Integral Yoga: Sujata Nahar, "Mother's Chronicles", Book One, "MIRRA"

Издательство Терра Инкогнито
Бишкек

Вытащить её из этой могилы
было нашей целью.

Суджата — Сатпрем
30 апреля, 1984

Материал для этой книги в основном был взят из работ Сатпрема.

Сатпрем был доверенным лицом Матери в течение 17 лет.

Из записанных на магнитофон бесед Матери и Сатпрема родилась Агенда в тринадцати томах.

Эта книга была написана благодаря его поддержке.

Меня попросили рассказать что-нибудь о себе: кто я, кто побудил меня поделиться с вами историей Матери, как я встретилась впервые с Матерью… и так далее и тому подобное. Но я не намерена выдавать все секреты на этом этапе. Вскоре вы сами найдёте некоторые ответы, продвигаясь вперёд вместе с этой Реальной Историей.

В данный момент достаточно сказать, что я уже пожилая леди. Но когда я впервые повстречалась с Матерью, мне было всего лишь девять лет. И вскоре она приютила меня под своим крылом. Вплоть до 1973 года, когда мне исполнилось сорок девять лет, я жила в безопасности рядом с Матерью, окутанная теплом её любви.

Вы приглашены на пир Материнской любви.

Я родилась в доме своего дедушки, П. К. Нахара. По профессии он был адвокат, но хорошо известной фигурой в Индии он стал благодаря своей культурной деятельности, охватывающей многие области. Она охватывала разнообразные сферы: образование, литература, коллекции разного рода, от спичечных этикеток до скульптур. К тому же он был и социальным реформатором. Но прежде всего он был преданным Джайном. Мой отец, П. С. Нахар, был пятым по счёту ребёнком в семье, где было девять детей. Мой отец хотел, чтобы его дети, а нас было восемь, получили хорошее образование. С этой целью нас взяли в Шантиникетан, Всемирный университет Рабиндраната Тагора, "Вишвабхарати". Наша семья жила в доме старшего брата Тагора, арендованном нашим отцом. Таким образом, годы когда мы формировались, были проведены на чистом открытом воздухе, мы впитывали культурную и артистическую атмосферу, преобладавшую там под влиянием самого поэта и других, подобных Нандалалу Бозу. Как и следовало ожидать, мы, дети, больше половины времени проводили дурачась, лазая по деревьям. Затем моя мать, С. К. Нахар, умерла. Мой отец, построивший свой мир вокруг неё, внезапно обнаружил, что потерял почву под ногами. Ему было только тридцать четыре. Несмотря на оказываемое на него давление, он отказался жениться вторично. Он хотел другой жизни. С самого детства его очень сильно привлекали садху и саньясины. Поэтому он отправился на поиски Мастера, кого-нибудь, кто смог бы вести его во внутренней жизни, кто смог бы открыть ему цель его существования на земле. Он отправился в путешествие по Индии.

На своём пути к величественному храму Рамешварам на юге Индии, он задержался в Пондишерри. Там, в этом французском анклаве, жил Шри Ауробиндо. Шри Ауробиндо был великим бенгальским революционным лидером начала этого столетия. Он был заключён в тюрьму британцами, но они не смогли предоставить достаточно доказательств для того, чтобы удовлетворить судью. Поэтому после года тюрьмы он был освобождён. Но британское правительство не сдавалось. Вскоре они были снова готовы арестовать Шри Ауробиндо по сфабрикованным обвинениям. Тогда Шри Ауробиндо тайно покинул Калькутту и отправился в Пондишерри, не только для того, что избегнуть ареста, но и следуя опыту который у него был, когда он находился в тюрьме.

Там, в ашраме Шри Ауробиндо, мой отец встретил Мать. В Шри Ауробиндо и Матери он нашёл Руководителей, которых искал. И как и всякий отец, он захотел, чтобы его дети тоже встретились со Шри Ауробиндо и Матерью. Таким образом, мы, братья и сёстры, встретились с Ними. В конце концов, один за другим, мы решили остаться под крылом Матери и Шри Ауробиндо.

Они, конечно, не позволяли бегать нам свободно — если мы должны были выполнять йогу, то нам была необходима дисциплина — а держали нас под своим неусыпным оком и даже принимали меры к нашему образованию. У нас были разные наставники по разным предметам. Английская леди обучала нас английскому и французскому для того, чтобы мы могли в оригинале читать книги написанные Матерью и Шри Ауробиндо. Французский джентльмен, Р.Б. de Saint-Hilaire, обучал нас наукам и математике. Мы знали его под именем Павитра (чистый). Выпускнику Политехнического Института Парижа, ему была вверена работа различных департаментов Ашрама. Когда они разрослись, в это были вовлечены я и мои братья, и очень скоро он предоставил беготню по ежедневным делам нам. Две мои младшие сестры преподавали в Школе Ашрама, а я в течении многих лет была его личным секретарём. Среди прочих дел, его офис был ответственен за переписку Шри Ауробиндо и Матери с зарубежными учениками.

Затем на сцене появился Сатпрем. К этому времени Матери надоела невосприимчивость молодёжи Ашрама. Ей хотелось придать ей новую форму, но этим молодым людям была не слишком интересна Жизнь Божественная, которую Мать и Шри Ауробиндо хотели воплотить на земле. Поэтому Мать была рада, когда приехал Сатпрем. Он был так свеж, приехав из амазонских джунглей с бунтом в сердце против всех человеческих путей — разве он не страдал нечеловечески в нацистских концентрационных лагерях, куда он был заключён как член французского сопротивления, едва ему перевалило за двадцать? Он был готов что-нибудь предпринять. Он жаждал ЧЕГО-ТО ДРУГОГО. В Сатпреме Мать нашла материал, который она могла бы формировать — материал достаточно честный, чтобы позволить быть формируемым. Случилось так, что Сатпрем в совершенстве владел французским языком. Этот дар послужил предлогом: Мать стала звать его в офис Павитры для того, чтобы консультировать его. Она рассказывала ему вещи из прошлого или настоящего, события её собственной жизни, чтобы что-то проиллюстрировать или отвечая на его вопросы. Когда их близость выросла и когда Сатпрем всё больше и больше стал понимать что поставлено на карту, Мать всё больше и больше доверяла ему, что в ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ с ней происходило, забирая его вместе с собой в будущее человеческого вида, описывая топографию исследуемого ею мира. Их беседы, записанные на французском языке, были опубликованы в 13 томах АГЕНДЫ МАТЕРИ.

Насколько это возможно, я постаралась позволить самой Матери рассказывать о собственной жизни. Всё что я сделала — изложила эти события в хронологическом порядке, насколько это было возможно.

Довольно предисловий.

Отправимся в Реальную Историю.

Материя

В чём реальность Материи?

"Я была ещё ребёнком, — рассказывала нам Мать однажды, — когда мне сказали, что всё является "атомами" (в те дни использовали этот термин). Мне сказали:"Видишь этот стол? Ты думаешь, что это стол, что он твёрдый и деревянный, но это лишь атомы, двигающиеся с места на место". Я помню когда мне сказали это впервые, это вызвало своего рода революцию в моей голове, принеся ощущение полной нереальности всего видимого. Неожиданно я сказала: "Но если это так, тогда всё неистинно!"

Матери было не больше четырнадцати или пятнадцати лет, когда с ней произошёл этот решающий опыт.

Эта "революция в голове" повела Мать на поиски Настоящей Материи. В течении более чем восьмидесяти лет она непрестанно преследовала ложь видимостей. И она нашла Настоящую Материю, высочайшую Реальность, скрытую в сердце атома.

Прежде чем мы отправимся с ней на эту охоту и поиски, давайте бросим взгляд на биографические данные, которые помогут нам лучше понять всё, что последует дальше.

Бабушка маленькой Мирры (с двумя "р") была большим оригиналом. В Мире (с одним "р") Исмалун было нечто искрящееся и притягательное. И Мать унаследовала часть этого.

Мира Исмалун родилась в Каире в 1830 году, 18 декабря.

Но Исмалун также имели некоторые корни в древнем Урало- Алтайском регионе Венгрии, а отец Миры Исмалун, Саид Пинто, хоть и был египтянином, прослеживал свои корни в Испании. Переменчивые ветры дули над колыбелью Мирры, ветры Урала смешивались с мистериями Долины Королей и огненной Иберии. У Матери было множество корней, очень древних, и распространяющихся, возможно, повсюду. "Мне миллионы лет и я жду," — говорила она в последние годы, глядя так, словно она несла ношу мира и всё сопротивление своих земных детей. Это напоминает нам передвижную студию Walter Pater на Mona Lisa, с которой Мать имела странное сходство и похожую улыбку: "Она старше камней меж которыми она сидит… она была мертва много раз и изучила секрет могилы…". *1)*

1830.

Мехемет Али — вице-король Египта. Суэцкий канал ещё не вырыт. Армии Паши восстали против ярма Оттоманской Империи. Феодальный Египет находится в конфронтации с современным миром всё ещё помнящим о Бонапарте. Но буря Бонапарта, возможно, оставила в воздухе нечто, поскольку Мира Исмалун тоже, не теряя времени, сбросила железный ошейник.

В возрасте тринадцати лет, во время путешествия по Нилу, в соответствии с мудрой и благовоспитанной модой тех дней, она вышла замуж за банкира, встретив своего жениха на корабле. "Он предложил мне дорогую диадему и корзинку клубники", — вспоминала она в своих мемуарах, настолько же очаровательных и забавных, насколько и коротких, которые она диктовала на французском своему внуку, губернатору Альфасса, когда ей было семьдесят шесть лет. Мы предполагаем, что клубника была оценена ею выше, чем диадема.

В двадцать лет она отправилась в Италию — отважный поступок, если вспомнить положение женщины на Среднем Востоке более сотни лет назад. "Я говорила только на арабском, носила египетскую одежду и путешествовала одна с двумя детьми и гувернанткой, в то время как мой муж оставался в Египте. Я была первой египтянкой, рискнувшей выехать из Египта таким образом…. Тем не менее" — писала она — "меня признали поистине восхитительной… в небесно- голубой египетской одежде, украшенной золотом и настоящим жемчугом." А также она носила "маленькую феску с большой золотой кисточкой….. Но я не знала языка, поэтому я поклялась выучить его очень быстро!" Что она и сделала, и французский тоже, поскольку, бесспорно, эта леди была необыкновенной, выдающейся личностью.

Она познакомилась с Великим князем, "который посылал мне цветы каждый день, также как и Россини, композитор. Но хотя я была благовоспитанна и даже строга," — добавляла она находчиво и с кокетством, смешанным с остроумием, — "я не была бесчувственна ко всем этим знакам внимания."

Что касается её строгости, об этом нам ничего не известно. Но нам известно, как исключительно хорошо она понимала жизнь, открыто её любила, и была наделена универсальным духом для которого узкие патриотические границы казались пустым и обременительным изобретением.

Она отправила своего старшего сына в школу в Вене, без конца переезжая из Каира в Европу и обратно, позже оставила второго, а затем и третьего сына в колледже Chaptal в Париже. "Я была без ума от Парижа. Обладая оригинальным темпераментом и характером, мне казалось совершенно допустимым ездить повсюду только с Эльвирой (её старшая дочь). Но поскольку мой пышный наряд был очень элегантен и бросался в глаза, то куда бы я не приезжала, я сразу привлекала внимание".

Но это внимание было вызвано не только её платьем и взглядами. Мира Исмалун не была легкомысленным человеком. Она читала Renan, Taine, Ницше, Дарвина. Также она была наделена замечательной уравновешенностью (точно также как и Мать) и знала как примирить противоположности: "Одной из моих наиболее последовательных черт характера было сохранение головы и сердца в постоянном, взаимном равновесии, избегая таким образом вовлечённости в крайности того или другого… Что касается моих финансов, я очень заботилась о балансе моих доходов и расходов." Узнав, что принцессы в египетских гаремах умирали от любопытства, желая узнать что-нибудь о парижской жизни, ей пришла в голову блестящая идея сочетать приятное с полезным: она отправилась туда, упаковав свой багаж последними творениями парижской моды, ювелирными изделиями с rue de la Paix, парфюмерией и газетами, окупив таким образом свою собственную экстравагантность.

"Куда бы я не приезжала, меня приветствовали и угождали словно королеве. Мой поданный в выгодном свете внешний вид, строгое поведение, великолепный гардероб и щедрые траты помещали меня на настоящий пьедестал". Также она приобрела картины написанные маслом; поскольку маленькие принцессы жаждали увидеть свои портреты в одеяниях с украшениями, точные копии с их фотографий, выполненные лучшими парижскими художниками. Именно поэтому Мира общалась с Парижем художников, студий Vienot и Эдуарда Мориссе, который должен будет стать отцом юного мужа Мирры.

Понимание жизни Мирой Исмалун сделало её настроенной либерально. Её мало касались узкие патриотические границы и она не позволяла себе увязнуть в религии. Она позволила своим детям идти по выбранным ими различным дорогам. Например, когда она поняла, что Эльвира, её старшая дочь, была обращена в католицизм одной очень благочестивой горничной, она ни разу не упрекнула свою дочь, а напротив, сразу же приступила к поиску мужа для Эльвиры с подобной верой, поскольку это приносило ей радость. "Я была первой в Египте," — замечала она — "кто позволил своей дочери выйти замуж за католика (к тому же надо заметить, итальянца, а не египтянина). Это очень осуждали в нашем кругу, меня критиковали, некоторые члены семьи затаили на меня обиду на некоторое время. Это был гражданский брак," — добавила она с присущим ей юмором -"заключённый в итальянском консульстве; церемония была очень красивой и интимной, я была одета в великолепное перламутрово- серое платье… После церемонии Эльвира, её муж и свидетели отправились в церковь, а я сделала вид, что ничего не заметила. Будучи очень либеральной в своих идеях, я всегда была за это".

Либеральность идей во Франции задела в ней глубокую струну.

Затем пришла очередь её второй дочери, Матильды, которой было суждено стать матерью Матери. Мира Исмалун позволила ей самой выбирать мужа. Так Матильда Исмалун вышла замуж за турка по имени Морис Альфасса, банкира по профессии. Этот брак состоялся в Александрии, в 1874 году. "Это было пышно отпраздновано в правительственном дворце," — с присущим ей очарованием рассказывала Мира Исмалун, — "присутствовал Вице-король и все министры. У меня было великолепное платье и они нашли меня более прекрасной, чем мои дочери."

В конце-концов она осела во Франции.

Однако, она достаточно долго оставалась в Египте, чтобы присутствовать на открытии Суэцкого канала: "Монсеньор де Лессепс приехал пригласить меня в сопровождении кавалерийского эскорта". Монсеньор де Лессепс был совершенным наездником и его искусство верховой езды впечатляло даже арабов. Итак, эти двое приехали верхом на приём, который дал Исмаил Паша в своём недавно построенном дворце, возвышающемся над новым городом на берегу канала, названным "Исмаилиа" в честь хедива.*2)*

Канал был заполнен кораблями на которых прибыло множество коронованных особ Европы к открытию Суэцкого канала. Но высокопоставленные особы вместе с монсеньором де Лессепсом отправились к великолепному "Орлу", который доставил из Франции императрицу Евгению, жену Наполеона Третьего. Поскольку именно благодаря королевской помощи де Лессепс смог завершить свой проект.

Но когда они ехали верхом, мысли м-ра де Лессепса должны были вернуться к его другу, принцу Саиду, умершему незадолго до завершения строительства канала. Вместо него об открытии Канала объявлял его племянник, Исмаил Паша (который принял титул Хедива, когда взошёл на престол).

Мира Исмалун знала, насколько настойчиво держался за свой проект Фердинанд де Лессепс на протяжении многих взлётов и падений. Возможно, он унаследовал мечту Наполеона? В 1798 году Наполеон обнаружил древний канал фараонов, затерявшийся в тумане веков. Теперь был год 1869. Сколько же времени нужно мечте для воплощения! Поэтому симпатичные ушки Миры Исмалун должны были выслушивать шестидесятичетырёхлетнего Фердинанда де Лессепса, когда он рассказывал об образах проносящихся в его седовласой голове:

— 1854, 15 ноября: радуга на утреннем небе, наполняющая его надеждой на исполнение долго лелеемой мечты. Поездка верхом к лагерю принца Саида, унаследовавшего трон своего отца, Мехмета Али, вице-короля Египта. Достигнуто разрешение на постройку Суэцкого Канала.

— 1859, 25 апреля: первая лопата, положившая начало строительству канала возле залива Пелусиум. Передача лопаты команде инженеров, возглавляющей около сотни человек. Каждый из них, в свою очередь, сделал по одному копку лопатой. Тихое, неожиданное начало огромного проекта, на исполнение которого потребуется десять лет и армия профессиональных рабочих с тяжёлым оборудованием.

— 1869, 15 августа: Красное Море соединяется со Средиземным.

— 1869, 17 ноября: сегодня дорога на Индию открыта. Четырёхмесячное путешествие теперь сокращено до семнадцати дней.

Такого масштаба друзья были у Миры Исмалун. Мужчины, способные на материализацию своего видения. И эти мужчины и женщины, глубоко уважали и восхищались ею.

Эта маленькая арабская леди, штурмом взявшая Париж в небесно- голубом камзоле и низко надвинутой феске, читавшая "Происхождение видов" и учинившая опустошение в Гранд Отеле, в конце концов удалилась в Ниццу, где провела последние годы своей жизни, курсируя между Средиземным Морем и "спокойными берегами Женевского озера". "После частого посещения празднеств и театров, промчавшись по столицам и курортам с минеральными водами, живя в близком знакомстве с знаменитостями — восхитительного существования в котором у меня не было других забот, кроме как присматривать за своими делами и удовлетворять если не капризы, то по крайней мере свои законные желания на красивую жизнь — у меня хватило мудрости отступиться от этого в пользу более умеренной и спокойной жизни…". Её муж "обычно" сопровождал её, прозаично отметила она. "Он поклонялся мне", что нас не удивляет.

Но наиболее неожиданным в этой импульсивной жизни, нетерпимой ко всем границам, хотя и возникшей из Долины Нила, был крик, сорвавшийся с её губ в конце этого празднества, словно для неё были неприемлемы все границы, включая границу смерти: "Откровенно говоря, в мои шестьдесят шесть лет мне вряд ли нравится старость, жизнь прекрасна для меня… я заявляю вместе с Гёте: "Вперёд, по ту сторону могил!"

Из такого семени появилась Мать.

Матильда, вторая дочь Миры Исмалун, родилась в Александрии, в 1857 году, 18 декабря, точно так же как и её мать.

Как мы уже знаем, в 1874 году, 18 июня, в возрасте семнадцати лет, она с большой помпой вышла замуж за молодого Турка, Мориса Альфасса. Он родился в Адрианополе в 1843 году. После свадьбы молодожёны отправилась в Турцию, где Матильда родила первого ребёнка. Но младенец умер в возрасте двух месяцев. Родители вернулись в Египет.

Атмосфера Египта была для Матильды удушающей. Ей нравилась простота, а вся помпа и пышность Египетского двора вызывали у неё отвращение. Железный ошейник, навязанный женщине тех дней, стал невыносим для неё — она верила в человеческое достоинство. Итак в один прекрасный день, вызвав скандал в добропорядочном обществе, молодая Матильда отказалась поклониться Хедиву. После этого ей оставалось только упаковать чемоданы.

В результате этого, семья Альфасса: Морис, Матильда и Матео — поскольку к тому времени у них родился ещё один ребёнок — в 1877 году сошла на берег Франции.

"Это любопытно" — размышляла Мать, говоря о Матильде — "я говорю "любопытно" потому что, благодаря ей, я приняла рождение в этом теле, что выбрано было именно оно. Когда она была очень молода, у неё было огромное стремление. Ей было ровно двадцать, когда родилась я. Я была её третьим ребёнком. Первым был ребёнок умерший в Турции в возрасте, я думаю, двух месяцев. Его вакцинировали против оспы и заразили". Мать печально добавила: "Бог знает, что произошло! Во всяком случае, он умер в конвульсиях. Следующим родился мой брат. Он появился на свет в Египте, в Александрии. И затем я — я родилась в Париже как раз когда ей исполнилось двадцать лет".

Париж, сердце Франции.

"В то время это была форма ВЕЛИКОГО устремления в моей матери."

"Ей было ровно двадцать. В то время — после смерти её первого ребёнка — в ней было своего рода ВЕЛИКОЕ стремление: её дети должны быть "лучшими в мире". Это не было амбициями. Я не знаю чем это было. Она была требовательной, честной, прогрессивной, но своевольной." "И какая у неё была воля!" — восклицала Мать. "У моей Матери была огромная воля! Она была как кусок железа и совершенно непроницаема влиянию извне. Однажды что-то решив, она решала это раз и навсегда; даже если бы перед ней кто-то умирал, она даже бы не пошевелилась! Итак она решила: "Мои дети будут лучшими в мире." Как мы потом увидим, Матильда прекрасно преуспела в этом в отношении двух своих детей. "Для неё было главным одно — чувство прогресса. Она чувствовала, что мир прогрессирует и что мы должны быть лучше, чем те кто пришёл до нас — этого было достаточно".

Это привело Мать к заключению: "Этого было достаточно, это любопытно".

Это чувство прогресса, человеческого прогресса, сделало Матильду коммунисткой в то время когда благовоспитанные юные леди были заняты вязанием для своего приданного. И она оставалась коммунисткой — вне всякого сомнения, потому что она вбила это себе в голову — до восьмидесятисемилетнего возраста и до самой смерти в 1944 году. Будьте уверены, что её коммунизм был особенным. "Я помню" — говорила Мать в 1970 году — "…давным-давно она начала заниматься разведением домашней птицы, чтобы увеличить свои доходы. Это было пятьдесят или шестьдесят лет назад. Она была очень простой, она основала своё дело и продавала цыплят, яйца и т.п., тратя все деньги на себя и на текущий бизнес". Когда однажды, один неприятный сборщик налогов не вбил себе в голову, что надо заставить Матильду платить налоги — не только за яйца имеющиеся в наличии, но и за яйца, проданные к этому времени. "Затем в один прекрасный день" — тихо посмеиваясь рассказывала Мать — "её призвали оплатить счета! Она едва избежала очень серьёзного штрафа, так как потратила все деньги на свои нужды. Она никогда не понимала…! Я нахожу это очень забавным". Что однако не помешало Матери увидеть очевидную абсурдность всех правительственных и политических систем. "Ты знаешь" — говорила она Сатпрему — "я нахожу это необычным поворотом ума. Ты работаешь — для чего? Обычно, чтобы заработать себе на жизнь — это незаконно. Ты должен работать, но бизнес ни коим образом не является твоим личным делом. Ты не имеешь никакого права покрывать свои издержки из предприятия которое ты сам основал!" И Мать заключила: "Глупость мира — беспримерна".

Она должно быть сказала сборщику налогов: "Посмотри, это же мои цыплята!"

Верно, Матильда была проста, но в никоей мере она не была некультурна. Молодая леди из Александрии была начитана, как и её мать, восхищавшаяся Гёте, и значительно более интеллектуальна, чем сборщик налогов. Жизнь представлялась ей как набор математических теорем, строго и навечно доказанных: она должна была быть точной и невозмутимо стремиться к некой идеальной асимптоте, которая была не Богом — нет необходимости говорить, что она была абсолютным атеистом — а скорее триумфом совершенства Homo Sapiens.

Матильда, в своей простоте, никогда не могла этого понять. "Но она поклонялась моему брату", — с насмешкой говорила Мать. "Моя Мать презирала все религиозные чувства как слабость и предрассудки и абсолютно отказывалась верить в невидимое. "Всё это болезнь мозга" — сказала бы она. Но точно также она могла сказать: "О, Матео — мой Бог, он мой Бог". И она действительно относилась к нему как к богу. Она оставила его в покое только когда он женился, потому что, на самом деле, она не смогла бы следовать за ним повсюду!"

Но всё равно, даже Матео, обожаемый сын, должен был подчиняться строгим правилам. "Я воспитывался аскетической и стоической матерью, понимаешь", — комментировала Мать Сатпрему другой случай, — "которая была подобна стали. Когда мы были очень маленькими, мой брат и я, она назойливо повторяла нам, что на земле находятся не для того, чтобы развлекаться, что это постоянный ад, но с этим нужно примириться, и единственное удовлетворение, которое можно получить от жизни — это исполнить свой долг".

И Мать с признательностью добавила: "Превосходное воспитание, моё дитя!"

А Морис Альфасса? Кого же Мать выбрала своим отцом? "Здесь была другая причина," — продолжала Мать. "У моего отца было прекрасное здоровье и он был очень силён! И какая стабильность! Он был не высокий, но коренастый. Он учился в Австрии (в то время в Австрии широко употреблялся французский язык, но также он знал немецкий, английский, итальянский, турецкий…); там он научился просто фантастически скакать на лошади, он был настолько силён, что мог заставить встать лошадь на колени, просто сжав её ногами с боков. Ударом кулака он мог сломать что угодно, даже одну из больших серебряных пятифранковых монет ходивших в то время — один удар кулака, и она сломана пополам. Довольно странно, но он выглядел как русский. Я не знаю, почему. Его называли Барином. Какая стабильность! Необычайное физическое равновесие! И он не только знал все эти языки, но и в арифметике проявлял такие удивительные способности, какие я не видела никогда. Никогда. Он считал, словно это была детская игра, без каких-либо усилий — оперируя числами со многими нулями! И ты знаешь," — улыбнулась Мать, — "он любил птиц! У него была собственная комната в нашей квартире (поскольку моя мать не смогла бы слишком долго терпеть его), и там была большая клетка… полная канареек! Он весь день держал окна закрытыми, оставляя канареек на воле."

Интересно, может ли математик иметь такое же богатое воображение как и поэт? Почему бы и нет? Не раскрыл ли он нам могущество и ритм ЧИСЕЛ как изначальной поэзии мира?

"И как он рассказывал истории! (здесь мы обнаруживаем источник способности Матери как рассказчика). Он должен был прочитать каждый роман, который вышел в печати — фантастические и приключенческие истории. Он любил приключения. Когда мы были ещё детьми, он разрешал нам входить утром в его комнату, пока он был в постели, и рассказывал нам истории. Истории, которые он прочитал в книгах. Но вместо того, чтобы рассказывать нам эти истории как прочитанные из книг, он описывал их как свои собственные! Поэтому у него были необычайные приключения, с пиратами, дикими зверями… Любые истории описывались им как свои собственные. Мы, конечно, получали от этого огромное наслаждение!"

Таким образом, вопреки стоической Матильде, дети развлекались с отцом: "Мой отец любил цирк." Барин постоянно брал маленькую Мирру в цирк и каждый из них наслаждался по-своему. Ему было тридцать пять, когда родилась Мирра, и он обожал свою дочь.

"Я могу вспомнить только один случай, когда я восприняла вещи серьёзно, или скорее, я приняла серьёзное выражение лица", — сказала Мать. "Это касается моего брата, который был ещё очень молод. Моему брату наверное было двенадцать лет или меньше, десять, а мне восемь… нет, девять и одиннадцать — мальчик. Однажды мой брат увлёкся — он быстро раздражался, был упрям и немного нахален — он надерзил отцу (я не знаю по какому поводу, сейчас уже не помню). Мой отец пришёл в ярость и положил его поперёк колен. Мой отец был чрезвычайно силён, я имею в виду физически. Итак, он положил моего брата к себе на колени и шлёпал его. Он спустил с Матео штаны и шлёпал. Увидев перед своими глазами эту сцену, Мать улыбнулась. "Я вошла — всё это происходило в столовой, мой отец сидел на диване и шлёпал его. Я увидела это, увидела своего отца, посмотрела на него и сказала себе: "Этот человек сумасшедший!"… Я вытянулась во весь рост и сказала ему: "Ты сейчас же прекратишь это или я уйду из дома." Я сказала это так серьёзно, о! — "Папа, если это повторится ещё раз я уйду из дома". Я была непреклонна. И отец" — Мать покачала головой — "мой отец был ошеломлён. Я сказала это так властно, моё дитя!" Мать улыбнулась Сатпрему. "Он прекратил и больше никогда этого не делал."

Из такого семени появилась Мать.

Маттео и Мирра

Матео, брат Матери, родился в Александрии 13 июля, 1876 года. Едва ему исполнился год, родители взяли его во Францию вместе с собой. И хотя Альфасса стали натурализованными гражданами Франции в 1890 году, тем не менее, Матео ходил в школу во Франции, как и его маленькая сестра Мирра. Ему было восемнадцать, когда он поступил в Ecole Polytechnique, престижное парижское учебное заведение, выпускавшее элиту французских инженеров, администраторов, и т. д… .

Закончив его, Матео был назначен на Мартинику, заморский департамент Франции. Мартиника — один из островов в Вест-Индии. Одна из улиц там до сих пор носит его имя. Затем, в 1900 году, Матео отправился в новую Каледонию в качестве офицера по снабжению транспортного флота. Матильда сопровождала своего обожаемого сына. В 1905 году, вскоре после своего возвращения из Новой Каледонии, он женился. Его жена, Ева Бросс, родилась в 1883 году. У них было две дочери, Симона и Жаннин, и сын Этьен. Сын, идя по стопам своего отца, тоже поступил в Политехнический, и он тоже! Этьен был по специальности инженером железных дорог; он работал в Конго директором Железной дороги (Конго-Океанская линия). Сейчас он инженер в отставке Государственных Железнодорожных путей. Дети Матео только начинали ходить, когда Мать уехала из Франции. Но одна из его внучек приехала в Пондишерри вместе со своим мужем японцем в середине пятидесятых, для того чтобы увидеть свою "знаменитую тётушку".

В 1919 году Матео был назначен губернатором Конго в Центральной Африке. Затем, в 1934, он стал губернатором Французской Экваториальной Африки. Пока родители были в Африке, трое его детей жили с бабушкой. Матильда хорошо за ними присматривала. Даже сегодня Этьен и его сёстры хранят живое и глубокое впечатление о своей бабушке как об исключительной женщине. *3)*

Первые восемнадцать лет жизни Матео были неразрывно связаны с его сестрой Миррой. "Ужасающе серьёзный мальчик", — смеясь, рассказывала Мать Сатпрему, — "и страшно прилежный, о, страшно! Тем не менее, у него был очень сильный характер, волевой. И он был интересен. В нём было что-то интересное. Когда он занимался, чтобы поступить в Политехнический, я занималась вместе с ним, и мне это было интересно. Мы были очень близки, очень (у нас была разница в восемнадцать месяцев). Он был очень вспыльчив, но у него был очень сильный характер.

Мать очень любила своего брата и часто рассказывала нам истории в которых, естественно, фигурировал Матео. И мне любопытно, когда Мать видела меня с моим братом Абхаем, не вызывало ли это у неё воспоминания о ней и её брате? Когда Мать ходила туда-сюда от своего будуара к офису Павитры, она постоянно видела нас, работающих вместе в лаборатории Павитры. Абхаю тогда должно быть было 17 или 18 лет, а я была на двадцать месяцев младше него. Мы посещали одни и те же уроки у Павитры. Мы изучали математику, и это была пёстрая разновозрастная толпа, от подростков до тех, кому за тридцать. Мы с братом были хорошими друзьями и гармонично работали вместе. Мать часто останавливалась, чтобы посмотреть, что мы делали: соли для ванн Шри Ауробиндо или Матери; крема и пудры для различного использования, или Голубую Воду для глаз и тому подобное (формулы которых разработал любезный Павитра). Вероятнее всего, это было лишь предлогом для того, чтобы остановиться и поговорить с нами. Оглядываясь назад, мне кажется, что несколько минут, проведённых с нами, бесконечно освежали её. Во всяком случае, наша радость была неописуема. Услышав её голос, Павитра присоединялся к нам.

Однажды, я не знаю, чем это было вызвано, Мать начала нам рассказывать об ужасно горячем и необычайно сильном характере её брата. "Однажды мы играли в крокет; то ли он ударился, то ли по какой-то другой причине он пришёл в ярость и сильно ударил меня своим молотком для крокета; к счастью, я отделалась лишь лёгкой царапиной. В другой раз мы сидели в комнате, и он швырнул в меня большое кресло; я вовремя наклонилась и кресло пролетело у меня над головой. В третий раз, когда мы выходили из экипажа, он толкнул меня под него, к счастью лошадь осталась стоять на месте". Это были случаи, когда Мать еле спаслась, и у меня замирало сердце. Мать продолжала: "Итак, после того, как он трижды чуть не убил меня, наша мать сказала ему: "В следующий раз ты её убьёшь". И он сразу решил для себя, что этого больше никогда не повториться. И это больше никогда не случалось."

Сила характера Матео была такова, что даже когда он был губернатором в Африке, в течение более чем четырнадцати лет, люди ни разу не видели его разгневанным. Недаром он был сыном Матильды и Барина. Матео был джентльменом, рафинированным и культурным. Он закончил не только Политехнический, но и школу искусств Ecole Normale Superieure, куда принимались только наиболее блестящие ученики. Все, знавшие Матео, были поражены его чувством справедливости и впечатлены его необыкновенной личностью. Мать писала 17.07.1940 года: "Мой брат, генерал губернатор Альфасса с начала войны был главой Колониальной Информационной Службы во французском правительстве". Он умер в Блуа, во Франции 12 августа 1942 года, в возрасте 66 лет.

Мой брат Абхай помогал Павитре в мастерской, обучаясь управляться с разного рода техникой. Павитра очень скрупулёзно относился к технике, но вскоре, видя как Абхай обращается с ней, он доверил её Абхаю. В конце концов, Абхаю было доверено руководить мастерской, в то время как Павитра оставался главным консультантом. Однажды, когда Абхай работал вместе с другими на строительстве, с ними произошёл несчастный случай вследствие небрежности другого человека. Но каждый из них чудесным образом спасся. Мать потом объясняла нам: почему происходят несчастные случаи, почему некоторые выходят сухими из воды, а другие погибают, и т.д….

"Был такой великий лётчик — ас во время первой мировой войны" — начала Мать рассказывать свою очередную историю. "Прекрасный пилот. У него было множество побед, и он всегда выходил из боя невредимым. Но в его жизни что-то произошло, и он почувствовал, что нечто — несчастный случай — собирается произойти с ним, и что это будет концом. То, что называют "удачей", покинуло его. Он оставил военную службу и устроился на работу в качестве пилота гражданских авиалиний. Нет, простите," — поправилась Мать — "он ушёл с войны, но остался в военно-воздушных силах. Однажды он захотел долететь до Южной Африки — от Франции до юга Африки". Мать добавила задумчиво: "Очевидно, в его сознании что-то сдвинулось, но так как я лично его не знаю, я не могу сказать, что с ним произошло. Он отправился из какого-то города во Франции решив достичь Мадагаскара, я так думаю (я не уверена), и оттуда он намеревался вернуться во Францию". Здесь на сцене появляется Матео. "Мой брат был тогда назначен губернатором Конго и хотел побыстрее вступить в свою должность. Он попросил, чтобы его взяли пассажиром на этот самолёт — этот самолёт был предназначен для профессиональных полётов в испытательных целях. Многие пытались отговорить моего брата от этого полёта, говоря: "Эти полёты всегда опасны, не делай этого." Но он всё равно полетел. Они потерпели аварию и оказалось в затруднительном положении посреди Сахары — ситуация не из приятных. Но в конце концов всё чудесным образом наладилось. Самолёт поднялся и высадил моего брата в Конго, по месту назначения, и затем полетел дальше на юг. Позже, посреди полёта самолёт потерпел крушение… и пилот погиб. То, что это произойдёт, было очевидным". Мать объясняла причину этого несчастного случая. "У моего брата была твёрдая вера в свою судьбу, уверенность, что с ним ничего не может случиться. Но смешение этих двух атмосфер было таким, что он не мог избежать крушения, поскольку авария была и они были вынуждены приземлиться в Сахаре, но в конце концов всё наладилось и не произошло никакого "настоящего" несчастного случая." В чём причина фатального несчастного случая? "Но как только мой брат покинул его, "злосчастье" (если вам так нравится) начало действовать в полную силу, несчастный случай стал тотальным, и он погиб."

Мать предостерегала нас: "Вы должны уделять внимание комбинации атмосфер". Вот почему мы должны внимательно приглядываться к нашим товарищам по путешествию — в этот век массовых путешествий — и ещё внимательнее, если мы видим путешественника, имеющего — "тёмный водоворот вокруг себя, лучше с ним не путешествовать, поскольку обязательно произойдёт несчастный случай… и возможно не с ним".

Мораль: "Поэтому, вместо того, чтобы знать только поверхность вещей, очень полезно пойти немного глубже".

* *

Однажды Мать описывала Сатпрему опыт, пережитый Матео и показывающий его "необычную сторону". "Однажды, в возрасте восемнадцати лет (или возможно шестнадцати — семнадцати), когда он готовился к вступительным экзаменам в Политехнический, он переходил через Сену (я думаю, через Мост Искусств). Вдруг, на полпути, он ощутил, что на него нисходит нечто, что обездвижило его настолько могущественно, что он встал как вкопанный и окаменел. Затем он услышал нечто отчётливо звучавшее внутри него, хотя это был не голос: "Если ты захочешь, ты сможешь стать богом". Так это было переведено его сознанием. Он сказал, что это захватило его полностью, обездвижило — громадное могущество и чрезвычайно светящееся. "Если ты захочешь, ты сможешь стать богом". Но он во время самого опыта, в тот самый момент, ответил: "Нет, я хочу служить человечеству". И он ушёл. Естественно, он позаботился о том, чтобы ничего не сказать матери, но мы с ним были настолько близки, что мне он рассказал. Я ему сказала: "Ну ты и болван!" — Мать рассмеялась — "Тогда он мог бы иметь духовную реализацию. У него была способность к этому ".

"Я хочу служить человечеству". Это на самом деле было девизом Матео. Но к сожалению, Матео не понимал, чего пытались добиться Мать и Шри Ауробиндо: РАДИКАЛЬНОГО ПРОГРЕССА человечества. "Мой брат и я", — рассказывала Мать, — "мы провели всё наше детство вместе, мы были очень близки друг другу, до тех пор пока он не поступил в Политехнический. Восемнадцать лет. Однако он не понял НИЧЕГО". Возможно в голосе Матери звучали нотки грусти? "Однако он был интеллигентным, способным человеком, он стал губернатором и был довольно успешным губернатором в нескольких странах. Но он не понял НИЧЕГО".

Фактически, высочайшей концепцией Матео, кажется, было "служение человечеству". Как говорила Мать: "Он не мог представить себе ничего лучшего чем "помогать другим" — филантропия. Именно поэтому он стал губернатором. По окончании Политехнического у него было на выбор несколько постов, и он нарочно выбрал пост в колониях, потому что его идеей было "помогать отсталым расам прогрессировать" — вся эта чепуха".

Почему это "чепуха"? "Это чистый и простой эгоизм", — говорила Мать. "Это только потому, что ты считаешь, что ты лучше, чем другие и ты лучше них знаешь, чем они должны быть и что должны делать. Вот что такое "служение человечеству"… Когда я смотрела фильм Монсеньора Винсента *4)*, я была чрезвычайно заинтересована. Он увидел, что где бы он не накормил десять человек, как туда стекались тысячи, чтобы накормили и их. Как сказал ему Кольбер: "Ты кажется плодишь бедных, давая им пищу!" Действительно, мы можем продолжать кормить миллионы "бедных" до судного дня, мы можем открыть тысячи госпиталей для миллиардов больных, но может ли когда-нибудь удовлетворён голод? Могут ли навечно быть исцелены болезни? Мать задала уместный вопрос: "Как можно изменить что- нибудь, не изменив себя?" Ключ лежит здесь.

Матео так и не понял, что делали Мать и Шри Ауробиндо с человеческим видом. Они подготавливали следующий эволюционный шаг. "Он был другом Жуля Ромэна, и Жуль Ромэн говорил ему, что он страстно хотел приехать сюда (в Пондишерри, чтобы встретиться со Шри Ауробиндо и Матерью), но не смог. Жуль Ромэн понимал лучше моего брата" — Мать вздохнула — "Вот".

Тем не менее, Матео искупил это. "Но он всё-таки сделал ОДНО полезное дело в своей жизни. Он работал в Министерстве Колоний. Министр, который был чуть старше его, был его другом. Я не знаю какую должность занимал мой брат, но всё проходило через его руки. Когда разразилась мировая война — первая мировая, когда я находилась здесь — Британское правительство попросило Французское правительство изгнать Шри Ауробиндо и депортировать его в Алжир. Они не желали, чтобы Шри Ауробиндо оставался в Пондишерри, они боялись его. Поэтому когда мы узнали об этом (Шри Ауробиндо узнал), я написала моему брату: "Это не должно пройти". "Понимаешь", — объясняла Мать, — "приказ об изгнании пришёл в колониальный офис для ратификации, и эти бумаги попали к нему в руки. Он положил их в дальний ящик. Они были сданы в архив и оказались в забвении". "Это компенсировало остальное", — улыбнулась Мать.

Поясню. Британское правительство в Индии, откровенно говоря, страшно боялось этого "особо опасного человека", как сказал лорд Минто, Вице-король Индии. Поскольку Шри Ауробиндо был не только главой националистического движения охватившего страну, он был также ПЕРВЫМ из индийцев кто громко сказал вслух о независимости Индии. И другое. Он обладал "необыкновенной властью над своими соотечественниками", по наблюдению судьи Бичкрофта, оправдавшего Шри Ауробиндо по алипорскому делу в 1909 году. Этот факт действительно напугал Британское правительство. Таким образом Шри Ауробиндо был, согласно сэру Бэйкеру, лейтенант- губернатору Бенгалии "наиболее видным и наиболее опасным противником". Его целью было "подстрекательство к бунту через прессу". Перо Шри Ауробиндо потрясло основы Британского империализма.

Что касается Матео, то он действительно компенсировал недостаток понимания. Шри Ауробиндо сам упоминал, как он помог Матео, когда объяснял как йоги применяют внутреннюю Силу при взаимодействии с внешним миром. "У нас самих были серьёзные внешние трудности", — писал он 20 марта, 1935 года, — "ходатайство, отосланное против нас в Министерство Колоний в Париже и отчёт затребованный от губернатора, которые, если бы им был дан ход, поставили наш Ашрам в серьёзную опасность. Мы использовали очень незначительные внешние средства, то есть попросили вмешаться в Министерстве брата Матери (губернатора Французской Экваториальной Африки), а также ученика, выдающегося французского писателя, но большей частью я использовал мощную внутреннюю силу, для того чтобы определить действия Колониального Офиса, получить благоприятный отчёт от здешнего губернатора, изменить умы некоторых из тех, кто был здесь против нас настроен и свести на нет враждебность других. Я преуспел во всех отношениях", — заявляет Шри Ауробиндо, — "и наши позиции здесь стали сильнее чем прежде; в частности приехал новый, благожелательно к нам настроенный губернатор". И Шри Ауробиндо заключает: "Я даю это в качестве примера как нужно иметь дело с вещами с йогической точки зрения".

21 февраля 1878 года.

Прорывался новый день.

Заря открывала двери Солнца.

Солнечный свет облёк себя в плоть и шагнул за порог.

Шагнул куда?

На землю.

В какое место земли?

Во Францию.

Почему во Францию?

"Есть причина", — объясняла Мать Сатпрему.

Солнечный свет шагнул за порог.

"Шри Ауробиндо очень сильно любил Францию. Я там родилась — для этого должна быть причина. Что касается меня, я очень хорошо знаю: это была необходимость культуры, чистого и точного ума, утончённости мысли и вкуса, ясности ума. В мире нет страны подобной этой. Ни одной. Шри Ауробиндо тоже очень любил Францию по той же самой причине. Он говорил, что пока он жил в Англии, он любил Францию намного сильнее!"

Шри Ауробиндо выразился так: "Если и была привязанность к какой- либо европейской стране как ко второй родине, то это была интеллектуальная и эмоциональная привязанность к Франции, стране в которой я не жил и которой я не видел в этой жизни, а не к Англии."

День недели: вторник.

Время: утро, четверть одиннадцатого.

Место: бульвар Хаусманн 41, Париж.

Таким образом рождение Бланш Рошель Мирры Альфасса было зарегистрировано в девятом округе Парижа.

И началась садхана, которая не закончится никогда.

"Я начала садхану с самого своего рождения, сама об этом не зная", — говорила Мать Сатпрему в 1958 году. "Я продолжала её всю свою жизнь, то есть, почти восемьдесят лет (хотя в первые три или четыре года, это было чем-то, что происходило неосознанно). И я начала преднамеренную, сознательную садхану на подготовленной почве в возрасте двадцати двух или двадцати трёх лет. Сейчас мне больше восьмидесяти. Я не думала ни о чём кроме этого, не хотела ничего кроме этого, у меня не было других интересов в жизни, и ни одной минуты я не забывала, что ЭТО — то, чего я хочу".

"Когда мне было пять лет", — вспоминала Мать, обращая свой взгляд в прошлое на разворачивание своей йоги. "Должно быть я начала раньше, но память немного затуманена, не вспоминается ничего неопределённого. Но с пятилетнего возраста это записано в моей осведомлённости — не в ментальной памяти — запись в осведомлённости. Я начала с сознания; естественно, не зная, чем это было. Моим первым переживанием было переживание сознания наверху, которое я ощутила как Свет и Силу, которое я ощутила здесь (жест наверху головы) в возрасте пяти лет".

Это переживание так глубоко отпечаталось в её осведомлённости, что когда бы Мать не вспоминала о нём, она живо видела всю эту сцену. "Ощущение было очень приятным. Я сидела в крошечном кресле, сделанном специально для меня. Я была одна в комнате, и я …. понимаешь, я не знала чем это было, ничего, совсем ничего, ментально — ноль. Но у меня было ОЧЕНЬ ПРИЯТНОЕ ощущение чего-то очень сильного и светящегося, здесь (над головой) — Сознание. И ощущение было — это то, что я должна пережить, то, чем я должна быть (конечно, не в таких словах), и я тянула это вниз, потому что это было моим единственным смыслом. Это моя первая память — в возрасте пяти лет".

Это "приятное ощущение" было приятным настолько, что в возрасте девяносто лет, в 1972 году, когда стёрлись более поздние воспоминания — это воспоминание Мать помнила во всей его свежести. Сидя в своём низком кресле и глядя на дерево Служения *5)*, раскинувшее свои ветви над самадхи *6)* Шри Ауробиндо и ронявшее свои цветы словно золотые слёзы, Мать медленно говорила Сатпрему: "Единственное, что я помню со своей отчётливостью, это то, что я очень маленькая, очень (пять или шесть лет, я не знаю), сидя в маленьком кресле, сделанном специально для меня, ощущаю ВЕЛИКУЮ Силу над головой. И уже в этом возрасте я знала — так, как знает ребёнок — что ЭТО обязано сделать великие вещи…. Я не понимала ничего, я не знала ничего".

Предоставленная суровости Матильды, серьёзности Мориса, крутому нраву Матео, маленькая и чувствительная Мирра жила в довольно суровой атмосфере. Когда это становилось слишком для ребёнка, она вновь садилась в своё маленькое кресло.

"Когда бы не происходили какие-либо неприятности с моими родственниками, или друзьями по играм и я ощущала какую-либо недоброжелательность или злую волю — разного рода неприятности — я была довольно чувствительная, в основном потому, что я инстинктивно воспитывала в себе идеал красоты и гармонии, который был шокирован повседневной мелочностью жизни…. Поэтому когда мне причинялась боль, я не шла с этим к своей матери или отцу; поскольку моему отцу было всё равно, а моя мать отругала бы меня — это первое, что она всегда делала. Поэтому я шла в свою комнату и усаживалась в своё маленькое кресло; там я концентрировалась и старалась понять… по своему". Мы почти видим маленькую Мирру в маленьком кресле, смотрящую на всё это и пытающуюся "понять". Её глаза приобретали, может быть, золотисто-ореховый цвет, или становились изумрудно- зелёными, который так же легко мог бы, возможно, превратиться в чёрный или небесно- голубой. Странные, вечноменяющиеся глаза под широкой ленточкой, удерживающей её уже длинные золотисто-каштановые волосы — или они были каштаново- коричневые? — которые позже превратились в янтарные. Её чёлка напоминала причёску египетской царицы Тиу.

Мирра находила это настолько захватывающим, интересным исследовать тайны жизни, что впоследствии она была чрезвычайно озадачена безразличием ашрамовской молодёжи к этим вопросам. "Я не знаю", — говорила она нам, — "но позволь мне сказать тебе: это казалось мне чрезвычайно интересным, самым интересным в мире. Не было ничего, ничего, что интересовало бы меня больше. Случилось даже как-то…. Мне было пять или шесть или семь лет (в семь это было очень серьёзно), и мой отец, который очень любил цирк, пришёл сказал мне: "Я собираюсь в цирк в воскресенье, пойдём со мной". И я ответила: "Я занимаюсь чем-то намного более интересным, чем цирк". Или ещё, мои друзья по играм пригласили меня на вечеринку поиграть всем вместе, повеселиться: "Нет, нет, мне самой намного интересней". И это было абсолютно искренне. Нет ничего интересней этого".

Но время от времени Мирра всё-таки ходила в цирк, например когда в Париж на Универсальную Выставку 1889 года со своей труппой приезжал Буффало Билл.

"Физические чувства имеют свойство расширяться", — заметила Мать. "Слух и обоняние индейцев, например, намного лучше нашего (не говоря уж о собаках!)". Это напомнило ей о её друге-индейце. "Я знала индейца. Он был моим другом, когда мне было восемь или десять лет. Он приехал с Буффало Биллом во времена Ипподрома (о, это было давно! Мне было восемь). Он прикладывал ухо к земле, и он был так искусен, что мог определять расстояние: по интенсивности вибраций он мог бы сказать на каком расстоянии находится идущий. После чего все дети говорили: "Я хочу научиться этому!" И поэтому пытались …. Так себя и подготавливаешь. Ты думаешь, что ты просто забавляешься, но на самом деле ты подготавливаешь себя к будущему".

Так маленькая Мирра готовила себя для "будущего".

Жизнь со своими взлётами и падениями продолжалась на бульваре Хаусманн 62; здесь Альфассы жили до тех пор, пока Мирре не исполнилось восемь лет.

Однажды Мать показала нам на карте где она жила, будучи ребёнком. Дом располагался в восьмом округе Парижа. Сейчас его больше нет — он был ликвидирован или объединён с Annexed du Printemps. "Я жила там до восьми лет". Затем семья переехала немного западнее, на Square du Roule №3, где Мать жила вместе со своим родителями до девятнадцати лет, пока она не вышла замуж.

"Когда в первый раз загорелся Magasin du Printemps", — рассказывала нам Мать, — "я всё ещё жила в соседнем доме. Он подожгли здание специально — чтобы перестроить и расширить — но так как это не было доказано, то страховой компании пришлось платить".

Мать и огонь. "После нашего дома на Square du Roule, я помню, что видела пылающую Opera Comique". И она добавила: "И я всё ещё была там, когда сгорела дотла Comedie Francaise. Там сгорела одна актриса, Petit Henriot. Её не было в здании, когда случился пожар, но она вошла в него, чтобы вытащить свою собаку, которая находилась внутри."

* *

Она с широко открытыми глазами слушала приключенческие истории, которые её отец рассказывал своим отпрыскам, всегда от первого лица! Но хотя она и могла догадаться, что они придуманы, она всегда погружалась в дух этих историй.

Мирра всегда погружалась в дух всего.

Она прогуливалась со своим отцом в Тюрильи, в Болонском лесу, в Jardin des Plantes и её маленькая ручка тонула в огромном кулаке большого Турка. Она спокойно и молчаливо смотрела на животных, цветы. Её взгляд на время задерживался на чём-нибудь и она ощущала в глубинах себя связь, обмен, подобный языку без слов.

"Ты знаешь как ночные бабочки бьются о фонарь когда летят на свет? Так вот, каждое сознание подобно этому", — рассказывала нам Мать — "оно стукается здесь, там, потому что для него всё незнакомо".

Конечно, Мирре ничего не было незнакомым.

"Но если вместо того, чтобы ударяться о вещи, ты входишь внутрь" — Мать указывает на подрастающих детей Ашрама, — "тогда они начинают становиться частью тебя. Ты становишься широким, у тебя воздух для того, чтобы дышать, пространство, чтобы двигаться: ты не ударяешься о вещи; ты входишь в них, проникаешь в них, ты понимаешь".

"Понимаешь"…. Да… нужно ещё поискать тех, кто поймёт совершенно. Сколько раз я безмолвно стояла перед Матерью и она сразу же понимала, есть ли какая-то боль в моём сердце — которую она прогоняла своим взглядом; беспокоит ли мой ум какая-нибудь проблема — решение давалось вместе с миром. Да, Мать "понимает". Почему, даже лев согласится со мной.

"Я поведаю тебе одну любопытную историю" — улыбаясь, рассказывала Мать однажды (Мать была искусным рассказчиком). "В Париже есть парк Jardin des Plantes в котором есть как животные так и растения. И только что, туда был доставлен великолепный лев. Естественно, он сидел в клетке. И он был в ярости. В его клетке была дверь за которой он мог спрятаться. И конечно же, когда бы к нему не подошли посетители, он прятался. Я наблюдала за этим; и вот однажды я стояла возле клетки и начала с ним разговаривать — животные чувствительны к чётко выражающему свои мысли языку, они по-настоящему слушают. Я начала спокойно говорить с моим львом. Я сказала ему: "О, какой ты красивый! Как жаль что ты спрятался, нам так нравиться смотреть на тебя…". Он слушал. Затем он подмигнул мне и вытянул свою шею, чтобы лучше видеть меня; затем он лёг, вытянув лапы, и упёрся носом в решётку с таким видом будто говорил: "Наконец-то, хоть кто-то здесь понимает меня!".

* *

Она постоянно играла со своим братом. "Одной из любимых игр моего брата (который был только на восемнадцать месяцев старше меня), я тоже играла в неё, было взять Энциклопедию о животных и стать каким-нибудь из животных на десять минут. Вы когда-нибудь пробовали?" — спрашивала нас (полдюжины братьев и сестёр) Мать. "Вы знаете, это не так-то легко стать большим муравьедом. У него такая длинная морда!" Она взрывалась смехом, и наш смех смешивался с её.

"Становление" — было одним из ключевых слов в жизни Матери.

Но жизнь с Матильдой была менее забавной, фактически суровой для такого чувствительного ребёнка как Мирра. "Помню однажды… она очень часто ругала меня — но это было очень хорошо, это было очень хорошим уроком! — она очень, очень часто ругала меня за то, чего я не делала!" — Мать печально улыбнулась. "Однажды она бранила меня за то, что я всё таки сделала, но чего она не поняла — я сделала это с наилучшими намерениями. Она ругала меня, словно это было преступление или, во всяком случае, неподобающий поступок — я что-то отдала кому-то, не спросив у неё разрешения!

Она смотрела непостижимым взглядом на этот жёсткий мир...

Сначала я упёрлась и сказала ей, что не делала этого.

Она стала говорить, что я лгу.

Затем, вдруг, не говоря ни слова я посмотрела на неё и ощутила… я ощутила всю человеческую ничтожность и всю человеческую ложь, и слёзы молча покатились у меня из глаз.

Она сказала мне: "Что! Теперь ты ещё будешь плакать!"

И я тут же сказала ей: "Я плачу не о себе, а о ничтожестве мира".

"Ты сходишь с ума!" — она действительно считала что я схожу с ума!"

Лицо Матери расплылось в улыбке. "Это было очень забавно".

Мать редко плакала. Обычно она сидела в своём маленьком кресле и непонимающе смотрела на этот грубый, странный, тёмный мир, пропахший нафталином, сотрясаемый и наполненный грохотом ранних трамваев, запряжённых четвёркой лошадей. Она тянула вниз это странное и святящееся нечто, и о, какое приятное ощущение!

"Остальное время я всегда находилась в состоянии оцепенения. И я получала удары! Постоянно. Всё приходило ко мне как удар ножом, дубиной или кулаком, и я говорила себе: что? как это возможно? Понимаешь" — объясняла Мать Сатпрему — "любая подлость, ложь, лицемерие… — я видела это в моих родителях, в событиях, в друзьях, во всём — во мне это вызывало оцепенение. Это не выражалось интеллектуально, оно выражалось как оцепенение".

До возраста двадцати или двадцати одного года, когда произошла её встреча со Знанием и тем, кто объяснит значение её ощущений, она проводила жизнь в этом оцепенении: "Как — и это жизнь!? Что — и это люди!? Как…!?" Я была словно избита до синяков".

Но кое-кто заставлял Мирру синеть буквально. Это была её английская гувернантка. С виду Мирра была точно такой же как и любой ребёнок "за исключением того, что я была трудной". Мать упоминала это среди прочего: "Я была трудным ребёнком даже с точки зрения туалета. Поскольку я находилась в руках англичанки, меня купали в холодной воде; мой брат относился к этому хорошо, а я обычно ревела! Позже было доказано, что это не имело пользы для меня, потому что так сказал доктор; но это было много позже".

И по правде говоря, Мирра всегда была холодной. "Вплоть до тридцати лет, всё детство и юность, я всегда была холодной. Однако я каталась на коньках, делала зарядку, вела активный образ жизни — но была холодной, ужасно холодной! Ощущение, что мне не хватало солнца. Но когда я приехала сюда (в Индию): "Ах, наконец-то! Теперь мне комфортно." В первый раз, когда я сюда приехала (в 1914г.) — я привезла в своём теле столько холода — я везде ездила в шерстяном костюме… в разгар лета! Юбка, блузка, плащ. Люди глазели на меня… А я даже не замечала — это была моя обычная одежда."

Маленькая Мирра была трудным ребёнком не только в этом. "С виду я была похожа на других детей, понимаешь", — рассказывала Мать Сатпрему однажды, — "за исключением того, что я казалась трудной. Трудной в том смысле, что я не испытывала интереса к пище, к обычным играм, не любила ходить на вечеринки к моим товарищам, поскольку не находила ничего интересного в поедании пирожных! Также меня было трудно наказать, поскольку мне было наплевать — быть лишённой десерта для меня было скорее облегчением!"

Обычный приём пищи был неприятен Мирре. И когда приходило время есть мясо…! Когда мне было лет шесть или восемь я ела вместе с братом. И для того, чтобы заставить себя есть, мы были вынуждены рассказывать друг другу истории. Нам давали мясо, бифштекс — кошмар! И у меня была такая хитрость, я говорила своему брату: "Я людоед… передо мной полбыка", и каждым ударом ножа я рассекала своего быка! Я рассказывала сама себе истории и заканчивала тем, что глотала свой бифштекс!"

"Но Сатпрем никогда не рассказывал мне никаких историй" — жаловалась я.

"Она хочет, чтобы я писал сказки" — говорил Сатпрем — "сказочные истории".

"Ты знаешь сказки?" — спрашивала его Мать.

"Придумаю несколько".

"Да, конечно! Я привыкла придумывать огромное количество сказок! Настоящих сказочных историй, в которых всё прекрасно, всё встаёт на свои места — ни одного несчастья. Ничего, кроме прекрасного!"

Во всяком случае, как только у Мирры появилась возможность, она стала вегетарианкой. "Я сама стала вегетарианкой, потому что мне не нравился вкус — всё по вкусу, а не из принципа. Я стала вегетарианкой в начале этого века, давным-давно" — говорила Мать в 1965 году. "Да, это по крайней мере шестьдесят лет назад. Потому что в детстве меня заставляли есть мясо, которое было мне отвратительно — у меня не было никакой идеи: мне не нравился вкус, он был мне отвратителен!"

Мирра унаследовала от своей бабушки глубокое отвращение к любым ограничениям. "Но дитя моё", — увещевала меня однажды Мать когда я скривила рожу в ответ на её попытку привить мне космополитический вкус к пище, — "дитя моё, пища никогда меня не интересовала! Я никогда не любила есть. Когда я была маленькой применялись самые разнообразные уловки, чтобы заставить меня есть; и из всего это казалось мне наиболее абсурдным и наименее интересным. Я знаю пищу всех стран, я сделала сравнительный анализ всех кухонь. Я могу быть где угодно не причиняя беспокойства своему телу".

Унаследованный ею вкус к свободе и отвращение к порабощению какой-либо привычкой заставило её испытать разного рода опыты. "Я испробовала всё, начиная от полного поста до мясной диеты, всё".

Только чаще всего она практически питалась святым духом. "Были долгие периоды, когда я ела так мало, что это было почти ничем. Затем, однажды я сказала себе: почему мы тратим на это столько времени? И пришёл ответ:"Не сейчас, подожди; это не твоё дело".

"После чего," — сказала Мать, подмигнув Сатпрему, — "я решила всех воодушевлять есть!" И она завалила его пищей: сыр и супы, пирожные и шоколад, варенье и икра… С какой любящей заботой Мать пыталась нарастить немного плоти на костлявое тело Сатпрема!

Но что происходит когда постишься? "Когда я постилась в течении десяти дней — полностью, не принимая даже капли воды — не подумав о пище ни разу (у меня не было время на еду), не было никакой борьбы: это было решение. Во мне понемногу развивались некоторые способности: например, когда я вдыхала аромат цветка, он насыщал меня. Я увидела, что насыщение происходит тонким способом. Только тело ещё не готово". Мать повторяла: "Тело не готово, я имею в виду — оно истощается, поедает себя".

Так или иначе, Матильда обращалась со своей дочерью единственным известным ей способом. "Будучи ребёнком, когда бы я не пожаловалась своей матери по поводу пищи или других подобных маловажных вещей, она всегда говорила мне, чтобы я шла заниматься своей работой или учёбой, а не придавала значение таким пустякам. Она постоянно спрашивала меня", — говорила Мать некоторым молодым людям, придававшим большое значение этому, — "не питаю ли я иллюзию, что родилась ради собственного удовольствия. "Ты рождена для того, чтобы реализовать высочайший Идеал", — говорила она мне и отправляла консервировать".

Но что было Мирре совершенно отвратительно, так это быть подобной "публичному месту", быть во власти любого пробегающего ветерка. Мать говорила это нам прямо, мальчикам и девочкам Ашрама, мужчинам и женщинам: "Во всяком случае, я предпочитаю быть господином, а не рабом. Чувствовать, что тебя дёргают за верёвочки — пренеприятное ощущение. Это очень раздражает. Не знаю, но я находила это очень раздражающим, даже когда я была ребёнком. В пять лет это стало казаться мне абсолютно невыносимым. И я искала способ, чтобы изменить это, хотя никто мне об этом не говорил. Поскольку я не знала никого, кто мог бы мне помочь. Мне не повезло так как тебе, имеющей рядом кого-то, кто скажет: "Вот что ты должна делать!" У меня не было никого, кто мог бы сказать мне. Я всё должна была найти сама. И я нашла это. Я начала в пять лет. А тебе уже давно не пять лет," — Матери это на самом деле внушало отвращение. Но она была не из тех, кто легко сдаётся. Она упорствовала и упорствовала. Но даже сквозь её легендарное терпение иногда проглядывало отчаяние: "О, я поставила очень трудную проблему, не так ли! Но дети мои, я была занята этим, когда мне было пять лет!... Поэтому я полагала, что вы заняты этим уже долгое время".

Да, Мирра всегда предпочитала "быть господином", она была не тем человеком, который позволяет войти хотя бы одной вибрации по своей воле, она всегда отбирала и выбирала — стражем было вечно-бдительное сознание.

Однажды Матильда взяла свою маленькую дочь на похороны. Мирра не очень хорошо знала покойного. Но там, в доме полном людей оплакивающих покойного, её внезапно захватила очень сильная эмоция — огромная печаль, огромное горе захватило её. "Я была очень маленькой, когда у меня был этот опыт", — рассказывала нам Мать, молодым и не очень обитателям Ашрама. "Я ещё не делала йогу сознательно — возможно я и делала йогу, но не сознательно. Я очень и очень внимательно наблюдала. Я говорила себе: "Конечно же я ощущаю их горе, поскольку у меня нет никакой причины быть поражённой смертью этого человека". Внезапно на глаза навернулись слёзы, я почувствовала, что всё перевернулось, в горле встал ком, мне хотелось зарыдать, словно у меня было ужасное горе. Я была всего лишь маленьким ребёнком — и я поняла немедленно: "Это их горе вошло в меня". Мать выразила это в двух словах: "Совершенно простая, маленькая вибрация вошла в меня, ничего больше".

Да, Мирра была наблюдательным ребёнком; она ежеминутно изучала всё, что пересекало поле её наблюдения. Изучала? Х-м-м-м. Возможно мы можем немного посочувствовать Матильде, поскольку Мирра была упрямым ребёнком. Как говорила Мать: "Я наотрез отказывалась читать, учиться читать — отказывалась учиться".

Но я смею сказать, что если бы вместо своих грубых и быстрых методов, Матильда постаралась возбудить интерес своей маленькой дочери к "обучению", она была бы очень удивлена скорыми результатами. Потому что, как это и произошло, однажды заинтересовавшись, Мирра научилась читать ровно за три дня.

"Я научилась читать из любопытства. Это получилось так. Я рассказывала тебе?" — спрашивала Мать Сатпрема. "Мне было около семи, чуть меньше; мой брат был на восемнадцать месяцев старше меня. Он только вернулся со школы, и принёс с собой несколько больших картинок, которые они сделали (ты знаешь, рисунки для детей с короткими надписями внизу), и он дал мне одну. Я спросила его: "Что здесь написано?" Он сказал: "Читай." Я ответила: "Не умею." Он ответил: "Учись!" На что я сказала: "Хорошо, дай мне буквы". Он принёс мне книгу с буквами для изучения алфавита. Через два дня я их знала, на третий день я начала читать. Вот как я научилась. "О, этот ребёнок заторможен", — говорили они, — "ей семь лет, а она всё ещё не умеет читать. Отвратительно!" Ты знаешь, сокрушалась вся семья. Но случилось так, что то, на изучение чего требовались годы, мне потребовалось восемь дней." Мать усмехнулась: "Это дало им пищу для размышлений".

Затем семья Альфасса переехали на площадь du Roule 3.

Мирре было восемь. Она прожила там до восемнадцати лет.

Эти одинадцать лет были периодом интенсивного роста.

Жизнь представляла мириады своих граней.

Таинственная Жизнь.

Мирра должна была узнать её секреты. Мирра должна была понять.

"Но я помню, понимаешь, я очень хорошо помню моё отношение, когда я училась… Мне нравилось только то, что я понимала".

"Обучение" было поглощающим. Мать никогда не прекращала учиться! "И чего бы я ни захотела сделать, я могла сделать". Она делала и шла дальше. Она целиком погружалась в предмет, который познавала — никаких полумер для маленькой или большой Мирры не существовало — овладевала им и шла к следующему." Но после того как я узнавала это через опыт, вещь не казалась мне достаточно важной, чтобы посвящать ей всю свою жизнь. Поэтому я переходила к другому: живопись, музыка, наука, литература… всё, всё; и практические вещи".

Практические вещи — танцы, бег, прыжки, игры… полный спектр. Мирра не только бегала быстрее своих друзей, но также и прекрасно прыгала на скакалке.

Однажды я прыгала на скакалке, когда подошла Мать, остановилась и стала наблюдать за мной. Заметив это я остановилась. Тогда она меня спросила: "Сколько раз ты можешь прокрутить верёвку за один прыжок?"

"Обычно два раза, Мать, иногда три".

Она улыбнулась: "Три? Для меня это было обычным делом. Обычно я делала это четыре раза. А немного постаравшись я могла это сделать пять раз за один прыжок".

Она была чудесна с прыгалками

Но её "страстью" был теннис. "Я помню как училась играть в теннис, когда мне было восемь лет. Это было страстью. Но мне никогда не хотелось играть с моими товарищами, поскольку я не научилась бы ничему (обычно я их побеждала). Я всегда шла к лучшим игрокам. Они иногда выглядели удивлёнными, но в конце концов играли со мной. Я никогда не выигрывала, но зато научилась хорошо играть".

Обучение — вот что имело значение; и удержание того, что было выучено. Она играла в теннис в 1958 году, когда ей было восемьдесят лет. Конечно, ноги потеряли былую проворность, но её глаза были такими же острыми как и всегда, а рука не потеряла своей точности. Какой контроль она имела! Она могла положить мяч точно туда, куда хотела. Играя с ней и находясь на приёме — сколько же нам приходилось бегать, доложу я вам! Мать очень хвалила Раманатхана Кришнана, чемпиона Индии, когда играла с ним в 1952 году. Сам Кришнан помнит это очень живо до сих пор. Вот, что он писал 20 августа, 1984 года в ответ на вопрос: "Да, у меня была привилегия играть в теннис с Матерью на теннисном корте Ашрама. Это происходило в течении последних недель апреля 1952 года (я не помню даты, но я уверен в неделе, месяце и годе). Это случилось прямо перед моим первым отъездом на Уимблдонский юниорский турнир. Я пришёл получить её благословение". Его сопровождал отец. "Сначала мы сыграли несколько одиночных игр, затем несколько парных. Мать регулярно играла в теннис на зелёном цементном корте лицом к морю. Я получил от Неё "Дэнлоп", теннисную ракетку. Мне было в то время пятнадцать лет и моей целью было обучение". Может ему и было только пятнадцать, но он уже был художником владеющим не кистью, а теннисной ракеткой. Своими умелыми ударами он мог предложить Матери именно тот тип игры, который она любила. Никакому любителю тенниса не надо говорить, что Раманатхан Кришнан стал победителем Уимблдонского чемпионата среди юниоров. Позже он дважды доходил до полуфинала Уимблдонского турнира. Сегодня он играет в круге Больших Мастеров со своими старыми друзьями: Родом Лавером, Кеном Росвеллом и другими. И как человек он остался настолько скромным и дружественным, насколько мы только могли ожидать.

Несколькими годами позже Дэн Торбэн Ульрих тоже показал превосходный теннис на том же самом зелёном цементном корте. Он был действующим чемпионом Дании. И он и Кришнан представляли свои страны на кубке Дэвиса. Оба были отобраны как игроки Уимблдона. Но прибывшему в феврале 1959 года, Ульриху уже не сопутствовала такая удача как Кришнану: Мать только смотрела его игру. Потому что месяцем или двумя раньше она прекратила играть в теннис.

* *

На каникулах маленькая Мирра посещала своих кузин и они играли вместе. Чаще всего их игры заключались в том, что они устраивали театральные представления.

Однажды утром в 1969 году, перед глазами Матери встала сцена из её памяти. "Внезапно пробудилась память о том, что произошло в детстве, когда мне было восемь или десять лет, и что я совершенно забыла. По воскресеньям (я так думаю, или во всяком случае в праздники) я обычно ходила играть с моими первыми кузинами, дочерьми брата моего отца. Я ходила и играла с ними. Я до сих пор вижу этот дом. Обычно мы проводили время ставя сценки… Есть история о Синей бороде. Ну вот, однажды мы поставили в нескольких сценках историю о Синей Бороде, который отрезал своим жёнам головы. По-моему история об этом, не так ли?" — спросила Мать Сатпрема среди нашего смеха. "Итак, мы играли в большой комнате, своего рода закрытой веранде — большой и длинной комнате, в Париже. Мы поставили — нашими партнёрами были маленькие мальчики и девочки — мы поставили их перед стеной. Мы прислонили их к стене и завязали их волосы вокруг головы", — сказала Мать с усмешкой. "Остальную часть тела мы завернули в простыни. Простыни доставали до пола, чтобы тел было невидно, а были видны только головы". Мать добавила задумчиво: "Я увидела эту сцену, перед моими глазами встала та комната и вся обстановка. В то же самое время ко мне пришло… Мы воспринимали это как совершенно естественное, просто как историю, которую мы прочитали, никакого ужаса, это не казалось нам отвратительным, нам было очень весело… За один час я увидела целую ступень человечества — вторую половину девятнадцатого века. Странно, не так ли? — сказала она задумчиво. "Это произошло восемьдесят лет назад, вероятно (82, 83 или 84 года назад), однако это пришло так ясно, живо; настолько необычно, что даже сейчас если я смотрю, я могу ВИ-ДЕ-ТЬ. Я вижу обстановку, комнату, людей, сцену, всё. Но это не поднялось изнутри, это было мне показано. И пока я наблюдала это, я сказала себе: "О, да я пережила это!" Это было сохранено где-то, будто кто-то хранил воспоминания для образовательных целей. Это было намного более точным, полным, чем любая книга или что-либо выраженное множеством слов".

У Мирры был огромный склад воспоминаний. И по всем параметрам, всё что делала Мирра носило печать странности — хотя сама она относилась ко всему этому очень спокойно — будь то игра с братом, прогулки с друзьями или учёба… история, например.

"Когда я была маленькой — я думаю лет десяти или двенадцати — у меня были довольно интересные переживания которых я совсем не понимала. У меня были какие-то книги по истории — учебники, которые даются для изучения истории. Я читала и вдруг книга становилась прозрачной, написанные слова становились прозрачными и вместо них я видела другие слова или картинки. У меня не было ни малейшего представления о том, что со мной происходит! И мне казалось это настолько естественным, что я думала, что так происходит с каждым. Но мы с моим братом были очень близкими друзьями (он был только на полтора года старше меня), поэтому я говорила ему:"Ты знаешь, они в истории говорят чепуху. Это не ТАК, и это не так — это ТАК!" И несколько раз поправки, которые я делала по поводу определённых деталей, о том или другом человеке оказывались очень точными".

Мирра просто переживала некоторые воспоминания из своих прошлых жизней, пробуждённые книгами по истории.

"Читая некоторые отрывки я даже говорила: "Как глупо! Так никогда не было: ВОТ что было сказано. Это происходило не так: ВОТ что случилось". И это происходило из-за книги — книга лежала открытой передо мной; я просто пристально рассматривала её как и любой другой ребёнок и…. Иногда что-нибудь происходило. Конечно всё это происходило во мне, только я думала, что это было в книге!"

Странная Мирра.

"Эта отвратительная привычка желания правил…" — сказала Мать однажды. "Это означает, что ты сам строишь железную клетку и запираешься в ней".

Мирра никогда не была человеком, который любит клетки, будь они железные или золотые, она — та, кто пришёл разрушить ВСЕ клетки.

Площадь de Roule или бульвар Хаусманн, какая разница? Шторы могли быть другими, стены могли быть другими. Но жизнь? У Большого Турка были его канарейки, а у Матильды её теоремы.

Происходило многое, что имело мало общего с теоремами и игнорировало законы Ньютона. Её не раз упрекали за пренебрежение правилами, моралью или Ньютонианством. "Но естественно, это против правил! Всё что я делаю — против правил, это моя привычка! В противном случае мне здесь нечего было бы делать, пусть бы продолжали существовать правила".

Мы также можем поверить в то, что она однажды сказала нам по секрету: "Родись я в Индии, я сломала бы здесь всё!" Да, оборвать все щупальца прошлого, для того чтобы заново сформировать настоящее. Да, подобно Матильде с хедивом, подобно Мире Исмалун с обычаями феодального Египта. То же самое семя.

Давайте вернёмся к законам Ньютона, или скорее, давайте посмотрим как Мирра разрушала эти законы.

Однажды в большой гостиной на площади de Roule собрались все её маленькие друзья. Большая гостиная, богато украшенная и внушающая благоговейный ужас. Но Мирру ничего не пугало. "Я покажу вам кое-что: как надо танцевать". Дети освободили место, письменный стол эпохи Людовика XV был убран с дороги, и "я встала в углу комнаты для того, чтобы получилось наибольшее расстояние от одного угла до другого. Я сказала им: "За один шаг я доберусь до середины (гостиная была около 12 метров в длину и 4 в ширину). И я сделала это!" — Мать радостно рассмеялась. "Я прыгнула (у меня не было ощущения, что я прыгаю, я будто танцевала) и приземлилась на кончики пальцев, достигнув другого угла. Этого нельзя сделать самостоятельно, даже чемпиону — сначала разбегаются, потом прыгают. Но я не разбегалась. Я стояла в углу, и хоп! (я сказала "хоп" беззвучно) я поднялась вверх, и фррр! Я опустилась на кончики пальцев, долетев до противоположного угла. Совершенно очевидно, что меня что-то несло".

Кто её нёс?

Мать продолжала: "Я также помню однажды…. По соседству с лужайками Булонского леса была низкая, изогнутая ограда — я не знаю существует ли она сейчас — я обычно ходила по ней! Я бросила вызов своему брату (нас отделяло шестнадцать месяцев; он был старше и намного более здравомыслящим!) я предложила ему сделать это: "Ты можешь пройти здесь?" Он сказал мне: "Оставь меня, это неинтересно". Я сказала ему: "Просто посмотри!" И я стала ходить по ним с такой лёгкостью! Словно я делала это всю жизнь".

И Мать сделала вывод: "Это был тот же самый феномен: я не чувствовала никакого веса. Всегда ощущение, что тебя что-то несёт. Что-то поддерживает тебя, что-то несёт".

Со всей своей обезоруживающей откровенностью она однажды сказала: "Я не знала правил, поэтому мне даже не нужно было с ними бороться!" Мирра смотрела на вещи очень просто, без каких-либо правил, создающих в мозгу беспорядок, поэтому она и делала всё очень просто, без шума в голове, и естественно, всё получалось очень просто, без сучка, без задоринки.

"Ты знаешь французскую кремневую щебёнку?" — спросила Мать. "Мне было девять или десять лет и я вместе со своими друзьями бегала в лесу Фонтенбло. Лес очень густой и поэтому впереди не видно ничего. Мы бежали и на бегу я не заметила, что приближаюсь к краю дороги. Место, где мы находились, поднималось над поверхностью где-то на три метра (на высоту примерно одного этажа), а дорога была недавно вымощена камнями. И мы бежали. Я бежала впереди, остальные сзади. Моя инерция была так велика, что я не могла остановиться. Я плавно полетела по воздуху. "Мне было десять, самое большее одиннадцать, у меня не было никакого представления о чудесном или сверхъестественном, ничего, ничего — просто я бросилась в воздух. Я ощутила, что меня что-то поддерживает. Нечто поддерживало меня и я была буквально ПОСАЖЕНА на землю, на камни. Я встала (для меня это казалось совершенно естественным, понимаешь); ни царапинки, ни пылинки, ничего — невредимая. Я падала очень, очень медленно. Все бросились смотреть. Я сказала: "О, ничего! Я в порядке".

Мать продолжала: "И я забыла об этом. Но ощущение чего-то, что несло меня, осталось. И этому были материальные доказательства, это не было иллюзией, поскольку я была невредима. А дорога была вымощена камнями — ты знаешь французскую щебёнку? Ни царапины, ничего. Ни пылинки".

Мать добавила: "Происходило множество подобных вещей, которые казались мне абсолютно естественными. У меня никогда не было, что я делаю что-то чудесное. Всё это было совершенно естественным".

Мать объясняла: "Душа была очень живой в то время. Она со всей силой сопротивлялась вторжению материальной логики мира. Всё казалось мне совершенно естественным. Я просто сказала себе: "Нет. Никакого несчастного случая произойти не может".

Но с возраста тринадцати или четырнадцати лет это стало более трудным. До этого для Мирры всё было "естественным".

"Бросилась так!" — на момент Мать задумалась, а затем продолжила. "Позже, когда я работала с Теоном, я увидела, что это была сущность, то, что европейцы называют ангелом… "Ангел хранитель". Они имеют крылья, потому что считают, что это красиво! Мадам Теон всегда видела двух таких существ рядом со мной. Однако она узнала меня более чем через десять лет. Кажется они всегда были со мной. Поэтому я посмотрела и тоже достаточно отчётливо их увидела".

Годы спустя, на самом деле это было семьдесят лет спустя, когда Мать описывала эти эпизоды Сатпрему, вызывая обратно все эти танцующие воздушные воспоминания, она внезапно заметила странную связь, соединяющую эту дерзкую антигравитацию с определённым внутренним центром, который она отчётливо ощущала ещё ребёнком возле сердца и который был "подобен огромным блаженным крыльям, широким как мир, медленно поднимающимся и опускающимся…". Тот же самый центр к которому она притягивала "Великую Силу", когда хотела прервать тирады Матео или упрёки Матильды, "та же самая вибрация".

Возможно существует другой способ вибрации, который ускользает от Ньютона и его яблока с его утомительной привычкой падать?

А не нанести ли нам мимолётный визит к "Ангелам-хранителям"?

Мать рассказывала нам очень забавную историю об одном из них.

"Один из них даже пытался рисовать. Он попросил одолжить ему для рисования мою руку. Я ему одолжила, затем я увидела рисунок — он всё-таки сделал рисунок — и я сказала ему: "Рисунок, который я сделала без твоей помощи намного лучше!" Поэтому всё закончилось".

"Что он нарисовал?" — поинтересовался Сатпрем.

"Забавные рисунки: море со скалой и маленькой фигуркой (этот рисунок вышел лучше всех). Высокая скала, крошечная фигурка и дальше море. Он не был необычным!" Я одолжила ему свою руку, затем смотрела в сторону чтобы быть уверенной, что нет никакого подсознательного действия. Я ясно ощущала как его рука двигает моей. Затем, вскоре я сказала себе: "Ну, поглядим". Я посмотрела: "О!" — сказала я ему, — "в этом нет ничего необычного!"

Мирре, которая всё считала совершенно естественным, никогда не приходило в голову, что видеть Ангела-Хранителя это что-то особенное. "Мне это казалось совершенно естественным".

Мать уточнила где это случилось: "Это было в Тлемсене".

Бедный Ангел-Хранитель! Как он смог бы состязаться с Миррой? У неё была такая долгая практика.

"Когда ты начала рисовать впервые, Мать?"- спросила я её из любопытства однажды утром в 1951 году. Мать только что вернулась с балкона, прилегающего к спальне Павитры. Балкон выходил на север. Находясь на первом этаже он давал широкий обзор — в то время большинство домов были одноэтажными — и с одной стороны, если повернёшься на восток, можно было проблесками видеть море. Мать обычно ходила туда каждое утро, чтобы дать несколько минут концентрации собравшимся внизу на улице ученикам.

У некоторых из нас была привилегия встречаться с ней когда она шла на балкон или обратно. Мы ожидали в лаборатории Павитры. Мы, это: Павитра, двое моих братьев — Норен и Абхай, две мои сестры — Сумитра и Супрабха, и я. Мать давала нам несколько цветов и фрукты. Это было наилучшим временем, чтобы задавать вопросы. Мы спрашивали обо всём.

Итак однажды утром я спросила: "Когда ты впервые начала рисовать, Мать?"

Мать слегка отклонилась назад, придерживаясь двумя руками за край синевато-серого стола. "В возрасте восьми лет, вместе с тремя старшими сёстрами" — ответила она. Её большие глаза озорно сверкали, когда она глядела на стоящих перед ней трёх сестёр. Комната наполнилась смехом.

Сама Мать никогда не говорила об этом так много, но у меня по какой-то неизвестной причине осталось впечатление, что "эти три старшие сестры" были будущие свояченицы маленькой Мирры, дочери Эдуарда Мориссе, которого Мира Исмалун знала очень хорошо. Конечно я могу и ошибаться.

После того как наш смех утих, Мать продолжила: "Уже в возрасте десяти лет я писала картины маслом — портреты". Видя свет удивлённого восхищения в моих глазах, Мать улыбаясь добавила: "Я рисовала разного рода картины: миниатюры, акварель, гуашь…". Последовал длинный список, который я к несчастью не записала.

Много лет спустя, рассказывая Сатпрему о ступенях своего развития, она сказала: "Я начала рисовать очень рано (мне было восемь или десять лет): и когда я училась я тоже рисовала. В двенадцать я уже делала картины: портреты. У меня было всепоглощающее любопытство, интерес ко всему, что имеет отношение к искусству, к прекрасному — музыке, рисованию".

Прекрасное. Выражение прекрасного. Да, всю её долгую жизнь любовь к прекрасному текла подобно серебряному потоку.

И этот серебряный поток истекал из её пальцев, когда она садилась за орган.

Как я это любила!

"Музыка. Мать".

Вторая Мировая война закончилась больше года назад. Приближался мой двадцать первый год рождения. Мать ласково спросила меня: "Моё дитя, чего бы ты хотела на день рождения?"

"Музыку, Мать," — сказала я с надеждой.

Она нежно улыбнулась.

Дорогой читатель, разве вы на моём месте не сделали то же самое? Поскольку "я играю не музыку", — объясняла Мать Сатпрему примерно пятнадцать лет спустя. "Я не пытаюсь играть музыку, это своего рода медитация со звуками".

К этим "звукам" были очень восприимчивы итальянцы. "У Матери был замечательный опыт," — сказал Шри Ауробиндо. "Некоторое время она находилась в северной Италии и однажды она совершенно одна играла в церкви на органе. После того как она закончила, раздались громкие аплодисменты. Она обнаружила, что собралась толпа, восторженно слушающая её."

Мать и её органчик

Но Мирра была больше обрадована, что её музыку в экстазе слушала… да, жаба!

"Я играла — не знаю что, Бетховена, или пьесу Моцарта — в Тлемсене". Мирра гостила у Теона, оккультиста, в Алжире. "У Теона было большое фортепиано, потому что его секретарь-англичанин играл на фортепиано. Фортепиано стояло в гостиной, которая находилась на уровне гор, на полпути вверх, почти в верху дома. То есть нужно было подняться на два лестничных пролёта внутри дома для того, чтобы добраться до гостиной. В гостиной были большие французские окна с видом на горы. Прекрасный вид. В то время я привыкла играть после обеда, широко открыв французские окна. Однажды, когда я закончила играть, я развернулась, чтобы встать, и увидела большую жабу, полностью покрытую бородавками — огромную жабу — она раздувалась! Ты знаешь как они раздуваются и сдуваются. Она раздувалась и сдувалась, раздувалась и сдувалась… словно она была на седьмом небе! Она никогда не слышала ничего настолько прекрасного! Она была совсем одна, круглая, чёрная, вся покрытая бородавками, посреди дверного проёма — широкие окна были открыты навстречу солнцу и свету. Она стояла посередине. Это продлилось ещё некоторое время, но когда она увидела, что музыка закончилась, она развернулась, прыг- прыг-прыг… и исчезла".

Губы Матери изогнулись в нежной улыбке: "Это жабье восхищение наполнило меня радостью! Поистине очаровательно".

"Медитация со звуком" — или музыка — "это первое воплощение сознания как радости". И именно эту радость ощущали итальянцы, точно также как я и жаба.

"Я помню, что нашла ту же самую вибрацию в Бетховене и Бахе (в Моцарте тоже, но более приглушённую)."

Бетховен живо напоминал Матери о Исайе, знаменитом скрипаче (1838-1931) и коллеге Рубинштейна.

"Когда я впервые услышала концерт ре-мажор Бетховена, для скрипки с оркестром — скрипка вступила внезапно, не в самом начале; сначала — пассаж оркестра, затем — вторила скрипка. С первыми звуками скрипки — играл Исайя, какой музыкант! — с первыми звуками мне показалось, что моя голова взорвалась, я была выброшена в такое великолепие, о!... Совершенное чудо. Больше часа я пребывала в состоянии блаженства. Исайя был настоящим музыкантом!"

Не только музыка, но и рисование влияло на неё точно также. "Когда я смотрела на картину, внезапно в моей голове что-то открывалось и я видела источник этой картины — в таких цветах!" В те дни Мирра ничего не знала об областях артистического творения. Все её опыты приходили "неожиданно, их не искали". Мирра также знала некоторых людей, которые "когда они играли, чувствовали, что в их руку входит чья-то рука и играет так чудесно как они сами не смогли бы играть никогда". Она заметила и другой феномен. "Был один человек, леди, которая играла на виолончели. Когда она играла Бетховена, её черты лица менялись и становились совершенно похожи на черты лица Бетховена; её исполнение было безукоризненным, она никогда не смогла бы так сыграть, не войди в неё что-то из ментальности Бетховена".

После всего этого не будет ничего удивительного в том, что самые ранние переживания Мирры были вызваны музыкой. "Я не очень часто посещала церкви", — говорила Мать. "Я была в мечетях и в храмах — еврейских храмах. В еврейских храмах в Париже такая прекрасная музыка. О, какая прекрасная музыка! Один из моих первых опытов произошёл в храме. Это была свадьба, музыка была невероятной (я была вместе со своей матерью в галерее). Это была органная музыка (позже мне сказали, что это был Сен-Санс) — второй лучший орган в Париже, потрясающе! Играла музыка, я стояла там, унесённая на небеса (мне тогда было четырнадцать). Там было несколько окон — белое стекло, без рисунка — я смотрела на одно из них, как вдруг, через окно ворвалась вспышка, подобная грому, подобная молнии. Она вошла — мои глаза были широко открыты — она вошла как (Мать сильно вздрагивает), и в следующий момент… я ощутила как становлюсь широкой и всемогущей…. Это продолжалось несколько дней".

Спустя несколько месяцев Мать рассказала некоторые детали: "Этот Свет прошёл через меня, я увидела как он физически вошёл в меня. Очевидно это было нисхождения Существа — не прошлой инкарнации, а Существа с другого плана. Свет был золотым. Это было инкарнацией божественного сознания".

Но откуда приходит музыка?

"Однажды я был в мире музыки", — сказал Сатпрем Матери. "И то что я услышал было так восхитительно, что даже после пробуждения я оставался ошеломлённым в течении нескольких часов. Невероятно." Он спросил Мать: "Где располагается этот мир?"

"Мне он очень хорошо знаком", — ответила Мать. "Я очень часто там бываю. Он находится на вершине человеческого сознания. Очень высоко, это очень, очень высоко."

Мать продолжила своё объяснение, что там есть несколько "зон": "Первая зона, которую встречаешь — это рисование, скульптура, архитектура: всё что имеет материальную форму. Зона форм." Художники, скульпторы, писатели, создатели садов — все, все черпают своё вдохновение из этой зоны." "Следующей идёт музыкальная зона. Там находишь источник звуков, которые вдохновляли разных композиторов. Это великие, беззвучные музыкальные волны. Это может показаться немного странным, но это так".

Не эту ли музыку Пифагор и ранние математики называл "музыкой сфер"? Я не знаю. Но в Индии, весьма вероятно, именно она была известна как "не ранящая музыка" — anahata vani (бук. музыка, которая не причиняет вреда и не ударяется не о что). Йоги Индии знают её. Она приходит как ритмичные волны. Волны с медленным ритмичным биением, подобным биению огромных крыльев. Непрекращающиеся волны приходящие из Вечности и уходящие в Вечность.

Мать также объясняла, что каждая зона состоит из нескольких слоёв. И "на самом верху музыкальной зоны они начинают превращаться в волны, вибрирующие волны. Но они имеют прямое отношение к музыке. Это зона, где не слышны никакие звуки, но которая, впоследствии, переводится в звук, в музыку. Это наивысшая зона".

Мать брала свою музыку из высочайшего источника.

"Я постоянно слышу великие музыкальные волны. Мне нужно лишь немного уйти внутрь и они там, я могу их слышать. Они всегда там! Они не являются звуками, и тем не менее это музыка! Великие музыкальные волны. И каждый раз когда я слышу эти волны мои руки стремятся играть".

"Мои руки стремятся играть."

Не только играть на органе, но также рисовать, писать красками…

Всё, поэтому продолжим вместе: музыка, рисование, игры, учёба.

Мирра, как мы заметили, начала учить алфавит немного… поздно; в семь лет. Но когда она начинала, её ничто не могло удержать. Она с лёгкостью опережала всех детей своего возраста. Всё что ей было нужно это — "понять", снова и снова повторяла она Сатпрему.

"Но я помню, понимаешь, я в совершенстве помню моё отношение когда я училась. Также я помню всех моих одноклассников: тех, кто для меня был с головой, тех… У меня есть несколько курьёзных воспоминаний по этому поводу, поскольку я не могла понять значения изучаемого, просто ради пустого знания. В то время у меня была потрясающая память, но я никогда не извлекала из этого пользы. мне нравилось только то, что я понимала".

Затем Мать напомнила некоторые "курьёзные воспоминания".

"В течение некоторого времени я посещала частную школу. Я никогда не посещала общественную школу поскольку моя мать считала, что девочке не стоит ходить в общественную школу. Но я посещала частную школу, которая имела в то время хорошую репутацию; учителями там были люди достойные всяческих похвал. Учитель географии, известный человек, писал книги (его книги по географии были широко известны) и был прекрасным человеком. Мы занимались географией и я получала огромное наслаждение, делая карты — их нужно было нарисовать. Однажды учитель посмотрел на меня (он был интеллигентным человеком) и спросил меня: "Почему города расположены на берегах рек?" Я увидела озадаченные лица учеников, говорящих самим себе: "Какая удача, что спросили не меня!" Я ответила: "Но это очень просто! Потому что это естественные пути сообщения!" Мать рассмеялась. "Он тоже был поражён."

Мирра получала огромное удовольствие.

"Так это и было, все мои занятия были такими, я наслаждалась всё время — наслаждалась, наслаждалась, наслаждалась — всё было наслаждением".

Она не только поражала учителей, но и пугала некоторых из них.

"Мой учитель по литературе был типом полным самых традиционных идей, которые только можно вообразить. Каким он был скучным, ох! Поэтому все студенты сидели и работали без отдыха. Он давал уроки композиции. Ты знаешь "Тропа Грядущего и Дорога Завтрашнего"? Я написала это когда мне было двенадцать; это было моё экзаменационное задание на вопрос, который он задал классу. Он дал пословицу (я слов точно не помню) и ожидал что ему скажут… благоразумные вещи! я рассказала свою историю, эту маленькую историю (написанную когда мне было двенадцать). Он посмотрел на меня с опасением". Мать озорно засмеялась. "Он ожидал, что я устрою скандал… Нет, я была хорошей девочкой, разве ты это не знаешь!"

Её наслаждение не уменьшалось даже в период экзаменов. "Только раз в жизни я сдавала экзамен (я забыла какой). У меня как раз был предельный возраст, в то время когда обычно сдают экзамены я была несовершеннолетней, поэтому они посадили меня с теми кто не сдал экзамен с первого раза (я сдавала это тогда, потому что именно осенью я была в подходящем возрасте). Нас было немного; учителя были крайне недовольны, потому что их каникулы были прерваны посередине, а ученики в большинстве были либо посредственными, либо непослушными. Итак я наблюдала всё это (я была очень молодой, тринадцать или четырнадцать лет, я не знаю). Одна из нас была вызвана к доске решить какую-то математическую задачу, она не знала как её решить, стояла и что-то мямлила. Я смотрела на это — мне не задали никакого вопроса — я смотрела и улыбалась. О Господи Боже мой! Учитель это увидел. Он был рассержен. Как только девочка вернулась на место он вызвал меня. Он сказал мне: "Реши это". Ну и естественно (я очень сильно любила математику, действительно очень сильно; я понимала её, она говорила со мной), я решила … какое у него было лицо!"

У самой Мирры было серьёзное выражение лица. Но "мне было чрезвычайно забавно."

* *

Да, Мирра "очень сильно любила математику, действительно очень сильно". В конце концов, разве она не была дочерью математика-мудреца? "Кроме того, я понимала её, она говорила со мной". Мать объяснила: "Всё становилось похожим на картину, понимаешь…".

Мать рассказывала нам: "Мой брат для поступления в Политехнический занимался дома высшей математикой и считал её сложной. Поэтому моя мать наняла частного преподавателя, чтобы подготовить его. Я была на два года младше брата. Я приучила себя наблюдать и затем всё становилось понятным: почему, как, всё становилось ясно. Итак, преподаватель работал усердно, мой брат работал усердно, а я вдруг брякала: "Но это же так!" И я видела выражение лица преподавателя!... Кажется, он тогда вышел и сказал моей матери: "Скорее это ваша дочь должна изучать это!" Всё это было так забавно, так забавно!"

Я думаю, что эта любовь к математике никогда не покидала Мать.

Вернёмся в сороковые годы, тогда здесь был один маленький мальчик постоянно готовый напроказничать. Ему было лет восемь или десять, я точно не знаю. Во всяком случае он был так мал, что не доставал до педалей, садясь в седло отцовского велосипеда. Итак, этот малыш, стоя на педалях, крутил их изо всех сил, раскачиваясь из стороны в сторону. И если он падал, то что из этого? Он поднимался, отряхивался и продолжал крутить педали. И вот, однажды он заехал в одно место, куда ехать не собирался. Здание только что было построено, но сад ещё не был разбит, вся земля всё ещё была завалена мусором. Во дворе находился открытый колодец. Итак, мальчик ходил вокруг, и когда никто его не видел, подошёл к колодцу, нагнулся, чтобы рассмотреть его получше, потерял равновесие и свалился вниз. Вытащили его очень быстро. Но как он был напуган, о! Не потому, что он свалился в колодец и чуть не утонул — он тогда не умел плавать — а потому, что его семья настаивала, что бы он пошёл и сам рассказал о происшествии Матери. Он плакал и плакал, но семья всё же настояла, чтобы он пошёл и рассказал. Мать есть Мать. Она вытерла ему слёзы, успокоила его, сказав, что она ему друг и чтобы он никогда не боялся приходить и рассказывать ей обо всём, что бы его не беспокоило. Когда он совсем успокоился, Мать спросила его, чем он любит заниматься. Он удивлённо сказал: "Считать". Мать была обрадована и сказала ему, что сама очень любила математику и, когда была молодой, хорошо в ней разбиралась. И не хочет ли он, чтобы она давала ему уроки математики? Вообразите радость мальчика. Мать сама будет учить его считать! Разве не трепетали пред ней все старшие? Его родители, сёстры и остальные были ошеломлены таким поворотом событий. Естественно.

Таким образом, сияющий от счастья мальчик получил основы знаний в математике, и, давайте будем надеяться, повеселился так же как и Мирра.

"Благодарение Богу, моя мать была полной материалисткой", — воскликнула однажды Мать в разговоре с Сатпремом — "материалисткой настолько, что с ней, естественно, нельзя было говорить о невидимых вещах".

Но тем не менее.

"Но что интересно, например, когда умер её отец, она знала об этом: она видела его. Она думала, что это сон — "глупый сон". Но он пришёл к ней для того, чтобы поставить её в известность, что он мёртв. "Это ничто иное, как сон" — сказала она."

Мать прополоскала горло.

"Когда умирала моя бабушка… У моей бабушки было ощущение оккультного. Она сама сделала своё состояние (и довольно значительное состояние). У неё было пятеро детей, один расточительнее другого. Поэтому она говорила мне — она считала меня единственным благоразумным человеком в семье и доверяла мне свои секреты — она говорила мне: "Ты знаешь, они собираются промотать все мои деньги!" У неё был шестидесятилетний сын, потому что она вышла замуж рано и рано его родила. Она вышла замуж в Египте, когда ей было пятнадцать; её сыну было шестьдесят. Поэтому она говорила мне: "Ты видишь, этот мальчик(!) транжирит деньги, он посещает ужасных людей! А потом он начнёт играть в карты и потеряет все мои деньги". Я видела этого "мальчика". Я была в доме, когда это происходило. Он входил к ней и говорил очень вежливо:

"До свидания, мама, я собираюсь посетить такой-то и такой-то дом".

"Будь так добр, не потрать все мои деньги и возьми пальто, ночью будет прохладно".

Мать рассмеялась: "Шестьдесят лет! Это было наиболее комичным. Вот, вернёмся к моей истории. Когда моя бабушка умерла, она приходила к моей матери (я очень много о ней заботилась), она приходила, чтобы найти мою мать. Моя мать была с ней, когда она умирала. Так как она хотела, чтобы её кремировали — она вбила это себе в голову — она должна была быть бальзамирована, поскольку она умерла в Ницце, а кремирована должна была быть в Париже. Я была тогда в Париже. Моя мать прибыла с телом и сказала мне:

"Только вообрази, я вижу её постоянно! И более того, она приказывает мне не тратить ваши деньги".

"Ну, она права", — ответила я своей матери, — "нужно быть осмотрительной".

"Но она МЕРТВА! Как она может говорить со мной! Я говорю тебе — она мертва, совершенно мертва!"

"Что это значит, мертва?" — спросила я её.

Мать весело рассмеялась над воспоминанием. "Всё это было очень смешно".

Примерно восемью или десятью годами раньше Мать рассказывала нам о том, как она заботилась о своей бабушке, не называя её. "Одна пожилая леди, которую я знала очень хорошо и которая имела пятерых детей, один экстравагантней другого". Так об этом рассказывала Мать. "Чем больше она старалась накопить состояние, тем больше они старались его растранжирить; они тратили их без какой-либо причины. Поэтому, когда она умерла, старая леди пришла, чтобы найти меня и сказала: "О!!! Теперь они промотают все мои деньги!" Она была несчастна. Я немного утешила её. Мне пришлось долго убеждать её не оставаться и не следить за тем, чтобы они не растратили все её деньги".

Мать помогала своей бабушке совершить переход после смерти точно также как и многим другим людям. "Ночью у меня были переживания, своего рода ночная активность, когда я присматривала за людьми покинувшими свои тела…. Мне было что-то около двадцати." Хотя Мирра и не была научена методу и не знала процесса, она делала именно то, что необходимо. Обучение и знание придут позже. Но это другая история.

Мира и Мирра.

Между бабушкой и внучкой была большая близость.

Однажды в 1969 году Мать отправила меня вниз принести ящик, где она хранила свои "драгоценности". Она открыла ящик и начала внимательно изучать его содержимое, вытаскивая одно сокровище за другим. Но она не могла найти своего зеркала. "Где-то есть зеркало, я не знаю где. Зеркало в оправе, оправа позолоченная. Очень красивое. Маленькое, складное, карманное зеркало. Оно принадлежало моей бабушке. Мне дала его моя бабушка. Ей его подарили, когда ей было… двенадцать. Она отдала его мне, и я хранила его; оно до сих пор у меня. Ему уже намного больше ста лет!"

Мира Исмаил, рисунок Матери

Мира и Мирра.

Конечно Мира с её "чувством оккультного" чувствовала, если только не знала, нечто особое в прекрасной молчаливой Мирре. Со своей стороны Мирра- ребёнок — которая с раннего детства была "чрезвычайна чувствительна к составу атмосферы", как говорила Мать — высоко ценила спокойную "атмосферу" своей бабушки.

Однажды Мать говорила по поводу сна, в частности, детского сна. "Это вернуло меня к воспоминаниям из моего детства. Дверь моей бабушки была рядом с нашей, и мы обычно посещали её перед тем как идти спать. Не могу сказать, чтобы это было очень весело, но у неё были очень хорошие кресла! Поэтому пока моя мать болтала с бабушкой, я лежала в кресле и лучший сон у меня был тогда; своего рода блаженный сон. Я прекрасно отдыхала". И Мать заключила: "Ребёнку необходимо дать спокойную атмосферу, настолько спокойную, насколько это возможно".

Но собственный сон Мирры был… странным.

"Даже когда я была ребёнком, совсем маленьким, я прямо посреди действия, предложения или чего-угодно я уходила в транс и никто не знал в чём дело! В то время они все думали, что я сплю! Но я оставалась сознательной — с поднятой рукой или посреди разговора, пффф, уходила," — смеялась Мать. Внешне уходила, а внутри интенсивные, интересные переживания. Это происходило со мной даже когда я была очень маленькой".

Мать предалась воспоминаниям. "Помню — возможно мне было десять или двенадцать — в доме моих родителей был обед. Примерно около дюжины человек, все наряжены в праздничное платье (они все были членами семьи, но тем не менее это был "обед" и был определённый протокол; короче говоря нужно было соблюдать определённый этикет!). Я находилась на одном конце стола, на другом сидел мой кузен. Позже он некоторое время был директором Лувра (у него был артистический ум, довольно способный молодой человек). И вот мы сидели и я помню, что я что-то воспринимала в его атмосфере (я не знала ничего; если бы мне хоть что-нибудь рассказывали о "ауре" и чём-нибудь вроде этого… но нет, я ничего не знала об оккультизме, хотя способности уже были). Я находилась в процессе восприятия чего-то, что я почувствовала в его атмосфере, как вдруг, с находящейся на полпути ко рту вилкой, я ушла в транс! Я всё-таки удержала её! Мне сказали, что если я не умею себя вести, то я не должна садиться за стол". Мать взорвалась смехом.

Воспоминания приходили во множестве. Постепенно моё тело стало лунатиком — то есть, оставалась связь с ним, обеспечивающая безопасность, но сознание формы становилось всё более и более сознательным".

Здесь не помешают небольшие объяснения. У кого из нас не было переживаний пребывания вне тела? Оно может иметь место где-угодно: на операционном столе, при несчастном случае или просто в кровати, когда мы спим. Последний случай наиболее общий и происходит практически с каждым. Но в каждом случае часть нашего существа (мы состоим из множества частей, не так ли), которая выходит, соединена с телом шнуром или нитью, или, как называла это Мать, связью. До тех пор пока эта связь остаётся неповрежденной и присоединённой к телу, мы всегда можем в него вернуться. Но если по той или иной причине связь рвётся, тогда мы не можем вернуться в тело и нас объявляют "мёртвыми". Эта связь чрезвычайно эластична и её можно растягивать до бесконечности. К тому же она чрезвычайно тонка.

Любому крепко спящему человеку может быть причинён вред, если его внезапно разбудить из-за риска нарушить эту связь. Это также является причиной того, почему считается нежелательным будить лунатика. В случае лунатика, сознание тела настолько привязано к той части существа, которая выходит из тела, что идентифицирует себя с этой частью и автоматически за ней следует, делая то, что делает она.

Давайте вернёмся к Мирре и посмотрим куда вели её ночные прогулки! "У меня появилась привычка вставать — только не похожая на манеру вставать обычных лунатиков: я вставала, открывала свой стол, брала лист бумаги и писала… поэзию. Я, та, в которой не было ничего от поэта!"

Однажды Мать воскликнула: "Я! Я не поэт". Она публично сказала: "Савитри — это первая поэма, которую я высоко оценила в своей жизни. Прежде я была закрыта. Поэзия всегда казалась мне просто словами — пустыми-пустыми- пустыми, ничто иное как слова. Слова ради слов. Как звучание, достаточно приятное, но… Я бы предпочла скорее музыку. Музыка лучше."

Но Мать не была "обычным лунатиком". Продолжим нашу историю: "Да, поэзия! Я всё записывала. Очень сознательно клала всё обратно в ящик стола, аккуратно всё запирала прежде чем идти в кровать. Однажды, по какой-то причине, я забыла, я оставила его открытым. Пришла моя мать… Меня обычно будила моя мать; во Франции толстые шторы на окнах, поэтому она приходила по утрам и резким движением широко распахивала шторы и таким образом меня будила, брр! без предупреждения. Но я к этому привыкла, поэтому я была готова проснуться, иначе это было бы не очень приятно! Во всяком случае, она вошла, разбудила меня, затем обнаружила стол открытым и увидела бумаги внутри: "Что это такое?" Она схватила их. "Что ты делала?" Я не знаю что я ответила, но она пошла к доктору: "Моя дочь стала лунатиком. Вы должны дать ей какое-нибудь лекарство".

Мать печально улыбнулась: "это было нелегко".

"Это было нелегко".

Но это неприятное качество Матильды на самом деле было замаскированным благословением. Это вынуждало Мирру держать свои переживания при себе, никому ни говоря ни слова, и меньше всего своей матери, которая потащила бы её к ближайшему доктору не теряя ни секунды. "Для неё ничего не считалось, если этого нельзя было увидеть и потрогать. Но это было божественной милостью", — признавала Мать. "У меня не было никакой возможности что-либо ей рассказать. Свои переживания я держала при себе". Таким образом материалистическая броня служила Мирре защитой и помогала ей выдержать те странные опыты, которые сыпались на неё. "С раннего детства переживания приходили в огромном количестве".

Когда Мирра стала подростком её истинная роль в жизни начала принимать ясные очертания, хотя она об этом ничего тогда и не знала.

"Это был период", — говорила Мать, рассказывая об обеде с её первой кузиной, — "когда я выходила из тела каждую ночь и каждую ночь делала работу о которой я мимоходом упоминала в Молитвах и Медитациях. Когда весь дом затихал, каждую ночь в один и тот же час я выходила из тела и имела различные переживания". Давайте откроем книгу Матери, Молитвы и Медитации, которая в действительности является её дневником, на дате 22 февраля 1914 года.

"Когда я была ребёнком — лет тринадцати — в течение примерно около года, каждую ночь, как только я оказывалась в постели, мне казалось, что я выходила из своего тела и поднималась над домом, затем над городом, очень высоко. Затем я видела себя одетой в великолепное золотое одеяние, которое было длинней меня; и по мере того как я поднималась, одеяние удлинялось, распространяясь вокруг меня в форме круга, формируя, так сказать, огромную крышу над городом. Затем я видела как мужчины, женщины, дети, несчастные и больные приходили со всех сторон. Они собирались под раскинувшимся одеянием, умоляя о помощи, перечисляя свои несчастья, страдания, печали. В ответ это одеяние, гибкое и живое, протягивалось к каждому из них индивидуально, и как только они касались его, они были утешены или исцелены, и они вновь входили в свои тела более счастливые и сильные, чем когда они выходили из них. Я не видела ничего прекрасней этого, ничто не делала меня более счастливой; вся повседневная активность казалась мне скучной и бесцветной, лишённой реальной жизни, по сравнению с ночной активностью, которая казалась мне истинной жизнью".

Когда Мирра поднималась над городом, Она часто "слева от себя видела пожилого человека, спокойного и молчаливого, который благожелательно смотрел на меня и поддерживал своим присутствием. Этот пожилой, одетый в пурпурную одежду человек был олицетворением — я узнала об этом позже — того, кого звали Человеком Печалей".

Много, много позже, фактически годы спустя, Мирра поняла, что означало её переживание: "Безличная, вечная, божественная Любовь. Будучи этой Любовью, я ощущала себя живущей в центре всех вещей на земле и, в то же самое время, мне казалось, что я являюсь огромными, бесконечными простирающимися повсюду руками и обнимающими с безграничной нежностью всех существ, собравшихся и нашедших приют у меня на груди, более широкой, чем вселенная".

"Я чуствовала себя живущей в центре всего."

Безграничная Любовь.

Любовь придающая интенсивность всем стремительным, честным и искренним импульсам.

Любовь, которая делает сильней.

Божественная любовь.

Несколькими годами раньше Мать рассказывала нам одну древнюю халдейскую легенду. "Давным-давно в одной засушливой стране, которая теперь называется Аравией, на земле воплотилось божественное существо для того чтобы пробудить всевышнюю любовь. Как и можно было ожидать, в его Инкарнации усомнились, оно была подвергнуто гонениям, неправильно понято, преследуемо. Смертельно раненое, это Существо пожелало умереть спокойно, в одиночестве, чтобы работа могла быть закончена; и оно бежало от преследователей. Внезапно на широкой, обнажённой долине, возник небольшой кустик гранатового дерева. Спаситель спрятался под невысокими ветвями для того, чтобы покинуть своё тело в покое; и куст немедленно развернулся, вырос, стал шире, гуще, пышней, чтобы преследователи, когда они будут проходить мимо, не смогли увидеть кто там скрывается и прошли мимо. И пока капля за каплей священная кровь капала на землю, оплодотворяя её, куст покрылся чудесными цветами — алые, огромные, бесчисленные капли крови…".

Мать называла этот гранатовый цветок, цветущий даже в пустыне, БОЖЕСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ.

"Я не знала что такое медитация…", — говорила Мать.

И хотя никто не рассказывал Мирре о медитации или о том как медитировать, это отсутствие знания не мешало ей медитировать. Она сидела в своём маленьком кресле и входила в контакт с этим "приятным ощущением" — медитировала. Или сидела под деревом и терялась во вселенной — медитировала.

В своей неподражаемой манере Мать пыталась дать знание детям Ашрама о деревьях и "сознании в деревьях". Она говорила: "Я узнала об этом во Франции в детстве". Это было в 1952 году, её публикой были дети между восемью и четырнадцатью годами. "Когда я была молодой", — говорила им Мать, — "возможно мне было лет двенадцать, я часто ходила гулять в большой лес находящийся рядом с Парижем. Это был известный лес, лес Фонтенбло. Там были деревья которым было более двух тысяч лет. В то время мне ещё никто не рассказывал о медитации или о том как медитировать. Тем не менее когда бы я не приходила туда и не садилась под теми огромными деревьями, я становилась очень спокойной и сконцентрированной внутри, почти теряла ощущение внешнего мира и ощущала внутренний контакт с ними. Я была очень счастлива. Я настолько отождествлялась с теми деревьями в своём сознании, что маленькие птички и белки подходили ко мне без какого- либо опасения и даже сидели и свободно играли на моём теле". Мать говорила детям: "Если вы подойдёте и сядете спиной к дереву, вы сможете ощутить в своём теле как поднимается его сок". Мать также добавила что некоторые деревья могут даже подружиться с человеком. "Они обладают огромной привязанностью", — говорила она. "Предоставляя свою защиту, они проявляют щедрость намного большую щедрости человеческой".

Благодаря рассказам Матери мы, дети, учились любить деревья; мы узнавали о медитации, об отождествлении, о сознании. Мы узнавали, что все вещи наделены "жизнью", потому что все вещи обладают "сознанием". "Это сознание существует не только в человеческих существах, растениях или деревьях, но также во всём во вселенной. Оно в солнце, в луне, в звёздах. Оно в животных и птицах; также как в странах, нациях, реках и горах".

Как обычно, говоря с Сатпремом, Мать раскрыла истинную причину того (она узнала об этом, когда ей было двадцать) почему птицы, белки подходили к ней без опасений. Мирра сама не знала пока о том, что она воплощает, но с животными это было не так.

Затем Мать описала Сатпрему то, что произошло в лесу Фонтенбло: "Мне было одиннадцать или двенадцать, когда моя мать арендовала коттедж на краю леса. Нам не нужно было пересекать город, чтобы попасть туда. Я привыкла одна ходить и сидеть в лесу. Я садилась и мечтала. Однажды — это случалось часто — подошли белки, подлетели несколько птиц, а также", — Мать широко открыла глаза, — "олень. Это было так прекрасно! Когда я открыла глаза и увидела всё это, это было очаровательно".

"Я не знала что такое медитация."

В то время Мирра просто переживала свои опыты в видимом и невидимом. "Интересно, что в этом не было ничего ментального: я не знала ничего о существовании этих вещей, я не знала что такое медитация — я медитировала не имея никакого представления что это такое. Я не знала ничего, моя мать держала это под абсолютным табу: эти предметы не должны обсуждаться, они приводят к сумасшествию".

Когда мы говорим "видимое и невидимое" мы конечно же имеем ввиду наши глаза. Глаза Мирры легко проникали, даже автоматически, сквозь вуаль невидимого.

Однажды утром 1953 года я находилась в лаборатории, наполняя бутылки хвойным экстрактом полученным из Франции, который Мать использовала для принятия ванн. Павитра зашёл зачем-то — я тоже была его секретарём и стояла глядя на тёмно-зелёный цвет жидкости с золотисто-коричневым оттенком. Мать как раз проходила мимо. Увидев нас она тоже вошла. Она спросила нас о чём мы говорим. Павитра сказал, что он спрашивает меня о том, что напоминает мне этот цвет. (Фактически он часто проверял меня и других таким бесцеремонным способом). Я сказала: "Осень". Мать посмотрела на Павитру; он сказал: "Это напоминает мне осень в лесу". Мать согласилась с ним. Она сказала: "Да, Чёрный Лес". Затем Мать рассказала нам историю из своего детства. "Однажды я была в Чёрном Лесу. Я была совсем маленькая, лет восьми. Мы приехали в Баден-Баден. Там я видела гномов". Затем она очень живо всё описала: "Им нравилось играть в прятки. Я любила за ними наблюдать. Они были одеты в зелёное. Было очень трудно различить их на фоне зелёной листвы. Но я могла видеть их совершенно отчётливо". Матео же нет. "Моему брату это не нравилось. Он слышал только звуки вызванные их играми, но не видел их. Это его пугало. И он просил, что бы я тоже не ходила в лес". Няня тоже поддержала Матео. "Наша няня говорила нам не ходить в лес в сумерки, так как это было время когда маленькие люди выходили для своих игр. Наша няня просила нас оставаться рядом с домом и играть в саду". Мать напомнила нам что: "Это был мой единственный визит в Германию. Больше я там никогда не была".

Шри Ауробиндо однажды упоминал это "зрение" Матери, когда он обсуждал книгу Жюля Ромэна "Зрение без глаз" с учениками. Он сказал:"В детстве Мать была способна видеть даже в темноте и она развила могущество видеть повсюду. Она даже была способна видеть сзади и это панорамное зрение работает более точно, чем физические глаза. Оно работает лучше, когда глаза закрыты".

Факт, который, к своему смущению, обнаружили два помощника Шри Ауробиндо. Однажды, когда Мать расчёсывала шелковистые волосы Шри Ауробиндо (которые нельзя было предоставить ученикам, руки которых росли не из того места, поскольку даже Шри Ауробиндо заканчивал тем, что спрашивал их: "Вы оставили хоть немного волос?"), она вошла в транс — это часто случалось во время Второй Мировой Войны. Глаза её были закрыты, тело покачивалось, но руки продолжали делать своё дело. Двое помощников, подростков, начали шутить и играть друг с другом, потихоньку конечно, предполагая, что она не замечает их шалостей. Но когда Мать вышла из комнаты, она сказала им: "Я вижу всё. У меня есть глаза на затылке".

"В парижском музее были две мумии. В одной не осталось ничего; но зато в другой дух формы остался очень сознательным". Мать отвечала на вопрос: почему часто происходят несчастные случаи с археологами, занимающимися раскопками. Она объясняла нам, что даже когда человек с виду мёртв, тело не разрушается пока сохраняется "дух формы". "Дух формы" является частью нашей физической формы. Древние египтяне знали секрет сохранения тела. Мать пояснила: "В другой мумии дух формы остался очень сознательным. Сознательным настолько, что с ним можно было иметь сознательный контакт. Очевидно, что когда столько идиотов приходят и непонимающе смотрят на тебя, вытаращив глаза и говоря: "О! он похож на это, он похож на то", это не доставляет удовольствия."

Это не удивительно, "надо принимать во внимание то, что обычные люди никогда не мумифицировались, а лишь те, кто достиг значительного внутреннего могущества, или же члены королевской семьи, люди более или менее инициированные." В древнем Египте, где оккультизм был развит очень высоко, "исключительные личности, такие как фараоны и высшие жрецы мумифицировались, потому что внешне они были очень высоко развиты, в них, так сказать, было преднамеренное и сознательное начало клеточного группирования — вот почему форма сохранялась настолько долго, насколько это было возможно".

Мумифицирование не было традиционным для Индии. Но в древние времена там была традиция сохранения тел, делая их окаменелыми. Это делалось с теми, кто развил и организовал клеточное сознание в своих телах. "Обычно они каменели в гималайских минеральных источниках." Однажды Мать даже рассказывала Сатпрему, что она "видела" одно из своих тел, лежащее в гималайской пещере и окаменевшее.

Вернёмся к тому, что говорила Мать: "Одна мумия была причиной огромного количества несчастий. Прежде она была принцессой, дочерью фараона, и тайно возглавляла школу инициаций в Тебесе".

Откуда Мать всё знала об этой принцессе? Только через книги? Или каким-то другим способом?

Был день рождения Сатпрема. Мать медитировала вместе с ним. После медитации она сказала: "Как только началась медитация, я увидела несколько очень знакомых сцен из древнего Египта. И ты, ты был немного другим, но всё равно очень похожим". Первое, что увидела Мать, был египетский бог с головой шакала, Анубис, который помогал собирать разбросанные куски тела Осириса, чтобы Изида могла вернуть его к жизни (Осирис был убит и расчленён Сетом). Бог-шакал был также защитником мумий и таким образом помогал сохранять сознательные клетки тела. "Этот бог очень тесно связан с тобой", — говорила Мать Сатпрему, — "вы словно вплавлены один в другого: ты был похож на жреца жертвоприношений и в то же самое время он входил в тебя…. Это было интересно, поэтому я продолжила наблюдение и ПЕРЕЖИЛА эту сцену. Разные сцены: сцены инициаций, поклонения, и так далее. На протяжении долгого времени".

Итак, Мать "жила" в Египте!

В другой раз она увидела другие сцены.

"Когда я отдыхала после обеда, у меня было видение, переживание жизни в Египте. В Древнем Египте, это было видно по моей одежде, по стенам, по всему. Очевидно я была женой фараона или его сестрой". Мать показала нам записку в которой она бегло набросала самые яркие места её видения. "Храм или дворец древнего Египта. Яркие и светлые рисунки на высоких стенах. Чистый свет…. Я царица или главная жрица в храме, обладающая полнотой власти". Это воспоминание вернуло её во времена Аменхотепа 1V, больше известного как Ахенатон. Великий религиозный реформатор, он заменил культ Амона на поклонение Атону, богу Солнца.

Но не является ли всё это воображением? Как быть уверенным? Благодаря ощущениям, сопровождающим переживание. Мать описывает эти ощущения: "Не в точности эмоция, а определённая эмоциональная вибрация ассоциирующаяся с происходящим. Это ярко и это остаётся, длится. А также, вместе с этим, ты воспринимаешь — немного смутно, немного туманно — людей, которые там находятся, обстоятельства, место. Это составляет психическую память".

У Мирры было много психических воспоминаний.

"Я могу описать множество подобных вещей," — говорила Мать, — "это интересно. Я долго была в Италии. Я путешествовала по Италии со своей матерью когда мне было пятнадцать". Одна из таких прошлых жизней в Италии осталась чрезвычайно живой. Как только Мать увидела это место — образы обрушились на неё. "Этот итальянский опыт очень сильно меня поразил," — говорила Мать с улыбкой. Мне было пятнадцать и я путешествовала со своей матерью. Это было поразительно. Воспоминание о том, что меня задушили во дворце Дожей! Это целая история".

Как известно Дожи председательствовали в правительстве Венеции — всех ста семнадцати островов составляющих город. Герцогский дворец был впервые построен в 817 году и в позже был несколько раз перестроен. В конце концов его реставрировал де Понта в 16 веке, после того как он сгорел дотла. Дворец богато украшен картинами художников шестнадцатого века: Тинторетто, Паоло Веронезе, Джакомо Палма.

Вот что произошло с Миррой: "Я была там со своей Матерью и группой туристов, гид нам показывал герцогский дворец. Нас привели в подземелье, где размещалась тюрьма. Он начал рассказывать какую-то историю (которая меня не интересовала), когда я вдруг я была захвачена какой-то силой, которая вошла в меня, и затем даже не… даже не зная об этом, я пошла в угол и увидела написанные там слова. Это было…. Я тотчас же вспомнила, что это написала я. Вернулась вся сцена: я написала это на стене (и я видела это, я видела это своими физическими глазами, написанное осталось; гид сказал, что на всех стенах оставлены нетронутыми надписи, оставленные заключёнными дожей). Сцена продолжалась. Я видела, у меня было ощущение, что входят люди и хватают меня. Я была вместе с заключёнными. Я была там, затем вошли люди, схватили меня (Мать показала на шею) и начали душить. И затем — я находилась там вместе с примерно десятком слушающих гида людей, рядом с небольшим отверстием, выходящим на канал — затем ощущение, что меня поднимают и бросают в это отверстие. Ну, естественно, мне пятнадцать лет, ты понимаешь! Я говорю своей матери: "Пойдём отсюда!" — Мать рассмеялась. "Очень трудно было себя сдержать. Мы ушли".

Мирра никогда ничего не принимала на веру. Даже свои собственные ощущения. Она всегда проверяла факты. "Мы ушли", — сказала Мать — "но потом я навела справки; я задавала вопросы, проводила исследования — у нас там были кое-какие родственники (тётя Эльвира, предположительно). И я обнаружила насколько это было верно. На другой день я работала в музее, просматривала архивы, нашла своё имя, имена других людей. Это была исторически достоверная история. Дож заточил в тюрьму сына своего предшественника как живую опасность, поскольку тот пытался пойти по стопам своего отца. Поэтому дож, узурпировавший место отца, заключил его в тюрьму. Но дочь дожа любила этого парня и она ухитрилась проникнуть туда и навестить его. Дож в ярости решил утопить свою дочь. Мать сделала паузу. Но что означали действия и ощущения Мирры? Что было написано на стене? "Вся история вспомнилась сразу. Это было действительно спонтанно. Я не знала абсолютно ничего об этой истории — эти истории неизвестны в других странах, их знают только местные жители. Но наиболее интересным из всего было то, что сказало мне: "Вот." Я пошла, посмотрела и нашла на стене надпись, написанную мною самой."

Этот дож неожиданно возникнет в жизни Мирры.

У Матери было много подобной информации о Жанне де Арк, " и настолько точной! "Очень интересно, очень"- заметила Мать. "Обычно это фрагменты, индивидуализированные фрагменты жизни." У неё были буквально сотни таких воспоминаний. "Например, у меня было одно воспоминание, когда я была совсем молодой (возможно мне было лет двадцать), это была не ночь, но я лежала: внезапно я почувствовала, что сижу на могучей лошади, и ощущение… воли к победе и МОГУЩЕСТВА победы." Она увидела себя в мужской одежде, ведущей армию к фантастической победе. "Я чувствовала, что скачу на лошади: я видела боевую лошадь, свои ноги — свои брюки — костюм из красного вельвета. Я неслась галопом. Естественно я не знала какое у меня было лицо. Я видела толпы народа, армии и восходящее солнце. И это ощущение было настолько сильным… это было ощущением воли к победе и МОГУЩЕСТВА победы. Затем, немного позже, я случайно прочла историю о Мюрате и сразу же поняла, что это был момент, когда он вступил в битву: он внутренне призвал Могущество, поэтому и имело место отождествление, и именно это я и вспомнила…. Долгое время я ощущала битву, но кроме этого ощущалось МОГУЩЕСТВО, которое делает тебя непобедимым." Мать добавила задумчиво: "Я была, так сказать, духом победы в Мюрате".

История предлагает нам множество моментов, когда мужчина (или женщина) забывали о своей маленькой личности и их захватывало нечто другое. Они становились силой в действии. Не является ли рассказ Матери прекрасным тому примером?

Другое воспоминание, о котором рассказывала Мать, также произошло во Франции. Мирре было двадцать или около того, когда она отправилась посетить Версаль. "Я была приглашена кузеном, который в течение вечера наливал нам шампанское, не предупредив, что это было сухое шампанское, и я напилась, сама того не подозревая — я, никогда не пившая ни вина, ни ликёра! Когда пришло время встать и пройти через наполненный людьми зал, о, как это было трудно! Очень трудно". Мать вздохнула. "Затем мы приблизились ко дворцу, туда, где открывался полный обзор. Я находилась там, когда вдруг я увидела… я увидела парк наполняющийся огоньками — то есть, электрический свет исчез — разного рода светильниками: факелами, фонарями, и т. п. Вокруг прохаживалось множество народу… в костюмах Людовика IV! Мои глаза были широко открыты, когда я глядела на всё это. Я держалась за балюстраду чтобы быть уверенной что не упаду вниз! Поскольку я была довольно не уверена в себе. Я смотрела на всё это, когда вдруг увидела, что нахожусь там и беседую с какими-то людьми. То есть, я была кем-то (сейчас не помню кем), и те два брата скульптора были там; там были разные люди, и я видела себя среди них, беседующей и что-то обсуждающей ".

Это тоже не было сном, поскольку Мирра сохраняла достаточный контроль, чтобы описать увиденное. "Кажется там было несколько чрезвычайно интересных деталей и поправок".

То, что Мирра-ребёнок привыкла видеть на "прозрачных страницах" исторических книг, взрослая Мирра видела как живые сцены, разворачивающиеся перед её глазами.

Это было в феврале 1951 года. Мать рассказывала нам следующий случай из жизни королевы Елизаветы I. "Она подошла к концу своей жизни и была чрезвычайно больна. Но в стране были трудности: и группа людей ( я думаю торговцев) собрала к ней делегацию. Она находилась в своей комнате, очень больная, настолько больная, что едва ли могла даже встать на ноги. Но она встала и оделась для того, чтобы принять их. Человек, который ухаживал за ней закричал: "Но это невозможно! Вы умрёте от этого". Королева спокойно ответила: "Умрём после".

Сентябрь 1964 года. Сатпрем готовил беседы Матери за 1951 год к публикации, читая их вслух, чтобы получить её комментарии и разъяснения. Когда он прочёл приведённый выше текст, Мать остановила его и сказала: "Эта ремарка, "Умрём после", — мой собственный опыт, это не было "сном". Даже сейчас я могу видеть эту картину: себя, одежду, человека, ухаживающего за мной — я вижу всё это. И я ответила…. Это было так очевидно! Я так сильно ощущала, что всё контролируется волей, и я ответила: "Умрём после", очень просто". Мать улыбнулась: "На английском, а не на французском!"

Среди её прошлых жизней, каждая следующая из которых была опасней предыдущей, наиболее острые и мучительные отпечатки оставили жизни в качестве правителей — императриц, королев и т. п. Наиболее болезненные. Быть королём — это значит быть связанным протоколом и церемониями, что равносильно быть рабом, не имеющим никакой свободы действий. "Я помню решение, которое я приняла в моей последней жизни в качестве императрицы. Я сказала: "Больше никогда! Достаточно. Я больше не хочу этого! Мне скорее хочется быть — даже не "скорее хочется", выбор сделан — я ХОЧУ быть простым человеком, в обычной семье, свободным до конца делать то, что я хочу". В этой жизни Мать не находилась "под присмотром множества людей, внимательно исследующих каждое моё действие и создающих правила, что я должна делать".

Мирра жила повсюду, во все времена.

Мать жила не только во Франции, Италии и Англии, но также и в России; в древнем Египте, Ассирии, Индии, Китае — Мирра жила повсюду, во все времена.

Где бы и когда бы человечество — и даже более того, само творение — не достигало определённой ступени эволюции, Шри Ауробиндо и Мать были там, чтобы нести эволюцию к дальнейшей ступени.

Однажды, когда кто-то спросил Шри Ауробиндо что он и Мать делали в течение стольких жизней на этой земле, Шри Ауробиндо лаконично ответил: "Несли эволюцию".

* *

Возможно мы получим всеобъемлющую картину из видения, которое было у Матери в начале этого столетия.

"Я спала и теперь я пробудилась.

Я пробудилась в отдалённом прошлом, на краю водоёма, воды его были тёмно-сапфирового цвета, спокойные как зеркало.

К востоку от озера я видела роскошные заросли деревьев — деревьев редкой породы — и кустарников. Их длинные ветви согнулись, лаская поверхность спокойных вод, отражающих в своей прозрачности сверкающие и богато раскрашенные цветы. И в тени этого прелестного естественного убежища цвели восхитительные белые лотосы. Убежище это было полностью освещено радужным свечением. И в центре этого свечения грациозно спала прекрасная молодая светловолосая женщина, она лежала на больших плоских листьях, голова её как на подушке лежала на красивых пятиконечных цветах. Её длинная белая одежда была собрана в талии золотым поясом. Слева от неё, прямо и гордо, подобно неусыпному стражу, стоял на светло- красной ноге белый ибис. Защитный покров тёмно-аметистового цвета был раскинут над спящей. От этого зрелища исходило спокойное безмятежное блаженство. Женщина покоилась в очаровательном сне.

Свежий и мягкий ветерок гулял между листьев, мягко дотрагиваясь до воды; и в своём ласкающем дыхании ветерок, кажется, шептал: "Королева Островов Глубоких Вод…" "Королева Островов Глубоких Вод" — вторил гармоничный голос, поднимающийся из бездонных сапфировых глубин.

Я заснула и проснулась в огромном зале дворца.

По форме колонн и резьбе на них, по рисункам, таким величественным и в то же самое время таким спокойным, украшающим стены, я поняла, что нахожусь в одном из великолепных дворцов древнего Египта, в Мемфисе или Тебесе.

Зал наполнен живописной толпой; яркие набедренные повязки и украшенные перьями головные уборы, драгоценные камни и драпировки создавали необыкновенную и богатую гармонию. Все глаза повёрнуты на северную сторону зала, где посреди стены и на высоте двенадцати шагов, находится трон с пурпурным балдахином. У подножия ступеней лежат два молодых льва — безмятежные и сильные стражники. Слева от трона на розовых ногах стоит белый ибис. Сам трон полностью окутан интенсивным лучащимся светом. И в центре этого света я вижу светловолосую молодую женщину, держащую в руках белый лотос.

По очереди все присутствующие проходят перед троном склоняясь и принося клятву верности".

Как можно увидеть это видение несёт в себе символы известные в древнем Египте. В соответствии с египетской традицией:

БЕЛЫЙ ЛОТОС был символом рождения и утренней зари, поднимающимся из первобытных вод, и считалось, что он был колыбелью солнца в первое утро творения.

Ибис или птица Bennu символизировал перерождение, принцип жизни и, среди всего остального, был перевозчиком вечного света из обиталища богов в мир людей.

ДВА ЛОТОСА символизировали Вчера и Сегодня, или, можно сказать, Осириса и Ра.

Затем другой образ из другой жизни увидела Мирра в своём видении: жизнь в древней Индии.

После этого она пережила ещё одну сцену, из другой жизни.

Большой дубовый лес. Сквозь высокие стволы деревьев ярко блестит зелёное море, приобретающее медный цвет в лучах садящегося солнца. Западный остров.

Но в каждой из сцен центральным персонажем была молодая женщина.

Мирра ещё раз заснула. "После пробуждения я узнала необычайную и удивительную обстановку Королевы Адриатики в прекраснейший из моментов её королевской власти."

"Венеция, странная и дикая, Венеция, город искусств и сумасшедших страстей, Венеция, чьи стены источают преступления и чьи каналы дышат драмой…. Здесь прекрасные дворцы во всём великолепии цветущей юности, и элегантные гондолы несут знатных дам и высоких лордов в их богатых одеяниях.

Но сильное чувство тянет меня к Герцогскому дворцу; я знаю, что там я снова увижу её, ту, кого я только что видела сквозь столетия.

Я вхожу в огромный внутренний двор. И рядом с Гигантской Лестницей, полускрытой позади колонн, я замечаю юную светловолосую женщину, одетую в белые одежды. Она опирается на плечо красивого пожилого мужчины, который обнимает её так, будто хочет защитить. Их лица грустны; они мрачны. Прижавшись друг к другу, они наблюдают пышную процессию, медленно поднимающуюся по лестнице ведущей во дворец. И я отчётливо ощущаю, что их судьба находится в руках поднимающихся, которые являются их смертельными врагами.

"Мы ещё раз попытались выполнить нашу грандиозную Работу, и это не может быть тщётным."

Затем пожилой мужчина нагнулся, поцеловал девушку в лоб и серьёзно сказал: "Целую вечность мы искали и страдали за священную причину и человеческое спасение, в совершенно разных странах и ситуациях. Мы ещё раз попытались выполнить нашу грандиозную Работу, и это не может быть тщётным. Возможно враги человечества и сильнее в этот момент, но наш час неизбежно придёт. Они работают ради лжи и разделения. Мы из тех кто сражается, и всегда сражался, за Свет и Гармонию: ибо только это бессмертно. Чем ожесточённей борьба, тем прекрасней триумф. Какое значение имеют усилия, если ты уверен в исходе.

Ребёнок отвечает мелодичным голосом: "Несомненно. Я уверена, что во время нашего следующего прихода на землю мы увидим Победу!"

На этой ноте видение Мирры закончилось.

Так проходило время.

Жизнь приносила свои тысячу и одно богатство растущему ребёнку.

Ребёнок стал девушкой.

Девушка стала женщиной.

Юность Мирры заканчивалась.

Матео поступил в Политехнический.

Девятнадцатый век приближался к концу.

Мирра находила жизнь, которую она ведёт, всё более ограничивающей и неприятной.

По всей вероятности между Матильдой и Миррой всё чаще проскакивали искры.

"Рождённая в респектабельной буржуазной семье, где искусство рассматривалось скорее как забава, чем как карьера, а артисты как люди легкомысленные, легко склонные к пьянству и к опасному неуважению к деньгам, я чувствовала — возможно из духа противоречия — непреодолимую потребность стать художником". Так начиналась речь Художника, написанная Матерью в 1954 году, в пьесе Великий Секрет.

Как только она достигла требуемого возраста, Мирра поступила в Школу искусств в Париже. Там она близко познакомилась с Генри Мориссе, сыном Эдуарда Мориссе, которого давно знала Мирра Исмалун. Две семьи продолжали находиться в дружеских отношениях.

13 октября, 1897 года, Мирра Альфасса и Генри Мориссе женятся. Мирре было почти двадцать.

Это был настолько же удобный способ сменить своё окружение как и любой другой. Во всяком случае, хороший способ погрузиться в новую волну жизни.

Мирра уже находилась в поисках более истинного способа жизни, поскольку несколько лет назад, случайно приобретённое знание потрясло её до глубины души. Это произошло когда она узнала, что всё вокруг ничто иное как "атомы". " Я до сих пор помню своё ощущение," — говорила нам Мать в 1966 году, — "когда я была совсем юной и мне сказали, что всё является атомами (термин, который использовался в те дни). Мне сказали: "Ты видишь этот стол? Ты думаешь что это стол, что он твёрдый и деревянный — это только атомы, двигающиеся с места на место". Я помню, когда мне это сказали впервые, это вызвало своего рода революцию в моей голове, принеся ощущение полной нереальности всех видимостей. Неожиданно я сказала: "Но если это так, то нет ничего истинного!" Мне было не больше четырнадцати или пятнадцати".

Так начались поиски Миррой истинной Реальности.

Которые должны были в конце концов, прямыми и окольными путями жизни, привести её к Шри Ауробиндо.

Тогда Мирра станет Матерью.

Тогда Шри Ауробиндо и Мать отправятся в путь вместе, для того, чтобы "сделать реальным то, что Истинно".

Конец первой книги

Перевод с английского Сергея Андреева. Бишкек. 2005-03-03

1) Walter Pater — школа Ренессанса в искусстве и поэзии (Максимилиан, 1912, стр. 130).

2) Хедив mdash; правитель в некоторых странах ближнего Востока (прим. переводчика).

3) Информация о семье Матео была найдена стараниями нашего друга Rachel Neuville.

4) Фильм о Сен Висент де Поле (1580-1660), французском католическом священнике основавшем несколько орденов для помощи бедным.

5) "Служение" — название, данное Матерью ароматным цветам Rusty-Shield bearer, известное ещё как Copper Pod (Peltaphorum pterocarpum). Цветы золотисто-жёлтого цвета, с изящно изогнутыми лепестками, жёлто- оранжевыми у основания и чашелистника.

6) Самадхи( букв. йогический транс), место, где покоится тело Шри Ауробиндо под мраморной могильной плитой во дворе Ашрама.