Sri Aurobindo

Шри Ауробиндо

SAVITRI

САВИТРИ

Book Nine

Книга Девятая

THE BOOK OF ETERNAL NIGHT

КНИГА ВЕЧНОЙ НОЧИ

Canto I

Песня I

TOWARDS THE BLACK VOID

К ЧЁРНОЙ ПУСТОТЕ

So was she left alone in the huge wood,

Итак она осталась здесь одна, среди огромной чащи леса,

Surrounded by a dim unthinking world,

Кругом стоял бездумный тусклый мир,

Her husband's corpse on her forsaken breast.

На ставшей одинокою её груди лежало тело мужа.

In her vast silent spirit motionless

В широкой неподвижности, молчаньи духа

She measured not her loss with helpless thoughts,

Она беспомощными мыслями не мерила утрату,

Nor rent with tears the marble seals of pain:

И не срывала со слезами мраморные прочные печати боли:

She rose not yet to face the dreadful god.

Она еще не поднялась, чтоб встретиться со страшным богом.

Over the body she loved her soul leaned out

Её душа склонилась над любимым телом

In a great stillness without stir or voice,

В великой тишине, без звука, без движения,

As if her mind had died with Satyavan.

Как будто ум в ней умер вместе с Сатьяваном.

But still the human heart in her beat on.

Но человеческое сердце продолжало биться.

Aware still of his being near to hers,

Осознавая до сих пор его с собою рядом,

Closely she clasped to her the mute lifeless form

Она теснее прижимала, ставшую немой, безжизненную форму,

As though to guard the oneness they had been

Как бы желая защитить единство, чем они недавно были,

And keep the spirit still within its frame.

И удержать дух Сатьявана в прежней оболочке.

Then suddenly there came on her the change

Затем внезапно в ней случилась перемена,

Which in tremendous moments of our lives

Которая, порой, в великие моменты наших жизней

Can overtake sometimes the human soul

Способна овладеть душою человека

And hold it up towards its luminous source.

И вознести её к сияющему, светлому истоку ввысь.

The veil is torn, the thinker is no more:

Срывается покров и больше нет мыслителя:

Only the spirit sees and all is known.

Один лишь дух глядит и познаётся всё.

Then a calm Power seated above our brows

Затем спокойное Могущество, сидящее над нашими бровями,

Is seen, unshaken by our thoughts and deeds,

Становится заметно, зримо, нетревожимое нашей мыслью и делами,

Its stillness bears the voices of the world:

Его безмолвие поддерживает голоса вселенной:

Immobile, it moves Nature, looks on life.

Не двигаясь, оно даёт движение Природе, смотрит на теченье жизни.

It shapes immutably its far-seen ends;

Оно выстраивает непреложные и далеко идущие задачи, цели;

Untouched and tranquil amid error and tears

Спокойный, незатронутый среди ошибок и потоков слёз,

And measureless above our striving wills,

Неизмеримо выше наших борющихся воль,

Its gaze controls the turbulent whirl of things.

Его взгляд правит бурным вихрем мира.

To mate with the Glory it sees, the spirit grows:

Наш дух растёт, чтоб сочетаться с тем Великолепьем, что он видит:

The voice of life is tuned to infinite sounds,

И голос жизни в нас настраивается на звуки бесконечности,

The moments on great wings of lightning come

Приходят к нам особые минуты на великих крыльях озарений,

And godlike thoughts surprise the mind of earth.

Богоподобные идеи, мысли удивляют ум земли.

Into the soul's splendour and intensity

В богатство и насыщенность души

A crescent of miraculous birth is tossed,

Спускается по волнам полумесяц странного, чудесного рождения,

Whose horn of mystery floats in a bright void.

Чей рог мистерии плывёт по яркой пустоте.

As into a heaven of strength and silence thought

И словно в небеса безмолвия и силы

Is ravished, all this living mortal clay

Уносит мысль, вся эта смертная живая плоть

Is seized and in a swift and fiery flood

Захвачена, и в быстром, пламенном потоке соприкосновений

Of touches shaped by a Harmonist unseen.

Меняется незримым Музыкантом.

A new sight comes, new voices in us form

Приходит новый взгляд, и голоса, звучащие по новому,

A body of the music of the Gods.

В нас создают основу музыки Богов.

Immortal yearnings without name leap down,

Бессмертные стремленья, безымянные, ныряют вниз,

Large quiverings of godhead seeking run

Широкие вибрации божественного в поиске несутся,

And weave upon a puissant field of calm

Переплетаясь на могучем поле тишины

A high and lonely ecstasy of will.

В каком-то одиноком и возвышенном экстазе воли.

This in a moment's depths was born in her.

В одно мгновенье, в глубине родилось это в ней.

Now to the limitless gaze disclosed that sees

И к безграничному, открывшемуся взгляду,

Things barred from human thinking's earthly lids,

Что видит недоступное земным очам мышленья человека,

The Spirit who had hidden in Nature soared

Дух, спрятанный в Природе, воспарил

Out of his luminous nest within the worlds:

Из светлого гнезда внутри миров:

Like a vast fire it climbed the skies of night.

Широким пламенем он поднимался до небес ночи.

Thus were the cords of self-oblivion torn:

Так были порваны все путы, породившие забвение себя:

Like one who looks up to far heights she saw,

И, словно глядя вверх, в далёкие высоты,

Ancient and strong as on a windless summit

Она увидела могучий, древний, словно на безветренной вершине,

Above her where she had worked in her lone mind

Над местом, где она в своём уме

Labouring apart in a sole tower of self,

Трудилась одиноко, в стороне от всех, в высокой башне духа,

The source of all which she had seemed or wrought,

Источник для всего, чем виделась она себе и чем старалась стать,

A power projected into cosmic space,

Неведомую силу, что вошла в пространство космоса,

A slow embodiment of the aeonic will,

Неспешно наступающее воплощение намеренья эпох,

A starry fragment of the eternal Truth,

Сверкающий фрагмент небесной, вечной Истины,

The passionate instrument of an unmoved Power.

И страстный инструмент неколебимой Силы.

A Presence was there that filled the listening world;

Пришло Присутствие, наполнив слушающий мир

A central All assumed her boundless life.

И основное Всё взяло её неограниченную жизнь.

A sovereignty, a silence and a swiftness,

Став полновластием, безмолвием и быстротой,

One brooded over abysses who was she.

Она нависла, размышляя, над пучинами, которыми теперь была.

As in a choric robe of unheard sounds

И словно в мантии из хора недоступных уху звуков,

A Force descended trailing endless lights;

Спустилась Сила, оставляя след из нескончаемых огней;

Linking Time's seconds to infinity,

Соединив секунды Времени и бесконечность,

Illimitably it girt the earth and her:

Она окутала своею беспредельностью и землю и её:

It sank into her soul and she was changed.

Она нырнула в душу к ней и изменила всю Савитри.

Then like a thought fulfilled by some great word

Затем, как мысль, наполненная неким грандиозным словом,

That mightiness assumed a symbol form:

Пришедшее могущество оделось в символическую форму:

Her being's spaces quivered with its touch,

Пространства существа её (Савитри) затрепетали от его касания,

It covered her as with immortal wings;

Оно накрыло всю её бессмертными крылами;

On its lips the curve of the unuttered Truth,

Изгиб невыразимой Истины струился на его устах,

A halo of Wisdom's lightnings for its crown,

Гало из озарений Мудрости служило для него короной,

It entered the mystic lotus in her head,

Оно проникло в тайный лотос в голове,

A thousand-petalled home of power and light.

Дом силы, света, сотканный из тысяч лепестков.

Immortal leader of her mortality,

Бессмертный лидер для её, подверженного смерти, бытия,

Doer of her works and fountain of her words,

Источник слов её и исполнитель всех её работ,

Invulnerable by Time, omnipotent,

Неуязвимое для Времени и всемогущее,

It stood above her calm, immobile, mute.

Оно над ней стояло — неподвижное, спокойное, немое.

   All in her mated with that mighty hour,

   В ней всё объединилось в этот грандиозный час,

As if the last remnant had been slain by Death

Как будто Смертью были уничтожены

Of the humanity that once was hers.

Последние остатки человеческого в ней.

Assuming a spiritual wide control,

Взяв на себя широкое духовное правление,

Making life's sea a mirror of heaven's sky,

И превращая море жизни в отражение небес,

The young divinity in her earthly limbs

Вошедшая в её земное тело юная божественность

Filled with celestial strength her mortal part.

Наполнила небесной силой части смертной.

Over was the haunted pain, the rending fear:

Она поднялась над преследующей болью и над разрывавшим страхом:

Her grief had passed away, her mind was still,

Ушло прочь горе, ум стал неподвижен,

Her heart beat quietly with a sovereign force.

Но сердце билось ровно, с полной силой.

There came a freedom from the heart-strings' clutch,

Пришла свобода от натянутых струн сердца,

Now all her acts sprang from a godhead's calm.

Все действия её сейчас рождались из покоя божества.

Calmly she laid upon the forest soil

Она спокойно положила умершего на лесную землю,

The dead who still reposed upon her breast

Что до сих пор лежал, покоясь, на её груди,

And bore to turn away from the dead form:

С усильем отвернулась прочь от мёртвой оболочки:

Sole now she rose to meet the dreadful god.

Она поднялась, одинокая, чтоб встретиться с ужасным богом.

That mightier spirit turned its mastering gaze

Могучий дух окинул властным взглядом

On life and things, inheritor of a work

И жизнь её и всё вокруг; он стал наследником работы

Left to it unfinished from her halting past,

Оставленной ему незавершённой из её хромающего прошлого,

When yet the mind, a passionate learner, toiled

Когда её обычный ум, как страстный ученик, трудился,

And ill-shaped instruments were crudely moved.

И плохо сформированные инструменты действовали неумело.

Transcended now was the poor human rule;

Сейчас всё вышло за пределы скудных правил человека;

A sovereign power was there, a godlike will.

В ней билась властная энергия, богоподобное намеренье.

A moment yet she lingered motionless

Мгновение она ещё помедлила, не двигаясь,

And looked down on the dead man at her feet;

Взглянула вниз, на мертвого у ног;

Then like a tree recovering from a wind

Затем, как дерево, воспрянув после ветра,

She raised her noble head; fronting her gaze

Встряхнула благородной головой; встречая взгляд её

Something stood there, unearthly, sombre, grand,

Стояло рядом нечто, неземное, мрачное, великое,

A limitless denial of all being

Что безгранично отрицало всё существование,

That wore the terror and wonder of a shape.

И поражало обликом, одевшись в ужас.

In its appalling eyes the tenebrous Form

В своих пугающих глазах та сумрачная Форма

Bore the deep pity of destroying gods;

Несла глубины сожаленья разрушающих богов;

A sorrowful irony curved the dreadful lips

Печальная ирония кривила страшные уста,

That speak the word of doom. Eternal Night

Что произносят слово рока. В нём вечно существующая Ночь

In the dire beauty of an immortal face

С ужасной красотой бессмертного лица

Pitying arose, receiving all that lives

Вставала, и жалея, принимала всё живое

For ever into its fathomless heart, refuge

В бездонные глубины сердца своего,

Of creatures from their anguish and world-pain.

Навеки укрывая все создания от мук и боли мира.

His shape was nothingness made real, his limbs

Его фигура ей предстала как ничто, но ставшее реальностью,

Were monuments of transience and beneath

Все части тела были монументами непрочной мимолётности,

Brows of unwearying calm large godlike lids

И под бровями неустанные, спокойные, богоподобные, большие очи

Silent beheld the writhing serpent, life.

В молчании разглядывали жизнь — терзаемую муками змею.

Unmoved their timeless wide unchanging gaze

Их неизменный, неподвижный, вечный и широкий взгляд

Had seen the unprofitable cycles pass,

Смотрел на бесполезность всех идущих циклов,

Survived the passing of unnumbered stars

И видел шествие неисчислимых звёзд,

And sheltered still the same immutable orbs.

И накрывал все те же неизменные орбиты.

The two opposed each other with their eyes,

Так эти двое противостояли взглядами друг другу,

Woman and universal god: around her,

Вселенский бог и женщина: вокруг неё,

Piling their void unbearable loneliness

Нагромождая непереносимое пустое одиночество

Upon her mighty uncompanioned soul,

На сильную её, оставшуюся здесь без друга, душу,

Many inhuman solitudes came close.

Всё ближе стали подходить различные нечеловеческие одиночества.

Vacant eternities forbidding hope

Пустые вечности, отказывая в праве на надежду,

Laid upon her their huge and lifeless look,

Смотрели на неё своим безжизненным, огромным взглядом.

And to her ears, silencing earthly sounds,

И до её ушей, земные звуки заглушая,

A sad and formidable voice arose

Донёсся грозный и печальный голос,

Which seemed the whole adverse world's. "Unclasp", it cried,

Что представлял, казалось, весь враждебный мир. "Сними", он закричал,

"Thy passionate influence and relax, O slave

"Своё горячее и страстное влияние, ослабь, о ты, раба

Of Nature, changing tool of changeless Law,

Природы, и изменчивое средство неизменного Закона,

Who vainly writh'st rebellion to my yoke,

Которое напрасно корчится, сопротивляясь под моим ярмом,

Thy elemental grasp; weep and forget.

Свои объятия стихий; оплачь и позабудь.

Entomb thy passion in its living grave.

Похорони ты страсть свою в её живой могиле.

Leave now the once-loved spirit's abandoned robe:

Оставь покинутую оболочку духа твоего любимого,

Pass lonely back to thy vain life on earth."

И убирайся прочь, одна, к своей земной напрасной жизни."

It ceased, she moved not, and it spoke again,

Он смолк, она не сдвинулась, он начал снова,

Lowering its mighty key to human chords,-

Понизив свой могучий тон до человеческой октавы, —

Yet a dread cry behind the uttered sounds,

И страшный вой, что за границей слышимого звука,

Echoing all sadness and immortal scorn,

Разнёсся эхом всей его печали и бессмертного презрения,

Moaned like a hunger of far wandering waves.

Стеная голодом блуждающих далёких волн.

"Wilt thou for ever keep thy passionate hold,

"Ты что, желаешь вечно сохранять власть этой страсти,

Thyself a creature doomed like him to pass,

Сама — созданье, обречённое, как он — уйти,

Denying his soul death's calm and silent rest?

Его душе отказывая в молчаливом отдыхе, покое смерти?

Relax thy grasp; this body is earth's and thine,

Ослабь свои объятия; ты можешь это тело взять себе, отдай его земле,

His spirit now belongs to a greater power.

Но дух его сейчас принадлежит гораздо более великой силе.

Woman, thy husband suffers." Savitri

О женщина, твой муж страдает." И Савитри

Drew back her heart's force that clasped his body still

Назад втянула силу сердца, обнимающее тело,

Where from her lap renounced on the smooth grass

Которое, с колен опущенное на спокойную траву,

Softly it lay, as often before in sleep

Лежало мягко, как во сне лежало часто прежде,

When from their couch she rose in the white dawn

Когда она вставала с ложа в белизне рассвета,

Called by her daily tasks: now too, as if called,

По зову повседневных дел: так и сейчас, как если бы её позвали,

She rose and stood gathered in lonely strength,

Она поднялась, встала, собранная в одинокое могущество,

Like one who drops his mantle for a race

Подобно человеку, сбросившему мантию свою для гонки,

And waits the signal, motionlessly swift.

И ждущему сигнала, неподвижно быстрым.

She knew not to what course: her spirit above

Она не ведала пути: её дух наверху,

On the crypt-summit of her secret form

На заповедном пике тайной формы,

Like one left sentinel on a mountain crest,

Похожий на оставленного часового, вставшего на горном гребне,

A fiery-footed splendour puissant-winged,

Великолепие, с пылавшими стопами и могучими крылами,

Watched flaming-silent, with her voiceless soul

С её беззвучною душою, в пламенном молчаньи наблюдал,

Like a still sail upon a windless sea.

Как тихий парус посреди безветренного моря.

White passionless it rode, an anchored might,

Она парила, чистая, бесстрастная, как ставшая на якорь сила,

Waiting what far-ridged impulse should arise

И ожидала, что поднимется в дали остроконечный импульс,

Out of the eternal depths and cast its surge.

Из вечной глубины и понесёт свою волну.

Then Death the king leaned boundless down, as leans

И Смерть, правитель, наклонился, безграничный, вниз,

Night over tired lands, when evening pales

Как нависает ночь, когда тускнеет вечер, над уставшею землёй

And fading gleams break down the horizon's walls,

И догорающий закат проваливается за стену горизонта,

Nor yet the dusk grows mystic with the moon.

Но не пришли ещё с луной мистические сумерки.

The dim and awful godhead rose erect

Неясное, внушающее ужас божество поднялось, распрямилось,

From his brief stooping to his touch on earth,

От краткого наклона до прикосновения к земле,

And, like a dream that wakes out of a dream,

И, словно новый сон, что пробуждается из предыдущего,

Forsaking the poor mould of that dead clay,

Оставив жалкий слепок этой мёртвой глины,

Another luminous Satyavan arose,

Другой, блестящий, яркий Сатьяван поднялся,

Starting upright from the recumbent earth

Стартуя прямо с распростёршейся земли,

As if someone over viewless borders stepped

Как будто кто-то перешёл незримые границы

Emerging on the edge of unseen worlds.

И появился на краю невидимых миров.

In the earth's day the silent marvel stood

Среди земного дня он встал безмолвным чудом

Between the mortal woman and the god.

Меж смертной женщиной и богом.

Such seemed he as if one departed came

Казалось, он вернулся после смерти,

Wearing the light of a celestial shape

Одетый в свет небесного обличья,

Splendidly alien to the mortal air.

Великолепный и чужой для смертной атмосферы.

The mind sought things long loved and fell back foiled

Ум у неё искал приметы своего любимого, но сбитый с толку, отступал

From unfamiliar hues, beheld yet longed,

От незнакомых цветовых тонов, но продолжал смотреть,

By the sweet radiant form unsatisfied,

Не веря той светящейся слащавой форме,

Incredulous of its too bright hints of heaven;

Не доверяя слишком явным признакам небес;

Too strange the brilliant phantasm to life's clasp

Уж слишком странным был сверкающий фантом для жизненных объятий,

Desiring the warm creations of the earth

Желавших теплоты существ земли,

Reared in the ardour of material suns,

Что выросли в лучах материальных солнц;

The senses seized in vain a glorious shade:

Напрасно ощущения ловили эту красочную тень,

Only the spirit knew the spirit still,

И только дух её узнал его спокойный дух,

And the heart divined the old loved heart, though changed.

И сердце распознало прежде обожаемое сердце, пусть и изменённое.

Between two realms he stood, not wavering,

Меж двух миров он встал, не шелохнувшись,

But fixed in quiet strong expectancy,

Застыв в спокойном, сильном ожидании,

Like one who, sightless, listens for a command.

Как тот, кто став слепым, прислушиваясь, ждёт команды.

So were they immobile on that earthly field,

Так неподвижно замерли они на той земной поляне,

Powers not of earth, though one in human clay.

Три неземные силы, и одна из них в обличье человека.

On either side of one two spirits strove;

Два духа бились с каждой из сторон;

Silence battled with silence, vast with vast.

Молчание с молчанием сражалось, широта — с другою широтой.

But now the impulse of the Path was felt

Но вот стал ощущаться импульс, зов Пути,

Moving from the Silence that supports the stars

Идущий из Безмолвия, которое поддерживает звёзды,

To touch the confines of the visible world.

Чтобы коснуться рубежей, пределов видимого мира.

Luminous he moved away; behind him Death

Светясь, он (дух Сатьявана) двинулся отсюда прочь; за ним — бог Смерти

Went slowly with his noiseless tread, as seen

Пошёл своею медленной бесшумной поступью, похожий

In dream-built fields a shadowy herdsman glides

На призрачного пастуха, скользящего в полях из сновидений,

Behind some wanderer from his voiceless herds,

За кем-то, кто отбился от его беззвучного гурта;

And Savitri moved behind eternal Death,

За вечным богом Смерти двинулась Савитри,

Her mortal pace was equalled with the god's.

Её шаг смертной был похож на шаг у бога перед ней.

Wordless she travelled in her lover's steps,

Без слов она шла по пятам любимого,

Planting her human feet where his had trod,

И ставила свои, земные человеческие ноги, где прошли его стопы,

Into the perilous silences beyond.

В опасные молчанья запредельного.

   At first in a blind stress of woods she moved

   Сперва в слепом сопротивлении деревьев двигалась она

With strange inhuman paces on the soil,

Причудливой нечеловеческою поступью шагая по траве,

Journeying as if upon an unseen road.

Как будто путешествуя незримою дорогой.

Around her on the green and imaged earth

Вокруг неё на той зелёной и воображаемой земле

The flickering screen of forests ringed her steps;

Брала в кольцо её шаги мерцающая ширма леса;

Its thick luxurious obstacle of boughs

Его густая и роскошная завеса из ветвей

Besieged her body pressing dimly through

Обкладывала тело и давило смутно на него

In a rich realm of whispers palpable,

В роскошном царстве осязаемых шептаний,

And all the murmurous beauty of the leaves

А шелестящая краса листвы

Rippled around her like an emerald robe.

Вокруг неё шуршала изумрудным платьем.

But more and more this grew an alien sound,

Но постепенно это становилось чуждым звуком,

And her old intimate body seemed to her

И прежнее её родное тело стало представляться

A burden which her being remotely bore.

Какой-то ношею, что существо её несло немного отстранившись.

Herself lived far in some uplifted scene

Сама она жила вдали, на некой поднятой над миром сцене,

Where to the trance-claimed vision of pursuit,

Там, где из транса можно было наблюдать погоню,

Sole presences in a high spaceless dream,

И одинокие присутствия в высокой грёзе вне пространства,

The luminous spirit glided stilly on

И как скользил безмолвно светлый дух,

And the great shadow travelled vague behind.

А смутная большая тень за ним тянулась следом.

Still with an amorous crowd of seeking hands

Но до сих пор, в любовном, ищущем объятьи рук,

Softly entreated by their old desires

Что мягко поддавались прежнему желанию,

Her senses felt earth's close and gentle air

Она могла почувствовать земной знакомый нежный воздух,

Cling round them and in troubled branches knew

Который обвевал их, узнавала по волнению ветвей

Uncertain treadings of a faint-foot wind:

Изменчивую поступь слабых ног ветров:

She bore dim fragrances, far callings touched;

Расплывчатые ароматы плыли к ней, далёкие, зовущие касания;

The wild bird's voice and its winged rustle came

И голос дикой птицы, шелест крыльев приходил

As if a sigh from some forgotten world.

Как вздох какого-то забывшегося мира.

Earth stood aloof, yet near: round her it wove

Земля была поодаль, но недалеко: вокруг неё сплетали

Its sweetness and its greenness and delight,

Свою особенную сладость, зелень и восторг,

Its brilliance suave of well-loved vivid hues,

И мягкое сиянье ярких, хорошо знакомых ей оттенков

Sunlight arriving to its golden noon,

Свет солнца, подходящий к золотому полудню,

And the blue heavens and the caressing soil.

И голубые небеса, и ласковая, тихая земля.

The ancient mother offered to her child

То древняя богиня-мать протягивала своему дитя

Her simple world of kind familiar things.

Простой мир добрых и понятных всем вещей.

But now, as if the body's sensuous hold

Но ныне, словно чувственная власть над телом,

Curbing the godhead of her infinite walk

Что сдерживала бесконечное движенье божества,

Had freed those spirits to their grander road

Освободила этим духам их великий путь,

Across some boundary's intangible bar,

Пройдя сквозь еле уловимую преграду,

The silent god grew mighty and remote

Безмолвный бог, став более могучим, отдалился

In other spaces, and the soul she loved

В другие области, а та душа, которую она любила

Lost its consenting nearness to her life.

Лишилась своего согласия на близость к ней.

Into a deep and unfamiliar air

В таинственной и незнакомой атмосфере,

Enormous, windless, without stir or sound

Безветренной, огромной, без движения, без звуков,

They seemed to enlarge away, drawn by some wide

Они, казалось, потянулись прочь, влекомые обширной

Pale distance, from the warm control of earth

И бледной далью, выходя из тёплого правления земли,

And her grown far: now, now they would escape.

Её всё больше оставляя: кажется — вот-вот они уйдут.

Then flaming from her body's nest alarmed

Затем, воспламенившись, поднятый из тела, словно из укрытия,

Her violent spirit soared at Satyavan.

Её неистовый, горячий дух вознёсся вслед за Сатьяваном.

Out mid the plunge of heaven-surrounded rocks

Так вынырнув средь окружённых небом скал,

So in a terror and a wrath divine

В божественном негодовании и страхе

From her eyrie streams against the ascending death,

Из своего гнезда летит навстречу приближающейся смерти

Indignant at its crouching point of steel,

С изогнутым железным клювом, возмущённая,

A fierce she-eagle threatened in her brood,

Свирепая орлица при угрозе для птенцов,

Borne on a rush of puissance and a cry,

И с натиском могущества и крика

Outwinging like a mass of golden fire.

Обрушивается как масса золотистого огня.

So on a spirit's flaming outrush borne

Так и она, на пламенном напоре духа

She crossed the borders of dividing sense;

Прорвалась сквозь границы разделяющего чувства;

Like pale discarded sheaths dropped dully down

Как бледные отброшенные оболочки, вяло вниз упавшие,

Her mortal members fell back from her soul.

С её души слетели смертные, земные члены.

A moment of a secret body's sleep,

Во время сна её сокрытого, особенного тела,

Her trance knew not of sun or earth or world;

В каком-то трансе, где не знаешь ни земли, ни солнца, ни вселенной,

Thought, time and death were absent from her grasp:

И мысль, и время, даже смерть — ушли из понимания:

She knew not self, forgotten was Savitri.

Она уже не знала о самой себе, она забыла о Савитри.

All was the violent ocean of a will

Всё стало страстным океаном воли,

Where lived captive to an immense caress,

Где жил как пленик необъятной нежности,

Possessed in a supreme identity,

Захваченный в высокое отождествление,

Her aim, joy, origin, Satyavan alone.

Её источник, радость, цель, единственный на свете Сатьяван.

Her sovereign prisoned in her being's core,

Её властитель заключён был в сердцевине существа её,

He beat there like a rhythmic heart,- herself

Он там пульсировал ритмичным сердцем, он был там — она,

But different still, one loved, enveloped, clasped,

Но всё же и отличный от неё, любимый, обнятый, окутанный,

A treasure saved from the collapse of space.

Сокровище, которое она спасла от разрушения пространства.

Around him nameless, infinite she surged,

Неописуемая, бесконечная, вокруг него волной она вздымалась,

Her spirit fulfilled in his spirit, rich with all Time,

И дух её, себя нашедший в духе у него, наполнен был всем Временем,

As if Love's deathless moment had been found,

Как будто было найдено бессмертное мгновение Любви,

A pearl within eternity's white shell.

Жемчужина внутри чистейшей белой раковины вечности.

Then out of the engulfing sea of trance

Затем, из моря транса, завлекающего внутрь,

Her mind rose drenched to light streaming with hues

Её ум, пропитавшись, начал подниматься к свету,

Of vision and, awake once more to Time,

Струившемуся разными цветам виденья, и пробудившись вновь во Времени,

Returned to shape the lineaments of things

Вернулся к прежним очертаниям вещей,

And live in borders of the seen and known.

И вновь стал жить в границах видимого и известного.

Onward the three still moved in her soul-scene.

А эти трое продолжали двигаться по сцене, что внутри её души,

As if pacing through fragments of a dream,

И словно перешагивая разные отрывки сна,

She seemed to travel on, a visioned shape

Она, казалась, продолжала путь придуманной фигурой,

Imagining other musers like herself,

Которую увидели другие, так же грезящие, как она сама,

By them imagined in their lonely sleep.

Воображённая в их одиноком сне.

Ungrasped, unreal, yet familiar, old,

Неуловимые, ненастоящие, но старые и хорошо знакомые,

Like clefts of unsubstantial memory,

Как некие просветы в нематериальной памяти,

Scenes often traversed, never lived in, fled

Пейзажи, часто посещаемые прежде, но которых в жизни не бывало никогда,

Past her unheeding to forgotten goals.

Летели мимо, к позабытым целям, и не обращали на неё внимания.

In voiceless regions they were travellers

Они шли странниками по беззвучным областям,

Alone in a new world where souls were not,

Единственные в этом новом мире, где не встретишь ни одной души,

But only living moods: a strange hushed weird

Но лишь живые настроения: магическая, странная, затихшая страна

Country was round them, strange far skies above,

Их окружала, и далёкое, неведомое небо высилось над ними,

A doubting space where dreaming objects lived

Неясное пространство, где плоды воображенья жили

Within themselves their one unchanged idea.

Внутри самих себя, в своей одной неизменяемой идее.

Weird were the grasses, weird the treeless plains;

Магическими были травы, и равнины без деревьев;

Weird ran the road which like fear hastening

Магически вилась дорога, что подобно страху торопилась

Towards that of which it has most terror, passed

К тому, что вызывало наибольший ужас, пролетая

Phantasmal between pillared conscious rocks

Меж призрачных, стоящими колоннами, осознающих скал,

Sombre and high, gates brooding, whose stone thoughts

Угрумых и высоких, мимо размышляющих ворот, чьи каменные мысли

Lost their huge sense beyond in giant night.

Своё огромное значение теряли за пределами гигантской ночи.

Enigma of the Inconscient's sculptural sleep,

Загадка Несознанья, создающего во сне скульптуры,

Symbols of the approach to darkness old

Намёки, знаки приближенья к древней тьме,

And monuments of her titanic reign,

И к монументам титанического царства этой тьмы,

Opening to depths like dumb appalling jaws

Открывшиеся в глубине как молчаливые пугающие пасти,

That wait a traveller down a haunted path

Что ожидают путника внизу протоптанной тропинки,

Attracted to a mystery that slays,

Притягивая к тайне, приносящей смерть,

They watched across her road, cruel and still;

Смотрели вдоль её пути, спокойно и безжалостно;

Sentinels they stood of dumb Necessity,

Они стояли стражами немой Необходимости,

Mute heads of vigilant and sullen gloom,

Безмолвные властители угрюмого и бдительного мрака,

Carved muzzle of a dim enormous world.

Как жерло этого огромного расплывчатого мира высеченное в скале.

Then, to that chill sere heavy line arrived

Затем, добравшись до холодного, поблекшего, тяжёлого предела,

Where his feet touched the shadowy marches' brink,

Где он ногой коснулся края призрачной границы,

Turning arrested luminous Satyavan

Немного обернувшись, арестованный, сиявший Сатьяван

Looked back with his wonderful eyes at Savitri.

Взглянул чудесным взглядом на Савитри.

But Death pealed forth his vast abysmal cry:

Но тут бог Смерти загремел широким и бездонным воем:

"O mortal, turn back to thy transient kind;

"О смертная, вернись обратно к своему живущему недолго роду;

Aspire not to accompany Death to his home,

И не пытайся привязаться к богу Смерти и идти с ним до его жилища,

As if thy breath could live where Time must die.

Как если бы твоё дыхание смогло бы выжить там где умирает Время.

Think not thy mind-born passion strength from heaven

Не помышляй своей умом рождённой страстной силою небес

To uplift thy spirit from its earthly base

Дух приподнять свой над его земной основой,

And, breaking out from the material cage,

И вырываясь из тюрьмы материального,

To upbuoy thy feet of dream in groundless Nought

Стопу из грёз поставить на Ничто, где не бывает почвы

And bear thee through the pathless infinite.

И пронести себя по бездорожью бесконечности.

Only in human limits man lives safe.

Лишь в человеческих пределах могут люди безопасно жить.

Trust not in the unreal Lords of Time,

Не верь в придуманных Хозяев Времени,

Immortal deeming this image of thyself

Считающих бессмертным тот свой образ,

Which they have built on a Dream's floating ground.

Который возвели они на зыбком основании Мечты.

Let not the dreadful goddess move thy soul

Не позволяй, чтоб страшная богиня заставляла душу у тебя

To enlarge thy vehement trespass into worlds

Расшириться в своём неистовом движеньи до миров,

Where it shall perish like a helpless thought.

В которых та исчезнет как беспомощная мысль.

Know the cold term-stones of thy hopes in life.

Узнай холодные гранитные пределы жизненных надежд.

Armed vainly with the Ideal's borrowed might,

Напрасно укреплённая заимствованной мощью Идеала,

Dare not to outstep man's bound and measured force:

Не смей переступать границы человека и отпущенной для человека силы:

Ignorant and stumbling, in brief boundaries pent,

Невежественный, спотыкающийся, сжатый узкими границами,

He crowns himself the world's mock suzerain,

Он коронует самого себя как мнимого властителя вселенной,

Tormenting Nature with the works of Mind.

Терзая всю Природу множеством трудов Ума.

O sleeper, dreaming of divinity,

О спящий, видящий во сне божественность,

Wake trembling mid the indifferent silences

Проснись и трепещи средь безразличия безмолвий,

In which thy few weak chords of being die.

В которых слабые твои аккорды бытия умрут.

Impermanent creatures, sorrowful foam of Time,

О мимолётные создания, о полная невзгод и горя пена Времени,

Your transient loves bind not the eternal gods."

Вся ваша мимолётная любовь не повлияет на богов, живущих в вечности."

The dread voice ebbed in the consenting hush

Ужасный голос отступил в согласную с ним тишину,

Which seemed to close upon it, wide, intense,

Которая, казалось, схлопнется над ней, широкая и напряжённая,

A wordless sanction from the jaws of Night.

С беззвучным разрешением от челюстей Ночи.

The Woman answered not. Her high nude soul,

Ей Женщина не отвечала. Её высокая и обнажённая душа,

Stripped of the girdle of mortality,

Отбросив пояс, что надет на смертных,

Against fixed destiny and the grooves of law

Той непреложности судьбы и колеи закона

Stood up in its sheer will a primal force.

Поставила своё намеренье наперекор первоначальной силе.

Still like a statue on its pedestal,

Безмолвно, словно статуя на пьедестале,

Lone in the silence and to vastness bared,

Одна, в молчании, открытая простору,

Against midnight's dumb abysses piled in front

Напротив громоздящихся немых ночных пучин,

A columned shaft of fire and light she rose.

Колонною огня и света высилась она.

End of Canto One

Конец первой песни

Перевод (второй) Леонида Ованесбекова

2004 сент 09 чт — 2005 фев 26 сб,  2012 фев 09 чт — 2012 апр 15 вс

2018 апр 07 сб — 2018 апр 14 сб