Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

SAVITRI

САВИТРИ

Book Two

Книга  Вторая

THE BOOK OF THE TRAVELLER OF THE WORLDS

КНИГА ПУТЕШЕСТВЕННИКА ПО МИРАМ

Canto VIII

Песня VIII

THE WORLD OF FALSEHOOD,

МИР ЛЖИ,

THE MOTHER OF EVIL

МАТЬ ЗЛА

AND THE SONS OF DARKNESS

И СЫНОВЬЯ ТЬМЫ

Then could he see the hidden heart of Night:

И вот он (Ашвапати) смог увидеть спрятанное сердце Ночи:

The labour of its stark unconsciousness

Работа не прикрытого завесой несознания

Revealed the endless terrible Inane.

Явила нескончаемое, страшное Ничто.

A spiritless blank Infinity was there;

Царила бездуховная, пустая Бесконечность;

A Nature that denied the eternal Truth

Природа, что не принимала вечной Истины,

In the vain braggart freedom of its thought

В хвастливой показной свободе мысли

Hoped to abolish God and reign alone.

Хотела упразднить Всевышнего и царствовать одна.

There was no sovereign Guest, no witness Light;

Туда не приходил ни Свет-свидетель, ни высокий Гость;

Unhelped it would create its own bleak world.

Без всякой помощи она желала выстроить свой собственный бесцветный мир.

Its large blind eyes looked out on demon acts,

Её большие, но незрячие глаза, следили за делами демонов,

Its deaf ears heard the untruth its dumb lips spoke;

Её глухие уши слушали ту ложь, которую её немые губы говорили;

Its huge misguided fancy took vast shapes,

Её огромное заблудшее воображенье принимало множество различных форм,

Its mindless sentience quivered with fierce conceits;

Её бездумная чувствительность дрожала от неистового самомнения;

Engendering a brute principle of life

Так, насаждая грубый принцип жизни,

Evil and pain begot a monstrous soul.

Мучение и зло произвели на свет чудовищную душу.

The Anarchs of the formless depths arose,

И поднялись Мятежники бесформенных глубин,

Great Titan beings and demoniac powers,

Великие Титаны, демонические силы,

World-egos racked with lust and thought and will,

И мировые эго, что терзаются от вожделенья, мысли и желания,

Vast minds and lives without a spirit within:

И многочисленные жизни и умы без духа, что живёт внутри:

Impatient architects of error’s house,

Нетерпеливые строители жилищ ошибки,

Leaders of the cosmic ignorance and unrest

Руководители космического беспокойства и невежества,

And sponsors of sorrow and mortality

И спонсоры страдания и смерти

Embodied the dark Ideas of the Abyss.

Там воплощали тёмные Идеи Бездны.

A shadow substance into emptiness came,

Неясная субстанция заполнила незанятое место,

Dim forms were born in the unthinking Void

Туманные ночные формы родились в бездумной Пустоте,

And eddies met and made an adverse Space

Их вихри встретились и создали враждебное Пространство,

In whose black folds Being imagined Hell.

В чьих чёрных складках Бытиё вообразило Ад.

His eyes piercing the triple-plated gloom

Его (Ашвапати) глаза, пронзив трехслойный мрак,

Identified their sight with its blind stare:

Отождествили виденье с его незрячим взглядом

Accustomed to the unnatural dark, they saw

И обнаружили, привыкнув к неестественной, кромешной тьме,

Unreality made real and conscious Night.

Сознательную Ночь и Нереальность, ставшую реальной.

A violent, fierce and formidable world,

Неистовый, свирепый и ужасный мир,

An ancient womb of huge calamitous dreams,

Древнейшая утроба необъятных, вредоносных грёз,

Coiled like a larva in the obscurity

Он извивался, как личинка в этом мраке,

That keeps it from the spear-points of Heaven’s stars.

Спасающем его от острых копий звёзд Небес.

It was the gate of a false Infinite,

Он был воротами фальшивой Бесконечности,

An eternity of disastrous absolutes,

И вечностью губительного абсолюта,

An immense negation of spiritual things.

Безмерным отрицанием божественных вещей.

All once self-luminous in the spirit’s sphere

Всё, прежде самоозарённое в духовной сфере,

Turned now into their own dark contraries:

Здесь становилось тёмной противоположностью:

Being collapsed into a pointless void

Существованье падало в бесцельное ничто,

That yet was a zero parent of the worlds;

Которое, однако, было изначальным прародителем миров;

Inconscience swallowing up the cosmic Mind

И несознанье, поглощавшее космический, широкий Ум,

Produced a universe from its lethal sleep;

Из гибельного сна построило вселенную;

Bliss into black coma fallen, insensible,

Блаженство, что упало в чёрную бесчувственную кому,

Coiled back to itself and God’s eternal joy

Свернулось снова в самоё себя, а вечно существующая радость Бога

Through a false poignant figure of grief and pain

Пройдя мучительный и ложный образ боли и страдания,

Still dolorously nailed upon a cross

Так до сих пор висит, печально пригвождённое к кресту,

Fixed in the soil of a dumb insentient world

Вколоченном в земле немого и бесчувственного мира,

Where birth was a pang and death an agony,

Там, где рожденье стало острой болью, смерть — агонией,

Lest all too soon should change again to bliss.

Чтоб слишком быстро всё не превратилось заново в блаженство.

Thought sat, a priestess of Perversity,

Мысль восседала, жрица Извращённости,

On her black tripod of the triune Snake

На чёрном собственном треножнике — на триедином Змее,

Reading by opposite signs the eternal script,

Читая перевёрнутыми символами вечное писание,

A sorceress reversing life’s God-frame.

Колдунья, заменявшая порядок жизни, опиравшийся на Бога, противоположным.

In darkling aisles with evil eyes for lamps

В темнеющих проходах с злобными глазами-лампами

And fatal voices chanting from the apse,

И гибельными голосами, монотонно певшими с апсид,

In strange infernal dim basilicas

В неясных, странных инфернальных базиликах

Intoning the magic of the unholy Word,

Произнося речитативом дьявольское Слово магии,

The ominous profound Initiate

Вселяющая ужас, Посвящённая в глубины бездн

Performed the ritual of her Mysteries.

Там исполняла ритуал своих Мистерий.

There suffering was Nature’s daily food

Страданье в этом мире было повседневной пищею Природы,

Alluring to the anguished heart and flesh,

И привлекало к острому мученью сердца, плоти;

And torture was the formula of delight,

Там пытки становились формулами наслаждения,

Pain mimicked the celestial ecstasy.

А боль была пародией небесного экстаза.

There Good, a faithless gardener of God,

Добро, неверный и изменчивый садовник Бога,

Watered with virtue the world’s upas-tree

Там поливало добродетелями мировое дерево-анчар,

And, careful of the outward word and act,

И, аккуратная во внешних фразах и делах,

Engrafted his hypocrite blooms on native ill.

Она там прививала лицемерия цветы к родному корню зла.

All high things served their nether opposite:

Там всё высокое своей служило низкой противоположности:

The forms of Gods sustained a demon cult;

Культ демона поддерживался формами Богов,

Heaven’s face became a mask and snare of Hell.

А лик Небес стал маскою и западнёю Ада.

There in the heart of vain phenomenon,

И в самом сердце проявленья этой пустоты,

In an enormous action’s writhen core

В объятом корчами ядре чудовищного действа,

He saw a Shape illimitable and vague

Увидел он Фигуру, беспредельную, неясную,

Sitting on Death who swallows all things born.

Сидевшую верхом на Смерти, поглощающую всё, что рождено.

A chill fixed face with dire and motionless eyes,

Холодное застывшее лицо со страшным, неподвижным взглядом,

Her dreadful trident in her shadowy hand

Её трезубец жуткий — в призрачной простёршейся руке

Outstretched, she pierced all creatures with one fate.

Она пронзала все создания одной судьбой.

When nothing was save Matter without soul

Когда существовала лишь Материя, не знавшая души,

And a spiritless hollow was the heart of Time,

И бездуховное ничто там было сердцем Времени,

Then Life first touched the insensible Abyss;

Тогда впервые Жизнь коснулась той бесчувственной Пучины;

Awaking the stark Void to hope and grief

Желая пробудить застывшее Ничто для горя и надежды,

Her pallid beam smote the unfathomed Night

Её неяркий луч ударил по бездонной Ночи,

In which God hid himself from his own view.

В которой Бог скрывал себя от собственного взгляда.

In all things she sought their slumbering mystic truth,

Во всех вещах она искала дремлющую в них мистическую истину,

The unspoken Word that inspires unconscious forms;

И Слово непроизнесённое, что вдохновляет бессознательные формы;

She groped in his deeps for an invisible Law,

Она искала в глубине его невидимый Закон,

Fumbled in the dim subconscient for his mind

В неясном подсознаньи для него нащупывала ум,

And strove to find a way for spirit to be.

Боролась, чтобы найти для духа способ быть.

But from the Night another answer came.

Но из Ночи пришёл совсем другой ответ.

A seed was in that nether matrix cast,

В той низшей матрице посеяли зерно,

A dumb unprobed husk of perverted truth,

Немую неизученную оболочку извращённой истины,

A cell of an insentient infinite.

Ячейку неодушевлённой бесконечности.

A monstrous birth prepared its cosmic form

Чудовищное, страшное рождение готовило свою космическую форму

In Nature’s titan embryo, Ignorance.

В Невежестве, огромном титаническом зародыше Природы.

Then in a fatal and stupendous hour

Затем в какой-то роковой, решающий момент

Something that sprang from the stark Inconscient’s sleep

Неведомое Нечто выпрыгнуло из окоченевшего сна Несознания,

Unwillingly begotten by the mute Void,

Невольно порождённое немым Ничто,

Lifted its ominous head against the stars;

Поднявшись со своей зловещей головой на фоне звёзд;

Overshadowing earth with its huge body of Doom

Гигантским телом Рока затеняя землю,

It chilled the heavens with the menace of a face.

Оно своим опасным ликом леденило небеса.

A nameless Power, a shadowy Will arose

Неописуемая Сила, сумрачная Воля появилась,

Immense and alien to our universe.

Безмерная, чужая для вселенной нашей.

In the inconceivable Purpose none can gauge

В непостижимом Замысле, что невозможно охватить умом,

A vast Non-Being robed itself with shape,

Обширное Не-Бытие себе придало форму,

The boundless Nescience of the unconscious depths

А безграничное Незнанье бессознательных глубин

Covered eternity with nothingness.

Накрыло вечность мелким и ничтожным.

A seeking Mind replaced the seeing Soul:

Так поиски Ума сменили виденье Души:

Life grew into a huge and hungry death,

Жизнь выросла в огромную и жаждущую смерть,

The Spirit’s bliss was changed to cosmic pain.

Блаженство Духа заменилась на космическую боль.

Assuring God’s self-cowled neutrality

И пользуясь нейтралитетом самоустранившегося Бога

A mighty opposition conquered Space.

Могучая, влиятельная оппозиция завоевала Космос.

A sovereign ruling falsehood, death and grief,

Властитель, правящий всей этой ложью смертью и страданием,

It pressed its fierce hegemony on the earth;

Установил своё жестокое главенство на земле;

Disharmonising the original style

Внося разлад в гармонию первоначального изящества

Of the architecture of her fate’s design,

Архитектуры замысла её судьбы,

It falsified the primal cosmic Will

Он извратил первичную космическую Волю

And bound to struggle and dread vicissitudes

И привязал к борьбе и страшным обстоятельствам

The long slow process of the patient Power.

Неспешную и длительную поступь терпеливой Силы.

Implanting error in the stuff of things

Вселив ошибку в сам материал вещей,

It made an Ignorance of the all-wise Law;

Из мудрого во всём Закона сделал он Невежество;

It baffled the sure touch of life’s hid sense,

Расстроил скрытое и безошибочное ощущенье жизни,

Kept dumb the intuitive guide in Matter’s sleep,

Интуитивного руководителя он запер и держал немым во сне Материи,

Deformed the insect’s instinct and the brute’s,

Он извратил инстинкты насекомых и животных,

Disfigured man’s thought-born humanity.

И исказил рождённую мышлением гуманность человека.

A shadow fell across the simple Ray:

Тень пала поперёк простого верного Луча:

Obscured was the Truth-light in the cavern heart

В пещере сердца потускнел свет Истины,

That burns unwitnessed in the altar crypt

Что незамеченным пылает в тайной нише алтаря

Behind the still velamen’s secrecy

Скрываемый за тихою завесой тайны,

Companioning the Godhead of the shrine.

Сопровождая Божество в том храме.

Thus was the dire antagonist Energy born

Так родилась ужасная враждебная Энергия,

Who mimes the eternal Mother’s mighty shape

Что имитирует могучий образ вечной Матери

And mocks her luminous infinity

И пародирует её сверкающую бесконечность

With a grey distorted silhouette in the Night.

Кривым и серым силуэтом посреди Ночи.

Arresting the passion of the climbing soul,

И сковывая страсть взбирающейся вверх души,

She forced on life a slow and faltering pace;

Она навязывает жизни нерешительную медленную поступь;

Her hand’s deflecting and retarding weight

Задерживая, отклоняя в сторону, её тяжёлая рука

Is laid on the mystic evolution’s curve:

Ложится на мистическую направляющую эволюции:

The tortuous line of her deceiving mind

Извилистую траекторию её обманчивого, отводящего глаза ума

The Gods see not and man is impotent;

Не видят Боги и не может видеть человек;

Oppressing the God-spark within the soul

Так, заглушая искру Бога, что внутри души,

She forces back to the beast the human fall.

Она толкает человека пасть обратно к зверю.

Yet in her formidable instinctive mind

И всё-таки своим умом, огромным, инстинктивным

She feels the One grow in the heart of Time

Она всё время ощущает как растёт Единый в сердце Времени

And sees the Immortal shine through the human mould.

И видит как Бессмертный всё сильней сияет через оболочку человека.

Alarmed for her rule and full of fear and rage

За власть свою тревожась, страхом, яростью полна,

She prowls around each light that gleams through the dark

Она свирепо рыщет около любого света, что блестит сквозь темноту,

Casting its ray from the spirit’s lonely tent,

Бросая луч из одинокого жилища духа,

Hoping to enter with fierce stealthy tread

В надежде подойти неслышной и жестокой поступью

And in the cradle slay the divine Child.

И в колыбели задушить небесное Дитя.

Incalculable are her strength and ruse;

Неисчислима сила в ней и хитрость;

Her touch is a fascination and a death;

Её прикосновенье — обольщение и смерть,

She kills her victim with his own delight;

И убивает жертву наслаждением;

Even Good she makes a hook to drag to Hell.

Так даже из Добра она сооружает крюк, чтоб утащить им в Ад.

For her the world runs to its agony.

Из-за неё мир катится к своей агонии.

Often the pilgrim on the Eternal’s road

И часто странник на дороге Вечного,

Ill-lit from clouds by the pale moon of Mind,

Что еле освещается из облаков неяркою луной Ума,

Or in devious byways wandering alone,

Или блуждающий один окольными тропинками,

Or lost in deserts where no path is seen,

Иль потерявшийся в пустынях, где не видит он пути,

Falls overpowered by her lion leap,

Бывает, падает прижатый львиною её атакою,

A conquered captive under her dreadful paws.

Став побеждённым пленником под страшной лапой.

Intoxicated by a burning breath

От жгучего её дыханья опьянённый,

And amorous grown of a destroying mouth,

Всё более влюбляясь в гибельную пасть,

Once a companion of the sacred Fire,

Когда-то компаньон священного Огня,

The mortal perishes to God and Light,

Тот смертный погибает и для Бога и для Света,

An Adversary governs heart and brain,

Природа, что враждебна Силе Матери,

A Nature hostile to the Mother-Force.

И Дьявол, забирают мозг его и сердце.

The self of life yields up its instruments

Дух жизни уступает собственные инструменты

To Titan and demoniac agencies

Титану, демоническим могуществам,

That aggrandise earth-nature and disframe:

Что раздувают и уродуют земное естество:

A cowled fifth-columnist is now thought’s guide;

Одетый в рясу внутренний предатель — стал наставником для мысли;

His subtle defeatist murmur slays the faith

Его искусный ропот пораженца убивает веру

And, lodged in the breast or whispering from outside,

И, поселившись у него в груди или нашёптанное извне,

A lying inspiration fell and dark

Обманчивое вдохновенье, падшее и тёмное,

A new order substitutes for the divine.

Божественный порядок подменяет на другой.

A silence falls upon the spirit’s heights,

Забвенье опускается на пики духа,

From the veiled sanctuary the God retires,

Из скрытого святилища уходит Бог,

Empty and cold is the chamber of the Bride;

Пустой, холодной стала комната Невесты;

The golden Nimbus now is seen no more,

Не виден больше золотистый Нимб,

No longer burns the white spiritual ray

И не горит духовный белый луч,

And hushed for ever is the secret Voice.

И навсегда смолкает тайный Голос.

Then by the Angel of the Vigil Tower

А после — Ангел на Дозорной Башне

A name is struck from the recording book;

Вычеркивает имя в регистрационной книге;

A flame that sang in Heaven sinks quenched and mute;

То пламя, что когда-то пело в Небесах, погаснув, падает и умолкает;

In ruin ends the epic of a soul.

В развалинах встречает свой конец эпическая длинная история души.

This is the tragedy of the inner death

Трагична внутренняя смерть,

When forfeited is the divine element

Когда утрачен элемент божественного,

And only a mind and body live to die.

И только ум и тело доживают, чтобы умереть.

   For terrible agencies the Spirit allows

   Всё потому, что Духом допускаются ужасные посредники,

And there are subtle and enormous Powers

И есть огромные, хотя и еле различимые для нас Могущества,

That shield themselves with the covering Ignorance.

Укрывшие себя покровами Невежества.

Offspring of the gulfs, agents of the shadowy Force,

Потомки бездн, агенты тёмной Силы,

Haters of light, intolerant of peace,

Что ненавидят свет, не терпят мира и покоя,

Aping to the thought the shining Friend and Guide,

И передразнивая перед мыслью нашего сияющего Друга и Руководителя,

Opposing in the heart the eternal Will,

Сопротивляясь в сердце вечной Воле,

They veil the occult uplifting Harmonist.

Они скрывают в нас оккультного, растущего к вершинам Музыканта.

His wisdom’s oracles are made our bonds;

Из откровений мудрости его они сплетают наши узы;

The doors of God they have locked with keys of creed

Ключами убеждения они замкнули двери Бога,

And shut out by the Law his tireless Grace.

При помощи Закона преградили путь его неутомимой Милости.

Along all Nature’s lines they have set their posts

Вдоль всех границ Природы понаставили они свои посты

And intercept the caravans of Light;

И перехватывают караваны Света;

Wherever the Gods act, they intervene.

Везде, где Боги действуют, там возникают и они.

A yoke is laid upon the world’s dim heart;

Ярмо наложено на затуманенное сердце мира;

Masked are its beats from the supernal Bliss,

Замаскирован пульс его высокого Блаженства,

And the closed peripheries of brilliant Mind

А наглухо закрытые окраины сверкающего, как алмаз, Ума

Block the fine entries of celestial Fire.

Блокируют прекрасные врата небесного Огня.

Always the dark Adventurers seem to win;

Всё время кажется, что эти тёмные Авантюристы побеждают;

Nature they fill with evil’s institutes,

Они в Природу вводят институты зла,

Turn into defeats the victories of Truth,

Победы Правды превращают в пораженья

Proclaim as falsehoods the eternal laws,

И объявляют ложью вечные законы,

And load the dice of Doom with wizard lies;

Обманом колдовства утяжеляют кости Рока;

The world’s shrines they have occupied, usurped its thrones.

Они святыни мира захватили и сидят на каждом троне.

In scorn of the dwindling chances of the Gods

Смеясь над тающими шансами Богов,

They claim creation as their conquered fief

Они творенье требуют как завоёванное феодальное поместье,

And crown themselves the iron Lords of Time.

Себя возводят на престол, провозгласив железными Властителями Времени.

Adepts of the illusion and the mask,

Эксперты по иллюзиям и маскам,

The artificers of Nature’s fall and pain

Изобретатели паденья и страдания Природы,

Have built their altars of triumphant Night

Они возводят алтари победоносной Ночи

In the clay temple of terrestrial life.

В построенном из глины храме жизни человека.

In the vacant precincts of the sacred Fire,

В пустых покоях, у священного Огня,

In front of the reredos in the mystic rite

Пред ширмой алтаря, в мистическом обряде,

Facing the dim velamen none can pierce,

Лицом к бесформенной непроницаемой завесе,

Intones his solemn hymn the mitred priest

Певуче произносит мрачный гимн носящий митру жрец,

Invoking their dreadful presence in his breast:

Их страшные присутствия он призывает в собственную грудь:

Attributing to them the awful Name

Он наделяет их ужасным Именем,

He chants the syllables of the magic text

И распевает по слогам магические тексты,

And summons the unseen communion’s act,

Выстраивая акт незримого общения,

While twixt the incense and the muttered prayer

Пока меж ладаном и бормотанием молитвы

All the fierce bale with which the world is racked

Все яростные беды и страдания, терзающие мир,

Is mixed in the foaming chalice of man’s heart

Не станут перемешанными в пенящемся кубке человеческого сердца

And poured to them like sacramental wine.

И не прольются на людей как будто освящённое вино.

Assuming names divine they guide and rule.

Наклеив на себя божественные имена, они ведут и правят.

Opponents of the Highest they have come

Как оппоненты Высочайшего, они пришли

Out of their world of soulless thought and power

К нам из миров бездушной мысли и могущества,

To serve by enmity the cosmic scheme.

Служить своей враждебностью космическому плану.

Night is their refuge and strategic base.

Для них Ночь — и убежище, и стратегическая база.

Against the sword of Flame, the luminous Eye,

Спасаясь от светящегося Ока, от меча Огня,

Bastioned they live in massive forts of gloom,

В кольце из бастионов и в массивных фортах мрака,

Calm and secure in sunless privacy:

Они живут спокойно и уверенно в своих укрытиях без солнца:

No wandering ray of Heaven can enter there.

Туда не проникает ни один блуждающий луч Небес.

Armoured, protected by their lethal masks,

Укрытые бронёй и защищённые своими гибельными масками,

As in a studio of creative Death

Как будто в студии, где правит творческая Смерть,

The giant sons of Darkness sit and plan

Гигантские, рождённые от Тьмы сыны сидят, планируют

The drama of the earth, their tragic stage.

Ход драмы на земле, трагические их подмостки.

All who would raise the fallen world must come

И всякий, пожелавший бы возвысить этот падший мир, обязан появиться

Under the dangerous arches of their power;

Под угрожающими сводами их силы;

For even the radiant children of the gods

Всё потому, что даже помрачать сияющих детей богов —

To darken their privilege is and dreadful right.

Их привилегия и устрашающее право.

None can reach heaven who has not passed through hell.

Не может тот достичь небес, кто не прошёл сквозь ад.

   This too the traveller of the worlds must dare.

   На это тоже нужно было путешественнику по мирам решиться.

A warrior in the dateless duel’s strife,

Как воин в вечном, незапамятном дуэльном споре,

He entered into dumb despairing Night

Вошёл он в безнадёжную немую Ночь,

Challenging the darkness with his luminous soul.

Бросая вызов темноте своей сверкающей душой.

Alarming with his steps the threshold gloom

Тревожа поступью своей преддверье тьмы,

He came into a fierce and dolorous realm

Пришёл он в страшное и горестное царство,

Peopled by souls who never had tasted bliss;

Где жили души, никогда не знавшие блаженства;

Ignorant like men born blind who know not light,

Невежественные, как те, что рождены слепыми, отроду не зная света,

They could equate worst ill with highest good,

Они могли здесь худшие злодейства приравнять к высокому добру,

Virtue was to their eyes a face of sin

И добродетель в их глазах была лишь обликом греха,

And evil and misery were their natural state.

А зло и нищета — естественными состояниями.

A dire administration’s penal code

Там уголовный кодекс этого зловещего правления,

Making of grief and pain the common law,

Что делало из боли, горя общепринятый закон,

Decreeing universal joylessness

Предписывавший всем всеобщую безрадостность,

Had changed life into a stoic sacrament

Жизнь превращал в стоический обет,

And torture into a daily festival.

А пытку — в ежедневный фестиваль.

An act was passed to chastise happiness;

Был проведен указ наказывать за счастье;

Laughter and pleasure were banned as deadly sins:

Смех с удовольствием здесь были прокляты как смертные грехи:

A questionless mind was ranked as wise content,

Не задающий никаких вопросов ум ценился словно мудрое согласие,

A dull heart’s silent apathy as peace:

А молчаливая апатия тупого сердца — как покой:

Sleep was not there, torpor was the sole rest,

Никто не знал там сна, и лишь оцепенение давало передышку,

Death came but neither respite gave nor end;

Смерть приходила, но не приносила ни отсрочки, ни конца;

Always the soul lived on and suffered more.

Душа всё время продолжала жить и мучилась всё больше.

Ever he deeper probed that kingdom of pain;

Всё глубже изучал он (Ашвапати) это царство боли;

Around him grew the terror of a world

И ужас мира нарастал вокруг него,

Of agony followed by worse agony,

Одна агония сменялась на другую, что была ещё страшнее,

And in the terror a great wicked joy

И в этом ужасе великое и злое удовольствие,

Glad of one’s own and others’ calamity.

Встречало с радостью свою беду и беды остальных.

There thought and life were a long punishment,

Там жизнь и мысли были долгим наказанием,

The breath a burden and all hope a scourge,

Дыхание — тяжёлой ношей, всякая надежда — карой,

The body a field of torment, a massed unease;

А тело — полем пыток, собирающимся в кучу беспокойством;

Repose was a waiting between pang and pang.

Там отдыхом служило ожиданье новой резкой боли.

This was the law of things none dreamed to change:

Таков был здесь закон вещей, его никто и не мечтал сменить:

A hard sombre heart, a harsh unsmiling mind

Тяжёлое нахмуренное сердце и неулыбающийся, жёсткий ум

Rejected happiness like a cloying sweet;

Отбрасывали счастье словно надоевшую всем патоку;

Tranquillity was a tedium and ennui:

Спокойствие там было скукой и тоской:

Only by suffering life grew colourful;

И лишь в страдании жизнь наполнялась красками;

It needed the spice of pain, the salt of tears.

Необходима ей была приправа в виде горя, соль из слёз.

If one could cease to be, all would be well;

И если бы это можно было отменить, всё стало б лучше;

Else only fierce sensations gave some zest:

Иначе лишь неистовые чувства придавали хоть какой-то вкус:

A fury of jealousy burning the gnawed heart,

Безумье ревности, что жжёт терзаемое сердце,

The sting of murderous spite and hate and lust,

Укус смертельной злобы, ненависти, вожделения,

The whisper that lures to the pit and treachery’s stroke

И шёпот, что заманивает в западню, удары вероломства

Threw vivid spots on the dull aching hours.

Бросали пятна красок на наполненные болью тусклые часы.

To watch the drama of infelicity,

Следить за драмою несчастья,

The writhing of creatures under the harrow of doom

За корчами существ под бороною рока,

And sorrow’s tragic gaze into the night

Смотреть на их трагический взгляд горя посреди ночи,

And horror and the hammering heart of fear

На ужас, и на сердце, что стучит от страха —

Were the ingredients in Time’s heavy cup

Всё становилось здесь ингредиентами в тяжёлой чаше Времени,

That pleased and helped to enjoy its bitter taste.

Что приносили удовольствие и помогали наслаждаться горьким её вкусом.

Of such fierce stuff was made up life’s long hell:

И из таких неистовых вещей был сделан долгий, медленный ад жизни:

These were the threads of the dark spider’s-web

Из них сплеталась тёмная паучья сеть,

In which the soul was caught, quivering and rapt;

В которую ловили душу, трепетную, полную восторга;

This was religion, this was Nature’s rule.

И это было здесь религией, правлением Природы.

In a fell chapel of iniquity

В жестоком храме беззакония,

To worship a black pitiless image of Power

Чтоб поклониться чёрному безжалостному лику Силы

Kneeling one must cross hard-hearted stony courts,

Необходимо было на коленях проползти по тем жесткосердным каменным дворам,

A pavement like a floor of evil fate.

По мостовой, подобной дну худой судьбы.

Each stone was a keen edge of ruthless force

И каждый камень здесь был острым краем беспощадной силы,

And glued with the chilled blood from tortured breasts;

Облепленный застывшей кровью душ, забитых в пытках.

The dry gnarled trees stood up like dying men

Сухие сучковатые деревья здесь стояли словно умирающие люди,

Stiffened into a pose of agony,

Окоченевшие в своей агонии,

And from each window peered an ominous priest

Из каждого окна глядело злобное лицо священника,

Chanting Te Deums for slaughter’s crowning grace,

Поющего “Тебя, о Боже, славим”, той молитвою венчая и кровавую резню,

Uprooted cities, blasted human homes,

И города, разрушенные начисто, и взорванные мирные дома,

Burned writhen bodies, the bombshell’s massacre.

И скорченные, обгоревшие тела, и массовую бойню под бомбёжкой.

“Our enemies are fallen, are fallen,” they sang,

“Враги все наши пали, пали”, — пели после этого они,

“All who once stayed our will are smitten and dead;

“Все, кто мешали нашей воле — уничтожены, мертвы;

How great we are, how merciful art Thou.”

О как мы велики, о как Ты милосерден.”

Thus thought they to reach God’s impassive throne

Так думали они достичь бесстрастного престола Бога,

And Him command whom all their acts opposed,

И править Им, которому все их дела противны,

Magnifying their deeds to touch his skies,

Превознося свои деянья, прикоснуться к небесам,

And make him an accomplice of their crimes.

И сделать Бога соучастником их преступлений.

There no relenting pity could have place,

Там не могло быть места для смягчающего сострадания,

But ruthless strength and iron moods had sway,

Там правили безжалостная сила и жестокий дух,

A dateless sovereignty of terror and gloom:

И вековое полновластье ужаса и мрака:

This took the figure of a darkened God

Оно предстало тёмным Божеством,

Revered by the racked wretchedness he had made,

Державшим в рабстве тот несчастный мир,

Who held in thrall a miserable world,

Которого там почитали жалкие, измученные существа, им сотворённые,

And helpless hearts nailed to unceasing woe

А беззащитные сердца, прикованные к беспрестанному мученью,

Adored the feet that trampled them into mire.

Любили ноги, что их втаптывали в грязь.

It was a world of sorrow and of hate,

То место было миром ненависти и страдания,

Sorrow with hatred for its lonely joy,

Страданье с ненавистью — было здесь единственною радостью,

Hatred with others’ sorrow as its feast;

А ненависть с мучением другого — праздником;

A bitter rictus curled the suffering mouth;

Измученные рты кривили горькие гримасы;

A tragic cruelty saw its ominous chance.

Трагическое бессердечие ловило свой зловещий шанс.

Hate was the black archangel of that realm;

В том царстве ненависть была подобна чёрному архангелу;

It glowed, a sombre jewel in the heart

Она горела, тёмный драгоценный камень в сердце,

Burning the soul with its malignant rays,

И обжигала душу злобными лучами,

And wallowed in its fell abysm of might.

Барахтаясь в своей жестокой пропасти могущества.

These passions even objects seemed to exude,-

Казалось, эти страсти исходили даже из предметов, —

For mind overflowed into the inanimate

Так ум переполнялся в неодушевлённое,

That answered with the wickedness it received,-

Что отвечало той же злобностью, что принимало, —

Against their users used malignant powers,

И против тех, кто пользовался ими применяли пагубные силы,

Hurt without hands and strangely, suddenly slew,

Что причиняли вред без рук, внезапно, странно убивая,

Appointed as instruments of an unseen doom.

Став инструментами невидимой судьбы.

Or they made themselves a fateful prison wall

И также делали они себя тюремным роковым застенком,

Where men condemned wake through the creeping hours

Где человеку не давали спать в теченье долгих медленных часов,

Counted by the tollings of an ominous bell.

Отсчитывая их зловещим звуком колокола.

An evil environment worsened evil souls:

И злое окруженье делало ещё чернее злые души:

All things were conscious there and all perverse.

Всё было там осознанно и всё извращено.

In this infernal realm he dared to press

В том адском царстве он (Ашвапати) отважился настаивать

Even into its deepest pit and darkest core,

И даже в глубочайшей яме этих мест, в темнейшей сердцевине,

Perturbed its tenebrous base, dared to contest

Тревожа мрачную основу, он посмел поспорить

Its ancient privileged right and absolute force:

С той древней привилегий и правом, с абсолютной силой:

In Night he plunged to know her dreadful heart,

Он в Ночь он нырял, стремясь познать её ужаснейшее сердце,

In Hell he sought the root and cause of Hell.

В Аду искал он корень и причину Ада.

Its anguished gulfs opened in his own breast;

Измученные бездны открывались в собственной его груди;

He listened to clamours of its crowded pain,

Он вслушивался в крик переполнявшей это царство боли,

The heart-beats of its fatal loneliness.

В его пульс гибельного одиночества.

Above was a chill deaf eternity.

Над ним была холодная глухая вечность.

In vague tremendous passages of Doom

В неясных страшных переходах Рока

He heard the goblin Voice that guides to slay,

Он слышал Голос гоблина, ведущего затем, чтобы убить,

And faced the enchantments of the demon Sign,

Встречал там чары дьявольского Знака,

And traversed the ambush of the opponent Snake.

И обходил враждебного, лежащего в засаде Змея.

In menacing tracts, in tortured solitudes

В тех угрожающих местах, в мучительном безлюдье,

Companionless he roamed through desolate ways

Он одиноко брёл пустынными путями,

Where the red Wolf waits by the fordless stream

Там, где багровый Волк ждёт около реки без брода,

And Death’s black eagles scream to the precipice,

И Смерти чёрные орлы пронзительно кричат над пропастью,

And met the hounds of bale who hunt men’s hearts

Встречал он свору бед, которая охотится за сердцем человека,

Baying across the veldts of Destiny,

Преследуя его пустынями Судьбы,

In footless battlefields of the Abyss

В нехоженых полях сражений Бездны

Fought shadowy combats in mute eyeless depths,

Вёл призрачные битвы посреди незрячих и немых глубин,

Assaults of Hell endured and Titan strokes

Выдерживал атаки Ада и удар Титана,

And bore the fierce inner wounds that are slow to heal.

Терпел ужаснейшие внутренние раны, что долго заживают.

A prisoner of a hooded magic Force,

Он был там узником магической, укрытой капюшоном Силы,

Captured and trailed in Falsehood’s lethal net

Бывал он пойман и затянут в смертоносную сеть Лжи

And often strangled in the noose of grief,

И часто удушаемый в петле беды и горя,

Or cast in the grim morass of swallowing doubt,

Иль брошенный в неумолимую трясину поглощающего всё сомнения,

Or shut into pits of error and despair,

Попавший в западню ошибок и отчаяния,

He drank her poison draughts till none was left.

Он пил её отравленные дозы, пока уже не оставалось ничего.

In a world where neither hope nor joy could come

Так в мире том, куда ни радость, ни надежда не могли придти,

The ordeal he suffered of evil’s absolute reign,

Терпел он испытанье абсолютной власти зла,

Yet kept intact his spirit’s radiant truth.

Но сохранял нетронутой сияющую правду собственного духа.

Incapable of motion or of force,

То не способный ни к усилью, ни к движенью,

In Matter’s blank denial gaoled and blind,

То запертый в тюрьме пустого отрицания Материи и этим ослеплённый,

Pinned to the black inertia of our base

То пригвождённый к чёрной косности основы человека,

He treasured between his hands his flickering soul.

Он как сокровище берёг и нёс в руках свою трепещущую душу.

His being ventured into mindless Void,

Так существо его отважилось пойти в бездумное Ничто,

Intolerant gulfs that knew not thought nor sense;

В невыносимые пучины, что не знали мысли, чувств;

Thought ceased, sense failed, his soul still saw and knew.

Остановилась мысль, исчезло чувство, но душа всё видела и понимала.

In atomic parcellings of the Infinite

В дробленьи Бесконечного на атомы,

Near to the dumb beginnings of lost Self,

Вблизи немых начал утерянного “Я”,

He felt the curious small futility

Он чувствовал смешную мелкую ничтожность

Of the creation of material things.

Творенья из материального.

Or, stifled in the Inconscient’s hollow dusk,

Бывало, задыхаясь в сумеречном Несознании,

He sounded the mystery dark and bottomless

Он измерял бездонную и тёмную мистерию

Of the enormous and unmeaning deeps

Огромных и бессмысленных глубин,

Whence struggling life in a dead universe rose.

Откуда в мёртвую вселенную, борясь, поднялась жизнь.

There in the stark identity lost by mind

Там, в совершенном тождестве, которое утрачено умом,

He felt the sealed sense of the insensible world

Он ощутил сокрытый смысл того бесчувственного мира

And a mute wisdom in the unknowing Night.

Немую мудрость в той незнающей Ночи.

Into the abysmal secrecy he came

Он подошёл к глубокой, словно пропасть, тайне,

Where darkness peers from her mattress, grey and nude,

Где тьма глядит со своего матраса, голая, седая,

And stood on the last locked subconscient’s floor

И встал на запертом, последнем, плане подсознания,

Where Being slept unconscious of its thoughts

Где спит, не сознавая мыслей, Бытиё,

And built the world not knowing what it built.

И строит мир, не зная, что оно возводит.

There waiting its hour the future lay unknown,

Там, ожидая часа своего, лежит грядущее, неведомое нам,

There is the record of the vanished stars.

Там — летопись давно погасших звёзд.

There in the slumber of the cosmic Will

Там в дремоте космической огромной Воли

He saw the secret key of Nature’s change.

Он обнаружил ключевую тайну изменения Природы.

A light was with him, an invisible hand

И свет был вместе с ним, незримая ладонь

Was laid upon the error and the pain

Легла и на ошибку, и на боль,

Till it became a quivering ecstasy,

Пока они не стали трепетным экстазом,

The shock of sweetness of an arm’s embrace.

И потрясеньем сладости объятий.

He saw in Night the Eternal’s shadowy veil,

Он смог увидеть в Ночи призрачное покрывало Вечного,

Knew death for a cellar of the house of life,

И познал смерть как подпол дома жизни,

In destruction felt creation’s hasty pace,

В уничтоженьи ощутил он быстрый шаг творения,

Knew loss as the price of a celestial gain

Познал утрату в качестве цены за будущий небесный приз,

And hell as a short cut to heaven’s gates.

И ад — как самый краткий путь к воротам в небеса.

Then in Illusion’s occult factory

Затем в оккультной фабрике Иллюзии

And in the Inconscient’s magic printing-house

В магическом печатном доме Несознания

Torn were the formats of the primal Night

Были разбиты гранки первобытной Ночи

And shattered the stereotypes of Ignorance.

И вдребезги разнесены Невежества стереотипы.

Alive, breathing a deep spiritual breath,

Ожив и перейдя к глубокому, духовному дыханью,

Nature expunged her stiff mechanical code

Природа зачеркнула механический застывший кодекс,

And the articles of the bound soul’s contract,

Статьи контракта связанной души,

Falsehood gave back to Truth her tortured shape.

Ложь отдала обратно Истине её измученную форму.

Annulled were the tables of the law of Pain,

Отменена скрижаль закона Боли,

And in their place grew luminous characters.

Сверкающие буквы появились вместо них.

The skilful Penman’s unseen finger wrote

Незримый перст искусного Писца чертил

His swift intuitive calligraphy;

Интуитивную и быструю каллиграфическую вязь;

Earth’s forms were made his divine documents,

Земные формы становились там его божественными документами,

The wisdom embodied mind could not reveal,

И мудрость воплощала то, что ум не мог открыть,

Inconscience chased from the world’s voiceless breast;

И Несознание изгнали из груди безмолвной мира;

Transfigured were the fixed schemes of reasoning Thought.

Изменены теперь фиксированные схемы рассуждений Мысли.

Arousing consciousness in things inert,

Сознанье пробуждая в том, что оставалось до сих пор инертным,

He imposed upon dark atom and dumb mass

Он наложил на тёмный атом и немую массу

The diamond script of the Imperishable,

Алмазный почерк Нерушимого,

Inscribed on the dim heart of fallen things

И начертал в неясном сердце всех существ, что пали

A paean-song of the free Infinite

Победный гимн свободной Бесконечности

And the Name, foundation of eternity,

И Имя, основанье вечности,

And traced on the awake exultant cells

И вывел на ликующих и пробуждённых клетках

In the ideographs of the Ineffable

В идеограммах-символах Невыразимого

The lyric of the love that waits through Time

Лирический сонет любви, что ждёт на протяженьи Времени,

And the mystic volume of the Book of Bliss

Мистические фолианты Книг Блаженства,

And the message of the superconscient Fire.

Посланье сверхосознающего Огня.

Then life beat pure in the corporeal frame;

Затем, в телесной оболочке заструилась новая, очищенная жизнь;

The infernal Gleam died and could slay no more,

Луч инфернального погиб и больше убивать не мог,

Hell split across its huge abrupt façade

Ад раскололся вдоль огромного неровного фасада,

As if a magic building were undone,

Разрушилось его магическое здание,

Night opened and vanished like a gulf of dream.

А Ночь раскрылась и исчезла, словно бездна сна.

Into being’s gap scooped out as empty Space

В пробитую насквозь брешь бытия, и в ставшее пустым Пространство,

In which she had filled the place of absent God,

В котором Ночь, в Его отсутствии, заняла место Бога,

There poured a wide intimate and blissful Dawn;

Потоком хлынула блаженная, широкая и сокровенная Заря,

Healed were all things that Time’s torn heart had made

И исцелилось всё, что натворило раненое сердце Времени,

And sorrow could live no more in Nature’s breast:

Страданье больше не способно было жить в груди Природы:

Division ceased to be, for God was there.

И разделения не стало, потому что здесь был Бог.

The soul lit the conscious body with its ray,

Душа лучами света залила сознательное тело,

Matter and spirit mingled and were one.

Материя и дух объединились, став единым целым.

End of Canto Eight

Конец восьмой песни

Перевод (второй) Леонида Ованесбекова

2000 фев 26 сб — 2005 июнь 16 чт, 2007ноя 29 чт — 2008 июнь 09 пн,

2014 сент 06 сб — 2014 сент 23 вт