Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

SAVITRI

САВИТРИ

Book One

Книга Первая

THE BOOK OF BEGINNINGS

КНИГА НАЧАЛ

Canto I

Песня I

THE SYMBOL DAWN

СИМВОЛИЧЕСКИЙ РАССВЕТ

It was the hour before the Gods awake.

Был час до пробуждения Богов.

Across the path of the divine Event

Путь преградив божественному, подступавшему Событию

The huge foreboding mind of Night, alone

Огромный ум Ночи, предвестником беды,

In her unlit temple of eternity,

Один в её неосвещённом храме вечности,

Lay stretched immobile upon Silence' marge.

Лежал бездвижно, растянувшись на краю Безмолвия.

Almost one felt, opaque, impenetrable,

Почти что ощущалась, тёмная, непроницаемая,

In the sombre symbol of her eyeless muse

В угрюмом символе её (Ночи) слепого размышления,

The abysm of the unbodied Infinite;

Пучина бестелесной Бесконечности;

A fathomless zero occupied the world.

Бездонный нуль заполонил весь мир.

A power of fallen boundless self awake

Проснулась сила падшего неограниченного “я”

Between the first and the last Nothingness,

Меж первым и последним растворением в Небытие,

Recalling the tenebrous womb from which it came,

Призвав обратно сумрачное лоно, из которого пришла,

Turned from the insoluble mystery of birth

И повернулась прочь от нерешаемой мистерии рождения,

And the tardy process of mortality

И от неторопливого процесса умирания,

And longed to reach its end in vacant Nought.

Достичь желая страстно своего предела в пустоте Ничто.

As in a dark beginning of all things,

И словно в полном тьмы начале всех вещей,

A mute featureless semblance of the Unknown

Бесформенное и немое очертанье Неизвестного,

Repeating for ever the unconscious act,

Всё время повторяя неосознанное действие,

Prolonging for ever the unseeing will,

Всё время проводя невидящую волю,

Cradled the cosmic drowse of ignorant Force

Баюкало космическую дремоту невежественной Силы,

Whose moved creative slumber kindles the suns

Чей созидающий и динамичный сон рождает солнца

And carries our lives in its somnambulist whirl.

И носит наши жизни средь её сомнамбуличного кружения.

Athwart the vain enormous trance of Space,

Наперекор огромному бессмысленному трансу Космоса, Пространства,

Its formless stupor without mind or life,

Его аморфному оцепенению без жизни и ума,

A shadow spinning through a soulless Void,

Как тень, которая вращается в бездушной Пустоте,

Thrown back once more into unthinking dreams,

Отброшенная вновь в бездумные видения,

Earth wheeled abandoned in the hollow gulfs

Земля кружилась, кинутая в тех пустынных безднах,

Forgetful of her spirit and her fate.

Забыв свой дух, забыв свою судьбу.

The impassive skies were neutral, empty, still.

В бесстрастных небесах всё было безучастно, пусто и спокойно.

Then something in the inscrutable darkness stirred;

Затем в непостижимом мраке шевельнулось что-то;

A nameless movement, an unthought Idea

Движение без имени, Идея вне мышления,

Insistent, dissatisfied, without an aim,

Настойчивое, жаждущее и без цели,

Something that wished but knew not how to be,

Неведомое нечто, желающее быть, не зная как,

Teased the Inconscient to wake Ignorance.

Дразнило Несознанье пробудить Невежество.

A throe that came and left a quivering trace,

Те родовые муки, что пришли, оставили дрожащий след,

Gave room for an old tired want unfilled,

И уступили место старой, надоедливой, неутолённой жажде

At peace in its subconscient moonless cave

В спокойствии безлунной ниши подсознания,

To raise its head and look for absent light,

Подняться и искать недостающий свет,

Straining closed eyes of vanished memory,

Стараясь пробудить в закрывшихся глазах растаявшую память,

Like one who searches for a bygone self

Как тот, кто ищет некогда ушедшее, былое “я”,

And only meets the corpse of his desire.

Но лишь встречает мёртвые останки своего желания.

It was as though even in this Nought's profound,

Всё было так, как если б даже в этой глубине Ничто,

Even in this ultimate dissolution's core,

И даже в этой сердцевине полного распада,

There lurked an unremembering entity,

Таилась некая невспоминаемая сущность,

Survivor of a slain and buried past

Что выжила в убитом, погребённом прошлом,

Condemned to resume the effort and the pang,

Которой суждено восстановить усилие и боль,

Reviving in another frustrate world.

Ожив в ещё одном ненужном мире.

An unshaped consciousness desired light

Сознание без формы захотело света,

And a blank prescience yearned towards distant change.

А чистое предвидение устремилось к отдалённой перемене.

As if a childlike finger laid on a cheek

И словно детский пальчик, прикоснувшийся к щеке,

Reminded of the endless need in things

Напомнивший о нескончаемой нужде во всём

The heedless Mother of the universe,

Задумавшейся Матери вселенной,

An infant longing clutched the sombre Vast.

Ребяческое, страстное желанье захватило сумрачный Простор.

Insensibly somewhere a breach began:

Неощутимо где-то появилась брешь:

A long lone line of hesitating hue

В ней одинокая растянутая линия изменчивого цвета

Like a vague smile tempting a desert heart

Как смутная улыбка, искушая ставшее пустыней сердце,

Troubled the far rim of life's obscure sleep.

Тревожила далёкий край неясного сна жизни.

Arrived from the other side of boundlessness

Пришедший из другого края безграничности

An eye of deity peered through the dumb deeps;

Взгляд божества пронзил безмолвные глубины;

A scout in a reconnaissance from the sun,

Казалось, он лазутчиком разведки солнца,

It seemed amid a heavy cosmic rest,

Среди космической тяжёлой неподвижности,

The torpor of a sick and weary world,

Оцепенения усталого, больного мира,

To seek for a spirit sole and desolate

Пришёл искать покинутый и одинокий дух,

Too fallen to recollect forgotten bliss.

Что слишком низко пал, чтоб вновь собрать забытое блаженство.

Intervening in a mindless universe,

И вторгнувшись в бездумную вселенную,

Its message crept through the reluctant hush

Его послание прокралось, обойдя сопротивленье тишины,

Calling the adventure of consciousness and joy

Позвав за приключением сознания и радости,

And, conquering Nature's disillusioned breast,

И, покоряя душу разочаровавшейся Природы,

Compelled renewed consent to see and feel.

Добилось заново согласья чувствовать и видеть.

A thought was sown in the unsounded Void,

И мысль была посеяна в беззвучной Пустоте,

A sense was born within the darkness' depths,

В глубинах тьмы родилось чувство,

A memory quivered in the heart of Time

Затрепетала память в сердце Времени,

As if a soul long dead were moved to live:

Как если б душу, что давно мертва, подталкивали жить:

But the oblivion that succeeds the fall,

Но то забвенье, что приходит за падением,

Had blotted the crowded tablets of the past,

Уже покрыло пятнами все многочисленные записи о прошлом,

And all that was destroyed must be rebuilt

И всё разрушенное надо восстанавливать опять,

And old experience laboured out once more.

Переосмыслив заново весь прежний опыт.

All can be done if the god-touch is there.

Всё можно сделать, если есть прикосновенье бога.

A hope stole in that hardly dared to be

Надежда крадучись проникла в нечто, что едва осмеливалось быть

Amid the Night's forlorn indifference.

Среди заброшенного равнодушия Ночи.

As if solicited in an alien world

Похожий на просителя в чужом, недобром мире,

With timid and hazardous instinctive grace,

С застенчивой, опасной инстинктивной грацией,

Orphaned and driven out to seek a home,

Осиротелый, принуждаемый искать жилище,

An errant marvel with no place to live,

Похожий на бредущее по миру чудо, у которого нет места, чтобы жить,

Into a far-off nook of heaven there came

В далёком закоулке неба появился

A slow miraculous gesture's dim appeal.

Неясный зов неторопливого и чудодейственного жеста.

The persistent thrill of a transfiguring touch

Настойчивость вибрации преобразующего всё касания

Persuaded the inert black quietude

Уговорили чёрное инертное спокойствие,

And beauty and wonder disturbed the fields of God.

А красота и чудо взволновали эти сферы Бога.

A wandering hand of pale enchanted light

Блуждающая длань неяркого чарующего света,

That glowed along a fading moment's brink,

Пылавшего вдоль кромки исчезающего мига,

Fixed with gold panel and opalescent hinge

Скрепила золотым щитом и радужными петлями

A gate of dreams ajar on mystery's verge.

Врата мечтаний, приоткрытые по краю тайны.

One lucent corner windowing hidden things

Один сиявший угол, показавший скрытое,

Forced the world's blind immensity to sight.

Заставил всю слепую необъятность мира видеть.

The darkness failed and slipped like a falling cloak

Тьма ослабела и слетела, словно падающий плащ,

From the reclining body of a god.

С назад откинувшегося тела бога.

Then through the pallid rift that seemed at first

Затем, из бледной трещины, которая казалась поначалу

Hardly enough for a trickle from the suns,

Едва достаточной для ручейка из солнц,

Outpoured the revelation and the flame.

Потоком хлынули и откровение, и пламя.

The brief perpetual sign recurred above.

Короткий вечный знак вновь появился наверху.

A glamour from unreached transcendences

Очарованье из недостижимых трансцендентностей,

Iridescent with the glory of the Unseen,

Переливаясь славою Незримого,

A message from the unknown immortal Light

Послание бессмертного неведомого Света,

Ablaze upon creation's quivering edge,

Сверкали на трепещущем краю творения,

Dawn built her aura of magnificent hues

Заря выстраивала ауру из изумительных оттенков,

And buried its seed of grandeur in the hours.

Сажая семена величия в часы.

An instant's visitor the godhead shone.

Сияло божество, гость улетающих мгновений.

On life's thin border awhile the Vision stood

На тонкой грани жизни ненадолго поднялось Видение,

And bent over earth's pondering forehead curve.

И наклонилось над задумчивым изгибом лба земли.

Interpreting a recondite beauty and bliss

Переводя запрятанную красоту, блаженство

In colour's hieroglyphs of mystic sense,

На иероглифы оттенков цвета, полные мистического смысла,

It wrote the lines of a significant myth

Оно писало строки мифа-указания,

Telling of a greatness of spiritual dawns,

Рассказывая о величии рассветов духа,

A brilliant code penned with the sky for page.

Алмазным кодом, что чертил на небе, словно на листе.

Almost that day the epiphany was disclosed

В тот день почти открылось то прозрение,

Of which our thoughts and hopes are signal flares;

Откуда наши мысли и надежды светятся сигнальными огнями;

A lonely splendour from the invisible goal

И одинокое великолепие незримой цели

Almost was flung on the opaque Inane.

Почти набросили на тёмное Ничто.

Once more a tread perturbed the vacant Vasts;

Ещё раз поступь взбудоражила свободные Просторы;

Infinity's centre, a Face of rapturous calm

Центр Бесконечности, наполненный восторгом Лик покоя

Parted the eternal lids that open heaven;

Размежил веки вечного, что открывают небеса;

A Form from far beatitudes seemed to near.

Казалось, Форма из блаженств вдали становится всё ближе.

Ambassadress twixt eternity and change,

Посредница меж вечностью и изменением,

The omniscient Goddess leaned across the breadths

Богиня, знающая всё, склонилась через расстояния,

That wrap the fated journeyings of the stars

Что окружают предопределённые маршруты звёзд,

And saw the spaces ready for her feet.

И обнаружила пространства, ждавшие её стопы.

Once she half looked behind for her veiled sun,

Один раз оглянулась на прикрытое вуалью солнце,

Then, thoughtful, went to her immortal work.

Затем, задумавшись, взялась за свой бессмертный труд.

Earth felt the Imperishable's passage close:

Земля услышала, как подступает Нерушимое:

The waking ear of Nature heard her steps

Проснувшись, слух Природы ощутил её шаги,

And wideness turned to her its limitless eye,

Ширь повернула к ней свой беспредельный взгляд,

And, scattered on sealed depths, her luminous smile

И тут, рассеянная по скрываемым глубинам, лучезарная её улыбка

Kindled to fire the silence of the worlds.

Зажгла огнём безмолвие миров.

All grew a consecration and a rite.

Всё становилось посвященьем и обрядом.

Air was a vibrant link between earth and heaven;

И воздух был вибрирующей связью меж землёй и небесами;

The wide-winged hymn of a great priestly wind

Ширококрылый гимн великого святого ветра

Arose and failed upon the altar hills;

То поднимался, то спускался вниз над алтарём холмов;

The high boughs prayed in a revealing sky.

Высокие раскидистые ветви молились открывавшемуся небу.

Here where our half-lit ignorance skirts the gulfs

А здесь, где наше полуосвещённое невежество идёт по краю бездн,

On the dumb bosom of the ambiguous earth,

Шагая по немой груди двусмысленной земли,

Here where one knows not even the step in front

Здесь, где никто не знает ничего уже на шаг вперёд,

And Truth has her throne on the shadowy back of doubt

А Истина поставила свой трон на призрачном фундаменте сомнения,

On this anguished and precarious field of toil

На этом полном муки, ненадёжном поле тяжкого труда,

Outspread beneath some large indifferent gaze,

Простёртая под чьим-то широчайшим беспристрастным взглядом,

Impartial witness of our joy and bale,

Свидетель непредвзятый наших радостей и бед,

Our prostrate soil bore the awakening ray.

Земля поверженная наша пронесла дающий пробужденье луч.

Here too the vision and prophetic gleam

Здесь также, блеск видений и пророчеств

Lit into miracles common meaningless shapes;

Зажёг и в чудо превратил обычные бессмысленные формы;

Then the divine afflatus, spent, withdrew,

Затем божественное озаренье, исчерпавшись, отошло назад,

Unwanted, fading from the mortal's range.

Став лишним, постепенно тая в мире смертных.

A sacred yearning lingered in its trace,

Духовное стремленье оставалось в этом следе,

The worship of a Presence and a Power

Служение Присутствию и Силе,

Too perfect to be held by death-bound hearts,

Что слишком совершенны для смертью ограниченных сердец,

The prescience of a marvellous birth to come.

Предвиденье чудесного грядущего рождения.

Only a little the god-light can stay:

Немногое свет бога может удержать:

Spiritual beauty illumining human sight

Красоты духа, озаряющие зренье человека

Lines with its passion and mystery Matter's mask

Чертами страсти, маску таинства Материи,

And squanders eternity on a beat of Time.

Да расточительную роскошь вечности в биеньи пульса Времени.

As when a soul draws near the sill of birth,

Как души тянет за порог рождения

Adjoining mortal time to Timelessness,

Расширить смертным временем Вневременное,

A spark of deity lost in Matter's crypt

Как искра божества, теряясь в тайнике Материи,

Its lustre vanishes in the inconscient planes,

Утрачивает блеск свой в планах несознания,

That transitory glow of magic fire

Так этот временный накал магического пламени

So now dissolved in bright accustomed air.

Сейчас растаял в яркости привычной атмосферы.

The message ceased and waned the messenger.

Послание затихло и ушёл посланник.

The single Call, the uncompanioned Power,

Тот одинокий Зов, та необщительная Сила,

Drew back into some far-off secret world

Назад втянули в некий отдалённый скрытый мир

The hue and marvel of the supernal beam:

Оттенки цвета, чудо этого небесного луча:

She looked no more on our mortality.

Она (Богиня) не стала больше вглядываться в наш мир смертных.

The excess of beauty natural to god-kind

Избыток красоты, естественный для существа божественного рода,

Could not uphold its claim on time-born eyes;

Не смог бы утвердиться среди глаз, рождённых временем;

Too mystic-real for space-tenancy

Её основу славы, чересчур мистически-реальную

Her body of glory was expunged from heaven:

Для существующего временно пространства, вычеркнули из небес:

The rarity and wonder lived no more.

Чудесное и редкое теперь уже ушло.

There was the common light of earthly day.

И вот — обычный свет земного дня.

Affranchised from the respite of fatigue

На волю вырвавшись от тяжкого труда,

Once more the rumour of the speed of Life

Молва о быстром шаге Жизни

Pursued the cycles of her blinded quest.

Ещё раз устремилась вслед за циклами её слепого поиска.

All sprang to their unvarying daily acts;

Все бросились к своим неизменяемым обыденным делам,

The thousand peoples of the soil and tree

И многотысячное население деревьев и земли

Obeyed the unforeseeing instant's urge,

Как прежде подчинялось импульсам непредсказуемых мгновений

And, leader here with his uncertain mind,

И, первым среди них, владельцем ненадёжного ума,

Alone who stares at the future's covered face,

Единственным, кто всматривался в скрытый лик грядущего,

Man lifted up the burden of his fate.

Был человек, поднявший тяжкий груз своей судьбы.

And Savitri too awoke among these tribes

   Савитри тоже пробудилась среди тех племён,

That hastened to join the brilliant Summoner's chant

Что торопились влиться в гимн сверкавшего Глашатая

And, lured by the beauty of the apparent ways,

И, соблазнившись красотою видимых путей,

Acclaimed their portion of ephemeral joy.

Встречали с шумом собственную долю эфемерной радости.

Akin to the eternity whence she came,

Сродни той вечности, откуда некогда она пришла,

No part she took in this small happiness;

Она не разделяла это маленькое счастье;

A mighty stranger in the human field,

Могучий странник в мире человека,

The embodied Guest within made no response.

Обрётший тело, Гость внутри, не отвечал.

The call that wakes the leap of human mind,

И зов, что будит для прыжка ум человека,

Its chequered eager motion of pursuit,

Его разнообразную нетерпеливую погоню,

Its fluttering-hued illusion of desire,

Его, в порхающих тонах, иллюзию желания,

Visited her heart like a sweet alien note.

Явился в сердце словно сладкая чужая нота.

Time's message of brief light was not for her.

Короткий луч посланья Времени пришёл не для неё.

In her there was the anguish of the gods

Внутри неё была мучительная боль богов,

Imprisoned in our transient human mould,

Что как в тюрьме живут в недолговечной плоти человека,

The deathless conquered by the death of things.

Страдание бессмертья, побеждаемого смертью.

A vaster Nature's joy had once been hers,

Когда-то в ней царила радость из Природы шире нашей,

But long could keep not its gold heavenly hue

Но не сумела сохранить свой золотой небесный цвет,

Or stand upon this brittle earthly base.

Встать на крошащейся земной основе.

A narrow movement on Time's deep abysm,

Стеснённое движенье над глубокой бездной Времени,

Life's fragile littleness denied the power,

И хрупкая ничтожность Жизни отвергали силу,

The proud and conscious wideness and the bliss

Блаженство, гордость и осознанную широту,

She had brought with her into the human form,

Которые она с собою принесла во внешнее обличье человека,

The calm delight that weds one soul to all,

Спокойствие восторга, сочетающего душу одного со всеми,

The key to the flaming doors of ecstasy.

Ключ к пламенеющим дверям экстаза.

Earth's grain that needs the sap of pleasure and tears

Особенность Земли, которой нужен сок из удовольствия и слёз,

Rejected the undying rapture's boon:

Отвергла дар бессмертного восторга:

Offered to the daughter of infinity

И получив свой страстоцвет любви и роковой судьбы,

Her passion-flower of love and doom she gave.

Дочь бесконечности пожертвовала им.

In vain now seemed the splendid sacrifice.

Напрасною казалась ныне роскошь этой жертвы.

A prodigal of her rich divinity,

Все щедрости своей богатой и божественной природы,

Her self and all she was she had lent to men,

Саму себя, всё чем она была внутри — она отдала людям,

Hoping her greater being to implant

В надежде, что её высокий дух сумеет поселить

And in their body's lives acclimatise

И приспособить к жизни в их телах всё то,

That heaven might native grow on mortal soil.

Что небо сможет вырастить естественным путём на смертной почве.

Hard is it to persuade earth-nature's change;

Непросто убедить земную косную природу измениться;

Mortality bears ill the eternal's touch:

И человечество с мученьем переносит всякое касанье вечного:

It fears the pure divine intolerance

Его страшит та чистая божественная нетерпимость

Of that assault of ether and of fire;

И нападение эфира и огня;

It murmurs at its sorrowless happiness,

Журча в своём, не знающем о муках, счастье,

Almost with hate repels the light it brings;

Оно почти что с ненавистью отвергает свет что для него несут;

It trembles at its naked power of Truth

Дрожа от этой оголённой силы Истины,

And the might and sweetness of its absolute Voice.

От сладости и мощи абсолютного её Звучания.

Inflicting on the heights the abysm's law,

Навязывая высшему закон пучины,

It sullies with its mire heaven's messengers:

Оно пятнает грязью всех посланников небес:

Its thorns of fallen nature are the defence

Колючки падшей и расстроенной природы — его защита,

It turns against the saviour hands of Grace;

Направленная против добрых и спасающих рук Милости;

It meets the sons of God with death and pain.

Оно встречает Бога сыновей мучением и смертью.

A glory of lightnings traversing the earth-scene,

Великолепье озарений, посещающих земную сцену,

Their sun-thoughts fading, darkened by ignorant minds,

Их солнца мысли — меркнут, омрачённые невежеством ума,

Their work betrayed, their good to evil turned,

Работа предана, а их добро превращено во зло,

The cross their payment for the crown they gave,

Крест — плата за корону, что они дают,

Only they leave behind a splendid Name.

Они уходят, оставляя за собой блистательное Имя.

A fire has come and touched men's hearts and gone;

Огонь пришёл, коснулся человеческих сердец и растворился;

A few have caught flame and risen to greater life.

Немногие поймали пламя, поднялись до более высокой жизни.

Too unlike the world she came to help and save,

Уж слишком непохожей на наш мир она пришла спасать и помогать,

Her greatness weighed upon its ignorant breast

Её (Савитри) величье надавило на его невежественную грудь

And from its dim chasms welled a dire return,

И из его неясной бездны хлынула ужасная отдача,

A portion of its sorrow, struggle, fall.

Часть от его страдания, борьбы, падения.

To live with grief, to confront death on her road,-

Жить вместе с горем, бросить вызов смерти на своём пути, —

The mortal's lot became the Immortal's share.

Так доля смертной стала участью Бессмертной.

Thus trapped in the gin of earthly destinies,

Попав в силки земной судьбы,

Awaiting her ordeal's hour abode,

И ожидая часа страшных испытаний,

Outcast from her inborn felicity,

Изгнанницей из своего родного счастья,

Accepting life's obscure terrestrial robe,

Приняв земные мрачные одежды жизни,

Hiding herself even from those she loved,

Скрывая, что внутри, от тех, кого она любила,

The godhead greater by a human fate.

От человеческой судьбы божественное становилось ещё более великим.

A dark foreknowledge separated her

Тяжёлое предвиденье отрезало её

From all of whom she was the star and stay;

От всех, кому она была звездою и опорой;

Too great to impart the peril and the pain,

И, чересчур великая делиться той опасностью и болью,

In her torn depths she kept the grief to come.

Она в своих израненных глубинах таила подступающее горе.

As one who watching over men left blind

Как тот, кто смотрит за незрячими людьми,

Takes up the load of an unwitting race,

Она взвалила ношу не подозревающей об этом расы,

Harbouring a foe whom with her heart she must feed,

Впустив врага, которого должна питать своим же сердцем,

Unknown her act, unknown the doom she faced,

Не зная что ей делать и не ведая встающей перед ней судьбы,

Unhelped she must foresee and dread and dare.

Без всякой помощи, она должна была предвидеть, ужаснуться, и посметь.

The long-foreknown and fatal morn was here

И вот пришло давно предсказанное, роковое утро,

Bringing a noon that seemed like every noon.

И принесло с собою день, что выглядел обычным днём.

For Nature walks upon her mighty way

Когда Природа движется своей могучей поступью,

Unheeding when she breaks a soul, a life;

Она не замечает, если разбивает чью-то душу, чью-то жизнь;

Leaving her slain behind she travels on:

Убитого оставив позади, она шагает дальше:

Man only marks and God's all-seeing eyes.

Лишь человек заметит это, да всевидящее око Бога.

Even in this moment of her soul's despair,

И даже в тот момент отчаянья своей души,

In its grim rendezvous with death and fear,

В зловещем рандеву со смертью и со страхом,

No cry broke from her lips, no call for aid;

Ни стона не прорвалось сквозь её уста, ни одного призыва к помощи;

She told the secret of her woe to none:

Она не рассказала тайну этой боли никому:

Calm was her face and courage kept her mute.

Спокойствие лежало на лице, а смелость делала безмолвной.

Yet only her outward self suffered and strove;

И лишь поверхностное “я” страдало и боролось;

Even her humanity was half divine:

Всё человеческое стало в ней полубожественным.

Her spirit opened to the Spirit in all,

В ней дух открылся Духу, что во всём,

Her nature felt all Nature as its own.

Её природа ощутила всю Природу, как свою.

Apart, living within, all lives she bore;

Живя отдельно и внутри, она поддерживала все другие жизни;

Aloof, she carried in herself the world:

И, отстранённая, несла в себе весь мир:

Her dread was one with the great cosmic dread,

В ней страх единым стал с космическим, великим страхом,

Her strength was founded on the cosmic mights;

А сила опиралась на космические силы;

The universal Mother's love was hers.

Любовь вселенской Матери была её любовью.

Against the evil at life's afflicted roots,

И перед злом в измученных основах жизни

Her own calamity its private sign,

Её беда была его частичным знаком,

Of her pangs she made a mystic poignant sword.

Она из боли сделала мистический, острейший меч.

A solitary mind, a world-wide heart,

Уединённый ум, как мир распахнутое сердце,

To the lone Immortal's unshared work she rose.

Для одинокого неразделённого труда Бессмертной поднялась она.

At first life grieved not in her burdened breast:

Вначале жизнь не горевала под тяжёлой ношей у неё в груди:

On the lap of earth's original somnolence

Качаясь на коленях первозданной дремоты земли

Inert, released into forgetfulness,

Инертная, освободившись ненадолго в забытьи,

Prone it reposed, unconscious on mind's verge,

Она лёжала, отдыхая, в несознаньи на краю ума,

Obtuse and tranquil like the stone and star.

Спокойная и оглушённая, как камень или как звезда.

In a deep cleft of silence twixt two realms

В глубокой трещине молчанья меж двумя мирами

She lay remote from grief, unsawn by care,

Она покоилась вдали от горя и забот,

Nothing recalling of the sorrow here.

Ничто здесь не напоминало о страдании.

Then a slow faint remembrance shadowlike moved,

Потом мелькнуло тенью медленное слабое воспоминание,

And sighing she laid her hand upon her bosom

Вздохнув, она сложила руки на груди

And recognised the close and lingering ache,

И осознала близкую и тянущую боль,

Deep, quiet, old, made natural to its place,

Глубокую, немую, застарелую, уже привычную на этом месте,

But knew not why it was there nor whence it came.

Не знающую, для чего она пришла, откуда.

The Power that kindles mind was still withdrawn:

Та Сила, что даёт энергию уму, пока что оставалась втянутой:

Heavy, unwilling were life's servitors

Тяжёлыми, безвольными стояли слуги жизни,

Like workers with no wages of delight;

Рабочими, не получившими законной платы удовольствием;

Sullen, the torch of sense refused to burn;

Угрюмый факел чувства не хотел гореть;

The unassisted brain found not its past.

Утративший поддержку мозг не находил себя и прошлое.

Only a vague earth-nature held the frame.

И лишь земная смутная природа сохраняла весь каркас.

But now she stirred, her life shared the cosmic load.

Но вот она пошевелилась, жизнь её впряглась в космическую ношу.

At the summons of her body's voiceless call

И по беззвучному призыву тела,

Her strong far-winging spirit travelled back,

Её ширококрылый, сильный дух понёсся к ней назад,

Back to the yoke of ignorance and fate,

Назад, к ярму невежества и роковой судьбы,

Back to the labour and stress of mortal days,

Назад, к труду и напряженью смертных дней,

Lighting a pathway through strange symbol dreams

Путь озаряя свой по странным символическим видениям,

Across the ebbing of the seas of sleep.

Проскальзывая по отливам океанов сна.

Her house of Nature felt an unseen sway,

Её привычный дом Природы ощутил невидимый толчок,

Illumined swiftly were life's darkened rooms,

Поспешно озарились затемнённые палаты жизни,

And memory's casements opened on the hours

И створки памяти открылись для часов,

And the tired feet of thought approached her doors.

Усталые стопы мышления направились к её дверям.

All came back to her: Earth and Love and Doom,

Всё снова возратилось к ней: Земля, Любовь и Рок,

The ancient disputants, encircled her

Три древних спорщика образовали круг

Like giant figures wrestling in the night:

Гигантскими фигурами, что борятся в ночи:

The godheads from the dim Inconscient born

То божества, рождённые в туманном Несознании

Awoke to struggle and the pang divine,

Проснулись чтоб сражаться и терпеть божественную муку,

And in the shadow of her flaming heart,

И, находясь в тени её пылающего сердца,

At the sombre centre of the dire debate,

В тяжёлом мрачном центре ужасающих дебатов,

A guardian of the unconsoled abyss

Страж всей не знающей покоя бездны,

Inheriting the long agony of the globe,

Наследник длительной агонии планеты,

A stone-still figure of high and godlike Pain

Застывшей, каменной фигурою высокого, богоподобного Страдания

Stared into Space with fixed regardless eyes

Смотрел в Пространство безразличным, неподвижным взглядом,

That saw grief's timeless depths but not life's goal.

Что видел вечные глубины горя, но не цель у жизни.

Afflicted by his harsh divinity,

Устав от жёсткости своей божественности,

Bound to his throne, he waited unappeased

Привязанный к престолу своему, он ожидал, неутолённый,

The daily oblation of her unwept tears.

Привычной ежедневной дани из её невыплаканных слёз.

All the fierce question of man's hours relived.

Вся жгучая проблема человеческого времени ожила вновь.

The sacrifice of suffering and desire

Та жертва, что страданием, желанием

Earth offers to the immortal Ecstasy

Земля приносит для бессмертного Экстаза,

Began again beneath the eternal Hand.

Свершалась вновь, под вечной Дланью.

Awake she endured the moments' serried march

Она, проснувшись, вытерпела этот плотный марш мгновений

And looked on this green smiling dangerous world,

И посмотрела на зелёный, улыбавшийся, опасный мир,

And heard the ignorant cry of living things.

И стала слышать все невежественные крики жизни.

Amid the trivial sounds, the unchanging scene

Среди обычных звуков, неизменной сцены,

Her soul arose confronting Time and Fate.

Её душа поднялась, бросив вызов Времени, Судьбе.

Immobile in herself, she gathered force.

Не двигаясь внутри, Савитри собирала силу.

This was the day when Satyavan must die.

Настал тот день, когда он (Сатьяван) должен умереть.

End of Canto One

Конец первой песни

Перевод (второй) Леонида Ованесбекова

1999 ноя 21 вс - 2005 май 27 пт, 2005 сент 12 пн - 2012 окт 21 вс,

2013 янв 19 сб - 2017 дек 10 вс