Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

Ilion

Илион

Book VIII

Книга VIII

The Book of the Gods

Книга Богов

So on the earth the seed that was sown of the centuries ripened;

И вот так, на земле,

пришло время созреть семенам,

что посеяны были столетья назад;

Europe and Asia, met on their borders, clashed in the Troad.

Так Европа и Азия,

встретившись между собой на границе,

налетели на Трою.

All over earth men wept and bled and laboured, world-wide Sowing

И везде на земле люди тяжко трудились, в слезах,

или же погибали в крови,

Fate with their deeds and had other fruit than they hoped for,

Пока некий широкий божественный Сеятель,

пожиная Судьбу с их работы и дел,

Собирая другие плоды,

а не те, что они ожидали, —

Out of desires and their passionate griefs and fleeting enjoyments

Из желаний людей, из их страстных мучений,

ускользающих радостей —

Weaving a tapestry fit for the gods to admire, who in silence

В это время сплетал гобелен,

что способны увидеть и оценить только боги,

Joy, by the cloud and the sunbeam veiled, and men know not their movers.

Что сидят средь безмолвия Радости, за облаками,

неизвестные людям, которыми те управляют,

They in the glens of Olympus, they by the waters of Ida

Что живут на Олимпе, средь горных долин,

те, кому через воды, текущие с Иды,

Or in their temples worshipped in vain or with heart-strings of mortals

Или в храмах в их честь

понапрасну звучали молитвы,

Sated their vast desire and enjoying the world and each other

Те, которые струнами сердца у смертных

насыщали желанья свои,

многочисленные и необъятные,

Sported free and unescorted; for the earth was their prey and their playground.

Наслаждаясь друг другом и всем этим миром,

развлекаясь свободно и без надзора;

Потому что земля — их добыча,

потому что земля — их площадка для игр.

But from his luminous deep domain, from his estate of azure

Но, однако, из собственных

светлых, глубоких чертогов,

из поместья сиявшей, небесной лазури

Zeus looked forth; he beheld the earth in its flowering greenness

Неожиданно выглянул Зевс;

посмотрел он на землю

в цветущем, зелёном наряде,

Spread like an emerald dream that the eyes have enthroned in the sunlight,

Что раскинулась как изумрудная грёза,

чтобы глаз воцарился средь солнца и света,

Heard the symphonies old of the ocean recalling the ages

Услыхал он симфонии древности из океана,

что взывали к прошедшим векам,

Lost and dead from its marches salt and unharvested furrows,

Что прошли и исчезли

от этих солёных, неистовых маршей,

оставляя неубранными урожаи,

Felt in the pregnant hour the unborn hearts of the future.

И почувствовал, что этот час

весь наполнен ещё

неродившимся сердцем грядущего.

Troubled kingdoms of men he beheld, the hind in the furrow,

Он увидел внизу беспокойные царства людей,

батраков на полях,

Lords of the glebe and the serf subdued to the yoke of his fortunes,

Он увидел хозяев поместий,

увидел служанок и слуг,

на которых надели ярмо их судьбы,

Slave-girls tending the fire and herdsmen driving the cattle,

Он увидел красавиц-рабынь,

что заботились об очаге,

пастухов, что вели своё стадо на пастбище,

Artisans labouring long for a little hire in men’s cities,

Он увидел умельцев и мастеровых,

что за мелкую плату

трудились до ночи в людских городах,

Labour long and the meagre reward for a toil that is priceless.

Он увидел, как мало им платят

за долгий мучительный труд, что бесценен.

Kings in their seats august or marching swift with their armies

Он увидел царей на внушающих благоговение тронах,

или быстро идущих куда-то с войсками

Founded ruthlessly brittle empires. Merchant and toiler

Основателей мрачных, жестоких и хрупких империй.

Он увидел, как труженики с торгашами

Patiently heaped up our transient wealth like the ants in their hillock.

Терпеливо несут в одну кучу богатства,

словно маленькие муравьи в муравейнике.

And to preserve it all, to protect this dust that must perish,

И стараются всё сохранить, защитить этот прах,

Прах, который исчезнет,

Hurting the eternal soul and maiming heaven for some metal

И готовы всегда ранить вечную душу свою

и калечить свои небеса за какой-то металл,

Judges condemned their brothers to chains and to death and to torment, 

И сажают собратьев на цепь,

осуждают на смерть и мучения,

Criminals scourgers of crime,—for so are these ant-heaps founded,—

Как преступник бичует преступника,

ибо так уж устроены те муравейники,

Punishing sin by a worse affront to our crucified natures.

Где за грех приговаривают человека

испытать ещё более злое

оскорбление нашей распятой природы.

All the uncertainty, all the mistaking, all the delusion

Все сомнения, все заблуждения,

все их иллюзии

Naked were to his gaze; in the moonlit orchards there wandered

Были ясно видны его взгляду;

он смотрел, как в садах, освещённых луною,

Lovers dreaming of love that endures—till the moment of treason;

Бродят пары влюблённых, лелея любовь,

что рассыпется в прах при измене;

Helped by the anxious joy of their kindred supported their anguish

Он смотрел, как тревожною радостью им

помогают родные,

подкрепляя тоску и страдания,

Women with travail racked for the child who shall rack them with sorrow.

И как женщина терпит мучения ради ребёнка,

что потом даст ей снова тоску и страдания.

Hopes that were confident, fates that sprang dire from the seed of a moment,

Он увидел надежды, которым они доверяли,

повороты судьбы, что возникли в мгновение ока,

Yearning that claimed all time for its date and all life for its fuel,

И стремленье, желанье, что требует

максимум времени для своих нужд,

и всю жизнь человека как топливо.

All that we wonder at gazing back when the passion has fallen,

Всё, чему удивляемся мы,

оглянувшись назад, когда страсти ушли, —

Labour blind and vain expense and sacrifice wasted,

И слепые усилья, и труд,

и напрасные траты и жертвы —

These he beheld with a heart unshaken; to each side he studied

Видел он со своим твёрдым сердцем;

и куда бы ни кинул он взгляд,

Seas of confused attempt and the strife and the din and the crying.

Видел он океаны бесплодных попыток,

стараний, напрасного шума и слёз.

All things he pierced in us gazing down with his eyelids immortal,

Всё он видел насквозь, глядя вниз

своим взглядом бессмертного,

Lids on which sleep dare not settle, the Father of men on his creatures;

Своим взглядом, очами,

в которые сон не посмеет прийти,

своим взглядом Отца всех людей и творений;

Nor by the cloud and the mist was obscured which baffles our eyeballs,

Ни туманы, ни тучи,

что путают взгляд у людей,

But he distinguished our source and saw to the end of our labour.

Не мешали ему различать наш источник,

и он видел конец наших долгих трудов.

He in the animal racked knew the god that is slowly delivered;

Он в замученном бедном животном знал бога,

что неспешно и медленно освобождает себя,

Therefore his heart rejoiced. Not alone the mind in its trouble

И поэтому сердце его было счастливо.

И не только умы со своею бедой

God beholds, but the spirit behind that has joy of the torture.

Видит Бог, видит он так же дух, что стоит за умом,

и который рад этим мучениям.

Might not our human gaze on the smoke of a furnace, the burning

Разве мог бы наш взгляд человека

видеть дым из печи

Red, intolerable, anguish of ore that is fused in the hell-heat,

И горящую, красную,

невыносимую муку железной руды,

что расплавлена в адской плавильне,

Shrink and yearn for coolness and peace and condemn all the labour?

И при этом сжиматься в тоске по прохладе покоя,

осуждая всю эту работу?

Rather look to the purity coming, the steel in its beauty,

Он скорее смотрел бы на будущую чистоту

и на будущую красоту закалившейся стали,

Rather rejoice with the master who stands in his gladness accepting

Он скорее бы радовался вместе с тем мастером,

что стоит, наслаждаясь

Heat of the glorious god and the fruitful pain of the iron.

Жаром славного бога

и болью железа, дающей плоды.

Last the eternal gaze was fixed on Troy and the armies

Так последний его вечный взор

был направлен на Трою

Marching swift to the shock. It beheld the might of Achilles

И на полчища армий, бегущих к удару.

Видел он и огромную мощь Ахиллеса

Helmed and armed, knew all the craft in the brain of Odysseus,

В своём шлеме, доспехах,

знал все хитрости, что шевелились в мозгу Одиссея,

Saw Deiphobus stern in his car and the fates of Aeneas,

Как суровый боец Деифоб направляет повозку

и участь Энея,

Greece of her heroes empty, Troy enringed by her slayers,

Видел Грецию, где сейчас нет тех героев,

видел Трою в осаде и окруженьи убийц,

Paris a setting star and the beauty of Penthesilea.

Как несётся Парис заходящей звездой,

как прекрасна в бою Пенфесилея.

These things he saw delighted; the heart that contains all our ages

Он с восторгом смотрел на всё это вокруг,

его сердце несло юность, зрелось и старость,

Blessed our toil and grew full of its fruits, as the Artist eternal

Освящая, благословляя наш труд,

насыщаясь и наполняясь плодами,

Watched his vehement drama staged twixt the sea and the mountains,

Словно вечный художник

смотрел свою страстную драму,

что разыгрывалась меж горами и морем,

Phrased in the clamour and glitter of arms and closed by the firebrand,

Исполняемую скрежетаньем и блеском мечей,

средь горящих огней,

Act itself out in the blood and in passions fierce on the Troad.

Человеческой кровью

и яростной страстью у Трои.

Yet as a father his children, who sits in the peace of his study

Тем не менее, словно отец,

что следит за детьми из тиши кабинета,

Hearing the noise of his brood and pleased with their play and their quarrels,

Слыша шум всей семьи,

и довольный их играми и перебранкой,

So he beheld our mortal race. Then, turned from the armies, 

Он глядел на людей, нашу смертную расу.

А затем, отвернувшись от армий,

Into his mind he gazed where Time is reflected and, conscient,

Он смотрел и смотрел в свой божественный ум,

где как в зеркале движется и отражается Время,

Knew the iron knot of our human fates in their warfare.

Ум, который в сознании держит и знает

все стальные узлы человеческих судеб в войне.

Calm he arose and left our earth for his limitless kingdoms.

Он спокойно, медлительно встал

и ушёл с нашей бренной земли

в безграничные царства небес.

   Far from this lower blue and high in the death-scorning spaces

Далеко от земной синевы,

высоко, в презирающих смерть

и мученья пространствах,

Lifted above mortal mind where Time and Space are but figures

Поднимаясь над смертным умом,

где Пространство и Время всего лишь фигуры,

Lightly imagined by Thought divine in her luminous stillness,

Мимолётно придуманные

в воображеньи Божественной Мыслью,

в её лучезарной тиши,

Zeus has his palace high and there he has stabled his war-car.

Есть у Зевса высокий дворец,

там стоит боевая его колесница.

Thence he descends to our mortal realms; where the heights of our mountains

Из него он спускается в смертные царства;

там, где высь наших горных вершин

Meet with the divine air, he touches and enters our regions.

Окружает божественный воздух,

он касается наших земных областей

и заходит в земные просторы.

Now he ascended back to his natural realms and their rapture,

А сейчас он понёсся обратно,

в привычные царства свои, к их восторгу,

There where all life is bliss and each feeling an ecstasy mastered.

Где блаженство везде и во всём,

и где каждое чувство — экстаз обладания.

Thence his eagle Thought with its flashing pinions extended

И оттуда орёл его мысли,

с распростёртыми яркими крыльями,

Winged through the world to the gods, and they came at the call, they ascended

Полетел сквозь небесную область к богам,

и они поспешили на зов,

Up from their play and their calm and their works through the infinite azure.

Оторвались от игр, их покоя и дел,

взмыли вверх в бесконечной лазури.

Some from our mortal domains in grove or by far-flowing river

Кто-то прибыл из смертных владений у рощи,

кто-то был у далёкой реки,

Cool from the winds of the earth or quivering with perishable fragrance

Что хранила прохладу земных ветерков

и несла мимолётный, трепещущий свой аромат,

Came, or our laughter they bore and the song of the sea in their paces.

Кто пришёл с нашим смехом в устах,

кто хранил в своей поступи песнь океана.

Some from the heavens above us arrived, our vital dominions

Кто-то прибыл с небес,

где раскинулись области жизни,

Whence we draw breath; for there all things have life, the stone like the ilex,

Регионы, где люди черпают дыхание,

потому что там всё несёт жизнь,

даже камни подобны растениям,

Clay of those realms like the children of men and the brood of the giants.

Даже глина тех царств, словно дети людей

или выводок у великанов.

There Enceladus groans oppressed and draws strength from his anguish

Там стоит Энцелад и со стоном вздыхает,

набирается сил от мучений своих

Under a living Aetna and flames that have joy of his entrails.

Под живою, пылающей Этной

и огнями, что радуют чрево его.

Fiercely he groans and rejoices expecting the end of his foemen

Он свирепо вздыхает и стонет,

с наслаждением ждёт он кончины врагов,

Hastened by every pang and counts long Time by his writhings.

Каждый новый удар или новая боль

заставляют его торопиться,

Измеряя течение долгого Времени

от мученья к мученью.

There in the champaigns unending battle the gods and the giants,

На широкой бескрайней равнине

постоянно идёт бесконечная битва

богов с великанами.

There in eternal groves the lovers have pleasure for ever,

В вечных рощах, средь вечных цветов

наслаждаются вечно влюблённые.

There are the faery climes and there are the wonderful pastures.

Там есть много прекрасных земель,

там есть много чудесных полей.

Some from a marvellous Paradise hundred-realmed in its musings

Кто-то прибыл из Рая, чудесной страны,

той, где множество царств,

полных дум, размышлений,

Million-ecstasies, climbed like flames that in silence aspire

С миллионами разных экстазов,

восходящих как пламя,

без ветра, среди тишины,

Windless, erect in a motionless dream, yet ascending for ever.

Поднимаясь в какую-то грёзу,

что всё время стоит неподвижно

и к которой всё время идёшь и идёшь.

All grew aware of the will divine and were drawn to Father.

Все они ощутили тот импульс божественной воли,

всех сейчас притянуло к Отцу.

   Grandiose, calm in her gait, imperious, awing the regions,

Грандиозная, властная, полная силы,

со спокойною царственной поступью,

от которой трепещут народы,

Hera came in her pride, the spouse of Zeus and his sister.

Подошла горделивая Гера,

жена Зевса, а также сестра.

As at her birth from the foam of the spaces white Aphrodite

Словно вновь повторяя рожденье,

из пены пространств

Поднялась ослепительно белая

и незапятнанная Афродита,

Rose in the cloud of her golden hair like the moon in its halo.

Окружённая облаком пышных волос,

как луна в золотом ореоле.

Aegis-bearing Athene, shielded and helmeted, answered

Опоясавшись дважды Эгидой,

Афина, под шлемом, с щитом,

Rushing the call and the heavens thrilled with the joy of her footsteps

Отвечая на зов, появилась как вихрь, —

небеса трепетали от радости,

слыша звук её громких шагов,

Dumbly repeating her name, as insulted and trampled by beauty

Повторяя без слов её имя внутри,

как красавица, что оскорбили, измяли,

Thrill might the soul of a lover and cry out the name of its tyrant.

Будоражит любовника вновь,

повторяя в рыданиях имя тирана.

Others there were as mighty; for Artemis, archeress ancient,

Было много других, столь же сильных богов;

там была Артемида

со своим древним луком,

Came on her sandals lightning-tasselled. Up the vast incline

Она шла в босоножках

с бахромой из убийственных молний.

Shaking the world with the force of his advent thundered Poseidon;

Снизу вверх, по огромному склону,

сотрясая шагами весь мир,

восходил Посейдон;

Space grew full of his stride and his cry. Immortal Apollo

Всё пространство наполнилось громом

его мощной поступи

и его оглушительным криком.

Shone and his silver clang was heard with alarm in our kingdoms.

Средь бессмертных богов засиял Аполлон,

и его серебристый пронзительный звон

был с тревогой услышан среди земных царств.

Ares’ impetuous eyes looked forth from a cloud-drift of splendour;

Быстро выглянул Арес и взглядом сверкнул,

пролетая как облако блеска и роскоши;

Themis’ steps appeared and Ananke, the mystic Erinnys; Nor was

Появилась Фемида с Ананке

и мистическая Эриния;

Hephaestus’ naming strength from his father divided.

Появился Гефест, и его всё искусство и сила

были неотделимы от силы отца.

Even the ancient Dis to arrive dim-featured, eternal,

Собирался прийти даже древний Диспатер,

в своём смутном обличии, призрачный, вечный;

Seemed; but his rays are the shades and his voice is the call of the silence.

Но лучи его были похожи на призраки,

его голос — на зов тишины.

   Into the courts divine they crowded, radiant, burning,

Вот столпились они в тех небесных дворах,

лучезарные, полные пламени,

Perfect in utter grace and light. The joy of their spirits

Совершенство предельного света и грации.

Радость духа у них

Calls to eternal Time and the glories of Space are his answer:

Посылала призыв свой

к небесному вечному Времени,

а в ответ приходила им слава Пространства:

Thence were these bright worlds born and persist by the throb of their heart-beats.

Все прекрасные наши миры

родились и живут

от биения этих сердец.

Not in the forms that mortals have seen when assisted they scatter

Но, однако же, те неподвластные возрасту Силы,

что сияли в моменты величия,

Mists of this earthly dust from their eyes in their moments of greatness

Обретали совсем другой облик,

а не тот, что могли видеть смертные люди,

Shone those un ageing Powers; nor as in our centuries radiant

Когда боги спускались, чтоб им помогать,

напуская туман, пылевую завесу

из божественных и проницательных глаз.

Mortal-seeming bodies they wore when they mixed with our nations.

И их видимый облик

был совсем не похож на сиявшие светом тела,

так похожие на тела смертных,

Что носили они в те века,

когда жили среди наших древних народов.

Then the long youth of the world had not faded still out of our natures,

Тогда долгая молодость мира

не успела увянуть ещё в наших смертных натурах,

Flowers and the sunlight were felt and the earth was glad like a mother.

Тогда мы ощущали и солнечный свет, и цветы,

и земля была рада нам, людям, как мать.

Then for a human delight they were masked in this denser vesture

Но затем, чтобы людям так было приятней,

боги скрылись за более плотным покровом,

Earth desires for her bliss, — thin veils, for the god through them glimmered.

Тем покровом, который земля

так желает для собственного наслаждения,

Этой тонкой вуалью,

за которой те боги едва лишь мерцали.

Quick were men’s days with the throng of the brilliant presences near them:

Быстро дни потекли для людей

рядом с толпами ярких присутствий:

Gods from the wood and the valley, gods from the obvious wayside,

Боги леса и боги долин,

боги с разных открытых обочин,

Gods on the secret hills leaped out from their light on the mortal.

Боги с тайных холмов

стали прыгать из собственных царств

на простых человеческих смертных.

Oft in the haunt and the grove they met with our kind and their touches

Часто то на охоте, то в рощах, в лесу

были встречи богов с человеческим видом,

Seized and subjected our clay to the greatness of passions supernal,

И тогда их касанье охватывало и подчиняло наш прах

красоте и величью небесных страстей,

Grasping the earthly virgin and forcing heaven on this death-dust.

Они словно хватали невинную деву земли

и навязывали небеса

этой хрупкой, подверженной смерти пыли.

Glorifying human beauty Apollo roamed in our regions

Прославляя собой человеческую красоту,

по полям и долинам богини Климены

бродил Аполлон,

Clymene when he pursued or yearned in vain for Marpessa;

Когда страстно преследовал он

или тщетно томился в тоске

по принцессе Марпессе;

Glorifying earth with a human-seeming face of the beauty

Прославляя всю землю своей красотой

и своим почти нечеловеческим ликом,

Brought from her heavenly climes Aphrodite mixed with Anchises.

Из небесных чертогов пришла Афродита,

вместе с нею явился Анхиз.

Glimpsed in the wilds were the Satyrs, seen in the woodlands the Graces,

В чащах быстро мелькали сатиры,

а в кустах можно было увидеть трёх Граций,

Dryad and Naiad in river and forest, Oreads haunting 

У ручьёв и в лесу появлялись наяды, дриады,

ореады спускались в долины,

Glens and the mountain-glades where they played with the manes of our lions

Веселились на горных полянах

и играючи гладили гривы

больших диких львов,

Отражаясь в звериных,

смертельно опасных глазах, —

Glimmered on death-claimed eyes; for the gods then were near us and clasped us,

Потому что тогда боги жили с людьми,

были рядом и нас обнимали,

Heaven leaned down in love with our clay and yearned to its transience.

И склонялись сюда небеса,

и любили людей, нашу бренную плоть,

и томились её быстротечностью.

But we have coarsened in heart and in mood; we have turned in our natures

Но со временем мы

огрубели в душе и сердцах;

Nearer our poorer kindred; leaned to the ant and the ferret.

И природа у нас стала ближе к другим,

нашим более низшим сородичам;

люди стали похожими на муравьёв и хорьков.

Sight we have darkened with sense and power we have stifled with labour,

Наше виденье стало слабее от чувств,

силу в нас удушил тяжкий труд,

Likened in mood to the things we gaze at and are in our vestures:

Настроение наше похоже на то,

что мы видим вокруг,

мы похожи на наши одежды,

Therefore we toil unhealed; we are left to our weakness and blindness.

И поэтому мы продолжаем трудиться больными;

мы оставлены наедине

со своей слепотою и слабостью.

Not in those veils now they rose to their skies, but like loose-fitting mantles

Нет, не в этих покровах теперь

поднимались к своим небесам эти боги,

Dropped in the vestibules huge of their vigorous realms that besiege us

Как большие, широкие мантии,

в вестибюли земли

опускались могучие их, необъятные царства,

All that reminded of earth; then clothed with raiment of swiftness

Окружая всё то, что могло намекнуть о земле;

а затем в одеяниях скорости

Straight they went quivering up in a glory like fire or the storm-blast.

Они шли, трепеща от триумфа и славы,

подобной огню или шторму на море.

Even those natural vestures of puissance they leave when they enter

Даже то одеяние власти и силы,

что естественно этим богам

и которое те оставляют,

Mind’s more subtle fields and agree with its limitless regions

Когда входят в другие

и более тонкие сферы Ума,

соглашаясь с его безграничными планами,

Peopled by creatures of bliss and forms more true than earth’s shadows,—

Населёнными формами

более верными, точными, чем на земле,

и живущими там существами блаженства, —

Mind that pure from this density, throned in her splendours immortal

Ум, который очищен от нашей земной густоты,

восседает на троне,

в бессмертном богатстве и роскоши,

Looks up at Light and suffers bliss from ineffable kingdoms

И взирает на Свет,

получая блаженство от неописуемых царств,

что лежат за пределом Ума,

Where beyond Mind and its rays is the gleam of a glory supernal:

И лучи его света —

сверканье божественной славы.

There our sun cannot shine and our moon has no place for her lustres,

Наше солнце в тех царствах не сможет светить,

там нет места мерцанью

земной и привычной луны,

There our lightnings flash not, nor fire of these spaces is suffered.

Там не могут сверкать наши молнии,

а огонь тех пространств

для нас невыносим.

They with bodies impalpable here to our touch and our seeing,

Эти боги, с телами, что неосязаемы здесь

ни для нашего зрения, ни для касания,

But for a higher delight, to a brighter sense, with more sweetness

Но которые видимы и осязаемы там

для восторга, что выше земного,

и для чувства, что ярче, чем здесь,

Palpable there and visible, thrilled with a lordlier joyance,

И несут больше сладости чувствам,

и полны благородной возвышенной радости,

Came to the courts of Zeus and his heavens sang to their footsteps.

Пришли к Зевсу, в дворцовые залы,

и его небеса пели в такт их шагам.

Harmonies flowed through the blissful coils of the kingdoms of rapture.

По блаженным кругам этих царств наслаждения

растекалась гармония и соразмерность.

Then by his mighty equals surrounded the Thunderer regnant

А затем все пришедшие боги, могучие, равные,

окружили его, Громовержца,

Veiled his thought in sound that was heard in their souls as they listened.

И он скрыл свою мысль в неком звуке,

что они могли слышать внутри своих душ.

Veiled are the high Gods always lest there should dawn on the mortal

Эти высшие Боги всегда всё скрывают,

чтобы к смертным от них не пришла бы заря

Light too great from the skies and men to their destiny clear-eyed

Слишком сильного света с небес,

чтобы люди, которым судьба ясно видеть,

Walk uncontained like the gods; then Night and Dawn were defeated

Не пошли бы вперёд, за пределы, как боги;

тогда люди смогли б победить

Ночь с Рассветом,

And of their masks the deities robbed would be slaves to their subjects.

И тогда божества, утеряв свои маски,

попадут в рабство к собственным подданным.

"Children of Immortality, gods who are joyous for ever,

«О вы вечно счастливые дети Бессмертия, боги,

весь восторг мира — наш,

Rapture is ours and eternity measures our lives by his aeons.

И безмолвная вечность

измеряет длину наших жизней в эпохах.

For we desire less toil who have joy in the fall as the triumph,

И поэтому мы хотим меньше трудиться,

мы, которые чувствуют радость

как в падении, так и в триумфе,

Knowledge eternal possessing we work for an end that is destined

У нас есть привилегия вечного знания,

мы работаем ради той цели,

Long already beyond by the Will of which Time is the courser.

Что была нам поставлена очень давно,

той небесною Волей, которая двигает Время.

Therefore death cannot alter our lives nor pain our enjoyment.

И поэтому смерть не способна

никак изменить нашу жизнь

И не может испортить нам

радость и наслаждение.

But in the world of mortals twilight is lord of its creatures.

Но внизу, на земле, в мире смертных,

продолжает царить полумрак, полусвет.

Nothing they perfectly see, but all things seek and imagine,

Ничего они точно и верно не видят,

но во всём что-то ищут

и что-то себе представляют,

Out of the clod who have come and would climb from their mire to our heavens

Они вышли из праха, из комьев грязи,

но хотят из болота подняться сюда, в небеса,

Blindly mistaking the throb of their mortal desires for our guidance.

Принимая вслепую биение смертных желаний

за божественное руководство.

Yet are the heavenly seats not easy even for the chosen:

Но, однако ж, места в небесах

не легки даже для редких избранных:

Rough and remote is that path; that ascent is too hard for the death-bound.

Очень крут и далёк этот путь,

и для смертных подъём слишком труден.

Hard are God’s terms and few can meet them of men who are mortal.

Очень строги условия Бога,

лишь немногие люди способны их выполнить.

Mind resists; their breath is a clod; by their tools they are hampered.

Человеческий ум восстаёт;

их дыханье — тяжёлая глыба;

а немногие их инструменты мешают.

How shall they win in their earth to our skies who are clay and a life-wind,

Как они завоюют себе небеса на земле,

те, которые — глина и дуновение жизни,

But that their hearts we invade? Our shocks on their lives come incessant,

Чьи сердца подчиняются нам?

Постоянно мы входим в их жизни,

толкаем, трясём,

Ease discourage and penetrate coarseness; sternness celestial

Наша лёгкость втекает в их грубость,

мешает, препятствует ей,

а небесная строгость богов

Forces their souls towards the skies and their bodies by anguish are sifted.

Заставляет их души идти к небесам,

а тела пропускает сквозь сито из боли.

We in the mortal wake an immortal strength by our tortures

Мы своими мученьями смертных

пробуждаем бессмертную силу у них,

And by the flame of our lightnings choose out the vessels of godhead.

А ударами огненных молний

отбираем сосуды, пригодные для божества.

This is the nature of earth that to blows she responds and by scourgings

Такова уж природа земли:

так она отвечает на наши удары,

Travails excited; pain is the bed of her blossoms of pleasure.

И удары бичом вызывают в ней муки, страдания;

для земли эта боль —

словно ложе цветов удовольствия.

Earth that was wakened by pain to life and by hunger to thinking

И земля, пробуждённая болью, чтоб жить,

пробуждённая голодом,

чтоб напрягаться и думать,

Left to her joys rests inert and content with her gains and her station.

Если дать ей спокойно вкушать свои радости,

так и будет инертной, довольной

своим состоянием и достижениями.

But for the unbearable whips of the gods back soon to her matter

Но мучение от нестерпимых ударов богов

быстро вновь возвращает её в своё русло,

She would go glad and the goal would be missed and the aeons be wasted.

А иначе она б наслаждалась,

упустив свою цель,

понапрасну растратив эпохи.

But for the god in their breasts unsatisfied, but for his spurrings

Если бог в их груди, несмотря на все шпоры,

так и будет сидеть, бесполезно, без дела, внутри,

Soon would the hero turn beast and the sage reel back to the savage;

Очень скоро герой превратится в какого-то зверя,

а мудрец — в дикаря;

Man from his difficult heights would recoil and be mud in the earth-mud.

Человек отшатнётся от трудных подъёмов к высотам

и останется грязью в грязи.

This by pain we prevent; we compel his feet to the journey.

Мы мучением, болью его защищаем,

мы мешаем событиям так развиваться

и толкаем идти по другому пути.

But in their minds to impression made subject, by forms of things captured

Но сознанье людей подчиняется их впечатлениям,

они судят по внешней, поверхностной форме вещей,

Blind is the thought and presumptuous the hope and they swerve from our goading;

Большей частью их мысли слепы,

а надежда их самоуверенна,

И они норовят уйти в сторону,

несмотря на все наши намёки и побуждения;

Blinded are human hearts by desire and fear and possession,

Их сердца ослепляют желания,

страх, одержимость,

Darkened is knowledge on earth by hope the helper of mortals.

Всё их знание здесь

омрачается ложной надеждой

на помощь от смертных».

Now too from earth and her children voices of anger and weeping

«И сейчас, как и встарь, от земли,

от её неразумных детей слышен плач,

крики гнева идут к нашим тронам;

Beat at our thrones; ’tis the grief and the wrath of fate-stricken creatures,

Это гнев, это горе существ,

обречённых упасть под ударами рока,

Mortals struggling with destiny, hearts that are slaves to their sorrow.

Что сражаются с этой судьбой,

их сердец, что рабы своих мук и печали.

We unmoved by the cry will fulfil our unvarying purpose.

Мы ж сидим, равнодушные к крикам и плачу,

мы добьёмся своей неизменной задуманной цели.

Troy shall fall at last and the ancient ages shall perish.

 Наконец, эта Троя должна всё же пасть,

вместе с нею погибнет эпоха.

You who are lovers of Ilion turn from the moans of her people,

Те из вас, кто успел полюбить Илион,

отвернитесь от стона и жалоб троянцев,

Chase from your hearts their prayers, blow back from your nostrils the incense.

Изгоните из сердца их плач и молитвы,

из ноздрей уберите на выдохе ладан.

Let not one nation resist by its glory the good of the ages.

Пусть, какая бы громкая слава

не была б у народа,

она не помешает благу веков.

Twilight thickens over man and he moves to his winter of darkness.

Над людьми собираются сумерки,

человечество движется в зимнюю тьму.

Troy that displaced with her force and her arms the luminous ancients, 

Царство Трои, сместившее силой своей и оружием

лучезарные царства у древних народов,

Sinks in her turn by the ruder strength of the half-savage Achaians.

Упадёт в свою очередь тоже;

под ударом другой, неотёсанной, силы

полудиких ахейцев

They to the Hellene shall yield and the Hellene fall by the Roman.

Илион сдастся эллинам,

а потом эти эллины, греки погибнут от римлян.

Rome too shall not endure, but by strengths ill-shaped shall be broken,

В свою очередь Рим после тоже падёт,

но уже от других многочисленных варварских сил,

Nations formed in the ice and mist, confused and crude-hearted.

От народов, возникших средь льдов и туманов,

с грубым сердцем и беспорядком в умах.

So shall the darker and ruder always prevail o’er the brilliant

Так и будет: всё более грубое, тёмное

побеждать станет тонкое, светлое

Till in its turn to a ruder and darker it falls and is shattered.

До тех пор, пока грубое, тёмное

не падёт под напором,

само разлетевшись в куски.

So shall mankind make speed to destroy what ’twas mighty creating.

И вот так человеческий род

под конец и разрушит всё то,

что родилось могучим и сильным.

Ever since knowledge failed and the ancient ecstasy slackened,

С той поры, когда знание стало терпеть неудачу,

с той поры, когда древний экстаз ослабел,

Light has been helper to death and darkness increases the victor.

Свет работал помощником смерти,

а тьма умножала победы.

So shall it last till the fallen ages return to their greatness.

Так и будет идти до тех пор,

пока древние годы, века и эпохи

не вернут свою прежнюю силу, величие.

For if the twilight be helped not, night o’er the world cannot darken;

Если сумеркам в этот момент не помочь,

ночь не сможет повиснуть над миром;

Night forbidden how shall a greater dawn be effected?

Ну а если препятствовать ночи,

как же сможет возникнуть великий рассвет?

Gods of the light who know and resist that the doomed may have succour,

Боги света, что знают всё это, но всё же противятся

и стремятся помочь обречённым —

Always then shall desire and passion strive with Ananke?

Вы считаете, что и в дальнейшем желанье и страсть

будут биться, сражаясь с Ананке?

Conquer the cry of your heart-strings that man too may conquer his sorrow

Подчините же плач своих нежных струн сердца,

чтобы люди смогли наконец

победить свою скорбь,

Stilled in his yearnings. Cease, O ye gods, from the joy of rebellion.

И замрите на время в стремленьях своих.

Прекратите, о боги, испытывать радость

благородного бунта, восстания и мятежа.

Open the eye of the soul, admit the voice of the Silence."

И откройте в себе, наконец, взгляд души

и впустите в себя, наконец, глас Безмолвия».

So in the courts of Heaven august the Thunderer puissant

Средь чертогов Небес

так могучий и полный величия бог Громовержец

Spoke to her sons in their souls and they heard him, mighty in silence.

Говорил со своими сынами в их душах,

они слушали голос в могучем безмолвии.

Then to her brother divine the white-armed passionless Hera:

После этого брату ответила

белорукая и хладнокровная Гера:

"Zeus, we remember, thy sons forget, Apollo and Ares."

«Зевс, мы помним об этом,

это только твои сыновья позабыли —

Аполлон и Арес».

"Hera, queen of the heavens, they forget not, but choose to be mindless.

«Гера, наша царица, они не забыли,

отчего-то они захотели быть просто безмозглыми.

This is the greatness of gods that they know and can put back the knowledge;

В этом и заключается наше величие:

боги знают, и боги способны не знать,

отложить своё знание в сторону.

Doing the work they have chosen they turn not for fruit nor for failure.

Выполняя работу, которую выбрали,

они не получают ни сладкого плода успеха,

ни горьких плодов неудач.

Griefless they walk to their goal and strain not their eyes towards the ending.

Без малейшего горя идут к своей цели,

не стараются высмотреть — скоро ль конец?

Light that they have they can lose with a smile, not as souls in the darkness

Если свет, что у них, у богов, уже есть,

они вдруг потеряют, то лишь улыбнутся,

Clutch at every beam and mistake their one ray for all splendour.

А не как у тех душ, что живут среди тьмы

и цепляются за каждый лучик,

Принимая его за всю роскошь,

великолепье небес.

All things are by Time and the Will eternal that moves us.

Всё, что есть на земле или где-то,

было создано Временем,

Было создано вечною Волей,

что движет всех нас.

And for each birth its hour is set in the night or the dawning.

Для любого рожденья назначен свой час,

может ночью, а может, во время рассвета.

There is an hour for knowledge, an hour to forget and to labour."

И есть час для познанья,

а есть час забвения, и есть час труда».

Great Cronion ceased and high in the heavenly silence

Тут великий бог Кронион остановился,

и тогда в вышине, средь небесных безмолвий,

Rose in their midst the voice of the loud impetuous Ares

Зазвучал голос пылкого и громогласного,

импульсивного бога Ареса,

Sounding far in the luminous fields of his soul as with thunder.

И слова его были как гром,

что гремел в отдалённых

и светлых пространствах души.

"Father, we know and we have not forgotten. This is our godhead,

«О отец, мы всё знаем давно,

ничего не забыли.

Still to strive and never to yield to the evil that conquers.

Это то божество, что сидит в нас внутри,

продолжает стремиться к добру,

Не сдавать даже пяди идущему злу,

что всё время его побеждает.

I will not dwell with the Greeks nor aid them save forced by Ananke

Я не буду жить с греками и помогать им,

только если заставит Ананке,

And because lives of the great and the blood of the strong are my portion.

Потому что кровь сильных и жизни великих —

мой удел и мой приз.

This too thou knowest, our nature enjoys in mankind its fulfilment.

Ты ведь знаешь, что наша природа

наслаждается от человечества,

От того, как они развиваются,

как себя они реализуют.

War is my nature and greatness and hardness, the necks of the vanquished;

Войны — это природа моя,

эта жёсткость, величие

и поникшие шеи у проигравших;

Force is my soul and strength is my bosom; I shout in the battle

Сила — лоно моё, а насилье — душа;

я ору среди битвы.

Breaking cities like toys and the nations are playthings of Ares:

Уничтоженные города для Ареса — забава,

а народы — игрушки.

Hither and thither I shove them and throw down or range on my table.

Я толкаю людей то туда, то сюда,

то швыряю их прочь, то кладу на свой стол.

Constancy most I love, nobility, virtue and courage;

И сильнее всего я люблю постоянство,

благородство, отвагу и доблесть;

Fugitive hearts I abhor and the nature fickle as sea-foam.

Ненавижу я тех, у кого нет хорошего, стойкого сердца,

чья природа изменчива, словно круги на воде.

Now if the ancient spirit of Titan battle is over,—

И теперь, если древний дух битвы Титанов

иссяк и ушёл, 

Tros fights no more on the earth, nor now Heracles tramples and struggles

Если Трос на земле перестал воевать,

если ныне Геракл не дерётся ни с кем и не топчет,

Bane of the hydra or slaying the Centaurs o’er Pelion driven,—

Не сражается с гидрой, и не убивает кентавров,

и не гонит их прочь с Пелиона,

Now if the earth no more must be shaken by Titan horse hooves,

Если ныне земля не должна сотрясаться

под конями Титана,

Since to a pettier framework all things are fitted consenting,

Так как все уже загнаны в мелкие рамки

и достигли согласия,

Yet will I dwell not in Greece nor favour the nurslings of Pallas.

Всё же я не хочу и не буду жить в Греции,

не приму, не одобрю потомков Паллады.

I will await the sons of my loins and the teats of the she-wolf,

Стану ждать сыновей я,

которые выйдут из чресел моих,

тех, что будут сосать молоко от волчицы,

Consuls browed like the cliffs and plebeians stern of the wolf-brood,

Будут консулы с мрачным и каменным взглядом,

и плебеи на корме от волчьего выводка,

Senates of kings and armies of granite that grow by disaster;

И сенаты из разных царей,

и надёжные армии, словно гранит,

что питаются множеством бедствий, —

Such be the nation august that is fit for the favour of Ares!

Такова будет эта великая нация,

и она будет стоить моей благосклонности!

They shall fulfil me and honour my mother, imperial Hera.

Они станут моим воплощением

и прославят мою несравненную мать,

мою царственную, величавую Геру.

Then with an iron march they shall move to their world-wide dominion,

И тогда это войско железным уверенным маршем

зашагает, чтоб нация правила миром,

Through the long centuries rule and at last because earth is impatient,

И в течении долгих веков

будет им управлять,

Ну а после же из-за того, что земля

не умеет уж слишком надолго чего-то терпеть,

Slowly with haughtiness perish compelled by mortality’s transience

Очень медленно, высокомерно она станет гибнуть

под давлением бренности смертных вещей,

Leaving a Roman memory stamped on the ages of weakness."

Отпечатав в истории память о римском народе,

что поднялся в эпоху застоя и слабости».

But to his son far-sounding the Father high of the Immortals:

Далеко раздающийся голос Отца

всех высоких Бессмертных

ответил словам своего бога-сына:

"So let it be since such is the will in thee, mightiest Ares;

«Будет так, раз такое желанье в тебе,

о могучий Арес, бог войны;

Thou shalt till sunset prevail, O war-god, fighting for Troya."

Будешь ты побеждать до заката,

сражаясь за Трою».

So he decreed and the soul of the Warrior sternly consented.

Дал такой он приказ,

и суровый дух Воина с ним согласился.

He from his seats arose and down on the summits of Ida

Он поднялся с тех сфер, где сейчас пребывал,

и, пронзая Пространство, как пламя,

Flaming through Space in his cloud in a headlong glory descended,

В виде облака, полный стремительной славы,

полетел вниз на Иду,

Prone like a thunderbolt flaming down from the hand of the Father.

Распростёршись как молния,

унося вниз огонь из руки Громовержца Отца.

Thence in his chariot drawn by living fire and by swiftness,

И оттуда в своей колеснице,

запряжённой живыми огнями

и самой быстротой,

Thundered down to earth’s plains the mighty impetuous Ares.

Громыхнул на земные равнины

могучий и буйный Арес.

Far where Deiphobus stern was labouring stark and outnumbered

Там, внизу, на земле,

где трудился сурово герой Деифоб,

Smiting the Achaian myriads back on the right of the carnage,

Со своим многочисленным войском

отражая ахейские полчища прочь,

где-то справа от этой кровавой резни,

Over the hosts in his car he stood and darkened the Argives.

Выше всех этих толп,

на своей колеснице стоял бог войны

и бросал свою тень на ахейцев.

      But in the courts divine the Thunderer spoke to his children:

Но в небесных дворцах

Громовержец вещал своим детям:

"Ares resisting a present Fate for the hope of the future,

«Наш Арес стал сражаться с Судьбой настоящего

ради некой надежды на будущее,

Gods has gone forth from us. Choose thou thy paths, O my daughter,

Боги стали идти дальше нас.

Так реши же, о дочь, где твой путь,

More than thy brother assailed by the night that darkens o’er creatures.

Ты гораздо сильнее, чем брат, атакована ночью,

что всегда омрачает существ и творение.

Choose the silence in heaven or choose the struggle mid mortals,

Выбирай: тишина в небесах

или битва средь смертных,

Golden joy of the worlds, O thou roseate white Aphrodite."

О прекрасная радость миров,

о ты, светлая и незапятнанная Афродита».

Then with her starry eyes and bosom of bliss from the Immortals 

И тогда, со своими глазами, как звёзды,

с грудью, полной блаженства Бессмертных,

Glowing and rosy-limbed cried the wonderful white Aphrodite,

В ослепительном блеске и с радужным телом,

так воскликнула белая и удивительная Афродита,

Drawing her fingers like flowers through the flowing gold of her tresses,

Проведя свои пальцы, похожие на лепестки,

через пышное золото локонов,

Calm, discontented, her perfect mouth a rose of resistance

Открывая уста, совершенные, тихие и недовольные,

этот рот, так похожий

на розу активного сопротивления,

Chidingly budded ‘gainst Fate, a charm to their senses enamoured:

Что сейчас с укоризной

раскрывает свои лепестки тайных чар

против трудной Судьбы:

"Well do I know thou hast given my world to Hera and Pallas.

«Да, я знаю,

ты отдал Палладе и Гере мой мир.

What though my temples shall stand in Paphos and island Cythera

Пусть же храмы мои

встанут в Пафосе, встанут на острове Китира,

And though the Greek be a priest for my thoughts and a lyre for my singing,

Пусть же грек станет лирой для песен моих

и жрецом моих мыслей,

Beauty pursuing and light through the figures of grace and of rhythm,—

Пусть он станет искать красоту или свет

через образы грации, ритма —

Forms shall he mould for men’s eyes that the earth has forgotten and mourns for,

Пусть он вылепит формы, открытые взорам людей,

о которых давно позабыла земля,

Mould even the workings of Pallas to commune with Paphia’s sweetness,

Пусть сольёт он творенья Паллады

со сладостью Пафии,

Mould Hephaestus’ craft in the gaze of the gold Aphrodite,—

Пусть искусство Гефеста

превратится во взгляд золотой Афродиты,

Only my form he pursues that I wear for a mortal enchantment,

И он станет преследовать ту мою форму,

что ношу я, чаруя всех смертных,

He to whom now thou givest the world, the Ionian, the Hellene,

Он, которому ты отдаёшь сейчас мир,

иониец и эллин,

But for my might is unfit which Babylon worshipped and Sidon

Но которым сейчас моя сила уже не подходит,

та, которой в другие века и в другую эпоху

поклонялись в Сидоне и в Вавилоне,

Palely received from the past in images faint of the gladness

Ныне ставшая бледным и слабым

отголоском и образом радости прошлого,

Once that was known by the children of men when the thrill of their members

Что была так знакома всем детям,

когда тело их было наполнено трепетом,

Was but the immortal joy of the spirit overflowing in Nature

Оставалась простою бессмертною радостью духа,

что в Природе лилась через край

Wine-cups of God’s desire; but their clay from my natural greatness

В эти винные чаши желания Бога;

но их бренное тело

от такого величья природы во мне

Falters betrayed to pain, their delight they have turned into ashes.

Спотыкалось, шаталось,

ощущая предателя — боль,

что восторг превращала в золу.

Nor to my peaks shall he rise and the perfect fruit of my promptings,

Он не сможет подняться к вершинам моим

и не станет плодом совершенства

моих побуждений

There where the senses swoon but the heart is delivered by rapture:

Там, где чувства впадают в экстаз

и от этого освобождается сердце,

Never my touch can cling to his soul nor reply from his heart-strings.

И касанье моё никогда не проникнет

в глубины души у него,

не заставит звучать в нём сердечные струны.

Once could my godhead surprise all the stars with the seas of its rapture;

Было время, моё божество

удивляло все звёзды морями восторга;

Once the world in its orbit danced to a marvellous rhythm.

Было время, когда на орбите своей

этот мир танцевал в дивном ритме.

Men in their limits, gods in their amplitudes answered my calling;

Люди, жившие в рамках пределов своих,

боги, жившие вне этих рамок, в просторе,

отвечали на мой, к ним направленный зов;

Life was moved by a chant of delight that sang from the spaces

Жизнью двигала песня восторга,

что звучала вокруг из пространства,

Sang from the Soul of the Vast, its rapture clasping its creatures.

Что лилась из Души Необъятности,

и восторг той Души обнимал всё творение.

Sweetly agreed my fire with their soil and their hearts were as altars.

Мой огонь был в согласье с их почвой,

их сердца были, как алтари.

Pure were its crests; ’twas not dulled with earth, ’twas not lost in the hazes.

И чисты были эти огни:

не тускнели они от земли, не терялись в тумане.

Then when the sons of earth and the daughters of heaven together

А затем, когда дочери неба

с сынами земли

Met on lone mountain peaks or, linked on wild beach and green meadow,

Повстречались средь горных вершин

иль столкнулись средь дикого пляжа,

а может, в зелёных лугах,

Twining embraced. For I danced on Taygetus’ peaks and o’er Ida

Они стали жить вместе, обнявшись.

Ибо я танцевала на пиках Тайгета,

над Идой нагой,

Naked and loosing my golden hair like a nimbus of glory

Распуская свои золотистые локоны

ореолом великолепия и красоты,

O’er a deep-ecstasied earth that was drunk with my roses and whiteness.

Высоко над землёю, лежащей в глубоком экстазе,

опьянённой моей белизной,

одурманенной запахом роз.

There was no shrinking nor veil in our old Saturnian kingdoms,

В наших царствах Сатурна, что были когда-то,

мы не знали ни робости, ни укрывавших одежд,

Equal were heaven and earth, twin gods on the lap of Dione.

Там земля с небесами

были ровней друг другу,

это два божества-близнеца на коленях Дионы.

Now shall my waning greatness perish and pass out of Nature.

А теперь же всё это величие

потихоньку угаснет, погибнет, уйдёт из Природы.

For though the Romans, my children, shall grasp at the strength of their mother,

Потому что хоть римляне, дети мои,

и ухватятся цепко за силу родной своей матери,

They shall not hold the god, but lose in unsatisfied orgies

Всё ж не смогут они овладеть этим богом,

потеряют его средь вакхических оргий,

не способных насытить,

Yet what the earth has kept of my joy, my glory, my puissance,

Из того, что сумела земля сохранить

от моей светлой радости, славы, могущества,

Who shall but drink for a troubled hour in the dusk of the sunset

Но они всё же выпьют

в тревожное время заката

Dregs of my wine Pandemian missing the Uranian sweetness.

Некий тёмный осадок вина моего — Пандемии,

но лишившийся сладкого вкуса Урана.

So shall the night descend on the greatness and rapture of living;

Так опустится ночь

на восторг и величие жизни,

Creeds that refuse shall persuade the world to revolt from its mother.

И отвергшие веру заставят весь мир

поднять бунт против собственной матери.

Pallas’ adorers shall loathe me and Hera’s scorn me for lowness;

Те, что любят Палладу, начнут ненавидеть меня,

ну а Гера начнёт

презирать Афродиту за слабость.

Beauty shall pass from men’s work and delight from their play and their labour;

Из творений людей постепенно уйдёт красота,

и исчезнет восторг в их труде или играх,

Earth restored to the Cyclops shall shrink from the gold Aphrodite.

И земля, что вернули Циклопу,

отшатнётся и сморщится

без красоты Афродиты.

So shall I live diminished, owned but by beasts in the forest,

Так я стану жить маленькой, слабой,

и владеть будут мною лишь звери в лесу,

Birds of the air and the gods in their heavens, but disgraced in the mortal."

А ещё — птицы в небе и боги в своих небесах,

а у смертных я буду в немилости».

Then to the discontented rosy-mouthed Aphrodite

А потом Афродите, с устами, подобными розе,

на её недовольство 

Zeus replied, the Father divine; "O goddess Astarte,

Отвечал ей Отец, отвечал ей божественный Зевс:

«О, богиня Астарта,

What are these thoughts thou hast suffered to wing from thy rose-mouth immortal?

Что за мыслям позволила ты

вылетать из подобного розе, бессмертного рта?

Bees that sting and delight are the words from thy lips, Cytherea.

Это пчёлы, которые жалят и радуют, —

вот слова из твоих замечательных уст, Китерия.

Art thou not womb of the world and from thee are the throngings of creatures?

Ты ль не лоно огромного мира,

не твои ли все эти созданья,

многочисленные существа?

And didst thou cease the worlds too would cease and the aeons be ended.

Если ты вдруг исчезнешь, исчезнут миры

и эпохи закончатся сразу.

Suffer my Greeks; accept who accept thee, O gold Dionaean.

Потерпи же ещё этих греков.

И прими тот народ, что уже принимает тебя,

о, прекрасная дочерь богини Дионы.

They in the works of their craft and their dreams shall enthrone thee for ever,

Эти греки в ремёслах своих и в мечтах

возведут тебе трон, что останется вечно,

Building thee temples in Paphos and Eryx and island Cythera,

Строя храмы в Эриксе и в Пафосе,

возводя их на острове Китера,

Building the fane more enduring and bright of thy golden ideal.

Возводя ещё более прочные и яркие храмы

для прекрасных твоих идеалов.

Even if natures of men could renounce thee and God do without thee,

Даже если б природа людей

и могла бы заставить забыть о тебе и отречься,

даже если бы Богу ты стала не нужна,

Rose of love and sea of delight, O my child Aphrodite

О ты, роза любви, океаны восторга,

моя дочь, Афродита,

Still wouldst thou live in the worship they gave thee protected from fading,

Всё равно ты всегда

продолжала бы жить в поклонении,

В поклонении, что они дали тебе,

в поклонении, что не увянет,

Splendidly statured and shrined in men’s works and men’s thoughts, Cytherea."

О моя Китерия, прекрасная формами,

ты навеки останешься

в мыслях людей и творениях».

Pleased and blushing with bliss of her praise and the thought of her empire

Покраснев от блаженства его похвалы

и от радостных мыслей о собственной власти,

Answered, as cries a harp in heaven, the gold Aphrodite:

Отвечала, как арфа звенит в небесах,

золотая, прекраснейшая Афродита:

”Father, I know and I spoke but to hear from another my praises.

«О отец, я всё знаю, и я говорила,

чтоб услышать твои похвалы.

I am the womb of the world and the cause of this teeming of creatures,

В этом мире я — лоно его

и причина обилия разных существ и творений,

And if discouraged I ceased, God’s world would lose heart and perish.

Если б я в замешательстве остановилась,

этот мир, как творение Бога,

Потерял бы своё сокровенное сердце,

а после — погиб.

How will you do then without me your works of wisdom and greatness,

Как бы вы без меня стали б делать дела

вашей мудрости и вашей силы, величия,

Hera, queen of heaven, and thou, O my sister Athene?

О царица небесная Гера,

или ты, о Афина, родная сестра?

Yes, I shall reign and endure though the pride of my workings be conquered.

Хорошо, я продолжу и впредь править миром,

я стерплю, если гордость творений моих

будет побеждена и подавлена. 

What though no second Helen find a second Paris,

Даже если вторая Елена

не найдёт уже больше второго Париса,

Lost though the glories of form to the earth, though their confident gladness

Даже если величие форм на земле

потеряет былую прекрасную славу,

даже если уверенность в радости

Pass from a race misled and forgetting the sap that it sprang from,

Прочь уйдёт из заблудшей, запутанной расы,

позабывшей тот сок,

что когда-то помог ей родиться,

They are eternal in man in the worship of beauty and rapture.

Всё ж навеки останется в людях

поклонение пред красотой и восторгом.

Ever while earth is embraced by the sun and hot with his kisses

Пока наша земля

остаётся в объятиях солнца,

Пока терпит она

жар его поцелуев,

And while a Will supernal works through the passions of Nature,

Пока Высшая Воля работает

через различные страсти Природы,

Me shall men seek with my light or their darkness, sweetly or crudely,

Люди будут искать здесь меня

или через мой свет,

Или с помощью собственной тьмы,

кто-то нежно, а кто-то и грубо,

Cold on the ice of the north or warm with the heats of the southland,

Как холодного в северных льдах,

или тёплого в жарких тропических странах,

Slowly enduring my touch or with violence rapidly burning.

Кто-то будет терпеть все касанья мои не спеша,

кто-то быстро, неистово и обжигаясь.

I am the sweetness of living, I am the touch of the Master.

Я — вся сладость и нежность у жизни,

и я также — касание Мастера.

Love shall die bound to my stake like a victim adorned as for bridal,

И любовь будет здесь умирать,

разукрашенная, как невеста,

Словно жертва, которую здесь

привязали ко мне, как к столбу,

Life shall be bathed in my flames and be purified gold or be ashes.

И жизнь будет омыта моими огнями,

и потом либо станет как чистое золото,

либо — как пепелище.

I, Aphrodite, shall move the world for ever and ever.

Афродита, я буду всё время толкать этот мир,

год за годом, века за веками.

Yet now since most to me, Father of all, the ages arriving,

Но сейчас, когда ближе и ближе ко мне,

о Отец всех вещей,

приближаются злые эпохи,

Hostile, rebuke my heart and turn from my joy and my sweetness,

Укоряй моё сердце,

отбрось мою радость и сладость,

I will resist and not yield, nor care what I do, so I conquer.

А я буду в ответ тебе

сопротивляться и не уступать,

Потому что я не забочусь о том, что я делаю,

и поэтому я побеждаю.

Often I curbed my mood for your sakes and was gracious and kindly,

Часто я ради вас была доброй и благодушной,

часто сдерживала я своё настроение,

Often I lay at Hera’s feet and obeyed her commandments

Часто тихо лежала у Геры в ногах,

подчинялась её указаниям

Tranquil and proud or o’ercome by a honeyed and ancient compulsion

Или гордо, спокойно, под влиянием

древнего, сладостного принуждения

Fawned on thy pureness and served thy behests, O my sister Pallas.

Преклонялась твоей чистоте

и служила заветам твоим,

о Паллада, сестрица моя.

Deep was the love that united us, happy the wrestle and clasping;

Глубока была наша любовь,

она связывала, объединяла,

Это было глубокое счастье

борьбы и объятий;

Love divided, love united, Love was our mover.

Нас любовь разделяла тогда,

но она же нас объединяла,

И любовь была тем,

что всё время нас двигало дальше.

But since you now overbear and would scourge me and chain and control me,

Но поскольку теперь ты меня победишь,

будешь сковывать, бить, контролировать,

War I declare on you all, O my Father and brothers and sisters.

Я вам всем объявляю войну,

о Отец мой, о братья и сёстры.

Henceforth I do my will as the joy in me prompts or the anger.

Я отныне начну делать то, что хочу,

что подскажет мне радость иль гнев.

Ranging the earth with my beauty and passion and golden enjoyments

И начну я бродить по широкой земле

со своей красотою

All whom I can, I will bind; I will drive at the bliss of my workings,

И своими страстями,

прельщая своим наслаждением,

буду связывать всех, кого только смогу;

Whether men’s hearts are seized by the joy or seized by the torture.

И я буду вести их к блаженству своими трудами,

и не важно —

Наполнены радостью будут сердца у людей

иль охвачены горькою мукой.

Most will I plague your men, your worshippers and in my malice

Больше всех буду мучить я ваших людей,

тех, кто вам поклоняется,

о сестра моя, о моя мать,

Break up your works with confusion divine, O my mother and sister;

И мои злые умыслы

будут вас отрывать от других ваших дел,

наполняя божественность вашу смущением;

Then shall you fume and resist and be helpless and pine with my torments.

И вы станете злиться, сражаться со мной,

изнывать от мучений моих

и от чувства своей бесполезности.

Yet will I never relent but always be sweet and malignant,

Но я всё ж никогда не поддамся, и не уступлю,

и всегда буду милой и злой,

Cruel and tyrannous, hurtful and subtle, a charm and a torture.

Тираничной, жестокой, ранимой и тонкой,

буду я очаровывать всех, буду всех истязать.

Thou too, O father Zeus, shalt always be vexed with my doings;

И ты тоже, о Зевс, мой родимый отец,

станешь вечно с досадой смотреть

на меня и поступки мои,

Called in each moment to judge thou shalt chafe at our cry and our quarrels,

Постоянно тебя будут дёргать, чтоб нас рассудить,

будет это тебя раздражать — наши ссоры и крики, —

Often grope for thy thunderbolt, often frown magisterial

Будешь часто от этого хмурым и злым,

машинально нащупывать рядом орудие грома

Joining in vain thy awful brows o’er thy turbulent children.

И напрасно сводить свои страшные брови,

наблюдая за буйством своих дочерей.

Yet in thy wrath recall my might and my wickedness, Father;

Всё же в гневе своём

вспомни силу мою и порочность, Отец;

Hurt me not then too much lest the world and thyself too should suffer.

И тогда не терзай меня слишком уж сильно,

чтобы ты и с тобою весь мир не страдали.

Save, O my Father, life and grace and the charm of the senses;

Сохрани же, Отец, на земле

нашу жизнь, и изящество, и обаяние чувств;

Love preserve lest the heart of the world grow dulled and forsaken."

Сохрани здесь любовь,

чтобы сердце у мира

не стало заброшенным и потускневшим».

Smiling her smile immortal of love and of mirth and of malice

Со своею улыбкой,

бессмертной от злости, любви и веселья,

озаряя своей красотой,

White Aphrodite arose in her loveliness armed for the conflict.

Ослепительно белая и незапятнанная Афродита

поднялась, приготовившись к битве.

Golden and careless and joyous she went like a wild bird that winging

Вся сияя, как золото, радостная, беззаботная

полетела она, словно дикая птица.

Flits from bough to bough and resumes its chant interrupted.

То сидит на одной ветке на дереве, то на другой,

и всё время поёт, прерываясь лишь на минуту.

Love where her fair feet trod bloomed up like a flower from the spaces;

Где ступали прекрасные стопы её,

расцветала любовь, как цветок на просторах;

Mad round her touches billowed incessantly laughter and rapture.1

Всё вокруг от касаний её становилось безумным

и вздымалось своим

беспрестанным восторгом и хохотом.

Rich as a summer fruit and fresh as Spring’s blossoms her body

Её тело, роскошное, пышное,

словно спелые летние фрукты,

Раздавало весеннюю свежесть,

подобно цветам,

Gleaming and blushing, veiled and bare and with ecstasy smiting

Её груди, краснея, сияя,

обнажённые, скрытые только лишь лёгкой вуалью,

поражали экстазом,

Burned out rosy and white through her happy ambrosial raiment,

На просвет разгораясь то белым, то розовым

сквозь божественные одеяния,

Golden-tressed and a charm, her bosom a fragrance and peril.

С золотистыми косами, полная чар,

от неё исходили чудесные запахи,

от неё исходила опасность.

So was she framed to the gaze as she came from the seats of the Mighty.

Вот такою она представала для взоров,

когда смело ушла из престола Могучих.

So embodied she visits the hearts of men and their dwellings

Вот в таком воплощеньи она

посещает мужские сердца, их жилища,

And in her breathing tenement laughs at the eyes that can see her.

И в своём живом доме она улыбается тем,

кто способен её различить и увидеть.

Swift-footed down to the Troad she hastened thrilling the earth-gods.

Она быстро спустилась к Троаде и там понеслась,

приводя в сильный трепет

земных, наблюдавших за нею богов.

There with ambrosial secrecy veiled, admiring the heroes

Там, скрывая себя под покровом небесной вуали,

восхищаясь земными героями,

Strong and beautiful, might of the warring and glory of armour,

Восхищаясь их силой и их красотой,

их могуществом воинов, славой доспехов,

Over her son Aeneas she stood, his guard in the battle.

Она встала над собственном сыном Энеем,

охраняя его в этой битве.

But in the courts divine the Thunderer spoke mid his children:

А в небесных чертогах сам Зевс-Громовержец

говорил, окружённый своими детьми:

"Thou for a day and a night and another day and a nightfall,

 «Так, в течение дня, этой ночи,

и завтра весь день, и в течение вечера после,

White Aphrodite, prevail; o’er thee too the night is extended.

Моя белая и незапятнанная Афродита,

ты одержишь победу;

Но потом также и над тобою

развернётся, опустится ночь.

She has gone forth who made men like gods in their glory and gladness.

Вот ушла ты от нас, уподобив людей

по их радости, славе — богам.

Now in the darkness coming all beauty must wane or be tarnished;

И теперь, в наступающей тьме,

красота вся должна потускнеть и увянуть;

Joy shall fade and mighty Love grow fickle and fretful;

Твоя радость угаснет, а сила могучего бога Любви

станет шаткой, капризной и переменчивой;

Even as a child that is scared in the night, he shall shake in his chambers.

Как ребёнок, который боится ночи,

будет он постоянно трястись,

укрываясь в кровати.

Yet shall a portion be kept for these, Ares and white Aphrodite.

Тем не менее что-то от вас сохранится,

о Арес, о моя незапятнанная Афродита.

Thou whom already thy Pithiness bears not, torn by thy advent,

А теперь про тебя, ты, кого

перестали терпеть твои Пифии,

Caverned already who settest in Delphi knowing thy future,

Твой приход разорвал на куски, сокрушил

тех, кто в Дельфах, кто ведает,

что с тобой будет дальше в грядущем,

What wilt thou do with the veil and the night, O burning Apollo?"

Что ты сделаешь с ночью, с вуалью ночи,

о, пылающий пламенем, мой Аполлон?»

Then from the orb of his glory unbearable save to immortals

И тогда из сфер славы его,

что могли выносить лишь бессмертные,

Bright and austere replied the beautiful mystic Apollo:

Отвечал, светлый, строгий,

прекрасный мистический бог Аполлон:

"Zeus, I know that I fade; already the night is around me.

 «Зевс, я знаю, что блекну

и что ночь окружила меня.

Dusk she extends her reign and obscures my lightnings with error.

Власть её дотянулась до сумерек,

и она затемняет мои озаренья ошибкой.

Therefore my prophets mislead men’s hearts to the ruin appointed,

И пророки мои

уже вводят сердца у людей в заблуждение

и ведут их к назначенной гибели,

Therefore Cassandra cries in vain to her sire and her brothers.

И по этой причине Кассандра взывает к отцу

и к своим родным братьям.

All I endure I foresee and the strength in me waits for its coming;

Всё, что я претерпел,

я уже это раньше предвидел,

И какая-то сила во мне

ожидает, когда всё придёт;

All I foresee I approve; for I know what is willed, O Cronion.

Всё, что я предсказал, я одобрил,

потому что я знаю,

чего ты желаешь, о Кронион.

Yet is the fierce strength wroth in my breast at the need of approval

Но, однако же, лютая сила

кипит гневом в груди у меня

и желает поддержки и одобрения,

And for the human race fierce pity works in my bosom;

И горячая жалость ко всем этим людям, к их роду

постоянно сидит рядом с сердцем;

Wroth is my splendid heart with the cowering knowledge of mortals,

Это доброе сердце страдает и злится,

когда видит, как мало же смертные знают,

Wroth are my burning eyes with the purblind vision of reason.

И мой взор полон гнева, когда наблюдает,

как слепы эти люди,

как мало же видит их разум.

I will go forth from your seats and descend to the night among mortals

Я сойду с ваших мест в небесах

и спущусь в эту ночь,

в эту тьму, к этим смертным,

There to guard the flame and the mystery; vast in my moments

Чтоб хранить там и пламя, и тайну.

И в особое время моё

Rare and sublime to sound like a sea against Time and its limits,

Тот возвышенный редкий простор,

зазвучит, словно море,

Заявляя протест против Времени

и его многочисленных ограничений,

Cry like a spirit in pain in the hearts of the priest and the poet,

Крик, похожий на тот,

что выходит от боли в сердцах у святых и поэтов,

Cry against limits set and disorder sanities bounded.

Против множества жёстких границ

беспорядка и хаоса,

порождаемых благоразумием и здравомыслием,

Jealous for truth to the end my might shall prevail and for ever

И, ревнуя к божественной истине,

доходя до предела в той ревности,

моя сила одержит победу

Shatter the moulds that men make to imprison their limitless spirits.

И навечно разрушит шаблоны и стены,

возводимые смертными всё это время,

Чтобы бросить в тюрьму

безграничный свой дух.

Dire, overpowering the brain I shall speak out my oracles splendid.

Ужасая их и подавляя их ум, буду я им нести

яркий блеск от своих предсказаний.

Then in their ages of barren light or lucidity fruitful

И тогда средь веков

бесполезного света и ясности выгоды,

When so the clear gods think they have conquered earth and its mortals,

Когда ясные боги считают,

что они покорили и землю, и смертных на ней,

Hidden God from all eyes, they shall wake from their dream and recoiling

Когда Бога укрыли от всех смертных глаз,

они вдруг пробудятся от сна, отшатнутся,

Still they shall find in their paths the fallen and darkened Apollo."

Но, однако ж, увидят они на пути

своего помрачённого, падшего бога —

своего Аполлона».

So he spoke, repressing his dreadful might in his bosom,

Так вещал он и, пряча в груди

свою страшную мощь,

And from their high seats passed, his soul august and resplendent

Он сошёл с их небесных, возвышенных тронов,

и душа его, полная света, величия,

Drawn to the anguish of men and the fierce terrestrial labour.

Потянулась к страданьям людей

и жестоким трудам на земле.

Down he dropped with a roar of light invading the regions,

С рёвом света упал он с небес

и понёсся, вторгаясь, к земле,

And in his fierce and burning spirit intense and uplifted

Со своим жарким, яростным духом,

напряжённым, возвышенным,

Sure of his luminous truth and careless for weakness of mortals

Полный веры в свою озарённую правду,

не заботясь о слабости смертных,

Flaming oppressed the earth with his dire intolerant beauty.

Надавив на всю землю огнём

нестерпимой и страшной своей красоты.

Over the summits descending that slept in the silence of heaven,

Над вершинами гор,

что уснули в небесной тиши,

He through the spaces angrily drew towards the tramp and the shouting

Он сердито летел по широким пространствам,

приближаясь всё ближе к топтанью и крикам,

Over the speeding of Xanthus and over the pastures of Troya.

Выше быстрых журчащих вод Ксанфа,

над просторами пастбищ Троады.

Clang of his argent bow was the wrath restrained of the mighty,

Звон его серебристого лука

Был, как сдержанный гнев его мощи,

Stern was his pace like Fate’s; so he came to the warfare of mortals 

А корма была шагом его, как Судьба;

так вошёл он в сражение смертных

And behind Paris strong and inactive waited God’s moment

И, незримый, стоял за Парисом,

полный силы, готовый на всё

в ожиданьи мгновения Бога,

Knowing what should arrive, nor disturbed like men by their hopings.

Зная то, что должно с ними произойти,

не волнуясь, как люди, о будущем и о надеждах.

But in the courts of Heaven Zeus to his brother immortal

А тем временем Зевс, грозный царь,

во дворце, средь небесных чертогов,

Turned like a menaced king on his counsellor smiling augustly:

Повернулся к бессмертному брату, к советнику,

с августейшей улыбкой:

"Seest thou, Poseidon, this sign that great gods revolting have left us,

 «Видишь, брат Посейдон, это явно знамение,

что великие боги, восставши, покинули нас

Follow their hearts and strive with Ananke? Yet though they struggle,

И пошли на зов сердца бороться с Ананке?

Тем не менее, хоть они против,

Thou and I will do our will with the world, O earth-shaker."

Ты и я — всё ж исполним мы наше намеренье в мире,

о великий мой брат, сотрясатель земли».

Answered to Zeus the besieger of earth, the voice of the waters:

Отвечал голос вод

осаждавшему землю властителю Зевсу:

"This is our strength and our right, for we are the kings and the masters.

 «В этом наше могущество и наше право,

ибо мы здесь цари и хозяева.

Too much pity has been and yielding of Heaven to mortals.

Слишком много от нас было жалости

и уступок Небес к этим смертным.

I will go down with my chariot drawn by my thunder-maned coursers

Я спущусь со своей колесницей

и с моими конями,

несущими гром в своих гривах,

Into the battle and thrust down Troy with my hand to the silence,

В эту битву и брошу рукой своей Трою

в безмолвие,

Even though she cling round the snowy knees of our child Aphrodite

Даже если она станет жалко цепляться

за холодные, снежные стопы

Нашей дочери —

нашей божественной Афродиты,

Or with Apollo’s sun take refuge from Night and her shadows.

Или будет пытаться укрыться от Ночи,

от призраков тьмы,

Под сияющем солнцем

божественного Аполлона.

I will not pity her pain, who am ruthless even as my surges.

Я не буду жалеть её боли,

что безжалостна, как мои волны.

Brother, thou knowest, O Zeus, that I am a king and a trader;

Брат, ты знаешь, о Зевс,

что я царь и торговец;

For on my paths I receive earth’s skill and her merchandise gather,

На торговых путях

я беру результаты ремёсел земли,

собираю творенья её и товары.

Traffic richly in pearls and bear the swift ships in my bosom.

Я торгую богатством и жемчугом

и ношу на груди своей быстрые их корабли.

Blue are my waves and they call men’s hearts to wealth and adventure.

Эти синие волны мои зазывают сердца у людей

за богатствами и приключением.

Lured by the shifting surges they launch their delight and their treasures

Соблазнившись игрой переменчивых волн,

собирают они наслажденья свои и сокровища,

Trusting the toil of years to the perilous moments of Ocean.

Доверяя тяжёлый труд многих годов

их опасным мгновеньям на зыбкой груди Океана.

Huge man’s soul in its petty frame goes wrestling with Nature

И громада души человека

в своих мелких скорлупках

отправляется биться с Природой,

Over her vasts and his fragile ships between my horizons

На просторах её, и хрупких людских кораблях,

меж моих горизонтов,

Buffeting death in his solitudes labour through swell and through storm-blast

Одиноко сражаясь со смертью,

та душа тяжко трудится в море,

проходя через зыби и бури,

Bound for each land with her sons and watched for by eyes in each haven.

И своими сынами становится связанной в каждой земле

и следит за Природой из всех обустроенных гаваней.

I from Tyre up to Gades trace on my billows their trade-routes

Я слежу на волнах, начиная от Тира до Гадеса,

как проходят пути их торговли,

And on my vast and spuming Atlantic suffer their rudders.

Как страдают рули кораблей

на огромной и дымной Атлантике.

Carthage and Greece are my children, the marts of the world are my term-posts.

Ведь Карфаген и Греция — дети мои,

рынки мира — мои обязательства.

Who then deserves the earth if not he who enriches and fosters?

Кто ж достоин земли, как не тот,

кто лелеет её, наполняя богатством?

But thou hast favoured thy sons, O Zeus; O Hera, earth’s scepters

Но, о Зевс, ты весьма благосклонен к своим сыновьям;

и ты, Гера, — ведь скипетр земли мне не дали

Still were denied me and kept for strong Ares and brilliant Apollo.

И оставили это за сильным Аресом

и блестящим сверкающим Аполлоном.

Now all your will shall be done, so you give me the earth for my nations.

Но теперь всё, что Ты захотел, я исполню,

и ты дашь мне в правление землю народов моих.

Gold shall make men like gods and bind their thoughts into oneness;

От большого количества золота

люди станут подобны богам,

это золото свяжет их мысли в единое целое;

Peace I will build with gold and heaven with the pearls of my caverns."

Я построю из золота мир,

а из жемчуга я возведу небеса».

Smiling replied to his brother’s craft the mighty Cronion:

Улыбаясь, ответил на хитрости брата

могучий бог Кронион:

"Lord of the boundless seas, Poseidon, soul of the surges,

 «О владыка бескрайних морей,

Посейдон, душа волн,

Well thou knowest that earth shall be seized as a booth for the trader.

Ты же знаешь прекрасно, что эта земля

скоро будет захвачена, словно палатка торговца.

Rome nor Greece nor France can drive back Carthage for ever.

И ни Рим, и ни Греция, Франция

не сумеют навечно отбросить Карфаген.

Always each birth of the silence attaining the field and the movement

И всегда, когда время родиться безмолвию,

появляется поле для действия и для движения,

Takes from Time its reign; for it came for its throne and its godhead.

Забирая у Времени власть,

потому что приходит оно

за своим божеством и престолом.

So too shall Mammon take and his sons their hour from the ages.

И сейчас точно так же Мамон и его сыновья

заберут свою часть от идущего века.

Yet is the flame and the dust last end of the silk and the iron,

Но, однако, ведь пламя и пыль

завершают жизнь шёлка и стали,

And at their end the king and the prophet shall govern the nations.

И в конце их пророк и их царь

будут править народами.

Even as Troy, so shall Babylon flame up to heaven for the spoiler

Как и Троя, потом точно также и Вавилон, —

все сгорят средь пожара

от внезапно возникшего вдруг победителя,

Wailed by the merchant afar as he sees the red glow from the ocean."

И заплачет купец, подплывая к ним издалёка,

увидав красный цвет океана».

Up from the seats of the Mighty the Earth-shaker rose; His raiment

Тут с престола поднялся Могучий

Сотрясатель Земли;

Round him purple and dominant rippled1 and murmured and whispered,

Он одет был в лиловую тогу,

а вокруг него всё

возвышалось, журчало и бормотало:

Whispered of argosies sunk and the pearls and the Nereid’s playing,

Шепотки затонувших аргосий и жемчуга,

и игра нереид под водой,

Murmured of azure solitudes, sounded of storm and the death-wail.

Мягкий гул голубых одиноких пространств,

звуки бури, предсмертные крики.

Even as the march of his waters so was the pace of the sea-god

Словно марш его вод,

была поступь морского великого бога.

Flowing on endless through Time; with the glittering symbol of empire

Бесконечный поток, проходящий по Времени,

и сверкающий символ империи

Crowned were his fatal brows; in his grasp was the wrath of the trident,

Дополняли его роковые смертельные брови,

а в руках он держал гнев трезубца

Tripled forces, life-shattering, brutal, imperial, sombre.

Со своею утроенной силой,

разрушительной, мрачной, жестокой, имперской.

Resonant, surging, vast in the pomp of his clamorous greatness

Полный звона, бушующий, пышный, огромный,

среди грома величия,

Proud and victorious he came to his home in the far-spuming waters.

Гордый и побеждающий,

он вернулся домой средь далёких бушующих вод.

Even as a soul from the heights of thought plunges back into living,

Как душа с высоты своей мысли

головой вниз ныряет обратно в течение жизни,

So he plunged like a rock through the foam; for it falls from a mountain

Так нырнул он, как камень сквозь пену;

потому что когда он несётся с горы,

Over peering the waves in some silence of desolate waters

Глядя в волны в какой-то безмолвной тиши,

одиноких пустынных просторов,

Left to the wind and the sea-gull where Ocean alone with the ages

Отдаваясь то чайкам, то ветру,

где великую гладь Океана

одиноко шлифуют века,

Dreams of the calm of the skies or tosses its spray to the wind-gods,

Он то грезит покоем небес,

то бросает свои водянистые брызги

на богов, обитающих в ветрах,

Tosses for ever its foam in the solitude huge of its longings

И веками швыряется пеной

средь огромных своих одиноких желаний,

Far from the homes and the noises of men. So the dark-browed Poseidon

Далеко от домов и людского бурленья.

Так и бог Посейдон, со своим мрачным взором,

Came to his coral halls and the sapphire stables of Nereus

Появился в коралловых залах

и сапфирных конюшнях Нерея,

Ever where champ their bits the harnessed steeds of the Ocean

Где везде постоянно грызут удила

запряжённые кони величественного Океана,

Watched by foam-white girls in the caverns of still Amphitricha.

Наблюдают за пенными девушками

в тишине, средь подводных пространств Амфитрихи.

There was his chariot yoked by the Tritons, drawn by his coursers

Там была у него колесница,

под уздой его ждали Тритоны —

быстроногие кони морей,

Born of the fleeing sea-spray and shod with the north-wind who journey

Что родились среди морских брызг

и подкованы северным ветром,

Black like the front of the storm and clothed with their manes as with thunder.

Что летают, как чёрный фронт бури,

с ужасающим громом в их гривах.

This now rose from its depths to the upper tumults of Ocean

И теперь он поднялся из этих глубин

на поверхность, к смятенью и шуму,

Bearing the awful brows and the mighty form of the sea-god

С вызывавшими ужас бровями

и могучей фигурою бога морей,

And from the roar of the surges fast o’er the giant margin

По гигантскому краю,

среди грома вздымавшихся волн

Came remembering the storm and the swiftness wide towards the Troad.

Он пришёл, словно напоминанье о буре и скорости,

на широкие земли Троады.

So among men he arrived to the clamorous labours of Ares,

Он зашёл прямо в гущу людей

среди шумной работы Ареса,

Close by the stern Diomedes stood and frowned o’er the battle.

Где с кормой хмуро встал Диомед

и смотрел мрачным взором на битву.

He for the Trojan slaughter chose for his mace and his sword-edge

В той троянской убийственной бойне

для булавы своей, для меча,

что отточен, как бритва,

Iron Tydeus’ son and the adamant heart of young Pyrrhus.

Он заранее выбрал как жертву и сына Тидея,

и железное, крепкое, как адамант,

сердце юного Пирра.

But in the courts divine the Father high of the immortals

А в небесном дворце

благородный, высокий Отец всех бессмертных

Turned in his heart to the brilliant offspring born of his musings,

В своём сердце сейчас

обратился к блестящему отпрыску,

что рождён был его размышлениями,

She who tranquil observes and judges her father and all things.

К той, которая тихо за всем наблюдала

и судила поступки отца

и всё то, что сейчас происходит.

"What shall I say to the thought that is calm in thy breasts, O Athene?

 «Что сказать мне для мыслей, которые ныне

стали тише, спокойней в могучей груди, о Афина?

Have I not given thee earth for thy portion, throned thee and armoured,

Разве это не я дал тебе твою долю земли

и возвёл на престол, дал доспехи, оружие,

Darkened Cypris’ smile, dimmed Hera’s son and Latina’s?

И затмил я тобою улыбку Киприды,

и затмил сына Геры и одного из Латинов?

Swift in thy silent ambition, proud in thy radiant sternness,

Ты быстра в своих тихих амбициях,

ты горда в лучезарной суровости,

Girl, thou shalt rule with the Greek and the Saxon, the Frank and the Roman.

Моя дева, ты будешь правителем греков и саксов,

будешь править и Римом и Францией.

Worker and fighter and builder and thinker, light of the reason,

Ты работница, воин, строитель,

ты мыслитель и светоч для разума,

Men shall leave all temples to crowd in thy courts, O Athene.

Люди бросят другие все храмы,

чтобы только толпиться поближе к тебе, о Афина.

Go then and do my will, prepare man’s tribes for their fullness."

Так иди ж и исполни моё повеление,

приготовь человеческие племена для богатства».

But with her high clear smile on him answered the mighty Athene,—

Но с высокой и ясной улыбкой

отвечала ему дочь Афина,

Wisely and soberly, tenderly smiled she chiding her father

Отвечала и мудро, и трезво,

улыбаясь и нежно, и ласково, упрекая отца,

Even as a mother might rail at her child when he hides and dissembles:

Так как мать может тихо журить ненаглядное чадо,

когда тот норовит убежать и лукавит:

"Zeus, I see and I am not deceived by thy words in my spirit.

«Зевс, я вижу, меня не обманешь словами,

что сказал ты в привычном и царственном духе.

We but build forms for thy thought while thou smilest down high o’er our toiling;

Мы лишь строим различные формы

для мысли твоей, пока ты высоко улыбаешься,

наблюдая наш труд;

Even as men are we tools for thee, who are thy children and dear ones.

Как и люди, мы лишь инструменты твои,

твои дети, родные и близкие.

All this life is thy sport and thou workst like a boy at his engines

Жизнь людей — для тебя лишь игра,

и ты строишь её,

Как возводит ребёнок дворец на песке,

и ты движешь её, как игрушку,

Making a toil of the game and a play of the serious labour.

И тяжёлый их труд превращаешь в забаву,

а забаву — во множество трудных работ.

Then to that play thou callest us wearing a sombre visage,

И тогда к этой пьесе зовёшь ты всех нас,

сделав мрачным лицо,

This consulting, that to our wills confiding, O Ruler;

На совет, чтобы выслушать наши суждения,

чтобы как бы довериться нашему мнению;

Choosing thy helpers, hastened by those whom thou lurest to oppose thee

О Правитель, ты сам выбираешь помощников,

подгоняемых теми, кого ты уже соблазнил,

Чтоб они шли бы против

твоей ослепительной воли,

Guile thou usest with gods as with mortals, scheming, deceiving,

Ты сплетаешь интриги с богами,

словно это обычные смертными,

то обманываешь, то чего-то коварно желаешь,

And at the wrath and the love thou hast prompted laughest in secret.

И над гневом, с любовью, что ты вызываешь,

ты смеёшься втайне.

So we too who are sisters and enemies, lovers and rivals,

Так и мы, то ли сёстры, а может, враги,

то любовники, а может, соперницы,

Fondled and baffled in turn obey thy will and thy cunning,

То обласканные, а то сбитые с толку,

в свою очередь мы подчиняемся

твоей хитрости и твоей воле.

I, thy girl of war, and the rosy-white Aphrodite.

Я всего лишь твоя — твоя дева войны,

бело-розовая Афродита.

Always we served but thy pleasure since our immortal beginnings,

И всегда мы служили

лишь только твоим удовольствиям,

начиная с бессмертных начал,

Always each other we helped by our play and our wrestling’s and quarrels.

И всегда помогали друг другу

и своею игрой, и борьбою, и ссорами.

This too I know that I pass preparing the paths of Apollo

Зная также, что я

подготовлю пути Аполлона,

And at the end as his sister and slave and bride I must sojourn

И в конце, как невеста его, как сестра, как рабыня,

я должна вместе с ним

Rapt to his courts of mystic light and unbearable brilliance.

Восхищаться дворами мистичного света

и страдать от их невыносимого блеска.

Was I not ever condemned since my birth from the toil of thy musings

Разве не было так суждено мне с рождения

в результате трудов твоих мыслей?

Seized like a lyre in my body to sob and to laugh out his music,

Чтобы я, словно лира, была им охвачена в теле,

чтобы или смеялась, иль горько рыдала

над его совершенною музыкой,

Shake as a leaf in his fierceness and leap as a flame in his splendours !

Чтоб тряслась, словно лист, в его ярости,

чтобы мелькала как пламя

среди блеска его, среди роскоши!

So must I dwell overpowered and so must I labour subjected

Так что я должна жить под его превосходством,

и поэтому я должна долго трудиться,

Robbed of my loneliness pure and coerced in my radiant freedom,

Подчиняясь тебе, потому что сейчас

уже нет чистоты одиночества,

Принуждённая к светлой своей

лучезарной свободе.

Now whose clearness and pride are the sovereign joy of thy creatures.

И теперь чьи-то ясность и гордость

стали радостью тех, кого ты сотворил.

Such the reward that thou keepst for my labour obedient always.

Вот награда, которую ты бережёшь для меня,

за мой труд, за моё послушание.

Yet I work and I do thy will, for ’tis mine, O my father."

Но я делаю дело и волю твою исполняю,

потому что та воля моя, мой отец».

Proud of her ruthless lust of thought and action and battle,—

И гордясь своей страстью, безжалостной

к действиям, мыслям и битвам,

Swift-footed rose the daughter of Zeus from her sessions immortal:

Быстроногая дочь бога Зевса

поднялась в ассамблеях бессмертных

Breasts of the morning unveiled in a purity awful and candid,

И открыла свои груди утра,

в откровенной и страшной своей чистоте,

Head of the mighty Dawn, the goddess Pallas Athene !

О, глава той могучей Зари,

о, богиня Афина Паллада!

Strong and rapacious she swooped on the world as her prey and her booty,

И она, обернувшись могучей и хищной,

налетела на мир, как на жертву свою,

как трофей грабежа,

Down from the courts of the Mighty descending, darting on Ida.

И с небесных чертогов Могучих

понеслась прямо вниз, словно дротик, на Иду.

Dire she descended, a god in her reason, a child in her longings,

Ужасающим был её спуск,

по уму она — бог,

но дитя по своим устремлениям,

Joy and woe to the world that is given to the whims of the child-god

Радость с горем приходит в тот мир,

что стал отдан капризам богини-ребёнка,

Greedy for rule and play and the minds of men and their doings !

Ненасытной до правил, до игр,

до умов у людей, до их дел!

So with her aegis scattering light o’er the heads of the nations

Так, с защитой своей, испускающей свет,

над народами, теми, что были внизу,

Shining-eyed in her boyish beauty severe and attractive

И с мальчишескою красотою, с сияющим взглядом,

и суровая, и притягательная,

Came to the fields of the Troad, came to the fateful warfare,

Над полями Троады сейчас появилась,

став участницей этой смертельной войны,

Veiled, the goddess calm and pure in her luminous raiment

Та спокойная, чистая и недоступная глазу богиня

в сиявших одеждах,

Zoned with beauty and strength. Rejoicing, spurring the fighters

Опоясанная красотою и силой.

Наслаждаясь всем этим и подстрекая бойцов,

Close o’er Odysseus she stood and clear-eyed governed the battle.

Встав вблизи к Одиссею, смотрела она,

направляя своим ясным взором сражение.

Zeus to Hephaestus next, the Cyclopean toiler Turned,

Вслед за ней Зевс к Гефесту

решил обратиться.

Hephaestus the strong-souled, priest and king and a bond-slave,

Циклопический труженик, сильный душой,

был Гефест и жрецом, и царём, и рабом,

Servant of men in their homes and their workshops, servant of Nature,

Был слугой он людей в их домах, мастерских,

был слугою Природы,

He who has built these worlds and kindles the fire for a mortal.

Тот, кто строил все эти миры,

кто принёс смертным людям зажжённый огонь.

"Thou, my son, art obedient always. Wisdom is with thee,

«Ты, сын мой, был всегда мне послушен.

И с тобою всегда была мудрость,

Therefore thou knowest and obeyest. Submission is wisdom and knowledge;

И поэтому ты полон знания и повинуешься.

Ведь покорность есть мудрость и знание;

He who is blind revolts and he who is limited struggles:

Тот бунтует, кто слеп,

тот сражается, кто ограничен;

Strife is not for the infinite; wisdom observes to accomplish.

Ведь борьба — не нужна бесконечности;

те, кто мудр, — наблюдают за ходом событий.

Troy and her sons and her works are thy food today, O Hephaestus."

Эта Троя, её сыновья, и творенья её —

ныне пища твоя, о Гефест».

And to his father the Toiler answered, the silent Seer:

И ответил отцу

тот безмолвный Провидец и Труженик:

"Yes, I obey thee, my Father, and That which than thou is more mighty;

«Да, Отец, я тебе повинуюсь

и тому, кто сильнее тебя;

Even as thou obeyest by rule, so I by my labour.

Так же, как подчиняешься ты,

создавая здесь правила,

так и я подчиняюсь своими трудами.

Now must I heap the furnace, now must I toil at the smithy,

И теперь должен я топить печь,

и теперь должен я идти в кузницу,

I who have flamed on the altar of sacrifice helping the sages.

Это я, кто зажёг себя пламенем

и как жертву себя положил на алтарь,

чтоб помочь мудрецам.

I am the Cyclops, the lamester, who once was pure and a high-priest.

Я Циклоп, я калека, ламестр,

кто когда-то был чистым, высоким жрецом.

Holy the pomp of my flames ascendant from pyre and from altar

И святой красотою огня моего,

восходящего от алтаря и костра,

Robed men’s souls for their heavens and my smoke was a pillar to Nature.

Я те души людей, что ко мне приходили,

облачал для небес,

и мой дым был столпом для Природы.

Though I have burned in the sight of the sage and the heart of the hero,

И хотя я сгорел, как в глазах мудреца,

так и в сердце героя,

Now is no nobler hymn for my ear than the clanging of metal,

Ныне нет для меня благороднее гимна,

чем звенящие лязги металла,

Breath of human greed and the dolorous pant of the engines.

И знакомый мне вздох человеческой жадности,

и пыхтение трудолюбивых

конструкций и механизмов.

Still I repine not, but toil; for to toil was I yoked by my Maker.

Тем не менее я не ропщу, а тружусь,

потому что к труду был привязан Создателем.

I am your servant, O Gods, and his of whom you are servants."

Я слуга ваш, о Боги,

и слуга для того, кому сами вы служите».

But to the Toiler Zeus replied, to the servant of creatures:

Отвечал Зевс тому богу-Труженику,

кто так верно служил всем созданиям.

"What is the thought thou hast uttered betrayed by thy speech, O Hephaestus?

«Что за мысли скрывались за тем,

что, Гефест, ты так долго нам всем говорил?

True is it earth shall grow as a smithy, the smoke of the furnace

Верно ли, что за время, пока вырастает земля

до подобия с кузницей,

Fill men’s eyes and their souls shall be stunned with the clang of the hammers,

Дым её многих жарких печей

станет взгляд застилать у людей,

а лязг молотов будет глушить у них души,

Yet in the end there is rest on the peak of a labour accomplished.

Но в конце концов всё же возникнет покой

на вершине, когда этот труд завершится.

Nor shall the might of the thinker be quelled by that iron oppression,

И тогда сила мыслящего человека

ускользнёт от железного гнёта,

Nor shall the soul of the warrior despair in the darkness triumphant,

И в душе у бойца, несмотря на триумф темноты,

перестанет копиться отчаянье,

For when the night shall be deepest, dawn shall increase on the mountains

Ведь в момент, когда ночь достигает

предельной своей черноты,

то в горах возникает рассвет,

And in the heart of the worst the best shall be born by my wisdom.

В сердце самого худшего,

по моим мудрым замыслам,

расцветает, рождается лучшее.

Pallas thy sister shall guard man’s knowledge fighting the earth-smoke.

И Паллада, сестра для тебя,

охранять станет знанья людей

и сражаться с земной дымовою завесой.

Thou too art mighty to live through the clamour even as Apollo.

Ты ведь слишком силён, чтобы этот весь шум

пережить, как его пережил Аполлон.

Work then, endure; expect from the Silence an end and thy wages."

Так работай, терпи,

от Безмолвия жди окончанья и платы».

So King Hephaestus arose and passed from the courts of his father;

И поднялся тогда царь Гефест

и ушёл со двора от отца;

Down upon earth he came with his lame omnipotent motion;

Вниз, на бренную землю пришёл

он хромой, но всесильной походкой;

And with uneven steps absorbed and silent the Master

Погружённый в себя и в молчание, Мастер

всё ходил необычным и скачущим шагом, 

Worked employed mid the wheels of the cars as a smith in his smithy,

Занимаясь колёсами для колесниц,

как обычный кузнец в своей кузнице,

But it was death and bale that he forged, not the bronze and the iron.

Но ковал он там горе и смерть,

а не медь и железо.

Stark, like a fire obscured by its smoke, through the spear-casts he laboured

Непреклонный, подобный огню,

затуманенным дымом,

он трудился в бросках острых копий,

Helping Ajax’ war and the Theban and Phocian fighters.

Помогая Аяксу в войне,

помогая фиванским, фокейским бойцам.

Zeus to his grandiose helper next, who proved and unmoving,

После этого Зевс обратился к другой

грандиозной помощнице рядом,

что стояла тверда, неподвижна.

Calm in her greatness waited the mighty command of her husband:

В ней покой сочетался с величием,

и она ожидала могучих указов от мужа:

"Hera, sister and spouse, what my will is thou knowest, O consort.

«Моя Гера, сестра и супруга,

ты ведь знаешь уже мою волю.

One are our blood and our hearts, nor the thought for the words of the speaker

Наши кровь и сердца заодно,

нашим мыслям слова не нужны,

Waits, but each other we know and ourselves and the Vast and the heavens

Мы познали друг друга, себя,

мы познали Простор с небесами, и жизнь,

Life and all between and all beyond and the ages.

И всё то, что лежит между ними,

и всё то, что лежит за пределами их,

мы познали века.

That which Space not knows nor Time, we have known, O my sister.

И мы знаем, сестра,

что не знают Пространство и Время.

Therefore our souls are one soul and our minds become mirrors of oneness.

Наши души давно уже стали одною душой,

а умы — зеркалами единства.

Go then and do my will, O thou mighty one, burning down Troya."

Так иди и исполни же волю мою, о могучая,

и сожги эту Трою дотла».

Silent she rose from the seats of the Blissful, Hera majestic,

Она молча поднялась

с небесного трона одной из Блаженных,

величавая Гера

And with her flowing garment and mystical zone through the spaces

В развевающемся одеянии,

и мистический круг к ней пришёл

сквозь пространства

Haloed came like the moon on an evening of luminous silence

Ореолом, похожим на круг у луны,

возникающим в тихой ночи.

Down upon Ida descending, a snow-white swan on the greenness,

Вниз на Иду спускаясь, похожая

на белоснежного лебедя в зелени,

Down upon Ida the mystic haunted by footsteps immortal 

Вниз на Иду, туда,

где бессмертные гнались за ней

Ever since out of the Ocean it rose and lived gazing towards heaven.

С той поры, как она вышла из Океана

и жила, устремив свои взоры к высотам небес.

There on a peak of the mountains alone with the sea and the azure

И тогда на вершине горы,

оставаясь одна, только с морем, с лазурью небес,

Voiceless and mighty she paused1 like a thought on the summits of being

Она замерла, полная силы, безмолвная,

словно мысль на вершине всего бытия,

и её обнимало всё небо вокруг;

Clasped by all heaven; the winds at play in her gust-scattered raiment

Ветры дерзко играли с её

разлетевшейся от их порывов одеждой,

Sported insulting her gracious strength with their turbulent sweetness,

И своей буйной свежестью

всё пытались задеть благосклонную силу её,

Played with their mother and queen; but she stood absorbed and unheeding,

И шутили с царицей своею и матерью,

но она продолжала стоять,

безразличная к ним, устремлённая внутрь,

Mute, with her sandalled foot for a moment thrilling the grasses,

Молчаливо, ногою в сандалии

на мгновенье раздвинув траву.

Dumbly adored by a soul in the mountains, a thought in the rivers,

Бессловесно любили её души гор

или мысли в стремительных речках,

Roared to loud by her lions. The voice of the cataracts falling

Громогласно рычали её обожавшие львы.

Голоса водопадов на реках

Entered her soul profound and it heard eternity’s rumour.

В её душу входили, пронзая до самых глубин,

и её услыхала молва, что гуляет по вечности.

Silent its gaze immense contained the wheeling of aeons.

Молчаливым был взгляд необъятности,

заключавший в себе всё вращенье эпох.

Huge-winged through Time flew her thought and its grandiose vast revolutions

И раскинув огромные крылья,

через Время летела её грандиозная мысль,

Turned and returned. So musing her timeless creative spirit,

То рождая обширнейшие революции,

а то вновь возвращая всё вспять.

Master of Time its instrument, griefless hastening forward

Так, смотря на её созидающий дух, что вне времени,

повелитель обширного Времени

и подвластный ему инструмент

Parted with greatnesses dead and summoned new strengths from their stables;

Без печали, спешащий вперёд,

расставались с умершим величием,

Из конюшен своих

призывая другие, и новые силы;

Maned they came to her call and filled with their pacing the future.

Эти силы, с косматыми гривами, отвечали призыву её,

наполняя грядущее новою поступью.

Calm, with the vision satisfied, thrilled by the grandeurs within her,

Насладившись увиденным в полном покое,

и взволнованная только той грандиозностью,

что жила и рождалась внутри,

Down in a billow of whiteness and gold and delicate raiment

Окружая себя белизной,

среди золота, тонких, прекрасных одежд,

Gliding the daughter of Heaven came to the earth that received her

Соскользнув, дочь Небес опустилась на землю,

что радушно встречала её,

Glad of the tread divine and bright with her more than with sunbeams.

Наслаждаясь, что светлый, божественный шаг

будет с ней, а не где-то вверху, рядом с Солнцем.

King Agamemnon she found and smiling on Sparta’s levies

Там нашла она Агамемнона,

посмотрела с улыбкой на рекрутов Спарты 

Mixed unseen with the far-glinting spears of the haughty Mycenae.

И незримо связала всех их

с легионом сверкающих копий

надменных бойцов из Микен.

Then to the Mighty who tranquil abode and august in his regions

После этого Зевс обратился к той Силе,

что величественна и спокойна в своих регионах,

Zeus, while his gaze over many forms and high-seated godheads

Его взгляд полетел мимо множества форм,

мимо многих высоких богов,

Passed like a swift-fleeing eagle over the peaks and the glaciers

Словно быстрый орёл,

когда он, воспаряя над пиками и ледниками,

When to his eyrie he flies alone through the vastness and silence:

Сквозь простор, тишину

возвращается снова в родное гнездо:

"Artemis, child of my loins and you, O legioned immortals,

 «Артемида, дитя моих чресл,

и, о вы, легионы бессмертных,

All you have heard. Descend, O ye gods, to your sovereign stations,

Вы услышали всё. А теперь, мои боги,

расходитесь по высшим постам,

Labour rejoicing whose task is joy and your bliss is creation;

Наслаждаясь работой,

у которой цель — радость,

творение — ваше блаженство;

Shrink from no act that Necessity asks from your luminous natures.

Ни на йоту не отклоняйтесь от действий,

что потребует Необходимость

от ваших прекрасных и светлых натур.

Thee I have given no part in the years that come, O my daughter,

А тебе, моя дочь,

я не дал твоей части работы в грядущем,

Huntress swift of the worlds who with purity all things pursuest.

О, стремительная ты охотница во всех мирах,

что своей чистотою преследует сущее.

Yet not less is thy portion intended than theirs who overpass thee:

Тем не менее есть твоя доля во всём этом деле,

и не меньше она, чем у тех,

кто в нём заняты больше:

Helped are the souls that wait more than strengths soon fulfilled and exhausted.

Помогать тем особенным душам,

что ждут большего, нежели сил,

то теряемых, то восполняемых.

Archeress, brilliance, wait thine hour from the speed of the ages."

О, лучница, о мой бриллиант,

Дожидайся, пока не наступит твой час,

не спеши обгонять ход веков».

So they departed, Artemis leading lightning-tasselled.

Наконец, постепенно они все ушли,

впереди, с бахромою из молний, была Артемида.

Ancient Themis remained and awful Dis and Ananke.

Оставались пока лишь Фемида —

одна из древнейших богинь,

и ужасные Дис и Ананке.

Then mid these last of the gods who shall stand when all others have perished,

И тогда среди этих последних богов,

что останутся, даже когда

все другие погибнут,

Zeus to the Silence obscure under iron brows of that goddess,—

Зевс сказал, обращаясь к Безмолвию,

что скрывало себя

под стальными бровями богини.

Griefless, unveiled was her visage, dire and unmoved and eternal:

Беспечальным, открытым был лик у неё,

неподвижный, и страшный, и вечный.

"Thou and I, O Dis, remain and our sister Ananke.

 «Ты и я, о великая Дис, остаёмся,

и Ананке, которая — наша сестра.

That which the joyous hearts of our children, radiant heaven-moths

То, что полные радости, счастья сердца в наших детях,

в тех небесных сияющих бабочках,

Flitting mid flowers of sense for the honey of thought have not captured,

Что порхали среди цветов смысла,

но, однако же, там не нашли мёда мысли,

That which Poseidon forgets mid the pomp and the roar of his waters

То, о чём забывает наш бог Посейдон

среди рёва, величия вод,

мы все трое храним в нашем сердце.

We three keep in our hearts. By the Light that I watch for unsleeping,

Но при помощи Света,

которым я вижу, так как не сплю,

By thy tremendous consent to the silence and darkness, O Hades,

Но великим согласьем твоим

с тишиною и с тьмой, о Аид,

By her delight renounced and the prayers and the worship of mortals

Но с восторгом её отречения

и с молитвами и поклонением смертных,

Making herself as an engine of God without bowels or vision,—

Самого себя сделав машиною Бога,

без кишок или зрения,

Yet in that engine are only heart-beats, yet is her riddle

И хотя в той машине ещё остаётся

лишь биение сердца,

и хотя остаётся загадка её,

Only Love that is veiled and pity that suffers and slaughters,

Остаётся одна лишь Любовь, что сокрыта,

остаётся лишь жалость,

страдающая и убивающая,

We three are free from ourselves, O Dis, and free from each other.

Мы все трое свободны,

и, о Дис, мы свободны от собственных “я”,

и свободны мы все друг от друга.

Do then, O King of the Night, observe then with Time for thy servant

И поэтому, о Царь Ночи,

наблюдая за Временем, как за слугою своим,

Not my behest, but What she and thou and I are for ever."

Выполняй не моё приказание,

а вот То, чем она, ты и я —

мы являемся вечно».

Mute the Darkness sat like a soul unmoved through the aeons,

Молчаливо сидела та Тьма,

как душа, что сидит

неподвижно в движеньи эпох,

Then came a voice from the silence of Dis, from the night there came wisdom.

Но потом из безмолвия Дисы

зазвучал его голос,

из ночи пришла её мудрость.

"Yes, I have chosen and that which I chose I endure, O Cronion,—

 «Да, я выбрал всё это,

и что выбрал — терплю, о мой бог Кронион,

Though to the courts of the gods I come as a threat and a shadow,

Знаю, что на собранье богов

прихожу я угрозой и тенью,

Even though none to their counsels call me, none to their pastime,

И никто не зовёт меня на совещание, 

и никто не зовёт ко своим развлеченьям,

None companions me willingly; even thy daughter, my consort,

И никто добровольно не хочет идти со мной вместе,

даже дочь твоя, вышедшая за меня,

и супруга моя,

Trembling whom once from our sister Demeter I plucked like a blossom1

Трепеща как цветок, что когда-то сорвал

я у нашей сестры, у богини Деметры,

Torn from Sicilian2 fields, while Fate reluctant, consenting,

С сицилийских полей, подчиняясь Судьбе,

неохотно со мной соглашается

Bowed her head, lives but by her gasps of the sun and the azure;

И живёт, склонив голову,

но всё время вздыхает по солнцу

и по небесной лазури.

Stretched are her hands to the light and she seeks for the clasp of her mother.

Её руки протянуты к свету,

она ищет объятия матери.

I, I am Night and her reign and that of which Night is a symbol.

Да, я — Ночь, и я — царство её,

и всё то, чему символом Ночь.

All to me comes, even thou shalt come to me, brilliant Cronion.

Всё приходит ко мне,

даже ты, о сверкающий Кронион,

там, в грядущем, придёшь.

All here exists by me whom all walk fearing and shunning;

И здесь всё существует на свете,

потому, что есть я,

я, которого все здесь боятся, сторонятся;

He who shuns not, He am I and thou and Ananke.

Тех, кто не избегает, лишь трое —

это я, это ты и Ананке.

All things I take to my bosom that Life may be swift in her voyage;

Всё на свете беру я к себе, в свою грудь,

чтобы Жизнь стать могла

побыстрее в своём путешествии,

For out of death is Life and not by birth and her motions

Потому что из смерти и появляется Жизнь,

а не через рождение или движенья её,

And behind Night is light and not in the sun and his splendours.

А за Ночью есть свет,

и приходит он к нам не от солнца

и его замечательной роскоши.

Troy to the Night I will gather a wreath for my shadows, O grower."

К ночи Трое наступит конец,

и тогда соберу я венок

для теней своих, о садовод».

So in his arrogance dire the vast invincible Death-god

Так ужасный, огромный, непобедимый бог смерти,

полный высокомерия,

Triumphing passed out of heaven with Themis and silent Ananke.

Триумфально сошёл вниз, с небес,

и сошла с ним Фемида,

и безмолвною тенью — Ананке.

Zeus alone in the spheres of his bliss, in his kingdom of brilliance

Зевс, оставшись один, в своём царстве сияния,

в сферах блаженства,

Sat divine and alarmed; for even the gods in their heavens

Сел, божественный, хоть и встревоженный,

потому что и здесь, в небесах,

Scarce shall live who have gazed on the unveiled face of Ananke,

Даже боги едва ли сумеют остаться в живых,

посмотрев на лицо у Ананке

Heard the accents dire of the Darkness that waits for the ages.

И услышав ужасный язык, интонации Тьмы,

что всех нас поджидает веками.

Awful and dull grew his eyes and mighty and still grew his members,

Его взгляд стал ужасным и тусклым,

его мощное тело вдруг стало сильнее и больше,

Back from his nature he drew to the passionless peaks of the spirit,

Отойдя от природы своей,

потянулся он к пикам бесстрастного духа,

Throned where it dwells for ever uplifted and silent and changeless

К тому трону, где он обитает всегда,

молчаливый, возвышенный и неизменный,

Far beyond living and death, beyond Nature and ending of Nature.

Далеко за пределами жизни и смерти,

позади всей Природы,

за пределами даже её завершения.

There for a while he dwelt veiled, protected from Dis and his greatness;

Там какое-то время пробыл он сокрытым,

защищённым от Диса,

с его необъятным величием,

Then to the works of the world he returned and the joy of his musings.

И затем он вернулся к заботам о мире

и привычной отраде своих размышлений.

Life and the blaze of the mighty soul that he was of God’s making

Жизнь и пламя могучей души,

тот, каким он был создан Всевышним,

Dawned again in the heavenly eyes and the majesties semblance.

Вновь предстали рассветом

в небесных глазах и величии облика.

Comforted heaven he beheld, to the green of the earth was attracted.

Он смотрел на спокойное небо,

и влекла его зелень земли.

But through this Space unreal, but through these worlds that are shadows

Но сквозь это Пространство, пусть нереальное,

но по этим мирам, что смотрелись, как тени,

Went the awful Three. None saw them pass, none felt them.

Шла ужасная Троица.

Не увидел никто, как прошли они здесь,

их никто не почувствовал,

Only in the heavens was a tread as of death, in the air was a winter,

Только лишь в небесах — поступь смерти,

только лишь в атмосфере — зима,

Earth oppressed moaned long like a woman striving with anguish.

И земля, угнетённая, долго стонала,

словно женщина от нападающей долгой тоски.

Ida saw them not, but her grim lions cowered in their caverns,

Их не видела Ида,

но угрюмо попрятались львы по пещерам

Ceased for a while on her slopes the eternal laughter of fountains.

И на время замолк

вечный смех её пышных фонтанов.

Over the ancient ramparts of Dardanus’ high-roofed city

Где-то над крепостною,

старинной стеною Дарданского города,

над высокими крышами,

Darkening her victor domes and her gardens of life and its sweetness

Затемняя сверканье победных её куполов,

её сладости и сады жизни,

Silent they came. Unseen and unheard was the dreadful arrival.

Они молча пришли.

Их ужасный приход не увидел,

не слышал никто.

Troy and her gods dreamed secure in the moment flattered by sunlight.

Сама Троя и боги её в тот момент,

что расцвечен был солнечным светом,

все считали себя в безопасности.

Dim to the citadel high they arrived and their silence invaded

С тусклым светом они подошли

к высоте цитадели,

Pallas’ marble shrine where stern and white in her beauty,

Их молчание вторглось в украшенный мрамором

храм богини Паллады,

Где она поражала своей белизной,

красотой и суровостью,

Armed on her pedestal, trampling the prostrate image of darkness

Стоя на пьедестале, в броне, попирая ногой

распростёршийся образ поверженной тьмы,

Mighty Athena’s statue guarded imperial Troya.

Так могучая статуя белой, прекрасной Афины

охраняла имперскую Трою.

Dim and vast they entered in. Then through all the great city

Едва видимые и широкие, трое вошли.

И затем по всем улицам города

Huge a rushing sound was heard from her gardens and places

Слышен был по садам и по разным местам

необъятный и мчащийся звук,

And in their musings her seers as they strove with night and with error

Что тревожил глубокие думы провидцев,

когда бились они и с ошибкой, и с ночью,

And in the fane of Apollo Laocoon torn by his visions

Когда звук проник в храм Аполлона Лаокоона,

и сквозь них понеслись вдруг видения,

Heard aghast the voice of Troy’s deities fleeing from Troya,

Они слышали в ужасе

голоса богов Трои, бегущих из Трои,

Saw the flaming lords of her households drive in a death-rout

Они видели, как их владыки домов,

пламенея, несутся в смертельном волнении

Forth from her ancient halls and their noble familiar sessions.

Прочь из древних её изукрашенных залов,

из её благородных, знакомых собраний.

Ghosts of her splendid centuries wailed on the wings of the doom-blast.

Разлетались все призраки, жившие много столетий,

от грядущих ударов судьбы,

Moaning the Dryads fled and his Naiads passed from Scamander 

С громким стоном бежали дриады,

а наяды прошли от Скамандра

Leaving the world to deities dumb of the clod and the earth-smoke,

И оставили мир божествам,

онемевшим от праха и дыма земли,

And from their tombs and their shrines the shadowy Ancestors faded.

А из старых гробниц и святынь

уходили из города призраки-Предки.

Filled was the air with their troops and the sound of a vast lamentation.

Воздух был переполнен их толпами,

бесконечными их причитанием.

Wailing they went, lamenting mortality’s ages of greatness,

С плачем шли они прочь

и прощались с веками величия смертных,

Ruthless Ananke’s deeds and the mortal conquests of Hades.

Сокрушаясь о действиях неумолимой Ананке,

вспоминая о смертных победах Аида.

Then in the fane Palladian the shuddering priests of Athene

После этого в храме Паллады,

содрогаясь от этих видений, жрецы

белоснежной богини Афины Паллады

Entered the darkened shrine and saw on the suffering marble

Подошли к затемнённой святыне

и увидели там, на расколотом мраморе,

Shattered Athena’s mighty statue prostrate as conquered,

Что статуя Афины разрушилась

и обрушилась ниц, словно кто-то её победил,

But on its pedestal rose o’er the unhurt image of darkness

А на месте Афины возник

образ тьмы

Awful shapes, a Trinity dim and dire unto mortals.

В ужасающей форме: вся Троица,

ели видимая и наводящая ужас на смертных.

Dumb they fell down on the earth and the life-breath was slain in their bosoms

Онемев, они просто упали на землю,

и дыхание жизни покинуло их.

And in the noon there was night. And Apollo passed out of Troya.

Среди дня была ночь.

Аполлон же ушёл прочь из Трои.