Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

ИЛИОН

Book I

Книга I

The Book of the Herald

Книга Глашатая

Dawn in her journey eternal compelling the labour of mortals,

Вновь рассвет в путешествии вечном своём,

заставляя мир смертных трудиться,

Dawn the beginner of things with the night for their rest or their ending,

Начинавший всё то,

что в теченьи ночи отдыхало и шло к завершенью,

Pallid and bright-lipped arrived from the mists and the chill of the Euxine.

Бледный, с яркой каймою по краю земли,

появился из дымки и холода Понта Эвксинского.

Earth in the dawn-fire delivered from starry and shadowy vastness

И земля среди зарева утра,

сбросив призрачный, звёздный простор,

Woke to the wonder of life and its passion and sorrow and beauty,

Просыпалась для чуда течения жизни,

для волненья, страдания и красоты.

All on her bosom sustaining, the patient compassionate Mother.

Всё несла на груди,

понимающая, терпеливая Мать. 

Out of the formless vision of Night with its look on things hidden

Выходя из неясной картины Ночи,

что даёт нам увидеть сокрытое,

Given to the gaze of the azure she lay in her garment of greenness,

Отдалась она взору лазури

и легла в изумрудных одеждах, с короною света.

Wearing light on her brow. In the dawn-ray lofty and voiceless

В предрассветных лучах

величавая и молчаливая Ида

Ida climbed with her god-haunted peaks into diamond lustres,

Поднималась верхушками гор,

куда часто спускаются боги, к алмазным сияньям.

Ida first of the hills with the ranges silent beyond her

Ида — первая средь тех высот,

вместе с горной безмолвной грядою за нею,

Watching the dawn in their giant companies, as since the ages

Созерцала всплывающий солнечный круг

в окруженьи гигантов,

First began they had watched her, upbearing Time on their summits.

Что с начала веков наблюдали за ней

и несли само Время на гордых вершинах.

Troas cold on her plain awaited the boon of the sunshine.

На озябших равнинах своих

ожидала Троада тепла и сияния солнца.

There, like a hope through an emerald dream sole-pacing for ever,

Там, подобно надежде, что вечно бежит

в одиночестве сквозь изумрудную грёзу,

Stealing to wideness beyond, crept Simois lame in his currents,

Пробираясь к широким просторам вдали,

воды нёс Симоис по журчащим порогам,

Guiding his argent thread mid the green of the reeds and the grasses.

Пропуская свою серебристую нить

среди зелени зарослей и тростника.

Headlong, impatient of Space and its boundaries, Time and its slowness,

Бурный Ксанф, нетерпимый к Пространству с его рубежами

и к медлительной поступи Времени,

Xanthus clamoured aloud as he ran to the far-surging waters,

Оглушающе спорил, крича,

направляясь к далёким вздымавшимся волнам,

Joining his call to the many-voiced roar of the mighty Aegean,

Добавляя свой крик

в рёв могучего многоголосья Эгейского моря,

Answering Ocean's limitless cry like a whelp to its parent.

Отвечая на зов широты Океана,

как щенок на призывы родителя.

Forests looked up through their rifts, the ravines grew aware of their shadows.

Сквозь расселины в небо взглянули леса,

и ущелья увидели тени.

Closer now gliding glimmered the golden feet of the goddess.

Золотистые ноги богини

засверкали всё ближе скользящею поступью.

Over the hills and the headlands spreading her garment of splendour,

Простирая над мысами и над холмами

блеск и роскошь своих одеяний,

Fateful she came with her eyes impartial looking on all things,

Роковая, она появилась,

посмотрела бесстрастно на всё,

Bringer to man of the day of his fortune and day of his downfall.

Одному принося день счастливой судьбы,

а другому — падение.

Full of her luminous errand, careless of eve and its weeping,

Поглощённая светлою миссией,

не заботясь о вечере и о слезах,

Fateful she paused unconcerned above Ilion's mysteried greatness,

Судьбоносная — встала беспечно на миг

над великим и полным мистических тайн Илионом

Domes like shimmering tongues of the crystal flames of the morning,

И его куполами, мерцавшими, как языки,

от прозрачного пламени утра,

Opalesque rhythm-line of tower-tops, notes of the lyre of the sun-god.

Над рядами опаловых башен,

своим ритмом похожих на лиру в руках бога-солнца.

High over all that a nation had built and its love and its laughter,

Возвышаясь над всем, что построил народ,

над любовью его и над смехом,

Lighting the last time highway and homestead, market and temple,

Осветив под конец

и дворы, и дороги, и рынки, и храмы,

Looking on men who must die and women destined to sorrow,

Посмотрев на мужчин, что должны умереть,

и на женщин, которые обречены на страдание,

Looking on beauty fire must lay low and the sickle of slaughter,

Посмотрев на всю ту красоту,

что должна пасть под серпом убийств и пожаров,

Fateful she lifted the doom-scroll red with the script of the Immortals,

Судьбоносная, вверх подняла роковой свой свиток,

что стал красным от строчек Бессмертных,

Deep in the invisible air that folds in the race and its morrows

Глубоко, в недоступном для глаза эфире,

окружающем расу людей и грядущие дни,

Fixed it, and passed on smiling the smile of the griefless and deathless, —

Положила его и прошла,

улыбаясь бессмертной, не знающей горя улыбкой, —

Dealers of death though death they know not, who in the morning

Эти вестники смерти, что сами не знают о ней,

По утрам сеют семя событий,

Scatter the seed of the event for the reaping ready at nightfall.

Чтоб собрать урожай

с наступлением сумерек ночи.

Over the brooding of plains and the age long trance of the summits

Над задумчивым взглядом равнин,

вековым трансом горных вершин,

Out of the sun and its spaces she came, pausing tranquil and fatal,

Из сияния солнца и залитых светом пространств

появилась она и на миг задержалась, спокойная и роковая,

And, at a distance followed by the golden herds of the sun-god,

А за нею шли следом вдали

золотые стада бога солнца,

Carried the burden of Light and its riddle and danger to Hellas.

Бремя Света несли на себе, и загадку свою,

и опасность Элладе.

Even as fleets on a chariot divine through the gold streets of ether,

Когда мчится божественная колесница

золотыми путями эфира,

Swiftly when Life fleets, invisibly changing the arc of the soul-drift,

Тогда Жизнь ускоряет шаги,

и незримо меняет теченье в душе человека,

And, with the choice that has chanced or the fate man has called and now suffers

Или с выбором, сделанным им,

или с роком, который он вызвал и ныне страдает,

Weighted, the moment travels driving the past towards the future,

Но мгновение жизни идёт

и ведёт это прошлое дальше, в грядущее,

Only its face and its feet are seen, not the burden it carries.

Только лик тех мгновений и стопы видны нам,

но не то, что они принесут за собою,

Weight of the event and its surface we bear, but the meaning is hidden.

Только тяжесть событий и внешнюю сторону чувствуем мы,

а значенье и смысл для нас скрыты.

Earth sees not; life's clamour deafens the ear of the spirit:

Остаётся слепою Земля;

громкий жизненный шум оглушает слух духа:

Man knows not; least knows the messenger chosen for the summons.

Человек же не знает об истинном смысле вещей;

ещё менее знает посланник, назначенный вестником.

Only he listens to the voice of his thoughts, his heart's ignorant whisper,

Он лишь слушает голос ума

и несведущий шёпот из сердца, 

Whistle of winds in the tree-tops of Time and the rustle of Nature.

Свист ветров по верхушкам деревьев во Времени

и неслышимый шорох Природы.

Now too the messenger hastened driving the car of the errand:

И сейчас вновь такой же посланник спешил,

направляя повозку с заданием:

Even while dawn was a gleam in the east, he had cried to his coursers.

Ранним часом, пока на востоке вставала заря,

громким криком он гнал скакунов.

Half yet awake in light's turrets started the scouts of the morning

В башнях света, едва отойдя ото сна,

встали утренние часовые,

Hearing the jar of the wheels and the throb of the hooves' exultation,

Услыхав скрип колёс

и ликующий цокот копыт

Hooves of the horses of Greece as they galloped to Phrygian Troya.

Лошадей, что из Греции долго скакали галопом

до фригийского города Троя.

Proudly they trampled through Xanthus thwarting the foam of his anger,

Пронеслись они гордо сквозь Ксанф,

разбросав его гневную пену,

Whinnying high as in scorn crossed Simois' tangled currents,

И презрительно громко заржали,

проплывая по руслу запутанного Симоиса,

Xanthus' reed-girdled twin, the gentle and sluggard river.

По ленивой и мягкой реке, окружённой густым тростником,

протекающей около Ксанфа.

One and unarmed in the car was the driver; gray was he, shrunken,

Был возница в повозке один,

безоружный, седой,

Worn with his decades. To Pergama cinctured with strength Cyclopean

Испещрённый морщинами и изнурённый годами.

К опоясанному циклопической силой Пергаму

Old and alone he arrived, insignificant, feeblest of mortals,

Прибыл он, одинокий и старый, ничтожный,

самый слабый из смертных,

Carrying Fate in his helpless hands and the doom of an empire.

В своих дряхлых руках он принёс им Судьбу,

роковой приговор для империи.

Ilion, couchant, saw him arrive from the sea and the darkness.

Илион, ещё дремлющий, видел, как он

появился из тьмы, приближаясь от берега моря.

Heard mid the faint slow stirrings of life in the sleep of the city,

И стал слышен средь тихого, медленного

шевеления жизни в ещё не проснувшемся городе,

Rapid there neared a running of feet, and the cry of the summons

Всё быстрей приближавшийся цокот копыт,

звук его громогласных призывов,

Beat round the doors that guarded the domes of the splendour of Priam.

Сильный стук во врата,

охранявшие роскошь, богатства Приама.

“Wardens charged with the night, ye who stand in Laomedon's gateway,

«Стражи, бдящие ночью,

кто стоит за воротами Лаомедонта,

Waken the Ilion kings. Talthybius, herald of Argos,

Разбудите царей Илиона.

Я, Талфибий, глашатай Аргоса,

Parleying stands at the portals of Troy in the grey of the dawning.”

К вам взываю у главных врат Трои

в этом пасмурном сером рассвете.»

High and insistent the call. In the dimness and hush of his chamber

Был настойчив и громок призыв.

В тишине, полумраке покоев,

Charioted far in his dreams amid visions of glory and terror,

Далеко уносясь в колеснице из грёз,

средь видений триумфа и страха,

Scenes of a vivider world, — though blurred and deformed in the brain-cells,

Сцены более ярких миров,

хоть и были расплывчаты, искажены в клетках мозга,

Vague and inconsequent, there full of colour and beauty and greatness, —

Беспорядочны, смутны, но взгляд

наполняли величием, красками и красотой, —

Suddenly drawn by the pull of the conscious thread of the earth-bond

Но внезапно вниманье его привлекло

натяжение нити сознания,

And of the needs of Time and the travail assigned in the transience

Что тянулась к заботам Земли, порождаемым Временем,

и к трудам, что нужны быстротечности;

Warned by his body, Deiphobus, reached in that splendid remoteness,

Потревоженный телом своим, Деифоб,

был застигнут в блистательных далях

Touched through the nerve-ways of life that branch to the brain of the dreamer,

Еле слышным касанием жизненных нервных волокон,

что ветвятся до спящего мозга,

Heard the terrestrial call and slumber startled receded

Он услышал призывы земли,

и нарушился сон, отступая,

Sliding like dew from the mane of a lion. Reluctant he traveled

Соскользнув, словно капля росы с гривы льва.

Неохотно он стал уходить

Back from the light of the fields beyond death, from the wonderful kingdoms

Из пространств за границею смерти,

заливаемых светом чудесных земель,

Where he had wandered a soul among souls in the countries beyond us,

Где бродил он, душа среди душ,

в запредельных, неведомых странах,

Free from the toil and incertitude, free from the struggle and danger:

Став свободным от всяких сомнений,

от работы, борьбы и опасности,

Now, compelled, he returned from the respite given to the time-born,

А теперь он назад возвращался из краткого отдыха,

что даётся рождённым во времени,

Called to the strife and the wounds of the earth and the burden of daylight.

Снова призванный к битвам и ранам земли,

и к тяжёлому бремени дней.

He from the carven couch upreared his giant stature

Он поднялся гигантской фигурой своей

с расписного, красивого ложа

Haste-spurred he laved his eyes and regained earth's memories, haste-spurred

И омыл свои очи, спеша,

вспоминая земные заботы;

Donning apparel and armour strode through the town of his fathers,

Быстро он облачился в доспехи свои

и по городу предков пошёл напрямик

Watched by her gods on his way to his fate, towards Pergama's portals.

Под внимательным взглядом богов,

направляясь к воротам Пергама, навстречу судьбе.

Nine long years had passed and the tenth now was wearily ending,

Девять лет уж прошло,

и десятый устало кончался,

Years of the wrath of the gods, and the leaguer still threatened the ramparts

Годы гнева богов,

но всё так же их стенам грозила осада,

Since through a tranquil morn the ships came past Tenedos sailing

Начиная с того безмятежного утра, когда корабли,

раздувая свои паруса, обогнули Тенедос,

And the first Argive fell slain as he leaped on the Phrygian beaches;

И когда самый первый приплывший сюда аргивянин

пал убитым, едва сделал шаг по фригийскому берегу;

Still the assailants attacked, still fought back the stubborn defenders.

Так с тех пор нападающие атакуют,

и упорно все приступы их отбивают защитники.

When the reward is withheld and endlessly lengthens the labour,

Но когда слишком долго приходится ждать

вожделенной награды, когда нескончаемо тянется труд,

Weary of fruitless toil grows the transient heart of the mortal.

То усталость от всех бесполезных усилий и дел

поднимается в смертных, недолго живущих сердцах.

Weary of battle the invaders warring hearthless and homeless

И устав от сражений, захватчики, греки,

уже долгие годы лишённые дома, семьи, очага,

Prayed to the gods for release and return to the land of their fathers:

Постоянно молили богов

о свободе и о возвращеньи в отцовские земли;

Weary of battle the Phrygians beset in their beautiful city

И устав от сражений, фригийцы

в осаждённом своём изумительном городе

Prayed to the gods for an end of the danger and mortal encounter.

Постоянно молили богов

о конце этой страшной, убийственной схватки.

Long had the high-beached ships forgotten their measureless ocean.

Корабли, что годами лежали на суше,

позабыли бескрайний простор океана.

Greece seemed old and strange to her children camped on the beaches,

Даже Греция стала казаться чужой и далёкой своим сыновьям,

что разбили на береге лагерь,

Old like a life long past one remembers hardly believing

Словно жизнь из забытой прошедшей поры,

про которую помнишь, едва в неё веря,

But as a dream that has happened, but as the tale of another.

Словно сон, что случился когда-то давно,

словно случай, рассказанный кем-то.

Time with his tardy touch and Nature changing our substance

Время медленным прикосновеньем своим

и Природа, меняя субстанцию,

Slowly had dimmed the faces loved and the scenes once cherished:

Постепенно туманят любимые лица

и стирают из памяти сцены, когда-то так милые сердцу:

Yet was the dream still dear to them longing for wife and for children,

Всё ж они оставались заветной мечтой

для тоскующих по своим жёнам и детям,

Longing for hearth and glebe in the far-off valleys of Hellas.

Для тоскующих по очагу и родимой земле,

там, в далёких долинах Эллады.

Always like waves that swallow the shingles, lapsing, returning,

И всё время, как волны, что с рёвом бегут

на изрытый утёс и потом возвращаются в море,

Tide of the battle, race of the onset relentlessly thundered 

Как морские валы этой яростной битвы,

проносился безжалостный грохот атак

Over the Phrygian corn-fields. Trojan wrestled with Argive,

Над полями фригийской пшеницы.

Билась Троя с Аргивией, Карией, Ликией, Фракией

Caria, Lycia, Thrace and the war-lord mighty Achaia

И с воинственной, сильной Ахеей,

заключившими общий союз

меж собою в тисках этой схватки.

Joined in the clasp of the fight. Death, panic and wounds and disaster,

Повсеместная паника, смерть,

кровь из ран и несчастье,

Glory of conquest and glory of fall, and the empty hearth-side,

Слава гибели, слава побед,

опустевший домашний очаг,

Weeping and fortitude, terror and hope and the pang of remembrance,

Плач и стойкость, надежда и страх,

и мучение воспоминаний,

Anguish of hearts, the lives of the warriors, the strength of the nations

Боль сердец, сила наций и жизни бойцов,

словно гири, бросались на чаши Судьбы,

Thrown were like weights into Destiny's scales, but the balance wavered

Но баланс равновесия этих весов

постоянно менялся,

Pressed by invisible hands. For not only the mortal fighters,

Подчиняясь давленью невидимых рук.

Ибо кроме обычных и смертных бойцов,

Heroes half divine whose names are like stars in remoteness,

Кроме полубожественных богатырей

с именами, сиявшими словно далёкие звёзды,

Triumphed and failed and were winds or were weeds on the dance of the surges,

Что здесь падали и ликовали,

были ветром иль сорной травой в танце волн,

But from the peaks of Olympus and shimmering summits of Ida

Со сверкавших на солнце скал Иды

и заснеженных пиков Олимпа,

Gleaming and clanging the gods of the antique ages descended.

Поражая глаз блеском, а слух — скрежетаньем оружия,

сами боги античных веков нисходили на землю.

Hidden from human knowledge the brilliant shapes of Immortals

Недоступные для пониманья людьми,

ослепительно яркие формы Бессмертных

Mingled unseen in the mellay, or sometimes, marvelous, maskless,

Возникали, незримые, в той мешанине,

и частенько чудесные, зримые

Forms of undying beauty and power that made tremble the heart-strings

Их обличья, сиявшие неувядаемой силою и красотой,

в дрожь бросая сердечные струны,

Parting their deathless secrecy crossed through the borders of vision,

Покидали небесные планы,

проходя сквозь границу обычного зрения,

Plain as of old to the demigods out of their glory emerging,

Полубоги, известные с древности, вдруг

возникали в своей яркой славе,

Heard by mortal ears and seen by the eyeballs that perish.

Став доступными смертным ушам,

став доступными бренному глазу.

Mighty they came from their spaces of freedom and sorrowless splendour.

Приходили они из пространства свободы и блеска,

где не знали о горе, могучие, сильные.

Sea-vast, trailing the azure hem of his clamorous waters,

Необъятный, как море,

окружённый лазурной каймою грохочущих вод,

Blue-lidded, manned with the Night, Poseidon smote for the future,

С синим веком и гривою Ночи,

Посейдон бился ради грядущего,

Earth-shaker who with his trident releases the coils of the Dragon,

Сотрясатель Земли,

поражал он трезубцем изгибы Дракона,

Freeing the forces unborn that are locked in the caverns of Nature. 

Выпуская на свет нерождённые силы,

что сокрыты в кавернах Природы.

Calm and unmoved, upholding the Word that is Fate and the order

Неподвижные и хладнокровные, встав

на защиту высокого Слова,

что рождало Судьбу и порядок,

Fixed in the sight of a Will foreknowing and silent and changeless,

Постоянно внимая провидящей Воле,

неизменной, безмолвной,

Hera sent by Zeus and Athene lifting his aegis

Зевсом посланная в это сражение Гера

и Афина, поднявшая щит,

Guarded the hidden decree. But for Ilion, loud as the surges,

Охраняли тот тайный указ.

Но в самом Илионе, крича громогласно, как волны,

Ares impetuous called to the fire in men's hearts, and his passion

Полный ярости, буйства, Арес

зажигал свой огонь в человеческом сердце,

Woke in the shadowy depths the forms of the Titan and demon;

Пробуждая в неясных глубинах

формы демонов или Титанов;

Dumb and coerced by the grip of the gods in the abyss of the being,

Молчаливые, сжатые хваткой богов,

населяя пучины вселенной,

Formidable, veiled they sit in the grey subconscient darkness

Наводящие ужас, сокрыто сидели они

в серой тьме подсознания,

Watching the sleep of the snake-haired Erinnys. Miracled, haloed,

Наблюдая за сном змеевласых Эриний.

И чудесный, сиявший провидец, волшебник, пророк,

Seer and magician and prophet who beholds what the thought cannot witness,

Тот, кто видел за гранью

возможностей мысли,

Lifting the godhead within us to more than a human endeavour,

Поднимающий в нас божество

выше всех человеческих, смертных усилий,

Slayer and saviour, thinker and mystic, leaped from his sun-peaks

И убийца, и так же спаситель, мыслитель и мистик

спрыгнул с залитых солнцем вершин,

Guarding in Ilion the wall of his mysteries Delphic Apollo.

Из мистерий своих, на охрану стены Илиона

Аполлон из Дельфии.

Heaven's strengths divided swayed in the whirl of the Earth-force.

Разделились все силы небес

в этом вихре земного могущества.

All that is born and destroyed is reborn in the sweep of the ages;

Всё, что здесь родилось и погибло,

вновь рождается в круговороте веков,

Life like a decimal ever recurring repeats the old figure;

Словно дробь, повторяющая снова и снова,

бесконечно последнюю цифру,

Goal seems there none for the ball that is chased throughout Time by the Fate-teams;

Хотя кажется нам — цели нет для мяча,

что сквозь Время гоняют команды Судьбы,

Evil once ended renews and no issue comes out of living:

Зло, однажды свершившись, рождается вновь

и гуляет, не зная, как выйти, по жизни:

Only an Eye unseen can distinguish the thread of its workings.

Лишь незримое Око способно увидеть

нить движений его и последствий.

Such seemed the rule of the pastime of Fate on the plains of the Troad;

И казалось, что даже Судьба

развлекалась на землях Троады;

All went backwards and forwards tossed in the swing of the death-game.

Все носились вперёд и назад

на качелях смертельной игры.

Vain was the toil of the heroes, the blood of the mighty was squandered,

Был напрасен труд тяжкий героев,

и могучие воины зря лили кровь,

Spray  as of surf on the cliffs when it moans unappeased, unrequited

Словно брызги прибоя на скалах,

когда стонет он, неуспокоенный, неотомщённый,

Age after fruitless age. Day hunted the steps of the nightfall; 

И бесплодно друг друга сменяют эпохи.

Неотступно за ночью шёл день;

Joy succeeded to grief; defeat only greatened the vanquished,

И за горем шла сильная радость;

поражение лишь возвеличивало побеждённых,

Victory offered an empty delight without guerdon or profit.

А победа дарила бесплодный восторг,

без награды, без всякой поживы.

End there was none of the effort and end there was none of the failure.

Тем усилиям не было видно конца,

и не видно конца было тем поражениям.

Triumph and agony changing hands in a desperate measure

Из рук в руки ходили агония вместе с триумфом

в безрассудном, отчаянном ритме,

Faced and turned as a man and a maiden trampling the grasses

Смело глядя в лицо, и кружились, сминая траву,

словно юноша с девушкой,

Face and turn and they laugh in their joy of the dance and each other.

То сходились, а то расходились, смеясь,

наслаждаясь друг другом и танцем.

These were gods and they trampled  lives. But though Time is immortal,

Таковы были боги, топтавшие жизни людей.

Но хотя само Время бессмертно,

Mortal his works are and ways and the anguish ends like the rapture.

Всё же смертны творенья его и пути,

и когда-нибудь мука кончается, как и восторг.

Artists of Nature content with their work in the plan of the transience,

Живописцы Природы, довольные вкладом своим

в нашем плане текучего времени,

Beautiful, deathless, august, the Olympians turned from the carnage,

Ослепляющие красотою,

бессмертные, царственные Олимпийцы

отвернулись от страшной резни,

Leaving the battle already decided, leaving the heroes

Бросив всю предрешённую битву

и покинув героев,

Slain in their minds, Troy burned, Greece left to her glory and downfall.

Что в умах их давно уж убиты,

оставляя горящую Трою и Грецию —

славе её и падению,

Into their heavens they rose up mighty like eagles ascending

Поднимались они в небеса

и подобно могучим орлам воспаряли,

Fanning the world with their wings. As the great to their luminous mansions 

Обвивая крылами весь мир.

Как великие, в светлых, просторных дворцах

Turn from the cry and the strife, forgetting the wounded and fallen,

Отвернувшись от битвы и криков,

позабыв про убитых и раненых,

Calm they repose from their toil and incline to the joy of the banquet,

Отдыхают от тяжких трудов

и склоняются к радости празднеств,

Watching the feet of the wine-bearers rosily placed on the marble,

Наблюдая, как весело и без забот

виночерпии ходят по мрамору,

Filling their hearts with ease, so they to their sorrowless ether

Наполняя сердца свои лёгкостью,

так и боги ушли в свой незнающий горя эфир

Passed from the wounded earth and its air that is ploughed with men's anguish;

От израненной, полной страданья земли,

от её атмосферы, которая исполосована болью;

Calm they reposed and their hearts inclined to the joy and the silence.

Там спокойно они отдыхали,

и сердца их склонялись к молчанью и радости.

Lifted was the burden laid on our wills by their starry presence:

Было поднято бремя, возложенное

на обычную волю людей

этим звёздным присутствием:

Man was restored to his smallness, the world to its inconscient labour.

Человек погрузился опять в свою малость,

а мир — в неосознанный труд.

Life felt a respite from height, the winds breathed freer delivered;

Жизнь взяла передышку от этих высот,

и ветра задышали вольнее;

Light was released from their blaze and the earth was released from their greatness.

Свет избавили от их сиянья,

и избавили землю от гнёта величья богов.

But their immortal content from the struggle titanic departed.

Но — увы! — вместе с ними ушли и бессмертная цель,

и весь смысл титанической битвы.

Vacant the noise of the battle roared like the sea on the shingles;

Шум сраженья впустую теперь рокотал,

словно волны по гальке;

Wearily hunted the spears their quarry; strength was disheartened;

И устало гнались за врагом копьеносцы;

сила их потеряла источник;

Silence increased with the march of the months on the tents of the leaguer.

С каждым месяцем там, над шатрами осадного лагеря,

всё сильней ощущалось молчание.

But not alone on the Achaians the steps of the moments fell heavy;

Но не только Ахейцев давила

эта тяжкая поступь мгновений;

Slowly the shadow deepened on Ilion mighty and scornful:

Постепенно сгущалась гнетущая тень

над презрительным и полным сил Илионом:

Dragging her days went by; in the rear of the hearts of her people

Еле-еле тянулись в том городе дни;

и в сердцах у людей, в затаённых углах

Something that knew what they dared not know and the mind would not utter,

Что-то знало о том, что боялись они понимать

и умы их боялись озвучить,

Something that smote at her soul of defiance and beauty and laughter,

Что давило в душе их энергию сопротивленья,

их счастливый и радостный смех, красоту,

Darkened the hours. For Doom in her sombre and giant uprising

Омрачая часы. Роковая богиня Судьбы

приближалась, вставая гигантом,

Neared, assailing the skies: the sense of her lived in all pastimes;

Осадив небеса ощущеньем беды;

это чувство разлилось везде

и проникло в любые дела;

Time was pursued by unease and a terror woke in the midnight:

Само Время, пытаясь уйти от тревоги и страха,

просыпалось внезапно в ночи:

Even the ramparts felt her, stones that the gods had erected.

Даже крепкие стены её ощущали,

эти глыбы из камня, которые некогда ставили боги.

Now no longer she dallied and played, but bounded and hastened,

И она не теряла зря времени и не играла в игру,

всё быстрее спешила она, принимала решения,

Seeing before her the end and, imagining massacre calmly,

Видя внутренним взором конец,

ожидая спокойно ужасной резни,

Laughed and admired the flames and rejoiced in the cry of the captives.

И смеясь любовалась огнями пожаров,

наслаждаясь тоскливыми криками пленных.

Under her, dead to the watching immortals, Deiphobus hastened

Так под этой богиней Судьбы,

уже мёртвый для взгляда бессмертных,

быстро шёл Деифоб,

Clanging in arms through the streets of the beautiful insolent  city,

Звон оружия нёсся за ним, расходясь

по прекрасному гордому городу,

Brilliant, a gleaming husk but empty and left by the daemon.

Как блистающая оболочка, сверкая на солнце,

но пустая, забытая внутренним духом.

Even as a star long extinguished whose light still travels the spaces,

Как звезда, что потухла столетья назад

и чей свет всё летит через дали,

Seen in its form by men, but itself goes phantom-like fleeting

Продолжает сиять для людей,

словно умерший призрак,

Void and null and dark through the uncaring infinite vastness,

Продолжает нестись в равнодушном, пустом,

бесконечном пространстве,

So now he seemed to the sight that sees all things from the Real.

Так он виделся взгляду,

что смотрит на всё из Реальности.

Timeless its vision of Time creates the hour by things coming.

Из Вневременья смотрит на Время тот взгляд

и творит час событий грядущего.

Borne on a force from the past and no more by a power for the future

И несомое силою прошлого,

но забытое силой грядущего,

Mighty and bright was his body, but shadowy the shape of his spirit

Было тело его и красивым, и сильным,

но стал призрачным дух,

Only an eidolon seemed of the being that had lived in him, fleeting

И казался подобием неким того существа,

что жило в нём, плывя по поверхности,

Vague like a phantom seen by the dim Acherontian waters.

Как неясный фантом —

над туманной водой Ахерона.

But to the guardian towers that watched over Pergama's gateway

К сторожам у бойниц,

стерегущих ворота Пергама,

Out of the waking city Deiphobus swiftly arriving

Из глубин полусонного города вышел

быстрым шагом, спеша, Деифоб,

Called, and swinging back the huge gates slowly, reluctant,

Дал приказ часовым; недовольно скрипя,

распахнулись большие ворота,

Flung Troy wide to the entering Argive. Ilion's portals

И открылась широкая Троя

перед взором въезжающего аргивянина.

Parted admitting her destiny, then with a sullen and iron

Главный вход Илиона раскрылся, впуская судьбу,

а затем, с мрачным стоном, закрылся.

Cry they closed. Mute, staring, grey like a wolf descended

Озираясь вокруг,

молчаливый и старый, седой, словно волк,

Old Talthybius, propping his steps on the staff of his errand;

Напряжённо Талфибий с повозки сошёл,

опираясь на посох своей важной миссии;

Feeble his body, but fierce still his glance with the fire within him;

Было немощно тело его,

но в очах полыхало неистово пламя;

Speechless and brooding he gazed on the hated and coveted city.

Погрузившись безмолвно в себя,

он рассматривал тот ненавистный

и страстно желаемый город.

Suddenly, seeking heaven with her buildings hewn as for Titans,

Неожиданный, тянущийся к небесам,

со своими постройками,

словно их высекли здесь для Титанов,

Marvellous, rhythmic, a child of the gods with marble for raiment,

Удивительный город, наполненный ритмом,

порожденье богов в одеяньи из мрамора,

Smiting the vision with harmony, splendid and mighty and golden,

Поражая гармонией взгляд,

удивляя богатством, могуществом, золотом,

Ilion stood up around him entrenched  in her giant defenses.

Поднимался вокруг Илион,

окружённый гигантской защитной стеной.

Strength was uplifted on strength and grandeur supported by grandeur;

Возвышалась над крепостью крепость,

грандиозность несла грандиозность;

Beauty lay in her lap. Remote, hieratic and changeless,

Эти своды повсюду несли красоту.

И доступные лишь посвящённым,

далёкие и неизменные,

Filled with her deeds and her dreams her gods looked out on the Argive,

Наполняясь мечтами его и делами, взирали с небес

боги города на аргивянина,

Helpless and dumb with his hate as he gazed on her, they too like mortals

Что беспомощный и онемевший от злости стоял

и скользил своим пристальным взглядом,

Knowing their centuries past, not knowing the morrow before them.

Как и смертные, боги лишь знали прошедшее,

и не ведали — что будет завтра.

Dire were his eyes upon Troya the beautiful, his face like a doom-mask:

Был ужасен Талфибия взгляд на прекрасную Трою,

лик похож был на маску судьбы:

All Greece gazed in them, hated, admired, grew afraid, grew relentless.

И вся Греция ныне смотрела глазами его,

то боялась, а то становилась жестокой,

ненавидела и восхищалась.

But to the Greek Deiphobus cried and he turned from his passion

Но к посланцу воззвал Деифоб,

И, оставив душевные муки, Талфибий

Fixing his ominous eyes with the god in them straight on the Trojan:

Обратил на троянца зловещие очи

с богами во взгляде:

“Messenger, voice of Achaia, wherefore confronting the daybreak

«О посланец, глашатай Ахеи, зачем,

невзирая на ранний рассвет,

Comest thou driving thy car from the sleep of the tents that besiege us?

Ты направил свою колесницу от сонных шатров,

осаждающих нас?

Fateful, I deem, was the thought that, conceived in the silence of midnight,

Судьбоносной была, полагаю, та мысль,

что родилась в молчании ночи

Raised up thy aged limbs from the couch of their rest in the stillness, —

И в её тишине оторвала от сна

твои старые чресла, —

Thoughts of a mortal but forged by the Will that uses our members

Мысли смертных штампуются Волей небес,

что использует тело,

And of its promptings our speech and our acts are the tools and the image.

А подсказки для речи и дел —

её образ, её инструменты.

Oft from the veil and the shadow they leap out like stars in their brightness,

Часто из-за вуали иль некой тени

возникают они, словно яркие звёзды,

Lights that we think our own, yet they are but tokens and counters,

Как огни, о которых мы думаем как о своих,

а они только знаки и указатели,

Signs of the Forces that flow through us serving a Power that is secret.

Или символы Сил, что текут через нас,

подчиняясь Могуществу, скрытому тайной.

What in the dawning bringst thou to Troya the mighty and dateless

Ну так что на рассвете принёс

ты в могучую, древнюю Трою,

Now in the ending of Time, when the gods are weary of struggle?

В час, когда завершается Время, когда

сами Боги устали от битвы?

Sends Agamemnon challenge or courtesy, Greek, to the Trojans?”

Посылает грек Агамемнон всем нам мир

или только ещё один вызов?»

High like the northwind answered the voice of the doom from Achaia:

Высоко, словно северный ветер, ответил ему

голос рока словами ахейца:

“Trojan Deiphobus, daybreak, silence of night and the evening

«Я отвечу тебе, Деифоб.

И рассвет, и молчание ночи, и вечер

Sink and arise and even the strong sun rests from his splendour.

То спадают, а то поднимаются вновь,

даже солнце могучее

ночью идёт отдохнуть от сияния.

Not for the servant is rest nor Time is his, only his death-pyre.

Но покой — не для слуг, не для них идёт Время,

ожидает их лишь погребальный костёр.

I have not come from the monarch of men or the armoured assembly

Я пришёл не как царский посланник,

и не ратный совет, собираясь на ветреном береге,

Held on the wind-swept marge of the thunder and laughter of ocean.

Под грохочущий хохот и рёв океана

захотел меня сделать послом.

One in his singleness greater than kings and multitudes sends me.

Лишь один человек, но своей одинокой фигурой

ставший выше царей и народов,

послал меня к вам.

I am a voice out of Phthia, I am the will of the Hellene.

Я — глашатай от Фтии,

я — эллина воля.

Peace in my right I bring to you, death in my left hand. Trojan,

Я несу примирение в правой руке,

в моей левой руке лежит смерть.

Proudly receive them, honour the gifts of the mighty Achilles.

О, троянец, попробуй же с честью принять

те дары от могучей руки Ахиллеса.

Death accept, if Ate deceives you and Doom is your lover,

Или выбери смерть, если Ата сбивает вас с толку,

если вы полюбили свой Рок,

Peace if your fate can turn and the god in you chooses to hearken.

Или выбери мир, если ваша судьба

ещё может лицом повернуться

и бог в вас ещё хочет чего-то услышать.

Full is my heart and my lips are impatient of speech undelivered.

Моё сердце и губы хотят побыстрей

дать посланию вылиться в речи.

It was not made for the streets or the market, nor to be uttered

Те слова не для улиц и рыночной площади,

и не чтобы их слушало простонародье;

Meanly to common ears, but where counsel and majesty harbour

Мне их надо сказать на совете, 

высоким персонам, вдали от толпы,

Far from the crowd in the halls of the great and to wisdom and foresight

Где по залам разносится шёпот

величия, мудрости и дальновидности,

Secrecy whispers, there I will speak among Ilion's princes.”

Там скажу я посланье своё —

перед принцами, воинами Илиона».

“Envoy,” answered the Laomedontian, “voice of Achilles,

«О посланник, — внук Лаомедонта ему отвечал, —

узнаю в твоём голосе я Ахиллеса,

Vain is the offer of peace that sets out with a threat for its prelude.

Предложения мира, в которых

прелюдией служит угроза — бесплодны.

Yet will we hear thee. Arise who are fleetest of foot in the gateway, —

Но мы всё же услышим тебя.

Пусть поднимется самый быстрейший из воинов,

Thou, Thrasymachus, haste. Let the domes of the mansion of Ilus

Это ты, Трасимах, поспеши.

Направляйся в дом Ила,

Wake to the bruit of the Hellene challenge. Summon Aeneas.”

Пусть проснутся палаты в том доме

и узнают о вызове эллина. И позови к нам Энея».

Even as the word sank back into stillness, doffing his mantle

Не успели затихнуть слова в тишине,

Как, с себя сбросив плащ,

Started to run at the bidding a swift-footed youth of the Trojans

Быстроногий и юный троянец

как стрела полетел исполнять свой приказ,

First in the race and the battle, Thrasymachus son of Aretes.

Трасимах, сын Арета,

первым был и по бегу, и в битве.

He in the dawn disappeared into swiftness. Deiphobus slowly,

Он мгновенно исчез в предрассветном тумане.

Возвращался неспешно назад Деифоб,

Measuring Fate with his thoughts in the troubled vasts of his spirit,

Измеряя Судьбу своей мыслью

в неспокойных пространствах широкого духа,

Back through the stir of the city returned to the house of his fathers,

По привычной ему городской суете,

направляясь в дом предков,

Taming his mighty stride to the pace infirm of the Argive.

Приноравливая свою сильную поступь

к ковылявшим, усталым шагам аргивянина.

But with the god in his feet Thrasymachus rapidly running

С божьей помощью, быстрыми стопами,

добежал Трасимах

Came to the halls in the youth of the wonderful city by Ilus

И добрался до залов, которые,

на заре появленья чудесного города,

Built for the joy of the eye; for he rested from war and, triumphant,

Были Илом построены для услаждения взора,

чтоб он мог отдыхать от войны и царить,

Reigned adored by the prostrate nations. Now when all ended,

Наслаждаясь триумфом и обожанием наций,

повергнутых ниц.

Last of its mortal possessors to walk in its flowering gardens,

И теперь, когда всё завершилось,

он, последний из смертных владельцев,

что гуляли в цветущих садах,

Great Anchises lay in that luminous house of the ancients

Знаменитый, великий Анхиз, 

возлежал в этом, полном сияния, здании древних,

Soothing his restful age, the far-warring victor Anchises,

Наслаждаясь покоем преклонных годов,

покоритель далёких земель, победитель Анхиз,

High Bucoleon's son and the father of Rome by a goddess;

Сын высокого Буколеона, что некогда стал

основателем Рима с подачи богини;

Lonely and vagrant once in his boyhood divine upon Ida

Так однажды, когда

одиноко бродил он по Иде божественно юным,

White Aphrodite ensnared him and she loosed her ambrosial girdle

Обольстила его незапятнанная Афродита,

развязала свой сладостный пояс

Seeking a mortal's love. On the threshold Thrasymachus halted

И искала с ним смертной любви.

Трасимах перед входом замялся,

Looking for servant or guard, but felt only a loneness of slumber

Поискал взглядом стражу иль слуг,

но почувствовал лишь навевавшее сон одиночество,

Drawing the soul's sight within away from its life and things human;

Уносящее внутренний взгляд

прочь от жизни и от повседневных вещей;

Soundless, unheeding, the vacant corridors fled into darkness.

Только лишь коридоры,

пустые, беззвучные и безразличные,

убегали куда-то во тьму.

He to the shades of the house and the dreams of the echoing rafters

Он теням того дома и снам,

отзывавшимся эхом, доверил

Trusted his high-voiced call, and from chambers still dim in their twilight

Свой высокий призыв,

и тогда из покоев, едва различимых во мраке,

Strong Aeneas armoured and mantled, leonine striding,

Львиным шагом, одетый в накидку,

появился могучий Эней,

Came, Anchises' son; for the dawn had not found him reposing,

Сын Анхиза, с оружием;

Ибо утро застало его не во сне —

But in the night he had left his couch and the clasp of Creusa,

Он поднялся с постели в ночи

и покинул объятья супруги Креусы,

Rising from sleep at the call of his spirit that turned to the waters 

Пробудившись от сна, лишь услышав свой дух,

повернувшийся к морю огромному жизни,

Prompted by Fate and his mother who guided him, white Aphrodite.

Побуждаемый Роком и собственной матерью,

направлявшей его, Афродитой.

Still with the impulse of speed Thrasymachus greeted Aeneas:

По инерции спешно

Энея встречал Трасимах:

“Hero Aeneas, swift be thy stride to the Ilian hill-top.

«О герой наш, Эней, пусть твой шаг

к илионской вершине останется быстрым.

Dardanid, haste! for the gods are at work; they have risen with the morning,

Дарданид — поспеши! Так как боги уже за работой;

этим утром поднялись они,

Each from his starry couch, and they labour. Doom, we can see it,

Каждый — с звёздного ложа, и что-то творят.

Можно видеть, как Рок

Glows on their anvils of destiny, clang we can hear of their hammers.

Раскаляется на наковальнях судьбы,

можем слышать мы грохот их молотов.

Something they forge there sitting unknown in the silence eternal,

Сидя в вечном молчании,

из неведомой кузницы что-то готовят они,

Whether of evil or good it is they who shall choose who are masters

Мы не знаем — добро или зло

выбирают они,

Calm, unopposed; they are gods and they work out their iron caprices.

Те, кто властвует нами спокойно,

без нашего сопротивленья;

Они — боги, они воплощают

любой свой суровый каприз.

Troy is their stage and Argos their background; we are their puppets.

Для них Троя — лишь сцена, Аргос — закулисье,

ну а мы для них — куклы.

Always our voices are prompted to speech for an end that we know not,

И всегда голос наш говорит ради цели,

про которую мы и не знаем,

Always we think that we drive, but are driven. Action and impulse,

И всегда мы считаем, что действуем сами,

но всегда мы лишь только ведомые.

Yearning and thought are their engines, our will is their shadow and helper.

Побуждение, действие, мысль и стремление —

их механизмы,

воля в нас — их помощник и тень.

Now too, deeming he comes with a purpose framed by a mortal,

Так и ныне — пришёл человек,

с некой целью, придуманной смертным,

Shaft of their will they have shot from the bow of the Grecian leaguer,

Но в реальности он — лишь стрела этой воли,

что пустили из лука осадного лагеря греков,

Lashing themselves at his steeds, Talthybius sent by Achilles.”

И нахлёстывая лошадей, появился Талфибий,

вдруг к нам посланный от Ахиллеса».

“Busy the gods are always, Thrasymachus son of Aretes,

«Боги заняты этим всегда,

Трасимах, сын Арета,

Weaving Fate on their looms, and yesterday, now and tomorrow

Боги ткут нам Судьбу на невидимых ткацких станках,

день вчерашний, сегодняшний, завтрашний —

Are but the stands they have made with Space and Time for their timber,

Лишь подмостки, которые те сотворили,

сочетая Пространство и Время, как брёвна,

Frame but the dance of their shuttle. What eye unamazed by their workings

Наши формы — лишь танец для их челнока.

Чей бы не изумившийся взгляд,

посмотрев на их труд,

Ever can pierce where they dwell and uncover their far-stretching purpose?

Смог попасть бы в чертоги богов

и раскрыть их далёкие цели?

Silent they toil, they are hid in the clouds, they are wrapped with the midnight.

Они трудятся молча, в своих облаках,

укрываясь ночной темнотой, как завесой.

Yet to Apollo, I pray, the Archer friendly to mortals,

Но я буду молиться опять

Лучнику Аполлону, что дружит со смертными.

Yet to the rider on Fate I abase myself, wielder of thunder,

И склонюсь я опять

пред наездником Рока, метателем молний,

Evil and doom to avert from my fatherland. All night Morpheus,

Чтобы зло, роковая судьба

отвернулись от родины нашей.

He who with shadowy hands heaps error and truth upon mortals,

Ночью Морфей, который незримой рукой

напускает на смертных ошибки и истину,

Stood at my pillow with images. Dreaming I erred like a phantom

Простоял у подушки моей, посылая видения.

Как беспомощный призрак блуждал я во сне,

Helpless in Ilion's streets with the fire and the foeman around me.

Окружённый врагами,

среди улиц, пылавших в огне,

Red was the smoke as it mounted triumphant the house-top of Priam,

Красный дым поднимался, ликуя,

над верхушками зданий Приама,

Clang of the arms of the Greeks was in Troya, and thwarting the clangour

Звон оружия греков был в Трое,

а кругом — замешательство, лязг,

Voices were crying and calling me over the violent Ocean

Голоса, что кричали и звали меня,

разносились под вой Океана,

Borne by the winds of the West from a land where Hesperus harbours.”

Нёс их западный ветер с земли,

где скрывается Геспер».

Brooding they ceased, for their thoughts grew heavy upon them and voiceless.

Стало тихо, тяжёлые мысли повисли на них,

придавив своим грузом,

Then, in a farewell brief and unthought and unconscious of meaning,

И затем, в быстром, кратком прощаньи,

без раздумий, не зная, какой в этом смысл,

Parting they turned to their tasks and their lives now close but soon severed:

Расставаясь, они обратились к заботам своим,

ныне близкие, но очень скоро их жизнь разойдётся:

Destined to perish even before his perishing nation,

Обречённый погибнуть быстрей,

чем исчезнет вся нация,

Back to his watch at the gate sped Thrasymachus rapidly running;

Трасимах, лёгкой птицей, понёсся обратно,

возвращаясь к дозору у врат;

Large of pace and swift, but with eyes absorbed and unseeing,

И размашистой поступью, но

с обращённым в себя и невидящим взором,

Driven like a car of the gods by the whip of his thoughts through the highways,

Словно на колеснице богов,

подгоняемый мыслью, как плетью,

Turned to his mighty future the hero born of a goddess.

Поспешил в роковое, могучее завтра герой,

что рождён от богини.

One was he chosen to ascend into greatness through fall and disaster,

Тот, кто избран был через паденье и боль

подниматься к величию,

Loser of his world by the will of a heaven that seemed ruthless and adverse,

Потерять весь свой мир по желанью и воле небес,

что казались безжалостными и враждебными,

Founder of a newer and greater world by daring adventure.

И построить другой мир, великий и новый,

проходя сквозь пугающие обстоятельства.

Now, from the citadel's rise with the townships crowding below it

Так сейчас, с высоты цитадели,

нависавшей, как глыба, над сёлами ниже,

High towards a pondering of domes and the mystic Palladium climbing,

Что цепочкой тянулись наверх,

к созерцающим аркам дворцов

и к святому Палладиуму,

Fronted with the morning ray and joined by the winds of the ocean,

Освещаемый утренним солнцем,

обнимаемый ветрами моря,

Fate-weighed up Troy's slope strode musing strong Aeneas.

По крутым склонам Трои, с тяжёлою мыслью о роке,

вниз спускался могучий Эней.

Under him silent the slumbering roofs of the city of Ilus

Под ногами его

молчаливые сонные крыши домов Илиона

Dreamed in the light of the dawn; above watched the citadel, sleepless

Спали в утреннем свете;

над ним, на вершине,

бессонная крепость стояла на страже,

Lonely and strong like a goddess white-limbed and bright on a hill-top,

Одинокая, сильная, словно богиня

с яркой светлой фигурой,

Looking far out at the sea and the foe and the prowling of danger.

Глядя вдаль, в океан, на врага, на опасность,

подступавшую ближе и ближе.

Over the brow he mounted and saw the palace of Priam,

Он поднялся на выступ горы,

посмотрел на чертоги Приама,

Home of the gods of the earth, Laomedon's marvelous vision

Дом богов на земле,

на прозренье чудесное Лаомедонта,

Held in the thought that accustomed his will to unearthly achievement

Порождение мыслей, толкающих волю его

к неземным достижениям,

And in the blaze of his spirit compelling heaven with its greatness,

И сияние духа, величьем своим,

подчиняющим небо,

Dreamed by the harp of Apollo, a melody caught into marble.

Сотворённая арфой мечта Аполлона,

воплощённая в мраморе музыка.

Out of his mind it arose like an epic canto by canto;

Выходя из ума, поднимался тот город,

как эпос — за песнею песня;

Each of its halls was a strophe, its chambers lines of an epode,

Каждый холл был строфой,

а палаты — строками эпода,

Victor chant of Ilion's destiny. Absent he entered,

И победною песней судьбы Илиона.

Погрузившись в раздумья свои,

Voiceless with thought, the brilliant megaron crowded with paintings,

Он беззвучно вошёл

в изумительный зал,

Paved with a splendour of marble, and saw Deiphobus seated,

Разукрашенный множеством фресок

и полами из мрамора,

Son of the ancient house by the opulent hearth of his fathers,

Там сидел Деифоб, сын старинного дома,

неотрывно глядевший в очаг своих предков,

And at his side like a shadow the grey and ominous Argive.

Рядом с ним, словно тень,

был зловещий, седой аргивянин.

Happy of light like a lustrous star when it welcomes the morning,

Полный света и счастья,

как звезда, что приветствует утро,

Brilliant, beautiful, glamoured with gold and a fillet of gem-fire,

Бриллианту подобный,

прекрасный, украшенный золотом и

драгоценной, скрепляющей волосы лентой,

Paris, plucked from the song and the lyre by the Grecian challenge,

Появился Парис,

оторвавшись от песни и лиры

по вызову Греции,

Came with the joy in his face and his eyes that Fate could not alter.

Он пришёл со счастливым лицом

и глазами, которые не подчиняются Року.

Ever a child of the dawn at play near a turn of the sun-roads,

Был он вечным ребёнком зари,

что играет вблизи разветвления солнечных троп,

Facing destiny's look with the careless laugh of a comrade,

Постоянно встречая все взоры судьбы

беззаботным и дружеским смехом,

He with his vision of delight and beauty brightening the earth-field

Своим видением красоты и восторга

озаряя земные просторы,

Passed through its peril and grief on his way to the ambiguous Shadow.

Он шагал сквозь опасность и множество бед,

направляясь к двусмысленной Тени.

Last from her chamber of sleep where she lay in the Ilian mansion

И последней из сонных покоев дворца,

где жила в глубине

Far in the heart of the house with the deep-bosomed daughters of Priam,

Вместе с стройными и полногрудыми

дочерями Приама,

Noble and tall and erect in a nimbus of youth and of glory,

Благородная, с гордой осанкой,

окружённая славой и юностью, как ореолом,

Claiming the world and life as a fief of her strength and her courage,

Претендуя на мир и на жизнь, словно это поместья

её силы и смелости,

Dawned through a doorway that opened to distant murmurs and laughter,

Из открытой двери,

за которою слышался шёпот и смех,

Capturing the eye like a smile or a sunbeam, Penthesilea.

Появилась, пленяя глаза,

как улыбка, как солнечный луч, Пенфеси́лия.

She from the threshold cried to the herald, crossing the marble,

И с порога она закричала герольду,

пролетая по мраморным плитам

Regal and fleet, with her voice that was mighty and dire in its sweetness:

Благородной и лёгкой походкой,

своим сильным и страшным по сладости голосом:

“What with such speed has impelled from the wind-haunted beaches of Troas,

«Что же вынудило, о герольд, так поспешно

с обдуваемого ветрами берега Трои

Herald, thy car while the sun yet hesitates under the mountains?

Гнать свою колесницу, пока

солнце медлило встать из-за гор?

Comest thou humbler to Troy, Talthybius, now than thou camest

Может, хочет Талфибий склониться пред Троей,

и хотя бы сейчас, а не так, как в те дни,

Once when the streams of my East sang low to my ear, not this Ocean

Когда пели мне ласково реки востока,

а не бурный, ревущий, как гром, океан,

Loud, and I roamed in my mountains uncalled by the voice of Apollo?

И когда я бродила среди моих гор

и не слышала зов Аполлона?

Bringest thou dulcet-eyed peace or, sweeter to Penthesilea,

Ты принёс нам приятный для взгляда покой

или более сладостный для Пенфесилии

Challenge of war when the spears fall thick on the shields of the fighters,

Зов войны, когда копья, как тучи летят

на щиты первоклассных бойцов,

Lightly the wheels leap onward chanting the anthem of Ares,

И несутся легко боевые повозки вперёд,

воспевая гимн богу Аресу,

Death is at work in his fields and the heart is enamoured of danger?

Когда смерть за работой на нивах своих,

когда сердце чарует опасность?

What says Odysseus, the baffled Ithacan? what Agamemnon?

Что у вас говорит Одиссей,

этот путаный житель Итаки?

Что там думает Агамемнон?

Are they then weary of war who were rapid and bold and triumphant,

Не устали они от войны, те, кто были так смелы,

так стремительны и триумфальны,

Now that their gods are reluctant, now victory darts not from heaven

А теперь боги их неохотны,

и победа уже не летит к ним с небес,

Down from the clouds above Ida directing the luminous legions

С тёмных туч, окружающих Иду,

направляя сверкающие легионы в доспехах Судьбы,

Armed by Fate, now Pallas forgets, now Poseidon slumbers?

И теперь их забыла Паллада,

и сейчас дремлет их Посейдон?

Bronze were their throats to the battle like bugles blaring in chorus;

Громогласны они были в битве

и похожи на горны, трубящие в хоре;

Mercy they knew not, but shouted and ravened and ran to the slaughter

Милосердья не зная, вопили они,

наслаждаясь резнёй и потоками крови,

Eager as hounds when they chase, till a woman met them and stayed them,

Как собаки, гнались за добычей,

пока женщина твёрдо не встала у них на их пути,

Loud my war-shout rang by Scamander. Herald of Argos,

И военный мой клич

не раздался над гладью Скамандра.

What say the vaunters of Greece to the virgin Penthesilea?”

О глашатай Аргоса, что греческие хвастуны

скажут девственнице Пенфесилии?»

High was the Argive's answer confronting the mighty in Troya.

Был достойным ответ аргивянина,

бросил вызов он силе, могуществу Трои:

“Princes of Pergama, whelps of the lion who roar for the mellay,

«О достойные принцы Пергама,

дети льва, что ревёт и кидается в бой,

Suffer my speech! It shall ring like a spear on the hearts of the mighty.

Потерпите, пока я скажу! Речь моя

зазвенит как копьё в сердце битвы.

Blame not the herald; his voice is an impulse, an echo, a channel

Не вините герольда, ведь голос его —

это импульс, канал, или эхо,

Now for the timbrels of peace and now for the drums of the battle.

Что звучит или бубнами мира,

или как барабаны войны.

And I have come from no cautious strength, from no half-hearted speaker,

Я пришёл не от сильного, но осторожного,

не от воина с робостью в сердце,

But from the Phthian. All know him! Proud is his soul as his fortunes,

Но от Фтийца. Все знают его!

Его любит удача, и горд он душой,

Swift as his sword and his spear are the speech and the wrath from his bosom.

Его меч вылетает как молния,

а копьё — гнев и речь, вылетающие из груди.

I am his envoy, herald am I of the conquering Argives.

Я — глашатай, посланник

от не знающего неудач аргивянина.

Has not one heard in the night when the breezes whisper and shudder,

Доводилось ли ночью, когда,

содрогаясь от страха, нам шепчут ветра,

Dire, the voice of a lion unsatisfied, gnawed by his hunger,

Слышать яростный и недовольный,

голодный рёв льва, 

Seeking his prey from the gods? For he prowls through the glens of the mountains,

Когда ищет он данную богом добычу?

Как он бродит в горах и по узким долинам,

Errs a dangerous gleam in the woodlands, fatal and silent.

Смертоносной, опасною тенью

молчаливо блуждает в лесах.

So for a while he endures, for a while he seeks and he suffers

Он с трудом переносит свой голод,

он страдает и ищет,

Patient yet in his terrible grace as assured of his banquet;

Терпеливый, с ужасною грацией,

но уверенный в пиршестве;

But he has lacked too long and he lifts his head and to heaven

Но когда слишком долго он ждёт,

поднимает он к небу косматую гриву

Roars in his wonder incensed, impatiently. Startled the valleys

И рычит в удивленьи и гневе, теряя терпенье.

И трепещут долины вокруг

Shrink from the dreadful alarum, the cattle gallop to shelter.

От ужасного звука, галопом несутся к себе

и коровы, и овцы.

Arming the herdsmen cry to each other for comfort and courage.”

Пастухи ищут вилы, кричат,

ободряя себя, расхрабряясь».

So Talthybius spoke, as a harper voicing his prelude

Так вещал им Талфибий, подобно арфисту,

что вначале играет прелюдию,

Touches his strings to a varied music, seeks for a concord;

Подбирая созвучие струн,

находя музыкальную тему;

Long his strain he prepares. But one broke in on the speaker, —

Долго он подготавливал речь.

Но, внезапно прервав говорящего,

Sweet was his voice like a harp's though heard in the front of the onset, —

Зазвучал вдруг ещё один голос, прекрасный, как арфа,

но игрой предварявший атаку —

One of the sons of Fate by the people loved whom he ruined,

Сын Судьбы и любимец людей,

тех, которых ему суждено погубить,

Leader in counsel and battle, the Priamid, he in his beauty

Лидер в битве, и лидер в военных советах,

Приамид, беззаботный красавец,

Carelessly walking who scattered the seeds of Titanic disaster.

Кто играючи сыпал везде семена

титанических бед и несчастий.

“Surely thou dreamedst at night and awaking thy dreams have not left thee!

«Несомненно, ты сны видел ночью

и, проснувшись, их видишь сейчас наяву!

Hast thou not woven thy words to intimidate children in Argos

Или ткёшь ты ткань слов

для пугливых детей из Аргоса,

Sitting alarmed in the shadows who listen pale to their nurses?

Когда в сумерках слушают сказки они,

побледнев от нахлынувших страхов?

Greek, thou art standing in Ilion now and thou speak'st to princes.

О мой грек, ты сейчас в Илионе стоишь

и беседуешь с принцами.

Use not thy words but thy king's. If friendship their honey-breathed burden,

Интересно услышать слова от твоих повелителей.

Если в них есть дыханье медовое дружбы,

Friendship we clasp from Achilles, but challenge outpace with our challenge

Дружбу примем мы от Ахиллеса,

но на вызов ответим мы вызовом,

Meeting the foe ere he moves in his will to the clash of encounter.

Повстречаем врага, прежде чем

шевельнётся он в грохоте битвы.

Such is the way of the Trojans since Phryx by the Hellespont halting

Так у нас повелось, с той поры,

как, встав лагерем у Геллеспонта,

Seated Troy on her hill with Ocean for comrade and sister.”

Основал Трою Фрикс на холме,

как товарища, и как сестру Океана».

Shaking in wrath his filleted head Talthybius answered:

Но тряхнув головою, охваченной лентой,

распаляясь от гнева, ответил Талфибий:

“Princes, ye speak their words who drive you! Thus said Achilles:

«Принцы, вы говорите слова

тех, кто вас направляет!

Rise, Talthybius, meet in her spaces the car of the morning;

Так сказал Ахиллес:

поднимись, мой Талфибий, и встреть колесницу зари

на её необъятных просторах;

Challenge her coursers divine as they bound through the plains of the Troad.

Брось свой вызов небесным её скакунам,

когда те полетят по равнинам Троада.

Hasten, let not the day wear gold ere thou stand in her ramparts

Поспеши, не позволь дню стать золотом прежде,

чем ты встанешь у стен Илиона,

Herald charged with my will to a haughty and obstinate nation,

Передай мою волю народу,

что горд и упрям,

Speak in the palace of Priam the word of the Phthian Achilles.

И скажи во дворце, у Приама

предложение Фтийца, слова Ахиллеса.

Freely and not as his vassal who leads, Agamemnon, the Argive,

Я свободно, не как подчинившийся Агамемнону,

что у нас, аргивян, ныне главный,

But as a ruler in Hellas I send thee, king of my nations.

Как правитель Эллады, тебя посылаю,

и как царь над своими людьми.

Long I lingered apart from the mellay of gods in the Troad,

Много лет я стоял в стороне,

не встревая в сражение между богами в Троаде,

Long has my listless spear leaned back on the peace of my tent-side,

Много лет без работы в углу

пролежало моё боевое копьё,

Deaf to the talk of the trumpets, the whine of the chariots speeding;

Стал глухим я к звучанию труб

и призывному ржанью коней в колесницах;

Sole with my heart I have lived, unheeding the Hellene murmur,

Одиноко я жил вместе с сердцем своим

и не слушал я ропота эллинов,

Chid when it roared for the hunt the lion-pack of the war-god,

И бранился, когда поднимались они и хотели идти,

словно львы на охоту, за богом войны,

Day after day I walked at dawn and in blush of the sunset,

День за днём я бродил на рассвете

и шагал под багровым закатом,

Far by the call of the seas and alone with the gods and my dreaming,

Уходил далеко я за зовом морей,

там, один на один, со своей мечтой и богами,

Leaned to the unsatisfied chant of my heart and the rhythms of Ocean,

Полагаясь на ритм Океана

и на оду желания сердца,

Sung to by hopes that were sweet-lipped and vain. Polyxena's brothers

Что воспела надежды мои,

сладострастные и бесполезные.

Still are the brood of the Titan Laomedon slain in his greatness,

Братья девы мечты, Поликсены,

остаются потомками Лаомедонта, Титана,

что убит был в самом зените величия,

Engines of God unable to bear all the might that they harbour.

Инструментами Бога, но неспособными вынести

всё могущество, что им дано.

Awe they have chid from their hearts, nor our common humanity binds them,

Они изгнали страх из сердец,

и не связаны нашей обычной природой,

Stay have they none in the gods who approve, giving calmness to mortals:

И не ждут одобренья богов,

что дарует спокойствие смертным:

But like the Titans of old they have hugged to them grandeur and ruin.

Как Титаны из древних веков,

породнились они и с величием, и с разрушением.

Seek then the race self-doomed and the leaders blinded by heaven —

Обратись ты к народу, который себя

обрекает на гибель,

Not in the agora swept by the winds of debate and the shoutings

К ослеплённым сияньем небес

предводителям —

Lion-voiced, huge of the people! In Troya's high-crested mansion

Не в агоре, где толпы людей

обдуваются ветрами споров

и львиноподобным рычанием,

Speak out my word to the hero Deiphobus, head of the mellay,

Нет, в высоком троянском дворце

ты скажи мою речь Деифобу,

герою, главе этой битвы,

Paris the racer of doom and the stubborn strength of Aeneas.

И Парису, который играется с роком,

и настойчивой силе Энея.

Herald of Greece, when thy feet shall stand on the gold and the marble,

О глашатай от Греции нашей, когда

ты там встанешь на мрамор и золото,

Rise in the Ilian megaron, curb not the cry of the challenge.

Поднимись в мегарон Илиона

и не сдерживай вызов.

Thus shalt thou say to them stroking the ground with the staff of defiance,

Там ты скажешь, открыто ударив о землю

своим посохом,

Fronting the tempests of war, the insensate, the gamblers with ruin.

Стоя пред искушеньем войны и жестокости,

что играет со смертью.

‘Princes of Troy, I have sat in your halls, I have slept in your chambers;

“Принцы Трои, я был в ваших залах,

ночевал в ваших комнатах,

Not in the battle alone, as a warrior glad of his foemen,

Я встречал вас не только в сражениях,

и не только как воин, что рад неприятелю,

Glad of the strength that mates with his own, in peace we encountered.

Или рад повстречать соразмерную силу,

но и в мирное время. 

Marvelling I sat in the halls of my enemies, close to the bosoms

Восторгаясь, сидел я в покоях врагов,

рядом с теми телами,

Scarred by the dints of my sword and the eyes I had seen through the battle,

Что пометил мой меч,

глядя в очи, что видел я в битве,

Ate rejoicing the food of the East at the tables of Priam,

За столами Приама я ел,

наслаждаясь восточными блюдами,

Served by the delicatest hands in the world, by Hecuba's daughter,

Дочь Гекубы прислуживала за столом

самой нежной рукою на свете,

Or with our souls reconciled in some careless and rapturous midnight

И когда наши души смирялись друг с другом

в беззаботной, восторженной ночи,

Drank of the sweetness of Phrygian wine, admired your bodies

Опьянённый фригийским вином,

восхищённый сложением тел,

Shaped by the gods indeed and my spirit revolted from hatred;

Сотворённых самими богами,

дух мой больше не мог ненавидеть;

Softening it yearned in its strings to the beauty and joy of its foemen,

Он, смягчаясь, настраивал струны свои

на звучание радости и красоты неприятелей

Yearned from the death that o'ertakes and the flame that cries and desires

И хотел уберечь их от смерти врасплох,

от огня, что ревёт, подступая,

Even at the end to save and even on the verge to deliver

И хотя бы в конце, но спасти,

пусть на грани падения — освободить

Troy and her wonderful works and her sons and her deep-bosomed daughters.

Эту Трою, её чудеса и творенья,

полногрудых её дочерей и могучих сынов.

Warned by the gods who reveal to the heart what the mind cannot hearken

Боги дали мне в сердце своё откровенье,

поначалу которое ум не хотел воспринять,

Deaf with its thoughts, I offered you friendship, I offered you bridal,

Оглушённый внезапными мыслями, я предложил

вам и дружбу, и свадебный пир,

Hellas for comrade, Achilles for brother, the world for enjoyment

Ахиллеса как брата, Элладу как друга,

для веселья и радости — мир,

Won by my spear. And one heard my call and one turned to my seeking.

Завоёванный мною копьём.

Вы услышали этот призыв,

повернулись к моим устремлениям.

Why is it then that the war-cry sinks not to rest by the Xanthus?

Почему же тогда крики битв

до сих пор не стихают над берегом Ксанфа?

We are not voices from Argolis, Lacedaemonian tricksters,

Мы же не болтуны Арголиды

и не хитрые воины Спарты,

Splendid and subtle and false; we are speakers of truth, we are Hellenes,

Не помпезные, полные лжи ловкачи;

мы ораторы истины, эллины,

Men of the northland faithful in friendship and noble in anger,

Люди северных стран,

благородные в гневе и верные в дружбе,

Strong like our fathers of old. But you answered my truth with evasion

И такие же сильные, как наши деды.

Но уклончиво вы отвечали на правду мою,

Hoping to seize what I will not yield and you flattered your people.

Свой народ восхваляя, надеялись то получить,

что я вам никогда бы не отдал.

Long have I waited for wisdom to dawn on your violent natures.

Долго ждал я, что мудрость придёт

к вашим страстным натурам.

Lonely I paced o'er the sands by the thousand-throated waters

Одиноко бродил по прибрежным пескам

под звучание тысячи разных тонов океана,

Praying to Pallas the wise that the doom might turn from your mansions

И молился я мудрой Афине Палладе,

чтобы рок отвернулся от ваших дворцов

Buildings delightful, gracious as rhythms, lyrics in marble,

И от зданий, изящных, прекрасных, как ритм,

как поэзия в мраморе,

Works of the transient gods; — and I yearned for the end of the war-din

От творения непостоянных богов;

всей душой я желал окончания битвы,

Hoping that Death might relent to the beautiful sons of the Trojans.

И лелеял надежду, что Смерть

обойдёт стороною прекрасных троянских сынов.

Far from the cry of the spears, from the speed and the laughter of axles,

Вдалеке от ударов и грохота копий,

и от визга несущихся в бой колесниц,

Heavy upon me like iron the intolerable yoke of inaction

Как железо висела на мне

нестерпимая тяжесть бездействия,

Weighed like a load on a runner. The war-cry rose by Scamander;

Как поклажа, что взвалена на бегуна.

Клич войны раздавался над гладью Скамандра;

Xanthus was crossed on a bridge of the fallen, not by Achilles.  

Ксанф запружен был трупами,

но меня, Ахиллеса, там не было.

Often I stretched out my hand to the spear, for the Trojan beaches

Часто руки хватали копьё,

когда с берега Трои

Rang with the voice of Deiphobus shouting and slaying the Argives;

Слышно было, как звонко кричит Деифоб,

убивая вокруг аргивян;

Often my heart like an anxious mother for Greece and her children

Часто сердце моё, словно мать,

беспокоясь за Грецию и за её сыновей,

Leaped, for the air was full of the leonine roar of Aeneas.

Трепетало от львиного рёва Энея,

наполнявшего воздух.

Always the evening fell or the gods protected the Argives.

И опять день клонился к закату,

или вновь аргивян защищали их боги.

Then by the moat of the ships, on the hither plain of the Xanthus

Но затем на равнине у Ксанфа,

у глубокого рва с кораблями,

New was the voice that climbed through the din and sailed on the breezes,

Новый голос взлетел через шум

и поплыл на ветрах,

High, insistent, clear, and it shouted an unknown war-cry

Был он чистым, высоким, упорным

и выкрикивал новый, неведомый клич,

Threatening doom to the peoples. A woman had come in to aid you

Что грозил людям страшным концом.

И была эта женщина, что к вам пришла,

Regal and insolent, fair as the morning and fell as the northwind,

Величава, прекрасна, как утро, горда,

и свирепа, как северный ветер,

Freed from the distaff who grasps at the sword and spurns at subjection

Отстранившись от женских забот, подняла она меч

и с презреньем отвергла покорность,

Breaking the rule of the gods. She is turbulent, swift in the battle.

Нарушая законы богов.

Неожиданной, быстрой была она в битве.

Clanging her voice of the swan as a summons to death and disaster,

Лебединый её голосок

раздавался как песня несчастья и смерти,

Fleet-footed, happy and pitiless, laughing she runs to the slaughter;

Быстроногая, полная счастья, не ведая жалости,

она с хохотом прыгает в сердце кровавой резни;

Strong with the gait that allures she leaps from her car to the slaying,

Сильным шагом, пленяющим взоры,

она спрыгивает с колесницы своей

и летит убивать,

Dabbles in blood smooth hands like lilies. Europe astonished

И свои, словно лилии, нежные руки

погружает по локоть в озёра крови.

Reels from her shock to the Ocean. She is the panic and mellay,

От ударов её, изумляясь,

Европа отброшена до Океана.

War is her paean, the chariots thunder of Penthesilea.

Она — паника или раздор,

а война — её гимн, что звучит

словно гром колесниц Пенфесилии.

Doom was her coming, it seems, to the men of the West and their legions;

Роковым стал приход этой дивы

для воинов Запада, их легионов;

Ajax sleeps for ever, Meriones lies on the beaches,

Спит Аякс вечным сном,

и Мероний, убитый, лежит на песках возле Трои,

One by one they are falling before you, the great in Achaia.

То один, то другой, погибали они пред тобой,

те мужчины Ахеи, великие воины.

Ever the wounded are borne like the stream of the ants when they forage,

И всё время израненных мимо несут,

как поток муравьёв, обнаруживших пищу,

Past my ships, and they hush their moans as they near and in silence

Мимо славных моих кораблей,

и они затихают, когда их проносят,

Gaze at the legions inactive accusing the fame of Achilles.

И безмолвно глядят на моё неподвижное войско,

проклиная меня, Ахиллеса.

Still have I borne with you, waited a little, looked for a summons,

Но я всё же терпел вместе с вами,

ждал намёка, искал хоть какого-то зова,

Longing for bridal torches, not flame on the Ilian housetops,

Я стремился к огням нашей свадьбы —

не к пожарам в домах Илиона,

Blood in the chambers of sweetness, the golden amorous city

И не к крови в палатах из сладостной свежести,

не к тому, чтоб прекрасный, чарующий город

Swallowed by doom. Not broken I turned from the wrestle Titanic,

Был проглочен судьбой.

Я не сломлен, и я отвернулся от битвы Титанов

Hopeless, weary of toil in the ebb of my glorious spirit,

Не усталым от тяжких работ,

не от слабости духа и не от потери надежды —

But from my stress of compassion for doom of the kindred nations,

От того, что теперь сострадаю судьбе

вашей нации, ставшей родной,

But for her sake whom my soul desires, for the daughter of Priam.

Ради той, о которой мечтает душа,

ради дочери юной Приама.

And for Polyxena's sake I will speak to you yet as your lover

Ради глаз Поликсены готов говорить,

как ваш любящий брат, ещё раз,

Once ere the Fury, abrupt from Erebus, deaf to your crying,

Пока Фурия, вылетев вдруг из Эреба,

глухая к мольбам,

Mad with the joy of the massacre, seizes on wealth and on women

Обезумев от радости крови и бойни,

не захватит сокровища ваши и женщин,

Calling to Fire as it strides and Ilion sinks into ashes.

Призывая Огонь, что шагнёт в Илион,

обращая его в пепелище.

Yield; for your doom is impatient. No longer your helpers hasten,

Я прошу — соглашайтесь;

судьба не даёт больше времени вам.

Legions swift to your call; the yoke of your pride and your splendour

Те, кто были союзником, ныне уже не спешат

к вам стремительными легионами;

и ярмо вашей гордости, великолепия

Lies not now on the nations of earth as when Fortune desired you,

Не лежит на народах земли, как в прошедшие дни,

когда вас так любила Фортуна,

Strength was your slave and Troya the lioness hungrily roaring

Когда Сила была вам рабыней,

когда Троя рычала голодною львицей,

Threatened the western world from her ramparts built by Apollo.

Угрожая всем землям на западе из крепостей,

возведённых самим Аполлоном.

Gladly released from the thraldom they hated, the insolent shackles

Они радостно освободились от рабства,

которое все ненавидели,

И от ваших надменных оков,

что давили их мужество;

Curbing their manhood the peoples arise and they pray for your ruin;

Ныне эти народы поднялись

и мечтают, молясь,

чтоб здесь всё превратилось в руины,

Piled are their altars with gifts; their blessings help the Achaians.

Их призыв помогает ахейцам;

и дарами усыпаны их алтари.

Memnon came, but he sleeps, and the faces swart of his nation

С войском Мемнон на помощь пришёл,

но заснул здесь навечно, и лица его эфиопов

Darken no more like a cloud over thunder and surge of the onset.

Не темнеют, как облако, больше

над волнами и грохотом битвы.

Wearily Lycia fights; far fled are the Carian levies.

Уставая всё больше, сражается Ликия;

убежали куда-то наёмники Карии.

Thrace retreats to her plains preferring the whistle of storm-winds

Отступают фракийцы к равнинам своим,

выбирая свист ветра штормов

Or on the banks of the Strymon to wheel in her Orphean measure,

Или танцы под ритмы Орфея

среди пляжей Стримона,

Not in the revel of swords and fronting the spears of the Hellenes.

А не бой на мечах,

а не встречу с опасными копьями эллинов.

Princes of Pergama, open your gates to our Peace who would enter

Так откройте же, принцы Пергама,

ваши двери для Мира, который войдёт

Life in her gracious clasp and forgetfulness, grave of earth's passions,

Вместе с Жизнью, с забывчивостью,

с милосердным объятием,

Healer of wounds and the past. In a comity equal, Hellenic,

Хороня откипевшие страсти,

исцеляя все раны прошедшего.

Asia join with Greece, our world from the frozen rivers

По учтивости равная Эллинам,

сможет Азия с Грецией соединиться

и войти в общий мир, от замерших рек Севера,

Trod by the hooves of the Scythian to farthest undulant Ganges.

Что звенят под копытами Скифов,

до далёкого, волнообразного Ганга.

Tyndarid Helen resign, the desirable cause of your danger,

Тиндарида Елена уже уступила,

вожделенный источник всей вашей опасности,

Back to Greece that is empty long of her smile and her movements.

Согласившись вернуться назад, в нашу Грецию,

что так долго пустует без танцев её и улыбок.

Broider with riches her coming, pomp of her slaves and the wagons

Пусть приезд её будет украшен богатством,

вместе с великолепьем рабов,

Endlessly groaning with gold that arrive with the ransom of nations.

И повозок, нагруженных золотом,

пусть они станут выкупом для всех народов.

So shall the Fury be pacified, she who exultant from Sparta

И тогда, наконец, успокоится Фурия,

что недавно восторженно в Спарте

Breathed in the sails of the Trojan ravisher helping his oarsmen.

Посылала попутные ветры Троянскому вору,

помогая гребцам.

So shall the gods be appeased and the thoughts of their wrath shall be cancelled,

И тогда станут боги довольны,

и утихнут их гневные мысли,

Justice contented trace back her steps and for brands of the burning

Справедливость вернётся назад,

а взамен полыханья пожаров

Torches delightful shall break into Troy with the swords of the bridal.

Сотни свадебных факелов в Трою ворвутся

с ликованием вместо мечей.

I like a bridegroom will seize on your city and clasp and defend her

Как жених, я ваш город, смеясь, захвачу,

весь его обниму, защищая,

Safe from the envy of Argos, from Lacedaemonian hatred,

Я спасу вас от зависти Аргоса,

отведу от вас ненависть Спарты,

Safe from the hunger of Crete and the Locrian's violent rapine.

Я спасу вас от голода Крита,

от неистовства и грабежей локридян.

But if you turn from my voice and you hearken only to Ares

Ну а если отвергнете вы моё слово,

если будете слушать Ареса,

Crying for battle within you deluded by Hera and Pallas,

Что внутри вас взывает к сраженью,

если Гера с Афиной обманут ваш внутренний голос,

Swiftly fierce death's surges shall close over Troy and her ramparts

Быстро волны неистовой смерти накроют всю Трою,

а её крепостные валы,

Built by the gods shall be stubble and earth to the tread of the Hellene.

Возведённые некогда силой богов,

разметут до земли,

по которой пройдёт шагом Эллин.

For to my tents I return not, I swear it by Zeus and Apollo,

Ибо я не вернусь в свой шатёр,

я хочу присягнуть Апполоном и Зевсом,

Master of Truth who sits within Delphi fathomless brooding

Пред Властителем Истины в Дельфах,

что сидит там в бездонных раздумьях,

Sole in the caverns of Nature and hearkens her underground murmur,

Одинокий, в пещерах Природы,

и внимательно слушает там,

под землёю, едва слышный шёпот,

Giving my oath to his keeping mute and stern who forgets not.

Пред суровым безмолвным раздумьем,

тем, которое не забывает, даю свою клятву.

Not from the panting of Ares' toil to repose, from the wrestle

Я не стану теперь уходить

от дыханья Ареса, от тяжести схватки,

Locked of hope and death in the ruthless clasp of the mellay

Где в объятиях битвы сплелись

и надежда, и смерть,

Leaving again the Trojan ramparts unmounted, leaving

И опять оставляя Троянские стены не завоёванными,

и опять оставляя всю Грецию не отомщённой,

Greece unavenged, the Aegean a lake and Europe a province.

Оставляя Эгейское море —

без выхода к морю, Европу — провинцией.

Choosing from Hellas exile, from Peleus and Deidamia,

Выбирая изгнанье моё из Эллады,

и разлуку с Пелеем и Деидамией,

Choosing the field for my chamber of sleep and the battle for hearthside

Выбирая поля как палату для сна,

и сражение как свой домашний очаг,

I shall go warring on till Asia enslaved to my footsteps

Я продолжу войну, пока Азия, порабощённая, вся

не уляжется у моих ног,

Feels the tread of the God in my sandal pressed on her bosom.

Не почувствует поступи Бога в моей,

Ахиллеса, сандалии,

у себя на груди.

Rest shall I then when the borders of Greece are fringed with the Ganges;

Отдохну лишь тогда,

когда Греция станет граничить

с извилистым Гангом;

Thus shall the past pay its Titan ransom and, Fate her balance

Тогда прошлое выплатит свой

титанический выкуп ограбленному континенту

Changing, a continent ravished suffer the fortune of Helen.

За страданья потери Елены,

и судьба, наконец, подведёт свой баланс.

This I have sworn allying my will to Zeus and Ananke.’”

Так поклялся я, выбрав

в союзники собственной воле

и Ананке, и Зевса”».

So was it spoken, the Phthian challenge. Silent the heroes

Вызов Фтийца дошёл до конца.

Молчаливо герои

Looked back amazed on their past and into the night of their future.

Оглянулись назад, в изумленьи, на прошлое,

попытавшись взглянуть в ночь грядущего.

Silent their hearts felt a grasp from gods and had hints of the heavens.

Их сердца ощутили в безмолвии этом:

кто — подсказки небес, а кто — хватку богов.

Hush was awhile in the room as if Fate were trying her balance

Тишина была в зале, как будто Судьба

вновь старалась найти равновесие

Poised on the thoughts of her mortals. At length with a magical laughter

Среди мыслей у смертных.

Наконец, тишину нарушая магическим смехом,

Sweet as the jangling of bells upon anklets leaping in measure

Сладко, как тихий звон

колокольцев ножного браслета у девушки в танце,

Answered high to the gods the virgin Penthesilea.

Отвечала богам и всем людям вокруг

горделивая девственница Пенфесилия.

“Long I had heard in my distant realms of the fame of Achilles,

«Я в моих отдалённых владеньях слыхала давно

про известного всем Ахиллеса,

Ignorant still while I played with the ball and ran in the dances

И не зная его, пока в детстве играла с мячом,

и кружилась я в танцах,

Thinking not ever to war; but I dreamed of the shock of the hero.

Совершенно не думала там о войне,

но мечтала столкнуться я с этим героем.

So might a poet inland who imagines the rumour of Ocean

Так поэт, вдалеке от морей,

представляет грохочущий крик Океана,

Yearn with his lust for its giant upheaval, its dance as of hill-tops,

Вожделенно томится по виду

гигантских, до неба, приливов

и по пляскам похожих на горы валов,

Toss of the yellow mane and the tawny march and the voices

И по всплескам его жёлтой гривы,

по коричневым маршам прибоя,

Lionlike claiming earth as a prey for the clamorous waters.

И по львиноподобному рёву, что желает

взять землю добычей своих оглушительных вод.

So have I longed as I came for the cry and the speed of Achilles.

Точно также я страстно томилась, явившись сюда,

по кричащему голосу

и по стремительности Ахиллеса.

But he has lurked in his ships, he has sulked like a boy that is angry.

Но он спрятался за кораблями, надулся там, как

разобиженный мальчик.

Glad am I now of his soul that arises hungry for battle,

А сегодня я рада за душу его,

что поднимется, изголодавшись по битве,

Glad, whether victor I live or defeated travel to the shadows.

И я рада, не важно, добьюсь я победы над ним

Иль, погибнув в сраженьи,

пойду в страну мёртвых,

Once shall my spear have rung on the shield of the Phthian Achilles.

Но однажды копьё у меня наконец

зазвенит от щита Ахиллеса.

Peace I desire not. I came to a haughty and resolute nation,

Мира я не хочу.

Я пришла сюда к гордым, решительным людям,

Honour and fame they cherish, not life by the gift of a foeman.

Честь и славу они ценят выше всего,

а не жизнь, как подачку врага.

Sons of the ancient house on whom Ilion looks as on Titans,

О сыны древних славных родов,

на кого Илион смотрит как на Титанов,

Chiefs whom the world admires, do you fear then the shock of the Phthian?

Властелины, которыми мир восхищён,

неужели боитесь ударов вы Фтийца?

Gods, it is said, have decided your doom. Are you less in your greatness?

Говорят, что судьбу вашу боги решили.

Неужели вы меньше богов по величию?

Are you not gods to reverse their decrees or unshaken to suffer?

Разве вы не подобны богам, отменяя их распоряжения,

или нужно вам всё терпеливо сносить?

Memnon is dead and the Carians leave you? Lycia lingers?

Мемном мёртв, и карийцы от вас убегают?

А Ликия дрожит?

But from the streams of my East I have come to you, Penthesilea.”

Но от рек на Востоке

к вам пришла сейчас я, Пенфесилия».

“Virgin of Asia,” answered Talthybius, “doom of a nation

«Дева Азии, — так ей ответил Талфибий, —

рок народа привёл тебя в Трою,

Brought thee to Troy and her haters Olympian shielded thy coming,

А враги и её ненавистники-боги с Олимпа

защищали твоё появление,

Vainly who feedest men's hearts with a hope that the gods have rejected.

Но напрасно ты кормишь людские сердца

той надеждой, что боги отвергли.

Doom in thy sweet voice utters her counsels robed like a woman.”

Страшный рок говорит

твоим сладостным голосом в облике женщины».

Answered the virgin disdainfully, wroth at the words of the Argive:

Но ответила гневно, презрительно дева

на слова аргивянина:

“Hast thou not ended the errand they gave thee, envoy of Hellas?

«Разве ты не закончил ту миссию, что поручили тебе,

о посланник Эллады?

Not, do I think, as our counsellor cam'st thou elected from Argos,

Не как добрый советчик явился ты к нам,

а избранником Аргоса,

Nor as a lover to Troy hast thou hastened with amorous footing

Не как любящий Трою ты к нам поспешал,

очарованным шагом,

Hurting thy heart with her frowardness. Hatred and rapine sent thee,

Уязвлённый до самого сердца её непокорностью.

Это ненависть с жаждой добычи послали тебя,

Greed of the Ilian gold and lust of the Phrygian women.

Вы хотите троянского золота,

вожделенно мечтая о женщинах Фригии.

Voice of Achaian aggression! Doom am I truly; let Gnossus

Голос твой — это голос ахейской агрессии!

Я действительно вам — роковая судьба;

Witness it, Salamis speak of my fatal arrival and Argos

Кносс — свидетель тому,

Саламин вам расскажет про мой смертоносный приход,

Silent remember her wounds.” But the Argive answered the virgin:

И пусть Аргос, притихший, расскажет о ранах».

Аргивянин той девственнице отвечал:

“Hearken then to the words of the Hellene, Penthesilea.

«Пенфесилия, выслушай, что

говорит о тебе Ахиллес.

‘Virgin to whom earth's strongest are corn in the sweep of thy,

“Я скажу тебе, дева, пред кем

даже самые сильные воины —

Lioness vain of thy bruit thou besiegest the paths of the battle!

Колоски перед взмахом серпа, —

ты в напрасном тщеславии кружишь путями войны,

словно львица!

Art thou not satiate yet? hast thou drunk then so little of slaughter?

Ты ещё не насытилась? Не напилась?

Тебе мало резни?

Death has ascended thy car; he has chosen thy hand for his harvest.

Смерть взошла на твою колесницу;

она выбрала руку твою собирать для неё урожай.

But I have heard of thy pride and disdain, how thou scornest the Argives

Но я слышал о гордости и о презреньи твоём,

как смеёшься ты над аргивянами.

And of thy fate thou complainest that ever averse to thy wishes

Упрекаешь судьбу в том, что вечно,

отвергая твои пожелания,

Cloisters the Phthian and matches with weaklings Penthesilea.

В стороне от борьбы сидит Фтиец,

и приходится ей, Пенфесилии, бить слабаков.

‘Not of the Ithacan boar nor the wild-cat littered in Locris

‘Не итакский кабан,

и не рысь из Локриды,

Nor of the sleek-coat Argive wild-bulls sates me the hunting;’

Не холёные дикие буйволы Аргоса

насыщают меня на охоте’.

So hast thou said, ‘I would bury my spear in the lion of Hellas.’

Говорила ты так:

‘Я воткну свои копья в льва Эллинов’.

Blind and infatuate, art thou not beautiful, bright as the lightning?

Ослеплённая и безрассудная,

разве ты не прекрасна, сверкая, как молния?

Were not thy limbs made cunningly by linking sweetness to sweetness?

Разве тело твоё не изящно, связав

сладость к сладости вместе?

Is not thy laughter an arrow surprising hearts imprudent?

Разве смех твой — не стрелы,

поражающие все мужские сердца?

Charm is the seal of the gods upon woman. Distaff and girdle,

Обаяние, очарование женщины — знак,

что оставлен богами.

Work of the jar at the well and the hush of our innermost chambers;

Прялка, пояс, работа с кувшином, вода из колодца,

тишина наших внутренних комнат —

These were appointed thee, but thou hast scorned them, O Titaness grasping 

Вот что было тебе предназначено, но

ты презрела всё это, о дева-титан,

Rather the shield and the spear. Thou, obeying thy turbulent nature,

Ты схватила оружие — щит и копьё.

Подчиняясь своей беспокойной природе,

Tramplest o'er laws that are old to the pleasure thy heart has demanded.

Ты нарушила древний закон

ради тех удовольствий, что ждёт твоё сердце.

Rather bow to the ancient Gods who are seated and constant.

Поклонись же скорее ты древним Богам,

что устойчивы и постоянны.

But for thyself thou passest and what hast thou gained for the aeons

Ведь лишь ради себя ты явилась сюда,

и чего ты достигла за всё это время?

Mingled with men in their works and depriving the age of thy beauty?

Ты смешалась с мужчинами в тяжком труде,

и напрасно проходят года твоей юности и красоты.

Fair art thou, woman, but fair with a bitter and opposite sweetness

Ты прекрасна, о женщина, но

извращённою, горькою сладостью;

Clanging in war and when thou matchest thy voice with the shout of assemblies.

Ты бряцаешь оружием в битве

и кричишь на военных собраниях.

Not to this end was thy sweetness made and the joy of thy members,

Не для этого создали сладость твою

и наполнили радостью тело,

Not to this rhythm Heaven tuned its pipe in thy throat of enchantment

Не на эту мелодию небо настраивало

твой чарующий голос,

Armoured like men to go warring forth and with hardness and fierceness

Чтоб вместе с мужчинами шла на войну,

вся в железной броне,

и была там жестокой и злобной,

Mix in the strife and the hate while the varied meaning of Nature

В этом месиве ненависти и убийства,

а природа твоя, искажая свой смысл,

Perishes hurt in its heart and life is emptied of music.

Погибала мучительно в сердце,

и теряла бы музыку жизнь.

Long have I marked in your world a madness. Monarchs descending

Я давно уж заметил, что мир ваш безумен.

Эти ваши цари опустились

Court the imperious mob of their slaves and their suppliant gesture

До суда над собою толпою своих же рабов,

их просительный, молящий жест

Shameless and venal offends the majestic tradition of ages:

Стал корыстным и полным бесстыдства

оскорбленьем великих традиций веков:

Princes plead in the agora; spurred by the tongue of a coward,

Принцы просят народ на агоре;

и пришпоренные языками трусливых людей,

Heroes march to an impious war at a priestly bidding.

По приказу жрецов,

на безбожные войны уходят герои.

Gold is sought by the great with the chaffering heart of the trader.

Даже те, кто велик — озабочены золотом,

подчиняясь продажному сердцу торговца,

Asia fails and the Gods are abandoning Ida for Hellas.

Время Азии ныне подходит к концу,

и великие боги уходят из Иды в Элладу.

Why must thou come here to perish, O noble and exquisite virgin,

О красивая и благородная дева,

ну зачем ты явилась сюда? Чтоб погибнуть?

Here in a cause not thine, in a quarrel remote from thy beauty,

Ведь причина войны — не твоя,

и не ради твоей красоты эта ссора,

Leaving a land that is lovely and far to be slain among strangers?

Так зачем ты покинула родину, что далека и прекрасна,

чтоб тебя здесь убили среди чужаков?

Girl, to thy rivers go back and thy hills where the grapes are aspirant.

Возвращайся, о дева, к рекам и холмам,

где созреет вот-вот виноград.

Trust not a fate that indulges; for all things, Penthesilea,

И не верь ты судьбе, что пока что тебе помогает;

так как всё, что забыло о мере,

Break with excess and he is the wisest who walks by a measure.

Пенфесилия, крушится или ломается,

и тот мудр, кто живёт, зная меру.

Yet, if thou wilt, thou shalt meet me today in the shock of the battle;

И уж если ты этого хочешь,

ты сегодня же встретишь меня

среди грохота битвы;

There will I give thee the fame thou desirest; captive in Hellas,

Там я дам тебе славу, которую ты так желаешь —

стать рабыней Эллады,

Men shall point to thee always, smiling and whispering, saying,

Там, где люди, смеясь и шепча,

вечно будут показывать пальцем,

This is the woman who fought with the Greeks, overthrowing their heroes;

Говоря — эта женщина билась с мужчинами Греции,

и её захватили герои;

This is the slayer of Ajax, this is the slave of Achilles.”

Вот — убийца Аякса

стала ныне рабой Ахиллесса”».

Then with her musical laughter the fearless Penthesilea:

Мелодично, бесстрашно смеясь,

Пенфесилия так отвечала:

“Well do I hope that Achilles enslaved shall taste of that glory

«Я надеюсь, что это мой будущий раб Ахиллес

хорошенько узнает подобную славу

Or on the Phrygian fields lie slain by the spear of a woman.”

Или ляжет на наших фригийских полях

от копья из рук женщины».

But to the herald Achaian the Priamid, leader of Troya:

Тут вступил Приамид, лидер Трои,

он глашатаю так отвечал:

“Rest in the halls of thy foes and ease thy fatigue and thy winters.

«О герольд, отдохни же пока что в покоях врага,

ты немолод и сильно устал.

Herald, abide till the people have heard and reply to Achilles.

Подожди, мы расскажем всем людям посланье,

пусть ответит народ Ахиллесу.

Not as the kings of the West are Ilion's princes and archons,

Илионские принцы, архонты —

у них власть не такая,

как власть у монархов на Западе,

Monarchs of men who drive their nations dumb to the battle.

Где цари могут сами отправить

молчаливые массы народа на бойню,

Not in the palace of Priam and not in the halls of the mighty

Не в дворце у Приама

и не в залах, наполненных силой,

Whispered councils prevail and the few dispose of the millions;

В своём узком кругу принимают, под шёпот, указы

и решают судьбу миллионов;

But with their nation consulting, feeling the hearts of the commons

Но советуясь с мненьем народа,

ощущая сердца всех обычных людей,

Ilion's princes march to the war or give peace to their foemen.

Илионские принцы идут на войну

или дарят врагам своим мир.

Lightning departs from her kings and the thunder returns from her people

Илионский властитель сверкает как молния,

и как гром отвечает народ,

Met in the ancient assembly where Ilus founded his columns

Мы встречаемся в древнем собрании,

средь колонн, что заложены Илом,

And since her famous centuries, names that the ages remember

Много славных веков с той поры

наши лидеры, славные предки,

Leading her, Troya proclaims her decrees to obedient nations.”

О которых здесь помнят эпохи,

объявляют так в Трое указы покорным народам».

Ceasing he cried to the thralls of his house and they tended the Argive.

Речь закончив, он отдал приказы рабам,

чтобы те позаботились об аргивянине.

Brought to a chamber of rest in the luminous peace of the mansion,

Приведённый в палату для отдыха,

в этом светлом покое дворца,

Grey he sat and endured the food and the wine of his foemen, —

Он сидел там, седой,

и терпел угощенье врагов,

Chiding his spirit that murmured within him and gazed undelighted,

Упрекая свой ропчущий дух

и взирая на всё недовольно,

Vexed with the endless pomps of Laomedon. Far from those glories

Уязвлённый безмерностью роскоши Лаомедонта.

Далеко от всех этих красот

Memory winged it back to a sward half-forgotten, a village

Его память на крыльях назад унеслась,

к позабытому саду, к деревне,

Nestling in leaves and low hills watching it crowned with the sunset.

Приютившейся в зелени листьев,

средь низких холмов, обагрённых цветами заката.

So for his hour he abode in earth's palace of lordliest beauty,

Так провёл он свой час

в самом лучшем, прекрасном дворце на земле,

But in its caverns his heart was weary and, hurt by the splendours,

Но давно уже в сердце таилась усталость;

оскорбляемый роскошью, он

Longed for Greece and the smoke-darkened roof of a cottage in Argos,

Тосковал всей душою по Греции

и по домику в Аргосе, с тёмной от копоти крышей,

Eyes of a woman faded and children crowding the hearthside.

По глазам увядавшей жены

и по детям, собравшимся у очага.

Joyless he rose and eastward expected the sunrise on Ida.

Он безрадостно встал, посмотрел на восток,

ожидая рассвета над Идой.