Сатпрем

 

 

На пути к сверхчеловечеству.

 

 

эссе экспериментальной эволюции

 

 

 

 

У ног Истины.

 

 

После того, как все рухнет,

Может быть, мы найдем ключ,

Который таится внутри.

Шри Ауробиндо.

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Все тайны очень просты, потому что Истина проста, это самая простая вещь на свете, именно поэтому мы ее не замечаем.

 В мире существует только одна Вещь, а не две, как начали замечать физики и математики, как это знает ребенок, улыбающийся набегающей на берег волне, где сама пена, кажется, выкатывается из глубины веков и сливается с великим ритмом, восстающим из старой памяти и соединяющим жизнь и страдания в одну историю, такую древнюю и такую беспредельную, что кажется, будто она существовала вечно и будто чайка уносит эту беспредельность на своем крыле. И все содержится в одной секунде, все годы и все души в одной простой точке, которая блеснет на мгновение в шальной пене.

 Но мы потеряли и эту точку, и эту улыбку и эту поющую секунду. И тогда нам захотелось восстановить это единство с помощью сложения 1+1+1..., как если бы набор всех возможных знаний о всех возможных точках мог дать нам точную сумму, единственную сумму, которая движет миры и заставляет петь сердце нашего забытого ребенка. Это Простота, а мы захотели подогнать ее под свои кошельки. И чем больше мы увеличивали количество наших ученых кнопок, чтобы упростить жизнь, тем дальше улетали птица и улыбка, и даже сама пена – все это было отравлено нашими расчетами. Мы даже не знаем, принадлежат ли нам наши тела, ибо наша прекрасная Машина все поглотила.

 Итак, эта единственная вещь – это также единая власть, потому что то, что блестит в одной точке, блестит также во всех других точках; если это понятно, то станет понятным все остальное: в мире есть только одна власть, а не две. Даже ребенок прекрасно понимает это: он король, и он неуязвим. Но ребенок растет и забывает.

 И вырастают люди, нации и цивилизации, каждая по-своему ища Великий Секрет, простой секрет: кто с помощью оружия и побед, кто с помощью медитаций, магии и красоты, религии или науки. И по правде говоря, мы точно не знаем, кто преуспел больше: потому что одни отказались от жизни, чтобы понять ее; другие приняли ее, не понимая; третьи оставили след красоты; четвертые – белый след в небе, а мы последние в этом списке – вот и все. И мы не нашли еще нашу магию.

Эта точка совсем маленькая, могущественная, все время здесь, на пляже великого мира: она сверкает для тех, кто хочет, такая же, какой она была в то время, когда мы еще не были людьми в этом подзвездном мире.

 Однако некоторые народы коснулись Секрета: древние греки, возможно, владели им, а также египтяне и, конечно, Риши ведических времен. Но секреты похожи на цветы прекрасного дерева, на цветы, у которых свое время, свой скрытый период созревания и внезапное распускание. Всему свое время, свой момент даже для перемещения звезд над нашими головами – все движется согласно единому ритуалу, и точно так же – человек. Секрет, то есть знание, власть, имеет свое органическое время, и одна маленькая изолированная клетка, более развитая, чем другие, не может воплотить всю власть знания, то есть не может изменить мир, не может ускорить распускание большого дерева до тех пор, пока вся остальная эволюционная почва не будет к этому готова.

 И это время пришло.

 Оно пришло и зреет как почка повсюду на земле, даже если этот невидимый цветок проявляется пока как ядовитая пустула: студенты в Калькутте обезглавливают статую Ганди, рушатся прежние идеалы, ищущие умы призывают к разрушению и прибегают к помощи варваров (как было в Древнем Риме), чтобы разрушить свою собственную тюрьму; другие ищут спасения в искусственном раю – все равно какой путь, но только не этот! И Земля ухает и стонет всеми своими трещинами, всеми клетками своего огромного тела в процессе трансформации.

 Так называемые "беды" нашей эпохи – это завуалированные роды, и мы не знаем, с какого конца подойти к этому. Мы перед новым эволюционным кризисом, таким же радикальным, как это, вероятно, было во время первого проявления человеческих признаков среди обезьян.

 Но поскольку тело Земли является единым, как сама Истина, то и лекарство одно, и если изменится одна точка, то это повлечет за собой изменение и всех остальных. И эта точка не находится ни в одном из наших законов, которые, как нам кажется, нужно лишь усовершенствовать, ни в одной из наших систем, наших наук, наших религий, школ, наших "измов" всех цветов и запахов, – все это является частью старого механизма, подтянуть один болт или что-то добавить или улучшить – все эти попытки ничего нам не дадут, так как весь наш Механизм полностью износился. И эта точка не располагается ни в нашем интеллекте, который создал весь этот Механизм, ни даже в улучшенном человечестве, которое будет прославлять свои слабости и свое прежнее величие.

 "Несовершенство человека не есть последнее слово Природы, – говорит Шри Ауробиндо, – и его совершенство тоже не является последней вершиной Духа". Эта точка находится в будущем, непостижимом для нашего интеллекта, но оно уже прорастает в сердце человека как цветок фламбуайна, когда у него опадут все листья.

 Если мы вникнем в суть явления, то по меньшей мере мы обнаружим рычаг этого будущего. И в чем же заключается эта суть, если она не в том, что мы считаем прекрасным, добрым и хорошим, исходя из человеческих норм ?..

 Когда-то первые рептилии, вышедшие из воды, захотели подняться в воздух; первые приматы, вышедшие из леса, окинули землю удивленным взглядом; один и тот же толчок заставляет их видеть другое состояние, и может быть, вся сила трансформации и заключалась в этом простом взгляде, стремящемся к чему-то другому, как если бы этот взгляд, и этот зов, и эта манящая точка неизвестности имели бы власть открывать родники будущего.

 На самом деле эта точка содержит все, может быть, это искра солнечного "Я", бесконечно-единая, горящая в сердце людей и вещей, в каждой точке пространства и в каждой секунде, которая неустанно превращается в вечность быстрее, чем это можно увидеть в одной вспышке молнии. Будущее принадлежит тем, кто полностью отдается этому будущему.

 И мы говорим, что существует будущее более великолепное, чем все электронные раи ментала: человек не является концом цепи, он не более чем археоптерикс на вершине рептилий, и где же тогда может остановиться Эволюционная волна? И мы хорошо это видим на своем примере: нам кажется, что мы изобретаем все более и более чудесные машины, что мы постоянно расширяем человеческие возможности, что мы продвигаемся к Юпитеру и Венере, но это всего лишь видимость. На самом деле мы ничего не преодолеваем; мы посылаем в космос маленькое жалкое существо, которое не может позаботиться даже о собственном племени и которое даже не знает, что содержится в его подвалах, – то ли дракон, то ли плачущее дитя. Мы не прогрессируем, а только безмерно раздуваем огромный ментальный шар, который может скоро лопнуть; мы не улучшили человека, а только увеличили его. Иначе быть не могло. Ошибка заключается не в недостатке добродетелей или интеллекта, поскольку эти последние, доведенные до крайности, могут дать только сверхсвятых или сверхмашин-чудовищ.

 Святая рептилия в своей норе будет вершиной эволюции не более, чем святой монах. И тут нечего сказать. На самом деле вершиной человека или чего бы то ни было является не совершенствование данного вида, а "что-то другое", что не является этим же самым, и к чему стремится данный вид. Таков закон эволюции.

 Человек не является окончательным продуктом эволюции, человек это переходное существо, – говорил Шри Ауробиндо, – он на пути к сверхчеловеку, и это так же неизбежно, как то, что последний росток последней ветки содержится в зерне дерева. И наш единственный вопрос во все времена, который надо разрешить, тот самый, который сейчас разрывает на части наш великий земной корабль, состоит в том, как осуществить переход.

 Ницше говорил то же самое. Но его сверхчеловек был только колоссолизацией современного вида, и мы видели, как он обрушился на Европу. Это не был эволюционный прогресс, это был возврат к прежнему варварству зверя в человеческом обличье в образе блондина или брюнета, возврат к человеческому эгоизму.

 Мы не нуждаемся в сверхчеловеке, нам нужно что-то другое, что уже пробуждается в человеческом сердце и что отличается от человека так же, как кантаты Баха от первого рычания, которое извергали обезьяны.

 Но на самом деле и кантаты Баха бедны по сравнению с гармониями будущего, навстречу которым начинает осторожно раскрываться наш внутренний слух.

 Именно это раскрытие, этот переход мы и хотим изучить в свете того, что мы узнали от Шри Ауробиндо и от той, которая является продолжателем его дела, modus operandi перехода, для того, чтобы мы могли сами ухватить рычаг и работать методично над своей собственной эволюцией.

 Секрет жизни не в самой жизни, секрет человека не в самом человеке, точно также, как "секрет лотоса кроется не в той грязи, из которой он вырастает", – сказал Шри Ауробиндо; и все же грязь и солнечный луч объединяются вместе, чтобы создать другую степень гармонии. Мы должны найти именно это место соединения, точку трансмутации, и тогда, может быть, мы снова откроем то, что ребенок видит на пляже в комке шальной пены, ту наивысшую музыку, которая создает миры, то единственное Чудо, которое ждет своего часа.

 И то, что казалось для человека невозможным, станет для него детской игрушкой.

 

1. МЕНТАЛЬНАЯ КРЕПОСТЬ

 

 Трудности возникают потому, что мы думаем, что должны разрушить их самостоятельно. Если бы наша интеллектуальная сила (или слабость) не вмешивалась, если бы мы не применяли при решении проблемы свои большие или малые способности, то, как мы полагаем, мы были бы обречены на провал. Таково убеждение ментального человека, и мы очень хорошо знаем результаты этого. Но даже если бы они были великолепны, они все равно имели бы высший порок, который заключается в том, что они несут в себе плод только интеллекта, кроме тех случаев, когда жизнь вдруг расстраивает наши планы.

 Иначе говоря, наше ментальное существование – это замкнутая система. Ничто не может туда войти, кроме того, что мы сами туда вносим. Это краеугольный камень нашей Крепости.

 Вторая неизбежная характеристика – это его строго механическая система: все развивается под колпаком мысли, плана или вышеназванного мускула, который мы задействовали, и почти ничто не может войти, кроме того, что мы задумали. И всё промерено заранее, вплоть до последнего метра: каков вес, такова и мера... Все предусмотрено, но в коэффициенте пущенного в ход интеллекта. Мы получаем то, что ожидаем – и все это уже предвидено в интеллектуальном уравнении, введённом в игру. То есть вся система крепко-накрепко скреплена до малейшего закоулочка.

 Нет ни одного слабого места, кроме того, когда вдруг само наше существование потрясает наши безупречные мерила.

 И его третья характеристика, неизбежно вытекающая из первых двух, – это его совершенная "объективность": ничто не ускользает или то, что ускользает, будет в тот час же учтено, сведено к уравнению и "запрограммированно", чтобы быть вложенным в круговорот машины и тем самым раздуть еще больший воздушный шар. И, конечно, всё объективно, поскольку все носят одни и те же очки. Инструменты подтверждают именно те результаты, которые мы от них ожидаем. Это значит, что система строго и четко обусловлена.

 Мы начертили ментальный круг и, словно зачарованные, поместили себя внутрь, вот и всё.

 Но возможно, станет ясно, что это потрясающая иллюзия. И на самом деле иллюзия может лопнуть независимо от нас. То, что мы принимаем за ужасный беспорядок, есть, может быть, великий поток новой мощи, который несет свежий воздух в легкие ментализированных землян...

 "Новая сила" – вот слово, которое уже имеет свой мистический дух, которое вызывает живой протест материалиста. Но признаем то, что сегодняшние материалисты так же устарели, как и вчерашние верующие, потому что они в замкнутой системе, они закреплены, стянуты болтами, обусловлены и являются пройденным этапом. И те, и другие являются продуктом ментального круга, орлом или решкой одной и той же монеты, которая вот-вот будет признана фальшивой. Речь не идет о Боге или не-Боге, речь идет совсем о другом; как дышится с другой стороны? А там очень хорошо дышится; и можно сказать, что раньше мы не дышали вовсе, и что мы впервые вдохнули по-настоящему.

 Итак, совершить переход, рассчитывая только на свои собственные силы, мы не сможем; если бы условие было таковым, то никто не смог бы этого сделать, за исключением, может быть, духовных атлетов. И эти духовные атлеты – медитаторы, аскеты, занимающиеся концентрацией, – на самом деле не выходят из круга, хотя внешне они производят такое впечатление: они раздувают еще больше свое умственное эго (эта формула эго еще хуже, чем другая; она более скрытая, потому что в ней есть некоторое зерно истины), и их озарения – не что иное, как световой разряд их собственного аккумулированного облака.

 Логика проста: невозможно выйти из круга силами самого круга, так же как лотос не выходит из грязи в силу самой грязи. Нужно добавить туда немножко солнца. Аскеты, святые и основатели религий коснулись только разреженной макушки ментального пузыря и с течением времени породили Церковь или что-то другое, странно напоминающее замкнутую систему, от которой они оттолкнулись, то есть догму, свод законов, правило единственного пророка, родившегося в 000 благодатном году, вокруг которого витала красивая легенда, навечно привязанная к 000 году, как электрон к ядру, звезды к Большой Медведице, а человек к своему пупку.

 Или же они выходили из этого, но только духовно, оставляя землю и тела гнить по-прежнему... Мы очень хотим, чтобы наш новый двигатель был более светлым, чем прошлый, более мудрым, более добродетельным и чтобы он помог людям, но, как мы видим, в течении тысячелетий в ментальном круге ничего не изменилось, потому что его свет был только другой стороной той же самой тени, белое от чёрного, хорошее от плохого, добродетель от ужасного порока, который сдавил нас всех в глубине наших подвалов.

 Эта беспощадная двойственность, которая обуревает всю жизнь ментального человека, очевидно, неразрешима на уровне самой двойственности: это тоже самое, как если бы мы стали правой рукой бороться против левой. Это именно то, что делает, без большого успеха, ментальный человек на всех уровнях своего существования, противопоставляя свое небо – аду, свою материальность – духовному, свой индивидуализм – коллективизму или любому другому "изму", который профилирует в данной злополучной сфере. Но оттуда не выходят по декрету какого-то "изма", доведенного до совершенства: лишенная своего неба, наша Земля будет простой вращающейся машиной; лишенное своей материи, наше небо будет бледной туманностью, в которой плавают спокойные медузы невоплощенного духа; и лишенные индивидуумов, наши общества будут страшным муравейником, и даже лишенный своих грехов индивидуум потеряет плюс напряжения, который помогал ему расти.

 Никакая идея, как бы велика она ни была, не имеет силы изменить эту Искусственность, ибо сама Искусственность имеет свой смысл и свое время.

 Природа все время напоминает нам о том, что у нее есть на все свои причины. Мы возомнили, что превзошли ее, потому что мы ее ментализировали, классифицировали и воспользовались кое-какими из ее секретов, но, делая это, мы еще раз подчиняемся ее закону. И если правда то, что она создала из бледной протоплазмы щупальца актиний, отливающие разными цветами, для того, чтобы лучше захватывать свою добычу, и миллионы других видов, составляющих разноцветную картину нашей доброй Земли, то, надо думать у нее есть свои основания на то, чтобы создать разнообразные человеческие типы актиний, которые захватывают свою добычу, которую они способны удержать в многоцветной сети тысяч мыслей, чувств, импульсов. И если этот беспокоящий полип, этот ментальный круг, замкнулся на нашем виде, то, конечно, он не является бесполезной западней, через которую мы могли бы перепрыгнуть, если бы мы были немного похитрее. И зачем ставить эту западню, если только не для того, чтобы выйти из нее?

 Если бы какой-нибудь пастух времен Упанишад мог сразу совершить скачок и стать сверхчеловеком, то зачем тогда, с точки зрения эволюции, все эти труды и эта кровь? Нет в мире ничего бесполезного, и мы находимся в нем, чтобы испытать боль, которая несет в себе скрытые силы освобождения.

 И польза не в том, что воображает себе ментал, гордый своими знаниями и открытиями, поскольку он все время путает инструмент с Мастером. Мы поверили, что ментальный инструмент является конечной целью и средством, и что эта конечная цель есть все более возрастающее, более победоносное, более неоспоримое господство ментальной сферы, которую он наполнил великолепными городами и менее великолепными пригородами. Но это является вторичной целью, это опухолевый нарост. Становится ясно, что основной целью Ментала в человеке является не стремление сделать его более умным (умным по отношению к чему? Мышь в своей норе тоже имеет прекрасный интеллект в пределах своей сферы), а индивидуализировать его в недрах своего вида и снабдить его возможностью измениться, в то время как другие виды индивидуализированы в их основном и неизменном виде; в конце концов, сделать его способным бросить взгляд на то, что превосходит его собственное состояние. C этой индивидуализацией и начались "ошибки" человека, его "грехи", его прискорбная двойственность; но возможность ошибок также таит в себе возможность прогресса, и поэтому все наши заступнические морали потерпели и потерпят крах навсегда: если бы мы не совершали ошибок и были бы абсолютно безупречны, мы были бы застойным и безошибочным видом, как моллюски. Иначе говоря, Ментал является инструментом ускорения эволюции, это двигатель эволюции. За 50 лет развития науки человек продвинулся вперед намного больше, чем за тысячелетия до научного периода. Но в каком направлении? Конечно, не в смысле обманчивого мастерства, не умения жить, а в смысле ментальной насыщенности вида. Из круга невозможно выйти иначе, как только наполнив его, в индивидуальном и коллективном смысле. Одному невозможно перейти на другую сторону: переходят все вместе (или могут перейти) или же никто, и вперед идет весь вид, потому что существует только одно тело Человека.

 Вместо горстки посвящённых, рассеянных в непросвещенной и полуживотной человеческой массе весь вид целиком находится в процессе осуществления своего посвящения, или, говоря на языке эволюции, своего последнего видоизменения. Мы пересекли ментальный круг не для того, чтобы посылать ракеты на Луну, а для того, чтобы быть способными и индивидуально,  и сообща совершить добровольный переход в высший круг.

 Разрыв круга – это великий органический факт всех наших времён. И всякая двойственность, все противоположные полюса, грехи добродетелей и добродетели грехов и весь этот явный хаос – все является инструментами совершаемой Работы, "тензорами", если так можно выразится, которые прижимают нас изо всех сил к железной стене – иллюзорной стене.

 Но иллюзия спадет лишь тогда, когда мы захотим ее увидеть. Мы подошли к этому. Иллюзия еще не умерла, она сопротивляется с беспрецедентной силой, снабженная всем оружием, которое мы для нее добросовестно начистили до блеска, но это последние скачки колосса на глиняных ногах, который на самом деле является гномом в каске по нижнюю челюсть.

 Это хорошо знали древние мудрецы Индии, которые разделили человеческую эволюцию на четыре концентрических круга: круг людей познания (брахманов), которые господствовали в начале человеческой эпохи в "век истины", затем круг благородных и воинственных (кшатрии), в котором оставалось "три четверти истины", далее торговцы и буржуа, которые владели только немногим более "половины истины", и наконец, наш век, век "маленьких людишек", Шудра, слуг (механиков эго желаний), великого пролетариата завербованных свобод – "Черный век", Кали Юга, где вовсе не осталось истины.

 Но поскольку этот круг самый крайний, потому что все истины были испробованы, исчерпаны, всевозможные пути пройдены, мы подходим к разрешению, к истинному решению, к точке выхода наружу нового века истины, "супраментального века", о котором говорил Шри Ауробиндо, и который, как коробочный плод, разрывает свою последнюю оболочку, чтобы освободить свой золотой плод. И если отношение между большим коллективным телом и нашими человеческими телами точно, то можно было бы сказать, что центр, который управлял веком мудрецов, располагался на уровне лба, в то время, как центр века благородных находился на уровне сердца, в век торговцев – в животе, и центр, управляющий нашим веком, находится на уровне отработанных масс и секса. Спуск завершен. Но этот спуск имеет смысл, и смысл для Материи. Если бы мы оставались все время на высотах божественных истин ментала, никогда бы эта земля, это тело не имели бы возможности трансформироваться, и решение, возможно, было бы в уходе в какую-то духовную сферу или нирвану.

 Теперь нужно, чтобы все изменилось, даже материя и тела, потому что мы в самом нутре! И в силу иронии судьбы это может оказаться самой большой услугой, которую оказывает нам черный век, научный и материалистический: он вынудил дух настолько углубиться в материю, что не остается другого выхода, кроме как потеряться в ней или же трансформироваться вместе с ней.

 Абсолютная чернота – это только тень более сильного Солнца, которое вскрыло свою пучину, чтобы выплеснуть оттуда мощную красоту, основанную на очищенном базисе нашего земного подсознательного, прямо воспринимающего истину до самых клеток нашего тела.

 

О, Раса, рожденная землей,

влекомая судьбой, сжимаемая Силой,

О, жалкие искатели приключений в бесконечном мире,

Пленники карликового человечества,

Будете ли вы вечно вращаться в монотонном круге ментала

Вокруг маленького "я" и ничтожных пустяков?...

Всевидящий, смелый Создатель – он в вас,

Безупречное величие витает над вашими жизнями,

Всемогущая власть заключена в клетках Природы...

Шри Ауробиндо

 

Эта задача, невозможная для нас, не является невозможной для Великой Исполнительницы, которая подвела эволюционную игру к этой критической точке. Она может. Речь идет о том, чтобы ухватить эти скрытые пружины или, скорее, предоставить себя Ей и сотрудничать в нашей собственной эволюции, имея глубокое понимание Великого Процесса. И мы достигнем этого не в силу умственного атлетизма старой замкнутой системы, а в результата радикального скачка с широко открытыми глазами и в полном сознании, просто предоставив себя богам будущего, имея решимость изгнать чудовищную иллюзию из самых последних уголков, открывшись полностью навстречу наивысшей Возможности, которая возьмет нас на руки и понесет по солнечной дороге даже раньше, чем мы сделаем четверть шага Ей навстречу.

 Поскольку воистину "бывают моменты, когда Дух движется среди людей; есть и другие, когда он удаляется и оставляет нас на самих себя, в зависимости от силы или слабости нашего собственного эгоизма. Бывают периоды, когда даже легкое усилие может привести к великим результатам и изменить судьбу..." Шри Ауробиндо.

 И мы в действительности находимся как раз в этом периоде.

 

2. ВЕЛИКИЙ ПРОЦЕСС

 

 Секрет круга заключается в следующем круге, который непосредственно следует за ним, как секрет стрелы заключается в той цели, в которую она направлена, и, если бы мы могли подняться к хозяину-стрелку, мы обнаружили бы этот секрет секретов, центральную точку, которая определяет этот круг и все другие круги, цель всех целей. Но сказано, что открытия делаются постепенно и что мы должны подниматься шаг за шагом, от орудия к Руке, которая управляет орудием, потому что мы сами начали с того, что когда-то были этим орудием: сначала маленькой жизненной антенной, вращающейся на ощупь вокруг "жизненного я" прежде, чем превратится в ночную бабочку или в сороконожку; затем маленькой ментальной антенной, необъяснимо вибрирующей вокруг хрупкого "я", прежде чем стать человеком среди людей, и эта маленькая антенна, ещё неопределённая, кажется, обходится без чувств и мыслей, чтобы вывести нас к другому Я, еще более значительному, до того дня, пока мы не придем к великому Я и не будем завершены; мы нашли Хозяина всех орудий и завершенный смысл траектории.

 Но мы, находящиеся в конце нашего ментального цикла, в этот век служителей его, двойственно пользующихся маленьким думающим "я", каким образом мы узнаем секрет того, что в данный момент кажется нам бесконечным и волнующим "не я", а может быть, даже разрушителем того, что мы знаем прочно, как "я". По правде говоря, дорога прокладывается по ходу, как в лесу. Дороги нет. Она не существует – ее нужно делать.

 И когда мы сделаем несколько шагов, как нам кажется, вслепую, мы заметим, что эти шаги на ощупь привели нас к первой прогалине и что всё время мы были ведомы, вплоть до смутных спотыканий, верной Рукой, которая уже вела извилистые меандры сороконожек, потому что на самом деле та цель, которую мы ищем, уже внутри, это – Вечная Цель.

 Это будущее, которому миллионы лет и которое молодо, как только что народившийся ребенок; он на все раскрывает глаза, он постоянно очарован. Найти его, это значит выйти в постоянное очарование, в ежесекундное рождение мира.

 По меньшей мере у нас есть вехи, чтобы сделать эти первые шаги, и если мы спросим себя о будущем человека ("спросим" не так, как теоретик, плетущий свою напрасную нить и добавляющий одну идею к другой, чтобы раздуть ту же самую вечную историю, а как моряк, прокладывающий курс кораблю), то может быть, мы обнаружим какие-то координаты, всматриваясь в древний животный цикл, когда мы еще были только будущим обезьяны. Животное устроено просто. Оно целиком заключено в своих когтях, в своей добыче, в своих органах чувств, в Северном ветре. И когда оно не добывает пищу, оно совершенно спокойно, и в его голове нет даже тени сомнения в своем прошлом или в своем будущем. Оно делает только то, что надо, и в ту минуту, в которую надо. Оно в полной гармонии с универсальным ритмом. Но когда первые более развитые обезьяны начали выходить из лесов, они уже были не такими; они смотрели на мир уже не так прямолинейно: прошлое уже имело свой вес, а будущее свои заботы.

 И вот мы на опушке леса из бетона и титана, перед той же самой тайной, но еще более чудесной и не менее бесполезной, в тот самый момент, когда мы останавливаемся среди потока вещей на этот раз не для того, чтобы поразмыслить, а чтобы бросить немой взгляд, подобно слепому, на первого человека, который думает, делает расчеты, страдает и борется.

 Мы направляем туда странную антенну, которая вовсе не имеет смысла и которая, кажется, вращается в темноте и, однако, заключает в себе секрет следующего цикла и такие чудеса, перед которыми блистательные ракеты XX века покажутся детскими игрушками варваров.

 Мы осуществляем второй возврат к себе, мы стучимся в дверь незнакомого третьего цикла , мы держим нить Великого Процесса.

 Как мы уже сказали, секреты очень просты; к несчастью, ментал завладел ими, как он завладел всем, и поставил его на службу своему ментальному, жизненному и духовному "эго".

 Он обнаружил возможности медитации и концентрации, более тонкие энергии, высшие ментальные планы, которые являются как бы божественным источником нашего существования, потоки света, которые идут не от Луны и не от звезд, способности более непосредственные и почти сверхчеловеческие – он поднялся вверх по шкале сознания, – но все это только сублимировало и выделило редкие человеческие экземпляры, сублимировало настолько, что, кажется, у этого подъёма нет другого исхода, кроме как только совершить последний скачок, избавившись от двойственности, в неизменный мир вечных истин. И души, может быть, будут спасены, в то время как Земля продолжает вращаться во все более и более сгущающемся мраке.

 И то, что должно было быть секретом Земли, стало секретом неба. Завершился самый страшный раскол во все времена, самая черная из двойственностей вписалась в сердце Земли. И даже те, кто должен был быть верховным организатором рода человеческого, стали его дезорганизаторами, разрывающими мир на части: поруганная Земля не имеет другого выхода, как только поверить в самую себя и собственные силы.

 Но на этом не кончается нанесенный ущерб; нет ничего более липкого, чем ложь, она прилипает к нашим подошвам даже тогда, когда мы сворачиваем с ложного пути.

 Некоторые прекрасно видели земную значимость Великого Процесса – Дзен, Тантрики, Cуфи и другие – и всё более и более дезорганизованные умы поворачиваются к нему и к самим себе; никогда еще не процветало такое количество более или менее посвященных школ. Но старая ошибка не уступает (на самом деле мы не уверены до конца, можно ли это назвать "ошибкой", потому что в итоге всегда оказывается, что так называемая ошибка была пройденным витком той же Правды с тем, чтобы обрести более широкое видение себя).

От великих Мудрецов тех дней и менее великих мудрецов дней сегодняшних требовалось так много усилий, так много обязательных условий, –  покоя, строгости, молчания и чистоты, чтобы достичь их более или менее озаренных целей, – что в нашем подсознательном разуме как калёным железом была выжжена идея, будто бы без специальных условий и специальных учителей, без каких-то особых или мистических качеств невозможно по-настоящему встать на этот путь или, в лучшем случае, ре­зультаты будут куда более скудными и пропорциональными приложенным усилиям.

И естественно, это было личным предприятием, утонченным продолжением культуры по книгам. Итак, эта новая дихотомия может быть более серьезной и более вводящей в заблуждение, чем другая между массой неискушенной и "проясненной" элитой, которая жонглирует потоками света, о которых можно сказать все что угодно, потому что это невозможно проверить через микроскопы. Наркотики тоже довольно дешево открывают нам головокружительные возможности почувствовать яркие потоки света. И у нас нет к этому ключа, простого ключа. Однако Великий Процесс, это простой процесс.

 Надо полагать, что существует радикальная ошибка в методе и прежде всего в преследуемой цели; а что мы воистину знаем о цели, мы, погрузившиеся в материю, ослепленные натиском мира?

 Наш первый инстинкт толкает к тому, чтобы воскликнуть: "Нет! Не здесь! Не на этой земле! Не в этой грязи, боли, сутолоке, не в этом мрачном обремененном мире; из него нужно выйти любой ценой, освободиться от тяжести плоти и от борьбы, от этой скрытой эрозии, где кажется, мы растворяемся в тысячах ненасытных пустяков". И мы заявили, что Цель там, наверху, в небе свободной мысли, в небе искусства, поэзии и музыки, в любом другом небе, но только не здесь! А здесь мы только для того, чтобы постигнуть радость собственного, личного неба – литературного, художественного, религиозного или эстетического, постичь великие каникулы наконец освободившегося Духа. И мы взбираемся, карабкаемся, поэтизируем, наделяем разумом, обожествляем, мы отбрасываем то, что может усложнить, строим защитную стену из наших отшельнических созерцаний, из нашей комнатной йоги, из наших частных медитаций, чертим белый круг Духа, подобно новым духовным колдунам, помещаем себя внутрь – вот и всё.

 Но, делая это, мы, может быть, допускаем такую же грубую ошибку, как и примитивный человек в своей первой свайной постройке, который объявил бы, что Цель, ментальные небеса, которое он ощупью открывал, не здесь, не в этой грубой повседневной жизни, не в орудиях труда, не в этих ртах, которые надо кормить, не в этих запутанных сетях и бесконечных капканах, а где-то в отдаленных ледниках и какой-нибудь австралийской пустыне; и он бы выбросил свое орудие. И тогда уравнения Эйнштейна никогда не увидели бы свет.

 Теряя свое орудие, человек теряет свою цель; теряя всю эту грубость, боль, мрак, трудность жизни, мы, может быть, погрузимся в блаженство Духа, но полностью потеряем Цель, потому что, возможно, Цель именно здесь, в этой самой грубости и мраке, в этой боли и в этой трудности, которые кажутся нам таковыми только из-за того, что мы ошибочно на них смотрим, как примитивный человек ошибочно смотрел на свое орудие, неспособный понять, что жест, соединяющий камень с палицей, соединял уже кривую наших мыслей с движениями Юпитера и Венеры, и что ментальные небеса присутствуют повсюду, здесь внизу, во всех местах и во всех ненужных действиях, так же, как наши следующие "небеса" находятся у нас перед глазами, скрытые под нашим фальшивым разумным взглядом, заключенные в белый круг так называемого "Духа", который является только человеческим приближением к следующей стадии эволюции. "Жизнь, только жизнь является почвой для нашей йоги", – воскликнул Шри Ауробиндо.

Однако процесс, Великий Процесс здесь, такой же, как он начался с Ледникового периода, но это момент остановки, второго возврата к себе; и то движение, которое он открыл обезьяне, и то, которое он открыл спиритуалисту прошлого или ушедшего века, не являются указателеми будущего направления, это ошибка! Не улучшение того же самого движения, не усовершенствование кремниевого орудия труда или орудия ментального, не более высокий подъем, более утонченная мысль, более глубокая медитация или открытия, которые прославляли бы существующий мир, сублимировали бы старое, создавали бы ореол вокруг отжившего животного; есть совсем другое, совершенно другая вещь, другой порог, который нужно переступить и который отличается от нашего так же, как растение от животного; нужно сделать другое открытие, которое уже здесь, которое полностью меняет наш мир так же, как меняется мир гусеницы под взглядом человека, однако это тот же самый мир, но под разным углом зрения, другой Дух (осмелимся так сказать), – который полностью отличен от религиозного или интеллектуального, или же великого чистого Духа на вершинах Абсолюта, так же, как человеческая мысль отлична от первой вибрации цветка шиповника под лучами солнца, и, однако, это тот же самый Дух, но в более объемлющей конкретизации самого себя, потому что направление Духа идет не снизу вверх, а сверху вниз, и он все более воплощается в материи, потому что сама материя мира мало-помалу освобождается от наших ложных взглядов гусеницы, ложных человеческих или разумных взглядов, или же, скажем, мало-помалу распознается под нашим истинным взглядом, который становится все более верным. Этот новый порог зрения зависит прежде всего от момента остановки нашей визуальной, нормальной, ментальной механики – и это великий Процесс, второй возврат к себе, – но путь к нему абсолютно новый; это новая жизнь для Земли, другое открытие; и чем меньше мы будем отягощены мудростью прошлого, уходом в прошлое, озарениями, правилами морали и добродетелями и всем шумным гамом прежних святынь "Духа", тем свободнее мы станем, выйдем из заблуждения, чтобы совершить открытие, и тем яснее увидим путь, который брызнет фонтаном из-под наших ног, как по волшебству, как бы рожденный самой своей десакрацией (развенчанием таинственного).

 Этот сверхчеловек, о котором идет речь, ближайшая цель эволюции, – он не будет никоим образом высшей ступенью человека, позолоченный гипертрофией ментальных способностей и тем более пароксизмом духовным, чем-то вроде полубога в славе излучений, обладающим необъятным космическим сознанием, пересекаемым молниями, сказочными явлениями и "опытами", которые заставят побледнеть несчастного простого смертного, не охваченного эволюцией.

 Действительного, и то, и другое возможно, все это существует и есть волшебные опыты, есть сверхчеловеческие способности, которые заставляют бледнеть доброго малого. Это не миф, а факт. Но правда, как всегда, очень проста. Трудность не в том, чтобы открыть новый путь, а в том, чтобы очиститься от того, что не дает увидеть. Путь совершенно новый, абсолютно новый, никогда еще не виденный человеком и не топтаный атлетами Духа, и тем не менее, по нему ходят миллионы обычных людей и совершенно не понимают того сокровища, к которому они прикасаются.

 Мы не будем теоретизировать по поводу того, что из себя представляет сверхчеловек, мы не хотим об этом думать – мы хотим создавать его, если это возможно, избегая старых заслонов, старых светил, оставаясь полностью, насколько это возможно, открытыми великому процессу Природу, все время двигаясь вперед, потому что это единственный способ участвовать в нём.

 И даже если мы не уйдем очень далеко, может быть, случайно мы выйдем на первую прогалину, которая наполнит солнцем наши сердца и наши души, и наши тела, потому что все взаимосвязано и все будет спасено вместе или же не будет спасено ничего.

 Потом придут другие, и они выйдут на вторую прогалину.

 

3. СОЛНЕЧНЫЙ ПУТЬ

 

 Существуют два пути, говорил Шри Ауробиндо: путь усилия и солнечный путь. Путь усилия нам хорошо известен, он сопутствует всей нашей ментальной жизни, потому что мы стремимся к чему-то, чего у нас нет, или мы считаем, что у нас этого нет.

 Мы являемся существами, переполненными недостатками, болезненными провалами, пустотами, которые надо заполнить; а эта пустота никогда не заполняется, поскольку едва она устранена, как на ее месте появляется другая и вовлекает нас в новую погоню. Мы являемся как бы отсутствием чего-то, которое никогда не становится присутствием, может быть, за исключением редких просветов, которые тут же исчезают и, кажется, оставляют после себя еще большую пустоту. Мы можем сказать, что не хватает того-то или того-то, на самом деле не хватает только одного – настоящего "я". Поскольку лишь наше настоящее "я" наполнено, потому что оно есть; все остальное приходит, уходит, возвращается, но это "я" – нет; как то, что есть, может нуждаться в чем-то еще?

 Животное полностью вмещается в свое животное "я", и когда оно удовлетворило свои насущные потребности, оно в равновесии и в согласии с окружающим миром.

 Ментальный человек не находится в своем "я", хотя он так не считает, – он даже верит в значимость своего "я", потому что оно должно изменяться, как и все прочее, и существуют "я" большие или меньшие, более или менее ненасытные, более или менее ловкие, удачливые или здоровые. Добиваясь чего-то, оно признается в собственной слабости, потому что каким же образом то, что есть "я", может быть "я" в большей или меньшей степени? Или оно есть, или его нет. Ментальный человек не живет в своем "я", он живет на своем складе, со страстью к приобретению, как крот или белка.

 Где же оно, это "я"?

 Задать этот вопрос – значит постучать в дверь следующего витка, осуществить второй возврат к себе. И здесь тоже нет смысла теоретизировать по поводу, что такое есть "я", а нужно отыскать его и доказать экспериментально.

 Как мы уже сказали, метод должен основываться на жизненных и материальных данных, потому что действительно мы очень даже можем закрыться в своей комнате, отгородиться от мира, устранить свои желания, снять напряжение, вобрать в себя бесчисленные щупальца и тому подобное; мы сможем, зажавшись, обнаружить, может быть, в своем маленьком внутреннем круге какое-то прояснение "я", какую-то невыразимую сверхчувствительность. Но как только мы откроем дверь комнаты и расслабимся, все вновь навалится на нас, и мы окажемся в том же самом мире, что и раньше, но только более неспособные к тому, чтобы переносить и этот шум, и этот поток ненасытных желаний, которые ждут своего часа. И мы должны пересечь этот занавес не за счет силы наших добродетелей или наших исключительных медитаций, но за счет совсем другого и совершенно другим способом.

Поскольку "я", которое нужно найти, это вовсе не сверх-"я", это совсем, совсем другое.

Итак, возьмем за исходную точку для нашего "я" тот момент, в котором мы находимся, и то состояние, в котором мы сейчас. Мы – Жан Дюпон – имя, которое ни о чем не говорит, легальная уловка, соединяющая нас с Великим Механизмом и со смутной генеалогией, о которой мы почти ничего не знаем, кроме того, что мы являемся сыном своего отца, который был сыном своего отца, который в свою очередь был сыном своего отца, и что, по-видимому, мы тоже будем отцом сына, и так до бесконечно. Мы ходим взад-вперед по большим бульварам мира, здесь или там, в Лос-Анжелесе, который все больше похож на Токио, который все больше похож на Мехико и на все города мира, как один муравейник похож на другой. Мы даже можем сесть в самолет, но мы никуда отсюда не выберемся. Мы – француз или американец, но, по правде говоря, только историей и паспортом – еще одна уловка, которая привязывает нас к тому или иному механизму, и наш брат из Калькутты или Рангуна шагает по тому же бульвару с тем же самым вопросом, под флагом красным или желтым. Все это остатки границ охотничьих угодий, но охотиться-то не на кого, кроме как на нас самих, которые тоже будут исключены из общего числа под компрессорным валом великого Механизма.

И мы идем вверх-вниз по лестницам, звоним, спешим туда-сюда, чтобы порадоваться отдыху или насладиться жизнью, подобно нашим далеким братьям под кожей черной или желтой: на английском, французском, китайском, мы загнаны со всех сторон, изнурены и даже не знаем, то ли мы наслаждаемся жизнью, то ли жизнь наслаждается нами. Но так продолжается до бесконечности. И во всем этом есть что-то, что поднимается и опускается, что спешит и спешит, и иногда вдруг на секунду раздается маленький крик изнутри: "Кто я? Кто я такой? Где я, где же я?"

И эта краткая секунда, такая напрасная и такая ничтожная посреди этой гигантской круговерти, является подлинным ключом к открытию, всемогущим рычагом, который выглядит как пустяк, – но ведь правда и имеет вид пустяка; разумеется, если бы она выглядела чем-то серьезным, мы бы давно скрутили ей шею, чтобы привести в систему и запрячь в другой Механизм. Она легкая и утекает сквозь пальцы. Это мимолетного дыхание, которое приходит и все освежает.

Тогда вопрос становится чуть глубже. Но по правде говоря, это не что-то, что углубляется или усиливается; это как будто первый в жизни глоток воздуха внезапно заставляет нас резче почувствовать то ежедневное удушье, в котором мы живем, представляя нашим глазам другие слои, другие, более тонкие оболочки. Мы тот самый Жан Дюпон, легализированная и национализированная искусственность, маленький зубчик в шестеренке большого механизма, который хотел бы выйти из этого механизма. Но что стоит за Жаном Дюпоном? Есть человек, идущий по бульвару, поднимающийся и спускающийся по большому ментальному тобоггану, который без конца пережевывает тысячи мыслей, из которых ни одна не имеет никакого значения и не решает ни его проблем, ни его желаний; в его голове то, что он прочитал в последней книге, увидел на рекламном щите или в кричащем газетном заголовке, или то, что сказал профессор, или учитель, или друг, или коллега, или сосед – тысячи прохожих, кишаших на внутренних улицах – но где же тот, кто не приходит и не уходит, хозяин жилища? Есть вчерашний опыт, которрый связан с позавчерашним случаем, который связан с..., гигантская телефонная сеть со своими штеккерами, клапанами, но которые в действительности ничего не связывают, кроме той же самой замкнутой вечной истории, которая все разбухает и разбухает, наматывается сама на себя и выдает нам суммированное прошлое, которое никогда не составляет ни истинного настоящего, ни будущего, которая является только сложением миллионов действий, итог который нулевой, – но где же действие, где? Где "я" во всем этом сложении, та минута бытия, которая не является результатом прошлого, чистый солнечный поток, ускользающий из этого механизма, еще более безжалостного, чем прежний?

Есть  то, что вложили в нас отцы и матери, есть книги, священники, сторонники, есть свод железного Закона, то, что ты не можешь, то, что ты не должен, дедушкин рак и дядюшкина похоть, благо одного и меньшее благо другого; Ньютон и церкви, Мендель и закон инкубации зародышей – но что же зарождается там, внутри? Где же зерно, чистый неожиданный посев, который вдруг всходит в этом неумолимом кроговороте, обусловленном отцами наших отцов внутри ментальной крепости?

Есть этот маленький человек, который идет в одиночестве по бульвару, поднимается тысячи раз вверх и вниз по проспекту; внутри, снаружи – все одно и то же, как будто ничто идет по ничто, все равно кто, все равно где, Пьер или Поль – все одинаково, различия лишь в галстуках; от одного фонарного столба до другого ничего не происходит; ничего, ни единой секунды бытия!

И вдруг здесь, на бульваре, его охватывает мгновенное удушье какой-то иной степени. Он останавливается, он смотрит. Этот пристальный взгляд. На что? Он не знает, но он вглядывается. И внезапно оказывается вне этого механизма; он вышел из него, он никогда в нем не был! Он больше не француз, не парижанин, не сын своего отца, не отец своего сына, не мысль, не сердце, не чувство, не вчера или завтра, не мужчина или женщина или что-либо в этом роде – он нечто совершенно другое. Он не знает что это, но это вглядывается. Он стал как бы слуховым окном, которое открывается.

А потом это проходит, и он снова становится частью механизма.

Но если, подводя вечером итоги дня, сидя в одиночестве в своей комнате, мы вспомним и просмотрим все эти тысячи движений, шагов, лиц, пришедших и ушедших в вихре серости, в котором ничего, судя по всем, не происходит, среди тысяч других дней, подобных пустынным сумеркам, мы вдруг заметим маленький огонек, поднимающийся на поверхность, о, такой крошечный, такой мимолетный, как пролетающий светлячок – и это как раз и была та маленькая одинокая секунда, когда мы вдруг остановились посреди неистовой шумихи, эта маленькая секунда "ничто", это преткновение, этот сбой в мыслях, эта помеха бытия, – это именно то, что остается, – единственная секунда существования, единственный прожитый момент, это все, что БЫЛО среди миллионов пустых секунд, что-то, похожее на порыв ветра.

И с этого момента удушье становится очень сильным. Это как если бы посреди тьмы наше существо прикоснулось к какой-то невидимой цели, к какой-то трещине, про которую даже не ясно, пропускает ли она свет и какой это свет – он, возможно, более мрачный, чем прежний. Но мы вопреки себе, возвращаемся туда. Там как будто циркулирует другой воздух, есть неощутимое изменени плотности, и в то же самое время будто загорается некий огонь, непонятный черный огонь, который ничего не знает, кроме того, что он очень, очень нуждается в чем-то другом.

 

Довольно, довольно ментала и его света,

как от пламени свечи,

Зажги, зажги солнца, которые никогда

не погаснут!

                Шри Ауробиндо.

 

И этот Жан Дюпон, который на самом деле больше ничто, который все меньше и меньше является кем-то, который улетучивается через все поры своего тела, останавливается еще раз, потом останавливается все чаще и чаще в этом толкущемся потоке и уже не задает вопроса, и даже не ждет ответа: он сам стал вопросом, живым огнем неизвестно чего, чистым бьющимся вопросом, все возрастающим отсутствием, таким острым, что оно почти стало присутствием.

Он останавливается здесь, останавливается там, поднимает невидящий взгляд на этот уличный плакат, на этого человека в коричневом, на эти миллионы человеческих тел, похожих на тени; он уже даже не мысль, даже не чувство: он стоит на шаг позади самого себя, того нечто, что движется, поднимается и опускается, распределяет мысли, чувства, воспоминания, желания – весь этот хорошо отрегулированный механизм – с каких пор он смонтирован? – который раскручивается и раскручивается внутри и снаружи – все одно. Но вдруг – эта точка внезапной остановки, этот крик удушья, этот слепой взгляд новорожденного на мир, которого еще нет, и который, однако, теплится, как единственно существующая вещь в этом несуществовании. Он оказывается в "земле, непригодной для обитания", no man`s land бытия, вне "я", иногда настолько душераздирающего, что этот разрыв там, внутри, кажется единственной точкой существования.

 

Теперь пустыри, теперь тишина,

Черная голая стена,

А за ней

Небо.[1]

 

Тогда вечером, в одиночестве в своей комнате, он снова глядит на эти короткие секунды, которые необъяснимо сверкают, которые даже лучатся, будто переполняя самих себя, одаривая своими капельками света все, к чему они ни прикоснулись; и этот человек в коричневом, и эта абсурдная афиша, этот луч солнца на скамейке как будто охвачены особой жизнью, остановлены и сфотографированы во всех деталях: они здесь, они ЕСТЬ. Все остальное – лишь пыль на пороге царства небытия. При этом он не имел ни мыслей, ни чувств, ни воспоминаний, не было даже "я", в особенности никакого "я", была только одна секунда, когда он отделился от всего этого, споткнулся в столь головокружительном не-"я".

И тогда этот пешеход, идущий без цели и смысла, делает еще одно окрытие. Он замечает, что эти рассеянные капельки света (света ли? Это скорее как внезапное извержение во что-то другое, вибрация столь быстрая, что она ускользает он наших обычных восприятий и красочных интерпретаций; это вибрирует, как нота другой музыки, для которой у нас еще нет ушей, как цветовая гамма из другой страны, для которой у нас еще нет глаз), эти точки другой интенсивности, эти маленькие вехи слепой географии являются нерушимыми. Они живут, и продолжают жить еще долго после того, как они прошли, как если бы они не проходили. И действительно, они не проходят, на самом деле, это единственная вещь, которая не проходит. Кажется, что этот небольшой разрыв там, перед афишей или скамейкой, это внезапный взгляд в ничто, имеет свою собственную интенсивность – эта капля другого, внезапный крик без причины продолжает звучать, он отложился в тайной бухточке нашего существа и вибрирует там, и одна капля добавляется к другой, никогда не растворяясь, никогда не исчезая, и это постоянно накапливается и накапливается, как если бы мы имели внутри неистощимый резервуар, гавань, которая заполняется, аккумулятор, постепенно заряжающийся силой другой интенсивности, и это как начало бытия.

Мы вступаем на солнечный путь.

Мы уже не находимся полностью в механизме, хотя иногда он нас захватывает, но лишь для того, чтобы заставить нас почувствовать его давящее напряжение, его мрачное вращение в пустоте, где ничто держится за ничто, – мы почувствовали другой воздух; даже если он ни на что не похож, мы не можем больше выносить это небытие, которое бродит из конца в конец, от одного телефонного звонку к другому, от одного свидания к другому, которое поднимается и опускается в этом вечном механизме, где ничего никогда не происходит, кроме той же самой вечной истории, но лишь с другими лицами, именами и словами, на этом бульваре или на другом – нужно чтобы ЭТО существовало! От столба до столба, с этажа на этаж, с 9 до 9.30 по часам, которые ничего не отмеряют, нужно, чтобы во всем этом что-то существовало, ЖИЛО, чтобы этот шаг имел свой вечный смысл, как если бы он был уникальным среди миллионов часов на циферблате, чтобы этот жест кому-то принадлежал, этот газетный киоск на пути, этот кусок ковра, эта кнопка звонка, на которую нажимают, эта секунда – ЭТА СЕКУНДА – имела в себе всю уникальность и незаменимость жизни, как если бы она была той единственной, что светит вечно до конца времен – о, только не это небытие, которое движется в небытие! Это должно быть, быть, быть. Мы хотим помнить, помнить постоянно, а не просто скользить по бульварам, как медузы: но помнить что? Призывать что? Мы даже не знаем, что нужно помнить, – разумеется, не себя, не механизм, ничто из того, что сцепляет, как шестеренки, одну вещь с другой, но что? – чистое воспоминание, которое в итоге становится зовом, огнем, горящим не ради чего-то – маленькая вибрация бытия, которая сопровождает нас повсюду и все пронизывает, все заполняет, каждый шаг, каждый жест, каждую секунду, и которая даже распространяется позади нас, как если бы мы шли в ином пространстве с этим добрым малым впереди нас, который все продолжает идти, но который уже не полностью там, он уже почти вырвался на свободу, он уже вдыхает другой воздух, слышит другую песню – идет в другом ритме, необъятном и нежном, почти в ритме вечности.

И он вдруг поднимает голову, остановившись посреди бульвара, он поднимает голову над всем этим безумием; и взглядом таким ясным, таким лучезарным, почти радостным, искрящимся, всеобъемлющим и солнечным он охватывает сразу все так торжественно, уверенно и кристально прозрачно – мгновенная царственность. Он есть! Это есть!

Он на солнечном пути, уносимый этой крохотной все нарастающей вибрацией бытия. И не было нужды в молчании, в законопаченных комнатах, не было необходимости устранять жизненные щупальца, – наоборот, чем больше нас сжимают и хотят задавить, чем больше мы оглушены этим гамом существования, тем больше ЭТО пылает внутри и согревает, тем острее необходимость быть этим и только этим, быть вибрирующим нечто, без которого невозможно ни жить, ни дышать – забыть его на секунду, это значит впасть в состояние полного удушья. Мы движемся по солнечному пути посреди мирового мрака, внутри или снаружи – неважно, в одиночестве или в толпе, мы всегда в безопасности, никто и ничто не сможет отнять у нас это! Мы несем с собой нашу тайную царственность, двигаясь наощупь в иной географии, где вырисовываются тайные гавани, неожиданные фьорды, целые материки плотного покоя и проблески неведомых морей, доносящих до нас эхо более необъятной жизни. Нет больше желания или нежелания, стремления обрести то или это, стремления бороться за жизнь, кем-то стать, что-то узнать: нас несет другой ритм, дающий свое спонтанное знание, свою ясную жизнь, свою непредугадываемую волю и свою молниеносную действенность.

Для нас открывается иное царство, и мы смотрим на мир уже другим взглядом, пока еще не столь зорким, который еще мало что видит, но который уже проникает сквозь, как будто он уже наполнен реальностью пока еще не рожденной, обширностью знания еще не выраженной, изумлением пока еще робким. И мы, наверное, похожи на нашего обезьяньего собрата из не столь уж отдаленных времен, который смотрел странным взглядом на лес и на тех обезьян, которые так ловко бегали, прыгали, охотились, но которые не знали маленькую ясную вибрацию, странное чудо, внезапную неподвижность, которая, казалось, разрывала мрачные облака и простиралась далеко-далеко, туда, в вибрирующий простор созидательных возможностей.

 

4. ДВА  ПУТИ

 

 Начиная с этого момента возможно раздвоение, и вступление на этот путь повлечет за собой серьезные последствия, которые могут оказать влияние на всю жизнь. Это совсем не значит, что один путь истинный, а другой ложный, так как в итоге мы считаем, что все истинно, потому что это увеличивающаяся правда, а ложь только запаздывает или упорствует, в правде она уже исчерпала свое время и сослужила свою службу.

 Начиная с того момента, когда мы вышли из механизма внешнего или внутреннего (на самом деле, один является отражением или выражением другого) и когда мы изменились внутренне, мы обязательно изменимся внешне, и когда перестанем "ментализировать" жизнь, она перестанет быть ментальной машиной и станет другой жизнью, и с этого момента мы начинаем обретать определенную широту в буквальном смысле; не будучи больше привязанным и к этой маленькой тени, как коза к колышку, мы сможем двигаться в двух основных направлениях.

 Мы можем пойти по пути подъема, то есть все большего и большего утончения и легкости, уйти в маленькой очаровательной солнечной ракете, о существовании которой мы уже начали догадываться, коснуться более свободных областей сознания, исследовать более легкие пространства, обнаружить высшие ментальные планы, которые являются как бы чистым источником всего того, что происходит здесь, в деформированном и очень приблизительном виде, и то, что здесь нам кажется лицом ангела оказывается карикатурой. И это очень соблазнительно, это настолько соблазнительно, что все мудрецы и несколько торопливые исследователи, или даже те, которых мы назвали бы теперь передовыми умами или гениями, пошли по этому пути, и он длится тысячелетия.

 К несчастью, когда попадаешь наверх, опуститься снова вниз очень трудно, и даже если хочется снова опуститься и тебя тянет на какой-то веревке гуманности и милосердия, ты замечаешь, что средства наверху вовсе не имеют силы здесь, существует какая-то пропасть, разрыв между тем светом и этим мраком, и по пути все то, что мы хотим (или можем) спустить сверху, доходит сюда в уменьшенном, разбавленном, измененном, утяжеленном виде и в итоге теряется в огромных рытвинах нашего Механизма.

 

Слишком блестящи наши небеса, слишком далеки там в вышине,

Слишком хрупка их эфирная субстанция,

Слишком великолепная и неожиданная.

Их свет не смог здесь остаться;

Корни его были недостаточно прочны.

Шри Ауробиндо

 

Это и есть вечная история об Идеале и о "реальности" – идеал неизбежно осуществляется, поскольку он является несколько отдаленным будущим, но путь очень длинный, и правда часто проявляется как бы разрушенная, поруганная. Таким образом, надо укоротить путь, эту деформирующую передачу между "вершинами" и "долинами". Но может быть, вершина в итоге находится совсем не наверху. Вероятно, она повсюду, здесь, на нулевом уровне, но только прикрыта механизмом и последовательными слоями нашей эволюции, как алмаз в породе.

 Если путь подъема является единственно возможным выходом, тогда ничего не остается, как выйти окончательно из всего этого всем скопом. И если действительно триумфом обезьяны является святой, то можно усомниться в том, что эволюция достигнет когда-либо своей счастливой или блаженной цели и что вся Земля будет святой – кроме тех, кто сопротивляется этой святости. Мы не верим, что эволюция имеет замыслом последнее моральное деление на избранных и проклятых. Эволюция не есть мораль; она и ее древо зреют таким образом, чтобы все его цветы распускались; эволюция не ограничена – она охватывает все в пышном изобилии; эволюция не опустошает Землю, иначе она никогда бы не началась здесь. Природа последовательна, она более мудра, чем наши ментальные связи, и даже более мудра, чем наши святости.

 Но она очень медлительна – и в этом ее недостаток.

 Итак, мы хотим укоротить путь. Мы хотим сжать эволюцию, сделать ее сконцентрированной, не нарушив ее принципов. И поскольку Природа включает все, мы будем следовать ее методике; и поскольку она не стремится убежать от самой себя, а заставляет плодоносить свое зерно, мы попытаемся тоже заставить плодоносить это зерно, заставить расцвести то, что уже есть внутри, вокруг и повсюду. Только нужно найти это зерно, так как есть много плохих зерен, и они тоже имеют свое очарование и несут свою пользу.

 Таким образом, мы не пойдем искать свою вершину туда, вверх, мы пойдем вглубь, потому что, может быть, наш секрет уже здесь, в простой непреложной Правде, которая однажды бросит зерна в нашу добрую Землю. Тогда мы, вероятно, обнаружим, что то, что мы ищем, так близко, что нет никакого пути, пропасти расстояний, дефектов передачи, растворения власти в пространстве сознания; и что Правда здесь, непосредственная и всемогущая, в каждом атоме, в каждой клетке, в каждой секунде.

 В итоге речь не идет о каком-то узконаправленном методе, который отбрасывает все препятствия, чтобы взобраться на духовные вершины, но речь идет о методе глобальном: это не крутой подъем, а спуск или, скорее, раскрытие Правды, которая содержится везде, вплоть до самых клеток нашего тела.

 

5. НОВОЕ СОЗНАНИЕ

 

 Есть совершенно новый факт.

 Он не имел места в прошлом, он появился всего несколько лет назад[2]. Это начало нового существования Земли и, может быть, Вселенной, оно настолько же простое и трогательное, как должно было быть появление первой ментальной вибрации в мире больших обезьян.

 Начало не есть нечто такое, что знает самое себя, что является чем-то чудодейственным или громогласным: это что-то очень простое и движущееся на ощупь, что-то хрупкое, как молодой росток; и совсем еще непонятно, что это такое, то ли последний порыв отшумевшего ветра, то ли какое-то новое веяние, почти то же самое, и однако, настолько другое, что мы на мгновение потрясены и не верим в это, находясь на пороге неожиданного чуда, как перед схваченной улыбкой, которая тут же растворяется, если смотришь на нее слишком долго.

 Начало – это тысячи мелких признаков, которые приходят и уходят, которые касаются и убегают, неожиданно возникают неизвестно как и откуда, потому что ими управляет другой закон, который шутит и смеется, другая логика, и они снова возвращаются тогда, когда мы считаем их утраченными, и оставляют нас совершенно растерянными в тот самый момент, когда мы думаем, что ухватили их, и это потому, что здесь действует другой ритм и может быть, другой способ существования.

 И однако, все эти мелкие признаки создают мало-помалу другую картину. Эти маленькие, много раз повторяющиеся мазки создают неизвестно что, которое вибрирует иначе, которое изменяет нас без нашего ведома, затрагивая струну, которая не знает своей ноты, но которая в итоге зазвучит, создавая другую музыку. Все похоже и все очень разное. Мы рождаемся, не замечая этого.

 Мы не можем точно сказать, каким образом это действует, не более, чем древние обезьяны могли точно "сказать", что нужно делать, чтобы манипулировать мыслью. Но по меньшей мере мы сможем назвать кое-какие из этих мелких, смелых мазков, указать основное направление и следовать шаг за шагом вместе с нашим первооткрывателем нового мира, следуя за нитью открытия, которая кажется иногда непоследовательной, но в итоге создает полное сцепление. Мы не знаем эту страну, и может быть, можно сказать, что она формируется под нашими ногами, что она почти вырастает под нашим взглядом, как если бы заметить эту кривую, этот почти лукавый свет, значит, подбодрить его, подтолкнуть его к росту и начертить под нашими ногами этот пунктир, ту кривую, а потом – этот очаровательный холм, к которому устремляются с бьющимся сердцем.

Наш первооткрыватель нового мира прежде всего является наблюдателем, ничто от него не ускользает; ни одна из деталей, ни одна из самых ничтожно малых встреч, незаметных совпадений – чудо рождается капельками, как если бы секрет заключался в бесконечно малом. Это микроскопический наблюдатель.

И может быть, нет ни "великих", ни малых "вещей", а есть один и тот же верховный поток, каждая точка которого также полна наивысшим сознанием и смыслом, как и вся Вселенная, как если бы на самом деле тотальность цели была в каждой секунде.

Итак, мы до отказа заполнили все свободные моменты дня – больше нет невозделанной почвы – мы внесли сущность в промежуток между двумя действиями, и теперь даже сами наши действия не являются полностью подвластными Механизму: мы можем говорить, звонить, писать, но позади, на заднем плане, есть что-то, что продолжает существовать, что вибрирует; вибрирует очень осторожно, как дыхание далекого моря, как журчание речушки вдалеке, и если мы остановимся посреди нашего жеста, если сделаем хоть шаг назад, – в мгновение ока окажемся в этой маленькой речушке, совершенно освежающей, в этой атмосфере широты и простора, и мы скользим там как в покое Правды, потому что только одна Правда находится в состоянии покоя, поскольку она есть. Все прочее движется, проходит, меняется. Но странно, что эта перестановка или смещение центра бытия не лишает нас жизненной хватки, не ввергает нас в нечто вроде сна, о котором так и хочется сказать, что он пустой.

 Наоборот, мы полностью пробуждены, и скорее, можно было бы назвать уснувшим того, кто говорит, пишет, звонит. Мы же находимся как бы в состоянии боевой готовности, но готовности, обращенной не к раскручиванию механизма, не к игре выражений лица, расчету следующего шага, стремительной смене внешнего вида – мы внимательны к иному, как бы прислушиваемся к тому, что позади нашей головы, если можно так сказать, в этой протяженности, которая вибрирует и вибрирует. Иногда мы замечаем разные варианты интенсивности, изменения ритма, внезапные давления, как если бы световой палец надавливал здесь, указывая там, останавливал нас на какой-то точке, направлял свой луч.

 Тогда, не зная почему, мы произносим это слово, мы делаем этот жест, или же наоборот, нас удерживают от этого жеста, мы поворачиваем туда, вместо того, чтобы повернуть сюда, мы улыбаемся в то время, как наш собеседник имеет неприятный вид, или же наоборот, мы отстраняемся от него, когда кажется, что у него добрые намерения. И все это удивительно четко, до последнего мгновения. 

 Это именно то, что нужно было сделать, сказать, именно туда надо было повернуть, чтобы избежать катастрофы или встретить того, кого нужно, и спустя два часа или два дня мы прекрасно понимаем смысл и точность наших действий.

Как будто мы вошли в истинное функционирование.

И нас начинает поражать одно явление. Эти указания, которые к нам приходят, эти ощущения, этот нажим совсем не похожи на те, которые идут сверху, когда следуешь по пути подъема; это не откровения, не внушения, не видения, не озарения, не весь этот грохот высших ментальных планов. Это действие очень скромное и очень материальное, что-то такое, что привязывается к мельчайшим деталям, к самому слабому пролетающему дуновению, к этому автоматическому жесту, к этим тысячам движений, которые проявляются и исчезают. Можно даже сказать, что это функционирование идет на уровне земли.

Но это действие вначале очень неуверенно.

В каждый миг нас вновь захватывает старый механизм, привычка пережевывать мысли, ругаться, делать выводы, рассчитывать, и внезапно как будто опускается вуаль, накладывается экран между спокойной ясностью позади и утомительным круговоротом здесь; сообщение прерывается. И снова надо делать шаг назад, находить обширное пространство – а оно кажется безразличным к нам, позволяет нам полностью упасть, противопоставляя нейтральную тишину, неизменную белизну на вопрос, который мы посылаем и который, кстати, требует немедленного ответа. Тогда мы наступаем на грабли еще раз, мы сотрясаем механизм, чтобы заметить, что позади все бело, потому что не надо было ничего трогать впереди! И что момент ответа еще не пришел. Мы спотыкаемся и все равно идем к цели, мы доверяемся и часто неловки там, снаружи (или впереди), когда обстоятельства требуют быстроты или своевременности, и те, кто живут прежним умом, может быть, смеются над нами, как, может быть, насмехались наиболее мужественные из человекообразных над первым человеком; он прыгал мимо своей ветки. Он падал и поднимался. Но мы продолжаем. И по мере того, как наша "демеханизация" обретает опору, утверждается, совершенствуется, связь становится более четкой, восприятия более точными и более правильными, мы начинаем разбираться в этой смутной сети, которая раньше казалась нам самой логикой.

 В спокойной ясности мы замечаем множество движений, которые идут снизу, извне, снаружи: это перекрещивание вибраций, какофония мельчайших толчков, поле битвы, арена, где ходят взад-вперед мрачные бойцы, где происходят глухие толчки, черные молнии, микроскопические желания, которые вцепляются друг в друга. И внезапно там, внутри, совсем маленькая капелька из нашей спокойной реки падает тогда, когда ее не зовут, не ищут и не хотят, и все обретает развязку, выравнивается, стирается, растворяется, и это лицо там, перед нами, это маленькое шероховатое обстоятельство, этот твердый узел, это упорное сопротивление рассеивается, тает, расправляется, открывается как по волшебству. Мы начинаем овладевать мастерством. Но это очень любопытное мастерство, оно нам вовсе не подчиняется! Наоборот, как только мы хотим привести его в действие, оно ускользает, утекает сквозь пальцы, насмехается над нами и оставляет нас в дураках, как ученика скульптора, который хочет подражать резцу Учителя и не попадает в точку, а где-то около, даже по собственным пальцам. И мы учимся. Возможно, учимся не хотеть. Но это несколько сложнее (сложнее с нашей точки зрения, разумеется, потому что для нас все сложно, даже слишком).

Но на самом деле все просто. Мы учимся закону ритма, потому что Правда – это ритм. У нее бывает оживленное течение и внезапные потоки, медленные промежутки, которые вливаются сами в себя, как одно море вливается в другое, более глубокое, как большая птица взмывает в голубую бесконечность; у нее есть внезапная настойчивость, мелкие алмазные точки, которые пробиваются, пронзают насквозь огромное белое безмолвие, как степь в бесконечности веков, как бездонный взгляд, который проходит сквозь множество жизней, океаны горестей и труда, континенты пути, беспредельные дороги мольбы и страсти. У нее бывают внезапные взрывы, волшебные мгновения проявления, длительное огромное терпение, которое следует за каждым шагом, каждым жестом, как шелест вечности, содержащийся в каждой минуте.

 И всегда, – позади этого мгновения или этой молнии, как блеск меча, этой всеобъемлющей замедленности, которая разворачивает свою бесконечность, эту горящую точку, которая взрывается, это слово, которое подает команду, это давление, которое принуждает, – есть как будто спокойный просвет, кристальная дистанция, маленькая, снежной белизны нота, которая, кажется, долго путешествовала через пространства спокойного света, прошла через фильтр бесконечной нежности, которая смотрит жемчужинами маленьких капель большой солнечной прерии, где никто не страдает, не действует, никто никем не становится; обширное пространство, несущее маленькую нотку, жест, слово; и действие внезапно бьет ключом из бездонного Покоя, где шумы времени, следы людей и вихри печалей вновь покрываются мантией вечности, уже излеченные, уже прошедшие, уже выплаканные.

 Поскольку Правда как бы одевает мир в огромное платье нежности, как в небесную бесконечность, в которой исчезают наши черные птицы, страдания здесь и там, серые крылья, розовые крылья. Все сливается, прилаживается к этой ноте и становится правильным, простым, без пятен, без следов и без отметин, потому что все вытекает из этой музыки, и самый маленький жест одного мгновения сочетается с великой зыбью, которая будет катиться даже тогда, когда нас уже не будет.

 Но если хоть на минуту вмешивается "я", маленькое "я", незначительная суровость, воля от себя – все нарушается, и затормаживается, и начинает скрипеть, хотеть или не хотеть, колебаться, ощупывать, – мгновение, и все запутывается; последствия действия, последствия всего, тяжкое воспоминание, отяжелевший шаг и трудности во всем. Поскольку мало иметь ясную голову – нужно быть чистым везде.

 В этом спокойном свете позади мы обнаруживаем второй уровень путаницы, более низкий (это, безусловно, путь спуска).

 По мере того, как ментальный механизм успокаивается, мы замечаем, до какой степени он подавлял все: жест, самое незаметное движение век, мельчайшую вибрацию: как прожорливая гидра, которая вечно расширяет свое влияние; и мы ясно видим, как появляется странная фауна, которую он прикрывал. Это больше не арена, это болото, где кишат всякого рода психологические микробы: множество мельчайших рефлексов, как подрагивания ложноножек, полуавтоматические реакции, дезорганизованные импульсы, тысячи желаний и самые большие разноцветные хищники наших инстинктивных страстей, наших закоснелых вкусов и отвращений, наши "естественные" свойства и вся какофоническая игра симпатий и антипатий, притяжений и отталкивающего чувства, – вся эта система зубчатой передачи, восходящая к Докембрийской эпохе, этот чудовищный остаток привычки пожирать друг друга, бесконечный многоцветный вихрь, где избирательные свойства едва ли не являются продолжением вкусовых. Значит, есть не только ментальный, но и витальный механизм. Мы желаем, мы хотим. И, к несчастью, мы хотим самые разнообразные, противоречивые вещи, которые перемешиваются с противоречивыми желаниями соседа, создают слепую амальгаму; и мы не знаем, не готовит ли нам победа этого маленького сегодняшнего желания завтрашнее поражение, или, удовлетворив это желание, эту строгую и справедливую добродетель, этот благородный вкус, благонамеренный "альтруизм", это непреклонный идеал, не готовим ли мы тем самым еще худшее несчастье, чем те беды, от которых мы хотим излечиться. Вся эта жизненная какофония, которая создает свои ментальные этикетки и свои аргументы, которая разглагольствует и философствует по поводу совершенно неумолимых причин, появляется, если так можно сказать, в своем истинном свете, в маленькой тихой прогалине, где мы отныне заняли позицию. И здесь тоже, постепенно, мы начинаем осуществлять процесс демеханизации. Вместо того, чтобы устремиться в наши чувства, эмоции, вкусы и отвращения, нашу уверенность и неуверенность, как животное в свои когти (но без свойственной животному ловкости), мы делаем шаг назад; пауза; и – мы пропускаем этот поток, позволяем ему вести борьбу, обуздывать рефлекс, волнующее чувство (в любом случае это волнение в чистой светлой воде, которая течет позади, в этом надежном луче солнца); вдруг ритм прерывается, вода становится мутной, луч рассеивается. И эти нарушения, расстраивающие вклинивания, становятся все более и более невыносимыми. Это похоже на внезапную нехватку кислорода, погружение в грязь, невыносимое ослепление и внезапное расщепление маленькой песни позади, которая делала жизнь такой гладкой, всеобъемлющей и ритмичной, похожей на огромную прерию под дыханием пассатов из других краев.

 Потому что действительно есть истинный ритм позади, вокруг, повсюду, огромный свободный поток, легкая протяженность времени, где дни, часы и годы, кажется, следуют незыблемому движению звезд и Луны, поднимаются и опускаются, как зыбь из глубины веков, соединяются с общим движением и наполняют маленькую секунду, которая идет из вечности бытия.

 Итак, мы заняли позицию там, в маленькой прогалине – это наша база, наши большие каникулы, наши Гималаи бульваров.

 И в конце концов мы замечаем, что нет нужды "делать" или "не делать", вмешиваться или нет, хотеть или не хотеть подчинить это себе: достаточно просто быть и дать возможность течь этому маленькому ритму в вещах, этой ясной поступи во мраке обстоятельств, этому спокойному лучу в существах.

 И все устраивается, просто, как по волшебству, не известно почему, благодаря лишь тому, что находишься там. Это как растворитель теней, проводник порядка, передатчик мира и гармонии, очиститель ритмов, потому что на самом деле зла нет, нет ни врагов, ни противоречий – есть только плохо согласованные ритмы. И когда мы сами с собой согласованы, все согласуется, но не исходя из наших представлений о добре и зле, о счастье и несчастье, о провале или успехе; а исходя из другого порядка, который мало-помалу проявляется, как безошибочный и наделенный видением наперед – это порядок истины.

 И каждая минута становится ясной. Каждый облик – позади своих теней, каждое обстоятельство – позади шума; каждый шаг наудачу, каждое несчастье и падение раскрывают свой смысл и как бы ядро чистой правды, которой оно стремится стать. И тогда больше нет ни суждений, ни ложных рефлексов, ни спешки, ни напряжения, ни жадности, ни страха потерять или не иметь, ни беспокоящей неуверенности, ни уверенности, быстро развенчанной: есть ТО, что течет и что истинно, и что хочет стать все более и более истинным, потому что Правда – это великая радость жизни, покой, широта бытия, точность действия и совершенство минуты.

 Мы вошли в новое сознание, сознание истины.

 И снова нас поражает одно и то же явление: это не возвышенное сознание, которое обнаруживается на вершинах Духа и является просто высшей точкой "я"; нет сверкания внутри и, однако, есть маленькие искорки, которые наполняют наши секунды теплом вечности; нет поразительной необъятности, но есть маленькие прогалины, где дышится легко в каждый момент; нет космических видений, но есть маленькие капельки правды, которые, кажется, наполняют каждую точку вечным смыслом; нет предсказаний и пророчеств, нет экстазов и откровений, но есть простой ясный взгляд, который делает то, что надо и когда надо, и смиренно готовит грядущие чудеса; нет великих революций, но есть маленькая секундная революция вокруг неуловимого солнца внутри вещей; нет ни великих, ни малых вещей, есть равномерность правды, которая возрастает с каждым шагом и каждым жестом. Можно было бы даже сказать, что это сознание Правды Материи. И это – новый великий факт в мире. Это новое сознание, о котором заявил Шри Ауробиндо. Это микроскопическое начало истинной земли. И поскольку мудрецы былых времен не увидели его (может быть, потому, что еще не пришло время), они взбирались на вершины гор в поисках неба. Но небо здесь, с нами: оно растет под нашим взглядом, оно укрепляется через каждое препятствие, каждый жест истины, каждую секунду, прожитую по-настоящему; оно вырисовывает под нашими удивленными шагами свои грациозные холмы и неуловимо вибрирует в маленьком разрыве существа, вырванном из наших больших пустырей.

 

6. РАЗРЫВ ПРЕДЕЛОВ

 

 Мы кинулись на поиски "я" внутри и снаружи механизма, мы так нуждались в чем-то, что не было генетической суммой, этой узаконенной выдумкой, этой биографией, которая является как бы путем смерти, этим сложением фактов и действий, итог которых нулевой, или вечной надеждой, я не знаю на что, находясь на гребне существования, который постоянно ускользает из-под наших ног и бежит дальше, к другой волне, которая является просто более или менее удачным повторением одного и того же, одной и той же "программы", вложенной в вычислительную машину с хромосомами родителей, учебой, формациями и деформациями; что-то, что не является этим портфелем, который несут под рукой, ни этим стетоскопом, ни этой ручкой, ни схемой наших чувств, наших мыслей, всегда похожих одна на другую; ни итогом тысячи лиц и свиданий, которые делают нас всегда одинаковыми и одинокими на маленьком острове нашего "я", которое не есть наше настоящее "я", а является миллионом разнообразных вещей, идущих отовсюду: снаружи, со всех сторон, сверху, снизу, через жизнь, мир, через существа – где "я" во всем этом, где же настоящее "я"?!

 И этот вопрос стал настолько давящим, что однажды мы сделали шаг наружу, – шаг в ничто, которое было чем-то, но это было единственным выходом со свинцового острова. И мало-помалу в этом маленьком пустом пространстве между тенью механического "я" и этим чем-то или этим ничем, которое смотрит на все, мы увидели, как в нас вырастает пламя необходимости – необходимости, которая становится все более и более интенсивной и кричащей по мере того, как сгущается мрак в нас, и пламя горит в этой давящей пустоте. И медленно-медленно, как отсвет зари ночью, как далекий город в тумане, мы видим возникновение слабых, мигающих потоков света, смутных призраков, таких смутных, что они похожи на огоньки в темном море, и было непонятно, находились ли они в двадцати метрах или в десяти милях, если это не было отблеском какой-нибудь звезды.

 И это ничто было уже чем-то в мире, где абсолютно ничего не было. И мы упорствовали. Пламя необходимости укоренилось в нас (или вне нас, или на месте нас?), стало нашим спутником, нашим присутствием в отсутствии всего, нашей точкой отсчета, интимной точкой, которая вспыхивает и пылает – вот и все.

 И чем больше оно увеличивалось в нас, настойчиво взывая в это удушающее и пустое ничто, тем четче вырисовывались знаки, увеличивались, вспыхивая почти повсюду под нашими ногами, будто для того, чтобы сказать нам "Ты видишь, ты видишь", как если бы взывание к новому миру заставляло его рождаться, как если бы что-то отвечало на этот зов. И маленькие хрупкие огоньки слились, утвердились, образовали линии, координаты, проходы, и мы начали входить в другую страну, в другое сознание, в другое функционирование бытия, – но где же "я" во всем этом, где тот, который руководит и владеет, этот единственный путешественник, этот центр, не являющийся ни центром обезьяны, ни центром человека?

 И тогда мы посмотрели направо и налево: где я, кто я?... Нет меня! ни единого следа, ни единого намека на то, для чего все это служит. Есть маленькая тень впереди, которая захватывает, собирает в кучу чувства, мысли, возможности, планы, как нищий, который боится, что его обворуют, который боится не иметь; он собирает сокровища на своем острове и умирает от жажды, от жажды посреди огромной водной глади! Он сооружает защитные линии и воздвигает замки против этой необъятности, слишком огромной для него. Но мы покинули этот оловянный остров, мы разрушили крепость, которая не была настолько уж крепка.

 И мы вошли в другой поток, который кажется неисчерпаемым сокровищем, беззаботно растрачивающим себя: что нам удерживать из этой минуты, если следующая минута принесет другие богатства; о чем мы должны думать и что предвидеть? Жизнь организуется по другому плану, который опрокидывает все старые планы и иногда, на секунду, приоткрывает, как взрыв смеха, неожиданное чудо, внезапную свободу, полное снятие цепей старой программы, легкий закончик, который течет сквозь пальцы, открывает все двери, устраняет одним щелчком неизбежные последствия и все старые железные законы, и оставляет нас на мгновение озадаченными на пороге непостижимого солнечного света, как если бы мы перешли в другую Солнечную систему, – которая, может быть, вовсе и не система, – и как если бы разрыв механических границ изнутри вызвал такой же разрыв механических границ снаружи. Может быть, мы имеем дело с тем же самым и единственным Механизмом: мир человека такой, как он о нем думает; и его законы являются результатом его собственных цепей.

 Однако в этой другой манере существования есть логика, и именно эту логику нам нужно поймать в ловушку, если это возможно, если мы хотим сознательно управлять переходом в другое состояние не только в нашей жизни внутри, но и в нашей жизни снаружи. Нужно знать правила перехода.

 По правде говоря, они не даются легко в руки, потому что они слишком просты. Нужно экспериментировать, смотреть, неустанно наблюдать и прежде всего – прежде всего – смотреть в микроскопическое. И мы предполагаем, что большие приматы прежних времен, которые пытались стать людьми, должны были обнаруживать секрет другого состояния мало-помалу, через тысячи молниеносных мгновений, когда они замечали, что эта таинственная мелкая вибрация, которая установилась между ними и их механическим действием, имела власть иначе обработать жест и его результат; нематериальный принцип окольным путем начинал изменять материю и законы лазания по деревьям. И представим еще, что они, наверное, были несказанно поражены незначительностью движения, которое вело к таким огромным последствиям (и именно поэтому от них так долго ускользало все – это было слишком просто): "это" не бралось за большие операции, за серьезные обезьяньи дела, а только за маленькие жесты, за камень, который поднимают случайно на краю дороги и который удерживают на мгновение в руке, за этот солнечный лучик на молодом побеге среди миллионов других в лесу, настолько похожих на него, но бесполезных. Но на этот побег и на этот булыжник смотрят уже по-другому. И все заключается именно в этой разнице.

 Значит, нет мелочей для искателя нового мира, и мельчайшее колебание способа внутренней вибрации тщательно замечается вместе с тем жестом, который его сопровождает, с возникающими при этом обстоятельствами, с лицом, которое промелькнет; но, заметьте, мы говорим о "вибрации"; мысль очень мало что может увидеть в этом, она принадлежит к старой ментальной гимнастике и совершенно не имеет ценности для нового сознания, так же, как лазание по деревьям ничего не давало для появления первой мысли. Это скорее как перемена внутренней окраски, игра мимолетных теней и маленьких лучиков света солнца, легкости и тяжести, бесконечные варианты ритма, толчки и спокойное течение, внезапное давление, которое заставляет широко открывать глаза, проблески, недомогания, необъяснимые погружения. Нет ничего бесполезного, нет напрасных ростков в лесу, нет "заторов" и нет вещей, которые надо отстранить, нет неприятных обстоятельств, несвоевременных встреч, несчастных случаев – все полезно для искателя нового мира, все является почвой для изучения... можно даже сказать, что все дается для того, чтобы обучить его.

 И искатель начинает обнаруживать первое правило перехода: все движется в одном направлении. Все придерживается одного направления! Нет заторов! Нет противников, нет препятствий, несчастных случаев, отрицательных вещей; все положительно в высшей степени, все подает нам знак, толкает нас к открытию. Нет вещей незначительных, есть только неосознанные моменты. Нет вынужденных обстоятельств, есть только ложные позиции.

 Но какова же эта позиция, которая заставит брызнуть новое сознание, каков же этот взгляд, который способен увидеть другое!

 Позиция очень проста – как мы уже говорили – надо вначале выйти из механизма, из его зубчатого сцепления, и жить в этом пространстве позади. Мы говорим "позади", но по правде сказать, мы четко не знаем, есть ли впереди, сзади, вверху, внизу – это только дистанция между "самим собой", старая тень, нечто вроде доминирующего положения и удаленного, как если бы эта тень составляла лишь часть картины среди многих других вещей, на которые мы смотрим; но КТО смотрит? Где то самое "я", которое смотрит?...

 Это действительно странное "я", которое не есть "я". Можно сказать, что "я" больше не находится в теле, в центре ментальной и витальной паутины, но что тело находится в "я", со множеством прочих вещей.

 И чем более полно осуществляется отцепление от механизма, тем более кажется, что это "я" простирается, касается множества точек, способно жить в различных других местах, без труда преодолевая расстояния, как если бы оно больше не зависело от направлений, и, может быть, оно могло бы жить бесконечно здесь или там, в зависимости от того, куда направлен его луч... Это бесконечное "я".

 Таким образом, основное условие – находиться в маленьком светлом пространстве позади, в этом растущем потоке: нужно, чтобы среда была ясной, иначе все путается, и больше нет видения всего, а появляется снова старая привычная машина.

 Но эта ясность является основным условием для чего-то иного: инструмент очищается перед использованием. И мы возвращаемся к нашему вопросу: каков же этот взгляд, который "откапывает" новое сознание? Поскольку речь идет именно об откапывании: это здесь, это находится не в небесах за миллионы километров и не в космосе. Это так близко, что его не видно, это имеет вид такого пустяка, что мимо него проходят, как обезьяна проходила тысячи раз вдоль реки и не замечала потока энергии, который мог бы изменить ее мир.

 Наш взгляд ложный, потому что он видит все через деформирующую призму своего механизма, и этот механизм очень многообразен и гибок, он состоит из тысяч привычек, которые являются деформирующими как в их дьявольских выкрутасах, так и в их мудрости: это остатки антропоида, который должен был воздвигнуть барьеры для защиты своей маленькой жизни, своей семьи, своего клана, провести черту здесь, там, установить ограничения – границы, и вообще обезопасить свою жизнь, полную случайностей, упрочив ее в панцире своего "я", индивидуальном и коллективном. И тогда появляется то, что хорошо, и то, что плохо, добро, зло, полезное, вредное, дозволенное, запрещенное, и мало-помалу мы покрываемся скорлупой, чудовищной полицейской сетью, где мы только и имеем свободу, что дышать; и даже этот воздух испорчен многочисленными заповедями, которые ровно на градус выше слоя воздуха, отравленного углеродом наших машин.

 В принципе, мы постоянно находимся в процессе "исправления" мира. Но мы начинаем замечать, что это исправление не такое уж правильное. Мы ни на секунду не прекращаем наводить свои разноцветные очки на вещи, чтобы видеть их в голубом цвете наших надежд, в красном – наших желаний, в желтом – в готовых законах, в черном – нашей морали и в бесконечных и бесконечных серых тонах механизма, который вращается вечно.

 Взгляд, истинный взгляд, который сможет выйти из ментального колдовства и, следовательно, сможет видеть вещи ясно, не "исправляя" их немедленно, взгляд, всматривающийся в это лицо, в это обстоятельство, в этот предмет, так же, как смотрят на бесконечное море, не стремясь ни знать, ни понимать, – и особенно понимать, потому что здесь опять хочет укрепиться старый механизм, – отдаться на волю этой спокойной текучей бесконечности, купаться в том, что видишь, течь в вещах до тех пор, пока медленно, как из очень далекого далека, как бы со дна спокойного моря не выплывет ощущение виденной вещи, волнующего обстоятельства, лица около нас; ощущение, которое не является ни мыслью, ни суждением, оно едва ли похоже на ощущение, но оно является вибрирующим стержнем вещи, его способом отличаться от других, его качеством, его интимной музыкой, его связью с великим Ритмом, текущим во Вселенной. И тогда постепенно открыватель нового мира увидит маленькую искорку чистой правды в сердце вещи, обстоятельства, лица, происшествия; маленький возглас истины, истинную вибрацию под всеми одеяниями: черными и желтыми, синими и красными, что-то такое, что является истиной каждой вещи, каждого существа, каждого обстоятельства, как если бы правда была повсюду, на каждом шагу, в каждый момент, но только прикрытая черным. И тогда искатель открывает второе правило перехода, самый главный из всех простых секретов: видеть истину, которая разлита повсюду.

Вооружившись этими двумя правилами, укрепившись в своей солнечной позиции на этой тихой прогалине, исследователь нового мира идет вглубь более обширного "я", может быть, бесконечного, которое охватывает эту улицу и эти существа, и все эти маленькие жесты данного момента.

Он идет спокойный и как бы уносимый великим ритмом, несущим все существа и все окружающие вещи, тысячи встреч неизвестно откуда возникающих, и неизвестно куда уходящих. Он смотрит на эту маленькую ищущую тень, которая идет с давних пор, возможно с момента зарождения жизни, может быть, повторяя те же самые жесты, спотыкаясь здесь и там, обмениваясь теми же самыми словами о погоде; и все так похоже, так проникнуто нежностью, что эта улица, эти существа и эти встречи, кажется, вылиты из одной плавки, что они появились из глубины ночей, пришли из одной и той же истории под небом Египта, или Индии, или Луары сегодня или вчера, или пять тысяч лет назад. И что же по-настоящему изменилось с тех пор?!

Есть маленькое существо, которое идет со своим огнем истины, огнем такой острой необходимости посреди потока времени, огнем, который является истинным "им"; этот зов бытия из глубины веков, крик, всегда одинаковый среди этого необъятного потока вещей.

И к чему же оно взывает, о чем кричит это существо? Разве оно не находится в этом огромном солнечном свете, который разрастается, в этом ритме, который несет все? Он существует и не существует, он одной ногой в спокойной вечности, а другой, – спотыкающейся и ощупывающей путь, – другой ногой он продвигается в маленьком огненном "я", которое хотело бы наполнить эту секунду, этот напрасный жест, этот шаг среди тысяч подобных других, совокупностью истинного существования настолько полного, что его могут вместить только тысячелетия, наполнить такой же точностью, как пересечение звезд над головой. И чтобы все было истинным, абсолютно истинным и наполненным смыслом в этом огромном вихре тщеславия, чтобы эта линия, которую он пересекает, эта улица, по которой он идет, эта рука, которую он протягивает, это слово, которое падает, все соединилось с великим потоком миров, с ритмом звезд, с линиями, бесконечными линиями, которые бороздят Вселенную и сливаются в единое пение, в правду, переполненную всем и каждой частичкой всего.

 Итак, он смотрит на эти проходящие маленькие вещи, наполняет их своим огненным зовом, он смотрит и смотрит на эту маленькую правду, которая повсюду, готовая брызнуть, заполнив бытие своим огнем.

 И действительно, мир начинает меняться у нас на глазах, и ничто не является ничтожным, ничто не отделено от целого.

Мы являемся свидетелями тотального рождения.

Наш простой взгляд имеет странные последствия, наш маленький жест имеет далеко разносящееся эхо. Но это робкое рождение, оно больше похоже на маленькие намеки рассеянного повсюду зарождения. Искатель останавливается перед маленькими, рассеянными брызгами, фактами без видимой связи, немного похожий на прежнего гоминида, который смотрел на податливую ветку и на лианы, и на этот рассыпанный камень, прежде, чем соединить их в луке и поразить свою жертву на полном бегу. Он не знает соотношений, он их почти изобретает.

 Но наши изобретения – это только открытие того, что уже есть, как реки и лианы в лесу.

 Новый мир – это мир новых отношений.

 Итак, мы находимся в период второго возврата к себе, и изобретение, истинное изобретение, – это не то, которое установит связь между двумя материальными объектами через гибкое явление мысли, а то, которое сможет связывать вместе ту же самую материю и более тонкие явления второго уровня сознания, молчаливого и без мысли.

 Наш век не является веком усовершенствования материи путем самой материи и расширением материи путем добавления других материй, – мы уже задыхаемся от этого чудовищного избытка, который связывает нас и который является не чем иным, как "улучшением" системы обезьяны, – а веком изменения материи с помощью этой более гибкой власти, или же, скорее... пробуждения истинной власти, которая содержится в ней.

 Трудно найти примеры среди тысяч маленьких микроскопических опытов, о которых нельзя сказать с уверенностью, опыты ли это, или совпадения, или просто воображение. Однако они повторяются, они упорствуют, как если бы невидимый световой палец, направляя наши шаги, останавливал наши действия, оказывая мягкое давление на ту или иную точку до тех пор, пока мы не поймем – тогда давление ослабевает и переходит к другой точке – и кажется, это возвращается снова и снова с неизменной настойчивостью.

 Опыт – это тысячи переживаний, познающих сами себя: ни рецепта, ни объяснительной аннотации; идешь, спотыкаешься, снова идешь до тех пор, пока вдруг не появится маленькое ах!, которое заполнит тысячи пустот.

 Эти "опыты" бывают двух видов: положительные и отрицательные, и они отталкиваются от маленькой субъективной единицы, которой мы являемся, чтобы распространиться на большую объективную единицу, в которой мы движемся. Далее есть точка, в которой эти объективность и субъективность сливаются, маленькая материя объединяется с большой материей, и теперь они приводятся в движение одним импульсом. Это – разрыв границ.

 Среди многочисленных мелких начальных проявлений те, которые возвращаются наиболее постоянно, – это взаимопроникновение или слияние внутреннего и внешнего, но в обратном направлении по сравнению с тем, что происходит в материалистическом механизме. Там удар по пальцам вызывает возмущение нашей внутренней субстанции; здесь же возмущение нашей внутренней субстанции вызывает удар по материи. И опыт повторяется тысячи раз и на всех уровнях нашего существа, чтобы мы хорошо поняли процесс. Вначале он отрицательный, он хватает нас за дефект нашего панциря, как будто ошибка является воротами для самой большой правды. Итак, мы вышли из нашей маленькой прогалины, и нас снова захватывает механизм (следовало бы сказать: захватывает боль, потому что это действительно "я" сплошной боли) и все обстоятельства тайком, а иногда весьма явно, начинают меняться, что может привести даже к физическому происшествию. И однако там, внутри, не было ни плохих мыслей, ни прежних желаний, ни проявлений недовольства: было только легкое соскальзывание в старую привычку – находиться под тревожной тяжестью, затмением, без видимой причины утратить маленький светлый лучик.

 И все начинает скрипеть, ничто не согласуется, ничто не стыкуется, движения промахиваются, нога подворачивается на лестнице: впадаешь в нечто вроде тяжелого усилия, как будто все время мы давили на стену. Потом останавливаешься на мгновение, замолкаешь, делаешь шаг назад, снова зажигаешь этот огонь необходимости, который действительно напоминает крик в асфиксии, и вдруг все проветривается, облегчается, расслабляется – стена падает.

 Мы вновь обрели опору в великом пространстве, нашли ритм, нежную музыку в глубине вещей; и все обстоятельства начинают незаметно поворачиваться в другом направлении, неожиданном, легком, непредвиденном, полном рассыпанных маленьких улыбок, которые вспыхивают здесь и там, подавая нам знаки. Иногда все происходит, как по волшебству, но это крошечные чудеса, которые не хвастают своей силой, которые даже не стремятся к тому, чтобы мы их признали, и которые просто смеются, если мы указываем на них пальцем, и будто говорят: "Как же ты глуп!"

 И на самом деле становишься абсолютным глупцом, когда вдруг оказываешься на невообразимой территории и вокруг как будто зажигаются маленькие живые огоньки, фантастические, легкие, восторженные и почти лукавые взгляды, как если бы в тысячах уголков открывались двери, и капли сокровищ начинают сверкать повсюду и все внезапно подчиняется другому закону, начинает жить в другом ритме, и начинаешь думать, что наши глаза плохо видели в течении веков и теперь они видят правильно: мир становится настоящим, все проявляется, все – откровение! Почти что достаточно просто сказать: "это так", и обстоятельство становится точно таким, каким мы его видели в данную секунду, оно подчиняется приказу, оно необъяснимо соединяется, как если бы было полное мгновенное соответствие между материей и открывшимся в нас взглядом, – все возможно, все становится возможным.

 Это выглядит как чудо, но это не чудо, его нет, есть только связи, которые мы не понимаем. И опыт повторяется, чтобы мы хорошо его усвоили: он мгновенный, фантастический, и исчезает, когда мы хотим его поймать, он зависит от чего-то другого.

 И мы снова и снова возвращаемся к этому другому, которое не имеет никакого вида, оно простое, как улыбка, легкое, как ветер, послушное, как цветок под лучами солнца; может быть, это и есть то самое абсолютное согласие, нечто вроде солнечного слияния со всем, с каждым мгновением? Но это всегда как вылупливание изнутри, что-то раскрывается и немедленно и напрямую сообщается с материей; как если бы точка правды в нас коснулась тех же самых точек правды в материи: это течет, не разделяясь, и то, что "это" хочет здесь, в этой точке "я", оно также хочет там, в этой точке материи, потому что это единая и одна и та же субстанция, единая воля, единое и одно и то же глобальное "Я", единый и один и тот же ритм.

 Перед нами на секунду открываются фантастические горизонты, а потом исчезают.

 Искатель натолкнулся на ускользающий секрет, который в зародыше содержит чудо нового мира, и это так же несомненно, как то, что первая мысль обезьяны содержала в зародышевом состоянии чудеса Эйнштейна, но это своеобразное чудо, полностью демеханизированное, полностью независимое от всех внешних механизмов, нечто вроде произвольного всплеска изнутри. Искатель обнаружил третье золотое правило перехода – изнутри наружу.

 Жизнь не является больше ни результатом воздействия внешних явлений, ни сложением, ни сочетанием веществ властью ментального механизма, но раскрытием внутреннего явления, которое управляет правдой материи через внутреннюю правду – это раскрытие истины в истине и через истину.

 И еще раз мы поражены все тем же самым явлением. Эти мимолетные всплески не имеют ничего общего с "большими человеческими вещами", с нашими делами, сногсшибательными и сенсационными; это маленькие чудеса, и даже можно сказать, чудеса тщательно детализированные, как если бы ключ был именно там, в этой совсем ничтожной повседневности, вровень с землей, как если бы на самом деле выигранная победа в самой маленькой точке материи имела бы более серьезные последствия, чем все путешествия на Луну и все великие человеческие революции, ничего в итоге не меняющие.

 И это новое функционирование действительно кажется нам радикально новым; оно ни в чем не похоже на возможности, называемые духовными или оккультными, которые можно обрести, когда взбираешься по лестнице сознания: это не возможность предсказать будущее, не лечение болезней, не левитация, – тысяча и одна жалких возможностей, которые никогда не спасали мир от нищеты – это не яркие огни, предстающие на мгновение перед человеческим взором с тем, чтобы оставить его снова таким же, каким он был до этого – полусонным и предрасположенным к раку, это не наложения сверху, которые на время переворачивают законы материи, а потом в следующий момент снова опускают ее в густое, неподатливое упрямство.

 Это новое сознание, полностью новое, как молодой росток на дереве мира, прямая власть от материи к материи, без вмешательства свыше, без круговорота по нисходящей, без деформирующего посредника, без изнурительного пути.

 Истина здесь отвечает истине там, мгновенно и самопроизвольно.

 Это глобальное сознание, неисчислимо и микроскопически сознающее истину каждой точки, каждой вещи, каждого существа, каждого момента.

 Мы могли бы сказать, что это божественное сознание материи, то самое, которое когда-то бросило зерно в нашу добрую землю; и эти миллионы шальных зерен, и эти миллионы звезд, в совершенстве и в каждое мгновение знающих все степени своего развития до самого мельчайшего лепесточка – все согласуется друг с другом, если сообразуется с Законом. Потому что есть на самом деле только один Закон – Закон истины.

 Истина – это наивысшая сила действия.

 

7. ОГОНЬ НОВОГО МИРА

 

 Но что же это за новое сознание, внезапно появившееся в благодатный 1969 год нашей эволюции (остается выяснить, не было ли других благодатных лет, исчезнувших под обломками других цивилизаций и других человеческих циклов, достигших такого же уровня, как мы, уничтоженных, может быть, по тем же самым причинам, которые угрожают нам сегодня; не являемся ли мы последним гребнем большой эволюционной волны или повторением на "N-ном" количестве экземпляров попытки, которая много раз имела место быть здесь или в других мирах?).

 Это новое сознание не настолько уж ново, но оно стало новым для нас и оно вошло в область практических реализаций в тот самый день, когда мы смогли войти с ним в контакт, можно сказать, в новое отношение. Потому что вечно, с того момента, когда начался счет времени, здесь или в других землях, речь идет, может быть, об установлении отношений с одной и той же вечной Вещью, в зависимости от степени нашей подготовленности.

 То, что казалось далеким и божественным для орангутанга, уже близко и менее божественно для нас, но божества будущего еще будут распознаваться, их останется всегда на одного больше для воплощения. Это "всегда больше" и есть смысл эволюции и "Бог", которого мы исповедуем в форме орангутанга, в научной или религиозной форме, и если мы никак не окрестим Его, так, возможно, это будет лучше и для Него, и для нас самих.

 Но это одна и та же вещь, которая все время здесь; только есть точки прорыва внутри видов, моменты приобщения к другому состоянию или другому отношению; совершенно очевидно, что хамелеон, предоставленный самому себе, не сможет вообразить ничего другого (допустим, что у него есть воображение), кроме суперхамелеона, наделенного более яркими красками и более выраженными возможностями хищника; точно так же как королева кротов лишь расширяла бы свой склад и свои ходы – это то, что мы как раз делаем на свой человеческий манер.

 Что же это за "ускользающая точка", этот "момент представления", когда мы выходим в другое место, которое все время здесь, в другую вещь, которая является той же самой вещью, но только увиденной и приспособленной к другому?

 Если верить материалистической доктрине, то из системы не может получиться ничего, кроме того, что в ней уже содержалось, речь идет только о совершенствовании того, что находится там, в этом маленьком шаре. В некотором смысле они правы, но можно тогда спросить, сможет ли когда-нибудь усовершенствованный осел дать что-то другое, кроме осла? Похоже, что замкнутая система материалиста обречена на окончательную обедненность, и что, доводя ее до определенной степени развития хромосом и совершенствования серого вещества, они придут к супермеханизации того механизма, от которого они оттолкнулись (из механизма может выйти только механизм); но как раз то же самое делают обезьяна, крот, хамелеон – они не делают ничего другого, они складывают и вычитают, и наш механизм не намного больше, чем их, продвинулся вперед в своей основе, даже если он посылает ракеты на Луну.

 В итоге мы – усовершенствованная протоплазма со всеохватывающими, более широкими способностями, с более ухищренным тропизмом (?), и вскоре мы вычислим все, что нужно, чтобы производить биологических Наполеонов и Эйнштейнов в пробирках.

 И тем не менее наша Земля не будет более счастлива с миллионами классных досок и легионами супергенералов, которые не будут знать, куда применить свой ум – они пойдут захватывать другие земли... и заполнять их классными досками.

 Отсюда не выбраться по определению, потому что система замкнутая, замкнутая, замкнутая.

 Мы предлагаем идею лучшего материализма, менее обедненного. Но сама материя не столь глупа, как мы о ней думаем. Наш материализм является преемником религиозных воззрений, даже можно сказать, его неизбежным напарником, как добро и зло, белое и черное, и любой дуализм, идущий от линейного видения мира, которое воспринимает один пучок травы за другим, камень за впадиной, горы после долин, не понимая, что все это вместе одинаково и полностью истинно и создает совершенную географию, где нет ни одной щели, которую нужно заполнить, ни одного камня, который нужно убрать без того, чтобы не нарушить все остальное.

 Нет ничего, что нужно устранить, и все следует рассматривать в глобальной истине. Противоречий нет, есть только узкий кругозор.

 Мы считаем, что материя способна на гораздо большие чудеса, чем чудеса нашего механизма, которые мы пытаемся вырвать из нее силой.

 Материя не позволяет безнаказанно насиловать себя, она более сознательна, чем мы о ней думаем, менее замкнута, чем наша ментальная крепость, и она позволяет какое-то время себя насиловать, потому что она медлительная, а потом безжалостно мстит. Нам лишь нужно знать рычаг. Мы попытались найти его, очищая материю от религиозной шелухи; мы изобрели скальпели и микроскопы, совершенствуя их все более, чтобы идти вглубь, видеть более крупным планом и открывать наимельчайшую частицу после наимельчайшей и следующую, которая все время кажется вожделенным ключом, но открывающим дверь только к следующему наименьшему, без конца отодвигая пределы, которые заключаются в других пределах, и так без конца.

 И ключ все время ускользает от нас, иногда даже подкидывая нам по дороге некоторых монстров.

 Мы начинаем видеть все более и более огромного муравья, который так же вечно имеет шесть лапок, невзирая на сверхкислоты и сверхчастицы, которые мы обнаруживаем в нем. Может быть, мы сможем изобрести других и даже с тремя лапками – прекрасная перспектива! Но нам не нужен другой муравей, даже усовершенствованный: мы нуждаемся в чем-то другом.

 С религиозной точки зрения, мы также хотели снять шелуху с этой материи и свести ее до божественного вымысла, до царства плоти и дьявола, до тысячи и одной частицы наших теологических телескопов. Мы видим все выше и выше, все божественнее и божественнее, но у муравья все равно остается шесть лапок или три (к несчастью) между одним и другим вечно подобным рождением.

 Нам не нужно заниматься спасением муравья, нам не муравей нужен, а что-то другое. И, в итоге, нам не нужно видеть ни более крупным планом, ни выше, ни дальше, а просто-напросто здесь, у себя под носом, в этом маленьком живом агломерате, который содержит свой собственный ключ, как зерно лотоса в грязи, и следовать третьим путем, который не является ни научным, ни религиозным; и, как знать, возможно, когда-нибудь он объединит своей законченной истиной все наши белые цвета с черными, добро со злом, небеса с адом, выпуклости со впадинами в новую человеческую географию, а может быть сверхчеловеческую, которую тщательно готовят все эти выпуклости и впадины, добро и зло.

 Этот новый материализм имеет очень мощный телескоп: это луч истины, который не может быть остановлен никакой видимостью и который проникает очень глубоко, далеко, повсюду, ухватывая одну и ту же "частоту" истины во всех вещах, во всех существах, под любым прикрытием и взаимодействием, которые все путают.

Этот телескоп безошибочный: это взгляд истины, которая повсюду встречает сама себя, и знает, к чему она прикасается, потому что она сама и есть все. Но эту правду надо вначале найти в себе, чтобы смочь находить ее повсюду; если среда чистая – все вокруг чистое. Мы говорили, что у человека есть огненное "Я", маленькое пламя в центре его существа, крик чистого существа под обломками механизма. Именно этот огонь и очищает. Именно этот огонь видит. Потому что это огонь истины в центре существа, и это тот же самый Огонь повсюду, во всех существах, во всех вещах, во всех движениях мира и звезд, в этом камне на обочине дороги и в этом крылатом зерне, которое уносит ветер. Пять тысяч лет назад ведические риши воспели его: "О, огонь! Твой блеск в небесах и на Земле, и в растениях, и в воде... является живым океаном света, божественным видением... Ты сын лесов, сын вещей неподвижных и тех, что движутся. Даже в камне присутствуешь ты для человека, и ты посреди его дома... О, огонь, ты пуповина всех земель и всех ее жителей".

 Этот огонь риши обнаружили на пять тысяч лет раньше ученых. Они его обнаружили даже в воде и назвали "третьим огнем", тем самым, который не из пламени и не из молнии: солнечный огонь, это "солнце во тьме". И они его открыли только с помощью прямого видения Истины, без инструментов, через знание их собственного внутреннего Огня – от идентичного к идентичному.

 Но ученые в своих микроскопах обнаружили только материальное атомное покрытие этого фундаментального Огня, который лежит в основе вещей и в началах миров. Они нашли результат действия, а не причину. И поскольку ученые нашли только результат, то они не получили ни истинной власти, ни ключа, который смог бы преобразовать материю – нашу материю – и заставить ее вернуть истинное чудо, которое является целью всех эволюций, "точкой чего-то другого", которое откроет дверь нового мира. Этот Огонь и есть власть над мирами, первое воспламенение эволюции, сила камня, зерна, сила "посреди дома".

 Это именно он является рычагом. Он, всевидящий, он, способный разорвать круг и все эти последовательные заколдованные круги рабства, в которых мы находимся: материальный, животный, витальный, и ментальный.

 Ни один вид – ни хамелеон, ни обезьяна, ни человек, – даже доведенный до максимума эффективности, разумности и света, не имеет власти перейти эти границы просто через волевое усилие своих улучшенных хромосом. Это может сделать только Огонь. Это точка другой вещи, момент наивысшего воображения, который устанавливает огонь в пределах старых границ, как в тот день, когда тот же самый момент наивысшего воображения установил тот же самый огонь в сердце миров и бросил в воды времени этот солнечный посев; и эти волны, эти круги образовались для того, чтобы каждый волосочек, каждая веточка, каждый росточек великого расцвета могли достичь своей бесконечности, освобожденные собственным величием.

 И снова возвращаемся к нашему вопросу: что же такое это новое сознание, откуда оно взялось, если оно не продукт нашего драгоценного мозга?

 В принципе, навязчивой идеей материализма является стремление оказаться сразу же, немедленно и без предупреждения перед Богом, которому поклоняются, и мы их хорошо понимаем, когда смотрим на наивные изображения, которые нам заготовили религии. Обезьяны тоже, если бы у них возникла подобная мысль, создали бы себе, вероятно, совершенно по-детски наивный образ сверхъестественных и божественных сил человека.

 Мы обожаем то, что делает нас более красивыми, могущественными, наполненными Солнцем; и в итоге эти широта, красота и лучезарность доступны нам только потому, что они уже здесь, в нас, в противном случае мы никогда бы их не узнали – признается только себе подобное. Это все возрастающее подобие является единственным божеством, к которому стоит стремиться. Но мы хотим верить, что оно не останавливается на позолоченной бедности наших научных чудес так же, как оно не остановилось на храбрости питекантропов.

 Это "новое" сознание далеко не ново: новым является наш взгляд, подобие становится более точным (возможно, нам следует говорить о нарастающей точности мира).

 Этот мир не таков, каким он нам кажется: эта материя, такая прочная, как мы ее воспринимаем, эта прозрачная вода, эта очаровательная роза исчезают и становятся другими, и роза никогда не была розой, и вода кристальной водой: эта вода течет и кипит так же, как этот стол или камень, и ничто не является неподвижным. Мы расширили наше визуальное поле. Но куда девалась роза? Чему верить, микроскопу или собственным глазам? И тому, и другому, разумеется, и ни одному из них полностью. Микроскоп не аннулирует и не опровергает наше видение поверхности. Просто он касается другого этажа реальности, другого уровня одной и той же вещи. И поскольку микроскоп видит по-другому, он и может по-другому, и сообщает нам целую гамму лучей, которые изменяют нашу поверхность. И может быть, существует третий, неисследованный никем уровень одной и той же неизменной Вещи; другой взгляд, так как что может быть нового под звездами, если не наш взгляд на звезды?

 И вероятно, существуют еще и другие уровни, бесконечно много других уровней, ждущих нашего открытия, поскольку кто же может поставить конечную точку на этом Великом расцвете? Нет конечной точки, нет отдаленной цели, есть наш взгляд, который расширяется; и Цель – здесь, каждое мгновение.

 Есть всеобщий расцвет, постепенно обнаруживающий свое чудо, лепесток за лепестком. И каждый новый взгляд изменяет наш мир и все законы поверхности так же основательно, как законы Эйнштейна преобразовали мир Ньютона.

 Видеть по-другому – это и мочь по-другому. Этот третий уровень и есть новое сознание. И оно аннулирует розу не более, чем микроскоп, в итоге ничего не аннулируется, кроме нашей глупости: это сознание лишь соединяет розу со всеобщим великим расцветом, и эти легкие воды, этот случайный камень, это маленькое, совсем одинокое в своем углу существо с великим ритмом одной и той же единой власти, которая мало-помалу создает нас по золоченому подобию всевидящего внутреннего Взгляда. И может быть, новое сознание откроет нам дверь к чудесам менее уродливым: совсем маленьким естественным чудесам, которые заставят великую Цель раскрываться ежеминутно и обнаруживать тотальность чуда в каждой точке.

 Но где же этот таинственный ключ к третьему уровню?

 В действительности он совсем не таинственный, хотя и полон тайн. К нему не надо подбирать сложные инструменты, он не скрывается в секретных знаниях и не падает с неба для избранных; он здесь, почти невидим невооруженным взглядом, он совсем простой и естественный. Этот ключ был здесь с самого начала, в этом поселении, в котором начал тлеть огонь – потребность разрастаться и брать; он был там, в этой огромной туманности, накапливающей свои зерна атомов – потребность увеличиваться и существовать; в этих уснувших водах, но в которых уже кишел огонь нетерпеливой жизни – потребность воздуха и пространства. И все пришло в движение под напором того же самого огня; гелиотроп потянулся к Солнцу, голубка к своей паре, а человек неизвестно к чему.

Необъятная необходимость в сердце миров, которые обхватили друг друга смертельным объятием гравитации до самых галактик, туда, где кончается Андромеда. Эту необходимость мы видим на нашем уровне, она велика или менее велика, она требует воздуха и солнца, она требует себе пару и детей, книг, искусства или музыки, предметов, но в действительности она нуждается только в одной музыке, одном Солнце, и одном воздухе – это потребность в бесконечности, потому что она родилась от бесконечности. И до тех пор, пока она не завладеет своим единственным предметом, она не прекратится, галактики не престанут пожирать друг друга, люди не перестанут сражаться и трудиться для того, чтобы ухватить единственную вещь, которой, как они полагают, они не имеют, и потребность в которой растет и растет внутри и раздувает огонь неудовлетворения до тех пор, пока не будет достигнуто последнее удовлетворение и владение одновременно миллионами ненужных вещей – и этой недолговечной розой и этим маленьким никчемным жестом.

 Именно этот Огонь и является ключом, потому что он родился от верховной Власти, посеявшей в мире этот огонь; именно этот Огонь видит, потому что он родился от верховного Видения, которое зачало этот посев; именно этот Огонь знает, потому что он находится везде: и в вещах, и существах, и в камнях, и в звездах. Это Огонь нового мира, который пылает в сердце человека. "Это он бодрствует в тех, кто спит", – говорится в Упанишадах. И он не прекратится, пока все не восстановится в своей истине, в мире радости, потому что он рожден от Радости и для Радости.

 Но поначалу это новое "я" смешано со всеми своими смутными заботами: оно трудится и желает, борется и стремится, оно карабкается как червь и ловит запах своей добычи на ветру. Оно должно сохранить себя и выжить. Оно ощупывает мир своими маленькими антеннами, оно видит лишь фрагменты и только то, что ему нужно. В человеке – сознательном животном – оно расширяет свой круг, оно щупает, складывает эти фрагменты, систематизирует данные: оно создает законы, сборники знаний, евангелия.

 Но позади есть это огненное "я", которое растет; оно не терпит законов, систем, евангелий; оно чувствует стену за каждой понятой истиной, за каждым зародившимся законом, оно чувствует, что ловушка захлопывается за всеми открытиями, как если бы ухватить – значило быть схваченным, попасть в западню; есть нечто, что направляет эту антенну, но что не терпит даже этой антенны, не терпит рычагов и всей этой механики для изучения мира, как если бы эта механика, антенна и этот взгляд набрасывали последнюю пелену на мир и мешали прикоснуться к его оголенной сути.

Есть этот крик бытия внутри, который хочет видеть, который так хочет видеть истину и, наконец, выплеснуться на свободу: это хозяин антенны, а вовсе не ее раб. Как если бы действительно хозяин всегда был заключен там и, выпустив свои ложноножки, щупальца и все свои многоцветные сети, он пытался бы воссоединиться с внешним миром. Потом, однажды, под давлением этого огня необходимости, весь механизм начинает трещать. Все трещит: законы, евангелия, знания и все мировые юриспруденции – мы не хотим даже самого лучшего из всего этого, это все еще тюрьма, все еще ловушка – мысли, книги, искусство и бог-отец; нужно что-то другое, другое! Что-то такое, в чем мы так нуждаемся и что не имеет никакого названия, кроме своей слепой нужды...

И начинается демеханизация с таким же пылом, с каким начиналась механизация. Все горит, и не остается ничего, кроме этого чистого огня. Этот чистый огонь ничего не знает, ничего не видит, совсем ничего, даже мелких кусков тех фрагментов, которые он ранее так тщательно собирал. Этот огонь почти болезненный, он тянется, трудится, ищет, ушибается – он хочет правды, он хочет другого, как раньше он хотел миллионы предметов и тянулся, чтобы схватить их. И постепенно все поглощается огнем. Даже желание другого, даже надежда когда-нибудь сжать в объятиях и эту невозможную чистую правду, даже усилие исчезает, и все утекает сквозь пальцы.

Остается только одно чистое пламя. Пламя, которое не знает, не видит, но которое чувствует и существует. И это восхитительное чувство просто быть пламенем без предметов – оно есть, оно есть просто и в чистом виде. Можно даже сказать, ни в чем другом оно не нуждается. Внутрь его втекаешь, живешь внутри; это как любовь ни к чему и ко всему. А иногда погружаешься очень глубоко внутрь; тогда там, на краю этого спокойного огня – такого спокойного – есть нечто похожее на улыбку ребенка, что-то, что смотрит на мир своим прозрачным взглядом и затем, если не прилагать усилия понять, этот взгляд распыляется, течет в вещах, дышит в растениях, уходит в бесконечность, повсюду, улыбается в этом и в том, – все одновременно и немедленно. Нечего больше предпринимать, нечего хватать, нечего хотеть. Все здесь, абсолютно все здесь! Это здесь повсюду. Это взгляд без стены, видение, которое ничто не сковывает, знание, которое ничего не берет – все известно, все немедленно известно, и все это проходит насквозь, скользит, как угорь, легкое, как пыльца, свободное, как ветер, это улыбается повсюду, как если бы это было одно и то же везде. И вот это маленькое пламя начинает узнавать мир: новая география начинает обретать рельеф, свои краски, свои варианты. Это одна и та же вещь.

И, однако, каждая вещь как бы уникальна. Это тот же самый огонь, но в каждом он имеет особую интенсивность, специальную частоту, преобладающую вибрацию, свою музыку. Каждое существо имеет свою музыку. Каждая вещь имеет свой ритм, каждый миг имеет свой цвет, каждое событие свой такт, и все начинает соединяться. Все приобретает свой смысл, но это как бы общий смысл, где каждый самый незначительный исполнитель имеет свое незаменимое положение, свое единственное место, свою уникальную ноту и свой необходимый жест. И тогда перед нашими глазами начинает широко разворачиваться чудо.

Мир – это чудо, открытие на каждом шагу, открытие микроскопического, бесконечное путешествие в конечном. Мы находимся в другом сознании, мы ухватили огонь нового мира: "О, Огонь, ты вершина роста нашего существа и его наивысшего расширения, вся слава и вся красота заключается в твоем желанном цвете и в твоем совершенном видении. О, Ширь, ты полнота, которая влечет нас на край пути, ты многообразие богатств, рассыпанных повсюду"[3].

 

8. ИЗМЕНЕНИЕ ВИДЕНИЯ.

 

В этом изменении видения нет ничего сенсационного, и оно не происходит мгновенно; оно открывается капля по капле, и только едва-едва можно заметить, что это новое зрение. Мы проходим рядом, не замечая, как может быть, пещерный человек проходил мимо золотого самородка, смотрел на него какое-то время, привлеченный блеском, а потом отводил взгляд, – зачем оно, это золото?

Нужно пройти сотни раз мимо той же самой незначительной точки, которая все же немного блестит и несет в себе я не знаю что, нечто особенное, прежде чем мы поймем, что золото есть золото – надо обнаружить его, открыть целый мир и найти то, что уже есть.

Трудность не в том, чтобы выявить таинственные скрытые секреты, а в том, чтобы обнаружить видимое и неожиданное золото среди банальностей – но на самом деле банальностей нет, есть только несознательность. Есть вековая привычка видеть мир исходя лишь из наших потребностей и по отношению к нам; как геолог в лесу видит лишь розовое дерево и только розовое дерево. Чтобы сделать это открытие, необходима некоторая доля "эксцентричности"; и в итоге замечаешь, что эта эксцентричность является первым шагом к более правильной центричности и ключом к совершенно другому миру отношений. Наш лес наводнен неизвестными породами, и все является открытием.

Нас ввело в заблуждение то, что можно назвать "традицией мостика". Нам всегда казалось, что привилегированными людьми были те, кто имел "видения"; тот, кто мог видеть в розовом, зеленом и голубом серый пейзаж нашей повседневной жизни; видеть привидения, сверхъестественные явления – нечто вроде частного суперкино, которое можно бесплатно посмотреть в комнате, нажав на психическую кнопку.

Все это очень хорошо – нечего сказать, но опыт показывает, что подобное видение ничего не меняет: завтра миллионы людей, если на них снизойдет благодать, будут тоже наделены возможностью видения и будут крутить туда-сюда их маленький психический телевизор и, возможно, увидят богов, покрытых золотом (а может быть, и ад, больше соответствующий их сути), цветы, более великолепные, чем самая прекрасная роза (и несколько страшных змей), летающих существ с ореолами (но дьяволы очень хорошо имитируют ореолы, они более "заметны", чем боги, и они любят напыщенность), "пейзажи", "мечты", роскошные фрукты, хрустальные дома, но в итоге на сотый раз они одуреют так же, как и в начале, и жадно набросятся на повседневные новости.

Во всем этом сверхъестественном шуме чего-то не хватает. И на самом деле это что-то находится здесь. Если наше естество не станет более истинным, никакое сверхъестество не сможет ему помочь; если наш интерьер уродлив, никакой чудодейственный кристалл не прояснит наши дни, никакой фрукт не утолит нашу жажду. Рай нужно создавать на Земле, иначе его не будет нигде, ибо мы берем себя с собой везде, куда бы мы ни пошли, даже в смерть; и до тех пор, пока этот "глупый" момент не будет наполнен небом, никакая вечность не запылает звездой. Именно в теле и в повседневной жизни нужно изменяться, иначе никакое золото не заблестит ни здесь, ни в других мирах во веки веков.

Речь не идет о том, чтобы видеть все в розовом, зеленом или в золотом цвете, а речь идет о том, чтобы увидеть истину мира, которая намного более прекрасна, чем все раи, искусственные или нет.

Потому что Земля, эта маленькая Земля среди миллионов планет, является местом эксперимента, которое наивысшая Истина всех миров выбрала для воплощения в том, что кажется ее противоположностью, и в силу этой противоположности она превратится в абсолютный свет во мраке, в абсолютную ширь в малости, в бессмертие в смерти и в жизненную полноту в каждом атоме и в каждом мгновении. И нам необходимо сотрудничать.

Искатель земной истины встречает эту "противоположность" на каждом шагу. Это и есть ключ к новому видению. Он сталкивается с этой противоположностью в самом себе и в других, в разных обстоятельствах: ничто не "идет" так, как должно быть. Где же правда в этом хаосе, в этой путанице, в этой лжи? Конечно, она не здесь, и нужно биться, отбрасывать, очищать обстоятельства и стремиться к тому, что там, дальше, в завтра или послезавтра. И истина от нас ускользает, полностью – другие до нас уже исправляли обстоятельства – в Вавилоне, в Тибете, в Капилавасту – вот уже десять тысяч лет мы переходим от одной цивилизации к другой; и, несомненно, будет иллюзией верить, что наша цивилизация не исчезнет и что Европа со всеми ее научными или культурными ценностями навсегда останется центром мира. Потому что в действительности завтра или послезавтра – это НИКОГДА. Если истины нет в эту секунду, ее никогда не будет. Это самая простая математика в мире.

Истина совершенно естественна, и именно поэтому мы ее не замечаем. Более того, это единственная вещь в мире, которая естественна. Она была здесь с самого первого взрыва атомов, иначе откуда бы ей появиться, в какую дату Андромеды, или Краба, или нашей галактики, какой пророк ее принесет, какое чудо или открытие? Пророки приходят и уходят, открытия добавляются одно к другому, и сегодняшние чудеса становятся завтрашним археологическим слоем для жителей следующей эпохи. Мы еще не там, и все же мы всегда были там, посреди чуда. Только есть момент, когда открываешь глаза на чудо. И это единственный момент мира, Великий Момент всех веков и всех земель, потому что все едино, есть только одно тело и один взгляд для всех вселенных. Невозможно изменить ни одну точку мира, не изменив всего; невозможно открыть взгляд здесь, не открыв его там; невозможно коснуться Центра истины, не коснувшись всех центров, мгновенно и без расстояний, потому что существует только одна Правда и только один центр.

Значит ли это, что никто никогда не касался этой Истины? Конечно, ее касались – на высотах ментала, в моменты редких озарений, которые оставили следы здесь и там, на лице Будды в Индонезии, Афины в Парфеноне, в улыбке ангела Реймса, в некоторых чудесных Упанишадах, в некоторых благодатных словах, выплывающих как желанный и золоченый анахронизм, почти нереальный среди наших бетонных сооружений и цивилизованной дикости; ее касались в глубинах сердца, прошептали Святым Франциском или Шри Рамакришной; но воды текут, и мы все теперь знаем, что последнее слово остается за бомбой и триумфом последнего демократического героя, который вскоре присоединится к другим в той же тщетности усилий. Но этой Истины никогда не касались в материи, ее никогда не касались здесь; и она остается тем, чем всегда была – сверкающей мечтой в хаосе веков; и мир продолжает напрасно вращаться, добавляя открытия, которые ничего не открывают, и псевдознания, которые в конечном счете задушат нас.

Поистине, странная иллюзия заставляет нас действовать: мы исправляем одну несправедливость здесь, чтобы вызвать другую там, мы затыкаем трещину здесь, чтобы там возникла другая рана; но это одна, всегда одна и та же рана – есть только одна рана в мире; и пока мы сами не захотим вылечить этот недуг, все наши медицины, парламенты, системы и законы – миллионы законов от всех уличных углов до коврика у нашей двери – не вылечат ничего ни в нас самих, ни в мире. Мы занимаемся благотворительностью и полны альтруизма, мы распределяем, делим, уравниваем; но наши благодеяния идут в паре со злодеяниями, и страдание, огромное страдание мира, просачивается повсюду и подтачивает тайком наши благосостоятельные квартиры и наши пустые сердца; наше равенство – это гигантское серое однообразие, которое опускается на Землю и равным образом душит и хорошее, и менее хорошее; богатство с бедностью, толпы здесь и толпы там – великая механизированная человеческая толпа, бесплотная, манипулируемая тысячами радиостанций и газет, горланящих и вопящих последние новости почти до самых деревень в Гималаях. И ни одной новости! Нет ни на один су новинок под этими звездами: люди страдают и умирают в своих супербольницах, которые не лечат ничего, и в своих супергородах, переполненных душевнобольными.

Но завтра, как полагают, будет лучше – с лучшими машинами, медикаментами, красными крестами (или зелеными, голубыми), законами и еще раз законами, призванными покончить с мировой опухолью. И мы будто слышим, как раздается оттуда, издалека, шесть тысяч лет назад, волнующий голос Лопамудры, жены риши Агастьи: "Я копаю, копаю... осень за осенью тружусь я днем и ночью, и с каждым рассветом старость все ближе и ближе, она уменьшает славу наших тел..." И жена Майтрейи вторит ей: "Для чего все это, если я не найду нектар Бессмертия?"

Означает ли это, что мы не прогрессировали? Если и прогрессировали, то точно не в том смысле, в каком мы это понимаем. Мы не стали более человечными, чем тибетцы или афиняне, мы недалеко от них ушли, несмотря на всю нашу механику. Как сказал Шри Ауробиндо: "Современному человечеству нужны машины в силу его неизлечимого варварства". Мы полагаем, что становимся хозяевами, но мы вовсе ничего не покорили. Наша механизация – это признак бессилия, многочисленные аппараты слепо-глухо-немого паралитика, чтобы заменить нашу неспособность дальше видеть, лучше слышать, проникать в суть вещей и постигать прямо и непосредственно; мы умеем не больше, чем десять тысяч лет назад (возможно, тогда мы умели это лучше) изменять материю по желанию, прояснять ее сознанием, понимать ее взглядом. С нашей аппаратурой мы продвинулись меньше, чем животное с его шестым чувством или пигмей Центральной Африки. Наши машины видят лучше, чем мы, чувствуют лучше, чем мы, считают лучше и, возможно, они в итоге и жить будут лучше, чем мы.

Материя полностью ускользает от нас. Достаточно какой-нибудь аварии с электричеством, чтобы мы оказались в пещерном веке. Поскольку прогрессировать – это не значит улучшать существующее или открывать новые средства его использования, это – изменять сознание и видение.

По крайней мере, в одном направлении мы совершили прогресс, но не в том, в каком мы думаем. Мы завершили цикл обезьяны, мы довели до крайности ее простой жест, соединивший лиану с палкой, чтобы сделать лук; мы раздули наш ментальный шар до той точки, когда он готов взорваться, и тем самым намерение Природы было выполнено – а оно заключалось не только в том, чтобы накопить всего побольше, но и в том, чтобы довести весь вид до той предельной точки, того всевышнего момента, когда больше не останется девственных лесов, неисследованных морей, непокоренных Гималаев, когда не останется ни одного акра земли для наших бетонных и стальных сооружений, когда даже сами боги отдали все свои соки и теперь добавляют только слои пыли в наших библиотеках, когда жизнь рушится под своей собственной тяжестью и оставляет нас, как первобытного человека, под звездами, один на один с тайной Земли, чтобы мы смогли найти названия вещам, понять их власть, истинную вибрацию, которая наполняет нас и связывает с миром: оголенную тайну этого момента и первую музыку вещей, которая, возможно, является их последней истиной и властью, первым видением, которое становится зарождением нового мира и, может быть, обещанием его трансформации. Мы находимся в конце ментального цикла.

Мы перед оголенной материей. Мы в периоде коренного Изменения. А мы настолько ничтожны для такого великого события! Что у нас есть? Маленький огонь внутри, цели которого мы даже не знаем, но который горит вместе с нами, сопровождает наши шаги, тысячи шагов в огромном пустом механизме: маленькая прогалина, которая иногда кажется такой очаровательной и легкой, и такой хрупкой в этой огромной пустой сутолоке – это все, что мы имеем; и это наивно, прозрачно и почти смешно на фоне тяжелой поступи колоссов ментала. И что мы обнаруживаем? Ничего, вдох, золотое зерно, которое "блеснет на мгновенье и исчезнет". В нем нет ничего сенсационного, оно противоположно сенсации, – микроскопическое, совсем незаметное, это, может быть, ничто, и это все. Это так же текуче, как первая река в мире, над которой склонился человек и посмотрел на эту соломинку и в эту даль, откуда она приплыла, и туда, куда ее понесет, как если бы все уже произошло и как если бы ничего не случилось, ничего не происходило в действительности: вечное отражение этой розовости неба, этого биения сердца, этой хрупкой былинки. И могут приплыть другие былинки, и прийти розовое, голубое или черное, но всегда одна и та же вещь встречает себя в одной и той же точке под разными лицами и разными именами. Тогда нечто начинает быть в этой точке пересечения миров, как если бы один и тот же взгляд смотрел на одну и ту же историю. И все спокойно, подобно и ясно: нет стремления к будущему, нет стремления завладеть этим розовым или голубым, этой или той былинкой; и нет других точек, или это одна и та же точка, встречающаяся сама с собой; есть только одна точка в каждое мгновение, и весь мир проходит через нее вместе со Стрельцом, и Бетельгейзе, и этой былинкой. Все содержится здесь во веки веков. Нужно только услышать музыку этой точки, и там будет вся остальная музыка, нужно только быть там, и там будут все существа в мире из прошлого, настоящего и будущего – в мире есть только одна история, только один момент и только одно существо. Это здесь, и мы в нем. Не будет ничего другого и через три тысячи лет, и через сто тысяч.

С этого момента все             СУЩЕСТВУЕТ, просто и абсолютно. Мы находимся в этой точке пересечения бытия, и мы смотрим на огромный мир, совершенно новый. Не нужно надеяться на что-то другое, не нужно ждать, сожалеть, желать – если этого нет здесь в данную секунду, то этого никогда здесь не будет! Все здесь, тотальная тотальность всех возможных вариантов будущего. Катящиеся воды, лица, мировые раскаты грома, минутные наряды, крик прохожего, летящее по ветру зерно; огромный калейдоскоп переворачивается и распыляет существа, события, страны и их королей, и эту уходящую секунду, окрашивая их в синие, красные, золотые цвета, – но это точка пересечения всегда одного и того же взгляда, одной и той же секунды, одной и той же вещи в других цветах, одних и тех же существ с их трудностями, будь они белые или чернокожие, в этом или другом веке.

Нет ничего нового под звездами, и нечего ждать! Есть только эта секунда, которую надо копать, углублять, проживать ее полностью во веки веков; существует только эта, единственная проживаемая вещь, единственное существо, щепотка пыльцы или пыли, единственное событие в мире. И тогда все начинает наполняться таким завершенным смыслом, так продлеваться, разветвляться на четыре стороны света, вибрировать в одном общем ритме, как если бы это лицо, эта случайная встреча, это внезапное препятствие под нашими ногами, это пролетающее перышко приносили нам послание, потому что каждая вещь – это послание, указатель нашего положения или положения всеобщего целого.

И отныне все существует не по отношению к этой маленькой тени, к ее потребности, желанию, ожиданию вещей или существ – отныне все ясно, все проходит через нашу прогалину так, как оно есть, без более, без менее, без хорошо и плохо, без отвергания и без выбора, предпочтений и желаний чего бы то ни было: разве остается что-либо желать? Ведь у нас есть уже все и навсегда, а что еще! Итак, каждая проходящая вещь вручает нам свой ключ, свою чистую музыку, свой интимный смысл, без добавлений и вычитаний, без ложных цветовых видимостей; через существа и вещи мы смотрим на одну и ту же спокойную вечность, которая разворачивается перед нами. Мы в нашей точке вечности, мы – во взгляде истины. Мы в этой точке пересечения бытия, и эта точка на мгновение, как кажется, неисчислимо раскрывается повсюду. Маленькая наполненная секунда. И где недостаток, тщетность, отрицание? Где великое, бесконечное, полезное, бесполезное? Мы здесь, прямо посреди ВЕЩИ. Больше нет "поиска розового дерева" в лесу огромного мира: все – розовое дерево, и каждая вещь – это единственная порода. Как будто горячее расплавленное золото начинает сверкать повсюду.

И ищущий загибает палец на четвертом золотом правиле перехода: каждая секунда, ясно и полностью.

 

*  *  *

 

Но каким образом эти маленькие чистые секунды помогут изменить мир? Может быть, таким же образом, каким эти секунды отвлекали обезьяну от ее сиюминутных потребностей, тем самым помогая родиться первой мысли. Ибо целый мир начинает вливаться в эту прозрачность, но через крохотные незаметные дыхания, через маленькие капли ничто – в действительности, "бесполезность" вещей, это ужасная западня, ежеминутная ловушка, старая оплошность, ввергающая мир в его мрачное фальшивое видение. Искатель ежесекундно должен бороться против прежней манеры восприятия, должен спохватываться, ловить себя за руку. Это длительное обучение новому восприятию, и неизвестно, куда оно выведет и для чего оно нужно. Для чего нужно было обезьяне самонаблюдение, если не для того, чтобы расстраивать ее привычные занятия? И однако, искатель возвращается к этому снова, как бы подталкиваемый против своей воли; он получает маленькие знаки, фактические демонстрации: как если бы кто-то или что-то, находящееся там, следило и овладевало малейшими промахами прежнего механизма, чтобы внести в него капельку света – нужна щель, нужен дефект в панцире, нужно ослабление старых привычек бытия, чтобы туда смог войти новый мир! И мало-помалу искатель уступает. Он отдается воле событий, он останавливает свой взгляд на тысячах ежедневных бесполезных вещей, происшествиях, лишенных смысла, на встречах без повода, множестве микроскопических "несвязанных" событий. Он находится в своем огне бытия и смотрит, смотрит на каждую вещь, как на откровение, которое ждет, чтобы его увидели, как на правду, которая прячется. И если ничто не показывается, он настаивает, он наблюдает за всем, он замечает все: напрасные шаги, бесполезные повороты, замкнутые лица, беспричинные происшествия. Вместо того, чтобы схватить желаемое, он наблюдает за его движением, как оно следует своим курсом и достигает своей цели; вместо того, чтобы отклонить эту неприятную встречу, он смотрит, как она надвигается, принимает ее, позволяет ей выложить капельку своей правды, свое послание под прикрытием лжи или хаоса; вместо того, чтобы избежать мрака, зла, отрицания, которые набрасываются на него, он спокойно ждет, чтобы этот мрак обнаружил заключающийся в нем урок, зло – свою каплю добра под ядом, отрицание – более широкое утверждение, ждущее своего часа. И в конце концов он обнаруживает повсюду ДА, повсюду добро, повсюду смысл, и что все взрастает, все движется в Великом Смысле, под прикрытием хорошего и плохого, черного и белого, полезного и вредного. Мало-помалу мир начинает кишеть тысячами маленьких истин, мерцающих здесь и там, заполняющих этот вакуум, затыкающих бесполезные пустоты, соединяющие одну вещь с другой, восстанавливающие недостающую деталь в головоломке, и все соединяется в непрерывную цепь послания – ежесекундно сами вещи шепчут нам на ухо, и судьба пишет пером улетающей голубки.

Но еще раз та же самая особенность поражает нас. То, что мы обнаруживаем, – это вовсе не вечные и высшие истины, не триумф геометрического ментала, который умещает мир в одном уравнении, не посев догмы или откровений о Синае мира, а маленькие микроскопические проявления правды, живые, легкие, истинные улыбки на краю дороги и в проходящих банальностях, маленькая заразительная правда, которая, кажется, загорается все ближе и ближе и заставляет сверкать даже камни, – истина Земли и истина материи. И когда мы захватываем в ловушку одну из этих маленьких фантастических улыбок, мы переполнены куда больше, чем все мудрецы, вместе взятые со всеми своими озарениями, потому что мы коснулись истины нашим телом, и широко открытыми глазами; может быть, потому, что наивысшая Истина заключается как в малой былинке, так и в тотальности всех эпох.

Но за пределами всех смыслов, освобожденных из их тайников, искатель прикасается к еще более великой мистерии, чему-то столь неуловимому и столь мощному, что заставляет его сердце учащенно биться всякий раз, когда он думает, что уловил ее, – о! нечто хорошо скрытое, что не дает себя поймать и запихнуть в мысль или в ментальный код: Верховный Код, который расшифровывает все и который как бы является ключом к новому миру. За всеми своими нащупываниями и спотыканиями и дюжинами каждодневных ложных движений и поворотов, своих криков во тьме, он чувствует нечто вроде Помощи – что-то, что отвечает ему... И действительно, нужно долго идти в темноте, чтобы оценить чудо этого конкретного ответа. Нечто отвечает, движет, слышит, знает, куда мы идем! Как если бы новый мир был полностью здесь, уже готовый, бесчисленно отображающийся под нашими шагами и под каждым шагом каждого из существ в каждом миге – и мало-помалу мы постигаем его географию. И это реально знак нового мира: он здесь, нет расстояний, которые нужно преодолевать, никаких ожиданий в молитвах, никаких криков, отзывающихся эхом в пустом пространстве в попытках обольстить божество, скрытое в облаках, никакой интенсивной концентрации, долгих лет, усилий, пылких повторений в попытках расшевелить глухую Силу, – она здесь, она мгновенно отвечает, на фактах демонстрируя исполнение просьбы, подает живой знак, живое проявление. Достаточно простого зова. Достаточно маленького возгласа чистой правды. На самом деле не мы ищем: ищут нас, не мы зовем: нас зовут. И мы так долго бредем на ощупь только потому, что хотим все сделать сами. А делать нечего! Нужно просто "ничего-не-делать" и позволить новому миру течь свободно, позволить его неожиданным рекам и дорогам управлять нашими шагами. Один краткий миг самозабвения – и это входит, улыбаясь, это здесь. Все уже здесь! Когда обезьяна, считающая, что она приложила столько усилий, чтобы поймать эту тонкую мелкую вибрацию, случайно ловила мысли, не зная, как и почему, в тот момент, когда ее обезьяний механизм больше не функционировал, возможно, она уже шла по новой ментальной географии и ждала ослабления обезьяньих признаков и секунды самозабвения перед тайной нового мира. Мы считаем, что все является продуктом наших великолепных мозгов, но на самом деле мы инструменты большего "Я", переводчики надвигающегося чуда, передатчики растущей музыки. Но музыке нужно позволить литься свободно; инструмент должен быть чистым. И вполне возможно, что если бы весь мир настроил свои инструменты на эту другую музыку, он бы коренным образом изменился.

 

9. Большее "Я".

 

Что же такое это большее "Я"?

На самом деле "Я" всегда было большим. Это как если бы мы спросили: "Что такое большая Луна?" Потому что мы видим сначала ее первую четверть, потом половину, и с нашим геоцентрическим зрением мы говорим, что она увеличивается. Наши глаза видят вещи одну за другой, и для них вещи увеличиваются или появляются – если мы не являемся уже столь наивными, чтобы утверждать, что они падают с неба или их съедают драконы. Мы думаем, что вещи и существа "умирают", унесенные, как Луна, драконом смерти; но они все еще здесь, только укрыты от нашего видения, и ничто никогда не умирает и не исчезает, как и ничто не рождается и не появляется, подобно полной Луне или новой Луне. Есть что-то, что затмевает наше видение – вот и все. И когда мы говорим, что меньшее или большее "Я" есть результат наших меньших или больших способностей, мы так же наивны, как дикарь, который впервые увидев в телескоп звезды и эти огни на краю Вселенной, заявил бы, что они являются результатом наших инструментов. Мир не "приходит", и ничто не приходит: это мы мало-помалу приходим к полному видению. И чем более полно это видение, тем ближе мир к совершенству, которым он на самом деле всегда и был.

Но что же затмевает наше видение? С тем же успехом можно спросить: "Что затмевает линейное видение сороконожки?" Или что затмевает лотос в семени. Для наших глаз Вселенная разворачивается постепенно, но наши глаза в действительности и есть верховный Взгляд, скрытый от самого себя, чтобы видеть миллионами глаз через вечность веков и под миллионами цветов и обликов то уникальное совершенство, которое он видел в свой изначальный вечный белый миг. Мир ЕДИН, это глобальное единство, даже ученые говорят об этом. И они пытаются найти это уравнение. Но чтобы найти это единство, они делят и делят до бесконечности или почти до бесконечности; они коснулись самого ничтожно малого и еще более ничтожно малого, необъятного и еще более необъятного. Но это единство не является ни суммой, ни сокращением до микроскопического, так же, как вечность не есть бесконечное количество лет или неисчислимое количество милей плюс еще одна. Это единство здесь, полностью, в каждой точке пространства и в каждой секунде времени, так же как и во всех сложенных бесконечностях и во всех собранных вместе необъятностях. Каждая точка содержит все, каждый миг – это вечность, которая смотрит сама на себя. И мы, находящиеся в этой точке и в этой секунде, мы вечны и завершенны; и все земли, все галактики встречаются в нашей главной точке, и вечный лотос горит в нашем сердце, только мы этого не знаем. Но узнаем мало-помалу. Однако, недостаточно знать это головой или сердцем – мы должны узнать это нашим телом. Тогда чудо станет действительно полным, и вечный лотос, сиявший на вершинах духа, навечно засияет в нашей материи и в каждой секунде.

Это то самое совершенство, то единство субстанции, сознания и бытия, подобное золотой памяти мира, тот смутный образ, который каждое существо и каждая вещь силятся выделить и ухватить, тот стимул великой Жажды мира, двигатель его гигантской Потребности быть, охватить и расти. Это как навязчивое воспоминание, которое бросает существа и вещи, и даже галактики, в смертельные объятия, которые хотели бы быть любовными объятиями, которые хотели бы все понять, все держать, всем обладать и все охватить в пределах своего круга. Каждая вещь ощупью стремится к этому: актиния своими щупальцами, атом своей гравитацией, а человек – своим интеллектом и своим сердцем. Но наша жажда не может быть утолена до тех пор, пока она не охватит все, не поймет все и пока не останется ни одной частички Вселенной, которая не стала бы нашей субстанцией, потому что на самом деле все всегда было нашей субстанцией, и нашим существом, и нашим собственным лицом под миллионами улыбок или страданий, ищущих свою улыбку, – но которые не улыбнутся по-настоящему до тех пор, пока не найдено то, чем они были всегда. И нет в мире другого страдания, другого разрыва, другой нехватки; и до тех пор, пока эта потребность не будет удовлетворена, мы будем идти и идти, и атомы будут продолжать кружиться, создавая материи все более чистые и светлые, актинии будут хватать добычу, а люди копить свои сокровища, грабить или любить – но только одна вещь может быть любима; и до тех пор, пока они не полюбят все, они ничего не полюбят по-настоящему и ничем не будут владеть, кроме собственной тени.

Но как получилось, что это "Я", это большое "Я", которое есть мы, разделило себя, размножилось, раздробилось на миллионы вещей и существ? Зачем такое долгое путешествие к тому исходному единству, с которого начинали? Но в действительности, "Я" не делилось, оно никогда не распылялось по звездам, разделенным световыми годами, по амебам сознания, разделенным оболочками, пленками или панцирями, по маленьким человечкам, отделенным друг от друга белой или черной кожей или слегка расплывчатыми мыслями. Ничто никогда не было отделено, и наши звезды встречаются в одной маленькой звезде, которая светится в сердце человека, в каждой вещи и в каждом камешке Вселенной. Как бы мы смогли познать этот мир, если бы мы уже не были им? Поскольку знают только то, чем являются сами, и все, что не является нами, для нас просто не существует или невидимо для наших глаз. Мы можем предвидеть завтра, чувствовать надвигающийся несчастный случай, боль или мысль за десять тысяч миль от нас, клад, зарытый в поле, эту маленькую жизнь, которая трепещет на листочке у нас перед глазами, – все это только потому, что мы связаны с этим, мы одно целое, все уже здесь, непосредственно и безраздельно, завтра или послезавтра, здесь и там, перед нами или вдали от нас. Нет разделения, есть только глаза, которые плохо видят. Есть сумма невидимого, которое постепенно становится видимым, от протоплазмы, до гусеницы и человека, и мы просто еще не исчерпали всей гаммы. Возможно, завтра мы увидим, что дистанция между одной страной и другой, одним существом и другим, между сегодня и завтра так же хрупка и иллюзорна, как стебелек травы, отделяющий одну гусеницу от другой на одном и том же поле. И мы перешагнем стенку времени и пространства так же, как сегодня мы перешагиваем стебелек травы, разделяющий гусениц.

В этом огромном неразделимом единстве, в этом круге мира, в этом глобальном "Я" мы вытесали маленькие кусочки, вырезали маленькие частички пространства и времени, частички "я" и "не-я", протон и электрон, плюс и минус, крепко скованные друг с другом, хорошее и плохое, день и ночь, привязанные друг к другу и неполные друг без друга, ибо все дни и ночи вместе никогда не станут завершенными сутками, все сложенные плюсы и минусы, добро и зло, "я" и "не-я" не создадут полной красоты, единого существа. И мы заменили единицу толпой, любовь – влюбленностями, ритм – аккордами, разорванными и снова связанными, но наше соединение не что иное, как сложение, и жизнь рождается из смерти, как если бы нужно было постоянно разрушать, чтобы быть, разделять, чтобы снова соединять, и создавать еще раз видимость единства, которое является только суммой того же самого разделения, тем же самым добром и тем же самым злом, тем же плюсом и минусом, тем же "я", которое является миллионом прошлых "я", но не единой маленькой каплей полноты. Мы начертили маленький круг в громадной нераздельности Жизни, заключили частичку бытия в шарик желатина, отделили от великого ритма одну ноту под панцирем животного или человека и ухватили несколько жестких категоричных мыслей из великого радужного потока, бурлящего над кроной мира. Мы ограничили великий Взгляд в сердце вещей и создали тысячи неустранимых граней. И так как мы больше не можем ничего видеть в огромном, покрытом панцирем, раздробленном и сокращенном мире, мы изобрели глаза, чтобы видеть то, что мы отдалили, уши, чтобы слышать, что шепчут вокруг, пальцы, чтобы коснуться отдельных фрагментов единой Красоты, которую мы урезали, и жажду, желание, голод ко всему, что больше не является нами – тысячи и тысячи антенн, чтобы поймать эту единственную ноту, которая наполнила бы наши сердца. И, поскольку мы не могли больше ничего ухватить без этих искусственностей, без этих глаз, чувств, без этих серых клеток – о! таких серых – то мы поверили, что мир непостижим без них; что постижение мира подобно считыванию показаний с наших маленьких счетчиков и что, возможно, это мы сами были творцами тех переменчивых волн, проходящих через наши антенны. Мы говорили "я", "другие" и еще раз "я" и все время "я" на протяжении веков, под черной или желтой кожей, под панцирем афинским или тибетским, под руинами здесь, там, под теми же самыми старыми руинами маленьких "я", которые умирают не понимая, которые живут лишь фрагментами, радуются, никогда не радуясь по-настоящему, и возвращаются снова и снова, чтобы понять то, чего они недопоняли, и создать, наконец, единый Город великого "я". Когда мы коснемся этой полноты, наше добро больше не будет биться с нашим злом, наши плюсы с нашими минусами, потому что все будет нашим добром и будет течь в одном направлении; наши ночи больше не будут противоположностью наших дней, наша любовь не будет частицей всеобщей любви, наши маленькие ноты – криком, вырванным из великой Ноты, потому что будет только одна музыка, производимая миллионами наших инструментов, только одна любовь с миллионами лиц и только один великий день с его прохладными тенями и радужными водопадами под великим деревом мира. И тогда, может быть, больше не нужно будет умирать, потому что мы найдем секрет жизни, которая возродится из своей собственной радости – умирать будут только от недостатка радости и для того, чтобы обрести еще большую радость.

 

*  *  *

 

Это целое, великое целое, видели мудрецы и несколько редких поэтов и мыслителей: "Все это – бессмертный Брахман и ничто другое. Брахман перед нами, Брахман позади нас и на юге, и на севере, и внизу, и вверху, он простирается повсюду. Все это является единым Брахманом, весь этот великолепный мир... Ты и мужчина, и женщина, мальчик и девочка, старый и изношенный, ты идешь, опираясь на свою палку; ты птица синяя и зеленая, и с алыми глазами... Ты есть То, о-о! Шветакету!"[4] Это великое целое, которое есть мы, сияющее на вершинах человеческих деяний, оставившее несколько иероглифических следов на стенах Фив и давшее пищу посвященных здесь и там, – иногда мы входили в его белое сияние над мирами, вспыхивая, растворяя свое маленькое "я" и погружаясь в космическое сознание... Но это ничего не изменило в мире. Мы никогда не пытались удержать нить, связывающую это видение с Землей и создающую новый мир с новым взглядом. Наши истины были хрупкими. Земля не поддавалась им и была права. Зачем ей склоняться перед озарениями сверху, если этот свет не касается ее материи, если видит и озаряется не она сама? На самом деле Земля очень мудра, и мрак Земли не является отрицанием Духа, как и ночь не является отрицанием дня, этот мрак является ожиданием Света и призывом к нему, и если мы не призовем свет ЗДЕСЬ, то зачем ему утруждать себя спуском со своих вершин? Если мы не повернем наши ночную половину с Солнцу, за счет чего она наполнится светом? Если мы ищем солнечную тотальность на вершинах ментала, то мы обретем эту тотальность там, в одной прекрасной мысли; если мы ищем ее в сердце, то мы обретем ее в сердце, в одном нежном чувстве, если мы ищем ее в материи и в каждом миге, мы обретем эту же самую тотальность в материи и в каждом миге существования материи. Просто нужно знать, куда смотреть. Ведь невозможно найти свет в том, на что не смотришь. Тогда, возможно, мы поймем, что эта Земля не такая уж и мрачная: мрачным был наш взгляд. Неполнота нашего бытия заслоняла от нас вещи. Сопротивление Земли – это наше собственное сопротивление, и обещанием надежной истины являются бесконечные расцветы радуги в мириадах воплощений вместо пустого полыханья на вершинах духа.

Но искатель нового мира движется в своих поисках не по прямой линии, он не закрыл свои двери, не отбросил материю, не изолировал обивкой свою душу. Он продвигается со своим поиском повсюду – по бульварам, лестницам, в толпе и в пустом мраке миллионов бессмысленных жестов. Он вложил бытие во все пустоты, зажег свой огонь в бесцельности, и разжег пламя необходимости даже в самой пустоте, душившей его. Он не стал маленькой обостренной концентрацией, которая уходила прямо к высотам, а потом засыпала в белом покое Духа; он был и этим хаосом, и сутолокой, этим блужданием направо, налево, в ничто, и он все затягивал в свою сеть; взлеты и спуски, падения и новые ошибки, тьму великую и малую, – он пропускал все в свой маленький круг с огнем посередине, с потребностью истины во всем этом хаосе, с криком о помощи посреди этого ничто. Он был запутанным кругом, бесконечным извивом, о котором ничего не знал, кроме того, что он нес свой огонь туда и сюда – огонь ни для чего, и для всего. И он больше ничего не ждал, он был просто жаром огня, как если бы только этот огонь был самоцелью, бытием среди всей этой пустоты, единственным присутствием среди огромного отсутствия. И в итоге становился чем-то вроде спокойной любви, ради ничего, ради всего, здесь и там. И понемногу это ничто озарялось, эта пустота под его взглядом занималась огнем, оживлялась неким крохотным теплом.

И все начинало отвечать. Мир начинал оживать повсюду, в черном, в белом, вверху и внизу. Это как рождение повсюду, но чрезвычайно маленькое, микроскопическое: распыление маленьких правд, танцующих здесь и там, в фактах, жестах, вещах и во встречах – даже кажется, будто они сами идут к нему навстречу. Происходило странное размножение, нечто вроде золотого заражения.

Понемногу он входил во все, но, о!, довольно странное "все", которое не имело ничего общего с космическим, или трансцендентным или озаренным сознанием, и которое, тем не менее, было похоже на миллион золотых растрескиваний или разрывов, ускользающих, неуловимых, почти насмешливых (может быть, следовало бы назвать его микроскопических сознанием?) – и теплых: внезапная нежность узнавания, взрыв признательности, прилив непонятной теплоты, как если бы это жило, вибрировало, отвечало во всех уголках и во всех направлениях. Странно, когда возникал вопрос, сомнение, неуверенность в чем-то или в ком-то, какая-то проблема, беспокойство о том, что нужно делать, а чего не нужно, то казалось, что ответ приходил к нему в живых ФАКТАХ – ни озарения, ни внушения, ни откровения, ни мысли – ничего подобного: материальный ответ во внешних обстоятельствах, как будто сама Земля и сама жизнь давали ответ. Как будто сами обстоятельства брали его за руку, чтобы сказать ему – ты видишь? И нет больших событий, сенсационных вспышек: совсем маленькие факты, – время только успеть пройти по улице из одного конца в другой. И внезапно вещь приходила к нему – нужный человек, встреча, деньги, книга, неожиданный факт – живой ответ. Или наоборот, когда он так ждал эту новость и надеялся (если он еще не вылечился от болезни надеяться), когда он ждал этого урегулирования, мирного успокоения, светлого решения, вдруг он погружался в еще больший хаос, как будто все двигалось наперекор – люди, вещи, факты – или он заболевал, становился жертвой "несчастного случая", снова открывал дверь старой слабости и, казалось, снова попадал в прежний круг страданий. А потом, спустя два часа или два дня он замечал, что эти отрицательные явления как раз-то и были нужны, что это вело окольным путем к более широкой цели, которую он не предвидел; что это заболевание очищало его субстанцию, обрывало ложный курс и приводило его, облегченного, на солнечную тропу; что это падение обнажало старые логовища и очищало сердце; что эта досадная встреча была совершенством точности, чтобы породить целую сеть новых возможностей или невозможностей, которые надо преодолеть, и что все тщательно подготавливало его силу, широту, предельную быстроту тысячами окольных путей – все готовило его ко всему. И тогда он начинает входить в цепь маленьких невероятных чудес, странных случаев, изумительных совпадений... как если бы действительно, все знало, каждая вещь знала, что она должна делать, и шла прямо к своей микроскопической цели среди миллионов прохожих и ничтожных фактов.

Искатель поначалу не верит, он пожимает плечами и проходит стороной, потом он открывает один глаз, потом еще один и сомневается в собственном удивлении. Это такая микроскопическая точность, такая фантастически невероятная аккуратность посреди гигантского перекрещивания жизней, вещей и обстоятельств, которая просто невозможна – это как взрыв общего знания, которое одновременно охватывает и муравья на большой улице, и тысячи прохожих, и все линии их перемещений, все их особые обстоятельства, прошлые, настоящие, будущие, чтобы создать это единое сопряжение, эту невероятно совершенную маленькую секунду, в которой все согласуется, сочетается, является неизбежным и дает единственный ответ на единственный вопрос.

Потом факты повторяются, "совпадения" множатся – случай мало-помалу раскрывает бесконечную улыбку или, может быть, другое "я", которое знает свою тотальность, каждый фрагмент этой тотальности и каждый миг своего мира так же, как наше тело знает малейший трепет его клеток и эту пролетающую муху, и ритм его сердца. Тогда искатель с широко открытыми глазами начинает входить в бесконечное изумление. Мир – это одно тело. Земля – одно сознание, которое движется. Но сознание тела не сосредоточено в нескольких серых клетках там, наверху: бесконечное сознание повсюду, и оно такое же тотальное, как в этой маленькой эфемерной клетке, так и в этом движении, которое скоро изменит судьбу наций. В каждой точке сознание отвечает сознанию. Искатель покидает маленькие урезанные истины ментала, геометрические и догматические линии мысли: он входит в невыразимую полноту зрения, во всеобъемлющую истину, где каждый фрагмент имеет свой смысл – и каждая секунда – свою улыбку, каждый мрак – свой свет, каждая грубость – свою нежность, которая ждет. Он ощупью обнаруживает "Колодец меда, скрытый в скале"[5]. Каждое падение – это следующая степень расширения, каждый шаг – взрыв неизбежного расцвета, каждая противоположность – рычаг будущего. Наша ошибочность – это трещина в нашем панцире, через которую просачивается пламень чистой любви, которая все понимает.

 

10. ГАРМОНИЯ

 

Возникает соблазн сказать, что все это фантазии, невероятные чудеса. Но на самом деле все очень просто.

Чудес нет, есть всеобщая Гармония, которая управляет миром с безупречной точностью и деликатностью как при столкновении атомов, циклах цветения, возвращении перелетных птиц, так и при встрече людей, нарастании событий на данном отрезке времени. Есть огромное единое движение, от которого мы считали себя отделенными, потому что мы построили наши маленькие ментальные убежища на границах нашего понимания, провели черные пунктиры по великому, мягкому, земному холму, как другие отгородили свои охотничьи угодья и чайки создали свои белые архипелаги посреди пенистых волн. И потому, что мы имели эти или другие шоры, чтобы оградиться от пугающей величины наших земель, установили барьеры карликов, чтобы эксплуатировать наш маленький акр, маленькую волну энергии, захваченную в наши сети, золоченых светлячков, пойманных в капкан нашего интеллекта, нотку, отделенную от слишком великой Гармонии, мы решили, что мир соответствует нашим законам или, по меньшей мере, наши законы соответствуют правдивой мудрости наших инструментов и наших расчетов, и все то, что выходит за пределы этой сетки или просочилось через нее – немыслимое, несуществующее чудо, плод галлюцинации. И мы попались в нашу собственную ловушку. И в силу милостивой доброты, – являющейся, возможно, одной из величайших тайн, которую еще предстоит открыть, – мир начал походить на детские рисунки ученых, наши болезни стали следовать прогнозам докторов, наши тела подчиняться предписаниям медицины, наши жизни двигаться по желаемой колее между двумя стенами невозможности и даже наши события стали склоняться перед нашей статистикой и перед тем, как мы мыслим себе эти события. На самом деле мир ментализировался с одного конца до другого и в довершении всего вглубь; мысль является последним магом в хронологическом списке после монгольского шамана, фиванского оккультиста и колдуна банту.

Остается только выяснить, является ли наша магия лучшей из всех, – но это все же магия, и мы еще не знаем всей ее власти. На самом деле, есть только одна Власть, которая в равной степени пользуется как амулетом, тантрической ЯНТРОЙ или заклинанием, так и уравнением второй степени – или даже нашей простой и бесполезной маленькой мыслишкой. Чего же мы хотим? Вот, в чем вопрос.

Мы всячески манипулируем мыслью. Но как правило, не мы манипулируем ею, а она нами. Мы охвачены тысячами бесполезных мыслей, которые носятся туда и сюда через наше внутреннее пространство, автоматически, попусту, десятки, сотни раз, пока мы идем по бульвару или поднимаемся по лестнице. Это едва ли мысли; это вид думающего потока, который привык следовать по нашим извилинам и круговилинам, в зависимости от наших вкусов и склонностей или нашей наследственности и нашей среды, окрашиваться в более-менее нейтральные или яркие тона, или передаваться привычными словами, философией голубой или серой на одном или другом языке, – но это один и тот же поток, проходящий повсюду. Это ментальный механизм, который давит, вертит и размалывает беспрестанно один и тот же диапазон или интенсивность общего потока. Эта деятельность укрывает, окутывает, затемняет все своим густым и липким облаком. Но искатель нового мира сделал шаг назад из всего этого механизма и обнаружил позади маленькую тихую прогалину, он зажег пламя необходимости в центре своего существа, и отныне он повсюду носит с собой этот огонь. И для него все стало по-другому. Он начинает ясно видеть ментальное функционирование без затемнения на своей маленькой прогалине; он присутствует на большом спектакле, он открывает шаг за шагом секреты ментальной магии, которую, наверное, следовало бы назвать ментальной иллюзией, но если это иллюзия, то она очень сильна. И всякого рода явления начинают попадать в поле его зрения, несколько хаотично, маленькими, повторяющимися приливами, которые в итоге создают связную картину. И чем яснее он видит, тем большим контролем обладает.

Эта ясность прогрессирует. Но он не стремится к ясновидению, если можно так сказать, поскольку "стремление" – это риск снова разбередить старые процессы, использовать для борьбы с механизмом тот же самый механизм, своей правой рукой бороться с левой. И более того, мы даже не знаем, что нужно искать и находить! Если мы начнем с "идеи", мы придем только к этой идее, подобно тому, как врач (или больной) замыкается на своем диагнозе: мы заранее воздвигаем стены, западню для того, что неуловимо – "это" дается или не дается, вот и все. Искатель (может быть, стоило бы сказать – рождающийся кандидат) не озабочен тем, чтобы остановить механизм: он озабочен только своим огнем. Он разжигает свой огонь. Он сконцентрирован на этой необходимости в глубине. На этом мучительно зове – быть посреди великого дрейфа, испытывая почти болезненную жажду в пустыне вещей и существ, проходящих мимо, и дней, протекающих так, как если бы их не существовало. Его огонь горит, он разгорается. И чем больше он разгорается, тем больше он захватывает механизм, растворяет облака, бесплодные мысли, расчищает место внутри и вокруг. Это – рождение маленькой прогалины. Это – начало маленького ясного потока, который, кажется, вибрирует за его головой, сжимает затылок, иногда даже давит очень сильно; и тогда искатель учится пропускать его через себя, не блокируя проход сопротивлением, а становясь мягким и пористым. Он позволяет потоку наполнить себя; мелкая чистая вибрация, кажется, постоянно течет без перерыва, как маленькая тихая песенка, сопровождающая его; как ритм, который усиливается и бесконечно движется, подобно двум легким крылам птицы, которые, опираясь на лазурь, несут ее повсюду, и как будто под нежным спокойным взглядом жизнь отступает, расширяется, уходит в ясную бесконечность, где вибрирует только этот ритм, только эта нежная чистота, легкая и прозрачная. И все начинает становиться чрезвычайно простым.

В этой тишине внутри него – тишине, которая не является пустой, которая не является ни отсутствием шума, ни атонией холодной белизны, ни гладкой широтой простора, – все переполнено нежностью, и не надо ни слов, ни мыслей, ни понимания: это мгновенное понимание, охватывающее все, абсолютное здесь и сейчас. Чего еще тут можно добавить? – Искатель, рождаясь, начинает видеть игру ментала. Вначале он видит, что эти тысяча и одна мысль, серые или голубые, или бледные, не исходят не из какого мозга. Что они плавают в воздухе, если можно так сказать. Что это потоки, вибрации, которые в наших головах превращаются в мысли, когда мы их захватываем, так же, как радиоволны в наших телевизорах превращаются в музыку, или в слова, или в картинки, и что все движется, крутится и вертится на различных уровнях и течет в едином потоке поверх наших маленьких пестрых границ, отражаясь по-английски, по-немецки, по-французски, окрашиваясь в желтое, черное, синее в зависимости от высоты нашей антенны; в определенном ритме или разрозненно, или рассеянное пылью микроскопических мыслей, в зависимости от уровня нашего восприятия; музыкального, скрипучего, беспорядочного, в зависимости от нашей ясности или нашей запутанности. Но искатель, вслушиваясь, не пытается выбрать тот или иной канал, он слушает бесконечность, он обращен к маленькому пламени в центре, такому нежному, такому наполненному, без беспокойств и желаний. Он нуждается только в одной вещи: чтобы это наполняющее его пламя горело еще и еще, чтобы поток проходил и проходил через его прогалину, без слов, без ментального смысла, и тем не менее наполненный смыслом и всеми смыслами, как если бы это был сам источник смысла. И временами, без его желания или размышления, что-то нарушает покой: мелкая вибрация, маленькая нотка, падающая на спокойные воды, и от нее расходится целая гряда волн. И если он слегка наклонится, чтобы увидеть, если он потянется к этому завихрению (или к этой легкой ноте, к призывной точке, прорехе в протяженности бытия), тогда появляется мысль, чувство, образ, ощущение, как если бы не было границ между этим способом восприятия и другим: это просто что-то вибрирующее, ритм более или менее четкий, свет, более или менее чистый, который в нем загорается; тень, тяжесть, недомогание, иногда маленькая мерцающая ракета, танцующая, легкая, как солнечная пыль на море, взрыв нежности, проходящая улыбка, иногда великий, строгий ритм, который, кажется, поднимается из глубин времени, громадный, мучительный, вечный, призывающий уникальную сакральную песнь мира. И она течет без особых усилий. Не нужно ни думать, ни хотеть, нужно лишь быть снова и снова, и гореть в унисон с единственным маленьким пламенем, которое является как бы огнем самого мира. И как раз тогда, когда это необходимо, буквально за миг, маленькая нотка стучится в его окно, и приходит правильная мысль, импульс для необходимых действий, поворот направо или налево, который откроет неожиданную тропку и всю цепочку ответов и новых комбинаций. Тогда пылкий ищущий глубоко понимает мольбу ведического поэта, вознесенную пять или шесть тысяч лет назад: "О! Огонь, пусть в нас родится истинная мысль, которая исходит от Тебя!"

Но ложные мысли тоже являются удивительным источником открытий. И, по правде говоря, искатель все больше замечает, что такое различие не имеет смысла. Разве есть что-то, что в итоге приходит не для нашего блага и не оборачивается в конце концов еще большим благом? Ложные пути являются частью добра и готовят более широкий путь, более полный взгляд на нашу неделимую сферу. Единственный ложный путь – это не видеть; это необъятные пейзажи в серых тонах наших ограниченных карт, потому что мы действительно ограничили наши карты. Мы приписываем эти чувства, мысли, реакции, желания маленькой Роне, которая течет по нашим землям, нашим послушным Луарам с замками по берегам; и в самом деле, они привыкли течь по этим каналам, ниспадать каскадом здесь или там, вскипать немного ниже или разливаться в наших болотах. Это очень старая привычка, которая появилась раньше нас и даже раньше обезьяны, или это привычка совсем недавняя, которая появилась в наши школьные годы, или в школьные годы наших родителей, или это было во вчерашней газете. Мы проложили дороги, и поток следует по ним, – он упорно следует по ним. Но для искателя, вышедшего из механизма, повороты и точки вторжения становятся более заметными. Он начинает различать разные уровни своего существа, различные центры тока и, когда поток проходит через солнечное сплетение или горло, – реакция и воздействия разные. Но он с удивлением обнаруживает, что это один и тот же поток повсюду: вверху, внизу, справа, слева, и то, что мы называем "мыслью", "желанием", "волей" или "эмоцией" – это разные инфильтрации одной и той же вещи, которая не является ни мыслью, ни желанием, ни волей, ничем из всего этого, – а струйкой, каплей, водопадом той же самой сознательной Энергии, которая входит здесь или там, через наши маленькие Луары или мутные Стиксы и создает или несчастье, или поэму, трепет многоножки, революцию, евангелие или напрасную мысль на бульваре – и мы почти можем сказать "по желанию". Все зависит от качества нашей открытости и от ее уровня. Но фундаментальный факт в том, что мы имеем дело с Энергией, то есть с Властью. И в этом просто, очень просто и капитально, содержится грандиозный источник всех возможных изменений в мире. Все зависит от нас! Мы можем подключиться здесь или там, создать гармонию или какофонию, и ничто, ни единое обстоятельство в мире, ни единое заранее предначертанное событие, ни один так называемый неотвратимый закон не помешает нам повернуть антенну туда или сюда и мгновенно изменить мутный и катастрофический поток на прозрачный и чистый. Нужно только знать, где открыться. И в каждый момент мира и каждую секунду, в любом отвратительном обстоятельстве, в любой тюрьме, где мы оказались запертыми заживо, мы можем в один миг в единственном зове, в единственном просвете мольбы, в единственном истинном взгляде, в единственной вспышке маленького пламени внутри опрокинуть все наши стены и переродиться снизу доверху. Все возможно. Потому что эта Власть – это наивысшая Возможность.

Но если мы будем верить только в нашу маленькую Рону или Луару, то, очевидно, все будет безнадежно. Итак, мы тысячелетиями страстно верим в добродетель наших старых цепей. И они имеют потрясающую власть, власть привычки. И странно то, что внешне это так же прочно, как железобетон, так же убедительно, как и все старые доводы в мире, старые привычки течь в том или в другом направлении; также неопровержимо, как яблоко Ньютона, а для глаза, который начинает видеть, это так же несостоятельно, как облако – дунешь, и оно рассеется. Это ментальная Иллюзия, чудовищная иллюзия, которая нас ослепляет.

 

*  *  *

 

Для искателя иллюзия демистифицируется маленькими дозами, маленькими избирательными мазками, которые повторяются, маленькими опытами, которые заставляют его открыть один глаз и в итоге попытаться. Но нужно пытаться очень часто, прежде чем найти рычаг, бесконечно ошибаться, следовать по старому ложному кругу, чтобы обнаружить его фальшивую власть. Как всегда, опыт заключается в микроскопических мелочах будней. И он обнаруживает власть мысли. А точнее, он обнаруживает силу энергии, передающейся через ничтожно малую мыслишку, которая кажется таковой внешне, и которая входит в него, конечно же, "случайно".

Он чист, сосредоточен на своем огне, ВЛЕКОМ его ритмом; потом, по привычке, он вновь открывается механизму, фиксирует свой взгляд здесь или там, позволяет всей серии волн включать старые рефлексы, открывать этот клапан, нажимать на эту кнопку, встряхивать всю сеть, которая начинает постепенно вибрировать, вызывать отклик там, желание здесь, опасение немного дальше – вновь ожил старый круговорот. Он вновь обретает прежний страх, тревогу, опасение, капитулянство без причины. И действительно, можно сказать, что это круг страданий... И если он посмотрит на эту микроскопическую катастрофу, которая ничего из себя не представляет, – это просто пролетающее дуновение, – если он добавит к нему тяжесть размышления (даже не размышления – просто задержит взгляд), это маленькое кипение сразу вздувается, карабкается, устанавливается, как будто это крохотный шарик живой силы, может быть, не больше мухи, но который прилипает. И особенно примечательно то, что он снабжен независимой силой движения: он упорно движется к своей цели, механически, автоматически. И перед глазами удивленного искателя, который остается достаточно ясным, чтобы видеть все движения в деталях, спустя два дня или два часа в фактах появляется результат его опасения, или его желания, или его пустой мысли: он "случайно" подворачивает ногу, он встречает старого знакомого, получает плохую новость, падает в хаос, который он не предвидел. Все вступает в союз, согласовывается в плохом смысле, сходится к этому маленькому черному или серому шарику, как если бы он привлек обстоятельства и факты, точно соответствующие, симпатизирующие, если можно так сказать, качеству вибрации, которая от него исходит. Это мгновенная химическая реакция: капля лакмуса тотчас же окрасит все в красное, синее или черное. Это явление точно противоположно "правильной мысли", которая вызывает каскад благоприятных обстоятельств. Можно сказать, что это почти волшебство в микроскопическом плане.

И на самом деле – это волшебство. Десять, сто раз искатель возобновляет опыт; и он начинает широко открывать глаза от удивления, через крошечный опыт он начинает задавать себе чудовищное "почему?" О-о! Тайны мира не спрятаны в громах и пламени – они здесь, они просто ждут соглашающегося взгляда, который не воздвигает ежеминутно свои привычные барьеры, свои "возможности", "невозможности", свои "ты-не-можешь", "ты-не-должен", свои "но" и еще раз "но", свои неотвратимости и весь этот свод железных законов, этих старых законов человека-животного, который ходит кругами по клетке, созданной его собственными руками. Искатель смотрит вокруг себя, и опыт начинает множиться, как если бы это простое маленькое усилие истины вызывало бесчисленные ответы, вовлекало бы обстоятельства, встречи, устраивало наглядные демонстрации, чтобы сказать ему: "Смотри, смотри, вот как это происходит".

Невыразимое сознание накладывает свой световой палец на каждую встречу. Истинная картина возникает за видимостью. Мазок истины здесь зажигает подобную истину в каждой вещи и в каждом движении. И он видит... Он видит не чудеса, – или, скорее, он видит гнусные маленькие чудеса, слепо перемешанные слепыми магами. Он видит сотни маленьких человечков, которые ткут маленький пузырь, терпеливо надувают его, неустанно, каждый день добавляя маленький выдох поражения или желания, бессилия, миазм сомнения, пагубной мыслишки, которые растягивают этот радужный пузырь знаний и маленьких побед, непримиримый пузырь науки, пузырь милосердия или добродетели; и они идут, каждый являясь пленником пузыря, запутавшиеся в сетях силы, которые они тщательно выткали, накопили день за днем: каждое действие является результатом этого толчка, каждое обстоятельство – смутным притяжением этого влечения, и все движется механически, неотвратимо, математически точно, как мы этого и пожелали в нашем маленьком черном, желтом или трухлявом пузыре. И чем больше мы бьемся, напрягаемся, боремся, тянем эту силу внутрь, чтобы разорвать его красивую оболочку, тем больше она затвердевает, как если бы наше крайнее усилие придавало бы ей крайнюю прочность. И тогда мы оказываемся жертвой обстоятельств, жертвой того, жертвой этого, мы оказываемся бедными, больными, несчастными. Мы оказываемся богатыми, добродетельными и торжествующими – мы оказываемся тысячами пузырей, тысячами вещей тысяч цветов – всего этого нет, ни богатых, ни бедных, ни больных, ни добродетельных, ни жертв – есть что-то другое, о!, совершенно другое. И оно ждет своего часа.

Есть тайный бог, который улыбается.

И пузырь разрастается, он покрывает семьи, народы, континенты, окрашивается всеми цветами, всеми мудростями, всеми пределами и вбирает их в свою оболочку. Есть дыхание света, нота красоты, чудо нескольких линий, заключенных в архитектуре или в геометрии, миг Истины, которая излечивает и которая освобождает, милая изогнутая линия наших глаз, которая соединяет эту судьбу с той звездой, эту асимптоту и эту гиперболу, этого человека и эту песню, этот жест; потом приходят другие лица – тысячи лиц, которые пыхтят, раздувают маленький пузырь, создают религии розовые или голубые, вечные, правильные пути спасения в большом пузыре, вершины света, которые являются суммой их маленьких умноженных надежд, пропасти ада, которые добавляются к их страхам; приходят, чтобы добавить эту ноту и эту идею, это зерно знаний и эту минуту выздоровления, эту встречу и эту кривую, действенность этого момента под россыпью мириадов галактик; чтобы воздвигнуть их черный храм, желтый храм, чтобы создать под большим пузырем безошибочную медицину, непримиримые науки, беспощадные геометрии, кривые заболеваний, кривые выздоровлений, кривые судьбы; и чтобы все вращалось и кружилось под большим роковым пузырем, как захотел того врач, ученый, как решила эта минута совпадения для вечности  времен среди бесчисленных мириадов линий Вселенной. Мы захватили минуту мира и сделали из нее великий закон. Мы ухватили искорку и сделали из нее большой электрический свет, который ослепляет и душит нас в нашем большом ментальном пузыре. Ничего этого нет – нет ни одного закона, ни одной болезни, ни одной медицинской или научной догмы, ни одного храма, ни одной вечной кривой, ни единой судьбы под звездами – есть чудовищный ментальный гипнотизм. И позади, далеко-далеко позади, и тем не менее здесь, прямо здесь, непосредственно, что-то неуловимое, не попадающее ни в какую ловушку, не поддающееся запрету никакими законами, неуязвимое для всех болезней и всяческого гипнотизма, не поддающееся спасению нашими путями, незагрязненное нашими грехами и нашими добродетелями, свободное ото всех судей и всех кривых, от всех позолоченных или черных пузырей – чистая непогрешимая птица, которая может переделать мир в мгновение ока.

Мы меняем взгляд, и все меняется. Конец прекрасному пузырю! Если мы захотим, то это здесь.

 

*  *  *

 

Когда пузырь лопнет, мы начнет входить в сверхчеловечество. Мы начнем входить в Гармонию. О, он не лопнет в результате наших усилий, он не поддастся сумме добродетелей и медитаций, которые, наоборот, уплотняют его еще больше, окрашивают таким красивым блеском, таким чарующим светом, что он действительно пленит нас; и чем красивее он становится, тем больше мы становимся его пленниками, тем притягательнее для нас становятся и наши радости, и наши горести – в мире нет ничего более прочного, чем правда, захваченная в ловушку: она меняет плен на насильственный рай. Но Истина, Великая Истина, прекрасная Гармония не даст себя заарканить. Ей нечего делать ни с нашими добродетелями, ни с нашими накопленными заслугами, гениальными и сверхъестественными способностями, с нашими мелкими, мрачными ничтожными делишками – и что может быть велико или мало, или мрачно, или менее мрачно под дрейфующими галактиками, которые похожи на пыль от великого Солнца?

Истина, невыразимая нежность вещей и каждой вещи, живое Сердце миллионов существ, которые не знают, не требуют нашей истинности, чтобы наделить нас своей истиной – и кто сможет стать более истинным, кто сможет стать чем-то более другим, чем он есть на самом деле? Мы можем терпеть боль и страдания в избытке, переполниться убожеством и еще раз убожеством, ошибками, которые украшают себя капельками света, знаниями, которые спотыкаются о свои рытвины, благами, которые являются  стыдливой тенью нашего зла, свободой, которая замыкается на своем собственном спасении – мы можем страдать и страдать, и даже само наше страдание является тайным блаженством. Истина, легкая истина ускользает из наших мрачных или светлых силков, она убегает, убегает, она в дуновении ветра, в водопаде источника, она льется повсюду, потому что она – источник всего, она даже шелестит в глубине нашей лжи, подмигивает нам в нашем мраке и подсмеивается; она расставляет нам свои тайные ловушки, такие легкие и светлые, что мы их не видим; она подает нам тысячи знаков ежеминутно и повсеместно, но таких быстротечных, таких неожиданных, таких противоположных нашей манере видения, таких несерьезных, что мы проходим мимо. Мы ровным счетом ничего не понимаем; или мы лепим красивые этикетки, чтобы втянуть ее в свою магию. А она все так же смеется. Она играет в нашу магию, в наши страдания и геометрии, она играет в многоножку и в статистика, во все – она играет в то, во что мы хотим. Затем однажды мы ничего не захотим, ни нашего позолоченного убожества, ни плененного света, ни благ, ни зла, ни всей этой полихромии, где каждый цвет переходит в другой – надежда в безысходность, усилие в контрудар, небо в тюрьму, вершина в пропасть, любовь в ненависть, где каждая победа – это клочок, вырванный из нового поражения, как если бы каждый плюс тянул за собой свой минус, и все без конца двигалось туда-сюда, вперед, назад, вправо, влево, билось о стены той же самой тюрьмы, белой или черной, золоченой или менее золоченой; мы не хотим больше всего этого, мы являемся только криком необходимости воздуха, огня, этого бесполезного маленького пламени, которое идет с нами, с нашими горестями, которое движется и движется ночью и днем, в добре и в зле, вверху и внизу, повсюду.

И этот огонь становится нашей каплей добра посреди всеобщего зла, нашей драгоценной каплей сокровища посреди нищеты, нашим светом в хаосе, всем, что остается от тысячи жестов и проходящих огней, маленькое ничто, подобное всему, крохотная песенка великого страдания – у нас больше нет ничего доброго или злого, ничего высокого или низкого, ничего светлого или мрачного, никаких завтра и вчера. Все одинаково убого, в черном, в белом ли, но у нас есть этот маленький неизменный огонь, это "завтра" в нашем "сегодня", этот шепот нежности в глубинах боли, эта добродетель наших грехов, эта теплая капля бытия вверху и внизу, днем и ночью, в стыде и в радости, в одиночестве и в толпе, в одобрении и в разочаровании – разве все это не одно и то же? Он горит и горит. Это завтра, это вчера, это сейчас и всегда, это наша единственная песня бытия, наша маленькая огненная нотка, наш рост маленького пламени, наша свобода маленького пламени, наше знание маленького пламени, наша вершина маленького пламени в пустоте бытия, наша безмерность крошечного пламени, которое поет, неизвестно почему. Это наш спутник, наш друг, наша жена, наш движитель, наша родина – ЭТО ЕСТЬ. И оно прекрасно. И однажды, подняв голову, мы увидим, что пузыря больше нет. Есть огонь, тихо горящий повсюду, который все знает, все любит, все понимает; и это, как небо без прошлого: это так просто, что мы никогда и не думали об этом, это так спокойно, как будто в каждой капле океан, такой улыбающийся, такой ясный, что он проходит через нас, входит, скользит повсюду, играет то здесь, то там; это прозрачно, как воздух, это как ничто, меняющее все, и может быть, это и есть все.

Итак, мы в Гармонии нового мира. Этой Гармонии касались некоторые поэты и мудрецы, редкие музыканты слышали ее и пытались передать несколько нот этой поющей необъятности.

Она течет вверху на вершинах сознания, это постоянно движущийся ритм без взлетов и падений, в глубокой вечности, которая течет и течет, как радость, воспевающая саму себя, которая катит свою необъятную реку с извечными валами, которая несет гальки звезд и все эти земли и все эти моря, которая несет все в своем спокойном сверкающем, стремительном движении – невыразимый звук, в котором заключаются все звуки и все ноты, сплав музыки, один золотой взрыв, брызжущий из глубины времен, крик любви или крик радости, триумф в чистом виде, который одним взглядом видит все эти миры и все века и страдания ребенка на берегу этой голубой реки, и тепло рисовых полей, и смерть этого старца, всеобъемлющий покой листочка, который трепещет под южным ветром, и другое, бесконечно другое, которое всегда одно и то же, которое движется взад-вперед по великой реке, пересекает ее здесь и там, которое проходит, никогда не проходя, которое нарастает и идет туда, к великому золотому морю, откуда оно вышло, несомое маленьким ритмом от великого ритма, маленькой искоркой от великого золотого огня, который не умирает, маленькой постоянной нотой, которая проходит через все жизни, все смерти, все трудности и радости; невыразимое набухание голубого пространства, которое наполняет легкие каким-то вечным воздухом, создавая полное обновление; взрыв музыки повсюду, ничего кроме поющей голубизны – мощный победоносный поток, который увлекает нас навсегда, подхватив на свои крылья славы.

И все переполнено, Вселенная – чудо.

Но Земля, маленькая Земля вращается внизу, вращается в своих бедах и не знает, не видит ту радость, которая несет ее, и благодаря которой она существует, потому что кто бы мог существовать без этой радости, которая все держит, без этой памяти радости, которая постоянно присутствует и движется, находясь в сердце существ и вещей?

 

Я, Земля, имею более глубокую власть, чем небеса,

Моя одинокая боль превосходит эти розовые радости,

Она – мой красный горький посев семикратных экстазов,

Моя толщь наполнена эхом моего далекого Голоса,

Наивысшее конечное, пылая, устремляется,

Чтобы коснуться наивысшего, неизвестного, бесконечного,

Вечность разбита на маленькие скоротечные жизни,

И Божество замуровано в камне и иле.

 

И ритм рассеялся, разложился, превратился в пыль, чтобы войти в сердце этого мира и стать величиной с многоножку или с маленький листочек, дрожащий на ветру, чтобы быть понятным для мозга и полюбиться прохожему. Мы извлекли из него умопомрачительную музыку, разноцветные картины, радости, горести – мы не может удержать весь его поток, не разложив его. Мы сделали из него уравнения, поэмы, архитектуру, мы захватили его в капканы наших машин, заключили в амулет или в мысль, поскольку мы не можем выносить давление его потока напрямую. И мы создали подвалы, ады, которые являются отсутствием этого ритма, нехваткой вечного воздуха, удушьем маленького человека, который верит только в свой труд, только в кнопки своих машин и в стены всего интеллекта. Мы разбили на квадраты, умножили, разложили, автоматизировали до бесконечности, и мы сами больше ничего в этом не видим, ничего не понимает, потому что мы утратили тот единственный маленький вдох великого дыхания, один маленький лучик великого Смысла, маленькую нотку, которая все любит, все понимает. И поскольку мы все закрыли вокруг себя, забаррикадировались в скорлупе, оделись в броню нашей думающей логики, снабженной касками и антеннами, мы сказали, что эта Гармония, это Ритм не существует, что он далеко-далеко вверху, рай наших добродетелей, или что он – стрекотание наших маленьких антенн, грезы коллективного бессознательного, продукт развитого земляного червя, встреча двух влюбленных молекул – подобно дикарю былых времен, который кроил неизведанные земли, мы кроили пространство и время, заносили в иную географию еще не преодоленные Ганги и Эльдорадо, – прелестные броды этой маленькой реки.

Но эти Ганг и Эльдорадо здесь, и здесь же много других чудес, много других течений великого Потока, и все здесь, под нашими ногами, если мы откроем маленькую скорлупу и перестанем отсылать в небо или откладывать в долгий ящик то, что поет в каждой минуте и в каждой пылинке пространства.

Это Гармония нового мира, радость большого "Я", она здесь, она тотчас же будет здесь, если мы захотим. Достаточно только снять шоры. Достаточно истинного взгляда, простого взгляда на великий мир. Достаточно маленького огонька внутри, который сожжет все панцири, все трудности и все пузыри, ибо другой трудности, как быть заключенными там, не существует.

 

11. ПЕРЕМЕНА ВЛАСТИ

 

На самом деле Гармония нового мира не передается ни через возвышенную музыку, ни через радости экстаза – она намного более скромна и более деятельна или, может быть, следовало бы сказать, намного более требовательна.

Существует только одна Гармония, так же, как только одно Сознание и одно земное тело, и они принадлежат большему "Я". Но эта Гармония, как и это Сознание, проявляются по мере того, как мы растем и как открываются наши глаза, и мы воспринимаем их совершенно по-разному в зависимости от того уровня, на котором мы их улавливаем. Она звучит на вершинах, необъятная и величественная, но ведь она звучала в течение веков и тысячелетий, почти не меняя мир и сердца людей. И эволюция повернула свои циклы; она, похоже, опустилась в материальную грубость и плотность, в невежество и мрак и обрела все ухищрения богов, чтобы заставить нас поверить в то, что мы хозяева, в то время как мы были слугами механизма, рабами маленького плохо завинченного болта, но которого достаточно, чтобы взорвать прекрасную машину и вытащить из-под самого низа на свет божий старого нетронутого дикаря.

И она опустилась, эта эволюция, она низвергла нас с наших хрупких высот и наших золотых веков, – которые, может быть, и не были настолько уж золотыми, как о них говорят, – чтобы вынудить нас найти этот Свет и Гармонию и это Сознание в самом низу, который является низом только для нас. На самом деле нет ни спусков, ни падений, ни возврата назад, а есть стремительное движение истины и гармонии, которые охватывают все более и более глубокие слои, чтобы открыть им свет и радость, которыми они всегда были; если бы мы не упали, свет никогда не проник бы в нашу яму, и материя никогда бы не вышла из своего мрака.

Каждый спуск – это прорыв света, каждое падение – следующая степень расцвета. В результате наших бед материя преобразуется. И наше зло, возможно, просто является неизвестной территорией, которую мы вырываем из ее "несуществования", как моряки Колумба вырвали опасный Новый Свет из его "ночи".

Но это рискованный переход.

На деле первый эффект, который вызывает Истина, касаясь нового слоя, это страшный беспорядок, по крайней мере, так это выглядит. Первое воздействие ментальной истины на приматов должно было быть травматическим, как нам думается, и чрезвычайно подрывающим обезьяньи порядок и деятельность; достаточно крестьянину впервые взять книгу, и весь мир полей изменится для него, пошатнется его здоровое и простое понятие о вещах.

Истина – великая возмутительница порядка, и в самом деле, если бы она не обостряла обстановку, не давила на мир, то камень навсегда остался бы в своем блаженстве минерала, а человек – в своем экономическом довольстве, – вот почему никакая суперэкономика, никакой триумф политической изобретательности, никакое совершенство  уравниловки и распределения человеческих благ, ни даже приступ милосердия и филантропии не смогут утешить человеческое сердце и остановить непреодолимый напор Истины.

Истина может остановиться только на полной Истине – на полной радости и гармонии в каждой частичке и во всей Вселенной, если она вообще может остановиться, поскольку Истина бесконечна и ее чудеса неисчерпаемы. Мы с совершенно естественной и антропоцентрической тенденцией заявляем, что мы совершаем великие усилия для достижения света и истины, и этого, и того, но, может быть, это высокомерие с нашей стороны – росток лотоса тоже неизбежно поднимается к свету, вырывается из ила и расцветает на солнце (несмотря на все усилия по пути сделать из него, скажем, лилию или супертюльпан), на солнце, которое давит, давит, распирает, месит и заставляет бродить сопротивляющуюся землю, заставляет кипеть химические ингредиенты, а стручок лопаться до тех пор, пока все не достигнет своей крайней степени красоты, несмотря на все наши усилия в пути стать, скажем, просто социальным и интеллектуальным парнем.

И великое Солнце эволюции давит на этот мир, заставляя трещать его старые формы, бродить лжеучения о будущем и кипеть бледные мудрости в горелке законодателей ментала. Была ли эпоха более безнадежная, более пустая, находящаяся в плену своих жалких триумфов и своих лакированных добродетелей, чем так называемая "прекрасная эпоха"? Но эта лакировка трещит по швам, и тем лучше; трещит наша драгоценная машина, и тем лучше; летят кубарем все наши добродетели, вся наша ментальная уверенность и наши мечты о полном изобилии на земле – и это еще лучше. Истина, великая Гармония "быть", безжалостно завинчивает свою гайку на наших интеллектуальных масках, обнажает каждую подлость, каждую слабость, выдавливает яд и взбивает человечество, как масло, подобно "океану бессознательного" из пуранических легенд, до тех пор, пока он не отдаст весь свой нектар бессмертия.

И искатель замечает – в своем маленьком масштабе, на уровне микрокосмоса, которым он является, – что Гармония нового мира, новое сознание, которое он нащупал вслепую, является потрясающей преобразующей Властью. В прошлом она, возможно, пела где-то там наверху, создавала прекрасные поэмы и соборы мудрости и красоты, но когда она касается материи, она обретает строгое лицо разгневанной Матери, которая наказывает своих детей и безжалостно вылепливает их по образу своей требовательной Правоты – и ее сострадание и бесконечная милость останавливаются как раз вовремя, а муки и страдания подаются точно в нужной дозе, не более, чем это необходимо.

Когда искатель начинает открывать глаза на это Сострадание, на эту бесконечную мудрость в мельчайших деталях, на эти немыслимые виражи на пути к более полному и более всеобъемлющему совершенству, на эти продуманные помрачения и согласованные бунты, на эти падения в более яркий свет и бесконечное шествие Красоты, которая не оставляет ни одного белого пятна, ни одного зернышка несовершенства, никакого приюта слабости или замаскированному ничтожеству, ни единой извилины лжи, – он охвачен таких восхищением, которое превосходит все звездные величия и космические магии. Ибо, действительно, чтобы коснуться такой микроскопической точки материи, – такой ничтожно малой под звездами, такой сложной в своей путанице боли и бунта, в своем тусклом сопротивлении, которое ежесекундно грозит бедствием или катастрофой, этими тысячами катастроф, которые предотвращаются каждый день и на каждом шагу: эти миллионы маленьких бед, которые надо преобразовать, не ломая весь мир, – нужна на самом деле такая власть, какую Земля еще никогда не знала. Болезнь вспыхивает повсюду, в каждой стране, в каждом сознании, в каждом атоме великого земного тела – это беспощадная революция, трансмутация через силу – и все же, здесь и там, в каждом сознании, в каждой стране, в каждой частице великого раздираемого тела, происходит так, что катастрофа предотвращается в последнюю минуту, добро медленно выплывает из зла, пробуждается сознание, и наши неуверенные шаги подводят нас, несмотря на нас самих, к конечной двери освобождения. Такова эта грозная Гармония, настоятельная Власть, которую искатель обнаруживает на каждом шагу вокруг себя и в своей собственной материи.

Таким образом, мы пришли к новой перемене власти. Новая власть, какой никогда не было со времен первых антропоидов, прилив силы, не имеющий ничего общего с нашими ничтожными философскими и духовными медитациями прошлых веков; коллективное явление в масштабах всей Земли, а может быть, всей Вселенной, столь же радикально новое, как первый наплыв мысли на мир, когда ментал внедрился в обезьяний порядок и перевернул его законы и его инстинктивные механизмы.

Но здесь – и это действительно характерно для нового зарождающегося мира – эта сила не является силой ментального абстрагирования, это не умение обозревать и сводить в одно уравнение разрозненные данные о мире, пока не получится какой-то синтез, всегда хромающий – разум обращает все в абстракцию, он живет в образе мира, в желтом или голубом отражении большого пузыря, подобно человеку внутри стеклянной статуи – это не рефлексирующая сила, которая складывает и вычитает, это не собрание знаний, которое никогда не составляет целого: это прямая сила истины каждого мгновения и каждой вещи, согласованная с тотальной истиной миллионов мгновений и миллионов вещей, это "сила вхождения" в истину каждого жеста и каждого обстоятельства, которая гармонирует со всеми прочими жестами и прочими обстоятельствами, потому что Истина одна, и "Я" одно, и если затронута одна точка, то и все остальные точки мгновенно будут затронуты, как клетки одного и того же тела. Это чудовищная сила конкретизации Истины, которая действует прямо на ту же самую Истину, содержащуюся в каждой точке пространства и каждой секунде времени, или, вероятнее всего, которая вынуждает каждый момент, каждое обстоятельство, каждый жест, каждую клетку материи вернуть свою истину, свою правильную нотку, свою собственную власть, похороненную под слоями наших ментальных и витальных наслоений – это колоссальное приведение к истине всего мира и каждого существа.

Можно было бы сказать – потрясающее Движение "реализации" – ведь мир не реален! Это деформированная внешность, ментальная приблизительность, которая больше похожа на кошмар, перевод в черно-белое некой вещи, которую мы еще не ухватили: у нас еще нет истинных глаз! Ибо, в конечном счете, есть только одна реальность, это реальность Истины, – истины, которая росла, которая защищала себя стенами, отгораживалась, обретала серые тона под тем или иным панцирем или пузырем, чтобы ощутить себя гусеницей или человеком, а потом, созрев под Солнцем, раскрыть крылья великого "Я", которым мы были всегда.

Но эта перемена власти, этот переход косвенных и абстрактных истин разума к прямой и конкретной Истине великого "Я" не осуществляется на вершинах Духа – это очевидно. Это не имеет ничего общего с ментальной гимнастикой, точно так же, как прежняя власть не имела ничего общего с обезьяньими навыками. Это осуществляется на уровне земли в каждодневной жизни, в маленьких ничтожных моментах, которые ничтожны только для нас, ибо на самом деле в пылинке содержится столько же истины и столько же власти, сколько содержится во ВСЕМ космосе. Эта власть действует на чрезвычайно материальные механизмы: игра ведется в субстанции. Власть сталкивается с вековым сопротивлением, с пузырем, который является, может быть, первым защитным пузырем протоплазмы в ее древней луже. Но в итоге становится ясно, что "сопротивление своим действием скорее помогает, чем препятствует намерениям Великой Исполнительницы", и мы в конечном счете не знаем, найдется ли хоть одна  тень, боль, сопротивление, которые бы тайно не создавали ту самую силу, которую мы стремимся проявить.

Если она хлынет слишком рано, то истина будет неполная или невыносимая для других живых существ, которые разделяют с нами нашу лужу, и они ее быстро поглотят – мы все время забываем, что мы единое человеческое тело, и наши ошибки или наша медлительность являются ошибкой и медлительностью мира. Но если мы одержим победу здесь, в маленькой точке материи, она будет одержана во всех точках мира. На самом деле, каждый из нас, человеческих существ, должен выполнить огромную задачу, если он это понимает. Наше рождение в этом мире является гораздо более могущественной тайной, чем мы можем себе представить.

 

*  *  *

 

Уже давно искатель освободился от ментального механизма, он также внес порядок в витальный механизм, и если прежние желания, старые проявления воли, старые реакции все еще омрачают его прогалину, то это скорее похоже на кадр из фильма, проецирующийся на экран по привычке, но у него уже нет реальной субстанции: искатель утратил привычку  входить в экран и принимать себя за тот или иной персонаж – он смотрит, он прояснен, он наблюдает за всем, и он сконцентрирован на своем огне, который растворяет все эти облака.

С этих пор все более выявляется и выходит на поверхность другой уровень путаницы, другая степень механизма (это воистину "путь спуска") – материальный механизм, подсознательный. И пока он не прояснен, искатель ничего не видит, он не способен распутать эти нити, которые настолько вросли в нашу привычную деятельность, "ментализировались", как и все остальное, что они как бы составляют совершенно естественную оболочку. Этот материальный подсознательный механизм становится, таким образом, очень конкретным, как бурление золотых рыбок в их аквариуме.

Но следует четко понять, что речь идет не о мелкой подсознательной мелюзге психоаналитиков; эта мелкая мелюзга является частью ментального пузыря, это просто изнаночная сторона поверхностного человека, действие его реакций, узел его желаний, подавление его ничтожности, которую он лелеет, прошлое его маленькой, старой истории в пузыре, веревка его маленького "эго", изолированного и привязанного к колышку социальному, семейному, религиозному и прочим многочисленным колышкам, которые связывают человека внутри его пузыря. И мы сильно подозреваем, что эти мечтатели идут грезить в психоаналитический пузырь так же, как другие ходят грезить в религиозный пузырь ада или рая, который существует только в ментальном воображении людей – но поскольку мы находимся в пузыре, то он неопровержим и неумолим, его ады являются реальными адами, его мерзости – реальными мерзостями, и мы – пленники маленького облака, сверкающего или мрачного. Скажем мимоходом, что невозможно освободиться от грязи, копаясь в грязи и нездорово бороздя закоулки фронтальной личности, как нельзя вымыться, принимая ванну с грязной водой – невозможно освободиться от пузыря с помощью света самого пузыря или от зла с помощью добра, являющегося лишь его изнанкой. Это делается с помощью чего-то другого, не находящегося в пузыре: маленького, совсем простого огонька внутри и повсюду, который является ключом к свободе и миру.

Это подсознательное сопротивление очень трудно описать: оно имеет тысячи лиц, столько же, сколько индивидуумов, и в каждом индивиде окраска другая, "синдром", если можно так сказать, другой, каждый держит свой частный театр со своей постановкой, своими излюбленными "ситуациями", своим большим или маленьким Петрушкой. Но это один и тот же Петрушка в разных костюмах, одна и та же история за всеми словами и одно и то же сопротивление повсюду. Это СОПРОТИВЛЕНИЕ. Это точка, которая говорит "НЕТ". Она не проясняется сразу, она молниеносная и хитрая. Мы убеждаемся воочию, как она любит драмы, это смысл ее существования, ее вкус жизни, и если бы больше не было драм для пережевывания, она создала бы их сама – это драматург по призванию. И это, возможно, и есть тот самый великий драматург, сделавший хаотичной и болезненной всю нашу жизнь, которую мы видим вокруг. Но ведь каждый из нас дает приют этому маленькому "человеку Печалей", как называл его Шри Ауробиндо.

Драма мира прекратится тогда, когда мы прекратим нашу маленькую драму. Но этот петрушка утекает сквозь пальцы: изгнанный из ментальной сферы, где он крутил свой вопросительно-объяснительный механизм – этот неутомимый собеседник, он задает вопросы просто из-за удовольствия их задавать, и если ответить на все, то он придумал бы новые, ибо это великий скептик – выселенный из ментала, он углубляется в другой слой и идет разыгрывать свои номер на витальной сцене. Там он чувствует себя уже более прочно (чем ниже он опускается, тем более прочной становится основа, и в самом низу это сама твердость, важнейший узел, неустранимая точка, абсолютное "нет"). На витальной сцене все мы более или менее знакомы с его трюками, его великой игрой в страсти и желания, в симпатии и антипатии, в ненависть и любовь – но на самом деле они являются двумя сторонами одного и того же, и для него одинаково питательны как зло, так и добро, как страдание, так и радость – это способ заглатывания в том или другом направлении. Даже милосердие и филантропия служат его целям, он раздувается тем или другим способом. Чем более он добродетелен, тем более он жесток. Идеализм и родина, святые и не очень святые дела являются для него искусной пищей. Он обладает даром одеваться в изумительные расцветки, его находят в сумках дам милосердия и на конференциях в защиту Мира, – но само собой разумеется, Мира там и близко нет, и если бы каким-нибудь чудом там оказался Мир и ликвидация всей нищеты на планете, то что бы ему осталось делать? Изгнанный с этой сцены, он опускается на ступень ниже и исчезает в забытье подсознания. Но ненадолго. Там он начинает обретать более четкие формы, проявлять свое истинное лицо. Он стал совсем маленьким, жестоким, чем-то вроде кривляющейся карикатуры – "Мрачный Эльф", как называл его Шри Ауробиндо.

 

Человек приютил у себя мрачного Эльфа,

Влюбленного в боль и грех...

Серый Эльф испытывает ужас перед небесным пламенем

И перед всем, что чисто и радостно;

И только удовольствием, страстью и горем

Можно продлить его драму.

 

Он готов ко всему, цепляется за все, что угодно, пользуется малейшим промахом, чтобы снова захватить сцену, малейшим поводом, чтобы выплюнуть свое чернильное облако и в один миг покрыть им все. Толстое, черное, липкое облако, мгновенно обволакивающее все вокруг. И это борьба насмерть, потому что он знает, что скоро умрет. Это его последняя большая игра, в которой он играет своей последней картой. В глубинах этого нисходящего пути, на самом дне, он ощущается как микроскопический узел боли, нечто, что избегает солнца и радости, что задыхается и боится простора. Это твердо, как камень, и может быть, так же твердо, как первоначальная скала в основании земли. Это мрачное НЕТ жизни и НЕТ всему. Это просто не хочет. Оно здесь, и оно не хочет. Возможно, это эликсир смерти, корень тьмы, первый крик Земли под лучом Солнца Истины.

И это остается здесь до конца – по сути это конец конца – возможно, оно здесь для того, чтобы вынудить нас опуститься вглубь и обнаружить наше бессмертное лицо под этой маской смерти. Если бы его здесь не было, мы все, возможно, давно уже сбежали бы в небеса Духа. Но сказано, что наше бессмертие и наше небо должны коваться в материи и через наше тело.

Если мы сможем поймать этого болезненного эльфа – ибо он сама боль – как раз перед тем, как он зароется полностью, то перед нами предстанет весь незаметный, материальный, ежедневный механизм. Это величайшее сопротивление перемене власти, стена крота, который хочет сдержать закон гармонии. Именно здесь разворачивается битва на данном этапе, в микро- и макрокосмосе. Это как карикатура (или более правдивое лицо) всей цивилизованной и отполированной до блеска деятельности Эльфа с высших уровней: сомнение, страх, жадность, загребание под себя – все зажатости, хватания, опасения наших ментальных ложноножек.

Это мизерное, смешное функционирование, и если мы случайно его замечаем, то просто пожимаем плечами и не придаем ему никакого значения. Но мы ошибаемся. Мы смотрим на все с нашей ментальной колокольни, как если бы весь этот вздор не имел последствий. Но он имеет чудовищные последствия. Мы их не замечаем, потому что мы витаем в наших логических и симметричных облаках, но жизнь скрипит, это необъятный всеобщий скрип, источник которого в этих смешных маленьких песчинках. На уровне материи нет "мелочей", потому что все создано из мелочей. И какая-нибудь абсурдная реакция сомнения или страха абсолютно идентична по последствиям ментальным ошибкам и промахам, которые закрывают двери блистающей возможности. Мы постоянно закрываем двери перед гармонией, мы поворачиваемся спиной к чуду, запираем на замок возможности и в довершение всего становимся больными сами. Потому что на материальном уровне эта Гармония не струится необъятными симфониями по великим артериям духа; она пользуется тем, что имеет. Она просачивается через маленькие канальца, через хрупкие волоконца, вибрирующие в нашем материальном сознании; она входит маленькими каплями, струйками, мизерными дозами, которые кажутся ничем – исчезающее дуновение, отсвет улыбки, волна беспричинной радости – и которые меняют все.

Мы не замечаем изменения, потому что мы живем в нашем обычном хаосе, привычном удушье, но искатель, ставший чуть более проясненным, начинает видеть, ощущать эти незначительные изменения плотности, эти внезапные препятствия, маленькие расширения, воздушные ямы в своей материальной субстанции. Он видит почти мгновенный эффект этой маленькой эманации сомнения, абсурдного страха или напряжения без видимой причины, этого смешного болезненного воображения, пересекающего окружающую его атмосферу. Он обнаруживает тысячи подозрительных биений, фальшивого трепетания, смутных толчков в огромной материальной луже. Ощупью, кончиками пальцев, он прикасается к страху, огромному, прожорливому и сжимающемуся Страху, который покрывает мир подобно протоплазме внутри ее желатиновой мембраны – достаточно малейшего прикосновения, легкого дуновения, крохотного лучика Солнца, и он закрывается, захлопывает двери, сворачивается клубком в своей оболочке. Его непосредственной реакцией по любому поводу является мгновенное "НЕТ"; затем иногда вырывается "да", как если бы движимое тем же самым жадным страхом "не иметь". Обнаруживается фантастическое болезненное воображение и "пораженчество" материи, как если бы для нее, для материи, жизнь представляла собой ужасное вторжение, от которого она никогда не сможет оправиться, выпадение из первичного блаженства камня, вторжение смерти в ее спокойную рутину. Все является поводом для катастрофы – большой катастрофы жизни – боязнь худшего, предвидение худшего, почти желание и призыв худшего, дабы наконец остановить эту трагедию жизни, дабы все снова успокоилось в блаженной неподвижности пыли. Искатель обнаруживает, как рождаются болезни, разлагается материя, стареет субстанция –  это великая мука жизни, втягивание в себя, внутреннее удушение, отвердение всех маленьких артерий, через которые могла бы проскользнуть капелька гармонии, излечивающая все. Он слушает до пресыщения жалкие стоны, мелочные горести, оскорбительное отрицание материи и особенно – особенно – ее отчаянный лейтмотив "это невозможно, это невозможно..." Все для нее "невозможно", потому что единственная надежная возможность – это нерушимая неподвижность камня. Потому что любое движение жизни и надежды – это еще одно проявление смерти. И она захлопывает дверь, отворачивается от света, отказывается от чуда – мы ВСЕ отказываемся от чуда, мы твердо уверовали в рак, мы не верим в великую бессмертную Гармонию, карлики Земли, уверовавшие только в страдание, в болезни, в боль, в смерть – "это невозможно, это невозможно..."

Так ищущий учится Гармонии. Он узнает ее шаг за шагом, путем проб и ошибок, крохотных ошибок, которые сеют болезнь и путаницу; на этой стадии опыт протекает уже не в разуме и сердце, он происходит в теле. Это еле заметная игра ощущений, столь же мимолетных, как первый трепет радиолярии под действием изменений температуры в Гольфстриме, и столь же нагруженный физическими последствиями, как буря над пшеничными полями ментала или тайфун над пенистым морем витала. Мы настолько плотны и слепы на наших так называемых "высших" уровнях, что нас нужно ударить по голове, чтобы мы поняли, что человек взбешен и убийство таится в его прозрачном взгляде; но материя более тонка; чем больше мы за ней наблюдаем, тем больше обнаруживаем ее невероятную чувствительность, но, увы, работающую в обоих направлениях. Сто, тысячу раз искатель обнаруживает эти микротайфуны, эти крохотные вихри, которые вдруг заставляют его существо терять равновесие, заволакивают все тучами, придают привкус пепла и хандры малейшему движению, разлагают воздух, которым мы дышим, разлагают все – это всеобщее мгновенное разложение на одну секунду, на десять. Затвердение всего. Искателем внезапно овладевает усталость, он видит приближение болезни – на самом деле мчащейся во весь опор. Какой болезни? – Вообще Болезни. И смерть поджидает сзади. В одну секунду, в десять секунд он подходит прямо к сути вопроса, он прикасается к вещи. Именно здесь, неопровержимо: весь демаскированный механизм, внезапный зов смерти. Тем не менее, снаружи все то же самое. Обстоятельства те же, действия те же, воздух такой же солнечный и тело ходит туда-сюда, как обычно. Но все изменилось. Это молниеносная смерть, внезапная холера. А потом все тает, растворяется как облако, неизвестно почему. Но если уступить, действительно заболеваешь, ломаешь ногу или происходит реальный несчастный случай. И искатель начинает изучать причины этих крошечных потерь равновесия. Он выслеживает крохотный ад, который, может быть, является первым посевом великого Зла, у которого миллионы лиц, первым затвердением великого, безмятежного, смертельного окаменения. Все содержится в ней, в этой черной искре. Но в тот день, когда мы поймаем эту крохотную отравленную вибрацию, мы откроем секрет бессмертия или, по меньшей мере, продления жизни по желанию. Умирают потому, что уступают, и уступают тысячи раз понемногу. В каждый миг надо утверждать свой выбор между  смертью и бессмертием.

Но это все еще негативный и человеческий способ подходить к переживанию. На самом деле эта Гармония, чудесная Гармония, которая управляет миром, совсем не хочет обучать нас законам ада, будь это даже минутный ад. Она хочет солнечного закона. Она бросает нам свои тайфуны и болезни, увлекает нас в черную яму лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы мы усвоили урок – ни минутой больше; и с того момента, когда мы снова вернули себе крупицу солнца, крохотную ноту, чудесный маленький поток тишины в сердце вещей – все меняется, излечивается, склоняется к свету – это мгновенное чудо. На самом деле, это не чудо. Чудо повсюду, ежеминутно – это сама природа Вселенной, ее воздух, солнце, дыхание гармонии; только мы перекрываем этот путь, мы воздвигаем наши стены, наши науки, наши миллионы устройств, которые "знают лучше", чем эта Гармония. Нам нужно научиться позволять ей течь свободно, действовать свободно – другого секрета нет. Она "сталкивает" нас не для того, чтобы раздавить или наказать, а для того, чтобы обучить нас искусству владения мастерством. Она хочет, чтобы мы действительно стали хозяевами нашего солнечного Секрета, она хочет, чтобы мы были тем, чем мы были всегда – свободными, царственными и радостными, и она будет толочь и трамбовать нас до тех пор, пока не вынудит нас постучать в ее солнечную дверь, раскрыть объятия и дать возможность ее сладости свободно литься в мир и в наши сердца.

Ибо существует еще более великая Тайна. Мы находимся в этом огромном мире, ощетинившемся трудностями, проблемами, отрицаниями, препятствиями – все вокруг является чем-то вроде бесконечных невозможностей, которые нужно побеждать силой интеллекта, воли, мускулатурой физической или духовной. Но, делая это, мы уподобляемся гусенице или растерянному гному, который мечется в своей мрачной норе. И поскольку мы верим в трудность, мы вынуждены верить в наши стальные или не очень стальные мускулы – а они всегда трещат. И мы верим в смерть, в зло, в страдание, как крот верит в достоинства своих туннелей; и своей мрачной верой, устоявшейся веками, своим взглядом серого Эльфа мы укрепили трудность, мы вооружили ее целым набором инструментов и лекарств, которые еще больше ее раздувают и укрепляют в ее непреодолимой привычке. Чудовищная иллюзия Эльфа обволакивает мир. Его сжимает чудовищная Смерть, которая является всего лишь нашим страхом бессмертия. Его раздирает чудовищное страдание, которое является на самом деле нашим собственным отказом от радости и Солнца. А ведь все здесь; все возможные чудеса под великим свободным солнцем, все возможности, о которых мы только мечтали и даже не мечтали, все простое, спонтанное, естественное мастерство, все простые силы Великой Гармонии. Она нуждается лишь в том, чтобы влиться в мир, течь по нашим каналам и нашим телам, она нуждается только в том, чтобы ей открыли дорогу. И если мы позволим этой легкости, этой божественной непринужденности, этой солнечной улыбке хоть на секунду наводнить наш маленький агломерат плоти, как сразу же все рассеивается, препятствия растворяются, болезни улетучиваются, обстоятельства выстраиваются словно чудом, темнота озаряется, стена рушится – как если бы этого никогда и не было. И повторим еще раз: это не чудо, это восстановление простоты. Это восстановление реальности. Это точка гармонии здесь, которая контактирует с Гармонией везде, и спонтанно, автоматически, мгновенно привносит (или возвращает) гармонию туда, в этот жест, обстоятельство, слово, связь событий – и все является чудом согласованности, потому что все течет, подчиняясь Закону. Никогда не было стен, никогда не было препятствий, зла, страданий, никогда не было смерти, а был наш болезненный взгляд, этот взгляд страданий и смерти, этот взгляд замурованного Эльфа. Мир таков, каким мы его видим и каким мы его пожелаем. Существует другой Взгляд внутри нас, способный все преобразить. Как говорила Та, которая продолжала дело Шри Ауробиндо: "Дети мои, вы все находитесь в океане чудовищных вибраций и вы даже этого не замечаете! Это потому, что вы невосприимчивы. В вас такое сопротивление, что если что-то и проникает, то три четверти этого сразу же выбрасывается наружу из-за неспособности выдержать... Возьмем, к примеру, сознание Силы, такой, как сила любви, сила понимания или сила творчества (это касается любых сил – силы защиты, силы веры, силы прогресса), обретите Сознание, просто Сознание, которое покрывает все, проникает во все, оно повсюду, во всем, оно почти чувствуется как нечто, неистово пытающееся навязать себя упирающемуся существу! Поэтому, если бы вы были открыты и просто дышали – это все, просто дышать – вы бы вдыхали Сознание, Свет, Понимание, Силу, Любовь и все остальное"[6].

Все здесь, у нас на глазах, всеобщее чудо мира, ждущее только лишь нашего согласия, нашего доверчивого взгляда на красоту, нашей веры в свободу, веры в наивысшую возможность, которая стучит в наши двери, в наши стены из интеллекта, страданий и нашей ничтожности. Это наивысшая "перемена власти", которая стучит в двери мира и бьет по нациям, церквям и Университетам, бьет по нашему сознанию и по всем нашим отлично-продуманным геометрическим определенностям; и если однажды, хотя бы однажды сознание человека раскроется лучу этого живого чуда, сознание хотя бы одной нации среди других, живущих в слепоте, подчинится взрыву этой Благодати, тогда вся наша неумолимая цивилизация, замурованная в своих науках и законах, охваченная Эльфом ужаса и страданий, это чудовищное сооружение, в котором мы родились и которое кажется нам таким неизбежным, таким нерушимым и победоносным в своих непроницаемых чудесах из стали и урана, эта ученая тюрьма, где мы вращаемся в замкнутом круге, рухнет так же быстро, как она родилась, оставив позади себя ржавую кучу. И тогда, наконец, мы станем людьми или, скорее, сверхлюдьми, мы обретем радость, единство с природой, свободу без стен и власть без трюков. И тогда станет ясно, что все эти страдания, все эти стены, эти трудности, которые осаждают нашу жизнь, были только стимулом Солнца Истины, первичным ограничением, чтобы увеличить наши силы, нашу потребность в пространстве и нашу силу истины; завесой иллюзии, чтобы защитить наши глаза от слишком яркого света; темным переходом от инстинктивной спонтанности животного к сознательной спонтанности сверхчеловека – и что в итоге все просто, невообразимо просто, как сама Истина, и невообразимо легко, как сама Радость, которая замыслила эти миры, так как в действительности, "путь богов – это солнечный путь, на котором трудности теряют всю свою реальность"[7].

 

12. СОЦИОЛОГИЯ СВЕРХЧЕЛОВЕКА

 

Самой по себе этой перемены власти в себе будет недостаточно для того, чтобы изменить мир, если все это ограничится несколькими индивидуумами. Собственно, с самого начала, с первых шагов для искателя становится очевидным, что эта йога сверхчеловека не является йогой индивидуальной, хотя индивидуум и является отправной точкой и инструментом действия, а что эта йога коллективная, форма концентрированной эволюции, в которой индивид является только передовым пунктом, распространителем возможности, воплощением и передатчиком новой вибрации. Это йога Земли; и что ей даст возникновение великолепного сверхчеловека, если он один будет сидеть на своем троне гармонии? Хотя мы предполагаем, что первых приматов, неосознанно делавших ментальную йогу, было не так много, и они не обязаны были идти к этому "всем скопом", и все же ментальные возможности распространились от одного к другому. Это было здесь, "в воздухе", и оно давило на старые обезьяньи структуры. И точно так же сверхчеловеческие возможности здесь, в воздухе, их время пришло, они неустанно бомбят сознания и страны – люди занимаются йогой сверхчеловека не зная и не желая этого. Мы не выдвигаем теорию, здесь имеет место эволюционный факт, нравится нам это или не нравится.

Только между до-ментальной эпохой и нашей есть капитальная разница, и заключается она в том, что человеческие сознания, даже изолированные, даже строптивые, даже темные и маленькие, стали способны воспринять направление их собственной эволюции и, таким образом, ускорить ее движение и активно включиться в процесс. В этом заключается единственная реальная цель ментальной эпохи: она неотступно ведет нас к той точке, где мы должны были перейти в нечто иное, все вместе, в результате самого развития нашего сознания и в результате силы, которую каждый из людей и каждая из стран трудолюбиво накопили в маленьком индивидуальном пузыре. И новый уровень интеграции докажет нам, что сверхчеловек – это не отрицание человека, а его завершение, не отрицание ментала, а его законное размещение среди многочисленных орудий, известных и еще неизвестных, которые человек должен использовать до  того дня, когда он завладеет прямой властью Истины.

Такое понимание величайшой цели – или, скажем, ближайшей цели, так как развитие бесконечно – один из ключей коллективной реализации. Достаточно маленькой трещины в человеческих сознаниях, малейшей жажды воздуха, совсем крошечной молитвы, однажды, без причины, чтобы новая Возможность устремилась к нам и полностью изменила бы весь наш способ видеть и делать: она не ждет великих усилий или жесткой дисциплины. Как мы уже сказали, она ждет момента самозабвения, совсем маленького зова внутри, совсем маленького пробудившегося пламени. И если люди – хотя бы несколько человек – однажды попробуют этого вина, они никогда больше не смогут вернуться к старой рутине страданий.

Какова же роль тех, кто начинает понимать и, возможно, экспериментировать? Как внедрить их работу в несознательную йогу человечества? Как создать это масляное пятно и ускорить движение? Какой вид коллективной реализации они могут показать миру как образец того, что будет?

Первая волна этого нового сознания весьма заметна, она хаотична до предела, она захватывает врасплох человеческие существа, которые не понимают, что с ними происходит. Ее приливы и отливы можно увидеть повсюду; люди охвачены блужданиями и отклонениями, они кидаются на поиск чего-то, чего они сами не понимают, но что толкает и толкает изнутри, они отправляются путешествовать неизвестно куда, они стучат во все двери, разносят стены и ветряные мельницы или же, внезапно охваченные смехом, бросают свои пожитки и говорят "прощай" старым устоям. Вполне естественно, что первая реакция будет почти отклонением от нормы, поскольку по своей природе это отбрасывание старой схемы, как когда-то это произошло у приматов, которые внезапно покинули инстинктивную мудрость стада. Каждый переход в высшее равновесие вначале является нарушением и общей ломкой старого равновесия. Таким образом, этих первых сверхлюдей, не знающих самих себя, с большой вероятностью можно встретить среди инакомыслящих элементов общества, "ни к чему не пригодных", так называемых бастардов, не поддающихся всеобщей тюрьме, которые сами не знают, против чего бунтуют, они лишь знают, что с них ДОСТАТОЧНО. Они новые крестоносцы, но без крестовых походов, они партизаны без родины и партии, они "против" до такой степени, что не хотят больше никаких "против" и "за", они хотят чего-то совершенно другого без "более" и без "менее", без наступления и обороны, без "хорошо" и "плохо", без "да" и "нет", нечто совершенно иное и полностью вне всяческих пируэтов и поворотов Механизма, который все еще хочет поймать их в сети своих отрицаний, как и в сети своих утверждений. Или же на другом конце спектра этих первых сверхлюдей можно встретить среди тех, кто прошел длинный путь ментала, его лабиринты, его перемалывания, его ответы, которые ни на что не отвечают, а лишь поднимают другие вопросы, и еще одни, и еще; его решения, которые ничего не решают; весь этот болезненный путь – и вдруг, в конце пути понимают его бесплодность после тысяч вопросов и тысяч побед, всегда бесплодных, этот крик в конце, крик человека перед ничем, ставшего внезапно как безоружное дитя, как если бы все эти дни и годы и этот труд никогда не существовали, как если бы ничего не произошло, ни одной настоящей секунды в течение тридцати лет! И тогда они тоже становятся на путь. И это тоже трещина, которую использует Возможность.

Но сами условия искоренения старого порядка могут надолго фальсифицировать поиск нового порядка. И прежде всего, этот новый порядок не существует: его надо создать. Должен быть изобретен целый мир. И стремящийся к сверхчеловеку или, скажем, просто стремящийся к "чему-то другому", должен столкнуться с первой очевидностью: закон свободы – это очень требовательный закон, бесконечно более требовательный, чем все законы, налагаемые механизмом. Это не скольжение в неизвестно что, а методичное выкорчевывание тысяч различных видов рабства; это не означает отказа от всего, а напротив, ответственность за все, поскольку мы больше не хотим зависеть от кого-либо или чего-либо. Это наилучший способ повышения ответственности – ответственности быть самим собой, которая в итоге означает – быть всем. Это не уход, а победа; это не большие каникулы Механизма, а величайшее Приключение в человеческое неизвестное. И все, кто рискует попробовать эту наивысшую свободу на любом уровне и в любом обличье, должны будут бороться так же жестоко, как борются полицейские и законодатели старого мира. Мы выходим из рабства старого порядка не для того, чтобы попасть в худшее рабство самих себя, в рабство наркотика, партии, той или иной религии, секты, в рабство золотого или белого пузыря. Мы хотим единственной свободы – улыбаться всему и быть светлым везде, в костюме или без костюма, в тюрьме или во дворце, в пустоте и в наполненности – все наполнено, потому что мы горим единым маленьким пламенем, которое владеет всем и всегда.

Чем же будут заниматься эти странники, эти представители трансчеловечества новой страны, которая пока еще не существует? Прежде всего, они, возможно, вообще не будут никуда двигаться. Вероятно, они поймут, что перемены должны коваться внутри, и что если внутри ничего не изменить, то никогда ничего не изменится и снаружи во веки веков. И они, может быть, останутся там, где они есть, на этой маленькой улочке, в этой серой стране, под скромной внешностью в старой рутине, но которая уже не будет рутиной, потому они все будут делать с другим взглядом, другим смыслом, другим отношением – внутренний смысл изменит все смыслы. И если они будут настойчивы, они заметят, что эта единственная маленькая капелька истинного света, которую они носят в себе, является властью, способной незаметным образом изменить все вокруг них. В своем маленьком скромном кругу они будут работать для нового мира и привносить немного больше истины на Землю. Хотя на самом деле не может быть маленьким круг, имеющий такой центр, поскольку это центр всего. Или же, возможно, однажды они почувствуют побуждение объединиться с себе подобными в поисках нового мира и начнут строить некое живое свидетельство их общего стремления, как другие строили пирамиды или соборы – возможно, город нового мира. И это только начало большого предприятия, но и большая опасность.

Ведь мы были настолько механизированы, направлены вовне, в силу нашей привычки зависеть от того или иного механизма, что наш первый рефлекс – всегда искать внешние средства, то есть искусственные, потому что все внешние средства являются искусственными, частью старой лжи. Поэтому мы поддадимся соблазну распространить эту идею, это Предприятие, рекламными средствами, иначе говоря, объединить как можно больше сторонников новой надежды; и как возможность – она очень скоро станет новой религией. Здесь стоит процитировать Шри Ауробиндо и положительно вбить во все головы его категорическое заявление: "Я не верю в рекламу, за исключением рекламы книг или чего-то подобного, а также в пропаганду, за исключением политики и патентованных лекарств. Но для серьезной работы это яд. Это означает либо ловкий трюк, либо гласность, – но и то, и другое выхолащивают то, что они несут на гребне своей волны, и оставляют его безжизненным и высохшим, выброшенным на берег ничейной земли. Или же это означает "движение". Движение в случае такой работы, как моя, означает основание школы или секты, или какого-нибудь другого окаянного нонсенса. Это означает, что вольются сотни и тысячи никчемных людей, которые испортят работу или сведут ее к помпезному фарсу, от чего начавшая было спускаться Истина тайно и молча удалится. Именно это произошло с религиями, и в этом причина их упадка".

Конечно, все люди и вся Земля в конечном счете придут к сверхчеловечеству, но азбука нового сознания, его основной ключ – многообразие в Единстве; заранее ограничить сверхчеловека готовыми рамками, привилегированной средой, местом, которое объявляет себя уникальным и более проясненным, чем другие, – это значит впасть в старый фарс и снова раздуть старое человеческое эго. Надо полагаться на закон Гармонии, который работает тысячью способами и под тысячью масок и, в конечном счете, объединяет мириады нот своего неделимого потока в более широкое пространство без границ. Предприятие родится одновременно повсюду, оно уже родилось, шепчет здесь и там, слепо натыкается на стены – и постепенно раскрывает свое истинное лицо только тогда, когда человек уже не может поймать его в ловушку системы, логики или Храма, когда все внизу становится Храмом, в каждом сердце и в каждой стране. И люди даже не будут знать, как готовилось это Чудо.

Те, кто хоть немного знает, кто чувствует, кто начинает воспринимать великую Волну Истины, не попадут в капкан "набора в сверхлюди". Земля неодинаково подготовлена, люди духовно не равны, несмотря на все наши демократические протесты – хотя они сущностно равны и необъятны в великом "Я" и составляют одно тело с миллионами лиц – не все они обрели то величие, которым в сущности являются: они на пути, и одни еле тащатся, тогда как другие движутся довольно быстро, но и отстающие, идущие окольным путем, тоже составляют часть великой географии нашей неделимой сферы, и их задержка или торможение, кажущиеся препятствием нашему общему движению, составляют часть полноты совершенства, к которому мы стремимся, и заставляют нас подходить к более широкой и глубокой истине. Они тоже идут туда, но своим собственным путем, да и что может быть вне этого пути, если в итоге все – Путь? Тех, кто хоть немного знает, кто начал понимать собственной плотью, никогда нельзя по-настоящему объединить с помощью искусственных средств – и если настаивать на искусственных средствах, все в конечном счете будет рушиться, и "встреча" будет краткой; все эти прекрасные школы, милые секты, маленькие радужные пузыри, моменты энтузиазма или веры проживут недолго. Но эти люди будут объединяться под действием другого, более тонкого и более скромного закона, через совсем маленький маяк внутри, мерцающий и с трудом знающий самого себя, но который пронзает пространство и время и который касается здесь или там подобного себе луча, подобной частоты, своего очага света подобной интенсивности – и искатель идет туда. Он идет, не зная этого, он едет поездом, летит на самолете, проходит по той и этой стране, думает, что он ищет то или это, что он в поисках приключений, экзотики, наркотиков или философии. Он верит. Он верит в очень многие вещи. Он думает, что нужно иметь эту власть или это решение, эту панацею или эту революцию, этот или другой лозунг. Он полагает, что отправился в путь из-за этой жажды или из-за этого бунта, этой разочарованной любви или этой потребности действовать, этой надежды или этой старой неразрешимой путаницы в его сердце. Но оказывается, ничего подобного! Однажды он останавливается, не зная, почему, не планируя заезжать сюда, искать это место или это лицо, эту маленькую деревеньку этого или другого полушария – и вот это здесь. Он пришел! Он открыл свою единственную дверь, нашел огонь, подобный своему, взгляд, который он знал всегда, и он оказался точно там, где надо, чтобы выполнить работу, которую надо. Мир – это сказочный часовой механизм, если бы только мы знали секрет этих маленьких огоньков, пылающих в другом пространстве, танцующих в огромном внутреннем море, пересекаемом нашими парусниками, ведомыми тайным маяком.

 

*  *  *

 

Их десять или двадцать, возможно, пятьдесят, здесь и там, на той или иной широте – тех, кто хочет обработать клочок более истинной земли, возделать горстку людей затем, чтобы прорастить в них более истинное чувство, возможно, вместе создать лабораторию сверхчеловека, заложить первый камень Города Истины на Земле. Они не знают, они не знают ничего, кроме того, что им нужно что-то другое и что существует закон гармонии, чудесное "нечто" Будущего, стремящееся воплотиться. Они хотят найти условия для этого воплощения, предоставить себя для испытания, отдать свою субстанцию для этого живого опыта. Они ничего не знают, кроме того, что все должно быть иначе – в сердцах, в действиях, в материи и в культуре обращения с этой материей. Они стремятся создать не новую цивилизацию, а нового человека; не супер-сити среди миллионов небоскребов мира, а чуткий приемник сил будущего, наивысшую янтру Истины, русло, канал, чтобы попытаться охватить и вписать в материю первую ноту великой Гармонии, первый ощутимый знак нового мира. Они ни в чем не стремятся быть чемпионами, они не являются ни защитниками какой бы то ни было свободы, ни агрессорами какого бы то ни было "изма": просто они ищут вместе, они являются чемпионами в поисках их собственной маленькой чистой ноты, которая не может быть позаимствована ни у какого соседа и которая, однако, является всеобщей нотой.  У них больше нет страны, семьи, религии или партии – они приняли свое собственное решение, которое не является ничьим другим, и однако, это решение мира, потому что все, что становится истинным в одной точке, становится истинным для всего мира; они из семьи, которая еще не придумана, из страны, которая еще не родилась. Они не стремятся исправить других, кто бы это ни был, не стремятся наполнить весь мир самодовольной благотворительностью, излечить несчастных и прокаженных: они стремятся излечить в себе величайшую нищету мелочности, серого Эльфа своей внутренней ничтожности, победить самих себя, дать внедриться единственной маленькой частице истины, единственному лучику гармонии, поскольку если Болезнь излечена в нашем собственном сердце или в нескольких сердцах, то прояснится и станет легче весь мир, и благодаря нашей ясности Закону Истины будет легче проникать в материю и непроизвольно излучаться на все вокруг. Какое освобождение, какое облегчение может принести миру человек, трудящийся в собственном сердце? Они не работают для самих себя, хотя они и являются первым полем для эксперимента, они просто и чисто предоставляют себя тому, чего ни по-настоящему еще не знают, но что мерцает на краю мира как заря нового века. Они – изыскатели нового цикла. Они без оглядки отдали будущему свои тела и блага, так же, как бросаются в огонь. Они – слуги бесконечности в конечном, тотальности в мельчайшем, вечности в каждом движении. Они на каждом шагу создают свое небо и вытесывают новый мир в банальности каждого дня. Они не боятся поражения, поскольку они оставили позади все эти тюремные поражения и удачи – они живут в единственной безошибочности маленькой верной ноты.

Но эти строители нового мира должны быть достаточно осторожны, чтобы не сотворить новую тюрьму, будь она идеальной или озаренной. На самом деле они быстро поймут, что Город Истины не возникнет и не может возникнуть до тех пор, пока они сами не будут полностью жить в Истине, и что эта Земля, и что эта строительная площадка – это, прежде всего, площадка их собственной трансмутации. Истину не обманешь. Можно плутовать с людьми, можно выступать с речами и заявлять о принципах, но Истине на это наплевать: она ловит вас на факте и на каждом шагу бросает вам в лицо вашу ложь. Это безжалостный прожектор, даже если он невидимый. И это очень просто; она ловит вас во всех закоулках и углах, и поскольку это Истина материи, она разрушает ваши планы, препятствует вашим действиям, внезапно ставит вас перед нехваткой материалов, нехваткой рабочих, отсутствием денег, восстанавливает одних людей против других, сеет невозможность и хаос до тех пор, пока внезапно искатель не поймет, что он шел ложным путем, что он строил старое фальшивое сооружение из новых кирпичей и источал свой маленький эгоизм, свою амбицию, свой маленький идеал, свою жалкую идею истины и добра. И тогда он раскрывает глаза, раскрывает объятья и приводит себя в соответствие с великим Законом, пропускает через себя ритм и становится ясным – ясным, прозрачным и гибким, способным воспринять Истину, не важно, что это будет – но это будет то, что нужно – точный жест, верная мысль, истинная работа, чистая правда, которая выражает себя так, как хочет и когда хочет. В один миг он отпускает все, отдается. Один миг он взывает к этому новому миру – настолько новому, что он ничего в нем не понимает, но он хочет служить ему, воплощать его, взращивать на этой мятежной Земле. Какое значение имеет то, что он думает, чувствует или считает, о, какая разница, как это будет сделано! – Просто позволить быть Истинной Вещи, единственно необходимой и неизбежной. И все мгновенно озаряется светом. Все мгновенно становится возможным: приходят материалы, рабочие, деньги, стена падает, и это маленькое эгоистическое строение, которое он хотел воздвигнуть, превращается в динамическую возможность, о которой он даже не подозревал. Сто, тысячу раз он проводит опыт на всех уровнях – личном, коллективном, от ремонта окна в своей спальне до внезапного миллиона, который "падает с неба", чтобы построить стадион для олимпийских игр. Не бывает материальных проблем, есть только проблемы внутреннего порядка. Но если не присутствует Истина, даже миллионы сгниют на месте. Это сказочный ежеминутный опыт, испытание Истиной, и что еще более удивительно – испытание силы Истины.

Шаг за шагом он учится обнаруживать эффективность Истины, всевышнюю эффективность маленькой ясной секунды – он входит в мир непрерывных маленьких чудес. Он учится доверять Истине, как если бы все эти удары, промахи, эти ссоры и неясности терпеливо, разумно, но неумолимо вели его к тому, чтобы занять правильную позицию, обнаружить истинную пружину, истинный взгляд, крик истины, который опрокидывает стены и выявляет все возможности в невозможном хаосе. Это ускоренная трансмутация, умноженная как сопротивлением каждого человека, так и его доброй волей, как если бы на самом деле сопротивление и добрая воля, добро, как и зло, должны превратиться во что-то другое – в другую волю, в волю-видение Истины, которая каждое мгновение определяет движение и действие. Это единственный закон Города Будущего, а его единственное правление – ясное видение, которое согласуется со всеобщей Гармонией и которое спонтанно переводит в действие воспринимаемую Истину. Лжецы-фальсификаторы автоматически устраняются под действием самой Силы Истины, они вытесняются, как рыбы, избытком кислорода. И если однажды эти десять, или пятьдесят, или сто смогут построить одну-единственную маленькую пирамиду Истины, каждый камень которой будет положен с правильной нотой и с истинной вибрацией, с простой любовью, светлым взглядом и зовом будущего, – то весь город фактически будет построен, потому что они построили бытие будущего в самих себе. И тогда, возможно, изменится вся Земля, потому что есть только одно тело; потому что трудность одного является трудностью всего мира, и сопротивление и темнота другого является сопротивлением и темнотой всего мира, и может быть, это маленькое предприятие маленького города под звездами является предприятием всего Мира, символом его трансмутации, алхимией его боли, возможностью возникновения новой земли путем преображение одного маленького уголка земли или одной частички человечества.

Возможно, однако, что в течение долгого времени этот строящийся город будет местом, где отрицательные возможности обострятся так же, как и положительные под безжалостным давлением маяка Истины. А ложь обладает сопротивлением, искусством цепляться за малейшие детали, скапливаться в незначительных банальностях, которые становятся самим символом отказа – ложь умеет приносить великие жертвы, она умеет дисциплинироваться, идеализироваться, копить достоинства и добрые дела, но она выдает себя в мелочах – это ее последнее логово. И все это разыгрывается в самой материи. Сей Город будущего является настоящим полем битвы, трудным приключением. То, что в других местах решается с пулеметами, партизанской войной и подвигами, здесь решается с грязными деталями и в невидимой партизанской войне против фальши. Но одна-единственная победа над мелким человеческим эгоизмом чревата гораздо большими последствиями для Земли, чем передел всех границ Азии, потому что этот эгоизм и эта граница являются изначальной колючей проволокой, которая поделила мир.

 

*  *  *

 

Так же успешно ученик сверхчеловека может начать свою борьбу гораздо раньше, не только в самом себе, но в своих детях, и не только с рождения ребенка, а с момента его зачатия.

Мы рождаемся под свинцовым колоколом. Он окружает нас повсюду, он герметичен и невидим, но он все время здесь, охватывает и покрывает все наши самые ничтожные жесты и реакции. Мы рождаемся "уже готовыми", если можно так сказать, но эта форма не наша, ни в лучшем, ни в худшем. Это миллионы ощущений, которые еще не стали мыслями, а скорее похожи на семена желания или отвращения, запахи страха, запахи тревоги, похожие на тонкую плесень, покрывающую наши подвалы: слои за слоями всяческих запретов и табу и кое-где редкие разрешения, которые скорее похожи на то же самое бегство с тех же темных улиц в наши туннели; и в середине всего этого недоуменный и потерянный маленький детский взгляд, который ничего в этом не понимает, но которого быстро обучат "жизни", добру, злу, геометрии, таблицам закона – маленький взгляд, который затуманивается и затуманивается и в конце концов окончательно теряется и исчезает после того, как ему окончательно все объяснят. Потому что кажется очевидным и естественным, что ребенок ничего не понимает и что его надо "научить жить". Но очень может быть, что ребенок на самом деле все очень хорошо понимает, даже если это не согласуется с нашей конструкцией, и что мы просто учим его хоронить свое знание, заменяя его готовенькой наукой, которая действительно хоронит его навсегда. И затем мы тратим тридцать лет своей жизни для того, чтобы разрушить то, что они сделали, если мы не особо преуспевающий субъект, то есть, окончательно замурованный, все принимающий, дипломированный и вежливый. Следовательно, большая часть работы заключается не в том, чтобы что-то "делать", а в том, чтобы не делать все это колдовство.

Нам будут говорить, что эта борьба плодотворна, что она нас обогащает, закаляет наши мускулы и нашу личность – это ложь. Она нас уплотняет, создает нам мускулы бойцов, и у нас есть риск увязнуть во всем этом, войти в "против", столь же пагубное, как и "за".

Кроме того, она создает не личность, а маску, ибо истинная личность здесь, полностью здесь, бесхитростная и широко открытая в глазах новорожденного ребенка – мы только добавляем к ней страдания борьбы. Мы крайне интенсивно и слепо верим в силу страдания: это подсознательная печать всей нашей западной цивилизации на протяжении двух тысяч лет. Возможно, это было необходимо, учитывая плотность нашей субстанции. Но закон страдания – это закон Фальши; то, что истинно – то улыбается, вот и все. Страдание – признак фальши, продукт лжи; они идут рука об руку. И верить в то, что страдание нас обогащает – все равно, что верить, будто туберкулез – божья благодать, хотя туберкулез и может помочь нам разбить панцирь лжи.

Как и все добродетели, эта негативная добродетель навсегда бросает на нас тень, и даже открывшееся Солнце еще покрыто пятнами этой тени. В действительности, в силу физической необходимости, удары оставляют свои отметины: они порождают освобожденных существ с выжженными сердцами, которые помнят свои страдания; и эта память является еще одной вуалью для бесхитростного взгляда. Закон богов – это солнечный закон. И пожалуй, вся работа Шри Ауробиндо и Матери заключалась в том, чтобы принести в мир солнечный путь, на котором не будет необходимости в страданиях, боли и стихийных бедствиях для достижения прогресса.

Ученик сверхчеловека не верит в страдания, он верит в обогащение радостью, он верит в гармонию; он не верит в воспитание, он верит в силу Истины, которая есть в сердце всякой вещи и всякого существа, – он только помогает укрепиться этой истине, вмешиваясь как можно меньше. Он верит во власть этой истины. Он знает, что человек всегда неизбежно идет к своей цели, несмотря на то, что ему сказали или чему его научили – он лишь стремится устранить это "несмотря". Он орошает только этот маленький росток истины; и к тому же с осторожностью, ибо есть ростки, которые любят песок и камни. Но по крайней мере, в этом Городе – или, скорее, лаборатории будущего – ребенок родится в условиям менее удушающих. Ему не будут промывать мозги и подвергать внушениям, его не будут подстерегать на каждом углу кричащие афиши, разлагать телевидение, отравлять вульгарные фильмы, он не будет переполнен всеми вибрациями тревоги, страха, страстей и вожделения, которые его мать тщательно накопила в своем животе вместе с "развлекательным" чтением или деморализующими фильмами, домашними хлопотами и семейными дрязгами – поскольку все это записывается: малейшая вибрация, малейший шок, все свободно входит в эмбрион, остается и накапливается там.

Греки очень хорошо это знали, а также египтяне и индийцы, которые старались окружить мать исключительными условиями гармонии и красоты, чтобы дыхание богов проходило через каждый день и каждый вдох ребенка, и чтобы все было вдохновением истины. И когда мать и отец решали завести ребенка, они делали это как молитву, жертвоприношение, чтобы воплотились боги будущего. Достаточно искры стремления, пламени зова, вспышки света в сердце матери, чтобы ответил и низошел тот же самый свет, подобное пламя, подобная интенсивность жизни, – а если мы серы и скучны, мы призовем лишь серость и ничтожность миллионов безжизненных людей.

Ребенок этого Города родится с пламенем, он родится сознательно, добровольно, ему не нужно будет ломать накопленное тысячелетиями животное начало или бездны предрассудков; ему не будут говорить на каждом шагу, что он должен зарабатывать себе на жизнь, потому что никто не будет зарабатывать себе на жизнь в Городе Будущего – ни у кого не будет денег – жизнь будет посвящена служению Истине, каждый будет делать это согласно своим способностям и своему таланту, и там будут зарабатывать только радость; ему не будут повторять на все лады, что нужно и чего не нужно; ему лишь покажут мгновенную тоску без маленькой верной нотки; его не будут мучить идеями, что надо найти работу, добиться успеха, превзойти других, быть первым, а не последним в классе, потому что в городе Будущего никто не преуспевает и не проваливается, никто не "овладевает профессией" и не "ищет работу", никто не господствует над остальными: единственная работа – это следовать маленькой ясной ноте, которая все освещает, все делает для нас, всем управляет за нас, все воссоединяет в своей спокойной гармонии, и ведет к единственному успеху – быть в согласии с самим собой и целым; его не будут учить зависимости от учителя, книги или машины, а лишь полагаться на это маленькое пламя внутри, этот маленький радостный поток, который направляет наши шаги, приводит к открытию, заставляет нас случайно наткнуться на переживание и преподносит нам знание без усилий, играючи. Он научится культивировать силы своего тела, как другие сегодня культивируют силы, нажимая на кнопки машин; его способности не будут ограничиваться готовыми формами видения и понимания; в нем будет воспитываться видение, не имеющее ничего общего с глазами, осознание, идущее не из книг, мечты о других мирах, которые подготавливают завтрашний мир, прямая связь, мгновенная интуиция и тонкие чувства. И если в Городе Будущего еще будут пользоваться машинами, то это будут временные костыли, пока в нашем собственном сердце не отыщется источник чистой Власти, которая однажды преобразит эту материю, как мы преображаем чистый белый лист бумаги в чудесный луг с помощью карандаша. Его научат Взгляду, истинному Взгляду, который может, который творит; взгляду, который меняет все; его научат использовать собственные силы и верить в свою силу истины, а также тому, что чем ты чище и светлее, чем в большей гармонии с Законом, тем больше материя подчиняется Истине. И вместо того, чтобы входить в тюрьму, ребенок войдет в открытый мир, где все возможно – и все действительно возможно, ибо нет другой невозможности, кроме той, в которую мы верим. И наконец, ребенок будет расти в атмосфере природного единства, свободного от "ты", "мне", "мое", "твое", где его не будут учить на каждом шагу устанавливать экраны и умственные барьеры, а научат его сознательно быть тем, чем он уже был с начала времен, но подсознательно; расширять себя во все, что живет, чувствовать во всем, что чувствует, постигать через единое более полное дыхание, через молчание, которое несет в себе все, узнавать повсюду то же самое маленькое пламя, любить во всем тот же самый маленький поток и быть повсюду "я", под тысячами лиц, в тысячах маленьких мелодий, которые являются единой музыкой.

Тогда не будет больше границ внутри или снаружи, больше не будет "я хочу", "я беру", больше не будет недостатка или отсутствия, одинокого замкнутого "я", "против" и "за", зла или добра: будет наивысшая Гармония в тысячах тел, дергающая свою струну в том или в другом, в том обстоятельстве и в этом несчастном случае, в том или ином жесте, объединяющая все в едином движении, каждая секунда которого – совершенна, каждый жест – истинный, каждое слово – точно, каждая мысль – правильна, каждая строка – ритмична, каждое сердце в унисон; и Истина вылепит материю в соответствии со своим правильным видением. И этот маленький город без границ будет излучать свою простую силу истины, привлекая то, что должно быть привлечено, отбрасывая то, что должно быть отброшено, просто за счет своей собственной силы концентрации, касаясь той или другой точки Вселенной, души здесь, души там, отвечая на тысячи невидимых зовов, постоянно испуская свою высокую чистую ноту, которая прояснит мир и облегчит сердца даже без их ведома.

Такова Истина, она столь проста, что ее никто не видит, столь легка, что она растекается по миру в один миг, развязывает узлы, пересекает границы и по малейшему зову изливает свою чудесную Возможность среди всех невозможностей.

 

13. А ЗАТЕМ?

 

У нас нет силы, потому что мы не имеем тотального видения. И если бы каким-то чудом нам была дана сила, – любая сила, на любом уровне – мы тут же превратили бы ее в очаровательную тюрьму в соответствии с нашими мелкими идеями и нашим понятием о добре, куда бы мы заключили всю нашу семью и, если возможно, весь мир. А что мы знаем о благе мира? Что мы знаем даже о нашем собственном благе, мы, которые сегодня сокрушаемся по поводу маленьких бед, чтобы завтра понять, что они привели за собой еще большее благо? Вот уже две тысячи и более лет мы улучшаем наши системы, которые, к счастью, рушатся одна за другой. Даже мудрый Платон изгнал поэтов из своей Республики, как, может быть, сегодня мы изгоняем этих экстравагантных бездельников, бродящих по миру и слепо стучащих в двери будущего. Мы жалуемся на свои неспособности (лечить, помогать, ухаживать, спасать), но они в точности соответствуют нашей способности видеть – и наиболее одаренными в этом плане являются вовсе не филантропы. Мы постоянно наталкиваемся на одну и ту же ошибку: мы хотим изменить мир, не изменившись сами.

Сверхчеловек потерял свое маленькое "я", свои мелкие идеи семьи и родины, добра и зла – на самом деле у него больше нет идей, или он имеет их все, и именно в ту минуту, когда это необходимо. И когда они приходят, они осуществляются очень просто, потому что это их час и их миг. Идеи и чувства для него – это просто необходимый перевод движения силы – воля-идея или сила-идея – которые выражают себя то жестом, то действием или планом, то стихотворением, то архитектурой или кантатой. Но это одна и та же Сила на разных языках – художественном или музыкальном, материальном или экономическом. Сверхчеловек настроен на этот Ритм, и он переводит его в соответствии со своим талантом и своей нишей, занимаемой в Целом. Он – переводчик этого Ритма.

 

Здесь каждая мысль, каждое чувство – это действие,

А каждое действие – символ и знак,

А каждый символ скрывает живую власть[8].

 

Но когда ничто его не побуждает, он абсолютно недвижим и спокоен, как лотос в пруду, пьющий солнечный свет, без дрожи, без ряби, без малейшего следа "я хочу" – он хочет то, что хочет. А в остальном он просто ярко пылает на солнце, одаряя медом тех, кто хочет (или не хочет, потому что он светит для всех). Это в высшей степени простое состояние, простота Истины. И это мгновенная эффективность Истины без экранов. Но его спокойное молчание – это не бездействие – ничто в мире не бездеятельно, "даже инерция камня, даже молчание Будды на берегу Нирваны"[9]. Он не выделяется среди других ни экстатическими медитациями на троне, украшенном гирляндами, ни белой бородой, ни незапятнанными одеждами: он занимается тысячью пустяков, и никто не знает о нем. Он не делает ничего особенного, по чему его можно было бы распознать – его, кто распознает все; и эти пустяки являются бесконечно малым рычагом, которым он воздействует на все подобные субстанции мира, ибо границ не существует нигде, кроме как в наших головах и наших маленьких плененных телах – жизнь простирается до бесконечности, и крик этой птицы отвечает крику той птицы, и эта печаль тысячам других печалей. Вся его жизнь – это медитация.

 

"Его безмолвие рождает голос мира"[10].

 

Эти жесты – символы великого Ритуала, который охватывает звезды и движения толпы с этим молодым ростком акации и этой встречей на краю дороги.

Он также может оказаться во главе революции или совершить вдохновляющий и яркий поступок, если таковым будет течение Истины в нем. Он неуловим, неуловим, как сама Истина; он забавляется, когда у него серьезный вид, и улыбается, склоняясь над ничтожностью мира, потому что он слушает невидимые зовы и без устали работает, чтобы излить Ритм на раны Земли. Он не совершает чудес, которые блеснут на миг, как солома в огне, а потом снова оставляют Землю в ее мраке; он не жонглирует оккультными силами, которые на миг переворачивают законы материи, а потом отпускают ее, и она снова падает в свою старую рутину боли; ему не нужно ни обращать людей, ни проповедовать нациям, ибо он слишком хорошо знает, что людей можно обратить не идеями, не словами, не сенсационными демонстрациями, а только путем изменения внутренней плотности, создающей внезапное крошечное дыхание легкости и солнечного света во тьме – он сеет в мире другой закон, он открывает окно другому Солнцу, он меняет плотность сердец спокойным течением своего луча. Он не бьет и не ломает, не приговаривает и не судит: он пытается освободить ту же самую частичку Истины, содержащуюся в каждом существе, в каждой вещи, в каждом событии, и обратить каждого в веру его собственным Солнцем.

Его сила – это сила от истины к истине, от материи к материи, и его видение охватывает все, потому что он нашел маленькую точку внутри, которая содержит все точки и все существа, и все страны; в прохожем нищем, в этом облаке с розовым отливом, в этом минутном происшествии, в этом пустяке, который задел его дом или в этом растущем молодом побеге он видит всю землю и эти миллионы почек, растущих к родственной им Истине, и точную позицию мира в замечании прохожего или в случайном спотыкании. Все является полем его деятельности: через ничтожно малое он действует на все. В самом мельчайшем он разгадывает все. Он своим собственным телом прикасается ко всему миру, от одного его конца до другого.

Но работа еще не закончена. Эволюция еще не достигла вершины, она даже еще не вступила в свою солнечную Истину. И если бы работа должна была остановиться здесь, мы коснулись бы лишь вершины человека, произвели бы сверхчеловека, но не существо будущего. Наше сознание расширяется, наши ощущения становятся непосредственными, наши чувства – утонченными, наши действия и движения – точными, наши дела – совершенными, наши мысли – справедливыми, наши желания – правильными, наша радость – неизменной, но это все еще пребывает в животном теле, стареющем, ненадежном, разлагающемся до срока, которое ежесекундно угрожает нашему лучезарному равновесию и как малая песчинка, тормозит функционирование нашего истинного сознания – и что же тогда это за Истина, если она настолько хрупка? Истина, она или есть, – и тогда она бессмертна, бесконечна, неуязвима – или ее нет. Она легка, лучезарна, неподкупна, и ей невозможно запретить быть всем тем, чем она является, так же, как манговому дереву не запретишь быть самим собой, всеми своими цветами и каждым из его золотистых плодов. Истина не остановится на таких ограниченных достижениях и не успокоится до тех пор, пока вся Земля полностью и каждое из существ не станут подобными ей, поскольку в действительности вся земля и все существа являются ее собственным семенем. Сверхчеловек также является "переходным существом". Он является предшественником другого существа на земле, которое так же отличается от человека, как человек от обезьяны, а может быть, даже и больше, ибо человек по-прежнему состоит из той же субстанции, что и обезьяна, в то время, как новое существо будет из другой субстанции – легкой, лучезарной и бессмертной, как сама Истина. Сверхчеловек – "вырабатыватель" супраментального существа, объявленного Шри Ауробиндо, и его субстанция является скромной лабораторией рискованного приключения.

 

Клетки нашего тела должны выдержать пламя Бессмертия.

Иначе дух в одиночестве достигнет своего источника,

Оставив мир наполовину спасенным от его смутного рока.[11]

 

Речь не идет о том, чтобы создать разум, наделенный чудотворными и лучезарными силами, наложить на тело закон, превосходящий его собственный, или даже подтянуть физическую субстанцию к ее высшей степени утончения, а о том, чтобы "создать новую физическую природу"[12], однако на основе этого же тела, этого жалкого, хрупкого тела, поскольку именно оно является нашей базой, нашим эволюционным инструментом. Новое существо не свалится с неба в готовом виде: его надо сделать! Мы должны найти в нашей субстанции ключ к ее собственному преображению, мы должны найти секрет всех секретов в бесконечно малом, в крохотной клетке. Именно в нашем теле должно осуществиться это превращение, этот трудный переход. И может быть, если мы постигнем этот Секрет, мы получим божественный ключ к материи, ключ к долгому земному странствию и властному радостному взгляду, который однажды отправил нас в наше путешествие. Мы должны постучать в двери смерти и высвободить ее могущественный Секрет, потому что там тоже скрывается Истина, поскольку все, что есть – Истина. Мы должны вскрыть скалу Бессознательного и найти первичную базу, солнечную основу, на которой покоится все существующее. Мы должны коснуться камня на самом дне, чтобы коснуться высшего Солнца. В одной клетке нашего тела кроется тайна всех галактик и всех земель. В одной ничтожно малой точке содержится все и навсегда – верховная Сила с вечно сияющей Истиной и наивысшая тьма с вечной смертью (или таинственное нечто, что кажется таковым), связанные друг с другом опасным объятием, отягощенным непостижимой Возможностью. Другая тайна зовет нас.

 

Голос поднялся, такой нежный и такой страшный,

Охватывая сердце любовью и болью,

Как если бы весь ад был слит со всеми небесами

В одну-единственную смешанную ноту.

Родившись из бездонной пропасти, чтобы витать в наивысших высотах,

Она несет в себе всю грусть, которую разделяют души созданий,

И внушает всю силу экстаза,

Который могут вместить только боги.[13]

 

Именно нам предстоит распутать этот узел, эту смертельную смесь, нам предстоит найти ключ и испытать верховное Приключение.

Спуск еще не завершен.

 

14. ПОБЕДА НАД СМЕРТЬЮ

 

Искатель шаг за шагом прошел через весь процесс демеханизации: постепенно он развязал, прояснил различные уровни путаницы, которая мешала потоку Гармонии; он вышел из ментального и витального механизма и до определенной степени из механизма подсознательного; серый Эльф еще там, но как тень на киноэкране, как болезненное воспоминание, которое все не проходит, как старая, но все еще не зажившая рана; но это уже не имеет влияние ни на что в его существе, кроме этой тени, которая разлагает его радость, оставляет в глубинах унылое недомогание и я не знаю что, нечто неизлеченное, что-то вроде рыскающей Угрозы без лица и имени – это все еще здесь, как память о катастрофе, которая может вызвать катастрофу в любой момент, как если бы в действительности все было невероятно зыбко, и что достаточно одной секунды забвения, чтобы все пошатнулось и вернулось в прежнее смертное состояние. Остается точка, опасная точка, и пока эта точка не покорена, ничто не покорено, ничто не является окончательно надежным.

Этот момент опрокидывания на другую сторону, на смертную и болезненную сторону, тревожную и угрожающую (это угроза, угроза всему, мгновенное свинцовое покрывало, старая вещь без имени, которая сжимает горло, как если бы за секунду – маленькую удушающую секунду – тысячелетия ночи, страданий и позора ворвались в окружение, и все вдруг стал похоже на блестящую декорацию, наклеенную на эту черную, мрачную, нетронутую плотность – которая хватает и увлекает вас в свое разрушительное головокружение), это сумрачное опрокидывание, неизвестно чем вызываемое, – оно обрушивается внезапно и без причины, отнимает у вас все ваши солнца и оставляет вас голыми, как в первобытные времена, перед старым Врагом, возможно, первым врагом человека и всей жизни на земле: невыразимая тайна, которая захватывает вас в свои объятия, страшное вертикальное падение как будто с легким оттенком любви и великого Страха. Неизвестно, что его вызывает, – очевидно, что нет никакого ошибки, никакого снижения напряжения, никакого ложного движения в сознании, которые открыли бы это забытое подземелье – но оно зияет. На самом деле, что-то забыто; и пока это забытое не вспомнится, великая золотая Память Истины не сможет заставить свое Солнце засверкать во всем нашем существе. И возможно, что этот Враг, эта тень является замаскированным Возлюбленным, который влечет нас к наивысшему поиску, к последнему открытию. Мы все время ведомы; безошибочная Рука прорисовывает свои изгибы, чтобы привести нас прямо через тысячи извилистых путей к своей счастливой тотальности.

 

Неизбежный верховный результат,

Который не может ни изменить, ни устранить

никакая сила и никакая судьба,

Корона сознательного бессмертия,

Божественность, обещанная нашим борющимся душам,

Когда первое человеческое сердце

Отважилось на смерть и жизнь в страдании.[14]

 

Следовательно, искатель предпринимает этот спуск не в результате самовольного болезненного решения – уже давно он перестал хотеть чего-либо, он лишь подчиняется маленькому ритму, потоку, который растет в нем и склоняет его туда или сюда в зависимости от того, куда этот поток давит. Спуск осуществляется постепенно, почти без его ведома, но он сопровождается рядом явлений, которые становятся все более и более ясными и которые отмечают "психологические условия" спуска, если можно так сказать. Это три вида психологических условий. Есть этот маленький "поток", о котором мы так часто говорили, есть "ритм" и есть этот "огонь" в существе, – они открывают двери нового мира. Можно подумать, что речь идет о поэтической фикции, об образе, рассчитанном на воображение детей, но ничего подобного – весь мир становится настоящей поэмой, это проясняющийся образ и ритм, охватывающий все тело. И постепенно Ребенок начинает смотреть на мир глазами Истины, он обнаруживает прекрасный Лик, который всегда был здесь, он слышит Ритм и, настроенный на этот Ритм, он входит в бессмертие, из которого на самом деле он никогда не выходил. Этот поток действительно растет, этот ритм становится чище, этот огонь усиливается по мере того, как проясняются первые ментальный и витальный уровни. Фактически, это уже не просто "поток", но что-то вроде постоянного течения, опускающаяся масса, охватывающая сначала вершину черепа и затылок, потом грудь, сердце, солнечное сплетение, живот, половые органы, ноги и который, кажется, спускается даже под ноги, как если бы там было продолжение существа, весь путь вниз, бездна существования. И чем дальше этот поток спускается, тем он становится теплее, компактнее, плотнее – почти твердым: он ощущается как неподвижный водопад.

Спуск пропорционален степени нашей просветленности и мощности погружения Силы, которая возрастает по мере нашего очищения. Никакой механизм, ни ментальный, ни психоаналитический, не способны погрузиться в эти слои. Это действие непреодолимой силы, которая может даже иногда согнуть вас вдвое и как будто расплющить под своим давлением, и в то же время, по мере роста могущества растет и устойчивость, как если бы, в конечном счете, в конце нисхождения была бы масса недвижной энергии – вибрирующей столь интенсивно, столь быстро, столь молниеносно, что она кажется неподвижной, отвердевшей,  однако непостижимо движущейся на месте: "горячая золотая пыль" – по выражению Матери. Это то, что Шри Ауробиндо назвал супраментальной Силой. Может показаться, что она становится "супраментальной" или обретает супраментальные качества по мере того, как спускается в материю (то есть, по мере того, как мы соглашаемся позволить ей пройти, и по мере того, как падает наше сопротивление под ее давлением, и она победоносно проникает во все, вплоть до самого низа). Мы говорим "супраментальная", но это слово ничего не объясняет, как и все остальные слова: есть только одна Сила, так же, как есть только одна луна, которая мало-помалу становится полной для наших глаз; но луна всегда была полная, а Сила всегда одна и та же: это наше восприятие меняется и создает ощущение, что Она была чем-то иным, чем была всегда. Именно этот "поток" спонтанно, автоматически, без изъявления какой-либо воли и решения с нашей стороны (все наши "воли" лишь добавляют путаницы) осуществляет спуск, устраняет препятствия, выявляет фальшь своим неустанным прожектором, разоблачает серого Эльфа, высвечивает все наши подвалы, убирает, расчищает и вносит бесконечность на каждый уровень и в каждую трещину, – и не сдается, не останавливается ни на секунду, пока все, вплоть до малейших деталей, мельчайших движений, не будет восстановлено в своей первоначальной радости, своей бесконечности, своем свете, своем чистом видении, своей правильной воле и божественном согласии. Это Сила йоги, это Сознание-Сила, о которой говорил Шри Ауробиндо. Именно она выковывает сверхчеловека, и именно она будет выковывать супраментальное существо, и в этом самоотречении она выкует саму себя.

 

Твой Золотой Свет спустился в мой мозг,

И серые комнаты ума, затронутые солнечным светом,

Стали лучезарным ответом оккультному плану Мудрости...

Твой Золотой Свет спустился в мое горло,

И все речи мои отныне стали божественной песней...

Слова мои опьянены Бессмертия вином.

Твой золотой Свет спустился в мое сердце,

Сражая вечностью твоею жизнь мою...

Твой золотой Свет спустился в мои ноги,

Моя земля отныне твоя игровая площадка и твое основание.[15]

 

Тогда появляется этот "огонь". И это также не миф: "Его пылающая масса видима, – говорит Веда. – Агни (Огонь) восхитителен, велик телом, широк светом"[16]. Но вначале это тело является лишь маленькой искоркой; его пылающая масса, его мерцающее пламя лишь иногда вспыхивает, но часто гаснет, и его нужно зажигать вновь и вновь. Этот крошечный крик от удушья в ночи мира, безымянная потребность, что идет рядом с нами, поднимается и опускается по нашим извилинам, неотступно следует за нами, как память о чем-то ином, как золотое воспоминание в серости дней, как жажда воздуха, потребность пространства, потребность любви, потребность быть истинным. И этот крик, этот огонь разрастается:

 

"Человек – это узенький мост, это растущий зов"[17].

 

Сначала это просто маленькое пламя в разуме, что-то, что стремится найти большее вдохновение, более глубокую истину, более чистое знание; пламя, которое парит, парит, которое хотело бы охотно оборвать все тяготы мира, все преграды, привязанности, всю земную неразбериху; которое парит, и иногда всплывает, чистое и обостренное, на вершинах белого света, где все навсегда известно и истинно – пока Земля тем временем остается во лжи; жизнь и тело остаются в мрачном противоборстве и умирают, и разлагаются. И тогда это маленькое белое пламя начинает загораться в сердце: оно хочет любить, лечить, спасать, и оно движется ощупью туда, сюда, помогает ближнему, спасает, отдает себя и поет песнь, которая хотела бы охватить все, содержать все, принимать всю жизнь в свое сердце. Это пламя уже более теплое и плотное, но его минутное свечение – как бледный хрупкий светлячок в мрачном океане жизни, и ежесекундно оно мигает, тонет, исчезает в волнах, в волнах нашего собственного мрака – ничего не меняется, и жизнь продолжает свой круговорот. И тогда искатель решается ввести этот огонь, эту пылающую истину в каждый миг и в каждое движение, в свой сон и в свое бодрствование, в свое добро и в свое зло, во всю свою жизнь, чтобы все было очищено, охвачено этим пламенем, чтобы наконец родилось что-то ДРУГОЕ, более истинная жизнь, более истинное существо. Он становится на путь сверхчеловека. А огонь продолжает расти. Он спускается и спускается по всем этажам существа, углубляется в пещеры подсознания, выгоняет серого Эльфа, выгоняет внутреннее убожество и горит все более и более продолжительно, мощно, как будто раздуваемый смутным давлением. Это уже почти тело, подобное нашему, но ярко-красного цвета, уже почти золотого. Но оно все еще зыбко и неустойчиво, у него нет прочного фундамента, постоянной базы. И тогда искатель решает ввести этот огонь в свою субстанцию и в свое тело, он хочет, чтобы его материя отражала Истину, воплощала Истину, он хочет излучать ее как снаружи, так и внутри – он становится на путь супраментального существа.

Поскольку в действительности это разрастающееся огненное "Я", это пылающее тело, которое становится все более и более похожим на наш божественный прототип, на нашего светового брата в высотах, который, кажется, переполняет нас со всех сторон и излучает вокруг уже оранжевую вибрацию – это и есть то самое тело, которое сформирует супраментальное существо. Это будущая земная субстанция, которая "тверже алмаза и текучее газа"[18], как говорил Шри Ауробиндо. Это духовная конденсация великой Энергии перед там, как она превратится в материю.

Но как вызвать этот огонь в материи, как осуществить переход или трансформацию этого мрачного и смертного тела в это пылающее и бессмертное? Эксперимент в процессе, трудно что-либо говорить о нем; на самом деле, мы не сможем узнать, как это сделать, до тех пор, пока это не будет сделано. Никто не знает этой страны и пути к ней, так как никто еще не ходил туда, никто еще не создал супраментального тела! Но это произойдет, и это так же неизбежно, как появления человека, обезьяны и многоножки, сотворенных великим золотым Посевом мира. Для Земли это последнее приключение, а может быть, первое из более великолепной серии приключений новой истинной Земли. Мы не знаем секрета, мы лишь знаем, в каком направлении идти; хотя, возможно, знать направление – это уже знать и секрет, потому что он разворачивается под нашими ногами и куется в пути.

Таким образом, мы можем по крайней мере дать указание, простенькое указание, ибо секреты, как обычно, просты. Огонь образуется частичками сознания, которые мы вводим в бессознательное. Если смотреть "сверху", то кажется, что это "бессознательное" оказывает сопротивление и разогревается от трения нового сознания, которое пытается войти: именно этот бесплодный автоматический жест доставляет неприятности, когда требуется повернуть его привычную колею иначе, с другим побуждением, и нужно тысячу раз исправлять старый изгиб, настаивать и упорствовать до тех пор, пока маленькое пламя сознания не появится там, на месте мрачного рутины; если же смотреть снизу, то это бессознательное, которое задыхается и зовет, стучится и ищет. И оба взгляда истинны. Это внутренняя память, которая зовет золотой луч, это великое вечное Солнце, которое порождает этот призыв к солнечному свету. Процесс, великий Процесс, очень прост: нужно мало-помалу зажигать этот маленький огонь, вносить луч в каждое действие, каждое движение, каждый вздох, каждую телесную функцию. Вместо того, чтобы делать все механически, автоматически, обычным способом, нужно помнить об Истине во всем этом, жаждать Истины во всем этом, вливать Истину во все это. И мы сталкиваемся с сопротивлением, с забвением, с беспорядком; механизм бастует, заболевает, отказывается следовать солнечным путем. И мы должны начинать сначала тысячи и тысячи раз, пункт за пунктом, жест за жестом, функция за функцией. Нужно вспоминать снова и снова.

И тогда вдруг, в одной маленькой точке тела, в этом легком проходящем дуновении, есть что-то, что больше не вибрирует по-старому, что больше не вращается как обычно; наше дыхание внезапно начинает следовать другому ритму, становится широким и солнечным и как будто переполняется радостью, глотком воздуха, дотоле незнакомого, какого мы никогда еще не пробовали, который все освежает, все лечит, и как будто даже питает, как если бы мы впивали нектар бессмертия. Потом все снова возвращается в прежнюю колею.

И нужно все начинать сначала, в одной точке, в другой, ежесекундно – жизнь становится наполненной крайней озабоченностью, интенсивным поглощением. Крошечная секундная победа устремляет нас к другому открытию, к другой победе. И мы начинаем работать в каждом закоулке, в каждом движении; мы хотим, чтобы все было наполнено истиной и этим Солнцем, которое меняет все, которое придает всему другой вкус, другой ритм, другую полноту. И тогда тело само начинает просыпаться, начинает хотеть правды, Солнца, оно начинает зажигать огонь стремления тут и там, у  него появляется стремление не забывать; а когда оно забывает эту маленькую новую вибрацию, оно сразу начинает задыхаться, как если бы оно вновь находилось на грани смерти.

Это простой, бесконечный, вечный процесс: каждый жест, каждое действие, выполненное с частичкой сознания, сгущает это сознание, этот крошечный огонь в существе, вокруг этого жеста и действия и постепенно трансформирует их. Это вливание сознания, микроскопическое, методичное, неисчислимое вливание огня, до тех пор, пока сама материя под этим давлением сознания не пробудится к потребности этого сознания, как семя пробуждается к потребности солнца. И тогда все одновременно, неизбежно, неотвратимо начинает прорастать под этим золотым притяжением. Мало-помалу огонь разгорается, вибрация разливается, нота распространяется, клетки отвечают Импульсу: тело входит в новое функционирование, истинное сознательное функционирование.

Достоинством тела является его упрямое постоянство: если оно хоть раз что-то усвоило, оно больше никогда этого не забудет – и оно повторяет это световое функционирование двадцать четыре часа в сутки, днем и ночью, с тем же самым упорством, с каким оно повторяло свои болезни, страхи, слабости и все свое темное, тысячелетнее, животное функционирование.

Таким образом, эта телесная "демеханизация" напоминает демеханизацию более высших сфер – ментальной и витальной, но вместо заполнения пустоты ментального бессознательного между тем и другим фонарным столбом от одного конца улицы до другого, мы должны заполнять пустоту телесного бессознательного между одним вздохом и другим, одним движением и другим, от одного конца тела до другого. Вместо ментального механизма, взбалтывающего тысячи бесполезных мыслей, мы сталкиваемся с телесным механизмом, который выделяет тысячи невидимых страхов, опасений, болезненных воспоминаний и вращается в кругу своих старых темных каналов. И каждое "напоминание", каждый миг остановки механизма, призванный направить сознательный взгляд на это мрачное раскручивание, создает, сгущает свою маленькую капельку света, свой маленький миг бытия, свой маленький огонек, который добавляется к другой капельке, а та к следующей, и в итоге создает в этих каналах другой поток, другой ритм, другую песню, телесный жар, ощущаемый как иное тело в теле, нечто вроде светового двойника, который становится поддержкой, "водителем" старого непросветленного тела. Именно этот световой двойник в конечном итоге заменит (?) или изменит его. Это будущее земное тело. Это "Сын тела", о котором говорили ведические Риши.

Одним словом, речь идет о том, чтобы заменить автоматическую "программу", введенную в наши клетки, и весь этот неумолимый рибонуклеиновый код, который выделяет и выделяет свои маленькие сигналы бедствия и свои требования желез, сознательной "программой", призывом света, солнечным кодом во всем этом стуке клапанов, поршней и бродячих ферментов, которые может быть и восполняют наши слабости и затыкают дыры нашей неспособности напрямую впитывать великий поток укрепляющей Гармонии, но в итоге заточают и запирают нас в темницу микроскопической энергии, которая быстро иссякает и разлагается.

Должна быть изобретена новая духовная культура тела.

Это изменение телесной клеточной программы, как и изменения других программ – ментальной, витальной, подсознательной – страшно нарушает прежнее равновесие тела, поскольку первая работа Истины всегда заключается в том, чтобы посеять хаос, то есть выгнать на свет ложь, направить свой прожектор и разоблачить всех мелких крыс, которые прижились в складках тела, тысячу и один вибрион смерти. И если фальшивые мысли, фальшивые импульсы являются ложью ментала и сердца, то болезни являются ложью тела, и смерть – главная из них. Но, как всегда, выясняется, что наша ложь – не столько врожденная ошибка или врожденная фальшь, сколько сопротивление высшему порядку. Это сопротивление является защитой жизни – и ее похоронами. Мы все время смотрим на болезни, как на борьбу против вредного, болезнетворного возбудителя, но это, может быть, прежде всего поверхностный признак борьбы против истины и отказ от истины, который непроизвольно, автоматически вызывает смерть.

Искатель прежде всего окажется во власти телесной фальши: болезни и смерть станут полем его каждодневной, а может быть даже ежечасной и ежеминутной, битвы – молниеносные болезни и молниеносные смерти – чтобы научиться ремеслу Истины и коду бессмертия в этой смертности.

Но "смерть" – это слово обозначает что-то, что не существует. Умирают не больше, чем когда переходят из одной комнаты в другую или когда меняют одежду, или когда выходят из тела.

На самом деле смерть не "с другой стороны", она здесь, она постоянно здесь, она перемешана с жизнью, мы повсюду с ней гуляем, и иногда она становится смертью. Именно это "иногда", этот момент или это более полное движение смерти в нас и нужно поймать в ловушку. Смерть не является "другим состоянием", это несчастный случай, который внезапно превращает нас во что-то другое: она соединена с самой жизнью, это ее основание, ее темный фундамент, и если бы мы смогли распутать ее туго переплетенные нити, эту смерть в жизни, это "я" смерти, которое тихо бьется в нас и день за днем, час за часом и ежеминутно пытается устранить наше истинное "Я", мы бы завладели ключом продления жизни по желанию. Умирают только от недостатка Истины. Это единственный недостаток в мире. Если бы мы были полностью истинными, мы были бы полностью бессмертными. Смерть – это распад лжи, поскольку ложь является загнивающей субстанцией, и мы будет умирать до тех пор, пока не станем истинными с  ног до головы и в каждой клетке нашего тела.

Короче говоря, смерть – страж Истины, темный ангел на пороге бессмертия, который разрушает все нечистое, неспособное перейти в Истину. Мы уже пересекли порог в нашем очищенном уме; мы, возможно, пересекли его в нашем сердце и чувствах, – нужно пересечь его в нашем теле. Истинное "Я" должно полностью заменить смертное "я". Процесс бессмертия осуществляется сверху вниз, вначале в ментале, потом в сердце и чувствах, потом в теле; но наивысшее сопротивление – это наивысшая победа.

Это действительно сопротивление. Смерть – это сопротивление закону Истины, новому потоку Гармонии. В самых своих глубинах мы созданы на "скале Бессознательного", о которой говорили ведические риши, на той самой скале, которая, может быть, является первым моментом, когда великая Энергия затвердела, обратилась в материю, погрузилась в темное уплотнение самой себя, "затонула" в инертной неподвижности своего торжествующего потока, потеряла себя в черном, недвижном экстазе, который был как будто противоположностью ее солнечного экстаза на вершинах. Тот, кто имел опыт нисхождения в материальное Бессознательное, знают, что образ ведических риши – это не воображение, а весьма грозная реальность, через которую нужно пройти. Это действительно скала – огромная и, как кажется, бездонная – обрыв в базальтовую пропасть, которую даже нельзя назвать черной, поскольку там, внутри нет ни искры черноты, ни одного проблеска, который позволил бы назвать это черным, – эта чернота абсолютная, без единого дыхания, без единой вибрации чего-либо: мгновенное удушье, смертельная духота. Мир полностью неподвижный, полностью замкнутый и как бы задушенный сам собой, без звука, без движения, без отголосков чего-либо.

Полный вакуум и одновременно как будто черное, удушающее существование, нечто, что есть, несмотря ни на что, – но как плотность абсолютного отрицания, чудовищный отказ, который воздвигает свои базальтовые стены и погружается, погружается, как пропасть в пропасти, как смерть в смерти. Спуститься туда – это как будто по-настоящему умереть. Это смерть. Это Бессознательное. Там БЫТЬ невозможно, там нельзя находиться, это как будто вершина непереносимости всего, что движется и дышит, всего, что носит в себе частичку света, дающего возможность жить. Это не движется. Это не дышит. Это НЕТ. Грандиозное НЕТ всему и во всем, которое поглощает или выбрасывает вас.., или вынуждает вас призывать свет, который сильнее этой Тьмы.

И есть только один свет, который сильнее, чем эта удушливая толща Черноты: наивысший Свет, великое Солнце Истины. Вот почему в Упанишадах сказано, что Яма, бог смерти, является сыном Солнца[19].

Наивысшее Солнце находится в глубине наивысшей темноты.

"Смерть" – это переход к бессмертию, страж Великого тотального Солнца, последнее принуждение к интегральной Истине. В этот момент все то, что неспособно призвать Свет, все неочищенные фрагменты существа немедленно схватываются этим НЕТ, растворяются в нем, застывают в ее черном экстазе, потому что они сами являются маленькой искрой этого "НЕТ", маленьким отказом этого великого Отказа, маленьким осколком этой чудовищной Скалы.

И в результате мы получаем ключ ко всему, что создает смерть в жизни – наши бесчисленные маленькие смерти каждую минуту. И мы понимаем, что это тело, такое хрупкое и ничтожное маленькое тело, которое другие отбрасывают, как старую тряпку или как помеху к наивысшим радостям освобожденного Духа, на самом деле место наивысшего завоевания и наивысшего освобождения, и что именно на Земле и именно в нашем теле ежеминутно вытесывается рай Солнца Истины, и вытесывается нашим принятием света или нашим отказом от него, нашим выбором в каждую минуту между нашим световым "Я" и нашим смертным "я".

Супраментальное существо – это существо, навсегда освобожденное от смерти, и через его освобождение освободится и вся Земля, подгоняемая к своему всевышнему Солнцу своей всевышней тьмой.

 

15. ТРАНСФОРМИРОВАННОЕ СУЩЕСТВО

 

Таким образом, искатель интегральной истины является по сути бойцом со смертью, но именно этим он и занимался все это время, с тех пор, как он остановился на минуту на бульваре, чтобы пронзить насквозь призывным криком этот мрачный напор механизма. Он боролся против лжи бессознательного в своем ментале, в своем сердце, в своей жизни и в каждом жесте, в своем подсознательном; и теперь ложь показывает свое подлинное лицо: это была смерть, которая разгуливала по бульварам разума, в глубинах сердца, в пещерах серого Эльфа, смерть, которая тайно призывала разлагающиеся мысли, вторжения мрачных желаний, тиски "эго"; но позади этой неустанной погони за жаждой и обладанием, позади тысяч вопросов ментала, тысяч алчных жестов были как будто две смертельные руки, которые хотели сомкнуться навсегда и вдавить в наконец затихшее сердце великое утоление "ничем", без желания, без дыхания, без какого-либо напряжения страдания. Серый Эльф обрел свое каменное лицо, ментальное "эго" положило последний кирпич своей неприступной крепости: наши блистательные совершенства – это совершенства смерти; однажды, когда заточение будет полным, они покажутся во всем обличии – выйдет та смерть, что внутри и наложится на смерть снаружи, в точности, как мы ее и выстраивали жест за жестом. Мы не переходим на другую сторону: мы всегда находились со стороны смерти. Но для бойца за Истину игра становится ясной – по десять, по сто раз в день он ловит себя на том, что переходит на сторону смерти; он пересекает черту снова и снова, незаметно соскальзывает в ложь в крошечных пустяках, в которых она притаилась, ходит взад-вперед между жизнью и смертью в артериях своего тела; он изучает механизм перехода; он распутывает смертельную смесь.

 

Я покинул поверхностных богов ментала

И неудовлетворенные моря жизни

И погрузился сквозь слепые аллеи тела

К подземным тайнам[20].

 

Это долгая, монументальная работа, где каждая победа превращается в поражение, каждое поражение становится более всеобъемлющей победой. И нам надо вновь и вновь начинать в разных точках до бесконечности.

И нам кажется, что мы слышим волнующий голос Шри Ауробиндо в конце длительного путешествия, его уверенный неукротимый возглас, который звучит через хрупкие стены смерти:

 

Я вышел на свиданье с Ночью...

Я пересек тусклую слепую ширь и пристал

К серому берегу, где катятся ее невежественные воды

Я иду по ледяной волне, по густой тине,

И все это время утомительное путешествие не знает конца,

Блистательное Божество потерялось за пределами Времени,

Не доходит голос небесного Друга,

И все же я знаю, что следы моих шагов

Будут тропинкой к Бессмертию.[21]

 

Но это все еще отрицательный подход к вещам, поскольку путешественник солнечного пути не ищет ни ада, ни Ночи, ни крошечных смертей-вспышек, хотя они временами все же случаются с ним в крике удушья. Он стремится всегда оставаться в великом потоке Гармонии, Света и Истины во всем, что он делает, в каждой функции, каждом вздохе, в каждом биении сердца: он скрупулезный колонизатор Света, он проталкивает его в каждую трещину и каждый закоулок тела, во сне и наяву, в каждое действие, в каждое движение, в каждую темную аллею тела, как в прошлом он это делал на шумных бульварах внешнего; и он отвоевывает пространство шаг за шагом, одну клетку тела за другой. Он зажигает огонь потребности – потребности истины, потребности пространства в каждой из своих бесконечно малых крепостей и все дальше и дальше отодвигает линию бессознательного. На него наваливаются болезни, силы его уходят[22], смерть ухмыляется на мгновение, но это уже даже не ловушка, не падение, потому что его глаза широко открыты, и он видит, что надежная Рука ведет его в эту бездну, чтобы и в ней зажечь огонь истины, крик Зова, нужду в пространстве и бесконечности – и в ту секунду, когда вырывается истинный крик, все рассеивается – болезнь, смерть, все исчезает в один миг, как нереальный сон. Он постигает нереальность смерти – это наивысшая нереальность, она рушится в мгновение ока от одного маленького истинного вздоха. Но если мы верим в нее, то это мгновенная смерть – неумолимый базальтовый поток, поглощающий вас в своем ничто, которое действительно ничто; это не существует, детский крик играючи пронзает его насквозь! Есть только одна реальность, это бессмертная Истина, это вечное Солнце, великий нежный поток, который движет мирами и телами, – если мы захотим поверить в Него, позволить Ему нести нас, если мы встанем на солнечный путь. Это единственная реальность. Смерти не существует, она лишь утрата ЭТОГО. Секунда призыва, и все снова засверкает солнечным светом – и оно никогда не переставало сверкать, не было тени, не было смерти; был ложный взгляд. Смерть – это ложный взгляд. Мир растет и тянется к своему истинному Взгляду, который все в нем изменит и превратит его в то, чем он в действительности является; он растет к своему Огню, который преобразит его в то, чем он в действительности является. Истина в одной точке раскроет Истину во всех точках. Истина материи будет воздействовать на каждый фрагмент материи – тень, смерть и НЕТ, похороненные в сердце мира, откроют свое бессмертное лицо, свой вечный Свет, свое согласное и восхитительное ДА, потому что они достигнут своей предельной глубины и завершат свою миссию, которая заключалась в том, чтобы привести нас к вратам Солнца в нашем теле и на истинной Земле.

Но это изгнание лжи и несознания из тела еще не принесет нам бессмертия, оно только даст продление жизни по желанию. К тому же, как говорил Шри Ауробиндо, "что захочет носить одно и то же пальто сто лет или на долгую вечность быть запертым в одном и том же жилище?"[23] Увековечивание жизни в ее теперешнем грубом функционировании было бы действительно страшным бременем, от которого мы захотели бы поскорее избавиться. Также и продление жизни по желанию является лишь первым этапом работы, для того, чтобы дать нам время для создания супраментального существа в нашем теле. Это занимает много времени, это гонка между смертью и трансформацией. Шри Ауробиндо считал, что для формирования этого существа потребуется три сотни лет. Но похоже, что движение все больше и больше ускоряется; и может быть, что это верховное преобразование зависит не столько от длительности индивидуальной подготовки, сколько от подготовки тела земли в целом и его готовности принять новый мир. И Сила Нового Мира беспощадно трамбует Землю, и она идет вперед семимильными шагами; она трещит по всем швам, и то, что казалось нам далеким колокольным перезвоном, превращается в чудовищные громовые раскаты похоронного звона, скрывающего близкое воскрешение. Мы коснулись дна скалы, мы перед вратами глубокой Ночи, которая скрывает Неожиданное.

 

Все чудо здесь, и может чудом измениться.[24]

 

Это зарождение супраментального существа на самом деле не является отдельным этапом, оно во многом смешано с зарождением сверхчеловека, и только разум заставляет нас проводить между ними границы различия. В действительности, это долгое кругосветное плавание сквозь жизни и эры, от тела к телу, медленный рост крохотного огня внутри, не больше светлячка, который уже был скрыт в атоме, в камне, в растении и который осознал себя в человеке, который вырос через борьбу и страдания, через бесконечные переживания под кожей белой или коричневой, на той или иной широте; который возник в разуме как холодный луч, разделил тьму на тысячи противоречивых отблесков, который бьется в сердце подобно маленькому теплому пламени, борется и стремится сквозь ветра и приливы, трудится в любви, в горе, в удовольствии; который пронзил насквозь эту скорлупу жизни, заблистал ни для чего, чистый, как осенний костер на берегах Мира, искал здесь и там, разжигал свое пламя из тысяч пустяков, которые никогда не составляли полноты, складывал дни и часы, вбирал минуты, жесты большие и маленькие, времена теплые и холодные, пока не осталось лишь одно время – время огня, лишь песнь пламени, здесь и там. И он стал телом нашего тела, сердцем нашего сердца, великой мыслью, брызнувшей из белого полыханья Духа, чистым прозрением, пронзившим боль видимостей, чистой любовью, подобной ярко-красным снегам на печальных полях земли, чистой музыкой, чистым ритмом, согласующимся со всем – он стал нашим телом молитвы для мира, нашим телом света для человечества, нашим пылающим телом для земного будущего, нашим живым костром для преображения материи. И чем глубже он погружался в эту густую тьму, это отрицание в глубинах, в эту тщетность тысяч стараний и бесплодных усилий по пустякам, в эту рутину смерти, тем больше он разгорался, сверкал, золотился подобно Солнцу, становился конкретным, как если бы он был на пороге окончательного переполнения, золотого вторжения в материю, последним криком любви, опрокинувшим стены и принесшим живое великолепие новому телу, Хозяину всей этой эволюции.

"О, Огонь, пылающие лучи твоего могущества неудержимо несутся со всех сторон, – говорит Риг Веда. – О, Пламя тысяч сокровищ... О, сын тела... Ты утверждаешь смертное в высочайшем Бессмертии"[25].

И однажды Хозяин этого долгого кругосветного огненного плавания даст всплыть цели всех этих трудов, воплощению этих веков страданий, и вся Земля окажется измененной, охваченная его непреодолимым лучом радости и красоты, улыбкой превращенная в улыбку.

И все тени рассеются, как если бы их никогда не было.

Совершенство одного человека еще может спасти весь мир[26].

Его Взгляд истины откроет истинный взгляд в каждом из нас. Его чистая Истина заставит заблистать ту же самую Истину в каждом сердце и в каждом атоме. Его Реальность сделает реальным весь мир. Земля будет преображена непреодолимым сиянием ее собственного Солнца. Только сама радость можно обратить все к радости.

 

*  *  *

 

Каким же будет это супраментальное тело, эта "божественная жизнь" на Земле? И снова оказывается, что чудеса просты по своей природе, и что вся эта новая жизнь следует божественной логике – логике божественной истины в материи. То, что грядет, уже здесь, сырое, грубое, едва осознающее себя, ограниченное нашим собственным ограниченным видением, поскольку в действительности мир – это постепенно проясняющееся видение. Эта грандиозная, неисчислимая, неиссякаемая Энергия, эта Сознание-Сила, эта необъятная Гармония, от которой мы себя отрезали, забаррикадировали в маленьком эгоистичном теле, замкнули в мелкой дрожи желаний и бед, – потечет сквозь нас беспрепятственно, потому что наше "я" станет мировым "Я", наша мысль будет передатчиком великого ритма, наше сердце – распространителем великого всеобщего биения, наш закон – единым солнечным Законом, который движет мирами, а наше тело – символом великого тела Земли. В нас больше не будет фальшивых нот, больше не будет личного экрана, искажающего стекла, эгоистической воли, но будет единая Воля, которая движет мирами, и единая Нота, создающая музыку всех сфер. И тогда Гармония сможет течь на всех уровнях нашего тела, непосредственно, мощно, чисто. Маленькие центры сознания – чакры различных сплетений – станут мощными конденсаторами вселенской Энергии, и будут отражать ее на материю. Они будут питать наше собственное тело прямо и непосредственно, – как сегодня это делает пища, но тяжело и не прямым путем. Каждый из них будет получать точную вибрацию, соответствующую его функциям, световую "частоту", соответствующую его конкретным действиям: лучи мгновенной мысли-воли, которая исполняет; вспышки истины-видения, которая расставляет вещи по местам и открывает и освобождает истину каждого существа, каждого объекта, каждого обстоятельства; сердечное солнце, которое лечит; наводнение Жизни-Силы, которая сметает препятствия; великий луч первоначальной Силы, которая моделирует материю в соответствии с истиной этой материи. Все нервы, ткани, клетки, которые мы демеханизировали, очистили, освободили от перегруженности бессознательным, станут свободными каналами для супраментальной Силы, Радостью Духа, бессмертным нектаром до того дня, когда этот золотой Импульс будет иметь достаточно высокую концентрацию и индивидуализацию, чтобы заменить плотное функционирование органов и проявиться через все поры старой кожи, пропитывая, преображая грубое тело или рассасывая его солнечным полыханием, как мощная гравитация атомов поглощает частицы и освобождает тела их лучистой энергии.

Мы ничего, абсолютно ничего не знаем об окончательном движении! Но оно столь же неизбежно, как то, что стручок ракитника должен лопнуть и освободить золотой каскад. Смертное тело закончит свое дело, которое заключалось в том, чтобы породить своим собственным криком бессмертное тело на Земле и пробудить Дух, который всегда содержался в его темных клетках.

Итак, освобожденное супраментальное существо сможет двигаться в своей собственной солнечной субстанции, флюидное, легкое, лучезарное, перемещаться по своей воле, уходить в само-концентрацию, становясь невидимым, или же победоносно проецироваться наружу, изменять цвет и форму в зависимости от своего состояния, от своего уровня концентрации либо от своей потребности действия, общаться напрямую, непосредственно и гармонично, управлять материей по своей воле, воссоздавать или улучшать ее по своей воле путем простого взаимодействия с истинной вибрацией в вещах, строить и разлагать ее силой воли и выполнять просто и мгновенно все те действия, которые наши машины выполняют косвенно, через тяжеловесный перевод наших ментальных сил.

Ибо, по правде говоря, это существо является "супраментальным" не потому, что оно наделено супер-разумом, парящим на один градус выше разума и обладающим более повелительной властью над материей, а потому, что оно наделено более глубокой степенью внутренней власти, которая не навязывает себя материи и не вырывает из нее насильственные чудеса, а высвобождает ее собственную творческую энергию, ее творческую радость и создает песнь ее собственной световой ноты, как пастух создает песнь своей флейты.

И жизнь снаружи будет подчиняться жизни внутри.

Это будет конец Искусственности.

Этот неправдоподобный, чудовищный мир, ощетинившийся машинами на всех ступенях и на всех уровнях – проглоченный механизмом, который поглощает нас и поглощает малейшее проявление жизни, ничтожнейшее дыхание мысли, каждое биение сердца, который закатывает нас под свой огромный бронированный танк, в котором господствуют наиболее богатые фальшивой властью, наиболее защищенные обманчивыми словами, наиболее отягощенные победоносным панцирем неосознанности, наиболее расцвеченные в ложные краски, мишуру и подделки, обусловленные искусственным светом телевидения; они доминируют над загипнотизированной массой, соглашающейся на эту варварскую жертву Молоху, это всеобщее рабство, тотальное, захватившее все до самых маленьких подсознательных реакций, в которых даже наиболее проясненные люди еще движимы глухим отражением Машины, отчужденные от своей собственной власти видеть, чувствовать и общаться, задавленные гигантским аппаратом, который обуславливает их мысли, чувства, их веру, управляемые регламентом науки, закона, регламентом Машины, которую надо вращать, чтобы жить, есть, дышать и путешествовать, которую надо заставлять жить, чтобы самим остаться в живых – и она исчезнет, как нереальный кошмар, под спокойным взглядом Истины, которая поставит каждую вещь на свое место, наделит силой наиболее истинных, оденет каждого в соответствии с его собственным светом, окрасит каждого в соответствии с его истинным цветом, высветит внутреннюю вибрацию без обмана, без фальшивых одежд, выстроит автоматически, явно, спонтанную иерархию существ в зависимости от качества их пламени и силы радости, наделит наиболее мощным ритмом наиболее чистых, наделит каждого собственным миром в соответствии с масштабами его существа: жилище соответственно его цвету, бессмертное тело в зависимости от степени радости, широту действия, соответствующую широте его собственного луча, власть моделировать материю и пользоваться ею в зависимости от силы истины и его способности к красоте и истинному воображению; так как в конечном счете Истина – это Красота, это наивысшее Воображение, которое через миллионы лет и миллиарды страданий хочет заставить нас вернуть самим себе нашу собственную силу любить, творить и выкорчевывать смерть бессмертной радостью.

Но каким образом эта материя, такая тяжелая  и такая неподвластная, эта бесчувственная скала, как она покорится власти Духа? Каким образом земная материя позволит преобразовать себя без уничтожения, без насилия, без распыления каким-нибудь дробящим механизмом, без разогревания до нескольких тысяч градусов в наших ядерных чайниках? С тем же успехом мы могли бы спросить, как этот булыжник смог когда-то подняться над извилистым путем гусеницы и пойти выше – мы не видим дальше нашей ментальной обусловленности; но наше видение ложно, и материя, которую мы безжалостно крушим, живая, активная, отзывчивая, также, как поток звезд над нашими головами или невидимое трепетание лотоса под майским солнцем. Материя тоже живая, она тоже субстанция Вечности, и она может ответить так же, как разум, сердце или растение. Только мы должны найти точку контакта, знать истинный язык, также как когда-то мы нашли язык цифр, правда, лишь для того, чтобы извлечь нескольких монстров. Для иного видения должен быть найден иной язык, конкретный, который дает опыт того, что он называет, который показывает то, о чем говорит, который касается того, что выражает, и не переводит, а материализует вибрации и движения вещей путем испускания подобной им ноты. Есть целая магия Слова, которую предстоит найти снова.

Ибо существует также Ритм, и это не вымысел, как и этот "огонь" или "поток". Это "одна и та же вещь в трех лицах"[27], в своем индивидуальном и универсальном аспектах, в человеческом сгустке или в межзвездных пространствах, в этом камне или в той птице. Каждая вещь, каждое существо имеют свой ритм, любое событие, возвращение перелетных птиц; это великий мировой Ритуал, его неделимая симфония, от которой мы отделены в своем маленьком ментальном теле. Но он здесь, этот ритм, в сердце всего и несмотря ни на что, потому что без него все бы распалось и распылилось. Это первичный склеивающий агглютинатор, музыкальная сеть, которая соединяет вещи, их внутреннюю вибрацию, цвет их души и их ноту. Древние тантрические тексты говорят: "Настоящее Имя любой вещи – это звук, который возникает путем действия движущихся сил, составляющих его"[28]. Это реальное Имя каждой вещи, их сила бытия, и наше реальное и уникальное имя среди миллиардов внешних проявлений. Это то, что мы есть и что лежит в основе всех терминов, словарей и псевдонимов, которыми наука и закон покрывают нас и весь мир. И возможно, весь этот поиск мира, вся эта многострадальная эволюция, эта борьба вещей и существ являются неспешным поиском своего настоящего имени, своей особой идентичности, своей истинной музыки под этой чудовищной пародией. Мы больше никто! Мы неизвестно кто в этом ментальной шуме, переходящем от одного к другому; а между тем, мы являемся уникальной нотой, маленькой нотой, пробивающейся к своей большей музыке, которая скрипит и скрежещет, страдая от того, что не может быть спета. Мы исключительная персона на этом карнавале лживых имен; мы имя, которое является нашей уникальной тональностью, нашим маленьким маяком бытия, нашим простым посвящением в великом Посвящении мира, и которая, однако, тайно связывает нас со всеми другими маяками и всеми другими именами. Узнать это Имя означает – узнать все имена. Назвать вещь – это суметь воссоздать ее с помощью ее музыки, поймать нужные силы в их гармоничной сети.

Супраментальное существо это в первую очередь "знаток Слова", по словам ведических риши "священник Слова"[29], "тот, кто делает" простым призывом истины вещей – это поэт будущего. И его поэма – это излияние Истины, каждый слог которой – создатель фактов и материй, согласующийся с великой Гармонией: воссоздание материи через истинную музыку в материи. Это Поэт Материи. Через эту музыку он трансформирует, через эту музыку он осуществляет связь, через эту музыку он знает и любит – потому что, по правде говоря, этот Ритм – это сама вибрация Любви, которая задумала миры и вознесла их навеки в своем пении.

Мы забыли эту маленькую ноту, эту простую ноту, которая наполняет сердца и которая наполняет все, как если бы мир внезапно был охвачен оранжевой нежностью, обширной и глубокой, как бездонная любовь, и старой, такой старой, что кажется, она охватывает эры, поднимается из глубины веков, из глубины страданий, всех страданий земли и всех ее ночей, ее странствий, миллионов мучительных дорог, пройденных жизнь за жизнью, миллионов исчезнувших лиц, ее вымерших и растворенных влюбленностей, которые внезапно возвращаются, чтобы захватить нас снова этим оранжевым взрывом, как если бы мы были всеми этими страданиями, этими лицами и существами на миллионах земных путей, и все их песни надежды и отчаяния, все потерянные и умершие влюбленности, вся их никогда не угасающая музыка – в этой одной маленькой золотой ноте, которая вспыхивает на секунду в шальной пене и заполняет все неописуемым оранжевым единением, всеобщим пониманием, музыкой торжествующей нежности позади боли и хаоса, переполненной мгновенностью, как если бы мы были навсегда у Цели.

Мы достигли берега.

Супраментальное существо и сверхчеловек, это только совершенство этой маленькой ноты. Они здесь! Они идут! Они стучат в дверь нашего века:

 

Я видел, как они пересекают сумерки века,

Солнцеглазые дети чудесной зари,

Могущественные разрушители барьеров мира...

Архитекторы бессмертия.

Прекрасные тела, созданные светом Духа,

Несущие волшебное слово, мистический огонь,

Несущие Дионисийский кубок радости.[30]

 

И они опрокинут наши стены.

 

16. ВРЕМЯ ИСТИНЫ

 

По-прежнему остается досадный секрет перехода между этим телом света и темным телом, этим телом истины и смертным телом.

Мы уже говорили о "переливании" или, возможно, рассасывании одного в другом, а также трансмутации одного другим. Но это слова, скрывающие наше незнание. Каким образом эта "шелуха", как называла ее Та, кто продолжила дело Шри Ауробиндо (и отважилась на опасное приключение, последний великий скачок материальной эволюции), каким образом она раскроется, уступит место этому долго созревающему цветку огня? Каким образом эта новая материальная субстанция – субстанция нового мира – сможет проявить себя, материализоваться? Поскольку она уже здесь, она не упадет с небес; она уже лучится для тех, кто обладает истинным видением. Она была построена, сгущена, пламенем стремления нескольких тел; можно даже сказать, что достаточно пустяка для того, чтобы она проявилась, стала видимой для всех при свете дня; но этот "пустяк", эта неосязаемая пелена, этот последний экран – мы не знаем, ни какой он, ни что может заставить его упасть. Это действительно ничто, тоненькая шелуха, а позади пульсирующий и вибрирующий новый мир, такой интенсивный, лучезарный и теплый, в таком быстром ритме и таком живом свете, намного более живом и истинном, чем свет Земли в настоящее время, что невольно спрашиваешь себя – как еще возможно жить в этой старой ороговевшей субстанции, узкой, густой, неудобной; и что вся жизнь, как она есть, кажется действительно старой, сухой шелухой, тонкой, плоской, бесцветной, своего рода карикатурой на реальную жизнь, двухмерное изображение другого материального мира, полного глубины и живой вибрации, наполненного расплавленными магмами смыслов, многомерных и перетекающих друг в друга, настоящей жизнью, настоящей радостью, настоящим движением. Здесь, снаружи, движутся лишь маленькие куклы бытия, освещенные чем-то другим, проходят фигуры театра теней, отбрасываемых чем-то другим, что является жизнью их теней, светом их ночи, священным смыслом их маленького ничтожного жеста, настоящим телом их тусклого силуэта. И однако, это материальный мир, абсолютно материальный, это не фикция, не галлюцинация с закрытыми глазами, не мутные воспарения в высшие сферы для маленьких святых. Это здесь. Это похоже на "реальную материю", о которой говорил Шри Ауробиндо. Это стучится в наши двери, пытается стать видимым для наших глаз и в наших телах, это бьет молотом по миру, как если бы великий вечный Образ пытался войти в маленькую картинку, истинный мир войти в эту карикатуру, которая трещит со всех сторон, Истина материи войти в эту фальшивую и иллюзорную обшивку – как будто иллюзия действительно находится с этой стороны, в этом ложном взгляде на материю, в ложной ментальной структуре, которая мешает нам видеть вещи такими, какие они есть. Ибо они уже есть, всегда, как Луна всегда полная, только они скрыты от нашего затуманенного взгляда.

Эта твердость тени, эта действенность иллюзии, вероятно, и есть то маленькое "ничто", тот "пустяк", который стоит на пути. Может ли гусеница заставить себя не видеть линейного мира, такого конкретного и объективного для нее и такого субъективного и неполного для нас? Наша Земля ненаполненна, наша жизнь незаполненна, даже наша материя неполная: она бьется и бьется, чтобы стать единой и наполненной. Вполне может быть, что вся ложь Земли заключается в ее ложном взгляде, который в результате влечет за собой ложную жизнь, ложные действия, ложное существо, которое не существует, которое кричит, чтобы быть, которое стучит и стучит в наши двери и двери мира. И однако, эта "шелуха" существует – она страдает, она умирает. И это не иллюзия, даже если позади нее находится свет ее тени, источник ее действий, настоящее лицо под ее маской. Что мешает соединению? Возможно, это просто нечто в старой субстанции, что еще принимает себя за свою тень, вместо того, чтобы принимать себя за свое солнце – возможно, это лишь вопрос изменения нашего материального сознания, его тотальный и интегральный переход от маленькой тени к великой Личности. Переход, который подобен смерти, поворот в "иное", такое радикальное, что для прежнего бедного малого это равносильно распаду: мгновенная смерть-возрождение? Внезапно увидеть все по-другому, окунуться в Жизнь – настоящую жизнь – которая упраздняет старую "нереальную" тень?

И весь путь, простой путь, возможно, состоит лишь в том, чтобы заметить то, что уже здесь – и научиться верить.

Но эта упрямая шелуха, эта старая иллюзорная материя, она повсюду, она под нашими ногами, и она по-прежнему существует, по крайней мере, для остальных. Их преобладающее восприятие является критерием объективности, и это называется миром, как он есть. Мыслимо ли, чтобы горстка более развитых существ, пионеров нового мира, жили в этой истинной манере, в этом истинном теле (невидимом для других), в то время как жизнь и видение остальной массы продолжает крутиться вокруг старой тени, спотыкаться, страдать и умирать вместе с ней до тех пор, пока и они тоже не станут способными осуществить высочайшее преобразование и войти в новый мир – объективное восприятие которого станет преобладающим – и именно на этой земле и в этой материи, но видимой истинным взглядом? Старая шелуха спадет, когда все смогут видеть единым взглядом, когда весь мир, устремленный в Будущее, увидит дерево в цвету вместо старого сухого стручка. И дерево уже в цвету, так как это будущее пришло. Возможно, придется подождать, пока люди осознают, что время пришло и что все цветы здесь, на прекрасном дереве – они действительно уже здесь, за исключением тех немногих, кто задержался в Зиме, в то время как весна врывается отовсюду. На самом деле, супраментальное сознание, супраментальный ритм – это ритм чрезвычайно быстрый – современная Земля кажется статичной и застойной рядом с этим ритмом, и может быть, это простое "ускорение" и составляет все различие и выявляет оранжевую нежность супраментального излучения, его теплые животворные глубины, его светлую Землю, так же, как ускорение галактик сдвигает спектр свечения звезд к красному или фиолетовому в зависимости от направления их движения.

И как возможно, чтобы это новое видение, такое же конкретное, как видение всех Гималаев единым взглядом, даже более конкретное, ибо оно раскрывает все сокровенные глубины Гималаев, их живой покой, их монолитную вечность, не изменило бы коренным образом всю жизнь человечества, в особенности тех, кто способен видеть, а постепенно и всех остальных, так же радикально, как изменился мир, воспринимаемый человеком по сравнению с миром, воспринимаемым гусеницей? Ибо это новое видение не уничтожает мир; оно открывает его таким, какой он есть (и это супраментальное "какой он есть" еще способно расти в будущем – где конец?) Это неправда, что материя становится "другой" внезапно, путем нескольких чудесных трансмутирующих вмешательств – она становится (для наших глаз) тем, чем была всегда. Она перестает быть извилистой, крутой тропинкой гусеницы на пути к залитым солнцем прериям, простирающимся все дальше и дальше, насколько хватает взгляда. Истинная материя, супраментальная материя – та, что извечно ожидала нашего истинного взгляда – ибо только подобное распознает себе подобное. Время Божественного ожидает нас на Земле, если только мы согласимся распознать это Подобие, лишь образом которого мы сейчас являемся. И снова встает вся проблема изменения: что это, изменение материи или изменение видения?.. Безусловно, и то, и другое, но именно изменение видения влечет за собой изменение материи, изменение видения дает возможность по-новому воздействовать на материю, как наши человеческие глаза дали нам возможность по-новому воздействовать на мир; и это изменение материи представляется возможным только если все человечество в целом, или достаточно впечатляющая часть великого земного тела (поскольку мы всегда забываем, что являемся одним телом) согласится вдохнуть новый воздух, пропитаться этим соком, перестать верить в свои призраки и в свои страхи, в свои старые ментальные "невозможно".

И мы можем верить, можем даже ВИДЕТЬ, что это изменение видения заразительно: существует заражение Истины, неудержимое распространение Истины. Это Истина, которая ломает наши шаблонные матрицы, наши законы, наши системы и наши страны своим  невидимым золотым давлением – мир на пороге солнечной перемены, которая сотрясает нашу эпоху и ввергает ее в панику под приливом мощи, и Истина немногих заставит измениться всех остальных так же неотвратимо и капитально, как первое прикосновение весны распространяется от ветки к ветке и раскрывает почку за почкой.

Как мы уже говорили, все секреты просты, и мы задаемся вопросом, а что если это "трудное" изменение, эта сложная алхимия, эти толстенные талмуды, таинственные посвящения, научная строгость и духовная гимнастика, эти цветные медитации, уединения и пытки над своим дыханием, весь этот тяжкий труд духа – не является ли он на самом деле тяжким трудом ментала, который ХОЧЕТ, чтобы это было чем-то чрезвычайно трудным, и таким образом раздуть себя еще дальше, а затем гордиться тем, что развязал чудовищный узел, который он сам же и завязал? Если вещи слишком просты, то он в них не верит, потому что ему нечего делать, потому что он ХОЧЕТ делать любой ценой – это его пища, его пропитание – пропитание его эго. Но это раздувание и превозношение ментала могут помешать нам воспринять крайнюю простоту, наивысшую легкость, наивысшую бездеятельность, которая и является искусством правильного делания. Мы должны были делать и снова переделывать, странствовать по дорогам ментала, чтобы индивидуализировать частичку этой потрясающей, огромной Сознания-Силы, этой универсальной Энергии-Гармонии, чтобы дать ей осознать саму себя в одной из форм и в миллиардах форм; но в конце великого плавания маленького пламени не пришла ли пора разбить эту форму, которая помогла нам вырасти и восстановить совокупность Сознания, Энергии и Гармонии в одном маленьком центре бытия, в маленькой точке материи, в одной маленькой чистой ноте, и дать Этому волю, и пусть Это изменит наши глаза, пусть Это пропитает наши ткани, пусть Это расширит нашу субстанцию – пусть это наивысшее Дитя, которое резвится в прериях мира, играет в нас и для нас, если только мы этого захотим, потому что оно – это мы.

Это трудное превращение в конце концов может быть не такое уж и трудное; оно должно быть простым, как сама истина, простым, как улыбка, как играющий ребенок. Вероятно, суть в том, хотим ли мы выбрать путь трудностей – путь ментала, отчаянно раздувающегося, чтобы разрастись до размеров вселенной, путь "но", "почему", "каким образом" и всех непреложных законов, которые снова и снова душат нас в нашей ментальной смирительной рубашке – или же путь... я не знаю чего, того, что сквозит в воздухе, что искрится, подмигивает на всех углах и во всех встречах, во всех вещах, мелочах и банальностях дня, как будто желая увлечь нас в невыразимое золотое пробуждение, в котором все чудесно, легко и просто – мы прямо в центре чуда! Мы полностью в супраментальном периоде. Он стучит во все наши закрытые окна, в наши страны, наши сердца, наши рушащиеся системы, наши шаткие законы, наши спотыкающиеся мудрствования, в тысячи наших неиссякаемых болезней, возникающих одна за другой, в тысячи мелких фальшивок, спешно покидающих свою дырявую лодку, – супраментальный период мягко скользит в своем золотом корабле под прикрытием старых благовидных видимостей; его бутоны неожиданно прорастают под  старым тряпьем; он ждет крошечной трещинки внутри, чтобы выплеснуть фонтаном свой маленький призывный крик.

Превращение не трудно, оно здесь, все уже сделано, оно лишь ждет, чтобы мы раскрыли глаза на нереальность страдания, фальши, нереальность смерти, нереальность нашего бессилия – на нереальность ментала и его законов. Оно ждет нашего радикального скачка в истинное будущее, нашего общего бунта против старой клети, нашей великой забастовки против Механизма. О! Оставим мудрым старейшинам старого мира, верящим в нищету и страдания, в бомбу и евангелия, в миллионы евангелий, разрывающих мир на части, оставим им заботу о том, чтобы еще несколько дней повращать старую скрипучую машину, чтобы воевать из-за границ, спорить о реформах, которые давно прогнили, обсуждать соглашения о несогласии, копить бомбы и фальшивые знания в библиотеках и музеях, проповедовать добро и зло,  друзей и врагов, родину и чужбину, строить все больше и больше машин и супермашин, посылать ракеты на Луну и нищету во все карманы – оставим им последние судороги лжи, последние стоны гнили; а мы – те, кого не заботят страны, границы, машины и все это замурованное будущее, те, кто верит в свет и невыразимое нечто, которое стучит в двери мира и в наши сердца, совершенно новое будущее, полностью очищенное, вибрирующее и чудесное, без границ, без законов, без евангелий, за пределами всех их возможностей и невозможностей, их добра и зла, их крохотных стран и крохотных мыслей, мы – ты,  кто верит в Истину, в верховную красоту Истины, верховную радость Истины, верховную власть Истины.

Мы дети более прекрасного будущего, которое уже здесь, которое прорвется фонтаном, заливая просторы, от одного нашего доверчивого крика, сметая все старые механизмы, как нереальный сон, как ментальный кошмар, как старые легкие, вмещающие ровно столько воздуха, сколько мы согласились вдохнуть.

Превращение должно быть сделано в наших сердцах; последняя революция, которую нужно совершить – супраментальная революция человеческого вида (как когда-то была совершена человеческая революция среди обезьян), великий бунт против Механизма, всеобщая забастовка против ментального знания, ментальной силы и ментальных подделок – против ментальной тюрьмы – массовое неприятие старой болезненной колеи; призыв к тому, что должно быть, простой зов истины на развалинах ментального века: истина, истина, истина и ничего, кроме истины.

Тогда Истина придет.

Потому что она проста, как ребенок, и откликается на малейший зов.

И сделает для нас все.

 

 

Пондичерри,

20 августа – 30 ноября 1970 г.

 

 

Выдержки из Агенды, связанные с книгой Сатпрема

"На пути к сверхчеловечеству".

 

7 октября 1970

я хочу сказать, что все, что я написал, действительно было такое впечатление, что я пишу почти автоматически.

О!...

Так что, действительно, ты знаешь, это... мне немного тревожно писать эту книгу. Когда я начинаю главу, то не знаю, о чем буду писать, и не только это; когда я пишу параграф, я не знаю, что последует; когда я начинаю писать фразу, я не знаю, чем она закончится.

Ба! Это интересно.

Но это беспокоит!

Нет! (Мать смеется). Это правильная позиция.

(чтение книги)

 

Это великолепно, мой мальчик, великолепно!

Это то, что нужно.

Как бы это распространить?... Надо, чтобы... (жест во всех направлениях). Книги не достаточно. Надо, чтобы это распространилось везде.

(Мать остается в размышлении)

 

Это полно. Это введение, но оно полно само по себе.

Это надо перевести под твоим присмотром на английский, немецкий, итальянский, и одновременно это надо распространить по газетам... по этим газетам, которые выходят гигантскими тиражами. Но надо, чтобы все переводы были готовы, и чтобы это шло так (жест одновременного движения во всех направлениях).

14 октября 1970

Это вызывает странное явление поглощения: больше не существует ничего, кроме этого. Это любопытно. И я узнала, что чтение подходит к концу, потому что возобновился контакт с этим миром. Это действительно интересно.

О! это очень хорошо.

17 октября 1970

(ученик читает третью главу из "На Пути..." под названием "Солнечный Путь". После чтения Мать долгое время смотрит на ученика с очаровательной улыбкой.)

Ты вошел в новый мир... За тобой могут последовать, вот что хорошо!

О! это совершенно ново.... (Улыбаясь и одобряя). Это необычайно, ты понимаешь, это...

Такое впечатление, что открыта новая дверь. Впечатление, что ты открыл для человечества новую дверь.

Это ты ее открыла!

(молчание)

 

Необычайно.

Это как если бы ты сказал "прощай" старому миру.

Да.

Сейчас (смеясь) я хотела бы сразу послушать продолжение! Сколько еще написано?

Всего я написал десять глав.

И это третья... Ба!

(Мать не перестает качать головой, как если бы она была в восторге)

Чудесно, это чудесно!

(молчание)

 

Как это приходит?

О! милая Мать, я молюсь, и затем это приходит.

Это... Это БЕССПОРНО из другого мира.

Не нужно, чтобы тебя беспокоили, пока ты не закончишь.

Да, милая Мать... Как раз сейчас множество вещей пытается мне помешать.

Да.

Внутри и снаружи.

Внутри?

Да, и внутри: обстоятельства.

Не надо, не надо им позволять. И не нужно, чтобы люди прочли это прежде, чем ты запишешь.

 У меня было впечатление, что я ушла туда (жест вверх), и затем не спускалась. Это доказывает, что... У меня было необычайное впечатление, ты понимаешь: я слушала ТАМ (тот же жест выше головы), и я не спускалась.

(Смеясь) Я жду продолжения!

28 октября 1970

Я не знаю, намеренно ли это, или же это исходит от меня, но я пишу книгу очень быстро, как если бы я не развивал вещи: я просто приношу их; я их приношу, действительно, не стараясь развить.

Да, лучше и не бывает.

Лучше не бывает? Это действительно желательно?

Да.

Потому что у меня такое впечатление, что книга идет очень быстро — я спрашиваю себя: не слишком ли быстро!

Нет-нет... Надо всегда быть впереди.

Например, некоторые вещи, которые люди обычно разворачивают на двух страницах, у меня укладываются в две строки.

Да-да, это лучше. Это гораздо лучше!... Я нахожу, что люди болтают — они болтают.

Нет, это лучше.

31 октября 1970

Это очень хорошо... Это очень хорошо.

Я, это заставляет меня полностью выходить... Я теряю всякий контакт, это любопытно. Уже второй раз происходит так. Все исчезло: я вошла в формацию этого, и это оставалось единственной вещью. Очень странное явление. Весь мир исчез. А когда ты остановился, это было так, как если бы вдруг я из чего-то ВЫПАЛА. Это любопытно.

Это очень интересно.

У меня такое впечатление, что я вхожу в нечто, что заменит ментал. Атмосфера, которая заменит ментальную, это атмосфера нового творения... Однажды такое уже было, и очень сильно, но тогда это было в первый раз – я была совершенно ошеломлена, и я думала, что это зависит от моего состояния; но сегодня я начала слушать как обычно, и затем, вдруг, я даже не заметила, как, я была перенесена в атмосферу... атмосферу понимания. И когда ты остановился (смеясь: жест падения на землю)... Любопытно.

Это как мир, находящийся в стадии построения.

Это очень интересно.

Я понимаю СВЕРХ ТОГО, ты понимаешь? Это больше не то же самое. Я понимаю сверх того. И "понимаю", это чудесно ясно и выразительно. Это любопытно! Это интересно. Я уже забыла, что однажды уже было так, и произошло в точности то же самое. Это очень интересно.

Это половина главы?

Едва ли: треть.

О! это совершенно, это полностью переживание.

Потому что ментала там нет, это... В сущности, это психическое понимание вещей.

О! интересно.

(Смеясь) Когда ты остановился, это было так, как если бы я снова впала во что-то – что-то обычное – и что я вернулась из другого мира. Это принадлежит другому миру.

Это очень-очень-очень интересно.

(долгое молчание, хриплое дыхание[31])

Ты думаешь, что закончишь к февралю?

Я думаю, что закончу в следующем месяце.

О!

Книга идет очень быстро. Может быть все же потом подправить текст?

Зачем? О! НЕТ.

Я читаю тебе так, как я это записал[32].

Я, я нахожу это превосходным, превосходным. А! нет, не надо менять.

Не менять?

Это нечто исключительное. Это нечто, что приходит вот так (жест нисхождения блоком).

А! у меня такое впечатление, что это мне дается.

Да-да, это сделано в совершенстве. Не надо его трогать.

Да, у меня впечатление, что это "сделано в совершенстве", это так.

(Мать молчит, качая головой)

 

А! нет, это "очеловечит" текст — не надо этого.

Да.

Это не человеческое. Не надо его "очеловечивать", даже если внешнее существо думает, что есть вещи... (которые надо изменить или прояснить или развить). Потому что я знаю, я знаю, куда я хожу. Нет.

Ночью я хожу туда, и тогда там иногда происходят вещи, как отражение всего того, что происходит днем.

Это очень сильно, это действительно новый мир, который готовится.

Это очень сильно.

(молчание)

Мне очень интересно увидеть конец, твою последнюю главу.

(Мать долгое время "смотрит")

4 ноября 1970

(Ученик читает вторую часть шестой главы "На Пути..." под названием "Уничтожение границ")

Это совершенно иной мир.

(молчание)

Я могла бы вот так слушать, не шевелясь, в течение часов! Это очень успокаивающее. Я не знаю, как объяснить... Это очень успокаивающе.

Это странно... Больше не хочется ни шевелиться, ни говорить, ничего.

(Мать уходит в созерцание)

14 ноября 1970

(Ученик переходит к чтению конца восьмой главы: "Изменение видения". После чтения Мать долгое время остается поглощенной, как если бы в глубокой медитации)

Я всегда ухожу туда — это любопытно — в... как в новую страну. Это со мной происходит каждый раз.

(молчание)

Ты думаешь, что люди смогут перевести это?

(молчание)

Это спокойно (широкий жест), это светло — это чудесно, ты знаешь!

(молчание)

18 ноября 1970

(Ученик читает главу под названием "Более великое Я")

Чего ты достиг!... Мой мальчик, это... (кажется, что Мать очень растрогана). Это действительно книга завтрашнего дня.

Она закончена?

Да, я закончил книгу.

Я бы очень хотела взглянуть на последнюю страницу!

(Мать долгое время держит руки приставленными к лицу)

Это как чудо.

Это как если бы звали прийти завтрашний день!

(Мать качает головой и берет ученика за руки)

Мой мальчик, это чудесно, чудесно! (У Матери слезы на глазах).

О! милая Мать, я здесь ни при чем, ты знаешь, я здесь вовсе ни при чем.

Уметь не ставить препятствия на пути — это уже нечто.

(ученик приготовилсяуйти)

Я хочу сказать тебе спасибо! (У Матери слезы на глазах)

О! милая Мать.

(ученик кладет голову на колени Матери)

25 ноября 1970

(Ученик читает вторую часть десятой главы под названием "Гармония". Мать слушает с закрытыми глазами.)

"...Когда меняется взгляд, можно переделать мир."

(Мать открывает глаза и снова погружается почти до конца беседы)

Это необычайно! есть нечто... нечто вроде ЭМОЦИИ внутри, которая не принадлежит этому миру. Это приводит в контакт с определенной... я не знаю, как это назвать, но это как эмоция (в действительности, кажется, что Мать растрогана), которая находится по ту сторону ментала — за пределами всего-всего, не только метала, но и интеллекта.

Это новая эмоция. Я не могу описать. Это любопытно. И всякий раз так и происходит, всякий раз я говорю себе: "Я буду очень внимательной и буду следить, как это произойдет..." и... Я пытаюсь сохранить свое сознание в его естественном состоянии, и затем, ВОПРЕКИ МНЕ, это нечто, что... Это как магия, мой мальчик!

Это нечто, как эмоция, но эмоция, которая знает, которая понимает. Это не мысль. Это действительно интересно. И всякий раз это становится более и более сознательным; всякий раз я себе говорю: на этот раз я не позволю, чтобы это меня захватило! (смех) Но в этот раз я чуть более осознавала то, что было... И это, это новая вещь, которая находится за пределами ментального, интеллектуального и вообще всякого понимания, и это способ быть, который... (я не знаю, как назвать его), это нечто как эмоция, но это очень ясно и ОЧЕНЬ сознательно.

И это сильно! Это имеет необычайную силу.

Это действительно интересно.

Сколько еще глав?

Еще шесть. Это десятая.

Возможно, в конце я узнаю.

Это действительно интересно.

И это обладает любопытной силой трансформировать вещи... Для меня Сатпрем из этой книги — не тот же Сатпрем, что был прежде. И все принимает... новый вид, я не знаю — новый контакт.

Это интересно.

Так что хватит еще на шесть раз! Я жду этого с... Это действительно как новое творение, как новый мир, который ставится в связь с тем, что есть здесь.

(молчание)

И за пределами личностей. Там нет эго.

Да.

За пределами личностей.

Там есть нечто иное — иное.

(Мать закрывает глаза)

И это меня не оставляет, эта атмосфера меня больше не оставляет. И больше нет прежнего способа реагировать на вещи, которые приходят.

28 ноября 1970

(Затем ученик читает начало одиннадцатой главы из "На Пути..." под названием "Смена силы")

Это порождает атмосферу, которая вот так может длиться весь день, и я не могу говорить.

(Мать погружается)

Это может идти до бесконечности.

И это необъятно — это необъятно, всеохватывающе — это как если бы направили свет на этот мир. Это любопытно, всякий раз это производит на меня одинаковое воздействие.

Здесь больше ничего нет (Мать касается своего лба), там нет ничего. Ты понимаешь, это как если бы это приходило отсюда, а затем шло вот так (непрерывный жест, который поднимается от ученика к Матери, а затем, доходя до Матери, разливается от нее во все стороны к миру).

Это действительно интересно! Там (в голове) ничего не осталось, только ощущение очень приятное, очень стабильное, вот так и больше ничего: молчание. И это идет вот так, вот так (тот же жест), вот так... Это действительно интересно.

Я спрашиваю, есть ли люди, которые могут понять это?... Было бы действительно интересно узнать. Это идет в атмосфере... не ментальной, а чуть выше ментала, но это в этом новом сознании. И это вот так (тот же жест), и это расходится широко-широко-широко... как если бы оно шло на всю землю.

Это интересно.

(Мать погружается, улыбаясь)

2 декабря 1970

(После чтения одиннадцатой главы из "На пути..." под названием "Смена силы")

Это чудесно!...

Т. переводит это на английский?

Это ее интересует?

Не знаю.

А на немецкий?... Если бы был кто-то...

(молчание)

Это погружает меня на весь день в очень комфортную атмосферу.

У нас еще есть время. Мы могли бы еще немного помолчать.

(медитация)

27 января 1971 г.

М: прежде всего, я ожидаю, что книга произведет грандиозное воздействие в Америке, ОСОБЕННО там... Я не думаю, что обманываюсь.

Да, нам надо продвигать ее. У меня такое впечатление, что эта книга потрясет Америку. И когда я увидела, какое воздействие она произвела на R, я увидела, что я не обманываюсь, потому что она представляет интеллектуальный элемент этой страны. Она была так полна энтузиазма, что если бы это их охватило... Это может произвести там грандиозное движение.

Я рассчитываю на это.

(Сатпрем читает несколько страниц из главы)

О! это чудесно, мой мальчик!

На пути покорения мира...

Это действительно пришло, ты понимаешь. Это звали-звали-звали, и это пришло (жест нисхождения). Это пришло. Я очень довольна.

Это чудесно... У меня такое впечатление, что есть тесная и невидимая связь между стремлением Америки, как она есть сейчас, и этой книгой. У меня впечатление, что там будет центр трансформации. Европейские страны стары.

С: Стары, да.

Они утратили свой энтузиазм, который заставляет вас действовать, не задумываясь о последствиях. Они все время просчитывают последствия всего, что они делают. В Америке же есть стремление. Вот где будет толчок, вот куда... (указывая на рукопись) надо сбросить бомбу! (смех)

30 января 1971 г.

М: (Матери Сатпрема) Он написал чудесную книгу. Я рассчитываю, что эта книга революционизирует мир... Вы можете гордиться своим сыном.

(Мать Сатпрема улыбается и уходит)

М: Хорошо, ты принес свою книгу?

С: Ты хочешь, чтобы я сейчас почитал?

М:Конечно, я этого жду!

С:Ты не устала, нет?

М: О! это не утомляет. Утомляет не это.

( по окончании чтения книги)

Это все?

Это половина части.

Какая жалость! Я могу это слушать часами, …очень хорошо.

Еще есть что-нибудь?

Около дюжины страниц.

Это в следующий раз.

Ты приносишь мне радость.

Но, Мать, это ты дала мне все!

Нам нужно что-то делать с переводом…. Да, я очень бы хотела….

нечто сказало мне (жест, показывающий движение сверху – вниз): что это должно быть переведено на русский.

Видишь ли, они прошли через опыт. Они исчерпали все возможности и поняли, что это никуда не ведет, к несчастью, они возвращаются назад и сейчас то время, когда им нужно дать эту книгу.

Если это будет  действительно переведено на очень хороший русский… это должно быть распространено по всей стране. Сейчас как раз время, когда они в чем-то нуждаются. Они потеряли веру в то, что, казалось, нашли.

И упрямо мне приходит на ум: "На русском, это должно быть на русском".

Ты знаешь кого-нибудь из русских?

Есть S…. Ты хочешь, чтобы я поговорил с ней?

Она не знает русский.

Да, но может быть, она знает кого-то из русских?

Ты мог бы спросить ее. Ты мог бы ей сказать, что я хочу, чтобы книга была переведена на русский, кем-то, у кого живой стиль, кто хорошо пишет, не сухо и скучно: кто-то у кого живой и привлекательный стиль. А мы помогли бы ее отпечатать,  где-либо.

Я скажу S. об этом.

Для меня это было бы благом.

О, Мать, это ты  делаешь благо для нас.

6 февраля 1971

(В конце чтения 12 части "Социология Сверхчеловека"

Мать выражает восхищение. Сатпрем протестует.)

Но, Мать, это действительно просто пришло. Все было дано так, как будто продиктовано, понимаешь? Я совсем ничего не делал.

Я могу видеть это! Для меня это совершенно ясно.

Оно подобно… (жест нисхождения).

Это творит восхитительную атмосферу, восхитительную.

Мы закончим чтение до 21 февраля?

Оно наполняет меня радостью…

20 февраля 1971

Мне бы хотелось, чтобы твоя книга была переведена на все языки.