Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

SAVITRI

САВИТРИ

Book One

Книга Первая

THE BOOK OF BEGINNINGS

КНИГА НАЧАЛ

Canto II

Песня II

THE ISSUE

РЕШАЮЩИЙ МОМЕНТ

Awhile, withdrawn in secret fields of thought,

На время отойдя в тайные области мысли,

Her mind moved in a many-imaged past

Её ум странствовал в многоликом прошлом,

That lived again and saw its end approach:

Что оживало заново и видело как близится его конец:

Dying, it lived imperishably in her;

Умирая, оно продолжало жить, не разрушаясь в ней;

Transient and vanishing from transient eyes,

Недолговечное и ускользающее от бренных глаз,

Invisible, a fateful ghost of self,

Невидимое, роковое отражение внутреннего “я”,

It bore the future on its phantom breast.

Оно несло будущее на своей призрачной груди.

Along the fleeting event's far-backward trail

Вдоль далеко простирающегося следа скоротечных событий

Regressed the stream of the insistent hours,

Вспять уходил поток требущих внимания часов,

And on the bank of the mysterious flood

А на берегу таинственной реки,

Peopled with well-loved forms now seen no more

Где жили хорошо знакомые облики, которых больше не увидеть,

And the subtle images of things that were,

И тонкие образы вещей, которые когда-то были,

Her witness spirit stood reviewing Time.

Стоял её дух-свидетель, просматривая Время.

All that she once had hoped and dreamed and been,

Всё, на что она когда-то надеялась, о чём мечтала, и что было,

Flew past her eagle-winged through memory's skies.

Летело мимо на орлиных крыльях по небесам воспоминаний.

As in a many-hued flaming inner dawn,

Словно в многоцветном пламенеющем внутреннем рассвете,

Her life's broad highways and its sweet bypaths

Её широкие дороги жизни и её чудесные тропинки

Lay mapped to her sun-clear recording view,

Лежали как на карте под её солнечно-ясным запоминающим взглядом,

From the bright country of her childhood's days

От яркой страны дней её детства

And the blue mountains of her soaring youth

И голубых вершин её парящей юности,

And the paradise groves and peacock wings of Love

От райских рощ и павлиньих крыльев Любви,

To joy clutched under the silent shadow of doom

До радости, зажатой под безмолвной тенью рока,

In a last turn where heaven raced with hell.

В последнем повороте, где небеса состязались в гонке с адом.

Twelve passionate months led in a day of fate.

Двенадцать страстных месяцев вели ко дню судьбы.

An absolute supernatural darkness falls

Абсолютная сверхъестественная тьма порой падает

On man sometimes when he draws near to God:

На человека, когда он притягивается ближе к Богу:

An hour arrives when fail all Nature's means;

Приходит час, когда отказывают все приспособления Природы;

Forced out from the protecting Ignorance

Выбитый из под защищавшего Невежества

And flung back on his naked primal need,

И отброшенный назад до своей голой примитивной потребности,

He at length must cast from him his surface soul

Он должен скинуть, наконец, с себя поверхностную душу

And be the ungarbed entity within:

И стать неприкрытой сущностью внутри:

That hour had fallen now on Savitri.

Таков был час, что ныне опустился на Савитри.

A point she had reached where life must be in vain

Она достигла точки, где — или жизнь должна стать напрасной,

Or, in her unborn element awake,

Или, проснувшись в нерождённом элементе,

Her will must cancel her body's destiny.

Её воля должна отменить судьбу тела.

For only the unborn spirit's timeless power

Потому что только вневременная сила нерождённого духа

Can lift the yoke imposed by birth in Time.

Может приподнять ярмо, навязанное рождением во Времени.

Only the Self that builds this figure of self

Только Высшее “Я”, что строит образ внутреннего “я”,

Can rase the fixed interminable line

Может стереть жёсткую нескончаемую линию,

That joins these changing names, these numberless lives,

Что соединяет эти меняющиеся имена, эти бесчисленные жизни,

These new oblivious personalities

Эти новые забываемые персональности,

And keeps still lurking in our conscious acts

И продолжает сохранять таящийся в сознательных делах,

The trail of old forgotten thoughts and deeds,

След старых позабытых мыслей и поступков,

Disown the legacy of our buried selves,

Не признавая завещания наших погребённых "я",

The burdensome heirship to our vanished forms

Наследства, чересчур тяжёлого для наших быстротечных форм,

Accepted blindly by the body and soul.

Вслепую принятого телом и душой.

An episode in an unremembered tale,

Один из эпизодов позабытой повести,

Its beginning lost, its motive and plot concealed,

Начало затерялось, а сюжет и основная мысль запутаны,,

A once living story has prepared and made

Живая, некогда, история, подготовила и создала

Our present fate, child of past energies.

Нашу нынешнюю судьбу, дитя энергий прошлого.

The fixity of the cosmic sequences

Устойчивость космических последствий,

Fastened with hidden inevitable links

Скреплённых скрытыми связями неизбежности

She must disrupt, dislodge by her soul's force

Она[1] должна разрушить, вытеснить силой души

Her past, a block on the Immortal's road,

Своё прошлое, преграду на пути Бессмертной,

Make a rased ground and shape anew her fate.

Стереть его с лица земли и заново сложить судьбу.

A colloquy of the original Gods

Беседу с изначальными Богами,

Meeting upon the borders of the unknown,

Которых мы встречаем на границах с неизвестным,

Her soul's debate with embodied Nothingness

Спор её души с воплощённым Ничто

Must be wrestled out on a dangerous dim background:

Необходимо было выиграть на опасной сумеречной почве:

Her being must confront its formless Cause,

Её существо должно пойти наперекор своей бесформенной Причине,

Against the universe weigh its single self.

В противовес вселенной положить одно лишь внутреннее “я”.

On the bare peak where Self is alone with Nought

На голом пике, там где Высшее “Я” наедине с Ничто,

And life has no sense and love no place to stand,

И жизнь теряет смысл, а любви не на что встать,

She must plead her case upon extinction's verge,

Ей надо защитить свой выбор на грани угасания,

In the world's death-cave uphold life's helpless claim

В пещере смерти мира поддержать беспомощное требование жизни

And vindicate her right to be and love.

И право отстоять своё — быть и любить.

Altered must be Nature's harsh economy;

Необходимо отойти от жёсткой экономии Природы;

Acquittance she must win from her past's bond,

Она должна завоевать освобождение от оков прошлого,

An old account of suffering exhaust,

Погасить старый счёт страдания,

Strike out from Time the soul's long compound debt

Вычеркнуть из Времени суммарный длинный долг души

And the heavy servitudes of the Karmic Gods,

И тяжёлое рабство у Кармических Богов,

The slow revenge of unforgiving Law

Медленную месть непрощающего Закона,

And the deep need of universal pain

И глубокую нужду вселенской боли,

And hard sacrifice and tragic consequence.

И суровую жертву, и трагичные последствия.

Out of a timeless barrier she must break,

За вневременной барьер она должна прорваться,

Penetrate with her thinking depths the Void's monstrous hush,

Своей мыслящей глубиной проникнуть в чудовищную тишину Пустоты,

Look into the lonely eyes of immortal Death

Всмотреться в одинокие глаза бессмертной Смерти

And with her nude spirit measure the Infinite's night.

И измерить своим оголённым духом ночь Бесконечности.

The great and dolorous moment now was close.

Великий и печальный миг сейчас стал близок.

A mailed battalion marching to its doom,

Как посланные батальоны, марширующие к своей судьбе,

The last long days went by with heavy tramp,

Последние тянувшиеся дни прошли тяжёлым шагом,

Long but too soon to pass, too near the end.

Такие долгие, но как же быстро проходящие и близкие к концу.

Alone amid the many faces loved,

Одна среди множества любимых лиц,

Aware among unknowing happy hearts,

Осознающая среди незнающих счастливых сердец,

Her armoured spirit kept watch upon the hours

Её вооруженный дух отсчитывал часы,

Listening for a foreseen tremendous step

Прислушиваясь к страшной поступи предвиденного

In the closed beauty of the inhuman wilds.

По обступившей красоте безлюдных дебрей.

A combatant in silent dreadful lists,

Боец на молчаливых ужасных аренах,

The world unknowing, for the world she stood:

Неведомая миру, она стояла ради мира:

No helper had she save the Strength within;

И не было ни одного помощника, лишь Сила внутри;

There was no witness of terrestrial eyes;

Здесь не было ни одного свидетеля среди земных очей;

The Gods above and Nature sole below

Боги наверху и одинокая Природа ниже

Were the spectators of that mighty strife.

Были зрителями этого могучего сражения.

Around her were the austere sky-pointing hills,

Вокруг неё стояли суровые холмы, указывая в небо,

And the green murmurous broad deep-thoughted woods

И зелёные шуршащие широкие леса, в глубоких думах

Muttered incessantly their muffled spell.

Не прерываясь, бормотали свои глухие заклинания.

A dense magnificent coloured self-wrapped life

Роскошная, густая, разноцветная, ушедшая в заботы, жизнь,

Draped in the leaves' vivid emerald monotone

Одетая в изумрудную живую однородную листву

And set with chequered sunbeams and blithe flowers

Усыпанная пестротою бликов солнца и весёлыми цветами,

Immured her destiny's secluded scene.

Взяла в кольцо уединённую сцену её судьбы.

There had she grown to the stature of her spirit:

Здесь поднялась она к высотам собственного духа:

The genius of titanic silences

И гений титанических безмолвий,

Steeping her soul in its wide loneliness

Погрузивший её душу в своё широкое одиночество,

Had shown to her her self's bare reality

Показал ей неприкрытую реальность её внутреннего “я”

And mated her with her environment.

И обручил её со всем, что окружало.

Its solitude greatened her human hours

Уединение делало великими её человеческие часы 

With a background of the eternal and unique.

На фоне вечного и уникального.

A force of spare direct necessity

Энергия освобождающей прямой необходимости

Reduced the heavy framework of man's days

Свела тяжёлую основу дней человека,

And his overburdening mass of outward needs

Его отягощающую массу внешних нужд

To a first thin strip of simple animal wants,

К первоначальной тонкой ниточке животных незатейливых желаний,

And the mighty wildness of the primitive earth

А могучая дикость простоты земли,

And the brooding multitude of patient trees

И размышляющая масса терпеливых деревьев,

And the musing sapphire leisure of the sky

Задумчивый сапфирный отдых неба,

And the solemn weight of the slowly-passing months

Торжественная тяжесть медленно текущих месяцев,

Had left in her deep room for thought and God.

Оставили в её глубине место для мысли и для Бога.

There was her drama's radiant prologue lived.

Сияющий пролог её драмы был прожит.

A spot for the eternal's tread on earth

Уже и сцена на земле для шага вечности,

Set in the cloistral yearning of the woods

Нашлась среди монастырского томления лесов

And watched by the aspiration of the peaks

И наблюдаемая устремлением пиков гор,

Appeared through an aureate opening in Time,

Явилась через золотой проход во Времени,

Where stillness listening felt the unspoken word

Где тишина, прислушиваясь, ощутила несказанное слово,

And the hours forgot to pass towards grief and change.

А часы позабыли двигаться навстречу горю и перемене.

Here with the suddenness divine advents have,

Сюда, с внезапностью, типичной для божественного появления,

Repeating the marvel of the first descent,

Повторяя чудо первого нисхождения,

Changing to rapture the dull earthly round,

Земную скучную рутину превратив в восторг,

Love came to her hiding the shadow, Death.

Любовь пришла к ней, пряча тенью Смерть.

Well might he find in her his perfect shrine.

Возможно он[2] нашёл в ней совершенный храм.

Since first the earth-being's heavenward growth began,

Впервые, с той поры, как начало тянуться к небу бытиё земли,

Through all the long ordeal of the race,

За всё долгое тяжёлое испытание этой расы,

Never a rarer creature bore his shaft,

Столь редкое создание ещё ни разу не переносило его свет,

That burning test of the godhead in our parts,

Этот пылающий тест божественного в наших элементах,

A lightning from the heights on our abyss.

Эту молнию, упавшую с высот на нашу бездну.

All in her pointed to a nobler kind.

Всё в ней давало знать о благородном роде.

Near to earth's wideness, intimate with heaven,

К земным просторам близкий, товарищ небесам,

Exalted and swift her young large-visioned spirit

Ей возвышенный и быстрый, широко смотрящий юный дух,

Voyaging through worlds of splendour and of calm

Гуляя по мирам великолепия и тишины,

Overflew the ways of Thought to unborn things.

Перелетал через дороги Мысли к тому, что ещё не рождено.

Ardent was her self-poised unstumbling will;

Пылающей была её самоуравновешенная, безошибочная воля;

Her mind, a sea of white sincerity,

А ум её, как море чистой искренности,

Passionate in flow, had not one turbid wave.

В потоке страстный, отвергал любую мутную волну.

As in a mystic and dynamic dance

В мистическом и динамичном танце,

A priestess of immaculate ecstasies

Жрицей чистых экстазов,

Inspired and ruled from Truth's revealing vault

Ведомая и вдохновляемая сводом откровений Истины,

Moves in some prophet cavern of the gods,

Она летела по неведомой пророческой пещере богов,

A heart of silence in the hands of joy

А сердце тишины в ладонях радости

Inhabited with rich creative beats

Богатым созидающим биеньем наполняло

A body like a parable of dawn

Похожее на аллегорию рассвета тело,

That seemed a niche for veiled divinity

Которое казалось нишей для божественности за вуалью,

Or golden temple-door to things beyond.

Или золотой дверью храма в запредельное.

Immortal rhythms swayed in her time-born steps;

Бессмертные ритмы сквозили в её шагах, рождённых временем;

Her look, her smile awoke celestial sense

Её улыбка, взгляд будили неземное чувство

Even in earth-stuff, and their intense delight

В самой субстанции земли, а интенсивный их восторг

Poured a supernal beauty on men's lives.

Обрушивал красоту небес на человеческие жизни.

A wide self-giving was her native act;

Широкая самоотдача для неё была естественным движением;

A magnanimity as of sea or sky

Великодушие, как море или небеса,

Enveloped with its greatness all that came

Своим величием окутывало всё, что приходило,

And gave a sense as of a greatened world:

Давало ощущение мира, что становится всё время больше:

Her kindly care was a sweet temperate sun,

Её свободная и лёгкая забота была как нежное умеренное солнце,

Her high passion a blue heaven's equipoise.

Её возвышенная страстность — равновесием небесной сини.

As might a soul fly like a hunted bird,

Так чья-нибудь душа могла бы улетать гонимой птицей,

Escaping with tired wings from a world of storms,

Спасаясь на усталых крыльях из мира штормов,

And a quiet reach like a remembered breast,

И наконец, найти покой, как на знакомой издавна груди, 

In a haven of safety and splendid soft repose

В гавани надёжности и роскошного мягкого покоя,

One could drink life back in streams of honey-fire,

Где можно снова упиваться жизнью в струях из медового огня,

Recover the lost habit of happiness,

Вернуть ушедшую привычку быть счастливой,

Feel her bright nature's glorious ambience,

Почувствовать великолепие окружения своей яркой природы,

And preen joy in her warmth and colour's rule.

Расправить радость под защитой своего тепла и красок.

A deep of compassion, a hushed sanctuary,

Глубины сострадания, убежище, наполненное тишиной,

Her inward help unbarred a gate in heaven;

И внутренняя помощь открывали ей ворота в небеса;

Love in her was wider than the universe,

Любовь была в ней шире, чем вселенная,

The whole world could take refuge in her single heart.

Весь мир способен был укрыться в её одном сердце.

The great unsatisfied godhead here could dwell:

Великое неудовлетворённое божество смогло в нём поселиться:

Vacant of the dwarf self's imprisoned air,

Свободный от тюремной атмосферы карликовой личности,

Her mood could harbour his sublimer breath

Её настрой сумел вместить его возвышенное, тонкое дыхание,

Spiritual that can make all things divine.

Что может превратить в божественное всё вокруг.

For even her gulfs were secrecies of light.

В ней даже бездны стали тайниками света.

At once she was the stillness and the word,

Она была одновременно и молчанием, и словом,

A continent of self-diffusing peace,

И континентом самопроникавшего покоя,

An ocean of untrembling virgin fire;

И океаном девственного ровного огня;

The strength, the silence of the gods were hers.

Могущество и безмолвие богов принадлежали ей.

In her he found a vastness like his own,

В ней он нашёл такую же, как у себя безбрежность,

His high warm subtle ether he refound

Восстановил высокий, тёплый и утонченный эфир

And moved in her as in his natural home.

И двигался в ней как в своём родимом доме.

In her he met his own eternity.

В ней повстречал он собственную вечность.

   Till then no mournful line had barred this ray.

   До той поры ни разу тёмная черта не преграждала этот луч.

On the frail breast of this precarious earth,

На неустойчивой груди этой сомнительной земли,

Since her orbed sight in its breath-fastened house,

С тех пор, как видящий повсюду взгляд её в сжимающем дыхание жилище,

Opening in sympathy with happier stars

С симпатией открывшись более счастливым звездам,

Where life is not exposed to sorrowful change,

Где жизнь не брошена на произвол печальных перемен,

Remembered beauty death-claimed lids ignore

Стал помнить красоту, которую запреты, утверждающие смерть не замечают,

And wondered at this world of fragile forms

И удивляться этому миру хрупких форм,

Carried on canvas-strips of shimmering Time,

Летящих на обрывках парусов мерцающего Времени,

The impunity of unborn Mights was hers.

Она приобрела свободу нерождённых Сил.

Although she leaned to bear the human load,

Хотя она склонилась, чтоб нести людскую ношу,

Her walk kept still the measures of the gods.

Её походка до сих пор хранила ритм богов.

Earth's breath had failed to stain that brilliant glass:

Дыхание земли не смогло запятнать это сверкающее зеркало:

Unsmeared with the dust of our mortal atmosphere

Нетронутое пылью нашей смертной атмосферы,

It still reflected heaven's spiritual joy.

Оно всё также продолжало отражать божественную радость неба.

Almost they saw who lived within her light

И те, кто жили в этом свете, могли порой увидеть

Her playmate in the sempiternal spheres

Её товарища по играм в вечных сферах,

Descended from its unattainable realms

Спустившегося из своих недостижимых царств

In her attracting advent's luminous wake,

В озарённый след её пленяющего появления,

The white-fire dragon-bird of endless bliss

Бело-огненного дракона-птицу бесконечного блаженства,

Drifting with burning wings above her days:

Парящего на пламенных крылах над её днями:

Heaven's tranquil shield guarded the missioned child.

Спокойный страж небес берёг направленное с миссией дитя.

A glowing orbit was her early term,

Сверкающая орбита была её временным пределом,

Years like gold raiment of the gods that pass;

Годы — золотым преходящим одеянием богов;

Her youth sat throned in calm felicity.

На троне восседала юность в безмятежном счастье.

But joy cannot endure until the end:

Но радость не способна продолжаться до конца:

There is a darkness in terrestrial things

Есть темнота в земных вещах,

That will not suffer long too glad a note.

Что не выдерживает долго слишком радостную ноту.

On her too closed the inescapable Hand:

Неотвратимая Рука накрыла и её:

The armed Immortal bore the snare of Time.

Вооружённая Бессмертная попала в западню Времени.

One dealt with her who meets the burdened great.

И тот, кто встречает великих с тяжёлой ношей, занялся ей.

Assigner of the ordeal and the path

Назначающий суровое испытание и путь,

Who chooses in this holocaust of the soul

Кто выбирает в этом всесожжении души

Death, fall and sorrow as the spirit's goads,

Страдание, падение и смерть, как шпоры духа,

The dubious godhead with his torch of pain

Сомнительное божество со своим факелом боли

Lit up the chasm of the unfinished world

Высветило бездну незаконченного мира

And called her to fill with her vast self the abyss.

И призвало её своим безбрежным “я” заполнить эту пропасть.

August and pitiless in his calm outlook,

Величественный и безжалостный в своем спокойном взгляде,

Heightening the Eternal's dreadful strategy,

Возвысив эту страшную стратегию Вечного,

He measured the difficulty with the might

Он трудность измерял могуществом

And dug more deep the gulf that all must cross.

И делал ещё глубже пропасть, которую всем надо перейти.

Assailing her divinest elements,

Напав на самые её божественные элементы,

He made her heart kin to the striving human heart

Он сделал сердце у неё сродни стремящемуся сердцу человека,

And forced her strength to its appointed road.

Направил силу в ней по им назначенной дороге.

For this she had accepted mortal breath;

Для этого дыхание смертного приняла она;

To wrestle with the Shadow she had come

Она пришла сразиться с этой Тенью,

And must confront the riddle of man's birth

Она должна была столкнуться с загадкой рождения человека

And life's brief struggle in dumb Matter's night.

С короткой битвой жизни средь ночи немой Материи.

Whether to bear with Ignorance and death

Мириться ли с Невежеством и смертью,

Or hew the ways of Immortality,

Или прорубать пути Бессмертия,

To win or lose the godlike game for man,

Выиграть или проиграть богоподобную игру для человека,

Was her soul's issue thrown with Destiny's dice.

Решающий момент её души бросанием костей Судьбы определялся.

But not to submit and suffer was she born;

Но не страдать и подчиняться родилась она;

To lead, to deliver was her glorious part.

Вести, освобождать — было её славной ролью.

Here was no fabric of terrestrial make

Среди созданного на земле не было материала,

Fit for a day's use by busy careless Powers.

Для повседневных нужд работающих, беззаботных Сил.

An image fluttering on the screen of Fate,

Образ, трепещущий на экране Судьбы,

Half-animated for a passing show,

Одушевлённый лишь наполовину ради временного шоу,

Or a castaway on the ocean of Desire

Или терпящий крушение в океане Желания,

Flung to the eddies in a ruthless sport

Брошенный в водовороты безжалостной забавы

And tossed along the gulfs of Circumstance,

И носимый по пучинам Обстоятельства,

A creature born to bend beneath the yoke,

Создание, рождённое сгибаться под ярмом,

A chattel and a plaything of Time's lords,

Игрушка и имущество хозяев Времени,

Or one more pawn who comes destined to be pushed

Или одна из пешек, которой суждено быть передвинутой

One slow move forward on a measureless board

На медленный ход вперёд по безграничной доске

In the chess-play of the earth-soul with Doom,-

В шахматной игре земной души и Рока, —

Such is the human figure drawn by Time.

Так выглядит фигура человека, нарисованная Временем.

A conscious frame was here, a self-born Force.

Каркас сознания был здесь, и само-зародившаяся Сила.

In this enigma of the dusk of God,

В этой загадке сумерек Бога,

This slow and strange uneasy compromise

В этом медленном и странном нелёгком компромиссе

Of limiting Nature with a limitless Soul,

Ограниченной Природы с неограниченной Душой,

Where all must move between an ordered Chance

Где всё должно двигаться между упорядоченным Случаем

And an uncaring blind Necessity,

И равнодушной слепой Необходимостью,

Too high the fire spiritual dare not blaze.

Духовный огонь не станет рисковать, сияя слишком высоко.

If once it met the intense original Flame,

Но стоит ему встретиться с интенсивным самостоятельным Пламенем,

An answering touch might shatter all measures made

Ответное касание способно разнести любые деланные мерки,

And earth sink down with the weight of the Infinite.

И земля осядет под весом Бесконечности.

A gaol is this immense material world:

Весь этот необъятный материальный мир — тюрьма:

Across each road stands armed a stone-eyed Law,

На каждой из дорог стоит вооружённый, с каменным взглядом, Закон,

At every gate the huge dim sentinels pace.

У каждых врат вышагивают неясные огромные часовые.

A grey tribunal of the Ignorance,

Серый трибунал Невежества,

An Inquisition of the priests of Night

И Инквизиция жрецов Ночи

In judgment sit on the adventurer soul,

Выносят приговор душе, искательнице приключений,

And the dual tables and the Karmic norm

А двойственные заповеди и Кармическая норма

Restrain the Titan in us and the God:

В нас ограничивают Титана и Бога:

Pain with its lash, joy with its silver bribe

Боль со своею плетью, радость со своей серебряной взяткой

Guard the Wheel's circling immobility.

Хранят вертящуюся неподвижность Колеса.

A bond is put on the high-climbing mind,

Цепь одевается на высоко взбирающийся ум,

A seal on the too large wide-open heart;

Печать поставлена на чересчур большое, широко распахнутое сердце;

Death stays the journeying discoverer, Life.

Смерть останавливает странника-исследователя — Жизнь.

Thus is the throne of the Inconscient safe

Так сохраняется трон Несознания,

While the tardy coilings of the aeons pass

Пока эпохи медленно проходят спирали,

And the Animal browses in the sacred fence

Пока Животное пасётся за священной оградой,

And the gold Hawk can cross the skies no more.

А золотой Сокол не может больше пролететь по небесам.

But one stood up and lit the limitless flame.

Но вот поднялся кто-то и зажёг огонь, не знающий пределов.

Arraigned by the dark Power that hates all bliss

Осуждённая той темной Силой, что ненавидит всякое блаженство

In the dire court where life must pay for joy,

На ужасном суде, где жизнь должна платить за радость,

Sentenced by the mechanic justicer

Приговорённая механическим судьей

To the afflicting penalty of man's hopes,

К мучительной расплате человеческими надеждами,

Her head she bowed not to the stark decree

Она не опустила головы перед закостенелым указом,

Baring her helpless heart to destiny's stroke.

Обнажая своё беспомощное сердце перед ударом судьбы.

So bows and must the mind-born will in man

Так подчиняется и вынуждена подчиняться воля в человеке,

Obedient to the statutes fixed of old,

Рождённая умом, послушная застывшим установкам прошлого,

Admitting without appeal the nether gods.

Без возражения впуская внутрь богов из низших планов.

In her the superhuman cast its seed.

В Савитри же сверхчеловек посеял свои семена.

Inapt to fold its mighty wings of dream

Неспособный сложить могучие крылья мечты,

Her spirit refused to hug the common soil,

Её дух отказывался держаться за обычную почву,

Or, finding all life's golden meanings robbed,

Или, найдя что замечательные смыслы жизни все разграбленны,

Compound with earth, struck from the starry list,

Смириться с тем, что землю, вычеркнут из звёздных списков,

Or quench with black despair the God-given light.

Или гасить чёрным отчаянием подаренный нам Богом свет.

Accustomed to the eternal and the true,

Привыкнув к вечному и к истинному,

Her being conscious of its divine founts

Существо её, осознавая свои божественные истоки,

Asked not from mortal frailty pain's relief,

Не просило облегчения от боли смертной хрупкости,

Patched not with failure bargain or compromise.

Не латало неудачу сделкой или компромиссом.

A work she had to do, a word to speak:

Её надо было выполнить работу и сказать слово:

Writing the unfinished story of her soul

Записывая незавершённую историю своей души

In thoughts and actions graved in Nature's book,

В мыслях и действиях, запоминаемых в книге Природы,

She accepted not to close the luminous page,

Она не соглашалась закрывать в ней светлую страницу,

Cancel her commerce with eternity,

И отменять свою торговлю с вечностью,

Or set a signature of weak assent

Или ставить подпись малодушного согласия

To the brute balance of the world's exchange.

Под грубым равновесием общего обмена в мире.

A force in her that toiled since earth was made,

Сила в ней, работавшая с сотворения земли,

Accomplishing in life the great world-plan,

В жизнь проводя великий план мира,

Pursuing after death immortal aims,

Преследуя за смертью цели бессмертных,

Repugned to admit frustration's barren role,

Отказывалась принимать пустую роль разочарования,

Forfeit the meaning of her birth in Time,

Терять смысл своего рождения во Времени,

Obey the government of the casual fact

Подчиняться власти случайных фактов

Or yield her high destiny up to passing Chance.

Или отдавать свою высокую судьбу на волю временного Случая.

In her own self she found her high recourse;

Она нашла высокое прибежище в своём внутреннем “я”;

She matched with the iron law her sovereign right:

Она поставила свои высокие права наперекор железному закону:

Her single will opposed the cosmic rule.

Своей отдельной волей опрокинула космическое правило.

To stay the wheels of Doom this greatness rose.

Остановить колеса Рока поднялось это величие.

At the Unseen's knock upon her hidden gates

На стук Незримого в её сокрытые врата

Her strength made greater by the lightning's touch

Её могущество, став больше от касания озарения,

Awoke from slumber in her heart's recess.

Очнулось ото сна в сердечной нише.

It bore the stroke of That which kills and saves.

Оно сумело вынести удар Того, кто убивает и спасает.

Across the awful march no eye can see,

Наперекор ужасному маршу, что ни один взгляд не сумел бы увидать,

Barring its dreadful route no will can change,

Преграждая страшный путь его, что никакая воля не смогла бы сделать,

She faced the engines of the universe;

Она лицом к лицу столкнулась с локомотивами вселенной;

A heart stood in the way of the driving wheels:

И сердце встало на пути катящихся колес;

Its giant workings paused in front of a mind,

Гигантская работа их запнулась в шаге от ума,

Its stark conventions met the flame of a soul.

Застывшие условности их встретились с огнём души.

A magic leverage suddenly is caught

Внезапно зацепился магический рычаг,

That moves the veiled Ineffable's timeless will:

Которым двигалась вневнеменная воля скрытого Невыразимого:

A prayer, a master act, a king idea

Молитва, действие мастера, ведущая идея

Can link man's strength to a transcendent Force.

Способны силу человека соединить с трансцендентной Силой.

Then miracle is made the common rule,

Тогда и чудо делается общим правилом,

One mighty deed can change the course of things;

Одно могучее действие способно изменить весь ход вещей;

A lonely thought becomes omnipotent.

Одна единственная мысль — становится всесильной.

All now seems Nature's massed machinery;

Сейчас всё кажется огромной машинерией Природы;

An endless servitude to material rule

Нескончаемое рабство под пятой материальной власти

And long determination's rigid chain,

И перед жёсткой цепью длинной предопределённости,

Her firm and changeless habits aping Law,

Её[3] настойчивые и неизменные привычки подражающие Закону,

Her empire of unconscious deft device

Её империя несознающего искусного устройства

Annul the claim of man's free human will.

Уничтожают требование человека обладать свободной волей.

He too is a machine amid machines;

Он тоже — словно некая машина посреди машин;

A piston brain pumps out the shapes of thought,

Подобно поршню мозг качает мыслеформы,

A beating heart cuts out emotion's modes;

Биенье сердца вырезает разновидности эмоций;

An insentient energy fabricates a soul.

Энергия без чувства фабрикует душу.

Or the figure of the world reveals the signs

Бывает, облик мира обнаруживает знаки

Of a tied Chance repeating her old steps

Обусловленного Случая, что повторяет старые шаги Природы

In circles around Matter's binding-posts.

Кружа вокруг скрепляющих столбов Материи.

A random series of inept events

Здесь есть случайные цепочки из бессмысленных событий,

To which reason lends illusive sense, is here,

Которым разум придает иллюзорный смысл,

Or the empiric Life's instinctive search,

Или инстинктивный поиск познающей Жизни,

Or a vast ignorant mind's colossal work.

Или колоссальная работа необъятного невежества ума.

But wisdom comes, and vision grows within:

Но вот приходит мудрость и вырастает внутреннее видение:

Then Nature's instrument crowns himself her king;

И инструмент Природы объявляет самого себя её царём;

He feels his witnessing self and conscious power;

Он ощущает внутреннего “я”-свидетеля и силу своего сознания;

His soul steps back and sees the Light supreme.

Его душа идёт на шаг назад и видит высший Свет.

A Godhead stands behind the brute machine.

Отныне Божество стоит за грубо сделанной машиной.

This truth broke in in a triumph of fire;

И эта истина врывается в триумфе огня;

A victory was won for God in man,

Победа завоевана для Бога в человеке,

The deity revealed its hidden face.

И божество явило свой скрытый лик.

The great World-Mother now in her arose:

Великая Мать Мира поднималась в ней сейчас:

A living choice reversed fate's cold dead turn,

Живой выбор отменил холодный мёртвый поворот судьбы,

Affirmed the spirit's tread on Circumstance,

Поставил поступь духа выше Обстоятельства,

Pressed back the senseless dire revolving Wheel

Толкнул назад бесчувственное страшное вращенье Колеса

And stopped the mute march of Necessity.

И остановил безмолвный марш Необходимости.

A flaming warrior from the eternal peaks

Пламенный боец с вечных пиков,

Empowered to force the door denied and closed

Кому доверили взломать запретную и закрытую дверь,

Smote from Death's visage its dumb absolute

Сбил с лика Бога Смерти его глухую абсолютность

And burst the bounds of consciousness and Time.

И на куски разнёс ограничения сознания и Времени.

End of Canto Two

Конец второй песни

Перевод (первый) Леонида Ованесбекова

1999 ноя 27сб  — 2020 янв 12 вс