Неровное крутое восхождение соблазняло сейчас его ноги.
Отвечая беспокоящему зову более великой Природы,
Он пересек границы воплощенного Разума
И вступил в широкие неясные поля диспутирующие,
Где все было сомнением, изменением, ничто не надежно,
Мир поиска и тяжелого без передышки труда.
Как тот, кто встречает лик Неизвестного,
Вопрошает, когда отвечать некому,
К проблеме притягиваемый, не решенной ни разу,
Все время неуверенный в почве, по которой ступал,
Все время к непостоянной цели влекомый,
Через страну, населенную сомнениями он путешествовал
В непостоянных пределах на основе колеблющейся.
Впереди он увидел границу, еще никем не достигнутую,
И думал сам, что с каждым шагом становится ближе, -
Далекий отступающий горизонт миража.
Там было скитание, что терпеть дома не может,
Путешествие несчетных тропинок, ничем не кончающихся.
Ничего не находил он, что его удовлетворяло бы сердце;
Неустанные блуждания искали и не могли прекратиться.
Там жизнь есть проявленный Неисчислимый,
Движение беспокойного моря, долгий
И смелый прыжок духа в Пространство,
Раздраженное беспокойство в вечном Покое,
Импульс и страсть Бесконечного.
Принимая всякую форму, которую ее фантазия желает,
Отделавшаяся от сдержанности установленных форм,
Она оставила надежность испытанного и известного.
Она, которую не пас страх, что гуляет во Времени,
Не затрагиваемая идущим по пятам Роком и внезапно возникающим Случаем,
Принимает как обычный риск бедствие;
Не заботясь о страдании, не обращающая внимания на грех и падение,
Она опасно и совершая открытия борется
В протяженностях души неисследованных.
Выглядящий экспериментом лишь длительным,
Азартным риском поисков Силы невежественной,
Что все истины пробует и, ни одну не находя высшей,
Идет дальше, неудовлетворенная, не уверенная в своем завершении.
Как видел какой-то внутренний разум, формировалась так жизнь:
От мысли к мысли она проходила, от фазы к фазе,
Мучимая своими собственными силами или, гордая и блаженная,
Сейчас владеет собой, сейчас - игрушка и раб.
Великая непоследовательность была ее действий законом,
Как если бы всякая возможность должна была испита до дна,
И мука и блаженство были играми сердца.
В галопе громовых копыт перемен
Она проносилась по гоночным полям Обстоятельства,
Или, колеблясь, между своими высотами и глубинами металась,
Поднятая или разбитая на непостоянном колесе Времени.
Среди скучного ползания серых желаний
Она корчилась, червь средь червей в грязи Природы,
Затем, ростом Титана, брала всю землю как свою пищу,
Амбициозно моря - как свое платье, как венец - звезды,
И с криком с одного пика на другой пик гигантский шагала,
Шумно требуя для завоевания и власти миры.
Затем, непоследовательно в лик Скорби влюбленная,
Она ныряла в муку глубин
И, барахтаясь, цеплялась за свои собственные былые невзгоды.
В печальной беседе со своей расточительной самостью
Она писала счет всему, что она утеряла,
Или сидела в горе, как с другом старинным.
Скоро истощалась шумная игра восторгов неистовых,
Либо она медлила, привязанная к неадекватной радости,
Упуская судьбы поворот, упуская цель жизни.
Сцена была спланирована для всех ее настроений бесчисленных,
Где каждое могло быть законом и образом жизни,
Но ни одно не могло предложить чистого счастья;
Лишь трепещущий привкус после себя они оставляли
Или лютую страсть, что приносит усталость мертвенную.
Среди ее бесчисленного разнообразия быстрого
Что-то оставалось неудовлетворенным, вечно прежним,
И в новом видело лишь лицо старого,
Час извечно повторял другие часы
И каждое изменение прежний дискомфорт продлевало.
Дух, в себе самом неуверенный и в своей цели,
Устающий скоро от чересчур изобильного счастья и радости,
Она нуждалась в шпорах боли и удовольствия
И родном вкусе страдания и беспокойства:
Она стремилась к концу, которого завоевать никогда не могла,
Упрямый привкус ее жаждающие губы преследовал:
Она о горе плакала, что приходило по ее собственной воле,
Томилась по удовольствию, что изнуряло грудь ее ранами;
Стремясь к небесам, она направляла свои шаги к аду.
Она избрала опасность и случай друзьями игр;
Ужасное колебание судьбы она избрала колыбелью и сиденьем.
Однако чистым и светлым из Безвременного ее рождение было,
Утраченный мировой восторг в ее глазах медлит,
Ее настроения - Бесконечного лица:
Красота и счастье - ее право врожденное,
И нескончаемое Блаженство - ее вечный дом.
Это сейчас явило свой старинный лик радости,
Сердцу горя раскрытие внезапное,
Искушающее его держаться, желать и надеяться.
Даже в мирах изменяющихся, мира лишенных,
В воздухе, изнуренном горем и страхом,
И когда его ноги по ненадежной почве ступали,
Он видел образ состояния более счастливого.
В архитектуре Пространства священного,
Кружащего и восходящего к вершинам творения,
В синих высях, что никогда не были слишком высокими
Для теплого общения между душою и телом,
Такое далекое, как небо, такое близкое, как мысль и надежда,
Мерцало царство безгорестной жизни.
Над ним в новом своде небесном
Ином, чем небеса, глазами созерцаемые смертными,
Как на лепном потолке богов,
Архипелаг смеха и огня,
Плыли звезды отдельные в море неба рябящем.
Высились спирали, магические кольца живого оттенка,
И сферы мерцающие странного счастья
Плыли сквозь дали как мир символический.
Разделить тревогу и труд они не могли,
Они не могли в несчастье помочь,
Недоступные страданию жизни, борьбе, горю,
Не запятнанные ее гневом и ненавистью,
Не задеваемые, не затрагиваемые, смотрели вниз видящие великие планы,
Блаженные вовеки в своем вечном праве.
Поглощенные в свое собственное удовлетворение и красоту,
Они жили, в своем бессмертном довольстве уверенные.
Обособленные, в свою самославу погруженные, отдаленные,
Горящие, они плыли в смутной светящейся дымке,
Света-грезы убежища вечные,
Туманность великолепий богов,
Созданная из размышлений вечности.
Почти невероятные для человеческой веры,
Они с трудом представлялись веществом вещей существующих.
Словно сквозь магического телевидения стекло
Для некоего увеличивающего внутреннего глаза очерченные,
Они светились как образы, из дальних мест посылаемые,
Слишком высокие и довольные, чтоб улавливаться смертными веками.
Но близки и реальны для сердца стремящегося
И для страстной мысли и чувства тела
Царства скрытые счастья.
В какой-то близкой недостигнутой области, которую мы все же чувствуем,
Свободные от суровой хватки Смерти и Времени,
Избавленные от поисков желания и горя,
В светлых надежных перефериях чарующих
Они лежат, вечно в блаженстве купающиеся.
В грезе и трансе и размышлении перед нашими глазами,
Через внутреннее поле тонкого видения
Широкие ландшафты восторженные, от зрения бегущие,
Фигуры совершенных царств проходят
И за собой оставляют следы сияющей памяти.
Воображенные сцены или миры великие вечные,
Мечтою ощущаемые или улавливаемые, они касаются наших сердец своими глубинами;
Нереальными кажущиеся, все же, более реальны, чем жизнь,
Счастливее счастья, вернее верных вещей,
Если б они были грезами или образами пойманными,
Истина грезы сделала б земли напрасные реалии земли ложными.
Там фиксированные в быстром вечном движении жили
Или всегда призываемые приходили назад к желающим страстно глазам
Спокойные небеса нерушимого Света,
Освещенные континенты покоя фиалкового,
Океаны и реки радости Бога
И страны безгорестные под пурпурными солнцами.
Это, когда-то звезда яркой далекой идеи
Или кометы воображения хвост грезы,
Приняло сейчас близкую форму реальности.
Была пересечена бездна между грезой-истинной и землей-фактом,
Чудо-миры жизни грезами не были больше;
Его зрение сделало все, что они обнаружили, собственным:
Их сцены, их происшествия встречали его глаза и его сердце
И ударяли их чистой красой и блаженством.
Безветренный вершинный регион привлекал его взгляд,
Чьи границы вступали в небо Себя
И погружались к странной эфирной основе.
Квинтэссенция восторга верховного Жизни пылала.
На духовном и мистическом пике
Лишь чуда высокая трансфигурирующая линия
Отделяла от бесформенного Бесконечного жизнь
И напротив вечности давала кров Времени.
Из этого бесформенного вещества Время свои формы чеканит;
Покой Вечного владеет космическим действием:
Многообразные облики Мировой Силы
Черпали силу быть, волю длиться
Из глубокого океана динамичного мира [покоя].
Перевертывая верхушку духа по направлению к жизни,
Она пластичные привилегии Одного посылает
Бросить в действие ее каприза мечты,
Зов его мудрости делает устойчивыми ее небрежные ноги,
Он поддерживает ее танец твердой основой,
Его безвременная неизменность безмолвная
Должна стандартизировать ее творения чудо.
Из незрящих энергий Пустоты
Изобретая сцену конкретной вселенной,
Его мыслью она установила для вселенной место, в ее слепых действиях
Она видит вспышками его всезнающего Света.
По ее воле непостижимый Суперразум склоняется вниз,
Чтоб вести ее силу, что чувствует, но не может знать,
Его дыхание силы контролирует ее моря беспокойные,
И управляющей Идее жизнь повинуется.
По ее воле, ведомый Имманентностью светлой,
Рискованный экспериментирующий Разум
Сквозь неясные возможности путь свой прокладывает
Среди случайных формаций мира неведающего.
Наше человеческое неведение движется к Истине,
Это Незнание стать может всеведением,
Трансмутированные инстинкты - приспособиться к божественным мыслям,
Мысли - поселить непогрешимое бессмертное зрение
И Природа - взобраться к идентичности с Богом.
Хозяин миров, ее рабом сам себя сделавший,
Есть фантазий ее исполнитель:
Она направила в русло моря всемогущества;
Она ограничила своими законами Неограничиваемого.
Ее работы Бессмертный обязал себя делать;
Он трудится над задачами, ее Неведением поставленными,
Скрытый в плаще нашей смертности.
Миры, формы, что делает ее богиня-фантазия,
Свой источник утратили, лежащий на незримых высотах:
Даже разлученные, отбившиеся от своего источника вечного,
Даже деформированные, затемненные, проклятые, падшие, -
Поскольку даже падение имеет свою извращенную радость,
А она ничего не упустит, что служит восторгу, -
Они тоже могли к пикам вернуться или же здесь
Отсечь приговор падения духа,
Свою божественность вернуть конфискованную.
Сразу пойманные в вечного видения взмахе
Он увидел ее гордость и великолепие высокородных зон
И ее регионы, пресмыкающиеся в нижних глубинах.
Свыше была монархия не павшего себя,
Внизу был транс мрачный пучины,
Противоположный полюс или антипод смутный.
Там были абсолютов жизни обширности славы:
Все смеялось в безопасном бессмертии
И вечном детстве души
До того, как пришла тьма и горе и боль рождены были,
Где все могло сметь быть собой и одним
И Мудрость играла в безгрешной невинности
С обнаженной Свободой в счастливом солнце Истины.
Там были миры ее смеха и ужасной иронии,
Там были поля ее пробы, труда, борьбы, слез;
Ее голова лежала на груди Смерти влюбленной,
Какое-то время сон имитировал покой угасания.
Свет Бога она отделила от его тьмы,
Чтобы попробовать вкус противоположностей голых.
Здесь, смешивая в человеческом сердце их тона и оттенки,
Соткала изменчивую композицию его существа,
Его жизни поток, вперед струящийся во Времени,
Его природы постоянную подвижность фиксированную,
Его души движущуюся картинку перемен полного фильма,
Его космос-хаос персональности.
Грандиозная созидательница своим касанием таинственным
Повернула к силе и пафосу самомечту существа,
Страстную игру из его бездонной мистерии сделала.
Но здесь были миры, наполовину к небесам поднятые.
Была там Вуаль, но не Тенистая Стена;
В формах, не слишком далеких от человеческой хватки,
Некая страсть чистоты неиспорченной
Пробивалась, Блаженства изначального луч.
Радости неба могли б стать земли, если б земля была чистой.
Там могли достигнуть наши обожествленные чувство и сердце
Какого-то естественного счастья крайности яркой,
Какого-то трепета абсолютностей Суперприроды:
Все силы могли бы смеяться и забавляться на твердых дорогах земли
И никогда не чувствовать жестокого лезвия боли,
Вся любовь могла бы играть и нигде бы не было срама Природы.
Но во дворах Материи она свои грезы поставила
И ее двери пока закрыты для высших вещей.
Эти миры могли чувствовать дыхание Бога, вершины их посещающее;
Там был некий проблеск каймы Трансцендентального.
Через вековечные молчания белые
Воплощенной радости фигуры бессмертные
Пересекали пространства широкие близко к сну вечности.
Чистые мистические голоса в тишине счастья
Взывали к Любви незапятнанным сладостям,
Призывая ее касание медовое миры взволновать,
Ее блаженные руки - ухватить члены Природы,
Ее сладкую нетерпимую мощь единения -
В свои руки спасительные взять всех существ,
Привлекая к ее жалости бунтаря и покинутого,
Навязать им счастье, ими отвергнутое.
Незримому Божеству брачный гимн,
Пламенеющая рапсодия желания белого
Соблазняла бессмертную музыку в сердце
И будила дремлющее ухо экстаза.
Более чистое, более пылкое чувство там имело свой дом,
Жгущий толчок, который удержать земные члены не могут;
Там дышалось широким, сбросившим бремя просторным дыханием
И сердце спешило от удара к удару восторженному.
Голос Времени Пел о Бессмертия радости;
Вдохновение и лирический крик,
Мгновения приходили с экстазом на их крыльях;
Красота невообразимая двигалась, небесно нагая,
Освобожденная от границ в ширях грезы;
С небес крик Птиц Удивительного звал
К бессмертным народам берегов Света.
Творение прыгало прямо из рук Бога;
Чудо и восторг скитались в дорогах.
Только лишь быть уже было высшим восторгом,
Жизнь была счастливым смехом души
И Радость была царем, с Любовью - министром.
Светлость духа воплощена была там.
Противоположности жизни были влюбленными или друзьями естественными
И ее крайности - гармонии острыми лезвиями:
Поблажка с мягкой чистотой приходила
И вскармливала бога на ее материнской груди:
Там никто не был слаб, поэтому ложь не могла жить;
Неведение было тонкою тенью, защищающей свет,
Воображение - свободной волей Истины,
Наслаждение - кандидатом на огонь неба;
Интеллект был Красоты почитателем,
Сила была рабой спокойного закона духовного,
Могущество свою голову клало на груди Блаженства.
Там были вершинные славы непостижимого,
Автономии безмолвного самоуправления Мудрости
И высокие сателлиты ее девственного солнца,
Освещенные теократии зрящей души,
Возведенные на трон в силе луча Трансцендентального.
Грандиозностей зрелище, греза огромностей
В солнечно-ярких царствах двигались королевской походкой:
Ассамблеи, переполненные сенаты богов,
Жизни могущества царили на тронах мраморной воли,
Высокие власти и автократии
И силы увенчанные, и вооруженные императивные мощи.
Все объекты там великими и прекрасными были,
Все существа носили печать королевскую силы.
Там сидели олигархии Закона природного,
Гордые буйные головы служили одному челу монарха спокойному:
Все состояния души надевали божественность.
Там встречались пылкие взаимные близости
Радости власти и радости рабства,
Навязанные Любовью сердцу Любви, что повинуется,
И телу Любви, под восторженным ярмом удерживаемым.
Все было игрою встречающихся царственностей.
Ибо поклонение поднимает поклоняющегося склоненную силу
Близко к гордости бога и блаженству, что его душа обожает:
Правитель там един со всеми, кем он управляет;
Для того, кто служит с ровным сердцем свободным,
Повиновение есть его царского обучения школа,
Его благородства корона и привилегия,
Его вера - идиома высокой натуры,
Его служение - духовный суверенитет.
Там были царства, где Знание объединено с созидательной Силой
В ее доме высоком и всю ее своей собственной делает:
Грандиозный Сияющий ее мерцающие члены захватывает
И наполняет их его луча страстью,
Пока все ее тело не станет его домом прозрачным
И вся ее душа - его души копией.
Обожествленные, трансфигурированные касанием мудрости
Ее дни стали подношением светлым;
Бессмертным мотыльком в счастливом нескончаемом пламени,
Она горела в его нестерпимом сладостном блеске.
Плененная Жизнь, за ее завоевателя выданная.
В его небе широком она свой мир построила наново;
Она дала спокойному шагу ума скорость машины,
Мыслящему - нужду жить тем, что видит душа,
Живущему - стремление видеть и знать.
Его великолепие поймало ее, за него ее могущество хваталось;
Она короновала Идею, в мантиях пурпурных царя,
В руки Истины возложила свой змеиный магический скипетр,
Сделала формы его внутреннего видения ритмичными обликами
И свои действия - телом живым его воли.
Пылающий гром, вспышка создателя,
Его победный Свет скакал на ее Силе бессмертной;
Кентавра могучий галоп нес бога.
Жизнь, на трон возведенная с разумом, двойное величие.
Там были миры великого счастья и миры мрачные,
И деятельность, мечтою окрашенная, смех - мыслью,
И страсть там могла своего желания ждать,
Пока не услышит рядом приближение Бога.
Там были миры детского веселья и радости;
Беззаботная юность сердца и разума
Тело находили инструментом небесным;
Он освещал золотистое гало вокруг желания
И освобождал обожествленное животное в членах
К божественным прыжкам любви, красоты и блаженства.
На сияющей почве, чти всматривалась в улыбку небес,
Быстрый жизненный импульс не ограничивался и не останавливался:
Он не знал, что такое усталость: его слезы были счастливы.
Там работа была игрой, а игра - работой единственной,
Задачи небес - богоподобной мощи забавой:
Небесная вакханалия, чистая вечно,
Не останавливаемая слабостью, как в смертных каркасах,
Жизнь была вечностью настроений восторга:
Не приходила никогда старость и лицо не омрачала забота.
На безопасность звезд простирая
Гонку и смех смертных сил,
Голые боги-дети на своих полях для игр бегали,
Ударяя ветра великолепием и скоростью;
Компаньонов они делали из шторма и солнца,
Вздымающихся морей белой гривой играли,
Убивали дали, до-смерти затоптанные, под своими колесами
И состязались на аренах их силы.
Как солнца в своем сиянии властные,
Они зажигали небеса славой их членов,
Бросаемой как щедрый дар миру божественный.
Чары, заставляющие сердце застыть от восторга,
Они несли своего очарования гордость и власть,
Как знамя Жизни на дорогах Пространства.
Идеи светлыми товарищами были души;
Разум играл речью, бросал копья мысли,
Но не нуждался в этих инструментов труде, чтобы знать;
Знание было приятным времяпрепровождением Природы, как отдых.
Облаченный в свежий яркий луч сердца,
Раннего Богоинстинкта дети-наследники,
Арендаторы вечности Времени,
Но уже трепещущие с блаженством творения первого,
Они погружали существование в свою юность души.
Утонченная и неистовая тирания,
Энергичное принуждение их воли к радости
Лило улыбающиеся потоки счастья сквозь мир.
Там царило дыхание незатрагиваемого довольства высокого,
Счастливый марш дней в спокойном воздухе,
Универсальной любви половодье и мира.
Суверенитет неутомимой сладости жил,
Как песнь удовольствия на устах Времени.
Обширный спонтанный порядок освобождал волю,
Души солнечно-искренний полет крылатый к блаженству,
Ширина и величие не закованного в кандалы действия
И огненного быстрого сердца золотая свобода.
Там не было лжи разобщения душ,
Там не было искривленности мысли иль слова,
Что украла б у творения его прирожденную истину;
Все было искренностью и естественной силой.
Там свобода была единственным правилом и высшим законом.
В счастливом ряду восходили или спускались эти миры:
В царствах странной красоты и сюрприза,
В полях грандиозности и титанической силы,
Жизнь играла легко с ее желаниями огромными.
Тысячи Эдемов она могла без передышки построить;
Никаких оков не было для ее величия и для ее грации
И для ее небесного разнообразия.
Пробудившаяся с криком и движением бесчисленных душ,
Поднявшаяся из груди Бесконечности какой-то глубокой,
Улыбающаяся, как новорожденное дитя в любви и надежде,
В своей природе поселяющая силу Бессмертного,
В своей груди несущая вечную Волю,
Ни в каком гиде она не нуждалась, кроме своего светлого сердца:
Божественность ее шагов никакое падение не портило,
Никакая чуждая Ночь не могла прийти ее глаза ослепить.
Там было не нужно не дозволяющее кольцо изгороди;
Каждый акт был совершенством и радостью.
Оставленная на настроения своей быстрой фантазии
И богатый многоцветный бунт своего разума,
Посвященная в божественные и могучие грезы,
Могучая строительница бесчисленных форм,
Размеры ритмов Бога исследующая,
По своей воле она ткала свой чудо-танец волшебный,
Дионисская Богиня восторга,
Созидательного экстаза Вакханка.
Этот мир блаженства он видел и зов его чувствовал,
Но не находил пути, чтоб вступить в его радость;
Через сознательную бездну там моста не было.
Более темный воздух все еще окружал его душу,
К образу беспокойной жизни привязанную.
Вопреки стремящемуся разуму и чувству томящемуся,
Унылой Мысли, сформированной опытом серым,
И зрению, которое от заботы, печали и сна становится тусклым,
Все это казалось лишь яркою желанною грезой,
В тоскующей дали представленной сердцем
Того, кто идет в тени земного страдания.
Хотя он однажды ощутил объятия Вечного,
Слишком близко к страдающим мирам его природа жила,
И там, где стоял он, начинались владения Ночи.
С трудом, чересчур тесно окруженная заботою мира
Может густая форма, в которой мы были отлиты,
Возвращать чистую радость радости, свет - свету.
Ибо ее мучимое желание думать и жить
Сперва к смешанным боли и удовольствию пробуждается,
Но еще она хранит своего рождения привычку:
Дуальность ужасная - наш способ быть.
В незрелых началах этого смертного мира
Ни жизни не было, ни игры разума, ни желания сердца.
Когда земля была построена в Пустоте бессознательной
И ничего кроме материальной сцены не было,
Идентифицированные с морем, небом и камнем
Ее юные боги стремились высвободить души,
Спящие в объектах, безжизненные, смутные.
В той грандиозности необитаемой, в той красоте голой,
В полном безмолвии, среди никем не слышимых звуков,
Тяжелым было бремя не переданное
Богини в мире, что не имел нужд;
Ибо никого не было там, чтобы получать или чувствовать.
Эта масса сплошная, которая не выносила биения чувства,
Не могла вмещать их обширный созидательный импульс:
В гармонию Материи не погруженный более
Дух утратил свой сон статуи застывшей.
В безразличном трансе он искал ощупью зрение,
Ощущал страсть к движениям сердца сознательного,
Жаждал радости, речи, мысли, любви,
В немых бесчувственных кружащих дне и ночи
Томился по удару стремления и отклика.
Уравновешенное несознание сотряслось прикасанием,
Интуитивная Тишина, дрожащая именем,
Они кричали Жизни, зовя ее вторгнуться в оболочку бесчувственную
И пробудить в грубых формах божественность.
Голос был слышен на немом земном шаре кружащемся,
Бормотание в Пустоте неслушающей жаловалось.
Существо, казалось, дышит там, где когда-то никого не было:
Что-то, заточенное в мертвых глубинах бесчувственных,
Чему в сознательном существовании отказано, потерянное для радости,
Повернулось, словно спящий со времен незапамятных.
Свою собственную похороненную реальность осознающее,
Вспоминающее свою забытую самость и право,
Оно тянулось знать, стремиться, наслаждаться, жить.
Жизнь слышала зов и оставила свой родной свет.
Изливаясь из своего яркого плана величественного
На жесткое кольцо и неуклюжую позу смертного Пространства,
Здесь тоже милосердный великокрылый Ангел лил
Свое великолепие, свою быстроту и блаженство,
Надеясь заполнить прекрасный новый мир радостью.
Как к груди смертного приходит богиня
И его дни наполняет своим небесным объятием,
Она спустилась, чтобы сделать в преходящих формах свой дом;
В лоно Материи она бросила пламя Бессмертного,
В нечувствующей Пустоте разбудила мысль и надежду,
Своим очарованием и своей красотой ударила плоть и нерв
И навязала восторг бессознательному каркасу земли.
Живое и одетое деревьями, цветами и травами
Земли коричневое великое тело небесам улыбалось,
В смехе моря лазурь отвечала лазури;
Новые создания чувствующие невидимые глубины заполнили,
Жизни слава и быстрота текла в красоте зверей,
Человек смел, думал и встречал своей душой мир.
Но когда магическое дыхание было в пути,
До того, как ее дары смогли достичь наших сердец заточенных,
Темное неясное Присутствие все подвергло сомнению.
Тайная Воля, что на себя Ночь надевает
И предлагает духу тяжелое испытание плоти,
Навязала мистическую маску смерти и боли.
В медленных и страдающих годах сейчас ограниченный
Проживает чудесный странник крылатый
И больше не может ее более счастливое состояние вернуть,
Но должен инертного Несознания повиноваться закону,
Бесчувственного фундамента мира,
В котором на красоту слепые границы возложены
И горе и радость живут как товарищи борющиеся.
Смутная и страшная немота легла на нее:
Ее тонкий могучий дух был отменен
И убито ее благо счастья бога-ребенка,
И вся ее слава превращена в малость,
И вся ее сладость - в желание увечное.
Вскармливать смерть своими работами - здесь удел жизни.
Так завуалировано ее бессмертие было, что казалась она
Навязывающим сознание вещам несознательным
Эпизодом в вечной смерти,
Мифом бытия, что должно всегда прекращаться.
Такова была злая мистерия ее перемены.