перевод с французского А. Стеклянников

 

Сатпрем

 

 

Трагедия Земли

От Софокла до Шри Ауробиндо

 

Софокл, современник Сократа и Будды,

воплощает собой важнейший Поворот в человеческом сознании и нашей судьбе в момент перехода к современному варварству пост-сократической эпохи. «Неужели мы рабы?» — вопрошает Софокл, «Неужели мы обречены на Небытие?» и взирает на Смерть с немым вопросом: «О, непобедимое чудовище»... А на другом краю нашей Железной Эпохи великих религий и науки, спустя примерно десять тысяч лет после выдающихся ведических Провидцев, воспевающих рассвет человечества, Шри Ауробиндо, революционер сознания и Эволюции, рассматривал те же самые вопросы, но уже ведическим взглядом и с решимостью «на этот раз» всё-таки что-то СДЕЛАТЬ. Для нашей человеческой судьбы, вынужденной выбирать между пост-сократическим Западом, верящим только в силу своих механизмов, насилующих Материю, и пост-ведической Азией, верящей только в своё «освобождение» от Материи, Шри Ауробиндо воплощает ещё один великий Поворот — возможно, последний поворот — на котором мы должны снова отыскать наши собственные «божественные силы в Материи», о которых пелось ещё в Ведах, нашу собственную божественную реальность в этой Материи, или же погибнуть от собственного механического бессилия. Вся космогония мира разворачивается подобно греческой трагедии, но именно Земля должна вырваться из своих стен или же в очередной раз потерпеть фиаско, подобно Антигоне.

 

Суджате с любовью

 

Примечание Автора

 

Поскольку переводы Софокла сильно различаются в зависимости от вкусов, мы заимствовали наши тексты у четырёх авторов, иногда с нашими собственными нюансами: Жак Лакаррьер, Поль Мазон и Робер Пиньяр, но в основном использовался прекрасный перевод Поля Мазона, которому выражаем благодарность, как и Жаклин де РОМИЛЛИ за её замечательное исследование греческой трагедии.

Здесь идёт речь не об изложении греческой мысли и даже не о театре Софокла, а о том, чтобы разгадать помыслы человеческих существ — как они чувствовали, страдали, реагировали две с половиной тысячи лет назад, во времена Софокла, чьи знания о людях той эпохи были столь обширными, углублёнными и всеобъемлющими. Именно состояние человеческого сознания побудило нас заняться этим.

 

 

ПРОЛОГ

 

Пятьдесят лет спустя

 

Я так хотел бы рассказать…

           что заставляет жить,

           Что видел Лазарь,

           восставший из могилы.

Я так хотел бы рассказать

           секрет секретов,

           Что известен даже

           Ростку в земле и птице в поднебесье,

           Что следует своим путём,

           не зная и, однако, зная.

Я так хотел бы рассказать,

           что мудрецы

           во все времена

           наполовину знали.

           Что видящие

           во все эпохи

           наполовину видели.

Я так хотел бы рассказать

           о том, чего не знают боги

           на их божественных высотах

           и что немного лучше знают демоны

           в их безднах,

           Но что отлично знает

           Лишайник на скале,

           цепляясь за свой камень,

           Без высокого и низкого

           без неба и могилы.

Я так хотел бы рассказать,

           Чем дышит водоросль

           без сковывающей корки

           И без того, что ей твердит учёный,

           чего не знает сам.

Я так хотел бы рассказать

           об этом воздухе вечности,

           что заставляет жить

           живых и мёртвых,

           О том, что всегда

           было известно тысячелетиям

           средь наших катакомб

           и наших милых тюрем.

Я так хотел бы рассказать

           О миллионах горечей,

           в себе несущих радость

           О миллионах ночей,

           в себе несущих солнце

           О тюрьмах и тюрьмах

           что в себе Простор скрывают,

           О миллионах форм,

           покрытых, заточённых,

           что пульсируют бесконечностью,

           неся в себе свою собственную цель,

           ещё не найденную здесь.

Я так хотел бы сорвать с людей их маски,

           и маски с их богов и бесов

           и сумерек науки

           и с этой смерти, что скрывает нечто,

           и с этой жизни,

           что свою могилу прячет.

Я так хотел бы рассказать

           о том, что пребывает здесь

           под кожей человека

           или ящерицы

           в глубинах галактик

           или в простой песчинке,

           что заставило нас

           оказаться здесь,

           на рубеже веков и страданий,

           на рубеже миллионов смертей

           в поисках...

           того, что пребывает здесь.

И что же это?

           Что бьётся вечно

           и неустанно

           самим нам вопреки

           ещё с первого лишайника

           ещё с первого крика боли?

И Лазарь вышел из своей могилы

           в миллионный раз.

Я так хотел бы рассказать

           Я так хотел бы рассказать...

           То, что ты знаешь сам,

           не зная.

15 ноября 1943

11 ноября 1993

 

Эти маленькие вдохновения пришли «как есть», чтобы ознаменовать дни нашей смерти, ставшей началом нашей жизни. Ибо так было угодно Судьбе. Они не предназначались для этой пока ещё ненаписанной книги, но, возможно, были прологом к ней.

 

О! О! Бесполезный труп!

Софокл, Электра

 

1

 

Трагедия Земли

 

Даже Гомер поместил Судьбу выше Богов.

Шри Ауробиндо поместил Бессмертное в человеке выше Богов и Судьбы.

И вот на крутом повороте мы внезапно оказались в XX веке, чтобы снова услышать простой и спокойный голос Шри Ауробиндо, подобный взгляду веков: «Современное человечество нуждается в машинах по причине своего неизлечимого варварства[1]».

Именно Машины заняли место Судьбы — или, возможно, они и есть замаскированная Судьба — и, несомненно, они заняли место человека, чтобы разбить вдребезги маленьких Варваров, которыми мы стали, пресытившись Наукой и Религией, как будто четыре миллиарда лет тяжкого труда, перемалывания и конвульсий нужны были лишь для того, чтобы произвести на свет бесстыдного Примата, претенциозного, религиозного и научного, как мы того и хотели — недочеловека, или пока ещё не Человека и пока ещё не хозяина своей Судьбы.

Мы обладаем МОГУЩЕСТВОМ, но мы пока ещё не знаем, кто мы есть и кто в нас, поэтому мы рабы сил гигантских и жестоких и все наши могущества лишь в смерти, в разрушении, в тысячах «лекарств» и тысячах ухищрений нашего бессилия.

Мы обладаем МОГУЩЕСТВОМ, это постоянный рефрен великой эпической трагедии Савитри — отражения всей Работы Шри Ауробиндо, всей жизни Шри Ауробиндо — даже за порогом Смерти.

И поскольку мы не разгадали эту Загадку, которая существовала ещё за несколько миллиардов лет до Сфинкса, мы не разгадали и секреты нашей жизни и нашей Земли — смерть справедлива, боль справедлива, наши разрушения справедливы и даже, можно сказать, несправедливость справедлива, поскольку они разрушают то, чем мы не являемся, или пока ещё не являемся, и они хотят огнём, кнутом и молнией вынудить нас найти ответ на вопрос, кто мы есть и на что мы СПОСОБНЫ на исходе этих миллионов лет подготовительного Варварства. «Ты, “Зевс”, Отец, — восклицал Симонид из Кеоса в VI веке до нашей юной эры, — измени нашу Судьбу! Но если моя молитва неправедна и я осмелился просить у тебя слишком многого, то прости меня!»

Шри Ауробиндо осмелился.

Но кто на протяжении последних двадцати веков мечтал и молил хотя бы об изменении Судьбы? Мы меняем лишь одежды и украшения, ну, может быть, иногда религии в перерывах между войнами. Но Судьба — что это такое? Мы умираем и снова начинаем заново, ладно, и кажется, что это к лучшему. Но с пещерных времён это лучшее так и не улучшилось. С дубинами или бомбами наперевес, мы всё те же бессильные варвары, и чем больше нам кажется, что мы что-то знаем, тем более мы невежественны.

Что мы можем? Именно этот вопрос ставит перед нами Судьба, именно его задают миллиарды лет Эволюции. Неизменный вопрос Земли, этого маленького шарика, вращающегося в Космосе, столь же пустом, как и наши сердца. Возможно, она вращалась достаточно долго для того, чтобы создать Сократа, который наконец-то задаёт этот вопрос, и поэта Фермопильской резни, взывающего к Зевсу с молитвой изменить Судьбу.

Но где, чёрт побери, мы оказались двадцать пять столетий спустя со всеми нашими Спасителями, которые ничего не спасли.

Мы улучшаем, как нам кажется, гены и хромосомы, в попытках создать что? — всё тех же мертвецов под теми же звёздами?

И, кажется, мы слышим хор Антигоны:

 

Они поднимаются из далёкого прошлого,

Все беды, что вижу я над домом человечества*,

Они, загнав в могилы умерших,

Обрушиваются на живых,

И ни один отец не в силах

избавить от этого своих детей...

Закон сей властвовал вчера

и будет царить завтра:

ни один смертный не достигнет вершин счастья,

не пережив его утрату.

 

Ничто не изменится, ни мир, ни звёзды, пока не будет изменена Смерть — невозможно изменить жизнь, нашу жизнь, не изменив Смерть. Такова наша Судьба и судьба Земли. А иначе мы меняем лишь наши жалкие одежды на новые, но столь же роковые и столь же беспощадные — до тех пор, пока не отыщем то, ради чего мы находимся здесь, на этой Земле, а не в Небесах, со времён ещё первой одноклеточной гренландской водоросли, возникшей три миллиарда лет назад. Ибо оттуда начинается Судьба. И в сердцевине этой первой маленькой клетки содержится ответ.

Но мы никогда ещё не погружались туда, в клетку, даже посредством наших микроскопов, которые отражают только наш собственный варварский взгляд на вещи.

Нужно...

«перекинуть мост

между человеческими силами и Судьбой»

говорит Шри Ауробиндо уже в первых песнях Савитри[2].

Вслед за изобретениями, отражающими наше бессилие, мы должны изобрести наше собственное Могущество, или восстановить его.

И Мать, та самая Актриса великой трагедии Шри Ауробиндо, восклицает:

«Нужно победить смерть,

чтобы не было больше смерти,

это совершенно ясно.[3]»

И снова, за десять лет до ужасного — или возвышенного — финала этой трагедии:

ПРОБУДИСЬ И ЯВИ ВОЛЮ!

И добавила: «То, что придаёт силы Сопротивлению, — «сопротивление», это всегда Смерть, — так это суеверное Невежество — суеверное в смысле некой веры или, по крайней мере, убеждённости в своём бессилии перед Судьбой, Фатальностью. Это нечто укоренившееся, как будто вплетённое в человеческую субстанцию... Получается, что есть хорошая судьба и есть плохая судьба; есть Божественная сила, которая воспринимается как нечто непонятное, имеющее совершенно необъяснимые намерения и цели, и «покорность» заключается в слепом принятии всего происходящего. Природа бунтует, но она бунтует против Абсолюта, против которого она ничего не может сделать. И всё это — Невежество. Ни одно из этих движений не является истинным — от самого интенсивного бунта до самого слепого подчинения. Всё это ложно. Но... я слышу очень конкретно (не в отношении себя: в отношении человечества): ПРОБУДИСЬ И ЯВИ ВОЛЮ! И это, это словно ключ, открывающий двери в будущее[4].»

И я — её летописец, как когда-то в Фивах рядом с царицей Тией — слышал, как она задыхалась, видел, как она разминает эту мятежную Материю, в которой прячется последнее сопротивление и ключ к будущему — оба вместе. И десять лет спустя, задыхающаяся и неукротимая, сжимающая мои руки, словно они были руками самого человечества, погрязшего в варварстве, как Электра, сжимающая урну с прахом её брата Ореста, чтобы заставить его воскреснуть, нашего праха! нашего! — «бесполезный труп», которым мы являемся, потому что мы хотим им быть, потому что мы не знаем, кто мы есть, пока ещё не знаем; а ещё Мать говорила: «Для человека высшая реализация — понимание: понять вещи. Для Супраментала реализация — это Могущество, творческая воля... реализация завтрашнего дня.» Конец Машинерии. Все жизненные потребности создаются и формируются, или переформировываются, прямой Силой сознания. Но, внимание! это искомое сознание не свыше, не в супер-интеллекте: напротив, оно на другом конце вещей, в глубинах тела, на краю могил и Преисподних, где в первичный бульон плазмы и испарений хлынуло чудо жизни. И первое чудо содержит в себе окончательное чудо... но это трудно. Я слышал её, слышал, как она стонет, а потом её извечная лучезарная улыбка: «Как будто сверхчеловеческая Сила стремится проявить себя через тысячелетия бессилия. Тело, оно создано из тысячелетий бессилия. А сверхчеловеческая Сила пытается... давит, чтобы проявиться. Вот что происходит. Каков будет результат? Не знаю.»

И всё же в тот последний день, ещё до того, как с позволения людей двери Судьбы закрылись за Ней, запертой и окружённой стервятниками, предпочитающими свои маленькие ежедневные катастрофы, мы вели речь о Шри Ауробиндо, когда она, сжимая руки человека, отвергавшего смерть, говорящего НЕТ всем своим сердцем и всем своим телом, говорила: «В Савитри он конкретно сказал:

Всемогущие силы заключены в клетках Природы...

Он именно так и сказал: они ТАМ, внутри, в самих клетках. Именно сейчас это должно быть сделано. Именно сейчас...»

— Который час? — спросила она меня.

— Без пяти минут одиннадцать.

Потом за Нею заперли дверь — эта улыбка, эта надежда — замурованная собственными учениками, как Антигона.

Но последний акт этой Трагедии ещё не сыгран. Потому что это Трагедия самой нашей Земли.

И наш брат Орест воскреснет.

 

2

 

Парадокс Ада

Тьма — ты мой свет

Софокл, Аякс

 

По правде говоря, каждый человек повторяет мистерию всех веков и всего своего вида, только он не всегда об этом знает. В тот момент, когда он узнаёт об этом, он вступает на дороги Судьбы.

Это Момент, когда он предстаёт перед Мистерией, Тайной...

Две крайности существования бок о бок.

Софокл — наиболее волнующий из всех поэтов-трагиков Греции. Ощущаешь его взгляд, синий, как Эгейское море, обширный, спокойный, и его вопрос, и его молчание. Трагедия — место речей, однако его хоры пронизаны тишиной, его герои, безмолвные, одинокие, всегда одинокие, поглощены своей судьбой, обратившись лицом к морю или к стене в тот острый момент, когда всё сходится воедино. И повсюду лишь вопрос — только вопрос. Решение, ответ — лишь в финальном акте. «На этом история окончательно завершается», — таковы последние слова корифея из Эдипа в Колоне.

Завершается ли она когда-нибудь? эта история каждого из нас.

Софокл будоражит нас, ибо никогда не говорит «это справедливо, а это несправедливо, это добро, а это зло — это вина того или этого...» Это вина всех, это зло всей нашей несчастной Земли. И окончательное «так оно и есть». Молчание не спорит: оно есть. И это, возможно, единственный момент, когда мы существуем.

И всё-таки, этот острый Вопрос позади всего, во всех действиях и в каждом поступке.

Если бы мы знали, как ухватить этот синий взгляд Софокла...

И слышится голос корифея, обращённый к Электре:

Ты рождена от смертного, Электра, задумайся об этом.

Орест был тоже смертен.

Не надобно чрезмерных стонов:

мы все посвящены одной судьбе.

 

Или то, что вибрирует в голосе Одиссея, обращающегося к дочери Зевса, Афине, когда за Аяксом, поражённым безумием, закрываются двери:

 

Я вижу, что все мы,

живущие здесь,

не более, чем фантомы,

бесплотные тени.

 

Двадцать пять веков спустя Шри Ауробиндо воплотил другой взгляд на тот же самый вопрос — но в котором уже была воля, или Судьба, найти истинный ответ, истинное решение; и Савитри говорит:

 

Она не была тканью, сотканной на земле,

Чтобы однажды быть использованной

Силами хлопотливыми и беспечными,

И не порхающим изображением на экране неизбежности,

Наполовину оживлённым для однодневной пьесы,

И не кораблём в океане Желания,

Швыряемым вихрями безжалостной игры,

Разбитым и исчезнувшим в пучине Обстоятельств,

Некоторые рождены, чтобы жить под ярмом,

Слуги или игрушки властелинов Времени,

Ещё одна пешка,

Медленно сдвинутая на шаг вперёд

На неизмеримой шахматной доске

В этой партии между земной душой

и Разрушением...

 

И всё  же молчание Софокла ведёт нас к ответу, оно разом открывает нам зияющую вечность, где смерти нет, где зла не существует, где справедливое и несправедливое смешаны в едином Огне, в таинственном нечто, которое есть, как будто наше сердце внезапно расцветает за пределами своих печалей и зол. И тогда мы полностью захвачены, мы под его влиянием, словно двадцать пять веков спустя Софокл всё ещё жив — и это не совсем... да что уж там, это совсем не каменная маска, которую некоторые современные трагики, наподобие Кокто в его Адской Машине, напяливают на лицо софокловского Царя Эдипа: «Смотри, зритель, — говорит Кокто, — на одну из самых совершенных машин, созданных инфернальными богами для математического уничтожения смертных; смотри,  как туго закрученная пружина медленно раскручивается на протяжении всей человеческой жизни».

Нет, здесь нечто совсем другое.

И как раз это «нечто» имеет для нас значение.

 

*  *  *

 

АРХАИЧЕСКИЙ ОКЕАН

 

Из ста двадцати трёх трагедий Софокла до нас дошли только семь! Это слишком мало, чтобы оценить необъятность его гения, он дожил до девяноста лет и трудился до самого конца.

Но что ощущаешь в Софокле (подобно тому, что ощущаешь, вдыхая запах моря), так это Божественный смысл повсюду, космический смысл, воистину, словно океан, обнимающий всё: обломки кораблекрушений, чёрные пески, бурые водоросли и хлопья морской пены на ветру. Наши современные религии не способны этого понять, это слишком обширно, слишком противоречиво! Ну конечно, это же «язычники», «идолопоклонники» с их хмельным Дионисом — но как тут не вспомнить «Пьяный Корабль» Рембо? И всё огорожено запретами, как в Уголовном Кодексе. Но при таком холодном подсчёте всем героям Софокла только одна дорога — в Суд присяжных или в Суд Рима, и Электре с Аяксом, и Эдипу с нежной Деянирой... И куда ведут наши «запреты»? наши разнообразные ящички с грехами и добродетелями, с тем или иным содержимым, все наши холодные, рассудительные законники, увешанные золотом и святостью? Из «архаичного» океана мы попали в болото.

 

Всё так же в безопасности остаётся

трон Бессознательного,

В то время как лениво проходят,

сменяя друг друга, века,

И пасётся Животное в священном загоне,

И золотой Ястреб больше не бороздит небес...

 

говорит Шри Ауробиндо в Савитри.

И необъятный Софокл, глядя на всю эту бойню, на героических самоубийц, на величественные и неумолимые Силы, на этих падших и всеми покинутых женщин, безмолвно идущих навстречу своей Судьбе, на двусмысленных Оракулов, обрушивающих на вас тот самый Жребий, которого вы хотели избежать, — необъятный Софокл бросает свой взгляд ещё выше, ещё дальше:

Но какая человеческая гордость

В силах поколебать твою мощь, «Зевс»!

Ни сон, очаровывающий любое из существ,

Ни неустанные божественные времена года

Никогда не смогут восторжествовать над тобой.

Неподвластный возрасту и времени,

В ослепительной ясности ты восседаешь на троне

Абсолютным хозяином Олимпа.

 

И ему вторит хор в Антигоне.

А о каком «Боге» говорим мы, современные люди, или о каком Зевсе? о каком золотом Соколе?

Действительно ли это та же самая вещь?

И где находится эта «вещь»?

Что это за двусмысленная Мистерия, несущая нас на крыльях или ввергающая в бездну Судьбы?

 

*  *  *

 

Вопросы Софокла

 

И всё же, по крайней мере, трижды Софокл нарушал своё олимпийское «молчание», чтобы окинуть взглядом чёрные обломки крушения или опасные рифы этого океана «ослепительной ясности» и задать конкретный вопрос, в то время как его герои ограничивались переживанием этого вопроса через свои поступки. В Трахинянках это последние слова Гилла, сына Деяниры, когда его мать только что покончила с собой, отравив, сама того не желая, Геракла, того, кого она любила больше всего на свете:

 

Боги, кого называют отцами,

Взирают с небес

На страданья своих сыновей!

 

И ещё раз в Филоктете.

Где Филоктет, брошенный в одиночестве на необитаемом острове своими товарищами по оружию и ужаленный змеёй, посланной ревнивой Нимфой, говорит сам себе:

 

О! несчастье!

Неужели отец создал нас для того,

чтобы мы были рабами, а не свободными людьми?

 

Это, пожалуй, наиболее острый и глубинный вопрос — мы все в рабстве от всего. В рабстве нашего прошлого, наших бесчисленных отцов, создавших нас, в рабстве нашего настоящего, сменяющего одного временного господа на другого, наших преходящих лозунгов, когда-то называемых «идеями», наших утвердившихся привычек и наших желаний, бесчисленных желаний, также созданных бесчисленными дикими пращурами... и... в рабстве грядущего Неизвестного, которое тянет, тянет нас... к чему?

В одном из самых мрачных размышлений Софокла, в котором вибрирует, я не знаю, такой интенсивный зов или молитва к Зевсу, настолько безнадёжная, за пределами отчаяния, хор Царя Эдипа поёт — и вот что он поёт:

 

Жалкие человеческие поколения,

Я не вижу в вас ничего, кроме небытия!

 

Но каждый раз Софокл отвергает отчаяние и призывает к действию. В Электре, чей отец Агамемнон только что был вероломно убит любовником её матери, а сама она вынуждена в собственном дворце просить пищу у присутствующих, переходя от стола к столу, хор бесстрастно скандирует:

 

Ни молитвы, ни рыдания не вырвут твоего отца

из Трясин Ада, куда всем суждено спуститься...

Ты медленно губишь себя,

не зная, как освободиться от своего горя.

 

И почти умоляет Электру:

 

Не исторгай мятежный крик.

 

Как ни странно, достигнув наиболее тёмного, наиболее недопустимого, наиболее противоречивого — возможно, того самого Противоречия человека — Софокл, кажется, подталкивает нас к... чему-то. К чему-то, что бьётся, к чему-то, что живёт — что, возможно, является самой Жизнью — посреди всего этого тщетного «Небытия». Словно высочайший Вызов Человеку посреди его несчастий и черноты.

Тесей, сын Эгея, царя Афин, в Эдипе в Колоне (последняя из сохранившихся пьес Софокла), декларирует:

 

Хочу, чтобы жизнь моя сияла не словами,

но лишь поступками.

 

Но поступки эти, они порождены не самим человеком, они движимы Судьбой, Ананке, которая, кажется, организует — или дерзорганизует — всё, чтобы привести к определённой точке.

К проблеме Человека.

За молчанием Софокла мы как будто слышим голос Сократа.

Когда родился Сократ, Софоклу было двадцать шесть лет.

И ему было шестьдесят восемь лет, когда родился Платон. Но его волновали не «идеи», а Секрет человеческого предназначения — наши действия перед лицом того, что является наибольшим отрицанием нашего существования.

 

*  *  *

 

Момент мистерии

 

Эсхил ещё за тридцать лет до Софокла говорил в Просительницах: «Пути божественной мысли прокладываются к своей цели непролазными чащами и в густых сумерках, через которые никакой взгляд не может проникнуть.» Софокл захотел «проникнуть».

Судьба — это великая тайна. И всё же она существует для каждого из нас, спешащих по бульвару «как обычно». А потом в один прекрасный день всё перестаёт быть обычным.

Всё замирает. Это уже нечто иное.

Была улыбка, и вот это уже не улыбка.

Было несчастье, и вот это уже не несчастье.

Словно заблудившиеся дети, мы вдруг оказываемся выброшенными из «карусели Большой Медведицы», как поёт хор в Царе Эдипе, как будто мы пришли — или произошли — откуда-то из другого места.

Откуда мы происходим? из чрева какой Матери?

Возможно, бесчисленных матерей, соткавших это мгновение сквозь века и печали или новые улыбки, они всё-таки существовали, и они помнят своё существование.

Что это за Память, которую мы называем «судьбой»?

Что в человеке помнит, а потом внезапно узнаёт?

Наши вопросы гораздо ценнее всех наших ответов. Ибо настал момент для Вопроса. Человек — это вопрос, на который ещё не было ответа, и в этом его величие, его сила в этой гонке посреди кромешной ночи.

Ибо мы ночные существа, а внутри нас что-то сияет и горит вопреки всему.

Судьба в действии, говорит хор в Трахинянках. Но она всегда в действии!

Несчастье в действии

говорит Антигона, как только выходит на сцену. И временами это «несчастье» оборачивается счастьем на очередном повороте нашего пути по бульвару. Что знаем мы о счастье и несчастье? Но в действительности, есть нечто иное, продвигающееся к цели.

 

О! Вы видите, сыны,

как быстро настигает вас

древнее пророчество,

провозглашённое божественным Предвидением...

И узрите, как точно, безошибочно,

ведёт оно события к их цели...

 

Так поёт хор в Трахинянках.

Песнопения существовали всегда.

Но Человек борется в ночи, он ничего не знает, и всегда нужно делать выбор — всегда есть выбор, каждый шаг по нашему бульвару требует выбора.

Антигона собирается похоронить своего брата Полиника вопреки приказу могущественного Креонта, она не хочет, чтобы её любимый брат стал «пищей для собак и ворон» в пустыне, брошенный всеми; она знает, что этот поступок принесёт ей смерть. А сестра Исмена рядом с нею умоляет её смириться:

 

Увы! Что за авантюра!

Твоё сердце воспламенила идея,

которая сделает его ледяным.

 

Но в юной Антигоне, такой хрупкой, горит иной огонь:

 

Ну что же, значит, я своей рукою, в одиночку,

Закончу это дело.

 

Креон замурует её заживо.

И Софокл снова противопоставляет выбор Электры, желающей отомстить за смерть своего отца Агамемнона, и выбор её сестры Хрисофемиды, умоляющей её смириться, как Исмена умоляла Антигону:

 

Посреди шторма, я думаю,

лучше свернуть паруса...

Я лишь советую уступить сильному.

 

Но Электра, оставшись одна, упорно стоит на своём, несмотря на обещанную смерть:

 

Потворствуй им, если тебе нравится!

А я из другого теста.

 

Странный возглас.

Нет, это не «героическая» бравада в стиле Корнеля или Расина (впрочем, Расин больше заимствовал у Еврипида, чем у Софокла), это не «конфликт долга и морали», как на наших сценах Французского Театра; у Софокла присутствует другое измерение, которого не хватает нашим трагикам, его воздух пронизан иной спонтанной «естественностью». Когда Электра кричит: «Я из другого теста!», она, возможно, впервые осознаёт, что принадлежит к другому виду. Вибрирующий момент, как будто издалека, и для вас уже ничто не происходит «как обычно». Внезапно осознаёшь, что ты не такой, каким ты себя считал или привык считать — это КРИК иного. Вдруг обнаруживаешь себя убийцей или кровосмесителем, как Эдип, или совершенно одиноким и обнажённым перед... чем-то, что ускользает. Ребёнок, широко открывающий глаза. И одновременно осознаёшь: «о! вот оно», как молния, и стоишь, поражённый откровением перед нечто, поднимающимся из далёких глубин, очень далёких, словно с другой планеты. Возможно, улыбка, простой жест, слово, случайная встреча в «часовом механизме Случая», как писал Шри Ауробиндо в Савитри. Или ужасающая брутальность, словно насильное вторжение. Это приходит из других мест.

Мы потеряли это «из других мест», мы из XX века, и он снова преследует нас.

И у Софокла нет «суждения», так же как у тысяч зрителей, толпами пришедших со всего города на шествие Диониса — нет никаких «это добро, это зло». Но есть некий момент, когда выплёскивается «нечто иное» — иной Закон — и то, что человек делает с этим моментом.

Таким образом Антигона бросает вызов могущественному Креонту:

 

Не думаю, что твои защитники

настолько сильны, чтобы помешать смертному

перейти к иным законам —

неписаным, незыблемым законам богов!

Они не датируются ни сегодняшним,

ни завтрашним днём,

и никто не знает, в какой день они появились.

 

И снова хор из Короля Эдипа:

 

Они пребывают на вершинах,

законы, повелевающие Ананке,

Они рождены в небесном эфире,

и Олимп — их единственный отец,

никто из смертных не давал им рождения.

Никогда они не будут преданы забвению...

 

Мы забывчивы, но в какой-то момент вдруг просыпаемся от амнезии, и вот оно.

Но с какой целью приходит этот ужасный — или чудесный — момент? Разве не странно — и в этом глубокий смысл, — что слово deina на греческом означает одновременно «чудесный» и «ужасный», как будто это одно и то же. Память раскалывается, словно стена, и мы там.

 

Вещи сладкие и горькие, славные и мерзкие,

Вещи ужасные, прекрасные и божественные...

 

Говорит Савитри.

 

Власть ужасная — власть Судьбы.

Ни богатства, ни оружие, ни крепостные стены,

Ни чёрные корабли, бороздящие волны,

не ускользнут от неё.

 

поёт хор в Антигоне.

А вот Аякс — победитель Гектора, колосс, герой, которого Афина, дочь Зевса и богиня Мудрости, поразила безумием. Что за ужасная мудрость?

 

Аякс повержен,

жертва страшного безумия

 

говорит его возлюбленная пленница, Текмесса, охваченная отчаянием.

Но Афина почти жестоко преследует этого гордого героя, проявившего дерзость по отношению к богам:

 

А я сжимала человека в тисках его бреда,

низвергая в глубины сетей смерти[5].

 

И замираешь с немым изумлением, как скалы, смотрящие на море — и это Афина, богиня Мудрости!

Но в отличие от легенды Софокл приводит своего героя в чувство. «Он хочет знать, где он находится», говорит Текмесса, склонившись над телом обезумевшего. И Аякс осознаёт, что вместо того, чтобы убить греческих предводителей, в своей мстительной ярости он перерезал... стадо овец. Он обесчещен, опозорен, уничтожен. И вдруг мы слышим его крик, таинственный, удивительный, пришедший неизвестно из каких глубин:

 

Тьма — ты мой свет!

 

И его долгий взгляд, обращённый к морю, в то время как Текмесса утешает, ласкает его, желая спасти. Его слова, больше похожие на шёпот:

 

Да, Время в своём долгом, нескончаемом беге,

Время заставляет видеть то, что скрыто в тени,

И оно же скрывает то, что сияло при свете дня...

И значит, нет ничего такого, что мы не могли бы ожидать...

 

Даже хор вторит ему:

 

Когда же закончится эта долгая череда

блуждающих лет!

 

Решение принято. Вопреки мольбам своей возлюбленной, он  убивает себя.

 

Либо благородно жить, либо благородно погибнуть,

Нет правила иного для человека чести,

На этом всё.

Я сказал то, что должен был сказать.

 

И мы чувствуем в Софокле такую глубину, такую широту эмоций  перед этим неизвестным Человеком, поражённым безумием, который сидит и смотрит на море; мы почти слышим его безграничное сострадание в словах Аякса незадолго до его самоубийства, когда он стоя в одиночестве лицом к морю зовёт своего юного сына и говорит ему:

 

Единственное, в чём я тебе завидую

в этот момент,

это то, что ты не знаешь наших бед.

Ничего не чувствовать —

вот самое сладкое время в жизни.

 

И Аякс уходит в одиночестве. Софокл даже заставил хор молчать, что противоречит канонам всех известных греческих трагедий. Он идёт один, обратив лик к морю, и бросается на меч Гектора, своего поверженного врага — символ его побед становится орудием его смерти.

Говорят, из его крови выросла красная роза.

Но всё-таки эта «Тьма», какой свет она являет?

 

*  *  *

 

Слепой странник

Если юный сын Аякса ещё не «чувствовал», то Софокл чувствовал необычайно остро, но не в смысле напрасной жалости и напрасных слёз по поводу человеческих страданий — и всех этих бесполезных жертв. Бесполезных? Софокл, он продолжает почти беспощадно — словно в поисках Секрета — преследовать тот момент Судьбы, когда Цель всех этих убийств, душераздирающих страданий, вездесущих несчастий — словно непрерывное осквернение нашей человечности — откроет наконец-то своё лицо, наше истинное лицо. Он заостряет противоречия, как будто для того, чтобы вырвать то, что находится в этом чреве. И нигде лучше, чем в Короле Эдипе — особенно во второй части Эдип в Колоне, своей последней трагедии — он не раскрывает настолько просто тему Простоты.

Эдип, заносчивый и гордый, которого Софокл делает тем-кто-знает (Oida) — бедный знающий! и который заранее приговорён дельфийским оракулом: он убьёт своего отца и женится на своей матери. Он станет «осквернителем». Пытаясь уйти от судьбы, он покидает Коринф, оставляя тех, кого считал своим отцом и матерью, и отправляется в Фивы. По пути он убивает нагрубившего ему незнакомца, приняв его за разбойника. Но оракул умолчал о том, что царь и царица Коринфа не были родителями Эдипа. Прибыв в Фивы, он становится героем-победителем, избавившим город от чудовищного Сфинкса, почти богом для всех жителей, и женится на царице Фив Иокасте, которая была его матерью. Оракул швыряет его под жернова той самой Судьбы, которой тот пытался избежать... Но мало того, ещё до рождения Эдипа несчастья уже шли за ним по пятам, поскольку оракул предсказал фиванскому царю Лайосу, что его первый сын убьёт его — тот тоже пытается сбежать от судьбы... и вместо этого попадает в её сети — он оставляет в пустыне своего только что родившегося первенца, нашего Эдипа. И найденного пастухами новорождённого усыновляют царь и царица Коринфа. Именно во время бегства из Коринфа спустя годы Эдип убивает того самого злосчастного незнакомца, которым был не кто иной, как его отец Лайос.

Всё ужасающе предрешено заранее, и мы можем увидеть здесь некий прообраз Адской Машины Кокто. Но Софокл — не «современный» автор, и над ним восседает Олимп, даже тогда, когда он поклоняется Великой Богине Земле и танцам Диониса.

Эдип намерен разоблачить всех этих оракулов и презираемых им прорицателей, он хочет доказать, что его настоящая мать — та, от которой он сбежал, а тем временем Иокаста, его «дорогая жена», заклинает его отказаться от поисков, которые непонятным образом пугают её:

 

Чего же бояться смертному,

игрушке Судьбы,

ведь он не способен предвидеть ничего определённого?

Жить волей случая и по мере возможностей —

что может быть лучше?

 

На что Эдип отвечает:

 

Я ХОЧУ ЗНАТЬ ИСТИНУ.

 

Подобно Аяксу, лежащему на песке в тисках безумия: «Он хочет знать, где он находится».

Подобно Софоклу.

А прорицателю Тиресию, заявляющему: «Это ты преступник, оскверняющий нашу страну», Эдип снова отвечает:

 

Я вне твоей досягаемости:

Во мне живёт сила истины.

 

Но эта «истина» не была той, в которую верил Эдип, прорицатели и даже сам Софокл, ибо Софокл чувствовал, что не нашёл «истину» в первой части трагедии, просто оставив Эдипа опозоренным и отверженным, и он преследует свою Цель с упрямством, сравнимым с упрямством Эдипа — нет ничего более упрямого, чем истина.

Ибо в этом состоит Цель всех этих катастроф, тьмы и преисподних.

Таким образом, в первой части трагедии Софокла Эдип осознаёт, что оракулы говорили правду:

 

Увы, увы! в конце концов всё оказалось правдой!

О! свет дневной, сегодня вижу я тебя в последний раз,

Ибо открылось мне, что я был сыном,

который не должен был родиться,

мужем той, на ком не должен был жениться,

убийцей того, кого не должен был убивать!

 

Он бросается в покои жены, но находит её повешенной; сорвав золотую застёжку с её одежды, он выкалывает себе глаза.

«Тот-кто-знает» погружается во тьму.

 

О! тьмы покров!

ужасной тьмы, нависшей надо мной,

огромной, неодолимой, сокрушительной...

 

Став «осквернителем» города, Эдип изгоняется из собственной страны, даже тиран Креонт отнимает у него обеих дочерей, Антигону и Исмену, и слепец в полном одиночестве пускается в путь — «никто из близких не служил ему поводырём».

 

Он становится нищенствующим бродягой, живущим на милостыню.

Нет, это ещё не «истина», которую ищет Софокл, хотя в финале уже присутствует яростная решимость человека, пустившегося в одинокое странствие. Даже эта тьма уже становится чем-то... что горит.

Неизвестно, почему, но нам приходит мысль о Матери, великой Исполнительнице из Савитри, но на сей раз это происходит с ней физически, когда она в 1973 в возрасте девяноста пяти лет остаётся одинокой, запертой в своей комнате, окружённой стервятниками, полуслепой, и она дважды говорит охраняющему её Бруту: «Я хочу ходить... Я хочу ходить.»

Неукротимый Огонь перед лицом Смерти.

Возможно, в этом и состоит Секрет Человека.

Возможно, это то-что-имеет-власть над Смертью.

 

*  *  *

 

Ответ Судьбы

 

Нет, Софокл ещё не нашёл его, и этот слепой нищий, в одиночестве бредущий по дороге, мог быть лишь началом, но не концом.

Двадцать лет спустя в своей последней трагедии Эдип в Колоне, написанной в возрасте восьмидесяти пяти лет, Софокл продолжает исследовать то же самое Противоречие, он даже одаривает его всеми голосами дьявола — или Мудрости? как об этом поёт хор:

 

Тот, кто не удовлетворён обычной жизнью

и желает большего, ведом чистой глупостью:

для меня это очевидная истина.

Что нам долгие дни! — Они

с собою приведут больше мук и скорби, чем радостей.

Если пережил ты свой век,

Позабудь наслаждения!

Срок придёт, и, лишь раздастся зов Аида,

Всех уравняет чуждая песен, плясок и лир

Смерть, завершающая всё...

 

И последний небольшой мрачный аккорд:

 

Не родиться — вот лучший удел.

 

Как удар дубиной.

Колон, «белый Колон» — место, где родился Софокл. В 496 году до нашей эры, V век до... даже не знаю чего, что дало нам право отметить начало... Времён? Это была ещё эпоха Будды, там, на берегах Азии, Сократа на улицах Афин и этих трогательных язычников. Колон, место последнего Эдипа, сыгранного через пять лет после смерти Софокла, в 401 году. Именно сюда прибыл слепой старик в «лохмотьях, покрывающих ужасную грязь, въевшуюся в старое тело». Он спрашивает у Антигоны: «Где мы? Чья это страна? Кто сегодня подаст жалкую милостыню Эдипу, страннику?» Он садится на камень на опушке небольшого леса — это священный камень, и незнакомец просит его скорее покинуть это место: «Разве ты не знаешь, что это место священно?  хозяин его — великий Посейдон, бог морей.» Колон располагается в предместьях Афин, на краю небольшого леса, «где часто бывает Дионис, Вакх». Именно сюда оракул приводит Эдипа, где тому предстоит скорая смерть и «гостеприимное пребывание у Грозных Богинь».

 

Придите! нежные дети первобытной Ночи, придите!

Сжальтесь над несчастным призраком того,

кого называли Эдипом,

ибо он уже не тот человек, которым был

когда-то.

 

Так Эдип говорит сам с собой, и весть об этом доходит до Тесея, царя Афин, сына Эгея. Неужели Эдипа прогонят и отсюда? Он умоляет, чтобы его могила осталась здесь, в Колоне, как и было предопределено.

 

О, дорогой сын Эгея,

Одни лишь боги не знают ни старости, ни смерти.

Все остальные страдают от потрясений

полновластного Времени.

Разве не увядает сила земли, не угасает сила тела?

Верность умирает, предательство растёт,

и это уже не похоже на дух согласия,

царящий между друзьями,

как и между городами...

Но время бесконечное без счёта

рождает дни и ночи в своём течении,

когда под незначительным предлогом

война вдруг развеет по ветру те заверения,

что вас объединяли до сих пор...

 

Но Тесей приветствует его как героя, даже боги предвещали, что его будут искать повсюду и что его могила станет спасением Афин.

Эдип сбит с толку: «Я, развалина!?»

И на этот его возглас мы слышим другой крик, словно ответ Судьбы:

 

«Выходит, только превратившись в ничто,

я воистину становлюсь человеком!»

 

Никогда ещё крик подобной силы не пронизывал трагедии Земли.

Мы бредём как слепые, запутываемся в своих страданиях, скорбим о своей участи, кем бы мы ни были, Петром или Павлом, куда бы мы ни шли посреди миллионов мелочей, уходящих в прошлое и так похожих друг на друга, мизерных целей ради ничтожных результатов; неужели все эти миллионы раз были напрасными, все эти миллионы шагов, пройденных ранее сквозь бесчисленные ночи, под тем или иным одеянием, с мизерными желаниями, всё теми же из раза в раз, бессмысленными смертями и болью, такой древней, что она кажется самой грязью земли. И что находится там, в конце всех концов, какой Человек, какая минута, имеющая значение, идущая в счёт?

Настаёт час Судьбы. Эта тишина перед чем-то ошеломляющим. Этот момент, пылающий так, словно он пылал только ради этого. Миллионы секунд только ради одного этого человека, который внезапно бросает взгляд на себя, как будто он никогда не существовал. Первая секунда, пульсирующая так, будто до этого ты никогда и не жил, будто ты возник только ради этой пульсации. И это пылает. Это есть... навсегда. И это любит — неизвестно как, но это словно любовь навечно к этой Ночи и к этому Дню, одновременно ни к кому и ко всему, как будто на самом деле ничего никогда не существовало, кроме этой Любви в глубинах всего. Это конец и начало. Мы умираем, но смерти больше нет. Мы не знали ничего и вот мы знаем — что? звон молчания, вечный звон той самой тишины сквозь вселенные.

Эдип следует своей судьбе, он минует священный лес и идёт к кратеру, указанному оракулом: «бронзовому порогу». Только Тесей сопровождает его, Эдип не хочет, чтобы дочери шли за ним. «Он срывает свои грязные лохмотья», и мы слышим его последние слова, последний крик, такой душераздирающий, всепоглощающий, как это может быть только у Софокла или Шри Ауробиндо:

 

Да, именно сюда вели меня Гермес,

проводник мёртвых,

и богиня преисподней.

Свет! невидимый для глаз моих,

ты был моим уже давно...

 

Посланник издали описывает дочерям Эдипа сцену, которую никто не должен видеть:

 

Вот Зевса гром послышался из преисподней... и мы, в то же мгновение обернувшись, увидели, что одного из них (Эдипа и Тесея) уж нет, а царь наш, приложив ладонь к лицу, закрыл глаза, как будто видел нечто ужасное, что вынести не в силах. Однако вскоре после этого, почти без промедленья, мы видели, как он к Земле и к  божественному Олимпу единую молитву обратил...

Но как погиб Эдип? сказать об этом может лишь наш Тесей. Кто заставил его исчезнуть? Ни молния с небес, ни ветер с моря. Возможно, это был богов посланник; если только не мрачная твердь земная разверзлась перед ним, открыв дорогу в страну мёртвых.

На этом история окончательно завершается.

Эдип исчезает в сиянии славы и величия.

 

*  *  *

 

Эта мрачная твердь

 

Судьба молотит нас снова и снова, и иногда — хоть и редко — дитя человеческое слышит её ответ, но «мрачная твердь» пока ещё здесь, разверзшаяся, и никто не перешагнул «бронзовый порог», оставшись живым. А богиня Мудрости, Афина, дочь Зевса, преследует нас почти яростно.

Эта Мудрость, неужели её цель только в том, чтобы вырвать из нас крик, а затем наступает финал, мы исчезаем, чтобы потом снова и снова возвращаться в погоне за этой таинственной Целью? Неужели это и есть финал истории, нашей истории?

И Софокл смотрит своим необъятным взглядом на бурную череду сменяющих друг друга поколений, он рассказывает об их криках, об их преступлениях, нередко сменяемых благодеяниями, об их полном Неведении перед очередным шагом жизненного пути, о нежности, о слабостях, о неизменной смерти — о бессилии. Но никогда он не сомневается, никогда не бунтует — «так было угодно богам», говорит Эдип — он всматривается в океан Времени:

 

Да, Время своим неисчерпаемым,

неумолимым течением

опрокидывает всё.

Оно показывает то, что было скрыто,

оно скрывает то, что было показано,

делает возможным невозможное,

потрясает непоколебимое.

 

И Софокл всматривается в это «невозможное», которое, может быть, однажды станет возможным, в эту «тёмную твердь», которая, может быть, однажды будет поколеблена — на Олимп, который не раскрыл всех своих секретов, не показал Цель; или пока ещё не показал. Он верит в некую таинственную пружину, которая движет человеком, толкая его то на злодеяния, то на героизм, приходящие как будто из иных мест, от существа «из другого теста» — возможно, эти злодеяния и кровавые ночи приводит в движение сама Великая Богиня, чтобы заставить наш вид исторгнуть иной крик, иной День. Софокл задаёт вопрос. Возможно, он герой — или вестник — грядущей Эпохи, родившийся раньше своего времени. Его лучезарная мысль, оттенённая болью, состраданием и яростными вопросами, уже является призывом, криком, почти мольбой к тому, что остаётся там, в глубинах Времени, за чёрными ураганами и запертыми горизонтами — «Человек, куда идёшь ты?»

 

Много чудес в этом мире,

но ни одно из них не сравнится в величии с человеком.

 

поёт хор в Антигоне.

 

Он тот, кто может пересечь мглистое море

в час, когда дуют южные ветры, несущие бурю,

он следует своим путём посреди бездны...

Он тот, кто терзает величайшую из богинь,

Землю, вечную и неутомимую Землю...

птицу беспечную ловит в силки,

урожаи с полей собирает,

рыбу неводом ловит,

всё это уму человека подвластно...

Слово и мысль, подобная ветру,

И устремленья, рождающие города —

всему этому он обучился сам...

 

И извечный глубинный вопрос Софокла:

 

Но хорошо вооружённый против всего,

он выглядит безоружным перед всем,

что может предложить ему будущее.

Лишь против смерти у него никогда не найдётся чар,

позволяющих избежать её...

 

Затем он добавляет, помедлив в молчании, которое всегда ощущается позади слов Софокла, как песня, приходящая откуда-то издалека:

 

Но, овладев знанием, чьи гениальные способности

превышают все ожидания,

он также может встать на путь зла,

как и на путь добра.

 

И у Софокла никогда не знаешь, скрывает ли этот путь непредвиденное добро, как нежное сияние зари за чёрным горизонтом. Он надеется, всегда надеется — он ждёт.

Перенесёмся же в другую эпоху, через двадцать пять веков после Софокла, когда «сыны Вотана», как говорит Шри Ауробиндо, обрушились на Европу со своими чёрными монстрами. Времена Освенцима, Бухенвальда. И осмелимся шагнуть в «Противоречие» Софокла, посмотреть в глаза Афине, ожесточённо прессующей человека, «низвергая в сети смерти» — на этот раз ещё более жестоко,— уже другой вид трагедии, или тот же самый, но под другой маской:

 

(анонимный текст на клочке бумаги)

 

В тюремной камере Френа

и в сотнях других камер.

 

Ежевечерний смертельный ритуал:

Чей-то крик, доносящийся из камеры внизу: «Привет, товарищи. Завтра иду на смерть. Меня зовут Антуан... Прощайте, товарищи.» И тогда изо всех камер раздаётся стук ложками по трубам умывальников, все водосточные трубы подхватывают этот стук, одна за другой, сотни железных труб поют хор мертвецов. В коридоре слышны ругательства эсэсовцев. Иногда товарищ называл свой адрес: «Скажите моей матери...»

И всё.

Привет, товарищи.

Затем тишина, подобная той, что охватила Эдипа двадцать пять веков назад. Сотни молчаний в ночи — прислушивающихся к чему? Сотни замерших сердец, вслушивающихся в Тайну, как будто впервые; горящих пока ещё никем не изведанным Огнём; пристально всматривающихся, подобно первому в мире человеку, подобно незнакомцу, узнающему себя, потерявшему все свои знания и всё-таки обладающему безграничным знанием всех веков в этом термитнике мертвецов, замерших в ожидании.

Всё уже кончено? Что, это и была жизнь?

Одно мгновение, ничто, оставляющее пустую отметину на странице, заполненной множеством ничтожных вещей. Такое жаркое, так интенсивно пылающее в этом ничто. Во веки веков. Да, «скажи моей матери...» Эта мать, столько раз исторгающая нас из своего живота под теми или иными небесами — ради чего?

И это «ради чего» обжигает, как Огонь.

Он жжёт, он причиняет боль, он не имеет смысла.

И тем не менее он — это всё; но всё настолько полное, настолько горячее, словно сама Мать всех миров и всех страданий.

Разве эта Мать исторгла нас на землю лишь для того, чтобы на рассвете швырнуть в братскую могилу? Никакие Олимпы мира не оправдают этого. И всё же... всё же Она по-прежнему преподносит нам этот дар — мистический — этот Огонь, подобный поглощённой любви, любви навеки. Возможно, мы ещё слишком юны для этого мира. Подобно великому простору, в который вглядывался Софокл, эта Мать, возможно, ждёт по ту сторону чёрного горизонта, ждёт, когда мы воспримем то, что пылает в сердце человека, когда мы наконец станем Человеком за пределами нашей изобретательной дикости. Она ждёт... Она ждёт, в этот раз или в следующий, Она ждёт, когда мы подойдём к моменту истины, когда человек будет «брошен обнажённым к ногам своей первородной жажды», как говорит Савитри. И всегда это некий Огонь — то чёрный, то красный, как кровь героя, пылающий в страстях и улыбках, которые со временем увядают, в счастье, которое ранит, в триумфах, которые превращаются в сокрушительные поражения, в знаниях, бесконечных знаниях, которые не знают ничего, за исключением того Момента, когда «это» знает всё без слов, когда «это» пылает. Тогда это уже другой Огонь, и всё-таки тот же самый, он теряет свою черноту, свои изменчивые цвета и младенческие бормотания ребёнка-дикаря. Он пурпурный, как цветок граната. Он — «Бессмертное в человеке», говорит Шри Ауробиндо. Именно он имеет власть над всем, даже над смертью.

Это дар Древности всех прошедших Эпох. Она бросила нас сюда не для того, чтобы мы умирали, а для того, чтобы нашли рычаг и секрет, похороненный в этой «тёмной тверди» — больше не нужно умирать или падать в преисподнюю, чтобы внезапно погрузиться в Жизнь, как будто в неожиданный рассвет, нежную, материнскую зарю во чреве нашей ночи.

Ибо первый секрет смерти — этот Огонь, нечто иное, выплеснувшееся из глубин.

У нас есть рычаги, но мы должны осознать, что они у нас есть, и научиться их использовать. Мы ещё так молоды для ужасающих правил мировой игры.

И тогда времена живых мертвецов уйдут в прошлое.

Софокл снова откроет глаза, чтобы увидеть призраков старого мира, накрытых великой белой волной:

 

О, божества преисподней! О, непобедимое чудовище!

 

И тихий шелест Судьбы, подобно маленьким ракушкам на пляже нового мира.

 

3

 

Но возле Зевса, трон с ним разделяя,

сидит Жалость к любому

человеческому деянию

 

Софокл, Эдип в Колоне

 

Переломный момент Эпохи

 

Когда в 406 году до нашей эры Софокл покинул нас, мир наполнился печалью. Мы обеднели. Через семь лет, в 399 году, был казнён Сократ.

Когда слушаешь Софокла, хочется быть поэтом или музыкантом, настолько его голос плавный и уходящий в бесконечность, чтобы снова вернуться наполненным тайной, словно прибой, по которому шагаешь, неся в себе свои горести, свою никогда не удовлетворённую потребность...

 

Некая вещь, которая ожидает,

которая скитается,

нигде не находя отдыха.

Ничто, которое было всем.

 

говорит Шри Ауробиндо с другой стороны столетий.

 

Завуалированная реальность, наполовину познанная,

но всегда упущенная,

Поиски чего-то или кого-то, пока ещё не найденного...

Старая измученная потребность,

которая никогда не была удовлетворена.

 

И Софокл, подобно Шри Ауробиндо, несёт эту музыку нашей странствующей мечты, нашего человечества с дырой в сердце — но эта боль существа переплавляется в простор, в нечто иное, которое поёт, подобно хорам, подобно Дионису, этому обожаемому божеству, чьё имя означает «запредельное», «в другом месте», указывает на Другое. Но мистерия Софокла в том, чтобы никогда не останавливаться. Его самые мрачные возгласы всегда скрывают в себе призыв, нуждаются в призыве к тому, что наиболее противоположно этой чёрной дыре; его герои отнюдь не «жертвы» «несправедливой» судьбы, они борются со своей сутью, черпая силы из собственного сердца и из того, что наиболее противоположно их ограничениям; это «небытие», в которое царь Эдип видит уходящими наши «несчастные человеческие поколения», всё-таки остаётся вызовом — неужели в этом ваше предназначение? осмелитесь ли вы стряхнуть с себя вашу ночь или утонете вместе с ней, как корабль, идущий в никуда? Даже Антигона говорит этому Зверю, готовящемуся замуровать её заживо:

— Я в твоих руках, чего ты хочешь больше, чем моей смерти?

— Ничего, — отвечает Креонт, — твоей смерти мне вполне достаточно...

И она говорит просто, без крика, без протеста, глядя уже не на смерть, а на то, что остаётся в самом конце всего:

Я была рождена для любви, а не для ненависти.

Божественный ответ.

И в самом сердце катастрофы, в самой тёмной ночи Софокл всегда призывает нечто совершенно противоположное, солнечного человека, он провоцирует радость; ибо Софокл — провокатор в истинном смысле этого слова, он не ищет речей и стенаний, он ищет то, что есть:

 

Коль должен человек отринуть то,

что составляло его радость,

он для меня не жив;

его живым я называю трупом.

 

говорит Посланник в Антигоне.

И Софокл — посланник этой солнечной Эры из V века до... до того, как всё перевернётся с ног на голову. О, Человек, куда ведёшь ты свой корабль, — почти слышим мы голос Софокла, — в чём твоя радость? во что ты вкладываешь свою радость и любовь?...

И единственным ответом — лишь шум древнего прибоя на пляже, который кажется таким чёрным и по которому мы идём, неся с собой эту древнюю «жажду, которую мы так никогда и не использовали».

 

*  *  *

Маска сорвана

 

Нечасто мы можем заметить в исторической последовательности настолько конкретные совпадения. Софокл уходит, и через два года, в 404, Афины превращаются в политические руины, капитулируя перед Спартой, конец Пелопоннесской войны, братоубийственная борьба греческих городов, потом приход деспотов, потом такая волнующая смерть Сократа — можно сказать, убийство Эпохи. Что-то уже перевернулось в сознании ещё не родившегося Запада. Ибо у народов, как и у индивидов, есть своя Судьба, есть она и у веков, как и у каждой секунды, и в конечном итоге это всегда вопрос существа по имени «Земля», движущегося к... своей Цели.

Наши противоречия являются нашим рычагом — которым мы либо пользуемся, либо нет.

Политические конвульсии какой-либо нации или эпохи — это маска, за которой движутся или сталкиваются могучие силы. Это великая игра, ужасающая игра, в которой только Человек — реальность Человека — является главной ставкой и мало-помалу, спазматически, освобождается из чрева древней Тьмы, в которой он когда-то возник. И о смене ветра сигнализирует отнюдь не разрушение Афин, не старые деспоты, которых всегда хватало, но более тонкое дыхание, которое уловила и довела до конца греческая трагедия: речь о феномене Еврипида.

Это в самом деле феномен, ибо лишь шестнадцать лет отделяют Еврипида от Софокла, его современника. Но в то время как Софокл по-прежнему спокойно взирает на богов, Еврипид оспаривает их: «старые сказки», говорит он в Беллерофонте. Он обвиняет, протестует, осуждает и приговаривает*. Уже есть «проступки» и судьи. Он разбрасывает аргументы то «за», то «против», и начинается непрерывная игра Ментала. «Как я могу заставить говорить мои руки, мои ладони, мои волосы, мои ноги!» — кричит в гневе жестокая Гекуба. И трагедия сбрасывает маску, за которой раздаются иные голоса, появляется добрый малый: я, персона... который, естественно, ничего не знает и ищет «верное» и «неверное», «белое» или «чёрное» — а вскоре вас повесят законники или сожгут священники. Он и пацифист, и патриот, и влюблённый, он оратор и боец — родины, которая уже не родина богов, «мест запредельных», которые свалились нам на голову и хотят править единолично. Софокл неторопливо, в тишине, говорил из-за маски устами прорицателя Тиресия: «Подумай об этом, сын мой. Всем смертным свойственно ошибаться.» Всё было просто. Но без маски и без «запредельного» — которое ведёт нас через ночь, чтобы заставить стать теми, кем мы ещё не являемся — эта «ошибка» становится грехом, или добродетелью, или тысячами лиц нашей тюрьмы, двойственной, но необходимой, поскольку мы маленькие отдельные люди, ищущие «хозяев» и «заповеди Бога», чтобы он сказал нам то, чего мы уже не знаем. «Увы! почему ты не скажешь мне слова, которые я должна произнести?», спрашивает Федра. Это уже не та процессия Диониса, когда счастливая толпа выносила божество из святилища, чтобы установить на алтаре в центре орхестры, пока хористы водили хороводы и скандировали. Теперь страсти бушуют между «ты» и «я». Тень опустилась на берега Аттики, а вскоре опустится и на весь наш континент. Это век первых софистов в Афинах, век риторов: мы декламируем то, в чём уже нет знания о самих себе в водоворотах «да» и «нет», «я хочу» и «я делаю» — и на сцену выходит то самое злополучное «я». Скоро придёт Аристотель со своим наморщенным лбом, со своими учениками, ходящими по кругу под портиками Лицея, век перипатетиков — как выразительно греческое слово: те-кто-ходит-вокруг. Мы собирались обойти всё, даже луну, или вокруг луны, вокруг света и в никуда, вокруг нашей печали, так никогда и не заполненной, вокруг нашей тайны, так никогда и не найденной. Уже Платон мечтал основать «идеальный город» где-то в другом месте — но это другое место, кто скажет нам, где оно находится?

 

*  *  *

 

И долгие века

 

Мы наблюдаем, как приходят и уходят Великие рода людского. «Долгая череда веков странствий», как сказал бы Аякс. Но были и другие Великие, ещё раньше; были другие города, похороненные в песках, другие злодеяния, давно забытые. Затем возникают новые империи и возвращаются новые злодеяния. Мы наблюдаем, как Великая Богиня-Мать формирует своих детей, так же, как она формирует храмы и империи, а затем их разрушает. С какой Целью? Станем ли мы когда-нибудь людьми? Взрослеет тело с его болезнями, его горестями, его пылающим энтузиазмом, вспыхивающим на мгновение, плодятся дети, города. И нации, враждующие подобно греческим братьям — кажется, мы никогда не взрослеем, или, может быть, так происходит для того, чтобы найти одну и ту же вещь под той или иной маскировкой. Маска упала, но это уже другой ряженый костюм, прославленный и помпезный, а также всё более и более безошибочный, ибо вскоре он воцарится повсюду под знаменем Религии и Науки. Все всё знают, а мы опустошены, как голый ребёнок, родившийся только вчера. Шагая по полосе прибоя, мы несём в себе то самое ничто или то самое нечто, которое вслушивается, вслушивается, и уже ничего не знает, и эти неизвестные шаги в грядущее и эти стёртые шаги из прошлого — подобно Империям, похороненным в песках, и тем давно исчезнувшим детям... которые тоже вслушивались в этот пылающий вопрос, один и тот же вопрос в сердцах детей человеческих перед великим океаном, великой снежной далью или широтой ночи, скрывающей, возможно, свою тайну. И этот пылающий вопрос, одинокий и безответный, может быть, и является самим секретом. Может быть, Великая Богиня формирует Огонь, формирует крик через все наши постоянно возвращающиеся катастрофы, как у лежащего на песке Аякса, охваченного бредом — не превращаемся ли мы в Хомо деменс (Человека безумного) вместо Хомо сапиенс? Или крик Антигоны перед той стеной, перед Зверем — теперь звери повсюду, а стен всё больше и больше. Однако, есть эта любовь в глубине, которая бьётся, горит не переставая, как будто все века сосредоточились именно здесь, как будто все эти обнажённые дети существовали всегда.

Мы наблюдаем. Мы можем проследить свой путь через века, как мальчик-с-пальчик по белым или чёрным камешкам. Мы полагаем, что наконец-то повзрослели, вскормленные землями Востока или Запада. У нас столько наук и столько богов, правда, уже не языческих. Однако, мы чувствуем некое ускорение, века сгущаются, сосредотачиваются, сжимаются, как атомы в чёрном чреве — ради какого рождения, или очередного разрушения? Мы почти слышим голос Афины позади тысяч электронных Вавилонов: «А я сжимала человека в тисках его бреда, низвергая в глубины сетей смерти.»

Сможем ли мы издать тот КРИК: «Тьма, в ней мой свет!», или поразиться, подобно опустошённому и обнажённому Эдипу, лежащему на гнилой подстилке: «Выходит, только превратившись в ничто, я воистину становлюсь человеком!»

Древняя Богиня Времени формирует своих детей грубыми методами, но не для того, чтобы ещё раз позволить им умереть, а все эти века и циклы не ради очередного сына Вотана или Аллаха.

 

4

 

Восстань, Душа,

Преодолей и Смерть, и Время.

Шри Ауробиндо, Савитри.

 

Божественный Парадокс

 

За пределами могил и веков, стольких веков, этого «бесконечного Времени, порождающего бесконечность, ночи и дни, в потоке которых...» что? можно почти услышать, как великая вибрация, которой был Софокл, соединяется с великим ритмом, которым был Шри Ауробиндо, подобно тому, как Хор присоединяется к Актёру, как конец снова находит своё начало, как сливаются их вопросы и их бескрайние взгляды.

 

...О, раса, рождённая землёй, влекомая Судьбой,

Сжимаемая Силой,

О, жалкие авантюристы в бесконечном мире,

Пленники карликового человечества,

Будете ли вы бесконечно вращаться по кругу ментала

Вокруг мизерного «я» и ничтожных мелочей?

Безвозвратное убожество — не в этом ваше назначенье,

Круженье тщетное — не для того вы созданы,

Вы состоите из субстанции Бессмертия,

Ваши действия могут стать стремительными шагами откровения,

Ваша жизнь — изменчивая форма для воплощающихся Богов.

Творец, могущественный Создатель — он в вас.

Непорочное величие стоит на страже ваших дней,

Всемогущие силы заперты в клетках Природы.

Вас ожидает великая судьба...

Авторы величайших метаморфоз земных,

Дано вам пересечь опасные пространства души

И полностью пробудить грозную Мать,

Найти Всемогущего в этой обители плоти,

Чтобы эта жизнь превратилась в миллионы тел ЕДИНОГО.

 

Так говорит Король в Савитри.

Как будто слышится последний Хор Софокла, проносящийся над Эгейским морем и уходящий к Бенгальскому заливу.

Они прекрасно знали друг друга.

Шри Ауробиндо, едва ему исполнилось семь лет, по указанию своего отца уехал учиться в Англию и юношей поступил в Кембридж, где читал в оригинале на греческом Гомера, Эсхила, Софокла... ещё до того, как услышал свой родной бенгальский язык. Он также читал в оригинале Вергилия и говорил «на очень хорошем французском», по словам Матери. Эти греки всколыхнули или пробудили в его сердце старую тайну, да и как он мог не отыскать заново тот древний шёпот, сопровождавший нас на стольких забытых берегах — вдруг узнаёшь его, он здесь, как всегда. В один момент ощущаешь себя всеми людьми. Да и как этот одинокий юноша на лондонских набережных без гроша в кармане мог не видеть повсюду нашу древнюю Нищету. «На этом история окончательно завершается» — да неужели?

Это было время Науки и торжествующего Материализма.

Время Дарвина. Разве можно представить себе семя, в котором уже не содержится дерево? — Человек? правда?

В возрасте двадцати лет он вернулся в Индию, в 1893 узнал о смерти своего отца. Нет, он не был «философом» — никогда, никогда, никогда! — воскликнул он трижды, когда его об этом спросили, хотя ему и пришлось написать множество философских трудов, чтобы быть понятым в нашу эпоху ментала. Он был поэтом, провидцем, провозвестником. Он начинает вникать в Индию, которая оказалась ещё одной тайной, и смотреть взглядом более древним, чем взгляд Софокла, как будто наиболее древние глубины эпох соединяются с будущим, нашим будущим, словно это будущее всегда было здесь, в сердце Гималаев, в сердце иного Времени, медленно проецирующегося сквозь наши века и Истории, такие похожие.

И откровения обрушивались на него как молнии, никто не знал, что творилось в этом молчаливом сердце двадцатидвухлетнего:

 

Я постиг Закон,

Истину, Необъятность,

Откуда мы пришли и кто мы есть.

Я слышал голос минувших эпох,

Шёпот их преданий,

Я познал Слово[6].

 

Так писал Шри Ауробиндо в одном из первых своих стихов об Индии. Уже тогда появились первые наброски Савитри, этого грандиозного эпоса из 23813 строф, который он будет исправлять, корректировать, расширять снова и снова по мере того, как его исследования будут уходить всё глубже в неизведанное, в глубины тела, вплоть до последнего месяца его жизни в 1950, когда он пересмотрел Книгу Судьбы: двенадцать книг, разделённых на сорок девять Песней... «Эпопея победы над смертью[7]», сказала Мать, когда она в полном одиночестве совершала в собственном теле этот переход через «мрачную твердь земли мёртвых».

Переход... через смерть, которая содержит секрет нашего будущего.

 

И стражи блаженства

Откроют золотые врата.

Ибо такова наша обитель,

такова наша тайная надежда,

Которую исследуют наши сердца.

Все мы приходим сюда,

Рождаясь в человеческом теле,

Ради того, чтобы спустить эти небеса на землю...

Ты на земле Его ищи,

Ибо ты есть Он, Царь.

Только ночи покров на твоей душе

Существует по твоей собственной воле,

Сорви эту завесу и обрети

Безмятежную тотальность,

Которая, воистину, и есть ты.

 

И это сердце двадцатидвухлетнего взрослело, исследовало — прислушивалось к голосам будущего. Затем в 1900, на рубеже веков, когда монстр Материализма раздулся до неприличия, откровение становится более полным:

 

Наконец-то настал предначертанный день,

Который видел Иоанн с Патмоса, о котором мечтал Шелли...

Железный Век закончился.

Остаётся, однако, последний яростный спазм

умирающего прошлого,

Который потрясёт  народы,

Земля, омытая своими бедами,

Однажды пав, поднимет своё чело

К истине...

Ибо Железный Век готовит приход Золотого Века,

А то, что мы называем грехом,

Не более, чем остатки бездн

Человеческого сознания...

Он оставляет за собой зло посреди сражений и боли,

Ибо зло цепляется и без конца возвращается,

Он яростно сгорает в огне страдания,

Чтобы заслужить больше сладости,

Чтобы завоевать больше интенсивности,

Он поднимается к вершинам добра,

Используя крылья Титана,

Этим объясняется его огромный дискомфорт,

Ибо он пришёл из бесконечности,

Чтобы строить бессмертное в смертных вещах,

Чтобы наполнить тело растущей душой,

Расширить право Небес на больную землю,

И перейти от смерти к божественному рождению.[8]

 

Это было начало. И юный Шри Ауробиндо, которому в 1900 было 28 лет, собирается искать средство, «волшебный рычаг», как говорит Савитри, и копать в собственном теле на протяжении 50 лет, чтобы отыскать дно наших бездн, конец нашей ночи, золотую дверь по ту сторону нашей смерти. Ибо он пришёл для того, чтобы СДЕЛАТЬ то, о чём мечтал Софокл через своих героев, которые всегда оказывались уничтожены, которые стучали-стучали в дверь Судьбы, чтобы мог вырваться крик, обращённый к чему-то иному.

Но на этот раз вся Земля должна испустить этот крик.

Или умереть навсегда.

 

*  *  *

 

Революционер

 

Шри Ауробиндо — это тайна. Возможно, потребуется много времени, чтобы хотя бы немного понять его. Или же получить ответ в фактах. Понять Еврипида было легче. Но это возвышенное Противоречие Судьбы, которая кажется такой чёрной, мира, который, кажется, периодически разрушается, человека, ставшего таким безумным — можно ли сказать, что Железный Век закончился? Когда все преисподние, похоже, исторгают неописуемых сущностей, спрятавшихся под добрыми масками и шапочками священников? Пребывал ли Шри Ауробиндо в мечтах?

Я ценю Бога Огня, а не Бога Мечты

отвечает Савитри на слова Смерти. Даже Софокл, обычно такой спокойный, такой безмятежный, в один из тех редких моментов, когда он позволил выйти на поверхность своим потаённым вопросам, заставил Филоктета почти кричать: «Негодяю ничто не несёт гибели, напротив, ему боги даруют заботу. Они любят возвращать из подземного мира всех негодяев, хитрецов... Как можно понять такое? и как можно аплодировать им, ибо как только я хочу прославить божественное действие, я вижу за ним богов, творящих зло?»

И это Бог?

Возможно, мы подошли к моменту истины в этом вопросе и к его разрешению.

Шри Ауробиндо не был мечтателем, в нём горел Огонь иного, и как только он погрузился взглядом в неизведанные глубины Индии, он тотчас занялся революционной деятельностью. Это были времена королевы Виктории, императрицы Индии, время великих расхитителей, коррупционеров и разделителей, Шри Ауробиндо встречал их в изобилии под разного рода элегантными шляпами. По сути, Шри Ауробиндо был в большей степени революционером, чем Софокл — но свою драму он хотел воплотить в жизни, свой вопрос он хотел вырвать из самой человеческой материи, из самой нашей ночи. Он перевернёт Индию — ненадолго — прозябающую под началом робких «конгрессменов», которыми манипулировали англичане, а позднее под игом гандийских святош, не принёсших никакой святости (и никакого спасения, даже наоборот). «Я не бессильный моралист и не глупый пацифист». Он воззвал к душе Индии, Великой Матери, и она ответила — но ненадолго. Он увидел эту душу Огня, такую древнюю. И внезапно, однажды в Бомбее, в разгар революционной деятельности, он был поднят, втянут наверх, словно под действием торнадо, и поглощён Нирваной, как Будда две с половиной тысячи лет назад, когда Софокл ещё, быть может, бродил по улицам Афин. Январь 1908. Определённо, Шри Ауробиндо находился в сердце всех противоречий.

 

Всё аннулировано,

Лишь безмолвное Единое.

Ум освобождён от мыслей, сердце от печалей,

Несуществование возросло за пределы самых

смелых помыслов;

Исчезло всё — Я, Природа, познанное-непознанное.

Город — лишь кадр чёрно-белого фильма

Проплывает, призрачно дрожа;

Плоские формы плывут чередой

Пустыми образами без содержания;

Мир исчез, словно риф, затонувший в безбрежных заливах,

Лишь безграничное Неизменное,

Пребывающее здесь.

Покой грандиозный, безликий, недвижный,

Вытеснил всё — и то, чем когда-то было Я,

Заполнено безмолвной, безымянной пустотой Того,

Готовое угаснуть в Непознаваемом

Иль трепетать в сияющих морях Бесконечности.

 

И тут резко, грубо — словно для того, чтобы низвергнуть его к другому полюсу Олимпа, в самое сердце Противоречия — вмешиваются обстоятельства, англичане бросают его в тюрьму: обвинение в планировании и организации покушения на жизнь известного английского судьи. Его собираются повесить. «Это самый опасный человек из всех, кого мы знаем», заявил Лорд Минто, вице-король Индии. Это произошло в мае 1908.

Что за странная судьба, ведущая по пути между дьяволами и богами, между Олимпом и Преисподней, да и где, собственно, во всём этом «дьявол»? или Бог, который столь невозмутимо вёл это существо Огня к его хаотичному предназначению — с какой целью? «Целью», которую упорно искал Софокл и которая всегда ускользала. Понять трагедию можно лишь тогда, когда переживёшь её на собственной шкуре. Что, Дьявол, да неужели?

Ныне вся Земля переживает трагедию на собственной шкуре.

 

  В Аду искал он корень и причину Ада.

 

говорит Царь в Савитри.

 

*  *  *

 

И это жизнь?

 

Когда его бросили за решётку камеры в тюрьме Алипора, для Шри Ауробиндо началась другая жизнь. Странно, что «смерть» всегда является началом чего-то другого — это относится и к существам, и к нациям, и к циклам или временам года на Земле. И достигнутые «вершины» превращаются в руины, что также является началом — или перезапуском — таинственного «нечто», которое ищет себя и умирает для того, чтобы найти себя заново.

Он жил в Нирване — но это тоже нечто очень древнее и тоже когда-то было вершиной, в то время как Земля продолжала скатываться в ту самую тьму, и даже Софокл на другом конце берегов Азии видел это: «Я прекрасно вижу, что все мы, живущие здесь, не более, чем призраки или бесплотные тени.» Но эти тени страдают, как и вся Земля. Неужели она в очередной раз умрёт, чтобы потом снова, в который раз, взяться за поиски?

Шри Ауробиндо прекрасно видел эти тени, отнюдь не бесплотные, и его мало волновало это маленькое тело, которое собирались отправить на виселицу, — он уже столько раз был повешен, сожжён, брошен в подземелья нашей древней Истории. Это и есть жизнь? И слово Шри Ауробиндо, сосредотачивающее в себе всё, слово такое могучее, что оно погружается в Тайну нашего сердца:

 

Жизнь нужна лишь для того, чтобы смерть могла умирать?

 

Как будто именно Смерть стремилась умереть снова и снова во всех наших жизнях и на других исчезнувших Землях. Как будто все эти Земли были раскручены и вращались для того, чтобы найти смерть Смерти — и в конце концов найти Жизнь.

 

Божественный Огонь, я страстно стремился жить,

А собрал лишь пепел:

Жизнь нужна лишь для того, чтобы смерть могла умирать.

Действительно ли это была та жизнь,

которую Он подарил мне?

 

Мы говорим «жизнь», как будто это само собой  разумеющееся, это самая простая из очевидностей, которая бьётся в сердце с начала эпох до Дарвина. И мы говорим «заря жизни», когда празднуем рождение первого ребёнка. Возникает «феномен жизни» — но, может быть, это не тот феномен, о котором мы думаем. Что если это «феномен смерти», который без конца повторяется, чтобы в конце концов достичь Жизни?

Возможно, все наши поиски идут в неправильном направлении.

Не жизнь должна быть исцелена — нужно исцелиться от смерти, должна погибнуть смерть.

Возможно, и все  наши небеса находятся не в той стороне, как и все наши Нирваны — именно Земля должна породить Небеса, именно смерть должна породить жизнь. Небеса должны вырасти снизу. Именно эта «мрачная твердь», ещё никогда не исследованная, должна передать свой секрет, которого ещё не коснулась ни одна Наука. И мы снова слышим Софокла в сцене с умирающим Гераклом, согнувшимся от боли, отравленным ядом той самой стрелы, которой он когда-то убил кентавра Несса: «Мёртвый, он убил живого.» Точно так же обезумевший Аякс бросается на меч Гектора, и мы слышим слова Тевкра, брата Аякса: «Умерев, Гектор в свою очередь убил тебя». А Эсхилл в «Хоэфорах» ещё за тридцать лет до Софокла буквально заявляет: «Я говорю, что мёртвые побеждают живых».

Мёртвые убивают живых — они возвращаются снова и снова, как наш собственный брат в нашем собственном чреве, как наш собственный отец в чреве наций, может быть, как отец всех Эпох и всех Земель. И никакое Небо никогда не исцелит этот кошмар. Если только мы не отыщем Небо в этом самом чреве: «золотую дверь».

После года, проведённого в тюрьме, Шри Ауробиндо, молчаливо сидящий на скамье ожидающих смерти, неожиданно будет оправдан. Но он уже не был прежним человеком, он хотел уже не революции в Индии и независимости от Британской Империи, а революции всего нашего вида и независимости от царствования Смерти.

 

*  *  *

 

Беспощадный вопрос

 

Тайна этих жизней, идущих шаг за шагом — не зная и тем не менее зная — подобна нотам великой Музыки, идущим чередой друг за другом и уже содержащим в себе триумф или крушение. Величественные неизведанные шаги Земли, которая идёт не зная, но на мгновение веря в то, что тот или иной бог, та или иная наука, тот или иной король будет знать всё вместо неё — этот вечный, долгожданный Te Deum. Мы всё больше и больше узнаем всё обо всём, даже о звёздах, но в то же время мы знаем всё меньше и меньше, наши знания — ничто, и каждый мы раз погружаемся в это ничто, в котором, однако, содержится великая Музыка, великий Ритм, отмечающий череду наших шагов, подобно звёздам. Нашим жизням не хватает Ноты, великой Ноты, которая заставила бы наше сердце биться в унисон с мирами и внезапно разорвала бы вуаль Неизвестного и всех этих королей на одно мгновение и всех этих масок, о, как долог путь к тому, чтобы просто-напросто узнать, кто мы есть.

 

Мир — совсем не то, что мы видим или что о нём думаем

Наши жизни — это тайна более глубокая, чем все наши мечты[9].

 

Даже Материя у нас под ногами, якобы такая надёжная и настолько скрупулёзно исследованная нынешней наукой, является лишь «маской» — говорит Шри Ауробиндо, а небеса, бесцеремонно присвоенные нашими священниками и идеалистами...

 

Нарисованная райская птица в клетке[10]

 

Мы не знаем НИЧЕГО. Никогда ещё мы не заблуждались настолько глубоко. Даже «дикари» обладали большим знанием, даже птицы, следующие прямым путём из далёкой Сибири в маленькое святилище Индии, неведомое и, однако, так хорошо знакомое безмолвным клеткам их крыльев. Мы не знаем своих собственных крыльев — есть ли они у нас вообще? если не считать крыльев из титанового сплава, которые летят в никуда. И есть ли среди нас хоть один, кто задал бы простой вопрос, ибо все ответы давно проговорены нашими мудрецами? — простой жгучий немой вопрос.

 

Человек ненормален, ибо пока ещё не обрёл своей нормальности...

 

говорит Шри Ауробиндо в Человеческом Цикле.

 

Он может воображать, что нашёл её,

Он может казаться нормальным для своего вида,

но эта нормальность — всего лишь временный порядок...

и даже если он бесконечно превосходит растение

и животное,

для своей собственной природы он несовершенен,

как совершенны растение и животное.

 

Этот Огонь, которым был Шри Ауробиндо, покидает тюрьму, покидает революционную деятельность и становится на путь, ведомый своим вопросом.

 

К чему всё это? и зачем мы здесь,

Если судьба нашего духа — вернуться

к некоему существу вечного блаженства?

 

Шри Ауробиндо знал об этом существе блаженства, но знал он также и о Бессмертном внутри человека — и если Бессмертное здесь, то зачем умирать?

 

Гордость бессмертного отказалась от обреченности жить

Скупой сделкой, заключенной

Между нашей мизерностью с ограниченными надеждами

И сострадательными Бесконечностями.

 

Это  было в 1910. От отправляется в Пондишери, бывшую французскую Индию, чтобы укрыться; оставаясь там безвыездно в течение сорока лет, он будет гореть, копать в этом панцире, покрывающем Материю, и в этой тюремной камере наших нарисованных раев.

 

Ожесточённый вопрос поры человеческой

был пережит там во всей своей полноте.

 

Он хотел знать ПРАВДУ, как Эдип — знать и ДЕЙСТВОВАТЬ.

 

Ибо Истина и знание — лишь отблеск пустой,

Если знание не приносит силу изменить мир...

 

Но мы ещё не знаем, насколько далеко способно было зайти это существо Огня. Механическая смерть, которой хотели предать его англичане, была не более чем маской в сравнении со Смертью, которую он искал с широко открытыми глазами, чтобы вырвать у неё секрет — наш секрет.

 

Равнодушный к сомнениям и убеждениям,

Жаждущий лишь потрясения обнажённой реальности,

Порвал он путы разума, что связывает земное сердце,

И сбросил ярмо закона Материи.

Правила тела уже не сковывали силы духа.

Когда биенья жизни прекращались, смерть не входила,

Он осмеливался жить, когда дыхание и жизнь уже не двигались.

Так смог шагнуть он в то волшебное место,

Куда даже мельком взглянуть мало кто способен,

Отвлекшись на мгновение от трудов ментала

и убогого зрения земной Природы.

 

*  *  *

 

Приход наводнения

 

Это всеобъемлющее видение Шри Ауробиндо также является великой тайной.

Подобно ведическим Провидцам, он слышал тот великий Ритм, идущий из бесконечности и возвращающийся в бесконечность, живущий и разворачивающийся без конца, как будто Звук самой вселенной, то-что-связывает века и  шаги нашей жизни, словно мгновения Истории, то грандиозное, что иногда постигал Бетховен, то, что на мгновение услышали поэты, то, что слышат наши сердца, сами того не ведая, когда вокруг темнота, когда всё обращается в ничто. Великая вибрация ни на каком языке, что наступает и отступает в безмолвии, царящем у нас над головой, словно в межзвёздных пространствах, которая пересекла все века, словно сегодняшний день, и которая содержит все варианты будущего, как будто оно уже спето, спето навсегда, словно первая Нота вселенной, всегда одинаковая, несущая в себе наши крики и волнения, изначально знающая себя и уносящая нас на своей огромной волне Восторга. На мгновение мы знаем, и одна эта секунда оживляет всю нашу жизнь, один этот миг пересекает все наши смерти и все наши ночи, как будто только этот Восторг жил, знал, пел. Тогда мы продолжаем наш путь сквозь тяжёлые часы и годы, мы постоянно ведомы, мы знаем Цель и звёзды. Шри Ауробиндо слушал этот великий Ритм, и всё в этом великом кильватере облекалось в знание: и прошлое, и будущее, и настоящее, и движущая мощь. Он слышал великих Риши из сердца Гималаев, он прислушивался к голосам прошлого, что нежно переливаются жемчугом на наших пляжах или подобны далёкому грому приближающейся бури, которая тоже уйдёт в прошлое, он читал ведический санскрит, как до этого читал Софокла, он вслушивался в этот язык бронзы и раковин, который звучал ещё на заре Эпох, неся в себе наш Секрет и это бурное Мгновение, когда всё катится и рушится, чтобы наконец прийти к своему возвышенному Рождению или в очередной раз умереть.

Пришёл 1914, пришла Мать, и они снова встретились или воссоединились, как и много раз до этого, в те периоды, когда происходят исторические события. Он предвидел эту войну, как «победу» союзников, но видимость не могла его обмануть, он знал, что более сильные возмущения придут после, как донная волна, мгновенно возникающая из глубин спокойного моря. Нечто уже надвигалось, и, возможно, века спокойного донного существования приближались к своему особому Моменту. На крыльях этого великого Ритма к нему приходили пророческие слова, и когда мы слышим их спустя 78 лет, они приобретают точный, фантастически точный смысл. Вот что писал Шри Ауробиндо в своём журнале Арья 15 мая 1916, в разгар войны:

«...Старые боги не умерли, старый идеал доминирующей Силы, которая покоряет, правит и «совершенствует» мир, всё ещё является жизненной реальностью, не ослабил своей хватки и до сих пор господствуют над психологией человеческой расы. Нет никакой уверенности в том, что нынешняя война разрушила эти силы и этот идеал, ибо победа в войне решалась силой, противостоящей силе, организацией, побеждающей другую организацию, превосходством или, во всяком случае, более успешным использованием того самого оружия, которое составляло истинный динамизм великой агрессивной Тевтонской Державы. Поражение Германии само по себе не может убить дух, воплотившийся в Германии; оно может вести к новому воплощению этого духа — возможно, в каком-нибудь другом народе или же другой империи — и тогда всю битву нужно будет начинать сначала. До тех пор, пока живы старые боги, разрушение или подавление тела, в котором они живут, не имеет большого значения, ибо они прекрасно знают, как переселяться. Германия победила наполеоновский дух во Франции в 1813 и разрушила основы её господства в Европе в 1870; та же Германия стала воплощением того, что было ею свергнуто. Этот феномен способен легко возродиться в более грозном масштабе.»

 

Прошёл 1940, и пятьдесят лет спустя старые боги всё ещё здесь, более грозные, чем когда-либо, более успешные, чем когда-либо — и более лицемерные, чем когда-либо; воплотившиеся без числа под белой, чёрной или жёлтой кожей, под респектабельными шляпами, с благообразными бородами, благообразными лозунгами на всех языках и с автоматами в руках.

И спокойный голос Шри Ауробиндо в 1919:

Это временное затишье перед грядущим наводнением.

 

*  *  *

 

Больные дети эволюции

 

Мы как будто слышим первые слова Антигоны: «Беда грядёт». Но мы ничего не знаем ни о Судьбе, ни о древней Тьме, и, возможно, нас, подобно героям Софокла, ведут — вопреки тому, что видят наши глаза, вопреки тому, что приводит нас в отчаяние — к древнему парадоксу Ада, который, возможно, является Божественным Парадоксом или ужасной игрой этой Смерти, желающей, наконец, умереть на исходе этих полных боли веков и заставить нас, смертных и ненормальных — а вскоре и обезумевших — совершить прыжок в пустоту нашей ничтожности и отыскать в конце концов Жизнь за Стеной нашей Материи и пустой маской нашего Интеллекта. Мы больные дети эволюции, рассматривающие свой жалкий путь сквозь века как величественный собор Homo Sapiens, а наш собор разваливается, и тем лучше, ибо мы уже задыхаемся в этой всемирной смертоносной Тюрьме.

 

Тюрьма — таков этот необъятный материальный мир.

На каждом пути стоит с оружием в руках

каменноглазый закон,

У каждых ворот стоят огромные тусклые часовые.

Серый трибунал Невежества,

Инквизиция жрецов Ночи

вершит суд над душами,

отважившимися на приключение...[11]

 

Мы так долго верили, что мы то, чем мы являемся, с очевидностью гусеницы, ползущей по своим делам, и мы придумали столько религий, чтобы рассказать себе, что такое Бог, что такое Дьявол, и столько Наук, чтобы показать себе, как выглядит мир на другом конце наших микроскопов и телескопов — что сами превратились в донельзя забетонированную очевидность: «человек» — это нечто готовое, с некоторыми улучшениями. Мы можем представить себе роботов или побег на небеса — но мы сбегаем от полностью сформированного человека, чтобы потом снова вернуться в другом поколении нисколько не изменившимися, лишь с более точными расчётами того, кем мы обязаны быть по Закону. Но кто вычисляет этот «закон»? Кто смотрит через микроскоп или телескоп? Ящерицы или гусеницы, оснащённые соответствующими их виду инструментами, увидели бы не подлежащий сомнениям мир ящерицы или гусеницы — ну а мы видим мир «человека», вот и всё. Мы просовываем телескоп или микроскоп через стены нашей тюрьмы и говорим: вселенная «вот такая», а Материя «вот такая» (и, конечно же, Бог «вот такой») и сие не подлежит сомнениям: мы видим это, мы трогаем это, мы трогали это на протяжении веков, целых веков печали, которые не становятся радостнее. Но это всего лишь тюрьма, смотрящая сама на себя глазами заключённого в эту тюрьму — а впрочем, хоть кто-нибудь замечает эту тюрьму? Нужно выйти из неё, чтобы заметить, что раньше мы были внутри неё! А долгие века твердят нам о нашей неизбежности, не подлежащей никаким сомнениям, подобно греческой Ананке. Даже наши Небеса — всего лишь невозмутимая человеческая выдумка.

А что если мы — куколка человека внутри чего-то иного? Похороненные сами в себе.

Шри Ауробиндо наблюдал ход долгих тысячелетий, слушал великий Ритм, существующий вечно; и этот долгий путь, начиная с первой живой клетки в безымянном океане три миллиарда лет  назад — и эту же самую живую клетку, запертую в нынешней тюрьме. И спокойно — как всегда, спокойно — он говорит:

 

...Здесь имели место лишь первые шаги.

 

Три миллиарда лет первых шагов.

Начиная с 1910 он исследует не Нирвану и Небеса, но Стены этой Тюрьмы — именно тот Мрак, который нас окружает, место, куда никто не ходил живым.

 

Теперь внутри царил священный мрак,

Мир был глубоким мраком, великим и обнажённым.

Эта Пустота вмещала в себя больше,

чем всё изобилие миров,

Это ничто чувствовало больше, чем всё,

что было рождено Временем:

Эта   Темнота безмолвно и безмерно

ведала Неведомое...

 

Возможно, об этой Тайне он уже мог рассказать Матери, когда она вернулась во Францию в 1915:

 

Мир, не знающий живущего в нём «Я»,

Трудится, чтобы найти свою причину

и необходимость существовать;

Дух, не ведающий о сотворённой им вселенной,

Затемнённый Материей, пародируемый Жизнью,

Борется за то, чтобы проявиться,

быть свободным, знать и править...

Эта темнота скрывает нашу благородную судьбу.

Куколку, из которой родится великая и славная истина...

 

Он уже знал:

 

Но я видел сквозь бесчувственную маску,

Я ощущал движения тайного духа в вещах...

В самом начале готовится финал.

Этот странный иррациональный продукт из грязи,

Этот компромисс между зверем и Богом

Не может быть венцом твоего чудесного мира...

Мощь поднялась из спящих клеток тела.

 

И ближе к 1918 году на листке без даты:

 

«Это незнание Материи является сомнамбулическим сознанием, завуалированным, запертым в тюрьму, но которое при этом содержит все латентные силы Духа. В каждой частице, каждом атоме, молекуле, клетке Материи скрыто живут и работают полное всезнание Вечного и полное всемогущество Бесконечного.»

 

Но ведь это революция! Самая дерзкая революция всех времён, более значимая по смыслу, чем у Дарвина, та, которую двадцать шесть веков назад призывал Симонид из Кеоса и, возможно, другие неизвестные, исчезнувшие во тьме веков: «О, Зевс, Отец, измени нашу Судьбу!»

Он знал, он прикоснулся к этому в своём теле.

 

Ликование в глубинах сна,

Сердце блаженства в мире боли.

Дитя, вскормленное в сокрытом лоне Природы.

Дитя играет в зачарованном лесу,

Перебирая ноты своей флейты в восторге

от потоков Духа,

И ждёт часа, когда мы обратимся на его зов.

В этом одеянии из плотской жизни

Живёт душа — искра Бога,

Иногда она пробивается сквозь грязный экран

И зажигает огонь, делающий нас

наполовину божественными.

В клетках нашего тела таится скрытая Мощь...

 

В 1918, когда мы пели дифирамбы победе, которая была всё тем же триумфом старых Руин под новыми масками, Шри Ауробиндо выражает свой призыв, свою уверенность в другой Победе на исходе наших Чёрных Эпох, он говорит о волшебном ключе внутри нашей Тьмы, о божественном парадоксе, который должен быть вырван из многовековых напрасных убийств, напрасных костров, напрасных расстрелов на заре истинного дня, так и не родившегося:

 

ЧЕЛОВЕК — ПЕРЕХОДНОЕ СУЩЕСТВО,

ЕГО СТАНОВЛЕНИЕ НЕ ЗАКОНЧЕНО,

ИБО В ЧЕЛОВЕКЕ И ВЫШЕ, ЗА ЕГО ПРЕДЕЛАМИ,

ПОДНИМАЮТСЯ СИЯЮЩИЕ СТУПЕНИ

К БОЖЕСТВЕННОМУ СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСТВУ.

 

Кажется, что Материя здесь, внизу, формирует жизнь тела,

А душа следует за своей природой.

Природа и Судьба ограничивают свободу выбора.

Но более высокие представители духа

Могут изменить этот баланс

И сделать душу художником своей судьбы.

Такова мистическая истина,

скрываемая нашим невежеством:

Гибельный рок — лишь проход для нашей

врождённой силы,

Наши испытания — выбор скрытого духа,

Ананке — указ нашего собственного существа.

 

Веками мы подчинялись жрецам Ночи, облечённым в непогрешимые и жестокие религии, а ныне облечённым в ещё более непогрешимую и жестокую научную религию — все они укрепили Стены нашей тюрьмы, присвоив себе прибыльное спасение их заблудшей паствы или ещё более выгодное спасение своих вооружённых до зубов защитников отечества и науки — покровительницы болезней. Но никогда ещё человек не был настолько немощен и подвержен болезням, а врата наших соборов ведут в преисподнюю; наш интеллект — в коллективное безумие расы, не нашедшей ни своей цели, ни своего ключа. Найдём ли мы в конце концов «нормальность» для нашего умирающего вида? или снова скатимся в доисторический хаос?

 

«ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК НЕ СМОЖЕТ ПРЕВЗОЙТИ СВОЮ МЕНТАЛЬНОСТЬ, ОН САМ БУДЕТ ПРЕВЗОЙДЁН. СУПРАМЕНТАЛ И СВЕРХЧЕЛОВЕК НЕИЗБЕЖНО ПРОЯВЯТ СЕБЯ И ВОЗГЛАВЯТ ЭВОЛЮЦИЮ.»

 

Ибо парадокс Ада всегда был Божественным парадоксом, и что бы ни случилось, через какие бы ещё Руины ни пришлось пройти, какими бы дьяволами и священниками нас ни пугал сегодняшний день, мы все идём к неизбежной Цели.

 

Противники Высшего, они вышли

Из их мира силы и бездушного ума,

Чтобы враждебностью своею

Служить космическому плану

 

говорит Савитри.

Ибо в конце концов всё сопротивление и отрицание служат топливом для Огня, который необходим как раз для того, чтобы расплавить или разрушить то самое сопротивление и отрицание, как внутри видов, так и в отдельных индивидах — и идти дальше, к Цели. Такова «ужасная стратегия Вечности», добавляет Савитри. Всё служит космическому замыслу. Всё ЗА, даже когда всё против.

И поэтому Шри Ауробиндо обобщил всю свою мудрость в трёх словах: «Преврати всё в мёд».

Нужно ухватить «за», которое прячется в «против».

 

*  *  *

 

Грандиозная революция

 

Мы стоим оторопевшие перед этой грандиозной революцией, как дитя, впервые оказавшееся перед океаном, глядя на огромные волны, и восторженно бормочущее своей матери — смотри! а она в изумлении, потому что тоже никогда не видела ничего настолько огромного, которое перекатывается и даже может унести нас. И сейчас мы так же стоим перед новым океаном, ужасным чудом — deina, как говорили греки, растерянные и не знающие, как выразить этот натиск, это невиданное цунами, вторгающееся в наши тела и в нации и во все бессловесные клетки огромного тела нашей потрясённой земли. Мы хотели бы сказать таким же, как мы, детям, стоящим на берегу этого ужасного Чуда — смотрите! Но они его не замечают — Судьба, это момент, когда начинаешь замечать... то, что находится здесь; Тайну, которая всегда была здесь и о которой животные знают лучше нас, ибо они находят путь не обладая знанием, но слушая великий Ритм миллионами своих клеток, миллионами атомов единого тела, которые никогда не были разделены. Это подобно первому рождению мира, узнающего себя, прикасающегося к самому себе повсюду, как маленькая волна в огромном океане, и мы открываем бесчисленные глаза, о которых мы не подозревали — посмотри! послушай то, о чём шумит, поёт, грохочет опасное чудо в нашем огромном пробуждённом теле. Но как передать происходящее нашим братьям, живущим в отдельных скорлупках? Но они трескаются, эти скорлупки: это отвратительно и это чудесно — смерть и Жизнь в одно и то же время! Отправимся ли мы в путь вместе с этой волной, сможем ли открыть глаза и пройти сквозь стены нашей тюрьмы?

Но как она работает, эта революция?

Тем не менее это просто, звери прекрасно это понимают, но они не используют слова, они движутся своим путём муравья или гусеницы в этом огромном хаосе, который не переставая будоражит Землю начиная ещё с первой волны, с первого тела — у нашего последнего тела столько стальных антенн, а мы не знаем, что происходит. Но если какой-нибудь искатель будущего проделает дыру — одну-единственную дыру — в этой огромной тюрьме нашего вида, в этой общей Скорлупе плотной темноты, окутывающей бесчисленные клетки единого человеческого тела, — то это изменит всё! Войдёт другой воздух. Другое могущество, великая неведомая волна, как если бы внезапно несколько рыб из старого океана увидели новую землю и стали дышать другим небом — и что делать с этими старыми плавниками? из которых возникли лапы, создавшие зверей всех мастей, а потом и человека. Новый хаос. И всё же это были те самые старые клетки, которые трудились, страдали, с таким упорством продвигались через климатические условия и руины с потрясающим могуществом, формирующим и перестраивающим эти тела, словно из личинки мог появиться бог. А что если бы мы, наконец, смогли овладеть своим собственным могуществом из глубин старого тела, созданного эпохами, переделать этого старого зверя, изменить эту старую тюрьму, причём, сознательно, вместо того, чтобы позволить древнему хаосу делать нашу работу по зарождению нового? Сможем ли мы породить сами себя и выйти из чёрной Утробы? Мы не знаем своего собственного могущества! мы никогда не соприкасались с ним и не видели его на другом конце наших микроскопов; древние жрецы Ночи хорошо позаботились о том, чтобы мы никогда не прикоснулись к собственной тайне. Но мы должны сломать Скорлупу, а это больно. Нашей старой Эволюции всегда было нелегко создавать новое дитя из старого теста. Но это тесто, оно здесь; эта потрясающая Энергия, она здесь — достаточно лишь проделать дыру, первую дыру в этой человеческой скорлупе, и выпустить сомнамбулическую Мощь, живущую внутри нас. Тогда возможно ВСЁ. Новый мир возможен, и эти старые неизменяемые атомы могут организовать себя иначе с помощью той самой Мощи, что живёт внутри них, вместо того, чтобы творить несчастья. «Новый принцип Материи» — говорил Шри Ауробиндо. Наша «Материя» — это лишь то, что видят наши инструменты через очки: это материя человека, увиденная человеком с помощью фальшивых могуществ.

Поэтому просто хочется сказать: смотри!

Хочется просто сказать: ты можешь — ты способен!

Но ломка скорлупы причиняет боль.

Боль для всех.

Существо Огня по имени Шри Ауробиндо, великий Путешественник Эволюции, проделал первую дыру в панцире человека, и порыв уникального ветра пронёсся по всему миру.

 

О, оплодотворённая Тьма.

 

Это всё ещё 1919 год. Семнадцать лет спустя, в 1936, Шри Ауробиндо описал свою деятельность в стихах — именно в них он мог наилучшим образом сокрыть своё сердце и свою работу ради мира, который едва ли что-нибудь понимал; мы могли бы сказать «о, это же просто поэзия», но у греков poïein означало — ДЕЛАТЬ:

 

Глубоко и долго копаю

В ужасе трясины и грязи

Русло для песни золотой реки,

Обитель для бессмертного огня.

Я трудился и страдал в ночи Материии,

Чтобы принести огонь людям...

Вокруг меня мрак ночи и борьба,

Ибо огоньки, что люди называют солнцами —

Лишь отблески Бессмертных

для жизни, остановившейся на полпути.

Человек зажигает свои маленькие факелы надежды,

Что ведут к краю пропасти;

Его самый широкий взгляд

Способен охватить лишь фрагмент Истины,

В границах постоялого двора —

Всё его паломничество.

Истину истин люди боятся и отрицают,

Свет любого света они отвергают;

Невежественным богам возносят они свой крик

Или выбирают демона алтарь.

Всё, что было найдено, приходится снова искать,

Каждый убитый враг снова оживает,

Каждую битву нужно начинать вновь

Через вереницу бесплодных жизней,

и так без конца.

У меня тысяча и одна зияющая рана...

Голос воззвал: «Иди туда, куда никто не ходил!

Копай глубже и ещё глубже,

Пока не достигнешь зловещего камня в основании

И не постучишь во врата, к которым нет ключа.»

Я видел, что ложь была глубоко посажена

В самом корне вещей,

Где серый Сфинкс охраняет загадку сна Бога...

Я покинул поверхностных богов разума

И моря неудовлетворённой жизни

И погрузился слепыми аллеями тела

К тайнам преисподней.

Я копал в ужасающем немом сердце Земли

И слышал колокол её чёрной мессы.

Я увидел источник, откуда исходит её агония,

И внутреннюю причина ада.

Я пронзил Пустоту, где родилась Мысль,

Я вошёл в бездонную яму.

По ступеням отчаяния ступали мои ноги,

Защищённые безграничным покоем,

Неся огонь великолепья Бога

В человеческую бездну.

Теперь сорваны все покровы...

Мост перекинут между пропастями и вершинами,

И изливается поток золотых вод

 

*  *  *

 

Расплав нетерпеливых сил

 

Но люди пока ещё не знают ни того, что происходит, ни готовящегося чуда, ни того огня, что горит в них ради того, чтобы возродиться и умереть для их старого мира, ни Закона, который готовится завладеть их материей. Мы пока ещё в 1919, старые боги готовы переселиться, победившие союзники готовятся создать Лигу Наций в Женеве — предтечу грядущего Собора Объединённых Наций в Нью-Йорке. Шри Ауробиндо неустанно пытается объяснить — у него две сотни читателей, или, скорее, он ищет две сотни читателей... во Франции (да, во Франции) для своего нового журнала Арья:

«Война закончена, в царствах мысли мир погублен, а в плане порядка внешней Природы уже начинает отмирать... уже начинается новая война, или старая, но в другой форме... В этой борьбе перед мыслящим человеком встаёт вопрос: какая Сила или какие Могущества выражают через эти потрясения свою волю или свой конфликт? А мы, какой силе или каким могуществам будем служить мы? Какой внутренней или сверхчеловеческой мощи мы будем повиноваться, когда внешние троны и системы будут сметены ураганом Времени? Кого или что поместим на трон?... Есть нечто более великое, чем наши мысли и эмоции, нечто более постоянное, более настойчивое, что сохраняется и растёт за пределами этих изменений и даже благодаря им. Если бы не это «нечто», все человеческие усилия были бы лишь напрасной суматохой, а жизнь человека — лишь деловой рутиной улья или муравейника, но в более широком масштабе, со множеством бесполезных страданий и с меньшей экономией и мудростью...

Тщетным будет построение механического единства, если это  единство уже не живёт в сердце расы или если оно является лишь средством организации и сохранения наших интересов; тогда результат окажется таким же, как и в недалёком прошлом: более ожесточённая борьба и новая вспышка революций и анархии.»

 

И Шри Ауробиндо добавляет то, что останется верным и семьдесят пять лет спустя:

 

«Механическое расширение свободы, раздаваемой щедро или в качестве милостыни в соответствии с потребностями, интересами и расчётами сил старого мира, всё ещё стоящего на ногах... новая система плотин для предотвращения дальнейшего продвижения наводнения вряд ли остановят катаклизм. Даже если чья-нибудь близорукая проницательность поможет на время построить дамбу совместными усилиями наших организованных и удачливых эго... тем не менее это будет лишь искусственной паузой, ведущей в недалёком будущем к новым потрясениям — тщетной попыткой обмануть судьбу.»

 

Снова эта судьба...

Но мы, каким оружием обладаем мы посреди всех этих хранителей мира, которые на самом деле хранители войны и расхитители земли?

Из глубины веков мы слышим пророческие слова Софокла из уст того самого зверя, Креонта из Антигоны: «Не изобретал ещё человек ничего хуже, чем институт денег. Деньги разрушают государства; именно они изгоняют граждан из их домов; именно они соблазняют честные сердца и заставляют их принять позор. Они толкают на преступления, они учат безбожию, которое позволяет себе любые вольности. Но тот, кто продаёт себя и приходит к этому, однажды понесёт наказание.» Сцена не меняется уже двадцать пять веков, и получается, что всё должно быть наказано! За двадцать пять веков мы не поняли этой «судьбы», потому что видели только судьбу отдельного человека, или нации, или нескольких сотен прихожан; мы видели «хороших» и «плохих», «верных» и «неверных», грешников и святых — «немцев» и остальных, русских злодеев и остальных, и ещё какого-нибудь злодея завтрашнего дня. Можно без конца наказывать этих злодеев и отлучать их от нашей маленькой Церкви! И продолжать в том же духе. Но всё является одинаково «злодейским» или одинаково «добро-злодейским». В этом и состоит абсолютная человеческая двойственность. Как говорил Шри Ауробиндо со своим чудесным юмором: «Чувство добродетели помогает нам тайно лелеять свои грехи[12]». Что же, наши новые «хранители мира» замечательно охраняют войну, подобно нашим священникам и папам, замечательно охраняющим своих грешников — и чем бы тогда они занимались, если бы ад вдруг исчез! Мы снова слышим крик Софокла — или его глубокую печаль — когда хор в Антигоне скандировал под своими масками: «Я вижу, нависли над домом Лабдакидов беда за бедой в череде поколений». Но это дом всех людей, всей человеческой массы, которая борется здесь, в ночи. Мы ничего не понимаем в нашей двусмысленной человеческой судьбе,  которая, подобно дельфийским оракулам, толкает человека в одну сторону, чтобы он пошёл в другую, подобно Афине, ввергающей Аякса в безумие, ввергающей весь человеческий род в свои «сети смерти», одна раса против другой, одни верующие против других — но нет никаких «других»! Есть всё та же человеческая масса из чёрных и белых, есть Земля в своей тотальности, ведомая, подталкиваемая Афиной, идущая неуклонно своим путём, чтобы вывести нас из этого возвышенно-проклятого вида, как она подталкивала другие более ранние виды, чтобы они выбрались из своего тошнотворного болота и вдохнули иной воздух. Да, прохождение через этот жестокий процесс мучительно. Но это было необходимо, нужно было выбраться из этой нескончаемой ночной Эволюции...

 

Древнее чрево огромных губительных снов,

Свернувшееся, как личинка во мраке

 

...чтобы внезапно родиться во что-то иное. И во всём этом убожестве, великой всеохватной Нищете, нет никакой революции, идеальной или моральной, религиозной или философской — всех наших старых ментальных революций — способной помочь нам, за исключением революции в самом теле Земли, в самих изначально возникших клетках, спрятанных под различными панцирями, в которые они были облечены с самого начала эпох. Наши последние Соборы Нью-Йорка — ещё один панцирь поверх «расплава нетерпеливых сил эволюционирующей Природы[13]», как сказал Шри Ауробиндо в декабре 1918, и они обрушатся, это очевидно, ибо нетерпеливая Афина хочет вытащить нас из этого нескончаемого круга человеческих поколений.

 

Как ты бела, прекрасна и спокойна,

И всё-таки облечена в смятение!

 

писал Шри Ауробиндо в одном из ранних стихотворений 1907, где Посейдон, Бог Морей, обращается к Афине...

 

Небеса, разрываемые молнией,

Трепещут над тобой, богиня,

И моря расступаются перед твоей

Ужасной и спокойной поступью...

О, грозная Дева

Красоты,

Возмутительница древнего мира!

 

И как это всегда и было с начала трагедии Земли, под этим сокрушающим раздавливанием, желающим нас уничтожить, горит один и тот же Огонь; он толкает, растёт и поднимается в сердце видов — как и в сердцах сегодняшних нас. За что мы ухватимся — за этот Огонь или за эту Ночь? Он — наше единственное оружие, как это было и в начале, миллионы лет назад. Есть чёрные тлеющие огни, но есть и Огонь Любви, остающийся даже тогда, когда всё рушится, когда приходишь к полному краху, оставаясь один на один с самим собой в одиночной камере, бедное ничто, кричащее в одиночестве, как будто оно всегда было чем-то другим.

 

*  *  *

 

Последние сумерки

 

Есть много секретов. Софокл ушёл, Шри Ауробиндо ушёл, но песни одного нашли свою благодатную Ноту в другом — как и некоторые из нас; и Судьба скоро даст свой ответ всем страдающим сердцам, самой нашей Земле.

 

«На этот раз нечто будет сделано[14]»

 

в спокойной безмятежности сказал Шри Ауробиндо, который совершал сей труд уже много раз и, возможно, вместе с Софоклом смотрел на необъятное море, на необъятное Время, пока ещё не достигшее Момента Судьбы, того, ради чего все эти волны катили наши жизни и империи. «Да, время течёт, неиссякаемое, неумолимое, время переворачивает всё... оно делает невозможное возможным, оно сотрясает незыблемое.» Оба они, и тот, и другой, знали, что эта Волна придёт, что эта Тьма скрывает в себе грядущую зарю — этот далёкий Олимп ещё не накопил столько ночей и криков в небытие, чтобы до конца открыть свой секрет.

Есть много секретов, и нам хотелось бы рассказать те, которые можно выразить языком — возможно, придётся вернуться в доисторические времена, в Предысторию, чтобы обнаружить то, что происходит сейчас. Предысторией человека всегда было тело, слепое, не знающее себя; и когда мы идём по следам Шри Ауробиндо, когда спускаемся в «слепые аллеи тела», то, как ни странно, находим или заново открываем все секреты мира — всё находится там!

 

«Единый символ — ключ к символу любому[15]»

 

и единая Нота — такая чудесная — что соединяет все жизни, все тела, пребывающие в страданиях, которые не знают самих себя и иногда кричат, вырывают свою нетленную Ноту из этой удушающей смерти, ту самую Ноту, которую выкапывал Бетховен из своей глухой ночи:

 

«Сердце блаженства в глубине мира скорби»

 

Это блаженство было рождено не для того, чтобы постоянно умирать, наши тела знают лучше нас!

На нас спустилась Тьма, она окутывает весь мир — это единое Тело, пребывающее в скорби — и парадокс Ада пока ещё не раскрыл своего Божественного лика, но вне всяких сомнений нам необходимо было приблизиться к сердцу вещей и снять наш плащ темноты — Тайна не могла, не может быть только для одного человека, для одного Мудреца, отделённого от всего земного Тела. Есть лишь одна живая клетка, один лучезарный центр под миллионами маскарадных костюмов, называемых людьми — с нас медленно сдирают эту корку, и это ещё не закончено, но всё сотрясается, и к нашему Дикому Берегу приближается «невозможное».

Мы нашли два трогательных письма Шри Ауробиндо, написанные Матери в 1915, когда она ещё была во Франции, а он «копал во тьме Материи»:

 

«Сейчас вся земля находится под одним законом и отвечает одной и той же вибрации; сомневаюсь, что смогу найти хоть одно место, где нас не будет преследовать шум борьбы. Во всяком случае, мне, похоже, не предначертано обрести покой, так нужный мне для работы. Я обязан оставаться в контакте с миром до тех пор, пока не научусь управлять враждебными обстоятельствами, либо не буду побеждён ими, либо не перейду в своей борьбе между духовным и физическим туда, куда мне предначертано... Необходимы спокойное сердце, несгибаемая воля, полное самоотречение и взгляд, непрерывно устремленный в запредельное, чтобы во времена, подобные нашим, в период всеобщего разложения, жить и не терять присутствия духа.»

 

И снова в 1915 в письме к Матери, в разгар прошлой войны, которая возвратится в ещё более ожесточённой форме восемьдесят лет спустя:

 

«Кажется, ничто не способно поколебать незыблемость вещей; и все движения вне наших «я» — это своего рода вихрь угрожающей чёрной путаницы, из которого не может возникнуть ничего сформированного и светлого. Это особенное состояние мира: готовое олицетворение хаоса, в то время как видимая форма старого мира остаётся нетронутой на поверхности. Но что это за хаос — длительного распада или быстрого нового рождения? Битва ведётся изо дня в день, но решения пока ещё нет.»

 

Эту битву Шри Ауробиндо будет вести в своём теле в течение сорока лет, неустрашимо и с устремлённым к Цели взором, в то время как «длительный распад» будет продолжаться по сей день. И остаётся лишь удивляться тому, как этот внешне нетронутый фасад до сих пор держится.

В декабре 1918, когда союзники праздновали победу, Шри Ауробиндо терпеливо писал в Арье:

 

«На данный момент мы можем ожидать не настоящего рассвета, а лишь последних сумерек, отделяющих умирающую эпоху от эпохи ещё не родившейся»

 

Но новый рассвет существует, он здесь, полностью подготовленный под нашими раскрашенными обломками, и вскоре мы вернёмся к Предыстории, содержащей ключ к нашей Истории, тот, что ускользал от нас на протяжении веков религии и атеизма, и который Шри Ауробиндо заново отыскал в своём собственном теле, читая ведические гимны, как он читал Гомера. Это было семь или десять тысяч лет назад, ещё до сумрачных и роскошных династий Египта, которые нашли только тайны смерти, но не исцеления от неё.

 

Тките нерушимую ткань,

Станьте человеческим существом...

 

говорили ведические песнопевцы.

Да, тем, кем мы ещё не стали, потому что всё ещё находимся посередине этого «человеческого перехода», на пути через полное разложение всего, чтобы достичь единого.

 

Станьте человеческим существом,

Создайте божественную расу.

Вы, Провидцы истины,

Отточите сверкающий меч,

Чтобы прорубить путь к Бессмертному.

Знающие о тайных планах,

Сформируйте ступени,

По которым боги достигли бессмертия.

(Риг-Веда, X.53)

 

Ибо в этом теле находится символ всего — миров, путей и судьбы.

 

В клетках нашего тела пребывает скрытая Сила,

которая видит незримое и плетёт замысел вечности

 

говорит Савитри.

Мы манипулируем нитями хромосом, в то время как золотая нить соединяет эпохи, виды, их становление и Могущество, движущее их становлением.

И это в процессе становления, вопреки нам. «Окончание какой-нибудь из стадий эволюции отмечается мощным рецидивом тех элементов, которые должны выйти из Эволюции», писал Шри Ауробиндо. И они выходят! это полномасштабная аутофагия, но пожирается только то, что хочет смерти и культивирует её, это обломки или отбросы старых нагромождённых Руин, что выходят из «мрачной тверди», где они таились тысячелетиями — и выходят они под действием той самой Мощи, которая соткала все эти эпохи и которую Шри Ауробиндо, Существо Огня, имел мужество освободить из нашего чёрного кокона. Мы ещё не рождались, Жизнь ещё не начиналась, она вздрагивает, готовая выйти из своей куколки. И мы будем изумлены.

 

Я видел, как они идут сквозь сумерки эпохи,

Солнцеглазые сыновья чудесного рассвета,

Высокие творцы с покоем на челе,

Могучие разрушители барьеров мира,

Борцы судьбы на ристалищах своей воли,

Землекопы в каменоломнях богов,

Посланники несокрушимого,

Архитекторы бессмертия.

Они спустились в падшую сферу

человеческого бытия,

Их лица по-прежнему несут славу Бессмертного,

Их голоса по-прежнему едины с мыслью Бога,

Тела озарены красотой Духа,

Носители магического слова, мистического огня,

Дионисийской чаши радости.

Глаза, подобные божественным,

А губы поют неведомый гимн души.

Шаги их гулко отдаются в коридорах Времени,

Высшие жрецы мудрости, нежности, восторга, мощи,

Первооткрыватели солнечных путей красоты,

Навигаторы по смеющимся океанам огня Любви,

Исполняющие танец у золотых дверей нектара,

Однажды их шаги изменят боль земли...

 

Да, наступают последние сумерки — сумерки нашего сознания. Но это ради гимна радости нового рождения Человека.

«На этот раз нечто будет сделано.»

 

*  *  *

 

5

 

Доисторическая Мудрость

 

Да не прекратится эта древняя дружба

между вами, боги, и нами.

Риг-Веда, VI.18.5

 

Мир — это тайна, столь же непостижимая, как ребёнок для самого себя.

Он смотрит изумлённым взглядом на мир, такой огромный, такой неизведанный, словно детёныш тюленя в бескрайних снежных просторах, но мы позабыли этот первый трепетный, эмоциональный, едва вибрирующий взгляд, где нет никакого движения, кроме  первородной пульсации в самом себе, кроме тайны, сокрытой в самой себе. Единственный ориентир в этой голой безбрежности — мать, заботящаяся о нас. И он надолго закрывает глаза, вслушиваясь в эту великую, чудесную тишину, слушает, слушает, слушает то, что пульсирует, вибрирует, дышит и чувствует в глубине этих глаз, не имеющих имени, под небом этого мира, рождённого для себя, абсолютно белого и обнажённого. Первое мгновение, что содержит в себе вечность, все эпохи и всех существ, немое, словно начало без конца и без границ. Оно всегда было здесь. Именно эта первая Тайна обретает продолжение, получает то одно имя, то другое, молитву или песню, плач или скорбь, но она одна и та же, всегда одна и та же; эта Тайна всегда остаётся здесь, как будто она несёт нас, как будто она всегда была пульсом нашего пульса, сердцем нашего сердца и Тишиной, рождающей всё — это есть и это навсегда,   как будто не было никаких «вчера» и никаких историй, лишь ветер, проносящийся по огромному однообразному пляжу, именно эта Тайна, заключённая в самой себе, создаёт все эти истории и несёт наши жизни, наши временные имена на одно мгновение, нашу могучую загадку, которая идёт тем путём или другим, и всё является правильным, всё было лишь шагами на пути. А когда нам кажется, что мы знаем, тут же всё улетает, как птица, чтобы вернуться к той плодотворной Тишине, из которой рождаются другие глаза, другие маленькие птицы, а, может быть, люди — на том же самом голом пляже. И Тайна продолжает оставаться своим собственным ответом. Иногда в течение одной жизни она открывает свою дверь молчания, и всё становится наполненным, и всё известно навеки.

После стольких споров и драм, осуждений или прославлений, Еврипид, постаревший, разочарованный, неуверенный в себе и во всём, бежит из Афин и в лесах далёкой Македонии сочиняет свою лучшую трагедию, Вакханки:

 

Неисчислимы формы тайны,

Неисчислимы вещи, сотворённые Богом,

Надежда или страх уходят.

И не наступит тот финал,

Который ожидают люди,

Путь — здесь, и его никто не видел.

Таковы события, пережитые здесь.

 

Путь... что ведёт нас и временами открывается неожиданной дверью. Тишина... которая прерывается и изредка доносит неизвестные голоса или музыку из мест нездешних.

 

*  *  *

 

Междуцарствие реальности

 

Можно почти ощутить эти толпы, собирающиеся в театре Афин или Эпидавра во время постановки «Диониса» — пятнадцать тысяч человек могли находиться там одновременно под открытым небом, а на Аргосе двадцать тысяч — чтобы слушать эту Мистерию, свою собственную мистерию. Мы не можем этого понять, мы слишком закутаны в «понимание». Но там это было живым, не «вопросы» и «ответы», а та самая вещь, что извечно разворачивалась под великими небесами с тем же шёпотом в сердце переходного существа по имени человек, венчающего долгую вереницу других безмолвных шёпотов и других изумлённых глаз, всматривающихся... в этот огромный мир; та самая песня, что вторила им, как эхо, Мистерия, слушающая сама себя. Она здесь, а что ещё нужно? Не было нужды в маленьких фотогеничных персонажах, наоборот, это были существа, вершащие действо вокруг тимеля[16], одетые в ткани, в масках с высоким лбом и обращёнными вверх ртами; неважно, мужчины это были или женщины, но они несли голоса из других мест, голоса человеческих Судеб и печалей, или радостей, столь быстро угасающих, божественного постоянства и громадных космических сил между их масками и великими небесами в их обнажённой пульсации, и не было у них иной потребности, кроме как вечно познавать и ощущать себя. И... «да будет так». Нет, это не было «фатальностью» в нашем понимании, да и чья жизнь не фатальна в масштабах одной жизни или одной маленькой индивидуальности? Наоборот — все жизни и все существа и на этом, и на том берегу; достаточно одной маски, чтобы заставить весь мир говорить и петь о том, что было, что есть и что будет. На самом деле, о том, что есть, ибо во времена маленького тюленя на белом пляже его глаза видели ту же самую вещь. А что видят наши? Все ответы бесполезны, но сам этот вопрос... который жжёт; всё тот же вопрос, но столь глубоко похороненный, столь затемнённый внутри нас, знающих так много, с таким количеством «персонажей» вокруг нас и с таким обилием «других», переставших быть нами.

Даже такой утончённый и остроумный человек, как Вольтер, глядя на этот гомеровский мир богов вперемежку с людьми, колоссами и кентаврами, гидрами, нимфами и сатирами... не понимал — «грёзы и непоследовательность», говорил он в своём Философском Словаре. Но эти грёзы обитают в нас, а эти фантастические монстры вырываются из нас средь бела дня, и без всяких мифов и фабулы их «непоследовательность» идёт за нами по пятам, старые мертвецы приходят, чтобы убить живых, которые уже не очень-то живы. Начиная с Еврипида, с момента смерти Сократа, человек взял судьбу в свои руки, и это было необходимо, нужно было объективировать и персонифицировать состояние человека среди звёзд, но кто и что взял в свои руки? — наш Разум, ухвативший всех своих дьяволов, которые сбежали от него и теперь ходят по улицам? наш Интеллект, завладевший «нарисованными птицами», чтобы запереть их в маленькой идеальной часовне, живущей лишь мгновение и уже рассыпающейся? наши Религии, чьи пророки и священники достаточно долго хватают друг друга за горло, дабы привести нас к их подозрительному спасению и к небесам, из которых всегда появляются новые ады? А что насчёт бедного «человека», настолько просвещённого всем этим, до такой степени просветлённого, что он ничего не видит, настолько оснащённого, что он уже ничего не может сделать для себя самостоятельно? Греческие «непоследовательности» обернулись нашей трагической непоследовательностью, без грёз и песен. И всё-таки мы взяли нашу человеческую судьбу в свои руки не по ошибке, а с определённой целью, ибо путь всеобъемлющ, это путь земного масштаба, и Тьма всегда ведёт нас к разлому, откуда сияет свет; мы, подобно Эдипу, должны были понять к концу этого ментального цикла, что именно тогда, когда мы становимся ничем, когда наши разумы и религии рассыпаются, мы становимся... чем-то другим. Весь этот двадцатипятилетний цикл... к чему?

 

Сознание, не знающее собственной правды.

Заблудшая охотница в погоне за обманчивыми рассветами,

Она движется здесь, между чёрной и светоносной границами бытия

В полумраке, который кажется единым целым:

Междуцарствие в Реальности

Отсекает целостную Мысль, тотальную Силу[17]...

 

Так говорила Савитри.

 

*  *  *

 

Благодатные мистерии*

 

Душа, она поёт.

Она пела всегда, с деревьями, ветром и морским прибоем, даже когда мы ещё не родились — с радостью, печалью и тишиной. Она всегда была здесь, вместе со зверями, растениями, с тем лишайником на голом камне. Орфей своим голосом, «чудесным как мёд», очаровывал даже диких зверей, «даже камни», и владыка подземного Аида вынужден был вернуть ему Эвридику, настолько сладостной была эта песня, что могла победить смерть — «мифы»? Но эта песня сплетает звёзды, атомы и нашу судьбу, она есть даже в Материи, и её Нота может создать иную мелодию наших жизней и прорваться через наши смертельные стены к иному дыханию. Один звук, один-единственный звук. Ведь нет тридцати шести вещей, есть одна.

Можно сказать, что наш ментальный цикл всё заморозил.

Душа, что это такое?

Наше величайшее несчастье в том, что мы заперли её в Церквях.

Орфей был до Гомера, может быть, за тысячу лет до нашей эры, задолго до рождения Софокла, когда маски ещё пели, когда толпы ещё слушали то, что пульсировало в веках и в их телах. Когда птица ещё не была посажена в клетку.

Пролетев сквозь века мы, кажется, слышим уже другой голос, механический и сухой голос философа Сартра с нашего повзрослевшего и зашоренного Запада (Сартр, не будем называть его по имени): «Под Психеей мы понимаем Эго, его состояния, качества и поступки. Эго в двойной грамматической форме Я и Мне представляет нашу личность».

Да будет так.

И так было с этой персоной, взявшей в свои руки наши несчастные века и нашу грамматическую Судьбу.

Но вина за это лежит не на «атеистах» и даже не на «материалистах», а на тех, кто должен был внести эту душу в нашу Материю и в нашу землю, вместо того, чтобы отправлять её на небеса.

До Орфея был Элевсис, уже другой миф, более древний. Это было примерно за двенадцать веков до рождения Софокла в тридцати километрах от Афин на берегу синего Саламинского залива на утёсе. Именно туда, по словам Гомера, пришла с Крита «Великая Богиня» Деметра, жена Зевса, в поисках своей дочери Коры, которую тоже похитил владыка Преисподней — она не пела, но это была «Богиня Земли», «Великая Мать», а её дочерью была наша несчастная земля, вечно похищаемая смертью. И какая же песнь воскресит эту умершую? Так родился великий «миф» — миф? — покоривший всю Грецию от Гомера до Платона*, включая Рим. Так родились «благодатные мистерии», ибо никогда в древние века люди не могли и помыслить о Земле как о шаре из грязи, пригодном для наших конкретных нужд. Это была Мистерия, Тайна; земля, рождённая от союза Зевса и Деметры, была «Дочерью» от брака между Небом и нашей оплодотворённой грязью — мы сыны Неба от нашей Матери Земли! И эти сыны должны иметь власть над смертью. В каждом из нас Великая Мать хочет воскресить своего умершего ребёнка.

Но нужно заметить то, что присутствует во всём этом. Или кто присутствует.

И в этом храме Элевсиса, куда могли войти три тысячи человек, включая женщин и рабов, повторялся или, скорее, изображался первый Акт или первая Мистерия похищения «Дочери» владыкой подземного Аида, её сошествие в Преисподнюю, являвшееся в то же время и оплодотворением нашей земли — нужно воскресить нашу умершую. Затем в этом святилище, окружённом шестью рядами по семь колонн и восемью рядами грандиозных террас с шестью вратами,  группа «мистиков» поднимала глаза к небу и скандировала: «Хей, Хей!», «Пролейся, дождь! Пролейся, дождь!», потом опускала взоры к земле и пела: «Хой, Хой!», «Забеременей! Забеременей!» И жрица издавала возглас: «Сильный дал рождение священному сыну».

Ни Гомер, ни Софокл, ни Платон, ни строители храма Элевсиса, ни скульпторы, воплотившие в мраморе чудесную «Кору в пеплосе», не были настолько «примитивными» и «дикими», чтобы считать это сексуальными или непристойными обрядами между жрицей и иерофантом, как утверждают «отцы Церкви»; не были они и обрядами оплодотворения девушек, как полагали римляне, у которых Деметра редуцировалась в Цереру, и уж тем более «баснями». Дионис в те времена тоже ещё не превратился в Вакха. И эта подвижная толпа, ещё не запертая в своих головах, ощущала всю глубину Мистерии также, как и глубину собственной тайны, а рождение этого «священного сына», также называемого Иакх, «Божественный Ребёнок» — как нечто, что отзывалось странной вибрацией в их собственных сердцах и телах. Ибо этим священным сыном, рождённым Великой Матерью, была их душа: «Блажен тот, кто имел счастье созерцать мистерии, — поётся в одном из гомеровских гимнов к Деметре, — ибо обретёт он сокровище в жилище своём», и это «сокровище» было их душой. Именно она и была сокровищем.

В Эдипе в Колоне, в последний момент величественного ухода Эдипа в «земли Тьмы», Софокл вкладывает в уста Вестника, издали наблюдающего уход Эдипа на глазах царя Тесея, слова:

 

 

Стоит Тесей, рукою заслоняя

Глаза свои, как будто некий ужас

Возник пред ним, невыносимый зренью.

А вскоре видим — он, к Земле склонясь,

И к ней и к дому всех богов — Олимпу

Единую молитву обратил.

 

Это Мистерия единения Земли и Небес, то, чего так не хватало нашим материалистическим векам, ибо она излечила бы нас от наших слепых атеизмов и урезанных «теизмов». Поскольку до сего дня никто не понимал, что наш Божественный Секрет, Божественный смысл нашей Материи, хранится в Преисподней. Даже такой закоренелый политик, как Цицерон, в I веке до нашей эры осмелился сказать: обряды Элевсиса — «лучший дар, который Афины преподнесли миру».

И Савитри — подобно Орфею, хотевшему вызволить свою возлюбленную из Аида, подобно Деметре, желавшей освободить свою «Дочь» из когтей смерти, и подобно Изиде, которая хотела вернуть жизнь изрубленному в куски телу своего мужа Осириса — сказала в пятой Песне «Открытие Души»:

 

Как мать чувствует и разделяет жизнь своих детей,

Так и Великая Мать испускает малую часть самой Себя,

Существо размером не больше мизинца человека,

В скрытую область сердца,

Чтобы встретиться лицом к лицу с болью

И забыть блаженство,

Разделять страдания и терпеть раны земли,

И трудиться посреди звёздного кружения.

Она в нас смеётся и плачет, терпит удары,

Радуется победе, борется за корону,

Расплавленная и смешанная с менталом, жизнью и телом,

Она берёт на себя их муки и поражения,

Истекает кровью под плетью Судьбы и висит на кресте,

И всё же она — невредимое, бессмертное «я»,

Поддерживающее актёра на человеческой сцене.

 

И вместо грамматической смертной Судьбы мы, возможно, обнаружим божественную бессмертную Судьбу  в теле.

 

*  *  *

 

Тад Экам

 

Нужно вернуться ещё дальше в предысторию, чтобы открыть или заново переоткрыть полностью и последовательно Секрет нашего вида, являющийся одновременно и Секретом Земли, ибо не является ли она единым существом и единым телом, которое медленно — так медленно — движется к своей уникальной Судьбе. И к тому же, от Элевсиса ничего не осталось, он был поглощён волной «новой религии», ищущей «спасения» и весьма успешной в своём желании не оставить и следа от этих «варварских и нечистых» культов; но это «спасение»... мы до сих пор не знаем, где оно. В V веке нашей эры храм Элевсиса был превращён в христианское кладбище. Да будет так. Но это «варварство», неизвестно с какой стороны эпохи искать его. Ещё за тысячу лет до этого певец Орфей говорил, что человек «одновременно титаничен и божественен».

И ещё раньше, ещё глубже в Предыстории, возможно, на заре времён нашего цикла, вслед за предыдущими, доносится до нас мощное эхо пульса великого Огня: Веды.

Всегда был иной воздух на нашей невежественной земле, всегда присутствовала эта безмолвная потребность, которая горит, которая растёт под кожей зверя или человека, в семени дерева или в лишайнике, или в одиноком детёныше тюленя с огромными глазами на пустынном пляже. Всегда существовала эта неосознанная печаль, этот неосознанный поиск солнца или любви, эта цель, которая впереди, всегда впереди, поиски полноты, которая исчезает и снова возвращается, чтобы снова вытащить нас из наших первозданных вод, или наших лесов, или наших бульваров — жало Огня.

 

В глубинном смысле это призыв и тяга к будущему,

которые создают прошлое и настоящее.

 

говорит Шри Ауробиндо в Поэзии Будущего.

Но что именно создаёт эту тягу?

Что тянет растение к солнцу, как будто это солнце было всегда, как будто оно — Семя его семени, стремящееся найти себя; что тянет всю эту землю и все эти виды, если не то самое таинственное нечто, стремящееся найти себя в полноте и абсолюте, разрушающееся и умирающее, чтобы находить себя снова и снова, и в конце концов найти ответ на вопрос — кто я есть.

Когда спускаешься «слепыми аллеями тела», именно это находишь в клетках; они уже содержат свою цель и своё солнце, они тянутся и растут, как они тянутся и растут в теле Земли, чтобы разбить эти старые стены и выйти на дневной свет к своему вечному Солнцу.

Божественное — сама простота, это то, что тела знают лучше всего, а мы понастроили вокруг столько хижин и священных оград, и нам приходится умирать снова и снова, и столько боли, и столько разрушений только ради того, чтобы заметить то, что находится прямо здесь.

 

Вино его экстаза скрыто

в ростках земных,

в водах существования,

даже здесь, в нашем физическом существе,

находится его нектар,

дарующий бессмертие,

но нужно его выдавить, чтобы он вышел наружу.

 

говорит Риг-Веда в Гимнах Мистическому Огню. Веда, это было очень давно, возможно, семь или десять тысяч лет назад, когда ведические песнопевцы, «Риши», трубили в свои раковины, и бронзовый ритм отдавался эхом на пиках Гималаев и катился к жителям равнин, чтобы поведать им их секрет и их солнечную Судьбу. Они пели, они были ведомы великим Ритмом миров, обладающим знанием себя, отсчитывающим течение эпох, шёпот наших сердец, тихий прибой на знакомом пляже, ночи наших страданий и краткие мгновения наших жизней, чтобы выдавить-выдавить этот Нектар и заставить выйти Бессмертное из наших стен, как Афина давила-давила на этих безумных людей, чтобы заставить их сердца испустить крик истины. «Сам язык Веды — это Шрути, нечто услышанное», говорит Шри Ауробиндо, который узнавал в ней то, что он слышал всегда, «этот ритм, не созданный интеллектом, но услышанный, божественный глагол, чья вибрация приходит из Бесконечности и исчезает в Бесконечности... который всегда резонировал на вечных планах, который начался ещё много эпох назад и возвращается в Бесконечность, чтобы снова зазвучать в грядущих эпохах». Наш язык никогда не сможет передать красоту санскритских гимнов, которые облекаются в истину спонтанно, ибо истина и красота идут вместе, как музыка и эмоция в нашем сердце.

Они пели о «стадах солнца» в небесах своих душ, о «конях просветления», спускающихся в область мысли на крыльях великого Ритма:

 

Великолепные табуны поднялись в моей душе...

И поют гимн, он ширится и поднимается,

Гимн озарения в моём сердце,

И ты, душа моя, двигайся стремительно

вместе с их потрясающим музыкальным дуновением.

Ибо они напоены вдохновенной радостью,

Не подвластной фальши,

Ибо истина вечной Природы — их проводник...

Они соратники раскалённого твёрдого света,

Ночи настигают их, но они перепрыгивают через ночь,

Они владеют землёй в наших мыслях

И возносятся с ними на небеса.

Ни полусвета, ни бессилия,

Но грозны в атаке и могучи в достижении,

Они держат копья света и бросают их в детей тьмы.

Ослепительные молнии богов Мысли разрывают ночь,

И свет небес поднимается сам собой,

Призываемый их боевым кличем.

Их блистательная сила — в Истине.

Они — архитекторы души, они формируют

её бессмертие,

Они запрягают своих коней в колесницу нашей жизни

И скачут к радости, что является их целью...

Иногда они бродят тысячами запутанных путей,

Иногда они бросаются прямо к цели,

Иногда их путь пролегает внутри,

А иногда они следуют тысяча и одной тропой внешней Природы.

Космическая жертва совершает сама себя

через тысячу имён их божественности,

И продвижение их всё более обширно...

Наконец, они прикасаются к цели, они несут ритмы мира,

Они поют и плетут свой блистательный танец

вокруг самого источника вещей...

Давайте же последуем по их стопам,

Ибо они несут в себе нетленное семя творения

и зерно бессмертных форм,

из которого, если посадят его на полях души,

взойдёт урожай, который есть жизнь универсальная

и блаженство, превосходящее всё...

Ведь они — глаза, ведущие нас по пути счастья,

кто следует за ними, тот не споткнётся

и не получит вреда, увечья, разложения или смерти,

их полнота не разрушается, а блаженство не уменьшается:

они делают человека царём и провидцем.

Их простор — сияние божественного Солнца

и они донесут нас до твердынь Бессмертия.

 

Они наблюдали развитие этого мира, они слушали будущее, эти провидцы Истины, они видели тысячи путей света и тьмы, тысячи лиц единого тела и единого существа этого мира, его сменяющие друг друга ночи и стремительные разрушения, и это Солнце, которое неизменно прорастает и медленно тянет свои ростки из зверя, или из человека, или из чего-то иного к своей непреложной Цели — от Самого Себя к Самому Себе в миллионах Своих тел, как благодаря свету, так и благодаря ночи.

Ибо, воистину, существует лишь ЕДИНОЕ. Тад Экам.

 

*  *  *

 

Великое разделение

 

Это долгое путешествие.

Ребёнок, входя в мир, приносит с собой целую историю, о которой не знает и тем не менее знает. Школьник, идущий по улицам Мира, великая суматоха, а под ней беспокойный полусвет, жажда, нечто, состоящее из тысяч страстей, сталкивающихся, страдающих и выплёскивающихся в крике радости, но это всё ещё не здесь, оно бежит впереди, и всё же оно здесь, подобно жжению в глубинах, словно нужда, такая ужасная нужда, потребность, не дающая покоя, подобно растению, ищущему своё солнце в непроглядной ночи — но растению проще, у него только одна потребность. У человека тоже, просто он этого не знает, и никто не может его научить, нет руководств по её выращиванию, жажда сама является собственным ответом — она растёт, создаёт собственные ветви и мёртвые листья, или увядает. Вся земля пребывает в такой Нужде. Это почти две разновидности жизни, или две жизни, тесно переплетённые в одном и том же человеке или в одной и той же земле; одна из них работает, скрытно, упорно, без слов — это жжение в глубине — а другая в суматохе на поверхности, где сталкиваются идеи, страсти, катехизисы и вероучения, разбегаются, увядают и возрождаются заново, никогда ничего по-настоящему не находя, за исключением травмированного счастья и чего-то едва достигнутого. Наше несчастье в наших «идеях», и мы вряд ли могли бы обойтись без них; наше несчастье в готовых одеждах, покрывающих нас, в то время как это настолько просто, это прямо здесь, во всём своём могуществе прямо здесь, этот Огонь без слов и без верований. И Дитя Огня растёт и растёт сквозь дни и ночи, через свои потрясения и печали, свои блага и ошибки — и всё будет вести к благу, лишь бы только оно росло, лишь бы только этот Огонь охватил нас; тогда уже он отмоет нас своими собственными методами от наших преступлений и наших благодеяний, от ошибок и знаний, от грехов и от добродетелей — нечто иное, что растёт медленно, скрытно, в течение эпох и в течение одной жизни, и использует для роста всё, что возможно.

Так поётся в Веде:

День и Ночь имеют разные формы,

но они странники одной совершенной цели,

оба они вскармливают божественное Дитя[18].

Насколько это просто. И насколько долог и хаотичен путь. И плодотворен, каким бы он ни был — сумрачным или ослепительным. Вся Природа с её миллионами лет не смогла бы сказать иначе, Она, знающая свою совершенную цель, но, кажется, позабывшая её в своём суматошном потомстве. Она, как Мать, выковывает дитя предназначения и бросает его в пустынях, чтобы оно отыскало способ пить, в ледниках, чтобы оно отыскало способ двигаться, в яростных потопах и вулканах, на разреженных вершинах, чтобы оно всегда находило Способ — свой способ — бытия. И всегда это работа Огня в глубинах тела — он нащупывает, ищет, стремится. Достаточно оказаться лицом к лицу со смертью, на ледяном поле, обнесённом колючей проволокой, чтобы понять, что именно он пульсирует, он горит и жаждет, вопреки всему, а главное — благодаря всему. Природа никогда не переставала создавать невзгоды и быть враждебной... как по волшебству — и где же «враг»? где зло, ошибка? где дьявол? Там растёт тайное волшебство, растёт всемогущий Способ, который знает, как перепрыгнуть через все стены и законы и найти в конце концов абсолютный, непоколебимый восторг в этом старом теле, которое столько трудилось на протяжении веков — и, может быть, новый тип тела.

 

Потрясающее Дитя в недрах,

его называют сыном тела.

(Риг-Веда, III.29.11)

Но его нужно заметить, ибо сколько уже можно ему оставаться под вуалью нашей внешней суматохи.

 

Он здесь, посреди обители,

Он — жизнь и дыхание нашего существа,

Он — наше вечное дитя...

Он вошёл в землю и в небеса,

как будто они были едины[19].

 

Ибо всегда это работа ЕДИНОГО, а наше величайшее «несчастье» в том, что вместо одного мы создаём тридцать шесть вещей — но работа этого несчастья также состоит и в том, чтобы создать тридцать шесть миллионов ЕДИНЫХ, открывших свой собственный Восторг под своей отдельной кожей.

 

О, Пламя, О, Божество вселенной,

Ты — пуп всех земель и их обитателей,

Ты правишь всеми рождёнными людьми

и поддерживаешь их, как столп...

О, Пламя неисчислимых сокровищ.

 

Оно несло все виды в своём непостижимом движении, оно ковало все эти немые огоньки в своём грозном Тигле — без жалости, но с бесконечной милостью, чтобы мы могли заметить нашу собственную милость и Восторг, что движет нами.

 

Ты несёшь нас вперёд,

как океан несёт волну.

 

Слепцы, мы полагали, что наблюдаем эволюцию скелетов в той или иной среде, рой генов, пытающихся дышать и пожирать, или быть пожранными. Но это всегда было ЕДИНЫМ, которое трудилось, нащупывало, прорастало — горело-горело, чтобы найти самого себя. Слепцы, мы строили Церкви, как старые раковины трилобитов, чтобы защитить наше преходящее понимание, мы украшали короной из перьев или тиарой наши загадки, существующие лишь мгновение, и населили наши академии безошибочными мудрецами, а самое главное — и печальное, а также катастрофичное — что мы совершили великое Разделение, ужасную Дихотомию, ввергающую нас в бессилие и вынуждающую постоянно искать другие «средства», другие могущества, других «спасителей» и великих Заступников, в то время как всё наше могущество находится здесь, все средства здесь и наша спасительная Цель полностью здесь — мы поместили Небеса на одну сторону, а Землю на другую. Пропасть. Так давайте сложим их в ЕДИНОЕ целое и заглянем в чрево нашей ночи, и тогда, возможно, мы откроем...

Недра Истины

и силу изменения — без машин и религий.

 

*  *  *

 

Реинкарнация

 

Иногда всё расплавляется в этом великом Ритме, и приходит такая полнота, такое присутствие, немедленное и непосредственное, как будто все земли и все существования всех эпох сконцентрировались в одну-единственную секунду бытия, которая содержит всё, в одну точку пространства, которая находится повсюду, в одну Ноту, которая является Нотой всего, и это настолько горячо, настолько трогательно своей Красотой, словно крик в сердце, готовом разорваться от любви и боли. Словно все небеса и ады — вместе.

И тогда... тогда где все вопросы и загадки? где «здесь» и «там», жизнь-смерть, Небеса и не-небеса?

 

Наше сознание огромное и космическое[20]

 

говорит Савитри, но мы этого не знаем. Человек настолько обширен, и не знает этого. Он божественен, но полагает, что он маленький зверёк под звёздами или бог весть что ещё — и мы ведём себя под этими звёздами абсолютно инфантильно или с такими огромными претензиями, раздувающими маленькое грамматическое «я» в соответствии со всем тем, чем оно не является, но чем всё-таки хотело бы стать. Наша машинерия лопнет сама по себе, подобно старым монстрам древности, но изощрённый яд наших современных религий, фатальный раскол, который они посеяли в сознании человека — кто излечит нас от него? Нужно достичь пылающей точки нашего существа, чтобы коснуться Реального, Абсолюта, Всего, и расплавить этот маскарад, эту ряженую пародию, которая окутывает и погружает нас во тьму более великую, чем все «дикости» прошлого — в нас возродился Дикарь более жестокий, чем когда-либо, поскольку мы коснулись лишь поверхностной корки святостей и добродетелей, благочестивой имитации Реальности — жгучей, всемогущей и ЕДИНОЙ.

 

Атеизм — необходимый протест

против извращённости Церквей

и узости верований.

Бог использует его как камень,

чтобы сокрушить эти осквернённые

карточные домики.

 

говорит Шри Ауробиндо в одном из Афоризмов.

У древних не существовало «религии», это печальное современное изобретение, некого было «обращать», кроме самого себя — был обширный мир, населённый огромными силами, которые можно было ощущать, открывать, приручать или опасаться, в этом и состоял путь и само путешествие. И, подобно птицам, эти древние уходили в себя, замирали и долго прислушивались: эти силы двигались в них, как ветер в древесной кроне, как вода в источнике. И временами этот ветер, этот источник, разрывая тишину, нашёптывал щемящую, острую действительность: то, что текло там, течёт также и здесь, то, что дышит здесь, дышит и во всём мире, и могучие боги, поддерживающие движение всего мира, поддерживали также и биение их сердец — были волки, тени, змеи, глухие раскаты, желавшие потревожить источник и замутить великий шёпот мира. И внезапно вспыхивали молнии, освещавшие всё вокруг и рассекавшие ночь, как шкуру зверя. Тогда в их сердцах поднимался иной, незнакомый Рассвет, как будто настоящего рассвета ещё и не было, в них пылала иная Сила...

 

пробуждая того, кто был мёртв[21]

 

И они пели о том, что чувствовали, что видели, ради тех, кто хотел, ради тех, кто мог услышать, для радости открытия и ради красоты Прекрасного. Веда была путешествием, и все проходили через это путешествие. Там были и предки древних, прошедшие сквозь дни и ночи и тоже певшие об этом, ритмы прошлого присоединялись к нынешним ритмам — огромный хор, низводящий богов в людей, один и тот же жертвенный Огонь пылал повсюду, узнавал самого себя повсюду в единой огромной Вещи, возвышенной, божественной и трудной для постижения...

 

Он сын вод, сын лесов,

сын вещей неподвижных

и вещей, которые движутся.

Даже в камне присутствует он ради человека.

 

Он там, посреди своего дома,

Он — универсальное Единое в творениях,

Он — Бессмертный[22]

 

и ещё так много других гимнов, в которых пелось:

 

Он видел То, что скрыто в тайном сердце вещей

Там, где всё существует в едином гнезде...

Он видел То, он становился Тем, он был Тем[23].

 

И они ощущали настолько явно, очевидно, настолько естественно божественность всего, а также божественную Судьбу мира, которая должна проявить себя средь бела дня, рас-крыться.

 

Отцы людей, обладающие божественным видением,

поместили этот Огонь внутри,

как ребёнка, который должен родиться

 

Даже эти отцы из ещё более древних времён знали о Цели, о долгой работе и долгом путешествии...

 

Люди древности формировали богов,

как кузнец куёт грубую материю

в своей кузнице.

 

Были те, кто путешествовал дальше, горел сильнее, видел больше, ибо «Огонь заставляет видеть», и была вся человеческая материя, ещё сырая, ещё неизведанная — они пока ещё не могли понять, но могли почувствовать, и для них это было «благодатными мистериями». Элевсис появится позднее, примерно пять тысяч лет спустя, когда собрание «мистиков» воскликнуло, глядя на небо и землю: «Сильный дал рождение священному сыну». Как долго рождался этот ребёнок. Как долго формируется в нашей кузнице этот бог.

Кроме того, люди древности знали, что это «дитя» не может родиться за одну короткую жизнь, за один краткий человеческий опыт или даже за несколько путешествий, и тем более встать в полный рост, обрести могучую, божественную бескрайность... трудным путём через столько ловушек — и требуется множество ловушек, злых волков и всяческих «ошибок», а иногда ужасов, чтобы выковать собственные силы и проникнуть в нашу материю компактным, однородным пламенем, достаточно мощным для того, чтобы разбить наши границы. И для Риши, и для древних также было очевидным, что жизнь одного существа — непрерывный, растущий феномен, где старые неудачи усиливают жажду победы, старые смерти на рассвете разжигают более интенсивный огонь стремления жить, а старые печали рождают более сильную любовь того, что любит в нас, и радость навсегда. Более поздние языки назвали это «реинкарнацией», но язык шёпота наших сердец гораздо архаичнее, подобно маленькому роднику у подножия древней горы или ветру в молодых листьях старого дерева.

 

Старый и изношенный,

он вновь и вновь становится молодым[24]

 

говорит Риг-Веда.

Все те, кем мы были и чей шёпот ещё живёт в нас, пока мы шагаем по нашим бессмысленным бульварам, всё то, что жаждет и не знает о своей жажде, что горит, не зная почему — что бросается туда или сюда, не понимая, почему был совершён тот поступок или откуда пришёл этот момент, а иногда даже крик, как у Электры: «Я из другого теста!» Иногда ничто, ночь и снова ночь, но всегда этот пылающий безмолвный вопрос: что? И это не «метафизика», это чистая физика! что это за огонь? что это за страдание, «подземелье боли[25]»? как говорит Савитри.

 

Преследуемые «я», о котором мы уже не помним,

Движимые Духом, которым нам ещё предстоит стать

 

И нам совершенно непонятно, по какому такому искажению или колоссальному невежеству наши современные церкви заявили, что у нас есть только одна-единственная жизнь на то, чтобы найти ключ к этой Тайне; и, возникнув неизвестно откуда, согласно нашим деяниям уйти в вечный ад или обрести вечный покой на небесах — какой садистский Бог мог изобрести подобное? или Бог-усыпитель? Одна-единственная жизнь на то, чтобы пройти этот колоссальный путь, развязать старые узлы и завершить такое громадное становление? Аякс навсегда покончил с собой? Антигона навсегда замурована в стене?

«Платон и готтентот — говорит Шри Ауробиндо — счастливое дитя святого или Риши и тот, кто будучи рождён и воспитан преступником, погружён с самого начала и до конца своей жизни на самое дно зловонного разложения большого современного города, все они должны в неравных условиях, но при этом на равных, создавать своей деятельностью или верою в одной-единственной жизни своё вечное будущее? Это парадокс, который оскорбляет и ум, и душу, и этическое существо, и духовную интуицию... Сама природа нашего человеческого естества предполагает разнообразное и разнородное прошлое души так же, как и её земное будущее, проистекающее из настоящего.»

 

Эта столь откровенная очевидность пройдена за тысячелетия миллионами душ, которые были всё-таки одарены определённым разумом. Ни Платон, ни Пифагор с Софоклом не были «примитивами». Даже наши друиды эпохи кельтских племён, когда Галлия ещё кочевала в железном веке, знали, что душа бессмертна и продолжает свой путь — само слово «Друид» означает «тот-кто-зрит-в-глубины», как говорят учёные. Что мы видим на другом конце наших микроскопов и на вершинах наших шпилей или минаретов в этот век, который уже не из железа, и с какой стороны Истории находятся «примитивы»?

Но всё это не утолит нашу жажду. И наш Огонь — непонятый, невскормленный, затемнённый нелепыми догмами — пожирает сам себя.

 

Мы храним боль в груди, которая уже не дышит...

Беспамятные часы повторяют старые действия,

Семена побеждённых грехов снова прорастают из тайной почвы,

Зло, изгнанное из наших сердец, вновь предстаёт перед нами,

Наши мёртвые «я» приходят, чтобы убить

нашу живую душу...

Во всём хранится призрачное бессмертие.

 

Освободимся ли мы за одну жизнь? или эти ады навсегда? Вырастет ли Дитя Огня настолько, чтобы достичь своей Цели именно здесь, на этой Земле? Близорукость наших религий не только извращает устремлённость душ и тел, но и создаёт настолько бессмысленную пустоту, что она естественным образом заполняется нездоровыми огнями и невежественными фантазиями:

«Популярная идея состоит в том, что Тит Бальбус перевоплотится в мистера Джона Смита (пишет Шри Ауробиндо со присущим ему юмором): тот же человек, наделённый той же личностью, характером и теми же достижениями, что и в прошлой жизни, с той лишь разницей, что вместо тоги он будет одет в пиджак и брюки, а вместо латыни говорить на кокни. Но это не так. Какая польза для Земли в том, чтобы повторять одну и ту же личность или характер миллион раз с начала времён и до конца? Душа входит в рождение ради получения переживаний, для роста, эволюции, пока не будет способна внести Божественное в Материю...»

 

И тогда всё обретает земной смысл, и для наших тел, и для нашей души — а существует ли хоть одна душа, отделённая от Тела Земли?

 

«Для индивидуальной души реинкарнация становится средством проявить всё больше и больше своего скрытого сознания, и через это возрастающее развитие сознания каждая жизнь становится этапом победы над Материей, пока, наконец, сама Материя не станет средством полного проявления Духа.»

 

VI

 

Победа над Материей

 

Дух будет смотреть глазами Материи

А Материя явит

лик Духа

Шри Ауробиндо, Савитри

 

От Софокла до Шри Ауробиндо

 

Победа над Материей...

Возможно, именно это ощутили учёные, когда впервые осуществили деление ядра, освободили силу атома. Должно быть, это выглядело потрясающе. Некая мистерия! Овладение миром. С самыми благими намерениями. Мы знаем, что последовало потом. Но как Риши могли знать, что этот Огонь есть даже в камне? Как Орфей мог очаровывать своим пением «даже камни»? Тайна взрывается у нас на глазах, но остаётся полной загадкой, как будто это был очередной маскарад или ещё одна маска. «Спасение является физическим», говорила Мать. Как «спасение» может быть физическим, когда все эти атомы связаны вокруг нас и внутри нас и жёстко запирают нас в определённую форму по определённым законам?

 

Ужасающая темница

 

говорила Веда уже много тысячелетий назад. Победа над смертью, такое вполне возможно, даже очевидно, как только мощь Огня понемногу начинает спускаться в «слепые аллеи тела» — это очень трудно выдержать. Это даже похоже на переживание смерти живьём. Но кто захочет жить веками в одной и той же темнице, даже со всеми «озарениями» мира, даже с непосредственно космическим сознанием клеток, которые сообщаются со всем в мире, находятся во всём и повсюду, здесь и там, без разницы — увы. Это чрезвычайно болезненно, да, словно ад и небеса вместе. Тотальная всеобщая земная темница, где каждый находится в своей отдельной маленькой камере, где он трудится и страдает без малейшего контакта с другими, и большую часть времени этот «каждый» разговаривает со стенами своей темницы, печальное зрелище. И умирает... почти с облегчением. Чтобы потом начать заново. Но что именно побуждает человека начать заново? Когда прошёл через множество разных подземелий, через множество костров и беспросветную убогость, хоть и с редкими блёстками красоты, и когда начинает понемногу проявляться память души — ужасная коллекция несчастий под той или иной кожей... Это слегка ошеломляет. Не можешь не чувствовать, что это «междуцарствие в Реальности» слишком затянулось. И где настоящая Реальность в Материи — этой чёрной глыбе?

Мы можем сбежать — есть тысячи способов бегства, осознанных и небесных. Всегда существовали «Небеса» под разнообразными именами и с разнообразными «спасениями» более или менее широкого размаха, в зависимости от способов и стремлений. Но, чёрт возьми! зачем всё это начиналось, если только ради того, чтобы в конце сбежать? Мы уже не говорим о столь же разнообразных нелепостях наших Церквей; но как это видит ясный взгляд сознательного существа — сознающего свою душу и бессмертную божественность. Есть младенцы с эволюционной точки зрения, но эти младенцы тоже имеют душу, сколько бы ни было на ней временной грязи, и бессмертную судьбу, какими бы обходными путями она ни пользовалась — но все эти обходные пути стимулировали рост Огня, Жажды, они обогащали, расширяли масштаб или панораму сознательной души, вместо того, чтобы заковывать её в узкий корсет добродетелей... Всё это хорошо, но к чему? ради чего? Дабы проветрить темницу?

Невозможно не ощутить огромность Софокла, его безмолвное сострадание, безмолвный вопрос, бескрайний взгляд, когда хор в Царе Эдипе поёт:

 

Несчастные людские поколения,

Вся ваша жизнь, увы, небытие!

Лишь только получает человек

Чуть больше счастья,

чтобы выглядеть счастливым,

как тут же эта видимость уходит без следа.

 

Невозможно не ощутить за этим взглядом бескрайний взгляд Шри Ауробиндо, в котором можно увидеть того же Софокла, пришедшего взглянуть ещё раз, но теперь уже для того, чтобы СДЕЛАТЬ, чтобы распутать узел этого небытия, разгадать Тайну. Как будто все эти века достигли своей Цели.

 

*  *  *

 

От Вед до Шри Ауробиндо

 

В то же самое время, когда Софокл смотрел на Эгейское море, туда, в бескрайнюю лазурь, на восходящее солнце, с другой стороны земли ему отвечал взгляд великого Сострадания Будды. То же самое сострадание ощущалось в нежном взгляде Шри Ауробиндо. Всегда всё начинается заново — люди, поколения, революции...

 

Вечный поток веков и тысячелетий,

Где в этой серости луч Твоего прихода?

Где гром крыльев Твоей победы?

Слышны лишь шаги проходящих богов...

Эпохи вечно следуют по кругу

без изменений,

Циклы заново всё перестраивают

в своём вечном стремлении.

Всё, что мы сделали, всегда приходится переделывать.

Всё разрушается и обновляется —

и остаётся тем же самым...

Слишком мала наша сила, что родилась с нами,

Слишком слаб свет, проникающий сквозь закрытые веки Природы,

Слишком скудна радость, которой она оплачивает нашу боль...

Но я знаю, что твоё творение не может

потерпеть неудачу[26].

 

Я знаю.

И это «я знаю» не уходит ни в буддийское, ни в ядерное ничто.

«На этот раз нечто будет сделано.»

Существовала «доисторическая Мудрость» (фраза из работы Тайна Веды Шри Ауробиндо), и эта Мудрость тоже знала. Но никто не зашёл настолько далеко, настолько глубоко — к самому центру — как ведические Мудрецы. А в наше время Ментал только и делает, что всё цементирует и абстрагирует. «Системы» и «законы», кажущиеся столь же устоявшимися, как и пути звёзд, обриты которых заранее известны и измерены, и всё известно заранее — существует некий подсознательный коллективный научный и религиозный барьер, заставляющий нас копаться в уже готовом «неизвестном». Наши «мистерии» подобны отскоку волны, ударяющейся о наши собственные интеллектуальные стены. Иногда наши стены рушатся в неожиданной вспышке или мучительной агонии, опустошающей нас. Но та Мудрость без стен ощупывала, прикасалась к гораздо большему обилию вещей, чем мы. Она знала, что существует центральное Семя всего: земли, камня, зверей, людей, вселенных. И для них, ведических Мудрецов, этим центральным Семенем была радость — то, что они называли Вином, Нектаром, Блаженством или Восторгом, Сома — то, что греки угадывали или ощущали и персонифицировали в Дионисе.

 

То блаженство, которое в высшей степени широко

и полно и не имеет разрыва[27]

 

говорит Риг-Веда.

 

Затопи всё здесь Сомой, Нектаром...

излей его и наполни нас светом до самой кожи.

 

Но для того, чтобы эта «могучая эссенция сладости[28]», как говорили Риши, могла выйти, нужно её выдавить. Требуется механическое действие (говоря нашим современным языком) или Сила сжатия, и эту Силу ведические Риши называли Огнём, Пламенем, Агни, и когда это Пламя в человеке начинало выходить, зажигаться в нашей смертной ночи под давлением плодотворных несчастий, являющихся нашим уделом, ведические певцы пели:

 

О, Пламя, Вино,

Твоя сила стала сознательной!

 

Это Семя вселенных и есть Огонь — высший Нектар, Вино могучей Радости.

 

Сердце блаженства

в глубине мира боли

 

говорит Савитри.

Вселенные создаются, разрушаются,  переделываются, и это кажется бесконечным, это кажется абсурдным, но это наш абсурд; Радость и Пламя спроецировали всё, начиная от звёзд и заканчивая разумным двуногим, не для того, чтобы низвергнуть их в Ничто, в какие-то Небеса, в бесконечный круг смерти и перевоплощений, но для того, чтобы Она нашла себя, наслаждалась собой, была собой в мириадах форм того, что кажется противоположным Ей — и Она не может перестать быть, пока не достигнет своей Цели, тотально, полностью и «без разрыва». Всё здесь пребывает в поисках Радости, поскольку всё здесь — под покровом своей темноты — ЯВЛЯЕТСЯ этой Радостью, этим Огнём, этим ЕДИНЫМ:

 

Из Блаженства рождаются все эти существа,

Благодаря Блаженству существуют и растут,

В Блаженство возвращаются[29]

 

говорит Упанишада.

Не может быть «Бога» и «не-Бога» — всё соткано из единой субстанции, является этой субстанцией бытия, является этим существованием:

 

Сущий ЕДИН,

но мудрецы выражают его по-разному:

они говорят Индра, Варуна, Митра, Агни,

они называют его Агни, Яма, Матаришван...[30]

 

Этим словам около десяти тысяч лет!

Но пришла пора вспомнить их!

Таков божественный парадокс нашей вселенной и всех предыдущих вселенных, затонувших подобно кораблю, не нашедшему своей пристани. И именно нам дано разрешить этот парадокс в нашей жизни и в нашем теле — «спасение является физическим», говорила Мать — пока он не будет разрешён, пережит, завершён, это будет продолжаться, и другие Софоклы будут воспевать скорбь «жалких теней», не знающих самих себя.

 

Клетки нашего тела должны удержать и сохранить Пламя,

Иначе только дух присоединится к своему источнику,

Оставив наполовину спасённый мир

его сомнительной судьбе.

 

Наше несчастье в том, что мы увидели тридцать шесть миллионов механических сил вместо одной-единственной, внутренней и всемогущей, и разделили мир на тридцать шесть миллионов маленьких богов или дьяволов и одного великого «Бога», восседающего на троне где-то наверху — и Он будет наверху до тех пор, пока мы не найдём эту субстанцию в нас самих, не освободим нашу тьму от содержащегося в ней Секрета, не изменим смерть и не трансформируем неумолимую темницу нашего тела — «до последнего атома», говорил Шри Ауробиндо.

 

*  *  *

 

Божественная эволюция

 

Эти невероятные ведические Риши отыскали Секрет и Могущество, а Шри Ауробиндо смог расшифровать их прекрасные гимны именно потому, что заново открыл этот Секрет и Могущество в своём собственном теле в 1910: он снова открывал то, что уже знал, а ведь никакое знание не является истинным, подлинным, если не заставляет выплеснуться нечто, что внезапно опять узнаёт то, что знало, подобно молнии или музыке самого нашего сердца.

 

То, что бессмертно в смертных

и является даром истины — есть бог,

оно установлено внутри как энергия,

пробуждающая наши божественные могущества...

Через Агни мы получаем субстанцию, да.

 

И ещё:

 

О, Огонь, Агни, когда мы должным образом поддерживаем тебя,

тобой растём мы и ввысь, и вширь,

вся слава и красота — в твоих желанных красках

и твоем совершенном видении.

О, Безбрежность, ты — изобилие, несущее нас к концу нашего пути;

ты — многообразие богатств, рассеянных повсюду[31].

 

И мы всегда, всегда должны распознавать то, что находится здесь, под небом Греции или под чёрным небом наших городов; иногда требуется немного ярости Афины, чтобы ввергнуть нас в изначальную Жажду того нечто, что веками ждёт и ждёт нас в этой яме несчастий.

 

Ты топором рассекаешь обширные земли

в поисках Нектара...[32]

Древняя Богиня пробудилась,

Она широко открывает Небеса до самого края

и неустанно теснит свою сестру Ночь,

сокращая наши смертные периоды.[33]

 

Те самые долгие дни, когда мы не более чем «ходячий труп», как уже говорил Вестник в Антигоне. И это долгая, жгучая битва против удушения плотными коллективными силами, против общепринятых идей, установившихся верований, против господствующих законов, господствующей (или уже не господствующей) морали, смысла такого или сякого и вообще всех смыслов, кроме единственного Смысла, неустанная битва против самих себя и наших собственных пещер — всё восстаёт против нас! Но это «против» ещё больше разжигает ту единственную Потребность в нашем существе, как Потребность дышать заставила первых задыхающихся животных выползти на древний пляж, как Потребность выжить среди кровожадных хищников создала первые крылья, как Потребность охватить наш великий таинственный мир изобрела тысячи средств и миллионы крохотных жжений для того, чтобы найти то, что находится здесь, то, что питает — и когда это было найдено, окружено, захвачено, древний Огонь разбивал или пожирал сам себя, чтобы идти дальше, ещё дальше, к большему простору, большей силе, большему мастерству, находя больше способов охватить эту мимолётную полноту, мимолётную радость, нечто, что тысячелетиями испытывает неутолимую жажду и борется, борется, добром или злом, чтобы найти свою цель. Риши, возможно, и не знали об эволюции скелетов, как Дарвин или месье Кювье, но они знали о божественной Эволюции нашего существа, об Огне, Радости, Полноте существа — и о его Могуществе.

 

Давайте победим именно здесь,

Отправимся в это стремительное путешествие

по сотне путей...[34]

Тогда Огонь щедро одарит нас своим наслаждением,

Тогда он возвратит нам в виде субстанции и сокровищ

всё то, что мы отдали в его руки.[35]

 

В виде субстанции, говорили Риши, это слово постоянно встречается в их гимнах. Некоторые существа, которых ковали дольше, чем других, могут ощутить эту тяжёлую телесную плотность, создающую иной вид тела в нашем теле, более реальный. Словно этот Огонь собирает бесчисленные печали исчезнувших, бесчисленные смерти никогда не умирающих, бесчисленные ночи, которые зовут и зовут, стучат в наши стены; и включает-вбирает в себя множество вещей, как будто все существа пребывают здесь, в одном теле, как будто в нём вся печаль земли, немая и жгучая, удушающая; удушье в теле, слишком маленьком, чтобы вместить всё это; и ты как огненный странник, ищущий тысячу способов истощить это пожирание, тысячу средств, которые ничего не дают, и музыку, которая не позволяет вспыхнуть этой огромной жгучей Ноте — а потом однажды эта Плотность как будто поднимается со дна тысячи сумерек, из самой земли, из места, где нет места поставить ноги, словно все прошлые шаги по забытым путям навсегда оставили свой огненный отпечаток в древней почве, и она поднимается; поднимается из-под земли в ноги, в поясницу, в грудину, поток твёрдого огня, и ничего не можешь с этим поделать, не имеешь к этому никакого отношения, это как будто феномен Природы, она поднимается сама собой, волна за волной, день за днём, и кажется всё более твёрдой, всё более неудержимой, почти яростной, она причиняет боль, а потом стучит в черепную коробку, каждый раз она упирается в неё, а потом следующая волна — но это не «волны», это словно сокрушительные удары, поднимающиеся секунда за секундой, неиссякаемо, властно, будто выходя из самой земли, из таинственной необъятной берлоги, сопровождающей тебя повсюду, где бы ты ни был, когда ходишь, когда ешь, когда садишься, во всех движениях этого старого тела, кажущегося таким тонким, хрупким, неспособным, душным... И вот в один прекрасный день, или секунду, которую не измерить временем, происходит последний удар, и это выходит через скорлупу вверх — но оно продолжает подниматься! оно поднимается в протяжённости, не имеющей пределов, как будто этот добрый малый в теле, идущий где-то там внизу, был просто... странной штукой, крохотной вещью во всеобщей необъятности. И это поднимается день за днём, как будто у этой безбрежности нет дна, как будто оно оказалось пойманным другой силой притяжения — возможно, солнцем того старого подземного семени, которое век за веком трудилось во льдах, ночах и тюрьмах земли. Это иная вещь. Это другой мир, в котором не нужны слова, как будто мир астронавтов, сбросивших скафандры.

Ведические гимны хотели передать это своим бронзовым языком, который уже не слышен в наших словах, и в ритме, который больше не принадлежит нам...

 

Сто железных городов удерживали меня,

теперь я пробил свой путь через них,

как ястреб  в своей стремительности...

меня несли его неудержимые крылья,

наполняя энергией, способной разметать всё...[36]

 

И ещё они говорили, те, кто видел:

 

Работа выполнена,

они раскрыли тот самый простор,

на котором была крышка...[37]

 

Эта «крышка»... И с каких пор она держит людей в заточении?

 

Ты разбиваешь материю существа,

потому что она не доставляет тебе

заключённые в ней стремительности жизни.

 

И мы умираем снова и снова, чтобы найти этот иной вид жизни, этот иной вид энергии и стремительности, которая уже не нуждается в наших тюремных искусственностях.

 

Тогда они по-настоящему проснулись

и обрели тотальное видение.

Позади них, вокруг них и повсюду

они по-настоящему испытывали тот самый экстаз,

которым наслаждаются на небесах...

 

«Высшее рождение», о котором говорят Риши.

И это Солнце.

 

Видна твоя раскалённая красная масса,

великий бог освобождён из тьмы.

 

То самое Солнце, что притягивало все эти семена земли. То, что Шри Ауробиндо называет «Супраментал».

Единая масса.

Но это лишь начало.

Новой, божественной Эволюции под другим небом, а не под этим небом Ментала, заключённого в свою темницу, под другим Солнцем, с другой Энергией, уже не похожей на нашу жалкую смертную пульсацию — это «Небо» не будет местом, куда человек сбегает спустя какое-то количество смертных лет, это не завершение, после которого можно, наконец, отдохнуть, это новый тигель, который хочет переделать человеческий вид, но сначала трансформировать «ужасающую темницу», что держит в плену наши «стремительности жизни».

 

*  *  *

 

Ментальный скафандр

 

Всё-таки это совершенно экстраординарный феномен Природы — а как иначе его назвать? — эта твёрдая субстанция, выходящая из земли, вливающаяся в ноги и проходящая через тело (мучительно), затем последний сокрушительный удар, и ты высаживаешься... Нет, ничего «восхительного», но своего рода непостижимое изумление, удивление от такого количества тяжёлой субстанции, которая не переставая поднимается-поднимается, неудержимо, словно с самого дна земли — непрерывный поток; но более твёрдая, чем «поток», более стремительная. Спрашиваешь себя: но откуда идёт всё это! И когда этот последний сокрушительный удар пробивает «дыру» (а как ещё сказать?) в черепной коробке, когда эта масса субстанции выходит с другого конца этого доброго парня, наступает облегчение, но и удивление, ибо «это» продолжает и продолжает подниматься в течение дней (возможно, и ночей, мы не знаем). Продолжаешь ходить, гулять, в то время как этот своего рода «скафандр» оставлен внизу — но где же она заканчивается? она не «заканчивается»! Это не «чудеса», потому что приливы и отливы, даже во время равноденствия, не назовёшь чудесами, хотя, если смотришь на них впервые в жизни, это может показаться чудесным: просто феномен Природы. И это «небо», не имеющее пределов, всё-таки физическое, но как будто другой вид неба, слегка ошеломляющий, поскольку находишься прямо в нём. Ведические Риши называли это «солнечным миром», Свар, а в 1910, через семь тысяч лет после Риши (!), Шри Ауробиндо в клетке Алипорской тюрьмы проделал дыру в своей Нирване и тоже высадился в этой «другой вещи», которую назвал «супраментальным миром»... Как будто всё это время мы были заключены в мир, который может быть и «физический», но видимый, воспринимаемый и переживаемый через ментальный панцирь, как рыба переживает свой «физический» мир через водяной панцирь. То есть мы, люди, не живём в физическом, не живём в материальном: мы живём в Ментале, и все наши инструменты ничего в нём не меняют, как и инструменты рыбы ничего не меняют в её водной среде. Мы видим «нечто» через что-то. Обитая в каком-то Ментальном скафандре и пользуясь инструментами этого скафандра. А Материя, что это такое?

Но происходит ещё один «феномен Природы», ещё более удивительный и слегка... ужасающий. Однажды внезапно (неизвестно, почему) поток меняет направление, или прилив превращается в отлив — моряки называют это «реверс» — и та же самая твёрдая субстанция вместо того, чтобы бесконечно подниматься в это «небо», вдруг начинает спускаться в этот скафандр, в физическое тело нашей старой физики! непрерывно, властно, и мы ничего не можем с нею поделать — ощущение немного ужасающее! Это иной тип физики, которая входит в старое физическое... расплющивающей, ещё более твёрдой, чем при подъёме — «Энергия, способная всё разметать», говорили Риши. И она может всё разметать. «Полна твёрдого могущества их сверкающая энергия.[38]» И ты словно соломинка внутри этого. Но соломинка по крайней мере полая внутри, в то время как старый добрый малый в своём скафандре сделан из некой «материи» или «чего-то» абсолютно жёсткого, что совершенно не поддаётся этому вторжению нового типа. Тогда «это» начинает пробивать дыру в парне и его старой смертной физике. Именно это делал, или переживал, Шри Ауробиндо на протяжении... сорока лет. Но где останавливается это вторжение? где та клеточная или атомная стена, которая отделяет эту клетку или этот атом от всех остальных клеток или коллективных атомов нашего общего котла? И как далеко простирается эта «дыра», на какую глубину? Где заканчивается эта «Энергия, способная всё разметать»? И что она ДЕЛАЕТ?

Ведические Риши говорили просто:

 

Индра силой своего Пламени

вскопал землю, чтобы сделать её своим основанием,

как ветер вскапывает воды своим натиском...

Он раздробил на части те вещи, что были

прочно установлены.[39]

 

«Вещи» — это мы, маленькие человечки со своими прочно установленными скафандрами и вся наша старая Земля в том же самом Скафандре. «Индра», одна из форм ЕДИНОГО — которое мы разложили на тысячи кусочков — вооружён «молнией», как и Зевс.

Определённо, что-то происходит на этой старой земле.

Определённо, «где-то» существует иллюзия.

 

*  *  *

 

Последняя иллюзия

 

Мы одурманены господством над Материей

 

говорит Савитри.

Существует некая Иллюзия, которую увидел Будда. Существует заключительная Мистерия, которую воспевали греки Элевсиса, и, может быть, они были развиты не меньше, чем мы! — по крайней мере, их Мистерии были «благодатными». Существует тот «Олимп ослепительной ясности», который видел Софокл над нашей земной сценой — над теми масками, что вещали о своём свете и несчастьях, о мужестве и скорби, о своём вечном бессилии перед мучительной Судьбой. А иногда Софокл позволял себе воскликнуть: «Бог или смертный? я не знаю, кто действует», поёт хор в Электре... Не будем забывать, что Софокл написал сто двадцать три трагедии, а сохранилось только семь. Но в тех немногих песнях, что нам остались, можно ощутить столько всего: колоссальный вопрос, огромное сострадание к этим существам, сражающимся с самими собой: «Ты видишь, для людей одни опасности повсюду, и в счастье они рискуют не меньше, чем в несчастье», восклицает Филоктет. Конечно же, и смерть может быть приятной, конец всего этого может быть мягким. Родись Софокл в Азии, может быть, он и стал бы буддистом, но перед лицом этого Несчастья он работал, творил неутомимо, он так хотел всё изменить! Он не позволял себе увлечься этим Олимпом, быть поглощённым Светом, он смутно ощущал в этом хрупком человечестве иные средства, иные пружины, иное могущество — но какое? Он родился слишком рано для ответа на этот вопрос; нужно было, чтобы вся человеческая тотальность сбросила маску, позволила расплодиться своим дьяволам, чтобы удушье стало тотальным, земным, и чтобы мы, наконец, достигли Момента крика, Момента Судьбы, дна вековой ямы.

Возможно, именно это и делает «новая» — или вечная — Энергия: вытаскивает всех дьяволов из древних Преисподних, эти отходы, копившиеся Эпохами, чтобы изгнать их раз и навсегда.

Буддийская Иллюзия слишком поверхностна.

Это лишь «половина пути», говорила Мать, «лишь начало», говорил Шри Ауробиндо, который видел, подобно Будде, это напрасное копошение (но он не говорил «напрасное») и революции, которые ещё ни разу не привели к той самой Революции. Но Иллюзия бесконечно глубже, «конкретнее», материальнее, чем мы могли предполагать на протяжении всех прошедших веков: она в этой «ужасающей темнице», которую увидели Риши, в этом «скафандре» из плоти и костей и в так называемых «законах», которыми наши учёные облепили темницу, словно дополнительным слоем бетона. Это действительно наиболее ужасная из иллюзий. Но нужно избавиться от других иллюзий, прежде чем разоблачить эту — а в ком из людей достаточно огня, чтобы осмелиться пройти через этих призраков и змей и добраться до самого дна дыры, до корня Мистерии? В первой маленькой клетке содержится вся Мистерия, всё Могущество — то самое, которое направило миллионы видов к их возвышенной Судьбе.

Ведические Риши тоже видели Иллюзию. Но их видение было гораздо более глубоким. Они использовали мощное выражение для обозначения этого субъекта:

«Сын Тумана»[40]

Это Ментал, свернутый в «девяносто девять колец Змеи». Но этот субъект — не просто наш полезный инструмент мышления, позволивший нам осознать наше индивидуальное положение под звёздами и наши несчастья; это гидра, обволакивающая всё, вплоть до сердцевины клеток, вплоть до Материи...

«Окутывающий»

И естественно, он покрывает всё своим густым Туманом, включая наши «естественные» рефлексы и «естественные» глаза...

«Покрыватель»

Он главный зодчий нашей Темницы. Осознав своё индивидуальное положение, он «естественно» отделил и разбил на части всё: это совершенный

«Разделитель без рта»[41]

И мы, в частности, люди, стали:

«Как те, кто одурманен

и уже не знает области, где он обитает»[42]

И в итоге мы поверили, что этот инструмент — наше единственное орудие и великий творец вещей — и он действительно творит несчастья, в которых сам себя запирает. Непроницаемая Темница. И сверх того, он имеет «рот», изливающий свой гипнотизм через все экраны и громкоговорители мира. И всё-таки без него, без создаваемых им несчастий мы превратились бы в неизменный «устойчивый» вид, наподобие сумчатых или очаровательных маленьких чаек, из поколения в поколение рождающих всё тех же маленьких чаек. Невозможно так долго реплицировать себя в своих детях, наше «приспособление» душит нас самих и уничтожает само себя — вопрос лишь в том, будем ли мы уничтожены целиком, как динозавры, раздавленные собственным весом, или найдём рычаг, позволяющий нам перейти к другому виду. Животные не могли найти этого рычага — который, впрочем, есть во всех живых существах мира (и даже в камнях) — поскольку были слишком гармоничны, упорядочены и «нормальны» в рамках своего вида и менее «одурманены», чем мы — в них не было Жажды, если только Природа не обрушивала на них какую-нибудь катастрофу, заставляющую их найти Способ.

Наша человеческая «анормальность», возможно, является лучшей возможностью совершить скачок.

Найдём ли мы Способ?

Выйдем ли из состояния Ментальных наркоманов?

 

Пигмейская Мысль, нуждающаяся в ограничениях,

Навсегда склонившаяся перед молотом факта и формы,

Поглощённая и ограниченная внешним видением...

Приковываящая Жизнь к колее привычек.

Послушная тирании грубой Материи,

Пленница шаблонов, в которых она работает,

Связывает себя тем, что сама создаёт.

Раб фиксированной массы абсолютных правил,

Она рассматривает привычки мира как Закон,

Она рассматривает привычки ментала как Истину...

 

«Ведь вы же не будете говорить, что атомы, которые я вижу в свой микроскоп, не вращаются так или эдак согласно Закону; и что клетки, которые я вижу через очки под скальпелем, не состоят из такой-то и такой-то материи, подчиняющейся тому закону ± тому закону ± тому закону...?» Мы в Темнице законов, которые не имеют той реальности, которую мы им приписываем — но их могут совершенно законно швырнуть нам в лицо, поскольку именно мы их организовали. И их бросают нам в лицо, дезорганизуя всё вокруг, чтобы заставить нас найти рычаг — также, как ледники плейстоцена, пустыни или потопы дезорганизовывали «законы» старых видов, чтобы вынудить их найти другой способ и другой закон. Наши научные законы не более абсолютны, не более фиксированы, не более действительны, чем законы моллюска или благородного соловья — они работают... какое-то время. Но, к сожалению, «законы» Ментала обладают гипнотической силой, которой не имели законы предыдущих видов — и они вынуждают нас ломать всё своими собственными руками. Неужели и нас самих тоже?

Странно, что ведические Риши ещё за много тысяч лет до нашей «цивилизации» говорили:

«Искусственные препятствия [обструкции]»[43]

kritrimani rodhansi

 

Это последняя иллюзия.

Но мы рождены не для того, чтобы вечно оставаться «Сыном Тумана».

 

*  *  *

 

Сверхъестественное

 

Мы всё ещё слышим голос Матери, сидящей, сгорбившись, в той золотой темнице, куда её заперли люди, и смотрящей... о! этот взгляд: «Мне миллионы лет, и я жду.» Эта древняя боль Земли — которая ждёт.

И в последнюю встречу, прижав руку к груди, Она сказала: «Всё — здесь».

Как мы Невежественны.

Столько веков, и лишь для того, чтобы разоблачить всё то, что находится здесь.

У нас миллионы жизней, которые рождались вместе с нами, не зная зачем, и миллионы смертей, которые тоже возрождались вместе с нами, и тоже не зная зачем — каждый раз вся трагедия Земли разыгрывается заново, каждый раз она забывается и открывается вновь... на мгновение. Она не нуждается ни в словах, ни в хоре, она — безмолвный Огонь, который ждёт, Огонь жгучий, острый, как сама основа Священного. Мы ищем богов, чудес, но когда это безмолвное, обнажённое Мгновение возникает на наших обломках, это и есть чудо, способное воссоздать всё, как будто все века и все страдания ожидали только одного этого мгновения. Мы не знаем, мы не знаем ничего о настоящей силе жизни, о настоящем могуществе человека.

В «начале» известной нам эпохи жили существа менее замкнутые, для которых жизнь была путешествием к открытиям. Ничего не было известно, кроме того, что пульсировало прямо здесь, и это «здесь» было обширным божественным миром, могуществом существа, искавшего самого себя, сокровищем, желавшим целиком обрести себя. А что ещё можно было искать, какую другою силу? Мы наделили эту вещь столькими именами, навесили на неё столько золотой лжи и суеверий, столько «других» вещей, в то время как не существует ничего другого. Для этих существ древности —  возможно, вернувшейся в наши запертые сердца сегодняшних людей — не существовало никакого «сверхъестественного», ведические Риши не верили в «сверхъестественное», Божественное было самой естественной вещью в мире, оно было всем этим миром, всем могуществом этого мира и единственным мировым Законом, который нужно было открыть и завоевать в этой маленькой точке бытия, также как и во всех вселенных. Будучи самим Могуществом, самой пульсацией всего существующего, оно, естественно, могло сделать всё — это было фантастическое исследование. И то, что мы называем «чудом» в наши невежественные дни, полностью находилось здесь.

«Мне миллионы лет, и я жду...»

 Шри Ауробиндо тоже знал, но с него было достаточно этих веков Невежества и Бессилия, он хотел завоевать. А то, что можно завоевать для одной-единственной точки бытия, будет завоёвано для всей Земли, для единого неделимого тела — именно в теле происходит это завоевание, поскольку тело является одним и тем же на протяжении миллионов лет. Всё остальное — мимолётный туман.

 

«Сверхъестественное — это естественное,

которого мы ещё не достигли или ещё не знаем,

или способами которого мы ещё не овладели.»

 

Шри Ауробиндо искал «способ», и для этого достаточно было начать с того, что есть, с наиболее простого, с наиболее естественного: с тела. И поскольку оно является Божественным, оно, естественно, может сделать всё, включая изменения способа бытия этого старого животного существования, столь примитивного, столь грубого и несознательного — смерть является лишь продуктом или следствием этих запертых и незавоёванных «стремительностей жизни». Этой незавоёванной и бессильной божественности. Измениться должна вся «Темница». Измениться должна сама Материя, несознательная и невежественная: «Новый принцип Материи», говорил он. Наши машины — поделки варваров, как и наши Церкви.

Выходит, что есть Иллюзия, от которой нужно избавиться, но избавиться в теле, потому что это единственная вещь, которая не иллюзорна — ведь, в конце концов, с него всё и началось.

 

*  *  *

 

Феномен

 

Однако, нужно попытаться рассказать об этом наиболее экстраординарном феномене в мире.... Шри Ауробиндо полностью отказался от затеи ответить на нелепые вопросы учеников и в конце концов сказал:

«Супраментал объяснит сам себя» — и это правда, он уже объясняет себя по всей земле свойственным ему способом, немного похожим на то, как это делали Дельфийские оракулы, толкая нас в одну сторону, чтобы мы пошли в другую, но в любом случае способом довольно сокрушительным и обескураживающим. Если бы мы могли быть менее «обескураженными», то Феномен, возможно, был бы более гармоничным.

Говоря о нём, всегда чувствуешь себя слишком ограниченным, и главное, ощущается неадекватность словаря — тут нужен новый язык. Что мог бы сказать маленький тюлень на белом пляже, впервые открыв глаза на мир? Но субстанция маленького тюленя, даже «первого», уже полностью готова. Здесь же не просто другой способ видеть, но другой тип субстанции — иной тип Материи. Нужна крепкая голова на плечах старой материи, чтобы суметь пережить это. А как рассказать об этом?

Во все времена и все эпохи человеческого цикла были существа, которые в достаточной мере ощущали бессмысленность суматохи нашей жизни, эту боль, это вечно травмированное половинчатое счастье, эти влюблённости, что вечно меняются, возвращаются или угасают — жизнь, которая изнашивается, не находя покоя, полноты, приводящей к полному умиротворению. И они искали способ выбраться из всего этого. Опыт многих Мудрецов весьма схож: сначала свести к тишине весь этот хаос, грохот и вихрь жизни, ментальные американские горки, что поднимаются и опускаются и снова поднимаются, чтобы снова разбиться вдребезги, все эти «да» и «нет», добродетели, являющиеся изнанкой греха, грехи, ищущие свою добродетель — и так без конца. Здесь нет решения, здесь нет согласованности в музыкальном смысле. Тогда они медленно-медленно заставили всё это замолчать, и на вершине этого безмолвия, в самом конце этого отсутствия всего, на светящемся острие их существа над головой они открыли... простор, что-то вроде неба, но такого мирного, такого спокойного, без малейшей ряби; там обретаешь счастье, полноту и даже улыбку, поднимаешься над морями жизни, над её грозами и печалями, словно вечность всегда и навсегда. Там была даже великая Музыка, музыкальный Простор, словно каждая вселенная поёт свою Ноту — всеобщий согласованный аккорд. Там происходили озарения и всё познавалось без слов, а иногда струилось, подобно музыке, облечённой в слова, подобно Мудрости, облечённой в улыбку и рассказывающей о свете, властвующем над временами, о том, что пребывает за пределами жизней, за пределами смертей. Многие Мудрецы вне религий, многие музыканты вне языков или одновременно на всех языках пели об этом и ощущали это — свой Источник, небо Красоты, которое было Истиной. Да, Небо, там, на пике их существа, подобно светящейся вершине Канченджанги или чудесной Нанда Деви, возвышающейся над равнинами и суетой.

Но внизу остаётся всё та же суета, всё та же человеческая боль, всё та же Ложь мира. Это «небо» человеческого Ментала, освобождённого от своих противоречий и обманов, это финал человеческих усилий после тысячелетий поисков или разочарования жизнью — но разве жизнь не всегда была разочаровывающей? Софокл прекрасно видел всё это и продолжал надеяться на Жизнь, продолжал стремиться ради людей. В те счастливые времена не было религий, но были Мудрецы и Певцы.

Есть и другие, кого можно было бы назвать «существами огня» или, возможно, «материалистами Духа», но рождённые с неукротимым Пламенем и собравшие в себе под одной кожей столько людей, столько безутешных и жестоких смертей, столько жизней с одним-единственным вопросом. Они смотрят и видят «Нет» повсюду: человеческие вершины Нанда Деви — это «Да» и всё-таки «Нет»; морские просторы, продуваемые великими ветрами — это «Да» и всё-таки «Нет»; возвышенные ноты услышанной на вершинах музыки — это до слёз «Да» и всё-таки «Нет»... Есть от чего прийти в отчаяние. Есть от чего взбунтоваться, это неприемлемо и тем не менее охватывает всю нашу жизнь, как Огненный вопрос, горящий ради всей жизни или против всей жизни, но даже это «против» всё равно как «Да», которое кричит. Ты словно странник в лесу или в пустыне, и ты всё равно находишься нигде, ибо это «Нет» любому месту, это «Нет» любым небесам, и ты идёшь огненным скитальцем или вместилищем огня в поисках... неизвестно чего — это «Нет», обращённое даже к смерти и отчаянию, и всё-таки ты в полном отчаянии, но оно горит и горит, как будто ради самой Жизни. И смотришь пристальным взглядом. Нет, не взглядом маленького тюленя на бескрайнем голом пляже, а взглядом огня, который раз за разом переживал всё это, стремясь проникнуть в это «Нет», в то, что поёт и плачет, словно пытаясь вырвать из глубин человеческой ямы нечто невыносимое и возвышенное. Можно сказать, что это взгляд геолога. Известно, что барьерные коралловые рифы образуются колониями полипов, умирающих друг на друге, образуя стену, и последний живой растёт на скелетах мёртвых. У нас так же. Смотришь на последний барьерный риф человеческих полипов, выросших на куче из затвердевших мертвецов, и на этого временно живого, который всё равно растёт... Где «небеса» этого полипа? И остаётся лишь крик ужасного, пылающего «Нет».

И вот это существо на вершине кучи, похожее на всех остальных людей этой кучи, вмещающее в одной своей шкуре множество ушедших людей, становится такой острой Жаждой, таким криком, вмещающим в себя Жажду нагромождённых тысячелетий, таким глубоким Призывом, что пробуждает рост того древнего семени, похороненного в ночи, погребённого так давно, и оно начинает расти к... тому нечто, что станет, наконец, его Жизнью, его Солнцем. Его физическим Солнцем, здесь, в этом покрытом известняком, ночном теле.

И тогда происходит Феномен.

Но он никогда бы не произошёл, если бы великое Огненное Существо по имени Шри Ауробиндо не открыло переход — «великий переход», mahas pathah, как говорили Риши.

Феномен совершенно экстраординарный, об этом уже говорилось, но мы не устанем этого повторять, настолько он удивителен. Фактически, это как если бы впервые во всей истории Эволюции образец данного вида сознательно помогал собственному преобразованию и переживал его механизм или силу, с помощью которой все предыдущие виды осуществляли своё собственное преобразование. К тому же это не переход из одной известной «среды» в другую известную нам «среду» — нет, это открытие иной среды! Тут уже не та ситуация, когда тонкое острие рафинированного Ментального существа поднимается над дикими морями жизни и распахивается, наконец, в умиротворении, счастье и согласии со всем, достигая небес эфира, улыбающихся и обширных — и наконец-то божественных посреди всех раздоров мира, небеса-создатели всех наших мимолётных красот. Но здесь всё по-другому! (иногда об этом приходится пожалеть!) Это... нечто, что поднимается из-под ног, тяжёлое, плотное, оно поднимается и поднимается без остановки — и это первое, что вызывает изумление: но откуда выходит вся эта субстанция? Именно субстанция, но она не соответствует никакому известному нам веществу: она плотная и компактная и в то же время текучая; тяжёлая и массивная как свинец, и в то же время не весит ничего на наших электронных весах — она не добавляет ни грамма к весу тела и тем не менее она раздавливает, как будто всё тело находится под тяжёлым весом. И вот она поднимается, поднимается неудержимо, как будто из-под земли, как будто из гигантской берлоги внизу, и проходит сквозь тело, сначала медленно, потом всё более и более «яростно», если можно так сказать, властно, день за днём, и ты ничего не можешь с ней поделать, она стучит и стучит, бьёт в эту несчастную черепную коробку без пощады: ты либо позволишь ей пройти, либо взорвёшься. Затем однажды, спустя не знаю сколько месяцев (?) последний сокрушительный удар обрушивается на тело, «словно рассекая шкуру зверя» по словам Риши, и она выходит из телесных застенков. И продолжает подниматься! как будто поднимается сама субстанция тела, но там нет никаких «небес» эфира, счастливых, гладких и безмятежных — твёрдая необъятность. И это происходит не с закрытыми глазами в «видениях» с огнями неземного света: ты ходишь, а она здесь, она поднимается; ты ешь, занимаешься повседневными делами, а она продолжает подниматься, неустанно, компактно, непреодолимо, словно в небо без дна, столь же непостижимое, как и берлога под ним, и похожее на наше физическое небо, поскольку твоё тело внизу продолжает ходить, смотреть на поля и дороги, но это небо иного качества или из иной субстанции, нежели известное нам физическое небо, и ты словно захвачен или находишься под иным притяжением, которое тянет и тянет эту субстанцию снизу, телесную субстанцию, поскольку она проходит через тело в направлении... к чему-то, что, возможно, является невидимым Солнцем всей вселенной. И это продолжается без конца день за днём. А тело, это старое тело, которое всё ещё продолжает ходить, похоже на несчастную «трубу» (или, может быть, жерло вулкана!), один край которой уходит в землю неизвестно на какую глубину, а другой край вонзается во всё более твёрдое «небо». И нужно быть весьма крепким и рациональным человеком, чтобы выдержать это.

Но однажды (спустя какое время?) возникает настоящий Феномен, тот, что собирается перевернуть весь наш вид: поток меняет направление. Вместо того, чтобы подниматься, «оно» спускается — и стремится войти в эту старую телесную трубу, чтобы соединиться с таинственным логовом внизу, в земле. Но это уже совсем другая история! Ужасающая твёрдость (ужасающая для маленького тела) приходит сверху, чтобы пересечь тело и стучать-стучать в дно внизу, под ногами, которое кажется твёрже, чем скала, и необъятной, как ночь Земли.

А «труба» сопротивляется — но попробуй посопротивляйся этой нисходящей твёрдой молнии! Мы можем назвать её «молнией» (как, впрочем, и ведические Риши), потому что она обладает невероятной скоростью и столь же чёткая, точная, мощная и энергичная, как и известный нам небесный феномен, но другого качества. И когда она входит в старую материю, то начинаешь понимать и миллионы лет эволюции, и исчезнувшие виды, и земной Феномен. И каменную Темницу, окутывающую всю Землю, словно чёрные пласты пустой породы, окружённые Необъятностью.

Необъятность Энергии.

А эта иная Материя — ибо как ещё её назвать? — стремящаяся войти внутрь... Наша материя хрупкая и неподатливая, словно съёжившаяся, зажатая сама в себе, по сравнению с той Материей, гибкой и вместе с тем твёрдой, словно сжатая мощь. В одной из редких бесед с одним бенгальским революционером из Чандернагора Шри Ауробиндо, хоть и неохотно, говорил о Феномене следующее:

«Начиная с 1910, но особенно между 1914 и 1921 (именно в 1914 Шри Ауробиндо впервые встретился с Матерью) спустилась огромная мощь, сначала осуществив давление, а затем войдя в меня; это был продолжительный напор вселенского сознания, потрясающей силы и света, исходящих из супраментальных планов...»

И действительно, это уже не имеет ничего общего ни со знакомым нам миром Ментала, ни с Ментальными небесами, ни с инструментами, позволяющими нам измерять известные нам физические силы мира, ибо они являются просто силами, которые измеряются орудиями Ментала — здесь же иной мир, и мы прекрасно понимаем, почему Шри Ауробиндо говорит «Супра-ментал». Далее он продолжает описывать Феномен:

«В те времена казалось, что тело готово расплющиться или сгореть. Жизнь, казалось, висела на волоске. Достаточно было малейшей невнимательности, лёгкого нарушения равновесия, чтобы разорвать тело на части или вывести из строя его механизм[44]»

Ведические Риши повторяли это в своих гимнах бесчисленное количество раз, как заклинание (но чтобы понять, что это значит, нужно было пережить это, как Шри Ауробиндо):

 

Ты в чистой истине, о, владыка энергии,

они назвали тебя тем, кто является наполненной

и компактной субстанцией,

дающий, который не рассеивает свой свет[45].

Наполнена твёрдым могуществом

их искрящаяся энергия;

рассекающий свет молнии владык полноты.

Наполнена такой же ужасающей

интенсивностью...

и скоростью

Они есть силы Жизни-которая-могущественна,

Они запрягают свои стремительности

и летят во все стороны.

 

И повторим последний гимн, смысл которого столь актуален в нынешние времена:

 

Индра силой своего Пламени

вскопал землю, чтобы сделать её своим основанием...

Он раздробил на части вещи, что были

прочно установлены.

 

*  *  *

 

Клетки тела

 

Необъятность Энергии.

Но когда эта Энергия, потрясающая Энергия, начинает нисходить, то вызывает в теле настоящий катаклизм. Ведь это та самая Энергия, которая вращает звёзды и движет всеми видами. «Энергия, способная всё разметать», говорили Риши. Для старого тела, запертого в своей рутине и тысячелетней системе, она подобна смерти — тело выбрасывается в иную среду или оккупируется иной средой... невыносимой. Тогда начинаешь понимать, в какой физической Тюрьме мы обитаем — пока мы в ней, мы совершенно не отдаём себе отчёта, что она собой представляет и из чего состоит. Учёные могут говорить нам всё, что угодно, но они ничего не знают, потому что тоже находятся внутри неё — когда проходишь через Стену, это уже другая вещь, но обычно проходишь через неё только мёртвым. И именно эта смерть мгновенно бросается нам в лицо, если можно так сказать, или закипает по всему телу, как будто собирается взорваться, как только первые капли этого фантастического потока Энергии осмеливаются войти внутрь. «Это дозируется», говорила Мать, и к счастью! Тогда медленно-медленно тело должно обучиться тому, что это не смерть: что умирает не оно, а смерть, поселившаяся в нём. Но всё вздымается! Всё протестует. Яростно протестует. Это атака на все «законы» — так называемые законы — организующие нашу систему, атака на все силы, составляющие нашу тюрьму на протяжении тысячелетий, тут как тут всё мелкое зверьё, и крупные хищники, и ужасно ядовитые змеи, и злобные внушения и импульсы: всё кишение, что мы сейчас видим средь бела дня по всей Земле и в нашем собственном теле — «это» выбрасывает всё наружу, или выкорчёвывает, изгоняет всё, что таилось там и ревниво охраняло двери выхода. Ибо Тьма — «страж Блаженства», Нектара; Риши знали об этом; но кто осмелится спуститься туда и поймать с поличным всю эту фауну и жрецов ночи? Гораздо легче сбежать наверх. Начинаешь видеть всё обнажённым, в живую. Заново переживаешь всю историю видов, их палеонтологию, их рождение — потому что ты тоже ещё один вид, рождённый... вопреки себе, как это всегда происходило в Эволюции. Но здесь рождаешься с широко открытыми глазами, или умираешь с широко открытыми глазами, и можешь наблюдать, как это происходит. Сталкиваешься с тем-что-заставляет... И замечаешь грозную Иллюзию, ужасную Иллюзию, жестокую Иллюзию, которая хранит двери закрытыми — наши врата смерти. И в особенности — в особенности — замечаешь ужасающую гипнотическую силу нашей «науки». Если и существует вещь, знающая в совершенстве, как отделить реальность от иллюзии, то это клетки тела. Все остальные наши «надстройки» для неё призрачны, болезненно призрачны. И тогда широко открываешь глаза — возможно, бесчисленное количество глаз.

Но против всего Негативного, бросающегося в атаку, чтобы заставить вас «поверить-в-то-что», существует невероятное Позитивное, чудесное Позитивное. Тогда рас-крывается всё: пружина, рычаг, Могущества, заставляющее все виды, несмотря на вереницу смертей, продолжать и продолжать — через льды и пустыни, через асфиксию и потопы. Это клетки. Мы совсем не знаем, что такое клетка — она всегда покрыта, замурована. Здесь же мы видим её непосредственно, переживаем непосредственно, борющуюся или приспосабливающуюся к «невыносимой» Энергии, похожей на смерть. Но для неё не существует «смерти»! не существует! Смерть — наше изобретение, она просто окутывает «нечто». Для неё, для клетки, это феномен, требующий ассимиляции, адаптации, встраивания в субстанцию — невозможности не существует! Невозможность — это то, что покрывает «нечто». И тогда мы видим или переживаем день за днём, год за годом, час за часом (Шри Ауробиндо делал это в течение сорока лет), как эта клетка, это тело из клеток «справляется» с раздавливающим вторжением всемогущей Энергии, которая, кажется, хочет смерти всего, чем это тело является — но которую тело ПРИЗНАЁТ. Она всегда была его Вином Восторга! Именно её оно искала повсюду, во все времена, под тем или иным панцирем, за всеми опустошениями, несчастьями — за тем самым древним Несчастьем. Именно к этому приходили все виды живых существ на планете: они УЗНАВАЛИ. Это одна и та же вещь, одно и то же клеточное функционирование, одна и та же лучезарная Очевидность. Тело — это то-что-ищет-решения, то, что находит и всегда их находило на протяжении миллионов лет бедствий. Мы видим, как оно УПОРНО день за днём пробует один способ, другой, тысячи способов — просто чудесное упорство! как будто маленькая клетка живёт в другом мире, где всё возможно! как будто маленькая клетка осознаёт своё собственное чудесное Солнце, которое всегда её притягивало — и какие тогда могут быть трудности! «это» является «этим» и движется к этому!... И теперь она движется к «этому» вся целиком, лучезарно, пройдя столько тюрем. Есть слова, которые уже не осмеливаешься употреблять, настолько они извращены и сфальсифицированы, но для клетки «Бог» существует — это всё живое, это её собственная субстанция! Это Очевидность и то самое Могущество, что обитает в ней, как и во всех галактиках и солнцах. Всё Бессмертие находится здесь и, словно Вино восторга, несёт её.

Но есть также и всё то, что покрывает «это».

Итак, впервые за миллионы лет Эволюции появилась сознательная клетка, потрясённая вторжением собственного Солнца и пытающаяся найти решение, построить себе новое тело — вопреки и наперекор всему.

Своим простым, конкретным языком Мать говорила: «Это уже не те законы, что заставляют тело стоять прямо». И ещё:

«Со старой рутиной покончено».

Со старой земной рутиной покончено. С рутиной старой Эволюции покончено — и весь мир потрясён, потому что существует только одно тело мира. И все старые «замки из грязи» рушатся под весом истинного неба, которое они хотели поместить где-то в ином мире, все старые структуры рушатся под тяжестью собственной Лжи;  все старые злобные насекомые, таящиеся во тьме, повсюду вытесняются, выдавливаются на поверхность под давлением этой потрясающей Божественной Энергии, исполняя свой танец протеста. Всё кишит и копошится. Но это уже финал, наша старая Темница в руинах. Одна маленькая солнечная клетка строит новое тело мира.

 

*  *  *

 

Метафизика тела

 

В самом факте смерти нет ничего особо тягостного; но что тягостно, так это повторяющаяся бесчеловечность — почти жестокая абсурдность нашего вида, этого гибрида между зверем и... чем?

Мы в поисках не философии, а реальности. Когда смотришь на груду кораллов и последнего живого полипа, вырастающего на куче мёртвых, это поразительная картина — и в некотором смысле более поразительная в своём космическом аспекте, чем ужасы средневековой Инквизиции (пять веков, это немало), которым могло позавидовать искусство гестаповских пыток. Зверь пока ещё здесь и прекрасно себя чувствует. Но эта «груда»... сколько ей тысячелетий? Этот последний живой, растущий на последнем мёртвом.

Из всех переживаний, которые может накопить человеческое существо — как в жестоком, так и в возвышенном — ничто не показалось нам более поразительным, более экстраординарным, чем наблюдение за действиями живой клетки, борющейся с катастрофой — картина космического масштаба. Словно вся наша обнажённая История, включая полипов. Здесь происходит первая и последняя Мистерия — а совсем не на Венере или Юпитере (хотя Венера и Юпитер тоже имеют в ней место). Здесь ты не ходишь «вокруг» вещей, как перипатетики Аристотеля: ты внутри. И ты внутри днями, годами (такими долгими), часами (тоже очень долгими), ты в состоянии умирания, на краю «жизни» под непостижимым Давлением некого Могущества, способного всё разметать: все старые беды накатывают скопом и сразу, секунда за секундой, и так годами. Мать говорила: «Кажется, невозможно выдержать это дольше нескольких минут, но это продолжается, продолжается, продолжается...[46]» Такая вот непрерывная детальная «картина». Ты всё ещё жив. Но это совсем другая жизнь. Несомненно, именно так должны были выживать другие виды, когда их выбрасывало в среду... непригодную для дыхания или жизни — и они несмотря ни на что выживали, раз уж спустя три миллиарда лет мы всё ещё здесь. Это Чудо, такое улыбчивое, такое упорное, в глубине глупой Материи — или во всяком случае достаточно механической и бессознательной для того, чтобы тотчас поймать своё Чудо и покрыть его новой защитной коркой, которую она бесконечно наматывает и наматывает, подобно полипам... до следующей катастрофы... плодотворной. Таков «парадокс Ада», продуктом которого мы являемся спустя множество других адов, скопившихся под нашей человеческой коркой. Но эта корка толще и прочнее всех аккумулированных ею «наук» и всех заповедей Божьих, упакованных в её бетонные карманы. Совершенные, непогрешимые, организованные Ады. И всё-таки в каждом из нас, как в том полипе на вершине груды, есть последний кусочек живого, борющийся на груде из мертвецов, но полностью «одурманенный» своей сумеречной средой — можно сказать, «злой», но это зло, возможно, несёт в себе последний крик о помощи, как у слепого и опустошённого Эдипа: «Выходит, только превратившись в ничто, я воистину становлюсь человеком!», или последний взрыв саморазрушения, как спасительная «катастрофа». Ибо парадокс Ада всегда был Божественным Парадоксом.

Поэтому, когда видишь или переживаешь эти чудесные клетки тела, столь невозмутимые, столь лучезарно уверенные в том, что они найдут решение, несмотря на боль, причиняемую скелетом, сотканным вокруг них, несмотря на устаревшие изобретения смерти, покрывающей их, и особенно когда видишь их лишёнными чувства какой-либо невозможности, то понимаешь — нет никакой невозможности! она пережила миллиарды лет, чтобы прокричать об этом, впрочем, она не «кричит»: она невозмутимо улыбается, она ЗНАЕТ и она снова и снова пытается убедить нас в своём Чуде. Для моллюска, прицепившегося к скале, если бы он мог ясно видеть, белая чайка на пляже выглядела бы абсолютной «метафизикой»! чем-то «сверхъестественным». С другой стороны, клетки живут метафизикой, они полностью в мета-физике, постоянно, без философий, евангелий и законов — они даже пытаются найти решение для нашего временного идиотизма, они ЗНАЮТ, что наша человеческая привычка похожа на множество других привычек до нашего появления и что там, на прекрасном пляже, ждёт... другой вид, он завершит их страдания, труды и долгие ночи под той или иной скорлупой и положит начало их истинной жизни под Солнцем, которое притягивало их и которое они осознают внутри себя, в себе, как своё собственное Солнце, своё собственное «всё-возможно».

Мы, люди, являемся метафизикой целого ряда предшествующих затемнённых форм — и тёмными фантомами какой божественной, неизвестной Физики нам предстоит стать? Неужели мы так и останемся затвердевшими, сморщенными в рамках нашей временной претенциозной «Физики»? Или же, как говорит Савитри...

 

Но многолика космическая Душа,

Одним прикосновением можно изменить

Неизменный фасад Судьбы,

Может произойти внезапный поворот, появиться дорога...

И может быть, когда всё остальное потерпело неудачу,

Мы обнаружим скрытый в нас самих

ключ к совершенному изменению.[47]

 

*  *  *

 

Клеточное заражение

 

Эта Материя...

Место величайшего сопротивления, безусловно, является местом величайшего открытия — как всегда, препятствие является дверью к более великому могуществу; разрушается именно старая манера бытия, старая привычка, чтобы освободить проход к... чему-то иному. Мы постоянно проходили через это на всём пути Эволюции. Клетка постоянно твердит нам о своём бессмертии, о своём космическом сознании под ужасающим Давлением этого вторжения Энергии, которая кажется смертью для нашего способа быть «живым».

Но обрести бессмертие в этой Тюрьме? в этом известковом каркасе со всеми атавистическими потребностями старой животной эволюции? Когда древняя рептилия стала птицей, это, определённо, «проветрило» её систему (!) Но сколько понадобилось тысячелетий, сколько боли, чтобы сменить плавники на лапы и крылья... это очень больно для старого скелета — мы также можем это заметить, когда Энергия крушит стены своей старой тюрьмы. Но здесь, в случае нынешнего эволюционного образца, не идёт речи об отращивании крыльев или какого-то другого органа, который был бы продолжением всё той же старой механики со своими ограничениями; речь не идёт об усилении или расширении способностей той же самой старой вещи — и уж точно не о том, чтобы стать более «святым» (какой ужас!) или «интеллектуальным» (что было бы не столь уж плохо, учитывая нарастающую всеобщую слепоту), ведь тело обладает всем космическим интеллектом, которого мы не имеем под нашими разнообразными покровами. Должна измениться сама субстанция Материи, сама организация Материи, её хрупкая, изнашиваемая жёсткость. Мы умираем не только от нашей глупости и собственной животной темноты — и это благодеяние, ибо в какой бы чудовищный ужас ввергло бы нас бессмертие правящих фальсификаторов и шарлатанов — но мы умираем от того, что заперты в материальной Тюрьме: дух хотя бы немного просветлённый, утончённый и очищенный жаждет вырваться отсюда, что он всегда и делал; едва он коснётся неба наверху, он жаждет раствориться там, расплавиться в этом великом Ритме вечности, в этом Свете без стен. Но что делать с концлагерем внизу... К тому же это «освобождение» не предназначено только для одного-единственного духа. И дух возвращается, он возвращается снова и снова, потому что никогда не было истинным Законом нашего мира вечно оставаться концлагерем, без надежды на усовершенствование. Есть мировой, космический Дух, который хочет установить Свой Закон. А не все эти фальшивые и иллюзорные, временные и жестокие законы. В одном из своих афоризмов Шри Ауробиндо со свойственным ему юмором писал: «Что касается меня, то, полагаю, я имею право настаивать на том, чтобы Бог раскрыл и отдал себя этому миру, также как и вне его. Зачем тогда он создал мир, если хотел уклониться от этой обязанности?[48]»

Итак, очевидно, что в этой космической перспективе Он хочет не только изменения сознаний, но и изменения Материи — этого отвратительного концлагеря, который мог быть весьма гармоничным и согласованным во времена птиц и даже рептилий, короче говоря, во времена предшествовавшей нам фауны, но теперь совсем не такой, и сейчас он умирает весь целиком, увлекая в своё всепоглощающее безумие все предшествующие виды.

Наша беда является, возможно, также и нашим шансом — последним шансом — выбраться из этого гибридного, безумного вида, вместо того, чтобы ходить по кругу.

Следовательно, сама Тюрьма, сама Материя — или то, чем она кажется — должна измениться. В прошлом уже были попытки, ведические Риши говорили о «теле света», joytirmaya deha; позже появлялись такие великие существа, как Рамакришна, чьё тело было окутано светом, а некоторые традиции говорят о «теле славы», «осиянном теле», но всё это относится к сомнительным витальным регионам, а тело в основном рассматривалось как инструмент, который отбрасывается после достижения духовной «реализации» — но Шри Ауробиндо был иного мнения:

«Эта концепция о роли тела, возможно, достаточна для садханы (йогической дисциплины), рассматривающей землю просто как поле невежества, а земную жизнь как подготовку к спасительному уходу из жизни... но не достаточна для садханы, приближающей божественную жизнь на земле и освобождение всей земной природы как части общей цели воплощения духа здесь, внизу. Если нашей целью является полная трансформация существа, то трансформация тела является её неотъемлемой частью, иначе никакая полноценная божественная жизнь на земле невозможна.»

Это Шри Ауробиндо писал в конце своих исследований в теле, в 1950, после сорока лет работы.

Такое кажется совершенно безумным или невозможным, но если вы скажете это клеткам тела, они улыбнутся — и начнут искать решение. Как всегда. В другом из Афоризмов Шри Ауробиндо говорил:

«Даже самый обязательный из Законов Природы — лишь фиксированный процесс, сформированный Господом Природы и постоянно им используемый; Дух его создал, Он же его может и превзойти, но мы сначала должны открыть двери нашей личной тюрьмы и научиться жить более в Духе, чем в Природе.»

Именно это и произошло, когда под неудержимым напором этой Энергии клетки одного из земных образцов распахнули свои двери и осознали Тот самый Закон — который может изменить все остальные. А клетка — это самая незамысловатая вещь в мире. Она не «одурманена», как остальные наши надстройки (хотя вся наша лживая система стремится одурманить её бесчисленными и жестокими способами). И вдобавок — самое главное — в своей простоте она обладает полностью космическим сознанием (все звери и птицы знают это), она мгновенно и непосредственно связана со всем, без наших иллюзорных стен. И сейчас она посылает свои сигналы или свою необыкновенную вибрацию повсюду, всем маленьким телесным марионеткам, суетящимся на поверхности. С тем же юмором Мать говорила: «Скоро от меня пойдёт опасное заражение![49]» Вся Земля подспудно, незаметно для нашего сумеречного зрения, заражается новой Жизнью — той самой, которая «опасно» дезорганизует тьму, населяющую нас. Когда приходит время, все растения одного вида дают друг другу сигнал и расцветают одновременно. Когда растение остаётся одно, оно засыхает. И все перелётные птицы точно знают направление и пункт назначения. Возможно, после тысячелетий странствий мы прибываем к пункту нашего назначения, к Моменту расцвета великого Закона. Заражение Нового Мира и Новой Земли захватывает нас, вопреки нам самим. Даже вулканы в недрах, кажется, активизировали свои спазмы.

В 1918, ещё находясь под воздействием «непрерывного натиска потрясающей силы», Шри Ауробиндо смотрел на послевоенную ситуацию, которая впоследствии всегда оказывается довоенной, и видел или ощущал в своём теле:

«... Всплеск души желаний людей и наций, крушение тронов и всех видов высших институтов, построенных ранее, могучие сотрясения и раздирания старой земли обычаев, которые человек нарастил над расплавом нетерпеливых сил эволюционирующей Природы.[50]»

 

*  *  *

 

Между двумя необъятностями

 

Когда ребёнок подрастает и становится учеником в школе, он стремится понять этот огромный мир — который полон Неизведанного — но в котором есть нечто, что можно понять, и это побуждает его к пониманию. Такова особенность Человека, отличающая его от всех других видов. Всё, что происходит после первых семи лет жизни, к сожалению, уже известно, поглощено — и похоронено. Для ученика тела, удивительного тела новой вселенной, для этого ново-рождённого вне каких-либо видов или внутри нового неизвестного вида, всё происходит так же: день за днём он наблюдает «феномен» и хочет понять, но это полностью материальный, земной Феномен, нет больше старого Ментала, который даёт понимание, этот устаревший инструмент превзойдён чем-то новым, если можно так сказать: он регистрирует, наблюдает, записывает результаты или последствия, но как бы со стороны: Феномен разворачивается сам по себе, как океан или шторм, и уже нельзя сказать, что ты хозяин на борту, на палубе, ты ВНУТРИ «нечто», и главное, ты уже не являешься маленькой скорлупой «я», плывущей по волнам. Это плывёт непостижимая тотальность, не очень хорошо понимающая, как она плывёт. Да, словно «миллионы лет», плывущие в бескрайности — «Мне миллионы лет, и я жду», говорила Мать — и вот оно здесь, то, чего так долго ждали. И тогда всё наполняется возвышенным «пониманием», которое ничего не понимает, но которое живёт этим удивительным океаном, этим ужасающим океаном — греки для обозначения Чудесного и Ужасного использовали одно и то же слово. И это действительно так! В кои-то веки наконец-то оказываешься в Истине — и только тело, дитя тела, способно испытать-пережить этот новый тип по-настоящему живого Божественного. Только в теле Божественное понимает себя — узнаёт себя.

Тогда старый Ментальный регистратор пытается всмотреться и постичь, как будто «всё то», что так долго пребывало в ночи веков, захотело понять причину и смысл всех страданий и, может быть, рассказать об этом, ибо каждое дитя человеческое этих сумерек несёт в себе так много страданий, и ты хочешь, чтобы эти страдания исчезли навсегда — а в глубине души понимаешь, что все страдания на самом деле были любовью, Огнём, ожидающими своего часа, которые тыкались туда и сюда, ударяясь обо всё на свете, искали себя по всем путям, правильным и неправильным (и правильные пути ничуть не лучше неправильных — они ещё крепче запирают двери тюрьмы). И становится абсолютно понятен Парадокс Тьмы. Понимаешь, что всё это нужно было для того, чтобы прийти к Божественному, находясь в теле, в этой самой Тюрьме. Если бы мы прикоснулись к этому слишком рано, то сбежали, как бабочка, вырвавшаяся из чёрной куколки, навсегда покинув черноту земли и виды с их медленным и бессмысленным продвижением к бессмысленной Неизбежности. Нужно было заставить прикоснуться «всё это» к его собственной Божественности, причём в этом старом земном теле: такова Цель миллионов лет. Нужна Божественная Земля — а небеса всегда были божественными.

И на этот раз глаза тела наблюдают Феномен с любовью и бесконечным пониманием ко всем этим страданиям.

Вот старое существо, получавшее множество ударов, сгоравшее множество раз, смотрит на гору нагромождённых друг на друга полипов, и в нём рождается такой отчаянный, такой ужасный Призыв, словно огонь его почти иссяк, фитиль жизни готов погаснуть, и тогда снизу начинает подниматься эта Плотность Субстанции, неудержимо, словно из земных глубин, словно из громадной чёрной пещеры под ногами; медленно-медленно, мучительно этот тяжёлый Огонь, бомбардируя, словно молотом, пересекает тело и выходит с другой стороны, оказавшись в другой твёрдой необъятности, которая становится всё более и более твёрдой по мере подъёма, такого же неудержимого, словно его всасывает «нечто», что является его собственным подобием, Источником его огня, его Солнцем — и так день за днём. Затем этот непрерывный, неиссякаемый поток твёрдой Субстанции разворачивается в обратную сторону (неизвестно почему — или, вернее, это становится известно! но позже), чтобы снова опуститься в телесную «трубу» и начать бомбардировать другой конец, под ногами, ту пещеру, из которой он вышел. И если смотреть в разрезе (в масштабе всей земли), эта труба пересекает своего рода тугоплавкую среду, расположенную между двумя необъятностями.

Это «между-двумя» и есть мы, наша Земля.

То, что мы называем Материей.

Почва, которой миллионы лет.

Она имеет твёрдость всех привычек, накапливающихся друг на друге миллионами лет, как коралловые полипы — всё то, что нам известно с незапамятных времён. Однако, там присутствует и другая Память, которая давит-толкает-тянет, словно никогда не утоляемая жажда, никогда не покидающая своей пустыни — непреодолимая Жажда... радости, любви, полноты, простора в этом неумолимом панцире.

 

*  *  *

 

Атомы

 

И однажды это «между-двумя» вдруг подчинилось неудержимому «натиску» сверху.

Нам не хватает точности слов, поскольку весь словарный запас неразрывно связан или ассоциируется с известными нам физическими законами и феноменами. Здесь же, очевидно, иная Физика. В этом и заключается основная трудность этого старого тела, когда его привычная физика ускользает от него и оно захлёстывается и переполняется «этим».

Прежде всего, замечательна непрерывность Феномена.

Когда эта чудесная клеточная основа допустила, приняла и признала первый шок хаоса, он продолжается — это непрерывный хаос — но проясняются определённые линии или борозды этого беспощадного «натиска», тело понимает, что этот твёрдый поток связан с дыхательными движениям: всё равно что иное дыхание, использующее механическую поддержку старых бронхов — ты вдыхаешь и выдыхаешь, но вместо того, чтобы ограничиться лёгочными мешками, это дыхание захватывает всё тело сразу; за долю секунды оно опускается до самых ступней и ударяется там, будто стремясь пробиться под землю, а в следующую долю секунды отскакивает вверх (это «выдох») и начинает снова... непрерывно, как дыхательное движение: спускается и снова поднимается, спускается и поднимается, словно неустанно бьющий паровой молот. Это ПРИВЕДЕНО В ДЕЙСТВИЕ.

Феномен приведён в действие, запущен, и мы не можем остановить его, также как не можем остановить дыхание. Это непрерывно спускается сверху, словно через потрясающий шлюз (для нас безальтернативным шлюзом всегда был кислород). Но здесь иной вид кислорода, и тут уже обычными словами не обойтись: он жидкий, но имеет раздавливающую плотность, словно воздух, внезапно ставший твёрдым; и столь же быстрый и мгновенный, как движение молнии. Шри Ауробиндо говорил: «Супраментал более текучий, чем газ, и более твёрдый, чем алмаз.[51]» Это ИНОЙ ПРИНЦИП ЖИЗНИ. Возможно (но в данном случае сравнение ложно, поскольку применяется для разных моделей одной и той же физики), возможно, это можно сравнить с тем, как чувствует себя рыба на «открытом воздухе». Но здесь совершенно иной «воздух», незнакомый для земли или никогда напрямую не вдыхаемый прежними видами. И тело обучается тому, что это сама Жизнь, как будто жизни ещё никогда не было, а была только Смерть-которая-живёт. К сожалению, старые живые-мёртвые, которыми мы являемся, всё ещё состоят из прежней физической субстанции и понятия не имеют, как усвоить или выдержать «это». Ты прекрасно видишь, что не умираешь от этого! но это «совсем как» умирать в каждую секунду, проходить, преодолевать или переступать через смерть, потому что вся твоя система против (за исключением этих чудесных клеток). И действительно проходишь сквозь Смерть: этот воздух проходит сквозь стены, создающие нашу смерть — как Рыба может дышать свободным воздухом, оставаясь рыбой? или как астронавт мог бы дышать без скафандра! Наши сравнения ложны, поскольку всегда относятся к известной нам физической среде — но здесь иная «среда», высшая и божественная, она знает, что делает, и в ней нет бессознательной брутальности известных нам механических феноменов. Но остаётся трудность этого старого физиологического скафандра, привыкшего дышать своим старым смертельным воздухом под его обычным давлением. А тот «воздух» хочет выкорчевать всю смерть из нашей системы — с таким же успехом он может выкорчевать всю нашу тысячелетнюю субстанцию... И он делает это властно, можно сказать, безжалостно — как Афина! «Низвергая человека в глубины сетей смерти», говорила она про несчастного Аякса. И действительно, «это» толкает к самому дну того, что является не «сетями», а темницей — на поиски нашего собственного Секрета.

Но затем начинаешь прикасаться к некой Тайне. Или, возможно, иллюзии, но иллюзии беспощадной.

Для данного экземпляра Феномен разворачивается вот уже более десяти лет, и он переживает его день за днём, час за часом, секунда за секундой — при этом не умирая. Но самый удивительный и загадочный факт в том, что плотность этой Энергии («могущество, способное всё разметать», говорили ведические Риши) не переставая увеличивалась!... как будто по мере того, как образцу удавалось всё лучше выдерживать её, она погружалась во всё более непреодолимое Сопротивление, или во всё более плотную эссенцию Смерти, или во всё более твёрдую, фундаментальную Стену — там, под ногами и вокруг всего тела. Мать говорила: «Мощь, способная раздавить слона.[52]» И действительно чувствуешь, что «это» способно раздавить что угодно — видит Бог, ты это ощущаешь! Непрерывное ужасающее чудо, которое можно выдержать только благодаря непреклонному упрямству или уверенности клеток, которые столь же непрерывно ищут решение. Они уверены, что живут в свете их собственного Солнца, где всё возможно, без вариантов.

Сколько раз телесный образец, видя это, переживая это день за днём, говорил себе: «Но такое невозможно! где-то существует иллюзия». Но иллюзия, подобная бетону или, скорее, базальту. Только тело чувствует себя в этом крайне неустойчиво. Что это за «Материя»?... Та Энергия могла бы взорвать любую материю — и Она этого не делает, потому что не хочет разрушить свой образец одновременно с его смертью! В 1971, в возрасте девяноста трёх лет, Мать, уже задыхающаяся, но всё такая же  неукротимая, говорила: «Я в поисках пластичности Материи.[53]» ... тело и клетки непрерывно ищут решение. Но эта Стена? Ещё Она говорила, в то время как Брут с учениками ждали её смерти: «Очень ясное видение такой особенной пластичности, такой необычайной гибкости, что если она реализуется... как только она реализуется, то это с очевидностью отменит необходимость смерти.[54]»

Ибо у этой Плотности (способной раздавить слона) столь же невероятная текучесть, как и раздавливающая твёрдость. Она словно ветерок, совершенно неощутимый (и, можно сказать, танцующий!), который становится «ощутимым» лишь когда встречает препятствие — и тогда он внезапно становится твёрдым, как удар топора. Прекрасно понимаешь, тело прекрасно понимает, что эта Субстанция могла бы создать иной тип тела — но как быть с этой Стеной? с этим переходом от одной субстанции к другой или медленным замещением одной субстанции другой?

Где-то существует иллюзия. Что это за невероятное Сопротивление против невероятной Мощи?

Ведические Риши говорили «Скала».

Атомы?

Но Шри Ауробиндо сказал об этом ещё в 1918, когда этот «натиск» уже восемь лет бомбардировал его тело:

«В каждой частице, КАЖДОМ АТОМЕ,

каждой молекуле, каждой клетке Природы

скрыто живёт и работает

полное всеведение Вечного

и полное всемогущество Бесконечного.»

Что касается клеток, мы действительно видели, как упрямо и лучезарно они трудятся. Но атомы?

Действительно ли речь идёт об «атомах» или о чём-то другом?

Атомы, как и клетки, должны обладать тем же сияющим Сознанием, и, определённо, они не являются тем, что мы видим через наши микроскопы, как и клетки — это совсем не то, что мы видим под нашими скальпелями.

«Я в поисках податливости Материи...»

Или же эти атомы, как это было ранее с клетками, окутаны ещё одним слоем, который делает их непроницаемыми, как скала? И в этом, пожалуй, главная проблема. Раньше, когда мы ещё жили снаружи, под нашим привычным слоем, эти клетки тоже казались механическими и смертными — когда этот слой удалили, мы увидели Чудо их сознания.

 

*  *  *

 

Первозданное Бессознательное

 

Всегда, как только появляется сознание, появляется и сила.

Это элементарный факт.

Бессознательность — это смерть.

Нужно приложить немало усилий, чтобы рас-крыть этот факт или обучиться этому. Требуется пройти через множество «несчастий». Эволюция полна «несчастий», и всё же в ней всегда присутствовала неудержимая радость существования. Это тоже факт. На этом возвышенном Противоречии мы построили все наши трагедии, сложили песни, выражающие лучшее, что есть в наших сердцах; а также вечная Красота, столь же неудержимая — как будто и эта Красота, и эта Радость являются истинной субстанцией нашего существа. Это тоже факт. А дальше, в центре всего, Огонь, ищущий Радость и Красоту — вечно противостоящие друг другу. Это первый и последний Факт. Таковы инструменты и характеристики нашего существования.

Это фундаментальное Противоречие становится лучшим эволюционным рычагом или пружиной — нашим огненным ключом. «Я думаю, в разгар катастрофы лучше свернуть паруса», говорила Электре её сестра, но все герои Софокла из другого теста, они используют свои катастрофы, чтобы... рас-крыть в самих себе некий крик к чему-то иному. И этот крик всегда побеждает, даже если ты умираешь или замурован заживо, как Антигона. И в конечном счёте, этот крик Огня все-могущ — это последнее от-крытие, которое нам предстоит совершить. Ибо эта Троица — радость-красота-огонь — высшее Могущество и высший ключ нашей эволюции.

Мы сбились с пути, особенно это относится к 399 году до нашей мрачной эры, когда убили Сократа. Вместо того, чтобы от-крывать самих себя, мы открывали всё, что угодно, кроме себя, кроме нашей радости, нашего могущества. Однажды дитя Индии, никогда не изучавшее философию, простая девушка из Индии — этой благословенной земли, полной захороненных (и осмеянных) сокровищ, оказалась перед интеллектуалом с Запада, объяснявшем ей Декарта... Мудрая дочь Индии слушала с изумлением, затем вдруг рассмеялась: «Сэр, я не понимаю, о чём говорит ваш Декарт! “я думаю, следовательно, я существую”... что за идея! Я бы, скорее, сказала: “я существую, поэтому я думаю”»

Мы не можем сказать о себе «я существую», «я есть», поэтому мы стали думать о всякого рода колдовстве и злодеяниях, которые услужливо сформировались так, как мы о них думали.

На самом деле это «я есть» можно рас-крыть только в сердце и затем по-настоящему и в полном объёме — в теле. Тогда обнаруживаешь, что это «я» пребывает во всём и содержит в себе все могущества мира — но чтобы узнать это, нужно многое сжечь, разрушить множество стен мышления. А также подвергнуть ряду разрушений грамматическое «я».

Итак, тело, после того, как оно пережило вторжение и бомбардировку этой немыслимой Энергией — бомбардировку почти зверскую и на протяжении многих лет, но ведь Афина, в конце концов, была дочерью Зевса и Богиней Мудрости — постоянно натыкалось на ту же самую Скалу под ногами, а может быть, и вокруг него. Словно последняя Тюрьма. А бесчисленное клеточное «я» упорно выживало в этой раскалённой и всё более и более твёрдой «среде» — как будто могло взорваться в любую секунду. Но Скала не взрывалась.

Шри Ауробиндо говорил — «камень в основании». И он копал, бомбардировал в течение сорока лет, немыслимо. Он так никогда и не рассказал о том, что произошло. Но очевидно, что решение есть — в Эволюции всегда находилось решение невозможных ситуаций. И возможно, что в итоге это и является нашим Решением.

«Под ногами» — это, очевидно, земля, из которой мы вышли. Именно оттуда вышел этот необыкновенный твёрдый Огонь или твёрдая субстанция, которая поднимается через тело, чтобы соединиться со своим источником, а затем снова опускается, чтобы бомбить свой базис — словно замыкается весь круг животной Эволюции: Без-Начальное, которое вновь соединяется с Началом. Очевидно, не для того, чтобы ещё раз умереть по прошествии трёх с половиной миллиардов лет. А для того, чтобы стать тем, что оно есть. И чтобы каждый стал тем, кто он есть. Шри Ауробиндо говорил о «великом решении[55]» этой загадки — этого возвышенного Противоречия, которое использовало все наши катастрофы, чтобы привести к тому, чего Она хотела. А Она хотела, конечно же, не очередной катастрофы, на этот раз всеобщей и тотальной.

Мы вышли из Бессознательного, или того, что имеет видимость Бессознательного: бульона плазмы и паров, этой скалы... которая тем не менее породила многочисленных зверей, в том числе и нас. Но всё это уже содержалось в неком семени. В Риг-Веде есть знаменитый «Гимн творения», и не перестаёшь удивляться необычайному знанию ведических Риши, живших семь или десять тысяч лет назад — и конечно же за пять тысяч лет до Софокла и Будды. Откуда они могли знать всё это? Из какого «я»?

 

Тогда не было ни существования,

ни несуществования,

срединный мир не был ни Эфиром,

ни тем, что за его пределами.

Что покрывало всё? Где оно находилось?

в каком убежище?

Что это был за плотный и глубокий океан?

Не было ни смерти, ни бессмертия,

ни знания дня и ночи.

Лишь ТО ЕДИНОЕ существовало без единого дыхания

по своему собственному закону,

не было ничего и никого, кроме него и за его пределами...

 

Затем возникло Начало, наше начало.

 

В начале Тьма была окутана Тьмой,

всё это было океаном бессознания.

Когда универсальное существо было скрыто разделением,

тогда через величие своей Энергии

родилось ТО ЕДИНОЕ.

Изначально оно пришло в движение

как внутреннее стремление,

и это стало первым семенем разума...

 

А древние Риши, предки тех, кто позже оставил нам свои Гимны, рассказали о собственном открытии:

 

Владыки Мудрости обнаружили в несуществовании

то, что строит существование.

Через волевой импульс и мыслящий разум

они находили То в сердце.

Их луч распространялся горизонтально:

что-то было сверху,

что-то было снизу.[56]

 

Такова наша отправная точка: Бессознательное, а в нём То ЕДИНОЕ — Тад Экам — поместило своё семя... И... «что-то сверху, что-то снизу». Мы живём в горизонтальном мире. Это наше поле экспериментов. Или рас-крытия.

 

*  *  *

 

Затхлая тьма

 

У Гомера тоже было чувство юмора. Он тоже занимался исследованием человека. И в гимне к Деметре, Великой Богине, он прославлял Элевсинские Мистерии: «Счастлив тот, кто видел мистерии; он получил сокровище в своё жилище...» («сокровище» — то самое Семя, «я-есть» — или, скорее «это-есть»). И добавляет: «Тот, кто не участвовал в священных обрядах, не будет иметь подобной судьбы, даже если умрёт и низойдёт в затхлую тьму» (!)

Очевидно, существует множество разновидностей «тьмы»! Софокл же, напротив, был более уважителен и видел более глубоко, говоря о «мрачной тверди», «тёмном основании». Возможно, он даже видел глубже, чем египтяне, которые столь досконально исследовали «некрополь» «дома мёртвых» — и, полагаем, Достоевский тоже глубоко, но в ином аспекте, ощущал это «основание» в своих Записках из мёртвого дома. Все они хорошо знали о жизни после смерти и о переходе души к другой жизни на земле, нашей земле — но мы постоянно начинаем заново. Не найдя истинного решения, даже если душа и её могущество растут — но так медленно. Наши современные «исследователи» остаются в «я», которого нет, и ходят по кругу в собственной крепости, подобно неповоротливым рыцарям в доспехах у стен Амбуаза. Они исследовали тайны «бессознательного». И называют это пси-непонятно-что, вооружённое различными гипотезами и загадочными «комплексами», далеко не такими благодатными, как Элевсинские Мистерии. Шри Ауробиндо тоже упоминал о них с долей юмора: они воссоздают «патологию космического Я[57]». Но, по правде говоря, для этих исследований далеко ходить не надо: все патологии ходят по улицам вокруг нас. «Затхлая тьма» извергает свою затхлость. Всё сознание земли вышло на улицы и начинает бунтовать против бессмысленной крепости, против тройной башни, в которую хотят запереть его наши учёные, церкви и пси-непонятно-что.

Возможно, наши палеонтологи ближе к реальности, хотя они и видели только её скелет.

Есть первичное Бессознательное, а есть всякого рода маленькие и большие звери, каждый из которых наращивал собственный известковый панцирь, дабы оградиться от незнакомой безграничности и защититься от невзгод текущего мгновения; а когда условия достаточно стабилизировались, они продолжали наращивать свой панцирь — таков был «закон», до следующих невзгод. И от невзгод к невзгодам мы пришли к человеческому виду, который занялся тем же, что и полипы с обезьянами: нарастил вокруг себя стабильную систему, и это стало «законом», безошибочным и непоколебимым, тем более, что он вооружён довольно ужасающими электронными и теологическими инструментами — но этот «закон» людей не более реален, чем закон предыдущих видов, чем закон воинов в кольчугах у стен наших замков — мы станем такими же окаменелостями, когда придут очередные невзгоды. Просто наш Ментальный инструмент позволил нам увидеть повторение определённых привычек природы и организовать их в систему, «поймать в ловушку», если можно так сказать, и эксплуатировать их — и теперь в этой ловушке мы сами. Первичное механическое Бессознательное окаменело заживо в ещё более твёрдом и «эффективном» Бессознательном — ибо какое там может быть сознание? Сообразительная обезьяна не справилась бы лучше.

 

Твёрдые и неизменные привычки Природы,

подражающие Закону,

Империя бессознательного ловкого устройства

 

говорит Савитри.

Мы целиком пребываем в этом «горизонтальном слое» с «чем-то выше» нас и «чем-то ниже», о которых мы не знаем, но которые мы механизировали и евангелизировали с помощью ментального инструмента. И наша вселенная, наблюдаемая через ментальные очки и так успешно исследованная нашими техниками, превратилась в...

 

Бессмысленный круговорот,

Что по инерции кружит в необъятном механизме

 

Это не вселенная, это сумасшедший дом.

Или продукт нашей собственной затхлой тьмы.

Но физическая реальность, где она?

 

*  *  *

 

Таинство

 

С того дня 1982 года, когда мы попытались идти по следам Шри Ауробиндо и Матери, мы оказались перед Таинством. Каких не было уже много веков. Часто мне вспоминается тот маленький тюлень на белом пляже и его глаза, до странности безмолвные и наполненные. Но мы уже на другом конце этих долгих веков. И всё столь же таинственно и наполнено... «чем-то», как будто мы так ничему и не научились, за исключением этой тысячелетней древности, пульсирующей в теле, и вопроса, колоссального вопроса. Мы знаем Историю, она построила это тело. Мы знаем философию, она прибавила нам страданий и надежд. Мы знаем жизнь. Но мы подошли к пределу всего этого, как глаза, неспособные увидеть сами себя, с той же самой пульсацией, словно весь наш вид, безмолвный и наполненный, внезапно опрокидывается в непостижимое тело, в непостижимый закон, словно всё будущее этого вида смотрит и задаёт себе вопрос на огромном пляже, неведомом и опасном. Все привычки жизни отменяются, даже привычка умирать. Это иная вещь — могущественно иная, непостижимо иная. И всё же наш старый человеческий работник хочет понять, как будто это его последняя обязанность. Ему нечего передать, кроме того, что накопилось в теле миллионов страданий и что он слепо ощущает как Надежду, как Будущее — как высшую Возможность. Это такая невозможная возможность, что она должна стать ещё одной дверью. Но она едва открыта, и куда она ведёт?

Некая вещь, настолько странная, что не перестаёшь задаваться вопросом. Пока мы живы, мы не прекращаем дышать, но как быть с этим иным дыханием? Это не химия, о которой можно рассказать, и не физика — нужно жить в этом, или пережить это. И что нам все законы мира, если мы пережили это. Да, это как невозможное, которое с каждым днём становится чуть более возможным — но это «чуть более» столь непрочно. И чувствуешь, что тут не вопрос конкретного экземпляра, тут вопрос всего мира, дверь для всех, новая возможность для всех, и даже если этот конкретный экземпляр не выдержит великого потрясения, оно всё равно сработает, оно пойдёт искать другие тела — возможно, оно уже их ищет.

Фактически, это начало новой истории Эволюции.

Для данного конкретного экземпляра прошло уже более десяти лет с того момента, как началось иное невероятно твёрдое дыхание и открытый сверху Шлюз не перестаёт изливать свою субстанцию — а как ещё её назвать? — раздавливающее и в то же время текучее дыхание. Раздавливающее, вероятно, потому, что вместилище слишком узкое, слишком неподатливое. И всё же она наполняет его целиком, как губка впитывает жидкость каждой ячейкой — но эта «губка» слишком жёсткая, по крайней мере, её скелет и то, что создаёт «форму», отделённую от других форм. Она не испаряется, и это чудо, однако она постоянно «на грани» или «на пределе». Но похоже, что с каждым днём предел возможного чуть-чуть отодвигается — неизвестно, где он остановится, но это не может остановиться! если только не взорвёшься. И эта Энергия сознательная, в высшей степени сознательная, и не похожа на наши хрупкие механические «трюки», Она знает «дозу», которую ты можешь выдержать — и каждый день «доза» немного превосходит прежнюю. Что произойдёт?

Таинство начинается с некоего препятствия или Скалы под ногами (и, возможно, со всех сторон), в которую эта Энергия бьёт и бьёт без передышки, неустанно, властно, почти яростно. Не то чтобы «она» не преодолевает эту Скалу или препятствие внизу, но она вонзается всё сильнее и сильнее, и Сила или Плотность растёт вместе с Сопротивлением — она не терпит сопротивления! но операция дозируется. И куда она движется? Мы облекаем это в слова: говорим о «Скале», о «мрачной тверди», о «пещере» — об атомах. Ещё мы говорим о «Бессознательном» и это, пожалуй, самое точное слово, ибо всё, что имеет сознание, открывается мгновенно, даже «смертные» клетки тела сбрасывают свой плащ смерти, как будто его и не было. И поскольку вся эта невозможная «операция», становящаяся возможной, длится день за днём, постоянно увеличивая давление и плотность, в конце концов приходишь к выводу: должно быть, где-то есть иллюзия — иллюзия в самом физическом, в самой материальности. Но иллюзия гораздо более могущественная, чем та, что отделяет водного обитателя от наземного. Фактически, это «то-что-отделяет» нас от неизвестного целого.

Мать долго пыталась вникнуть в природу этого «разделения» — Она болезненно переживала его в своём собственном теле. И однажды в 1958, в начале «операции», когда Она ещё спускалась и выходила на «Игровую площадку», где по вечерам давала медитации собравшимся ученикам, она решила понаблюдать за этой своего рода коллективной и медитативной инерцией, столь затемнённой, и задалась вопросом: «Но в конце концов! есть ли хоть что-то во всех этих людях?» И Она увидела Бессознательное:

«Это было МЕНТАЛЬНОЕ Бессознательное... Особый вид Бессознательного — жёсткое, твёрдое, сопротивляющееся — всё то, что привнёс в наше сознание ментал. Это гораздо хуже! Гораздо хуже чистого материального Бессознательного:  “ментализированное” Бессознательное, если можно так сказать. Вся его твёрдость, жёсткость, узость, фиксированность — именно ФИКСИРОВАННОСТЬ — происходит от присутствия ментала в творении. Когда Ментал ещё не проявился, Бессознательное не было таким! оно было бесформенным и обладало пластичностью того, что не имеет формы — а тут пластичность исчезла.

Это ужасный образ ментального действия в Бессознательном.

Он сделал Бессознательное агрессивным — раньше такого не было. Агрессивным, сопротивляющимся, УПРЯМЫМ. Раньше оно не был таким.

Это не “первичное” Бессознательное, если можно так сказать: а ментализированное Бессознательное. Со всем ПРОТИВОСТОЯНИЕМ, привнесённым Менталом — жёсткостью, твёрдостью, сопротивлением.

Интересно. Поскольку отправной точкой было желание заглянуть в ментальное Бессознательное этих людей. МЕНТАЛЬНОЕ Бессознательное. И ментальное Бессознательное ОТКАЗЫВАЕТСЯ меняться — то, чего нет у обычного Бессознательного; обычное не имеет ничего, оно не существует, никаким образом не организовано, не имеет способа существования, в то время как это Бессознательное ОРГАНИЗОВАНО — оно было организовано началом ментального вторжения. Это в сто раз хуже!

Это совсем не тот опыт, который у меня был когда-то с первичным Бессознательным. Опыт, полученный на этот раз — Бессознательное, испытавшее влияние Ментала в творении. Оно стало... Оно стало ГОРАЗДО более сильным препятствием, чем раньше. Раньше у него не было сил сопротивляться, у него не было ничего, это было поистине бессознательное. Теперь это Бессознательное, которое организовано в своём отказе меняться!»

 

Да, но... Остаётся одно необъяснимое «но».

Это как если бы Рыба высадилась в некой непостижимой «среде» и сказала бы себе: однако, мне нужны лапы, чтобы ходить здесь!

Можно говорить «бессознательное то», «бессознательное это», и Скала, и атомы — мы можем говорить что угодно — но тело говорит: я хочу ходить. Оно там, на этом неопровержимом пляже, дышит этим неопровержимым воздухом, хоть и с трудом, и ищет решение — «ищет» означает, что оно делает один шаг, потом другой, каждый день чуть больше, и естественно, это причиняет боль! старые плавники страдают невралгиями, но возникновение — или создание — лап  неизбежно, можно почти сказать, что «они уже завершены», поскольку свершившимся Фактом является то, что тело высадилось на этот пляж. Нет никакого «руководства», не существовало руководств для того, чтобы стать первым пингвином! Нет никакого «способа»: способ создаётся на ходу. И нет никакого «прошлого», кроме как в наших учёных головах, нет «законов», кроме как для людей, которые придут после — «прошлое» находится под водой, а водные законы ничего не стоят! Нужно создать лапы, вот и всё. Для тела, мучительно агонизирующего в своей старой смерти и тем не менее живущего новой жизнью, мира сомнений и вопросов не возникает, не существует: либо оно делает этот шаг сегодня, сию минуту, либо оно его не делает. И его несёт лучащаяся, но болезненная очевидность этого воздуха, которым оно дышит, и миллионов «пористых» клеток, которые знают, ничего не зная. Они переживают «Таинство» — тотальное Божественное. Теология и Ньютон — для «сына Тумана». Оно, тело, не является чьим бы то ни было сыном, кроме этой Высшей Очевидности. Оно — «сын Восторга», подошедший к концу миллионов страданий.

Вопросы и неясности — для ментального «я», которое столько лет сопровождало старое тело и которое с некоторым изумлением наблюдает за разворачивающимся Феноменом. «Я» наблюдает за ним со стороны, и ему так хотелось бы понять, поскольку в этом и состоит его работа. И, кстати, есть весьма любопытный факт, происходивший тысячи раз: оно учится, наблюдает за своим телесным хаосом минута за минутой и секунда за секундой, и как только замечает: смотри-ка, это движение лучше («лучше» означает, что оно менее болезненно, и «это» проходит легче) или эта позиция более благоприятна... и через секунду всё становится ложным, и если оно пытается «скопировать» то, что наблюдало — всё тело скручивается, и  не только «хаос» становится хаотичнее, но иногда тело даже не знает, как дышать! Мгновенная опасность. Любое ментальное вмешательство мгновенно становится смертельным — именно физически смертельным, то есть ты вполне можешь рассыпаться. Это возврат к старой системе. Ты действительно как дитя — хрупкое, и такое могущественное, окружённое смертельным миром. И вот что произошло в начале операции около десяти лет назад, когда тот потрясающий «натиск» начал спускаться капля за каплей в старое ментальное тело: это был штурм! возмущение всех «законов» мира, пришедших, чтобы сдавить сердце, изображая «сердечный приступ», вскипятить мозг, как будто это был «неминуемый апоплексический удар» и т. п. Всё было против! всё заставляло его поверить, что... Воистину, атака того «ментального Бессознательного», о котором говорила Мать. А потом... эти чудесные, сияющие клетки, упорно побеждающие старую смерть — иллюзорную. И ты словно воскрешаешь. Тогда понимаешь, почему несчастные «приговорённые» к смерти, лишённые ментальной корки, внезапно прикасаются к этому Чуду, к чистым и простым клеткам, и «чудесным образом» выздоравливают — они исцеляются от своей естественной смерти, которая является иллюзорной жизнью всех и каждого! «Чудо», оно вот уже миллионы лет пытается пробиться через нашу корку и наши страдания. Именно оно толкнуло эти миллионы видов следовать против ветров и приливов, чтобы мы заметили Его. И поскольку все мы находимся в агонизирующей ночи нашего вида, в грязном хаосе наших древних замков, нам придётся либо разглядеть то, что скрыто там, под нашей лживой ветошью, либо следовать закону мёртвых.

Итак, полагаю, что Скала под ногами, куда упирается эта потрясающая Энергия — которая колотит и колотит по старому экземпляру — является коллективным, всемирным ментальным Бессознательным — существует только одно тело, не так ли! и есть только одно решение — всемирное. А все агрессивные, скрученные силы мира сопротивляются, как железо. Мы говорим об «атомах», потому что наше отсталое образование научило нас неумолимому «строению Материи», но «строение» — всего лишь то, что мы о ней думаем или что думают о ней наши микроскопы; а на самом деле она подобна нашим лучезарным клеткам: мы убираем с них покров тьмы и они начинают функционировать лучезарно — те же самые клетки. Таким образом, и атомы, возможно, окутаны другим покровом тьмы, и они могут оказаться такими же проницаемыми, текучими и сияющими, как эти клетки. Существует «фальшивая Материя», говорила Мать — «иллюзорна» не сама Материя, просто она видится и переживается через деформирующую среду: Бессознательное. Плащ из свинца.

Но свинец можно расплавить.

А он может расплавиться только под собственным лучезарным Солнцем.

 

«Это бессознательное Материи является сомнамбулическим, завуалированным, запертым сознанием, которое содержит все латентные силы Духа.»

 

говорит Шри Ауробиндо в Часе Бога.

Имеет место решающий поворот в Эволюции. И это случилось в тот день 1910 года, когда Шри Ауробиндо под ударами этого «натиска» сверху начал открывать переход через свою собственную материю и бомбардировать тьму Скалы внизу, тот «горизонтальный слой», дабы бессмертное Безначальное соединилось со своим бессмертным началом и ПРОБУДИЛО сомнамбулическое сознание в Материи и в самих корнях жизни. Две крайности существования соединились, круг Эволюции замкнулся на своём вечном начале, и никакая сила в мире не сможет остановить этот поток, это расцветание Бессмертного в миллионах тел Его самого и в мириадах его атомов. Старт Эволюции уже содержал в себе свой сияющий финал, а это его истинное начало.

 

VII

 

Поворот Судьбы

 

Нетленное будет пылать сквозь экран Материи,

А это смертное тело станет одеянием бога

Шри Ауробиндо, Савитри

 

Софокл, как всегда, задаёт настоящие вопросы, рождённые долгим молчаливым взглядом.

Значит, наш отец породил нас для того,

чтобы мы были рабами, а не свободными людьми?

 

То же говорит Филоктет.

Можно долго, очень долго смотреть в прошлое Истории этого мира. Революции, метафизики, системы, столько систем, которые в конце концов замыкаются, как двери новых тюрем — но этот молчаливый взгляд, такой далёкий, такой долгий, скорее, даже не вопрос, а бесконечность, всматривающаяся в свою собственную бесконечность. Человек, возвышенный и печальный.

Страдания Земли — это выкуп заключённого  в ней восторга[58].

И в этом взгляде издалека, таком простом, таком пронзительном, настолько остро ощущается вся невысказанная Любовь, вся Необъятность, то «нечто», что вечно бьётся в нашей человеческой груди под теми или иными небесами, а потом увядает и замыкается в самом себе, потому что так и не смогло выплеснуться в мир. Поэтому иногда мы позволяем выплеснуться в мир великой Музыке, великим Гимнам, стремящимся унести нас в наши собственные небеса, которых мы так и не смогли достигнуть.

И эта долгая История нашего взгляда, не нашедшего ни покоя, ни ответа, создаёт многовековой огонь, вызвавший так много революций и открывший так много дверей, дьявольских или каких-то иных. И в конечном итоге мы, подобно Софоклу, смотрим на собственное Бессилие, или, подобно Будде, совершаем побег — и на исходе последних веков мы изобрели множество самых разных сил, чтобы заменить то Могущество, которого мы так и не достигли, множество самых разных способов бегства, чтобы заменить тот великий Побег, множество церквей, охраняющих преисподнюю, чтобы лучше обеспечить своё кажущееся спасение. И каждый раз Тюрьма становится ещё более неприступной, раб оказывается в ещё большем рабстве, а дитя с отрешённым взглядом остаётся один на один со своей печалью. Мы умираем от недостатка радости.

И тем не менее, правда в том, что

Блаженство — тайная субстанция всего, что существует[59].

Ещё Савитри говорит:

Небеса в своём экстазе мечтают о совершенной земле,

Земля в своей боли грезит о совершенных Небесах...

Заколдованные страхи мешают их единству.

Где она, эта тайная субстанция, это Блаженство? Это Могущество, наконец? Которое избавит нас от ложных сил, ни на что не способных, кроме разрушения, от всех напрасных смертей, от наших Тюрем. Всё-таки эти миллионы лет прошли не для того, чтобы создать:

Мелкое карликовое «я»...

Задыхающееся в своём забаррикадированном жилище

Если только Бог не идиот или варвар.

Но варвары, вероятно, мы сами.

Тогда, может быть, нам стоило бы создать мета-физику этой Субстанции, этого физического, вместо того, чтобы создавать метафизику теологов или учёных.

 

О, Древо, хранящее Восторг,

раскройся надвое, как чрево рожающей матери,

услышь мой крик...[60]

и освободи меня, поражённого семью страданиями...

О, Заря, научи меня наслаждаться

победоносным и энергичным блаженством.

 

Не блаженством с закрытыми глазами: «энергичным блаженством», и победоносным, пели ведические Риши, и в «чреве» самой нашей земли.

И ещё они говорили: «Владыки Мудрости обнаружили в несуществовании то, что строит существование», и называли его просто ТО ЕДИНОЕ, которое является всем, что существует — не «Бог-создатель», а ЕДИНОЕ, которое является своим собственным творением. И если оно является этим творением, то что ещё оно может желать, если не самого себя в бесчисленных формах, своего собственного Восторга в бесчисленных вариациях — не на небесах! а в том, чем оно является. И наконец, если оно — верховный движитель самого себя, оно должно иметь Власть над собой в бесчисленных формах, в том, чем оно является: в нас, многочисленных человечках, созданных из его Субстанции и движимых его Могуществом. Нужно только рас-крыть его. Эта Эволюция имеет смысл. Если понимаешь начало, то понимаешь и конец, и весь маршрут:

 

Безымянный, не имеющий тела,

который видел рождение Бога

И который пытается обрести

из ментала и  души смертных

Неумирающее тело и божественное имя.[61]

 

Так где же во всём этом «раб», где «бессилие»? и где «небеса» и отсутствие радости?

Во всём нашем представлении о существовании и о нас самих, а также во всей нашей механической схеме Эволюции присутствует колоссальная фальшь. Бездонная Ложь нашей Дихотомии между «Богом» и «его творениями», которые должны не мешкая вернуться в Сверхъестественное, откуда они вышли, при условии, что по пути они не совершат слишком много грехов. И для того, чтобы возвратиться к Сверхъестественному, у них есть только одна-единственная жизнь, навечно определяющая всё их будущее, неважно, родились вы в семье парижского академика или в трущобах Шанхая. Невозможно представить себе более идиотского мира. Поэтому легко понять, почему весь нынешний мир сходит с рельс — он должен был сойти с рельс такого колоссального идиотизма.

 

*  *  *

 

Наша будущая материя

 

Здесь мы пытаемся изложить «теорию» — но когда человек выходит из нацистского концлагеря, он не теоретизирует о свободе. Это, скорее, немыслимая боль, принесённая «лагерем», глубокая рана, нанесённая бесчеловечностью. Эта рана остаётся в сердце уже более пятидесяти лет, а Тьма, отнюдь не «затхлая», была пережита — весь «Человек» стал одним ужасающим вопросом. Он и есть вопрос. Умереть — не проблема, даже в газовой камере, но кто мы такие? где «другие»? в чём смысл?

Были исследованы все двери «выхода» — но через них не выйти, мы не выходили через них вот уже тысячи лет. Были написаны возвышенные трагедии, к примеру, Софокла — но сейчас вся Земля пребывает в самой что ни на есть Трагедии. Нас лишь ставят перед фактом этой Трагедии — всё более жестокими способами — перед нашим собственным вопросом.

Я отрываю человека от его узкой

удовлетворённой жизни

Я заставляю его печальные глаза смотреть на солнце[62]

говорит Дурга, грозная Мать Индии, подобная Афине греков, но более необъятная.

Мы не выходим отсюда потому, что «выход» нужно искать в самой Материи, в самом Теле, поруганном, несчастном и смертном. Истинный выход для человеческого вида, становящегося всё менее и менее человеческим, поскольку он не является тем, что он есть, ни зверем, ни богом — в лагере за бесчисленными колючими проволоками, ужасающими или блистающими и гипнотическими. Переходный вид, не знающий методов своего перехода. А стражи Концлагеря всеми способами мешают ему найти ключ.

Так что у нас нет никакой «теории», это было бы слишком отвратительно. Но мы могли бы рассказать о том, к чему прикоснулся мертвец, чем дышал экземпляр из концлагеря, какие человеческие пружины он обнаружил или рас-крыл в этом теле из материи, подобной всей остальной материи. И мы не собираемся «обращать» кого бы то ни было к какой-либо «идее» — Идея, она в самой Материи, и если мы её не найдём, то это не просто наша трагедия, но очередная катастрофа, которая переложит на плечи другой Эволюции заботу о нескончаемых поисках того, что мы не нашли. Ибо в конце концов ЭТО ДОЛЖНО БЫТЬ найдено.

В отрывке из Савитри, эхом перекликающемся с печальным хором Царя Эдипа: «Жалкие человеческие поколения, я не вижу в вас ничего, кроме небытия!», Шри Ауробиндо говорит:

 

Здесь даже наивысшее очарование,

которое способно предложить Время,

Это лишь имитация недостижимых блаженств...

Ущербное счастье, не способное к жизни,

Кратковременное наслаждение ума или чувств,

Брошенное Мировой Силой своему рабу — телу,

Или симулякр вынужденного удовольствия

в гаремах Неведения...

Все наши усилия страдают непоследовательностью,

И каждый рождённый космос приходит в итоге к хаосу,

В каждом успехе таится семя неудачи.

Он видел двусмысленность всего происходящего здесь,

Неопределённость гордой уверенной мысли человека,

Мимолётность достижений его силы.

Разумное существо в неразумном мире,

Остров в океане Неизведанного,

Он — лишь ничтожество, пытающееся стать великим,

Животное с парой божественных инстинктов,

Его жизнь — слишком обыденная история,

чтобы быть рассказанной,

Его деяния в сумме составляют ноль,

Его сознание — факел, зажжённый для того,

чтобы быть погашенным,

Его надежда — звезда над колыбелью и могилой.

И ВСЁ ЖЕ его судьба может стать более великой,

Ибо вечный Дух — его истина.

Он может воссоздать себя и всё вокруг

И придать новую форму миру, в котором он живёт...

 

«Придавать форму» означает замешивать эту Материю своими руками, как гончар, или, во всяком случае, с нашего согласия и в нашем теле — но не как у других видов под действием механического или бессознательного замешивания или катастрофы (мы уже являемся нашей собственной катастрофой), а при нашем сознательном сотрудничестве и под воздействием божественной Энергии Жизни; и заново «воссоздать» этот вид, живущий в смерти посреди всё более удушливой атмосферы.

Именно об этом факте я и пытаюсь здесь рассказать.

Именно эта «материя» является вопросом и полем работы.

С первых мгновений, когда этот телесный экземпляр вошёл в контакт с иным «воздухом», грозной Энергией, «хлынувшей» (в малых дозах) в его тело, он воскликнул: но такое невозможно! где-то существует иллюзия. Как это возможно?

И вот уже более десяти лет мы находимся перед (или внутри) этой упрямой Иллюзией, и тело настойчиво повторяет, что существует Иллюзия, в том смысле, что ты не умираешь, не разваливаешься на тысячи частей под невыносимой Плотностью, которая тем не менее выносима. В этой самой Материи, той, которую мы знаем, есть «нечто», что окутывает, вуалирует реальность Материи. В итоге мы назвали это «свинцовой мантией» — просто перевод в слова ощущений, воспринимаемых очень болезненно, поскольку этот свинец — наше собственное тело, бомбардируемое немыслимой Энергией. Если бы этот свинец — оболочка из свинца — не был иллюзией, я бы давно умер ещё с первыми каплями этого «натиска». Но натиск продолжается. И поэтому мы говорим, мы можем сказать со всей точностью пережитого физического опыта: внизу существует иная Материя, истинная Материя... неизвестная и, возможно, податливая, как глина гончара.

Шри Ауробиндо скрыл свои открытия (которых никто не понимал) под завесой «поэтического вымысла» (!), и в Савитри он говорит устами Короля:

 

Его невозмутимый дух выразил своё согласие

С высотами и беспокойными глубинами:

Уравновешенная безмятежность спокойной силы,

Широкий, непоколебимый взгляд на волны Времени

С неизменным спокойствием встречал все переживания...

Его сила могла работать с новым светоносным мастерством

Над сырым материалом, из которого всё сделано,

Над этим отказом Инертной массы,

Серым фасадом мирового Неведения,

Над этой бессознательной Материей

И чудовищной ошибкой жизни.

Как скульптор вырезает бога из камня,

Он медленно отсекал тёмную оболочку,

Последнюю линию защиты невежественной Природы,

Иллюзию и таинство Бессознательного,

Чёрную драпировку, которой Вечный прикрывает свой лик,

Чтобы действовать неузнанным в космическом Времени.

 

Он «отсекал тёмную оболочку»...

Именно её день за днём бомбардирует в этом теле — и, без сомнения, во всём теле Земли — та ужасающая Энергия, которая является новым принципом земной жизни.

Шри Ауробиндо пишет о «таинстве и иллюзии».

Это человеческое тело ЗНАЕТ и ПЕРЕЖИВАЕТ на опыте, что есть некая Иллюзия, а под ней истинная Материя. Шри Ауробиндо тоже говорил о «новом принципе Материи». Эта операция сейчас и проводится. Вся Земля в процессе операции — отсюда и её хаос. И в этом её тайна. Таинство миллионов лет, ради которого она жила — и страдала.

Выберемся ли мы на этот раз из нашего концлагеря?

 

*  *  *

 

Колодец мёда

 

Пять тысяч лет назад, то есть примерно за три тысячи лет до нашей эры, один удивительный Мудрец, с чьего пера, помимо всего прочего (!), пролилась, подобно водопаду, Махабхарата, решил запечатлеть на бересте то, что за несколько тысячелетий до него воспевали ведические Риши. Его звали Вьяса — незаконнорожденный, но, безусловно, законный сын богов вдохновения. (Кстати, греки называли Мнемозину Матерью Муз: Память, колоссальная память души, которая помнит... всё, даже будущее — ещё одно из наших упущенных исследований.) Это первые записанные тексты тех песнопевцев, которые слушали Великий Ритм миров и повторяли, как заклинание, то, что пульсировало повсюду, пело повсюду, в зверях, в камнях, в небесах — великая Память мира, которая разворачивается и идёт к своей Цели, находящейся здесь. Эти Гимны переводили в ритм их открытия, которыми щедро одаривала необъятная жизнь, скрывающая столько чудес, они повторялись, как заклинания, чтобы поймать в ловушку, если можно так выразиться, или очеловечить, материализовать в человеческой манере эти великие созидательные могущества, эти силы, формирующие наши собственные могущества. Грандиозный Поход открытия и завоевания того, что мы есть. Слова ещё не были тюрьмой, в которую они превратились позже, иссохнув, окаменев в словарях; они обладали творческой властью над нашей материей и в нашей материи — и они, возможно, станут грядущей Музыкой нашего вида, когда он вновь  обретёт свои собственные могущества... О, божественная Музыка. Шри Ауробиндо очень хорошо различал вибрацию этих Гимнов, в которых он находил то, что переживало его тело, то, что, возможно, будут переживать наши будущие тела, освобождённые от своего рабства, и он писал в Тайне Веды: «Для ведических Риши слово было ещё живой, одарённой могуществом, вещью, созидательной и формирующей. Оно ещё не было условным символом идеи, но родителем и формирователем идей... На первой стадии развития языка слово является силой, даже более живой, чем идея о нём: звук определяет смысл. На последней стадии позиции меняются местами: идея приобретает первостепенное значение, а звук — второстепенное.» Это была ещё эпоха созидательного Глагола, Музыки, созидающей собственные формы.

Звук, разминающий Материю.

Музыка, рождённая в безмолвиях Материи,

Заставляющая выплеснуться

из обнажённых бездн Невыразимого

Тот смысл, который они хранили,

но не могли произнести.

 

Таким образом, слова и образы в Ведах повторяются, как заклинания — к сожалению, уже закрытые для нас, но всё ещё содержащие смысл, «идею» в наших ограниченных рамках, если мы способны перепрыгнуть через интеллектуальные стены. И поражает их постоянная озабоченность властью человека над жизнью и прежде всего над Огнём, Агни:

 

Он зажёг Пламя и завоевал.

Для него путь человеческий и путь божественный

встречаются в едином

и оба завоёваны...[63]

Подобно богу, установленному внутри,

бессмертный в смертных,

обладающий Истиной,

он — энергия, заставляющая расти

наши божественные силы.

 

И Целью всегда является радость, Блаженство:

 

О, Пламя, ты переплавляешь смертное

в высшее бессмертие...

Ты создаешь божественное Блаженство и

человеческую радость.

 

А ещё Риши говорили:

 

Он путешествует благодаря массе своей силы.

 

И в особенности эта озабоченность тайной Материи, как будто они уже знали, что в ней кроется окончательный секрет этого долгого человеческого путешествия. Ибо они знали, что ЕДИНОЕ, создатель, отец людей был тем семенем, которое должно дать рождение дереву и освободить своего собственного чудесного творца во всём, что существует:

 

Освобождай своего отца,

того, который становится твоим сыном и несёт тебя,

О, сын энергии.

 

То «небо», которое мы ищем, они познали его здесь, в Материи:

 

Сокровище небес сокрыто в тайной пещере,

как птенец в бесконечной Скале.

 

И мы прикасаемся к заключительной тайне, ставшей нашей мистерией:

 

Наши отцы своим словом

раздробили твердыни прочные и упрямые.

Провидцы своим криком

разбили на куски горную скалу.

 

Об этом рас-крытии они повторяли снова и снова в своих гимнах:

 

Ты своей Энергией молнии

открыл для света ту самую Скалу

И обрёл необъятность.

 

Приходит мысль о твёрдой плотности, вторгающейся в это тело, эту «трубу», хотя тут ещё далеко до конца ведических исследований:

 

Реки (бессмертной жизни) превратились

в низвергающиеся потоки.

Они проложили здесь канал для своих вод.

Небеса стали твёрдыми, как хорошо отлитые колонны...

Материальная гора раскололась надвое,

Небеса стали завершёнными.

Теперь бессмертные реки пребывают здесь,

во всём физическом существе,

расточая обширность.

 

К тому же это таинственное Солнце... прямо здесь, возможно, под нашим плащом из свинца:

 

Они нашли эту Истину,

То самое Солнце, пребывающее во Тьме.

 

И снова эта Цель — радость, Нектар, дающий бессмертие:

 

О, вы, боги Жизни, вы питаете блаженство,

полное желанных энергий...

О, вы, кто мгновенно расширяет наше существо,

я прошу у вас этой субстанции,

из которой мы построим мир света среди богов...

Этот колодец мёда, сокрытый в Скале.

 

*  *  *

 

Седьмая Земля

 

Как далеко смогли пройти эти удивительные Риши? мы не знаем. Но в них угадывается настолько иная манера бытия, настолько чудесное ощущение все-могущества человека — иное сознание, стремящееся построить божественную землю, божественного человека его собственными божественными силами. А также их столь глубокое и одновременно столь высокое исследование Человека, чья тайна мистически сокрыта здесь, под звёздами, как будто он является местом высшей метаморфозы, где встречаются две крайности существования и где все земные существования соединяются в ЕДИНОМ великом Ритме всех сердец земли, словно единая симфония.

 

Тогда твоё человечество станет

подобно движению этих богов.

Как будто небеса света

явственно обрели в тебе своё основание.

 

Воистину, они были величайшими материалистами — или материализаторами — Божественного. Завоеватели Божественной Материи. По сравнению с ними мы ощущаем себя такими мелкими, словно гримасничающие гномы в железных касках.

Но у Шри Ауробиндо есть весьма интересное замечание:

Неизменная форма ведической мысли в сочетании с её глубиной, богатством и проницательностью даёт повод для интересных рассуждений... Такие неизменные форма и содержание вряд ли были бы возможны на ранних этапах зарождения психологической мысли и опыта, и  даже на ранних этапах их прогресса и развития. Следовательно, можно предположить, что сохранившиеся гимны представляют собой не начало нашего периода, а конец предыдущего... Возможно даже, что древние гимны являются развитием или относительно современной версией ещё более древнего лирического евангелия, изложенного в более свободных и гибких формах ещё более древнего человеческого языка — Веда сама постоянно говорит о «древних» и «современных» Риши, pourvaha («дравах») и noutanah, причём, эти «древние» Риши достаточно далеки по времени от «современных», чтобы считаться своего рода полубогами, первыми основателями знания. Или же, возможно, весь этот объёмный массив литаний — лишь подборка, сделанная Вьясой... великим Мудрецом традиции, феноменальным компилятором, чей взгляд уже обращён к началу Железной Эпохи, Кали-Юги, к векам нарастающих сумерек и окончательной тьмы. Возможно, это лишь последнее свидетельство Веков Интуиции, сияющие авроры Предков, адресованные их потомкам, человеческой расе, чей разум уже обращён к более низким уровням и более надёжным и безопасным достижениям — более надёжным, возможно, лишь на первый взгляд — физической жизни, интеллекта и логического рассудка.

 

«Пусть боги взращивают божественное человечество»

 

пели Риши.

По простоте своей мы могли бы задаться вопросом, почему или в результате какого поворота Судьбы Шри Ауробиндо пришёл спустя столько тысячелетий, чтобы заново открыть Тайну Веды? и попытаться воплотить её, вложить в нашу Материю, причём, в конце Железной Эпохи, в этот час «окончательной тьмы»?

Да знаем ли мы вообще, что пребываем в окончательной тьме?

Столько усилий, столько поисков, столько смертей... ради чего?

В начале века, как раз в 1900, Шри Ауробиндо увидел, объявил «конец Железной Эпохи», как будто знал, что он пришёл именно для того, чтобы её закончить. Но всё настолько мрачно, трагедия Земли достигла такой глубины.

«И хаос ожидает каждый рождённый космос...» Неужели? снова?

Индийская традиция гласит, что каждая «рождённая» вселенная завершается пралайей, распадом, а затем возникает снова с Века Правды, которая уменьшается, становится полу-правдой, потом затемняется и погружается в полный хаос, и начинает заново... Что сказал бы тот, кто остался единственным выжившим на каком-нибудь пике Земли?... Он продолжал бы говорить о Любви, Красоте, Восторге миров, об этом ЕДИНОМ, что поёт вечно — а о чём же ещё? Что остаётся в конце или в начале,  какая песня, какая Истина? Мы умираем, потому что она не поёт — мы возрождаемся, чтобы она запела, выплеснулась, наконец, как великая волна Восторга, отныне и навсегда. И что сказали бы эти люди сегодня, в конце, на последнем «пике» перед хаосом?

Мы умираем потому, что не нашли то, что мы есть, то, что существует; и каким образом то, что есть, может быть разрушенным или стать несчастным? Оно наполненно, оно течёт, и это навсегда. Вселенные тоже умирают, потому что не нашли то, чем они являются.

Мать, имеющая обширное оккультное знание, говорила, что до нашей существовало шесть вселенных, шесть земель — шесть... полностью уничтоженных. Это слегка ужасает. Шесть земель со всеми их существами, переживающими те же страдания, ту же боль, те же надежды. Потом снова пришёл какой-нибудь Риши, чтобы рассказать о Надежде, о пути, о предстоящем открытии... Мать сказала, что седьмая вселенная, наша, не будет уничтожена — «но произойдут некие потрясения». В этом вся суть.

Несомненно, именно поэтому Шри Ауробиндо вернулся снова  в конце эпохи, как это было в начале, словно последний Риши, идущий по тонкому горному хребту. Чтобы развязать, наконец, это ужасное Заклятие. Но невозможно в одиночку распутать это Несчастье, нужно, чтобы люди, несколько человек, обрели сознание: там, где сознание — там сила.

Там появляется сила.

Согласно традициям, существа предыдущей земли, жившие в легендарной Атлантиде, обладали великим могуществом — даже Платон говорил об Атлантиде, он вообще знал много вещей, этот Платон (!), ещё до того, как мечтал отправиться «в другое место», чтобы основать свой идеальный город.

Эти существа обладали огромными оккультными силами, неизвестными нашей науке (и к счастью). Они умели манипулировать тайными пружинами Природы, неизвестными нам (к счастью), вместо того, чтобы загонять силы в ловушки наших механических устройств, они оказывали воздействия на них, заставляя играть с материей своего тела — они могли перехитрить законы гравитации, законы расстояний, здесь-и-сейчас, все наши научные законы. И они создали ужасный мир, возможно, более ужасный, чем наш, потому что не знали или не хотели знать единственный Закон, они обладали такими же мелкими эго, как и мы, только более сильными, с теми же инстинктами, как у нас, только большего размаха, и тем же глубоким Разделением на «ты» и «я» — в особенности «я», более ужасающее: и доминирующим «я» было то, которое отбирает, которое было наиболее эффективным тираном с наибольшей властью над «ты» и «другими». Возможно, они оккультно и менее токсичными средствами реализовали то, чего достигли мы механическими средствами. Разрушение было полным, к счастью.

Мы умираем, и все земли умирают, потому что не нашли то, что заставляет жить — последним секретом является секрет смерти и того, что может изменить смерть: «Нужно победить смерть, чтобы смерти больше не было», говорила Мать, не для того, чтобы стать «бессмертным» в соответствии с нашими детскими представлениями, но потому что смерть содержит саму эссенцию Лжи, содержит... то-что-мешает найти то, что мы должны найти — Восторг, Радость, Любовь, безбрежность, Музыку вселенной, в конце концов, то, что есть. А то-что-есть, естественно, обладает могуществом того, что есть, без механизмов и «оккультизмов», совершенно естественно, потому что в мире нет ничего более естественного — только нужно это рас-крыть. Есть ОДНА вещь, которую нужно открыть, а всё остальное уже открыто, даже победа над смертью. Нам лишь нужно отыскать эту вещь в самой глубине нашей субстанции и, если можно так выразиться, «снять кожуру» множества тысячелетних слоёв, покрывающих её — как пласты известняка под слоем живых коралловых полипов. Возможно, более точные слова «пробить дыру», а не «снять кожуру», потому что наши последние слои твёрже бетона — это слои «знания», обладающие гипнотической властью над Материей — нашей материей — сгустившие её и превратившие в герметичное отрицание, более упрямое именно оттого, что оно «знает». Это своего рода священное «Нет», смесь всех святых и дьяволов.

Шри Ауробиндо пришёл для того, чтобы пробить эту дыру.

Выкопать, наконец, эту Смерть.

Эту Ложь.

 

Эту стену смерти, отделяющую нас от более обширного «я».

 

Только нужны те, кто пойдут следом, несколько человек; нужно звено между одним видом и другим — Переход открыт, но какой в нём толк, если ни у одного представителя нашего вида не хватит смелости пойти следом? Однажды первому наземному существу пришлось осмелиться выйти из водной среды. В противном случае, всемогущий Бог мог бы манифестировать в полной славе и одиночестве, но к чему тогда вся эта Эволюция, всё это множество зверей, если они не найдут бога внутри себя? Свой собственный Метод. Свою собственную Силу — то, чем они, наконец, являются.

 

За гранью обитает Тайный Бог

 

говорит Савитри.

 

*  *  *

 

Последний источник света

 

И снова к нам возвращаются хватающие за душу голоса Хора из Антигоны:

 

Они поднимаются из далёкого прошлого,

Беды, что вижу я над домом Лабдакидов,

Они, загнав в могилы умерших,

Обрушиваются на живых,

И ни один отец не в силах

избавить от этого своих детей...

 

Мы, люди, прошли долгий путь через множество домов, и сегодня мы даже не знаем того, что каждое сердце уже рождалось,  билось и погибало множество раз, и каждый жест, даже самый незначительный, содержит в себе множество забытых жестов, множество исчезнувших людей, которые всё ещё здесь — в каждом из них Судьба повторяется и весь вид переживает свои горести или надежды. В каждом из нас — тысячи людей, все они здесь и каждый из них несёт в себе милость этих несчастий, словно цветок души, ждущий так долго. Эти миллионы лет и эти исчезнувшие земли не должны больше повториться. Бывают Моменты Судьбы, и каждый человек несёт в себе такой Момент, когда неисчислимые горести, злодеяние или двусмысленные благословения, накапливаясь, рождают «яростный вопрос» или крик души. Мы даже не представляем могущества безмолвного человека, идущего по шумным бульварам, мы даже не представляем, сколько миллионов людей мы несём в себе и сколько бесчисленных шагов было пройдено; и достаточно одной Секунды — «стремительного мгновения души» — чтобы всё взорвалось или рухнуло. Мы не знаем своего собственного чуда, и мы должны были — должны были — достичь этой точки тьмы, точки «нон-сенс», точки конца всего, чтобы в нас, наконец, расцвёл настоящий Человек.

 

Пылающее великолепие под покровом тьмы.[64]

 

Мы должны были достичь не только конца наших пороков и злодеяний, но и конца наших добродетелей и благословений — за пределами всех наших кривляний, за пределами всех наших знаний, всех наших систем должно было родиться нечто иное. А как родиться тому, чего мы не знаем? но что всегда было здесь. Если бы мы были состоявшимся «идеальным человеком», то уже оказались бы замурованы в хрустальной клетке, как другие окаменелости до нас:

 

Тьма земли мудрее, чем её слабый свет

 

говорит Шри Ауробиндо в одном из своих стихотворений.

Мы слишком слабо представляем себе, что такое человек, что он может — какие силы он способен воплотить, следуя добрым или дурным намерениям. Мы понятия не имеем о своей возвышенной Судьбе, о том, ради чего столько земель затонуло до возникновения нашей, и «ни один отец не смог избавить от этого своих детей»... И всё-таки десять тысяч лет назад ведические мудрецы говорили своим потомкам, нам, живущим посреди несчастий, въевшихся под кожу: «Освобождай своего отца — того, кто становится твоим сыном и несёт тебя».

Мы «освобождаем» атомы, чтобы творить злодеяния, мы даём свободу тысячам мыслей, убивая друг друга, мы дали свободу епископам и имамам всех мастей, обещающим нам раи антропоидов — и мы оказались в полном и безоговорочном рабстве от всего, как огромный паралитик с сотнями машин, заменяющих нашу собственную движущую силу.

«Люди гоняются за мелкими успехами и бессмысленными достижениями, снова и снова впадая в слабость и утомление. В то время как все безграничные силы Бога во вселенной тщетно ждут того, чтобы отдать себя в их распоряжение.»

говорит Шри Ауробиндо в одном из Афоризмов.

У нас пигмейское представление о Человеке.

И это правда, он пигмей и варвар до тех пор, пока он не осознает, кто он есть. Неужели мы пересекли столько веков и столько видов только для того, чтобы прийти к этому? Жертвами какой галлюцинации мы оказались? Какой толк в нашем интеллекте, если он столь затемнён, столь порабощён своими собственными кознями?

Чудовищные силы пытаются захватить Землю, как ранее захватили Атлантиду — но это призраки, достаточно детского крика, чтобы рассеять их. Но нужен тот, кто издаст этот крик, всемогущий крик. Наш механический и неопровержимый мир рушится, достаточно одного дыхания, чтобы обрушить его фасад. И это Дыхание уже здесь — новое, грозное — оно лишь ждёт, когда люди примут сторону того, что они есть, той силы, которую они воплощают: Смерти, пожирающей их, или Жизни, пытающейся родиться. Но то, что вся эта искусственная Система будет поглощена, не вызывает  сомнений. «ТО» ждёт выживших.

Тьма несёт в своём сердце утро.[65]

А где наше сердце?

Шри Ауробиндо хорошо видел этот последний Час Человека, «последние сумерки»; он говорил, что они последние, но особенно важны другие его слова:

 

Когда сгустится тьма и сдавит грудь земли,

А ТЕЛЕСНЫЙ разум человека останется

единственным источником света,

Как вор в ночи, Он войдёт скрытой поступью

Незамеченным в свой дом.

 

Да, это тело, место последнего Таинства — единственный источник света посреди мрачной Вавилонской Башни. «Именно разум клеток находит ключ[66]»,  говорила Мать. Эти таинственные клетки, которые слышат всё, которые находятся в коммуникации со всем, они знают о собственном чуде и этом фантастическом «всё-возможно»... Они уже прислушиваются к этому Дыханию, жаждут этого Дыхания — которое освободит содержащегося в них Бога, перестроит Землю и переформирует нашу грязь по образу того, чем они являются. Уже много тысяч лет назад в своём первом Гимне к Марутам, силам «ветра», то есть Дыхания, Риши говорили:

 

Они являются энергиями души

они становятся осведомлёнными в завоевании,

безупречными в своей силе осуществления,

а не в ограниченном действии полу-света...

Они увеличивают мощь нашей глины...

Эти энергии души сами обуздывают себя

и несут ношу на нашем пути вперёд

к свету и блаженству

И в потоках этого бескрайнего наводнения

Они очищаются и ОБЛЕКАЮТСЯ ЕГО ПЛОТНОСТЯМИ

И здесь колёсами своей колесницы

они разбивают и открывают гору материи.

 

Эти «плотности» действительно существуют. Они бомбардируют нашу Материю, и им предстоит стать нашим грядущим одеянием. Тогда Жизнь сможет прогрессировать бесконечно, придавая всё новые формы своей субстанции. Тогда все необходимые средства будут сформированы силой сознания.

ПРОБУДИСЬ И ЯВИ ВОЛЮ

сказала Мать. Это воля нашего тела, последнего «источника света», горящего посреди нашей ментальной тьмы.

И настанет конец машинерии, конец нашего «неизлечимого варварства», конец этой трагедии земли.

И...

То блаженство, к которому взывает

сердце земли.

Тогда, возможно, Софокл снова придёт вместе со Шри Ауробиндо, с Антигоной и освобождённой Матерью, чтобы услышать великий морской прибой Музыки, радостно и до бесконечности формирующей тела красоты и открытий в неисчерпаемой Мистерии Непознанного.

9 декабря 1994

 

 

 

Эпилог

 

моему другу

Роберу Лаффонту

вдохновившему меня на этот Эпилог

 

 

Мир не таков, как мы о нём думаем

и видим его в данный момент,

Наши жизни — тайна более глубокая,

чем всё, о чём мы могли бы мечтать.

Савитри, II.5.169

 

Вселенные развиваются и сменяют друг друга бесконечно. Они умирают, чтобы снова возникнуть тем же путём взрыва и расширения, дать жизнь одноклеточным водорослям, лишайникам, мелким животным, а в конце привилегированному размышляющему виду, который снова закончит самоуничтожением во имя богов или дьяволов или просто грязного эгоизма, эксплуатирующего свою землю — эту прекрасную землю — и в который раз разоряющего её во имя финансов или чего-то иного, во имя той или иной высшей нации, того или иного зверя, который всегда один и тот же под различными катехизисами и священными лозунгами, прославляющими тот или иной тип человека и в конце концов уничтожающими его — и всё начинается заново. Ради какой Цели? Что за гибельная Иллюзия вращает эти вселенные одну за другой, или, может быть, Реальность, неуловимая «завершающим видом» Homo sapiens, людей, интеллектов эгоистичных или  подлых, религиозных или материалистичных, одинаково бездарных, одинаково тираничных или фанатичных и пожирающих землю и в конце концов самих себя. Ни радости, ни любви, ни покоя, разве что где-то на Небесах после смерти или где-то в аду, который всё аннулирует — а пока «давайте наслаждаться моментом», и мы наслаждаемся и наслаждаемся во имя богов или дьяволов, во имя доллара или совершенного «спасения» или совершенного проклятия старого зверя, который всегда здесь, под той или иной маской. «Жалкие человеческие поколения, я не вижу в вас ничего, кроме небытия!» воскликнул Софокл. Будда тоже смотрел на этих «безумцев», бегущих не зная куда — они будут продолжать свой бег спустя две с половиной тысячи лет или пять тысяч лет, если дать им время размножиться и пожрать всю землю до последней мышиной норы. «Лекарства» не существует — мы все больны... оттого, что не являемся тем, кто мы есть.

А кто мы есть?

Сократ говорил: «Познай самого себя». Но это «самого-себя» по словам соседа, или учёных, или папы, или кинематографа, или главенствующего племени на Востоке или Западе, Юге или Севере, тысяч племён пожираемой Земли, настолько переполненной учебными знаниями, что она лопается по швам.

И мы начинаем заново: маленькая рыбка, маленькая ящерица, стрекоза и банковский счёт или иные небесные непогрешимые счета, вечно присутствующий тотем и «царь мира» — идеальный концлагерь для непоправимо господствующего вида, то ли жестокого, то ли дегенеративного.

И в этом наша трагедия.

А под этим — люди, которые страдают, которые любят и которые не знают, как, что и зачем.

Одно из двух — либо нет никакого лекарства, либо оно есть, но мы о нём не знаем, ни наша наука, ни наши морали, ни религии.

Сбежать или выбрать небытие очень легко, эти пути хорошо изучены, но Материя? мы полагаем, что так хорошо её знаем... через стены нашей мыслительной темницы — как другие виды, каждый через свой особый панцирь. Но наш панцирь особенно упрям, тем более, что он использует телескопы и микроскопы, чтобы смотреть через свои стены... не понимая, что в любом случае он видит всё это своими человеческими глазами, не понимая, что его сногсшибательные математические инструменты передают его собственный взгляд, так же, как антенны рака передают взгляд ракообразного в мире ракообразного. Мы не можем избежать того, чтобы видеть и фабриковать повсюду самих себя, мы можем лишь сделать непомерно большим мир того, кем являемся сами.

А кем мы  являемся? Это вопрос времён Сократа и всех тысячелетий «доисторической Мудрости», которая была сократовской ещё до Сократа, поскольку у них под рукой был только один инструмент: они сами. Отсюда всё началось, здесь всё и закончится. Всё, что между ними, несостоятельно — нереально, либо обладает условной реальностью, в зависимости от рассматриваемого вида.

И если мы не находим того, что находится здесь, мы умираем и начинаем заново, это относится и ко вселенным, и к преходящему человечеству.

Нам не хватает первичной реальности.

Самая первичная из вещей, это, очевидно, наша материя: не материя наших микроскопов и других изобретений, и не материя, которую видят наши глаза, усиленные в миллион раз — а материя, которая есть. Та, которую может рас-крыть другой взгляд, а не взгляд тюремного заключённого.

Этому взгляду предстоит рас-крыть саму основу мироздания! если мы поймём начало, то поймём и конец и сам путь; если мы поймём одну клетку — одну-единственную — то поймём всю нашу судьбу, человеческую, до-человеческую и пост-человеческую.

Ведические Провидцы, жившие в Гималаях около десяти тысяч лет назад, когда люди лишь только открывали свои глаза на мир, эти Риши уже видели и воспевали первичную основу миров и самих себя, ибо в мире, в Материи и во всех видах живых существ есть только одна вещь: это бесчисленное и в то же время уникальное Семя. Для них это Семя всего существующего было божественным, бессмертным; и Целью всего было божественное, бессмертное; но Божественное, которое хочет быть Самим собой в этой Материи, в этих телах и на этой Земле.

И естественно, они видели то, что покрывает это чудесное Семя — наше будущее Чудо, находящееся прямо у нас в руках. Они видели эволюционные отложения на первозданном Огне, который медленно, очень медленно покрывался одним панцирем, другим, третьим, той или иной звериной шкурой, тем или иным окружением. Один слой за другим, последний из которых, научно-религиозный, безусловно, самый прочный, поскольку он думает, что знает всё — небеса, богов, атомы, а в особенности и в изобилии — дьяволов.

Как этот повторяющийся бестиарий может когда-нибудь стать Божественным! Есть Небеса наверху, Преисподняя внизу и добрый малый посередине, который умирает... пытаясь найти собственную всемогущую Тайну, хотя она прямо у него в руках. «Бог» должен быть наверху, а здесь Чистилище — и между ними пропасть, на которой столь плодотворно размножились все мировые религии, в то время как бедная Земля была оставлена демонам, папам и грехам. Пропасть, благодаря которой катастрофически расплодились все наши науки: «Эволюция» скелетов, чей пункт назначения, очевидно, в том, чтобы стать скелетом в ящике, но перед этим успев получить максимум удовольствий.

Нам хорошо известно, что такое Зло, и оно так крепко, так глубоко укоренилось за тысячелетия, что, на первый взгляд, вряд ли что-либо кроме катаклизма или потопа избавит нас от этого «человеческого» кошмара. А потом начинать заново. Это бездонная дыра, «колодец бездны», как говорят Писания. Но на дне НАХОДИТСЯ Божественное и бессмертное Семя — не на небесах: на дне. Либо мы обречены на вечное Небытие (или вечный Рай и Ад, по желанию), либо СУЩЕСТВУЕТ Божественная Земля, выражающая свою Божественность и своё Божественное могущество через это тело, в этой Материи и на этой Земле: без механики, самим фактом того, что она есть.

Совершенно невообразимое чудо!

Но вся наша Земля чудесна, вплоть до мельчайшего атома, до последнего живого существа и травинки — кроме нашего ментала в его Темнице планетарного масштаба.

И как раз эта Темница взрывается... повсюду.

Спустя десять тысяч лет после ведических Провидцев, Шри Ауробиндо, выйдя из тюремной камеры, захотел проделать дыру в этой Тюрьме — а иначе ради чего жить? Он копал в этом «колодце бездны», он хотел найти, раскрыть это Божественное всемогущее Семя — а какой смысл совершать это открытие ради одного-единственного маленького человека или ради создания очередной Религии? С нас достаточно «спасителей», которые никого не спасли. Либо всё спасено и является божественным, либо всё обречено и является дьявольским.

«Дьявольское» здесь выглядит совершенным... и не без основания.

Шри Ауробиндо копал в собственном теле — «колодец бездны» находится именно там, и все тысячелетия собраны в одном теле, как и во всех остальных телах — они все ПОДОБНЫ. Если найден один демон, то он будет найден повсюду. Если в этой чёрной породе сделать одну дыру, то вся чернота мира станет «дырявой».

Феномен продолжается.

Это кишит повсюду.

Но на дне этой Дыры пребывает Божественное, материальное, телесное Семя, и оно в процессе «разведывания», рас-крытия. И как раз потому что оно рас-крыто — и через эту дыру в нашу Темницу впервые попадает воздух — именно поэтому все мелкие дьяволы и древние эволюционные отложения извлекаются, выбрасываются на поверхность, изгоняются из своих тысячелетних подземелий, где они таились.

Мы высаживаемся в другой Воздух, в другую Среду. В другую эволюцию. Первое дыхание иного вида на Земле.

Выбор за нами — каждый может сделать выбор, достойный его, каким бы он ни был — между новой Эволюцией и эволюцией скелетов. Ибо в каждом из них есть это Семя, чудесное и всемогущее — если мы этого захотим.

ПРОБУДИСЬ И ЯВИ ВОЛЮ

Всё, что для этого нужно — одна секунда чистой, простой интенсивности.

Крик, подобный предсмертному крику. Как у старого обездоленного Эдипа.

И через эту единственную дыру в наших стенах внезапно врывается Новое.

И мы можем с уверенностью сказать, после Шри Ауробиндо, после Матери, после длительных физических исследований: в этой Материи, о которой мы, якобы, всё знаем, СУЩЕСТВУЕТ Иллюзия, в этой молчаливой тьме СУЩЕСТВУЕТ иной Ритм и иная Сила, а с другой стороны этой чёрной породы — иное дыхание; и это дыхание, столь мощное, потрясающе мощное, может переделать наши тела, наш мир и нашу манеру бытия в мире более радикально и невероятно, чем переход от первого водного животного к первому наземному — это иной воздух, незнакомый, это иная земля, новая, которую предстоит рас-крыть и построить внутри себя, имея под рукой наш единственный инструмент.

Или же очередной крах человечества.

«На этот раз нечто будет сделано», сказал Шри Ауробиндо.

И это СДЕЛАНО, дыра ПРОБИТА.

И какими бы ни были последние кульбиты Лжи, Заря новой жизни в конце концов засияет.

И настанет Жизнь.

29 июня 1995