан в проводники;
He is not driven by an unthinking will	Он управляется не некою бездумной волей,
As are the actions of the bird and beast;	Как действует животное и птица;
He is not moved by stark Necessity	Он движется не строгою Необходимостью,
Like the senseless motion of inconscient things.	Как в несознательных вещах и в их бесчувственном движении.
The giant's and the Titan's furious march	Свирепый марш гиганта и Титана
Climbs to usurp the kingdom of the gods	Взбирается чтоб узурпировать страну богов,
Or skirts the demon magnitudes of Hell;	Иль огибает демонические необъятные просторы Ада;
In the unreflecting passion of their hearts	В бездумной страсти собственных сердец
They dash their lives against the eternal Law	Они на кон бросают жизни против вечного Закона
And fall and break by their own violent mass:	И падают, и разбиваются от собственной ожесточённой массы:
The middle path is made for thinking man.	Для мыслящего человека есть срединний путь.
To choose his steps by reason's vigilant light,	Он может выбирать свои шаги под зорким светом разума,
To choose his path among the many paths	И выбирать свой путь средь множества путей дано ему,
Is given him, for each his difficult goal	Ведь каждая его нелёгкая задача
Hewn out of infinite possibility.	Отсечена из бесконечности возможностей.
Leave not thy goal to follow a beautiful face.	Не оставляй своей задачи, чтоб пойти за притягательным лицом.
Only when thou hast climbed above thy mind	И только, если ты поднимешься до планов над умом,
And liv'st in the calm vastness of the One	И будешь жить в спокойной широте Единого,
Can love be eternal in the eternal Bliss	Тогда лишь, в вечно существующем Блаженстве, сможет вечной быть любовь,
And love divine replace the human tie.	И человеческие узы сменятся божественной любовью.
There is a shrouded law, an austere force:	Есть защищающий закон и строгая, возвышенная сила:
It bids thee strengthen thy undying spirit;	Она тебе предписывает укреплять бессмертный дух
It offers its severe benignancies	И предлагает нам свои суровые дары —
Of work and thought and measured grave delight	Работу, мысль, степенный, сдержанный восторг,
As steps to climb to God's far secret heights.	Чтоб мы по ним, как по ступеням, поднимались к тайным пикам Бога.
Then is our life a tranquil pilgrimage,	Тогда жизнь наша станет тихим странствием,
Each year a mile upon the heavenly Way,	И каждый год в ней — милей на Пути небес,
Each dawn opens into a larger Light.	И каждая заря откроется в другой, широкий Свет.
Thy acts are thy helpers, all events are signs,	Твои дела — твои помошники, события все — знаки,
Waking and sleep are opportunities	И пробуждение со сном — удобные возможности,
Given to thee by an immortal Power.	Которые дало тебе бессмертное Могущество.
So canst thou raise thy pure unvanquished spirit,	И так ты сможешь поднимать свой чистый непокорный дух,
Till spread to heaven in a wide vesper calm,	Пока не дорастёт он до небес в вечерней тихой широте,
Indifferent and gentle as the sky,	Бесстрастный и спокойный, словно небо,
It greatens slowly into timeless peace."	И медленно врастёт в покой вне времени."
But Savitri replied with steadfast eyes:	Но с твёрдым взглядом ей ответила Савитри:
"My will is part of the eternal Will,	"Моё желание — часть вечной Воли,
My fate is what my spirit's strength can make,	Моя судьба — что сила духа моего способна сделать,
My fate is what my spirit's strength can bear;	Моя судьба — что сила духа моего способна вынести;
My strength is not the Titan's; it is God's.	Та сила, что во мне — не титаническая сила, это сила Бога.
I have discovered my glad reality	Я обнаружила мою счастливую реальность
Beyond my body in another's being:	Вне тела моего, в другом:
I have found the deep unchanging soul of love.	Я обнаружила в нём неизменность, глубину души любви.
Then how shall I desire a lonely good,	И как я после пожелаю для себя одной добра,
Or slay, aspiring to white vacant peace,	И как смогу убить, стремясь к свободному и чистому покою,
The endless hope that made my soul spring forth	Ту бесконечную надежду, что толкнула душу выпрыгнуть вперёд
Out of its infinite solitude and sleep?	Из нескончаемого сна и одиночества?
My spirit has glimpsed the glory for which it came,	Мой дух увидел славу, для которой он пришёл,
The beating of one vast heart in the flame of things,	Биение широкого единства сердца в пламени всего,
My eternity clasped by his eternity	И вечность, что во мне, в объятиях другой, ему принадлежащей вечности,
And, tireless of the sweet abysms of Time,	Которая захвачена глубокою возможностью любить всегда,
Deep possibility always to love.	Которая не устаёт от сладостных пучин, принадлежащих Времени.
This, this is first, last joy and to its throb	И это, это — первая и окончательная радость, и для её биения
The riches of a thousand fortunate years	Богатства тысячи счастливых лет бедны.
Are poverty. Nothing to me are death and grief	Ничто мне смерть и горе,
Or ordinary lives and happy days.	Ничто — обыденные жизни, радостные дни.
And what to me are common souls of men	И что мне эти человеческие души,
Or eyes and lips that are not Satyavan's?	Глаза и губы, что не Сатьявана?
I have no need to draw back from his arms	Мне нет нужды бежать из ласковых его объятий,
And the discovered paradise of his love	Из обнаруженного рая, от его любви,
And journey into a still infinity.	Из путешествия в покой и бесконечность.
Only now for my soul in Satyavan	И только для своей души, живущей в Сатьяване,
I treasure the rich occasion of my birth:	Я берегу сейчас роскошную возможность своего рождения:
In sunlight and a dream of emerald ways	Под светом солнца, в грёзе изумрудных троп
I shall walk with him like gods in Paradise.	Мы будем, как в Раю, гулять с ним вместе, словно боги.
If for a year, that year is all my life.	И если это на год, этот год — вся жизнь моя.
And yet I know this is not all my fate	Но всё-таки я знаю, что не вся моя судьба —
Only to live and love awhile and die.	Лишь жизнь, недолгая любовь, а после — смерть.
For I know now why my spirit came on earth	Сейчас я знаю, для чего пришёл сюда мой дух,
And who I am and who he is I love.	И кто я, и кто тот, кого я полюбила.
I have looked at him from my immortal Self,	Я посмотрела на него из моего неумирающего "Я"
I have seen God smile at me in Satyavan;	И видела, как улыбался Бог мне в Сатьяване;
I have seen the Eternal in a human face."	Мне выпало увидеть Вечного в его лице."
Then none could answer to her words. Silent	Никто не мог ни слова вымолвить в ответ.
They sat and looked into the eyes of Fate.	В молчании, они сидели, и вглядывались в лик Судьбы.

End of Canto One	Конец первой песни




Book Six THE BOOK OF FATE	Книга Шестая КНИГА СУДЬБЫ


Canto II THE WAY OF FATE AND THE PROBLEM OF PAIN	Песня II ПУТЬ СУДЬБЫ И ПРОБЛЕМА БОЛИ


A silence sealed the irrevocable decree,	Молчанье припечатало бесповоротное решение,
The word of Fate that fell from heavenly lips	Слова Судьбы, слетевшие с небесных уст,
Fixing a doom no power could ever reverse	Отныне закрепляли рок, который никая сила после не отменит,
Unless heaven's will itself could change its course.	Лишь если вдруг божественная воля не изменит курс сама.
Or so it seemed: yet from the silence rose	Иль просто так казалось: но, всё же, из молчания поднялся голос,
One voice that questioned changeless destiny,	Что усомнился в неизменности судьбы,
A will that strove against the immutable Will.	И воля, что боролась против непреложной Воли.
A mother's heart had heard the fateful speech	То было сердце матери, услышавшее роковую речь,
That rang like a sanction to the call of death	Звеневшую как разрешенье зову смерти,
And came like a chill close to life and hope.	Которая пришла как ледяное завершенье жизни и надежды.
Yet hope sank down like an extinguished fire.	Надежда в ней осела, словно гаснущий огонь.
She felt the leaden inevitable hand	Она почувствовала, как свинцовая, неотвратимая рука
Invade the secrecy of her guarded soul	Вторгается во внутреннее таинство её оберегаемой души,
And smite with sudden pain its still content	Внезапной болью поражая тихое согласье с жизнью,
And the empire of her hard-won quietude.	Империю с трудом полученного мира и покоя.
Awhile she fell to the level of human mind,	Она на время пала до уровня людских умов,
A field of mortal grief and Nature's law;	До сферы смертного страданья и законов, управляющих Природой,
She shared, she bore the common lot of men	И разделила, понесла обычный жребий человека,
And felt what common hearts endure in Time.	И ощутила то, что чувствуют обычные сердца во Времени.
Voicing earth's question to the inscrutable power	И выразив вопрос земли к непостижимой силе,
The queen now turned to the still immobile seer:	Царица обратилась к неподвижному и тихому провидцу:
Assailed by the discontent in Nature's depths,	Так, поражённая протестом в глубине Природы,
Partner in the agony of dumb driven things	И зная на себе агонию немых и управляемых существ,
And all the misery, all the ignorant cry,	Все их несчастья, весь их крик невежества,
Passionate like sorrow questioning heaven she spoke.	Наполненная страстью, как сама печаль, Она заговорила, вопрошая небеса.
Lending her speech to the surface soul on earth	Отдав на время речь свою поверхностной земной душе,
She uttered the suffering in the world's dumb heart	Она сумела выразить страдание в безмолвном сердце мира,
And man's revolt against his ignorant fate.	Бунт человека против собственной, неведомой ему судьбы.
"O seer, in the earth's strange twi‑natured life	"Провидец, в странной двойственной природе жизни на земле
By what pitiless adverse Necessity	Зачем безжалостная и враждебная Необходимость,
Or what cold freak of a Creator's will,	Или холодная причуда воли Созидателя,
By what random accident or governed Chance	Зачем шальная катастрофа или предопределённый Случай,
That shaped a rule out of fortuitous steps,	Что формируют правило из сделанных случайно некогда шагов
Made destiny from an hour's emotion, came	И создают судьбу из мимолётных настроений,
Into the unreadable mystery of Time	Приходят в это непонятное, загадочное действо Времени
The direr mystery of grief and pain?	Как ещё более ужасная мистерия страдания и боли?
Is it thy God who made this cruel law?	Кто сотворил такой безжалостный закон — твой Бог?
Or some disastrous Power has marred his work	Иль некая губительная Сила испортила его работу
And he stands helpless to defend or save?	И он стоит, не в силах нас спасти и защитить?
A fatal seed was sown in life's false start	Губительное семя посадили при фальстарте жизни
When evil twinned with good on earthly soil.	Когда с добром, на нашей почве, родилось и зло, как брат-близнец.
Then first appeared the malady of mind,	Потом в уме возникло некое расстройство,
Its pang of thought, its quest for the aim of life.	Его боль в мысли, поиск цели жизни.
It twisted into forms of good and ill	Он исказил в обличиях добра и зла
The frank simplicity of the animal's acts;	Простые, искренние действия животного;
It turned the straight path hewn by the body's gods,	Он повернул с прямых путей, проложенных богами тела,
Followed the zigzag of the uncertain course	И следуя зигзагом ненадёжного, сомнительного курса жизни,
Of life that wanders seeking for its aim	Что бродит в поисках предназначения
In the pale starlight falling from thought's skies,	Под бледным звёздным светом, льющимся с небес ума,
Its guides the unsure idea, the wavering will.	Ведёт он ненадёжную идею, нерешительную волю.
Lost was the instinct's safe identity	Утеряно надёжное отождествление инстинкта
With the arrow-point of being's inmost sight,	Со стрелкой-указателем из внутреннего взгляда существа,
Marred the sure steps of Nature's simple walk	Расстроены надёжные шаги в простом движении Природы,
And truth and freedom in the growing soul.	И истина, свобода — в подрастающей душе.
Out of some ageless innocence and peace,	Из некой нестареющей невинности, и мирного покоя,
Privilege of souls not yet betrayed to birth,	Особой привилегии души, ещё не соблазнённой на рождение,
Cast down to suffer on this hard dangerous earth	Вниз брошенная для страдания на эту трудную, опасную планету,
Our life was born in pain and with a cry.	Жизнь наша родилась в мучениях и с криком.
Although earth-nature welcomes heaven's breath	И хоть природа на земле приветствует дыхание небес,
Inspiring Matter with the will to live,	И вдохновляет волей жить Материю,
A thousand ills assail the mortal's hours	Всё ж тысячи несчастий атакуют время смертного,
And wear away the natural joy of life;	Стирая прочь естественную радость жизни;
Our bodies are an engine cunningly made,	Тела у нас — искусно сделанные механизмы,
But for all its parts as cunningly are planned,	Но к каждой части тела, так обдуманно спланированной,
Contrived ingeniously with demon skill,	Уже изобрели, с невероятным, демоническим искусством,
Its apt inevitable heritage	Его, возможно, неизбежное наследство —
Of mortal danger and peculiar pain,	Угрозу смерти и особенную боль,
Its payment of the tax of Time and Fate,	Свой вид налога что взимают Время и Судьба,
Its way to suffer and its way to die.	Свой способ мучиться, свой способ умирать.
This is the ransom of our high estate,	Таков здесь выкуп за высокий титул человека,
The sign and stamp of our humanity.	И такова печать и знак на нашем человечестве.
A grisly company of maladies	И часто страшная компания болезней
Come, licensed lodgers, into man's bodily house,	Приходит, с ордером на подселение, в телесное жилище человека,
Purveyors of death and torturers of life.	Поставщиками смерти, палачами жизни.
In the malignant hollows of the world,	В болезнетворных углубленьях и пустотах мира,
In its subconscient cavern‑passages	В пещерах-переходах мирового подсознания
Ambushed they lie waiting their hour to leap,	Они лежат в засаде, ожидая часа прыгнуть,
Surrounding with danger the sieged city of life:	И окружить угрозой осаждённый город жизни:
Admitted into the citadel of man's days	Пропущенные в цитадель дней человека
They mine his force and maim or suddenly kill.	Они подтачивают силы у него, калечат, иль внезапно убивают.
Ourselves within us lethal forces nurse;	Мы сами где-то у себя внутри питаем эти смертоносные могущества;
We make of our own enemies our guests:	Своих врагов мы приглашаем в гости:
Out of their holes like beasts they creep and gnaw	Из ям своих, они, как звери, выползают и грызут
The chords of the divine musician's lyre	Натянутые струны лиры божественного музыканта,
Till frayed and thin the music dies away	Пока протёртая, источенная музыка в ней не умрёт навеки,
Or crashing snaps with a last tragic note.	Или не лопнет, с треском, на трагической последней ноте.
All that we are is like a fort beset:	Всё, что мы есть — подобно осаждённой крепости,
All that we strive to be alters like a dream	А всё, за что мы боремся — меняется как сновидение
In the grey sleep of Matter's ignorance.	В каком-то сером сне невежества Материи.
Mind suffers lamed by the world's disharmony	Страдает Ум, что искалечен дисгармониями мира
And the unloveliness of human things.	И неприглядным ликом человеческих существ.
A treasure misspent or cheaply, fruitlessly sold	Сокровище растрачено, иль по дешевке, бесполезно продано
In the bazaar of a blind destiny,	На рынке безрассудной и слепой судьбы.
A gift of priceless value from Time's gods	Бесценный дар, ниспосланный богами Времени
Lost or mislaid in an uncaring world,	Утерян или брошен где-то в безразличном мире,
Life is a marvel missed, an art gone wry;	И наша жизнь теперь — упущенное чудо, Иль искажённое творение художника;
A seeker in a dark and obscure place,	Искатель среди тёмных и неясных мест,
An ill-armed warrior facing dreadful odds,	Боец с плохим оружием, лицом к лицу со страшным преимуществом врага,
An imperfect worker given a baffling task,	Неграмотный работник, получивший непосильную задачу,
An ignorant judge of problems Ignorance made,	Эксперт-невежда по проблемам, созданным Невежеством,
Its heavenward flights reach closed and keyless gates,	Его полёты в небеса приводят к запертым воротам без ключей,
Its glorious outbursts peter out in mire.	А вспышки славы тонут посреди грязи.
On Nature's gifts to man a curse was laid:	На всех дарах Природы человеку издавна наложено проклятие
All walks inarmed by its own opposites,	И все пути окружены своими противоположностями.
Error is the comrade of our mortal thought	Ошибка — постоянный спутник нашей смертной мысли
And falsehood lurks in the deep bosom of truth,	Ложь затаилась где-то в глубине, в груди у истины,
Sin poisons with its vivid flowers of joy	Грех отравляет яркими цветами радости
Or leaves a red scar burnt across the soul;	Иль оставляет красный шрам, горящий поперёк души,
Virtue is a grey bondage and a gaol.	А добродетель стала мрачным рабством и тюрьмой.
At every step is laid for us a snare.	На каждом шаге ждёт нас западня.
Alien to reason and the spirit's light,	И чуждый разуму и свету духа
Our fount of action from a darkness wells;	Источник наших действий бьёт из темноты;
In ignorance and nescience are our roots.	В невежестве, незнаньи — наши корни.
A growing register of calamities	Растущий список самых разных бед —
Is the past's account, the future's book of Fate:	Таков счет прошлого и книга записей Судьбы о будущем:
The centuries pile man's follies and man's crimes	Века лишь громоздят людские глупости и преступления
Upon the countless crowd of Nature's ills;	Поверх бесчисленной толпы несчастий, зол Природы;
As if the world's stone load was not enough,	И, словно, каменного груза мира было недостаточно,
A crop of miseries obstinately is sown	Поля страданий засеваются упрямо
By his own hand in the furrows of the gods,	Своими же руками в борозды богов
The vast increasing tragic harvest reaped	И пожинается обширный и растущий урожай трагедии
From old misdeeds buried by oblivious Time.	Со старых глупых дел, что похоронены когда-то равнодушным Временем.
He walks by his own choice into Hell's trap;	Так человек идёт по собственному выбору в ловушку Ада;
This mortal creature is his own worst foe.	И получается, что это смертное созданье — Злейший враг для самого себя.
His science is an artificer of doom;	Его наука — умная изобретательница смерти;
He ransacks earth for means to harm his kind;	Он грабит землю, чтобы причинить вред собственному виду;
He slays his happiness and others' good.	Он убивает собственное счастье и добро других.
Nothing has he learned from Time and its history;	Он ничему не научился из уроков Времени и собственной истории;
Even as of old in the raw youth of Time,	И также, как и прежде, в юном Времени,
When Earth ignorant ran on the highways of Fate,	Когда Земля в своём невежестве бежала по проторенным путям Судьбы,
Old forms of evil cling to the world's soul:	Всё те же виды зла цепляются за душу мира:
War making nought the sweet smiling calm of life,	Война берёт и превращает в пустоту Улыбчивое сладкое затишье жизни,
Battle and rapine, ruin and massacre	И битвы с грабежами, руины и резня
Are still the fierce pastimes of man's warring tribes;	Так до сих пор — жестокие забавы для воюющих людских племён;
An idiot hour destroys what centuries made,	Один час идиота разрушает то, что делалось веками,
His wanton rage or frenzied hate lays low	И бешеная ненависть, бессмысленный и буйный гнев
The beauty and greatness by his genius wrought	Хоронят красоту, величье, созданные гением,
And the mighty output of a nation's toil.	Могучий результат трудов всего народа.
All he has achieved he drags to the precipice.	Все достижения свои он тянет в пропасть.
His grandeur he turns to an epic of doom and fall;	Своё величие он превращает в грандиозную поэму падения и роковой судьбы;
His littleness crawls content through squalor and mud,	Его довольная ничтожность ползает в убогости, грязи,
He calls heaven's retribution on his head	Он призывает на себя возмездие небес,
And wallows in his self-made misery.	Потом барахтается в бедах, им самим же созданными.
A part author of the cosmic tragedy,	И воля человека, как соавтор этой всей космической трагедии,
His will conspires with death and time and fate.	Устраивает заговор со смертью, с временем, с судьбой.
His brief appearance on the enigmaed earth	Его короткое явление на полной тайн земле
Ever recurs but brings no high result	Всё время повторяется, не принося высоких результатов
To this wanderer through the aeon-rings of God	Для этого скитальца, проходящего по эпохальной круговерти Бога,
That shut his life in their vast longevity.	Что запирает жизнь его в своей обширной долговечности.
His soul's wide search and ever returning hopes	Широкие искания его души и вечно возвращающиеся надежды
Pursue the useless orbit of their course	Всё время продолжают бесполезную орбиту выбранного курса,
In a vain repetition of lost toils	В напрасном повторении теряемых трудов,
Across a track of soon forgotten lives.	По колее от быстро позабытых жизней.
All is an episode in a meaningless tale.	Всё превращается в какой-то эпизод бесмысленной истории.
Why is it all and wherefore are we here?	Так почему ж всё так, и для чего мы здесь?
If to some being of eternal bliss	И если в некий мир, где существует вечное блаженство,
It is our spirit's destiny to return	Судьба когда-нибудь вернуться духу человека,
Or some still impersonal height of endless calm,	Или в какие-то безличные спокойные высоты бесконечного покоя,
Since That we are and out of That we came,	Поскольку мы — есть То, и из Того пришли,
Whence rose the strange and sterile interlude	Откуда же возникла эта интерлюдия, бесплодная и странная,
Lasting in vain through interminable Time?	Что тщётно тянется сквозь нескончаемое Время?
Who willed to form or feign a universe	Кто пожелал придать вселенной форму или выдать нечто за неё
In the cold and endless emptiness of Space?	В холодной бесконечной пустоте Пространства?
Or if these beings must be and their brief lives,	Иль, если эти существа с короткой жизнью всё ж должны существовать,
What need had the soul of ignorance and tears?	Какая же нужда душе в невежестве и пролитых слезах?
Whence rose the call for sorrow and for pain?	Откуда появился этот зов к страданию и боли?
Or all came helplessly without a cause?	Иль всё беспомощно приходит без причины?
What power forced the immortal spirit to birth?	Какая сила заставляет наш бессмертный дух рождаться?
The eternal witness once of eternity,	Когда-то вечно существующий свидетель вечности,
A deathless sojourner mid transient scenes,	Бессмертный житель, среди этих скоротечных сцен,
He camps in life's half-lit obscurity	Он разбивает лагерь в полуосвещённом мраке жизни,
Amid the debris of his thoughts and dreams.	Среди строительного мусора из мыслей и мечты.
Or who persuaded it to fall from bliss	И кто склонил его пасть из блаженства,
And forfeit its immortal privilege?	Лишиться привилегии бессмертия?
Who laid on it the ceaseless will to live	Кто дал ему неугасаемую волю жить
A wanderer in this beautiful, sorrowful world,	Скитальцем в этом и прекрасном, и печальном мире
And bear its load of joy and grief and love?	С тяжёлой ношей радости, любви и горя?
Or if no being watches the works of Time,	Иль, если нет на свете существа, что наблюдает за работой Времени,
What hard impersonal Necessity	Что за тяжёлая, безличная Необходимость
Compels the vain toil of brief living things?	Толкает на напрасный труд существ, живущих так недолго?
A great Illusion then has built the stars.	Тогда выходит, что великая Иллюзия создала звёзды.
But where then is the soul's security,	Но где ж тогда защита для души,
Its poise in this circling of unreal suns?	Где равновесие её в круженьи нереальных солнц?
Or else it is a wanderer from its home	А может быть, она — скиталец, что покинула свой дом
Who strayed into a blind alley of Time and chance	И заблудилась в тупиках случайности и Времени
And finds no issue from a meaningless world.	И не находит выхода из этого бессмысленного мира.
Or where begins and ends Illusion's reign?	И где тогда начало и конец империи Иллюзии?
Perhaps the soul we feel is only a dream,	А может быть, вообще — душа, что ощущают люди, только грёза,
Eternal self a fiction sensed in trance."	А вечно существующее "я" — лишь фикция, что чувствуем мы в трансе."

Then after a silence Narad made reply:	Немного помолчав, Нарада дал ответ:
Tuning his lips to earthly sound he spoke,	Уста настроив на земные звуки, он заговорил,
And something now of the deep sense of fate	И что-то от глубоких ощущений действия судьбы
Weighted the fragile hints of mortal speech.	Усиливало в это время хрупкие намёки смертной речи.
His forehead shone with vision solemnised,	Лоб у него сиял торжественным видением,
Turned to a tablet of supernal thoughts	Став временно скрижалью высших мыслей,
As if characters of an unwritten tongue	Как если б символы неведомого языка
Had left in its breadth the inscriptions of the gods.	Чертили на его широком поле письмена богов.
Bare in that light Time toiled, his unseen works	Трудилось Время в этом свете, сняв покровы, проявляя
Detected; the broad-flung far‑seeing schemes	Свои незримые труды; а широко летящие и видящие вдаль,
Unfinished which his aeoned flight unrolls	Незавершённые, пока что, схемы, раскрывшись эпохальному его полёту,
Were mapped already in that world-wide look.	В его, как мир, широком взгляде, уже лежали на своих местах.
"Was then the sun a dream because there is night?	"Так было ль солнце грёзой, если ныне ночь?
Hidden in the mortal's heart the Eternal lives:	Сокрыто в сердце смертных обитает Вечный:
He lives secret in the chamber of thy soul,	Живёт он тайно в комнате твоей души,
A Light shines there nor pain nor grief can cross.	Там где сияет Свет, куда ни боль, ни горе никогда не попадут.
A darkness stands between thyself and him,	Но темнота стоит между тобой и им,
Thou canst not hear or feel the marvellous Guest,	И ты не можешь ощутить, услышать удивительного Гостя,
Thou canst not see the beatific sun.	Не можешь посмотреть на это солнце, полное блаженства.
O queen, thy thought is a light of the Ignorance,	Царица, мысль тобою сказанная — свет Невежества,
Its brilliant curtain hides from thee God's face.	Его сверкающий экран скрывает от тебя лик Бога.
It illumes a world born from the Inconscience	Он озаряет мир, родившийся из Несознания,
But hides the Immortal's meaning in the world.	Но укрывает то, как много Он, Бессмертный, значит в нашем мире.
Thy mind's light hides from thee the Eternal's thought,	Свет твоего ума скрывает от тебя мысль Вечного,
Thy heart's hopes hide from thee the Eternal's will,	Надежды сердца твоего скрывают от тебя намерение Вечного,
Earth's joys shut from thee the Immortal's bliss.	Земные радости закрыли от тебя блаженство, что живёт в Бессмертном.
Thence rose the need of a dark intruding god,	Из этого растёт необходимость в тёмном и вторгающемся боге,
The world's dread teacher, the creator, pain.	И в устрашающем учителе, в творце и боли.
Where Ignorance is, there suffering too must come;	Туда, где есть Невежество, должно придти страданье тоже;
Thy grief is a cry of darkness to the Light;	То горе, что в тебе — зов темнотою Света;
Pain was the first-born of the Inconscience	Боль — первое дитя, рождённое от Несознания
Which was thy body's dumb original base;	Что стала изначальной и немой основой наших тел;
Already slept there pain's subconscient shape:	И в них тогда уже дремала подсознательная форма боли:
A shadow in a shadowy tenebrous womb,	Как призрак в призрачном и мрачном лоне,
Till life shall move, it waits to wake and be.	Пока жизнь движется, она ждёт часа чтоб проснуться, чтобы быть.
In one caul with joy came forth the dreadful Power.	И в том же плоде, вместе с радостью, возникла эта ужасающая Сила.
In life's breast it was born hiding its twin;	Она родилась в сердце жизни, пряча близнеца;
But pain came first, then only joy could be.	Но боль явилась первой, лишь потом смогла возникнуть радость.
Pain ploughed the first hard ground of the world-drowse.	Боль пропахала первый, самый трудный слой дремоты миры.
By pain a spirit started from the clod,	Благодаря той боли дух поднялся из комка земли,
By pain Life stirred in the subliminal deep.	Благодаря той боли Жизнь зашевелилась в подсознательных глубинах.
Interned, submerged, hidden in Matter's trance	Захваченный и погружённый, спрятавшийся в транс Материи
Awoke to itself the dreamer, sleeping Mind;	Проснулся для себя мечтатель, спящий Ум;
It made a visible realm out of its dreams,	Он создал царство зримого из грёз своих,
It drew its shapes from the subconscient depths,	Он вынул облики свои из подсознательных глубин,
Then turned to look upon the world it had made.	И повернулся посмотреть на мир, который сотворил.
By pain and joy, the bright and tenebrous twins,	Так радостью и болью, светлым и угрюмым близнецами,
The inanimate world perceived its sentient soul,	Наш неодушевлённый мир мог постигать свою воспринимающую душу,
Else had the Inconscient never suffered change.	Иначе, Несознание, не знавшее страданья, никогда не изменилось бы.
Pain is the hammer of the Gods to break	Боль — это молот, созданный Богами, чтобы разрушать
A dead resistance in the mortal's heart,	Застывшее и мёртвое сопротивленье в сердце смертного,
His slow inertia as of living stone.	Его неторопливую инерцию живого камня.
If the heart were not forced to want and weep,	И если бы не заставляли сердце плакать и хотеть,
His soul would have lain down content, at ease,	Душа у человека б разлеглась, спокойная, довольная собой,
And never thought to exceed the human start	И никогда мысль не превысила бы точку старта человека,
And never learned to climb towards the Sun.	И никогда б не научилась подниматься к Солнцу.
This earth is full of labour, packed with pain;	Земля у нас полна тяжёлого труда и переполнена страданием;
Throes of an endless birth coerce her still;	И муки бесконечного рожденья сотрясают до сих пор её;
The centuries end, the ages vainly pass	Кончаются века, проходят бесполезные эпохи,
And yet the Godhead in her is not born.	А Божество в ней до сих пор ещё не рождено.
The ancient Mother faces all with joy,	Всё с радостью встречает древняя Божественная Мать,
Calls for the ardent pang, the grandiose thrill;	И призывает жгучие уколы, грандиозные волнения;
For with pain and labour all creation comes.	Всё потому что с болью и трудом приходит всё творение.
This earth is full of the anguish of the gods;	Земля у нас полна мучением богов;
Ever they travail driven by Time's goad,	Они всегда в трудах, и направляемые шпорой Времени
And strive to work out the eternal Will	Стараются исполнить вечное Намеренье,
And shape the life divine in mortal forms.	Сформировать божественную жизнь средь смертных форм.
His will must be worked out in human breasts	Его намеренье должно исполниться в груди у человека
Against the Evil that rises from the gulfs,	И вопреки космическому Злу, что поднимается из бездн,
Against the world's Ignorance and its obstinate strength,	И вопреки Невежеству вселенной и его упрямой силе,
Against the stumblings of man's pervert will,	И вопреки ошибкам, спотыканьям искажённой воли человека,
Against the deep folly of his human mind,	И вопреки глубокой глупости его ума,
Against the blind reluctance of his heart.	И вопреки слепому нежеланью сердца.
The spirit is doomed to pain till man is free.	Дух обречён на боль, пока не станет человек свободным.
There is a clamour of battle, a tramp, a march:	Здесь грохот битвы, топот ног и марш:
A cry arises like a moaning sea,	Крик поднимается, как стонущее море,
A desperate laughter under the blows of death,	И слышен безнадёжный смех под окончательным ударом смерти,
A doom of blood and sweat and toil and tears.	Под роковой судьбой из крови, пота, слёз, труда.
Men die that man may live and God be born.	Да, люди умирают, чтобы человек мог жить, а Бог — родиться.
An awful Silence watches tragic Time.	Великое Молчанье наблюдает это полное трагизма Время.
Pain is the hand of Nature sculpturing men	Боль это длань Природы, ваяющая человека для величия:
To greatness: an inspired labour chisels	Она всё время трудится и вдохновенно точит
With heavenly cruelty an unwilling mould.	С небесною жестокостью неподдающуюся заготовку.
Implacable in the passion of their will,	Неумолимые в их воле, полной страсти,
Lifting the hammers of titanic toil	И поднимая молоты труда титанов,
The demiurges of the universe work;	Работают космические демиурги;
They shape with giant strokes their own; their sons	Гигантскими ударами они воспроизводят собственные формы;
Are marked with their enormous stamp of fire.	Их сыновья отмечены огромными печатями огня.
Although the shaping god's tremendous touch	Хотя все эти, придающие нам новый облик, страшные касанья бога —
Is torture unbearable to mortal nerves,	Для смертных нервов — непереносимое мучение,
The fiery spirit grows in strength within	Пылающий внутри нас дух накапливает силу
And feels a joy in every titan pang.	И ощущает радость в каждом титаническом ударе боли.
He who would save himself lives bare and calm;	Кто мог бы сохранить себя — живёт в спокойствии и простоте;
He who would save the race must share its pain:	Кто мог бы сохранить всю расу — обязан разделить с ней боль:
This he shall know who obeys that grandiose urge.	Кто следует за этим грандиозным импульсом, тот должен это знать.
The Great who came to save this suffering world	Великие, пришедшие спасти страдающий наш мир,
And rescue out of Time's shadow and the Law,	Избавить нас от тени Времени, Закона,
Must pass beneath the yoke of grief and pain;	Должны пройти и пронести ярмо из мук и боли;
They are caught by the Wheel that they had hoped to break,	Их ловит Колесо, которое они надеются сломать,
On their shoulders they must bear man's load of fate.	И на своих плечах они должны нести груз человеческой судьбы.
Heaven's riches they bring, their sufferings count the price	Они приносят нам небесные богатства, И их страдания — цена за них;
Or they pay the gift of knowledge with their lives.	За знание, за этот дар, они, бывает, платят собственною жизнью.
The Son of God born as the Son of man	Сын Бога, что родился Сыном человека,
Has drunk the bitter cup, owned Godhead's debt,	Испил свой горький кубок, принял на себя долг Божества,
The debt the Eternal owes to the fallen kind	Признал долг Вечного пред падшим родом,
His will has bound to death and struggling life	И волю человечества, привязанную к смерти и сражающейся жизни,
That yearns in vain for rest and endless peace.	Что тщётно хочет отдыха и бесконечного покоя.
Now is the debt paid, wiped off the original score.	Сейчас тот долг оплачен, со счетами расквитались.
The Eternal suffers in a human form,	И Вечный терпит муки в человеческом обличьи,
He has signed salvation's testament with his blood:	Он подписал завет спасенья собственною кровью:
He has opened the doors of his undying peace.	Он распахнул врата бессмертного покоя.
The Deity compensates the creature's claim,	Так Божество даёт ответ на требование творения,
The Creator bears the law of pain and death;	Сам Созидатель терпит на себе закон мучения и смерти,
A retribution smites the incarnate God.	И кара настигает воплощенье Бога.
His love has paved the mortal's road to Heaven:	Он проложил своей любовью путь, Он вымостил дорогу смертных в Небеса:
He has given his life and light to balance here	Он отдал жизнь свою и свет, чтоб погасить
The dark account of mortal ignorance.	Наш тёмный счёт у смертного невежества.
It is finished, the dread mysterious sacrifice,	Она совершена, та страшная, загадочная жертва,
Offered by God's martyred body for the world;	Что положила на алтарь замученное тело Бога ради мира;
Gethsemane and Calvary are his lot,	Голгофа, Гефсиман — его удел,
He carries the cross on which man's soul is nailed;	Он тащит крест, к которому пригвождена душа у человека;
His escort is the curses of the crowd;	Его эскорт — проклятия толпы;
Insult and jeer are his right's acknowledgment;	Обиды, оскорбленья и глумление — признанье правоты его;
Two thieves slain with him mock his mighty death.	Два вора, что убиты вместе с ним — пародия его могучей смерти.
He has trod with bleeding brow the Saviour's way.	С кровоточащим лбом проходит он путём Спасителя.
He who has found his identity with God	И он, нашедший, что ничем не отличается от Бога,
Pays with the body's death his soul's vast light.	Обязан смертью тела заплатить за свой широкий свет души.
His knowledge immortal triumphs by his death.	И знание его бессмертно торжествует этой смертью.
Hewn, quartered on the scaffold as he falls,	Разрубленный и четвертованный на эшафоте, в тот момент, когда он падает,
His crucified voice proclaims, `I, I am God;'	Его распятый голос утверждает, "Я, Я есть Бог";
`Yes, all is God,' peals back Heaven's deathless call.	"Да, всё есть Бог", гремит в ответ бессмертный зов Небес.
The seed of Godhead sleeps in mortal hearts,	В сердцах у смертных дремлет семя Божества,
The flower of Godhead grows on the world-tree:	И Божества цветок растёт на древе мира:
All shall discover God in self and things.	Всё обнаружит Бога и в себе, и в окружающих вещах.
But when God's messenger comes to help the world	Но если же посланник Бога приходит чтоб помочь земному миру
And lead the soul of earth to higher things,	И душу у земли вести на более высокий уровень,
He too must carry the yoke he came to unloose;	Он тоже должен на себе нести ярмо, которое пришёл с нас снять;
He too must bear the pang that he would heal:	Он тоже должен вынести ту боль, которою хотел бы исцелить:
Exempt and unafflicted by earth's fate,	Свободный от земной судьбы, не знающий страданий,
How shall he cure the ills he never felt?	Как вылечит он зло, что никогда не ощущал?
He covers the world's agony with his calm;	Он накрывает мир, с его агонией, своим спокойствием;
But though to the outward eye no sign appears	И хоть для внешне видящего ока не появляется каких-то знаков
And peace is given to our torn human hearts,	И дан покой для наших, человеческих, истерзанных сердец,
The struggle is there and paid the unseen price;	В нём продолжается борьба, ему приходится платить невидимую цену;
The fire, the strife, the wrestle are within.	Огонь, раздор, сражение — идут внутри.
He carries the suffering world in his own breast;	В своей груди несёт он весь страдающий от боли мир;
Its sins weigh on his thoughts, its grief is his:	На мысли давят прегрешенья мира, Всё горе мира превращается в его:
Earth's ancient load lies heavy on his soul;	И древний груз Земли лежит тяжёлым камнем на его душе;
Night and its powers beleaguer his tardy steps,	Ночь со своими силами неторопливые его шаги берёт в осаду,
The Titan adversary's clutch he bears;	Ему приходится терпеть враждебные объятия Титана;
His march is a battle and a pilgrimage.	Его марш — это битва, это путь паломника.
Life's evil smites, he is stricken with the world's pain:	Зло жизни бьёт его, он весь истерзан болью мира,
A million wounds gape in his secret heart.	И миллионы ран зияют в тайном сердце у него.
He journeys sleepless through an unending night;	Он путешествует без сна по нескончаемой ночи;
Antagonist forces crowd across his path;	Толпа враждебных сил выходит поперёк его пути;
A siege, a combat is his inner life.	Осада, постоянный бой — вот внутренняя жизнь его.
Even worse may be the cost, direr the pain:	И даже хуже может быть цена, ужасней боли:
His large identity and all‑harbouring love	Его широкое отождествление и укрывающая всех и вся любовь
Shall bring the cosmic anguish into his depths,	Несут космическую муку в самые его глубины,
The sorrow of all living things shall come	Страданье всех живых существ
And knock at his doors and live within his house;	Приходит и стучится в дверь, живёт в его жилище;
A dreadful cord of sympathy can tie	Ужасная струна симпатии способна завязать
All suffering into his single grief and make	В единый узел горя все мучения, везде,
All agony in all the worlds his own.	И сделать всякую агонию, во всех мирах — его агонией.
He meets an ancient adversary Force,	Встречается он с древнею враждебной Силой,
He is lashed with the whips that tear the world's worn heart;	Исхлёстан он бичами, рвущими измученное сердце мира;
The weeping of the centuries visits his eyes:	Рыдание столетий ест ему глаза:
He wears the blood-glued fiery Centaur shirt,	Он надевает жгучее и липкое от крови одеяние Кентавра,
The poison of the world has stained his throat.	Яд мира пятнами покрыл его гортань.
In the market-place of Matter's capital	На рыночной столичной площади Материи
Amidst the chafferings of the affair called life	Среди торговли разными делами, что называют жизнью,
He is tied to the stake of a perennial Fire;	Он связан и поставлен у столба с неугасимым Пламенем;
He burns on an unseen original verge	На изначальном и невидимом пороге он горит
That Matter may be turned to spirit stuff:	Чтобы Материя могла бы повернуться к ткани духа:
He is the victim in his own sacrifice.	Он жертва собственного жертвоприношения.
The Immortal bound to earth's mortality	Бессмертный, связанный со смертным бытиём земли,
Appearing and perishing on the roads of Time	Он появляется и исчезает на дорогах Времени
Creates God's moment by eternity's beats.	И создаёт мгновенье Бога пульсом вечности.
He dies that the world may be new-born and live.	Он умирает, чтобы мир мог заново родиться, чтобы мир мог жить.
Even if he escapes the fiercest fires,	И даже если он ушёл от самого жестокого огня,
Even if the world breaks not in, a drowning sea,	И даже если мир наш не разрушен затопляющим всё океаном,
Only by hard sacrifice is high heaven earned:	Лишь тяжкой жертвой достигаются небесные высоты:
He must face the fight, the pang who would conquer Hell.	Кто хочет покорить пучину Ада должен встретить бой и боль.
A dark concealed hostility is lodged	Запрятанная тёмная враждебность когда-то поселилась
In the human depths, in the hidden heart of Time	В глубинах человека, в скрытом сердце Времени,
That claims the right to change and mar God's work.	Она настаивает на своих правах менять и искажать работу Бога.
A secret enmity ambushes the world's march;	Тот тайный враг сидит в засаде на пути у марша мира,
It leaves a mark on thought and speech and act:	Он оставляет знак свой на словах, на мыслях, на поступках:
It stamps stain and defect on all things done;	Клеймом изъяна и несовершенства помечает всё, что создано;
Till it is slain peace is forbidden on earth.	Пока он не убит, покой здесь под запретом.
There is no visible foe, but the unseen	Нет зримого противника, но есть незримый,
Is round us, forces intangible besiege,	И он везде вокруг, неосязаемые силы осаждают человека,
Touches from alien realms, thoughts not our own	Стараются коснуться нас из чуждых царств,
Overtake us and compel the erring heart;	Нас заполняют чуждые нам мысли и принуждают наше, склонное к ошибкам сердце,
Our lives are caught in an ambiguous net.	И наши жизни попадаются в двусмысленную сеть.
An adversary Force was born of old:	Враждебная для мира Сила родилась давно:
Invader of the life of mortal man,	Захватчик жизни смертного,
It hides from him the straight immortal path.	Она скрывает от него прямой бессмертный путь.
A power came in to veil the eternal Light,	Та сила, что пришла скрывать вуалью вечный Свет
A power opposed to the eternal will	И противоположна вечной воле,
Diverts the messages of the infallible Word,	Уводит в сторону посланья безошибочного Слова
Contorts the contours of the cosmic plan:	И искривляет контуры космического плана:
A whisper lures to evil the human heart,	Её шептанья привлекают сердце человека к злу,
It seals up wisdom's eyes, the soul's regard,	И застилают око мудрости, внимание души,
It is the origin of our suffering here,	Она — источник нашего страданья здесь,
It binds earth to calamity and pain.	Она привязывает землю к бедствиям и боли.
This all must conquer who would bring down God's peace.	И тот, кто хочет принести мир Бога вниз, всё это должен покорить.
This hidden foe lodged in the human breast	Сокрытого врага, что поселился в человеческой груди
Man must overcome or miss his higher fate.	Он должен превзойти, иль упустить свою высокую судьбу.
This is the inner war without escape.	Такая в нас внутри идёт война, и нам её не избежать.

"Hard is the world-redeemer's heavy task;	"Трудна и тяжела задача для спасающего мир;
The world itself becomes his adversary,	Сам мир становится его врагом,
Those he would save are his antagonists:	А те, кого спасает он — его противниками:
This world is in love with its own ignorance,	Наш мир влюблён в своё невежество,
Its darkness turns away from the saviour light,	Его тьма убегает от спасительного света,
It gives the cross in payment for the crown.	Мир платит за корону пыточным крестом.
His work is a trickle of splendour in a long night;	Работа человека — ручеёк великолепия средь долгой ночи;
He sees the long march of Time, the little won;	Он может видеть долгое движенье Времени и малые победы;
A few are saved, the rest strive on and fail:	Немного тех, кто спасены, все остальные бьются, терпят поражение:
A Sun has passed, on earth Night's shadow falls.	Заходит Солнце и на землю падает тень Ночи.
Yes, there are happy ways near to God's sun;	Да, есть счастливые пути, недалеко от солнца Бога;
But few are they who tread the sunlit path;	Но мало их, шагающих по солнечной тропе;
Only the pure in soul can walk in light.	Лишь чистые душой идти способны в этом свете.
An exit is shown, a road of hard escape	Да, нам показан выход и дорога трудного спасения
From the sorrow and the darkness and the chain;	От мук, от темноты и от оков;
But how shall a few escaped release the world?	Но как же те немногие, которые спаслись, освободят наш мир?
The human mass lingers beneath the yoke.	И большинство людей всё так же остаются под ярмом.
Escape, however high, redeems not life,	Уход, каким бы не был он высоким, не спасает жизнь,
Life that is left behind on a fallen earth.	Ту жизнь, что остаётся позади, на падшей, терпящей крушение земле.
Escape cannot uplift the abandoned race	Уход не может ни поднять оставленную расу,
Or bring to it victory and the reign of God.	Ни принести ей царство Бога и победу.
A greater power must come, a larger light.	Должно придти другое, более великое могущество, и более широкий свет.
Although Light grows on earth and Night recedes,	Хотя Свет на земле растёт и отступает Ночь,
Yet till the evil is slain in its own home	Пока зло не убито в собственном жилище,
And Light invades the world's inconscient base	И Свет не захватил несознающую основу мира,
And perished has the adversary Force,	И не исчезла прочь враждебная для человека Сила,
He still must labour on, his work half done.	Он должен продолжать свой труд, его работа сделана наполовину.
One yet may come armoured, invincible;	Возможно, он ещё придёт, в броне, непобедимый;
His will immobile meets the mobile hour;	Его недвижимая воля встретится с текучим временем;
The world's blows cannot bend that victor head;	Удары мира не сумеют наклонить его победную главу;
Calm and sure are his steps in the growing Night;	Спокоен и уверен ход его в густеющей Ночи;
The goal recedes, he hurries not his pace,	Цель отдаляется, но он не ускоряет шаг,
He turns not to high voices in the night;	Не поддаётся он высоким голосам в ночи,
He asks no aid from the inferior gods;	Не просит помощи богов на низших планах,
His eyes are fixed on his immutable aim.	Его взгляд отдан неизменной цели.
Man turns aside or chooses easier paths;	Обычный человек свернёт, иль выберет дороги легче;
He keeps to the one high and difficult road	Он держится единственного, трудного, высокого пути
That sole can climb to the Eternal's peaks;	Одной дороги, что взбирается к вершинам Вечного;
The ineffable planes already have felt his tread;	Неописуемые планы бытия уже почувствовали эту поступь;
He has made heaven and earth his instruments,	Он небеса и землю сделал инструментами,
But the limits fall from him of earth and heaven;	С него слетают все ограничения земли и неба;
Their law he transcends but uses as his means.	Он превосходит их закон, но пользуется ими, как своими средствами.
He has seized life's hands, he has mastered his own heart.	Он за руку хватает жизнь, и он хозяин собственному сердцу.
The feints of Nature mislead not his sight,	Любые ложные движения Природы не обманут взор его,
Inflexible his look towards Truth's far end;	Он неотрывно смотрит на далёкую цель Истины;
Fate's deaf resistance cannot break his will.	Глухое ко всему сопротивление Судьбы не остановит эту волю.
In the dreadful passages, the fatal paths,	В ужасных переходах, и на гибельных путях
Invulnerable his soul, his heart unslain,	Его душа неуязвима, сердце у него бессмертно,
He lives through the opposition of earth's Powers	Он продолжает жить, преодолев сопротивленье Сил земли,
And Nature's ambushes and the world's attacks.	Преодолев силки Природы и атаки мира.
His spirit's stature transcending pain and bliss,	В нём дух своею высотой выходит за пределы боли и блаженства,
He fronts evil and good with calm and equal eyes.	Он и добро, и зло встречает ровным и спокойным взглядом.
He too must grapple with the riddling Sphinx	Он тоже должен встретиться со Сфинксом, и с её загадочною речью,
And plunge into her long obscurity.	Нырнуть в её неясный долгий мрак.
He has broken into the Inconscient's depths	Он вторгнулся в глубины Несознания,
That veil themselves even from their own regard:	Которое себя скрывает даже от внимательного собственного взгляда:
He has seen God's slumber shape these magic worlds.	Он видел спящую фигуру Бога этих всех магических миров.
He has watched the dumb God fashioning Matter's frame,	Он наблюдал немого Бога, что творит каркас Материи,
Dreaming the dreams of its unknowing sleep,	Придумывает грёзы для её незнающего сна,
And watched the unconscious Force that built the stars.	И видел бессознательную Силу, что создала звёзды.
He has learned the Inconscient's workings and its law,	Он изучил работу Несознания, его закон,
Its incoherent thoughts and rigid acts,	Его несвязанные мысли, жёсткие дела,
Its hazard wastes of impulse and idea,	Его рискованные расточительства идей и импульса,
The chaos of its mechanic frequencies,	И хаос частых механичных повторений,
Its random calls, its whispers falsely true,	Его случайные призывы, шёпоты, похожие на правду,
Misleaders of the hooded listening soul.	Обманщиков сокрытой слушающей их души.
All things come to its ear but nothing abides;	Всё входит в ухо Несознания, но ничего не остаётся;
All rose from the silence, all goes back to its hush.	Всё поднимается из этого безмолвия И всё приходит снова к этой тишине.
Its somnolence founded the universe,	Сон Несознанья основал вселенную,
Its obscure waking makes the world seem vain.	А неотчётливое пробужденье заставляет мир казаться нам пустым.
Arisen from Nothingness and towards Nothingness turned,	Возникнув из Ничто, и в сторону Ничто смотрящее,
Its dark and potent nescience was earth's start;	Его могучее и тёмное неведение стало начальной точкой для земли;
It is the waste stuff from which all was made;	Оно — тот мусор и отбросы, из которых всё и создано;
Into its deeps creation can collapse.	В его глубины может рухнуть всё творение.
Its opposition clogs the march of the soul,	И противостоянье с ним опутывает марш души,
It is the mother of our ignorance.	Оно — мать нашего невежества.
He must call light into its dark abysms,	Он должен свет призвать в те тёмные пучины,
Else never can Truth conquer Matter's sleep	Иначе Истина не сможет никогда стать победителем над сном Материи,
And all earth look into the eyes of God.	А вся земля — взглянуть в глаза Всевышнего.
All things obscure his knowledge must relume,	И знание его должно вновь осветить все тёмное, неясное,
All things perverse his power must unknot:	Могущество его должно распутать все испорченное и превратное:
He must pass to the other shore of falsehood's sea,	Он должен перейти на противоположный берег моря лжи,
He must enter the world's dark to bring there light.	Он должен погрузить себя в тьму мира, чтобы принести ей свет.
The heart of evil must be bared to his eyes,	Его глазам должна открыться сердцевина зла,
He must learn its cosmic dark necessity,	Он должен изучить его угрюмую космическую неизбежность,
Its right and its dire roots in Nature's soil.	Его права, его зловещие истоки в глубине Природы.
He must know the thought that moves the demon act	Он должен знать ту мысль, что движет демоническое действие
And justifies the Titan's erring pride	И разбираться в ошибающейся гордости Титана,
And the falsehood lurking in earth's crooked dreams:	И в лжи, что прячется в уродливых мечтах земли:
He must enter the eternity of Night	Он должен погрузиться в вечность Ночи,
And know God's darkness as he knows his Sun.	Познать тьму Бога, так же, как познал он Солнце Бога.
For this he must go down into the pit,	Для этого он должен вниз спуститься, в преисподню,
For this he must invade the dolorous Vasts.	Для этого он должен вторгнуться в печальные Просторы.
Imperishable and wise and infinite,	Непобедимый, мудрый, бесконечный,
He still must travel Hell the world to save.	Он должен путешествовать по Аду, чтоб спасти наш мир.
Into the eternal Light he shall emerge	Тогда он выйдет в вечном Свете
On borders of the meeting of all worlds;	Что на границе встречи всех миров;
There on the verge of Nature's summit steps	Там, на краю высокой лестницы Природы
The secret Law of each thing is fulfilled,	Для каждой вещи воплощается её скрываемый Закон,
All contraries heal their long dissidence.	И все противоречья исцеляются от долгого разлада.
There meet and clasp the eternal opposites,	Там обнимаются, встречаясь, вечные противники,
There pain becomes a violent fiery joy;	Там боль становится неистовою, жгучей радостью;
Evil turns back to its original good,	Зло поворачивает вспять, к первоначальному добру,
And sorrow lies upon the breasts of Bliss:	И горечь отдыхает на груди Блаженства:
She has learned to weep glad tears of happiness;	Она там учится рыдать весёлыми слезами счастья;
Her gaze is charged with a wistful ecstasy.	Её взгляд полон смутного желания экстаза.
Then shall be ended here the Law of Pain.	Тогда здесь перестанет действовать Закон Страдания и Боли.
Earth shall be made a home of Heaven's light,	И станет, с той поры, Земля жилищем света Неба,
A seer heaven-born shall lodge in human breasts;	И видящий, рождённый небесами, поселится в груди у человека;
The superconscient beam shall touch men's eyes	Луч сверхсознания коснётся глаз людей
And the truth-conscious world come down to earth	И мир сознанья-истины сойдёт к нам, вниз, на землю,
Invading Matter with the Spirit's ray,	Захватывая светом Духа всю Материю,
Awaking its silence to immortal thoughts,	Её молчанье пробудив к бессмертным мыслям,
Awaking the dumb heart to the living Word.	Немое сердце пробудив к живому Слову.
This mortal life shall house Eternity's bliss,	Жизнь смертных станет домом для блаженства Вечного,
The body's self taste immortality.	И внутреннее "я" у тела — познает вкус бессмертия.
Then shall the world-redeemer's task be done.	Тогда спаситель мира завершит свою задачу.

"Till then must life carry its seed of death	"Но жизнь до той поры должна нести зародыш смерти
And sorrow's plaint be heard in the slow Night.	И будет слышен плач страдания в неторопливой Ночи.
O mortal, bear this great world's law of pain,	О смертный, претерпи закон страдания и боли этого большого мира,
In thy hard passage through a suffering world	В своём нелёгком переходе через терпящий мученья мир,
Lean for thy soul's support on Heaven's strength,	Ты обопрись на силу Неба для поддержки собственной души,
Turn towards high Truth, aspire to love and peace.	Ты повернись к высокой Истине, стремись к покою и любви.
A little bliss is lent thee from above,	Тебе даётся свыше малое блаженство,
A touch divine upon thy human days.	Касание божественного на твоих обычных днях.
Make of thy daily way a pilgrimage,	Так совершай же ежедневный путь паломника,
For through small joys and griefs thou mov'st towards God.	Ведь через маленькие радости и горести Ты движешься навстречу Богу.
Haste not towards Godhead on a dangerous road,	Не торопись навстречу Божеству опасною дорогой,
Open not thy doorways to a nameless Power,	Не открывай свои врата для безымянной Силы,
Climb not to Godhead by the Titan's road.	Не поднимайся к Божеству дорогою Титана.
Against the Law he pits his single will,	Наперекор Закону ставит он свою единственную волю,
Across its way he throws his pride of might.	И поперёк его пути бросает гордость силы.
Heavenward he clambers on a stair of storms	Он к небесам взбирается по лестнице штормов
Aspiring to live near the deathless sun.	Стремится рядом жить с бессмертным солнцем.
He strives with a giant strength to wrest by force	Он борется, с гигантской силой, чтобы вырвать самому
From life and Nature the immortals' right;	У жизни, у Природы право, предназначенное для бессмертных;
He takes by storm the world and fate and heaven.	Он приступом идёт на мир, судьбу и небеса.
He comes not to the high World‑maker's seat,	Он не подходит к трону высочайшего создателя Вселенной,
He waits not for the outstretched hand of God	И он не ждёт протянутую руку Бога,
To raise him out of his mortality.	Которая бы подняла его из смертных.
All he would make his own, leave nothing free,	Он всё бы превратил в своё, не оставляя ничего свободным,
Stretching his small self to cope with the infinite.	Растягивая собственное маленькое "я", чтоб охватить им бесконечность.
Obstructing the gods' open ways he makes	Блокируя открытые пути богов, он делает
His own estate of the earth's air and light;	Своим поместьем воздух, свет земли;
A monopolist of the world-energy,	Монополист энергии вселенной,
He dominates the life of common men.	Он властвует над жизнями простых людей.
His pain and others' pain he makes his means:	Он превращает боль свою, и боль других в свой инструмент:
On death and suffering he builds his throne.	На смерти, на страдании возводит трон.
In the hurry and clangour of his acts of might,	И в скрежете, и в спешке актов своего могущества,
In a riot and excess of fame and shame,	В избытке, буйстве славы и позора,
By his magnitudes of hate and violence,	Своим масштабом ненависти и насилия,
By the quaking of the world beneath his tread	Дрожаньем мира под его пятой,
He matches himself against the Eternal's calm	Он ставит самого себя наперекор покою Вечного
And feels in himself the greatness of a god:	И чувствует в себе величье бога:
Power is his image of celestial self.	Могущество — вот лик его небесного, возвышенного "я".
The Titan's heart is a sea of fire and force;	Титана сердце — это океан огня и силы;
He exults in the death of things and ruin and fall,	Он торжествует в разрушеньи, смерти и падении,
He feeds his strength with his own and others' pain;	Он кормит собственную силу болью, и своею и других;
In the world's pathos and passion he takes delight,	Он в пафосе и страсти мира видит свой восторг,
His pride, his might call for the struggle and pang.	Его могущество и гордость призывают к боли и борьбе.
He glories in the sufferings of the flesh	Он упивается страданьем плоти
And covers the stigmata with the Stoic's name.	Скрывая стигмы за идеей Стоиков.
His eyes blinded and visionless stare at the sun,	Его слепые, ничего не видящие очи пристально глядят на солнце,
The seeker's Sight receding from his heart	И Зренье ищущего, уходя из сердца,
Can find no more the light of eternity;	Отныне не находит света вечности;
He sees the beyond as an emptiness void of soul	Он видит запредельное как пустоту, лишённую души,
And takes his night for a dark infinite.	И принимает собственную ночь за бесконечность тьмы.
His nature magnifies the unreal's blank	Его природа раздувает пустоту воображаемого
And sees in Nought the sole reality:	Считая для себя единственной реальностью — Ничто:
He would stamp his single figure on the world,	Возможно, он хотел бы отпечатать одинокий образ свой на мире в целом,
Obsess the world's rumours with his single name.	И осадить молву вселенной одним единственным, ему принадлежащем именем.
His moments centre the vast universe.	Свои мгновенья видит он как центр широкого большого мира.
He sees his little self as very God.	Он видит маленькое "я" своё, как истинного Бога.
His little `I' has swallowed the whole world,	Так маленькое "я" его заглатывает целый мир,
His ego has stretched into infinity.	А эго — тянется, и тянется, до бесконечности.
His mind, a beat in original Nothingness,	В нём ум, биенье изначального Ничто,
Ciphers his thought on a slate of hourless Time.	Шифрует мысль его на грифельной доске Не разделённого на части Времени.
He builds on a mighty vacancy of soul	Он строит на могучем основании отсутствия души
A huge philosophy of Nothingness.	Невиданных размеров философию Ничто.
In him Nirvana lives and speaks and acts	Нирвана в нём живёт, и говорит, и действует,
Impossibly creating a universe.	Немыслимо творя вселенную.
An eternal zero is his formless self,	Его бесформенное "я" — подобно вечному нулю,
His spirit the void impersonal absolute.	В нём дух — пустой, безличный абсолют.
Take not that stride, O growing soul of man;	Не делай шага этого, растущая душа;
Cast not thy self into that night of God.	И не бросай себя в ночь Бога.
The soul suffering is not eternity's key,	Страдание души — не ключ от вечности,
Or ransom by sorrow heaven's demand on life.	Не выкупа печалью небо требует от жизни.
O mortal, bear, but ask not for the stroke,	О смертный, потерпи, и не проси удара,
Too soon will grief and anguish find thee out.	Уж слишком скоро горе и мучение найдут тебя.
Too enormous is that venture for thy will;	Уж слишком велико для воли человека это действо.
Only in limits can man's strength be safe;	Лишь в неких рамках может сила человека оставаться невредимой;
Yet is infinity thy spirit's goal;	И всё же, бесконечность — цель для духа твоего;
Its bliss is there behind the world's face of tears.	Её блаженство — позади лица вселенной, залитой слезами.
A power is in thee that thou knowest not;	В тебе — могущество, которого ты и не знаешь;
Thou art a vessel of the imprisoned spark.	Ты, человек — сосуд для заточённой в глубине искры.
It seeks relief from Time's envelopment,	Она стремится выбраться из оболочки Времени,
And while thou shutst it in, the seal is pain:	Пока её ты запираешь у себя внутри, Печать становится страданием и болью:
Bliss is the Godhead's crown, eternal, free,	Блаженство есть корона Божества, свободная и вечная,
Unburdened by life's blind mystery of pain:	И не отягощённая слепой мистерией страдания и боли жизни:
Pain is the signature of the Ignorance	Боль — это подписи Невежества,
Attesting the secret god denied by life:	Которые ведут к присяге тайного, скрываемого бога, отвергаемого жизнью:
Until life finds him pain can never end.	Пока жизнь не найдёт его, боль никогда не прекратится.
Calm is self's victory overcoming fate.	Спокойствие — победа внутреннего "я", преодолевшего судьбу.
Bear; thou shalt find at last thy road to bliss.	Терпи; и ты найдешь, в конце концов, свой путь к блаженству.
Bliss is the secret stuff of all that lives,	Блаженство — это тайная материя всего живого,
Even pain and grief are garbs of world-delight,	И даже боль и горе — только одеяния восторга мира,
It hides behind thy sorrow and thy cry.	Оно сокрыто за твоим страданьем и призывом.
Because thy strength is a part and not God's whole,	Та сила, что в тебе — часть силы Бога, а не вся,
Because afflicted by the little self	И ощущая боль от маленького "я",
Thy consciousness forgets to be divine	Твоё сознанье забывает быть божественным;
As it walks in the vague penumbra of the flesh	Шагая по неясной полутени плоти
And cannot bear the world's tremendous touch,	И не способная терпеть огромное прикосновенье мира,
Thou criest out and sayst that there is pain.	Ты горестно кричишь, и говоришь, что это боль.
Indifference, pain and joy, a triple disguise,	Но безразличье, боль и радость — лишь тройная маска,
Attire of the rapturous Dancer in the ways,	Лишь одеянье восхищённого Танцора на его путях,
Withhold from thee the body of God's bliss.	Что закрывает от тебя основу, суть блаженства Бога.
Thy spirit's strength shall make thee one with God,	Наступит час и сила собственного духа сделает тебя единым с Богом,
Thy agony shall change to ecstasy,	Твоя агония перерастёт в экстаз,
Indifference deepen into infinity's calm	И безразличие сгустится до покоя бесконечности,
And joy laugh nude on the peaks of the Absolute.	А радость обнажит себя, с весёлым смехом, на вершинах Абсолюта.

"O mortal who complainst of death and fate,	"О смертный, недовольный смертью и судьбой,
Accuse none of the harms thyself hast called;	Не надо никого винить за вред, который сам ты вызвал;
This troubled world thou hast chosen for thy home,	Ты сам же выбрал этот беспокойный мир своим жилищем,
Thou art thyself the author of thy pain.	Ты сам есть автор собственных страданий, боли.
Once in the immortal boundlessness of Self,	Когда-то, в высоте бессмертной безграничности Божественного "Я"
In a vast of Truth and Consciousness and Light	В просторе Истины, Сознания и Света
The soul looked out from its felicity.	Душа выглядывала из своей небесной радости.
It felt the Spirit's interminable bliss,	Она там ощущала беспредельное блаженство Духа,
It knew itself deathless, timeless, spaceless, one,	И видела себя бессмертной, вне пространства, времени, единой,
It saw the Eternal, lived in the Infinite.	Она смотрела в Вечное, существовала в Бесконечном.
Then, curious of a shadow thrown by Truth,	Потом ей стала любопытна тень, которую отбрасывает Истина,
It strained towards some otherness of self,	Что шла к чему-то, что отлично от неё,
It was drawn to an unknown Face peering through night.	Она была притянута к неведомому Лику, смотревшему сквозь ночь.
It sensed a negative infinity,	Она почувствовала отрицательную бесконечность,
A void supernal whose immense excess	Небесное ничто, чьи необъятные пределы
Imitating God and everlasting Time	Стремились подражать Всевышнему и вечно длящемуся Времени,
Offered a ground for Nature's adverse birth	И предлагали почву для рождения враждебных сил Природы
And Matter's rigid hard unconsciousness	Для жёсткого, тяжёлого беспамятства Материи,
Harbouring the brilliance of a transient soul	Которое даёт убежище для блеска временно живущей в ней души,
That lights up birth and death and ignorant life.	Что освещает и рождение, и смерть, и жизнь в невежестве.
A Mind arose that stared at Nothingness	Поднялся Ум, что начал пристально смотреть в Ничто,
Till figures formed of what could never be;	Пока не появились образы, которые могли бы никогда и не возникнуть;
It housed the contrary of all that is.	Он поселил в своих глубинах противоположности всего, что существует.
A Nought appeared as Being's huge sealed cause,	Ничто явилось как огромная, сокрытая печатями причина Бытия,
Its dumb support in a blank infinite,	Как молчаливая его поддержка в чистой бесконечности,
In whose abysm spirit must disappear:	В той пропасти, где должен раствориться дух:
A darkened Nature lived and held the seed	И затемнённая Природа стала жить, удерживая семя Духа,
Of Spirit hidden and feigning not to be.	Который был сокрыт и притворялся, что не существует.
Eternal Consciousness became a freak	Так Вечное Сознанье стало прихотью,
Of an unsouled almighty Inconscient	Капризом Несознания, бездушного и всемогущего,
And, breathed no more as spirit's native air,	И больше не дыша родною атмосферой духа,
Bliss was an incident of a mortal hour,	Блаженство стало редким эпизодом часа смертных,
A stranger in the insentient universe.	Пришельцем в той бесчувственной вселенной.
As one drawn by the grandeur of the Void	И привлечённая величьем Пустоты,
The soul attracted leaned to the Abyss:	Душа, притянутая этим, наклонилась над Пучиной:
It longed for the adventure of Ignorance	Ей страстно захотелось приключения Невежества,
And the marvel and surprise of the Unknown	Чудес и удивленья Неизвестного,
And the endless possibility that lurked	И нескончаемых возможностей, которые скрываются
In the womb of Chaos and in Nothing's gulf	Во чреве Хаоса, и в пропасти Ничто,
Or looked from the unfathomed eyes of Chance.	Иль смотрят из бездонных глаз Случайности.
It tired of its unchanging happiness,	Она устала от неизменяемого счастья,
It turned away from immortality:	И повернула прочь от своего бессмертия:
It was drawn to hazard's call and danger's charm,	Её вдруг потянуло к зову авантюры, и к очарованию опасности,
It yearned to the pathos of grief, the drama of pain,	Ей захотелось пафоса мучения и горя, драмы боли,
Perdition's peril, the wounded bare escape,	Ей захотелось риска гибели, ухода в ранах и лишениях,
The music of ruin and its glamour and crash,	Особой музыки и красоты разрухи и крушения,
The savour of pity and the gamble of love	И вкуса горести, и радостных прыжков любви
And passion and the ambiguous face of Fate.	И страсти, и двусмысленного облика Судьбы.
A world of hard endeavour and difficult toil,	Мир трудностей, усилий, тяжкого труда,
And battle on extinction's perilous verge,	И битва на опасной грани угасания,
A clash of forces, a vast incertitude,	И столкновенье сил, простор неоднозначности,
The joy of creation out of Nothingness,	И радость созиданья из Ничто,
Strange meetings on the roads of Ignorance	И неожиданные встречи на путях Невежества,
And the companionship of half‑known souls	И дружеские отношения полузнакомых душ
Or the solitary greatness and lonely force	Уединенное величие, иль одинокое могущество
Of a separate being conquering its world,	Отдельного, самостоятельного существа, что покоряет мир,
Called it from its too safe eternity.	Её тянули, звали прочь из слишком безопасной вечности.
A huge descent began, a giant fall:	И началось громадное схождение вниз, гигантское падение:
For what the spirit sees, creates a truth	Ведь то, что видит дух — рождает истину,
And what the soul imagines is made a world.	А что воображает для себя душа, становится вселенной.
A Thought that leaped from the Timeless can become,	И Мысль, что выпрыгнула из Вневременья, способна стать
Indicator of cosmic consequence	Стрелою указателя космических последствий,
And the itinerary of the gods,	Путеводителем богов,
A cyclic movement in eternal Time.	Циклическим движеньем в вечном Времени.
Thus came, born from a blind tremendous choice,	Так и пришёл, рождённый от громадного слепого выбора
This great perplexed and discontented world,	Весь наш великий, ставящий в тупик, Дающий повод для претензий, мир,
This haunt of Ignorance, this home of Pain:	Убежище Невежества, дом Боли:
There are pitched desire's tents, grief's headquarters.	В нём лагерем стоят шатры желаний, штаб-квартиры горя.
A vast disguise conceals the Eternal's bliss."	А за широкой маской прячется блаженство Вечного."

Then Aswapati answered to the seer:	На это Ашвапати отвечал провидцу:
"Is then the spirit ruled by an outward world?	"Выходит — духом управляет внешний мир?
O seer, is there no remedy within?	Провидец, разве нет внутри от этого защиты?
But what is Fate if not the spirit's will	И что же есть Судьба, если не воля духа,
After long time fulfilled by cosmic Force?	Исполненная после долгих лет космическим Могуществом?
I deemed a mighty Power had come with her;	Я полагал, что вместе с ней[19] пришла большая Сила;
Is not that Power the high compeer of Fate?"	И разве эта Сила — не высокий компаньон Судьбы?"
But Narad answered covering truth with truth:	Но отвечал ему Нарада, прячя истину за истиной:
"O Aswapati, random seem the ways	"О Ашвапати, беспорядочными кажутся пути
Along whose banks your footsteps stray or run	По чьим уступам то блуждают, то бегут твои стопы
In casual hours or moments of the gods,	В часы что подчиняются случайности или в мгновения богов,
Yet your least stumblings are foreseen above.	Но даже все твои мельчайшие запинки предугаданы заранее на небесах.
Infallibly the curves of life are drawn	Кривые повороты жизни безошибочно проведены
Following the stream of Time through the unknown;	Сквозь неизвестность по потоку Времени;
They are led by a clue the calm immortals keep.	Ведёт их ключ, который в тишине хранят бессмертные.
This blazoned hieroglyph of prophet morns	Украшенный гербами, тайный знак пророческого утра,
A meaning more sublime in symbols writes	Он вкладывает в символы другое, более возвышенное содержание,
Than sealed Thought wakes to, but of this high script	Чем то, к чему проснулась скрытая печатью Мысль,
How shall my voice convince the mind of earth?	Но как мой голос сможет рассказать уму земли о том высоком смысле?
Heaven's wiser love rejects the mortal's prayer;	Любовь небес мудрее нас, не слушая молитву смертного;
Unblinded by the breath of his desire,	Не ослеплённая дыханием его желания,
Unclouded by the mists of fear and hope,	Не замутнённая туманом страха и надежд,
It bends above the strife of love with death;	Она склонилась над борьбой любви со смертью,
It keeps for her her privilege of pain.	И сохраняет для неё особые права на боль.
A greatness in thy daughter's soul resides	У дочери твоей в душе живёт величие,
That can transform herself and all around	Что может преобразовать её саму и всё вокруг,
But must cross on stones of suffering to its goal.	Но к этой цели нужно ей пройти по мостовой страдания.
Although designed like a nectar cup of heaven,	Хотя, задуманная, как нектарный кубок неба,
Of heavenly ether made she sought this air,	Иль сотворённая божественным эфиром, она искала эту атмосферу,
She too must share the human need of grief	Ей тоже нужно разделить потребность человека в горе
And all her cause of joy transmute to pain.	И все те обстоятельства, что радость превращают в боль.
The mind of mortal man is led by words,	Ум человека направляют и ведут слова,
His sight retires behind the walls of Thought	Его взгляд отступает за ограду Мысли
And looks out only through half‑opened doors.	И смотрит только сквозь открытые наполовину двери.
He cuts the boundless Truth into sky-strips	Из безграничной Истины он вырезает лоскутки небес
And every strip he takes for all the heavens.	И принимает каждый лоскуток за небо в целом.
He stares at infinite possibility	Он изумлённо смотрит в бесконечную возможность
And gives to the plastic Vast the name of Chance;	И называет Случаем весь этот гибкий и податливый Простор;
He sees the long results of an all‑wise Force	Он видит отдалённый результат всемудрой Силы
Planning a sequence of steps in endless Time	Планирующей ряд шагов в огромном бесконечном Времени,
But in its links imagines a senseless chain	Но в связях этих видит лишь бесчувственную цепь
Or the dead hand of cold Necessity;	Иль мёртвую ладонь холодной Неизбежности;
He answers not to the mystic Mother's heart,	Не отвечая сердцу тайной и мистичной Матери
Misses the ardent heavings of her breast	Он упускает пылкие подъёмы любящей её груди
And feels cold rigid limbs of lifeless Law.	И только ощущает тело жёсткого, холодного, бездушного Закона.
The will of the Timeless working out in Time	Так волю и намеренье Вневременья, что воплощается во Времени
In the free absolute steps of cosmic Truth	В шагах вселенской Истины, наполненных свободой абсолюта,
He thinks a dead machine or unconscious Fate.	Он видит мёртвою машиной или бессознательной Судьбой.
A Magician's formulas have made Matter's laws	По уравненьям Чародея созданы законы для Материи;
And while they last, all things by them are bound;	Пока они работают, все вещи ими ограничены;
But the spirit's consent is needed for each act	Но каждому поступку, действию необходимо разрешенье духа;
And Freedom walks in the same pace with Law.	Поэтому Свобода здесь гуляет рука об руку с Законом.
All here can change if the Magician choose.	И всё здесь может измениться, если это будет выбор Чародея.
If human will could be made one with God's,	О, если б воля человека стала бы единой с волей Бога,
If human thought could echo the thoughts of God,	О, если б мысли человека были б эхом мыслей Бога,
Man might be all-knowing and omnipotent;	То человек бы стал всезнающим и всемогущим;
But now he walks in Nature's doubtful ray.	Но он пока идёт под двойственным лучом Природы.
Yet can the mind of man receive God's light,	И всё же, ум у человека может открываться свету Бога,
The force of man can be driven by God's force,	И сила человека может направляться силой Бога;
Then is he a miracle doing miracles.	Тогда он станет чудом, создающим чудеса.
For only so can he be Nature's king.	И только так он сможет стать царём Природы.
It is decreed and Satyavan must die;	Так решено, и Сатьяван умрёт;
The hour is fixed, chosen the fatal stroke.	Назначен час, и выбран роковой удар.
What else shall be is written in her soul	А что ещё — записано в её[20] душе,
But till the hour reveals the fateful script,	Но до тех пор, пока час этот не проявит роковой сценарий,
The writing waits illegible and mute.	Записанное ждёт неясным и немым.
Fate is Truth working out in Ignorance.	Судьба есть Истина, что исполняется в Невежестве.
O King, thy fate is a transaction done	О Царь, твоя судьба — лишь сделка,
At every hour between Nature and thy soul	Что ежечасно заключается между Природой и твоей душой,
With God for its foreseeing arbiter.	И с Богом в качестве предвидящего высшего арбитра.
Fate is a balance drawn in Destiny's book.	Судьба — баланс, который вписан в книгу Неизбежности.
Man can accept his fate, he can refuse.	И люди могут принимать свою судьбу, но могут и отвергнуть.
Even if the One maintains the unseen decree	И несмотря на то, что сам Единый утвердил невидимый указ,
He writes thy refusal in thy credit page:	Он пишет твой отказ в твою кредитную страницу:
For doom is not a close, a mystic seal.	И рок — не окончанье, не мистическая тайная печать.
Arisen from the tragic crash of life,	Поднявшись из трагического краха жизни,
Arisen from the body's torture and death,	Поднявшись из мучения и смерти тела,
The spirit rises mightier by defeat;	Дух поднимается, став более могучим после пораженья;
Its godlike wings grow wider with each fall.	Его богоподобные крыла становятся всё шире после каждого паденья.
Its splendid failures sum to victory.	Его блистательные неудачи в сумме сводятся к победе.
O man, the events that meet thee on thy road,	О человек, события, которые ты встретишь на своём пути
Though they smite thy body and soul with joy and grief,	Хотя и ударяют по душе и телу радостью и горем,
Are not thy fate, — they touch thee awhile and pass;	Не в них твоя судьба — они касаются тебя на время и проходят;
Even death can cut not short thy spirit's walk:	И даже смерть не может оборвать твою прогулку духа;
Thy goal, the road thou choosest are thy fate.	Та цель, тот путь, что выбираешь ты — и есть твоя судьба.
On the altar throwing thy thoughts, thy heart, thy works,	Бросающая на алтарь твои идеи, сердце и труды,
Thy fate is a long sacrifice to the gods	Твоя судьба есть длительное жертвоприношение богам,
Till they have opened to thee thy secret self	Пока не пробил час, когда они тебе откроют тайное твоё скрываемое "я",
And made thee one with the indwelling God.	Пока они не сделают тебя единым с Богом, что живёт внутри.
O soul, intruder in Nature's ignorance,	О ты, душа, что ворвалась в невежество Природы,
Armed traveller to the unseen supernal heights,	Вооружённый путник, что идёт к невидимым божественным высотам,
Thy spirit's fate is a battle and ceaseless march	Судьба для духа твоего — непрекращающийся марш,
Against invisible opponent Powers,	Сражение с враждебными невидимыми Силами,
A passage from Matter into timeless self.	И переправа из Материи во внутреннее "я" вне времени.
Adventurer through blind unforeseeing Time,	Искатель приключений идущий по слепому, непредвидящему Времени,
A forced advance through a long line of lives,	Что должен продвигаться долгой чередою жизней,
It pushes its spearhead through the centuries.	Своим копьём пронзает проходящие века.
Across the dust and mire of the earthly plain,	Сквозь пыль и грязь земных равнин,
On many guarded lines and dangerous fronts,	На многих охраняемых границах и опасных рубежах,
In dire assaults, in wounded slow retreats,	В момент ужасных нападений, медленных, израненных отходах,
Holding the ideal's ringed and battered fort	Удерживая окружённую, полуразрушеную крепость идеала,
Or fighting against odds in lonely posts,	В борьбе с неравной силой, в одиночестве, на боевом посту,
Or camped in night around the bivouac's fires	Встав ночью лагерем, вокруг огней походного костра
Awaiting the tardy trumpets of the dawn,	И ожидая запоздалых звуков труб зари,
In hunger and in plenty and in pain,	И в голоде, и в изобилии, и в боли,
Through peril and through triumph and through fall,	Пройдя опасности, триумфы и падения,
Through life's green lanes and over her desert sands,	Пройдя зелёные тропинки жизни или по её пескам пустыни,
Up the bald moor, along the sunlit ridge,	По голым пустошам болот, по солнцем залитому горному хребту,
In serried columns with a straggling rear	В колоннах, сомкнутых плечом к плечу и с отстающим тылом,
Led by its nomad vanguard's signal fires,	Ведомое сигнальными огнями авангарда из кочевников,
Marches the army of the waylost god.	Идёт походным маршем войско заблудившегося бога.
Then late the joy ineffable is felt,	А позже ощущает он неописуемую радость,
Then he remembers his forgotten self;	И вспоминает позабытое им внутреннее "я",
He has refound the skies from which he fell.	И заново находит небеса, с которых пал.
At length his front's indomitable line	В конце концов, его неукротимый фронт
Forces the last passes of the Ignorance:	С трудом форсирует последний перевал Невежества:
Advancing beyond Nature's last known bounds,	Переходя последние известные границы области Природы
Reconnoitring the formidable unknown,	И проводя разведку в грозной неизвестности,
Beyond the landmarks of things visible,	За пограничными столбами видимых вещей,
It mounts through a miraculous upper air	Он поднимается сквозь удивительную атмосферу высоты
Till climbing the mute summit of the world	Пока, взбираясь на безмолвную вершину мира,
He stands upon the splendour‑peaks of God.	Не встанет он на пик великолепья Бога.
In vain thou mournst that Satyavan must die;	Напрасно ты скорбишь, что Сатьяван умрёт;
His death is a beginning of greater life,	Смерть Сатьявана — старт, начало более великой жизни,
Death is the spirit's opportunity.	Для духа смерть — удобная возможность.
A vast intention has brought two souls close	Широкое намеренье соединило эти две души,
And love and death conspire towards one great end.	Любовь и смерть, договорившись меж собой, идут к одной великой цели.
For out of danger and pain heaven-bliss shall come,	Из боли и опасности придёт небесное блаженство,
Time's unforeseen event, God's secret plan.	Событие, которое не видит Время, тайный план Всевышнего.
This world was not built with random bricks of Chance,	Мир этот был построен им не наугад, из кирпичей и блоков Случая,
A blind god is not destiny's architect;	И не слепые боги — архитекторы судьбы.
A conscious power has drawn the plan of life,	Сознательная сила начертила план, систему жизни,
There is a meaning in each curve and line.	Есть смысл во всякой линии, в любом её изгибе.
It is an architecture high and grand	Архитектура эта, грандиозная, высокая,
By many named and nameless masons built	Выстраивалась многими безвестными и именитыми строителями
In which unseeing hands obey the Unseen,	И их невидимые глазу руки подчиняются Незримому,
And of its master-builders she is one.	Она[21] — одна из этих мастеров-строителей.

"Queen, strive no more to change the secret will;	"Царица, не старайся изменить решенье тайной воли;
Time's accidents are steps in its vast scheme.	Все катастрофы Времени — шаги её широкой схемы.
Bring not thy brief and helpless human tears	Не выноси свои недолгие, беспомощные человеческие слёзы
Across the fathomless moments of a heart	Наперекор бездонному мгновенью сердца,
That knows its single will and God's as one:	Что знает — воля у него, и воля Бога — это всё одно:
It can embrace its hostile destiny;	Оно способно заключить в объятья неудачную свою судьбу,
It sits apart with grief and facing death,	Оно сидит вдали от горя и лицом к лицу встречает смерть,
Affronting adverse fate armed and alone.	Бросая вызов злой судьбе, вооружённое и одинокое.
In this enormous world standing apart	И стоя в стороне, в огромном этом мире,
In the mightiness of her silent spirit's will,	В могуществе намеренья её безмолвной воли духа
In the passion of her soul of sacrifice	И в страсти жертвоприношения её души
Her lonely strength facing the universe,	Она своею одинокой силой встретится со всей вселенной,
Affronting fate, asks not man's help nor god's:	Встав на пути судьбы, и не взывая о поддержке к человеку или богу:
Sometimes one life is charged with earth's destiny,	Бывает, что судьба земли вверяется одной лишь жизни,
It cries not for succour from the time-bound powers.	Что не зовёт на помощь силы, связанные временем.
Alone she is equal to her mighty task.	Одна она по силе соответствует могучему заданию.
Intervene not in a strife too great for thee,	Не вмешивайся в битву, слишком для тебя большую,
A struggle too deep for mortal thought to sound,	В борьбу, что слишком глубока, чтоб измерять её твоею смертной мыслью,
Its question to this Nature's rigid bounds	В её стремление пересмотреть суровые и косные ограничения Природы,
When the soul fronts nude of garbs the infinite,	Когда душа встречается с лишённой одеяний бесконечностью,
Its too vast theme of a lonely mortal will	И в эту слишком необъятную проблему одинокой смертной воли,
Pacing the silence of eternity.	Что шагом меряет молчанье вечности.
As a star, uncompanioned, moves in heaven	Как яркая звезда, которая одна летит по небу,
Unastonished by the immensities of Space,	Не удивляясь необъятности Пространства,
Travelling infinity by its own light,	Исследуя всю бесконечность лучами собственного света,
The great are strongest when they stand alone.	Великие сильней всего, когда они стоят одни.
A God-given might of being is their force,	От Бога данное могущество их существа — их сила,
A ray from self's solitude of light the guide;	А одинокое сиянье света внутреннего "я" — руководитель;
The soul that can live alone with itself meets God;	Душа, что может жить наедине с собой, встречает Бога;
Its lonely universe is their rendezvous.	Её уединённая вселенная — их место встречи.
A day may come when she must stand unhelped	Возможно, день придёт, когда придётся её стоять, без всякой помощи,
On a dangerous brink of the world's doom and hers,	На угрожающем краю судьбы вселенной и её судьбы,
Carrying the world's future on her lonely breast,	И будущее мира сохранять в своей одной груди,
Carrying the human hope in a heart left sole	И в одиноком сердце у себя нести надежду человека
To conquer or fail on a last desperate verge,	Чтоб победить или погибнуть на последнем и отчаянном краю,
Alone with death and close to extinction's edge.	Наедине со смертью, близко к грани угасания.
Her single greatness in that last dire scene	И одинокое величие её в последней этой страшной сцене
Must cross alone a perilous bridge in Time	Должно одно пройти опасный мост во Времени,
And reach an apex of world‑destiny	Подняться к высшей точке судеб мира,
Where all is won or all is lost for man.	Где будет или выиграно всё для человека, или всё потеряно.
In that tremendous silence lone and lost	В той грозной тишине, затерянной и одинокой,
Of a deciding hour in the world's fate,	Решающего часа в судьбах мира,
In her soul's climbing beyond mortal time	В том восхождении её души за рамки человеческого времени,
When she stands sole with Death or sole with God	Когда она поднимется и встанет наедине со Смертью, или же наедине с Всевышним,
Apart upon a silent desperate brink,	Вдали от всех, на грани молчаливого отчаянья,
Alone with her self and death and destiny	Где будет только внутреннее "я", судьба и смерть,
As on some verge between Time and Timelessness	Как будто, на краю, между Безвременьем и Временем,
When being must end or life rebuild its base,	Когда существованье или завершится, или жизнь сумеет измениться,
Alone she must conquer or alone must fall.	Она одна должна завоевать победу, или же погибнуть.
No human aid can reach her in that hour,	И никакая человеческая помощь не поможет ей в тот час,
No armoured god stand shining at her side.	И никакой сияющий, в доспехах, бог не встанет рядом с ней.
Cry not to heaven, for she alone can save.	Нет смысла обращаться к небу, лишь она одна спасти себя способна.
For this the silent Force came missioned down;	Для этого спустилось посланное к нам безмолвное Могущество
In her the conscious Will took human shape:	И в ней сознательная Воля приняла обличье человека:
She only can save herself and save the world.	Спасти себя, и весь наш мир, способна лишь она одна.
O queen, stand back from that stupendous scene,	Царица, отойди от этой грандиозной сцены,
Come not between her and her hour of Fate.	Не становись меж нею и её Судьбой.
Her hour must come and none can intervene:	Её час должен наступить и этому никто не сможет помешать:
Think not to turn her from her heaven-sent task,	Не думай отвернуть её от исполнения задачи, посланной ей небесами,
Strive not to save her from her own high will.	И не старайся уберечь её от собственной высокой воли.
Thou hast no place in that tremendous strife;	Тебе нет места в этой ужасающей борьбе;
Thy love and longing are not arbiters there;	Твоя любовь и страстное стремленье — здесь не судьи;
Leave the world's fate and her to God's sole guard.	Оставь судьбу вселенной, и её судьбу — одной защите Бога.
Even if he seems to leave her to her lone strength,	И даже если кажется, что он её оставил на свои лишь силы,
Even though all falters and falls and sees an end	И даже если всё шатается и падает, и видится конец,
And the heart fails and only are death and night,	Отказывает сердце, и вокруг лишь смерть, да ночь,
God-given her strength can battle against doom	То Богом данное её могущество способно биться против рока,
Even on a brink where Death alone seems close	И даже на краю, где кажется, что рядом только Смерть,
And no human strength can hinder or can help.	И никакая человеческая сила не сумеет ни вмешаться, ни помочь.
Think not to intercede with the hidden Will,	Не думай, что ты можешь за неё просить у тайной Воли,
Intrude not twixt her spirit and its force	Не становись меж духом и его небесной силой
But leave her to her mighty self and Fate."	Оставь её на силу внутреннего "я", и на её Судьбу."

He spoke and ceased and left the earthly scene.	Сказал он и исчез, покинувши земную сцену.
Away from the strife and suffering on our globe,	Прочь от борьбы, страданья на планете смертных,
He turned towards his far-off blissful home.	Он повернул к себе, к далёкому жилищу, полному блаженства.
A brilliant arrow pointing straight to heaven,	Сверкающей стрелой, летящей прямо в небеса,
The luminous body of the ethereal seer	Светящееся тело лёгкого, эфирного провидца
Assailed the purple glory of the noon	Атаковало пурпурную славу полдня
And disappeared like a receding star	И растворилось, словно уходящая звезда,
Vanishing into the light of the Unseen.	Вливаясь в яркий свет Незримого.
But still a cry was heard in the infinite,	Но всё ещё был слышен в бесконечности его призыв,
And still to the listening soul on mortal earth	И для души, что слушает из мира смертных
A high and far imperishable voice	Высокий и далёкий вечный голос
Chanted the anthem of eternal love.	Всё длился, воспевая вечную любовь.

End of Canto One	Конец первой песни
End of Book Six	Конец шестой книги




Book Seven THE BOOK OF YOGA	Книга Седьмая КНИГА ЙОГИ


Canto I THE JOY OF UNION; THE ORDEAL OF THE FOREKNOWLEDGE OF DEATH AND THE HEART'S GRIEF AND PAIN	Песня I РАДОСТЬ ЕДИНЕНИЯ; ТЯЖЁЛОЕ ИСПЫТАНИЕ ПРЕДВИДЕНИЕМ СМЕРТИ, ГОРЕМ СЕРДЦА И БОЛЬЮ


Fate followed her foreseen immutable road.	Судьба шагала дальше по предсказанному, неизменному пути.
Man's hopes and longings build the journeying wheels	Надежды и желанья человека создают бегущие колёса,
That bear the body of his destiny	Которые несут основу предназначенных ему событий,
And lead his blind will towards an unknown goal.	Ведут его слепую волю к неизвестной цели.
His fate within him shapes his acts and rules;	Его судьба внутри него выстраивает все его поступки, направляет их;
Its face and form already are born in him,	В нём рождены уже и форма их, и лик,
Its parentage is in his secret soul:	Их прародители — в его сокрытой ото всех душе:
Here Matter seems to mould the body's life	А здесь нам кажется — жизнь тела формируется Материей,
And the soul follows where its nature drives.	И что душа идёт туда, куда её ведёт природа.
Nature and Fate compel his free‑will's choice.	Судьба с Природой вынуждают человека со свободной волей сделать выбор.
But greater spirits this balance can reverse	Но люди с более великим духом могут опрокинуть это равновесие
And make the soul the artist of its fate.	И сделать душу архитектором своей судьбы.
This is the mystic truth our ignorance hides:	В том состоит мистическая истина, сокрытая невежеством людей:
Doom is a passage for our inborn force,	Рок — это переход для нашей нерождённой силы,
Our ordeal is the hidden spirit's choice,	Все наши испытанья — скрытый выбор духа,
Ananke is our being's own decree.	Ананке — лишь решенья, принимаемые нашим существом внутри.
All was fulfilled the heart of Savitri	Всем наслаждалось сердце у Савитри,
Flower-sweet and adamant, passionate and calm,	То сладостное, как цветок, то непреклонное, то страстное, то тихое,
Had chosen and on her strength's unbending road	Оно свой выбор сделало, и направляемое собственною силой по прямой дороге
Forced to its issue the long cosmic curve.	Толкало к завершенью эту длинную космическую линию.
Once more she sat behind loud hastening hooves;	Она опять сидела позади стучащих, поспешающих копыт;
A speed of armoured squadrons and a voice	И быстрое движенье эскадронов в латах,
Far-heard of chariots bore her from her home.	И слышный далеко шум колесниц, несли её всё дальше, прочь от дома.
A couchant earth wakened in its dumb muse	Проснувшись в молчаливом размышленье, распростёртая земля,
Looked up at her from a vast indolence:	Глядела на неё из необъятной праздности:
Hills wallowing in a bright haze, large lands	Холмы, купавшиеся в яркой дымке и широкие равнины,
That lolled at ease beneath the summer heavens,	Что вольно нежились под летним небом,
Region on region spacious in the sun,	Один край за другим, просторные и залитые солнцем,
Cities like chrysolites in the wide blaze	И города, как хризолиты в уходящем вдаль сиянии,
And yellow rivers pacing lion‑maned	И жёлтые потоки рек, с их львиной гривой волн
Led to the Shalwa marches' emerald line,	Вели к границе изумрудных очертаний Шалвы,
A happy front to iron vastnesses	Счастливому фасаду пред суровыми просторами
And austere peaks and titan solitudes.	Высоких, аскетических вершин и титанических уединённых мест.
Once more was near the fair and fated place,	И снова рядом было то прекрасное, судьбою предназначенное место
The borders gleaming with the groves' delight	С границей из сияющих восторгом рощ,
Where first she met the face of Satyavan	Там, где впервые встретила она лик Сатьявана,
And he saw like one waking into a dream	И он увидел, словно пробудившись в грёзу
Some timeless beauty and reality,	Какой-то вечной красоты, вневременной реальности,
The moon-gold sweetness of heaven's earth-born child.	Всю лунно-золотую сладость на земле рождённого небесного дитя.
The past receded and the future neared:	Всё дальше уходило прошлое, а будущее приближалось:
Far now behind lay Madra's spacious halls,	Лежали где-то далеко сейчас просторные чертоги Мадры,
The white carved pillars, the cool dim alcoves,	Резные белые колонны, затенённые прохладные альковы,
The tinged mosaic of the crystal floors,	Цветистая мозаика полов из мрамора,
The towered pavilions, the wind‑rippled pools	Бассейны в ряби от ветров и павильоны с башнями,
And gardens humming with the murmur of bees,	Сады, гудящие от звона пчёл,
Forgotten soon or a pale memory	И быстро забываемый и тающий в воспоминаниях
The fountain's plash in the white stone-bound pool,	Плеск тихого ключа в пруду с каймой из белой гальки,
The thoughtful noontide's brooding solemn trance,	И полный размышлений транс задумчивого полдня,
The colonnade's dream grey in the quiet eve,	И бледное виденье колоннады в мирный вечер,
The slow moonrise gliding in front of Night.	И медленный восход луны, скользящей по фасаду Ночи.
Left far behind were now the faces known,	Остались позади сейчас знакомые, родные лица,
The happy silken babble on laughter's lips	Весёлый мягкий разговор со смехом на устах,
And the close-clinging clasp of intimate hands	И близко льнущее объятие знакомых рук,
And adoration's light in cherished eyes	Свет восхищенья в дорогом для сердца взгляде,
Offered to the one sovereign of their life.	Что подносился их единственной царице жизни.
Nature's primaeval loneliness was here:	А здесь царило первобытное, нетронутое одиночество природы
Here only was the voice of bird and beast, —	И раздавались только голоса зверей и птиц, —
The ascetic's exile in the dim‑souled huge	Здесь мог быть только аскетический уход в огромный и безжалостный,
Inhuman forest far from cheerful sound	Безлюдный лес, вдали от жизнерадостного звука
Of man's blithe converse and his crowded days.	Весёлых разговоров человека и дней его, наполненных делами.
In a broad eve with one red eye of cloud,	Широким вечером, под алым глазом облака,
Through a narrow opening, a green flowered cleft,	Сквозь узкие проходы, сквозь зелёную, покрытую цветами щель,
Out of the stare of sky and soil they came	Они вошли, под пристальными взглядами земли и неба,
Into a mighty home of emerald dusk.	В могучее жилище изумрудных сумерек.
There onward led by a faint brooding path	И там, ведомые задумчивой, едва заметною тропинкой,
Which toiled through the shadow of enormous trunks	Что пробиралась через тень огромных кряжистых стволов,
And under arches misers of sunshine,	Под арками ветвей, почти не пропускавших солнце,
They saw low thatched roofs of a hermitage	Они увидели покрытые соломой хижины отшельников,
Huddled beneath a patch of azure hue	Сгрудившиеся под клочком небесной синевы
In a sunlit clearing that seemed the outbreak	В просвете солнечного света, что казался
Of a glad smile in the forest's monstrous heart,	Сияньем радостной улыбки в исполинской сердцевине леса,
A rude refuge of the thought and will of man	Простым пристанищем для мысли и для воли человека,
Watched by the crowding giants of the wood.	Под наблюдением столпившихся лесных гигантов.
Arrived in that rough-hewn homestead they gave,	Войдя в ту грубо сделанную хату,
Questioning no more the strangeness of her fate,	Они отдали, более не удивляясь странностям её судьбы,
Their pride and loved one to the great blind king,	Свою любовь и гордость этому великому ослепшему царю,
A regal pillar of fallen mightiness	Внушавшей уважение колонне падшего могущества,
And the stately care-worn woman once a queen	И величавой женщине, измученной заботой, некогда царице,
Who now hoped nothing for herself from life,	Которая уже не ожидала ничего от жизни для себя,
But all things only hoped for her one child,	Но все надежды связывала со своим единственным дитя,
Calling on that single head from partial Fate	Прося пристрастную Судьбу послать на ту единственную голову
All joy of earth, all heaven's beatitude.	Все радости земли и всё блаженство неба.
Adoring wisdom and beauty like a young god's,	И обожая мудрого, красивого, как молодого бога, сына
She saw him loved by heaven as by herself,	Ей представлялось — он любим и небесами также, как и ею,
She rejoiced in his brightness and believed in his fate	Она была горда его незаурядностью и верила в его судьбу,
And knew not of the evil drawing near.	Не ведая о зле, что незаметно подползало ближе.
Lingering some days upon the forest verge	Лишь ненадолго задержавшись в том лесном краю,
Like men who lengthen out departure's pain,	По-человечески желая оттянуть боль расставания,
Unwilling to separate sorrowful clinging hands,	Стремясь не размыкать печальные, прильнувшие к друг другу руки,
Unwilling to see for the last time a face,	Стараясь не смотреть в лицо последней утекающей минуте,
Heavy with the sorrow of a coming day	Тяжёлые от скорби наступающего дня
And wondering at the carelessness of Fate	И поражаясь беззаботности Судьбы,
Who breaks with idle hands her supreme works,	Что рушит праздными руками лучшие свои творения,
They parted from her with pain‑fraught burdened hearts	Они покинули её с нелёгким, полным боли сердцем,
As forced by inescapable fate we part	Как принуждаемые неизбежностью судьбы,
From one whom we shall never see again;	Мы расстаёмся с тем, кого уж не увидим больше;
Driven by the singularity of her fate,	Под властью странности её судьбы,
Helpless against the choice of Savitri's heart	Беспомощные пред её решеньем сердца,
They left her to her rapture and her doom	Они её отдали воле рока и её восторгу,
In the tremendous forest's savage charge.	На попечение огромного заброшенного леса.
All put behind her that was once her life,	Оставив позади все то, что прежде наполняло жизнь,
All welcomed that henceforth was his and hers,	Приветствуя всё то, что с этих пор принадлежало им обоим,
She abode with Satyavan in the wild woods:	Савитри поселилась с Сатьяваном в этих диких чащах:
Priceless she deemed her joy so close to death;	Бесценной ей казалось радость, стоящая так близка к смерти;
Apart with love she lived for love alone.	Уединившись со своей любовью, она жила лишь для любви одной.
As if self-poised above the march of days,	И, словно, воспарив над маршем этих дней, и сохраняя равновесие
Her immobile spirit watched the haste of Time,	Её недвижный дух смотрел на спешку Времени,
A statue of passion and invincible force,	Как изваянье страсти и непобедимой силы,
An absolutism of sweet imperious will,	С абсолютизмом ласковой и властной воли,
A tranquillity and a violence of the gods	Наполненный спокойствием и яростью богов,
Indomitable and immutable.	Неукротимый и бесповоротный.

At first to her beneath the sapphire heavens	В начале для неё под голубыми небесами
The sylvan solitude was a gorgeous dream,	Лесное одиночество казалось ярким сном,
An altar of the summer's splendour and fire,	Похожим на алтарь огня и блеска лета,
A sky-topped flower-hung palace of the gods	Дворцом богов, с небесным куполом, увешанным цветами,
And all its scenes a smile on rapture's lips	Все сцены в нём — улыбки на губах восторга,
And all its voices bards of happiness.	Все голоса его — песнь бардов счастья.
There was a chanting in the casual wind,	Ей слышался хорал в любом случайном ветерке,
There was a glory in the least sunbeam;	И виделось сиянье в самом маленьком луче;
Night was a chrysoprase on velvet cloth,	Ночь становилась хризопразом в бархатной оправе,
A nestling darkness or a moonlit deep;	Уютной темнотой иль озаряемой луною глубиной;
Day was a purple pageant and a hymn,	День становился гимном, пышным царским карнавалом,
A wave of the laughter of light from morn to eve.	Волною смеха света, с самого утра и до заката.
His absence was a dream of memory,	В его[22] отсутствии — всё становилось грёзой памяти,
His presence was the empire of a god.	В его присутствии — всё превращалось в царство бога.
A fusing of the joys of earth and heaven,	Всё было сплавом радостей земли и неба,
A tremulous blaze of nuptial rapture passed,	И трепетным сияньем свадебного яркого восторга,
A rushing of two spirits to be one,	Стремленьем духа у неё, и у него соединиться воедино,
A burning of two bodies in one flame.	Горением двух тел в едином пламени.
Opened were gates of unforgettable bliss:	Врата незабываемого счастья и блаженства распахнулись перед ними:
Two lives were locked within an earthly heaven	И жизни их переплелись внутри земных небес,
And fate and grief fled from that fiery hour.	Судьба и горе улетали прочь от этих пламенных часов.
But soon now failed the summer's ardent breath	Но вскоре приутихло пылкое дыханье лета,
And throngs of blue-black clouds crept through the sky	И поползли по небу толпы сине-чёрных туч,
And rain fled sobbing over the dripping leaves	Дождь побежал, рыдая, по промокшим листьям,
And storm became the forest's titan voice.	Шторм становился титаническим звучаньем леса.
Then listening to the thunder's fatal crash	Тогда, прислушиваясь к роковым ударам грома,
And the fugitive pattering footsteps of the showers	И к беглым, барабанящим шагам дождя,
And the long unsatisfied panting of the wind	И к длительному ненасытному удушью ветра,
And sorrow muttering in the sound-vexed night,	К печали, бормотавшей в раздражённом звуке ночи,
The grief of all the world came near to her.	Скорбь всей вселенной подступила к ней.
Night's darkness seemed her future's ominous face.	Ночная темнота предстала злым лицом её грядущего.
The shadow of her lover's doom arose	Тень рока встала над её любимым,
And fear laid hands upon her mortal heart.	И страх клал руки ей на сердце, сердце смертной.
The moments swift and ruthless raced; alarmed	Безжалостные быстрые мгновения бежали наперегонки;
Her thoughts, her mind remembered Narad's date.	Тревожны были мысли, ум, что вспоминали день, объявленный Нарадой.
A trembling moved accountant of her riches,	Дрожь приходила словно ревизор её богатств,
She reckoned the insufficient days between:	Она подсчитывала сколько дней ещё осталось:
A dire expectancy knocked at her breast;	Страх ожидания стучался в грудь;
Dreadful to her were the footsteps of the hours:	Ужасны были для неё шаги часов:
Grief came, a passionate stranger to her gate:	Явилось горе, страстный незнакомец, у её ворот:
Banished when in his arms, out of her sleep	Гонимое из снов и отсылаемое прочь в его[23] объятиях,
It rose at morn to look into her face.	Оно вставало утром посмотреть в её лицо.
Vainly she fled into abysms of bliss	Напрасно было улетать в пучины счастья и блаженства
From her pursuing foresight of the end.	От неотступного предвиденья конца.
The more she plunged into love that anguish grew;	И чем сильней она ныряла в океан любви, Тем нестерпимей становилась мука;
Her deepest grief from sweetest gulfs arose.	Её глубины горя вырастали из пучины сладости.
Remembrance was a poignant pang, she felt	Воспоминанье стало острой болью, Она всё время ощущала каждый день
Each day a golden leaf torn cruelly out	Как золотой прекрасный лист, что грубо вырывался
From her too slender book of love and joy.	Из слишком тонкой книги наслажденья и любви.
Thus swaying in strong gusts of happiness	И так, качаясь в налетающем, подобно шквалу, счастье,
And swimming in foreboding's sombre waves	И плавая в волнах дурных предчувствий,
And feeding sorrow and terror with her heart,—	Питая силой собственного сердца ужас и страдание,
For now they sat among her bosom's guests	Которые уже сидели средь гостей её души,
Or in her inner chamber paced apart,—	Или расхаживали где-то в отдалении, во внутренних её палатах,
Her eyes stared blind into the future's night.	Её глаза, не видя, всматривались в ночь грядущего.
Out of her separate self she looked and saw,	Из внутреннего "я" она смотрела, отстранённая, и видела,
Moving amid the unconscious faces loved,	Всё так же двигаясь среди любимых неосознающих лиц,
In mind a stranger though in heart so near,	Умом нездешняя, но сердцем очень близкая,
The ignorant smiling world go happily by	Как этот улыбавшийся невежественный мир
Upon its way towards an unknown doom	Счастливо шёл своим путём к неведомому року
And wondered at the careless lives of men.	И удивлялась беззаботным жизням остальных людей.
As if in different worlds they walked, though close,	Они как будто шли по разным, отличавшимся мирам, хотя и близким,
They confident of the returning sun,	Уверенные в том, что солнце обязательно вернётся,
They wrapped in little hourly hopes and tasks,—	Они закутывались в маленькие ежечасные надежды и дела, —
She in her dreadful knowledge was alone.	В своём ужасном знании она была одна.
The rich and happy secrecy that once	Богатое, счастливое уединение, что прежде
Enshrined her as if in a silver bower	Её хранило, словно в серебристом будуаре,
Apart in a bright nest of thoughts and dreams	Вдали от всех, в прекрасном гнездышке из грёз и мыслей,
Made room for tragic hours of solitude	Отныне стало местом для трагических часов уединения
And lonely grief that none could share or know,	И одинокого мучительного горя, которое никто не мог с ней разделить, понять,
A body seeing the end too soon of joy	Для тела, видящего слишком быстро приближавшийся конец
And the fragile happiness of its mortal love.	Всей хрупкой радости и счастья этой смертной, человеческой любви.
Her quiet visage still and sweet and calm,	Её спокойный, тихий облик, нежный, безмятежный,
Her graceful daily acts were now a mask;	Приятные дела обычных дней сейчас служили маской;
In vain she looked upon her depths to find	Она напрасно вглядывалась внутрь, в свои глубины, чтоб найти
A ground of stillness and the spirit's peace.	Основу для спокойствия и мира духа.
Still veiled from her was the silent Being within	Пока что было скрыто от неё то Существо, безмолвное, внутри
Who sees life's drama pass with unmoved eyes,	Что наблюдает неподвижным взглядом драму жизни,
Supports the sorrow of the mind and heart	Поддерживает муки сердца и ума,
And bears in human breasts the world and fate.	Несёт судьбу и целый мир в груди у человека.
A glimpse or flashes came, the Presence was hid.	Бывали проблески и озарения, но то Присутствие всё же оставалось скрытым.
Only her violent heart and passionate will	И лишь её неистовое сердце, наполненная страстью воля
Were pushed in front to meet the immutable doom;	В ней вышли на передний план, чтоб встретиться с бесповоротным роком;
Defenceless, nude, bound to her human lot	Лишённые одежд и беззащитные, привязанные к своему уделу человека,
They had no means to act, no way to save.	Они не видели — ни что им делать, ни пути спастись.
These she controlled, nothing was shown outside:	Она их сдерживала, ничего во вне не пропуская:
She was still to them the child they knew and loved;	Для всех она была, по-прежнему, дитя, Которое они и знали, и любили;
The sorrowing woman they saw not within.	Наполненной страданьем женщины внутри они не замечали.
No change was in her beautiful motions seen:	Не видно было перемен в её движениях, по-прежнему прекрасных:
A worshipped empress all once vied to serve,	Любимой повелительнице все старались чем-нибудь помочь.
She made herself the diligent serf of all,	Она же сделала себя заботливой служанкою для всех,
Nor spared the labour of broom and jar and well,	И не чуралась ни кувшина, ни колодца, ни метлы,
Or close gentle tending or to heap the fire	Ухаживала нежно и с вниманьем за больным, следила за огнём
Of altar and kitchen, no slight task allowed	На кухне или в алтаре, взяв на себя те мелкие работы,
To others that her woman's strength might do.	Что были ей по женским силам.
In all her acts a strange divinity shone:	Во всех её делах светилась непривычная божественность:
Into a simplest movement she could bring	В простейшее движение она могла внести
A oneness with earth's glowing robe of light,	Единство со сверкавшим одеянием лучей земли,
A lifting up of common acts by love.	Любовью возвышая самые обычные дела.
All-love was hers and its one heavenly cord	В ней появилась все-любовь, которая одной небесною струной
Bound all to all with her as golden tie.	Соединяла всё со всем, и с нею, золотою нитью.
But when her grief to the surface pressed too close,	Но если горе, что давило на поверхностное, Вдруг становилось слишком близким,
These things, once gracious adjuncts of her joy,	Всё это, раньше добавляющее радость,
Seemed meaningless to her, a gleaming shell,	Казалось ей бессмысленным, блестящею обёрткой,
Or were a round mechanical and void,	Иль становилось откровенно механическим, пустым,
Her body's actions shared not by her will.	Движеньем тела, без участия её желания и воли.
Always behind this strange divided life	И постоянно, позади той странной разделённой жизни,
Her spirit like a sea of living fire	Её дух, словно океан живого пламени,
Possessed her lover and to his body clung,	Захватывал любимого, льнул к дорогому телу,
One locked embrace to guard its threatened mate.	И заключал в объятия, чтоб защитить попавшего в беду супруга.
At night she woke through the slow silent hours	Ночами просыпаясь, медленными тихими часами,
Brooding on the treasure of his bosom and face,	Она с тоскою размышляла над сокровищем его груди, лица,
Hung o'er the sleep-bound beauty of his brow	Нависнув над его прекрасным, замершим во сне челом,
Or laid her burning cheek upon his feet.	Свою горячую щеку клала к нему на ноги.
Waking at morn her lips endlessly clung to his,	Проснувшись утром губы льнули нескончаемо к его губам,
Unwilling ever to separate again	И не желали никогда потом не отрываться,
Or lose that honeyed drain of lingering joy,	Терять медовые глотки томительной, тягучей радости,
Unwilling to loose his body from her breast,	И не желали отпускать куда-то это тело от своей груди,
The warm inadequate signs that love must use.	Те тёплые, хотя и недостаточные знаки, Которые приходится использовать любви.
Intolerant of the poverty of Time	Не вынося всю эту нищету и скудость Времени,
Her passion catching at the fugitive hours	В ней страсть цеплялась за летящие часы,
Willed the expense of centuries in one day	И за один текущий день, пыталась оплатить
Of prodigal love and the surf of ecstasy;	Цену столетий расточительной любви и океанских волн экстаза;
Or else she strove even in mortal time	Она старалась даже в смертном времени
To build a little room for timelessness	Отгородить хотя бы маленькое место для безвременья
By the deep union of two human lives,	При помощи глубокого объединенья жизни двух людей,
Her soul secluded shut into his soul.	И собственную душу запереть в его душе.
After all was given she demanded still;	После всего, что было её дано, она хотела, требовала больше;
Even by his strong embrace unsatisfied,	Не насыщаясь даже крепкими его объятиями,
She longed to cry, "O tender Satyavan,	Хотелось ей вскричать, "О нежный Сатьяван,
O lover of my soul, give more, give more	Возлюбленный моей души, дай больше, больше мне любви,
Of love while yet thou canst, to her thou lov'st.	Пока ты это можешь, той, которую ты любишь.
Imprint thyself for every nerve to keep	Ты отпечатайся на каждом нерве у меня, чтоб сохранить
That thrills to thee the message of my heart.	Послание, что для тебя в моём трепещет сердце.
For soon we part and who shall know how long	Ведь скоро мы с тобою разлучимся, и никогда никто не скажет — сколько лет пройдёт,
Before the great wheel in its monstrous round	Пока великое, космическое колесо в своём громадном обороте
Restore us to each other and our love?"	Нас не вернёт друг к другу и к любви?"
Too well she loved to speak a fateful word	Но слишком велика была её любовь, чтоб вслух сказать то роковое слово,
And lay her burden on his happy head;	И возложить свой груз на это радостную голову;
She pressed the outsurging grief back into her breast	Она лишь загоняла рвущееся горе обратно, в собственную грудь
To dwell within silent, unhelped, alone.	Чтоб жить внутри, в молчании, без помощи, одной.
But Satyavan sometimes half understood,	А Сатьяван отчасти, временами, понимал
Or felt at least with the uncertain answer	Иль чувствовал, по крайней мере, с неуверенным ответом
Of our thought-blinded hearts the unuttered need,	От наших, ослеплённых мыслями, сердец, её невыразимую нужду,
The unplumbed abyss of her deep passionate want.	Неизмеримую пучину страстного её глубокого желания.
All of his speeding days that he could spare	И всё из ускоряющихся дней своих, что мог он уберечь
From labour in the forest hewing wood	От своего труда в лесу по заготовке дров,
And hunting food in the wild sylvan glades	И от охоты на лесных нехоженых полянах,
And service to his father's sightless life	И помощи отцу в его незрячей жизни,
He gave to her and helped to increase the hours	Он отдавал ей и тем самым помогал растягивать часы
By the nearness of his presence and his clasp,	Своею близостью, присутствием, объятием,
And lavish softness of heart‑seeking words	И щедрой нежностью идущих к сердцу слов,
And the close beating felt of heart on heart.	И близостью биения, что сердце чувствует у сердца.
All was too little for her bottomless need.	Но для её бездонной, нескончаемой нужды, всё было слишком мало.
If in his presence she forgot awhile,	И если рядом с ним она на время забывалась,
Grief filled his absence with its aching touch;	То без него страданье наполняло всё вокруг болезненным касанием;
She saw the desert of her coming days	Ей виделась пустыня из её грядущих дней,
Imaged in every solitary hour.	Что появлялась всякий раз в час одиночества.
Although with a vain imaginary bliss	И хоть она с напрасно представляемым блаженством единения в огне,
Of fiery union through death's door of escape	Мечтала с ним уйти из жизни сквозь ворота смерти,
She dreamed of her body robed in funeral flame,	Чтоб тело у неё оделось в пламя погребального костра,
She knew she must not clutch that happiness	Она прекрасно знала, что нельзя цепляться ей за это счастье —
To die with him and follow, seizing his robe	Вдвоём с ним умереть, и далее пойти, схватив его за одеяние
Across our other countries, travellers glad	Через другие наши страны, радостными путниками
Into the sweet or terrible Beyond.	В прекрасное иль ужасающее Запредельное.
For those sad parents still would need her here	Ибо она останется нужна его печальным пожилым родителям,
To help the empty remnant of their day.	Чтоб помогать оставшимся пустым их дням.
Often it seemed to her the ages' pain	И часто ей казалось, что страдания и боль эпох
Had pressed their quintessence into her single woe,	Слились и спрессовались в квинтэссенцию в её отдельном горе,
Concentrating in her a tortured world.	И сконцентрировали в ней весь наш измученный несчастный мир.
Thus in the silent chamber of her soul	Так в тихой комнате своей души,
Cloistering her love to live with secret grief	Закрывшись от всего в своей любви чтоб продолжать жить с тайным горем
She dwelt like a dumb priest with hidden gods	Она была подобна молчаливому жрецу невидимых богов,
Unappeased by the wordless offering of her days,	Что недовольны были бессловесной службой проходящих дней,
Lifting to them her sorrow like frankincense,	К ним поднимая горе, словно фимиам,
Her life the altar, herself the sacrifice.	Её жизнь становилась алтарём, она сама — им подносимой жертвой.
Yet ever they grew into each other more	И так они врастали все теснее и тесней друг в друга,
Until it seemed no power could rend apart,	Пока не показалось, что нет сил, способных эту пару разлучить,
Since even the body's walls could not divide.	И даже стены тел уже не разделяли их.
For when he wandered in the forest, oft	И часто было, что когда скитался он в лесу
Her conscious spirit walked with him and knew	Её осознающий дух гулял там вместе с ним
His actions as if in herself he moved;	И знал его дела, как если бы он двигался и находился в ней;
He, less aware, thrilled with her from afar.	И он, чуть менее осознавая, трепетал с ней издали.
Always the stature of her passion grew;	В ней сила чувства становилась всё сильнее и сильнее
Grief, fear became the food of mighty love.	И страх, и горе были пищей для могучей их любви.
Increased by its torment it filled the whole world;	Так, разрастаясь от мучений, она заполнила весь мир,
It was all her life, became her whole earth and heaven.	И стала всею жизнью у неё, и всей её землей и небесами.
Although life-born, an infant of the hours,	Хотя её любовь была дитя часов, рождённая от жизни,
Immortal it walked unslayable as the gods:	Она шла по земле бессмертная, непобедимая, как боги:
Her spirit stretched measureless in strength divine,	Её дух расширялся до безмерности в божественном усилии,
An anvil for the blows of Fate and Time:	На наковальне под ударами Судьбы и Времени:
Or tired of sorrow's passionate luxury,	А иногда, устав от страстных удовольствий скорби,
Grief's self became calm, dull‑eyed, resolute,	Само страданье становилось тихим, блёклым и неколебимым,
Awaiting some issue of its fiery struggle,	И ожидало некого исхода этой яростной борьбы,
Some deed in which it might for ever cease,	Какого-то деяния, в котором бы оно могло бы навсегда исчезнуть,
Victorious over itself and death and tears.	Победы над собой, над смертью, над слезами.

The year now paused upon the brink of change.	И год сейчас остановился, замерев на грани перемен.
No more the storms sailed with stupendous wings	Уже не проносились штормы на огромных крыльях,
And thunder strode in wrath across the world,	И громы не шагали гневно через этот мир,
But still was heard a muttering in the sky	Но было слышно до сих пор какое-то ворчанье в небе,
And rain dripped wearily through the mournful air	И скучно барабанил дождь сквозь скорбный воздух,
And grey slow-drifting clouds shut in the earth.	И серые, плывущие неторопливо тучи закрывали землю.
So her grief's heavy sky shut in her heart.	Тяжёлый небосвод страдания окутал сердце у неё.
A still self hid behind but gave no light:	В ней полное покоя внутреннее "я" укрылось позади, и не давало света:
No voice came down from the forgotten heights;	Ни голоса не приходило вниз, из позабытых высей;
Only in the privacy of its brooding pain	И только в этой, ото всех закрытой области её нависшей боли
Her human heart spoke to the body's fate.	С судьбою тела говорило человеческое сердце.

End of Canto One	Конец первой песни




Book Seven THE BOOK OF YOGA	Книга Седьмая КНИГА ЙОГИ


Canto II THE PARABLE OF THE SEARCH FOR THE SOUL	Песня II ПАРАБОЛА ПОИСКА ДУШИ


As in the vigilance of the sleepless night	Когда она сидела, словно на посту, бессонной ночью
Through the slow heavy-footed silent hours,	Медлительными молчаливыми часами с тяжким шагом,
Repressing in her bosom its load of grief,	Сопротивляясь ноше горя у себя в груди,
She sat staring at the dumb tread of Time	И пристально смотрела на глухую поступь Времени,
And the approach of ever-nearing Fate,	На очертанья постоянно приближавшейся Судьбы,
A summons from her being's summit came,	С вершины существа её спустился зов,
A sound, a call that broke the seals of Night.	Какой-то звук, призыв, ломающий печати Ночи.
Above her brows where will and knowledge meet	Там, над её бровями, где встречаются у человека знание и воля,
A mighty Voice invaded mortal space.	Могучий Голос вторгся в смертное пространство.
It seemed to come from inaccessible heights	Казалось, он сошёл с недосягаемых высот,
And yet was intimate with all the world	И в то же время был родным всему на свете,
And knew the meaning of the steps of Time	И знал значенье каждого движенья Времени,
And saw eternal destiny's changeless scene	И видел неизменную картину вечно существующей судьбы,
Filling the far prospect of the cosmic gaze.	Наполненной далёкой перспективой космического взгляда.
As the Voice touched, her body became a stark	Как только этот Голос прикоснулся к ней, всё тело у неё застыло, став
And rigid golden statue of motionless trance,	Прекрасной твёрдой статуей недвижимого транса,
A stone of God lit by an amethyst soul.	И камнем Бога, освещаемым её душой как аметистом.
Around her body's stillness all grew still:	Всё стало тихим рядом с тем затихшим телом:
Her heart listened to its slow measured beats,	В ней сердце слушало свои неторопливые ритмичные удары,
Her mind renouncing thought heard and was mute:	Ум, отвергая мысль, внимал и был немым:
"Why camest thou to this dumb deathbound earth,	"Зачем же ты пришла на эту молчаливую, привязанную к смерти землю,
This ignorant life beneath indifferent skies	В жизнь полную невежества, под равнодушным небом,
Tied like a sacrifice on the altar of Time,	Опутанная словно жертва Времени на алтаре,
O spirit, O immortal energy,	О дух, бессмертная энергия,
If 'twas to nurse grief in a helpless heart	Затем ли чтоб кормить страдание беспомощного сердца,
Or with hard tearless eyes await thy doom?	Или с тяжёлыми глазами, выплакав все слёзы, ждать свой роковой конец?
Arise, O soul, and vanquish Time and Death."	Вставай же, о душа, и покори своею силой Смерть и Время."
But Savitri's heart replied in the dim night:	Но сердце у Савитри отвечало среди неясной ночи:
"My strength is taken from me and given to Death.	"Моё могущество забрали у меня и дали Смерти.
Why should I lift my hands to the shut heavens	Зачем тянуть мне руки к затворённым небесам,
Or struggle with mute inevitable Fate	Или бороться с молчаливой неизбежностью Судьбы,
Or hope in vain to uplift an ignorant race	Иль зря надеяться, что из невежества смогу поднять я расу,
Who hug their lot and mock the saviour Light	Что держится за свой удел, смеётся над спасающим небесным Светом,
And see in Mind wisdom's sole tabernacle,	Считает Ум своим единственным жилищем мудрости,
In its harsh peak and its inconscient base	А грубую его вершину и несознающую основу —
A rock of safety and an anchor of sleep?	Скалой надёжности и якорем для сна?
Is there a God whom any cry can move?	Да есть ли Бог, которого хоть чей-то крик способен сдвинуть с места?
He sits in peace and leaves the mortal's strength	Он восседает в мире и покое, оставляя силу смертных
Impotent against his calm omnipotent Law	Беспомощной перед его Законом, хладнокровным и всесильным,
And Inconscience and the almighty hands of Death.	И Несознанием, и всемогущими руками Смерти.
What need have I, what need has Satyavan	Какая мне нужда, какая есть нужда для Сатьявана
To avoid the black-meshed net, the dismal door,	Стараться избежать зловещих врат и чёрной путаной сети,
Or call a mightier Light into life's closed room,	Иль призывать какой-то более могучий Свет в закрытую палату жизни,
A greater Law into man's little world?	Иль более возвышенный Закон спуститься в маленький мир человека?
Why should I strive with earth's unyielding laws	Зачем мне биться с непреклонными законами земли
Or stave off death's inevitable hour?	Или стараться отдалить хоть как-то неминуемый час смерти?
This surely is best to pactise with my fate	Наверно лучший выход — согласиться со своей судьбой,
And follow close behind my lover's steps	Пойти вслед за шагами моего любимого,
And pass through night from twilight to the sun	Пройти сквозь ночь, из сумерек, по направленью к солнцу,
Across the tenebrous river that divides	Пересекая мрачную реку, что разделяет
The adjoining parishes of earth and heaven.	Соседей-прихожан земли и неба.
Then could we lie inarmed breast upon breast,	Тогда бы мы могли лежать, обнявшись, грудь к груди,
Untroubled by thought, untroubled by our hearts,	Не задеваемые мыслью, не тревожимые нашими сердцами,
Forgetting man and life and time and its hours,	Забыв людей, и жизнь, и время, и его часы,
Forgetting eternity's call, forgetting God."	Забыв зов вечности, забыв о Боге."
The Voice replied: "Is this enough, O spirit?	Ей Голос отвечал: "И этого тебе достаточно, о дух?
And what shall thy soul say when it wakes and knows	И что твоя душа на это скажет, пробудившись и узнав,
The work was left undone for which it came?	Что то заданье, для которого она пришла, осталось неисполненным?
Or is this all for thy being born on earth	И это всё, зачем здесь, на земле,
Charged with a mandate from eternity,	Твоё родилось существо, с мандатом, данным вечностью,
A listener to the voices of the years,	Умеющее слушать голос этих лет,
A follower of the footprints of the gods,	Идущее вслед за богами — уйти,
To pass and leave unchanged the old dusty laws?	Оставив неизменными все эти старые и пыльные законы?
Shall there be no new tables, no new Word,	Не будет нового священного писания и нового божественного Слова,
No greater light come down upon the earth	И более великий свет не спустится на землю
Delivering her from her unconsciousness,	Освободить её от несознания,
Man's spirit from unalterable Fate?	А дух людей — от непреложности Судьбы?
Cam'st thou not down to open the doors of Fate,	Ты не сойдёшь открыть врата Судьбы,
The iron doors that seemed for ever closed,	Железные врата, что кажутся закрытыми навеки,
And lead man to Truth's wide and golden road	Не поведёшь людей широкой, золотой дорогой Истины,
That runs through finite things to eternity?	Которая проходит через мир конечного и убегает в вечность?
Is this then the report that I must make,	Такой ответ я должен буду дать,
My head bowed with shame before the Eternal's seat,—	Склоняясь со стыдом пред троном Вечного —
His power he kindled in thy body has failed,	Его могущество, что он зажёг в твоём прекрасном теле — потерпело неудачу,
His labourer returns, her task undone?"	Его работник возвратился и не выполнил свою задачу?"
Then Savitri's heart fell mute, it spoke no word.	В ответ на это сердце у Савитри смолкло, не сказав ни слова.
But holding back her troubled rebel heart,	Но тут, удерживая позади её мятежное встревоженное сердце,
Abrupt, erect and strong, calm like a hill,	Прямая, резкая и сильная, спокойная, как горная гряда,
Surmounting the seas of mortal ignorance,	Превосходя моря невежества людей,
Its peak immutable above mind's air,	Её вершина, что всегда была над воздухом ума,
A Power within her answered the still Voice:	Могущество внутри неё — ответило на сказанное этим тихим Голосом:
"I am thy portion here charged with thy work,	"Я — часть твоя, которой поручили выполнить твою работу,
As thou myself seated for ever above,	Я, как и ты, была всё время наверху,
Speak to my depths, O great and deathless Voice,	Скажи моим глубинам, о великий и бессмертный Голос,
Command, for I am here to do thy will."	Командуй, ибо я здесь чтоб твою исполнить волю."
The Voice replied: "Remember why thou cam'st:	Тот Голос отвечал: "Зачем пришла ты, вспомни:
Find out thy soul, recover thy hid self,	Найти здесь собственную душу восстановить своё скрываемое "я",
In silence seek God's meaning in thy depths,	В молчании искать смысл Бога в глубине своей,
Then mortal nature change to the divine.	А после — смертную природу заменить божественной.
Open God's door, enter into his trance.	Открой дверь Бога, в транс его войди.
Cast Thought from thee, that nimble ape of Light:	Отбрось подальше Мысль, вертлявую макаку Света:
In his tremendous hush stilling thy brain	Его огромной тишиною успокой свой мозг
His vast Truth wake within and know and see.	И пробуди Его просторы Истины, внутри себя, смотри и познавай.
Cast from thee sense that veils thy spirit's sight:	Отбрось прочь чувства, что скрывают видение духа:
In the enormous emptiness of thy mind	Тогда среди огромной пустоты ума
Thou shalt see the Eternal's body in the world,	Ты в этом мире станешь видеть тело Вечного,
Know him in every voice heard by thy soul,	Ты станешь узнавать его во всяком голосе, услышанном твоей душой,
In the world's contacts meet his single touch;	Во всех контактах с миром будешь ты встречаться лишь с его касанием;
All things shall fold thee into his embrace.	И всё возьмёт тебя в его объятия.
Conquer thy heart's throbs, let thy heart beat in God:	Свой трепет сердца покори, и пусть оно забьётся в Боге:
Thy nature shall be the engine of his works,	Твоя природа станет инструментом для его работ,
Thy voice shall house the mightiness of his Word:	А голос твой вместит могущество его божественного Слова:
Then shalt thou harbour my force and conquer Death."	Тогда ты силу приютишь мою и станешь победительницей Смерти."
Then Savitri by her doomed husband sat,	Савитри села рядом с обречённым мужем,
Still rigid in her golden motionless pose,	Ещё застывшая в своей прекрасной неподвижной позе,
A statue of the fire of the inner sun.	Как статуя огня, из внутреннего солнца.
In the black night the wrath of storm swept by,	Снаружи, в чёрной ночи, проносился гнев штормов,
The thunder crashed above her, the rain hissed,	Над ней гремел и разрывался гром, хлестал повсюду дождь,
Its million footsteps pattered on the roof.	Его неисчислимые удары барабанили по крыше.
Impassive mid the movement and the cry,	Бесстрастная среди движения и шума,
Witness of the thoughts of mind, the moods of life,	Свидетель мыслей, что текут в уме и настроений жизни,
She looked into herself and sought for her soul.	Она смотрела внутрь себя, она искала собственную душу.

A dream disclosed to her the cosmic past,	Видение открыло ей космическое прошлое,
The crypt-seed and the mystic origins,	Запрятанное в тайном месте семя и мистический источник,
The shadowy beginnings of world-fate:	Неясные начала мировой судьбы:
A lamp of symbol lighting hidden truth	И светоч символа, что освещал скрываемую истину
Imaged to her the world's significance.	Ей показал значение и смысл вселенной.
In the indeterminate formlessness of Self	В той неопределённости, бесформенности "Я"
Creation took its first mysterious steps,	Творенье делало свои таинственные первые шаги,
It made the body's shape a house of soul	Телесный облик превращало в дом души,
And Matter learned to think and person grew;	Материю учило думать, личность — развиваться;
She saw Space peopled with the seeds of life	Она[24] увидела Пространство, населённое зародышами жизни
And saw the human creature born in Time.	И человеческое существо, рождённое во Времени.
At first appeared a dim half‑neutral tide	Вначале появилось смутное, не до конца определённое теченье бытия,
Of being emerging out of infinite Nought:	Всплывавшего из бесконечного Ничто:
A consciousness looked at the inconscient Vast	Сознанье кинуло свой взгляд на бессознательный Простор
And pleasure and pain stirred in the insensible Void.	И наслажденье вместе с болью шевельнулись посреди лишённой чувства Пустоты.
All was the deed of a blind World‑Energy:	Всё было действием слепой Энергии Вселенной:
Unconscious of her own exploits she worked,	Она работала, не сознавая собственных свершений,
Shaping a universe out of the Inane.	Творя вселенную из Ничего.
In fragmentary beings she grew aware:	Во фрагментарных существах она росла и становилась более осознающей:
A chaos of little sensibilities	И хаос мелких ощущений
Gathered round a small ego's pin‑point head;	Выстраивался возле точечной головки крошечного эго;
In it a sentient creature found its poise,	Воспринимающее существо могло найти в нём равновесие,
It moved and lived a breathing, thinking whole.	Оно там двигалось, существовало как дышащее, мыслящее целое.
On a dim ocean of subconscient life	В неясном океане жизни подсознания
A formless surface consciousness awoke:	Проснулось некое сознание, бесформенное и поверхностное:
A stream of thoughts and feelings came and went,	Потоки мыслей, ощущений приходили, уходили,
A foam of memories hardened and became	Но пена памяти о них затвердевала
A bright crust of habitual sense and thought,	И становилась яркой коркой из привычных чувств и мысли,
A seat of living personality	Опорой жизни личности,
And recurrent habits mimicked permanence.	А повторение привычек имитировало непрерывность.
Mind nascent laboured out a mutable form,	Ум, нарождаясь, вырабатывал изменчивую форму,
It built a mobile house on shifting sands,	Он строил для себя подвижное жилище на зыбучей почве,
A floating isle upon a bottomless sea.	Плавучий островок в бездонном море.
A conscious being was by this labour made;	Сознательное существо возникло в результате этого труда;
It looked around it on its difficult field	Оно осматривалось на своём нелёгком поле
In the green wonderful and perilous earth;	На замечательной, зелёной, полной всяческих опасностей земле;
It hoped in a brief body to survive,	Оно хотело выжить в бренном теле,
Relying on Matter's false eternity.	Поверив ложной вечности Материи.
It felt a godhead in its fragile house;	В своём непрочном доме оно почувствовало божество;
It saw blue heavens, dreamed immortality.	Оно смотрело в голубые небеса, мечтало о бессмертии.

A conscious soul in the Inconscient's world,	Осознающая душа средь мира Несознания,
Hidden behind our thoughts and hopes and dreams,	Сокрытая за нашими надеждами, мечтами, мыслями,
An indifferent Master signing Nature's acts	Бесстрастная Хозяйка ставит подпись под деяньями Природы,
Leaves the vicegerent mind a seeming king.	Наместником нам оставляет ум, что представляется царём.
In his floating house upon the sea of Time	В своём жилище, проплывающем по морю Времени
The regent sits at work and never rests:	Сидит тот регент за работой, никогда не отдыхая:
He is a puppet of the dance of Time;	Он лишь марионетка в танце Времени;
He is driven by the hours, the moment's call	Его ведёт ход времени и зов сиюминутности
Compels him with the thronging of life's need	Всецело подчиняет ум толпе житейских нужд,
And the babel of the voices of the world.	И вавилонскому столпотворенью голосов вселенной.
This mind no silence knows nor dreamless sleep,	Не знает этот ум ни о безмолвии, ни о ночах без сна,
In the incessant circling of its steps	В безостановочном кружении своих шагов
Thoughts tread for ever through the listening brain;	Всё время мысли ходят через слушающий мозг;
It toils like a machine and cannot stop.	Он трудится как механизм и не способен приостановиться.
Into the body's many-storeyed rooms	По многоярусным палатам тела
Endless crowd down the dream‑god's messages.	Толпою без начала и конца спускаются посланья грёзы-бога.
All is a hundred-toned murmur and babble and stir,	И всё — сотнеголосый гул, болтание и суета,
There is a tireless running to and fro,	И беготня без устали туда, и сразу же обратно,
A haste of movement and a ceaseless cry.	Движенье в спешке, непрерывный крик.
The hurried servant senses answer apace	И слуги-чувства торопливо отзываются
To every knock upon the outer doors,	На каждый стук во внешние врата,
Bring in time's visitors, report each call,	Приводят визитёров времени, и отвечают на любой пришедший зов,
Admit the thousand queries and the calls	Воспринимают тысячи запросов и призывов,
And the messages of communicating minds	Послания общающихся меж собой умов,
And the heavy business of unnumbered lives	И тяжесть дел неисчислимых жизней,
And all the thousandfold commerce of the world.	И всю тысячекратную коммерцию вселенной.
Even in the tracts of sleep is scant repose;	И даже если спит он, скуден этот отдых;
He mocks life's steps in strange subconscient dreams,	Он пародирует движенья жизни в странных снах из подсознания,
He strays in a subtle realm of symbol scenes,	Блуждает в тонком царстве символичных сцен,
His night with thin-air visions and dim forms	И ночь свою с виденьями из тонкой атмосферы и неясных форм
He packs or peoples with slight drifting shapes	Он заполняет или населяет лёгкими скользящими телами,
And only a moment spends in silent Self.	И лишь одно мгновение проводит он в безмолвном Высшем "Я".
Adventuring into infinite mind‑space	Осмелившись пуститься в бесконечное ментальное пространство,
He unfolds his wings of thought in inner air,	Он раскрывает крылья мысли в этом внутреннем особом воздухе,
Or travelling in imagination's car	Иль путешествует в повозке своего воображения,
Crosses the globe, journeys beneath the stars,	Пересекает шар земной и странствует под звёздами,
To subtle worlds takes his ethereal course,	И в тонкие миры прокладывает свой эфирный курс,
Visits the Gods on Life's miraculous peaks,	На удивительных вершинах Жизни навещает он Богов,
Communicates with Heaven, tampers with Hell.	Он разговаривает с Небесами, он суётся в Ад.
This is the little surface of man's life.	Таков рисунок этой маленькой и неглубокой жизни человека.
He is this and he is all the universe;	Он — эта маленькая жизнь, и в то же время — вся вселенная;
He scales the Unseen, his depths dare the Abyss;	Его размах соизмерим с Незримым, его глубины смело смотрят в Бездну,
A whole mysterious world is locked within.	И целый тайный мир скрывается внутри него.
Unknown to himself he lives a hidden king	Неведомый для самого себя, живёт он, скрытый царь,
Behind rich tapestries in great secret rooms;	В великих тайных залах, покрытых гобеленами;
An epicure of the spirit's unseen joys,	Эпикуреец и знаток незримых наслаждений духа,
He lives on the sweet honey of solitude:	Его питает сладость мёда одиночества:
A nameless god in an unapproachable fane,	Неведомое божество в недостижимом храме
In the secret adytum of his inmost soul	В секретной комнате, лежащей глубоко внутри его души
He guards the being's covered mysteries	Хранит сокрытые мистерии существования,
Beneath the threshold, behind shadowy gates	Что за порогом нашего сознанья, за неясными вратами,
Or shut in vast cellars of inconscient sleep.	Иль заперты в обширных казематах подсознательного сна.
The immaculate Divine All‑Wonderful	И безупречное Божественное Все-Чудесное
Casts into the argent purity of his soul	В серебряную чистоту его души
His splendour and his greatness and the light	Бросает роскошь и своё величие,
Of self-creation in Time's infinity	Свет самосозиданья в бесконечном Времени,
As into a sublimely mirroring glass.	Как в благородное, всё отражающее зеркало.
Man in the world's life works out the dreams of God.	Так в жизни мира человек осуществляет грёзы Бога.
But all is there, even God's opposites;	Но здесь есть всё, и даже противоположность Богу;
He is a little front of Nature's works,	Он[25] — это маленький передний край работ Природы,
A thinking outline of a cryptic Force.	Он — мыслящее очертанье сокровенной Силы.
All she reveals in him that is in her,	Она в нём проявляет всё, что у неё внутри,
Her glories walk in him and her darknesses.	И в нём гуляет и её триумф, и темнота.
Man's house of life holds not the gods alone:	Дом жизни человека может укрывать не только лишь богов:
There are occult Shadows, there are tenebrous Powers,	Там есть оккультные, невидимые Тени, тёмные Могущества
Inhabitants of life's ominous nether rooms,	И обитатели зловещих нижних комнат жизни,
A shadowy world's stupendous denizens.	И изумляющие жители из сумрачного мира.
A careless guardian of his nature's powers,	Неосмотрительный хранитель сил своей природы,
Man harbours dangerous forces in his house.	Он позволяет жить в своём жилище тем опасным силам.
The Titan and the Fury and the Djinn	Титан, и Фурия, и Джин
Lie bound in the subconscient's cavern pit	Лежат в пещерной яме подсознания, готовые подняться,
And the Beast grovels in his antre den:	И Зверь ползёт в своей норе-пещере:
Dire mutterings rise and murmur in their drowse.	Сквозь полусон от них исходит страшное ворчание и шёпот.
Insurgent sometimes raises its huge head	Мятежник иногда приподнимает вверх гигантского размера голову
A monstrous mystery lurking in life's deeps,	Чудовищной мистерии, таящейся в глубинах жизни,
The mystery of dark and fallen worlds,	Мистерии существованья тёмных, падших некогда миров,
The dread visages of the adversary Kings.	И жутких лиц враждебных нам Царей.
The dreadful powers held down within his depths	Ужасные энергии захватывают в нём глубины
Become his masters or his ministers;	Становятся его хозяевами и министрами.
Enormous they invade his bodily house,	Огромные, они вторгаются в его телесное жилище,
Can act in his acts, infest his thought and life.	Способны действовать в его делах, и заражают жизнь его, и мысли.
Inferno surges into the human air	Так преисподняя выходит в атмосферу человека,
And touches all with a perverting breath.	Касается всего своим всё-извращающим дыханием.
Grey forces like a thin miasma creep,	Болезненные силы стелются как тонкие миазмы
Stealing through chinks in his closed mansion's doors,	И проникают через щели в запертые двери его большого дома,
Discolouring the walls of upper mind	И обесцвечивают стены высшего ума,
In which he lives his fair and specious life,	В котором он живёт своей обманчиво благополучной жизнью,
And leave behind a stench of sin and death:	И оставляют за собой зловоние греха и смерти:
Not only rise in him perverse drifts of thought	В нём поднимаются не только извращённые теченья мысли,
And formidable formless influences,	Бесформенные грозные влияния,
But there come presences and awful shapes:	Туда являются присутствия и жуткие фигуры:
Tremendous forms and faces mount dim steps	Ужасные тела и лица проходят вверх неясными ступенями
And stare at times into his living‑rooms,	И временами пристально глядят в его жилые комнаты,
Or called up for a moment's passionate work	Иль, вызванные ради страстного мгновения,
Lay a dire custom's claim upon his heart:	Ложатся у него на сердце как потребность и ужасная привычка:
Aroused from sleep, they can be bound no more.	Поднявшись ото сна, они уже ничем не связаны.
Afflicting the daylight and alarming night,	Тревожа свет дневной, пугая ночь,
Invading at will his outer tenement,	И своевольно занимая внешнюю обитель человека,
The stark gloom's grisly dire inhabitants	Все эти, вызывающие ужас, обитатели застывшей тьмы,
Mounting into God's light all light perturb.	Поднявшись к свету Бога, весь свет приводят в полное смятение.
All they have touched or seen they make their own,	И всё, чего они коснулись или просто увидали, делают своим,
In Nature's basement lodge, mind's passages fill,	И селятся в подвальных этажах Природы, И наполняют переходы и пути ума,
Disrupt thought's links and musing sequences,	Рвут звенья мысли и порядок в размышлении,
Break through the soul's stillness with a noise and cry	Врываются сквозь тишину души, и поднимают шум и крик,
Or they call the inhabitants of the abyss,	А может — призывают обитателей пучин,
Invite the instincts to forbidden joys,	И провоцируют инстинкт к запретным удовольствиям,
A laughter wake of dread demoniac mirth	И пробуждают хохотом внушающую ужас демоническую радость,
And with nether riot and revel shake life's floor.	Основы жизни сотрясая низким буйством, кутежом.
Impotent to quell his terrible prisoners,	Не в силах справиться со страшными и злыми заключёнными,
Appalled the householder helpless sits above,	В смятении, беспомощно сидит хозяин наверху,
Taken from him his house is his no more.	Его дом отобрали у него, он больше не его.
He is bound and forced, a victim of the play,	Его связали и насилуют, он жертва их игры,
Or, allured, joys in the mad and mighty din.	Или, прельщённый, наслаждается безумным мощным грохотом.
His nature's dangerous forces have arisen	Опасные могущества его природы поднялись,
And hold at will a rebel's holiday.	Устроив своевольно свой бунтарский праздник.
Aroused from the darkness where they crouched in the depths,	Поднявшись из той тьмы, где в глубине Они сидели затаившись, скрытые от взоров,
Prisoned from the sight, they can be held no more;	Сейчас те силы могут делать что хотят;
His nature's impulses are now his lords.	Так импульсы его природы стали господами.
Once quelled or wearing specious names and vests	Задавленные в прошлом, ныне принимая благовидные обличия и имена,
Infernal elements, demon powers are there.	Стихии ада, силы преисподней появились здесь.
Man's lower nature hides these awful guests.	Обычно низшая природа прячет этих отвратительных гостей.
Their vast contagion grips sometimes man's world.	Но, временами, их обширная зараза наполняет мир людей.
An awful insurgence overpowers man's soul.	Ужасный бунтовщик способен пересилить душу человека.
In house and house the huge uprising grows:	Из дома в дом растёт гигантское восстание:
Hell's companies are loosed to do their work,	Компании из ада выпускаются чтоб делать своё дело,
Into the earth-ways they break out from all doors,	Они выпрыгивают на пути земли из всех дверей,
Invade with blood-lust and the will to slay	Вторгаются с желаньем убивать и жаждой крови,
And fill with horror and carnage God's fair world.	И наполняют ужасом, громят прекрасный мир Всевышнего.
Death and his hunters stalk a victim earth;	Смерть со своими гончими подкрадывается к земле как к жертве;
The terrible Angel smites at every door:	И каждому во дверь стучит ужасный Ангел,
An awful laughter mocks at the world's pain	И жуткий хохот издевается над болью мира,
And massacre and torture grin at Heaven:	А избиения и пытки скалят зубы Небесам:
All is the prey of the destroying force;	Всё превращается в добычу разрушающих могуществ;
Creation rocks and tremble top and base.	Творение шатается, трясутся и вершина, и основа.
This evil Nature housed in human hearts,	То злая, тёмная Природа заселяется в сердца людей,
A foreign inhabitant, a dangerous guest:	Нездешний житель и опасный гость:
The soul that harbours it it can dislodge,	Ту душу, что её пустила, она способна вытеснить,
Expel the householder, possess the house.	Прогнать хозяина и завладеть его жилищем.
An opposite potency contradicting God,	Враждебный повелитель, что перечит Богу,
A momentary Evil's almightiness	Он, всемогущество сиюминутно правящего Зла,
Has straddled the straight path of Nature's acts.	Встаёт, расставив ноги, на прямом пути Природы.
It imitates the Godhead it denies,	Он подражает Божеству, которое он отрицает,
Puts on his figure and assumes his face.	Берёт себе его обличие, присваивает лик.
A Manichean creator and destroyer,	Он, Манихейский разрушитель и творец,
This can abolish man, annul his world.	Способен истребить людей и уничтожить этот мир.
But there is a guardian power, there are Hands that save,	Но есть и охраняющая сила, и есть Рука, которая спасает,
Calm eyes divine regard the human scene.	Спокойные глаза божественного, которые глядят на сцену человека.

All the world's possibilities in man	Так в человеке все возможности вселенной
Are waiting as the tree waits in its seed:	Ждут часа своего, как дерево ждёт в семени:
His past lives in him; it drives his future's pace;	Прошедшее живёт в нём, направляя поступь будущего;
His present's acts fashion his coming fate.	Поступки настоящего выстраивают для него грядущую судьбу.
The unborn gods hide in his house of Life.	В его жилище Жизни скрыты неродившиеся боги.
The daemons of the unknown overshadow his mind	И духи, внутренние существа неведомого наполняют ум,
Casting their dreams into live moulds of thought,	Свои видения бросая внутрь живых формаций мысли,
The moulds in which his mind builds out its world.	Формаций, из которых ум его выстраивает мир.
His mind creates around him its universe.	Ум человека постоянно создаёт вокруг него свою вселенную.
All that has been renews in him its birth;	Всё то, что было — обновляет в нём своё рождение;
All that can be is figured in his soul.	Всё то, что может быть — в его душе выстраивает форму для себя.
Issuing in deeds it scores on the roads of the world,	И проявляясь в виде дел, оно проводит на дорогах мира борозды
Obscure to the interpreting reason's guess,	Неясные для пониманья объясняющего разума,
Lines of the secret purpose of the gods.	Штрихи от тайного намеренья богов.
In strange directions runs the intricate plan;	По странным направлениям бежит замысловатый этот план;
Held back from human foresight is their end	Сокрыта от предвиденья людей их цель,
And the far intention of some ordering Will	И дальний замысел какой-то направляющей все вещи Воли,
Or the order of life's arbitrary Chance	Или порядок произвольно возникающего в жизни Случая
Finds out its settled poise and fated hour.	Который для себя находит и устойчивое равновесие, и заданный судьбою час.
Our surface watched in vain by reason's gaze,	Поверхностное виденье у нас напрасно наблюдает всё глазами разума,
Invaded by the impromptus of the unseen,	Захваченное той импровизацией незримого,
Helpless records the accidents of Time,	Оно беспомощно запоминает что произошло во Времени,
The involuntary turns and leaps of life.	Непреднамеренные повороты и перемещенья жизни.
Only a little of us foresees its steps,	И лишь немногие из нас предвидят поступь жизни,
Only a little has will and purposed pace.	Лишь у немногих есть и воля, и шаги, направленные к цели.
A vast subliminal is man's measureless part.	Обширность засознательного — безмерная часть человека,
The dim subconscient is his cavern base.	Неясность подсознательного — огромная пещера, что лежит в его основе.
Abolished vainly in the walks of Time	Исчезнувшее некогда впустую во время наших путешествий по дорогам Времени,
Our past lives still in our unconscious selves	Всё наше прошлое живёт по-прежнему в несознающих наших "я"
And by the weight of its hidden influences	И под давлением их скрытого влияния
Is shaped our future's self‑discovery.	Самораскрытие грядущего в нас получает форму.
Thus all is an inevitable chain	Так всё на свете — неизбежная и неминуемая цепь
And yet a series seems of accidents.	И в то же время серия событий, похожих на случайности.
The unremembering hours repeat the old acts,	Забывчивое время повторяет наши прежние дела,
Our dead past round our future's ankles clings	А наше умершее прошлое — хватает за ноги грядущее
And drags back the new nature's glorious stride,	И тянет вспять чудесный шаг идущей к нам, неведомой нам природы,
Or from its buried corpse old ghosts arise,	Из похороненного трупа прошлого выходят старые, поношенные тени,
Old thoughts, old longings, dead passions live again,	И старые желанья, мысли, умершие страсти оживают снова,
Recur in sleep or move the waking man	И возвращаются во сне, иль вынуждают пробудившегося человека
To words that force the barrier of the lips,	К словам, что проходя барьеры уст
To deeds that suddenly start and o'erleap	Толкают нас к поступкам, что внезапно начинаются
His head of reason and his guardian will.	И перескакивают через руководство разума и охраняющую волю.
An old self lurks in the new self we are;	Былое "я" таится в новом нашем "я";
Hardly we escape from what we once had been:	И очень трудно убежать нам от того, чем мы когда-то были:
In the dim gleam of habit's passages,	В неясном слабом свете галерей привычек,
In the subconscient's darkling corridors	И в затемнённых коридорах подсознания
All things are carried by the porter nerves	Всё переносится носильщиками нервами
And nothing checked by subterranean mind,	И ничего не проверяется сокрытым внутренним умом,
Unstudied by the guardians of the doors	И не досмотренная стражей у дверей,
And passed by a blind instinctive memory,	Пропущенная инстинктивною слепою памятью,
The old gang dismissed, old cancelled passports serve.	Та банда прошлого отпущена на волю, И старые их паспорта опять действительны.

Nothing is wholly dead that once had lived;	Ничто не умирает насовсем, что в нас жило однажды;
In dim tunnels of the world's being and in ours	И в тусклых переходах бытия земли, и в нас, внутри
The old rejected nature still survives;	Ещё живёт отвергнутая прежняя природа
The corpses of its slain thoughts raise their heads	И трупы мёртвых мыслей поднимают голову,
And visit mind's nocturnal walks in sleep,	И посещают ум во сне, в ночных прогулках,
Its stifled impulses breathe and move and rise;	Задушенные импульсы их дышат, движутся, встают;
All keeps a phantom immortality.	Всё сохраняет иллюзорное бессмертие.
Irresistible are Nature's sequences:	Неодолимы следствия Природы:
The seeds of sins renounced sprout from hid soil;	И семена отвергнутых грехов растут опять из скрытой почвы;
The evil cast from our hearts once more we face;	То зло, что мы когда-то выбросили из сердец, встречается нам снова;
Our dead selves come to slay our living soul.	И наши умершие "я" приходят убивать живую душу.
A portion of us lives in present Time,	Лишь часть нас существует в настоящем Времени,
A secret mass in dim inconscience gropes;	Таинственная масса ощупью идёт в туманном бессознательном;
Out of the inconscient and subliminal	И встав из бессознательного, засознательного,
Arisen, we live in mind's uncertain light	Мы продолжаем жить в колеблющемся свете нашего ума,
And strive to know and master a dubious world	Стараемся познать и овладеть двусмысленным и ненадёжным миром,
Whose purpose and meaning are hidden from our sight.	Чья цель и смысл скрываются от наших глаз.
Above us dwells a superconscient God	Над нами обитает сверхосознающий Бог,
Hidden in the mystery of his own light:	Сокрытый в тайне собственного света:
Around us is a vast of ignorance	Вокруг нас — широта невежества,
Lit by the uncertain ray of human mind,	Что освещается недостоверными лучами нашего ума,
Below us sleeps the Inconscient dark and mute.	Под нами — дремлет тёмное, немое Несознание.

But this is only Matter's first self-view,	Но это — только первый взгляд Материи, что обращён к себе,
A scale and series in the Ignorance.	Какая-то ступень и цикл в Невежестве.
This is not all we are or all our world.	И это далеко не всё, чем мы являемся, и далеко не весь наш мир.
Our greater self of knowledge waits for us,	Нас ожидает наше более великое "я" знания,
A supreme light in the truth‑conscious Vast:	Высокий свет в Просторе истины-сознания:
It sees from summits beyond thinking mind,	Оно глядит с вершин за нашим мыслящим умом,
It moves in a splendid air transcending life.	И движется в роскошной атмосфере трансцендентной жизни.
It shall descend and make earth's life divine.	Оно к нам спустится и сделает жизнь на земле божественной.
Truth made the world, not a blind Nature-Force.	Мир создан Истиной, а не слепой Природой-Силой.
For here are not our large diviner heights;	Не здесь широкие божественные наши пики;
Our summits in the superconscient's blaze	Вершины наши, в ослепительном сияньи сверхсознания,
Are glorious with the very face of God:	Чудесны настоящим ликом Бога:
There is our aspect of eternity,	Там — то, что к нам идёт из вечности,
There is the figure of the god we are,	Там — образ божества, которым мы являемся,
His young unaging look on deathless things,	И юный, нестареющий его взгляд на бессмертное,
His joy in our escape from death and Time,	И радость в нашем избавлении от Времени и смерти,
His immortality and light and bliss.	Его бессмертие, блаженство, свет.
Our larger being sits behind cryptic walls:	За этими загадочными стенами сидит другое наше существо, гораздо шире:
There are greatnesses hidden in our unseen parts	И есть величия, сокрытые в незримых наших областях сознания,
That wait their hour to step into life's front:	Которые ждут часа, выйти в жизни на передний план:
We feel an aid from deep indwelling Gods;	Мы ощущаем, как приходит помощь от Богов, живущих в нашей глубине;
One speaks within, Light comes to us from above.	И кто-то говорит внутри, и Свет спускается к нам свыше.
Our soul from its mysterious chamber acts;	Душа у человека действует из тайной комнаты;
Its influence pressing on our heart and mind	Её влиянье давит и на наше сердце, и на ум,
Pushes them to exceed their mortal selves.	Толкает превзойти их интересы смертных.
It seeks for Good and Beauty and for God;	Она стремится к Красоте, к Добру и к Богу;
We see beyond self's walls our limitless self,	И за стеною внутреннего "я" мы видим "я" другое, беспредельное,
We gaze through our world's glass at half-seen vasts,	Мы смотрим через призму человеческого мира на полу-видимые шири,
We hunt for the Truth behind apparent things.	Мы гонимся за Истиной, лежащей позади проявленных вещей.
Our inner Mind dwells in a larger light,	Наш Ум внутри живёт в ином, широком свете,
Its brightness looks at us through hidden doors;	Его сияние глядит на нас сквозь потайные двери;
Our members luminous grow and Wisdom's face	Он просветляет элементы нашего сознания;
Appears in the doorway of the mystic ward:	Лик Мудрости стоит в дверях мистической палаты:
When she enters into our house of outward sense,	Когда она заходит в наше скромное жилище внешних чувств,
Then we look up and see, above, her sun.	Мы поднимаем взгляд и видим наверху её сверкающее солнце.
A mighty life-self with its inner powers	Могучее "я" жизни со своими внутренними силами
Supports the dwarfish modicum we call life;	Поддерживает карликовую малость, что называем жизнью;
It can graft upon our crawl two puissant wings.	Оно способно подарить нам, ползающим, сильных два крыла.
Our body's subtle self is throned within	Внутри, на троне, восседает тонкое "я" тела
In its viewless palace of veridical dreams	В своём невидимом дворце правдивых снов,
That are bright shadows of the thoughts of God.	Которые — живые тени мыслей Бога.
In the prone obscure beginnings of the race	В неясных, распростёршихся началах этой расы
The human grew in the bowed apelike man.	Из согнутой фигуры обезьяны вырос человек.
He stood erect, a godlike form and force,	Потом он стал прямым, с богоподобною фигурою и силой,
And a soul's thoughts looked out from earth-born eyes;	И мысль души сверкнула из очей, рождённых на земле;
Man stood erect, he wore the thinker's brow:	Встав прямо, человек примерил на себя чело мыслителя:
He looked at heaven and saw his comrade stars;	Он посмотрел на небеса и там увидел звёзды своего сподвижника и друга;
A vision came of beauty and greater birth	Пришла способность видеть красоту и более великое рождение,
Slowly emerging from the heart's chapel of light	Что медленно всплывало из часовни сердца, полной света,
And moved in a white lucent air of dreams.	И двигалась в прозрачной яркой атмосфере грёз.
He saw his being's unrealised vastnesses,	Он начал видеть нереализованные шири внутреннего существа,
He aspired and housed the nascent demigod.	Он стал стремиться, поселил в себе рождавшегося полубога.
Out of the dim recesses of the self	Из смутных тайных комнат внутреннего "я"
The occult seeker into the open came:	В открытое пространство выбрался искатель сокровенного:
He heard the far and touched the intangible,	Он слышал то, что вдалеке, касался еле ощутимого,
He gazed into the future and the unseen;	Он посылал свой взгляд в грядущее, в незримое;
He used the powers earth‑instruments cannot use,	Он применял себе на пользу силы, недоступные земному инструменту,
A pastime made of the impossible;	Из невозможного он делал развлечение,
He caught up fragments of the Omniscient's thought,	Подхватывал фрагменты мыслей и идей Всезнающего,
He scattered formulas of omnipotence.	Разбрасывался формулами всемогущества.
Thus man in his little house made of earth's dust	Так в маленьком своём жилище из земной пыли
Grew towards an unseen heaven of thought and dream	Рос человек к незримым небесам мечты и мысли,
Looking into the vast vistas of his mind	Смотрел в широкие просторы своего ума
On a small globe dotting infinity.	На маленькой планете испещрённой бесконечностью.
At last climbing a long and narrow stair	И наконец, взбираясь по ступеням узкой длинной лестницы,
He stood alone on the high roof of things	Он одиноко встал на высоте, на крыше всех вещей
And saw the light of a spiritual sun.	И там увидел свет божественного солнца.
Aspiring he transcends his earthly self;	В своём стремлении он превзошёл своё земное "я";
He stands in the largeness of his soul new-born,	Теперь стоит он в широте своей души, рождённой заново,
Redeemed from encirclement by mortal things	Он сбросил окруженье смертного
And moves in a pure free spiritual realm	И движется в свободной чистоте духовных царств,
As in the rare breath of a stratosphere;	Как в тонком и разреженном дыханье стратосферы;
A last end of far lines of divinity,	И вот последняя далёкая граница, край божественности,
He mounts by a frail thread to his high source;	Он поднимается по хрупкой нити к своему высокому началу;
He reaches his fount of immortality,	Он достигает своего источника бессмертия,
He calls the Godhead into his mortal life.	Он призывает Божество спуститься в смертную, земную жизнь.
All this the spirit concealed had done in her:	Всё это скрытый дух вложил в Савитри:
A portion of the mighty Mother came	И порция могучей Матери вошла в неё
Into her as into its own human part:	Как в собственную человеческую часть:
Amid the cosmic workings of the Gods	Среди космических движений и работ Богов
It marked her the centre of a wide‑drawn scheme,	Он[26] выделил её как центр с размахом нарисованной, широкой схемы,
Dreamed in the passion of her far‑seeing spirit	Увиденной в моменты страсти и любви её смотрящим в дали духом,
To mould humanity into God's own shape	Чтоб вылепить из человечества особенную форму Бога
And lead this great blind struggling world to light	И к свету повести великий и слепой сражающийся мир,
Or a new world discover or create.	Или открыть, или создать какой-то новый мир.
Earth must transform herself and equal Heaven	Земля должна себя преобразить и стать подобной Небесам,
Or Heaven descend into earth's mortal state.	Иль Небеса должны спуститься в смертный уровень земли.
But for such vast spiritual change to be,	Но чтобы это изменение, духовное, широкое, произошло,
Out of the mystic cavern in man's heart	Из спрятанной мистической пещеры в сердце человека
The heavenly Psyche must put off her veil	Небесная Психея, скинув свой покров, должна шагнуть
And step into common nature's crowded rooms	В наполненные множеством вещей палаты человеческой природы,
And stand uncovered in that nature's front	И стать открыто впереди природы,
And rule its thoughts and fill the body and life.	И править мыслями её, и наполнять собою жизнь, и тело.
Obedient to a high command she sat:	Она[27] сидела в тишине, послушная высокому приказу:
Time, life and death were passing incidents	И жизнь, и смерть, и время были обстоятельством и чем-то преходящим,
Obstructing with their transient view her sight,	Что заслоняли взгляд её своими скоротечными картинами
Her sight that must break through and liberate the god	Тот взгляд, что должен был прорваться и освободить в ней бога
Imprisoned in the visionless mortal man.	Из заточенья в смертном человеке, не умеющего видеть.
The inferior nature born into ignorance	Но низшая её природа, рождённая в невежестве,
Still took too large a place, it veiled her self	Пока что занимала слишком много место, закрывая внутреннее "я",
And must be pushed aside to find her soul.	И нужно было отодвинуть в сторону её, Чтоб обнаружить собственную душу.

End of Canto Two	Конец второй песни




Book Seven THE BOOK OF YOGA	Книга Седьмая КНИГА ЙОГИ


Canto III THE ENTRY INTO THE INNER COUNTRIES	Песня III ВХОЖДЕНИЕ ВО ВНУТРЕННИЕ СТРАНЫ


At first out of the busy hum of mind	Вначале, из кипучего и деловитого гудения ума,
As if from a loud thronged market into a cave	Как будто после полного людей, крикливого базара,
By an inward moment's magic she had come.	Она попала магией направленного внутрь мгновенья в некую пещеру.
A stark hushed emptiness became her self:	И пустота предельной тишины в ней заменила внутреннее "я":
Her mind unvisited by the voice of thought	Её, не задеваемый звучаньем мысли, ум
Stared at a void deep's dumb infinity.	Внимательно смотрел в немую бесконечность незаполненных глубин.
Her heights receded, her depths behind her closed;	Её высоты отступили, и закрылись позади её глубины;
All fled away from her and left her blank.	Всё улетело прочь с неё, оставив чистой и пустой.
But when she came back to her self of thought,	Однако же, когда она вернулась к внутреннему "я" мышления,
Once more she was a human thing on earth,	Она была опять обычным человеком на земле,
A lump of Matter, a house of closed sight,	Комком Материи, жилищем ограниченного виденья,
A mind compelled to think out ignorance,	Умом, который должен думать из невежества,
A life-force pressed into a camp of works	И силой жизни, втиснутой в недолговечный лагерь дел,
And the material world her limiting field.	И в мир материи, который очертил её пределы.
Amazed like one unknowing she sought her way	Но изумляясь, словно ничего не зная, она искала путь
Out of the tangle of man's ignorant past	Как выбраться из полного невежества, запутанного прошлого людей,
That took the surface person for the soul.	Что принимало в качестве души поверхностную личность.
Then a Voice spoke that dwelt on secret heights:	Затем высокий Голос, обитающий на тайных пиках произнёс:
"For man thou seekst, not for thyself alone.	"Ты ищешь для людей, не для себя одной.
Only if God assumes the human mind	И только если Бог берёт ум человека
And puts on mortal ignorance for his cloak	И одевает смертное невежество как плащ,
And makes himself the Dwarf with triple stride,	И превращает самого себя в магического Карлика с тройным огромным шагом,
Can he help man to grow into the God.	Помочь он может человеку вырасти до Бога.
As man disguised the cosmic Greatness works	Под маской человека трудится вселенское Величие
And finds the mystic inaccessible gate	И ищет для него мистические недоступные врата,
And opens the Immortal's golden door.	И открывает золотую дверь Бессмертия.
Man, human, follows in God's human steps.	Так человек и человечество идут за человеческою поступью Всевышнего.
Accepting his darkness thou must bring to him light,	Его тьму принимая, ты должна нести для человека свет,
Accepting his sorrow thou must bring to him bliss.	Его страданье принимая, ты должна нести ему блаженство.
In Matter's body find thy heaven‑born soul."	В глубоких основаниях Материи должна ты отыскать свою, рождённую на небе душу."
Then Savitri surged out of her body's wall	Затем Савитри хлынула волной за стены тела,
And stood a little span outside herself	И встала за пределами себя, на маленькое пятнышко,
And looked into her subtle being's depths	Взглянула в недра собственного тонкого запрятанного существа,
And in its heart as in a lotus-bud	И в сердце у него, как будто в нераскрывшемся бутоне лотоса,
Divined her secret and mysterious soul.	Скорее не увидела, а угадала тайную свою загадочную душу.
At the dim portal of the inner life	У смутно различимых врат во внутреннюю жизнь,
That bars out from our depths the body's mind	Что появляются из нашей глубины, не пропуская ни телесный ум
And all that lives but by the body's breath,	Ни всё, что существует лишь благодаря дыханью тела,
She knocked and pressed against the ebony gate.	Она сначала постучала, а потом толкнула дверь эбенового дерева,
The living portal groaned with sullen hinge:	Живые створки взвыли недовольными петлями:
Heavily reluctant it complained inert	С трудом ей поддаваясь, они скрипели, жалуясь
Against the tyranny of the spirit's touch.	На тиранию соприкосновенья с духом.
A formidable voice cried from within:	громоподобный голос крикнул изнутри:
"Back, creature of earth, lest tortured and torn thou die."	"Назад, создание земли, иначе ты умрёшь в мучениях и ранах."
A dreadful murmur rose like a dim sea;	Ужасный грохот нарастал как гул невидимого моря;
The Serpent of the threshold hissing rose,	С шипеньем на пороге вырос Змей,
A fatal guardian hood with monstrous coils,	С чудовищными кольцами и капюшоном, смертоносный страж,
The hounds of darkness growled with jaws agape,	Псы тьмы рычали, разевая пасти,
And trolls and gnomes and goblins scowled and stared	И тролли, гномы, гоблины бросали злые пристальные взгляды,
And wild beast roarings thrilled the blood with fear	И звери дикие ревели, заставляя стынуть кровь,
And menace muttered in a dangerous tongue.	И глухо раздавались тут и там зловещие угрозы.
Unshaken her will pressed on the rigid bars:	Но несгибаемая воля в ней давила на тяжёлые запоры:
The gate swung wide with a protesting jar,	И вот ворота распахнулись, с протестующими скрипами,
The opponent Powers withdrew their dreadful guard;	И противостоящие ей Силы отвели свою ужасную охрану;
Her being entered into the inner worlds.	Так существо её вошло во внутренние планы.
In a narrow passage, the subconscient's gate,	Там, в узких переходах, в дверцах подсознания,
She breathed with difficulty and pain and strove	Она дышала с болью и с трудом,
To find the inner self concealed in sense.	Стараясь обнаружить внутреннее "я", сокрытое за чувством.
Into a dense of subtle Matter packed,	В ту тонкую Материю, в её густую плотную субстанцию,
A cavity filled with a blind mass of power,	В битком набитую слепым скоплением энергии пещеру,
An opposition of misleading gleams,	Сквозь противостояние обманчивых мерцаний,
A heavy barrier of unseeing sight,	Тяжёлую завесу из невидящего взгляда
She forced her way through body to the soul.	Она прокладывала путь свой через тело к собственной душе.
Across a perilous border line she passed	Так перешла она опасную границу,
Where Life dips into the subconscient dusk	Где Жизнь ныряет в сумрак подсознания
Or struggles from Matter into chaos of mind,	Или пытается пробиться из Материи в ментальный хаос,
Aswarm with elemental entities	Кишащий изначальными элементалями,
And fluttering shapes of vague half-bodied thought	Трепещущими формами неясной, полувоплощённой мысли,
And crude beginnings of incontinent force.	И грубыми началами несдержанной и импульсивной силы.
At first a difficult narrowness was there,	Вначале появилась затруднявшая всё узость,
A press of uncertain powers and drifting wills;	Давленье неопределённых сил и скачущих желаний;
For all was there but nothing in its place.	Там было всё, но всё не на своих местах.
At times an opening came, a door was forced;	Но, временами, что-то открывалось и распахивалась дверь;
She crossed through spaces of a secret self	Она[28] ступала по пространствам потайного "я",
And trod in passages of inner Time.	И шла по переходам внутреннего Времени.
At last she broke into a form of things,	В конце концов, она прорвалась к форме всех вещей,
A start of finiteness, a world of sense:	Где начинается конечное, в мир ощущений:
But all was still confused, nothing self-found.	Но там по-прежнему всё было перепутано, и ничего себя не находило.
Soul was not there but only cries of life.	Там не было души, одни лишь крики жизни.
A thronged and clamorous air environed her.	Гудящая и переполненная атмосфера окружала там её.
A horde of sounds defied significance,	Орда различных звуков без какого-либо смысла,
A dissonant clash of cries and contrary calls;	Лязг диссонансных криков и противоречащих призывов;
A mob of visions broke across the sight,	Во взгляд врывались толпами видения,
A jostled sequence lacking sense and suite,	Ряды, теснящие друг друга без системы и без смысла,
Feelings pushed through a packed and burdened heart,	И ощущенья, проходящие сквозь переполненное, перегруженное сердце,
Each forced its separate inconsequent way	И каждое из них навязывало свой отдельный и бессвязный путь,
But cared for nothing but its ego's drive.	Заботилось об импульсе движенья собственного эго, ни о чём другом.
A rally without key of common will,	Подобно рыночной толпе без общей воли,
Thought stared at thought and pulled at the taut brain	Мысль всматривалась в мысль, толкая напряжённый мозг,
As if to pluck the reason from its seat	Как будто бы хотела сдёрнуть с места разум
And cast its corpse into life's wayside drain;	И бросить труп его в канаву на обочине дороги жизни;
So might forgotten lie in Nature's mud	Так мог бы он лежать, в грязи Природы,
Abandoned the slain sentinel of the soul.	Забытый, брошенный убитым, часовой души.
So could life's power shake from it mind's rule,	И сила жизни бы могла стряхнуть с себя правление ума,
Nature renounce the spirit's government	Природа — свергнуть управленье духа,
And the bare elemental energies	И голые энергии элементалей
Make of the sense a glory of boundless joy,	Из чувства сделали бы праздник безграничной радости,
A splendour of ecstatic anarchy,	Великолепье экстатической анархии,
A revel mighty and mad of utter bliss.	Безумный, грандиозный пир предельного блаженства.
This was the sense's instinct void of soul	Так происходит, если нам встречаются инстинкты чувств, лишённые души,
Or when the soul sleeps hidden void of power,	Или, когда душа у человека спит, сокрытая, лишённая энергии,
But now the vital godhead wakes within	А в это время божество витального внутри проснулось
And lifts the life with the Supernal's touch.	И поднимает жизнь прикосновеньем Высшего.
But how shall come the glory and the flame	Но как же к нам придёт великолепие и пламя,
If mind is cast away into the abyss?	Когда ум будет брошен в пропасть?
For body without mind has not the light,	Ведь тело без ума не обладает светом,
The rapture of spirit sense, the joy of life;	И в нём нет наслажденья жизнью и восторга чувства духа;
All then becomes subconscient, tenebrous,	Тогда всё станет подсознательным и тёмным,
Inconscience puts its seal on Nature's page	И Несознание поставит собственную подпись на листе Природы
Or else a mad disorder whirls the brain	Или разлад безумия завертится в мозгу,
Posting along a ravaged nature's roads,	Бегущим разорёнными дорогами природы,
A chaos of disordered impulses	И хаос беспорядочных позывов,
In which no light can come, no joy, no peace.	В которые не попадут ни свет, ни радость, ни покой.
This state now threatened, this she pushed from her.	Ей угрожало это состояние, она его отталкивала прочь.
As if in a long endless tossing street	И словно по ухабистой, длиннющей, бесконечной улице
One driven mid a trampling hurrying crowd	Стремясь пройти среди спешащей топавшей толпы,
Hour after hour she trod without release	Один час за другим, она всё шла и шла без передышки,
Holding by her will the senseless meute at bay;	Удерживая волей ту бессмысленную свору в стороне;
Out of the dreadful press she dragged her will	Она вытягивала волю из-под страшного давления,
And fixed her thought upon the saviour Name;	Сосредоточив мысль лишь на спасительном высоком Имени;
Then all grew still and empty; she was free.	Затем всё стало тихим и пустым; она была свободна.
A large deliverance came, a vast calm space.	Пришло широкое освобождение, просторное и безмятежное пространство.
Awhile she moved through a blank tranquillity	Она теперь шла через чистое спокойствие
Of naked Light from an invisible sun,	Открывшегося Света из невидимого солнца,
A void that was a bodiless happiness,	Сквозь пустоту, что стала бестелесным счастьем,
A blissful vacuum of nameless peace.	Блаженным вакуумом невыразимого покоя.
But now a mightier danger's front drew near:	Но вот приблизилась опасность ещё больше:
The press of bodily mind, the Inconscient's brood	С неё слетели и давление телесного ума,
Of aimless thought and will had fallen from her.	И порождения бесцельной мысли, воли Несознания.
Approaching loomed a giant head of Life	И стала приближаться, разрастаясь Жизнь с её гигантской головой,
Ungoverned by mind or soul, subconscient, vast.	Не управляемая ни душою, ни умом, обширная, растущая из подсознания,
It tossed all power into a single drive,	Она бросала всю энергию в единый натиск,
It made its power a might of dangerous seas.	И обращала собственные силы в могущество опасных океанов.
Into the stillness of her silent self,	В её[29] спокойное, наполненное тишиною, внутреннее "я",
Into the whiteness of its muse of Space	И в чистоту задумчивого размышления Пространства,
A spate, a torrent of the speed of Life	Ворвались ливни, бурные потоки темпа Жизни
Broke like a wind-lashed driven mob of waves	Толпою волн, гонимых плетью ветра,
Racing on a pale floor of summer sand;	Несущихся по бледному настилу летнего песка на пляже;
It drowned its banks, a mountain of climbing waves.	Они залили берега горою вздыбленных валов.
Enormous was its vast and passionate voice.	Ужасен был безбрежный страстный голос Жизни.
It cried to her listening spirit as it ran,	Он на бегу кричал её внимающему духу,
Demanding God's submission to chainless Force.	И требовал повиновенья Бога той сорвавшейся с цепи, освобождённой Силе.
A deaf force calling to a status dumb,	Глухая мощь взывала к немоте,
A thousand voices in a muted Vast,	Своими тысячами голосов в безмолвии Простора
It claimed the heart's support for its clutch at joy,	Она настаивала, чтобы сердце поддерживало эту хватку радостью,
For its need to act the witness Soul's consent,	Её нужно было, чтоб Душа-свидетель дала согласие на все её дела,
For its lust of power her neutral being's seal.	И чтобы существо её, держа нейтралитет, Поставило свою печать на этом вожделенье силы.
Into the wideness of her watching self	В её широкое пространство наблюдающего "я"
It brought a grandiose gust of the Breath of Life;	Та сила принесла огромный шквал Дыханья Жизни;
Its torrent carried the world's hopes and fears,	Её течение несло надежды, страхи мира,
All life's, all Nature's dissatisfied hungry cry,	Голодный, ненасытный крик всей жизни, всей Природы,
And the longing all eternity cannot fill.	И страстное желание, которое вся вечность не смогла бы утолить.
It called to the mountain secrecies of the soul	Она взывала к тайникам души, лежащим, словно горы, в дальних высях,
And the miracle of the never‑dying fire,	Взывала к чуду никогда не умирающего пламени,
It spoke to some first inexpressible ecstasy	И обращалась к некому неописуемому первому экстазу,
Hidden in the creative beat of Life;	Скрываемому в созидательном биеньи Жизни;
Out of the nether unseen deeps it tore	Она выхватывала из невидимых глубин на низших планах
Its lure and magic of disordered bliss,	И свой соблазн, и магию метущегося счастья,
Into earth-light poured its maze of tangled charm	К земному свету добавляла лабиринт опутывавшего очарования,
And heady draught of Nature's primitive joy	Пьянящие глотки простой и грубой радости Природы,
And the fire and mystery of forbidden delight	Огонь, мистерию запретного восторга,
Drunk from the world-libido's bottomless well,	Она пила из необъятного, бездонного источника вселенское либидо,
And the honey-sweet poison-wine of lust and death,	И сладкие как мёд, отравленные вина, вожделения и смерти,
But dreamed a vintage of glory of life's gods,	Мечтая о добротном марочном вине великолепия богов, что правят жизнью,
And felt as celestial rapture's golden sting.	И ощущала это золотое жало как восторг небес.
The cycles of the infinity of desire	Те циклы бесконечности желания
And the mystique that made an unrealised world	Та мистика, что сделали невоплощённый мир
Wider than the known and closer than the unknown	Гораздо шире, чем известное и ближе неизвестного,
In which hunt for ever the hounds of mind and life,	В какой-то вечно длящейся охоте гончих жизни и ума
Tempted a deep dissatisfied urge within	В ней искушали ненасытный импульс глубоко внутри
To long for the unfulfilled and ever far	Стремиться к неосуществлённому и вечно отдалённому,
And make this life upon a limiting earth	И делать эту жизнь на ограничивающей её земле
A climb towards summits vanishing in the void,	Подъёмом к пикам, растворяющимся в пустоте,
A search for the glory of the impossible.	И поисками славы и великолепья невозможного.
It dreamed of that which never has been known,	Она мечтала о вещах, которых никогда никто не знал,
It grasped at that which never has been won,	Она вцеплялась в то, что никогда никто не покорял,
It chased into an Elysian memory	Она преследовала Елисейскими полями памяти
The charms that flee from the heart's soon lost delight;	Очарование, что улетает прочь от быстро уходящего восторга сердца;
It dared the force that slays, the joys that hurt,	Она осмелилась на силу, что приносит смерть, на радость, что приносит раны,
The imaged shape of unaccomplished things	И на придуманные контуры незавершённого,
And the summons to a Circean transmuting dance	И на призыв к Цирцее, и к её преображающему танцу,
And passion's tenancy of the courts of love	На временную страсть на площадях любви,
And the wild Beast's ramp and romp with Beauty and Life.	На буйство неприрученного Зверя, на шумные забавы с Красотой и с Жизнью.
It brought its cry and surge of opposite powers,	Она несла свой зов и волны противостоящих сил,
Its moments of the touch of luminous planes,	Свои мгновения касаний светлых планов,
Its flame-ascensions and sky‑pitched vast attempts,	И пламенные восхожденья и нацеленные в небеса широкие попытки,
Its fiery towers of dream built on the winds,	И огненные башни грёз, построенные на ветрах,
Its sinkings towards the darkness and the abyss,	И погруженья в темноту и в пропасть,
Its honey of tenderness, its sharp wine of hate,	Мёд нежности и едкое вино глубокой ненависти,
Its changes of sun and cloud, of laughter and tears,	И перемены туч и солнца, слёз и смеха,
Its bottomless danger-pits and swallowing gulfs,	Свои бездонные, опасные ловушки-ямы, поглощающие всё пучины,
Its fear and joy and ecstasy and despair,	Свой страх и радости, отчаяние и экстаз,
Its occult wizardries, its simple lines	Свои оккультные способности, свои простые линии,
And great communions and uplifting moves,	Великие религии и возвышающие дух движения,
Its faith in heaven, its intercourse with hell.	И веру в небеса, и отношенья с адом.
These powers were not blunt with the dead weight of earth,	Те силы не были затуплены мертвящей тяжестью земли,
They gave ambrosia's taste and poison's sting.	Они ей дали вкус амброзии и жало яда.
There was an ardour in the gaze of Life	Во взгляде Жизни оставалась страсть,
That saw heaven blue in the grey air of Night:	Что в сером воздухе Ночи смотрела в голубое небо:
The impulses godward soared on passion's wings.	Направленные к богу импульсы парили на крылах её страстей.
Mind's quick-paced thoughts floated from their high necks,	Ума шагающие быстро мысли прыгали с высоких шей,
A glowing splendour as of an irised mane,	Пылая, словно радужною гривою, своим великолепием
A parure of pure intuition's light;	И драгоценным украшеньем света чистой интуиции;
Its flame-foot gallop they could imitate:	Они способны были имитировать галоп её пылающих ступней:
Mind's voices mimicked inspiration's stress,	И голоса ума старались подражать её напору вдохновения,
Its ictus of infallibility,	Её молниеносности и скорости небесного прыжка Богов,
Its speed and lightning heaven‑leap of the Gods.	И попадать в ритмический размер её непогрешимости.
A trenchant blade that shore the nets of doubt,	Отточенное лезвие, что рассекает сеть сомнения,
Its sword of discernment seemed almost divine.	Её меч различенья виделся почти божественным.
Yet all that knowledge was a borrowed sun's;	Однако же, всё это знанье было занято у солнца;
The forms that came were not heaven's native births:	Те формы, что к ней шли, рождались не на небесах:
An inner voice could speak the unreal's Word;	И голос внутренний способен был сказать подложное, ошибочное Слово;
Its puissance dangerous and absolute	Её могущество — опасное и абсолютное,
Could mingle poison with the wine of God.	Могло добавить яд в вино Всевышнего.
On these high shining backs falsehood could ride;	На той высокой и сияющей спине могла сидеть и править ложь;
Truth lay with delight in error's passionate arms	И Истина лежала, наслаждаясь страстными объятьями ошибки,
Gliding downstream in a blithe gilded barge:	Скользя вниз по теченью в позолоченной блаженной барке,
She edged her ray with a magnificent lie.	Луч заостряя свой прекрасной ложью.
Here in Life's nether realms all contraries meet;	Здесь, в нижних царствах Жизни, сходятся все виды противоположностей;
Truth stares and does her works with bandaged eyes	Здесь Истина глядит и делает свои труды с повязкой на глазах,
And Ignorance is Wisdom's patron here:	Невежество здесь — покровитель Мудрости:
Those galloping hooves in their enthusiast speed	И проносясь в галопе, те копыта с восторженною скоростью энтузиаста,
Could bear to a dangerous intermediate zone	Способны были занести в опасное пространство меж миров,
Where Death walks wearing a robe of deathless Life.	Где Смерть гуляет в одеянии бессмертной Жизни.
Or they enter the valley of the wandering Gleam	Бывало, души попадали в край блуждающего Отблеска;
Whence, captives or victims of the specious Ray,	Став пленниками, жертвами обманчивого Света,
Souls trapped in that region never can escape.	И пойманные в той долине, не могли оттуда выйти никогда.
Agents, not masters, they serve Life's desires	Посредники, но не хозяева, они обслуживают разные желанья Жизни,
Toiling for ever in the snare of Time.	Всё время тяжело работая в ловушке Времени.
Their bodies born out of some Nihil's womb	Там их тела, рождённые из лона некого Небытия,
Ensnare the spirit in the moment's dreams,	Заманивают дух в сиюминутные мечты
Then perish vomiting the immortal soul	И после гибнут, изрыгнув неумирающую душу
Out of Matter's belly into the sink of Nought.	Из чрева, из нутра Материи в отстойники Ничто.
Yet some uncaught, unslain, can warily pass	И всё же кто-то, незахваченный и неубитый, осторожно может там пройти,
Carrying Truth's image in the sheltered heart,	И в сердце сохраняя, пронести высокий образ Истины,
Pluck Knowledge out of error's screening grip,	И вырвать Знание из закрывающего всё объятия ошибки,
Break paths through the blind walls of little self,	Пробить дорогу сквозь глухую стену маленького "я",
Then travel on to reach a greater life.	И продолжать свой путь, к иной, великой жизни.
All this streamed past her and seemed to her vision's sight	Всё это протекало мимо и для видящих очей Савитри
As if around a high and voiceless isle	Казалось, что вокруг высокого глухого островка
A clamour of waters from far unknown hills	Грохочущие воды с отдалённых незнакомых гор
Swallowed its narrow banks in crowding waves	Толпящейся волною поглотили узкий берег
And made a hungry world of white wild foam:	И сотворили жаждущий, голодный мир из белой дикой пены:
Hastening, a dragon with a million feet,	Потом, спеша, дракон, с его неисчислимым миллионом лап
Its foam and cry a drunken giant's din,	Под крики, шум и пену, пьяного гиганта,
Tossing a mane of Darkness into God's sky,	Закидывая гриву Тьмы в даль неба Бога,
It ebbed receding into a distant roar.	Отхлынул, отступил в далёкое рычанье.
Then smiled again a large and tranquil air:	И вот ей снова улыбается широкий и спокойный воздух:
Blue heaven, green earth, partners of Beauty's reign,	Зелёная земля и голубые небеса, партнёры царства Красоты,
Lived as of old, companions in happiness;	Зажили, как и встарь, товарищи по счастью;
And in the world's heart laughed the joy of life.	И снова радость жизни засмеялась в сердце мира.
All now was still, the soil shone dry and pure.	Всё стало тихим, почва засияла сухостью и чистотой.
Through it all she moved not, plunged not in the vain waves.	Но несмотря на это всё она[30] не двигалась, Не погружалась в те пустые волны.
Out of the vastness of the silent self	Из тихого простора внутреннего "я"
Life's clamour fled; her spirit was mute and free.	Шум Жизни улетел; и дух в ней стал безмолвным и свободным.

Then journeying forward through the self's wide hush	Затем, продолжив путь через широкое затишье внутреннего "я",
She came into a brilliant ordered Space.	Она пришла в сверкающее упорядоченное Пространство.
There Life dwelt parked in an armed tranquillity;	Там обитала Жизнь, расположившись в защищённом от всего спокойствии;
A chain was on her strong insurgent heart.	На сильном и мятежном сердце у неё лежала цепь.
Tamed to the modesty of a measured pace,	Приученная к скромности размеренного шага,
She kept no more her vehement stride and rush;	Она оставила неистовый свой бег и натиск;
She had lost the careless majesty of her muse	Утеряны беспечное величие её раздумий,
And the ample grandeur of her regal force;	И пышное богатство царской силы;
Curbed were her mighty pomps, her splendid waste,	Утрачены могучее великолепие и расточительная роскошь,
Sobered the revels of her bacchant play,	И отрезвели буйные пиры вакхической игры,
Cut down were her squanderings in desire's bazaar,	Урезаны растраты на базарной площади желания,
Coerced her despot will, her fancy's dance,	И стала сдержанной неистовая деспотическая воля, танец прихоти,
A cold stolidity bound the riot of sense.	Холодная бесстрастность ограничила в ней буйство чувств.
A royalty without freedom was her lot;	Правление царицы без свободы — вот её удел;
The sovereign throned obeyed her ministers:	Властитель, севшая на трон — она подчинена своим министрам:
Her servants mind and sense governed her house:	Её прислуга — ум и чувство — правят в доме:
Her spirit's bounds they cast in rigid lines	Они границы духа Жизни поместили в строгие, расчерченные рамки
And guarding with a phalanx of armoured rules	Храня уравновешенное царство разума фалангами вооружённых правил,
The reason's balanced reign, kept order and peace.	Поддерживают там порядок и покой.
Her will lived closed in adamant walls of law,	Отныне воля у неё жила закрытая несокрушимою стеной закона;
Coerced was her force by chains that feigned to adorn,	В ней силу заковали в цепи, называя это украшением,
Imagination was prisoned in a fort,	Её распущенную, бесшабашную любимицу —
Her wanton and licentious favourite;	Воображенье — посадили в крепость;
Reality's poise and reason's symmetry	Симметрия рассудка, равновесие реальности
Were set in its place sentinelled by marshalled facts,	Стояли стройными рядами фактов-часовых,
They gave to the soul for throne a bench of Law,	Отдав душе судейскую скамью Закона вместо трона,
For kingdom a small world of rule and line:	А царство заменив на небольшой мир правил и границ:
The ages' wisdom, shrivelled to scholiast lines,	И многовековая мудрость, съёжившись до строчек комментатора,
Shrank patterned into a copy-book device.	Усохла, сморщилась, пройдя копировальное устройство.
The Spirit's almighty freedom was not here:	Исчезла всемогущая свобода Духа:
A schoolman mind had captured life's large space,	Так ум схоласта захватил широкое пространство жизни,
But chose to live in bare and paltry rooms	Но предпочёл остаться в голых и убогих комнатах,
Parked off from the too vast dangerous universe,	Отгородив себя от чересчур просторной, и рискованной вселенной,
Fearing to lose its soul in the infinite.	Страшась что потеряет душу в этой бесконечности.
Even the Idea's ample sweep was cut	И даже необъятный кругозор Идеи урезан, помещён в систему,
Into a system, chained to fixed pillars of thought	Прикован к неподвижным направляющим опорам мысли
Or rivetted to Matter's solid ground:	Или пришпилен к прочному фундаменту Материи,
Or else the soul was lost in its own heights:	Иначе бы душа могла бы потеряться в собственных высотах:
Obeying the Ideal's high-browed law	И следуя высоколобому закону Идеала,
Thought based a throne on unsubstantial air	Мысль водрузила трон свой в бестелесной атмосфере,
Disdaining earth's flat triviality:	Пренебрегая плоской тривиальностью земли:
It barred reality out to live in its dreams.	Реальности не разрешили проникать и жить в её мечтах.
Or all stepped into a systemed universe:	Так всё вошло в её вселенную, где всё подчинено системе:
Life's empire was a managed continent,	Владенья Жизни стали управляемым широким континентом,
Its thoughts an army ranked and disciplined;	А мысли у неё — обученной, построенной рядами армией:
Uniformed they kept the logic of their fixed place	Одетые в мундир, они хранили логику им предназначенного места
At the bidding of the trained centurion mind.	И слушали приказы вышколенного ума-центуриона.
Or each stepped into its station like a star	И каждая вставала на свой пост как яркая звезда,
Or marched through fixed and constellated heavens	Или шагала через неподвижные, расшитые узорами созвездий, небеса,
Or kept its feudal rank among its peers	Или хранила феодальный титул среди равных
In the sky's unchanging cosmic hierarchy.	В космической неизменяющейся иерархии небес.
Or like a high-bred maiden with chaste eyes	Иль словно благородная девица с чистым непорочным взором,
Forbidden to walk unveiled the public ways,	Которой запрещают появляться в обществе без покрывала,
She must in close secluded chambers move,	Она должна была ходить в уединённых, запертых от всех покоях,
Her feeling in cloisters live or gardened paths.	А чувства — жить в монастырях, иль на тропинках сада.
Life was consigned to a safe level path,	Так Жизнь направлена была по безопасному пути,
It dared not tempt the great and difficult heights	Она теперь не смела искушать великие и трудные высоты,
Or climb to be neighbour to a lonely star	Взбираться в выси, чтоб встать рядом с одинокою звездой,
Or skirt the danger of the precipice	Или идти по краю страшного обрыва,
Or tempt the foam-curled breakers' perilous laugh,	Иль искушать опасный смех клубящегося пеною прибоя,
Adventure's lyrist, danger's amateur,	Поэта авантюры и любителя опасности,
Or into her chamber call some flaming god,	Иль звать в свои покои пламенного бога,
Or leave the world's bounds and where no limits are	Или оставить рамки мира и быть там, где нет ограничений,
Meet with the heart's passion the Adorable	И встретить страстью сердца Обожаемого,
Or set the world ablaze with the inner Fire.	Или заставить мир сверкать от своего Огня внутри.
A chastened epithet in the prose of life,	Избитое сравненье в прозе жизни,
She must fill with colour just her sanctioned space,	Она должна была отныне наполнять своими красками лишь разрешённое пространство,
Not break out of the cabin of the idea	Не вырываясь из убогой камеры идеи,
Nor trespass into rhythms too high or vast.	Не посягая выйти в ритмы чрезмерной высоты и широты.
Even when it soared into ideal air,	И даже воспаряя в атмосферу идеального,
Thought's flight lost not itself in heaven's blue:	Её полёты мысли не терялись в той небесной сини:
It drew upon the skies a patterned flower	Они черпали из небес узорчатый цветок
Of disciplined beauty and harmonic light.	Дисциплинированной красоты и гармоничность света.
A temperate vigilant spirit governed life:	Умеренный и неусыпный дух там правил жизнью:
Its acts were tools of the considering thought,	Его поступки были инструментами обдуманной спокойной мысли,
Too cold to take fire and set the world ablaze,	Но чересчур холодной, чтоб зажечь огонь, заставить мир сверкать,
Or the careful reason's diplomatic moves	Иль озабоченной дипломатичными движениями разума
Testing the means to a prefigured end,	И пробующей способы достичь воображаемую цель,
Or at the highest pitch some calm Will's plan	Иль ради замысла какой-то хладнокровной Воли на высоком уровне,
Or a strategy of some High Command within	Иль для стратегии какого-то Высокого Приказа изнутри,
To conquer the secret treasures of the gods	Стремясь завоевать секретные сокровища богов,
Or win for a masked king some glorious world,	Иль покорить для скрытого царя какой-то славный мир,
Not a reflex of the spontaneous self,	Но не высокий образ действующего спонтанно внутреннего "я",
An index of the being and its moods,	Не указатель бытия и всех его возможных настроений,
A winging of conscious spirit, a sacrament	Не окрыляющий полёт сознательного духа,
Of life's communion with the still Supreme	Не таинство переговоров жизни с неподвижностью Всевышнего,
Or its pure movement on the Eternal's road.	Не чистое движенье по дороге Вечного.
Or else for the body of some high Idea	Бывало, ради основания одной возвышенной Идеи
A house was built with too close‑fitting bricks;	Выстраивался дом со слишком хорошо подогнанными кирпичами;
Action and thought cemented made a wall	В нём действие и мысль, зацементировавшись, делались стеной
Of small ideals limiting the soul.	Из мелких идеалов, ограничивавших душу.
Even meditation mused on a narrow seat;	И даже медитация сидела, размышляя, в узком кресле,
And worship turned to an exclusive God,	А поклоненье, повернувшись к своему особенному Богу,
To the Universal in a chapel prayed	К Всеобщему, молилось в храме,
Whose doors were shut against the universe;	Где двери были заперты для остальной вселенной;
Or kneeled to the bodiless Impersonal	Иль преклонив колени перед бестелесностью Безличного,
A mind shut to the cry and fire of love:	Ум закрывался от призыва и огня любви:
A rational religion dried the heart.	Разумная, рациональная религия сушила сердце.
It planned a smooth life's acts with ethics' rule	Ум распланировал этическими правилами сглаженное действо жизни
Or offered a cold and flameless sacrifice.	Иль предлагал бесстрастную, холодную, сухую жертву.
The sacred Book lay on its sanctified desk	На освящённом письменном столе лежит святая Книга,
Wrapped in interpretation's silken strings:	Обёрнутая шелковистой ленточкой интерпретации:
A credo sealed up its spiritual sense.	И убежденье закрывает наглухо её духовный смысл.

Here was a quiet country of fixed mind,	Здесь расстилалась тихая страна устойчивого, крепкого ума,
Here life no more was all nor passion's voice;	Здесь жизнь и голос страсти больше не были определяющими;
The cry of sense had sunk into a hush.	Крик чувства погрузился в тишину.
Soul was not there nor spirit but mind alone;	И не осталось ни души, ни духа, только ум один;
Mind claimed to be the spirit and the soul.	Лишь ум, претендовавший быть и духом, и душой.
The spirit saw itself as form of mind,	Дух понимал себя как форму для ума,
Lost itself in the glory of the thought,	Теряя самого себя за славой мысли,
A light that made invisible the sun.	Подобно свету, за которым не видно больше солнца.
Into a firm and settled space she came	Она[31] пришла в устойчивое и надёжное пространство,
Where all was still and all things kept their place.	Где было всё спокойно и все вещи — на своих местах.
Each found what it had sought and knew its aim.	Там каждый находил, что он искал, и знал своё предназначение.
All had a final last stability.	Во всём была стабильность — окончательная и последняя.
There one stood forth who bore authority	А далее был виден некто, преисполненный влияния
On an important brow and held a rod;	На полном важности лице, державший жезл;
Command was incarnate in his gesture and tone;	В нём каждый жест и тон был воплощеньем власти;
Tradition's petrified wisdom carved his speech,	Принадлежавшая традиции, окаменевшая за годы мудрость высекала строгие сентенции,
His sentences savoured the oracle.	Похожие на изречения оракула.
"Traveller or pilgrim of the inner world,	"О пилигрим, о путник внутреннего мира,
Fortunate art thou to reach our brilliant air	Счастливая удача для тебя — достичь сиянья нашей атмосферы,
Flaming with thought's supreme finality.	Что пламенеет высшей завершённостью идей и мысли.
O aspirant to the perfect way of life,	О претендент на совершенный образ жизни —
Here find it; rest from search and live at peace.	Ты здесь найдёшь его; живи теперь спокойно, отдохни от поиска.
Ours is the home of cosmic certainty.	Жилище наше — это дом космической определённости.
Here is the truth, God's harmony is here.	Здесь — истина, и здесь — гармония Всевышнего.
Register thy name in the book of the elite,	Впиши же собственное имя в книгу избранной элиты,
Admitted by the sanction of the few,	Допущенная разрешением, которым обладают лишь немногие,
Adopt thy station of knowledge, thy post in mind,	Займи свой пост по знаниям и место по уму,
Thy ticket of order draw in Life's bureau	Мандат порядка выписан в конторе Жизни для тебя,
And praise thy fate that made thee one of ours.	Благодари свою судьбу, что сделала тебя одной из нас.
All here, docketed and tied, the mind can know,	Здесь всё увязано и состыковано, и познаваемо умом,
All schemed by law that God permits to life.	Здесь всё спланировано по закону, данным Богом нам для жизни.
This is the end and there is no beyond.	И это окончательный предел, за ним нет ничего.
Here is the safety of the ultimate wall,	Здесь — безопасность завершающей границы,
Here is the clarity of the sword of Light,	Здесь — ясность острого меча Божественного Света,
Here is the victory of a single Truth,	Здесь — торжество единственной и безраздельной Истины,
Here burns the diamond of flawless bliss.	Здесь безупречное блаженство полыхает как алмаз.
A favourite of Heaven and Nature live."	Живи любимицей Природы и Небес."
But to the too satisfied and confident sage	Но слишком уж довольному, самоуверенному мудрецу
Savitri replied casting into his world	Савитри отвечала, в мир его бросая,
Sight's deep release, the heart's questioning inner voice:	Глубокую свободу взгляда, голос внутренних исканий сердца:
For here the heart spoke not, only clear daylight	Ведь сердце здесь молчало, лишь царил отчётливый
Of intellect reigned here, limiting, cold, precise.	Дневной свет интеллекта, точного, холодного и ограничивавшего.
"Happy are they who in this chaos of things,	"Счастливы те, кто в этом хаосе вещей,
This coming and going of the feet of Time,	И нескончаемом блуждании ног Времени,
Can find the single Truth, the eternal Law:	Смогли найти единственную Истину, и вечно существующий Закон:
Untouched they live by hope and doubt and fear.	Они живут, не тронутые страхами, надеждой и сомнением.
Happy are men anchored on fixed belief	Счастливы люди, прикрепившиеся к прочным убеждениям
In this uncertain and ambiguous world,	В двусмысленном и неопределённом мире,
Or who have planted in the heart's rich soil	Иль те, кто посадил в богатой почве сердца
One small grain of spiritual certitude.	Хотя бы маленькое зёрнышко уверенности духа.
Happiest who stand on faith as on a rock.	Но самые счастливые — стоящие на вере, словно на скале.
But I must pass leaving the ended search,	Однако, я должна идти, оставив этот завершённый поиск,
Truth's rounded outcome firm, immutable	Законченные результаты прочной неизменной Истины
And this harmonic building of world-fact,	И гармоничное строенье мира фактов,
This ordered knowledge of apparent things.	Всё это приведённое в порядок знание проявленных вещей.
Here I can stay not, for I seek my soul."	Я не могу остаться здесь, я в поисках своей души."
None answered in that bright contented world,	Никто ей не ответил в этом ярком и довольном мире,
Or only turned on their accustomed way	И лишь свернув на свой привычный путь,
Astonished to hear questioning in that air	Им было странно слышать вопрошающего в этой атмосфере,
Or thoughts that could still turn to the Beyond.	И встретить мысли, что ещё способны повернуться к Запредельному.
But some murmured, passers-by from kindred spheres:	Но кое-кто, прохожие из близких сфер, всё продолжали бормотать,
Each by his credo judged the thought she spoke.	Оценивая, что она сказала через призму убеждений.
"Who then is this who knows not that the soul	"Кто ж это был, не знавший, что душа
Is a least gland or a secretion's fault	Лишь небольшая железа или дефект секреции,
Disquieting the sane government of the mind,	Что беспокоит здравое правление ума,
Disordering the function of the brain,	Одно из нарушений функций мозга,
Or a yearning lodged in Nature's mortal house	Или стремление, что заселилось в смертный дом Природы,
Or dream whispered in man's cave of hollow thought	Или мечта, что шепчет в пустоте пещеры мысли человека,
Who would prolong his brief unhappy term	Который бы хотел продлить свой краткий несчастливый срок,
Or cling to living in a sea of death?"	Иль зацепиться за живое в море смерти?"
But others, "Nay, it is her spirit she seeks.	Другие говорили, "Нет, он существует, дух её, что нужно ей найти.
A splendid shadow of the name of God,	Роскошный призрак имени Всевышнего,
A formless lustre from the Ideal's realm,	Бесформенные отблески из царства Идеала,
The Spirit is the Holy Ghost of Mind;	Тот Дух — Святая Тень Ума;
But none has touched its limbs or seen its face.	Но нет того, кто прикоснулся к его телу или видел бы его лицо.
Each soul is the great Father's crucified Son,	Ведь каждая душа — распятый Сын великого Отца,
Mind is that soul's one parent, its conscious cause,	А Ум — единственный родитель этих душ, причина их сознания,
The ground on which trembles a brief passing light,	Та почва, где трепещет краткий преходящий свет,
Mind, sole creator of the apparent world.	И Ум — единственный творец проявленного мира.
All that is here is part of our own self;	Всё что здесь есть — часть нашего скрываемого "я";
Our minds have made the world in which we live."	И нашими умами создан мир, в котором мы живём."
Another with mystic and unsatisfied eyes	А третьи, с ненасытным взором мистика,
Who loved his slain belief and mourned its death,	Кто ранее любил свою погубленную веру и оплакивал её кончину:
"Is there one left who seeks for a Beyond?	"Да есть ли здесь такой, кто ищет Запредельное?
Can still the path be found, opened the gate?"	И можно ли ещё найти тот путь, открыть врата?"

So she fared on across her silent self.	Так шла она по внутреннему я, безмолвному и тихому
To a road she came thronged with an ardent crowd	И вышла на дорогу, полную разгоряченною толпой людей,
Who sped brilliant, fire-footed, sunlight-eyed,	Что торопились, яркие, с ногами, как огонь, Со взглядом, полным солнечного света,
Pressing to reach the world's mysterious wall,	Стремясь достичь загадочной ограды мира,
And pass through masked doorways into outer mind	И через скрытые врата пройти во внешний ум,
Where the Light comes not nor the mystic voice,	Куда ни Свет не долетает, ни мистические голоса,
Messengers from our subliminal greatnesses,	Посланцы наших подсознательных величий,
Guests from the cavern of the secret soul.	И гости из пещеры скрытой ото всех души.
Into dim spiritual somnolence they break	Они врываются в неясную дремоту духа,
Or shed wide wonder on our waking self,	Иль проливают широту чудесного на наше пробудившееся "я",
Ideas that haunt us with their radiant tread,	Идеи, что преследуют нас здесь своей лучистой поступью,
Dreams that are hints of unborn Reality,	Мечты, что намекают на Реальность, ждущую рождения,
Strange goddesses with deep‑pooled magical eyes,	Неведомые, странные богини с их глубокими озёрами магических очей,
Strong wind-haired gods carrying the harps of hope,	Могучие, с копною развевающихся кудрей, боги, с арфами надежды,
Great moon-hued visions gliding through gold air,	Великие виденья, освещённые луной, скользящие сквозь золотистый воздух,
Aspiration's sun-dream head and star-carved limbs,	И грезящие солнцем, полные стремленья головы, Точёные, сияющие словно звёзды члены тела,
Emotions making common hearts sublime.	Эмоции, что делают обычные сердца утонченными.
And Savitri mingling in that glorious crowd,	Вливаясь в ту прекрасную толпу,
Yearning to the spiritual light they bore,	И устремившись к свету духа, что они несли,
Longed once to hasten like them to save God's world;	Савитри захотела вместе с ними, спешить спасать мир Бога;
But she reined back the high passion in her heart;	Но всё же удержала в сердце ту возвышенную страсть;
She knew that first she must discover her soul.	Она прекрасно знала, что должна найти вначале собственную душу.
Only who save themselves can others save.	Лишь тот, кто спас себя, имеет шанс спасти других.
In contrary sense she faced life's riddling truth:	Она здесь встретилась с загадочною правдой жизни, но с обратной стороны:
They carrying the light to suffering men	Те, кто несли свой свет страдающему человеку,
Hurried with eager feet to the outer world;	Во внешний мир спешили устремлёнными стопами,
Her eyes were turned towards the eternal source.	А у неё взгляд был повёрнут к вечному источнику.
Outstretching her hands to stay the throng she cried:	Протягивая руки, чтобы их на время приостановить, она вскричала:
"O happy company of luminous gods,	"О вы, счастливая и светлая компания богов,
Reveal, who know, the road that I must tread,—	Откройте, те кто знает, путь которым я должна пойти,
For surely that bright quarter is your home,—	Ведь, несомненно, что та яркая часть света — это дом ваш,
To find the birthplace of the occult Fire	Где мне искать родные земли сокровенного Огня,
And the deep mansion of my secret soul."	Глубокую обитель потайной моей души."
One answered pointing to a silence dim	Один ответил, показав на еле различимое безмолвие
On a remote extremity of sleep	На отдалённом крае сна,
In some far background of the inner world.	В каком-то дальнем окруженьи внутреннего мира.
"O Savitri, from thy hidden soul we come.	"Савитри, мы как раз идём из потайной твоей души.
We are the messengers, the occult gods	Мы все — посланники, и тайные, скрываемые боги,
Who help men's drab and heavy ignorant lives	Что помогают серым, трудным и невежественным жизням
To wake to beauty and the wonder of things	Проснуться к красоте и чуду окружающих вещей,
Touching them with glory and divinity;	Коснуться их божественности и великолепия;
In evil we light the deathless flame of good	Мы зажигаем в зле бессмертные огни добра
And hold the torch of knowledge on ignorant roads;	И держим факел знанья над дорогами невежества;
We are thy will and all men's will towards Light.	Мы — и твоё стремленье, и стремленье к Свету всех людей,
O human copy and disguise of God	О человеческое воплощенье, маска Бога,
Who seekst the deity thou keepest hid	Что ищет божество, которое сама же держит скрытым,
And livest by the Truth thou hast not known,	И что живёт благодаря той Истине, которую ещё не знает,
Follow the world's winding highway to its source.	Иди по той петляющей дороге мира до её начала.
There in the silence few have ever reached,	И там, в безмолвии, которого лишь избранные достигают,
Thou shalt see the Fire burning on the bare stone	Увидишь ты Огонь, пылающий на голом камне,
And the deep cavern of thy secret soul."	И там — глубокую пещеру потайной твоей души."
Then Savitri following the great winding road	Затем Савитри, следуя великой вьющейся дорогой,
Came where it dwindled into a narrow path	Пришла туда, где та уменьшилась до узенькой тропы,
Trod only by rare wounded pilgrim feet.	Протоптанной избитыми ногами редких странников.
A few bright forms emerged from unknown depths	Откуда-то, из ей неведомых глубин возникло несколько светящихся фигур
And looked at her with calm immortal eyes.	Что посмотрели полными покоя взглядами бессмертных.
There was no sound to break the brooding hush;	Здесь не было ни звука, ничто не нарушало ту задумчивую тишину;
One felt the silent nearness of the soul.	Лишь ощущалось молчаливое присутствие души.

End of Canto Three	Конец третьей песни




Book Seven THE BOOK OF YOGA	Книга Седьмая КНИГА ЙОГИ


Canto IV THE TRIPLE SOUL-FORCES	Песня IV ТРИАДА СИЛ ДУШИ


Here from a low and prone and listless ground	Здесь, на поникшей голой низкой почве,
The passion of the first ascent began;	Где начинался первый вдохновляющий подъём,
A moon-bright face in a sombre cloud of hair,	Со светло-лунным ликом, с тёмным облаком волос,
A Woman sat in a pale lustrous robe.	В спокойном светлом одеянии сидела Женщина.
A rugged and ragged soil was her bare seat,	Неровная, бугристая земля служила ей простым сидением,
Beneath her feet a sharp and wounding stone.	Лежали острые и ранящие камни под ногами.
A divine pity on the peaks of the world,	Божественное состраданье на вершинах мира,
A spirit touched by the grief of all that lives,	И дух, которого касалось горе всех живых существ,
She looked out far and saw from inner mind	Она смотрела вдаль и наблюдала внутренним умом
This questionable world of outward things,	Наш ненадёжный внешний мир вещей,
Of false appearances and plausible shapes,	Мир ложных обликов, правдоподобных форм,
This dubious cosmos stretched in the ignorant Void,	И двойственный наш космос, протянувшийся в невежественной Пустоте,
The pangs of earth, the toil and speed of the stars	И боль земли, и тяжкий труд, и быстроту летящих звёзд,
And the difficult birth and dolorous end of life.	Нелёгкое рожденье и печальную кончину жизни.
Accepting the universe as her body of woe,	Воспринимая всю вселенную как собственное тело, полное мучений,
The Mother of the seven sorrows bore	Та Мать семи страданий терпела семь ударов,
The seven stabs that pierced her bleeding heart:	Которые пронзали истекающее кровью сердце:
The beauty of sadness lingered on her face,	Глаза её туманились следами древних слёз,
Her eyes were dim with the ancient stain of tears.	А на лице застыла красота печали.
Her heart was riven with the world's agony	В ней сердце разрывалось от агонии, терзающей наш мир,
And burdened with the sorrow and struggle in Time,	А ноша муки и борьбы во Времени давила тяжким грузом,
An anguished music trailed in her rapt voice.	Болезненная музыка звенела в пылком голосе.
Absorbed in a deep compassion's ecstasy,	И погружённая в глубокий сострадающий экстаз,
Lifting the mild ray of her patient gaze,	Подняв свой терпеливый взгляд, подобный слабому лучу,
In soft sweet training words slowly she spoke:	Неторопливо объясняя, мягким, нежным голосом она сказала:
"O Savitri, I am thy secret soul.	"Савитри, я — твоя сокрытая душа.
To share the suffering of the world I came,	Страданье мира разделить со всеми я пришла,
I draw my children's pangs into my breast.	Я боль моих детей вбираю в грудь свою.
I am the nurse of the dolour beneath the stars;	Под этим звёздным небом — я сиделка скорби и печали;
I am the soul of all who wailing writhe	И я — душа всех тех, кто корчится и плачет
Under the ruthless harrow of the Gods.	Под беспощадной бороной Богов.
I am woman, nurse and slave and beaten beast;	Я — женщина, кормилица, рабыня и избитое животное;
I tend the hands that gave me cruel blows.	Забочусь о руках, которые наносят мне жестокие удары.
The hearts that spurned my love and zeal I serve;	Служу сердцам, которые с презрением отвергли и мою заботу и любовь;
I am the courted queen, the pampered doll,	Царица соблазнённых, кукла избалованных,
I am the giver of the bowl of rice,	Я та, кто помогает чашкой риса,
I am the worshipped Angel of the House.	Я — Ангел Дома, почитаемый и обожаемый.
I am in all that suffers and that cries.	И я во всех, кто терпит муки, кто рыдает.
Mine is the prayer that climbs in vain from earth,	Ко мне обращена молитва, что напрасно поднимается с земли,
I am traversed by my creatures' agonies,	По мне идут агонии моих созданий,
I am the spirit in a world of pain.	Я — дух, живущий в мире боли.
The scream of tortured flesh and tortured hearts	Крик раненого сердца и измученного тела
Fall'n back on heart and flesh unheard by Heaven	Упав обратно, в сердце, в плоть, и не услышанный на Небесах,
Has rent with helpless grief and wrath my soul.	Беспомощною яростью и горем разрывает душу мне.
I have seen the peasant burning in his hut,	Я видела крестьянина, горящего в своей избе,
I have seen the slashed corpse of the slaughtered child,	Я видела разрубленный на части труп забитого ребёнка,
Heard woman's cry ravished and stripped and haled	Я слышала крик женщины, раздетой, изнасилованной,
Amid the bayings of the hell‑hound mob,	Которую тащили среди травли адской своры буйствовавших толп,
I have looked on, I had no power to save.	Я лишь смотрела, не имея сил спасти.
I have brought no arm of strength to aid or slay;	Ведь у меня нет сильных рук чтобы помочь или убить;
God gave me love, he gave me not his force.	Бог дал любовь мне, но не дал свою божественную силу.
I have shared the toil of the yoked animal drudge	Я разделила тяжкий труд скотины под ярмом,
Pushed by the goad, encouraged by the whip;	Что подгоняют колом и бодрят хлыстом;
I have shared the fear-filled life of bird and beast,	Я разделила полную различных страхов жизнь животного и птицы,
Its long hunt for the day's precarious food,	Их долгий поиск ради небольшой случайной пищи на день,
Its covert slink and crouch and hungry prowl,	Крадущиеся, скрытые шаги, и припадание к земле, и рысканье от голода,
Its pain and terror seized by beak and claw.	Их боль и ужас, схваченных когтями или клювом.
I have shared the daily life of common men,	Я разделила повседневные дела простых людей,
Its petty pleasures and its petty cares,	Их маленькие удовольствия, их мелкие заботы,
Its press of troubles and haggard horde of ills,	Их тяжесть неудач и дикую орду болезней,
Earth's trail of sorrow hopeless of relief,	И тянущийся след страдания Земли, лишившейся надежд на избавление,
The unwanted tedious labour without joy,	И нежеланный скучный труд, без всякой радости,
And the burden of misery and the strokes of fate.	И ношу бедности, и боль ударов роковой судьбы.
I have been pity, leaning over pain	Я стала состраданием, склонившимся над болью,
And the tender smile that heals the wounded heart	И нежною улыбкой, лечащей израненное сердце,
And sympathy making life less hard to bear.	Сочувствием, что помогает легче вынести заботы жизни.
Man has felt near my unseen face and hands;	И люди ощутили — рядом есть моё незримое лицо и руки;
I have become the sufferer and his moan,	Я стала и самим страдающим и стонами его,
I have lain down with the mangled and the slain,	Лежу с израненным, и падаю с убитым,
I have lived with the prisoner in his dungeon cell.	Живу в подземной клетке вместе с арестантом.
Heavy on my shoulders weighs the yoke of Time:	На плечи тяжко давит иго Времени:
Nothing refusing of creation's load,	Не отвергая ничего из бремени творения,
I have borne all and know I still must bear:	Я всё переношу и знаю — я должна переносить и дальше:
Perhaps when the world sinks into a last sleep,	Возможно, в тот момент, когда весь мир погрузится в последний сон,
I too may sleep in dumb eternal peace.	И я смогу уснуть в немом покое вечности.
I have borne the calm indifference of Heaven,	Я вытерпела холод безразличия Небес,
Watched Nature's cruelty to suffering things	И видела безжалостность Природы к страдавшим существам,
While God passed silent by nor turned to help.	И видела, как Бог проходит молча мимо и не обернётся чтоб помочь.
Yet have I cried not out against his will,	И всё же я не подняла свой голос против этой воли,
Yet have I not accused his cosmic Law.	И всё же я не стала осуждать его космический Закон.
Only to change this great hard world of pain	И только чтобы изменить великий, тяжкий мир мучения и боли
A patient prayer has risen from my breast;	Настойчивая, терпеливая молитва поднимается в моей груди;
A pallid resignation lights my brow,	Смиренье озаряет лоб мой бледным светом,
Within me a blind faith and mercy dwell;	Внутри меня живут слепая вера вместе с милосердием;
I carry the fire that never can be quenched	Я в мир несу огонь, который никогда не погасить,
And the compassion that supports the suns.	И сострадание, которое поддерживает солнца.
I am the hope that looks towards my God,	Я — та надежда, что глядит на Бога моего,
My God who never came to me till now;	На Бога моего, который прежде никогда не приходил ко мне;
His voice I hear that ever says `I come':	Его я голос слышу, что всегда мне отвечает, 'Я иду':
I know that one day he shall come at last."	Я знаю, что наступит день, и он, в конце концов, придёт."
She ceased, and like an echo from below	Она замолкла, и подобно эху, снизу,
Answering her pathos of divine complaint	Какой-то гневный голос, отвечая пафосу небесной жалобы,
A voice of wrath took up the dire refrain,	Озлобленным рефреном подхватил её слова,
A growl of thunder or roar of angry beast,	Раскатом грома или рёвом яростного зверя,
The beast that crouching growls within man's depths,-	Того невидимого зверя, что, припав, рычит в глубинах человека, —
Voice of a tortured Titan once a God.	То голос был измученного пытками Титана, когда-то — Бога.
"I am the Man of Sorrows, I am he	"Я — Человек Страдания, я тот,
Who is nailed on the wide cross of the universe;	Кто пригвождён к широкому кресту вселенной;
To enjoy my agony God built the earth,	Бог создал землю, чтобы наслаждаться муками моими и агонией,
My passion he has made his drama's theme.	Он страсть мою представил как сюжет своей вселенской драмы.
He has sent me naked into his bitter world	Он голым выкинул меня в жестокий, горький мир
And beaten me with his rods of grief and pain	И бил меня своими розгами беды и боли,
That I might cry and grovel at his feet	Чтоб я мог ползать и кричать у ног его,
And offer him worship with my blood and tears.	Творить ему богослуженье кровью и слезами.
I am Prometheus under the vulture's beak,	Я — Прометей под клювом хищного стервятника,
Man the discoverer of the undying fire,	Я — человек, открывший для людей негаснущий огонь,
In the flame he kindled burning like a moth;	Но в пламени, зажжённым им самим, сгорающий как мотылёк;
I am the seeker who can never find,	Я тот искатель, что не может никогда найти,
I am the fighter who can never win,	Я тот боец, что никогда не может победить,
I am the runner who never touched his goal:	Я тот бегун, что никогда не добегал до цели:
Hell tortures me with the edges of my thought,	Меня пытает Ад клинком моей же мысли,
Heaven tortures me with the splendour of my dreams.	Меня пытают Небеса великолепием моих же грёз.
What profit have I of my animal birth;	Что проку мне от моего животного рождения;
What profit have I of my human soul?	Что проку мне от человеческой моей души?
I toil like the animal, like the animal die.	Тружусь как скот, и как скотина умираю.
I am man the rebel, man the helpless serf;	Я бунтовщик, беспомощный слуга;
Fate and my fellows cheat me of my wage.	Судьба, товарищи — меня обманывают при расплате.
I loosen with my blood my servitude's seal	Я кровью смыл своей печать служения,
And shake from my aching neck the oppressor's knees	Стряхнул с усталой шеи ноги угнетателя
Only to seat new tyrants on my back:	Но лишь затем, чтоб новые тираны сели на спину:
My teachers lesson me in slavery,	Мои преподаватели меня учили в рабстве,
I am shown God's stamp and my own signature	Мне дали посмотреть печать Всевышнего с моею подписью
Upon the sorry contract of my fate.	На жалком договоре, что определил мою судьбу.
I have loved, but none has loved me since my birth;	Я сам любил, меня же с самого рожденья не любил никто;
My fruit of works is given to other hands.	Плоды моих трудов идут в другие руки.
All that is left me is my evil thoughts,	И всё, что остаётся мне — лишь собственные злые мысли,
My sordid quarrel against God and man,	И жалкий спор, и перебранка с Богом и людьми,
Envy of the riches that I cannot share,	И зависть к тем богатствам, что не смог я получить,
Hate of a happiness that is not mine.	И ненависть к той радости, что не моя.
I know my fate will ever be the same,	Я знаю, что моя судьба останется такой же навсегда,
It is my nature's work that cannot change:	Ведь так работает моя природа и она не может измениться:
I have loved for mine, not for the beloved's sake,	Я и любил лишь для себя, не для любимой,
I have lived for myself and not for others' lives.	И жил лишь для себя, не для других.
Each in himself is sole by Nature's law.	Ведь каждый по закону, данному Природой, одинок внутри себя.
So God has made his harsh and dreadful world,	Таким Бог создал свой суровый, страшный мир.
So has he built the petty heart of man.	Таким он сделал маленькое сердце человека.
Only by force and ruse can man survive:	И только хитростью и силой может выжить человек:
For pity is a weakness in his breast,	Ведь состраданье — это слабость у него в груди,
His goodness is a laxity in the nerves,	А доброта его — расхлябанные нервы,
His kindness an investment for return,	Его благожелательность — вложенье, чтобы вернуть,
His altruism is ego's other face:	А альтруизм — другой лик эго:
He serves the world that him the world may serve.	Он служит миру, чтобы мир служил ему.
If once the Titan's strength could wake in me,	И если бы во мне когда-нибудь проснулось бы могущество Титана,
If Enceladus from Etna could arise,	И если б Энселадус мог восстать из Этны,
I then would reign the master of the world	Я стал бы царствовать над этим миром как хозяин,
And like a god enjoy man's bliss and pain.	И словно божество я б наслаждался болью и блаженством человека.
But God has taken from me the ancient Force.	Но Бог лишил меня той древней Силы.
There is a dull consent in my sluggish heart,	Осталось только вялое согласие в ленивом сердце,
A fierce satisfaction with my special pangs	Неистовое наслаждение моей особой боли,
As if they made me taller than my kind;	Как будто эта боль меня возносит над людьми;
Only by suffering can I excel.	Я лишь страданием могу их превзойти.
I am the victim of titanic ills,	Я — жертва титанических несчастий,
I am the doer of demoniac deeds;	Я — исполнитель демонических деяний;
I was made for evil, evil is my lot;	Я создан был для зла, и зло — моя судьба;
Evil I must be and by evil live;	Я должен сам стать злом, и должен жить, питаясь злом;
Nought other can I do but be myself;	Я ничего другого не умею, только быть самим собой;
What Nature made me, that I must remain.	Каким я сотворён Природою, таким я должен оставаться.
I suffer and toil and weep; I moan and hate."	Я — стон и ненависть; я тяжкий труд, страдание и плач."
And Savitri heard the voice, the echo heard	Савитри выслушала голос, выслушала эхо,
And turning to her being of pity spoke:	И повернувшись к существу страдания сказала:
"Madonna of suffering, Mother of grief divine,	"О Мать божественного горя, о Мадонна страждущих,
Thou art a portion of my soul put forth	Ты — часть моей души, что вышла на передний план,
To bear the unbearable sorrow of the world.	Чтоб на себя взять непереносимое мученье мира.
Because thou art, men yield not to their doom,	Ты есть, и люди потому не поддаются року,
But ask for happiness and strive with fate;	А просят счастья и сражаются с судьбой;
Because thou art, the wretched still can hope.	Ты есть, и потому несчастные ещё надеются.
But thine is the power to solace, not to save.	Но сила у тебя лишь чтобы утешать, а не спасать.
One day I will return, a bringer of strength,	Однажды я вернусь, и принесу с собой могущество,
And make thee drink from the Eternal's cup;	И дам тебе отпить от кубка Вечного;
His streams of force shall triumph in thy limbs	Его потоки силы станут ликовать в тебе по телу,
And Wisdom's calm control thy passionate heart.	И полная покоя Мудрость будет управлять твоим горячим сердцем.
Thy love shall be the bond of humankind,	И станет страстная твоя любовь связующими узами для человечества,
Compassion the bright key of Nature's acts:	А сострадание — живым ключом к движениям Природы:
Misery shall pass abolished from the earth;	Страдание уйдёт, исчезнув навсегда с лица земли;
The world shall be freed from the anger of the Beast,	Мир, наконец, освободится и от злобы Зверя,
From the cruelty of the Titan and his pain.	И от жестокости Титана, и его мучений.
There shall be peace and joy for ever more."	И с той поры покой и радость воцарятся навсегда."

On passed she in her spirit's upward route.	Сказала так и двинулась по восходящему маршруту духа.
An ardent grandeur climbed mid ferns and rocks,	Средь папоротника и каменных уступов Вверх поднималось пылкое великолепие,
A quiet wind flattered the heart to warmth,	Ласкался к сердцу тёплый мирный ветерок,
A finer perfume breathed from slender trees.	И стройные деревья веяли изысканными ароматами.
All beautiful grew, subtle and high and strange.	Всё становилось более красивым, утончённым, странным и возвышенным.
Here on a boulder carved like a huge throne	Здесь, на массивном камне, высеченным как огромный трон,
A Woman sat in gold and purple sheen,	Сидела Женщина, сияя золотом и пурпуром,
Armed with the trident and the thunderbolt,	В руках — метатель молний и трезубец,
Her feet upon a couchant lion's back.	Стопы — на распростёртом льве.
A formidable smile curved round her lips,	Улыбка грозная кривила губы,
Heaven-fire laughed in the corners of her eyes;	Огонь небес смеялся в уголках очей;
Her body a mass of courage and heavenly strength,	Средоточеньем смелости, небесной силы было тело у неё,
She menaced the triumph of the nether gods.	Она грозила триумфальной битвой низшим божествам.
A halo of lightnings flamed around her head	Над головой светился ореол из молний,
And sovereignty, a great cestus, zoned her robe	Всевластие, великий пояс Афродиты, дополнял её одежды,
And majesty and victory sat with her	Победа и величие сидели вместе с ней,
Guarding in the wide cosmic battlefield	В космическом широком поле битвы охраняя
Against the flat equality of Death	От скучного уравниванья Смертью
And the all-levelling insurgent Night	И нивелирующей всё кругом мятежной Ночи,
The hierarchy of the ordered Powers,	Иерархический порядок Сил,
The high changeless values, the peaked eminences,	Возвышенную неизменность ценностей, высокие посты
The privileged aristocracy of Truth,	Для привилегированных аристократов Истины
And in the governing Ideal's sun	И, под лучами солнца правящего Идеала,
The triumvirate of wisdom, love and bliss	Триумвират любви, блаженства, мудрости,
And the sole autocracy of the absolute Light.	Единую монархию абсолютизма Света.
August on her seat in the inner world of Mind,	Наполненная царственным достоинством, воссев на троне внутренних миров Ума,
The Mother of Might looked down on passing things,	Та Мать Могущества смотрела вниз на преходящее
Listened to the advancing tread of Time,	И вслушивалась в поступь Времени,
Saw the irresistible wheeling of the suns	И наблюдала непреодолимое вращенье солнц,
And heard the thunder of the march of God.	И слушала громоподобный марш Всевышнего.
Amid the swaying Forces in their strife	Среди колеблющихся Сил в их споре и борьбе
Sovereign was her word of luminous command,	Слова её команды, приносящей свет, звучали царственно, возвышенно,
Her speech like a war-cry rang or a pilgrim chant.	И речь её, порой звенела как военный клич, Порой текла — как песня пилигрима.
A charm restoring hope in failing hearts	Очарование, дающее надежду для слабеющих сердец
Aspired the harmony of her puissant voice:	Несло высокую гармонию в её могучем голосе:
"O Savitri, I am thy secret soul.	"Савитри, я — твоя сокрытая душа.
I have come down into the human world	Я вниз сошла, в мир человека,
And the movement watched by an unsleeping Eye	В движенье, наблюдаемое неусыпным Оком,
And the dark contrariety of earth's fate	И в мрачное противодействие судьбе земли,
And the battle of the bright and sombre Powers.	И в битву тёмных Сил со светлыми.
I stand upon earth's paths of danger and grief	Стою я на земных путях опасности и горя,
And help the unfortunate and save the doomed.	Спасаю обречённых, и помогаю несчастливым.
To the strong I bring the guerdon of their strength,	Тем, кто силён, даю награды за их силу,
To the weak I bring the armour of my force;	А тем, кто слаб, даю защиту моего могущества;
To men who long I carry their coveted joy:	Тем, кто особенно чего-то хочет — я несу заветную их радость:
I am fortune justifying the great and wise	Я — та фортуна, что оценивает мудрых и великих
By the sanction of the plaudits of the crowd,	Рукоплесканием восторженной толпы,
Then trampling them with the armed heel of fate.	А после топчет их жестокою пятой судьбы.
My ear is leaned to the cry of the oppressed,	Мой слух склоняется к рыданьям угнетённых,
I topple down the thrones of tyrant kings:	Я опрокидываю троны тиранических царей:
A cry comes from proscribed and hunted lives	Ко мне идут призывы от гонимых и преследуемых жизней,
Appealing to me against a pitiless world,	Что жалуются мне на беспощадный мир,
A voice of the forsaken and desolate	И голос одинокого, несчастного
And the lone prisoner in his dungeon cell.	Заброшенного всеми узника в его подземной клетке.
Men hail in my coming the Almighty's force	Когда я прихожу, то люди радуются силе Всемогущего
Or praise with thankful tears his saviour Grace.	Иль хвалят со слезами благодарности его спасающую Милость.
I smite the Titan who bestrides the world	Я бью Титана, что сидит верхом на мире,
And slay the ogre in his blood‑stained den.	И убиваю великана в окровавленной его пещере.
I am Durga, goddess of the proud and strong,	Я — Дурга, богиня гордости и силы,
And Lakshmi, queen of the fair and fortunate;	И я — Лакшми, царица справедливости, удачи;
I wear the face of Kali when I kill,	Когда мне нужно убивать, я принимаю облик Кали,
I trample the corpses of the demon hordes.	Хожу по трупам демонических неисчислимых сил.
I am charged by God to do his mighty work,	Я послана Всевышним выполнять его могучую работу,
Uncaring I serve his will who sent me forth,	И не тревожась ни о чём, служу намеренью пославшего меня вперёд,
Reckless of peril and earthly consequence.	Пренебрегая риском и земными следствиями.
I reason not of virtue and of sin	Я не раздумываю о грехе и добродетели,
But do the deed he has put into my heart.	Но исполняю то, что он вложил мне в сердце.
I fear not for the angry frown of Heaven,	Я не боюсь сердитого неодобрения Небес,
I flinch not from the red assault of Hell;	Не отступаю под кровавою атакой Ада;
I crush the opposition of the gods,	Я сокрушаю противостояние богов,
Tread down a million goblin obstacles.	Топчу преграды миллионов гоблинов.
I guide man to the path of the Divine	Я человека привожу к пути Всевышнего
And guard him from the red Wolf and the Snake.	И охраняю жизнь его от окровавленного Волка и от Змея.
I set in his mortal hand my heavenly sword	Я вкладываю в смертные ладони мой небесный меч
And put on him the breastplate of the gods.	И одеваю на него нагрудники богов.
I break the ignorant pride of human mind	Ломаю я невежественную гордыню человеческих умов,
And lead the thought to the wideness of the Truth;	И увожу их мысль в просторы Истины;
I rend man's narrow and successful life	Я разбиваю узкую, успешную жизнь человека
And force his sorrowful eyes to gaze at the sun	И заставляю грустные его глаза всмотреться в солнце,
That he may die to earth and live in his soul.	Чтоб он мог умереть для бытия земли и жить в своей душе.
I know the goal, I know the secret route;	Я знаю цель, я знаю тайный курс;
I have studied the map of the invisible worlds;	Я изучила план невидимых миров;
I am the battle's head, the journey's star.	Я полководец в битве, путеводная звезда.
But the great obstinate world resists my Word,	Но наш великий и упрямый мир не поддаётся Слову моему,
And the crookedness and evil in man's heart	Порок и искривлённость в сердце человека
Is stronger than Reason, profounder than the Pit,	Сильнее Разума и глубже Бездны,
And the malignancy of hostile Powers	А злонамеренность враждебных Сил
Puts craftily back the clock of destiny	Обманным способом назад отводит стрелки у часов судьбы
And mightier seems than the eternal Will.	И кажется сильнее Воли Вечного.
The cosmic evil is too deep to unroot,	Космическое зло засело слишком глубоко, чтоб вырвать это с корнем,
The cosmic suffering is too vast to heal.	Космические муки слишком широки, чтоб исцелить.
A few I guide who pass me towards the Light;	Немногих я веду, лишь тех кто с помощью меня проходит к Свету;
A few I save, the mass falls back unsaved;	Немногих я спасаю, большинство же падает назад;
A few I help, the many strive and fail.	Немногим помогаю, остальные бьются, терпят неудачу.
But my heart I have hardened and I do my work:	Но сердце закалилось у меня, я делаю свою работу:
Slowly the light grows greater in the East,	Неторопливо разгорается свет на Востоке,
Slowly the world progresses on God's road.	Неторопливо мир идёт дорогой Бога.
His seal is on my task, it cannot fail:	Его печатью скреплена моя задача она не может потерпеть провал:
I shall hear the silver swing of heaven's gates	И я услышу серебристый звук небесных врат,
When God comes out to meet the soul of the world."	Когда Бог выйдет встретить душу мира."
She spoke and from the lower human world	Она договорила и из низшей сферы человека
An answer, a warped echo met her speech;	Ответ, испорченное эхо встретился с её словами:
The voice came through the spaces of the mind	Пройдя ментальные пространства, до неё донёсся голос
Of the dwarf-Titan, the deformed chained god	Закованного в цепи карлика-Титана, искалеченного бога,
Who strives to master his nature's rebel stuff	Который жаждал овладеть бунтующей материей природы
And make the universe his instrument.	И превратить вселенную в свой инструмент.
The Ego of this great world of desire	В нём мир желанья, Эго этого большого мира
Claimed earth and the wide heavens for the use	Стремилось захватить и землю, и простор небес
Of man, head of the life it shapes on earth,	Для пользы человека, правящего выстроенной этим Эго жизнью на земле,
Its representative and conscious soul,	Его уполномоченной, сознательной души,
And symbol of evolving light and force	И символа для всё сильнее развивающихся сил и света,
And vessel of the godhead that must be.	Сосуда божества, которое должно здесь появиться.
A thinking animal, Nature's struggling lord,	Он, думающее животное и господин Природы, борющийся с ней,
Has made of her his nurse and tool and slave	Природу эту превратил в свою кормилицу, рабыню, инструмент,
And pays to her as wage and emolument	И платит ей, как компенсацию, вознаграждение,
Inescapably by a deep law in things	Неотвратимо, по глубинному закону всех вещей
His heart's grief and his body's death and pain:	Страданьем сердца, болью, смертью тела:
His pains are her means to grow, to see and feel;	Его мученья — это способ для неё расти, смотреть и ощущать;
His death assists her immortality.	Смерть человека помогает ей в бессмертии.
A tool and slave of his own slave and tool,	Орудие и раб своей рабыни и орудия,
He praises his free will and his master mind	Он прославляет свой руководящий ум, свою свободу воли,
And is pushed by her upon her chosen paths;	И в этот же момент Природа двигает его по ею выбранным путям;
Possessor he is possessed and, ruler, ruled,	Он, обладатель — обладаем и правитель — управляем,
Her conscious automaton, her desire's dupe.	Он — сознающий автомат, простак, обманутый её желанием.
His soul is her guest, a sovereign mute, inert,	Душа у человека для природы — гость, немой, инертный суверен,
His body her robot, his life her way to live,	Его живое тело — робот, а жизнь его — её манера жить,
His conscious mind her strong revolted serf.	Его осознающий ум — её могучий и бунтующий слуга.
The voice rose up and smote some inner sun.	Возник тот голос и ударил по невидимому внутреннему солнцу.
"I am the heir of the forces of the earth,	"Я основной наследник сил земли,
Slowly I make good my right to my estate;	И шаг за шагом добиваюсь прав на всё моё обширное имение;
A growing godhead in her divinised mud,	Растущий бог, в обожествляемой грязи земли,
I climb, a claimant to the throne of heaven.	Я поднимаюсь, претендент на трон небес.
The last-born of the earth I stand the first;	Последний из землёй рождённых, первым я стою;
Her slow millenniums waited for my birth.	Её неторопливые тысячелетья ждали моего рождения.
Although I live in Time besieged by Death,	Хоть я живу во Времени и осаждаем Смертью,
Precarious owner of my body and soul	Случайный собственник своей души и тела,
Housed on a little speck amid the stars,	Нашедший дом на маленьком участке среди звёзд,
For me and my use the universe was made.	Я знаю — для меня и для моей же пользы создана вселенная.
Immortal spirit in the perishing clay,	Бессмертный дух в непрочной смертной плоти,
I am God still unevolved in human form;	Я — Бог, что только возникает в форме человека;
Even if he is not, he becomes in me.	И даже если нет его сейчас во мне, он будет.
The sun and moon are lights upon my path;	И солнце, и луна — светильники для моего пути;
Air was invented for my lungs to breathe,	И воздух был изобретён, чтоб лёгкие мои дышали,
Conditioned as a wide and wall‑less space	И приспособлен, как широкое, без стен, пространство,
For my winged chariot's wheels to cleave a road,	Опора для моих крылатых экипажей, рассекающих его в пути,
The sea was made for me to swim and sail	И море создано, чтоб я купался в нём и плыл,
And bear my golden commerce on its back:	И чтоб оно носило на спине мою коммерцию, наполненную золотом:
It laughs cloven by my pleasure's gliding keel,	Оно смеётся, расходясь под быстрым килем наслаждения,
I laugh at its black stare of fate and death.	И я смеюсь над чёрным взглядом смерти и судьбы.
The earth is my floor, the sky my living's roof.	Земля — мой пол, а небо — крыша, я под ней живу.
All was prepared through many a silent age,	Всё загодя готовилось в теченье молчаливой череды эпох,
God made experiments with animal shapes,	Бог ставил разные эксперименты с формами животных,
Then only when all was ready I was born.	И лишь когда всё было подготовлено, родился я.
I was born weak and small and ignorant,	Я был рождён невежественным, маленьким и слабым,
A helpless creature in a difficult world	Беспомощное существо в нелёгком мире,
Travelling through my brief years with death at my side;	Что путешествует сквозь краткие свои года со смертью на борту;
I have grown greater than Nature, wiser than God.	Я вырос, и теперь я выше, чем Природа и мудрее Бога.
I have made real what she never dreamed,	Я превратил в реальность то, о чём она[32] и не мечтала,
I have seized her powers and harnessed for my work,	Я овладел её энергиями и запряг в мою работу,
I have shaped her metals and new metals made;	Я форму дал её металлам, создал новые металлы;
I will make glass and raiment out of milk,	Я сделаю одежду и стекло из молока,
Make iron velvet, water unbreakable stone,	И бархат — из железа, из воды — неразрушимый камень,
Like God in his astuce of artist skill,	И словно Бог в его художественном, дальновидном мастерстве,
Mould from one primal plasm protean forms,	Я из первичной плазмы отолью изменчивые формы,
In single Nature multitudinous lives,	И многочисленные жизни — в одной единственной Природе,
All that imagination can conceive	И всё что может сотворить воображение
In mind intangible, remould anew	В неосязаемом уме, я сформирую заново
In Matter's plastic solid and concrete.	В пластичности Материи, конкретной, прочной.
No magic can surpass my magic's skill.	И никакая магия не превзойдёт моё магическое мастерство.
There is no miracle I shall not achieve.	И нет такого чуда, что я не смогу добиться.
What God imperfect left, I will complete,	Что Бог оставил незаконченным, я завершу,
Out of a tangled mind and half‑made soul	Из путаного, сложного ума и недоделанной души
His sin and error I will eliminate;	Я уберу его ошибки и грехи;
What he invented not, I shall invent:	Что он ещё не изобрёл, изобрету я сам:
He was the first creator, I am the last.	Он первым был творцом, а я — последним.
I have found the atoms from which he built the worlds:	Я обнаружил атомы, частицы из которых создал он миры:
The first tremendous cosmic energy	Первичная космическая страшная энергия
Missioned shall leap to slay my enemy kin,	Мной посланная, прыгнет, чтоб убить семью моих врагов,
Expunge a nation or abolish a race,	Сотрёт всю нацию, иль уничтожит расу,
Death's silence leave where there was laughter and joy.	Молчанье смерти воцарится там, где раньше были смех и радость.
Or the fissured invisible shall spend God's force	А может быть — невидимое расщепление потратит силу Бога
To extend my comforts and expand my wealth,	Расширить мой комфорт и нарастить моё богатство,
To speed my car which now the lightnings drive	Добавить скорости моей машине, там, где сейчас энергия от молний
And turn the engines of my miracles.	Вращает двигатели, сотворённые моими чудесами.
I will take his means of sorcery from his hands	Я средства магии возьму из рук его
And do with them greater wonders than his best.	И буду делать с ними чудеса, гораздо более великие, чем у него.
Yet through it all I have kept my balanced thought;	Но несмотря на всё, я сохранил свою уравновешенную мысль;
I have studied my being, I have examined the world,	Я изучил себя как существо, я испытал весь мир,
I have grown a master of the arts of life.	Я превратился в мастера искусства жизни.
I have tamed the wild beast, trained to be my friend;	Я приручил лесного зверя, воспитал его быть другом;
He guards my house, looks up waiting my will.	Он охраняет дом и смотрит, ожидая мою волю, снизу-вверх.
I have taught my kind to serve and to obey.	Я научил его служить и подчиняться человеку.
I have used the mystery of the cosmic waves	Я пользуюсь мистерией космических, распространяющихся волн,
To see far distance and to hear far words;	Чтоб видеть на далёком расстоянии, и слышать речь издалека;
I have conquered Space and knitted close all earth.	Я покорил пространство Космоса и узами связал всю землю.
Soon I shall know the secrets of the Mind;	И скоро я познаю таинства Ума;
I play with knowledge and with ignorance	Я развлекаюсь с знанием, с невежеством,
And sin and virtue my inventions are	Грехи и добродетели — мои изобретения,
I can transcend or sovereignly use.	И я могу их превзойти и полновластно пользоваться ими.
I shall know mystic truths, seize occult powers.	Я буду узнавать мистические истины, и покорять оккультные энергии и силы.
I shall slay my enemies with a look or thought,	Я буду убивать моих врагов одним лишь взглядом или мыслью,
I shall sense the unspoken feelings of all hearts	Я буду ощущать невыразимые эмоции любых сердец,
And see and hear the hidden thoughts of men.	Я буду видеть, слышать скрытую мысль человека.
When earth is mastered, I shall conquer heaven;	Когда я овладею всей землёй, я завоюю небеса;
The gods shall be my aides or menial folk,	И боги станут для меня помощниками и лакеями,
No wish I harbour unfulfilled shall die:	И для меня не будет тайного желания, которое умрёт без воплощения.
Omnipotence and omniscience shall be mine."	И станет всемогущество, всезнание — моим."
And Savitri heard the voice, the warped echo heard	Савитри выслушала первый голос, выслушала искажённый голос эха,
And turning to her being of power she spoke:	И обратившись к собственному существу могущества сказала:
"Madonna of might, Mother of works and force,	"Мадонна мощи, Мать работ и силы,
Thou art a portion of my soul put forth	Ты часть моей души, что вышла на передний план,
To help mankind and help the travail of Time.	Чтоб помогать людскому роду и потугам Времени.
Because thou art in him, man hopes and dares;	Благодаря тому, что ты внутри людей, они рискуют и надеются;
Because thou art, men's souls can climb the heavens	Благодаря тебе душа у человека может подниматься к небесам
And walk like gods in the presence of the Supreme.	И там, в присутствии Всевышнего гулять как боги.
But without wisdom power is like a wind,	Однако же, без мудрости могущество подобно ветру,
It can breathe upon the heights and kiss the sky,	Оно умеет жить, дышать на высоте и целоваться с небом,
It cannot build the extreme eternal things.	Но не способно выстроить, соединить между собою крайности у вечности.
Thou hast given men strength, wisdom thou couldst not give.	Ты наделяешь человека силою, но мудрость дать не можешь.
One day I will return, a bringer of light;	Однажды я вернусь и принесу с собою свет,
Then will I give to thee the mirror of God;	И дам тебе я зеркало Всевышнего;
Thou shalt see self and world as by him they are seen	Ты в нём увидишь и себя, и мир, как видятся и отражаются они
Reflected in the bright pool of thy soul.	В прекрасной светлой заводи твоей души.
Thy wisdom shall be vast as vast thy power.	И мудрость станет у тебя такой же необъятной, как и сила.
Then hate shall dwell no more in human hearts,	И ненависть не будет больше обитать в людских сердцах,
And fear and weakness shall desert men's lives,	И страх, и слабость, наконец, покинут жизнь людей,
The cry of the ego shall be hushed within,	Внутри затихнут крики эго, и львиный рык его,
Its lion roar that claims the world as food,	Что требует весь мир себе для пищи,
All shall be might and bliss and happy force."	Всё станет и счастливой силой, и блаженством, и могуществом."

Ascending still her spirit's upward route	Поднявшись дальше по идущему наверх маршруту духа,
She came into a high and happy space,	Она пришла в высокое, счастливое пространство,
A wide tower of vision whence all could be seen	Большую смотровую башню, из которой можно было видеть всё,
And all was centred in a single view	Где всё сходилось в общую картину,
As when by distance separate scenes grow one	Как из далёких разделённых сцен вдруг появляется одна,
And a harmony is made of hues at war.	Как на войне из множества оттенков образуется гармония.
The wind was still and fragrance packed the air.	Стих ветер, воздух наполнялся ароматом.
There was a carol of birds and murmur of bees,	Звучали трели птиц, гудели пчёлы,
And all that is common and natural and sweet,	Всё было сладостным, естественным, обычным,
Yet intimately divine to heart and soul.	И в то же время сокровенным и божественным для сердца и души.
A nearness thrilled of the spirit to its source	Там ощущалась трепетная близость духа к своему источнику
And deepest things seemed obvious, close and true.	И самое глубокое казалось очевидным, близким, настоящим.
Here, living centre of that vision of peace,	Здесь, как живое средоточие видения покоя
A Woman sat in clear and crystal light:	Сидела Женщина в кристально-чистом свете:
Heaven had unveiled its lustre in her eyes,	В её глазах своё сиянье раскрывали небеса,
Her feet were moonbeams, her face was a bright sun,	Её стопы — как лунные лучи, лицо — как ослепительное солнце,
Her smile could persuade a dead lacerated heart	Улыбка у неё могла уговорить истерзанное умершее сердце
To live again and feel the hands of calm.	Начать жить заново и ощутить её ладони, полные покоя.
A low music heard became her floating voice:	Подобно тихой музыке прошелестел её певучий голос:
"O Savitri, I am thy secret soul.	"Савитри, я — твоя сокрытая душа.
I have come down to the wounded desolate earth	Сошла я вниз, на разорённую израненную землю
To heal her pangs and lull her heart to rest	Чтоб исцелить её мучения, дать отдых, успокоить сердце,
And lay her head upon the Mother's lap	Чтоб голова её могла прильнуть к коленям Матери,
That she may dream of God and know his peace	И чтоб она могла мечтать о Боге и познать его покой,
And draw the harmony of higher spheres	И принести гармонию высоких сфер
Into the rhythm of earth's rude troubled days.	В ритм грубых и тревожных дней земли.
I show to her the figures of bright gods	Я ей показываю образы сверкающих богов,
And bring strength and solace to her struggling life;	Несу ей утешение и силу для её сражающейся жизни;
High things that now are only words and forms	Я открываю для неё возвышенных существ, Которые сейчас — лишь формы и слова,
I reveal to her in the body of their power.	В самой основе их могучих сил.
I am peace that steals into man's war-worn breast,	Я тот покой, что тихо входит в грудь, израненную войнами,
Amid the reign of Hell his acts create	Средь царства Ада, сотворённого его делами,
A hostel where Heaven's messengers can lodge;	Я — то пристанище, где могут жить посланники Небес;
I am charity with the kindly hands that bless,	Я — милосердие с отзывчивыми добрыми руками, которое несёт благословление,
I am silence mid the noisy tramp of life;	Я — тишина средь топота и грохотанья жизни;
I am Knowledge poring on her cosmic map.	Я — Знание, что размышляет над своей космическою картой.
In the anomalies of the human heart	Средь аномалий сердца человека,
Where Good and Evil are close bedfellows	Где Зло с Добром — любовники, лежащие в одной кровати,
And Light is by Darkness dogged at every step,	А Свет преследуется Тьмой на каждом шаге,
Where his largest knowledge is an ignorance,	Где даже самые его широкие познания — невежество,
I am the Power that labours towards the best	Я — Сила, что работает для лучшего,
And works for God and looks up towards the heights.	И трудится для Бога, поднимает взгляд свой в высоту.
I make even sin and error stepping-stones	Я даже грех с ошибкой делаю трамплинами,
And all experience a long march towards Light.	Весь опыт человека — долгим маршем к Свету.
Out of the Inconscient I build consciousness,	Из Несознания выстраиваю я сознание,
And lead through death to reach immortal Life.	И через смерть его веду, стремясь достичь бессмертной Жизни.
Many are God's forms by which he grows in man;	У Бога много форм, которыми он прорастает в человеке;
They stamp his thoughts and deeds with divinity,	Они печать божественного ставят на его дела и мысли,
Uplift the stature of the human clay	Из глины человека поднимают статую,
Or slowly transmute it into heaven's gold.	Иль постепенно превращают эту глину в золото небес.
He is the Good for which men fight and die,	Он[33] — то Добро, ради которого сражаются и гибнут люди,
He is the war of Right with Titan wrong;	Он — битва Справедливости с неправотой Титана;
He is Freedom rising deathless from her pyre;	Он — та Свобода, что бессмертной поднимается с костра;
He is Valour guarding still the desperate pass	Он — та Отвага, что спокойно охраняет безнадёжный переход,
Or lone and erect on the shattered barricade	Иль одинокою прямой фигурой стоит на разбомблённой баррикаде,
Or a sentinel in the dangerous echoing Night.	Иль ходит часовым среди опасной, отдающей эхом Ночи.
He is the crown of the martyr burned in flame	Он и венец страдальца, что сгорает в пламени,
And the glad resignation of the saint	И радостный отказ, смирение святого,
And courage indifferent to the wounds of Time	И смелость, равнодушная к ударам, ранам Времени,
And the hero's might wrestling with death and fate.	И мощь героя, что сражается со смертью и с судьбой.
He is Wisdom incarnate on a glorious throne	Он — воплощенье Мудрости на славном троне,
And the calm autocracy of the sage's rule.	Спокойное единовластие правленья мудреца.
He is the high and solitary Thought	Он — одинокая, возвышенная Мысль,
Aloof above the ignorant multitude:	Что воспаряет над невежественною толпой:
He is the prophet's voice, the sight of the seer.	Он — речь пророка, зрение провидца.
He is Beauty, nectar of the passionate soul,	Он — Красота, нектар горячей, необузданной души,
He is the Truth by which the spirit lives.	Он — Истина, благодаря которой существует дух.
He is the riches of the spiritual Vast	Он — те сокровища духовного Простора,
Poured out in healing streams on indigent Life;	Что льются исцеляющим потоком на лишенья Жизни;
He is Eternity lured from hour to hour,	Он — Вечность, что заворожённо движется от часа к часу,
He is infinity in a little space:	Он — бесконечность в маленьком пространстве:
He is immortality in the arms of death.	И Он — бессмертие в объятьях смерти.
These powers I am and at my call they come.	Все эти силы — я, они приходят на мой зов.
Thus slowly I lift man's soul nearer the Light.	Так медленно я поднимаю душу человека ближе к Свету.
But human mind clings to its ignorance	Но ум людской цепляется упрямо за своё невежество,
And to its littleness the human heart	За ограниченность и малость человеческого сердца,
And to its right to grief the earthly life.	За право горя и печалей наполняющих земную жизнь.
Only when Eternity takes Time by the hand,	И только если Вечность возьмёт за руку Время,
Only when infinity weds the finite's thought,	И только если бесконечность повенчается с конечной мыслью,
Can man be free from himself and live with God.	То сможет человек жить вместе с Богом, став свободным от себя.
I bring meanwhile the gods upon the earth;	Ну а пока — я приношу богов на эту землю;
I bring back hope to the despairing heart;	Я возвращаю вновь надежду отчаявшимся человеческим сердцам;
I give peace to the humble and the great,	Дарю покой свой скромным и великим,
And shed my grace on the foolish and the wise.	Распространяю милость и на глупых, и на мудрых.
I shall save earth, if earth consents to be saved.	Я принесу спасение земле, когда она захочет стать спасённой.
Then Love shall at last unwounded tread earth's soil;	Тогда, в конце концов, Любовь сумеет не поранившись пройти земною почвой;
Man's mind shall admit the sovereignty of Truth	Ум человека согласится с властью Истины,
And body bear the immense descent of God."	И тело сможет вынести безмерность нисхожденья Бога."
She spoke and from the ignorant nether plane	Она договорила, и из низшего, невежественного плана
A cry, a warped echo naked and shuddering came.	Донёсся крик, испорченное эхо, нагое, дрожащее.
A voice of the sense-shackled human mind	Ум человека, ограниченного чувствами,
Carried its proud complaint of godlike power	В своих словах нёс гордую претензию богоподобной силы,
Hedged by the limits of a mortal's thoughts,	Которая окружена пределом смертной мысли,
Bound in the chains of earthly ignorance.	И скована земным невежеством как цепью.
Imprisoned in his body and his brain	Так, смертный, заточённый в собственном мозгу и теле
The mortal cannot see God's mighty whole,	Не может ни увидеть могучей целостности Бога,
Or share in his vast and deep identity	Ни слиться в широте глубокого отождествления
Who stands unguessed within our ignorant hearts	С тем, кто стоит неузнанным в не ведающем нашем сердце
And knows all things because he is one with all.	И знает всё, поскольку он един со всем.
Man only sees the cosmic surfaces.	Но человек способен видеть лишь поверхностную сторону вселенной.
Then wondering what may lie hid from the sense	Затем он удивляется, что нечто может ускользнуть от чувств,
A little way he delves to depths below:	Пытается немного погрузиться в глубину, лежащую под ним:
But soon he stops, he cannot reach life's core	Но вскорости бросает, не способный подобраться к центру жизни
Or commune with the throbbing heart of things.	Или беседовать с пульсирующей сердцевиною вещей.
He sees the naked body of the Truth	Он видит обнажившееся тело Истины,
Though often baffled by her endless garbs,	Хотя бывает часто с толку сбит её неисчислимыми одеждами,
But cannot look upon her soul within.	Но не способен посмотреть на душу у неё внутри.
Then, furious for a knowledge absolute,	Затем, неистово желая абсолюта знания,
He tears all details out and stabs and digs:	Он вырывает все детали, роется и разрезает всё на части,
Only the shape's contents he holds for use;	И только форму оставляет для себя;
The spirit escapes or dies beneath his knife.	Дух ускользает или гибнет под его ножом.
He sees as a blank stretch, a giant waste	Он видит, как незанятое место, как гигантскую пустыню
The crowding riches of infinity.	Битком набитые богатства бесконечности.
The finite he has made his central field,	Конечное он сделал своею главной сферой,
Its plan dissects, masters its processes,	Вскрывает замысел его, руководит процессами,
That which moves all is hidden from his gaze,	А то, что движет всем — сокрыто от его очей,
His poring eyes miss the unseen behind.	И напряжённый взгляд не замечает то, что позади, незримо.
He has the blind man's subtle unerring touch	Он обладает безошибочным и тонким осязанием слепого,
Or the slow traveller's sight of distant scenes;	Иль виденьем далёких сцен идущего неспешным шагом путника;
The soul's revealing contacts are not his.	Касанья, открывающие душу — не его.
Yet is he visited by intuitive light	Бывает, всё же, озаряется он светом интуиции,
And inspiration comes from the Unknown;	Из Неизвестного приходит вдохновение;
But only reason and sense he feels as sure,	Но только чувства и рассудок ощущает он надёжными,
They only are his trusted witnesses.	И лишь они — свидетели, которым можно доверять.
Thus is he baulked, his splendid effort vain;	Так он проходит мимо и его роскошные усилия становятся напрасны;
His knowledge scans bright pebbles on the shore	В своём познание он изучает красочные камешки на берегу,
Of the huge ocean of his ignorance.	Которые выбрасывает необъятный океан его невежества.
Yet grandiose were the accents of that cry,	И всё же этот крик был грандиозным,
A cosmic pathos trembled in its tone.	Космических масштабов пафос трепетал в его словах.
"I am the mind of God's great ignorant world	"Я — ум великого, незнающего мира Бога
Ascending to knowledge by the steps he made;	Идущего к вершинам знания ступеньками, которые он сотворил;
I am the all-discovering Thought of man.	Я — Мысль, что открывает всё для человека.
I am a god fettered by Matter and sense,	Я — бог, что окружён стеною чувства и Материи,
An animal prisoned in a fence of thorns,	Животное, живущее в загоне из шипов,
A beast of labour asking for his food,	Рабочая скотина, что просит пропитания,
A smith tied to his anvil and his forge.	Кузнец, что связан со своею кузницей и наковальней.
Yet have I loosened the cord, enlarged my room.	И всё-таки я смог ослабить петлю и расширить камеру.
I have mapped the heavens and analysed the stars,	Я разобрался в звёздах и нанёс на карту небеса,
Described their orbits through the grooves of Space,	Я описал орбиты солнц, несущихся по колеям Пространства,
Measured the miles that separate the suns,	Измерил мили, разделяющие солнца,
Computed their longevity in Time.	И подсчитал срок жизни их во Времени.
I have delved into earth's bowels and torn out	Я погрузился в недра собственной планеты и оттуда вырвал
The riches guarded by her dull brown soil.	Богатства что хранились под её коричневой унылой почвой.
I have classed the changes of her stony crust	Я разобрался в изменениях земной коры,
And of her biography discovered the dates,	Раскрыл периоды и даты планетарной биографии,
Rescued the pages of all Nature's plan.	И выявил страницы плана всей Природы.
The tree of evolution I have sketched,	Я вычертил всё древо эволюции,
Each branch and twig and leaf in its own place,	Все ветви, листья и сучки расположились на своих местах,
In the embryo tracked the history of forms,	Через зародыш проследил историю, как развивались формы,
And the genealogy framed of all that lives.	И выстроил генеалогию всего живого.
I have detected plasm and cell and gene,	Я обнаружил плазму, клетки, гены,
The protozoa traced, man's ancestors,	Установил, что есть простейшие, предшественники человека,
The humble originals from whom he rose;	Те скромные прообразы, основа, из которой он поднялся;
I know how he was born and how he dies:	Я изучил — как человек рождается и как он умирает:
Only what end he serves I know not yet	И лишь какой он цели служит — я пока не знаю,
Or if there is aim at all or any end	И есть ли здесь какой-то замысел и цель вообще,
Or push of rich creative purposeful joy	А не напор богатой, целеустремлённой создающей радости
In the wide works of the terrestrial power.	Средь широты работ земной энергии.
I have caught her intricate processes, none is left:	Я разобрал её запутанные, сложные процессы, не оставил ничего:
Her huge machinery is in my hands;	Её гигантский механизм — в моих руках;
I have seized the cosmic energies for my use.	Я овладел энергиями космоса для личной пользы.
I have pored on her infinitesimal elements	Я погрузился в самые её мельчайшие частицы,
And her invisible atoms have unmasked:	И снял покров с невидимых для глаза атомов:
All Matter is a book I have perused;	Отныне вся Материя лежит передо мной, как хорошо изученная книга,
Only some pages now are left to read.	Лишь несколько страниц осталось в ней прочесть.
I have seen the ways of life, the paths of mind;	Я рассмотрел дороги жизни и пути ума;
I have studied the methods of the ant and ape	Я изучил приёмы муравья и обезьяны,
And the behaviour learned of man and worm.	И понял поведение червя и человека.
If God is at work, his secrets I have found.	И если есть в твореньи Бог, то я раскрыл его секреты.
But still the Cause of things is left in doubt,	Но всё-таки, Причина всех вещей осталась для меня неясной,
Their truth flees from pursuit into a void;	Их истина уходит от моей погони в пустоту;
When all has been explained nothing is known.	Хотя всё стало объяснённым, я ничего не понимаю.
What chose the process, whence the Power sprang	Что выбрало такой процесс, откуда выпрыгнула Сила —
I know not and perhaps shall never know.	Не знаю и, возможно, не узнаю никогда.
A mystery is this mighty Nature's birth;	По-прежнему, мистерия — как родилась такая сильная Природа;
A mystery is the elusive stream of mind,	По-прежнему, мистерия — неуловимое течение ума,
A mystery the protean freak of life.	По-прежнему, мистерия — разносторонняя причуда жизни.
What I have learned, Chance leaps to contradict;	И чтобы я не изучил, выскакивает Случай, чтоб противоречить;
What I have built is seized and torn by Fate.	И чтобы я не создал — всё захватывается и разрывается Судьбой.
I can foresee the acts of Matter's force,	Я в состоянии предвидеть работу сил Материи,
But not the march of the destiny of man:	Но не движенье человеческой судьбы:
He is driven upon paths he did not choose,	Его ведут маршрутами, которые он сам не выбирает,
He falls trampled underneath the rolling wheels.	Он падает, раздавленный, колёса проезжают по нему.
My great philosophies are a reasoned guess;	Мои возвышенные философские системы — лишь догадки разума;
The mystic heavens that claim the human soul	Мистические небеса, что объявляют о своих правах на душу человека —
Are a charlatanism of the imagining brain:	Лишь шарлатанство и воображенье мозга:
All is a speculation or a dream.	Всё это лишь предположенья или грёзы.
In the end the world itself becomes a doubt:	В конце концов, сам мир становится сомнительным:
The infinitesimal's jest mocks mass and shape,	Насмешка бесконечно малого высмеивает массу вместе с формой,
A laugh peals from the infinite's finite mask.	Смех раздаётся за конечной маской бесконечного.
Perhaps the world is an error of our sight,	Возможно, мир — ошибка человеческого виденья,
A trick repeated in each flash of sense,	Какой-то фокус, повторяемый при каждой вспышке чувств,
An unreal mind hallucinates the soul	И нереальный ум в своих галлюцинациях способен видеть душу
With a stress-vision of false reality,	При напряжённом созерцании обманчивой реальности,
Or a dance of Maya veils the void Unborn.	А может — танец Майи, что за пустотой скрывает Нерождённого.
Even if a greater consciousness I could reach,	И даже если б мог достичь я более великого сознания,
What profit is it then for Thought to win	Какая польза в нём для Мысли, чтоб завоевать Реальность,
A Real which is for ever ineffable	Которая всегда невыразима,
Or hunt to its lair the bodiless Self or make	Или преследовать до логова лишённое телесной формы Внутреннее "Я",
The Unknowable the target of the soul?	Иль сделать целью поисков души Непознаваемое?
Nay, let me work within my mortal bounds,	О, нет, позвольте мне трудиться в смертных рамках,
Not live beyond life nor think beyond the mind;	А не пытаться жить за гранью жизни или думать за пределами ума;
Our smallness saves us from the Infinite.	Пусть наша малость продолжает нас спасать от Бесконечного.
In a frozen grandeur lone and desolate	И в ледяное, одинокое, безлюдное величие
Call me not to die the great eternal death,	Не надо звать меня, чтоб умереть великой вечной смертью,
Left naked of my own humanity	Оставив там меня, лишённым человеческой природы
In the chill vast of the spirit's boundlessness.	В холодной безграничности и широте простора духа.
Each creature by its nature's limits lives,	Ведь каждое создание живёт в границах собственной природы,
And how can one evade his native fate?	И как сумел бы кто-то избежать своей естественной судьбы?
Human I am, human let me remain	Я — человек, позвольте мне остаться человеком,
Till in the Inconscient I fall dumb and sleep.	Покуда в Несознание, немым и спящим не паду.
A high insanity, a chimaera is this,	Высокое безумие, химера это —
To think that God lives hidden in the clay	Считать, что Бог живёт, сокрытый в прахе,
And that eternal Truth can dwell in Time,	Что Истина из вечности способна жить во Времени,
And call to her to save our self and world.	И звать к ней, чтоб спасти наш мир и наше внутреннее "я".
How can man grow immortal and divine	Как сможет человек стать и бессмертным и божественным,
Transmuting the very stuff of which he is made?	Преобразуя сам материал, ткань, из которой создан?
This wizard gods may dream, not thinking men."	Об этом волшебстве мечтают боги, а не мыслящие люди."

And Savitri heard the voice, the warped answer heard	Савитри выслушала голос, выслушала перекошенный ответ,
And turning to her being of light she spoke:	И повернувшись к собственному внутреннем существу, сказала:
"Madonna of light, Mother of joy and peace,	"Мадонна света, о Мать радости и мира,
Thou art a portion of my self put forth	Ты — часть моя, что вышла на передний план,
To raise the spirit to its forgotten heights	Поднять дух до забытых им высот,
And wake the soul by touches of the heavens.	И душу пробудить касанием небес.
Because thou art, the soul draws near to God;	Благодаря тебе душа стремится ближе к Богу;
Because thou art, love grows in spite of hate	Благодаря тебе любовь становится сильнее, несмотря на ненависть,
And knowledge walks unslain in the pit of Night.	И знание идёт по свету, не погубленное в яме Ночи.
But not by showering heaven's golden rain	Но не от золотых дождей небес, что проливаются
Upon the intellect's hard and rocky soil	На твёрдую и неподатливую почву интеллекта
Can the tree of Paradise flower on earthly ground	Способно древо Рая расцвести здесь, на земле,
And the Bird of Paradise sit upon life's boughs	И Птица Рая сесть на ветку жизни,
And the winds of Paradise visit mortal air.	И ветры Рая — стать гостями смертной атмосферы.
Even if thou rain down intuition's rays,	И даже если ты прольёшь потоки света интуиции
The mind of man will think it earth's own gleam,	Ум человека будет думать — это просто отблески лучей земли,
His spirit by spiritual ego sink,	Его дух утонул в духовном эго,
Or his soul dream shut in sainthood's brilliant cell	Душа его мечтает, запертая в яркой клетке святости,
Where only a bright shadow of God can come.	Куда лишь светлая тень Бога может проникать.
His hunger for the eternal thou must nurse	Тебе приходится кормить его желанье, жажду вечного,
And fill his yearning heart with heaven's fire	И наполнять его стремящееся сердце пламенем небес,
And bring God down into his body and life.	И приносить вниз Бога, в жизнь его и тело.
One day I will return, His hand in mine,	Однажды я вернусь, с Его рукой в моей,
And thou shalt see the face of the Absolute.	И ты увидишь Абсолют, увидишь лик Его.
Then shall the holy marriage be achieved,	Тогда и будет заключён священный брак,
Then shall the divine family be born.	И будет рождена небесная семья.
There shall be light and peace in all the worlds."	Тогда покой и свет придут во все миры."

End of Canto Four	Конец четвёртой песни




Book Seven THE BOOK OF YOGA	Книга Седьмая КНИГА ЙОГИ


Canto V THE FINDING OF THE SOUL	Песня V ОБНАРУЖЕНИЕ ДУШИ


Onward she passed seeking the soul's mystic cave.	Она[34] продолжила искать мистическую комнату души.
At first she stepped into a night of God.	И сразу же попала, сделав первый шаг, в ночь Бога.
The light was quenched that helps the labouring world,	Погас тот свет, что помогает труженику миру,
The power that struggles and stumbles in our life;	Затихла сила, что сражается и спотыкается в нелёгкой нашей жизни;
This inefficient mind gave up its thoughts,	Бесплодный ум отбросил собственные мысли,
The striving heart its unavailing hopes.	Стремящееся сердце — неосуществимые надежды.
All knowledge failed and the Idea's forms	Всё знание иссякло вместе с формами Идеи,
And Wisdom screened in awe her lowly head	И Мудрость в страхе и смиренье голову запрятала под капюшон,
Feeling a Truth too great for thought or speech,	Увидев Истину, что слишком велика для мысли или слов,
Formless, ineffable, for ever the same.	Невыразимую, бесформенную, вечно ту же самую.
An innocent and holy Ignorance	Святое и невинное Невежество,
Adored like one who worships formless God	Как тот, кто поклоняется бесформенному Богу, обожало
The unseen Light she could not claim nor own.	Незримый Свет, который не могла она[35] ни требовать, ни получить.
In a simple purity of emptiness	В простой и чистой пустоте
Her mind knelt down before the unknowable.	Её ум преклонил колени пред непознаваемым.
All was abolished save her naked self	Всё стало лишним, кроме внутреннего "я", очищенного от всего,
And the prostrate yearning of her surrendered heart:	И распростёртого стремленья сдавшегося сердца:
There was no strength in her, no pride of force;	Ни силы не осталось в ней, ни гордости могущества;
The lofty burning of desire had sunk	Высокое горение желания погасло, устыдившись,
Ashamed, a vanity of separate self,	И самолюбие её отдельного, самостоятельного "я",
The hope of spiritual greatness fled,	Надежда на духовное величье — улетели прочь,
Salvation she asked not nor a heavenly crown:	Она уж не просила ни спасенья, ни небесного венца:
Humility seemed now too proud a state.	Смирение, и то казалось слишком гордым.
Her self was nothing, God alone was all,	Её "я" стало здесь ничем, один лишь Бог был всем,
Yet God she knew not but only knew he was.	Но Бога ей пока не удалось познать, Она лишь знала, что он есть.
A sacred darkness brooded now within,	Святая темнота вынашивала что-то у себя внутри,
The world was a deep darkness great and nude.	Мир стал глубокой темнотой, великой, неприкрытой.
This void held more than all the teeming worlds,	Та пустота вмещала больше, чем все многолюдные миры,
This blank felt more than all that Time has borne,	Та незаполненность была гораздо ощутимее всего, рождённого во Времени,
This dark knew dumbly, immensely the Unknown.	Та тьма безмолвно и неизмеримо знала о Неведомом.
But all was formless, voiceless, infinite.	Но в то же время, было всё бесформенным, беззвучным, бесконечным.
As might a shadow walk in a shadowy scene,	Подобно тени, проходящей через призрачную сцену,
A small nought passing through a mightier Nought,	Как малое ничто, идущее сквозь более могучее Ничто,
A night of person in a bare outline	Ночь личности в едва заметных очертаньях,
Crossing a fathomless impersonal Night,	Шагая по неизмеримости безличной Ночи,
Silent she moved, empty and absolute.	Беззвучно двигалась она, пустая, абсолютная.
In endless Time her soul reached a wide end,	Так в бесконечном Времени её душа пришла к широкому концу,
The spaceless Vast became her spirit's place.	И внепространственный Простор стал местом обитанья духа.
At last a change approached, the emptiness broke;	Но вот случилась перемена, расступилась пустота;
A wave rippled within, the world had stirred;	Внутри прошла волна и всколыхнулся мир;
Once more her inner self became her space.	И вновь её пространством стало внутреннее "я".
There was felt a blissful nearness to the goal;	Здесь ощущалась радостная близость к цели;
Heaven leaned low to kiss the sacred hill,	Склонялись небеса поцеловать священный холм,
The air trembled with passion and delight.	И воздух трепетал от страсти и восторга.
A rose of splendour on a tree of dreams,	Как роза блеска и великолепия на древе грёз,
The face of Dawn out of mooned twilight grew.	Из сумерек, подсвеченных луной поднялся лик Зари
Day came, priest of a sacrifice of joy	И день, служитель жертвоприношенья радости,
Into the worshipping silence of her world;	Вошёл в её благоговейное молчанье внутреннего мира;
He carried immortal lustre as his robe,	Он одевал бессмертное сияние как платье,
Trailed heaven like a purple scarf and wore	Как пурпурным шарфом обматывался небесами,
As his vermilion caste-mark a red sun.	И солнце красное носил как алый символ касты.
As if an old remembered dream come true,	Подобно старому запомненному сну, что стал вдруг явью,
She recognised in her prophetic mind	Она в своём провидческом уме всё больше узнавала
The imperishable lustre of that sky,	Непреходящее сиянье тех небес,
The tremulous sweetness of that happy air	И трепетную сладость той счастливой атмосферы,
And, covered from mind's view and life's approach,	И скрытую от виденья ума и устремлений жизни,
The mystic cavern in the sacred hill	Мистическую комнату внутри священного холма
And knew the dwelling of her secret soul.	И поняла, что в этом месте обитает тайная её душа.
As if in some Elysian occult depth,	И словно там, в оккультной глубине Элизиума,
Truth's last retreat from thought's profaning touch,	Где Истина нашла последнее пристанище от оскверняющих касаний мысли,
As if in a rock-temple's solitude hid,	Как будто скрывшись в скальном храме,
God's refuge from an ignorant worshipping world,	От поклонения и обожания незнающего мира,
It lay withdrawn even from life's inner sense,	Она лежала, в одиночестве, в укромном месте Бога, отстраняясь
Receding from the entangled heart's desire.	От внутреннего чувства жизни, и запутанных желаний сердца.
A marvellous brooding twilight met the eyes	Волшебные, задумчивые сумерки встречали взор,
And a holy stillness held that voiceless space.	Святая тишина царила в том беззвучном месте.
An awful dimness wrapped the great rock-doors	Внушающий благоговенье сумрак окружал большие каменные двери,
Carved in the massive stone of Matter's trance.	Что были выбиты в массивных скалах трансового состояния Материи.
Two golden serpents round the lintel curled,	Две золотых змеи вились вокруг дверного косяка,
Enveloping it with their pure and dreadful strength,	Окутывая двери чистой и ужасной силой,
Looked out with wisdom's deep and luminous eyes.	И наблюдали всё глубоким светлым взглядом мудрости.
An eagle covered it with wide conquering wings:	Орёл их накрывал широкими победными крылами:
Flames of self-lost immobile reverie,	Огнями неподвижной потерявшейся мечты
Doves crowded the grey musing cornices	Теснились голуби на серых созерцающих карнизах,
Like sculptured postures of white‑bosomed peace.	Как изваянья белогрудого покоя.
Across the threshold's sleep she entered in	Шагнув сквозь эту дрёму, словно перейдя порог, она вошла туда
And found herself amid great figures of gods	И обнаружила себя среди больших фигур богов,
Conscious in stone and living without breath,	Что жили без дыханья, в камне, сохраняя там сознание,
Watching with fixed regard the soul of man,	И наблюдали неподвижным взором душу человека,
Executive figures of the cosmic self,	Фигуры исполнителей космического "я",
World-symbols of immutable potency.	И символичные миры потенциальной, неизменной силы.
On the walls covered with significant shapes	Со стен, покрытых важными, значительными образами,
Looked at her the life-scene of man and beast	Смотрели сцены жизни человека и зверей,
And the high meaning of the life of gods,	И, полная высоким смыслом, жизнь богов,
The power and necessity of these numberless worlds,	Необходимость и могущество всех тех бесчисленных миров,
And faces of beings and stretches of world-space	И лица множества существ, и протяжённые пространства мира
Spoke the succinct and inexhaustible	Передавали ей неисчерпаемые, сжатые по форме
Hieratic message of the climbing planes.	Священные посланья восходящих планов.
In their immensitude signing infinity	Своей неизмеримостью отображая бесконечность,
They were the extension of the self of God	Они служили расширениями внутреннего "я" Всевышнего,
And housed, impassively receiving all,	Вмещая и бесстрастно принимая всё на свете,
His figures and his small and mighty acts	И образы его, и все его могучие и малые дела,
And his passion and his birth and life and death	И страсть его, его рожденье, жизнь и смерть,
And his return to immortality.	И возвращение его к бессмертию.
To the abiding and eternal is their climb,	К неизменяемому, вечному идёт их восхождение,
To the pure existence everywhere the same,	И к чистому существованию, которое везде одно,
To the sheer consciousness and the absolute force	И к полному сознанию, и к абсолютной силе,
And the unimaginable and formless bliss,	И к невообразимому, вне форм, блаженству,
To the mirth in Time and the timeless mystery	И к радости во Времени, и к существующей вне времени мистерии
Of the triune being who is all and one	Тройного существа, который — и один, и все,
And yet is no one but himself apart.	И в то же время и никто, лишь сам в себе, отдельно ото всех.
There was no step of breathing men, no sound,	Там не было шагов людей, что дышат, не было ни звука,
Only the living nearness of the soul.	И только лишь живое ощущенье близости души.
Yet all the worlds and God himself were there,	И всё же, все миры и сам Всевышний были там,
For every symbol was a reality	И каждый символ был реальностью
And brought the presence which had given it life.	И нёс присутствие, которое ему давало жизнь.
All this she saw and inly felt and knew	Она всё это видела, и ощущала в глубине, и знала
Not by some thought of mind but by the self.	Не с помощью какой-то мысли из ума, а через внутреннее "я".
A light not born of sun or moon or fire,	И свет, рождённый не от солнца, не луною, не огнём,
A light that dwelt within and saw within	Свет этот жил внутри и видел изнутри,
Shedding an intimate visibility	Распространяя сокровенный взгляд на вещи,
Made secrecy more revealing than the word:	Он делал так, что тайна раскрывала больше, чем слова:
Our sight and sense are a fallible gaze and touch	Ведь наше осязание и зренье — склонные к ошибкам касание и взгляд,
And only the spirit's vision is wholly true.	И только видение духа полностью, всецело истинно.
As thus she passed in that mysterious place	Так шла она по этому таинственному месту
Through room and room, through door and rock-hewn door,	От комнаты до комнаты, из двери, выбитой в скале, в другую дверь,
She felt herself made one with all she saw.	И ощущала, что она объединяется со всем, что видит.
A sealed identity within her woke;	Отождествление, что скрыто было под печатями, проснулось в ней;
She knew herself the Beloved of the Supreme:	Она себя узнала как Любимую Всевышнего:
These Gods and Goddesses were he and she:	Все эти Боги и Богини были и она, и он:
The Mother was she of Beauty and Delight,	Она была и Матерью Восторга, Красоты,
The Word in Brahma's vast creating clasp,	И Словом в необъятном созидающем объятьи Брамы,
The World-Puissance on almighty Shiva's lap,—	И Силой Мира на коленях Шивы всемогущего, —
The Master and the Mother of all lives	Властителем и Матерью всего живого,
Watching the worlds their twin regard had made,	Которые смотрели на миры, возникшие от их двойного взгляда,
And Krishna and Radha for ever entwined in bliss,	И Кришной с Радхой, что навеки вечные переплелись в блаженстве,
The Adorer and Adored self-lost and one.	И Обожающей и Обожаемым, утратившими "я" и ставшими одним.
In the last chamber on a golden seat	В последней из палат, на золотистом троне,
One sat whose shape no vision could define;	Был Тот, чей облик взгляд не мог определить;
Only one felt the world's unattainable fount,	Здесь ощущался лишь недосягаемый источник мира,
A Power of which she was a straying Force,	Энергия, перед которой вся она была скитающейся Силой,
An invisible Beauty, goal of the world's desire,	Невидимая Красота и цель желанья мира,
A Sun of which all knowledge is a beam,	То Солнце, для которого всё знание — лишь луч,
A Greatness without whom no life could be.	Величье, без которого здесь никакая жизнь бы не возникла.
Thence all departed into silent self,	Отсюда уходило всё в молчанье внутреннего "я",
And all became formless and pure and bare.	Всё становилось оголённым, чистым и бесформенным.
Then through a tunnel dug in the last rock	Затем, через тоннель, прорубленный в последней глыбе камня,
She came out where there shone a deathless sun.	Савитри вышла под лучи бессмертного сияющего солнца.
A house was there all made of flame and light	Стоял там дом, весь сотканный из пламени и света;
And crossing a wall of doorless living fire	Она прошла сквозь стену без дверей живого пламени
There suddenly she met her secret soul.	И здесь внезапно повстречалась со своею тайною душой.

A being stood immortal in transience,	Пред ней стояло существо, неувядаемое в преходящем,
Deathless dallying with momentary things,	Бессмертное, что развлекается с сиюминутным,
In whose wide eyes of tranquil happiness	В больших глазах спокойствия и счастья,
Which pity and sorrow could not abrogate	Которого не отменить ни жалости, ни горю,
Infinity turned its gaze on finite shapes:	Вся Бесконечность обращала взгляд свой на конечные тела и формы:
Observer of the silent steps of the hours,	И Вечность, наблюдатель тихой поступи часов,
Eternity upheld the minute's acts	Поддерживала и дела мгновений,
And the passing scenes of the Everlasting's play.	И исполнявшиеся сцены пьесы Вечно-существующего.
In the mystery of its selecting will,	В загадке воли, делающей выбор,
In the Divine Comedy a participant,	Участница Божественной Комедии,
The Spirit's conscious representative,	Осознающий представитель Духа,
God's delegate in our humanity,	И делегат Божественного в нашей человеческой природе,
Comrade of the universe, the Transcendent's ray,	Луч Трансцендентного и друг вселенной,
She had come into the mortal body's room	Она вошла в палату тела смертного
To play at ball with Time and Circumstance.	Чтоб в мяч играть со Временем и Обстоятельством.
A joy in the world her master movement here,	Здесь, в мире, радость — главное её движение,
The passion of the game lighted her eyes:	В её глазах светилась страсть игры:
A smile on her lips welcomed earth's bliss and grief,	Улыбка на её губах приветствовала и земное горе, и блаженство,
A laugh was her return to pleasure and pain.	И смех — её ответ на удовольствие и боль.
All things she saw as a masquerade of Truth	Всё виделось ей маскарадом Истины,
Disguised in the costumes of Ignorance,	Скрывающейся за костюмами Невежества,
Crossing the years to immortality;	Идущей сквозь года к бессмертию;
All she could front with the strong spirit's peace.	Она была способна встретить всё покоем силы духа.
But since she knows the toil of mind and life	Но с той поры, когда она узнала труд ума и жизни,
As a mother feels and shares her children's lives,	Как мать, что чувствует и разделяет жизнь своих детей,
She puts forth a small portion of herself,	Она кладёт в нас маленькую часть самой себя,
A being no bigger than the thumb of man	Невидимое существо, не больше пальца человека
Into a hidden region of the heart	В запрятанную область сердца,
To face the pang and to forget the bliss,	Чтоб встретить боль лицом к лицу и позабыть блаженство,
To share the suffering and endure earth's wounds	Чтоб разделить с землей её страдание, терпеть её мучительные раны,
And labour mid the labour of the stars.	Чтобы работать посреди труда великих звёзд.
This in us laughs and weeps, suffers the stroke,	Оно в нас плачет и смеётся, и принимает множество ударов,
Exults in victory, struggles for the crown;	Ликует при победе, борется, чтоб получить корону;
Identified with the mind and body and life,	Отождествившись с жизнью, телом и умом,
It takes on itself their anguish and defeat,	Оно — то принимает на себя их муки и крушение,
Bleeds with Fate's whips and hangs upon the cross,	То истекает кровью под хлыстом Судьбы, то умирает на кресте,
Yet is the unwounded and immortal self	И всё же остаётся не задетым, не израненным, бессмертным "я",
Supporting the actor in the human scene.	Поддерживая этого актёра, на сцене человечества.
Through this she sends us her glory and her powers,	Сквозь это всё она[36] нам шлёт своё великолепие и силы,
Pushes to wisdom's heights, through misery's gulfs;	Толкает к пикам мудрости, ведёт через пучину бед и мук;
She gives us strength to do our daily task	Она даёт нам силу делать повседневные дела,
And sympathy that partakes of others' grief	Сочувствие, что разделяет горести других,
And the little strength we have to help our race,	И небольшую силу, чтоб мы помогали нашей расе;
We who must fill the role of the universe	Мы — те, кто должен исполнять свою роль во вселенной
Acting itself out in a slight human shape	И действовать самостоятельно, в непрочной форме человека,
And on our shoulders carry the struggling world.	И на своих плечах нести сражающийся мир.
This is in us the godhead small and marred;	Такое божество внутри у нас, расстроенное, небольшое;
In this human portion of divinity	И в этой порции божественного в человеке
She seats the greatness of the Soul in Time	Она[37] даёт возможность проявить во Времени величие Души,
To uplift from light to light, from power to power,	Чтоб восходить от света к свету, от могущества к могуществу,
Till on a heavenly peak it stands, a king.	Пока не встанет на небесный пик как царь.
In body weak, in its heart an invincible might,	Так, слабый в теле, но непобедимо сильный в сердце,
It climbs stumbling, held up by an unseen hand,	Он, спотыкаясь, поднимается поддержанный невидимой рукой,
A toiling spirit in a mortal shape.	Дух-труженик, одевший смертный облик.
Here in this chamber of flame and light they met;	И здесь, в палате пламени и света встретились они;
They looked upon each other, knew themselves,	Они взглянули друг на друга и себя узнали,
The secret deity and its human part,	Сокрытое завесой тайны божество и человеческая часть его,
The calm immortal and the struggling soul.	Спокойная бессмертная душа и та душа, которая сражается.
Then with a magic transformation's speed	Затем со скоростью магического перевоплощения
They rushed into each other and grew one.	Они, в порыве, бросились друг в друга и слились в одно.

Once more she was human upon earthly soil	И вновь она была обычным человеком на земле
In the muttering night amid the rain-swept woods	В бормочущей ночи, среди лесов, хлестаемых дождём
And the rude cottage where she sat in trance:	Под крышей грубой хижины, где погрузившись в транс, она сидела:
That subtle world withdrew deeply within	Тот тонкий мир втянулся в глубину,
Behind the sun-veil of the inner sight.	За солнечную плёнку внутреннего взора.
But now the half-opened lotus bud of her heart	Но лотос сердца, начинавший раскрываться,
Had bloomed and stood disclosed to the earthly ray;	Теперь расцвёл и встал, открывшийся земным лучам;
In an image shone revealed her secret soul.	В сияющем обличье тайная её душа предстала перед нею.
There was no wall severing the soul and mind,	И больше не было стены, разъединявшей ум и душу,
No mystic fence guarding from the claims of life.	Мистической ограды, охраняющей от требований жизни.
In its deep lotus home her being sat	В глубоком лотосе-жилище внутреннее существо её
As if on concentration's marble seat,	Сидело, как на мраморной скамье для медитации
Calling the mighty Mother of the worlds	И, обращаясь к всемогущей Матери миров,
To make this earthly tenement her house.	Просила превратить в свой дом земную оболочку.
As in a flash from a supernal light,	И словно в ярком всполохе небесного луча
A living image of the original Power,	Оживший образ изначальной Силы,
A face, a form came down into her heart	Лицо и некий облик к ней спустились в сердце
And made of it its temple and pure abode.	И превратили сердце в храм и чистое жилище.
But when its feet had touched the quivering bloom,	Но стоило стопам той Силы прикоснуться к трепетному ореолу
A mighty movement rocked the inner space	Могучее движение качнуло всё пространство у неё внутри,
As if a world were shaken and found its soul:	Как если б мир встряхнулся, обнаружив собственную душу:
Out of the Inconscient's soulless mindless night	И из бездумной и бездушной ночи Несознания,
A flaming Serpent rose released from sleep.	Освободившись ото сна, поднялся Змей, объятый пламенем.
It rose billowing its coils and stood erect	Он рос всё выше кольцами своими, поднимался всё прямее,
And climbing mightily, stormily on its way	И с силою взбираясь, словно шторм, бушуя на пути,
It touched her centres with its flaming mouth;	Коснулся центров у неё своей пылавшей пастью;
As if a fiery kiss had broken their sleep,	Как будто поцелуй огня ворвался в их дремоту,
They bloomed and laughed surcharged with light and bliss.	Они раскрылись, весело смеясь, наполненные светом и блаженством.
Then at the crown it joined the Eternal's space.	Затем, над теменем, соединился он с пространством Вечного.
In the flower of the head, in the flower of Matter's base,	В цветке над головой, в цветке у основания Материи,
In each divine stronghold and Nature-knot	И в каждом том божественном оплоте и узле Природы
It held together the mystic stream which joins	Он овладел мистическим потоком, что соединяет в нас
The viewless summits with the unseen depths,	Невидимые пики и незримые глубины,
The string of forts that make the frail defence	Ряд крепостей, что позволяют хрупкой обороне
Safeguarding us against the enormous world,	Оберегать нас от громады мира,
Our lines of self-expression in its Vast.	И охранять пути, которые мы выбрали Для самовыражения в его Просторе.
An image sat of the original Power	Пред нею появился образ изначальной Силы,
Wearing the mighty Mother's form and face.	Приняв обличие и лик могучей Матери.
Armed, bearer of the weapon and the sign	В броне, вооружённая, несущая особый знак,
Whose occult might no magic can imitate,	С оккультною энергией, которой никакая магия не сможет подражать,
Manifold yet one she sat, a guardian force:	Многообразная, и в то же время цельная, она сидела, охраняющая сила:
A saviour gesture stretched her lifted arm,	В оберегающем, широком жесте она простёрла поднятую руку,
And symbol of some native cosmic strength,	И символом космической природной силы
A sacred beast lay prone below her feet,	Священный зверь лежал ничком у ног,
A silent flame-eyed mass of living force.	Безмолвной массой мощи жизни, с полыхавшим взглядом.
All underwent a high celestial change:	Всё вовлеклось в высокую божественную перемену:
Breaking the black Inconscient's blind mute wall,	Разбив глухую, чёрную, немую стену Несознания,
Effacing the circles of the Ignorance,	Стирая бесконечные круги Невежества,
Powers and divinities burst flaming forth;	Могущества и божества в ней вырвались вперёд, объятые огнём;
Each part of the being trembling with delight	Все части существа её дрожали от восторга,
Lay overwhelmed with tides of happiness	Лежали, сокрушённые валами счастья,
And saw her hand in every circumstance	И руку видели её в любом событии,
And felt her touch in every limb and cell.	Её касанье ощущая в каждой части тела, в каждой клетке.
In the country of the lotus of the head	Над головою, в царстве лотоса,
Which thinking mind has made its busy space,	Которое избрало думающий ум своим пространством действия,
In the castle of the lotus twixt the brows	И в замке лотоса между бровей,
Whence it shoots the arrows of its sight and will,	Откуда он пускает стрелы виденья и воли,
In the passage of the lotus of the throat	И в переходе лотоса гортани, там, где возникает речь,
Where speech must rise and the expressing mind	И где сердечный импульс, вместе с выражающим умом
And the heart's impulse run towards word and act,	Бегут, чтоб превратиться в слово или действие,
A glad uplift and a new working came.	Возникло радостное вдохновение и новый способ действия.
The immortal's thoughts displaced our bounded view,	Так мысль бессмертного сменила ограниченный наш взгляд,
The immortal's thoughts earth's drab idea and sense;	Так мысль бессмертного сменила тусклые земные ощущенья и идеи;
All things now bore a deeper heavenlier sense.	Отныне всё несло глубокое, божественное чувство.
A glad clear harmony marked their truth's outline,	Счастливая и ясная гармония царила в очертаньях истины вещей;
Reset the balance and measures of the world.	Она меняла равновесие и мерки мира.
Each shape showed its occult design, unveiled	Любая форма проявляла сокровенное предназначение,
God's meaning in it for which it was made	И раскрывала замысел Всевышнего, ради которого её создали,
And the vivid splendour of his artist thought.	И яркое великолепие его художественной мысли.
A channel of the mighty Mother's choice,	Канал, что выбрала могучая Божественная Мать,
The immortal's will took into its calm control	Намеренье бессмертного, взяло под молчаливый свой контроль
Our blind or erring government of life;	Слепое, полное ошибок, наше управленье жизнью;
A loose republic once of wants and needs,	Когда-то — вольная республика желаний и потребностей,
Then bowed to the uncertain sovereign mind,	Потом — покорная неверному властителю-уму,
Life now obeyed to a diviner rule	Жизнь стала подчиняться более божественному правилу
And every act became an act of God.	И каждый шаг её стал шагом Бога.
In the kingdom of the lotus of the heart	В том царстве, где у человека лотос сердца,
Love chanting its pure hymeneal hymn	Любовь звенела чистым гимном Гименея,
Made life and body mirrors of sacred joy	И превращала тело, вместе с жизнью, в отражение священной радости,
And all the emotions gave themselves to God.	А все эмоции себя дарили Богу.
In the navel lotus' broad imperial range	В широкой царской зоне лотоса у живота
Its proud ambitions and its master lusts	И гордые желания, и подчиняющие страсти
Were tamed into instruments of a great calm sway	Смягчились, стали инструментами великого спокойного правления,
To do a work of God on earthly soil.	Для выполнения работы Бога на земле.
In the narrow nether centre's petty parts	А в узком центре ниже, в небольших его частях,
Its childish game of daily dwarf desires	Их детская возня обычных карликовых воль
Was changed into a sweet and boisterous play,	Сменилась сладостной и шумною игрой,
A romp of little gods with life in Time.	Забавой маленьких богов с потоком жизни протекающим во Времени.
In the deep place where once the Serpent slept,	В ту глубину, где некогда спал Змей,
There came a grip on Matter's giant powers	Пришла власть над огромными энергиями, силами Материи
For large utilities in life's little space;	Чтоб широко использовать их на маленьком пространстве жизни;
A firm ground was made for Heaven's descending might.	Для нисходящего могущества Небес построили участок твёрдой почвы.
Behind all reigned her sovereign deathless soul:	А позади всего царила полновластная, бессмертная её душа:
Casting aside its veil of Ignorance,	Отбросив в сторону покров Невежества,
Allied to gods and cosmic beings and powers	Войдя в компанию богов, космических существ и сил,
It built the harmony of its human state;	Она гармонизировала человеческое состояние;
Surrendered into the great World‑Mother's hands	И сдавшись на руки великой Матери Вселенной,
Only she obeyed her sole supreme behest	Отныне подчинялась лишь её высоким повелениям
In the enigma of the Inconscient's world.	Среди загадки мира Несознания.
A secret soul behind supporting all	Поддерживая всё из-за вуали, тайная душа,
Is master and witness of our ignorant life,	Хозяин и свидетель невежественной нашей жизни,
Admits the Person's look and Nature's role.	Согласна с взглядом Личности и ролью для Природы.
But once the hidden doors are flung apart	Но наступает день, и тайные врата открыты настежь,
Then the veiled king steps out in Nature's front;	Тогда сокрытый царь выходит на передний план Природы;
A Light comes down into the Ignorance,	Свет опускается в Невежество,
Its heavy painful knot loosens its grasp:	Его тяжёлые, болезненные узы, разжимают хватку:
The mind becomes a mastered instrument	Ум превращается в послушный инструмент,
And life a hue and figure of the soul.	А жизнь становится расцветкой, образом души.
All happily grows towards knowledge and towards bliss.	Всё радостно стремится к знанию, к блаженству.
A divine Puissance then takes Nature's place	Затем божественная Сила занимает место, где была Природа
And pushes the movements of our body and mind;	И начинает направлять движенья нашего ума и тела;
Possessor of our passionate hopes and dreams,	Хозяйка наших страстных чаяний и грёз,
The beloved despot of our thoughts and acts,	Любимый деспот наших дел и мыслей,
She streams into us with her unbound force,	Она вливает в нас свою неограниченную силу,
Into mortal limbs the Immortal's rapture and power.	Вливает в тело смертного энергию, восторг Бессмертного.
An inner law of beauty shapes our lives;	Отныне наши жизни формируются по внутренним законам красоты,
Our words become the natural speech of Truth,	Слова становятся естественным звучаньем Истины,
Each thought is a ripple on a sea of Light.	Любая мысль подобна ряби в море Света.
Then sin and virtue leave the cosmic lists;	Затем порок и добродетель убираются с космических страниц;
They struggle no more in our delivered hearts:	Они уже не борются в освобождённом нашем сердце:
Our acts chime with God's simple natural good	Все наши действия идут в согласии с естественной и явной пользой Бога
Or serve the rule of a supernal Right.	Иль служат правилу небесной Справедливости.
All moods unlovely, evil and untrue	Все неприятные, неверные и злые настроения
Forsake their stations in fierce disarray	Снимаются с насиженного места в полном замешательстве
And hide their shame in the subconscient's dusk.	И прячут свой позор в неясном мраке подсознания.
Then lifts the mind a cry of victory:	И вот, ум объявляет о своей победе:
"O soul, my soul, we have created Heaven,	"Душа, моя душа, мы сотворили Небеса,
Within we have found the kingdom here of God,	Внутри, в себе, нашли мы царство Бога,
His fortress built in a loud ignorant world.	И выстроили крепость Бога в этом шумном и невежественном мире.
Our life is entrenched between two rivers of Light,	Теперь жизнь наша закрепилась между двух потоков Света,
We have turned space into a gulf of peace	Мы сделали пространство бездною покоя,
And made the body a Capitol of bliss.	А наше тело — Капитолием блаженства.
What more, what more, if more must still be done?"	Чего же больше нам желать, и есть ли что-либо ещё что нужно совершить?"
In the slow process of the evolving spirit,	В неторопливом марше эволюции, и медленном прогрессе духа,
In the brief stade between a death and birth	В коротком промежутке между смертью и рождением,
A first perfection's stage is reached at last;	Мы, наконец, дошли до первого этапа совершенства;
Out of the wood and stone of our nature's stuff	Из дерева и камня, из материала нашей человеческой природы,
A temple is shaped where the high gods could live.	Построен храм, где могут жить возвышенные боги.
Even if the struggling world is left outside	И даже если этот борющийся мир останется снаружи,
One man's perfection still can save the world.	То совершенство одного единственного человека способно дать спасенье миру.
There is won a new proximity to the skies,	Мы стали ощутимо ближе к небесам,
A first betrothal of the Earth to Heaven,	Мы видим первую помолвку Неба и Земли,
A deep concordat between Truth and Life:	Возник глубокий договор меж Истиной и Жизнью,
A camp of God is pitched in human time.	И в смертном времени разбил свой лагерь Бог.

End of Canto Five	Конец пятой песни




Book Seven	Книга Седьмая
THE BOOK OF YOGA	КНИГА ЙОГИ


Canto VI NIRVANA AND THE DISCOVERY OF THE ALL-NEGATING ABSOLUTE	Песня VI НИРВАНА И ОТКРЫТИЕ ВСЕ-ОТРИЦАЮЩЕГО АБСОЛЮТА


A calm slow sun looked down from tranquil heavens.	Спокойное медлительное солнце смотрело вниз из безмятежности небес.
A routed sullen rearguard of retreat,	Разбитый наголову, хмурый отступающий отряд,
The last rains had fled murmuring across the woods	Последний ливень улетал, с ворчаньем, через чащу леса,
Or failed, a sibilant whisper mid the leaves,	Или стихал, негромким шорохом среди листвы,
And the great blue enchantment of the sky	А грандиозная чарующая синева небес
Recovered the deep rapture of its smile.	Вновь обретала радостную глубину своей улыбки.
Its mellow splendour unstressed by storm-licked heats	Её великолепье, зрелое, непотревоженное гневом штормовых ударов,
Found room for a luxury of warm mild days,	Теперь впускало роскошь тёплых, мягких дней;
The night's gold treasure of autumnal moons	Сокровище ночного золота осенних лун
Came floating shipped through ripples of faery air.	Скользило кораблём сквозь рябь волшебной атмосферы.
And Savitri's life was glad, fulfilled like earth's;	И жизнь Савитри стала радостной, наполненной, как жизнь земли;
She had found herself, she knew her being's aim.	Она нашла себя, она узнала назначенье собственного существа.
Although her kingdom of marvellous change within	Хотя то царство поразительного изменения внутри
Remained unspoken in her secret breast,	Так и осталось нерассказанным, хранимым в тайнике груди,
All that lived round her felt its magic's charm:	Но всё живое рядом ощутило те магические чары:
The trees' rustling voices told it to the winds,	Деревья шелестом своим об этом говорили ветру,
Flowers spoke in ardent hues an unknown joy,	Цветы своими яркими оттенками спешили сообщить о незнакомой радости,
The birds' carolling became a canticle,	Акафистом звучал весёлый щебет птиц,
The beasts forgot their strife and lived at ease.	Зверьё на время забывало про свои сражения и становилось тихим.
Absorbed in wide communion with the Unseen	И даже поглощённые в широкий разговор с Незримым,
The mild ascetics of the wood received	Спокойные аскеты леса встретились
A sudden greatening of their lonely muse.	С внезапным возвышением их одиноких размышлений.
This bright perfection of her inner state	То яркое её, живое совершенство внутреннего состояния
Poured overflowing into her outward scene,	Переливалось через край и наполняло внешний мир;
Made beautiful dull common natural things	Оно обычное и будничное делало прекрасным,
And action wonderful and time divine.	Дела чудесными, а время — проявлением божественного.
Even the smallest meanest work became	С ним даже незначительная, мелкая работа превращалась
A sweet or glad and glorious sacrament,	В весёлое, наполненное славой, сладостное таинство,
An offering to the self of the great world	И жертвоприношенье внутреннему "я" большого мира,
Or a service to the One in each and all.	В служение Единому, во всякой вещи и во всём.
A light invaded all from her being's light;	Свет существа её заполнил всё вокруг;
Her heart-beats' dance communicated bliss:	Её сердечный пульс, танцуя, разговаривал с блаженством,
Happiness grew happier, shared with her, by her touch	И счастье становилось ещё более счастливым вместе с ней, её касанием,
And grief some solace found when she drew near.	И горе находило утешение когда она была вблизи.
Above the cherished head of Satyavan	Над головою нежно обожаемого Сатьявана
She saw not now Fate's dark and lethal orb;	Она сейчас не видела смертельного, темнеющего обруча Судьбы:
A golden circle round a mystic sun	И золотистое кольцо вокруг мистического солнца
Disclosed to her new-born predicting sight	Для заново рождённого её пророческого взгляда
The cyclic rondure of a sovereign life.	Открыло ей циклический круговорот высокой жизни.
In her visions and deep-etched veridical dreams,	В её видениях и оставляющих глубокий след правдивых снах,
In brief shiftings of the future's heavy screen,	В коротких сдвигах плотной ширмы на грядущем,
He lay not by a dolorous decree	Он не лежал, согласно скорбному указу Бога
A victim in the dismal antre of death	Безвольной жертвой в мрачном склепе смерти,
Or borne to blissful regions far from her	И не рождался вновь в счастливых землях, вдалеке,
Forgetting the sweetness of earth's warm delight,	Забыв о сладости земного тёплого восторга,
Forgetting the passionate oneness of love's clasp,	Забыв о страстном единении в объятиях любви,
Absolved in the self-rapt immortal's bliss.	Освободившись в самопоглощённое блаженство, данное бессмертным.
Always he was with her, a living soul	Он был всё время с ней, душой живого человека,
That met her eyes with close enamoured eyes,	Встречая взгляд её своими любящими близкими глазами,
A living body near to her body's joy.	Живым, горячим телом, рядом со счастливым телом у неё.
But now no longer in these great wild woods	Теперь уж ненадолго, посреди огромного и дикого лесного царства,
In kinship with the days of bird and beast	То породнившись с днями птицы или зверя,
And levelled to the bareness of earth's brown breast,	Уравненные с ними для коричневой нагой груди земли,
But mid the thinking high-built lives of men	То средь людей, которые живут обдуманной, высокой жизнью,
In tapestried chambers and on crystal floors,	В обитых гобеленами палатах, и на мраморных полах,
In armoured town or gardened pleasure-walks,	То в укреплённом городе, а то, гуляя просто так, по парку,
Even in distance closer than her thoughts,	На расстояньи ближе, чем проходят собственные мысли,
Body to body near, soul near to soul,	Душа с душою рядом, тело рядом с телом,
Moving as if by a common breath and will	Как будто двигаясь одним дыханием и волей,
They were tied in the single circling of their days	В кружении едином дней своих,
Together by love's unseen atmosphere,	Они соединились той незримой атмосферою любви,
Inseparable like the earth and sky.	И стали меж собой неразделимы, как земля и небо.
Thus for a while she trod the Golden Path;	Так провела она часть дней своих на Золотом Пути;
This was the sun before abysmal Night.	То было солнце перед пропастью Ночи.

Once as she sat in deep felicitous muse,	И вот, когда она сидела, погружённая в счастливое, глубокое раздумье,
Still quivering from her lover's strong embrace,	Ещё дрожа от крепкого объятия любимого,
And made her joy a bridge twixt earth and heaven,	И собственную радость делала мостом между землёй и небесами,
An abyss yawned suddenly beneath her heart.	Под сердцем у неё, вдруг, неожиданно, разверзлась бездна.
A vast and nameless fear dragged at her nerves	Неописуемый, широкий страх струною натянул все нервы,
As drags a wild beast its half‑slaughtered prey;	Так тащит дикий зверь свою полузадушенную жертву;
It seemed to have no den from which it sprang:	Казалось, нет здесь логова, откуда мог он прыгнуть:
It was not hers, but hid its unseen cause.	Тот страх был не её, но он таил в себе незримую причину.
Then rushing came its vast and fearful Fount.	Затем стремительно накинулся его широкий ужасающий Источник.
A formless Dread with shapeless endless wings	Бесформенный Кошмар с неясными огромными крылами,
Filling the universe with its dangerous breath,	Заполнил всю вселенную своим опасным, угрожающим дыханием,
A denser darkness than the Night could bear,	Тьма более густая, чем способна принести нам Ночь,
Enveloped the heavens and possessed the earth.	Окутала собою небеса и захватила землю.
A rolling surge of silent death, it came	Катящийся волной безмолвной смерти он пришёл,
Curving round the far edge of the quaking globe;	И окружил далёкие края трясущейся земли;
Effacing heaven with its enormous stride	Стирая небеса своим гигантским шагом,
It willed to expunge the choked and anguished air	Хотел он вычеркнуть тоскующий, забитый грязью воздух,
And end the fable of the joy of life.	Покончить с небылицей наслажденья жизнью.
It seemed her very being to forbid,	Казалось, он стремился запретить само её[38] существование,
Abolishing all by which her nature lived,	Он жаждал отменить всё, чем жила её природа,
And laboured to blot out her body and soul,	Стереть с лица земли и тело у неё, и душу,
A clutch of some half-seen Invisible,	Он был тисками некого, едва заметного Незримого,
An ocean of terror and of sovereign might,	И океаном ужаса и властного могущества,
A person and a black infinity.	Он был и личностью, и чёрной бесконечностью.
It seemed to cry to her without thought or word	Казалось, он выкрикивает ей без мысли или слов
The message of its dark eternity	Послание его необозримой тёмной вечности
And the awful meaning of its silences:	И жуткий смысл своих безмолвий:
Out of some sullen monstrous vast arisen,	Поднявшись из какой-то чудовищной, зловещей широты,
Out of an abysmal deep of grief and fear	Глубокой бездны страха и страдания,
Imagined by some blind regardless self,	Придуманных каким-то ослеплённым и не считающимся с миром "я"
A consciousness of being without its joy,	Сознаньем существа не знающего радости,
Empty of thought, incapable of bliss,	Лишённым мысли, не способным на блаженство,
That felt life blank and nowhere found a soul,	Что ощущало жизнь пустой, не находя нигде души,
A voice to the dumb anguish of the heart	Тот голос, обращённый к молчаливой муке сердца
Conveyed a stark sense of unspoken words;	Передавал жестокий смысл невысказанных слов;
In her own depths she heard the unuttered thought	Она[39] в своих глубинах слушала его несказанную мысль,
That made unreal the world and all life meant.	Что превращала в нереальность и этот мир, и всякий смысл жизни.
"Who art thou who claimst thy crown of separate birth,	"Кто ты такая требовать венец отдельного рождения,
The illusion of thy soul's reality	Иллюзию реальности твоей души
And personal godhead on an ignorant globe	И собственное божество на этой тёмной и незнающей планете
In the animal body of imperfect man?	В животном теле человека полного несовершенства?
Hope not to be happy in a world of pain	И не надейся стать счастливой в мире боли,
And dream not, listening to the unspoken Word	И не мечтай об этом, слушая безмолвно сказанное Слово,
And dazzled by the inexpressible Ray,	Ослепнув от невыразимого Луча,
Transcending the mute Superconscient's realm,	Переходя пределы области немого Сверхсознания,
To give a body to the Unknowable,	Дать тело для Непознаваемого,
Or for a sanction to thy heart's delight	Или, с согласия восторга собственного сердца,
To burden with bliss the silent still Supreme	Обременить блаженством молчаливое спокойствие Всевышнего,
Profaning its bare and formless sanctity,	И осквернить его очищенную от всего бесформенную святость,
Or call into thy chamber the Divine	Иль призывать в свой дом Божественное,
And sit with God tasting a human joy.	Сидеть в нём вместе с Богом и вкушать людские радости.
I have created all, all I devour;	Я всё здесь создаю, я всё здесь пожираю;
I am Death and the dark terrible Mother of life,	Я — Смерть, я тёмная ужасная Мать жизни,
I am Kali black and naked in the world,	Я — Кали в этом мире, чёрная и обнажённая,
I am Maya and the universe is my cheat.	Я — Майя, а вселенная — лишь мой обман.
I lay waste human happiness with my breath	Своим дыханьем я опустошаю человеческое счастье,
And slay the will to live, the joy to be	И убиваю волю жить и радость быть,
That all may pass back into nothingness	Чтоб всё могло уйти назад, в небытие,
And only abide the eternal and absolute.	И оставалось только вечное и абсолютное.
For only the blank Eternal can be true.	Ведь только незаполненная Вечность может оставаться истиной.
All else is shadow and flash in Mind's bright glass,	Всё остальное — только тени, блики в ярком зеркале Ума,
Mind, hollow mirror in which Ignorance sees	А Ум — пустое зеркало в которое глядит Невежество,
A splendid figure of its own false self	Рассматривая пышную фигуру своего обманчивого "я"
And dreams it sees a glorious solid world.	Воображая, что при этом видит замечательный и прочный мир.
O soul, inventor of man's thoughts and hopes,	О ты, душа, изобретающая мысли и надежды человека,
Thyself the invention of the moments' stream,	Ведь ты сама — изобретение реки мгновений,
Illusion's centre or subtle apex point,	Ты центр иллюзии и хрупкая вершина,
At last know thyself, from vain existence cease."	Познай себя же, наконец, и отойди от бесполезного существования."
A shadow of the negating Absolute,	Тень отрицающего Абсолюта, не терпящая возражений Тьма
The intolerant Darkness travelled surging past	Валами поднимаясь, прокатилась мимо,
And ebbed in her the formidable Voice.	Угас в Савитри этот грозный Голос.
It left behind her inner world laid waste:	Мир стал пустыней у неё внутри:
A barren silence weighed upon her heart,	Немая тишина повисла тяжестью на сердце,
Her kingdom of delight was there no more;	И царства радости, восторга больше не было;
Only her soul remained, its emptied stage,	Осталось лишь её душа, пустеющая сцена,
Awaiting the unknown eternal Will.	Что ожидала неизвестной вечной Воли.
Then from the heights a greater Voice came down,	Затем с высот спустился более великий Голос,
The Word that touches the heart and finds the soul,	То Слово, что касается сердец, и обнаруживает душу,
The voice of Light after the voice of Night:	За голосом Ночи пришёл к ней голос Света:
The cry of the Abyss drew Heaven's reply,	Призыв Пучины притянул ответ Небес,
A might of storm chased by the might of the Sun.	За силой шторма, по пятам, шла сила Солнца.
"O soul, bare not thy kingdom to the foe;	"Душа, не открывай свою страну перед врагом
Consent to hide thy royalty of bliss	И согласись скрывать своё величие блаженства
Lest Time and Fate find out its avenues	Пока Судьба и Время не найдут свои пути
And beat with thunderous knock upon thy gates.	И не ударят, словно гром, в твои врата.
Hide whilst thou canst thy treasure of separate self	Скрывай, пока ты сможешь, своё сокровище самостоятельного "я"
Behind the luminous rampart of thy depths	За светлой крепостью своих глубин,
Till of a vaster empire it grows part.	Пока оно не станет частью более широкой внутренней империи.
But not for self alone the Self is won:	Не для тебя одной идёт борьба за высшее Божественное "Я":
Content abide not with one conquered realm;	Не соглашайся жить с одною завоёванною сферой;
Adventure all to make the whole world thine,	Попробуй всё, чтоб сделать весь огромный мир своим,
To break into greater kingdoms turn thy force.	Направь своё могущество, чтобы прорваться к более высоким царствам.
Fear not to be nothing that thou mayst be all;	Не бойся быть ничем — ты можешь стать всем, чем угодно,
Assent to the emptiness of the Supreme	Решись на пустоту Всевышнего,
That all in thee may reach its absolute.	Чтоб всё в тебе могло дойти до собственного абсолюта.
Accept to be small and human on the earth,	Пока что оставайся маленькой, будь человеком на земле
Interrupting thy new-born divinity,	И сдерживай свою божественность, родившуюся заново,
That man may find his utter self in God.	Чтоб человек сумел найти себя гораздо совершенней в Боге.
If for thy own sake only thou hast come,	Ведь если б ты пришла лишь для себя одной,
An immortal spirit into the mortal's world,	Бессмертный дух — спустился в смертный мир,
To found thy luminous kingdom in God's dark,	Найти своё сияющее царство в темноте и мраке Бога,
In the Inconscient's realm one shining star,	Найти в чертогах Несознания единственную яркую звезду,
One door in the Ignorance opened upon light,	Одну лишь дверь в Невежестве, которая открыта свету,
Why hadst thou any need to come at all?	Какая бы была вообще необходимость приходить?
Thou hast come down into a struggling world	Ты вниз сошла, в сражающийся мир
To aid a blind and suffering mortal race,	Помочь слепой и терпящей мученья расе смертных,
To open to Light the eyes that could not see,	Открыть глаза, которые не могут видеть, к Свету,
To bring down bliss into the heart of grief,	И принести блаженство в сердце горя,
To make thy life a bridge twixt earth and heaven;	И сделать жизнь свою мостом между землёй и небесами;
If thou wouldst save the toiling universe,	И если хочешь ты спасти всю эту тяжело идущую вселенную,
The vast universal suffering feel as thine:	То ощути широкое вселенское страданье как своё:
Thou must bear the sorrow that thou claimst to heal;	Тебе необходимо вынести самой то горе, что ты хочешь исцелить;
The day-bringer must walk in darkest night.	Кто день приносит, должен сам пройти Сквозь самый чёрный мрак ночи.
He who would save the world must share its pain.	Тот, кто намерен мир спасти, обязан разделить его мучения.
If he knows not grief, how shall he find grief's cure?	Ведь если он не знает горя, как найдёт он от него лекарство?
If far he walks above mortality's head,	И если он гуляет слишком высоко над головами смертных,
How shall the mortal reach that too high path?	Как попадут они на тот высокий путь?
If one of theirs they see scale heaven's peaks,	Но если же они увидят, что один из них стал высотой до неба,
Men then can hope to learn that titan climb.	То есть надежда научиться титаническому восхождению.
God must be born on earth and be as man	Бог должен здесь родиться, на земле, и быть как человек,
That man being human may grow even as God.	Чтоб человеческое существо смогло расти, и стать таким же, как и Бог.
He who would save the world must be one with the world,	Тот, кто намерен мир спасти, обязан стать единым с миром,
All suffering things contain in his heart's space	И все терзающие вещи удерживать в пространстве собственного сердца,
And bear the grief and joy of all that lives.	Переносить и горести, и радости всех, кто живёт.
His soul must be wider than the universe	Его душа должна стать шире, чем вселенная,
And feel eternity as its very stuff,	И вечность ощутить, как настоящую свою материю,
Rejecting the moment's personality	И, отвергая все мгновенья личности,
Know itself older than the birth of Time,	Познать себя древней рожденья Времени,
Creation an incident in its consciousness,	Увидеть, что творенье — только эпизод в его сознании,
Arcturus and Belphegor grains of fire	Арктур и Бельфегор — лишь искорки огня,
Circling in a corner of its boundless self,	Кружащие в каком-то уголке его неограниченного "я",
The world's destruction a small transient storm	А разрушенье мира — мелкий проходящий шторм
In the calm infinity it has become.	В той тихой бесконечности, которой стала у него душа.
If thou wouldst a little loosen the vast chain,	И если хочешь ты ослабить хоть немного эти необъятные оковы,
Draw back from the world that the Idea has made,	То отступи назад от мира, сотворённого Идеей,
Thy mind's selection from the Infinite,	От выбирания твоим умом кусочков Бесконечности,
Thy senses' gloss on the Infinitesimal's dance,	И от сверканья чувств твоих на танце Бесконечно-малого,
Then shalt thou know how the great bondage came.	Тогда узнаешь ты как появляется великая зависимость и рабство.
Banish all thought from thee and be God's void.	Гони все мысли от себя, стань пустотою Бога.
Then shalt thou uncover the Unknowable	Тогда сумеешь ты поднять покров с Непознаваемого,
And the Superconscient conscious grow on thy tops;	Тогда сознательное Сверхсознание поднимется и встанет на твоих вершинах;
Infinity's vision through thy gaze shall pierce;	И видение Бесконечности начнёт сквозить во взгляде у тебя,
Thou shalt look into the eyes of the Unknown,	Ты сможешь посмотреть в глаза Неведомому,
Find the hid Truth in things seen null and false,	Узнаешь Истину, сокрытую в вещах, что виделись пустыми или ложными,
Behind things known discover Mystery's rear.	А позади известного увидишь лик обратной стороны Мистерии.
Thou shalt be one with God's bare reality	Тогда сольёшься ты — и с обнажённою реальностью Всевышнего,
And the miraculous world he has become	И с тем чудесным миром, что он стал,
And the diviner miracle still to be	И с чудом более божественным — каким он будет,
When Nature who is now unconscious God	Когда Природа, что сейчас — не сознающий Бог,
Translucent grows to the Eternal's light,	Прозрачной станет для лучей и света Вечного,
Her seeing his sight, her walk his steps of power	Её взгляд обернётся взглядом Вечного, Её прогулка — шагом силы Вечного
And life is filled with a spiritual joy	И жизнь наполнится духовной радостью,
And Matter is the Spirit's willing bride.	Материя в ней превратится в долгожданную невесту Духа.
Consent to be nothing and none, dissolve Time's work,	Пойди на то, чтоб стать ничем, никем, и раствори работу Времени,
Cast off thy mind, step back from form and name.	Отбрось свой ум, шагни назад от имени и формы.
Annul thyself that only God may be."	Сотри себя, чтоб мог быть только Бог."

Thus spoke the mighty and uplifting Voice,	Так говорил могучий, поднимающийся Голос,
And Savitri heard; she bowed her head and mused	Савитри слушала; она склонила голову и размышляла,
Plunging her deep regard into herself	Глубоким взглядом погружаясь внутрь себя,
In her soul's privacy in the silent Night.	В уединении души среди безмолвной Ночи.
Aloof and standing back detached and calm,	Встав в стороне, спокойно, отстранённо,
A witness of the drama of herself,	Свидетелем своей трагедии,
A student of her own interior scene,	Рассматривая собственную внутреннюю сцену,
She watched the passion and the toil of life	Она там видела и страсть, и трудную работу жизни,
And heard in the crowded thoroughfares of mind	И слышала в заполненных толпою улицах ума
The unceasing tread and passage of her thoughts.	Непрекращающийся топот и хожденье мыслей.
All she allowed to rise that chose to stir;	Она давала всплыть всему, что выбирало суету;
Calling, compelling nought, forbidding nought,	Так ни к чему не призывая, ничего не принуждая и не запрещая,
She left all to the process formed in Time	Она всё предоставила тому движению, что родилось во Времени,
And the free initiative of Nature's will.	Свободным импульсам, желаниям Природы.
Thus following the complex human play	И, следуя за сложной ролью человека,
She heard the prompter's voice behind the scenes,	Она услышала, что говорит суфлёр за сценой,
Perceived the original libretto's set	Постигла направленье изначального либретто
And the organ theme of the composer Force.	Органное звучанье Силы-композитора.
All she beheld that surges from man's depths,	Она увидела всё то, что поднимается из человеческих глубин,
The animal instincts prowling mid life's trees,	Животные инстинкты, что ползают среди деревьев жизни,
The impulses that whisper to the heart	И побужденья, шепчущие сердцу,
And passion's thunder-chase sweeping the nerves;	Громоподобную погоню страсти, увлекающую нервы;
She saw the Powers that stare from the Abyss	Она увидела те Силы, что глядят из Бездны,
And the wordless Light that liberates the soul.	И тот беззвучный Свет, что душу делает свободной.
But most her gaze pursued the birth of thought.	Но более всего взгляд у неё исследовал рожденье мысли.
Affranchised from the look of surface mind	Освобождённая от виденья поверхностным умом,
She paused not to survey the official case,	Она смотрела безотрывно на когда-то принятый порядок,
The issue of forms from the office of the brain,	На выход форм из канцелярии ума,
Its factory of thought-sounds and soundless words	На эту фабрику по производству мысле-звуков и беззвучных слов,
And voices stored within unheard by men,	И голосов, что оседают в глубине, неслышимые человеком,
Its mint and treasury of shining coin.	Его монетный двор, его казну сияющих монет.
These were but counters in mind's symbol game,	Но это было только фишками для символической игры ума,
A gramophone's discs, a reproduction's film,	Кассетами для фильмов, граммофонными пластинками,
A list of signs, a cipher and a code.	Перечисленьем знаков, шифром, кодом.
In our unseen subtle body thought is born	Мысль зарождается в незримом нашем тонком теле,
Or there it enters from the cosmic field.	Или заходит в это тело из космических пространств.
Oft from her soul stepped out a naked thought	И часто из души её выскакивала голая, открытая всему на свете мысль,
Luminous with mysteried lips and wonderful eyes;	Светясь, с загадкой на устах, с чудесными глазами;
Or from her heart emerged some burning face	Или вставал из сердца у неё пылающий какой-то лик,
And looked for life and love and passionate truth,	Искавший жизнь, любовь, наполненную страстью истину,
Aspired to heaven or embraced the world	Он поднимался к небесам, иль обнимал весь мир,
Or led the fancy like a fleeting moon	Иль вёл воображенье, как луна,
Across the dull sky of man's common days,	Летящая сквозь пасмурное небо повседневной жизни,
Amidst the doubtful certitudes of earth's lore,	Среди сомнительной определённости практических земных профессий,
To the celestial beauty of faith gave form,	И наделял её небесной красотою веры,
As if at flower-prints in a dingy room	Как если б в тёмной комнате, с цветочными обоями
Laughed in a golden vase one living rose.	Смеялась бы одна живая роза в золотистой вазе.
A thaumaturgist sat in her heart's deep,	Там, в сердце, в глубине, сидел волшебник
Compelled the forward stride, the upward look,	И заставлял шагать вперёд и поднимать взгляд вверх,
Till wonder leaped into the illumined breast	Пока чудесное не прыгнет в озарённую им грудь
And life grew marvellous with transfiguring hope.	И жизнь не станет чудом от преобразующей надежды.
A seeing will pondered between the brows;	Между бровей всё взвешивала видящая воля;
Thoughts, glistening Angels, stood behind the brain	За мозгом, позади, похожие на ярких Ангелов стояли мысли,
In flashing armour, folding hands of prayer,	В сверкающей броне, сложив в молитве руки,
And poured heaven's rays into the earthly form.	И проливали свет небес в земную форму.
Imaginations flamed up from her breast,	Как пламя, поднималось из её груди воображение,
Unearthly beauty, touches of surpassing joy	И неземная красота, касание радости, превосходящей всё на свете,
And plans of miracle, dreams of delight:	И планы чуда, и видения восторга:
Around her navel lotus clustering close	Вокруг же лотоса под солнечным сплетением толпились в тесноте
Her large sensations of the teeming worlds	Её широкие, насыщенные ощущенья множества миров,
Streamed their dumb movements of the unformed Idea;	Струясь немым движением бесформенной Идеи;
Invading the small sensitive flower of the throat	Вторгаясь в маленький чувствительный цветок гортани,
They brought their mute unuttered resonances	Они несли свои немые, непередаваемые словом, резонансы,
To kindle the figures of a heavenly speech.	Чтоб проявить картины, образы небесной речи.
Below, desires formed their wordless wish,	Пониже этого, желания выстраивали свой поток безмолвной жажды;
And longings of physical sweetness and ecstasy	Стремление к экстазу и телесной сладости
Translated into the accents of a cry	Переводило в пульс биение призыва
Their grasp on objects and their clasp on souls.	Их взгляд на вещи, их влияние на души.
Her body's thoughts climbed from her conscious limbs	В ней[40] мысли тела поднимались из сознательных частей,
And carried their yearnings to its mystic crown	Затем несли свои стремления к мистической короне,
Where Nature's murmurs meet the Ineffable.	Где тихое шептание Природы встречается с Невыразимым.
But for the mortal prisoned in outward mind	Но для обычных смертных, заключенных внешнего ума,
All must present their passports at its door;	Их мыслям нужно предъявлять свой паспорт у двери;
Disguised they must don the official cap and mask	Они, скрываясь, одевают маски и служебные фуражки,
Or pass as manufactures of the brain,	Или проходят как продукт работы мозга,
Unknown their secret truth and hidden source.	Не зная тайной истины своей и скрытого источника.
Only to the inner mind they speak direct,	Они способны напрямую говорить лишь с внутренним умом,
Put on a body and assume a voice,	И обретать в нём тело, получать свой голос,
Their passage seen, their message heard and known,	Их прохождение увидено, посланье их — услышано и понято,
Their birthplace and their natal mark revealed,	То место, где они родились и натальный знак — открыты,
And stand confessed to an immortal's sight,	И эти вестники земной природы стоят и исповедуются
Our nature's messengers to the witness soul.	Перед душой-свидетелем виденью бессмертного.
Impenetrable, withheld from mortal sense,	Непроницаемые, скрытые от смертных чувств,
The inner chambers of the spirit's house	Те внутренние залы дома духа
Disclosed to her their happenings and their guests;	Раскрыли для неё[41] свои события, своих гостей;
Eyes looked through crevices in the invisible wall	И через щелочки в невидимой стене
And through the secrecy of unseen doors	Через тайник невидимых дверей
There came into mind's little frontal room	Её глаза увидели, как в тесную прихожую ума
Thoughts that enlarged our limited human range,	Входили мысли, расширяющие ограниченный диапазон людей,
Lifted the ideal's half-quenched or sinking torch	И поднимали гаснущий, поникший факел идеала,
Or peered through the finite at the infinite.	Смотрели сквозь конечное и вглядывались в бесконечное.
A sight opened upon the invisible	Их взгляду открывалось ранее незримое,
And sensed the shapes that mortal eyes see not,	И ощущались формы, не доступные для смертных глаз,
The sounds that mortal listening cannot hear,	Воспринимались звуки, что не слышит ухо смертного,
The blissful sweetness of the intangible's touch;	Блаженство сладости касания неуловимого;
The objects that to us are empty air,	И что для нас похоже на пустой прозрачный воздух,
Are there the stuff of daily experience	Там было тканью повседневной жизни,
And the common pabulum of sense and thought.	Обычной пищей чувств и мысли.
The beings of the subtle realms appeared	Являлись существа из тонких царств,
And scenes concealed behind our earthly scene;	И сцены, что скрываются за нашею земною сценой;
She saw the life of remote continents	Она рассматривала жизнь далёких континентов
And distance deafened not to voices far;	И расстояние не заглушало голоса вдали;
She felt the movements crossing unknown minds;	Она могла почувствовать движенья, которые проходят по неведомым умам,
The past's events occurred before her eyes.	События из прошлого вставали перед взглядом.
The great world's thoughts were part of her own thought,	Так мысли этого большого мира предстали частью ей принадлежащих мыслей,
The feelings dumb for ever and unshared,	И чувств, всегда немых, никем не разделённых,
The ideas that never found an utterance.	Идей, что никогда не находили выражения.
The dim subconscient's incoherent hints	Бессвязные намёки сумрачного подсознания
Laid bare a meaning twisted, deep and strange,	Лежали перед ней, раскрыв запутанный, глубокий, странный смысл,
The bizarre secret of their fumbling speech,	Причудливую тайну их непонятной речи,
Their links with underlying reality.	Их связи с той реальностью, которая лежит под ними.
The unseen grew visible and audible:	Невидимое становилось слышимым и зримым,
Thoughts leaped down from a superconscient field	И мысли спрыгивали вниз, из сферы сверхсознательного,
Like eagles swooping from a viewless peak,	Как падают орлы с незримых пиков гор,
Thoughts gleamed up from the screened subliminal depths	Или мерцали в скрытых подсознательных глубинах,
Like golden fishes from a hidden sea.	Как золотые рыбки в тайном море.
This world is a vast unbroken totality,	Наш мир — широкая, неразделимая тотальность,
A deep solidarity joins its contrary powers;	Глубокая сплочённость соединяет противостоящие друг другу силы;
God's summits look back on the mute Abyss.	Вершины Бога, обернувшись, смотрят на немую Бездну.
So man evolving to divinest heights	И человек, хотя и движется к божественным высотам,
Colloques still with the animal and the Djinn;	Но до сих пор беседует с животным или с Джинном;
The human godhead with star‑gazer eyes	И человеческое божество, со взглядом звёздного мечтателя,
Lives still in one house with the primal beast.	Всё продолжает жить в одном жилище с первобытным зверем.
The high meets the low, all is a single plan.	Высокое встречает низкое, и это всё — единый план.
So she beheld the many births of thought,	Она[42] отныне замечала множество рождений мысли,
If births can be of what eternal is;	Конечно, если может быть рожденье у того, что вечно;
For the Eternal's powers are like himself,	Ведь силы Вечного такие же, как Он,
Timeless in the Timeless, in Time ever born.	Вневременные во Вневременье, во Времени рождаемые постоянно.
This too she saw that all in outer mind	И так же видела она, что всё, чем занят внешний ум,
Is made, not born, a product perishable,	Продукт непрочный, и не рождено, а сделано, придумано
Forged in the body's factory by earth-force.	Телесной фабрикой могуществом земли.
This mind is a dynamic small machine	Наш ум — лишь небольшая динамичная машина,
Producing ceaselessly, till it wears out,	Которая, пока она работает, безостановочно штампует
With raw material drawn from the outside world,	Из грубого материала, взятого из окружающего мира,
The patterns sketched out by an artist God.	Типичные модели по наброску Бога-живописца.
Often our thoughts are finished cosmic wares	И часто наши мысли — это некие космические завершённые изделия,
Admitted by a silent office gate	Пропущенные молчаливыми вратами офиса,
And passed through the subconscient's galleries,	Прошедшие по галереям подсознания,
Then issued in Time's mart as private make.	И выпущенные на рынок Времени — творения ручной работы.
For now they bear the living person's stamp;	Теперь они несут печать живущей личности;
A trick, a special hue claims them his own.	И некие штрихи, особые оттенки отмечают их как наши.
All else is Nature's craft and this too hers.	Всё остальное — мастерство Природы, но это тоже ей принадлежит.
Our tasks are given, we are but instruments;	Нам каждому дана задача, а мы — лишь инструменты;
Nothing is all our own that we create:	И ничего нет нашего во всём, что мы творим и создаём:
The Power that acts in us is not our force.	Та Сила, что в нас действует — не наша сила.
The genius too receives from some high fount	И гений тоже получает из какого-то высокого источника,
Concealed in a supernal secrecy	Сокрытого среди небесной тайны,
The work that gives him an immortal name.	Своё творенье, наделившее его бессмертным именем.
The word, the form, the charm, the glory and grace	Слова и формы, слава, красота, очарование —
Are missioned sparks from a stupendous Fire;	Всё искры, посылаемые изумительным Огнём;
A sample from the laboratory of God	И образец, полученный в лаборатории Всевышнего,
Of which he holds the patent upon earth,	И на который у него, здесь, на земле, патент,
Comes to him wrapped in golden coverings;	К нему приходит в золотой обёртке;
He listens for Inspiration's postman knock	Он слышит стук в ворота почтальона Вдохновения
And takes delivery of the priceless gift	Берёт бесценный дар в его посылке,
A little spoilt by the receiver mind	Слегка подпорченный воспринимающим умом,
Or mixed with the manufacture of his brain;	Иль смешанный с продуктами работы собственного мозга.
When least defaced, then is it most divine.	Чем меньше искажений, тем божественней послание.
Although his ego claims the world for its use,	И несмотря на то, что эго хочет обладать всем миром для себя,
Man is a dynamo for the cosmic work;	Он, человек — динамо для космической работы;
Nature does most in him, God the high rest:	В нём основное — делает Природа, А остальное, то, что выше — Бог:
Only his soul's acceptance is his own.	И лишь согласие души ему[43] принадлежит.
This independent, once a power supreme,	И эта независимая сила, некогда — одна из наивысших,
Self-born before the universe was made,	Само рождённая задолго до создания вселенной,
Accepting cosmos, binds himself Nature's serf	Приходит, принимая космос, и одевает узы, И делает себя рабынею Природы,
Till he becomes her freedman - or God's slave.	Пока не станет человек её вольноотпущенным или слугою Бога.
This is the appearance in our mortal front;	Так проявляется она на нашем плане смертных;
Our greater truth of being lies behind:	А более возвышенная истина о нашем существе лежит за нами, позади:
Our consciousness is cosmic and immense,	Сознание у нас — космическое и огромное,
But only when we break through Matter's wall	Но лишь когда прорвёмся мы через барьер Материи
In that spiritual vastness can we stand	Мы сможем встать в духовной этой широте,
Where we can live the masters of our world	И в ней мы сможем жить хозяевами мира,
And mind is only a means and body a tool.	И ум наш будет только средством, тело — инструментом.
For above the birth of body and of thought	Ведь над рожденьем тела, над рожденьем мысли, наша правда духа
Our spirit's truth lives in the naked self	Живёт, во внутреннем, лишённом одеяний, "я",
And from that height, unbound, surveys the world.	И с этой высоты, ничем не связанная, изучает мир.
Out of the mind she rose to escape its law	Она[44] поднялась из ума, чтоб избежать его закона,
That it might sleep in some deep shadow of self	Чтоб ум мог спать в глубокой тени внутреннего "я",
Or fall silent in the silence of the Unseen.	Или беззвучно опуститься в тишину Незримого.
High she attained and stood from Nature free	Она добралась до высот и встала там, свободной от Природы,
And saw creation's life from far above,	И стала видеть жизнь творения с далёкой высоты,
Thence upon all she laid her sovereign will	На всё накладывая властное желанье поднести творение
To dedicate it to God's timeless calm:	Не знающему времени покою Бога:
Then all grew tranquil in her being's space,	Затем в пространстве существа её всё стало неподвижным,
Only sometimes small thoughts arose and fell	Лишь иногда отдельные немногочисленные мысли то возникали, то спадали
Like quiet waves upon a silent sea	Как мирная волна на тихом море,
Or ripples passing over a lonely pool	Иль рябь, бегущая по одинокой заводи,
When a stray stone disturbs its dreaming rest.	Когда случайным камнем нарушается её дремотный отдых.
Yet the mind's factory had ceased to work,	Но всё же, фабрика ума работать прекратила,
There was no sound of the dynamo's throb,	Не стало слышно шума от биения динамо,
There came no call from the still fields of life.	Не шли призывы от затихших регионов жизни.
Then even those stirrings rose in her no more;	А после даже эти мелкие движения уже не поднимались;
Her mind now seemed like a vast empty room	Ум стал похожим на просторную пустую комнату,
Or like a peaceful landscape without sound.	На сцену мирного, беззвучного пейзажа.
This men call quietude and prize as peace.	Такое состоянье люди называют тишиной и ценят как покой.
But to her deeper sight all yet was there,	Но более глубокий взгляд её мог видеть, что всё же, там осталось нечто,
Effervescing like a chaos under a lid;	Похожее на хаотично выделяющийся газ под крышкой;
Feelings and thoughts cried out for word and act	То ощущения и мысли звали к действию и слову,
But found no response in the silenced brain:	Но не встречали отклика в замолкнувшем мозгу:
All was suppressed but nothing yet expunged;	Всё было сдержано, подавлено, но до конца не стёрто;
At every moment might explosion come.	И мог возникнуть взрыв в любой момент.
Then this too paused; the body seemed a stone.	Затем и это стихло; тело показалось каменным.
All now was a wide mighty vacancy,	Всё превратилось в широту могучей пустоты,
But still excluded from eternity's hush;	Но всё-таки, пока что не сливающейся с тишиною вечности;
For still was far the repose of the Absolute	Пока что были далеки — и отдых Абсолюта
And the ocean silence of Infinity.	И океан молчанья Бесконечности.
Even now some thoughts could cross her solitude;	И даже в этом состоянии иная мысль могла нарушить одиночество.
These surged not from the depths or from within	Они всплывали не из глубины, не из пространств внутри,
Cast up from formlessness to seek a form,	К нам вброшенные ради формы из бесформенного,
Spoke not the body's need nor voiced life's call.	И говорили не о нуждах тела и не о призывах жизни.
These seemed not born nor made in human Time:	Казалось, что они родились или созданы не в нашем Времени:
Children of cosmic Nature from a far world,	Те отпрыски космической Природы из далёкого к нам мира
Idea's shapes in complete armour of words	Те воплощения Идеи, в полной амуниции из слов,
Posted like travellers in an alien space.	К нам посылались, словно путешественники, в чуждое пространство.
Out of some far expanse they seemed to come	Казалось, что они приходят из какого-то далёкого простора,
As if carried on vast wings like large white sails,	И их несут широкие крыла, похожие на белые большие паруса,
And with easy access reached the inner ear	И входят, с лёгкостью, во внутреннее ухо,
As though they used a natural privileged right	Как будто пользуясь естественною привилегией
To the high royal entries of the soul.	На царские высокие врата души.
As yet their path lay deep‑concealed in light.	Но всё же, их пути лежали в глубине, закрытые от света.
Then looking to know whence the intruders came	Затем, стремясь понять, откуда же приходят эти нарушители,
She saw a spiritual immensity	Она увидела духовную безмерность,
Pervading and encompassing the world-space	Которая охватывала, наполняла мир-пространство,
As ether our transparent tangible air,	Как осязаемый прозрачный воздух окружён эфиром,
And through it sailing tranquilly a thought.	И сквозь неё увидела как тихо подплывает мысль.
As smoothly glides a ship nearing its port,	Как плавно, медленно скользит корабль, всё ближе к порту,
Ignorant of embargo and blockade,	Не зная про эмбарго и блокаду,
Confident of entrance and the visa's seal,	Уверенный в своих правах на вход и в подписях на визе,
It came to the silent city of the brain	Та мысль заходит в молчаливый город мозга,
Towards its accustomed and expectant quay,	К привычной, долгожданной пристани,
But met a barring will, a blow of Force	Но там встречает заграждающую волю и удары Силы,
And sank vanishing in the immensity.	И тонет, исчезая в необъятности.
After a long vacant pause another appeared	Но после долгой паузы, ничем не наполняемой, является ещё одна,
And others one by one suddenly emerged,	Затем другая, а потом ещё, внезапно появляются
Mind's unexpected visitors from the Unseen	Нежданными гостями из Незримого,
Like far-off sails upon a lonely sea.	Похожие на еле видимые паруса в каком-то одиноком море.
But soon that commerce failed, none reached mind's coast.	Но вскоре та коммерция затихла, никто уже не доплывал до берега ума.
Then all grew still, nothing moved any more:	Всё успокоилось, и больше ничего не приходило:
Immobile, self-rapt, timeless, solitary	Безвременный, недвижный, одинокий, поглощённый в самого себя,
A silent spirit pervaded silent Space.	Безмолвный дух заполнил молчаливое Пространство.

In that absolute stillness bare and formidable	В той абсолютной, голой, грозной тишине
There was glimpsed an all‑negating Void Supreme	Мелькнула отрицающая всё на свете Пустота Всевышнего
That claimed its mystic Nihil's sovereign right	Что требовала для мистического своего Ничто высоких прав
To cancel Nature and deny the soul.	Свести на нет Природу и отвергнуть душу.
Even the nude sense of self grew pale and thin:	И даже чувство внутреннего "я", лишённое всего, бледнело, утоньшалось:
Impersonal, signless, featureless, void of forms	Безличное, без признаков, без всяких свойств, свободное от форм,
A blank pure consciousness had replaced the mind.	Пустое чистое сознание сменило ум.
Her spirit seemed the substance of a name,	Её дух виделся субстанцией для имени,
The world a pictured symbol drawn on self,	А мир — рисунком-символом, натянутым на внутреннее "я";
A dream of images, a dream of sounds	Видение из образов, видение из звуков,
Built up the semblance of a universe	Выстраивало очертания вселенной
Or lent to spirit the appearance of a world.	Или одалживало духу внешний облик мира.
This was self-seeing; in that intolerant hush	Всё это было видением внутреннего "я"; в той нестерпимой тишине
No notion and no concept could take shape,	Понятия, идеи не могли принять какую-либо форму,
There was no sense to frame the figure of things,	И чувства не было, которое выстраивало образы,
A sheer self-sight was there, no thought arose.	Был точный взгляд из внутреннего "я", и мысль не возникала.
Emotion slept deep down in the still heart	Эмоции дремали глубоко внизу, в затихшем сердце,
Or lay buried in a cemetery of peace:	Или лежали, погребённые на кладбище покоя:
All feelings seemed quiescent, calm or dead,	Все ощущения казались неподвижными, замолкшими и омертвелыми,
As if the heart-strings rent could work no more	И не могли уже трудиться, словно порванные струны сердца,
And joy and grief could never rise again.	И радость с горем никогда уже не поднялась бы снова.
The heart beat on with an unconscious rhythm	Стучало сердце в неосознающем ритме,
But no response came from it and no cry.	Но из него не шло ни отклика, ни зова.
Vain was the provocation of events;	Напрасны были провокации событий;
Nothing within answered an outside touch,	Ничто внутри не отвечало внешнему касанию,
No nerve was stirred and no reaction rose.	Не возбуждались нервы, не было реакции.
Yet still her body saw and moved and spoke;	Но тело всё же видело, и двигалось, и говорило;
It understood without the aid of thought,	Оно и понимало без поддержки мысли,
It said whatever needed to be said,	И говорило всё, что нужно было ей сказать,
It did whatever needed to be done.	И делало всё то, что нужно было сделать.
There was no person there behind the act,	Но личности за этим не было.
No mind that chose or passed the fitting word:	В ней не было ума, что отбирал бы, пропуская, подходящие слова,
All wrought like an unerring apt machine.	Но всё работало как безошибочная умная машина.
As if continuing old habitual turns,	И словно продолжая старые привычные круги,
And pushed by an old unexhausted force	И движимое прежнею неистощимой силой,
The engine did the work for which it was made:	Устройство это делало работу, для которой было создано:
Her consciousness looked on and took no part;	Её[45] сознание смотрело и не принимало в том участия;
All it upheld, in nothing had a share.	Оно поддерживало всё и ни во что не вовлекалось.
There was no strong initiator will;	Сейчас в ней не было какой-то сильной, начинающей всё воли;
An incoherence crossing a firm void	Бессвязность, проходя устойчивую пустоту,
Slipped into an order of related chance.	Соскальзывала в упорядоченность связанного случая.
A pure perception was the only power	Лишь чистое простое восприятие — единственная сила
That stood behind her action and her sight.	Стояла позади, за действием её и взглядом.
If that retired, all objects would be extinct,	И если бы оно ушло, то всё вокруг потухло бы,
Her private universe would cease to be,	И перестала бы существовать её особенная, личная вселенная,
The house she had built with bricks of thought and sense	Тот дом, который строила она из блоков мысли или чувств,
In the beginning after the birth of Space.	С момента давнего начала, после зарождения Пространства.
This seeing was identical with the seen;	Такое виденье отождествлялось с видимым;
It knew without knowledge all that could be known,	Оно без знанья знало всё, что здесь могло быть познано,
It saw impartially the world go by,	И беспристрастно наблюдало мир, что шёл своим путём,
But in the same supine unmoving glance	Но тем же неподвижным и бездеятельным взглядом
Saw too its abysmal unreality.	Оно смотрело на его глубокую, как пропасть, нереальность.
It watched the figure of the cosmic game,	И вглядывалось в образы космической игры,
But the thought and inner life in forms seemed dead,	Но внутренняя жизнь и мысли в этих формах ей казались мёртвыми,
Abolished by her own collapse of thought:	И отменёнными её коллапсом мысли:
A hollow physical shell persisted still.	И то, что продолжало жить, ей виделось пустой физическою оболочкой.
All seemed a brilliant shadow of itself,	Всё представлялось как сверкающая тень её самой,
A cosmic film of scenes and images:	Космический огромный фильм из сцен и образов:
The enduring mass and outline of the hills	Устойчивая масса, очертанья гор
Was a design sketched on a silent mind	Ей виделись наброском молчаливого ума,
And held to a tremulous false solidity	А ложная трепещущая прочность
By constant beats of visionary sight.	Поддерживалась постоянным пульсом грезящего виденья.
The forest with its emerald multitudes	Леса, их изумрудное великолепье множества деревьев,
Clothed with its show of hues vague empty Space,	Витриною оттенков одевали незаполненное зыбкое Пространство,
A painting's colours hiding a surface void	Как краски на картине закрывают пустоту холста,
That flickered upon dissolution's edge;	Они мерцали на границе растворения;
The blue heavens, an illusion of the eyes,	И голубые небеса, иллюзия для глаза,
Roofed in the mind's illusion of a world.	Служили крышей для иллюзии ума о мире.
The men who walked beneath an unreal sky	И люди, шедшие под этим нереальным небом,
Seemed mobile puppets out of cardboard cut	Казались лишь подвижными картонными марионетками,
And pushed by unseen hands across the soil	Которых водят по земле невидимые руки,
Or moving pictures upon Fancy's film:	Иль мельтешащими картинками в кино Воображения:
There was no soul within, no power of life.	Внутри же не было ни силы жизни, ни души.
The brain's vibrations that appear like thought,	Вибрации в мозгу, что проявляются как мысль,
The nerve's brief answer to each contact's knock,	И быстрый отклик нерва на биения контактов с миром,
The heart's quiverings felt as joy and grief and love	И трепетанье сердца, что воспринимается как радость, горе и любовь,
Were twitchings of the body, their seeming self,	Предстали судорогой тела, кажущимся "я",
That body forged from atoms and from gas	А тело, выкованное из атомов и газа —
A manufactured lie of Maya's make,	Какой-то сфабрикованною ложью, порожденьем Майи,
Its life a dream seen by the sleeping Void.	Его жизнь — сном, что видит дремлющая Пустота.
The animals lone or trooping through the glades	Животные, бредущие стадами или одиноко по лугам,
Fled like a passing vision of beauty and grace	Летели словно мимолётное виденье красоты и грациозности,
Imagined by some all-creating Eye.	Придуманное неким созидающим всё Оком.
Yet something was there behind the fading scene;	Но всё же было что-то позади той расплывающейся сцены;
Wherever she turned, at whatsoever she looked,	Куда б она[46] не повернулась, на что б она ни посмотрела,
It was perceived, yet hid from mind and sight.	Оно воспринималось, только скрытое от взгляда и ума.
The One only real shut itself from Space	Единый, кто один реален здесь, отгородился от Пространства,
And stood aloof from the idea of Time.	И встал поодаль от самой идеи Времени.
Its truth escaped from shape and line and hue.	Однако, истина его стремилась избегать И форм, и линий, и оттенков цвета.
All else grew unsubstantial, self‑annulled,	Всё остальное стало нематериальным, само отменённым,
This only everlasting seemed and true,	И только это виделось непреходящим, истинным,
Yet nowhere dwelt, it was outside the hours.	Хотя оно нигде конкретно не существовало, и было за пределами часов.
This only could justify the labour of sight,	И лишь оно способно было оправдать труд видеть,
But sight could not define for it a form;	Но зрению не удавалось подобрать ему какую-либо форму;
This only could appease the unsatisfied ear	Оно могло лишь усладить, насытить жаждущее ухо,
But hearing listened in vain for a missing sound;	Но слух напрасно ждал пропущенного звука;
This answered not the sense, called not to Mind.	Оно не отвечало чувству и не призывало Ум.
It met her as the uncaught inaudible Voice	Оно её[47] встречало как неслышимый, неуловимый Голос,
That speaks for ever from the Unknowable.	Что говорит всё время из Непознаваемого.
It met her like an omnipresent point	Оно её встречало, словно существующая всюду точка,
Pure of dimensions, unfixed, invisible,	Свободная от измерений, неприкреплённая, незримая,
The single oneness of its multiplied beat	И безраздельное единство множества его пульсаций
Accentuating its sole eternity.	Подчёркивало только эту вечность, наполненную одиночеством.
It faced her as some vast Nought's immensity,	Оно предстало перед ней как необъятность широты Ничто,
An endless No to all that seems to be,	Как нескончаемое "Нет" всему, что кажется нам существующим,
An endless Yes to things ever unconceived	Как нескончаемое "Да" всегда непостижимому,
And all that is unimagined and unthought,	Всему что невообразимо и немыслимо,
An eternal zero or untotalled Aught,	Как вечный нуль, как Нечто неделимое на части,
A spaceless and a placeless Infinite.	Как Бесконечность, что вне места и пространства.
Yet eternity and infinity seemed but words	И в то же время — вечность, бесконечность ей казались лишь словами,
Vainly affixed by mind's incompetence	Напрасно прикреплёнными невежеством ума
To its stupendous lone reality.	К той одинокой и огромной, изумительной реальности.
The world is but a spark-burst from its light,	Весь мир — лишь искра света из его лучей,
All moments flashes from its Timelessness,	И все мгновения сверкают из его Вневременья,
All objects glimmerings of the Bodiless	Все вещи — лишь мерцанья Бестелесного,
That disappear from Mind when That is seen.	Что исчезают из Ума, когда мы видим Это.
It held, as if a shield before its face,	Оно держало, словно щит перед лицом,
A consciousness that saw without a seer,	Сознание, что видело без зрителя,
The Truth where knowledge is not nor knower nor known,	И Истину, где нет ни знания, ни познающего, ни познанного,
The Love enamoured of its own delight	Любовь, что очарована своим восторгом,
In which the Lover is not nor the Beloved	В которой нет ни Любящего, ни Любимого,
Bringing their personal passion into the Vast,	Внося в ту Широту стремление их личностей,
The Force omnipotent in quietude,	И Силу, всемогущую в своём спокойствии,
The Bliss that none can ever hope to taste.	Блаженство, что никто и не надеялся вкусить.
It cancelled the convincing cheat of self;	Оно уничтожало убедительный обман, уловку "я";
A truth in nothingness was its mighty clue.	Неведомая истина среди ничто была его могучей путеводной нитью.
If all existence could renounce to be	И если б всё существованье прекратилось,
And Being take refuge in Non‑being's arms	И Бытие нашло бы для себя убежище в объятиях Небытия,
And Non-being could strike out its ciphered round,	И если бы Небытие могло б стереть свой закодированный круг,
Some lustre of that Reality might appear.	Тогда бы некий проблеск той Реальности мог появиться.
A formless liberation came on her.	Освобождение без формы опустилось на Савитри.
Once sepulchred alive in brain and flesh	Ожив в мозгу и плоти после погребения,
She had risen up from body, mind and life;	Она из тела, жизни и ума поднялась вверх;
She was no more a Person in a world,	Она отныне не была какой-то Личностью, живущей в мире,
She had escaped into infinity.	Она прорвалась в бесконечность.
What once had been herself had disappeared;	Что было прежде ею — растворилось и исчезло;
There was no frame of things, no figure of soul.	Не стало — ни строения вещей, ни образа души.
A refugee from the domain of sense,	Сбежав из области владений чувств,
Evading the necessity of thought,	И обойдя необходимость мыслить,
Delivered from Knowledge and from Ignorance	Освобождённая от Знания и от Невежества,
And rescued from the true and the untrue,	Избавленная и от верного, и от неверного,
She shared the Superconscient's high retreat	Она вошла в высокое уединённое жилище Сверхсознания,
Beyond the self-born Word, the nude Idea,	Что за границей самовозникающего Слова и лишённой всех одежд Идеи,
The first bare solid ground of consciousness;	Первичное, надёжное, ничем не приукрашенное основание сознания;
Beings were not there, existence had no place,	Там не было существ, для их существованья не было там места,
There was no temptation of the joy to be.	И никого не искушала радость бытия.
Unutterably effaced, no one and null,	Невыразимо стёртая, ни что-то, ни ничто,
A vanishing vestige like a violet trace,	Подобно фиолетовому следу, исчезающей черте,
A faint record merely of a self now past,	Едва заметная, простая запись о себе, сейчас оставленная в прошлом,
She was a point in the unknowable.	Она[48] была какой-то точкой в том непознаваемом.
Only some last annulment now remained,	Осталось отменить последнее неведомое нечто,
Annihilation's vague indefinable step:	И сделать смутный неопределённый шаг к исчезновению:
A memory of being still was there	Но всё же оставалась память бытия
And kept her separate from nothingness:	Что сохраняла разделенье между ею и ничто:
She was in That but still became not That.	Она уже попала в То, но Тем ещё не стала.
This shadow of herself so close to nought	И тень её была так близко от ничто,
Could be again self's point d'appui to live,	Что позволяла снова быть опорой внутреннего "я",
Return out of the Inconceivable	Чтоб жить, вернуться из того Непостижимого
And be what some mysterious vast might choose.	И превратиться в то, что выберет какая-то загадочная широта.
Even as the Unknowable decreed,	В зависимости от решения Непознаваемого
She might be nought or new‑become the All,	Она могла бы стать ничем, иль превратиться в заново родившееся Всё,
Or if the omnipotent Nihil took a shape	Иль, если б всемогущее Ничто одело форму,
Emerge as someone and redeem the world.	Она возникла бы как некто и спасла бы мир.
Even, she might learn what the mystic cipher held,	Она могла бы, наконец, понять, что прячет тайный шифр,
This seeming exit or closed end of all	И этот кажущийся выход или приближавшийся конец всего
Could be a blind tenebrous passage screened from sight,	Мог оказаться мрачным тупиком, скрываемым от взора,
Her state the eclipsing shell of a darkened sun	А состояние её — тускнеющей скорлупкой гаснущего солнца
On its secret way to the Ineffable.	Средь тайного пути к Невыразимому.
Even now her splendid being might flame back	И даже в этот миг её блистательное существо
Out of the silence and the nullity,	Могло бы вспыхнуть вновь, и выйти безмолвия, небытия,
A gleaming portion of the All‑Wonderful,	Сверкая частью Все-Чудесного,
A power of some all-affirming Absolute,	Энергией какого-то всё-утверждающего Абсолюта,
A shining mirror of the eternal Truth	Сияя отраженьем вечной Истины,
To show to the One-in-all its manifest face,	Чтоб показать Единому-во-всём его проявленный в твореньи лик,
To the souls of men their deep identity.	А душам у людей — глубокое единство.
Or she might wake into God's quietude	Но может быть, она могла проснуться в тишине Всевышнего
Beyond the cosmic day and cosmic night	Что за пределами космического дня, космической ночи,
And rest appeased in his white eternity.	И отдыхать, в покое, в этой чистой вечности.
But this was now unreal or remote	Сейчас, однако, это было или нереальным, или отдалённым,
Or covered in the mystic fathomless blank.	Или закрытым от неё в мистической бездонной пустоте.
In infinite Nothingness was the ultimate sign	В той бесконечности Ничто остался окончательный, предельный знак,
Or else the Real was the Unknowable.	Иначе бы Реальность стала бы Непознаваемым.
A lonely Absolute negated all:	Всё отрицал тот одинокий Абсолют:
It effaced the ignorant world from its solitude	Из своего уединения стирал он весь невежественный мир
And drowned the soul in its everlasting peace.	И душу погружал в свой вечно-длящийся покой.

End of Canto Six	Конец шестой песни




Book Seven THE BOOK OF YOGA	Книга Седьмая КНИГА ЙОГИ


Canto VII THE DISCOVERY OF THE COSMIC SPIRIT AND THE COSMIC CONSCIOUSNESS	Песня VII ОТКРЫТИЕ КОСМИЧЕСКОГО ДУХА И КОСМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ


In the little hermitage in the forest's heart,	А в скромной хижине отшельника в глуби лесов,
In the sunlight and the moonlight and the dark	При свете солнца, под луной и в темноте,
The daily human life went plodding on	Обычная земная жизнь неторопливо двигалась
Even as before with its small unchanging works	Как прежде, со своими маленькими неизменными делами,
And its spare outward body of routine	Со скромным внешним заведённым распорядком,
And happy quiet of ascetic peace.	В счастливой тишине и аскетическом покое.
The old beauty smiled of the terrestrial scene;	Земная сцена улыбалась прежней красотой;
She too was her old gracious self to men.	Она[49] по-прежнему была любезна к людям.
The Ancient Mother clutched her child to her breast	То прижимала Древняя Божественная Мать к груди своё дитя
Pressing her close in her environing arms,	И крепко стискивала, нежно обнимая,
As if earth ever the same could for ever keep	Как если б вечно та же самая земля могла навеки удержать
The living spirit and body in her clasp,	Живое тело, дух в своих объятиях,
As if death were not there nor end nor change.	Как если б не случалось здесь ни смерти, ни конца, ни перемены.
Accustomed only to read outward signs	Привыкнув видеть только внешние, заметные для глаза знаки,
None saw aught new in her, none divined her state;	Никто в ней не увидел нового, не угадал другого состояния;
They saw a person where was only God's vast,	Взгляд видел личность там, где оставалась только необъятность Бога,
A still being or a mighty nothingness.	Спокойное существование или могучее ничто.
To all she was the same perfect Savitri:	Для всех она была всё та же, совершенная Савитри:
A greatness and a sweetness and a light	И свет, и сладость, и величие,
Poured out from her upon her little world.	Потоком изливались из неё на маленький их мир.
Life showed to all the same familiar face,	Жизнь всем показывала прежнее, знакомое лицо,
Her acts followed the old unaltered round,	Её дела шли тем же, заведённым ранее порядком,
She spoke the words that she was wont to speak	Она произносила те слова, что ожидали от неё,
And did the things that she had always done.	И делала всё то же, что всегда.
Her eyes looked out on earth's unchanging face,	Её глаза смотрели на неизменяющийся лик земли,
Around her soul's muteness all moved as of old;	Вокруг безмолвия её души всё двигалось, как встарь;
A vacant consciousness watched from within,	Её сознание, не занятое внешним, наблюдало изнутри,
Empty of all but bare Reality.	Свободное от всех вещей, и занятое только обнажённою Реальностью.
There was no will behind the word and act,	Ни воли не было за словом или действием,
No thought formed in her brain to guide the speech:	Ни мысли, зреющей в её мозгу, чтоб править речью:
An impersonal emptiness walked and spoke in her,	Безличностная пустота гуляла, говорила в ней,
Something perhaps unfelt, unseen, unknown	Возможно, что-то неизвестное, незримое, неощутимое
Guarded the body for its future work,	Хранило это тело ради будущей работы,
Or Nature moved in her old stream of force.	Иль может быть, Природа двигалась в ней прежнею рекою силы.
Perhaps she bore made conscious in her breast	Возможно, что она в своей груди носила ставшее сознательным
The miraculous Nihil, origin of our souls	Чудесное Ничто, источник наших душ,
And source and sum of the vast world's events,	Причину и итог событий нашего большого мира,
The womb and grave of thought, a cipher of God,	И лоно, и могилу мысли, и шифр Бога,
A zero circle of being's totality.	Исходный круг всей целостности бытия.
It used her speech and acted in her acts,	Оно звучало через речь её, работало в её делах,
It was beauty in her limbs, life in her breath;	Сквозило красотою тела, наполняло жизнь в её дыхании;
The original Mystery wore her human face.	Первоначальная Мистерия носила лик Савитри.
Thus was she lost within to separate self;	Так для самостоятельного "я" она была потеряна внутри,
Her mortal ego perished in God's night.	А эго смертной растворилось в ночи Бога.
Only a body was left, the ego's shell	Осталось только тело, оболочка эго,
Afloat mid drift and foam of the world-sea,	Плывущее средь пены и теченья океана мира,
A sea of dream watched by a motionless sense	По морю грёз, под наблюденьем неподвижных чувств
In a figure of unreal reality.	Фигурою несуществующей реальности.
An impersonal foresight could already see,-	И вот уже её предвидящий безличный взгляд мог наблюдать, —
In the unthinking knowledge of the spirit	Без всяких мыслей, только пониманьем духа,
Even now it seemed nigh done, inevitable,-	Что ныне виделось почти что совершившимся и неизбежным, —
The individual die, the cosmos pass;	Что индивидуальность умирает, а космос движется вперёд;
These gone, the transcendental grew a myth,	Но это тоже отошло и трансцендентность превратилась в миф,
The Holy Ghost without the Father and Son,	В Святой Дух без Отца и Сына,
Or, a substratum of what once had been,	Или в субстрат того, что было прежде,
Being that never willed to bear a world	В то бытие, что не желало никогда нести, поддерживая, мир,
Restored to its original loneliness,	И возвращалось к своему первоначальному уединению,
Impassive, sole, silent, intangible.	Бесстрастное, безмолвное, неуловимое и одинокое.
Yet all was not extinct in this deep loss;	Не всё, однако, растворилось в том глубоком затухании;
The being travelled not towards nothingness.	Существованье двигалось не в сторону ничто.
There was some high surpassing Secrecy,	Была какая-то высокая, превосходящая всё это Тайна,
And when she sat alone with Satyavan,	И в те часы, когда они вдвоём сидели с Сатьяваном,
Her moveless mind with his that searched and strove,	Когда её бездвижный ум был вместе с ищущим, И прилагающим усилия его умом,
In the hush of the profound and intimate night	Средь тишины глубокой, сокровенной ночи,
She turned to the face of a veiled voiceless Truth	Она сумела повернуться к лику скрытой, молчаливой Истины,
Hid in the dumb recesses of the heart	Упрятанной в немых альковах сердца,
Or waiting beyond the last peak climbed by Thought,-	Иль ожидавшей за последним пиком, покорённым Мыслью —
Unseen itself it sees the struggling world	Сама незримая, та Истина глядит на наш сражающийся мир,
And prompts our quest, but cares not to be found,-	И помогает нашим поискам, хотя и не заботится, чтобы её нашли —
Out of that distant Vast came a reply.	Из этого далёкого Простора к ней пришёл ответ.
Something unknown, unreached, inscrutable	Загадочное, неизвестное, недосягаемое нечто
Sent down the messages of its bodiless Light,	Вниз отправляло сообщенья бестелесного сияющего Света,
Cast lightning flashes of a thought not ours	Бросало вспышки-молнии чужих для человека мыслей,
Crossing the immobile silence of her mind:	Пересекающие неподвижное молчание её ума:
In its might of irresponsible sovereignty	В своём могуществе неподотчётной власти
It seized on speech to give those flamings shape,	Оно охватывало речь и ей давало пламенную форму,
Made beat the heart of wisdom in a word	И заставляло в слове биться сердце мудрости,
And spoke immortal things through mortal lips.	И говорило о бессмертном смертными устами.
Or, listening to the sages of the woods,	Бывало, слушая беседы мудрецов лесов,
In question and in answer broke from her	В вопросах и ответах вырывались у неё
High strange revealings impossible to men,	Высокие и неожиданные откровенья, невозможные для человека,
Something or someone secret and remote	Как будто кто-то или что-то, тайный и далёкий,
Took hold of her body for his mystic use,	Брал власть над телом у неё, преследуя свою мистическую цель,
Her mouth was seized to channel ineffable truths,	Овладевал её устами, чтобы передать неописуемые истины,
Knowledge unthinkable found an utterance.	Найти особенное выраженье для немыслимого знания.
Astonished by a new enlightenment,	И в изумлении от новых озарений,
Invaded by a streak of the Absolute,	Захваченные этими чертами Абсолюта,
They marvelled at her, for she seemed to know	Они дивились на неё, она, казалось, знала
What they had only glimpsed at times afar.	Что только мельком видели они, когда-то, вдалеке.
These thoughts were formed not in her listening brain,	Те мысли появлялись не в её внимающем мозгу,
Her vacant heart was like a stringless harp;	Её пустое сердце было арфою без струн;
Impassive the body claimed not its own voice,	И тело, полное спокойствия, не поднимало голоса,
But let the luminous greatness through it pass.	А позволяло яркому величию идти через него.
A dual Power at being's occult poles	Двойная Сила на оккультных полюсах существования
Still acted, nameless and invisible:	Работала невидимо, спокойно и невыразимо:
Her divine emptiness was their instrument.	Её[50] божественная пустота была их средством.
Inconscient Nature dealt with the world it had made,	Не сознающая Природа занималась миром, ею созданным,
And using still the body's instruments	И продолжая пользоваться телом как одним из инструментов,
Slipped through the conscious void she had become;	Скользила по осознающей пустоте, которою Савитри стала;
The superconscient Mystery through that Void	Сквозь эту Пустоту сверхсознающая Мистерия
Missioned its word to touch the thoughts of men.	Несла свои слова, стремясь коснуться мысли человека.
As yet this great impersonal speech was rare.	До этого такая высшая безличностная речь встречалась очень редко.
But now the unmoving wide spiritual space	Но ныне неподвижное широкое духовное пространство,
In which her mind survived tranquil and bare,	В котором выжил ум её, став обнажённым и спокойным,
Admitted a traveller from the cosmic breadths:	Впустило путешественника из космических просторов:
A thought came through draped as an outer voice.	К ней приходила мысль в обличье голоса, идущего извне.
It called not for the witness of the mind,	Она взывала не к свидетелю в уме,
It spoke not to the hushed receiving heart;	И говорила не для тихого внимающего сердца;
It came direct to the pure perception's seat,	Она шла сразу к месту чистого прямого восприятия,
An only centre now of consciousness,	Единственному центру, средоточию её сознания сейчас,
If centre could be where all seemed only space;	Конечно, если может центр быть там, где всё становится пространством;
No more shut in by body's walls and gates	Не запертое больше стенами, вратами тела,
Her being, a circle without circumference,	Всё существо её, круг без окружности,
Already now surpassed all cosmic bounds	Уже сейчас превосходило всякие ограниченья космоса,
And more and more spread into infinity.	И всё сильней распространялось в бесконечность.
This being was its own unbounded world,	Оно всё больше превращалось в свой, неограниченный, огромный мир,
A world without form or feature or circumstance;	Мир, не имеющий ни формы, ни подробностей, ни свойств;
It had no ground, no wall, no roof of thought,	В нём не было ни почвы, ни стены, ни кровли, образованной из мысли,
Yet saw itself and looked on all around	Но он при этом наблюдал себя, и видел всё вокруг
In a silence motionless and illimitable.	В безмолвной неподвижности и беспредельности.
There was no person there, no centred mind,	И не осталось там ни личности, ни главного, центрального ума.
No seat of feeling on which beat events	Ни мест для чувств, в которые стучат события,
Or objects wrought and shaped reaction's stress.	Или объектов, оформляющих и приводящих в действие давление реакции.
There was no motion in this inner world,	Во внутреннем том мире не было движения вообще,
All was a still and even infinity.	Всё оставалось тихой, ровной бесконечностью.
In her the Unseen, the Unknown waited his hour.	И там, внутри неё, ждал часа своего Неведомый, Незримый.

But now she sat by sleeping Satyavan,	Сейчас она сидела рядом со спокойно спящим Сатьяваном,
Awake within, and the enormous Night	Став пробуждённою внутри, и грандиозность Ночи
Surrounded her with the Unknowable's vast.	Её объяла широтой Непознаваемого.
A voice began to speak from her own heart	Из сердца начал говорить в ней голос,
That was not hers, yet mastered thought and sense.	Который не был голосом её, но пользовался мыслями её и чувством.
As it spoke all changed within her and without;	Пока он говорил, всё изменялось и снаружи, и внутри;
All was, all lived; she felt all being one;	Всё было, всё жило; всё бытие она воспринимала как единое;
The world of unreality ceased to be:	Мир нереальности исчез,
There was no more a universe built by mind,	И больше не было вселенной, что построена умом,
Convicted as a structure or a sign;	Изобличённой как структура или символ;
A spirit, a being saw created things	Дух, бытие, смотрело на творение,
And cast itself into unnumbered forms	Себя бросая в множество неисчислимых форм,
And was what it saw and made; all now became	И становилось тем, что видело и создавало; сейчас всё превратилось
An evidence of one stupendous truth,	В свидетельство одной огромной истины,
A Truth in which negation had no place,	Той Истины, в которой отрицанию нет места,
A being and a living consciousness,	Высокой Истины существованья, и живущего сознания,
A stark and absolute Reality.	И абсолютной, не прикрашенной Реальности.
There the unreal could not find a place,	Здесь не нашлось бы место нереальному,
The sense of unreality was slain:	И даже чувство нереальности та Истина убила:
There all was conscious, made of the Infinite,	Всё стало сознающим, созданным из Бесконечности,
All had a substance of Eternity.	Всё обладало некою субстанцией, материалом Вечности.
Yet this was the same Indecipherable;	И всё же оставалось прежним Нераспознаваемым;
It seemed to cast from it universe like a dream	Оно, казалось, сбросило с себя вселенную, как сон,
Vanishing for ever into an original Void.	Навеки исчезающий в первоначальной Пустоте.
But this was no more some vague ubiquitous point	Но ныне это больше не было неясной вездесущей точкой,
Or a cipher of vastness in unreal Nought.	Или каким-то шифром широты средь нереальности Ничто.
It was the same but now no more seemed far	Оно осталось прежним, но уже не виделось далёким
To the living clasp of her recovered soul.	Живым объятьям обретённой заново души.
It was her self, it was the self of all,	Оно, одновременно, было "я" Савитри, и глубоким "я" всего,
It was the reality of existing things,	Реальностью всего, что существует,
It was the consciousness of all that lived	Сознанием всего, что продолжает жить, и ощущать, и видеть;
And felt and saw; it was Timelessness and Time,	Оно, одновременно, было и Вневременным и Временем,
It was the Bliss of formlessness and form.	Блаженством формы и бесформенного.
It was all Love and the one Beloved's arms,	Оно, одновременно, было всей Любовью И радостным объятьем одного Любимого,
It was sight and thought in one all‑seeing Mind,	И виденьем, и мыслями в одном всё-видящем Уме,
It was joy of Being on the peaks of God.	И радостью Существованья на вершинах Бога.
She passed beyond Time into eternity,	Она[51] прошла за рамки Времени, она попала в вечность,
Slipped out of space and became the Infinite;	И выскользнула из пространства, стала Бесконечностью;
Her being rose into unreachable heights	Так существо её поднялось до недосягаемых высот,
And found no end of its journey in the Self.	И не нашло конца в том путешествии по Высшему Божественному "Я".
It plunged into the unfathomable deeps	Оно нырнуло в необъятные глубины,
And found no end to the silent mystery	И не нашло конца безмолвной тайны,
That held all world within one lonely breast,	Которая весь мир несла в одной своей груди,
Yet harboured all creation's multitudes.	И всё же находила место для многообразия всего творения.
She was all vastness and one measureless point,	Она была всей широтою, и одной неизмеримой точкой,
She was a height beyond heights, a depth beyond depths,	И высотою за пределами высот, и глубиною за пределами глубин,
She lived in the everlasting and was all	Она теперь жила в непреходящем, вечном, и была всем тем,
That harbours death and bears the wheeling hours.	Что затаило смерть, и что несёт кружение часов.
All contraries were true in one huge spirit	И все противоречья становились истиной, входя в один огромный дух,
Surpassing measure, change and circumstance.	Превосходящий мерки, изменения и обстоятельства.
An individual, one with cosmic self	Огромный индивидуум, единый со вселенским "я",
In the heart of the Transcendent's miracle	В глубокой сердцевине чуда Трансцендентного
And the secret of World-personality	И тайны Мира-личности,
Was the creator and the lord of all.	Был и творцом всего и господином.
Mind was a single innumerable look	Ум стал одним из множества несметных взглядов
Upon himself and all that he became.	И на себя, и на всё то, чем он становится.
Life was his drama and the Vast a stage,	Вся Жизнь была его большою драмой, а Бескрайность — сценой,
The universe was his body, God its soul.	Вселенная — его гигантским телом, Бог — его душой.
All was one single immense reality,	Всё стало необъятной и единственной реальностью,
All its innumerable phenomenon.	И всё — его бесчисленными проявлениями.

Her spirit saw the world as living God;	Так дух её смотрел на мир и видел в нём живого Бога;
It saw the One and knew that all was He.	Он созерцал Единого и знал, что всё есть Он.
She knew him as the Absolute's self-space,	Она его узнала как дух-пространство Абсолюта,
One with her self and ground of all things here	Единое и с ней самою, и с основанием всего,
In which the world wanders seeking for the Truth	Здесь, на Земле, где мир блуждает, ищет Истину,
Guarded behind its face of ignorance:	Скрываемую позади его лица невежества:
She followed him through the march of endless Time.	Она пошла за ним, за маршем нескончаемого Времени.
All Nature's happenings were events in her,	Отныне всё происходящее в Природе случалось, как событие внутри неё,
The heart-beats of the cosmos were her own,	Сердцебиенья космоса стучали пульсом у неё,
All beings thought and felt and moved in her;	Все существа и думали, и двигались, и чувствовали в ней;
She inhabited the vastness of the world,	Она жила в огромной широте пространства мира,
Its distances were her nature's boundaries,	И расстоянья мира стали рубежами и границами её природы,
Its closenesses her own life's intimacies.	А близость в мире — тесной связью в жизни у неё.
Her mind became familiar with its mind,	Ум у неё стал близким другом для всемирного ума,
Its body was her body's larger frame	А тело мира стало широким телом у неё,
In which she lived and knew herself in it	Там, где она жила, и видела себя внутри него
One, multitudinous in its multitudes.	Единой и одновременно многочисленной в его многообразии.
She was a single being, yet all things;	Она была отдельным существом, и в то же время — всем на свете;
The world was her spirit's wide circumference,	Мир стал её широкой сферой духа,
The thoughts of others were her intimates,	И мысли у других — её доверенными мыслями,
Their feelings close to her universal heart,	Их чувства — близкими её космическому сердцу,
Their bodies her many bodies kin to her;	А их тела — её неисчислимыми телами, родными для неё;
She was no more herself but all the world.	Она уж не была сама собой, она была всем миром.
Out of the infinitudes all came to her,	Всё приходило к ней из бесконечностей,
Into the infinitudes sentient she spread,	Она распространялась в ощущающие бесконечности,
Infinity was her own natural home.	И Бесконечность стала для неё родимым домом.
Nowhere she dwelt, her spirit was everywhere,	Она нигде конкретно не жила, но дух её жил повсеместно,
The distant constellations wheeled round her;	Вокруг неё вращались дальние созвездия;
Earth saw her born, all worlds were her colonies,	Земля смотрела на её рождение, и все миры её колониями были,
The greater worlds of life and mind were hers;	Великие миры ума и жизни ей принадлежали;
All Nature reproduced her in its lines,	Вся необъятная Природа повторяла в линиях своих её черты,
Its movements were large copies of her own.	Движения Природы были увеличенными копиями для её движений.
She was the single self of all these selves,	Она была единым "я" для всех других неисчислимых "я",
She was in them and they were all in her.	Она существовала в них, а все они существовали в ней.
This first was an immense identity	Впервые это стало безмерностью отождествления
In which her own identity was lost:	В котором потерялось тождество её с собой:
What seemed herself was an image of the Whole.	Что ранее казалось ею, превратилось в образ Целого.
She was a subconscient life of tree and flower,	Она была и подсознательною жизнью дерева, цветка,
The outbreak of the honied buds of spring;	И появлением весенних, полных мёда, расцветающих бутонов;
She burned in the passion and splendour of the rose,	Она пылала в страсти и великолепьи розы,
She was the red heart of the passion-flower,	И стала алым сердцем страстоцвета,
The dream-white of the lotus in its pool.	И белой грёзой лотоса в его пруду.
Out of subconscient life she climbed to mind,	Из жизни в подсознании она взбиралась до ума,
She was thought and the passion of the world's heart,	Она была идеей, мыслью, страстью сердца мира,
She was the godhead hid in the heart of man,	И божеством, сокрытым в сердце человека,
She was the climbing of his soul to God.	И восхождением души его до Бога.
The cosmos flowered in her, she was its bed.	Весь космос цвёл внутри неё, она ему служила ложем.
She was Time and the dreams of God in Time;	Она была и Временем, и грёзами о Боге, что во Времени;
She was Space and the wideness of his days.	Она была Пространством и простором дней его.
From this she rose where Time and Space were not;	Из этого она взошла туда, где Времени, Пространства больше не было,
The superconscient was her native air,	И сверхсознательное стало для неё родною атмосферой,
Infinity was her movement's natural space;	А Бесконечность — естественным пространством для её движений.
Eternity looked out from her on Time.	Смотрела Вечность из неё и наблюдала Время.

End of Canto Seven	Конец седьмой песни
End of Book Seven	Конец седьмой книги

Книга Третья
КНИГА
БОЖЕСТВЕННОЙ МАТЕРИ

Песня I
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ
НЕПОЗНАВАЕМОГО

Песня II
ПОКЛОНЕНИЕ
БОЖЕСТВЕННОЙ МАТЕРИ

Песня III
ДОМ ДУХА И
НОВОЕ ТВОРЕНИЕ

Песня IV
ВИДЕНИЕ И ДАР

Книга Четвертая
КНИГА
РОЖДЕНИЯ И ПОИСКА

Песня I
РОЖДЕНИЕ И
ДЕТСТВО ПЛАМЕНИ

Песня II
РОСТ ПЛАМЕНИ

Песня III
ПРИЗЫВ К ПОИСКУ

Песня IV
ПОИСК

Книга Пятая
КНИГА ЛЮБВИ

Песня I
СУДЬБОЙ НАЗНАЧЕННОЕ
МЕСТО ВСТРЕЧИ

Песня II
САТЬЯВАН

Песня III
САТЬЯВАН И САВИТРИ

Книга Шестая
КНИГА СУДЬБЫ

Песня I
СЛОВО СУДЬБЫ

Песня II
ПУТЬ СУДЬБЫ И
ПРОБЛЕМА БОЛИ

Книга Седьмая
КНИГА ЙОГИ

Песня I
РАДОСТЬ ЕДИНЕНИЯ;
ТЯЖЁЛОЕ ИСПЫТАНИЕ
ПРЕДВИДЕНИЕМ СМЕРТИ,
ГОРЕМ СЕРДЦА
И БОЛЬЮ

Песня II
ПАРАБОЛА
ПОИСКА ДУШИ

Песня III
ВХОЖДЕНИЕ ВО
ВНУТРЕННИЕ СТРАНЫ

Песня IV
ТРИАДА СИЛ ДУШИ

Песня V
ОБНАРУЖЕНИЕ ДУШИ

Песня VI
НИРВАНА И ОТКРЫТИЕ
ВСЕ-ОТРИЦАЮЩЕГО
АБСОЛЮТА

Песня VII
ОТКРЫТИЕ
КОСМИЧЕСКОГО ДУХА И
КОСМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ

Песня I ПРЕСЛЕДОВАНИЕ НЕПОЗНАВАЕМОГО

Песня II САТЬЯВАН

Песня I
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ
НЕПОЗНАВАЕМОГО

Песня II
САТЬЯВАН